---------------------------------------------------------------------
Марк Твен. Собр. соч. в 8 томах. Том 7. - М.: Правда, 1980
Перевод Н.Бать
OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 17 марта 2003 года
---------------------------------------------------------------------
{1} - Так обозначены ссылки на примечания соответствующей страницы.
Лейксайд - приятный городок с населением в пять или шесть тысяч жителей
и, для городка Дальнего Запада, довольно живописный. Его церкви способны
вместить не менее тридцати пяти тысяч человек, как это водится на Дальнем
Западе и на Юге, где все веруют, где представлены все разновидности
протестантских сект, и каждая из них открыла свою фирму. Сословные различия
в Лейксайде неведомы, по крайней мере это не проявляется открыто; всяк знает
ближнего своего и его собаку, и дружеская общительность в Лейксайде -
главенствующая черта.
Саладин Фостер служил счетоводом в самом большом магазине Лейксайда,
будучи единственным в городе высокооплачиваемым представителем этой
профессии. В ту пору ему было тридцать пять лет, из которых он уже
четырнадцать прослужил в этом магазине; он поступил туда в первую же неделю
после свадьбы, на жалованье четыреста долларов в год, и в течение четырех
лет неуклонно шел на повышение, получая ежегодную надбавку в сто долларов. С
того времени его жалованье составляло восемьсот долларов в год - весьма
внушительная сумма, - и, по общему мнению, он его вполне заслуживал.
Жена Саладина Фостера, Электра, оказалась надежной поддержкой супругу,
хотя, подобно ему, была мечтательницей и втайне питала слабость к романтике.
Сразу же после свадьбы девятнадцатилетняя супруга - почти дитя - купила на
городской окраине акр земли, за который выложила двадцать пять долларов
наличными - все свое состояние. Капитал Саладина был меньше на целых
пятнадцать долларов. Электра разбила огород, отдала его обрабатывать исполу
ближайшему соседу и получила от своей земельной собственности сто процентов
годовой прибыли. Из первого жалованья мужа она положила тридцать долларов в
банк, из второго - шестьдесят долларов, из третьего сто, из четвертого сто
пятьдесят. Жалованье Саладина повысилось до восьмисот долларов в год; за это
время у супругов родилось двое детей, и семейные расходы возросли, - однако
жена, несмотря ни на что, ежегодно откладывала в банк по двести долларов. На
восьмой год супружества Электра на своем земельном участке построила и
обставила хорошенький, удобный домик стоимостью в две тысячи долларов,
заплатила наличными половину этой суммы и переселила туда свое семейство.
Через семь лет она полностью выплатила весь долг и у нее осталось еще
несколько сот долларов, которые приносили доход.
Они приносили доход благодаря повышению цен на земельные участки. Дело
в том, что Электра Фостер заблаговременно прикупила еще несколько акров
земли и выгодно перепродала большую часть ее очень милым людям, которые
собирались строиться, а в будущем обещали стать добрыми соседями и составить
приятную компанию для нее самой и для ее подрастающих дочерей. Кроме того, у
Электры был постоянный твердый доход от надежно помещенного капитала - сто
долларов в год. Дети ее росли и хорошели, и она была довольной, счастливой
женщиной. Она души не чаяла в своем муже, своих детях, а муж и дети души не
чаяли в ней. Здесь-то и начинается вся история.
Младшей дочери Фостеров Клитемнестре - или просто Клити - исполнилось
одиннадцать лет, ее сестре Гвендолен - или просто Гвен - тринадцать. Девочки
были милые и довольно хорошенькие. Их имена выдавали скрытое пристрастие
родителей к романтике, а имена родителей, в свою очередь, свидетельствовали
о том, что эта страсть оказалась наследственной. Семейство было дружное,
любящее, и неудивительно, что у каждого члена семьи имелось ласкательное
прозвище... У Саладина - оригинальное и несвойственное мужчине - Салли, зато
у Электры - явно мужское: Элек. Целый день Салли был добросовестным
счетоводом и продавцом. Целый день Элек была доброй, преданной матерью и
хозяйкой, а также расчетливой деловой женщиной. Но по вечерам в уютной
гостиной супруги покидали будничный мир и переселялись в другой, куда более
прекрасный, зачитывались романами, предавались мечтам и водили дружбу с
королями и принцами, гордыми лордами и леди средь блеска, шума и роскоши
величественных дворцов или мрачных старинных замков.
Но вот пришло неожиданное известие! Потрясающее известие! По сути дела
- радостное известие! Пришло оно из соседнего штата, где жил их единственный
родственник. Это был родственник Салли - не то какой-то дядя, не то
двоюродный или троюродный брат - Тилбери Фостер, семидесятилетний холостяк,
по слухам - богатый и соответственно желчный и черствый. Однажды, в далеком
прошлом, Салли попробовал было установить с ним родственные отношения и
написал ему письмо, но с тех пор уже не повторял подобной ошибки. На сей раз
Тилбери сам написал Салли письмо, в котором уведомлял, что собирается вскоре
умереть и намерен оставить ему в наследство тридцать тысяч долларов
наличными. И не из чувства любви, а единственно потому лишь, что деньги
явились причиной большей части выпавших на его долю неприятностей и
злоключений, вот ему и хочется пристроить их туда, где они наверняка будут
продолжать свое черное дело. Распоряжение о деньгах будет вписано в
завещание, и деньги будут отданы наследнику - при условии, что Салли сможет
доказать душеприказчикам, что он ни устно, ни письменно не упоминал об этом
даре, не справлялся о скорости продвижения умирающего к сферам вечности и не
присутствовал на похоронах.
Как только Элек немного оправилась после бурных переживаний, вызванных
письмом, она подписалась на газету, выходящую в городке, где проживал их
родственник.
Супруги торжественно поклялись молчать о великом событии, пока Тилбери
жив, иначе какой-нибудь остолоп чего доброго сболтнет об этом у его
смертного одра, да еще исказит факты, и выйдет так, будто они, вопреки
запрету, благодарят за наследство, а стало быть - открывают всем тайну
завещания.
В тот день в бухгалтерских книгах Салли царила изрядная путаница, а его
жене никак не удавалось сосредоточиться на повседневных делах: взяв в руки
цветочный горшок, книжку или полено, она даже не могла сообразить, что
собиралась с ними делать. Супруги мечтали...
"Тридцать тысяч долларов!"
Целый день в ушах у Фостеров звучала музыка этих вдохновляющих слов.
Сразу же после свадьбы Элек крепко взяла в руки семейную казну, и Салли
лишь в редких случаях выпадала радость - растранжирить десять центов на
что-нибудь, помимо насущных нужд.
"Тридцать тысяч долларов!" Музыка звучала все громче и громче. Огромная
сумма, невообразимая сумма!
Целый день Элек была поглощена мыслями о том, как пустить в оборот их
капитал, а Салли - как его истратить.
В тот вечер они не читали романов. Девочки рано ушли к себе, потому что
родители были молчаливы, казались чем-то озабоченными и странно
равнодушными. Поцелуи на сон грядущий можно было с тем же успехом адресовать
пустому пространству - столь холодно они были приняты. Родители даже не
почувствовали дочерних поцелуев и только через час заметили, что дети ушли.
Зато в течение этого часа отчаянно работали два карандаша: делались пометки,
строились планы. Наконец Салли первым нарушил тишину.
- Это будет здорово! - радостно воскликнул он. - Первую тысячу долларов
мы истратим на лошадь и коляску для лета, а для зимы купим сани с меховой
полостью.
Элек ответила решительно и спокойно:
- Из основного капитала? Ни в коем случае. Даже если бы он составлял
миллион.
Салли был глубоко разочарован. Лицо его омрачилось.
- О Элек! - произнес он с укором. - Мы так много работали и вечно
отказывали себе во всем. И теперь, когда мы разбогатели... право же... - он
замолк на полуслове, увидев, как смягчился взгляд его жены. Покорность мужа
растрогала Элек, и она сказала, ласково убеждая:
- Мы не должны трогать основной капитал, мой дорогой. Это же будет
неразумно. Только доходы с него...
- Верно, Элек, ты права! Какая ты милая и добрая! Ведь мы получим
немалый доход и если сможем его истратить...
- Да, но не весь доход, дорогой мой, не весь, а только часть. Ну,
скажем, значительную часть. Что касается капитала, то каждый цент его
необходимо сразу пустить в оборот. Ты же понимаешь, как это разумно?
- Н-н-ну да... О да, конечно! Но ведь ждать придется так долго, целых
шесть месяцев до получения первых процентов.
- Да, быть может и дольше.
- Дольше, Элек? Почему? Разве проценты выплачиваются не раз в полгода?
- По таким вкладам - да, но я собираюсь вложить деньги иначе.
- Как же именно?
- С расчетом на большую прибыль.
- С большой прибылью? Отлично! Не томи, Элек, расскажи - что это?
- Уголь. Новые шахты! Кеннельский уголь. Я хочу вложить десять тысяч. В
числе первых пайщиков - привилегированные акции - на тех же основаниях, что
и учредители. Когда дело пойдет, мы получим по три акции за одну.
- Черт побери! Заманчиво! А в какой цене будут акции? И когда это
будет?
- Примерно через год. Платить будут десять процентов с вложенного
капитала каждые полгода, акции составят тридцать тысяч долларов. Я уже все
разузнала. Условия опубликованы в газете, в Цинциннати.
- Бог ты мой! Тридцать тысяч вместо десяти - уже через год! Так давай
вложим весь наш капитал и выжмем из него девяносто тысяч! Я немедленно пошлю
письмо и подпишусь. Завтра, наверное, будет поздно.
Он кинулся к конторке, но Элек остановила его и снова велела сесть в
кресло.
- Не теряй голову! - сказала она. - Мы не можем подписываться, пока не
получили денег. Как ты не понимаешь!
Салли на несколько градусов охладил свой пыл, но все же не совсем
успокоился.
- Но, Элек, ты же знаешь, что деньги у нас будут, и к тому же скоро.
Тилбери, возможно, уже отмаялся. Сто шансов из ста возможных, что он в эту
самую минуту выбирает себе лопату по руке - подбрасывать серу в костер. Так
вот, я считаю...
Элек содрогнулась.
- Салли! Как можно! Не говори так, это непристойно!
- Ну, ладно, пусть выбирает нимб, если тебе угодно. Меня совершенно не
интересует его экипировка. Просто к слову пришлось. Уж и сказать ничего
нельзя.
- Но зачем же говорить такие ужасные вещи? А если бы про тебя так
сказали? И ты бы еще не успел остыть...
- Ну, это маловероятно. Я же не собираюсь оставлять кому-то деньги
только для того, чтобы принести вред. Бог с ним, с Тилбери. Давай лучше
поговорим о мирских делах. Я все же думаю, что в эти шахты стоит вложить все
тридцать тысяч капитала. У тебя есть возражения?
- Нельзя ставить на карту все. Вот мои возражения.
- Ну ладно, будь по-твоему. А что же ты думаешь делать с остальными
двадцатью тысячами?
- Не к чему спешить. Прежде чем что-нибудь предпринять, я сперва
хорошенько осмотрюсь.
- Ну что ж, если уж ты так решила, - со вздохом промолвил Салли. На
минуту он глубоко задумался, потом заметил: - Значит, через год вложенные
десять тысяч принесут нам двадцать тысяч дохода? Но уж эту сумму можно будет
истратить, правда?
Элек покачала головой.
- Нет, мой дорогой. Акции не продашь по их тройной стоимости, пока мы
не получим первый полугодовой дивиденд. И тогда часть этой суммы ты сможешь
истратить.
- Вот тебе и на! Только и всего? Да еще целый год ждать! Провались оно,
я...
- Имей терпение! Возможно, что дивиденды объявят уже через три месяца,
это вполне реально.
- Чудесно! Вот это я понимаю! Спасибо тебе, спасибо! - Полный
благодарности, Салли вскочил и поцеловал жену. - Это составит три тысячи!
Целых три тысячи! Сколько же мы сможем истратить? Прошу тебя, дорогая, не
скупись!
Элек была польщена. Так польщена, что пошла на уступки и в конце концов
разрешила мужу истратить, - хотя, по ее мнению, это было безрассудным
мотовством, - целую тысячу долларов. Салли осыпал жену поцелуями, но даже
таким образом не мог выразить всей своей радости и признательности. Это
новое изъявление благодарности и любви увлекло Элек далеко за пределы
благоразумия, и, прежде чем она успела сдержать порыв, любимому супругу было
даровано еще несколько тысяч из тех пятидесяти или шестидесяти, которые Элек
намеревалась добыть из оставшихся двадцати тысяч наследства. Глаза Салли
наполнились счастливыми слезами.
- Я так хочу прижать тебя к сердцу! - вскричал он и тут же осуществил
свое желание. Затем взял записную книжку и стал отмечать, какие предметы
роскоши он приобретет прежде всего. - Лошадь... коляску... сани...
полость... лакированные туфли, собаку... цилиндр... отдельные места в
церкви... часы новейшей марки... искусственные зубы... Послушай, Элек!
- Да?
- Ты все еще вычисляешь? Молодец! Ты уже вложила оставшиеся двадцать
тысяч?
- Нет еще, и не к чему спешить. Сперва я должна осмотреться и подумать.
- Но ты что-то подсчитываешь?
- Ну да, надо же решить, как пустить в оборот тридцать тысяч прибыли,
которые мы получим от угля.
- Боже, вот это голова! А я и не подумал. Ну, каковы успехи? Далеко ли
ты зашла?
- Не очень. Только года на два или на три вперед. Капитал уже обернулся
дважды. Один раз на нефти, другой раз на пшенице.
- Ах, Элек! Отлично! Великолепно! А каков прирост?
- По-моему, дело идет неплохо. Около ста восьмидесяти тысяч чистой
прибыли наверняка, но вообще-то, конечно, будет больше.
- О! Грандиозно! Ей-богу, наконец-то нам улыбнулось счастье, - столько
лет мы тянули лямку. Элек!
- Да?
- Я ассигную целых три сотни на миссионеров. Смеем ли мы скупиться на
такое дело?
- Ты бы не мог поступить благороднее, милый. Это так свойственно твоей
великодушной натуре, мой добрый мальчик.
Похвала жены наполнила Салли острым ощущением счастья, но все же у него
хватило честности признать, что его поступок оказался возможным лишь
благодаря Элек. Ведь если бы не она, он бы не располагал такими деньгами.
Наконец супруги отправились спать, но, пребывая в упоительном трансе,
позабыли потушить в гостиной свечу. Они вспомнили об этом, только когда уже
разделись. Салли считал, что свечу тушить не надо, что они могут теперь
позволить себе такой расход, пусть горит хоть сотня свечей. Но Элек встала,
сошла вниз и задула свечу. И правильно сделала, потому что на обратном пути
набрела на мысль, с помощью которой сто восемьдесят тысяч долларов, не успев
остыть, превратятся в целых полмиллиона.
Газетка, которую выписала Элек, выходила по четвергам; совершив
путешествие в пятьсот миль, она могла прибыть только в субботу. Письмо
дядюшки Тилбери было отправлено в пятницу, следовательно их благодетель
опоздал умереть и попасть в последний номер более чем на сутки, но у него
было предостаточно времени известить о своей кончине в следующем номере.
Таким образом, Фостерам предстояло почти целую неделю ждать, пока выяснится,
не случилось ли с дядюшкой Тилбери что-нибудь, оправдывающее их надежды.
Неделя была необычайно длинной, напряжение изнурительным. Супруги вряд ли бы
выдержали его, если бы не передышки, которые им давали благодатные вечерние
грезы. Мы уже знаем, чем они занимались. Элек на всех парах умножала
капиталы, а Салли их тратил. Во всяком случае, тратил все, что ему
отпускалось.
Наконец пришла суббота, и Фостеры получили "Уикли Сэгамор". Это
произошло в присутствии миссис Эверсли Беннет, жены пресвитерианского
пастора, которая в тот вечер обрабатывала Фостеров на предмет каких-то
пожертвований. И вдруг их беседа скоропостижно скончалась по вине хозяев.
Миссис Беннет обнаружила, что Фостеры не слышат ни единого ее слова.
Ошеломленная, негодующая, она встала и удалилась. Как только за ней
захлопнулась дверь, Элек жадно сорвала обертку бандероли, и глаза супругов
впились в столбец, где помещались объявления о смерти. Жестокое
разочарование! Ни слова о Тилбери. Элек была христианкой с колыбели, а
посему долг и сила привычки повелевали, чтобы она подчинилась установленному
ритуалу. Взяв себя в руки, она заметила бодро, с двухпроцентным
профессиональным благочестием:
- Смиренно возблагодарим господа за то, что чаша сия миновала
Тилбери...
- Подлый обманщик! Чтоб ему...
- Салли! Стыдись!
- А мне наплевать! - парировал разгневанный муж. - Ты же сама так
думаешь, и если б не твое безнравственное благочестие, ты бы в этом
призналась.
Элек ответила с видом оскорбленного достоинства:
- Не понимаю, как у тебя язык поворачивается говорить такие злые,
несправедливые слова. К тому же безнравственного благочестия не бывает.
У Салли заныло сердце, но он, стараясь скрыть это, сделал неуклюжую
попытку выйти из положения, изменив форму проступка - словно изменение формы
при сохранении состава преступления может обмануть эксперта.
- Я вовсе ничего страшного не хотел сказать. Я хотел сказать не
"безнравственное благочестие", а... я думал... думал... я имел в виду...
условное благочестие, э-э-э... ну ты сама понимаешь, что я имел в виду. Так
сказать, коммерческое благочестие, э-э-э... ну ты же знаешь, что я хочу
сказать... берешь подделку и выдаешь за чистопробный товар, вовсе не желая
обмануть, а просто по профессиональной привычке, по старой традиции, что
ли... по закоснелым обычаям, из верности своим... своим... Будь оно неладно,
я просто не могу подыскать точные слова, но ты ведь знаешь, что я хочу
сказать, Элек, и что в этом нет ничего дурного. Дай-ка, я снова попробую
объяснить. Видишь ли, вот в чем дело. Если человек...
- Ты высказался более чем ясно, - холодно возразила Элек. - И покончим
с этим.
- Охотно! - пылко подхватил Салли, отирая со лба пот и всем своим видом
являя признательность, которую он был не в силах выразить словами. Затем он
мысленно стал оправдываться: "У меня на руках была прикупная карта, верная,
но я зарвался и проиграл. Ведь и б игре меня это подводит. Мне бы спасовать,
а я не удержался. Вечно не хватает выдержки".
Явно разбитый наголову, Салли выглядел в должной мере кротким и
подавленным. Элек простила его взглядом.
И тотчас на первом плане вновь возник самый важный, самый
животрепещущий вопрос. Ничто не способно было удержать его под спудом, хотя
бы на несколько минут. Фостеры снова принялись решать загадку: почему не
появляется сообщение о смерти Тилбери? Они обсуждали эту проблему со всех
сторон в более или менее оптимистичных тонах, однако всякий раз возвращались
к тому, с чего начали, и приходили к выводу, что единственное здравое
объяснение загадочного отсутствия сообщения о смерти Тилбери заключается в
том, что Тилбери еще не умер. Это, конечно, прискорбно, даже, пожалуй,
несправедливо, но это факт и тут уж ничего не поделаешь. Спорить не о чем.
Салли все это представлялось неисповедимым испытанием, выпавшим на их долю,
- более неисповедимым, чем обычно, - одним из самых неисповедимых и
непостижимых испытаний, какие он мог припомнить на своем веку, о чем он и
заявил жене с некоторой горячностью. Но если он надеялся этим спровоцировать
Элек, то явно просчитался. Каково бы ни было ее мнение, она держала его при
себе: у Элек не было привычки без нужды рисковать ни в мирских делах, ни в
делах иного порядка.
Супругам оставалось только ждать следующего номера газеты, - как видно,
Тилбери задержался в этом мире. К такому они пришли выводу. Салли и Элек
перестали говорить на эту тему и по мере сил зажили по-старому.
Знали бы они только, что все время обвиняли Тилбери понапрасну! Тилбери
сдержал свое слово, сдержал его честно. Он умер. Умер точно по расписанию.
Он был мертв уже целых четыре дня и свыкся с этим. Он был абсолютно мертв,
мертв надежно, мертв, как любой свежий покойник на кладбище. Он умер,
располагая более чем достаточным запасом времени, чтобы попасть в последний
номер газеты, и не попал туда лишь по воле случая. Такие случаи немыслимы в
столичном органе печати, но нередки в жалких захолустных листках, подобных
"Сэгамору".
А вышло так: в тот момент, когда версталась первая полоса газеты,
заведение Хостеттера "Кафе-мороженое для дам и джентльменов" бесплатно
прислало в редакцию кварту прохладительного клубничного напитка, и порция
довольно сдержанных сожалений по поводу переселения Тилбери Фостера в мир
иной была выкинута, дабы нашлось место для горячей благодарности редактора.
По дороге к шкафу, где хранились гранки, строки сообщения о кончине
Тилбери рассыпались, иначе оно бы появилось в одном из последующих номеров
"Сэгамора", потому что "Уикли Сэгамор" не пренебрегает "живым материалом",
который на его столбцах обретает бессмертие, если только не происходит
чрезвычайного происшествия. Но рассыпавшийся материал мертв, ему уже не
суждено воскреснуть. Шанс увидеть свет для него утрачен, утрачен навеки. А
посему - нравится это Тилбери или нет, пусть он рвет и мечет в своей могиле
сколько угодно - сообщение о его смерти никогда не появится в "Уикли
Сэгамор".
Медленно влачились пять томительных недель. Газета прибывала регулярно
каждую субботу, по ни разу не принесла сообщения о смерти Тилбери Фостера.
Наконец терпение Салли истощилось, и он с досадой воскликнул:
- Лопни его печенка, он же бессмертный!
Элек сурово отчитала его и добавила с ледяной торжественностью:
- Интересно, каково было бы тебе, если бы ты после таких ужасных слов
скоропостижно скончался?
Не долго думая, Салли ответил:
- Я был бы рад, что они не застряли у меня в глотке.
Гордость побудила его хоть как-нибудь постоять за себя, и так как
ничего путного ему не пришло в голову, то он изрек вышеупомянутое. После
чего счел за лучшее отступить на задний план, то есть убраться
подобру-поздорову, дабы супруга не истолкла его в своей риторической ступе.
Один за другим миновали шесть месяцев. Газета все еще хранила молчание
о смерти Тилбери. Тем временем Салли не раз закидывал удочку - намекал, что
хочет произвести разведку. Элек эти намеки игнорировала. Тогда Салли решил
набраться духу и перейти к лобовой атаке. И он без обиняков предложил, что
загримируется, поедет в тот городок и тайком разузнает, как обстоят дела. Но
Элек решительно и энергично забраковала этот опасный проект.
- Что только не приходит тебе в голову! - сказала она. - Сладу с тобой
нет! Вечно следи за тобой, как за малым ребенком, чтобы не угодил в огонь.
Сиди на своем месте, никуда ты не поедешь.
- Право же, Элек, я бы сумел это сделать и все было бы в порядке.
Уверяю тебя.
- Салли Фостер, разве ты не понимаешь, что тебе придется наводить
справки?
- Конечно, ну и что ж? Ни один человек не догадается, кто я такой.
- Нет, вы только послушайте! Но ведь настанет время, когда тебе
придется доказывать душеприказчикам, что ты ни разу не наводил справок о
покойном. Как быть тогда?
Салли совсем упустил из виду это условие. Он ничего не ответил жене,
впрочем тут и отвечать было нечего.
- Ну так вот, - добавила Элек, - выкинь из головы подобные мысли и
больше в это дело не путайся. Тилбери тебе расставил ловушку, - неужели ты
не понимаешь, что это ловушка? Он только и ждет, чтобы ты в нее попался. Но
он этого не дождется, - во всяком случае, покуда я стою на посту, Салли!
- Да?
- Сколько бы ты ни жил на свете, пусть даже целую сотню лет, не смей
наводить никаких справок о Тилбери. Обещай!
- Обещаю... - со вздохом вымолвил Салли весьма неохотно, после чего
Элек смягчилась.
- Имей терпение, - наставляла она мужа. - Дела наши идут успешно и мы
можем ждать: спешить не к чему. Наш маленький, но твердый доход все время
увеличивается. А что касается будущих сделок, то их у нас будут тысячи. Во
всем штате нет семьи с такими видами на будущее, как у нас. Мы, можно
сказать, уже купаемся в деньгах. Тебе это ясно?
- Да, Элек.
- Так возблагодари бога за все, что он для нас делает, и перестань
волноваться. Надеюсь, ты не думаешь, что мы бы достигли таких выдающихся
успехов без его особого участия и руководства?
Последовало неуверенное: "Не-н-нет, конечно же нет", а затем
прочувствованное, полное восторга:
- А все же, когда речь идет о биржевых махинациях или когда нужно
обвести вокруг пальца Уолл-стрит, готов поручиться, что при твоем уме и
сообразительности ты не нуждаешься в советах какого-нибудь дилетанта, будь я
трижды...
- Да замолчи же ты, бога ради! Я понимаю, ты не хочешь сказать ничего
дурного или оскорбительного, мой бедняжка, но, право же, ты и рта раскрыть
не можешь, чтобы не изречь такого, от чего просто в дрожь кидает. Ты держишь
меня в вечном страхе. За тебя самого и за всех нас. Прежде я не боялась
грома небесного, но теперь, когда я его слышу, я...
Голос ее дрогнул, она залилась слезами и никак не могла успокоиться.
Вид плачущей жены потряс Салли до глубины души, он заключил ее в объятья,
стал ласкать и утешать, обещал исправиться, клял себя и, полный раскаяния,
умолял о прошении. Он искренне сожалел о содеянном и был готов на любые
жертвы, лишь бы искупить свою вину.
И вот, наедине с самим собой он предавался долгим и глубоким раздумьям,
принимал самые благие решения. Обещать исправиться нетрудно, и он уже дал
такое обещание. Но будет ли оно твердой гарантией? Нет, это лишь временная
мера: ведь Салли знал свои слабости и самому себе горестно признавался в
них, - он знал, что не сдержит слова. Нужно найти лучшее, более надежное
средство, и Салли нашел его. Он истратил драгоценные сбережения, которые
копил долго, цент за центом, и... поставил на крыше громоотвод.
Спустя некоторое время Салли снова принялся за старое.
Какие чудеса творит привычка! И как быстро и как легко ее приобрести!
Мелкую, незначительную - и такую, которая коренным образом изменяет наш
характер. Если случится, что мы две ночи подряд проснемся в два часа, бейте
тревогу, ибо, произойди это еще раз - и случайность превратится в привычку.
А если целый месяц злоупотреблять спиртным... Впрочем, все это общеизвестные
истины.
Привычка строить воздушные замки, привычка видеть сны наяву - как она
укореняется! Какой становится отрадой! Как мы каждую минуту досуга стремимся
отдаться во власть ее чар, как упиваемся ими, предаемся им всей душой,
опьяняемся обманчивой фантазией! И как быстро Жизнь Грез переплетается и
сливается с реальной Жизнью Будней настолько, что мы уже не можем их
различить.
Вскоре Элек выписала чикагскую газету и "Уолл-стрит Пойнтер". Острым
глазом финансиста она целую неделю изучала их столбцы столь же прилежно, как
библию по воскресеньям. С немым восхищением следил Салли за тем, как быстро
и уверенно развиваются ее ум и талант и как зреет ее дар провидения в
обращении с ценностями материальными, равно как и с духовными. Гордился он и
тем, как дерзко, как отважно она манипулировала мирскими делами, и тем, как
осмотрительно она заключала сделки духовного порядка. Он видел, что ни в
том, ни в другом случае она никогда не теряет головы. С героической
смелостью она часто шла на риск в мирских сделках, но всегда незаметным
образом добивалась своего в другом - в делах духовных она действовала
осторожно и наверняка. Тактика ее была здравой и простой, и, как она сама
пояснила мужу, заключалась в следующем: земной капитал - для спекуляции, а
духовный - это надежный, неприкосновенный вклад. В первом случае она была
готова пускаться в рискованную биржевую игру, но что касается второго, то
тут "о риске не могло быть и речи". Элек хотела твердой прибыли из расчета
сто центов на доллар вклада, и чтобы сальдо было должным образом подведено в
ее бухгалтерских книгах.
Всего лишь несколько месяцев потребовалось на то, чтобы развить
воображение Элек и Салли. Ежедневные упражнения немало способствовали
деятельности обоих механизмов. В результате Элек стала "печь" воображаемые
деньги так быстро, как сперва не могла и мечтать, а способность Салли
тратить их развивалась пропорционально строгости запрета, который немедленно
накладывала супруга.
Поначалу Элек рассчитывала, что операция с углем принесет свои плоды
через год, и лишь нехотя признала, что этот срок может сократиться на девять
месяцев! Но то были всего лишь первые робкие проявления финансового ума, еще
не закаленного школой, опытом, практикой. Все это вскоре пришло, и
воображаемые девять месяцев исчезли, а воображаемый вклад в десять тысяч
долларов с победой возвратился домой и принес в своем походном ранце триста
процентов прибыли.
Это был великий день для супругов Фостер. Они даже онемели от радости.
Онемели они еще и по другой причине: внимательно изучив конъюнктуру, Элек со
страхом и трепетом отважилась на первую пробу в биржевой игре, рискнув
остальными двадцатью тысячами обещанного наследства. Перед ее мысленным
взором акции повышались пункт за пунктом, причем ситуация на рынке в любой
момент грозила измениться; и вот наконец, не в силах вынести напряжение -
ведь Элек была еще новичком в биржевом деле и ей не хватало закалки и
выдержки, - она отдала своему воображаемому маклеру воображаемый приказ по
воображаемому телеграфу: продавать! Она сказала, что удовлетворится прибылью
в сорок тысяч долларов. Продажа акций состоялась в тот же самый день, когда
выгорело дело с угольными шахтами. Как я упомянул выше, супруги онемели от
радости. В тот вечер они сидели ошеломленные, блаженно счастливые, пытаясь
осознать грандиозное событие, невероятное событие: теперь они стоят сто
тысяч долларов звонкой воображаемой монетой! Да, именно так.
С той поры Элек уже не боялась игры на бирже. Во всяком случае, не
настолько, чтобы терять сон и румянец, как это случилось при ее дебюте.
То была памятная ночь! Постепенно сознание того, что они богаты, прочно
внедрилось в сердца Фостеров, и тогда они принялись находить применение
своим деньгам. Если б мы смотрели глазами этих мечтателей, то увидели бы,
как их опрятный деревянный домик исчез и на его месте появился двухэтажный
кирпичный особняк с чугунной оградой перед фасадом. Мы увидели бы также, что
с потолка гостиной свисает люстра с тремя газовыми лампами. Мы увидели бы,
что скромный коврик превратился в брюссельский ковер - полтора доллара за
ярд; мы увидели бы, что исчез плебейский очаг, и вместо него, повергая в
благоговейный трепет все вокруг, появилась огромная импозантная печь со
слюдяными окошками. Мы увидели бы и многое другое, а среди прочих вещей
коляску, меховую полость, цилиндр и так далее.
С того дня, несмотря на то, что их дочери и соседи по-прежнему видели
все тот же деревянный домик, для Элек и Салли он превратился в кирпичный
двухэтажный особняк. Не проходило вечера, чтобы Элек не волновалась из-за
счетов за газ, но всякий раз вместо утешения слышала беспечный ответ Салли:
"Ну что ж, мы можем себе это позволить!"
Прежде чем лечь спать в ту ночь, когда они разбогатели, супруги решили,
что это событие нужно отметить. Они должны устроить прием. Однако что
сказать дочерям и соседям? Объявить, что они разбогатели, нельзя, хотя Салли
горел желанием это сделать. Но Элек не поддавалась и не разрешала. Она
сказала, что хотя деньги все равно что у них в кармане, лучше подождать,
пока они действительно туда попадут. Она стояла на своем и была
непоколебима. "Нужно хранить нашу тайну, - повторяла она, - хранить от
дочерей и от всех".
Как же быть? Они должны отпраздновать великое событие, отпраздновать
непременно, но раз необходимо хранить тайну, что же тогда праздновать? В
ближайшие три месяца не предвидится никаких дней рождения. Что касается
Тилбери, то тут и говорить нечего, он, как видно, намерен жить вечно. Так
что же в конце концов праздновать? Салли уже терял терпение и негодовал. Но
вдруг его осенило - это пришло к нему по наитию, и все тревоги улетучились в
мгновение ока. Они отпразднуют... открытие Америки! Блестящая идея!
Элек несказанно гордилась своим мужем. Она утверждала, что ничего
подобного никогда бы не пришло ей в голову. Однако Салли, хотя его так и
распирало от радости и восторженного удивления самим собой, старался этого
не выказывать. Он отвечал, что тут нет ничего особенного и что, право же,
любой мог бы такое придумать.
Но Элек горделиво тряхнула головой:
- Как бы не так! Любой! Уж не Осанна ли Дилкинс?! Или Адельберт Пинат?
Бог ты мой, как же! Хотела бы я посмотреть, как бы им это удалось. Им дай
бог открыть какой-нибудь островок в сорок акров, да и то не хватит пороху. А
уж целый континент... Ну нет, Салли Фостер, ты сам великолепно знаешь, что
они на это не способны, даже если у них от натуги вылезут глаза на лоб или
сами они вылезут из кожи.
Добрая душа, она понимала, что ее супруг талантлив. И даже если любовь
побуждала ее слегка переоценивать размеры его таланта, то, право же, это
невинный порок, который вполне можно простить, приняв во внимание его
побудительное начало.
Прием удался. Все друзья были в сборе, и молодые и старые. Среди первых
- Флосси и Грейси Пинат вместе со своим братом Адельбертом - молодым,
подающим надежды подмастерьем жестянщика; а также Осанна Дилкинс-младший -
подмастерье штукатура, только что закончивший ученичество. Уже много месяцев
Адельберт и Осанна проявляли интерес к Гвендолен и Клитемнестре Фостер, и
родители девушек замечали это не без тайного удовлетворения. Но вдруг они
обнаружили, что это чувство исчезло. Они поняли, что перемена в их
финансовом положении воздвигла социальный барьер между их дочерьми и
какими-то мастеровыми. Теперь их дочери могут и должны сделать партию
получше. Да, должны! Им нужны мужья рангом не ниже адвокатов или
коммерсантов. Уж папа и мама об этом позаботятся. Никаких мезальянсов!
Но все эти размышления и планы оставались тайными, а потому не омрачили
празднества. Зато всем бросились в глаза безмятежное, благородное
спокойствие, внушительная осанка, торжественность поведения супругов,
восхитившие и даже несколько озадачившие гостей. Все обратили на это
внимание, все это обсуждали, но никто не мог понять, в чем тут причина. Это
было поразительно, это было таинственно. Трое гостей, не сговариваясь и не
подозревая даже, что попали в самую точку, заметили: "У них такой вид,
словно они разбогатели".
Именно так оно и было.
Большинство матерей взялись бы за матримониальные дела по старой
методе: как можно торжественнее и бестактнее они прочли бы дочерям нотацию,
словно специально рассчитанную на то, чтобы, вызвав слезы и дух
противоречия, привести к обратным результатам. Упомянутые мамаши еще больше
бы испортили дело, потребовав, чтобы молодые ремесленники прекратили свои
ухаживания. Но мамаша Фостер была не из таких. У нее был сугубо практический
склад ума. Она не сказала ни слова ни заинтересованным сторонам, ни друзьям,
ни кому-либо другому, кроме Салли. Он выслушал жену и все понял. Понял и
оценил!
- Ясно, - сказал он. - Вместо того чтобы браковать предложенные
образцы, тем самым нанося обиду и без нужды портя всю коммерцию, ты
просто-напросто предлагаешь за ту же цену товар более высокого качества, а
остальное предоставляешь природе. Это мудрость, Элек, твердокаменная,
здоровая мудрость. Кто у тебя на примете? Ты уже их выбрала?
Нет, она еще не выбрала. Сперва нужно ознакомиться с положением на
рынке. Супруги так и сделали. Прежде всего они обсудили кандидатуры Брейдиша
- молодого, подающего надежды адвоката, и Фултона - молодого, подающего
надежды дантиста. Элек сказала, чтобы Салли пригласил их на обед. Но не
сразу, не к чему спешить, следует держать эту пару под наблюдением и
выжидать. Лучше в столь важном деле действовать без спешки.
Это тоже оказалось мудрым решением. Не прошло и трех недель, как Элек
путем блестящей биржевой операции сорвала огромный куш и увеличила свои
воображаемые сто тысяч долларов до четырехсот тысяч. В тот вечер супруги
были на седьмом небе от счастья. Впервые за обедом они позволили себе
шампанское. Правда, не настоящее шампанское, не достаточно реальное, если
учесть количество фантазии, которое на него было затрачено. Автором идеи был
Салли, и Элек в минуту слабости уступила ему. В глубине души они оба были
встревожены и смущены: ведь Салли был образцовым трезвенником и во время
похоронных процессий носил фартук, при взгляде на который все собаки
немедленно приходили в раж. Элек же была членом Женского христианского союза
трезвенниц, и следовательно - всем тем, что олицетворяет чугунную
добродетель и душераздирающую святость.
Но что поделаешь, гордыня богатства приступила к своей разрушительной
работе. Супруги дошли до того, что еще раз доказали печальную истину,
которая уже многократно была доказана ранее: если великим и благородным
защитником от суетных пороков и недостойного тщеславия является принцип, то
бедность - защитник в шесть раз более надежный.
Свыше четырехсот тысяч долларов капитала! Супруги снова занялись
матримониальным вопросом. Адвокат и дантист более не упоминались. Они
потеряли все шансы. Их исключили за игры, их дисквалифицировали. Теперь
супруги обсуждали кандидатуру сына мясопромышленника и сына местного
банкира. Но под конец, так же как и раньше, они решили выждать, все как
следует обдумать и действовать осторожно и наверняка.
Вскоре им опять улыбнулось счастье. Элек, бывшая все время начеку,
увидела заманчивую, но рискованную возможность и отважно ринулась в бой.
Наступили дни страха, сомнений, лихорадочной тревоги, - неудача принесла бы
им полное разорение. Но вот результаты сделки стали известны, и Элек,
обессиленная от радости, едва владея голосом, промолвила:
- Теперь можно вздохнуть с облегчением! Мы стоим круглый миллион!
Из глаз Салли полились благодарные слезы.
- О Электра! - сказал он. - Брильянт среди женщин, возлюбленная моего
сердца! Наконец-то мы свободны, мы купаемся в золоте, и никогда больше нам
не нужно будет скупиться. Пришло время для "вдовы Клико"! - И он достал
бутылку можжевелового пива и совершил жертвоприношение со словами: "Плевать,
что дорого!", а жена лишь мягко упрекнула его укоризненным, но влажным и
счастливым взглядом.
Супруги Фостер сдали в архив сына мясопромышленника и сына банкира и
уселись обсуждать кандидатуры сына губернатора и сына конгрессмена.
Было бы крайне утомительно следить за всеми головокружительными
скачками, которые проделывали воображаемые капиталы Фостеров с того дня. Это
было невероятно, сногсшибательно, ослепительно. Все, к чему прикасалась
Элек, превращалось в волшебное золото, и сверкающие груды его поднимались
все выше и выше, до самого небосвода. Миллионы за миллионами низвергались на
них, но грохочущий поток не иссякал. Пять миллионов... десять миллионов...
тридцать... Ужели не будет конца?
Два года прошли в ослепительном безумии. Опьяненные супруги почти не
замечали бега времени. Теперь у них было триста миллионов долларов; они
входили в состав правления всех крупнейших предприятий и концернов страны; и
все еще, по мере, того, как шло время, капиталы их возрастали - пять
миллионов одним махом, десять миллионов! Фостеры едва успевали вести им
счет. Триста миллионов удвоились, затем удвоились снова, и опять, и еще
раз...
Два миллиарда четыреста миллионов долларов!
Супруги Фостер даже потеряли контроль над делами. Возникла
необходимость произвести переучет ценностей и капитала и разобраться во
всем. Фостеры это знали, чувствовали, понимали, как это необходимо. Но они
также понимали, что, взявшись за такую работу, смогут выполнить ее успешно и
должным образом довести до конца только в том случае, если будут трудиться
без перерыва долгое время. Им потребуется не менее десяти часов. Но как же
выкроить десять свободных часов кряду? Ведь целый день Салли продавал
булавки, сахар или ситец; ведь целый день Элек стряпала, мыла посуду,
подметала полы и стелила постели, - и никто не помогал ей, ибо дочерей
оберегали для высшего общества. Супруги знали, что есть способ раздобыть
необходимые десять часов, и что это единственный способ, но оба стыдились
назвать его. Каждый из них ждал, что это сделает другой. Наконец Салли не
выдержал:
- Одному из нас все равно придется уступить, - сказал он. - Пусть это
буду я. Считай, что я назвал этот способ - не обязательно его называть
вслух.
Элек покраснела, но исполнилась благодарности. Без дальнейших
рассуждений супруги впали во грех - они нарушили заповедь, запрещающую
работать в воскресный день. Ибо только в воскресенье они и могли выкроить
десять свободных часов. Это был еще один шаг по наклонной плоскости, за ним
последовали другие. Несметное богатство несет соблазны, неизбежно и
неуклонно подрывающие моральные устои тех, кто не привык обладать им.
Супруги Фостер опустили шторы и нарушили заповедь. Упорно и терпеливо
трудились они в поте лица, ревизуя свои вложения, и составили их перечень. И
надо сказать, что перед ними возникла внушительная процессия именитых
концернов, - начиная от "Рэлуэй Систем", "Стимер Лайнс", "Стандард-Ойл",
"Оушэн Кэйблз", "Проволочный телеграф" и проч., и кончая "Клондайком", "Дэ
Бирс", "Темными делами Таммани-Холла" и "Отделом сомнительных привилегий в
почтовом ведомстве"...
Два миллиарда четыреста миллионов! И все надежно вложены в доходные
предприятия и гарантированные ценные бумаги. Общая прибыль - сто двадцать
миллионов в год.
Млея от восторга, Элек промурлыкала:
- Ну как, довольно?
- Да, Элек.
- Что будем делать дальше?
- Поставим точку.
- Прекращаем дела?
- Да.
- Не возражаю. Теперь, после трудов праведных, мы отдохнем и будем жить
в свое удовольствие.
- Отлично! Элек!
- Да, мой дорогой?
- Какую часть дохода мы можем истратить?
- Весь целиком.
Супругу показалось, что с рук и ног его свалились пудовые оковы. Он не
ответил: от счастья он лишился дара речи.
С тех пор Фостеры регулярнейшим образом нарушали заповедь каждое
воскресенье. Труден лишь первый шаг по пути порока. Весь воскресный день,
после церкви, они посвящали изысканию способов, как израсходовать деньги. За
этим восхитительным занятием они засиживались до поздней ночи. И за каждый
такой сеанс Элек расточала миллионы на невиданные благотворительные
предприятия и религиозные начинания, а Салли расточал не менее огромную
сумму на вещи, которым он - вначале! - давал определенные наименования.
Только вначале. В дальнейшем они утратили ясность очертаний и постепенно
слились в категорию "то да се", превратившись, таким образом, в нечто
спасительно неопределенное. Ибо Салли погибал... Размещение всех этих
миллионов весьма чувствительным образом сказалось на семейных расходах на
сальные свечи. Некоторое время Элек тревожилась, но вскоре перестала
волноваться, потому что для этого исчез повод. Она страдала, скорбела,
сгорала со стыда, но... молчала, а следовательно - стала соучастницей
преступления. Дело в том, что Салли таскал свечи: он грабил магазин. Так
бывает всегда. Огромное богатство для человека, к нему не привыкшего, - яд,
разъедающий его душу. Когда Фостеры пребывали в бедности, им можно было
доверить несметное количество свечей. Теперь же... но лучше не будем
говорить об этом. От свечей до яблок лишь один шаг. И Салли стал воровать
яблоки, потом мыло, потом кленовый сахар, консервы, посуду... О, как легко
скатываться все ниже и ниже по наклонной плоскости, если вы уже соскользнули
хотя бы на дюйм.
Тем временем блистательное шествие фостеровских миллионов было отмечено
и другими событиями. Созданный их воображением кирпичный особняк уступил
место грандиозному каменному строению с острой крышей, узор которой
напоминал шахматную доску. Со временем и оно исчезло, уступив место еще
более великолепному жилищу, а то - другому, и так далее. Один за другим
строились воздушные замки, все выше, просторнее, величественнее. Но каждый
из них, в свою очередь, исчезал, пока наконец в эти последние знаменательные
дни наши фантазеры не переселились далеко-далеко, в великолепный,
возвышавшийся на зеленом холме дворец, из окон которого открывался
прекрасный вид на долину, и реку, и уходящую к горизонту гряду гор,
окутанных нежной дымкой. И все это - их владения, все это собственность
наших мечтателей. Во дворце снуют ливрейные слуги, именитые гости съезжаются
туда из всех столиц мира.
Дворец этот находился за дальними далями - там, в стороне восходящего
солнца, бесконечно далеко, астрономически далеко: в Ньюпорте, штат
Род-Айленд, в Обетованной земле Высшего Общества, в заповедных доменах
американской аристократии. Как правило, Фостеры проводили часть воскресенья
после церкви в своем великолепном дворце, а остальное время разъезжали по
Европе или же плавали на собственной яхте. Шесть жалких будней - на
невзрачной окраине Лейксайда; седьмой день - в Сказочной стране, - это уже
вошло в привычку, определило их жизненный уклад.
В строго ограниченной Жизни Будней они оставались по-прежнему
трудолюбивыми, усердными, осмотрительными, практичными и экономными.
Незыблемо держались они возвышенных и суровых догматов пресвитерианской
церкви и преданно, по мере умственных и душевных сил, трудились ради ее
вящего блага. Но в Жизни Грез они подчинялись капризам фантазии, куда бы те
их ни завлекали, какими бы ни были изменчивыми.
Правда, причуды Элек были не слишком замысловаты и не очень
многочисленны, зато Салли давал себе волю. Так, в Жизни Грез Элек перешла в
лагерь приверженцев епископальной церкви, ибо ее привлекали громкие звания.
Затем она примкнула к Высокой Церкви - из-за свечей и пышных обрядов. А
далее, вполне естественно, - обратилась к Риму: ведь у католиков имеются
кардиналы и еще больше свечей. Но для Салли подобные метаморфозы были сущей
безделицей. Его Жизнь Грез являла собой блистательную, непрерывную вереницу
волнующих событий, и каждое из них сверкало свежестью и новизной, потому что
Салли сменял их так же часто, как религию. А с религией Салли расправлялся
круто и менял веру вместе с рубашкой.
Фостеры щедрой рукой тратили деньги на свои причуды еще в самом начале
финансового расцвета, а по мере умножения их богатств траты эти все
возрастали и со временем стали поистине несметны.
За одно воскресенье Элек воздвигала один, а то и два университета, да
одну-две больницы и отель "Раутон", да еще с десяток церквей, а то и
кафедральный собор в придачу; так что однажды Салли с весьма неуместной
игривостью заметил, что Элек "считает день потерянным, если не пошлет за
океан целый корабль миссионеров - убеждать непросвещенных китайцев выменять
чистопробное двадцатичетырехкаратовое вероучение Конфуция на фальшивое
христианство".
Это бестактное замечание ранило Элек в самое сердце, и она ушла,
заливаясь слезами. Зрелище это, в свою очередь, ранило сердце Салли, и он,
мучимый болью и стыдом, готов был отдать все на свете ради возможности взять
свои слова обратно. И ведь что его доконало: жена не упрекнула его ни единым
звуком. Ни единого замечания не услышал он из ее уст, ни одного намека
насчет того, что не мешало бы ему на себя посмотреть, - а ведь она могла
сказать столько горьких слов! Она отомстила ему своим благородством и
выдержкой, заставила его обратить взор на себя. Перед ним промелькнула в
ярких видениях жизнь, которую он вел последние годы безграничного
процветания, и пока Салли вглядывался в нее, лицо его залила краска, а душу
объяло чувство стыда. Жизнь Элек - как она прекрасна, как неуклонно
устремляется ввысь; в то время как его жизнь суетна, полна низкого
тщеславия, себялюбия, пуста и жалка. И куда ведет его жизненный путь? Не
вверх - нет! - вниз, все ниже и ниже.
Он сравнивал деяния Элек со своими. Как он посмел упрекнуть ее! Он! А
что же ему сказать о себе? Когда она воздвигала свою первую церковь, что
делал он? Вовлекал других пресыщенных мультимиллионеров в Покер-клуб,
осквернял ими свой дворец, растрачивал сотни тысяч на каждое такое сборище и
глупо кичился громкой сомнительной славой, которую этим снискал. Когда она
строила свой первый университет, чем занимался он? Тайно предавался разврату
в обществе подобных же кутил - мультимиллионеров по деньгам, но нищих
духовно. Когда она открыла свой первый приют для подкидышей, что свершил он?
Увы! Когда она проектировала Общество Облагораживания Пола, что делал он? О
боже! Когда она с когортой членов Женского христианского союза трезвенниц
шла в поход на роковую бутылку, что делал он? Напивался по три раза в день.
Когда ее, воздвигнувшую сотню соборов, благосклонно принял и благословил сам
папа, наградив Золотой Розой, которую она столь доблестно заслужила, что
делал он? Срывал банк в Монте-Карло.
Салли остановился. Он не мог, он был не в силах продолжать перечень
своих грехов и, приняв великое решение, поднялся. Его тайная жизнь должна
быть разоблачена, он должен признаться во всем. Он пойдет и обо всем ей
расскажет.
И он это сделал. Он поведал ей все и рыдал на ее груди, лил слезы,
стонал и молил о прощении. Удар был жестоким и едва не сразил Элек, но ведь
Салли принадлежит ей, он сокровенная частица ее сердца, свет ее очей. Могла
ли она его отвергнуть? Нет, и Элек простила его... Правда, она чувствовала,
что он уже никогда не сможет быть для нее тем, чем был прежде. Она знала,
что он способен раскаяться, но не исправиться. Однако даже такой морально
искалеченный, испорченный человек - даже такой, - разве он не принадлежит ей
всецело, разве он не остается ее кумиром, которому она будет вечно
поклоняться? И Элек, сказав, что она его раба, его прислужница, распахнула
для него свое страждущее сердце.
Спустя некоторое время, как-то воскресным летним днем, супруги Фостер
плыли по морю на своей воображаемой яхте, лениво растянувшись под тентом на
кормовой палубе и наслаждаясь досугом. Оба хранили молчание, ибо каждый был
занят своими мыслями. За последнее время эти периоды молчания наступали все
чаще, прежняя близость и сердечность понемногу исчезали. Потрясающее
признание Салли сделало свое дело. Элек силилась отогнать прискорбные
воспоминания, но они не покидали ее, горечь и стыд отравляли ее прекрасную
Жизнь Грез. Теперь - по воскресеньям - она видела, что ее муж превращается в
какое-то отвратительное пустое существо. Она не могла закрыть на это глаза и
в такие дни старалась как можно меньше смотреть на него.
Ну, а она? Неужели она столь безгрешна? Увы, Элек знала, что это не
так. Ведь и она хранила от мужа тайну, и она поступала по отношению к нему
нечестно, и ее часто мучила совесть. Элек нарушила соглашение и скрывала это
от Салли. Поддавшись непреодолимому соблазну, она снова пустилась в
спекуляцию. Она рискнула их состоянием, скупив "на разницу" железные дороги,
угольные и стальные компании всей страны, и теперь каждый час по
воскресеньям трепетала от страха, как бы не выдать себя каким-нибудь
случайным словом. Пристыженная, удрученная своим предательством, она не
могла удержаться, чтобы не обратить с состраданием свое сердце к мужу. Ей
было мучительно стыдно видеть, как он, пьяный, блаженно возлежит под навесом
и ни о чем не подозревает. Ни тени подозрения - наоборот, он полон
безоговорочной трогательной веры в нее, в то время как по ее воле над его
головой висит на тонкой нити грозящее бедой, сокрушительное...
- Послушай, Элек!
Элек очнулась. Она была благодарна мужу за то, что он оторвал ее от
горьких мыслей, и ответила с былой нежностью в голосе.
- Да, мой дорогой?
- Знаешь, Элек, по-моему, мы совершаем ошибку, - вернее, ты. Я имею в
виду дела с замужеством.
Салли приподнялся - тучный, одутловатый, благодушный, словно бронзовый
Будда, - и заговорил очень серьезно:
- Подумай сама. Прошло уже более пяти лет. И ты с самого начала ведешь
все ту же политику. С каждым нашим успехом ты требуешь повышения еще на пять
пунктов. Всякий раз, когда я надеюсь, что вот-вот наконец будет свадьба,
перед тобой возникает что-нибудь более заманчивое, и я опять терплю
разочарование. На тебя не угодишь. Так мы останемся ни с чем. Сперва мы дали
отставку дантисту и адвокату. И это было правильно, вполне разумно. Потом мы
дали отставку сыну банкира и наследнику мясника. И тоже правильно, тоже
разумно. Потом забраковали сына конгрессмена и сына губернатора, - признаю,
и это было вполне разумно. За ними пошли в отставку сын сенатора и сын
вице-президента Соединенных Штатов - тоже абсолютно правильно: не очень-то
надежное дело все эти важные посты. Тогда ты перекинулась на аристократию, и
я было решил, что мы наконец нашли то, что надо. Я надеялся, что мы закинем
сеть в самую глубь Четырехсот Семейств и выудим какую-нибудь родословную -
почтенную, осиянную святостью, наполненную древностью стопятидесятилетнего
настоя, прошедшую вековую дезинфекцию и выветрившую запах соленой трески и
звериных шкурок и за все это время не запятнавшую себя ни единым днем
работы, а потом... О, потом, конечно, справим свадьбы. Но тут из Европы
приезжает пара аристократов чистых кровей, и ты мигом кидаешь за борт
полукровок. Это подействовало на меня крайне удручающе. А с тех пор - какая
чехарда! Ты отставила двух баронетов ради баронов. Ты отставила баронов ради
виконтов. Виконтов ради графов. Графов ради маркизов. Маркизов ради выводка
герцогов. Знаешь, Элек, закрывай счет, - ты перешла все границы. Ведь ты
можешь закупить с торгов добрую четверку герцогов! Четырех национальностей!
И все отменных статей и родословной, все банкроты и по уши в долгах. И хоть
они обойдутся недешево, но мы можем себе это позволить. Довольно, Элек, не
тяни больше, прекрати эту нервотрепку. Покажи весь комплект девочкам, и
пусть они выбирают!..
Во время обличения ее матримониальной политики Элек улыбалась с видом
рассеянным и довольным. Глаза ее излучали мягкий свет, надо думать -
торжества, и порою даже искрились, словно она таила сюрприз. Наконец она
произнесла как можно спокойнее:
- Салли, а что, если речь идет об особах королевской крови?
Феноменально! Бедняга был так ошарашен, что даже споткнулся и упал,
оцарапав ногу о крамбол. На миг у него закружилась голова, но все же он
кое-как поднялся, сел рядом с женой, и из его мутных глаз полился поток
былого восхищения и любви.
- Клянусь богом! - пылко воскликнул Салли. - Элек, ты великая женщина!
Ты величайшая женщина на свете! Я никогда не сумею охватить твои масштабы.
Никогда не сумею изведать твои бездонные глубины. И я еще осмелился
критиковать твою стратегию! Я! Ведь если бы я дал себе труд поразмыслить, то
понял бы, что у тебя припрятан особый козырь. Но, душа моя, я сгораю от
нетерпения. Расскажи мне скорее обо всем.
Супруга, польщенная и счастливая, приблизила губы к его уху и шепотом
назвала имя коронованной особы. У Салли захватило дух, лицо его озарилось.
- Вот это да! - сказал он. - Вот это улов! У него и рулетка, и
кладбище, и епископ, и собор. И все это - действительно его собственность. И
все - высший сорт. Одно из самых богатых княжеств в Европе.{151} А кладбище!
Изысканнейшее в мире! Только для самоубийц. Вот оно как. Для всех прочих
приема нет - не хватает места. Земли там немного, но все же достаточно:
восемьсот акров под кладбищем и еще сорок два за его пределами. Но главное -
суверенитет! Земля - пустое! Земли на свете сколько хочешь. Вон в Сахаре ее
хоть отбавляй.
Элек сияла. Она была счастлива.
- Подумай, Салли, - сказала она. - Эта династия роднилась только с
королевскими и императорскими фамилиями Европы. Наши внуки будут сидеть на
тронах!
- Это уж как пить дать! И к тому же будут держать скипетры и орудовать
ими так же естественно и свободно, как я своим ярдом. Это поистине
грандиозный улов, Элек. А что, он уже на крючке, не сорвется? Нет ли тут
риска?
- Нет, можешь на меня положиться. - Он статья прихода, а не расхода;
так же как и второй.
- Кто же второй?
- Его королевское высочество
Сигизмунд-Зигфрид-Лауэнфельд-Динкельшпиль-Шварценберг Блутвурст, наследный
великий герцог Катценъяммерский!
- Да не гложет быть! Неужели правда?
- Такая же правда, как то, что я здесь сижу. Честное слово.
Сердце Салли переполнилось до краев, и он в экстазе прижал Элек к
груди.
- Как это все замечательно! Ведь это древнейшее и благороднейшее из
трехсот шестидесяти четырех старинных германских княжеств, и одно из
немногих, которому разрешили сохранить свой статус в пору, когда Бисмарк
стал их стричь. Между прочим, я в том краю бывал. Там есть канатная дорога,
свечная фабрика и армия. Регулярное войско - пехота и кавалерия. Три солдата
и лошадь. Да, Элек! Ожидание было долгим, полным душевной муки и обманутых
надежд, но, видит бог, теперь я счастлив. Счастлив и благодарен тебе, моя
дорогая, тебе, которая всего этого добилась. Когда же свадьба?
- В будущее воскресенье.
- Отлично. И мы устроим свадебную церемонию с самой что ни на есть
королевской пышностью, как того заслуживает королевский сан женихов. Да,
насколько мне известно, для лиц королевской крови узаконен только один вид
брака, а именно - морганатический брак{152}.
- Почему его так называют, Салли?
- Понятия не имею, но мне досконально известно, что именно в такой брак
вступают особы коронованные, и только коронованные.
- Стало быть и мы будем настаивать на таком браке. Более того, я их к
этому вынужу. Морганатический брак - или никакого!
- И кончай игру! - заключил Салли, в восторге потирая руки. - Ведь это
будет первый такой брак в Америке! Элек, Ньюпорт сойдет с ума от зависти!
Затем супруги умолкли и на крыльях фантазии полетели в дальние страны,
чтобы пригласить на свадебное пиршество всех существующих на свете монархов
и членов их семейств и обеспечить им бесплатный проезд.
Три дня супруги Фостер парили в облаках. Они лишь смутно сознавали то,
что происходило вокруг. Все виделось им неясно, словно в тумане. Они
погрузились в мечты и часто даже не слышали, что им говорят, а если и
слышали, то не понимали смысла и отвечали сбивчиво или невпопад. Салли
отпускал ситец на фунты, сахар на ярды, и когда спрашивали свечи, подавал
мыло; Элек же кидала в лохань кошку и поила молоком грязное белье. Все
вокруг поражались, дивились, недоумевали: "Что такое стряслось с этими
Фостерами?"
Прошло три дня, а затем развернулись события! Дела приняли удачный
оборот, и в течение сорока восьми часов, воображаемые биржевые операции Элек
приобрели головокружительный размах. Акции стремительно повышались в цене.
Вверх, вверх, неуклонно вверх! Уже превысили поминал! Выше, выше, еще выше!
Пять пунктов выше номинала, десять, пятнадцать, двадцать! Двадцать пунктов
чистой прибыли в спекуляции огромного масштаба, и вот воображаемые маклеры
по воображаемому междугороднему телефону отчаянно завопили: "Продавайте,
продавайте! Ради всех святых, продавайте!"
Элек сообщила Салли эту потрясающую новость, и он стал вторить:
- Продавай! Продавай! Смотри, не просчитайся. Теперь, когда в твоих
руках все, - продавай!
Но Элек напрягла свою железную волю, поставила ее на якорь и заявила,
что даже под угрозой смерти будет ждать, чтобы акции повысились еще на пять
пунктов.
Это было роковое решение. Уже следующий день ознаменовался историческим
крахом, небывалым крахом, умопомрачительным крахом; Уолл-стрит трясло, вся
масса самых надежных ценных бумаг за пять часов упала на девяносто пять
пунктов, и можно было видеть, как мультимиллионер просит милостыню на
Бауэри{153}.
Элек не ослабляла мертвой хватки и держалась до последнего, но вот
наступил конец. Воображаемые маклеры спустили все ее акции. И только тогда,
только после этого мужское начало в ее натуре было побеждено, а женское
снова взяло верх. Заливаясь слезами, она обвила руками шею мужа.
- Я одна виновата во всем, - говорила она. - Не прощай меня, я этого не
перенесу. Мы нищие! Нищие! И я так несчастна. Свадьбы не состоятся, все это
в прошлом. Теперь нам не на что купить даже дантиста.
Горький упрек чуть было не сорвался с языка Салли: "Я же умолял тебя
продавать, а ты..." Однако он его не высказал. У него не хватало духу
усугублять страдания этого сломленного, кающегося существа. Более
благородная мысль пришла ему в голову.
- Крепись, моя Элек, - сказал он. - Еще не все потеряно! Подумай! Ты же
в действительности не пускала в оборот ни единого цента из наследства
дядюшки Тилбери, а лишь его воображаемый капитал. Ведь то, что мы утратили,
было всего лишь доходом, который сулило нам будущее благодаря твоему
несравненному финансовому гению. Не падай духом. Забудь все невзгоды - у нас
еще есть нетронутые тридцать тысяч долларов! И представь себе, сколько ты
после такой школы сумеешь из них выжать через год-другой. Свадьбы не
отменяются, они просто откладываются.
Это были благословенные слова. Элек понимала, насколько они
справедливы, и воздействие их было поистине гальваническим. Слезы высохли,
могучий дух Элек снова воспрянул во всем своем величии. Со сверкающими
глазами и исполненным благодарности сердцем она подняла руку, словно принося
клятву и прорицая будущее.
- Отныне я провозглашаю...
Но тут ее прервал посетитель. Это был редактор и владелец газеты
"Сэгамор". Он приехал в Лейксайд из чувства долга: проведать всеми забытую
одинокую бабушку, которая приближалась к концу своего пути, и кстати,
объединив скорбь с бизнесом, заглянуть к Фостерам, которые последние четыре
года были так поглощены своими делами, что забыли оплатить подписку на
газету. Шесть долларов долга!
Ни один гость не мог быть более желанным. Ведь редактор все знает про
дядюшку Тилбери и осведомлен насчет его продвижения в сторону кладбища.
Разумеется, они не смели задавать прямых вопросов, чтобы не потерять право
на наследство, но ничто не мешало им выспрашивать, балансируя на грани
интересующей их темы, и надеяться, что им повезет. Однако их план потерпел
неудачу. Тупица редактор не догадывался, что его выспрашивают. Наконец
чистая случайность помогла там, где потерпела фиаско хитрость. По ходу
разговора редактору понадобилась метафора, и он сказал:
- Ну и ну! Как говорят в наших краях - это крепкий орешек, вроде
Тилбери Фостера!
Фостеры даже подскочили от неожиданности. Редактор это заметил и тут же
поспешил добавить:
- Тут нет ничего дурного. Всего лишь поговорка, шутка... ровным счетом
ничего дурного. А что, он ваш родственник?
Подавив жгучее любопытство, Салли ответил с самым равнодушным видом, на
какой только был способен:
- Э... да... право, я даже не знаю точно. Но слыхать мы о нем слыхали.
Редактор почувствовал облегчение и успокоился. Тогда Салли спросил:
- А он... он здоров?
- Здоров? Помилуй бог! Он уже пять лет на том свете.
Фостеры затрепетали от скорби, которая больше походила на радость.
- Что ж, такова жизнь, - заметил Салли как бы между прочим. - И никого
не минует сия чаша, даже богачей.
Редактор рассмеялся:
- Если к таковым вы причисляете Тилбери Фостера, то глубоко ошибаетесь.
У старика не было ни цента. Хоронить его пришлось за счет города.
Минуты на две Фостеры окаменели. Окаменели и похолодели. Затем Салли,
бледный, утратив голос, еле слышно спросил:
- Это правда? Вы точно знаете, что это правда?
- Еще бы! Я же его душеприказчик. Ему нечего было завещать, кроме
тачки, вот он и завешал ее мне. Тачка без колеса и никуда не годится, но все
же это хоть какое-то наследство; и в знак благодарности я набросал нечто
вроде некролога, только для него не хватило места.
Супруги Фостер не слушали его, чаша переполнилась. Они сидели опустив
голову, бесчувственные ко всему, кроме боли, раздирающей сердце.
Прошел час. Фостеры все еще сидели на своих местах, поникшие,
недвижные, безмолвные. Гость уже давно ушел, но они этого даже не заметили.
Вскоре они очнулись, устало подняли головы и посмотрели друг на друга
грустно, задумчиво, изумленно. Они принимались что-то лепетать, без связи и
смысла, потом опять погружались в молчание, оборвав фразу на полуслове,
должно быть, даже не сознавая этого или потеряв нить. Порою, когда они
пробуждались от забытья, у них появлялось смутное, мимолетное ощущение,
будто что-то случилось с их рассудком, и тогда с безмолвной и настойчивой
заботой они тихонько гладили друг другу руки, выражая этим сочувствие и
ободрение и словно бы говоря: "Я с тобой, я тебя не покину, мы будем
переносить это вместе. Ведь где-то есть избавление и забвение, где-то есть
могила и покой. Будем же терпеливы, ждать осталось недолго".
Еще два года прожили они во мраке, не произнося ни слова, непрестанно о
чем-то думая, охваченные смутными сожалениями и печальными грезами.
Избавление пришло к обоим в один и тот же день. Незадолго перед концом с
померкшего разума Салли на миг спала пелена, и он сказал:
- Огромное богатство, добытое внезапно и неправедным путем, - это
западня. Оно не пошло нам на пользу, и мимолетны были дарованные им
горячечные радости. А между тем ради богатства мы отказались от милой нам,
простой, счастливой жизни, - да послужит пример наш предостережением для
других.
Некоторое время Салли лежал молча, закрыв глаза. Но когда холод смерти
подкрался к его сердцу и разум стал угасать, он зашептал:
- Деньги принесли ему несчастье, и за это он отомстил нам, не
причинившим ему никакого зла. И он добился своего: с низким, коварным
расчетом он оставил нам всего лишь тридцать тысяч долларов, зная, что мы
постараемся увеличить капитал и что это нас погубит. Ему ничего не стоило
завещать нам столько, что мы бы не захотели умножать наше богатство, не
подумали бы о спекуляции. Человек с доброй душой так бы и сделал. Но в нем
не было ни благородства духа, ни милосердия, ни...
НАСЛЕДСТВО В ТРИДЦАТЬ ТЫСЯЧ ДОЛЛАРОВ
(The $ 30000 Bequest), 1904.
Стр. 151. Одно из самых богатых княжеств в Европе. - Речь идет о
княжестве Монако, занимающем территорию в 1,5 кв. км.
Стр. 152. Морганатический брак - брак между членом царствующего дома и
лицом невладетельного рода или же вовсе нетитулованным. Дети от
морганатического брака престол не наследуют.
Стр. 153. Бауэри - улица в Нью-Йорке, где живет беднота.
М.Лорие
Популярность: 9, Last-modified: Tue, 25 Mar 2003 05:23:35 GmT