* Подготовка текста для  некоммерческаго распространенiя,  OCR, вычитка
по  оригиналу, исправленiе опечатокъ, номера страницъ  0  послe  ихъ текста,
символъ No.,  курсивъ, "--  --  --" отчерки,  *()  сноски.  --  С. Виницкiй,
2001-2003.

--------



        Романъ.

        Переводъ съ нeмецкаго
        Мих. Кадишъ.

        Издательство С. Ефронъ, Берлинъ
        1921

     1 2

--------


     Лунный свeтъ падаетъ  на край моей  постели, на мои ноги и  лежитъ тамъ
большимъ, свeтлымъ, плоскимъ камнемъ.
     Когда   полная   луна   уменьшается  и  ея   правая  сторона  начинаетъ
сморщиваться,  --  все  равно  какъ  на  щекахъ   старeющаго  лица  человeка
появляются  морщины и оно постепенно худeетъ, -- мной  по ночамъ овладeваетъ
мрачное, мучительное безпокойство.
     Я  не сплю и не бодрствую,  и  въ полуснe  смeшивается у меня  въ  душe
пережитое  съ  прочитаннымъ  и  слышаннымъ,  точно сливаются  воедино потоки
различной прозрачности и окраски.
     Передъ  тeмъ  какъ лечь, я  читалъ о жизни  Будды Готамы, и тысячи разъ
проходитъ у меня въ головe одно мeсто изъ книги:
     "Къ камню,  видомъ своимъ  напоминавшему кусокъ  сала, летeлъ  воронъ и
думалъ: нельзя ли тутъ  поживиться чeмъ-нибудь вкуснымъ? Но  вкуснаго ничего
не оказалось, и воронъ улетeлъ прочь. Какъ воронъ, что летeлъ къ камню, такъ
и  мы  -- вeчно ищущiе -- покидаемъ аскета Готаму, когда перестаемъ находить
удовлетворенiе въ немъ."
     И камень, напоминавшiй  видомъ  своимъ кусокъ сала, принимаетъ въ моемъ
мозгу фантастическiй образъ. 3
     Я иду по высохшему руслу рeки и подбираю гладкiе камни.
     Сeровато-голубые съ вкрапленнымъ блестящимъ пескомъ, -- я думаю о нихъ,
думаю и  все же  не знаю, что  мнe съ  ними  дeлать,  --  потомъ  черные  съ
сeрно-желтыми  пятнами,   точно  окаменeвшiя   попытки  ребенка   изобразить
неуклюжихъ ящерицъ съ пестрыми крапинками.
     Мнe хочется  бросить  ихъ далеко отъ себя,  эти гладкiе  камни,  но они
падаютъ у меня все время изъ рукъ, и я не въ силахъ отвести отъ нихъ глазъ.
     Вокругъ меня появляются вдругъ всe  камни, какiе когда-либо играли роль
въ моей жизни.
     Одни изъ нихъ  неуклюже стараются выползти на свeтъ  изъ-подъ песка, --
точно  блестящiе, аспидно-черные  крабы во время прилива, -- и словно во что
бы то ни стало  хотятъ  обратить на себя мое  вниманiе и повeдать  мнe  вещи
большой, безконечной важности.
     Другiе --  изнеможенно и немощно --  прячутся  обратно въ  свои норки и
отказываются навсегда отъ надежды вымолвить слово.
     Временами я пробуждаюсь отъ этихъ полусновъ  и  на мгновенiе вижу опять
лунный  свeтъ  у себя на ногахъ, на краю  моего одeяла, -- онъ лежитъ  тамъ,
словно большой, свeтлый, плоскiй камень.  Но потомъ вновь угасаетъ сознанiе,
и  я слeпо, ощупью  снова ищу тотъ камень, что меня мучитъ, -- навeрное, онъ
скрытъ  гдe-нибудь въ грудe моихъ  воспоминанiй  и видомъ своимъ напоминаетъ
кусокъ сала.
     Я представляю себe: рядомъ  съ нимъ на землe было отверстiе водосточной
трубы, -- изогнутой подъ тупымъ  угломъ,  съ изъeденными ржавчиною 4 краями,
-- и я  настойчиво хочу вызвать  передъ  собой  этотъ образъ, чтобы обмануть
свои встревоженныя мысли и успокоить ихъ сномъ.
     Но мнe это не удается.
     Снова  и  снова  съ тупой навязчивостью  твердитъ внутри  меня какой-то
упрямый  голосъ, -- неутомимо, точно  оконная ставня, которую  вeтеръ черезъ
ровные  промежутки времени ударяетъ о  стeну: это вовсе не  то, это вовсе не
камень, напоминающiй видомъ своимъ кусокъ сала.
     И нeтъ у меня силъ отвязаться отъ этого голоса.
     Сколько  ни  говорю я,  что  все  это  совершенно неважно, -- помолчавъ
немного, голосъ  раздается вновь и вновь  упрямо  твердитъ:  хорошо, хорошо,
пусть такъ, но  все-таки  это вовсе  не камень,  напоминающiй  видомъ своимъ
кусокъ сала. --
     Постепенно мной овладeваетъ нестерпимое чувство полной безпомощности.
     Что было  дальше -- не знаю. Пересталъ ли я добровольно сопротивляться,
или же мысли осилили меня и сковали?
     Знаю только, что мое спящее  тeло лежитъ на  постели и  что чувства мои
больше не связаны съ нимъ, отдeлены отъ него.
     Мнe хочется спросить вдругъ, кто же теперь "я", -- но тутъ я вспоминаю,
что у меня нeтъ органа,  которымъ я могъ  бы задать  этотъ вопросъ. И  кромe
того я боюсь,  какъ бы не послышался опять глупый голосъ и не сталъ бы снова
допытываться о камнe и салe.
     И я отказываюсь отъ всякой попытки. 5

--------


     Я очутился  неожиданно  на мрачномъ  дворe и  черезъ  красноватую  арку
воротъ  увидeлъ  напротивъ  --  по  ту  сторону  узкой  и  грязной  улицы --
еврея-торговца. Онъ стоялъ, прислонившись къ своду  стeны, увeшанной старымъ
желeзнымъ хламомъ, поломанными инструментами, ржавыми стременами, коньками и
всякимъ другимъ ненужнымъ старьемъ.
     Въ  этой картинe было мучительное однообразiе, свойственное  всeмъ тeмъ
впечатлeнiямъ, которыя регулярно изо дня въ день  переступаютъ порогъ нашего
воспрiятiя. Она не вызвала во мнe ни удивленiя, ни любопытства.
     У меня было чувство, будто я уже очень давно живу тутъ, въ этомъ домe.
     Но  и это  чувство не  произвело  на  меня  глубокаго  впечатлeнiя,  --
несмотря  на то, что оно такъ рeзко расходилось со всeмъ, что я недавно  еще
испыталъ, и съ тeмъ, какъ я здeсь очутился. -- -- --
     Навeрное, я гдe-то читалъ или слышалъ объ оригинальномъ сравненiи камня
съ  кускомъ  сала, -- мелькнула  у  меня  неожиданно  мысль,  когда  я сталъ
подниматься по стоптаннымъ ступенямъ къ себe въ комнату и  обратилъ вниманiе
на засаленный видъ каменной лeстницы.
     Въ это время впереди меня, наверху, послышались чьи-то шаги, и, подойдя
къ своей двери, 6 я увидeлъ, что тамъ стоитъ четырнадцатилeтняя, рыжеволосая
Розина изъ лавки торговца старьемъ Аарона Вассертрума.
     Мнe пришлось пройти вплотную мимо нея, -- она стояла спиной къ периламъ
и кокетливо перегибалась назадъ.
     Она  держалась  за  желeзныя  перила  своими  грязными  пальцами,  и  я
замeтилъ, какъ ея обнаженныя руки тускло блеснули въ густомъ полумракe.
     Я  постарался  избeжать ея  взгляда.  Мнe была  противна  ея назойливая
улыбка и застывшее восковое лицо.
     У нея, навeрное, рыхлое бeлое тeло, какъ у тритона, котораго  я недавно
видeлъ въ клeткe съ ящерицами у торговца птицами.
     Рeсницы рыжихъ людей вызываютъ во мнe такое же отвращенiе, какъ рeсницы
кролика.
     Я открылъ дверь и поспeшно захлопнулъ ее за собой. -- -- --
     Изъ  окна  своей  комнаты  я  опять  увидалъ  торговца  старьемъ Аарона
Вассертрума, -- онъ все еще стоялъ передъ лавкой.
     Онъ прислонился  къ  выступу темнаго входа  и  щипцами обрeзывалъ  себe
ногти на пальцахъ.
     Рыжая Розина -- его дочь или племянница? Она совсeмъ на него не похожа.
     Среди еврейскихъ лицъ, которыя я ежедневно вижу на Ганпасгассе,  я ясно
отличаю различныя породы; эти  различiя не сглаживаются даже самымъ близкимъ
родствомъ, все равно какъ нельзя смeшать масло съ водой. Никогда  невозможно
сказать: это вотъ братья, или сынъ и отецъ. 7
     Этотъ человeкъ одной  породы, а  тотъ  другой, --  вотъ все, что  можно
прочесть на ихъ лицахъ.
     Что изъ того, если бы даже Розина была похожа на торговца старьемъ!
     Эти породы  питаютъ  другъ къ  другу затаенную ненависть  и отвращенiе,
которое иногда прорывается наружу  несмотря даже на тeсное родство крови, --
но отъ постороннихъ они  умeютъ скрывать это чувство,  какъ  какую-то важную
тайну.
     Ни  одинъ  изъ нихъ  не  выдаетъ  этой  тайны; этимъ  единодушiемъ  они
напоминаютъ  ненавидящихъ другъ друга слeпыхъ, которые цeпляются всe за одну
грязную веревку: одинъ  обeими руками, другой  какъ  бы нехотя однимъ только
пальцемъ,  --  всe,  однако,  повинуясь суевeрному  страху, что имъ  грозитъ
неизбeжная гибель, какъ только общая  опора  ускользнетъ изъ ихъ рукъ  и они
отдeлятся отъ другихъ.
     Розина изъ той породы, для которой характерны рыжiе волосы. Этотъ  типъ
производитъ еще болeе отталкивающее впечатлeнiе, чeмъ всe остальные. Мужчины
этой породы  всe  узкогруды, у  нихъ длинныя,  пeтушиныя  шеи  съ выдающимся
кадыкомъ.
     Все въ нихъ какъ будто покрыто веснушками, всю свою жизнь они страдаютъ
муками сластолюбiя, ведутъ вeчную, непрерывную и безплодную борьбу  со своей
похотью и  все  время  дрожатъ  отъ  какого-то  противнаго  страха  за  свое
здоровье.
     Я самъ  не знаю, почему мнe вообще показалось,  что Розина въ  близкомъ
родствe съ торговцемъ старьемъ Вассертрумомъ. 8
     Никогда  вeдь не видeлъ я ее  вмeстe со старикомъ, никогда  не слыхалъ,
чтобы они говорили другъ съ другомъ.
     Она  все  время проводила у  насъ  на  дворe или  пряталась въ  домe по
темнымъ угламъ и проходамъ.
     Всe  сосeди, навeрное, считаютъ ее близкой родственницей или по крайней
мeрe воспитанницей старьевщика, --  а я между  тeмъ  убeжденъ, что  никто не
сумeлъ бы привести ни одного доказательства  этому. Мнe захотeлось перестать
думать о Розинe,  и изъ открытаго  окна своей комнаты я сталъ смотрeть внизъ
на Ганпасгассе.
     Ааронъ  Вассертрумъ какъ  будто почувствовалъ  на  себe  мой  взглядъ и
неожиданно поднялъ голову.
     У него  было уродливое  неподвижное  лицо  съ  круглыми, какъ  у  рыбы,
глазами и приподнятой заячьей верхней губой.
     Онъ произвелъ  на  меня  впечатлeнiе человeка-паука,  -- онъ чувствуетъ
малeйшее прикосновенiе къ своей паутинe, хотя внeшне  и притворяется совсeмъ
безучастнымъ. Откуда у него деньги? О чемъ онъ думаетъ? И каковы его планы?
     Я не знаю.
     На стeнахъ  его лавки, подъ сводомъ воротъ, день изо дня, годъ изъ года
висятъ все однe и тe же мертвыя, ненужныя вещи.
     Я  могъ бы,  съ закрытыми глазами, перечислить  ихъ  всe: вотъ погнутая
жестяная труба  безъ  клапановъ,  вотъ пожелтeлая  олеографiя  съ  какими-то
странными  солдатами. Потомъ  связка заржавленныхъ  шпоръ  на заплeсневeломъ
ремнe и всевозможный другой, полусгнившiй хламъ. 9
     А спереди  на  полу, загромождая  входъ въ лавку,  цeлая  куча круглыхъ
желeзныхъ вьюшекъ для плитъ.
     Число  этихъ  вещей  никогда  не   растетъ  и  не  убавляется,  и  если
когда-нибудь прохожiй  въ самомъ  дeлe остановится и спроситъ о цeнe той или
другой вещи, старьевщикъ начинаетъ сердиться.
     Съ  угрожающимъ видомъ онъ поднимаетъ тогда свою заячью верхнюю губу  и
раздраженно бормочетъ  что-то  непонятное такимъ  хриплымъ  и  прерывающимся
басомъ, что  у  покупателя пропадаетъ всякая охота  спрашивать дальше и  онъ
боязливо старается поскорeе уйти.
     Взглядъ Аарона  Вассертрума  съ быстротой молнiи скользнулъ  мимо моихъ
глазъ  и  внимательно  устремился  на голыя стeны  сосeдняго съ моимъ окномъ
дома.
     На что онъ тамъ смотритъ?
     Домъ этотъ обращенъ  спиной  къ Ганпасгассе, всe его  окна выходятъ  во
дворъ! Только одно смотритъ на улицу.
     Случайно въ этотъ моментъ въ комнату  рядомъ со мной, -- тамъ, кажется,
мастерская  художника,  --  какъ будто кто-то вошелъ, --  по крайней  мeрe я
услыхалъ вдругъ черезъ стeну два голоса -- мужской и женскiй.
     Но старьевщикъ никоимъ образомъ не могъ замeтить этого снизу!
     Передъ  моей  дверью  стоитъ кто-то. Я знаю: это Розина,  она  все  еще
стоитъ въ темнотe и ждетъ терпeливо, не позову-ли я ее къ себe.
     А этажомъ ниже, затаивъ дыханiе, сторожитъ на лeстницe рябой, маленькiй
Лойза  и  ждетъ,  не 10  отворю ли я  дверь.  Я ясно  ощущаю,  какъ  ко  мнe
подымается снизу сюда его ненависть и бeшеная ревность.
     Онъ  боится подойти ближе, онъ боится, какъ  бы Розина его не замeтила.
Онъ  чувствуетъ,  что  зависитъ  отъ  нея,  какъ голодный волкъ  отъ  своего
сторожа, но  его такъ  и  тянетъ броситься, дать полную  волю своей злобe  и
бeшенству!
     Я усeлся за рабочiй столъ и досталъ свои пинцеты и штихеля.
     Но работа не клеилась,  -- въ рукахъ не было достаточно спокойствiя для
исправленiя тонкихъ японскихъ гравюръ.
     Унылая, мрачная  жизнь, которою  полонъ весь  этотъ домъ,  не даетъ мнe
успокоиться. Передо мной все время встаютъ образы прошлаго.
     Лойза и его близнецъ Яромиръ всего только на годъ старше Розины.
     Ихъ отца  я почти что  не  помню; сейчасъ  они, кажется,  на  попеченiи
какой-то старухи.
     Не  знаю только,  какой  именно. Ихъ  такъ  много  въ этомъ  домe,  онe
прячутся, какъ кроты въ своихъ норахъ.
     Она  заботится   объ   обоихъ  мальчикахъ,  точнeе  говоря:  даетъ  имъ
пристанище. А за это они должны приносить ей  все,  что  имъ удается украсть
или выпросить.
     Кормитъ ли  она ихъ? Не думаю, -- она возвращается  домой только поздно
вечеромъ. Она, кажется, обмываетъ покойниковъ.  Лойзу,  Яромира  и  Розину я
помню еще дeтьми, -- они часто играли втроемъ на дворe.
     Но это уже было давно. 11
     Теперь Лойза цeлыми днями слоняется за рыжею дeвушкой.
     Иногда онъ ее тщетно ищетъ долгое время и, не находя нигдe, крадется къ
моей двери и съ искаженнымъ отъ злобы лицомъ  поджидаетъ, не придетъ ли  она
украдкой сюда.
     Сидя  у себя за работой, я  мысленно  вижу, какъ  онъ стоитъ въ  узкомъ
проходe  и прислушивается, вытянувъ впередъ свою голову  на худой, костлявой
шеe.
     Иногда тишина оглашается вдругъ дикими криками.
     Глухонeмой  Яромиръ, весь мозгъ  котораго  полонъ одной только безумной
страстью  къ Розинe, какъ дикiй  звeрь, крадется по дому; нечленораздeльный,
завывающiй  лай,  которымъ  онъ  выражаетъ свою  бeшеную ревность  и  злобу,
настолько ужасенъ, что кровь застываетъ въ жилахъ.
     Ему всюду мерещатся братъ и Розина,  -- въ каждомъ  изъ тысячи грязныхъ
закоулковъ нашего дома. И повсюду онъ  разыскиваетъ ихъ съ  слeпой  яростью,
вeчно гонимый  одной только мыслью: онъ  долженъ по пятамъ слeдить за своимъ
братомъ, чтобы  съ Розиной не случилось  ничего такого, что осталось бы  для
него неизвeстнымъ.
     И  мнe  кажется, что  именно  эти  вeчныя  страданiя  калeки  постоянно
подзадориваютъ Розину искать близости съ его братомъ.
     Когда  же ея чувство  ослабeваетъ, Лойза изобрeтаетъ всякiй  разъ новыя
гадости, лишь бы только снова  возбудить къ себe страсть  Розины.  Они даютъ
тогда  глухонeмому  возможность  дeйствительно  выслeдить   ихъ   и  коварно
завлекаютъ 12  его куда-нибудь  въ  темный  проходъ,  гдe  ими  уже  заранeе
приготовлена для  него западня изъ  ржавыхъ обручей, которые ударяютъ,  какъ
только на нихъ  наступишь  ногой,  или изъ  желeзныхъ  грабель,  обращенныхъ
зубьями кверху. Калeка падаетъ и разбивается въ кровь.
     Время  отъ  времени,  желая  еще  больше  утончить  пытку,  Розина сама
пускается на какую-нибудь адскую выдумку.
     Она сразу измeняетъ  тогда свое отношенiе  къ  Яромиру, какъ будто  онъ
вдругъ начинаетъ ей нравиться.
     Со своей постоянной  улыбкой  она поспeшно  повeряетъ  калeкe  какiя-то
тайны,  которыя  приводятъ  его  въ   неистовое  возбужденiе;  она  изобрeла
спецiально для  этого загадочный, полупонятный  языкъ  жестовъ,  который  съ
непреодолимой силой  завлекаетъ глухонeмого  въ  безжалостную  сeть смутныхъ
догадокъ и мучительныхъ надеждъ.
     Я  видeлъ какъ-то, -- онъ стоялъ передъ ней на дворe, и она такъ горячо
говорила  что-то  движенiями губъ и  жестами, что  онъ,  казалось, вотъ вотъ
умретъ отъ волненiя.
     По лицу  у  него  катились  крупныя капли пота  --  отъ нечеловeческихъ
усилiй раскрыть тайный смыслъ ея умышленно неясной, торопливой рeчи.
     Весь послeдующiй день  онъ  сторожилъ,  дрожа  отъ волненiя,  на темной
лeстницe полуразвалившагося дома,  который  находится на продолженiи узкой и
грязной Ганпасгассе,  -- пока не упустилъ всякую возможность выклянчить себe
милостыню въ нeсколько крейцеровъ. 13
     Когда же  поздно вечеромъ онъ  вернулся домой полумертвый отъ  голода и
возбужденiя, прiемная мать давно уже заперла дверь и не впустила его.
     -- -- -- -- -- --
     Сквозь  стeну изъ  сосeдней  мастерской  донесся  ко мнe веселый  смeхъ
женщины.
     Смeхъ! Въ этомъ  домe радостный смeхъ? Во  всемъ гетто нeтъ никого, кто
могъ бы радостно смeяться.
     Тутъ мнe вспомнилось: какъ-то на  дняхъ старый марiонетный актеръ Цвакъ
разсказывалъ,  что у него за большiя деньги снялъ  мастерскую одинъ молодой,
знатный господинъ, -- очевидно, затeмъ, чтобы  встрeчаться тутъ  тайкомъ  со
своей дамой сердца.
     Постепенно по  ночамъ,  чтобы  никто  въ  домe  не  видeлъ,  въ  ателье
перевозили цeнную мебель новаго жильца.
     Добродушный старикъ потиралъ отъ удовольствiя руки, когда мнe объ этомъ
разсказывалъ; онъ  радовался, какъ ребенокъ, что ему удалось такъ хорошо все
устроить,  --  никто   изъ  сосeдей  и  не  заподозритъ  существованiя  этой
романтической парочки.
     Въ  ателье  можно  незамeтно проникнуть  изъ трехъ  домовъ. Туда  можно
попасть даже черезъ потайную дверцу въ полу.
     Если же  открыть желeзную дверь  чердака,  -- а это очень легко сдeлать
изъ мастерской  -- то мимо моей комнаты можно выйти прямо на лeстницу нашего
дома...
     До  меня   снова   доносится  радостный  смeхъ   и   вызываетъ  смутное
воспоминанiе о роскошной квартирe  и аристократическомъ  семействe, куда  14
меня часто вызывали для реставрацiи разныхъ цeнныхъ старинныхъ вещей. --
     Внезапно  въ  мастерской   раздается  неистовый   крикъ.  Я   испуганно
прислушиваюсь.
     Съ шумомъ хлопаетъ желeзная дверь чердака, и черезъ мгновенiе ко мнe въ
комнату врывается дама.
     Съ распущенными  волосами, блeдная, какъ полотно,  съ шалью изъ золотой
парчи на обнаженныхъ плечахъ.
     "Господинъ Пернатъ,  спрячьте меня, --  ради  Бога! --  не спрашивайте,
спрячьте меня!"
     Я не успeлъ еще ей  отвeтить, какъ дверь моей комнаты опять отворилась,
но   сейчасъ  же  вновь  захлопнулась.   На  мгновенiе   въ   ней  мелькнула
отвратительная маска -- лицо торговца старьемъ Аарона Вассертрума. -- -- --
     -- -- -- -- -- --
     Круглое, блестящее пятно встаетъ предо мной, и при свeтe  луны я  вновь
различаю въ  немъ  край моей постели.  Сонъ  еще  окутываетъ меня  тяжелымъ,
пушистымъ  плащемъ,  и въ  моей  памяти  золотыми  буквами  блеститъ фамилiя
Пернатъ.
     Гдe я читалъ это имя? -- Атаназiусъ Пернатъ? --
     Мнe  кажется,  что гдe-то давно, очень  давно  я обмeнялъ свою шляпу. Я
удивился еще, что чужая  шляпа  была мнe какъ разъ  въ пору, -- у меня такая
своеобразная форма головы.
     Я взялъ тогда въ руки эту  чужую шляпу  и  повернулъ, -- ну, да, да, --
тамъ золотыми бумажными буквами на бeлой подкладкe было написано:
        ATHANASIUS PERNATH
     15
     Я почему-то -- самъ не знаю, почему --  боялся этой шляпы и избeгалъ ее
носить.
     Тутъ  снова  неожиданно,  какъ  стрeла, устремляется  на  меня  голосъ,
который я уже позабылъ и который  постоянно допытывался,  гдe камень, своимъ
видомъ напоминающiй кусокъ сала.
     Я  поспeшно  представляю  себe  четкiй  профиль  Розины  съ  ея сладкой
улыбкой, и такимъ  образомъ,  мнe  удается ускользнуть  отъ стрeлы,  которая
тотчасъ же исчезаетъ во мракe.
     Да,  лицо  Розины! Оно еще сильнeе,  чeмъ упрямо бормочущiй  голосъ.  И
особенно сейчасъ, пока я опять въ своей комнатe на Ганпасгассе, я  могу быть
совершенно спокоенъ. 16

--------


     Я поднимался къ себe, и у меня  было чувство, будто кто-то, направляясь
ко мнe, идетъ слeдомъ по лeстницe, все время на опредeленномъ, одномъ и томъ
же  отъ меня разстоянiи.  Если  это чувство  не  обмануло меня,  онъ  стоитъ
сейчасъ, навeрное, на послeдней площадкe.
     Вотъ  онъ  заворачиваетъ  мимо квартиры архиварiуса Шмаи  Гиллеля  и по
стоптаннымъ  каменнымъ  ступенямъ  взбирается  на площадку  верхняго  этажа,
выложенную краснымъ кирпичемъ.
     Ощупью пробирается  онъ  вдоль  стeны  и  вотъ  сейчасъ, именно  въ это
мгновенiе, съ трудомъ разбираясь въ темнотe, читаетъ на дощечкe мое имя.
     Я остановился посреди комнаты и посмотрeлъ на дверь.
     Дверь отворилась, и онъ вошелъ.
     Подошелъ ближе, но не снялъ шляпы и не поздоровался.
     Онъ   чувствуетъ  себя,  какъ  дома,  подумалъ  я.  Но  мнe  показалось
совершенно естественнымъ его поведенiе.
     Онъ опустилъ руку въ карманъ и досталъ книгу.
     Сталъ долго ее перелистывать.
     Переплетъ у  книги  былъ металлическiй, на  немъ  углубленiя  въ  формe
розетокъ и печати изъ цвeтной мозаики и маленькихъ камешковъ. 17
     Наконецъ, онъ нашелъ то мeсто, которое искалъ, и указалъ на него.
     Я прочелъ названiе главы: "Иббуръ." --
     Большое, заглавное "И",  исполненное  золотомъ  и киноварью, по  краямъ
было немного попорчено. Оно занимало почти половину страницы, которую я тутъ
же невольно пробeжалъ.
     Я долженъ былъ исправить эту букву.
     Заставка  не была  наклеена на  пергаментъ,  какъ я  привыкъ  видeть въ
старинныхъ книгахъ: она  состояла, повидимому, изъ двухъ листочковъ  тонкаго
золота,  спаянныхъ посрединe, --  края же листочковъ  охватывали  собой края
пергамента.
     Такъ, значитъ,  въ  томъ  мeстe,  гдe вставлена  буква,  въ  пергаментe
сдeлано отверстiе?
     Если я не ошибся, то на слeдующей страницe  заставка  должна быть видна
съ оборотной стороны.
     Я  перевернулъ   страницу  и  убeдился,  что  мое   предположенiе  было
правильно.
     Невольно я прочелъ и эту страницу, и слeдующую.
     Читалъ все дальше и дальше.
     Книга говорила  со мной, какъ  говоритъ сновидeнiе,  только еще яснeе и
понятнeе. И какъ вопросъ, проникала мнe въ душу.
     Изъ невидимыхъ  устъ струились  слова, оживали  и приближались ко  мнe.
Какъ  рабыни  въ пестрыхъ одеждахъ, проходили они передо мной, падали потомъ
въ пропасть или, какъ дымъ, таяли въ воздухe и уступали мeсто другимъ.
     Каждая изъ  этихъ рабынь останавливалась на мгновенiе въ надеждe, что я
изберу  ее и откажусь взглянуть на  другихъ, которыя должны пройти вслeдъ за
нею. 18
     Нeкоторыя изъ нихъ проходили торжественно, точно павлины, въ блестящихъ
одеждахъ, -- горделивымъ, медленнымъ шагомъ.
     Другiя -- какъ  царицы, но уже состарeвшiяся,  съ подведенными глазами,
съ похотливой чертой возлe рта и съ безобразными румянами на морщинахъ.
     Я смотрeлъ  на нихъ  и на тeхъ, что  шли  еще слeдомъ за  ними,  -- мой
взглядъ скользилъ по  длинной  вереницe сeрыхъ  тeней съ  такими заурядными,
такими  невыразительными  лицами, что  запечатлeть ихъ въ памяти,  казалось,
было немыслимо.
     Вотъ  онe  ведутъ  женщину,  --  она  совершенно  обнажена и  чудовищно
исполинскихъ размeровъ.
     На мгновенiе женщина остановилась передо мной и наклонилась ко мнe.
     Ея рeсницы  были длиною съ  меня, -- она  молча указала на пульсъ своей
лeвой руки.
     Его  бiенiе было подобно землетрясенiю, и  я почувствовалъ, что въ  ней
жизнь всего мiра.
     Вдали показалась процессiя жрецовъ и жрицъ богини Кибелы.
     Тамъ тeсно сплелись въ объятiи мужчина и женщина. Я видeлъ ихъ издали.
     Процессiя съ шумомъ подходила все ближе. Я слышалъ уже передъ собой ихъ
громкiя пeсни и искалъ глазами слившуюся въ объятiи пару.
     Но она превратилась въ одно существо. На тронe изъ перламутра возсeдалъ
-- полумужчина, полуженщина -- гермафродитъ.
     Корона гермафродита  заканчивалась доской  изъ  краснаго  дерева; червь
разрушенiя проточилъ въ ней таинственныя письмена. 19
     Окутанное облакомъ пыли, пронеслось стадо маленькихъ слeпыхъ барашковъ,
--   они  были   предназначены   въ  пищу  для  процессiи,   возглавлявшейся
исполинскимъ гермафродитомъ.
     Порой  среди образовъ,  струившихся  изъ  невидимыхъ  устъ,  были тeни,
встававшiя изъ гробовъ, -- съ повязками на лицахъ.
     Онe останавливались  передо мной, сбрасывали  покрывала  и кровожадно и
алчно устремляли взглядъ на мое сердце,  -- ледяной ужасъ  заволакивалъ  мой
мозгъ и кровь  останавливалась въ жилахъ, точно потокъ, въ  который внезапно
низверглись съ небесъ огромныя глыбы.
     Мимо меня прошла  женщина. Лица ея я не видeлъ, она отвернулась, --  на
ней была одежда изъ струящихся слезъ. --
     Вихремъ кружились маски, смeялись и не замeчали меня.
     Только  одинъ Пьеро неожиданно обернулся и подошелъ ко  мнe ближе. Легъ
передо мной и сталъ, какъ въ зеркало, смотрeть мнe въ лицо.
     Онъ  строитъ  такiя  гримасы  и  машетъ  руками,  то  медленно,  то  съ
молнiеносной быстротой, что я невольно начинаю ему  подражать, -- подмигиваю
глазомъ, пожимаю плечами и кривлю ротъ.
     Его нетерпeливо оттeсняютъ другiя существа  -- всe  хотятъ уловить  мои
взгляды.
     Но ни у одного изъ этихъ существъ нeтъ опредeленныхъ очертанiй.
     Они -- только скользящiя жемчужины, нанизанныя на одинъ шелковый шнуръ,
-- отдeльные звуки единой мелодiи, струящейся изъ невидимыхъ устъ. 20
     Со мной уже  говорила  не книга. Говорилъ голосъ. Онъ требовалъ чего-то
отъ меня, -- но я не понималъ, какъ  ни напрягалъ всe свои  силы. Онъ мучилъ
меня жгучими, неясными вопросами.
     Этотъ голосъ, произносившiй живыя, видимыя слова, былъ, однако,  мертвъ
и беззвученъ.
     Каждый  звукъ,  раздающiйся  въ  мiрe  реальности,  рождаетъ  множество
откликовъ, подобно тому  какъ у каждой вещи есть одна  большая тeнь  и много
другихъ   мелкихъ  тeней.  У  этого  голоса  не   было  откликовъ,   --  они
давнымъ-давно уже развeялись и заглохли. -- -- --
     До самаго конца дочиталъ я эту книгу  и все еще  держалъ ее  у  себя въ
рукахъ, какъ вдругъ мнe показалось,  будто,  пытливо перелистывая  книгу,  я
читалъ не ее, а свой собственный мозгъ.
     Все, о чемъ мнe говорилъ этотъ голосъ, я носилъ въ себe всю свою жизнь,
-- оно  было  лишь  скрыто отъ  меня и  мною  забыто, --  оно  пряталось  до
сегодняшняго дня отъ моихъ мыслей. -- -- --
     -- -- -- -- -- --
     Я поднялъ глаза.
     Гдe же человeкъ, принесшiй мнe книгу?
     Ушелъ!?
     Придетъ онъ за ней, когда она будетъ готова?
     Или мнe самому ее отнести? --
     Но я не могъ вспомнить, сказалъ ли онъ мнe, гдe живетъ.
     Мнe хотeлось воскресить въ памяти его обликъ, -- но тщетно.
     Какъ былъ онъ одeтъ? Старъ онъ или молодъ? -- Какого цвeта его волосы и
борода?
     Ничего, рeшительно ничего не могъ я припомнить. -- Всe отдeльныя черты,
какiя я  себe 21  рисовалъ, расплывались безслeдно,  какъ  только я  пытался
мысленно соединить ихъ въ одинъ образъ.
     Я закрылъ глаза и прижалъ  пальцами  вeки, чтобы  уловить хотя  бы одну
ничтожную часть его облика.
     Нeтъ, ничего.
     Я всталъ посреди комнаты,  -- посмотрeлъ на  дверь, такъ же, какъ когда
онъ вошелъ --  и  представилъ себe: вотъ сейчасъ онъ поворачиваетъ за уголъ,
проходитъ по кирпичной  площадкe, читаетъ мою дощечку  на  двери "Атаназiусъ
Пернатъ" -- и входитъ.
     Напрасно.
     Во  мнe  не  пробуждалось  ни  слeда  воспоминанiя  о  томъ,  какъ  онъ
выглядeлъ.
     Я  видeлъ на столe  книгу и старался представить себe  хотя бы ту руку,
которая вынула ее изъ кармана и подала мнe.
     Я не могъ  даже вспомнить, была ли рука эта въ перчаткe или нeтъ,  была
ли она молодая или въ морщинахъ, были ли у нея кольца на пальцахъ.
     Вдругъ у меня блеснула мысль.
     Какъ будто внушенiе, которому противостать невозможно.
     Я надeлъ пальто, шляпу, вышелъ на лeстницу и спустился во дворъ. Потомъ
медленно поднялся обратно наверхъ.
     Медленно, медленно, точно такъ же, какъ онъ. Когда я отворилъ дверь, въ
моей комнатe было совершенно темно. Но развe  только что, когда  я вышелъ во
дворъ, не было еще очень свeтло?
     Сколько же времени я провелъ тамъ  въ  раздумiи, что  не замeтилъ, какъ
прошло время? 22
     Я  опять  попробовалъ подражать незнакомцу въ походкe и жестахъ,  но не
могъ вспомнить ни одного изъ нихъ.
     Какъ  же  могу  я  ему  подражать,  когда  у  меня  нeтъ  ни  малeйшаго
представленiя объ его обликe?
     Но вышло иначе. Совсeмъ не такъ, какъ я думалъ.
     Неожиданно моя кожа,  мои  мышцы, все мое тeло вспомнило  то, что  было
скрыто отъ мозга. Они стали дeлать движенiя, которыхъ я совсeмъ не хотeлъ, о
которыхъ даже не думалъ.
     Какъ будто тeло не принадлежало мнe больше!
     Едва сдeлалъ я нeсколько шаговъ по  комнатe, какъ замeтилъ, что походка
моя неожиданно стала чужой, неувeренной.
     Это походка человeка,  который каждую минуту  можетъ упасть, подумалъ я
про себя.
     Да, да, это его походка.
     Я понялъ совершенно отчетливо: это онъ.
     У меня  было  чье-то  чужое  лицо безъ  бороды  и усовъ, съ выдающимися
скулами, -- косой разрeзъ глазъ.
     Я чувствовалъ это, но не могъ себя видeть.
     Это лицо  не мое,  захотeлось  мнe въ  ужасe вскрикнуть,  --  я  хотeлъ
нащупать его, но  рука меня  не слушалась, -- она  опустилась въ  карманъ  и
достала книгу.
     Точь въ точь, какъ это сдeлалъ онъ самъ. --
     Но вдругъ я опять безъ шляпы и безъ  пальто очутился у себя за столомъ.
И опять это я. Я, я.
     Атаназiусъ Пернатъ.
     Я  дрожу отъ  страха  и  ужаса,  --  мое сердце готово  разорваться.  Я
чувствую: призраки,которые только что витали въ моемъ  мозгу, ушли отъ меня.
23
     Но я ощущаю еще на затылкe холодные слeды ихъ прикосновенiя. --
     Я знаю  теперь, кто былъ  незнакомецъ, -- я могу вновь  ощутить  его въ
себe,  когда захочу; но представить себe его обликъ, чтобы имeть возможность
его видeть передъ собой, -- я не могу и не смогу никогда.
     Я  понялъ, что онъ негативъ, незримая форма, очертанiй  которой постичь
невозможно, --  я  долженъ  самъ принять эту  форму, чтобы осознать въ моемъ
собственномъ "я" ея обликъ и выраженiе.
     Въ ящикe стола есть у меня желeзная шкатулка; -- я запру въ нее книгу и
только,  когда совсeмъ  исчезнутъ всe слeды моей душевной болeзни,  я  вновь
выну ее и примусь исправлять попорченную заглавную букву "И".
     Я взялъ со стола книгу.
     Мнe показалось, будто я ни до чего не дотронулся. Я схватилъ  шкатулку:
то же самое чувство. Какъ  будто, чтобы достигнуть  сознанiя,  осязанiе  мое
должно пройти долгiй путь, окутанный мракомъ, -- какъ будто все отдeлено отъ
меня годами и относится къ давно минувшему прошлому! -- -- --
     -- -- -- -- -- --
     Голосъ снова ищетъ меня въ темнотe и снова  хочетъ измучить вопросомъ о
камнe,  напоминающемъ кусокъ  сала. Но вотъ онъ скользнулъ мимо, не замeтивъ
меня. Я  знаю  -- этотъ  голосъ исходитъ изъ мiра сновидeнiй.  А  то, что  я
пережилъ, настоящая жизнь, -- поэтому-то, чувствую я, онъ меня не замeтилъ и
будетъ искать понапрасну. 24

--------


     Подлe  меня   стоялъ   студентъ   Харузекъ,  поднявъ  воротникъ  своего
потертаго,  тонкаго пальто. Я ясно слышалъ,  какъ у, него  стучали  зубы отъ
холода.
     Онъ  заболeетъ на такомъ сквозномъ вeтрe, въ  этихъ холодныхъ воротахъ,
подумалъ я и пригласилъ его зайти къ себe въ комнату.
     Но онъ отказался.
     "Благодарю васъ, мейстеръ Пернатъ", пробормоталъ онъ, дрожа отъ холода,
"къ сожалeнiю, у меня мало времени,  -- я спeшу въ  городъ. -- Да кромe того
мы промокнемъ  насквозь,  если  выйдемъ сейчасъ изъ  воротъ! -- -- Ливень не
прекращается!"
     Дождь  хлесталъ изо всeхъ силъ  по крышамъ  и,  точно  потоками  слезъ,
струился по фасадамъ домовъ.
     Слегка высунувшись, я видeлъ на четвертомъ этажe окно моей комнаты; отъ
дождя стекла какъ будто набухли,  -- стали непрозрачными и бугорчатыми, какъ
рыбiй пузырь.
     По улицe стекалъ грязный желтый потокъ.  Ворота  были полны  прохожими,
которые пережидали тутъ дождь.
     "Смотрите,  свадебный  букетъ",  сказалъ  вдругъ Харузекъ и  указалъ на
букетъ изъ увядшихъ миртъ, который несло потокомъ грязной воды. 25
     Кто-то громко разсмeялся у насъ за спиной.
     Обернувшись, я увидeлъ,  что это былъ пожилой,  хорошо одeтый господинъ
съ сeдой головой и какимъ-то одутловатымъ, жабьимъ лицомъ.
     Харузекъ тоже обернулся и пробормоталъ что-то про себя.
     Старикъ вызывалъ непрiятное чувство; -- я поспeшилъ отвернуться и сталъ
разсматривать окружающiе дома.  Они были всe некрасиваго цвeта и стояли подъ
дождемъ, точно злые, одряхлeвшiе звeри.
     Какой у нихъ противный, запущенный видъ!
     Они  построены безъ всякой системы и плана, -- они  точно сорная трава,
пробивающаяся изъ земли.
     Двeсти, триста лeтъ тому назадъ ихъ  строили, какъ попало, -- нисколько
не  считаясь  съ  другими, сосeдними. Ихъ  прислонили тутъ къ  низкой желтой
стeнe, единственному остатку  стариннаго, вытянутаго  въ длину  зданiя. Вотъ
домъ со скошенными углами; его  верхъ уходитъ назадъ, какъ крутой,  открытый
лобъ  человeка. А вотъ другой рядомъ  съ нимъ, -- онъ, какъ клыкъ,  выдается
зачeмъ-то впередъ.
     Подъ  мрачнымъ,  ненастнымъ небомъ  они,  казалось,  всe спали; сейчасъ
совершенно  не  ощущалась  та  вeроломная, враждебная жизнь,  которая  порой
исходитъ  отъ  нихъ,  когда  туманъ осенняго  вечера  стелется  по  улицe  и
помогаетъ имъ скрывать свою тонкую, едва замeтную мимику.
     За  долгiе годы,  что я живу  здeсь,  во мнe сложилось впечатлeнiе, отъ
котораго я не могу  избавиться:  какъ будто по  ночамъ и въ раннiе  утреннiе
часы  они  устраиваютъ между собой оживленныя, но беззвучныя и  таинственныя
совeщанiя. 26 Порою  по ихъ стeнамъ проходитъ легкое, непонятное сотрясенiе,
-- какiе-то шумы сбeгаютъ по крышамъ и падаютъ внизъ, въ водосточныя канавы,
-- а мы равнодушно и глухо воспринимаемъ все это и не думаемъ о причинахъ.
     Часто  мнe снилось, будто я подслушалъ дыханiе  призрачной  жизни этихъ
домовъ  и  съ  изумленнымъ  испугомъ  узналъ,  что они  -- истинные,  тайные
властители улицы, что  они могутъ временно отдавать свою жизнь  и возвращать
ее потомъ снова себe, -- ссужать ее на  дневные часы живущимъ въ нихъ людямъ
и ночью требовать ее отъ нихъ обратно съ лихвой.
     И мысленно перебирая странныхъ людей, живущихъ  въ этихъ домахъ не какъ
существа, рожденныя матерью, а подобно призрачнымъ тeнямъ, -- людей, которые
въ дeлахъ и мысляхъ своихъ  какъ  будто слeплены безъ разбора изъ отдeльныхъ
кусочковъ, -- я все больше  проникаюсь убeжденiемъ, что въ моихъ снахъ много
таинственной  правды. Когда я бодрствую, эта  правда еще  тлeетъ въ  душe  у
меня, какъ впечатлeнiе отъ яркой, красочной сказки.
     Передо мной  воскресаетъ  тогда  легенда  о  сказочномъ Големe,  -- объ
искусственномъ человeкe, котораго здeсь, въ этомъ гетто слeпилъ когда-то изъ
глины  свeдущiй  въ Каббалe  раввинъ. Вложивъ  ему  въ  ротъ  пергаментъ  съ
магической формулой, онъ вдохнулъ въ него безсознательную жизнь автомата.
     И подобно тому, какъ Големъ снова сталъ истуканомъ, какъ только  вынули
у него изо рта пергаментъ съ тайными  знаками жизни, такъ  и всe эти люди --
кажется мнe  -- должны бездушно 27 рухнуть въ  то  мгновенiе, когда у одного
изъ  нихъ  вытравятъ  изъ  сознанiя  какое-нибудь  ничтожное  представленiе,
незначительный импульсъ или даже  безцeльную  привычку, у другого -- хотя бы
только неясное, безотчетное упованiе на что-то туманное, неопредeленное.
     Всe эти существа вeчно преисполнены какимъ-то трепетнымъ ожиданiемъ!
     Никогда не видишь ихъ  за работой, -- а все же съ самой ранней зари они
уже  на ногахъ,  -- бодрствуютъ  и, затаивъ дыханiе, ждутъ,  --  ждутъ точно
жертвы, которая никогда не приходитъ.
     Но  если  иногда  въ  самомъ  дeлe  кто-нибудь  приближается  къ  нимъ,
какой-нибудь  беззащитный,  около котораго они,  казалось,  могли  бы  легко
поживиться, -- ими тотчасъ  же  овладeваетъ  страхъ,  парализующiй  всe  ихъ
желанiя, -- они пугливо прячутся по  своимъ  угламъ и робко отказываются отъ
всякихъ дeйствiй.
     Нeтъ такого  слабаго,  на  котораго у нихъ хватило бы смeлости  поднять
руку.
     "Выродившiеся, беззубые хищники,  -- у нихъ  не осталось  ни оружiя, ни
силы," медленно произнесъ Харузекъ и посмотрeлъ на меня.
     Откуда онъ знаетъ, о чемъ я думаю? --
     Мысли человeка  иногда  такъ  напряжены, что  могутъ, какъ  раскаленныя
искры, переноситься въ мозгъ другого.
     "-- -- Чeмъ они живутъ?" сказалъ я, помолчавъ немного.
     "Чeмъ живутъ? Среди нихъ есть миллiонеры."
     Я посмотрeлъ на Харузека. Что онъ этимъ хочетъ сказать? 28
     Но студентъ молчалъ и глядeлъ на небо, покрытое тучами.
     На мгновенiе гулъ  голосовъ подъ воротами смолкъ; слышенъ  былъ  только
шумъ дождя.
     Что онъ хотeлъ этимъ сказать: "Среди нихъ есть миллiонеры!?"
     И снова Харузекъ какъ будто угадалъ мои мысли.
     Онъ  указалъ на  лавку  старьевщика.  Дождь  смывалъ  тамъ ржавчину  со
стараго   желeзнаго   хлама   и   стекалъ   на   улицу,   образуя   большiя,
красновато-бурыя лужи.
     "Вотъ,  напримeръ,   Ааронъ  Вассертрумъ!   Онъ  миллiонеръ,   --   ему
принадлежитъ почти  треть еврейскаго  квартала.  Развe  вы  не  знали этого,
господинъ Пернатъ?"
     У  меня  буквально захватило дыханiе. "Ааронъ  Вассертрумъ? Старьевщикъ
Ааронъ Вассертрумъ -- миллiонеръ?!"
     "О,  я хорошо его  знаю," злобно продолжалъ Харузекъ, какъ будто только
дожидаясь, что я его объ этомъ спрошу. "Я зналъ и его сына, доктора Вассори.
Вы никогда о немъ не слыхали? Докторъ Вассори -- извeстный окулистъ. -- Годъ
тому назадъ о немъ съ  восторгомъ говорилъ  весь  городъ, -- какъ о великомъ
ученомъ. Никто не имeлъ и понятiя, что онъ перемeнилъ имя, что его настоящая
фамилiя была -- Вассертрумъ. Онъ любилъ разыгрывать изъ себя человeка науки,
--  когда  же заходила рeчь о происхожденiи,  онъ всегда скромно,  но  очень
трогательно говорилъ какъ бы  вскользь,  что его отецъ былъ еще въ гетто, --
что ему стоило невeроятныхъ трудовъ и мученiй выкарабкаться  оттуда на свeтъ
Божiй. 29
     Да, да, трудовъ и мученiй!
     Но вотъ -- чьихъ невeроятныхъ трудовъ и мученiй ему это стоило и какими
средствами онъ выбрался оттуда, -- объ этомъ онъ никогда не говорилъ!
     А я знаю, какъ обстоитъ дeло здeсь, въ гетто!"
     Харузекъ схватилъ меня за руку и съ силой потрясъ.
     "Мейстеръ Пернатъ, я такъ бeденъ, такъ бeденъ,  что даже не представляю
себe, какъ вообще существую. Я хожу голый,  какъ бродяга -- вотъ, посмотрите
-- а я все-таки студентъ-медикъ -- -- я все-таки образованный человeкъ!"
     Онъ распахнулъ  пальто, и, къ ужасу своему, я увидeлъ, что на немъ нeтъ
ни костюма, ни даже рубашки, -- пальто было надeто прямо на голое тeло.
     "Такимъ же бeднымъ былъ я и тогда, когда  погубилъ этого негодяя, этого
всемогущаго,  знаменитаго  доктора  Вассори,  --  еще  и  сейчасъ  никто  не
догадывается, что я, я одинъ былъ виновникомъ его смерти.
     Въ городe всe говорятъ, что  его  махинацiи разоблачилъ  нeкiй  докторъ
Савiоли  и что онъ же довелъ  его потомъ до самоубiйства. -- А я вамъ скажу,
что докторъ  Савiоли былъ только орудiемъ въ моихъ рукахъ. Я одинъ придумалъ
весь  планъ,  собралъ матерiалъ,  раздобылъ  всe доказательства  и медленно,
незамeтно расшаталъ все зданiе  доктора  Вассори, пока  не  насталъ моментъ,
когда никакими деньгами,  никакой  изворотливостью  гетто  нельзя  уже  было
предотвратить окончательнаго  крушенiя. Оставалось только  нанести послeднiй
незамeтный ударъ. 30
     Знаете, это была своего рода шахматная игра.
     Да, да, именно шахматная игра.
     И никто не знаетъ, что это былъ я!
     Старьевщику   Аарону  Вассертруму  порою,  пожалую,   не   даетъ  спать
подозрeнiе, что тутъ замeшанъ кто-то еще помимо Савiоли, -- кто-то, кого онъ
не знаетъ, кто всегда подлe него и кого онъ все-таки не можетъ найти.
     Хотя Вассертрумъ  и  одинъ  изъ  тeхъ, чьи глаза  могутъ видeть  сквозь
стeну, все же  онъ не догадывается, что есть еще люди, способные въ точности
разсчитать,  какимъ образомъ невидимыми, длинными, отравленными иглами можно
пронзить эту стeну,  -- не  задeвъ ни кирпичей, ни  золота,  ни драгоцeнныхъ
камней, -- и попасть прямо въ скрытую артерiю жизни."
     Харузекъ хлопнулъ себя ладонью по лбу и дико расхохотался.
     "Ааронъ Вассертрумъ  это скоро узнаетъ. Узнаетъ какъ разъ въ тотъ самый
день, когда захочетъ отомстить Савiоли. Да, да, не раньше не позже.
     Эту партiю  въ шахматы  я  правильно разсчиталъ,  -- всю до  послeдняго
хода.  --  На этотъ  разъ  будетъ сыгранъ гамбитъ  слона. Тутъ  до конца  не
найдется  ни одного хода, которому я  не  могъ бы противопоставить  другого,
рокового и гибельнаго.
     Кто принимаетъ  мой  гамбитъ королевскаго  слона и  приступаетъ  къ его
розыгрышу,  тотъ обреченъ, -- слышите --  обреченъ!  Онъ,  какъ  безпомощная
марiонетка на тоненькой  ниточкe,  --  и я ее  дергаю,  -- слышите, --  я ее
дергаю... Онъ въ рукахъ у меня."
     Студентъ говорилъ, какъ въ жару; я съ ужасомъ смотрeлъ на него. 31
     "Что сдeлали вамъ Вассертрумъ и его сынъ, что вы ихъ такъ ненавидите?"
     Харузекъ возбужденно отвeтилъ:
     "Оставимъ это -- спросите лучше, на  чемъ докторъ Вассори сломалъ  себe
шею! -- Но, можетъ быть, вы  хотите отложить разговоръ  до другого раза?  --
Дождь пересталъ. Вы идете домой?
     Онъ понизилъ голосъ, какъ будто вдругъ совсeмъ успокоившись. Я покачалъ
головой. "Вы когда-нибудь слышали, какъ лечатъ  теперь глаукому? Не слыхали?
Ну, тогда мнe придется  вамъ  объяснить, иначе вы  меня не поймете, мейстеръ
Пернатъ!
     Слушайте же. Глаукома -- это злокачественное заболeванiе глаза, которое
неминуемо кончается слeпотой. Есть одно только  средство остановить развитiе
болeзни. Это --  иридектомiя.  -- Она  состоитъ  въ  томъ,  что изъ радужной
оболочки глаза вырeзаютъ маленькiй, клинообразный кусочекъ.
     Неизбeжное послeдствiе этого -- сильное разстройство зрeнiя -- остается
навсегда. Но слeпоты удается въ большинствe случаевъ избeгнуть.
     Съ дiагнозомъ глаукомы дeло обстоитъ тоже чрезвычайно своеобразно.
     Бываютъ перiоды, въ особенности  въ началe болeзни, когда  налицо  нeтъ
никакихъ  опредeленныхъ симптомовъ.  Въ такихъ случаяхъ  врачъ,  не находя и
слeдовъ заболeванiя, не можетъ все-таки сказать съ полной увeренностью,  что
другой,  констатировавшiй болeзнь у пацiента,  безусловно  ошибся.  Но  если
иридектомiя уже произведена, -- а эту операцiю съ такимъ же  успeхомъ  можно
32  продeлать  и надъ здоровымъ,  и надъ  больнымъ глазомъ,  то нeтъ никакой
возможности установить, была ли до операцiи у пацiента глаукома или нeтъ.
     На  этой  особенности  и  еще  на цeломъ рядe  другихъ докторъ  Вассори
построилъ всe свои гнусные замыслы.
     Несчетное  количество  разъ,  особенно  у женщинъ,  констатировалъ  онъ
глаукому,  когда  въ  дeйствительности  передъ  нимъ  были  самыя  пустяшныя
заболeванiя.  Онъ дeлалъ это только съ той цeлью, чтобы произвести операцiю.
А операцiя  труда для него  никакого не представляла, деньги же онъ бралъ за
нее очень большiя.
     Въ его руки попадали  дeйствительно совершенно беззащитные люди. И  для
того, чтобы грабить ихъ, не нужно было ни капли смeлости или мужества!
     Вотъ видите, мейстеръ  Пернатъ, -- выродившiйся хищникъ сумeлъ все-таки
устроиться такъ, что онъ и безъ оружiя и силы могъ терзать свои жертвы.
     Онъ  не рисковалъ рeшительно ничeмъ! -- Понимаете?!  Ему не приходилось
даже проявлять ни малeйшей смeлости.
     Цeлымъ рядомъ статей въ  спецiальныхъ журналахъ докторъ Вассори добился
репутацiи выдающагося спецiалиста и сумeлъ даже пустить пыль въ глаза своимъ
коллегамъ,  которые сами были слишкомъ порядочны,  чтобы  заподозрeть его въ
чемъ бы то ни было.
     Естественнымъ послeдствiемъ этого былъ огромный наплывъ пацiентовъ. Всe
обращались къ нему за спасенiемъ. 33
     Какъ  только являлся  къ  нему  кто-нибудь  съ  самымъ  незначительнымъ
разстройствомъ  зрeнiя  и  просилъ  его  подвергнуть  изслeдованiю,  докторъ
Вассори сейчасъ же съ коварнымъ расчетомъ приступалъ къ дeлу.
     Сначала  онъ  задавалъ  пацiенту  обычные  вопросы, но  въ  свою  книгу
записывалъ  на  всякiй  случай  лишь  то,  что  впослeдствiи, при  возможной
провeркe, могло указывать на наличность у больного глаукомы.
     Потомъ онъ осторожно  зондировалъ  почву,  не  ставилъ ли дiагнозъ  уже
кто-нибудь до него.
     Тутъ  же  онъ предусмотрительно  вставлялъ въ  разговоръ,  что  сейчасъ
только получилъ изъ-заграницы приглашенiе прieхать по важному научному  дeлу
и что завтра же  уeзжаетъ.  --  Во  время  изслeдованiя глазъ электрическимъ
свeтомъ онъ умышленно причинялъ больному возможно сильную боль.
     Было предусмотрeно все! Рeшительно все!
     Послe  изслeдованiя, въ отвeтъ на обычный,  боязливый вопросъ пацiента,
нeтъ ли чего-нибудь серьезнаго, --  Вассори  дeлалъ  свой  первый  шахматный
ходъ.
     Садился  напротивъ больного,  выдерживалъ  короткую  паузу  и  говорилъ
потомъ размeреннымъ, многозначительнымъ тономъ:
     "Вы неминуемо очень скоро ослeпнете на оба глаза!"
     -- -- -- -- -- --
     Послeдующiя сцены бывали, конечно, ужасны.
     Люди падали  часто въ обморокъ, плакали, кричали и  въ дикомъ  отчаянiи
катались по полу.
     Потерять зрeнiе -- значитъ лишиться всего. 34
     И  когда  наступалъ  опять таки  обычный моментъ, --  когда  несчастная
жертва обнимала колeни  Вассори и молила,  --  неужели же  на  всемъ Божьемъ
свeтe ей не найдется спасенiя, -- тогда звeрь дeлалъ второй шахматный ходъ и
-- самъ превращался въ того Бога, отъ котораго зависитъ это спасенье.
     Все, все въ мiрe, мейстеръ Пернатъ, шахматная игра! --
     Немедленная  операцiя -- глубокомысленно произносилъ докторъ Вассори --
это единственное, что  еще, пожалуй, можетъ  спасти. И съ дикимъ, страстнымъ
тщеславiемъ,  которое  имъ  неожиданно овладeвало,  онъ  начиналъ пространно
описывать случаи, которые всe  были поразительно похожи на  данный, -- цeлый
рядъ больныхъ обязанъ ему одному сохраненiемъ зрeнiя.
     Онъ буквально  упивался сознанiемъ,  что  онъ  въ  своемъ  родe  высшее
существо и что въ его рукахъ сейчасъ и жизнь и смерть его ближняго.
     А безпомощная жертва сидeла передъ нимъ убитая, съ жгучими вопросами на
устахъ,  съ  холоднымъ потомъ  на лбу. Она  боялась хотя  бы  однимъ словомъ
прервать его рeчь,  -- боялась разсердить  его,  --  его, единственнаго, отъ
котораго зависeло все спасенiе.
     Докторъ Вассори заканчивалъ  свою  рeчь сожалeнiемъ, что  операцiю  ему
придется отложить на нeсколько мeсяцевъ, когда онъ вернется изъ заграницы.
     Надо надeяться, -- въ такихъ случаяхъ надо  всегда  надeяться на лучшiй
исходъ, -- что тогда не будетъ еще слишкомъ поздно! 35
     Конечно, послe этого больные обычно вскакивали, заявляли, что они ни въ
коемъ случаe не хотятъ откладывать  и  умоляли его посовeтовать, кто еще изъ
врачей могъ бы сдeлать такую же операцiю. Тогда-то  наступалъ моментъ, когда
докторъ Вассори наносилъ рeшительный, послeднiй ударъ.
     Въ глубокомъ раздумiи онъ ходилъ взадъ и впередъ по комнатe, озабоченно
морщилъ лобъ и говорилъ, наконецъ, съ огорченiемъ, что помощь другого  врача
потребуетъ новаго изслeдованiя глаза  электрическимъ  свeтомъ, а это  можетъ
повлечь  за  собой самыя  печальныя  послeдствiя, --  пацiентъ вeдь  и  самъ
убeдился, съ какой болью это сопряжено.
     Такимъ  образомъ, не  говоря  уже о томъ, что многiе врачи недостаточно
опытны   въ   иридектомiи,  --   именно   вслeдствiе   необходимости  новаго
изслeдованiя, операцiю  придется  отложить  на продолжительное  время,  пока
совершенно не отдохнутъ зрительные нервы."
     Харузекъ сжалъ кулаки.
     "Это на  шахматномъ  языкe называется -- вынужденнымъ ходомъ,  мейстеръ
Пернатъ. -- А дальше такой же вынужденный ходъ, одинъ за другимъ.
     Обезумeвъ отъ  отчаянiя,  пацiентъ  начиналъ  умолять  доктора  Вассори
сжалиться, отложить хотя  бы  на одинъ  день отъeздъ и произвести  операцiю.
Вeдь гораздо хуже мгновенной  смерти -- ужасный, мучительный страхъ, что  ты
каждую минуту можешь ослeпнуть -- страшнeе этого нeтъ ничего.
     И чeмъ дольше чудовище отказывалось,  чeмъ дольше говорилъ Вассори, что
отсрочить  поeздку 36 для него крайне  невыгодно, тeмъ все большiя и большiя
суммы добровольно сулили ему больные.
     Наконецъ,  сумма  оказывалась  для  доктора  Вассори  достаточной,  онъ
уступалъ, -- и тутъ же, въ тотъ же самый день,  боясь, какъ бы случайно весь
его планъ не  раскрылся,  онъ причинялъ  обоимъ здоровымъ глазамъ несчастной
жертвы непоправимый вредъ,  который превращалъ всю дальнeйшую жизнь пацiента
въ  сплошное страданiе, но который зато  разъ навсегда уничтожалъ всe  слeды
преступленiя.
     Такими  операцiями надъ  здоровыми  глазами докторъ  Вассори  не только
увеличивалъ свою  славу  и свою репутацiю выдающагося врача, которому каждый
разъ  удавалось  предотвратить грозящую слeпоту, -- онъ удовлетворялъ такимъ
путемъ  и  свою безмeрную  алчность  и  тщеславiе:  ничего не  подозрeвавшiя
жертвы, потерпeвшiя и матерiально, и физически, продолжали смотрeть на него,
какъ на спасителя.
     Только человeкъ, тeсно связанный съ гетто, знакомый съ его ухищренiями,
съ  дeтства  привыкшiй  быть,  какъ паукъ, постоянно насторожe,  знающiй  въ
городe рeшительно всeхъ, освeдомленный относительно мельчайшихъ подробностей
жизни, круга знакомыхъ и матерiальнаго положенiя каждаго, -- только такой --
"полуясновидящiй"--  способенъ  былъ  въ  теченiе многихъ  лeтъ творить  эти
гнусности.
     И если  бы  не  я, онъ  до  сихъ поръ  занимался  бы своимъ  ремесломъ,
занимался бы  имъ  до глубокой  старости  и  въ  концe концовъ насладился бы
заслуженнымъ отдыхомъ, -- какъ маститый патрiархъ, въ кругу своихъ близкихъ,
окруженный 37 высокими почестями, -- блестящiй  примeръ грядущему поколeнiю.
И только потомъ уже -- только потомъ его постигъ бы неумолимый рокъ.
     Но  я  вeдь  тоже выросъ  въ  гетто, --  моя  кровь тоже  насыщена этой
атмосферой адскаго коварства -- -- и я  сумeлъ его уничтожить, -- все  равно
какъ человeка поражаютъ незримыя  силы,  или внезапно  сверкнувшая на ясномъ
небe молнiя.
     Честь разоблаченiя  принадлежитъ доктору  Савiоли,  молодому  нeмецкому
врачу, -- я его выдвинулъ и собиралъ одно доказательство за другимъ, пока не
наступилъ день, когда за докторомъ Вассори протянулась рука прокурора.
     Но негодяй покончилъ жизнь самоубiйствомъ! Благословенъ тотъ часъ!
     Какъ будто рядомъ съ нимъ стоялъ мой двойникъ и направлялъ его руку, --
онъ покончилъ съ собой тeмъ самымъ  амильнитритомъ,  пузырекъ съ которымъ  я
умышленно  позабылъ  у него  въ кабинетe. Я нарочно пошелъ къ  нему, нарочно
заставилъ  его  констатировать и у  меня  глаукому -- и умышленно оставилъ у
него  пузырекъ  амильнитрита, съ  пламеннымъ  желанiемъ, чтобы именно  этотъ
пузырекъ нанесъ ему послeднiй ударъ.
     Въ городe говорили, что онъ умеръ отъ апоплексiи.
     Амилнитритъ при глубокомъ вдыханiи дeйствительно вызываетъ апоплексiю и
убиваетъ.
     Долго такiе слухи не могли, конечно, держаться."
     -- -- -- -- -- --
     Харузекъ неожиданно замолчалъ и разсeянно уставился въ одну точку, какъ
будто погрузился  въ разрeшенiе глубокой  тайны;  потомъ  пожалъ  плечами  и
указалъ на лавку старьевщика Аарона Вассертрума. 38
     "Сейчасъ  онъ одинъ,"  проговорилъ  онъ,  "совершенно  одинъ  со  своей
жадностью -- и -- восковой куклой!"
     -- -- -- -- -- --
     Сердце мое трепетно билось.
     Я съ ужасомъ смотрeлъ на Харузека.
     Онъ, несомнeнно, помeшался.  Только въ бреду ему могли притти въ голову
подобныя вещи.
     Конечно! конечно! Онъ все выдумалъ, ему все только приснилось!
     Всe эти  ужасы про окулиста  не могутъ быть правдой. У него чахотка, --
его мозгъ воспаленъ смертельной горячкой.
     Мнe захотeлось успокоить его шутливой фразой, придать его мыслямъ болeе
беззаботный характеръ.
     Я  не успeлъ еще этого сдeлать, какъ  вдругъ  въ  моей памяти мелькнуло
лицо Вассертрума съ разсeченной  верхней  губой  и его  круглые рыбьи глаза,
заглянувшiе тогда въ мою комнату черезъ открытую дверь.
     Докторъ Савiоли! Докторъ Савiоли!  --  -- да, да,  такъ зовутъ молодого
человeка,  про котораго мнe шепотомъ разсказывалъ марiонетный актеръ  Цвакъ,
-- того самого знатнаго господина, который снялъ у него ателье.
     Докторъ Савiоли! -- Точно крикомъ  отозвалось во  мнe это имя. Въ моемъ
мозгу  пронеслась вереница  туманныхъ образовъ, промелькнула вдругъ страшная
догадка.
     Мнe  хотeлось разспросить Харузека, въ ужасe разсказать ему  все, что я
тогда  пережилъ, -- но тутъ имъ овладeлъ такой жестокiй приступъ кашля,  что
онъ едва не упалъ. Я замeтилъ  только, какъ  онъ, съ трудомъ опираясь руками
объ стeну, 39 вышелъ на улицу и слегка кивнулъ мнe на прощанiе.
     Да, да, онъ правъ, онъ говорилъ не въ бреду, -- почувствовалъ я, --  по
этимъ улицамъ днемъ и ночью крадется незримая  тeнь преступленiя и старается
облечь себя плотью и кровью.
     Она -- въ  воздухe, вездe вокругъ насъ,  но мы не видимъ  ея. И вдругъ,
неожиданно, она ложится кому-нибудь  на душу, -- мы не замeчаемъ и этого, --
не успeваемъ еще ее осознать, какъ она, сдeлавъ свое, уже исчезаетъ.
     До насъ доходятъ потомъ  только темные  слухи о какомъ-нибудь страшномъ
происшествiи.
     Я понялъ сразу сокровеннeйшiй смыслъ загадочныхъ существъ, которые жили
подлe  меня:  безвольно  проходятъ они  по пути  жизни,  влекомые  незримымъ
магнетическимъ токомъ,  -- подобно  тому какъ здeсь сейчасъ свадебный букетъ
уносило по улицe грязной струей.
     Мнe чудилось,  будто  всe эти дома смотрeли  на  меня своими  коварными
лицами, полными безграничной злобы, будто ворота, -- разинутые черные рты съ
прогнившими языками, пасти, готовыя каждую минуту разразиться оглушительнымъ
ревомъ,  --  такимъ  грознымъ  и  такимъ злобнымъ, что мы  содрогнемся всeмъ
тeломъ.
     Что еще сказалъ въ заключенiе Харузекъ  про  старьевщика? -- Я шопотомъ
повторяю его слова: -- Ааронъ Вассертрумъ сейчасъ одинъ  со  своей алчностью
-- и -- съ восковой куклой.
     Что онъ имeетъ въ виду подъ восковой куклой?
     Это, должно быть, метафора, старался я себя успокоить, -- одна изъ тeхъ
болeзненныхъ  метафоръ,  которыми онъ  любитъ озадачивать,  которыя 40 сразу
кажутся непонятными, а  потомъ,  оживая вдругъ передъ нами, вселяютъ въ насъ
страхъ, -- все  равно  какъ  вещи  странной, причудливой  формы, на  которыя
неожиданно падаетъ полоса яркаго свeта.
     Я   вздохнулъ   глубоко,   чтобы   успокоиться  и  разогнать   гнетущее
впечатлeнiе, которое произвелъ на меня разсказъ Харузека.
     Я  пристально  посмотрeлъ на людей,  которые  стояли вмeстe  со мной въ
воротахъ.  Подлe  меня  былъ  толстый  старикъ.  Тотъ  самый,  который  такъ
отвратительно разсмeялся раньше.
     На  немъ былъ  черный длинный  сюртукъ  и перчатки.  Своими выпученными
глазами онъ пристально смотрeлъ на ворота противоположнаго дома.
     Его  гладко  выбритое,  рeзко и  крупно  очерченное  лицо  дрожало  отъ
возбужденiя.
     Я невольно прослeдилъ  его взглядъ  и  замeтилъ,  что онъ прикованъ  къ
рыжей Розинe: она стояла по ту  сторону улицы со своей неизмeнной улыбкой на
губахъ.
     Старикъ  пытался  подать ей  какой-то  знакъ;  --  я  замeтилъ, что она
прекрасно знаетъ, въ чемъ дeло, но дeлаетъ видъ, будто ничего не понимаетъ.
     Наконецъ,  старикъ не выдержалъ, -- на ципочкахъ перешелъ черезъ улицу,
перескакивая съ смeшной эластичностью, точно  большой черный мячикъ,  черезъ
лужи.
     Повидимому, его всe знали: по его адресу посыпались сейчасъ же остроты.
Какой-то субъектъ сзади меня, въ синей военной фуражкe, съ краснымъ вязанымъ
шарфомъ на шеe, ухмыльнувшись, пустилъ какую-то шутку, -- но я не понялъ ее.
41
     Я  понялъ  только,   что  въ   еврейскомъ  кварталe   старика  называли
"свободнымъ  каменьщикомъ", -- на  ихъ  жаргонe  кличка  эта  примeняется къ
человeку, который больше  всего  любитъ  незрeлыхъ подростковъ и,  благодаря
своимъ связямъ, совершенно не боится полицiи. --
     Черезъ минуту старикъ и Розина исчезли въ темныхъ воротахъ. 42

--------


     Мы  открыли окно, чтобы провeтрить  мою маленькую комнату отъ табачнаго
дыма.
     Съ  улицы ворвался холодный ночной вeтеръ; мохнатыя пальто, висeвшiя на
двери, тихо зашевелились.
     "Достопочтенный  головной  уборъ  Прокопа  хочетъ,  кажется,  улетeть,"
сказалъ  Цвакъ и  показалъ на большую  мягкую  шляпу музыканта, широкiе края
которой шевелились, какъ черные крылья.
     Iозуа Прокопъ подмигнулъ весело глазомъ.
     "Онъ хочетъ, навeрное..." проговорилъ онъ. -- -- --
     "Къ Лойзичеку, на музыку", перебилъ его Фрисландеръ.
     Прокопъ разсмeялся  и  началъ стучать  рукой  въ тактъ звукамъ, которые
доносились въ комнаты по прозрачному зимнему воздуху.
     Потомъ снялъ со стeны мою старую, сломанную гитару, сдeлалъ видъ, будто
перебираетъ давно уже  порванныя струны  и пискливымъ фальцетомъ  запeлъ  на
воровскомъ жаргонe странную пeсенку.
     -- -- -- -- -- --
     "Какъ  быстро онъ  научился  воровскому  жаргону,"  Фрисландеръ  громко
расхохотался и сталъ подпeвать.
     "Эту   забавную   пeсенку   каждый   вечеръ   гнусавитъ   у   Лойзичека
подслeповатый,  сумасшедшiй 43 Нефтали Шафранекъ, а накрашенная бабенка тутъ
же играетъ на гармоникe и подпeваетъ ему", -- объяснилъ мнe Цвакъ. "Мейстеръ
Пернатъ, вамъ бы  тоже слeдовало какъ-нибудь пойти съ нами туда. Хотите?  --
Можетъ быть,  немного попозже, когда выпьемъ пуншъ? Пойдемте, -- ну, хотя бы
ради дня вашего рожденья."
     "Да,  да, пойдемте потомъ вмeстe съ нами," подхватилъ Прокопъ и закрылъ
окно, "это стоитъ посмотрeть."
     Мы стали пить пуншъ и погрузились въ раздумье.
     Фрисландеръ вырeзалъ марiонетку.
     "Iозуа,  --  вы  буквально отрeзали  насъ  отъ  всего  мiра",  прервалъ
молчанiе Цвакъ, "съ тeхъ поръ, какъ вы закрыли  окно, никто не промолвилъ ни
единаго слова."
     "Я все  думалъ  -- какое странное  зрeлище,  когда вeтеръ приводитъ  въ
движенiе мертвыя вещи, --  вы видeли,  какъ шевелились  наши пальто," быстро
отвeтилъ Прокопъ, какъ бы оправдываясь въ своемъ молчанiи. "Какъ-то странно,
что  вдругъ начинаютъ двигаться вещи, которыя обыкновенно лежатъ неподвижно.
Правда? -- Однажды на пустой площади, гдe я совершенно не чувствовалъ вeтра,
потому  что стоялъ  за  стeной, --  я видeлъ,  какъ большiе  обрывки  бумаги
кружились въ яростномъ вихрe, преслeдуя и точно поклявшись  уничтожить другъ
друга.  Спустя мгновенiе они,  повидимому, успокоились, но потомъ ихъ  снова
охватило дикое  возбужденiе, --  они сбились сперва въ  общую  кучу,  потомъ
разсыпались  опять въ разныя  стороны  и въ  безсмысленной пляскe  скрылись,
наконецъ, за угломъ. 44
     Одна  только  толстая газета  не  угналась  за  ними;  она осталась  на
мостовой  и  слегка колыхалась отъ  злобы,  какъ  будто  задыхалась и  жадно
глотала воздухъ.
     Во мнe мелькнула тогда смутная догадка: что если мы, живыя существа, на
самомъ дeлe  такiе-же  обрывки бумаги? Быть  можетъ,  какой-нибудь незримый,
таинственный "вeтеръ" бросаетъ и насъ изъ стороны  въ сторону  и направляетъ
наши поступки, между тeмъ какъ мы сами по простотe нашей думаемъ, что у насъ
своя собственная, свободная воля?
     Что  если  жизнь,  заложенная въ  насъ,  есть лишь такой же  загадочный
вихрь? Вeтеръ, о которомъ сказано въ Библiи: знаешь ли ты, откуда и куда онъ
идетъ?  --  -- Развe  не  снится намъ  часто, будто  мы  погружаемъ  руки въ
глубокую рeку и  ловимъ серебряныхъ рыбокъ, -- на  самомъ  же дeлe весь сонъ
объясняется тeмъ, что наши руки ощутили дуновенiе холоднаго вeтра?"
     "Прокопъ, вы говорите  такими же словами,  какъ Пернатъ. Что  съ вами?"
спросилъ Цвакъ и посмотрeлъ недовeрчиво на музыканта.
     "Его такъ особенно настроила исторiя  о книгe Иббуръ, которую намъ тутъ
разсказали, -- жаль,  что  вы такъ поздно пришли  и  не  слышали,"  замeтилъ
Фрисландеръ.
     "Исторiя о книгe?"
     "Вeрнeе, о странномъ человeкe, который принесъ эту книгу. -- Пернатъ не
знаетъ ни его имени,  ни гдe онъ  живетъ, ни  чего онъ хотeлъ. И хотя у него
была очень странная внeшность, ее все-таки нельзя описать."
     Цвакъ сталъ внимательно прислушиваться. 45
     "Удивительно," проговорилъ  онъ  минуту спустя. "У него нeтъ ни бороды,
ни усовъ и косые глаза?"
     "Кажется," отвeтилъ я, "то есть -- да, да,  я помню навeрное.  Развe вы
его знаете?"
     Марiонетный актеръ покачалъ головой: "Онъ напоминаетъ мнe Голема."
     Художникъ Фрисландеръ опустилъ свой ножъ:
     "Голема? -- Я часто объ немъ уже слышалъ. Вы что-нибудь о немъ  знаете,
Цвакъ?"
     "Кто  посмeетъ сказать, что  онъ что-нибудь  знаетъ о Големe?" отвeтилъ
Цвакъ  и  пожалъ плечами. "Големъ -- легенда.  Но вдругъ въ гетто  случается
какое-нибудь происшествiе  и Големъ неожиданно вновь  оживаетъ.  Послe этого
нeкоторое время всe о  немъ говорятъ, и слухи растутъ до безконечности.  Ихъ
такъ преувеличиваютъ и  разукрашиваютъ, что  въ концe концовъ  они исчезаютъ
благодаря собственной очевидной нелeпости. Легенда  эта  относится, кажется,
къ семнадцатому вeку.  Слeдуя утеряннымъ  указанiямъ Каббалы,  одинъ раввинъ
сдeлалъ  искусственнаго человeка,  такъ называемаго Голема. --  Онъ  долженъ
былъ, какъ  слуга, помогать  ему звонить въ колокола въ синагогe и исполнять
всякую другую черную работу.
     Но настоящаго  человeка изъ него все-таки не получилось. Въ немъ только
тлeла глухая, полусознательная искорка жизни.  И  то, говорятъ, не всегда, а
только когда ему вкладывали въ ротъ пергаментъ съ магической формулой и тeмъ
вселяли въ него таинственныя силы.
     Однажды вечеромъ передъ молитвой раввинъ позабылъ вынуть пергаментъ изо
рта  Голема,  --  тотъ  впалъ  въ бeшенство, ринулся  на  улицу и  46  сталъ
разбивать все, что ему попадалось подъ руку.
     Раввинъ бросился за нимъ и силой вырвалъ пергаментъ.
     Големъ безжизненно рухнулъ на землю. Отъ него осталась только небольшая
глиняная  фигурка,  которую  и   сейчасъ   еще  показываютъ  въ  Старо-новой
синагогe."
     "Этого раввина позвали однажды во дворецъ къ императору и онъ будто  бы
вызывалъ  тамъ  тeни   умершихъ,"  замeтилъ  Прокопъ.  "Современные   ученые
утверждаютъ, что онъ это дeлалъ при помощи волшебнаго фонаря."
     "Да, да -- извeстно уже, что нeтъ такого банальнаго объясненiя, которое
не встрeтило бы сочувствiя у современнаго поколeнiя", невозмутимо продолжалъ
Цвакъ. -- "Волшебный  фонарь!  Какъ будто  императоръ Рудольфъ,  который всю
жизнь интересовался такими вещами, не понялъ бы сразу, что это обманъ!
     Я,  правда,  не  знаю,  на  чемъ  основана  легенда  о  Големe,  но что
дeйствительно съ  еврейскимъ  кварталомъ связано какое-то  существо, которое
вeчно живетъ и не умираетъ, -- въ этомъ я глубоко убeжденъ. Изъ поколeнiя въ
поколeнiе жили здeсь мои предки, и,  пожалуй, ни у кого не найдется  столько
воспоминанiй  о перiодическихъ появленiяхъ  Голема, какъ у  меня.  Я и  самъ
много видeлъ и много слыхалъ отъ другихъ!"
     Цвакъ  неожиданно  замолчалъ.  Чувствовалось,  что  онъ  всeми  мыслями
погруженъ въ прошлое.
     Онъ сидeлъ за столомъ, подперевъ рукой голову, --  при свeтe  лампы его
молодыя,  румяныя  щеки странно не  гармонировали  съ  сeдой  головой. 47  Я
невольно  сравнилъ  его мысленно съ масками-лицами его марiонетокъ,  которыя
онъ мнe часто показывалъ.
     Удивительно похожъ былъ на нихъ этотъ старикъ!
     То же самое выраженiе, тe же черты!
     Очень  многiя вещи на  свeтe не могутъ быть отдeлены  другъ отъ  друга,
подумалъ  я. Несложная  жизнь Цвака  была  мнe извeстна,  но  неожиданно мнe
показалось  невeроятнымъ  и страннымъ,  почему  такой  человeкъ,  какъ  онъ,
который получилъ гораздо лучшее воспитанiе, чeмъ его предки,  и долженъ былъ
бы стать актеромъ, вернулся вдругъ  къ жалкому марiонетному ящику, -- eздитъ
по  ярмаркамъ  съ тeми  же  самыми куклами,  которыми еле  зарабатывали себe
пропитанiе  его  дeды, --  заставляя ихъ продeлывать  неуклюжiя  движенiя  и
воспроизводить безжизненныя переживанiя.
     Онъ  не въ  силахъ  разстаться съ ними,  подумалъ  я; онe  живутъ одной
жизнью съ нимъ,  --  когда онъ  ушелъ отъ нихъ,  онe превратились въ  мысли,
проникли  въ  его  мозгъ,  вселили въ  него  безпокойство  и  заставили  его
возвратиться. Поэтому-то онъ такъ нeженъ съ  ними теперь, поэтому-то  онъ съ
такой гордостью наряжаетъ ихъ въ мишуру.
     "Цвакъ,  разскажите же  намъ что-нибудь,"  попросилъ  Прокопъ  старика,
поглядeвъ вопросительно на меня и Фрисландера, хотимъ ли мы тоже послушать.
     "Я не  знаю, съ  чего мнe начать," медленно  отвeтилъ Цвакъ. "Исторiю о
Големe  передать  очень  трудно.  Пернатъ  сказалъ  уже намъ: онъ хорошо  48
знаетъ,  какъ выглядeлъ незнакомецъ, который принесъ ему  книгу,  но описать
его онъ  не можетъ. Приблизительно каждые тридцать три года здeсь на улицахъ
повторяется одно  и  то же явленiе: ничего особеннаго въ немъ  нeтъ, но  оно
возбуждаетъ во всeхъ паническiй  ужасъ, которому нельзя найти ни объясненiя,
ни оправданiя.
     Каждый  разъ повторяется  одна  и та же  исторiя: совершенно незнакомый
никому  человeкъ,  съ  желтымъ  безбородымъ  лицомъ  монгольскаго  типа,  въ
старинномъ,  выцвeтшемъ  костюмe,  съ ровной, но какой-то странно  нетвердой
походкой, какъ  будто  онъ  готовъ каждую минуту упасть, --  появляется  изъ
Альтшульгассе,  проходитъ  по  всему еврейскому кварталу и потомъ  вдругъ --
исчезаетъ.
     Обычно онъ заворачиваетъ куда-нибудь за уголъ и пропадаетъ.
     Одни говорятъ, будто онъ дeлаетъ кругъ и возвращается  къ тому же дому,
откуда прежде вышелъ, -- къ старинному дому вблизи синагоги.
     Другiе  же,  болeе напуганные, утверждаютъ, будто они  видeли, какъ онъ
шелъ  къ  нимъ   навстрeчу.  Несмотря,  однако,  на  то,  что  онъ  къ  нимъ
приближался, онъ становился  постепенно  все  меньше  и  меньше, какъ будто,
наоборотъ, удалялся отъ нихъ, -- и, наконецъ, вовсе исчезалъ.
     Шестьдесятъ шесть лeтъ тому назадъ волненiе, вызванное его появленiемъ,
было  особенно сильно.  -- Я былъ тогда еще  маленькимъ мальчикомъ, но помню
прекрасно, что тогда обыскали сверху до низу весь домъ на Альтшульгассе.
     При обыскe было  установлено, что дeйствительно въ этомъ домe есть одна
комната съ 49 желeзной рeшеткой на окнe, въ которую ни откуда нeтъ входа.
     Чтобы  окончательно  въ  этомъ  убeдиться, сдeлали провeрку:  на  всeхъ
окнахъ дома повeсили бeлье. Съ улицы выяснилось, что на одномъ окнe бeлья не
было.
     Но  такъ какъ  въ  эту комнату  проникнуть  было  неоткуда, то  нашелся
человeкъ,  который спустился съ крыши на веревкe  и рeшилъ  заглянуть черезъ
рeшетку. Онъ не успeлъ  еще  добраться до  окна,  какъ веревка оборвалась, и
несчастный размозжилъ  себe черепъ о  мостовую. Когда  же впослeдствiи снова
рeшили предпринять такую же попытку, никто не зналъ уже въ точности, гдe это
окно. И въ  концe концовъ  пришлось, такимъ образомъ,  отказаться отъ  мысли
раскрыть эту тайну.
     Самъ я  видeлъ  Голема  разъ въ своей жизни, около тридцати  трехъ лeтъ
тому назадъ.
     Я встрeтилъ его  въ одномъ  изъ проходныхъ  дворовъ и прошелъ  вплотную
мимо него.
     И сейчасъ  еще я не уясняю себe толкомъ, что  тогда случилось  со мной.
Вeдь не можетъ же человeкъ  постоянно, изо дня въ день носиться съ мыслью  о
томъ, что онъ встрeтитъ Голема.
     Но  въ тотъ моментъ, еще не видя его, я отчетливо и ясно почувствовалъ,
какъ  что-то громко мнe подсказало:  вотъ  Големъ!  Въ  то же  мгновенiе изъ
темныхъ  воротъ  показался  какой-то незнакомецъ  и  медленными,  нетвердыми
шагами  прошелъ мимо  меня.  Еще  немного  спустя  меня обступила  толпа  съ
блeдными, взволнованными лицами и засыпала вопросами, видeлъ ли я Голема. 50
     Отвeчая имъ, я замeтилъ, что языкъ мой какъ будто вышелъ изъ  состоянiя
паралича, котораго я до тeхъ поръ вовсе не ощущалъ.
     Я буквально былъ  пораженъ, что могу снова двигаться; у меня было ясное
чувство, что за мгновенiе до этого я былъ совершенно, какъ въ столбнякe.
     Обо всемъ этомъ я  не разъ потомъ размышлялъ  и мнe кажется,  что я  не
ошибусь,  если  скажу:  одинъ  разъ  въ жизни  каждаго  поколeнiя  еврейскiй
кварталъ съ быстротой  молнiи охватываетъ психическая  эпидемiя; съ какой-то
для  насъ  непонятною  цeлью  она  поражаетъ  всe  души и,  подобно  миражу,
воскрешаетъ обликъ  какого-то  характернаго существа, которое, можетъ  быть,
жило тутъ много вeковъ назадъ и  постоянно стремится снова облечься плотью и
кровью.
     Быть  можетъ, это существо всегда среди насъ,  и мы.только не замeчаемъ
его. Вeдь  и  звукъ камертона  мы слышимъ  только  тогда, когда онъ касается
дерева и вызываетъ въ немъ ритмичныя колебанiя.
     А,  можетъ  быть, оно только  созданiе фантазiи,  не сознательное  и не
живое, -- созданiе, которое возникаетъ такъ же, какъ по незыблемымъ законамъ
образуется кристаллъ изъ вещества, лишеннаго формы и облика.
     Кто знаетъ?
     Подобно   тому  какъ  въ  душные  жаркiе  дни  въ   воздухe  напряженiе
электричества  достигаетъ  максимальныхъ  предeловъ   и   въ  концe  концовъ
порождаетъ молнiю,  -- такъ и за постояннымъ  накопленiемъ однeхъ и тeхъ  же
мыслей,  отравляющихъ  атмосферу  здeсь,  въ  гетто,  неминуемо  51  долженъ
послeдовать  неожиданный   ихъ   разрядъ,  --  душевный  взрывъ,   выводящiй
сновидeнiя наши на дневной свeтъ и  создающiй -- вмeсто молнiи -- загадочный
призракъ, который своимъ обликомъ, походкой и жестами  неминуемо  воплощаетъ
собою  символъ  массовой психики,  --  если  только мы  правильно  понимаемъ
таинственный языкъ формъ.
     И подобно тому, какъ въ природe различныя явленiя предшествуютъ молнiи,
такъ  и  здeсь  нeкоторыя  страшныя  предзнаменованiя  указываютъ всегда  на
грозное приближенiе  призрака  къ  мiру реальности.  Отвалившаяся штукатурка
старой стeны напоминаетъ намъ фигуру идущаго человeка; въ  морозныхъ узорахъ
на  окнахъ  чудятся   черты  невeдомыхъ  лицъ.  Песокъ   съ  крыши  падаетъ,
повидимому, не такъ, какъ всегда; въ  настроенномъ подозрительно наблюдателe
невольно  рождается  мысль,  что  его сбрасываетъ какой-то  невидимый  духъ,
боящiйся  свeта,  и  тайно  старается  придать  ему   всевозможныя  странныя
очертанiя  и формы. Смотря на однообразное строенiе ткани или  на неровности
кожи, мы ощущаемъ  мучительную  способность замeчать повсюду грозныя, полныя
тайнаго   значенiя  формы,   которыя  въ   сновидeнiяхъ  нашихъ   достигаютъ
исполинскихъ размeровъ.  И  черезъ всe  эти  призрачныя  попытки скопившихся
мыслей  опрокинуть  барьеръ  повседневности,  красной нитью всегда проходитъ
тяжкое сознанiе того, что наше сокровенное "я" истощается умышленно, вопреки
нашей волe, съ одной только цeлью, -- чтобы призракъ могъ стать пластичнымъ,
могъ принять нужный обликъ и форму. 52
     Когда  я  сейчасъ  услыхалъ отъ Перната,  что у  него былъ  человeкъ съ
безбородымъ лицомъ и  косымъ  разрeзомъ  глазъ, передо мной  предсталъ сразу
Големъ, такимъ, какъ я его увидeлъ тогда.
     Онъ точно выросъ передо мной изъ-подъ земли.
     На мгновенiе меня  охватилъ  смутный  страхъ,  что мнe снова предстоитъ
пережить нeчто непостижимое; тотъ-же самый страхъ, который я испыталъ уже въ
раннемъ дeтствe,  когда былъ  свидeтелемъ  первыхъ  туманныхъ предвeстниковъ
появленiя Голема.
     Тому теперь уже  шестьдесятъ  шесть лeтъ.  Это было вечеромъ;  къ  намъ
долженъ былъ  притти въ  гости женихъ моей сестры и окончательно сговориться
насчетъ дня свадьбы.
     Въ этотъ вечеръ мы лили свинецъ, -- ради забавы, -- я смотрeлъ разинувъ
ротъ, и не понималъ, зачeмъ это дeлается, -- въ моемъ неясномъ представленiи
ребенка это связывалось съ Големомъ, о которомъ мнe много разсказывалъ дeдъ,
--  мнe казалось,  что каждую минуту  можетъ раскрыться дверь и  въ  комнату
войдетъ Големъ.
     Сестра моя вылила  ложку  расплавленнаго металла въ чашку  съ  водой  и
весело засмeялась при видe моего возбужденiя.
     Дряхлыми,  дрожащими руками  досталъ дeдъ  блестящiй  кусокъ  свинца  и
поднесъ  его къ свeту. Всe почему-то заволновалось  и громко  заговорили.  Я
хотeлъ подойти поближе, но меня не пустили.
     Впослeдствiи, когда я сталъ  старше, отецъ разсказалъ  мнe, что свинецъ
вылился въ форму  небольшой головы -- необыкновенно отчетливо и ясно. Голова
эта настолько напоминала Голема, что всe пришли въ ужасъ. 53
     Я  часто говорилъ по этому поводу съ архиварiусомъ Шмаей Гиллелемъ; онъ
завeдуетъ храненiемъ  старинныхъ  вещей  въ Старо-новой  синагогe,  --  тамъ
находится между прочимъ и глиняная  фигура, времени царствованiя  императора
Рудольфа. Гиллель изучалъ Каббалу,  и, по его мнeнiю, эта глиняная фигура съ
человeческимъ  обликомъ,  по всей вeроятности, не  что иное,  какъ такое  же
предзнаменованiе,  какимъ  была  тогда  голова  изъ  свинца.  А таинственный
незнакомецъ, расхаживающiй по улицамъ  -- вeроятно, лишь  призрачный образъ,
вызванный къ  жизни  творческой мыслью  того  средневeковаго  раввина еще до
воплощенiя  его въ матерiальную  форму.  Съ  тeхъ поръ,  постоянно  влекомый
стремленiемъ   къ  матерiализацiи,  образъ  этотъ  появляется  вновь  черезъ
опредeленные  промежутки   времени,  при  томъ  же  самомъ  астрологическомъ
расположенiи звeздъ, при которомъ впервые былъ созданъ.
     Покойная  жена  Гиллеля тоже столкнулась лицомъ къ  лицу съ Големомъ  и
тоже,  какъ  я,  словно  остолбенeла,  пока  была  возлe  этого  загадочнаго
существа.
     Она  разсказывала и клятвенно увeряла, что  въ немъ была ея собственная
душа, -- выйдя изъ тeла, она  на  мгновенiе предстала передъ нею и,  принявъ
обликъ другого невeдомаго существа, заглянула ей прямо въ глаза.
     Несмотря  на овладeвшiй  ею въ  эту  минуту паническiй страхъ, ее ни на
мгновенiе не покидала  увeренность въ томъ, что  это существо не  что  иное,
какъ часть ея собственнаго "я". -- -- --
     -- -- -- -- -- --
     "Невeроятно," задумчиво пробормоталъ Прокопъ. 54
     Художникъ Фрисландеръ тоже погрузился въ раздумiе.
     Въ  дверь  постучали,  --  въ  комнату вошла  старая  женщина,  которая
приноситъ мнe по вечерамъ воду и вообще  все, что мнe нужно, -- поставила на
полъ глиняный кувшинъ и молча вышла обратно.
     Мы всe подняли головы, --  осмотрeлись,  точно очнувшись, по сторонамъ,
-- но никто изъ насъ долгое время не  вымолвилъ ни  одного слова. Какъ будто
вслeдъ за старухой въ комнату вошло что-то новое.
     "Да!  Вотъ  у  рыжей Розины тоже  такое  лицо,  отъ котораго  никакъ не
отдeлаешься, -- оно повсюду  такъ  и встаетъ передъ глазами," сказалъ вдругъ
совершенно  неожиданно Цвакъ.  "Эту застывшую, оскаленную улыбку я видeлъ въ
теченiе всей своей жизни. Сначала  у ея бабки, потомъ  у матери! -- У  всeхъ
одно и то же лицо, никакой разницы! И одно и то же имя -- Розина. Какъ будто
одна -- только повторенiе другой!"
     "Развe Розина не дочь старьевщика Аарона Вассертрума?" спросилъ я.
     "Говорятъ", отвeчалъ Цвакъ. -- -- "У Аарона Вассертрума много сыновей и
дочерей, о которыхъ никто  не имeетъ понятiя. Мать Розины тоже не знала, кто
ея  отецъ,  -- да  и  объ  ней  самой  ничего  неизвeстно. Когда  ей  минуло
пятнадцать лeтъ,  она родила  Розину  и  съ тeхъ поръ безслeдно пропала.  Ея
исчезновенiе ставили въ  связь  съ убiйствомъ,  которое, насколько  я помню,
произошло изъ-за нея въ этомъ домe.
     Какъ ея дочь,  такъ и она тогда путалась съ мальчишками. Одинъ изъ нихъ
еще живъ, -- я 55 его часто встрeчаю, -- но какъ его зовутъ, я ужъ не помню.
Другiе вскорe всe умерли, -- по  моему,  это  она ихъ  свела  такъ  рано  въ
могилу. Вообще о томъ времени у меня въ памяти  сохранились только отдeльные
эпизоды, --  и  то  они уже сейчасъ сильно  поблекли. Тутъ,  напримeръ, былъ
тогда какой-то полусумасшедшiй, -- онъ ходилъ по ночамъ изъ кабака въ кабакъ
и за  нeсколько крейцеровъ  вырeзалъ  силуэты изъ черной бумаги. А когда его
напаивали, онъ становился  необыкновенно  грустнымъ: плача и всхлипывая, онъ
вырeзалъ все одинъ и тотъ же женскiй  профиль, -- пока у него на это хватало
бумаги.
     Тогда  я  узналъ,  -- сейчасъ  уже  не  помню  откуда,  --  что онъ еще
мальчикомъ до того влюбился  въ нeкую Розину, -- должно быть,  бабушку нашей
Розины, -- что лишился разсудка.
     Да,  да, судя по  времени, это была именно бабушка нашей Розины." -- --
--
     Цвакъ замолчалъ и откинулся на спинку стула.
     Судьба вращается  въ этомъ домe  по  кругу и  возвращается постоянно къ
одной  и той же точкe,  --  мелькнуло  у меня  въ головe,  и  мнe почему  то
представилась картина,  которую я когда-то видeлъ: кошка, у которой вырeзали
часть мозга, блуждаетъ все время по замкнутому кругу.
     "Ну,  теперь  можно  приняться за голову!"  услышалъ я  вдругъ  громкiй
голосъ художника Фрисландера.
     Онъ  вынулъ  изъ кармана круглый обрубокъ дерева и началъ его вырeзать.
56
     У  меня  смыкались  глаза  отъ  усталости,  и  я  отодвинулъ свой стулъ
подальше отъ свeта.
     Вода для  пунша закипeла въ  котелкe,  и  Iозуа Прокопъ наполнилъ снова
стаканы. Черезъ закрытое  окно еле-еле доносилась веселая музыка, --  она то
совсeмъ  замолкала, то  опять  раздавалась  чуть  слышно,  смотря  по  тому,
подхватывалъ ли ее съ улицы вeтеръ или она не попадала въ его полосу.
     Развe  я не хочу съ ними чокнуться? -- спросилъ  меня  спустя нeкоторое
время художникъ.
     Я не  отвeтилъ, --  у меня настолько исчезло всякое желанiе  двигаться,
что мнe не пришло даже въ голову раскрыть ротъ и сказать что-нибудь.
     Мнe казалось, я сплю,  -- настолько сильно было внутреннее спокойствiе,
овладeвшее  мною. Чтобы убeдиться,  что я  все  таки бодрствую,  я время отъ
времени  бросалъ  взглядъ на блестящiй  ножъ,  которымъ Фрисландеръ  усердно
строгалъ обрубокъ дерева.
     Гдe-то вдали слышался  голосъ  Цвака;  онъ  разсказывалъ  опять  всякiя
странныя   исторiи   о  марiонеткахъ  и  замысловатыя  сказки,  которыя  онъ
придумывалъ для своей кукольной сцены.
     Онъ говорилъ между прочимъ о докторe  Савiоли и  о красивой дамe,  женe
одного аристократа, которая тайкомъ посeщаетъ Савiоли въ его ателье.
     И опять я  увидeлъ передъ собой насмeшливое, торжествующее лицо  Аарона
Вассертрума.
     Я подумалъ, не подeлиться ли  мнe съ Цвакомъ тeмъ, что случилось тогда,
-- но потомъ рeшилъ, что не стоитъ, -- что это не такъ уже важно. Да и кромe
того у меня было ясное чувство, что если 57 я даже и захочу начать говорить,
то все равно не сумeю.
     Неожиданно всe трое сидeвшихъ за столомъ посмотрeли на меня пристально,
и Прокопъ сказалъ громко: "Онъ уснулъ?" -- такъ  громко, что, казалось,  онъ
хочетъ задать этотъ вопросъ мнe самому.
     Они продолжали разговаривать вполголоса, но я понялъ,  что они говорятъ
обо мнe.
     Ножъ Фрисландера  мелькалъ взадъ и впередъ при свeтe лампы, и отраженiе
этого свeта падало мнe прямо въ глаза.
     Мнe послышалось  слово "умалишенный", и я  внимательно  прислушался  къ
тому, что говорилось у стола.
     "Такихъ темъ, какъ  Големъ, не  нужно касаться при Пернатe," сказалъ съ
упрекомъ Iозуа Прокопъ. "Когда онъ вначалe разсказывалъ намъ о книгe Иббуръ,
мы всe  молчали и ни  о  чемъ его не стали разспрашивать. Бьюсь объ закладъ,
что онъ все это видeлъ только во снe."
     Цвакъ  кивнулъ головой:  "Вы совершенно правы. Это  все  равно,  что со
свeчкой  войти  въ  запыленную   комнату,  гдe  потолокъ  и  стeны   покрыты
полусгнившей  обивкой и  гдe  на полу  лежитъ  толстый  слой  сухого  трута;
достаточно заронить искру, какъ разомъ все запылаетъ."
     "Что -- долго пробылъ  Пернатъ въ домe умалишенныхъ? Какъ его  жаль, --
вeдь ему не больше сорока лeтъ!" замeтилъ Фрисландеръ.
     "Не знаю. Я не имeю  ни малeйшаго понятiя, откуда онъ родомъ и чeмъ онъ
прежде  занимался.  Своей стройной фигурой и острой бородкой онъ напоминаетъ
скорeе какого-нибудь 58  стараго французскаго аристократа. Много, много лeтъ
тому  назадъ  одинъ мой знакомый, старый врачъ, просилъ меня принять въ немъ
участiе и подыскать  ему квартиру гдe-нибудь  здeсь, въ этомъ кварталe,  гдe
никто  не  будетъ обращать на  него  никакого  вниманiя  и  не  станетъ  его
разспрашивать о прошломъ."  -- Цвакъ снова тревожно посмотрeлъ  на меня. "Съ
тeхъ поръ онъ и живетъ здeсь, реставрируетъ старинныя вещи, вырeзаетъ  камеи
и довольно  прилично зарабатываетъ.  Для него счастье,  что онъ, повидимому,
совершенно   забылъ  обо  всемъ,   что  связано  съ  его   помeшательствомъ.
Пожалуйста, никогда не разспрашивайте его ни о чемъ, что могло бы вызвать въ
немъ воспоминанiе о прошломъ, -- съ этой просьбой  не разъ  обращался ко мнe
старый докторъ.  Знаете, Цвакъ, говорилъ онъ мнe часто, мы примeняемъ особый
методъ: мы съ величайшимъ трудомъ, такъ  сказать, замуровали его болeзнь  --
все равно  какъ огораживаютъ мeсто, гдe совершилось несчастье, потому что съ
этимъ мeстомъ связаны тяжелыя воспоминанiя." -- -- --
     Слова  марiонетнаго актера обрушились  на  меня,  какъ ножъ мясника  на
беззащитное животное, -- и грубыми, жестокими руками сдавили мнe сердце.
     Давно уже  я  страдалъ  отъ глухой,  мучительной  боли, -- у  меня было
чувство,  будто у меня что-то отняли  и будто часть пути  моей жизни я, какъ
лунатикъ, прошелъ по краю бездны. Но до сихъ поръ мнe не удавалось объяснить
себe это чувство.
     Теперь  же  передо  мной открылась  разгадка  всей  тайны и  жгла  меня
нестерпимою болью, какъ раскрытая рана. 59
     Мое  болeзненное  нежеланiе  воскресить  воспоминанiе  о  прошломъ,  --
странный,  повторявшiйся  время отъ  времени  сонъ,  будто  меня заперли  въ
какой-то домъ съ длинной амфиладой закрытыхъ для меня комнатъ, -- непонятный
провалъ моей памяти во всемъ,  что касалось  моихъ молодыхъ лeтъ, -- все это
нашло  себe  вдругъ  страшное  объясненiе:  я былъ  сумасшедшимъ  и  ко  мнe
примeнили  гипнозъ,  --  заперли "комнату", служившую  связью съ  остальными
центрами  моего  мозга  и  водворили  меня,  какъ человeка безъ  роду,  безъ
племени, въ чуждую мнe обстановку.
     И нeтъ у меня даже надежды вновь обрeсти утраченныя воспоминанiя!
     Мнe стало ясно, что  основные  стимулы моихъ поступковъ и мыслей скрыты
въ другой, позабытой  мной жизни, -- я никогда ихъ  не узнаю: я пересаженное
растенiе, сучокъ на чужомъ стволe. А если  мнe  и удастся силой ворваться въ
эту  закрытую  "комнату",  --  кто  знаетъ,  не  стану  ли  я  жертвой  тeхъ
призраковъ, которые сейчасъ заперты въ ней?!
     У  меня промелькнуло  въ головe  преданiе о  Големe, которое только что
разсказывалъ  Цвакъ,  и  неожиданно для  себя я понялъ  вдругъ  неразрывную,
таинственную связь  между  легендарной комнатой безъ дверей, въ которой,  по
разсказамъ, живетъ незнакомецъ и моимъ многозначительнымъ сномъ.
     Да! и у меня "разорвалась бы веревка", если бы я попытался заглянуть въ
рeшетчатое окно своей сокровеннeйшей сущности.
     Странное сопоставленiе становилось для меня все отчетливeе и вселяло въ
меня ощущенiе безграничнаго страха. 60
     Я чувствовалъ: эти непонятныя, неуловимыя явленiя  тeсно  связаны между
собой, -- они бeгутъ рядомъ,  точно  слeпыя лошади, которыя не  знаютъ, куда
лежитъ ихъ путь.
     То же и въ гетто: комната, помeщенiе, куда никто не можетъ найти входа,
-- призракъ, что живетъ тамъ и только иногда блуждаетъ по улицамъ, наводя на
людей смятенiе и ужасъ! -- -- --
     Фрисландеръ все  еще вырeзалъ  голову,  и  дерево скрипeло  у него подъ
ножомъ.
     Слыша этотъ  звукъ,  я  самъ какъ бы испытывалъ боль,  --  и взглянулъ,
скоро ли онъ, наконецъ, кончитъ.
     Голова вертeлась въ рукахъ художника взадъ и  впередъ,  и мнe казалось,
что  она  живая и  внимательно  оглядывается  по сторонамъ.  Вотъ  ея  глаза
остановились  на  мнe,  какъ  будто  довольные  тeмъ,  что,  наконецъ,  меня
отыскали.
     Я  тоже  былъ  уже  не  въ  силахъ отвести взглядъ  и сталъ  пристально
смотрeть на деревянное лицо.
     На минуту ножъ художника  остановился,  точно что-то  отыскивая; потомъ
рeшительно  еще  разъ  прошелся  по дереву, и  неожиданно  очертанiя  головы
какъ-то страшно ожили.
     Я узналъ желтое лицо незнакомца, принесшаго мнe тогда книгу.
     Потомъ я уже ничего  не могъ различить,  -- видeнiе  длилось  не больше
секунды. Но  я почувствовалъ,  какъ сердце у меня вдругъ  перестало биться и
только пугливо затрепетало.
     Но въ сознанiи моемъ лицо это запечатлeлось, -- какъ и тогда.
     Это былъ  я самъ,  -- я лежалъ  въ  рукахъ  Фрисландера и  озирался  по
сторонамъ. 61
     Мои глаза  блуждали  по комнатe,  --  у  себя на темени  я  чувствовалъ
прикосновенiе чьей-то руки.
     Потомъ  вдругъ замeтилъ  я  встревоженное  лицо  Цвака  и  услыхалъ его
голосъ: Богъ мой, да вeдь это же Големъ!
     Сидeвшiе  у  стола  затeяли  свалку,  --  они  хотeли  силою  отнять  у
Фрисландера деревянную голову, -- но онъ вырвался и крикнулъ со смeхомъ:
     "Оставьте, -- у меня  все равно ничего не вышло." Онъ  отошелъ, открылъ
окно и бросилъ голову на улицу.
     Мое сознанiе угасло, я погрузился въ глубокiй мракъ, пронизанный только
мерцающими нитями золота; -- когда же,  спустя  долгое, какъ показалось мнe,
время, я пришелъ снова въ себя, -- я ясно услышалъ, какъ деревянный обрубокъ
гулко стукнулся о мостовую. -- -- --
     -- -- -- -- -- --
     "Вы спали такъ крeпко, что мы  еле  васъ разбудили," говорилъ мнe Iозуа
Прокопъ, "пуншъ весь уже выпитъ, вы все прозeвали."
     Меня снова охватила жгучая боль по поводу того, что  я слышалъ, --  мнe
захотeлось имъ крикнуть,  что  мнe не приснилось  то, что я разсказалъ имъ о
книгe Иббуръ, -- достать ее изъ шкатулки, показать имъ.
     Но  эта  мысль  не претворилась въ  слова.  Она уже не  соотвeтствовала
настроенiю  моихъ  гостей,  которые шумно поднялись  съ  мeста  и  собрались
уходить.
     Цвакъ насильно накинулъ на меня пальто и сказалъ:
     "Мейстеръ Пернатъ,  идемте  скорeй  къ  Лойзичеку,  --  тамъ  вы  сразу
разсeетесь." 62

--------


     Механически я спустился вмeстe съ Цвакомъ по лeстницe.
     Запахъ тумана, проникавшiй съ улицы въ домъ, чувствовался все сильнeй и
сильнeй. Iозуа Прокопъ и Фрисландеръ  пошли немного впередъ, и слышно  было,
какъ они разговаривали у воротъ.
     "Она упала прямо на водостокъ. Куда же она къ чорту пропала?"
     Мы  вышли на улицу; я увидeлъ, что Прокопъ нагнулся и искалъ деревянную
голову.
     "Буду  очень  радъ, если тебe  не  удастся найти  эту дурацкую голову,"
проворчалъ  Фрисландеръ.  Онъ  прислонился  къ   стeнe;  его  лицо  то  ярко
освeщалось,  то пропадало во  мракe,  --  онъ  силился зажечь  спичкой  свою
короткую трубочку.
     Прокопъ раздраженно отмахнулся и нагнулся еще ниже.
     "Тише! Развe вы не слышите?"
     Мы   подошли  ближе.   Онъ  молча  показалъ  на   рeшетку  водостока  и
прислушиваясь приложилъ къ уху ладонь. Съ минуту мы простояли неподвижно.
     Но ничего не было слышно.
     "Въ чемъ дeло?" прошепталъ, наконецъ, старый Цвакъ. Но Прокопъ съ силой
схватилъ его за руку.
     Одно мгновенiе мнe показалось, будто  внизу въ желeзную  доску  -- еле,
еле слышно  -- стучитъ чья-то рука.  Но не  успeлъ я подумать  объ этомъ, 63
какъ  все уже  стихло. Только въ груди  у меня, точно эхо,  отдавался  этотъ
звукъ, и мной овладeло вдругъ смутное ощущенiе ужаса.
     На улицe послышались шаги; ощущенiе сразу исчезло.
     "Пойдемте. Зачeмъ мы тутъ стоимъ?" сказалъ Фрисландеръ.
     Мы пошли вдоль ряда домовъ. Прокопъ нехотя послeдовалъ за нами.
     "Бьюсь   головой  объ  закладъ,   что  тамъ   внизу   слышались  чьи-то
предсмертные вопли."
     Никто  изъ  насъ ему не  отвeтилъ. Но я  чувствовалъ,  что всe мы точно
онeмeли отъ глухого неяснаго страха.
     Скоро мы очутились передъ окномъ кабачка съ красными занавeсками.

        САЛОНЪ ЛОЙЗИЧЕКЪ
        Сегодня большой концертъ

написано  было  на  большомъ  картонe,  по  краямъ  котораго  были  наклеены
всевозможныя женскiя фотографiи.
     Не успeлъ еще Цвакъ  нажать ручку двери, какъ ее открыли уже  извнутри.
На  порогe  насъ  встрeтилъ  съ  низкимъ  поклономъ коренастый  человeкъ  съ
прилизанными, черными  волосами, безъ  воротника, съ  зеленымъ галстукомъ на
голой шеe, въ фрачной жилеткe, на которой красовалась связка свиныхъ зубовъ.
     "Вотъ  это гости, -- я понимаю. --  --  Панъ Шафранекъ, играйте  скорeе
тушъ!" закричалъ онъ черезъ все помeщенiе, биткомъ набитое народомъ. 64
     Въ отвeтъ послышался только какой-то  шумъ, похожiй на то, какъ если бы
по струнамъ рояля пробeжала большая крыса.
     "Да, -- вотъ это гости, такъ гости! Это я понимаю," повторялъ все время
коренастый парень, помогая намъ снять пальто.
     "Да,  да,  сегодня  у  меня  вся   высшая  аристократiя!"  торжествующе
возвeстилъ онъ въ отвeтъ на удивленную мину  Фрисландера, который в глубинe,
на эстрадe, отдeленной отъ передняго  помeщенiя кабачка двумя  ступеньками и
перилами, замeтилъ двухъ молодыхъ людей аристократическаго вида, во фракахъ.
     Клубы  eдкаго  табачнаго  дыма  висeли надъ  столами,  позади  которыхъ
длинныя   деревянныя  скамейки  вдоль  стeнъ  были  сплошь   заняты  всякими
подозрительными,оборванными   фигурами:    нечесанными,   грязными,   босыми
проститутками   съ  твердыми  грудями,  едва  прикрытыми  какими-то   шалями
непрiятнаго цвeта, сутенерами въ синихъ солдатскихъ фуражкахъ, съ папиросами
за ухомъ,  торговцами скотомъ съ волосатыми кулаками и  неуклюжими, толстыми
пальцами, которые каждымъ движенiемъ говорили на нeмомъ языкe о гнусности  и
низости, кутящими лакеями  съ  наглыми глазами и  угреватыми приказчиками въ
клeтчатыхъ брюкахъ.
     "Я поставлю ширмы, чтобы вамъ никто не мeшалъ," раздался снова громовый
голосъ  коренастаго   парня.  Онъ  притащилъ   откуда-то   ширмы,   оклееныя
маленькими, пляшущими китайчатами и  поставилъ ихъ передъ угловымъ  столомъ,
за который мы сeли.
     Рeзкiе звуки арфы заставили смолкнуть шумъ голосовъ. 65
     На мгновенiе воцарилась ритмичная пауза.
     Мертвая тишина, словно всe затаили дыханiе.
     Съ  ужасающей ясностью слышно было только,  какъ желeзные газовые рожки
съ шипeнiемъ  выдували изъ своихъ ртовъ плоское  сердцевидное  пламя,  -- но
потомъ вдругъ послышалась музыка и поглотила этотъ шумъ.
     Передъ  моими глазами  предстали  неожиданно  изъ  табачнаго  дыма  двe
странныя фигуры, -- раньше я ихъ не видeлъ.
     Тамъ сидeлъ старикъ,  съ  длинной, волнистой, сeдой бородой пророка, съ
черной шелковой ермолкой на лысинe, -- такiя ермолки носятъ старые еврейскiе
патрiархи,  --   съ  молочно-синими,  стеклянными,   слeпыми  глазами,  тупо
устремленными вверхъ;  онъ  беззвучно двигалъ  губами  и  своими  костлявыми
пальцами, точно когтями  ястреба, проводилъ  по струнамъ  арфы.  А рядомъ съ
нимъ въ засаленномъ, черномъ  шелковомъ платьe, съ стекляруснымъ украшенiемъ
и крестомъ на  шеe и на  рукахъ, --  символъ ханжеской буржуазной морали, --
полная, рыхлая женщина съ большой гармоникой на колeняхъ.
     Изъ инструментовъ  вырвался  дикiй хаосъ  звуковъ, но  потомъ  мелодiя,
сразу обезсилeвъ, перешла постепенно въ аккомпаниментъ.
     Старикъ нeсколько разъ втянулъ  въ себя воздухъ и широко раскрылъ ротъ,
обнаживъ черные остатки  зубовъ. Медленно,  какъ будто откуда-то поднимаясь,
изъ  груди  его вырвался  хриплый  басъ, въ  которомъ звучали  своеобразныя,
еврейскiя хриплыя ноты:
        "Си-инiя звe-e-здочки, краа-сныя".
     66
     "Ритититъ",  взвизгивала женщина и  смыкала  сейчасъ же  свои  циничныя
губы, какъ будто она и безъ того уже много сказала.
        "Синiя звeздочки, красныя.
        Бублики, булочки разныя,--
        До нихъ я охотникъ большой".
     "Ритититъ."
        "Краснобородый, зеленобородый,
        Звeздочки всякаго рода."
     "Ритититъ."
     -- -- -- -- -- --
     Нeсколько парочекъ пошли танцовать.
     "Это  пeсенка  про  "хомецигенъ  борху"1,  съ  улыбкой  объяснилъ  намъ
марiонетный  актеръ, тихонько  ударяя  въ  тактъ  оловянной ложкой,  которая
почему-то была прикрeплена къ столу  цeпочкой. "Лeтъ  сто  или больше назадъ
два  пекаря-подмастерья,  Красная  и  Зеленая  борода,  въ  вечеръ  "шаббесъ
гагодель"2 подсыпали ядъ въ хлeбъ,  -- въ маленькiя  звeздочки и рожки.  Они
хотeли, чтобы вымерло  побольше народу въ еврейскомъ кварталe. Но "мешоресъ"
-- служитель общины -- по какому-то божественному  наитiю во время догадался
объ этомъ и передалъ обоихъ преступниковъ въ руки  полицiи. И вотъ въ память
о чудесномъ избавленiи отъ смертельной опасности "ламдонимъ"3 и "бохерлехъ"4
сочинили тогда эту  странную пeсенку,  подъ  которую  теперь  танцуютъ  тутъ
проститутки.

     1 Молитва въ случаe принятiя скоромной пищи въ Пасху.
     2 Суббота подъ Пасху.
     3 Ученые.
     4 Мальчики.

     "Ритититъ -- ритититъ -- --" 67
     "Синiя  звe-e-здочки,  краа-асныя  --  --  --"   все   оглушительнeе  и
фанатичнeе звучало завыванiе старца.
     Но неожиданно мелодiя запнулась и перешла постепенно въ мотивъ чешскаго
"шлапака",  --  тягучаго,  медленнаго  танца,  при  которомъ  парочки  тeсно
прижимались другъ къ другу потными лицами.
     "Правильно!  Браво! На --  -- лови -- --  на!" крикнулъ арфисту изящный
молодой человeкъ на эстрадe, во фракe, съ моноклемъ въ глазу,  -- порылся въ
жилетномъ карманe  и кинулъ серебряную монету. Но не попалъ,  --  я  видeлъ,
какъ она блеснула среди танцующихъ. И моментально исчезла. Тамъ  былъ  одинъ
бродяга, -- онъ показался мнe очень знакомымъ: по-видимому, это тотъ  самый,
который  на дняхъ стоялъ,  пережидая дождь,  рядомъ  съ Харузекомъ.  Онъ все
время обнималъ талiю своей дамы, -- но вдругъ протянулъ руку и съ обезьяньей
поспeшностью схватилъ что-то въ воздухe. Ни одинъ мускулъ не дрогнулъ у него
на лицe, -- только двe, три пары вокругъ тихо засмeялись.
     "Вeрно, изъ 'батальона',  -- по крайней  мeрe,  судя по  ловкости,"  съ
улыбкой замeтилъ Цвакъ.
     "Мейстеръ  Пернатъ,  должно   быть,  никогда   не  слыхалъ,  что  такое
'батальонъ'",  быстро проговорилъ  Фрисландеръ и тайкомъ отъ меня подмигнулъ
марiонетному актеру. -- Я сразу понялъ: это продолженiе того, что было  тамъ
наверху,  у меня  въ  комнатe.  Они  меня  считаютъ  больнымъ.  Хотятъ  меня
развеселить. И потому заставляютъ Цвака разсказывать всевозможныя вещи. 68
     Когда добрый старикъ  посмотрeлъ на  меня  съ  сожалeнiемъ, у  меня вся
кровь прилила къ головe. Если бы онъ зналъ, какъ тягостна мнe ихъ жалость!
     Я  не слыхалъ первыхъ словъ,  которыми  марiонетный  актеръ началъ свой
разсказъ. Знаю только, что у  меня было  чувство,  будто я  медленно истекаю
кровью.  Мнe становилось все холоднeе, я цeпенeлъ, какъ  тогда, когда я,  въ
видe  деревянной головы, лежалъ  на колeняхъ у  Фрисландера. Потомъ вдругъ я
очнулся  уже  въ  половинe  разсказа, --  онъ  произвелъ  на  меня  странное
впечатлeнiе, -- точно безжизненный отрывокъ изъ хрестоматiи.
     Цвакъ началъ:
     "Повeсть объ юристe докторe Гульбертe и его батальонe.
     -- -- -- Ну, что же мнe  вамъ про него разсказать? Лицо у него было все
сплошь въ рябинахъ; ноги кривыя, какъ у таксы. Еще будучи юношей, онъ ничего
не зналъ въ жизни, кромe  науки. Все свое  время онъ отдавалъ этой наукe, --
сухой, подрывающей  послeднiя  нервныя силы. На тe  деньги, которыя  онъ  съ
величайшимъ  трудомъ  зарабатывалъ  уроками,  ему приходилось  еще содержать
больную мать. Какъ выглядятъ зеленeющiе луга, поля и холмы, покрытые цвeтами
и лeсомъ,  онъ зналъ,  мнe кажется, только  изъ  книгъ. А сколько солнечнаго
свeта  проникаетъ въ  мрачныя улицы Праги, объ  этомъ мнe  вамъ говорить  не
приходится.
     Докторскiй экзаменъ онъ сдалъ съ отличiемъ. Иначе и быть не могло.
     Ну,  а потомъ онъ сталъ извeстнымъ юристомъ. Настолько извeстнымъ,  что
всe, -- и судьи,  и  69  старые  адвокаты, -- приходили къ нему за совeтами,
когда  чего-нибудь  не знали. Самъ онъ  жилъ, какъ нищiй,  въ  каморкe  подъ
крышей.
     Такъ проходилъ годъ  за годомъ,  и  репутацiя  доктора  Гульберта, какъ
общепризнаннаго свeтила науки, стала  извeстной  во всей странe. Но никто не
догадывался и не предполагалъ, что такой человeкъ, какъ онъ, способенъ еще и
на нeжное чувство,  --  тeмъ болeе,  что голова  его  стала  покрываться уже
сeдиной и никто никогда  не слыхалъ чтобы онъ говорилъ  о чемъ-нибудь, кромe
юриспруденцiи.  Но  оказалось, что  именно въ такомъ замкнутомъ сердцe могла
разгорeться самая пылкая страсть.
     Въ тотъ день, когда, наконецъ,  д-ръ Гульбертъ  достигъ высшей  цeли, о
которой  со времени студенчества  могъ  только скромно мечтать, -- когда его
величество императоръ австрiйскiй  пожаловалъ  ему  званiе rector magnificus
нашего  университета, -- неожиданно распространился слухъ, что онъ обручился
съ молоденькой,  очаровательной  дeвушкой  изъ бeдной, но  аристократической
семьи.
     И,  дeйствительно,  съ тeхъ поръ  наступили,  повидимому,  для  доктора
Гульберта  счастливые  дни. Дeтей у него, правда, не  было, но свою  молодую
жену  онъ  носилъ  на рукахъ.  Ему доставляло величайшую  радость  исполнять
каждое желанiе, какое только ему удавалось прочесть въ ея глазахъ.
     Но въ  противоположность многимъ другимъ, онъ и въ счастьи  не забывалъ
своихъ несчастныхъ ближнихъ. "Богъ осуществилъ мою завeтную мечту,"  сказалъ
онъ какъ-то, "исполнилось въ 70 жизни то, что свeтлой точкой сверкало передо
мной съ самаго дeтства: Онъ даровалъ мнe прекраснeйшее существо въ  мiрe.  И
мнe  теперь хочется,  чтобы  отблескъ этого  счастья озарилъ и  другихъ,  --
поскольку это, конечно, въ моихъ слабыхъ силахъ." -- -- --
     Поэтому-то  онъ и  принялъ  горячее  участiе въ судьбe  одного  бeднаго
студента  и  началъ  заботиться  о  немъ,  какъ  о  собственномъ  сынe.  Онъ
руководился при этомъ,  навeрное, мыслью о томъ, чeмъ могла бы быть для него
самого такая поддержка, если бы кто-нибудь въ тяжелые дни его молодости такъ
же искренне протянулъ ему руку. Но,  какъ  всегда на  этомъ свeтe, поступки,
кажущiеся человeку благородными и возвышенными, влекутъ за собою точно такiя
же послeдствiя, какъ и дeйствiя, достойныя самаго безпощаднаго порицанiя, --
ибо мы не умeемъ различать между  тeмъ,  въ чемъ  заложено ядовитое  сeмя, и
тeмъ,  что рождаетъ добро.  -- Такъ  и тутъ  доброе  дeло доктора  Гульберта
принесло ему жесточайшее горе.
     Молодая  женщина   воспылала  вскорe  тайной  любовью  къ  студенту,  и
безпощадной  судьбe  было  угодно,   чтобы  Гульбертъ,  вернувшись   однажды
неожиданно домой съ букетомъ розъ для своей возлюбленной имянинницы, засталъ
ее въ объятiяхъ того, кого онъ все время осыпалъ благодeянiями.
     Говорятъ, что голубой василекъ  можетъ  навсегда утратить  свой  цвeтъ,
если на него  вдругъ  упадетъ  тусклый, сeрный отблескъ молнiи,  возвeщающей
градъ.  Такъ  и  душа  этого  человeка  навeки  ослeпла въ  тотъ день, когда
вдребезги 71 разбилось все его счастье. Еще въ тотъ же вечеръ онъ -- до сихъ
поръ  не  знавшiй ни въ  чемъ неумeренности  -- просидeлъ до  утра здeсь,  у
Лойзичека,  и напился до потери сознанiя. И  этотъ Лойзичекъ сталъ  для него
убeжищемъ,  -- на  весь остатокъ его разрушенной жизни.  Лeтомъ онъ ночевалъ
гдe-нибудь на стройкe, а зимой здeсь на деревянныхъ скамейкахъ.
     Званiя профессора и доктора правъ его  не лишили. Ни у кого не  хватало
рeшимости ставить  въ  укоръ ему,  еще недавно столь извeстному ученому, его
неприличное поведенiе.
     Мало-помалу вокругъ него собрались  всe подонки еврейскаго  квартала, и
подъ его руководствомъ образовалось то своеобразное общество, которое  и  до
сихъ поръ еще носитъ названiе "батальона".
     Обширныя юридическiя  познанiя доктора  Гульберта  стали  оплотомъ  для
всeхъ тeхъ, за кeмъ неусыпно  слeдила полицiя. Когда какой-нибудь только что
выпущенный  изъ  тюрьмы  арестантъ  умиралъ  съ  голоду,  докторъ  Гульбертъ
высылалъ его  голымъ  въ центръ города, -- и властямъ  не оставалось ничего,
какъ дать  ему платье. Когда  бездомную  проститутку высылали изъ города, ее
тотчасъ  же  выдавали  замужъ  за  какого-нибудь оборванца,  приписаннаго къ
опредeленному округу, и тeмъ самымъ давали ей право жительства.
     Сотни такихъ  выходовъ зналъ докторъ  Гульбертъ, и по  отношенiю къ его
совeтамъ  полицiя всегда  бывала  безсильна.  Все,  что  "зарабатывали"  эти
отщепенцы человeческаго общества,  они  добросовeстно,  до  послeдняго гроша
отдавали въ общую кассу, откуда и черпались затeмъ необходимыя 72 для общаго
ихъ пропитанiя средства. Ни разу никто не посмeлъ чего-нибудь утаить. Можетъ
быть,  именно  вслeдствiи  этой  желeзной дисциплины  и  появилось  названiе
'батальонъ'.
     Каждое  первое  декабря, въ  годовщину  несчастья, разразившагося  надъ
докторомъ  Гульбертомъ,  у Лойзичека справлялось  оригинальное торжество. Въ
эту ночь  собиралась  здeсь  цeлая  толпа  нищихъ, бродягъ,  проститутокъ  и
сутенеровъ, пьяницъ и тряпичниковъ. Воцарялась мертвая тишина, какъ во время
богослуженiя. Докторъ  Гульбертъ  стоялъ всегда  тамъ,  гдe  сейчасъ  сидятъ
музыканты,  какъ  разъ  подъ  портретомъ  его   величества  императора.  Онъ
разсказывалъ  имъ исторiю своей жизни:  -- какъ  постепенно онъ  выдвинулся,
какъ  получилъ званiе  доктора и  въ  концe концовъ сталъ rector magnificus.
Когда же онъ доходилъ до того мeста,  какъ онъ съ букетомъ цвeтовъ вошелъ въ
комнату къ своей молодой  женe --  въ  день  ея  рожденiя  и  какъ  разъ  въ
годовщину  того дня,  когда онъ  сдeлалъ  ей  предложенiе  и  она  стала его
невeстой, -- ему всякiй разъ измeнялъ голосъ и онъ съ рыданiями опускался на
стулъ. Очень часто тогда какая-нибудь проститутка тайкомъ, стыдливо, какъ бы
кто не замeтилъ, клала ему въ руку полузавядшiй цвeтокъ.
     Слушатели долго еще  хранили молчанiе.  Слезъ у этихъ людей не увидишь.
Но всe они стояли, опустивъ взгляды, и неувeренно перебирали пальцами.
     Однажды   утромъ  доктора  Гульберта  нашли  мертвымъ  на  скамейкe  на
набережной Молдавы. Говорятъ, онъ замерзъ. 73
     Я  и сейчасъ еще помню хорошо его  похороны.  'Батальонъ' лeзъ изъ кожи
вонъ, лишь бы только обставить ихъ какъ можно болeе торжественно.
     Впереди  въ  полномъ парадe  шествовалъ  педель университета, держа  въ
рукахъ пурпуровую  подушку  съ золотой  цeпью, --  а  сейчасъ  же  вслeдъ за
катафалкомъ -- -- сомкнутымъ строемъ весь 'батальонъ' --  босой, грязный, въ
лохмотьяхъ и отрепьяхъ. Многiе продали все, что у нихъ было и обмотали голое
тeло клочками газетной бумаги.
     Такъ воздали они ему послeднiя почести.
     На могилe его, на  городскомъ  кладбищe, стоитъ бeлый  камень.  На немъ
высeчены  три фигуры:  распятый Спаситель  между двумя  разбойниками.  Этотъ
камень пожертвованъ неизвeстнымъ лицомъ.  Говорятъ,  что его  поставила жена
Гульберта. -- -- --
     Ученый оставилъ  послe  себя  завeщанiе.  Согласно  ему,  каждый  членъ
батальона ежедневно получаетъ безплатно  у Лойзичека тарелку супа. Потому-то
здeсь  висятъ на  цeпочкахъ ложки  и  выдолблены въ столахъ  впадины  вмeсто
тарелокъ. Въ  12 часовъ появляется служанка и большимъ, оловяннымъ  насосомъ
наливаетъ въ нихъ  супъ. Если  же  кто-нибудь не можетъ  доказать,  что  онъ
принадлежитъ къ  'батальону'  --  она  тeмъ  же  насосомъ  вытягиваетъ  супъ
обратно."
     -- -- -- -- -- --
     Какой-то шумъ въ комнатe заставилъ меня очнуться изъ летаргiи. Въ моемъ
сознанiи  звучали  еще  послeднiя  слова  Цвака.  Я  еще  видeлъ,  какъ  онъ
жестикулировалъ,   стараясь  изобразить  дeйствiе  насоса,   --   но  потомъ
происшествiя, разыгравшiяся въ кабачкe  вокругъ насъ,  74  пронеслись передъ
моими  глазами настолько быстро,  автоматично  и все же  съ такой призрачной
ясностью, что  я минутами совершенно забывалъ о  себe  самомъ и казался себe
только колесикомъ въ живомъ часовомъ механизмe.
     Комната  превратилась въ сплошной человeческiй муравейникъ.  Наверху на
эстрадe  --  шикарные  господа въ черныхъ  фракахъ.  Съ  бeлыми манжетами  и
сверкающими  перстнями. Драгунскiй мундиръ  съ шнурами ротмистра. На заднемъ
планe дамская шляпа съ страусовымъ перомъ цвeта свeжей лососины.
     Сквозь столбики  барьера глядeло искаженное лицо Лойзы. Я замeтилъ, что
онъ  едва держался  на  ногахъ. Яромиръ былъ  тоже  тутъ  и тоже  пристально
смотрeлъ вверхъ,  стоя спиной  вплотную къ стeнe, какъ  будто его прижала къ
ней чья-то невидимая рука.
     Пары вдругъ  перестали танцовать; очевидно, хозяинъ что-то имъ крикнулъ
и испугалъ ихъ. Музыка  играла еще,  но уже тихо, -- какъ  будто  стeсняясь.
Звуки  дрожали, -- это ясно чувствовалось. А на лицe у хозяина было все-таки
выраженiе злобной, торжествующей радости.
     -- -- -- Въ дверяхъ появляется вдругъ полицейскiй  коммиссаръ въ формe.
Онъ  протягиваетъ  руки, чтобы  не  выпускать  никого.  Позади  него  другой
полицейскiй.
     "Такъ тутъ  все-таки танцы? Несмотря на  запретъ Закрыть этотъ вертепъ.
Хозяинъ, за мной! И всe, кто здeсь, немедленно, въ управленiе участка!"
     Его слова звучатъ, какъ команда.
     Коренастый парень молчитъ, но лукавая улыбка не сходитъ у него съ устъ.
75
     Она только словно застыла.
     Гармоника запнулась и еле посвистываетъ.
     Арфа тоже пришла въ унынiе.
     Всe лица  вдругъ  поворачиваются  и съ  упованiемъ  смотрятъ наверхъ на
эстраду.
     Оттуда небрежно спускается изящная фигура, вся въ  черномъ, и  медленно
идетъ къ комиссару.
     Глаза полицейскаго пристально смотрятъ на приближающiеся черные лаковые
ботинки.
     Господинъ остановился  невдалекe  отъ чиновника  и скучающимъ взглядомъ
смeрилъ его съ ногъ до головы.
     Двое другихъ  господъ наверху на эстрадe  перегнулись  черезъ барьеръ и
заглушаютъ свой смeхъ сeрыми шелковыми носовыми платками.
     Драгунскiй ротмистръ вставляетъ  въ глазъ вмeсто монокля золотую монету
и сплевываетъ окурокъ на голову дeвушки внизу у барьера.
     Полицейскiй   комиссаръ  измeнился  въ  лицe  и   все  время   смущенно
разглядываетъ жемчужную запонку на груди у аристократа.
     Онъ не  въ силахъ вынести безразличнаго,  тусклаго взгляда этого гладко
выбритаго, неподвижнаго лица съ крючковатымъ носомъ.
     Оно выводитъ его изъ равновeсiя. Подавляетъ.
     Мертвая тишина въ кабачкe становится нестерпимой.
     "Вы помните,  -- въ готическихъ  церквахъ на  каменныхъ гробахъ  лежатъ
статуи  рыцарей со сложенными руками.  Не правда ли,  онъ  похожъ  на  такую
статую?" говоритъ  шопотомъ  художникъ  Фрисландеръ,  указывая взглядомъ  на
молодого аристократа.
     Тотъ, наконецъ, прерываетъ молчанiе: 76
     "Ну -- -- ну!" -- -- -- онъ подражаетъ голосу хозяина. "Вотъ это гости,
я понимаю!"  Въ  кабачкe раздается такой  взрывъ хохота, что  дребезжатъ всe
стаканы. Бродяги и сутенеры  хватаются отъ смeха за животы. Кто-то  бросаетъ
бутылку объ стeну,  и она разбивается  вдребезги. Дюжiй хозяинъ шепчетъ намъ
почтительно: "Его свeтлость князь Ферри Атенштедтъ."
     Князь протянулъ  комиссару  визитную карточку.  Несчастный читаетъ  ее,
сгибается въ три погибели и расшаркивается.
     Вновь  воцаряется  тишина. Всe  затаили дыханiе,  желая  услышать,  что
будетъ дальше.
     Князь говоритъ:
     "Собравшiеся здeсь дамы и господа -- -- гмъ -- -- мои милые гости." Его
свeтлость  небрежнымъ жестомъ  указываетъ на толпу,  --  "можетъ быть,  вамъ
угодно, господинъ комиссаръ, -- -- гмъ -- -- чтобъ я васъ представилъ?"
     Съ  вынужденной улыбкой  комиссаръ качаетъ  головой, бормочетъ смущенно
что-то о "служебныхъ обязанностяхъ" и рeшается вымолвить, наконецъ: "Я вижу,
конечно, что здeсь полный порядокъ."
     Тутъ  появляется на  сцену драгунскiй  ротмистръ.  Онъ направляется  въ
уголъ къ дамской шляпe съ страусовымъ перомъ и, къ величайшему  удовольствiю
всей своей компанiи, насильно вытаскиваетъ въ залъ Розину.
     Она  совершенно  пьяна,  не стоитъ  на  ногахъ. Глаза  у  нея  закрыты.
Огромная,  дорогая шляпа съeхала на бокъ.  Кромe розовыхъ длинныхъ  чулокъ и
мужского фрака, надeтаго прямо на голое тeло, на ней нeтъ ничего. 77
     Знакъ музыкантамъ. Они начинаютъ бeшенымъ темпомъ:
     -- -- -- Ри-ти-титъ -- ри-ти-титъ -- -- --
     Музыка заглушила сдавленный стонъ, который вырвался у стоявшаго у стeны
глухонeмого Яромира, когда онъ увидeлъ Розину.
     Мы рeшаемъ уйти.
     Цвакъ зоветъ кельнершу.
     Но за шумомъ его словъ, конечно, не слышно.
     Картины мелькаютъ передо мной, какъ въ чаду опiума.
     Ротмистръ  обнялъ  полуобнаженную Розину и  медленно кружится съ ней въ
тактъ музыкe.
     Толпа почтительно уступаетъ имъ мeсто.
     Со скамеекъ слышится: "Лойзичекъ! Лойзичекъ!" -- шеи вытягиваются, и къ
танцующей парe присоединяется другая, еще болeе  странная. Какой-то  молодой
парень съ  женственнымъ  лицомъ, въ розовомъ трико,  съ  длинными бeлокурыми
кудрями до плечъ, съ накрашенными, какъ у  проститутки, губами и  щеками, --
кокетливо опустивъ глаза, томно прижимается къ груди князя Атенштедта.
     Арфа играетъ сладостный вальсъ.
     Безумное отвращенiе къ жизни сжимаетъ мнe горло.
     Съ  ужасомъ  ищу я глазами  дверь: тамъ стоитъ комиссаръ, отвернувшись,
чтобы ничего не видeть, и торопливо шепчется  съ  полицейскимъ. Тотъ кладетъ
что-то въ карманъ. Слышится звукъ ручныхъ "браслетовъ".
     Оба  смотрятъ внимательно  на  рябого Лойзу, --  тотъ  сперва старается
спрятаться,  но  потомъ стоитъ, точно парализованный, -- съ  поблeднeвшимъ и
искаженнымъ отъ страха лицомъ. 78
     Въ моей памяти вдругъ мелькаетъ, и тотчасъ же вновь  исчезаетъ картина,
которую я видeлъ за часъ до того: Прокопъ стоитъ, нагнувшись, надъ  рeшеткою
водостока -- -- прислушивается -- -- а изъ подъ земли доносятся предсмертные
вопли.
     Мнe   хочется  крикнуть,   но  я  не   могу.  Чьи-то  холодные   пальцы
просовываются ко мнe въ  ротъ, пригибаютъ языкъ книзу, къ переднимъ  зубамъ,
-- языкъ, точно клубокъ, заполняетъ  мнe глотку, и я  не  могу вымолвить  ни
слова.
     Пальцевъ я не вижу, -- я знаю,  что ихъ  увидeть нельзя,  -- а все-таки
чувствую ихъ, какъ нeчто реальное.
     Моему сознанiю ясно: это пальцы той самой руки, которая въ моей комнатe
на Ганпасгассе протянула мнe книгу "Иббуръ".
     "Воды,  воды!"  кричитъ  Цвакъ  подлe  меня.  Они держатъ мнe голову  и
освeщаютъ свeчкой зрачки.
     "Отнести  на квартиру,  послать  за  врачемъ,  --  архиварiусъ  Гиллель
знаетъ, что дeлать -- прямо къ нему!" шепчутся они между собой.
     Какъ трупъ, я лежу на носилкахъ. Прокопъ и Фрисландеръ уносятъ меня. 79

--------


     Цвакъ  побeжалъ впередъ по  лeстницe, и я  слышалъ, какъ  Мирiамъ, дочь
архиварiуса  Гиллеля,  стала  его  тревожно  разспрашивать  и  какъ  онъ  ее
успокаивалъ.
     Я не старался прислушиваться, о  чемъ они говорили, и скорeе догадался,
чeмъ понялъ изъ  ихъ словъ, что Цвакъ разсказывалъ, какъ мнe стало дурно, --
они  просятъ  оказать мнe  первую помощь  и  прежде всего  привести меня  въ
чувство.
     Я все  еще не могъ шевельнуться, -- все еще незримые пальцы сжимали мнe
языкъ.  Но  мысли  мои  текли  ясно  и  твердо,  и чувства ужаса  я  уже  не
испытывалъ. Я  зналъ  хорошо, гдe я и  что  со  мной происходитъ, -- мнe  не
казалось  даже  страннымъ,  что  меня  принесли   наверхъ,  какъ  покойника,
поставили  вмeстe съ  носилками въ комнату Шмаи Гиллеля и -- оставили потомъ
одного.
     Мною  овладeло  чувство  довольства   и  покоя,   все  равно  какъ  при
возвращенiи домой послe долгаго путешествiя.
     Въ  комнатe  было   темно;   крестовидныя   рамы  оконъ  вырисовывались
расплывчатыми  контурами въ  туманe, наполнявшемъ  улицу  своимъ  невeрнымъ,
матовымъ отблескомъ.
     Мнe казалось все совершенно естественнымъ.
     Я не удивился ни тому, что Гиллель вошелъ въ  80  комнату съ еврейскимъ
семисвeчнымъ канделябромъ, ни  тому, что онъ спокойно поздоровался со  мной,
какъ съ человeкомъ, прихода котораго онъ ожидалъ.
     То, на что я съ тeхъ поръ, какъ живу въ этомъ домe, ни разу не обратилъ
вниманiя,  --  хотя  встрeчался съ Гиллелемъ  раза три-четыре въ  недeлю  на
лeстницe, -- то сегодня  бросилось мнe сразу въ  глаза,  когда онъ  прошелся
нeсколько  разъ  по  комнатe,  переставилъ  на  коммодe  кое-какiя  вещи  и,
наконецъ, зажегъ еще и второй, такой же семисвeчный канделябръ.
     Мнe бросилась въ глаза и поразила строгая пропорцiональность его тeла и
узкая, красивая форма лица съ благородными очертанiями лба.
     Разглядeвъ его при свeтe свeчей, я увидeлъ, что онъ не старше меня: ему
самое большее 45 лeтъ.
     "Ты пришелъ на нeсколько минутъ раньше, чeмъ я думалъ," проговорилъ онъ
немного  спустя.  "Я  не  успeлъ  зажечь свeчи."  -- Онъ  показалъ  рукой на
канделябры, подошелъ къ носилкамъ и устремилъ свои темные глаза въ глубокихъ
впадинахъ  на кого-то, кто стоялъ, повидимому,  у  моего изголовiя  и кого я
видeть не могъ. Онъ  шевельнулъ  губами и  беззвучно произнесъ еще  какую-то
фразу.
     Незримыя  пальцы тотчасъ  же  освободили  мой языкъ,  и столбнякъ сразу
прошелъ.  Я приподнялся  и обернулся: въ комнатe никого,  кромe меня  и Шмаи
Гиллеля, не было.
     Значитъ, -- и  обращенiе на  "ты"  и заявленiе,  что онъ меня ждалъ  --
относились именно ко мнe!? 81
     Но гораздо болeе страннымъ показалось мнe то, что я  былъ совершенно не
въ состоянiи хоть сколько-нибудь удивиться всему этому.
     Гиллель, повидимому,  отгадалъ  мои  мысли --  ласково улыбнувшись, онъ
помогъ мнe подняться съ носилокъ и, указавъ рукой на кресло, сказалъ:
     "Ну,  конечно же, въ  этомъ  нeтъ  ничего  удивительнаго.  Страшны  для
человeка только призраки; жизнь колетъ и жжетъ, какъ власяница, солнечные же
лучи духовнаго мiра даютъ намъ свeтъ и тепло."
     Я молчалъ: я не зналъ, что отвeтить ему. Но онъ и не ждалъ, повидимому,
отвeта,  -- сeлъ  напротивъ меня и продолжалъ  спокойно: "Если бы серебряное
зеркало могло чувствовать,  оно ощущало бы боль только  при  его  полировкe.
Ставъ же блестящимъ и гладкимъ, оно безъ всякихъ мукъ  и страданiй отражаетъ
все, что находится передъ нимъ."
     "Благо человeку," тихо добавилъ  онъ, "который можетъ сказать о себe: я
достаточно отшлифованъ."  -- На  минуту  онъ  погрузился въ раздумiе; потомъ
прошепталъ по  еврейски:  "Lichuosècho  Kiwisi  Adoschem."  Еще немного -- и
снова послышался его отчетливый голосъ:
     "Ты пришелъ ко  мнe въ глубокомъ снe,  и  я тебя разбудилъ.  Въ  псалмe
Давида поется:
     "И сказалъ я себe самому -- теперь  я начну: десница Господня сотворила
преображенiе сiе."
     Вставая  съ  своею ложа, люди думаютъ, что они очнулись отъ сна. Они не
понимаютъ того,  что становятся жертвами своихъ чувствъ и впадаютъ  въ сонъ,
еще болeе глубокiй, чeмъ тотъ, который оставилъ  ихъ  только что.  Есть одно
лишь истинное  82 бодрствованiе, --  это то, къ которому ты близокъ сейчасъ.
Но скажи  людямъ объ этомъ,  и они отвeтятъ тебe, что ты боленъ. Понять тебя
они  не способны. И  потому  говорить  съ  ними объ этомъ  -- и  жестоко,  и
безполезно.

        "Они идутъ безконечнымъ потокомъ,
        И объяты будто бы сномъ,
        Все равно, какъ былинка, которая скоро увянетъ --
        Ее сорвутъ вечеромъ, и она скоро засохнетъ".

     -- -- -- -- -- --
     "Кто былъ незнакомецъ, который пришелъ ко мнe и далъ мнe книгу  Иббуръ?
На яву или во снe я видeлъ его?" хотeлъ я спросить. Но Гиллель уже отвeтилъ,
пока я старался подыскать слова къ своимъ мыслямъ:
     "Допусти, что  приходившiй  къ  тебe  человeкъ,  котораго ты  называешь
Големомъ, означаетъ  пробужденiе мертвыхъ  при  помощи сокровеннeйшей  жизни
духа. Каждая вещь на землe -- не что  иное, какъ вeчный  символъ, облеченный
прахомъ!
     Какъ ты мыслишь глазами? Ты мыслишь ими всякую  форму, которую  видишь.
Все, ставшее формой, было прежде призракомъ."
     Я чувствовалъ, какъ понятiя, до сихъ поръ неподвижно застывшiя въ моемъ
мозгу, срывались,  точно корабли,  съ  якорей  и безъ  руля  устремлялись въ
безбрежное море.
     Гиллель продолжалъ невозмутимо:
     "Кто разъ  пробудился,  тотъ  умереть ужъ  не  можетъ.  Сонъ  и  смерть
равнозначущи."
     "-- -- умереть ужъ не можетъ?" -- мной овладeла неясная скорбь. 83
     "Двe тропы вьются одна подлe другой: путь жизни и путь смерти. Ты взялъ
книгу Иббуръ и прочиталъ ее. И душа  твоя зачала отъ духа жизни," услышалъ я
его голосъ.
     "Гиллель, Гиллель, дай мнe пойти по пути, по  которому идутъ всe  люди,
-- по пути смерти!" неистово кричало все мое существо.
     Лицо Шмаи Гиллеля застыло и стало серьезнымъ:
     "Люди не идутъ ни по какому пути: ни по пути жизни, ни по пути  смерти.
Ихъ несетъ, точно вeтромъ мякину.  Въ Талмудe сказано: "Прежде  чeмъ создать
мiръ,  Господь показалъ  своимъ  творенiямъ  зеркало.  Они увидeли  въ  немъ
душевныя муки бытiя  и тe наслажденiя, которыя  слeдуютъ за этими  муками. И
одни приняли на себя муки. Другiе отказались, и этихъ Господь вычеркнулъ изъ
книги живыхъ." А ты идешь по пути,  ты избралъ его добровольно, хотя и  самъ
не сознаешь теперь  этого: ты  призванъ самимъ собою. Не скорби:  постепенно
вмeстe  съ знанiемъ придетъ и воспоминанiе.  Знанiе и воспоминанiе -- одно и
то же."
     Участливый,  дружескiй  тонъ,  которымъ  Гиллель  закончилъ  свою рeчь,
вернулъ  мнe  спокойствiе,  и  я почувствовалъ  себя  въ безопасности,  какъ
больное дитя, сознающее, что подлe него любящiй отецъ.
     Я поднялъ  глаза и увидeлъ,  что комната вдругъ наполнилась людьми. Они
стояли  вокругъ насъ:  одни были  въ бeлыхъ  саванахъ,  какiе  прежде носили
раввины,  другiе   въ  треугольныхъ   шляпахъ  съ  серебряными  пряжками  на
башмакахъ. -- --  Но Гиллель провелъ  рукой по моимъ  глазамъ  --  и комната
вновь опустeла. 84
     Онъ проводилъ меня до двери и далъ мнe  съ собой зажженную свeчу, чтобы
я могъ посвeтить себe до своей комнаты. -- -- --
     -- -- -- -- -- --
     Я легъ въ постель  и  старался заснуть, но  сна  не было. Мной овладeло
странное состоянiе, -- не сонъ, не грезы и не бодрствованiе.
     Свeчу я погасилъ. Но въ комнатe  было  все-таки настолько свeтло, что я
могъ различать  всe предметы. Я  чувствовалъ себя хорошо, -- я не испытывалъ
того  мучительнаго  безпокойства,  которое  обычно охватываетъ  человeка  въ
такомъ состоянiи.
     Никогда  еще въ  жизни  я не  могъ такъ  отчетливо и ясно мыслить, какъ
сейчасъ.  Ритмъ  здоровья  пробeгалъ  по  нервамъ  и  располагалъ мои  мысли
сомкнутымъ строемъ, точно армiю, ждущую только моихъ приказанiй.
     Мнe стоило позвать ихъ, -- какъ они появлялись и дeлали все, что хотeлъ
я.
     Я  вспомнилъ  о  камеe,  которую   недавно  попробовалъ  вырeзать   изъ
авентурита,  но  не  сумeлъ:  множество вкрапленныхъ  въ  камнe блестокъ  не
укладывались  въ очертанiя лица, которое мнe рисовалось; -- сейчасъ вдругъ я
догадался  и зналъ уже точно,  какъ вести  мнe  рeзецъ, чтобы справиться  съ
строенiемъ камня.
     Прежде  -- рабъ цeлой вереницы фантастическихъ впечатлeнiй и призраковъ
--  я часто не зналъ: были то мысли или чувства, -- сейчасъ я сознавалъ себя
господиномъ и повелителемъ въ своемъ собственномъ царствe.
     Математическiя задачи, которыя я лишь съ трудомъ разрeшалъ на бумагe, я
могъ  теперь 85  легко рeшать  сразу  въ умe.  И  все  потому,  что  во  мнe
пробудилась новая способность видeть и запоминать то, что какъ разъ было мнe
нужно:  цифры,  формы,  предметы и краски.  А  когда  передо  мной  вставали
вопросы,  для разрeшенiя которыхъ этихъ  средствъ не хватало:  философскiя и
другiя проблемы, -- то вмeсто внутренняго зрeнiя выступалъ слухъ -- и я ясно
различалъ голосъ Шмаи Гиллеля.
     Чудесныя  откровенiя  стали  доступны  мнe.  То,  что  тысячи   разъ  я
безучастно пропускалъ мимо ушей,  предстало сейчасъ передо мной, исполненное
великой  цeнности. Что я прежде училъ "наизусть", то  сейчасъ я  "усваивалъ"
сразу,  какъ свое  "достоянiе". Передо мной раскрылись невeдомыя мнe  доселe
тайны словообразованiя.
     "Высокiе" идеалы человeчества, которые съ чванной физiономiей и грудью,
увeшанной  орденами,  еще такъ недавно смотрeли на меня свысока, -- униженно
снимали  теперь маску и извинялись: они сами вeдь только  нищiе, но въ то же
время все же и средства -- -- для еще болeе наглаго надувательства.
     Быть  можетъ,  мнe  снится все  это?  И  я  вовсе  не разговаривалъ  съ
Гиллелемъ?
     Я ухватился за кресло подлe постели.
     Нeтъ: тамъ была свeча, которую далъ мнe съ собой Шмая. Счастливый, какъ
маленькiй  мальчикъ въ сочельникъ,  убeдившiйся  въ томъ,  что  его чудесный
рождественскiй подарокъ все еще подлe него, -- я закутался опять въ одeяло.
     И какъ ищейка,  я устремился опять въ  чащу духовныхъ загадокъ, которыя
меня окружали кольцомъ. 86
     Прежде всего я  постарался  вернуться къ тому  моменту  своей жизни,  о
которомъ у  меня сохранились еще воспоминанiя. Только оттуда -- казалось мнe
-- я сумeю  окинуть взглядомъ и тотъ перiодъ жизни, который по странной волe
судьбы былъ окутанъ для меня непроницаемымъ мракомъ.
     Но какъ ни напрягалъ я всe свои силы, я не могъ себя представить иначе,
какъ стоящимъ на уныломъ  дворe нашего дома  и смотрящимъ черезъ арку воротъ
на  лавку  старьевщика  Аарона  Вассертрума,  --  какъ  будто  цeлый  вeкъ я
занимался вырeзанiемъ камей въ этомъ  домe, былъ  всегда  одинаково  старъ и
никогда не зналъ ни дeтства, ни молодости.
     Я хотeлъ было  уже отказаться  отъ своей безнадежной попытки проникнуть
въ закрытые для меня тайники прошлаго, какъ вдругъ съ поразительной ясностью
понялъ, что хотя въ моей памяти широкая дорога событiй и фактовъ и приводитъ
всегда  все  къ одной и той  же  аркe воротъ, -- тeмъ  не менeе  существуетъ
множество крохотныхъ узкихъ  тропинокъ, которыя, навeрное, все  время вились
вдоль  этой  дороги и  на  которыя  я до сихъ поръ  не обращалъ  вниманiя. Я
услышалъ  внутреннiй  голосъ:  "Откуда  у тебя  знанiя,  которыя  даютъ тебe
возможность  влачить  существованiе?  Кто  научилъ  тебя  вырeзать  камеи  и
рисовать?   Читать,  писать,  говорить,  eсть,  ходить,  дышать,  мыслить  и
чувствовать?"
     Тотчасъ  же  послeдовалъ  я   совeту  этого  голоса.  И  систематически
углубился въ свою прежнюю жизнь.
     Я началъ мыслить въ  послeдовательномъ, но обратномъ порядкe: что  было
тогда-то, что 87 предшествовало этому, что было еще раньше и такъ далeе?
     И  снова достигъ я  все  той-же  арки  широкихъ воротъ -- --  ну,  вотъ
теперь!  Да, да, теперь! Прыжокъ въ пустоту, и  я  перескочу  черезъ бездну,
отдeляющую  меня  отъ  забытаго  прошлаго,  --  но тутъ вдругъ  передо  мной
предстала картина,  которую я упустилъ при обратномъ движенiи своихъ мыслей:
Шмая  Гиллель провелъ  рукой по  моимъ глазамъ, --  такъ  же, какъ  онъ  это
сдeлалъ недавно у себя въ комнатe.
     И снова исчезло все. Исчезло даже желанiе продолжать думать.
     Осталось только одно:  я понялъ теперь, что рядъ жизненныхъ фактовъ  не
что иное  какъ  тупикъ,  какимъ бы широкимъ и  легко доступнымъ онъ намъ  ни
казался. Въ утраченную  родину  ведутъ лишь  узкiя, скрытыя  гдe-то ступени.
Разгадка  конечныхъ  тайнъ не въ отвратительныхъ шрамахъ, которые оставляетъ
по себe грубый  рeзецъ внeшней жизни, а въ томъ, что тонкимъ, едва замeтнымъ
штрихомъ остается на нашемъ тeлe.
     Такъ же,  какъ могъ я вернуться  къ днямъ своей юности,  если  бы сталъ
перебирать алфавитъ въ обратномъ порядкe отъ омеги  до альфы, стараясь дойти
до того момента, когда я  началъ учиться, -- такъ могъ бы  проникнуть я и въ
тe дали, что лежатъ по ту сторону всякаго мышленiя.
     Огромное бремя работы, цeлый земной шаръ придавилъ мои плечи. Геркулесъ
тоже одно время носилъ на себe небесный сводъ, -- пришло  мнe  на умъ, --  и
скрытый  смыслъ  легенды  блеснулъ неожиданно предо мной. И  какъ  Геркулесъ
освободился  лишь  хитростью, попросивъ  исполина  88 Атласа:  "Позволь  мнe
обвязать  голову  бичевой, чтобы  отъ  страшнаго  бремени  не  треснулъ  мой
черепъ," -- такъ и я -- можетъ быть -- найду какой-нибудь выходъ изъ тупика.
     Я рeшилъ не довeряться слeпо руководительству своихъ мыслей. Легъ прямо
и закрылъ пальцами глаза  и  уши, чтобы не отвлекаться внeшнимъ чувствомъ  и
заглушить всякую мысль.
     Но воля моя сокрушилась о желeзный, неумолимый  законъ.  Каждую мысль я
могъ отогнать отъ  себя только другой, такою же мыслью; не успeвала  умереть
одна, какъ другая  спeшила уже взгромоздиться на ея трупъ.  Я искалъ убeжища
въ бурномъ потокe своей  крови, -- но мысли  гнались  за  мной  по пятамъ. Я
прятался въ бiенiе своего  сердца,  но черезъ мгновенiе онe настигали меня и
тутъ.
     Снова  пришелъ мнe на помощь  участливый голосъ  Гиллеля. Онъ говорилъ:
"Оставайся на своемъ  пути! Не давай себя увлечь колебанiямъ! Ключъ къ наукe
забвенья у тeхъ нашихъ  братьевъ, что идутъ по пути смерти. Ты же  зачалъ --
отъ духа жизни."
     Передо мной предстала книга Иббуръ. Въ ней ярко горeли  двe буквы: одна
-- исполинская женщина съ пульсомъ,  могучимъ, какъ землетрясенье; другая --
въ безбрежной дали: гермафродитъ  на  перламутровомъ тронe,  въ  коронe  изъ
краснаго дерева.
     И  въ третiй  разъ рука Шмаи Гиллеля  скользнула  по  моимъ  глазамъ. Я
заснулъ.
     -- -- -- -- -- --
     89

--------


     "Дорогой и многоуважаемый мейстеръ Пернатъ!
     Страшно  тороплюсь  и  въ  величайшемъ  страхe  пишу  Вамъ  это письмо.
Пожалуйста, -- уничтожьте  его, какъ  только прочтете,  --  или,  еще лучше,
верните его мнe вмeстe съ конвертомъ. -- Иначе я не буду покойна.
     Не  говорите никому,  что я Вамъ писала. Не  говорите и о томъ, куда Вы
сегодня пойдете!
     Ваше открытое, доброе лицо внушило мнe  такое  довeрiе къ  Вамъ  въ 'ту
минуту' --  (изъ  этого намека на  событiе, свидeтелемъ котораго Вы были, Вы
догадаетесь,  кто  Вамъ пишетъ, --  я боюсь подписать свое имя), -- и  кромe
того еще съ  дeтства  я помню Вашего покойнаго отца, -- все это  заставляетъ
меня обратиться  къ Вамъ, -- можетъ быть, къ единственному человeку, который
еще способенъ помочь мнe.
     Умоляю Васъ притти сегодня въ 5 часовъ вечера въ соборъ на Градчинe.
        Ваша знакомая."
     -- -- -- -- -- --
     Больше четверти часа  сидeлъ  я съ этимъ  письмомъ въ рукахъ. Странное,
благоговeйное  настроенiе, владeвшее мною  со  вчерашняго  вечера,  въ  одно
мгновенiе исчезло, -- разсeялось отъ свeжаго дуновенiя новаго реальнаго дня.
Съ 90 улыбкой,  таящей  въ себe  столько  возможностей,  идетъ  ко  мнe юное
существо, -- дитя новой весны. Душа человeка ищетъ у меня помощи. -- У меня!
Какъ сразу преобразилась вся  моя  комната!  Старинный, рeзной  шкафъ  сталъ
сразу привeтливымъ, а четыре кресла превратились вдругъ въ старичковъ, мирно
сидящихъ вокругъ стола за партiей тарока.
     Мое  время   сразу  наполнилось  содержанiемъ,  --  стало   богатымъ  и
интереснымъ.
     Неужели же засохшее дерево сумeетъ дать еще плодъ?
     Я  почувствовалъ,  какъ меня пронизали живыя силы, спавшiя до сихъ поръ
во   мнe,   --   скрытыя   глубоко   въ   тайникахъ   души,   загроможденныя
повседневностью, -- точно забилъ родникъ изъ-подъ льда, которымъ его сковало
зимой.
     Держа письмо  въ рукахъ,  я былъ убeжденъ,  что  окажу эту  помощь,  --
окажу, чего бы мнe это ни стоило. Эту увeренность  вселяло въ меня ликованiе
всего моего существа.
     Снова и снова перечитывалъ я эти строки: "и кромe того еще съ дeтства я
помню Вашего покойнаго отца -- --  --"; --  у меня  захватило дыханiе. Развe
это  не  обeтованiе:  "Еще  сегодня  ты  войдешь  со  мной  въ  рай?"  Рука,
простирающаяся ко мнe за помощью, сама преподноситъ мнe даръ: воспоминанiе о
прошломъ,  котораго  я  такъ  жажду,  --  она раскроетъ мнe  тайну, поможетъ
поднять завeсу, скрывающую отъ меня мое прошлое.
     "Вашъ покойный отецъ" -- --, какъ  странно  звучатъ  эти слова, когда я
ихъ повторяю!  -- Отецъ! -- На мгновенiе  предстало передо мной  91  усталое
лицо старика,  сидящаго тутъ же на креслe,  -- чужое, совершенно чужое и все
же  страшно знакомое, -- но потомъ вдругъ глаза мои снова прозрeли, и бiенiе
сердца вернуло меня опять къ реальной дeйствительности.
     Испуганно  вскочилъ  я:  не опоздалъ ли?  Посмотрeлъ на  часы, -- нeтъ,
слава Богу, еще только половина пятаго.
     Я зашелъ за перегородку, надeлъ  пальто и шляпу и началъ  спускаться по
лeстницe. Что мнe  сегодня  до зловeщаго шопота  этихъ  темныхъ  угловъ,  до
злобныхъ,  черствыхъ и завистливыхъ  мыслей, что ползутъ постоянно изъ нихъ:
"Мы  не пустимъ  тебя -- ты нашъ, --  мы не хотимъ, чтобъ ты  радовался,  --
здeсь, въ этомъ домe, радости быть не должно!"
     Тонкая  ядовитая  пыль,  что  подымается  изъ  всeхъ  этихъ   угловъ  и
закоулковъ и всегда давитъ мнe грудь, разсeивается сегодня отъ моего  живого
дыханiя.
     На мгновенiе я остановился передъ дверью Гиллеля.
     Войти?
     Но  меня  удержалъ тайный  страхъ. У  меня было сегодня совсeмъ  особое
чувство,  -- сегодня я  не имeю права, не долженъ туда заходить.  Рука жизни
влекла меня неудержимо впередъ, -- скорeе изъ дома. -- -- --
     Улица была бeлой отъ снeга.
     Мнe кажется, многiе со мною здоровались. Я не помню, отвeчалъ ли я имъ.
Я все время нащупывалъ грудь, тутъ ли еще это письмо:
     Отъ него какъ будто исходило тепло. --
     -- -- -- -- -- --
     92
     Я  прошелъ  по аллеe  мимо  фонтана,  на  причудливой рeшеткe  котораго
повисли ледяныя  сосульки, и дальше  черезъ  каменный  мостъ  съ  изваянiями
святыхъ и большой статуей Iоанна Непомука.
     Внизу о быки моста яростно бились воды рeки.
     Какъ  въ  полуснe,  скользнулъ  мой  взглядъ  по  каменной  нишe святой
Луитгарды, -- по занесеннымъ снeгомъ вeкамъ кающейся грeшницы,  по цeпямъ на
ея воздeтыхъ въ молитвe рукахъ.
     Меня поглощали высокiя арки воротъ, мимо меня медленно скользили дворцы
съ  горделивыми, рeзными порталами,  гдe львиныя  головы  держали въ  зубахъ
мeдныя кольца.
     Здeсь тоже повсюду снeгъ, снeгъ. Мягкiй  и бeлый, какъ шкура  огромнаго
бeлаго медвeдя.
     Высокiя,   горделивыя   окна  съ   оледенeвшими,   занесенными  снeгомъ
карнизами, безучастно смотрeли на тучи.
     Я удивлялся, почему столько птицъ летeло по небу.
     Подымаясь  по безчисленнымъ  гранитнымъ ступенямъ на Градчину -- каждая
ступень была шириной въ четыре человeческихъ тeла, -- я забывалъ постепенно,
что позади меня остался большой городъ съ его крышами и балконами.
     -- -- -- -- -- --
     Уже спустились сумерки, когда я пришелъ на пустынную площадь, посрединe
которой возвышался соборъ.
     Откуда-то издалека  слышались въ вечерней тиши нeжные, затерянные звуки
гармонiума. Точно скорбныя слезы лились они здeсь, въ одиночествe. 93
     За  мной затворились  церковныя двери,  -- я услышалъ точно вздохъ  ихъ
мягкой  обивки.  Вокругъ  меня  была  тьма:   только  золотой  алтарь  сiялъ
недвижимымъ  покоемъ  въ  зеленомъ  и голубомъ  отблескe  угасавшаго  свeта,
который проникалъ черезъ цвeтныя стекла  оконъ.  Красные  стеклянные  фонари
брызгали вокругъ тонкими искрами.
     Блеклый ароматъ воска и фимiама.
     Я опускаюсь  на  скамью. Въ этомъ царствe недвижимаго покоя  моя  кровь
какъ-то странно стихаетъ.
     Соборъ  полонъ  жизнью  безъ бiенiя сердца  --  затаеннымъ  терпeливымъ
ожиданiемъ.
     Вeчнымъ сномъ покоятся серебряныя раки съ мощами.
     Чу!  --  Откуда-то  издали еле  слышно донесся  до  моего слуха  глухой
конскiй топотъ -- -- онъ близился -- -- потомъ сразу смолкъ.
     Еще немного -- и легкiй стукъ, какъ  будто захлопнулась дверца  кареты.
-- -- --
     -- -- -- -- -- --
     Ко мнe приблизилось шуршанiе шелковаго платья, -- плеча моего коснулась
нeжная узкая рука женщины.
     "Прошу васъ -- пройдемте  туда, за колонны. Я не въ силахъ здeсь, предъ
алтаремъ, говорить вамъ о томъ, что я должна вамъ сказать."
     Возвышенные,     благоговeйные     образы    стали    вдругъ    трезвой
дeйствительностью. Жизнь сразу захватила меня.
     "Не знаю, какъ и  благодарить  васъ,  мейстеръ Пернатъ,  за то, что  вы
изъ-за меня въ такую погоду пришли въ эту даль."
     94
     Я пробормоталъ въ отвeтъ что-то банальное.
     "--  --  Но я не могла придумать мeста, гдe  мы могли бы быть  въ такой
безопасности, какъ здeсь.  Сюда,  въ  соборъ,  за  нами, навeрное, никто  не
послeдовалъ."
     Я  вынулъ изъ  кармана  письмо и протянулъ  ей.  Она  была  укутана  въ
нарядную шубу, но я по  голосу узналъ,  что это  та самая  дама, которая  въ
страхe предъ Вассертрумомъ вбeжала тогда въ мою комнату на Ганпасгассе. Меня
это нисколько не удивило, -- ни съ кeмъ другимъ я и не ожидалъ встрeтиться.
     Мой взглядъ  былъ  устремленъ  на нее, --  въ полумракe собора ея  лицо
казалось блeднeе, чeмъ было, вeроятно, въ дeйствительности. Отъ красоты ея у
меня захватило дыханiе,  -- я стоялъ, какъ завороженный. Мнe хотeлось упасть
передъ  ней на колeни  и цeловать ей ноги  за то, что ей,  именно ей я  могу
помочь, что за помощью она обратилась ко мнe.
     "Забудьте --  умоляю васъ -- хотя бы пока мы  здeсь съ вами -- забудьте
тотъ случай, когда  вы меня впервые увидeли," шопотомъ сказала она,  "вeдь я
даже не знаю, какъ вы относитесь къ этимъ вещамъ -- --"
     "Я ужъ старикъ, но никогда  еще въ жизни я не  считалъ себя вправe быть
судьей надъ своимъ ближнимъ," -- вотъ все, что я нашелся отвeтить.
     "Благодарю васъ, мейстеръ  Пернатъ,"  сказала она просто  и ласково. "А
теперь выслушайте меня терпeливо,  --  можетъ быть, вы сумeете помочь мнe въ
моемъ безпредeльномъ отчаянiи или, по крайней мeрe, что-нибудь посовeтуете,"
--  Я 95 чувствовалъ,  какъ она  вся трепещетъ  отъ  страха, какъ дрожитъ ея
голосъ.  --  "Тогда  -- въ  ателье -- я съ ужасомъ  вдругъ  поняла,  что это
чудовище за мною слeдитъ. -- Уже  нeсколько мeсяцевъ я замeчала, что куда бы
я ни пошла -- одна ли, съ мужемъ, или съ  ... съ докторомъ Савiоли, -- всюду
передо мной появлялось откуда-то страшное,  преступное  лицо  этого старика.
Его косые  глаза преслeдовали меня наяву и во  снe. Я не знаю, почему онъ за
мною слeдитъ, но тeмъ ужаснeе меня мучитъ по ночамъ отчаянный страхъ: когда,
наконецъ, онъ накинетъ мнe петлю на шею?
     Вначалe  докторъ  Савiоли меня  успокаивалъ:  что вообще можетъ сдeлать
такой  жалкiй  старьевщикъ,  какъ этотъ  Ааронъ Вассертрумъ, --  въ  худшемъ
случаe онъ способенъ на ничтожный шантажъ или что-нибудь въ этомъ родe -- --
Но  самъ  онъ  всегда  почему-то  блeднeлъ,  когда  произносилъ  это  имя. Я
чувствовала: докторъ  Савiоли хочетъ  меня успокоить, -- онъ отъ меня что-то
скрываетъ, -- что-то ужасное, что будетъ стоить жизни ему или мнe.
     Впослeдствiи я узнала все-таки кое-что изъ того,  что онъ отъ меня такъ
упорно  скрывалъ:  старьевщикъ  нeсколько  разъ приходилъ ночью къ  нему  на
квартиру. Я  знаю, я чувствую  всeми  фибрами своего  существа:  происходитъ
что-то,  что медленно стягивается вокругъ  насъ,  какъ петля веревки. -- Что
хочетъ отъ насъ  это чудовище? Почему не можетъ отдeлаться отъ  него докторъ
Савiоли? Нeтъ,  нeтъ,  я  не  въ  силахъ быть больше  безучастной.  Я должна
что-нибудь предпринять, должна -- иначе я скоро сойду съ ума." 96
     Я хотeлъ было ее успокоить, но она не дала мнe договорить до конца.
     "За послeднiе  дни этотъ  страшный кошмаръ  принялъ еще болeе  реальныя
формы. Докторъ  Савiоли неожиданно  захворалъ, -- я его не  вижу  теперь, --
навeщать его я не могу, иначе моя любовь къ нему будетъ сейчасъ же раскрыта;
-- онъ лежитъ въ бреду, -- единственное, что удалось мнe узнать, это то, что
онъ бредитъ о какомъ то чудовищe съ разсeченной верхней губой, -- объ Ааронe
Вассертрумe!
     Я  знаю,  какой  смeлый  человeкъ  докторъ  Савiоли,  --  и  вы  можете
представить  себe, какъ мучительно мнe сознавать, что онъ  безсиленъ сейчасъ
бороться  съ  опасностью, которая и мнe самой  рисуется пока только смутнымъ
кошмаромъ.
     Вы скажете, что я малодушна,  -- почему я открыто не признаюсь въ  моей
любви къ доктору Савiоли, не брошу всего, если дeйствительно его такъ люблю:
все, богатство, честь, репутацiю, все, -- нeтъ, я не могу!" Она закричала, и
своды собора отвeтили  ей гулкимъ эхо.  "Я не могу. У меня вeдь ребенокъ, --
моя дорогая, маленькая, бeлокурая дeвочка! Я не въ силахъ принести въ жертву
ребенка! Неужели вы  думаете, что мой  мужъ  отдастъ  мнe  ее?  --  Мейстеръ
Пернатъ,  вотъ возьмите все это," -- она въ отчаянiи раскрыла свой мeшочекъ,
--  онъ  былъ  до  верху  полонъ  жемчужными нитками  и драгоцeнностями,  --
"отдайте все это  злодeю; я знаю -- онъ алченъ -- пусть  онъ беретъ все, что
есть  у меня, но только  пусть мнe  оставитъ ребенка.  --  Не правда ли, онъ
будетъ молчать? --  Говорите же что-нибудь,  ради  Бога скажите,  что вы мнe
поможете!" 97
     Съ величайшимъ трудомъ удалось мнe хоть  немного успокоить несчастную и
убeдить ее по крайней мeрe сeсть на скамью.
     Я  говорилъ ей все,  что мнe  приходило  на умъ.  Отдeльныя, безсвязныя
фразы.
     Мысли  путались у  меня  въ головe,  --  я самъ едва  понималъ то,  что
говорилъ ей, -- во мнe рождались фантастическiе мысли  и  планы,  но тутъ же
вновь умирали.
     Мой взглядъ  разсeянно скользилъ по раскрашенной статуe монаха въ  нишe
стeны. Я говорилъ  не переставая.  Мало-помалу  черты  статуи преобразились,
ряса превратилась  въ потертое, тонкое пальто съ поднятымъ воротникомъ, -- и
я  увидeлъ молодое лицо съ ввалившимися щеками и съ чахоточнымъ румянцемъ на
нихъ.
     Я не успeлъ еще понять, что  означалъ  этотъ призракъ, какъ передо мной
была  снова статуя  монаха. Мой  пульсъ  бился  бeшенымъ темпомъ. Несчастная
женщина склонилась надъ моею рукой и тихо плакала.
     Я подeлился съ нею той силой, которая владeла мною съ момента полученiя
письма и теперь еще преисполняла все мое существо, -- и скоро замeтилъ, какъ
мало-помалу она успокоилась.
     "Знаете, почему я обратилась именно къ вамъ, мейстеръ Пернатъ?"  начала
она  снова послe продолжительнаго молчанiя. "Изъ-за тeхъ нeсколькихъ  словъ,
которыя  вы мнe когда-то сказали -- и которыхъ  я не могла  позабыть всe эти
долгiе годы -- -- --"
     Долгiе годы? У меня остановилась кровь въ жилахъ. 98
     "-- -- Вы прощались со мной -- я  ужъ  не помню, какъ и почему, я  вeдь
была еще ребенкомъ -- и сказали мнe ласково, но все же такъ грустно:
     'Быть можетъ, такое время никогда не настанетъ,  но все-таки если  вамъ
будетъ когда-нибудь тяжело, вспомните обо мнe. И, быть можетъ, тогда Господь
Богъ дастъ мнe силы  помочь  вамъ.' -- Я быстро отвернулась  тогда и нарочно
уронила свой мячикъ  въ фонтанъ, чтобъ вы не замeтили моихъ слезъ.  Мнe такъ
хотeлось вамъ подарить коралловое  сердечко,  которое  я носила  на  шеe  на
шелковой ленточкe, -- но  было  стыдно, -- я боялась показаться смeшной." --
-- --
     Воспоминанiе!
     -- -- Костлявые пальцы судороги сжали мнe  горло. Передо мною мелькнулъ
неожиданно  и  жутко  призрачный  образъ  точно  изъ далекой забытой страны:
дeвушка  въ  бeломъ платьe и  вокругъ  зеленая  лужайка  парка,  окаймленная
старыми ивами. Я увидалъ ихъ ясно и отчетливо передъ собой.
     Должно быть, я сильно измeнился въ лицe. Я это замeтилъ по поспeшности,
съ которой она продолжала: "Я понимаю, конечно, что ваши слова  были вызваны
только  предстоящей  разлукой,  --  но  для  меня  они  были часто  большимъ
утeшенiемъ, -- я вамъ такъ благодарна за нихъ."
     Изо всeхъ силъ стиснулъ я  зубы и  подавилъ страшную боль,  разрывавшую
мнe сердце.
     Я  понялъ: двери воспоминанiя  закрыты  для меня благодeтельной  рукой.
Мимолетный отблескъ 99 прошлаго  раскрылъ предо мной тайну: любовь, слишкомъ
сильная  для  моего  сердца, на долгiе годы  помрачила  мнe разумъ,  и  ночь
безумiя была тогда цeлебнымъ бальзамомъ для моего больного мозга.
     Мало-помалу мной овладeло спокойствiе и осушило слезы на моихъ глазахъ.
Въ соборe торжественно и серьезно  раздался  звонъ колокола, -- я  нашелъ въ
себe достаточно силъ, чтобы съ привeтливой улыбкой  взглянуть въ  глаза той,
что пришла искать у меня помощи.
     -- -- -- -- -- --
     Снова услышалъ я стукъ захлопнувшейся дверцы  кареты и лошадиный топотъ
вдали.
     -- -- -- -- -- --
     По  снeгу,  отливавшему  голубоватымъ  сiянiемъ  ночи, спустился  я  въ
городъ.
     Фонари  подмигивали  мнe  своими глазами,  а  наваленныя  грудами  елки
говорили о наступающемъ Рождествe, о золотомъ мишурномъ дождe, о серебряныхъ
орeхахъ.
     На площади Ратуши, у статуи Мадонны при мерцанiи свeчей старыя  нищенки
въ большихъ сeрыхъ платкахъ бормотали молитвы.
     У темнаго входа въ еврейскiй  кварталъ лeпились палатки рождественскаго
базара. Посреди нихъ, обтянутая красной  матерiей, ярко выдeлялась при свeтe
дымныхъ факеловъ открытая сцена театра марiонетокъ.
     Полишинель Цвака въ красно-лиловомъ  костюмe съ хлыстомъ въ рукe, держа
на поводу большой черепъ, скакалъ по сценe на деревянномъ конe. 100
     Большая толпа  дeтей  --  въ нахлобученныхъ  на уши мeховыхъ шапкахъ --
глазeла, широко раскрывъ ротъ, и внимательно слушала куплеты пражскаго поэта
Оскара Винера, которые читалъ внутри ящика прiятель мой Цвакъ:

        Худой какъ жердь, воистину поэтъ,
        Паяцъ шагаетъ горделиво;
        Въ лохмотья пестрыя одeтъ,
        Онъ корчитъ рожи всeмъ на диво.

     -- -- -- -- -- --
     Я повернулъ въ  темный кривой  переулокъ,  выходившiй на  площадь. Тамъ
передъ афишнымъ столбомъ молча стояла кучка людей.
     Кто-то зажегъ спичку, и я успeлъ разглядeть только нeсколько отдeльныхъ
словъ. Они мнe почему-то запомнились:

        Пропалъ! 1000 фл. награды.
        Пожилой господинъ ... въ черномъ костюмe ...
        .... Признаки: ....
        ... полное, бритое лицо ....
        ....... Цвeтъ волосъ: Сeдой ...
        ... Управленiе полицiи ... комната No. ...

     Безучастно, равнодушно, точно живой трупъ, пошелъ я медленно вдоль ряда
темныхъ домовъ.
     Надъ крышами на узкой черной полоскe неба сверкала горсточка крохотныхъ
звeздъ.
     Мои мысли мирно устремились обратно, къ собору, -- на душe у меня стало
еще  спокойнeе 101 и тише,  --  какъ вдругъ съ  площади рeзко и отчетливо --
словно надъ самымъ ухомъ -- донесся по морозному воздуху голосъ марiонетнаго
актера:

        "Сердечко изъ коралла,
        На ленточкe изъ шелка,
        Куда же ты пропало?"

     102

--------


     До поздней ночи не находилъ я покоя, бродилъ взадъ и впередъ по комнатe
и ломалъ себe голову, какъ помочь "ей".
     Нeсколько  разъ  я  готовъ  былъ  уже  пойти  внизъ  къ  Шмаe  Гиллелю,
разсказать ему всю исторiю  и  попросить  у него  совeта. Но  всякiй разъ  я
отказывался отъ этой мысли.
     Онъ  былъ  для  меня  духовно   настолько  великъ,   что  мнe  казалось
кощунствомъ утруждать его простыми житейскими дeлами -- а потомъ вдругъ мною
опять овладeвало мучительное сомнeнiе,  дeйствительно  ли я пережилъ то, отъ
чего отдeлялъ меня  лишь короткiй промежутокъ  времени;  -- это  переживанiе
какъ-то   странно   поблекло  сейчасъ   по   сравненiю   съ  яркими,  живыми
впечатлeнiями истекшаго дня.
     Быть  можетъ, мнe все  только  приснилось?  Развe  я  --  я,  человeкъ,
чудеснымъ  образомъ  забывшiй все  свое  прошлое,  -- развe  могу я  хоть на
мгновенiе признать достовeрность того, чему свидeтелемъ была только одна моя
память?
     Мой взглядъ  упалъ на  свeчу Гиллеля,  -- она все еще лежала на креслe.
Слава Богу, одно несомнeнно: я дeйствительно былъ у него!
     Не отбросить ли всe колебанiя, -- не побeжать ли къ нему: обнять колeни
его и, какъ человeкъ человeку, признаться, что  невыразимая  скорбь снeдаетъ
мнe душу? 103
     Я  взялся  уже  за  ручку  двери,  но  потомъ  опять  отпустилъ  ее.  Я
предвидeлъ, что будетъ: Гиллель ласково проведетъ  мнe рукой по глазамъ и --
--  нeтъ,  нeтъ,  только не  это! Я  не имeю права мечтать  о  покоe.  "Она"
положилась на меня, на мою  помощь, -- пусть опасность, грозящая ей, кажется
мнe минутами ничтожной и призрачной, -- она считаетъ ее страшной и роковой!
     Спросить совeта у Гиллеля  я  успeю и завтра; я  силой  заставилъ  себя
мыслить спокойно и  трезво: -- пойти къ нему сейчасъ -- разбудить  его ночью
-- нeтъ, невозможно. Такъ поступилъ бы только безумецъ.
     Я  хотeлъ  было  зажечь  лампу,  но  потомъ раздумалъ:  отблескъ  луны,
отражаясь отъ крыши противоположнаго  дома, проникалъ  ко мнe въ комнату,  и
давалъ  достаточно свeта. Я боялся, что ночь  пройдетъ не такъ скоро, если я
зажгу лампу.
     Въ  желанiи зажечь лампу и ждать наступленiя дня была безнадежность, --
робкiй страхъ подсказалъ мнe, что до утра будетъ тогда еще дольше.
     Я подошелъ къ окну: словно призрачнымъ, витающимъ въ воздухe кладбищемъ
показались мнe эти  ряды  вычурныхъ  фронтоновъ, какъ  надгробныя  плиты  со
стершимися цифрами лeтъ,  взгроможденныя на мрачныя могилы, --  "жилища", въ
которыхъ люди проложили себe ходы и логовища.
     Долго  стоялъ я  такъ и смотрeлъ и лишь постепенно сталъ сознавать, что
давно уже  слышу  за  стeной  шумъ  заглушенныхъ шаговъ,  который почему-то,
однако, меня нисколько не пугаетъ.
     Я  прислушался:  нeтъ  сомнeнiя, тамъ есть кто-то.  Легкiй  скрипъ пола
выдаетъ осторожные шаги человeка. 104
     Сразу  овладeлъ я собой. Я буквально сталъ меньше ростомъ, -- настолько
все сконцентрировалось во мнe отъ желанiя услышать. Исчезло всякое  ощущенiе
времени.
     Опять легкiй  скрипъ, --  онъ какъ  будто самъ себя  испугался и смолкъ
торопливо.  Мертвая тишина, --  страшная,  напряженная, которая выдаетъ себя
самое и растягиваетъ каждую минуту до безконечности.
     Я стоялъ неподвижно, прижавъ ухо къ  стeнe, съ мучительнымъ  чувствомъ,
что и тамъ, за стeной, стоитъ кто-то, такъ же, какъ я.
     Я слушалъ и слушалъ.
     Ничего.
     Въ ателье все словно вымерло.
     Безшумно -- на ципочкахъ -- подошелъ я къ креслу у постели, взялъ свeчу
Гиллеля и зажегъ.
     Потомъ  сообразилъ:  желeзная дверь  на  площадкe,  ведущая  въ  ателье
Савiоли, открывается извнутри.
     Я взялъ наудачу  кусокъ  проволоки, валявшiйся у  меня на  столe  среди
инструментовъ: эти замки легко открываются. Достаточно нажать на пружину.
     А что будетъ потомъ?
     Тамъ  можетъ  быть только Ааронъ  Вассертрумъ, -- онъ  тамъ,  навeрное,
выслeживаетъ, роется въ ящикахъ, ищетъ новыхъ доказательствъ.
     Принесу ли я пользу, если помeшаю ему?
     Я  не  сталъ  размышлять: дeйствовать,  только  дeйствовать! Только  бы
прервать это нестерпимое ожиданiе дня.
     Въ одно  мгновенiе я очутился передъ желeзной дверью, нажалъ на нее, --
потомъ  осторожно  105 всунулъ  въ замокъ проволоку  -- и прислушался.  Я не
ошибся: до  моего слуха донесся легкiй шумъ, какъ будто  кто-то выдвигалъ въ
ателье ящикъ стола.
     Замокъ щелкнулъ.
     Я окинулъ взглядомъ комнату: хотя было совершенно темно, а свeча только
слeпила мнe глаза, я все-же разглядeлъ, какъ отъ письменнаго стола отскочилъ
человeкъ  въ  длинномъ  черномъ  плащe,  --  остановился   на  мгновенiе  въ
нерeшительности, -- сдeлалъ было движенiе,  будто хотeлъ  на меня броситься,
но потомъ сорвалъ съ головы шляпу и быстро закрылъ ею лицо.
     "Что вамъ  здeсь  надо?"  хотeлъ я крикнуть,  но  человeкъ предупредилъ
меня:
     "Пернатъ!  Это  вы?  Бога  ради! Гасите  свeчу!"  Голосъ мнe  показался
знакомымъ, -- во всякомъ случаe это былъ не Вассертрумъ.
     Механически погасилъ я свeчу.
     Въ комнатe было темно, -- какъ и моя, она освeщалась только призрачнымъ
матовымъ  отблескомъ  изъ оконъ, -- я долженъ былъ напрячь  зрeнiе, чтобы въ
изможденномъ, чахоточномъ лицe,  неожиданно представшемъ  предо мной, узнать
студента Харузека.
     "Монахъ!"  едва  не сорвалось у меня  съ языка. Я понялъ вдругъ  смыслъ
того,  что  привидeлось мнe  сегодня въ соборe.  Харузекъ! Вотъ человeкъ, къ
которому я  бы могъ обратиться! -- И  я услышалъ вновь тe слова, которыя онъ
сказалъ  мнe  въ  воротахъ,  когда  мы  пережидали съ  нимъ  дождь:  "Ааронъ
Вассертрумъ  узнаетъ  когда-нибудь,  что  и  стeны  можно пронзить  незримой
ядовитой иглой.  Узнаетъ въ тотъ самый  день, когда  захочетъ  нанести ударъ
доктору Савiоли." 106
     Могу  ли я довeриться Харузеку?  Знаетъ ли  онъ,  что  происходитъ? Его
присутствiе  здeсь -- въ такой  часъ --  даетъ  основанiе думать, -- но я не
рeшился спросить его прямо объ этомъ.
     Онъ подбeжалъ къ окну и черезъ  щель  занавeски сталъ смотрeть внизъ на
улицу.
     Я понялъ: онъ боится, не замeтилъ ли Вассертрумъ мою свeчку.
     "Вы  подумаете,  можетъ быть, что я  воръ, мейстеръ Пернатъ, --  разъ я
ночью забрался сюда, въ чужую квартиру", -- началъ онъ послe продолжительной
паузы неувeреннымъ голосомъ, "но клянусь вамъ -- --"
     Я перебилъ его и поспeшилъ успокоить.
     Чтобы доказать, насколько я ему довeряю  и,  наоборотъ,  вижу  въ  немъ
только союзника, я разсказалъ ему  -- за нeкоторыми исключенiями -- все, что
случилось  и объяснилъ, какое отношенiе имeю я самъ къ этой комнатe и почему
я боюсь, какъ  бы  моя знакомая  не сдeлалась жертвой  шантажныхъ  замысловъ
Вассертрума.
     По  вeжливому  виду, съ  которымъ онъ меня выслушалъ, не  задавъ мнe ни
одного вопроса,  я понялъ,  что  главное  ему все  извeстно, -- можетъ быть,
правда, не съ такими подробностями.
     "Ну, конечно," сказалъ онъ задумчиво, когда я кончилъ разсказъ.  "Такъ,
значитъ, я не ошибся! Этотъ негодяй хочетъ отомстить Савiоли,  --  это ясно,
какъ день, -- но,  повидимому, у  него еще  недостаточно матерiала. Иначе --
зачeмъ бы ему здeсь постоянно шататься? Вчера, напримeръ, я проходилъ -- ну,
скажемъ, "случайно" по Ганпасгассе," -- пояснилъ онъ, замeтивъ на моемъ лицe
недоумeнiе, "и мнe  бросилось  въ глаза, что  Вассертрумъ  107 сперва  очень
долго, съ  самымъ  невиннымъ  видомъ, прохаживался  возлe воротъ, а  потомъ,
убeдившись, должно быть, что за нимъ не слeдятъ, быстро шмыгнулъ въ дверь. Я
пошелъ за нимъ слeдомъ, -- сдeлалъ видъ, что иду къ вамъ, постучался къ вамъ
въ дверь  --  и увидeлъ, какъ онъ возился зачeмъ-то  съ  ключемъ у  желeзной
двери. Замeтивъ  меня, онъ сейчасъ же, конечно, отошелъ и тоже сталъ стучать
къ вамъ. Но васъ, очевидно, не было дома: намъ никто не открылъ.
     Наведя съ извeстными предосторожностями справки въ еврейскомъ кварталe,
я узналъ, что кто-то, по описанiю похожiй на доктора Савiоли, снимаетъ здeсь
ателье, но  держитъ это въ  большой тайнe.  Мнe было  извeстно, что  Савiоли
тяжело боленъ: остальное все стало понятнымъ.
     А вотъ  это,  видите ли,  я собралъ изо всeхъ ящиковъ, чтобы на  всякiй
случай предупредить  Вассертрума,"  добавилъ  Харузекъ  и  указалъ на связку
писемъ на  столe. "Тутъ всe бумаги. Надeюсь, больше  здeсь  нeтъ  ничего. Во
всякомъ случаe я обыскалъ всe столы и коммоды, насколько мнe это  удалось въ
темнотe."
     Слушая  его,  я оглядывалъ  комнату и  невольно  обратилъ  вниманiе  на
потайную дверь въ полу.  При этомъ мнe пришло въ  голову, что Цвакъ когда-то
разсказывалъ о потайномъ ходe въ ателье.
     Дверь была четыреугольная, съ кольцомъ.
     "Куда спрятать  намъ письма?"  началъ опять  Харузекъ.  "Мы  съ вами --
пожалуй, единственные люди въ гетто, къ которымъ Вассертрумъ относится  безъ
подозрeнiй, -- почему онъ относится такъ ко мнe, на -- это -- у него -- свои
-- 108  причины,"  --  (я замeтилъ,  какъ  при послeднихъ  словахъ  его лицо
исказилось отъ  бeшеной  ненависти --) "ну, а васъ,  -- васъ онъ считаетъ --
--"   Харузекъ   быстро,   искусственно  закашлялся   и   проглотилъ   слово
"сумасшедшимъ", но  я понялъ, что онъ хотeлъ сказать.  Меня это не огорчило:
мысль о  томъ, что  я могу помочь "ей", преисполняла  меня такимъ счастьемъ,
что я утратилъ всякую воспрiимчивость.
     Мы условились спрятать письма у меня и перешли ко мнe въ комнату.
     -- -- -- -- -- --
     Харузекъ давно ужъ ушелъ, а  я все  еще  не могъ рeшиться лечь спать. Я
чeмъ-то былъ недоволенъ.  Я чувствовалъ, что  долженъ еще что-то сдeлать. Но
что? что?
     Разработать планъ дeйствiй? Придумать, что дeлать дальше Харузеку?
     Нeтъ, не  то.  Харузекъ и  такъ будетъ слeдить за старьевщикомъ,  -- на
этотъ счетъ можно быть совершенно спокойнымъ. Я  содрогнулся, когда подумалъ
о ненависти, которую онъ питаетъ къ этому человeку.
     Что сдeлалъ ему Вассертрумъ?
     Странное  душевное  безпокойство  все  возрастало и  доводило  меня  до
отчаянiя. Меня звалъ къ себe  кто-то  незримый,  потустороннiй,  -- но  я не
понималъ его зова.
     Я казался себe  лошадью,  которую дрессируютъ: она  чувствуетъ, что  ее
дергаютъ за поводья и  не  знаетъ, чего  хотятъ  отъ  нея,  --  не понимаетъ
желанiй своего господина.
     Спуститься внизъ, къ Шмаe Гиллелю?
     Нeтъ. Все во мнe протестовало противъ этого. 109
     Видeнiе монаха въ соборe, въ лицe котораго, какъ бы въ  отвeтъ на  свою
нeмую мольбу о совeтe, я  различилъ  черты Харузека, -- это видeнiе показало
мнe   ясно,  что  я   не  долженъ  попросту  отгонять   отъ  себя   смутныя,
неопредeленныя  чувства.   За   послeднее  время  во  мнe  бродятъ  какiя-то
непонятныя силы, -- это фактъ, я слишкомъ отчетливо чувствую ихъ.
     Чувствовать буквы, а не только  читать ихъ въ книгe глазами, -- создать
въ  себe самомъ переводчика, который  истолковалъ бы, куда молча, безъ словъ
толкаетъ инстинктъ -- вотъ ключъ къ загадкe, какъ понимать языкъ своей души.
     "У нихъ глаза,  но  они  не  видятъ; у нихъ уши,  но  они не  слышатъ,"
припомнился мнe библейскiй текстъ.
     "Ключъ, ключъ, ключъ!" механически повторяли мои губы, въ то время какъ
въ умe проходили эти странныя мысли.
     "Ключъ,  ключъ -- --?" мой  взглядъ упалъ  на кривой кусокъ  проволоки,
которымъ  я незадолго до  того открылъ  желeзную  дверь,  -- и  меня  вдругъ
охватило чувство жгучаго любопытства -- куда ведетъ четыреугольная дверь  въ
полу ателье.
     Не  отдавая  себe  отчета, я  еще  разъ  вошелъ  въ  комнату Савiоли и,
ухватившись за желeзное кольцо, приподнялъ съ трудомъ дверь.
     Передо мной была темная пропасть.
     Но потомъ я различилъ въ ней узкiя  крутыя ступени, -- онe вели куда-то
внизъ, въ темноту.
     Я началъ спускаться.
     Вначалe я рукой нащупывалъ стeну. Ей  не было конца: то  какiя-то ниши,
покрытыя гнилью и  плeсенью, -- то повороты,  углы, закругленiя, 110  --  то
проходы направо,  налeво  и  прямо, --  кусокъ старой двери, перекрестки,  и
снова ступени, ступени все дальше и дальше.
     Повсюду удушливый, тяжелый запахъ глины и сырости.
     И нигдe ни признака свeта. --
     Почему я не захватилъ свeчи Гиллеля?
     Наконецъ-то, ровная, прямая дорога.
     По шуршанiю ногъ я понялъ, что иду по сухому песку.
     Навeрное, это одинъ  изъ  безчисленныхъ подземныхъ ходовъ, которые безъ
цeли и смысла проложены подъ гетто до самой рeки.
     Я нисколько не удивился:  подъ половиною города вьются съ незапамятныхъ
временъ  такiе  подземные ходы,  --  у жителей Праги было  всегда достаточно
основанiй избeгать дневного свeта.
     Я  шелъ  очень  долго, но по  полной  тишинe  наверху,  надо мной, могъ
заключить, что я  все еще въ еврейскомъ  кварталe,  жизнь въ которомъ  ночью
совсeмъ замираетъ. Если бы надо  мной были оживленныя  улицы или площади, я,
навeрное, услышалъ бы глухой шумъ колесъ.
     На мгновенiе меня  объялъ  страхъ: что,  если  я все  время  кружусь на
одномъ мeстe? Упаду, чего добраго, въ яму, сломаю себe ногу и не сумeю выйти
отсюда?
     Что  будетъ  тогда съ  ея  письмами у  меня въ  комнатe? Они  неминуемо
попадутъ въ руки Вассертрума.
     Но мысль о Шмаe Гиллелe, съ которымъ у меня связывалось представленiе о
спасителe и учителe, почему-то сразу меня успокоила. 111
     Однако, осторожности  ради, я пошелъ теперь  медленнeе и поднялъ  руку,
чтобы нечаянно не стукнуться лбомъ, если проходъ станетъ вдругъ ниже.
     Время отъ  времени, а  потомъ все  чаще  и  чаще  я  доставалъ рукой до
потолка. Въ концe концовъ  камни  опустились  такъ низко,  что мнe  пришлось
нагнуться для того, чтобъ пройти.
     Но неожиданно моя рука ощутила широкое пустое пространство.
     Я  остановился  и поднялъ  голову.  Мнe показалось,  будто  съ  потолка
падаетъ слабый, едва замeтный отблескъ свeта.
     Быть можетъ, здeсь кончается подземный ходъ изъ какого-нибудь погреба?
     Я вытянулся и обeими руками нащупалъ потолокъ: тамъ было четыреугольное
отверстiе.
     Мало-помалу  я   различилъ   въ  немъ  очертанiя  вдeланной   въ  стeну
горизонтальной   крестовины.   Мнe  удалось   ухватиться   за   перекладину,
подтянуться и влeзть наверхъ.
     Я очутился на крестовинe и старался орiентироваться.
     Если не обманываетъ меня осязанiе, сюда  выходятъ, должно быть, остатки
желeзной винтовой лeстницы.
     Я очень долго нащупывалъ, пока не отыскалъ, наконецъ, второй ступени  и
не взобрался на нее.
     Всего  навсего  было  восемь  ступеней.  Между  каждой  изъ  нихъ  былъ
промежутокъ въ добрый человeческiй ростъ.
     Какъ  странно: наверху лeстница упиралась въ своего рода горизонтальную
плиту. Сквозь 112 правильно расположенныя, пересeкавшiяся скважины проникалъ
слабый свeтъ, который я замeтилъ еще внизу, въ проходe.
     Я нагнулся какъ можно ниже, чтобы издали  получше увидeть  расположенiе
скважинъ, -- и къ своему изумленiю замeтилъ, что онe имeли форму правильнаго
шестиугольника, какой изображается всегда въ синагогe.
     Что же это такое?
     Наконецъ,  я  понялъ:  это дверь, и  сквозь  щели ея проникаетъ  свeтъ.
Деревянная подъемная дверь въ формe звeзды.
     Упершись плечами, я приподнялъ  ее  --  и очутился въ  комнатe, залитой
луннымъ свeтомъ.
     Комната  была  небольшая  и  совершенно пустая,  за  исключенiемъ  кучи
какого-то хлама въ углу, -- съ однимъ окномъ, задeланнымъ толстой рeшеткой.
     Кромe хода, черезъ который  я только что проникъ въ  комнату, въ ней не
было, повидимому,  ни дверей, ни отверстiй, -- по  крайней мeрe, я тщательно
обшарилъ всe стeны.
     Рeшетка  на   окнe  была  такая   частая,  что  голову  просунуть  было
невозможно.
     Я сообразилъ  только, что комната находится  приблизительно  на  уровнe
третьяго  этажа:  противоположные  дома  были  всe  двухэтажные  и  казались
значительно ниже.
     Противоположный   тротуаръ  былъ   виденъ   наполовину,  но   благодаря
ослeпительному  свeту  луны,  бившему мнe  прямо  въ  глаза,  тамъ  казалось
настолько темно, что различить что-либо было немыслимо. 113
     Что улица эта  находится  въ  еврейскомъ кварталe, -- я не  сомнeвался:
оконъ  въ домахъ или не было вовсе, или они были лишь намeчены кирпичами, --
а вeдь только въ гетто дома почему-то обращены другъ къ другу спиной.
     Тщетно старался я догадаться, въ какомъ странномъ зданiи я нахожусь.
     Быть можетъ,  это боковая  башенка греческой церкви? Или  же я попросту
очутился въ Старо-новой синагогe?
     Но, нeтъ, это совсeмъ не та мeстность.
     Я опять окинулъ взглядомъ всю комнату: въ ней не было ничего, что могло
бы мнe дать  хоть малeйшiй  намекъ. -- Стeны и потолокъ были  голые съ давно
облупившейся  штукатуркой;  на  нихъ  не  было ни гвоздей,  ни  слeдовъ,  по
которымъ я могъ бы судить, что здeсь хоть когда-нибудь жили люди.
     Полъ былъ покрытъ толстымъ слоемъ пыли, точно много, много лeтъ на него
не ступала нога человeка.
     Разсматривать  хламъ, лежавшiй въ углу,  мнe было  почему-то  противно.
Тамъ было темно, и я не могъ разобрать, изъ чего состоитъ этотъ хламъ.
     По внeшнему виду казалось, что тамъ тряпки, связанныя въ узелъ.
     А, можетъ быть, и нeсколько старыхъ черныхъ ручныхъ чемодановъ.
     Я  нащупалъ  ногой,  и  мнe удалось отодвинуть часть  вещей поближе  къ
полосe луннаго свeта, падавшей въ комнату черезъ окно.
     Я  увидeлъ  что-то  длинное,  вродe  широкаго темнаго шарфа. И на  немъ
блестящiй предметъ.
     Скорeй всего, металлическая пуговица. 114
     Наконецъ,   я  понялъ:   изъ   узла  вывалился   рукавъ  оригинальнаго,
старомоднаго покроя.
     А  подъ  нимъ  что-то  вродe  маленькой  бeлой  коробочки;  я  случайно
наступилъ на нее, -- она превратилась въ груду отдeльныхъ бумажекъ.
     Одна изъ нихъ очутилась въ полосe свeта.
     Картинка?
     Я наклонился:
     То, что я принялъ за маленькую бeлую коробочку, оказалось колодой картъ
для тарока.
     Я поднялъ ее.
     Какъ курьезно: колода картъ въ этомъ заколдованномъ мeстe!
     Почему-то я невольно улыбнулся. Но въ то же время мнe стало жутко.
     Я старался найти простое объясненiе, какимъ образомъ могли попасть сюда
карты, и  механически пересчиталъ колоду. Она  была полная: 78 картъ. Но уже
при счетe я обратилъ вниманiе, что карты холодныя, какъ ледъ.
     Когда я  держалъ въ рукe  колоду, пальцы у  меня закоченeли. И снова  я
сталъ искать какого-нибудь простого объясненiя.
     Мой тонкiй  костюмъ,  долгое  блужданiе безъ пальто  и  безъ  шляпы  по
подземнымъ ходамъ,  холодная  зимняя ночь, каменныя стeны,  страшный морозъ,
проникавшiй въ окно вмeстe  съ луннымъ свeтомъ,  --  странно,  что  я только
теперь  началъ мерзнуть. Очевидно,  я  былъ  все  время очень  взволнованъ и
потому ничего не почувствовалъ.--
     Дрожь  пробeгала  по мнe и все глубже, и  глубже проникала въ мое тeло.
115
     У меня  было ощущенiе, будто мой скелетъ леденeетъ,  -- будто кости мои
изъ металла, и къ нимъ примерзаютъ всe мускулы.
     Напрасно я бeгалъ по  комнатe,  напрасно  топалъ  ногами  и  хлопалъ въ
ладоши. Я стиснулъ зубы, чтобъ только не слышать ихъ стука.
     Это  смерть,   пронеслось  у  меня  въ  головe,  это  прикосновенiе  ея
костлявыхъ, ледяныхъ рукъ.
     Меня  неудержимо  клонило  ко  сну,  и   я  яростно  боролся  съ  этимъ
предвeстникомъ  замерзанiя,  обволакивавшимъ меня своей  мягкой, прiятной  и
притупляющей всякую боль пеленой.
     У меня въ комнатe письма, -- ея письма! все  кричало во мнe: эти письма
найдутъ, если я тутъ  умру. А  она вeдь  надeется  на меня! Только  отъ меня
ждетъ спасенiя! -- На помощь! -- На помощь! -- На помощь!
     Я началъ кричать въ окно на пустынную улицу: На помощь! На помощь! -- и
эхо далеко разносило мой крикъ.
     Я упалъ  на полъ и снова  вскочилъ. Я не  могу умереть, не  имeю права!
Ради  нея,  только  ради  нея! Хотя  бы мнe даже пришлось высeчь  искры  изъ
собственныхъ костей, лишь бы только согрeться.
     Тутъ  взглядъ мой упалъ на  тряпки въ  углу,  --  я бросился  къ нимъ и
дрожащими руками накинулъ ихъ поверхъ платья.
     Это  былъ  оборванный  костюмъ  изъ  грубаго  темнаго  сукна, какого-то
страннаго, старомоднаго покроя.
     Отъ него исходилъ запахъ гнили.
     Я усeлся въ противоположномъ  углу, сжался въ  комокъ и  почувствовалъ,
какъ мало-помалу 116 тeло мое  согрeвается. Я не  могъ только отдeлаться отъ
ужаснаго ощущенiя своего скелета, холоднаго, какъ ледъ.
     Я сидeлъ  тамъ  неподвижно и озирался вокругъ.  Карта, которую я первой
замeтилъ, "пагадъ", все еще лежала на полу, въ полосe луннаго свeта.
     Я невольно смотрeлъ на нее.
     Насколько  я могъ различить,  она была  неумeло,  по-дeтски  раскрашена
акварельными  красками  и изображала еврейскую  букву  "алефъ",  -- въ формe
человeка въ средневeковой одеждe, съ сeдой, острой бородкой. Его  лeвая рука
была поднята, а правой онъ указывалъ куда-то внизъ.
     У меня вдругъ мелькнула мысль: этотъ человeкъ почему-то похожъ на меня.
-- И бородка -- она такъ не  подходитъ къ "пагаду". --  Я подползъ ближе  къ
картe  и  бросилъ ее въ  уголъ съ  тряпьемъ,  чтобы  только  избавиться  отъ
непрiятнаго чувства.
     Силой  заставилъ я  себя  разсуждать:  что мнe сдeлать, чтобы вернуться
домой?
     Ждать утра? Закричать въ окно прохожимъ, чтобы они по лeстницe передали
мнe свeчу  или  фонарь?  Пройти  назадъ  въ  темнотe по  этимъ безконечнымъ,
запутаннымъ проходамъ, я  не сумeю, -- я это  ясно почувствовалъ. --  Или же
если  окно расположено слишкомъ  высоко,  -- пусть  кто-нибудь спустится  на
веревкe! --  -- Боже  милосердый,  --  меня осeнило, какъ молнiей:  я теперь
понялъ, гдe  я.  Комната безъ  дверей --  -- окно  съ желeзной  рeшеткой  --
старинный домъ на Альтшульгассе, котораго всe  такъ избeгаютъ! -- Много лeтъ
тому назадъ одинъ человeкъ уже попробовалъ спуститься съ крыши на  веревкe и
заглянуть въ окно, но веревка тогда 117 оборвалась и -- -- Да, да, я въ томъ
домe, куда всякiй разъ исчезалъ призрачный Големъ.
     Тщетно боролся  я съ чувствомъ страха, тщетно старался  я отогнать  его
мыслью  о  письмахъ,  --  страхъ,  отчаянный  страхъ  парализовалъ  все  мое
мышленье, и сердце судорожно сжалось.
     Стынувшими  губами я  быстро  твердилъ про себя,  что  это лишь ледяной
вeтеръ изъ окна колышетъ тамъ  вещи въ углу,  --  хрипя и задыхаясь твердилъ
все быстрeе и  быстрeе, -- тщетно: бeлое  пятно тамъ,  въ углу  -- игральная
карта -- выростала въ клубокъ, ползла къ полосe луннаго свeта и потомъ снова
возвращалась назадъ, въ  темноту.  Послышались  неясные звуки -- не  то  мнe
казалось,  что  я слышу  ихъ,  не  то я  ихъ дeйствительно  слышалъ,  -- они
раздавались  въ самой комнатe  и вмeстe съ тeмъ еще гдe-то снаружи, -- то въ
глубинe моего сердца,  то опять въ комнатe, -- звуки, точно шумъ при паденiи
циркуля, вонзающагося острiемъ въ дерево.
     И  снова: бeлое  пятно  -- -- бeлое  пятно  --  --! Вeдь  это же карта,
ничтожная,  глупая, обыкновенная игральная карта, кричалъ я  себe --  --  --
напрасно -- -- вотъ она все-таки --  -- все-таки приняла человeческiй образъ
-- -- усeлась въ углу и смотритъ на меня моимъ же -- -- моимъ же лицомъ.
     -- -- -- -- -- --
     Проходили часы, а  я по прежнему сидeлъ --  неподвижно -- въ углу -- --
застывшiй скелетъ въ чужомъ, ветхомъ платьe. А онъ въ противоположномъ углу:
онъ -- я же самъ.
     Молча и неподвижно.
     Мы  смотрeли  другъ другу  въ глаза:  --  одинъ  --  страшное отраженiе
другого. -- -- -- 118
     Видитъ  ли  также  и онъ, какъ лунный  свeтъ  лeниво и медленно, словно
черепаха,  ползетъ  по  полу   и,   точно   стрeлка   незримыхъ  часовъ   въ
безпредeльномъ пространствe,  подымается  вверхъ  по  стeнe,  становясь  все
блeднeе и блeднeе? --
     Я приковалъ  его своимъ взглядомъ, онъ  былъ безсиленъ, тщетно  пытался
растаять въ брезжившемъ утреннемъ свeтe. Онъ былъ въ моей власти.
     Не отступая ни на шагъ, боролся я съ нимъ,  защищая  свою жизнь, -- это
былъ долгъ мой, ибо  жизнь эта не принадлежитъ уже больше мнe  одному. -- --
--
     Онъ становился  все меньше и  меньше и когда,  наконецъ,  при невeрномъ
утреннемъ свeтe превратился снова въ  игральную карту, -- я всталъ, подошелъ
ближе и положилъ карту въ карманъ.
     -- -- -- -- -- --
     На улицe все еще ни души.
     Я обшарилъ весь  уголъ: осколки  стекла, ржавая посуда, ветхiя отрепья,
горлышко бутылки. Мертвыя, но въ то же время почему-то такiя знакомыя вещи.
     И  стeны -- сейчасъ при свeтe стали отчетливо видны всe щели и скважины
-- гдe я ихъ видeлъ уже?
     Я взялъ  въ руки колоду -- и  мнe вдругъ  показалось:  не самъ ли  я ее
когда-то раскрашивалъ? Ребенкомъ? Давно, очень давно?
     Колода была совсeмъ старая. Съ еврейскими знаками. На двeнадцатой картe
долженъ  быть  "повeшенный"  --  мелькнуло  у меня  точно  воспоминанiе.  Съ
закинутой головой? Съ заложенными за спину руками? -- Я сталъ пересматривать
карты. Ну, вотъ онъ! Конечно!
     Потомъ снова, то въ полуснe, то будто  бы  наяву, предсталъ передо мной
еще  образъ: черное зданiе 119 школы, горбатое,  покосившееся --  избушка на
курьихъ  ножкахъ,  --  лeвая  половина  приподнята,  правая  прилeпилась  къ
сосeднему  дому.  -- --  Насъ много  подростковъ --  -- гдe-то долженъ  быть
пустой погребъ -- -- --
     Я взглянулъ на себя, и опять у меня въ головe помутилось: почему на мнe
старомодное платье?
     Стукъ колесъ заставилъ меня очнуться. Я бросился къ окну: нeтъ, никого!
Только на углу стояла собака.
     Но вотъ! Наконецъ! Голоса! Человeческiе голоса!
     По улицe  медленно  шли  двe старухи. Я просунулъ слегка  голову черезъ
рeшетку и окликнулъ ихъ.
     Онe разинули  рты, подняли головы и  начали между собой  совeщаться. Но
замeтивъ меня, подняли вдругъ отчаянный крикъ и убeжали.
     Я понялъ: они меня приняли за Голема.
     Мнe  казалось,  что  сейчасъ  соберется толпа,  и я  сумeю  какъ-нибудь
объясниться. Но прошелъ цeлый  часъ, --  и  только кое-гдe появлялись иногда
блeдныя лица, кидали на меня боязливые взгляды и въ смертельномъ ужасe вновь
исчезали.
     Что же -- ждать мнe, пока черезъ нeсколько  часовъ,  а, быть можетъ,  и
завтра придутъ полицейскiе, -- "крючки", какъ величаетъ ихъ Цвакъ?
     Нeтъ,  лучше ужъ мнe  спуститься  внизъ и постараться  найти ходъ  подъ
землей.
     Можетъ  быть, днемъ туда  проникаетъ откуда-нибудь свeтъ черезъ трещины
камня?
     Я спустился по лeстницe, пошелъ по тому же направленiю, что вчера -- --
по  грудамъ  сломанныхъ  кирпичей --  --  поднялся  по развалинамъ  какой-то
лeстницы и очутился неожиданно  --  въ 120  сeняхъ чернаго школьнаго зданiя,
которое я только что видeлъ во снe.
     Сразу  нахлынулъ на меня цeлый потокъ воспоминанiй: парты, забрызганныя
чернилами сверху  донизу, ученическiя тетради, нестройное  пeнiе,  мальчикъ,
притащившiй въ классъ майскаго жука, учебники съ всунутыми между страницъ  и
раздавленными бутербродами, запахъ апельсинныхъ корокъ. Для меня стало ясно:
я  былъ тутъ  когда-то  ребенкомъ.  -- Но  я  не сталъ  долго  раздумывать и
поспeшилъ домой.
     Первымъ, кого я встрeтилъ на  Сальпитергассе,  былъ  сгорбленный старый
еврей съ сeдыми длинными пейсами. Едва увидeвъ меня, онъ закрылъ руками лицо
и сталъ громко читать слова еврейской молитвы.
     На его крикъ выползло изъ  своихъ норъ, должно быть, много людей,  -- я
услышалъ позади себя неистовый шумъ. Я обернулся и  увидeлъ множество  лицъ,
блeдныхъ отъ страха, искаженныхъ ужасомъ.
     Я съ изумленiемъ опустилъ глаза  и замeтилъ: поверхъ костюма на мнe все
еще было странное, старомодное платье. Они меня принимаютъ за Голема.
     Я  быстро завернулъ за  уголъ  въ  первыя же ворота  и сорвалъ съ  себя
ветхiя лохмотья.
     А черезъ  мгновенiе  мимо меня  съ  поднятыми палками,  съ разъяренными
лицами пронеслась обезумeвшая толпа. 121

--------


     Нeсколько  разъ въ теченiе  дня  я стучался въ дверь Гиллеля. Я не могъ
успокоиться:  мнe нужно было поговорить съ  нимъ и узнать, что означаютъ всe
эти странныя переживанiя. Но  каждый разъ мнe  отвeчали, что  его  еще  нeтъ
дома.
     Какъ только онъ вернется изъ еврейской ратуши, его дочь сейчасъ же меня
извeститъ.
     Какая странная дeвушка -- эта Мирiамъ!
     Никогда мнe еще не приходилось видeть такой.
     Ея красота такая оригинальная, что въ первый моментъ ее  даже не можешь
воспринять, --  какъ-то сразу смолкаешь и  испытываешь своеобразное, неясное
чувство, -- какъ будто какую-то нерeшительность.
     Ея  лицо создано по законамъ пропорцiи, забытымъ  уже много тысячелeтiй
назадъ. Эта мысль пришла мнe въ голову, когда  я потомъ попытался воскресить
мысленно передъ собой ея образъ.
     Я думалъ о томъ, какой мнe выбрать драгоцeнный камень, чтобы изобразить
ея  лицо  въ  видe  камеи,  полностью  сохранивъ  при  этомъ  художественное
выраженiе. Я наталкивался  на непреодолимыя трудности уже хотя бы  только во
внeшнихъ   чертахъ:   на   синевато-черный   блескъ  ея   глазъ  и   волосъ,
превосходившiй  все,  что есть  въ  распоряженiи  художника.  Ну  -- а  какъ
запечатлeть 122 въ камеe неземное очертанiе лица, не впадая въ безсмысленное
стремленiе уловить сходство,  --  по  всeмъ  правиламъ  канонической  теорiи
"искусства"?
     Только, пожалуй, мозаикой можно было бы разрeшить эту задачу, -- понялъ
я  ясно.  Но  какой взять  матерiалъ?  На подборъ  его не хватитъ, навeрное,
человeческой жизни. -- -- --
     Куда-жъ пропалъ Гиллель?
     Я жаждалъ увидeть его, какъ близкаго, стараго друга.
     Странно, какъ я привязался къ нему всей душой за эти нeсколько дней, --
а вeдь, въ сущности, я видeлъ его всего одинъ единственный разъ.
     Да -- вотъ почему: письма -- -- я хотeлъ спрятать понадежнeе ея письма.
Хотя  бы ради  спокойствiя, -- на случай,  если опять я надолго отлучусь изъ
дому.
     Я вынулъ ихъ изъ сундука: -- въ шкатулкe они будутъ сохраннeе.
     Изъ груды писемъ вывалилась фотографiя. Я не хотeлъ смотрeть на нее, но
было ужъ поздно.
     Въ парчевой шали  на обнаженныхъ плечахъ, такая, какой я увидeлъ ее  въ
первый  разъ, когда она спряталась въ моей комнатe, -- она взглянула сейчасъ
мнe прямо въ глаза.
     Мое сердце пронзила  нестерпимая боль.  Не  понимая  значенiя  словъ, я
прочелъ на портретe посвященiе и подпись:
     "Твоя Ангелина."
     -- -- -- -- -- --
     Ангелина!!!
     Какъ  только  я  произнесъ это имя,  завeса,  скрывавшая  отъ меня  мою
молодость, разорвалась сверху донизу. 123
     Мнe казалось, я умру отъ отчаянiя. Я  сводилъ судорожно пальцы  -- тихо
стоналъ -- кусалъ себe руки: -- -- праведный Боже, только-бъ ослeпнуть опять
-- -- молилъ я -- -- только-бъ опять впасть въ летаргiю, какъ прежде.
     Боль сдавила  мнe горло. -- Подступила  ко рту. -- Я ощущалъ языкомъ ея
вкусъ. -- Опъ былъ странный и приторный -- какъ вкусъ крови.
     -- -- Ангелина!!
     Это  имя проникло  во  всe поры  моего существа  и  стало  нестерпимой,
призрачной лаской.
     Страшнымъ  напряженiемъ воли  я  заставилъ  себя  --  стиснувъ  зубы --
смотрeть на фотографiю, пока мало-помалу не одержалъ надъ нею побeду!
     Побeду!
     Такую же, какъ ночью надъ игральною картой.
     -- -- -- -- -- --
     Наконецъ-то: шаги! Мужскiе шаги.
     Это онъ!
     Съ радостью кинулся я къ двери и отперъ ее.
     На лeстницe стоялъ Шмая Гиллель, а за  нимъ  -- я тотчасъ  же упрекнулъ
себя  въ невольномъ  чувствe досады -- старый Цвакъ  съ румяными  щечками  и
круглыми глазами ребенка.
     "Я вижу, вы здоровы, мейстеръ Пернатъ," началъ Гиллель.
     Холодное "вы"?
     Холодъ. Рeзкимъ, мертвящимъ холодомъ вдругъ повeяло въ комнатe.
     Разсeянно, однимъ ухомъ  слушалъ я, что, едва дыша отъ  волненiя, сталъ
торопливо разсказывать Цвакъ: 124
     "Вы слышали --  Големъ опять появился? Вeдь  еще только на дняхъ мы объ
немъ говорили, -- помните, Пернатъ? Въ еврейскомъ кварталe  повсюду страшный
переполохъ.  Фрисландеръ самъ видeлъ Голема. И  опять, какъ всегда, началось
дeло съ убiйства."
     Я изумленно прислушался: съ убiйства?
     Цвакъ схватилъ меня за руку. "Ну, да, развe вы не  слышали, Пернатъ? На
улицe повсюду расклеено объявленiе полицiи: убитъ толстый Цотманъ, "масонъ",
--  ну, да вы знаете -- -- директоръ общества страхованiя жизни.  У  насъ въ
домe арестовали Лойзу. А  рыжая Розина безслeдно исчезла.  И опять Големъ --
Големъ -- прямо волосы становятся дыбомъ."
     Я  ничего  не отвeтилъ  и  взглянулъ  на  Гиллеля:  почему онъ на  меня
смотритъ такъ странно?
     Неожиданно по его губамъ скользнула едва замeтная, сдержанная улыбка.
     Я понялъ. Она относилась ко мнe.
     Отъ радости я готовъ былъ расцeловать его.
     Я совсeмъ  потерялъ голову и безцeльно бeгалъ  по комнатe.  Что  сперва
принести? Стаканы?  Бутылку бургундскаго? (У меня была только одна.) Сигары?
-- Наконецъ, я нашелся: "Почему же вы не  садитесь?" -- Я быстро пододвинулъ
своимъ друзьямъ кресла. -- -- --
     Цвакъ началъ сердиться: "Почему вы все время улыбаетесь, Гиллель?  Быть
можетъ, вы не вeрите въ появленiе  Голема? Мнe кажется, вы вообще  не вeрите
въ Голема."
     "Я не повeрилъ бы въ него, если бы даже его  увидeлъ здeсь въ комнатe,"
спокойно  отвeтилъ  Гиллель, посмотрeвъ  на меня. --  Я понялъ  двойственный
смыслъ его словъ.
     125
     Цвакъ съ изумленiемъ  отставилъ стаканъ съ виномъ: "Такъ вы не придаете
никакого значенiя показанiямъ нeсколькихъ сотъ человeкъ? -- Но подождите, --
вспомните  мои слова, Гиллель: -- убiйство за убiйствомъ  пойдетъ теперь  въ
еврейскомъ кварталe! Мнe уже это знакомо!  Появленiе Голема всегда вызываетъ
такiя событiя!"
     "Въ совпаденiи  однородныхъ явленiй  нeтъ ничего  сверхъестественнаго,"
отвeтилъ  Гиллель.  Онъ всталъ, подошелъ къ  окну и  сталъ смотрeть на лавку
старьевщика.  "Когда  начинаетъ   дуть  теплый  вeтеръ,  во  всeхъ   корняхъ
пробуждается жизнь. И въ сладкихъ, и въ ядовитыхъ."
     Цвакъ весело подмигнулъ мнe и кивнулъ головой на Гиллеля.
     "Если бы  рабби  только захотeлъ, онъ бы могъ разсказать намъ вещи, отъ
которыхъ волосы стали бы дыбомъ," сказалъ онъ вполголоса.
     Шмая обернулся.
     "Я  не 'рабби', хотя  и  имeю  право такъ  называться.  Я только жалкiй
архиварiусъ въ еврейской ратушe, -- я веду списки живыхъ и умершихъ."
     Въ его словахъ тайный  смыслъ,  -- почувствовалъ  я. Марiонетный актеръ
тоже, навeрное, это замeтилъ, -- вдругъ замолчалъ, и  нeкоторое  время никто
изъ насъ не произнесъ ни единаго слова.
     "Послушайте, рабби  -- простите: я хотeлъ  сказать 'господинъ Гиллель'"
началъ опять Цвакъ немного спустя, -- въ  его голосe прозвучала серьезность,
-- "я давно хотeлъ васъ о чемъ-то спросить. Если  не захотите или не сможете
-- вы мнe попросту лучше не отвeчайте -- --" 126
     Шмая подошелъ къ столу и взялъ  въ руки  стаканъ. Вина онъ  не пилъ, --
можетъ быть, ему запрещалъ это еврейскiй ритуалъ.
     "Спрашивайте, Цвакъ."
     "--  -- Извeстно ли вамъ, Гиллель,  что-нибудь  объ  еврейскомъ тайномъ
ученiи -- о Каббалe?"
     "Очень немного."
     "Я слышалъ, есть  документъ,  по которому  изучаютъ  Каббалу:  кажется,
Зогаръ -- --"
     "Да, Зогаръ, -- Книга Сiянiя."
     "Ну,  вотъ   видите!"  разразился  Цвакъ.   --   "Развe   не   вопiющая
несправедливость,  что произведенiе, содержащее въ себe ключъ къ  толкованiю
Библiи и къ блаженству -- --"
     Гиллель прервалъ его: "-- -- только отчасти."
     "Хорошо, пусть хотя  бы отчасти!  -- ...чтобы такое произведенiе изъ-за
его  огромной  цeны  и большой  рeдкости  было  доступно  опять-таки  только
богатымъ? Оно имeется, я слышалъ, только въ одномъ экземплярe въ Лондонскомъ
музеe. И къ тому  же еще на халдейскомъ, арамитскомъ, еврейскомъ -- -- я ужъ
не знаю еще, на какомъ языкe! -- Развe вотъ я, напримeръ, имeлъ когда-нибудь
въ жизни возможность изучить эти языки или съeздить въ Лондонъ?"
     "А вы когда-нибудь дeйствительно горячо мечтали объ этомъ?"  съ  легкой
усмeшкой спросилъ Гиллель.
     "Откровенно говоря -- нeтъ," немного смущенно признался Цвакъ.
     "Тогда вы не должны и роптать," сухо замeтилъ Гиллель. "Кто не  жаждетъ
познанiя всeми фибрами своего существа, какъ задыхающiйся человeкъ, воздуха,
тотъ не можетъ проникнуть въ тайны Господа Бога." 127
     "Но  должна  же быть  все-таки  книга,  въ которой содержится  ключъ къ
разгадкe  всeхъ   тайнъ  потусторонняго  мiра,  --  не  только  нeкоторыхъ,"
мелькнуло у  меня въ головe.  Я машинально нащупывалъ рукой игральную карту,
которая все еще лежала у меня въ  карманe.  Но не успeлъ я облечь свою мысль
въ форму вопроса, какъ Цвакъ уже задалъ его.
     Гиллель   опять  загадочно  улыбнулся:   "На  каждый  вопросъ  человeкъ
получаетъ отвeтъ въ то мгновенiе, когда онъ складывается у него въ головe."
     "Вы понимаете, что онъ хочетъ этимъ сказать?" обратился ко мнe Цвакъ.
     Я ничего  не отвeтилъ  и  затаилъ дыханiе,  стараясь  не  пропустить ни
одного слова Гиллеля.
     Шмая продолжалъ:
     "Вся  жизнь  --  ничто  иное,  какъ  рядъ облекшихся формой  вопросовъ,
таящихъ въ себe сeмя отвeтовъ -- -- и отвeтовъ, чреватыхъ вопросами.  Только
глупцы могутъ иначе воспринимать жизнь."
     Цвакъ ударилъ кулакомъ по столу:
     "Ну, да,  пожалуй: вопросы,  которые  всякiй разъ  звучатъ по  иному, и
отвeты, который каждый понимаетъ по своему."
     "Въ  томъ-то  и  дeло,"  ласково  сказалъ Гиллель. "Лeчить всeхъ  людей
однимъ  и  тeмъ  же лeкарствомъ,  привиллегiя  только  врачей.  Спрашивающiй
получаетъ  тотъ самый  отвeтъ,  который  нуженъ ему: иначе люди не стали  бы
слушаться  влеченiй своего  существа. Неужели вы думаете, что наши еврейскiя
книги   случайно   написаны   однeми    согласными   буквами?   --   каждому
предоставляется возможность  вставлять  въ  нихъ  тe  128  гласныя,  которыя
сумeютъ  раскрыть  тайный смыслъ, предназначенный для него  одного, -- иначе
живое слово должно было бы превратиться въ мертвую догму."
     Марiонетный актеръ не унимался:
     "Это слова, рабби, одни только слова!  Будь  я "pagad  ultimo",  если я
что-нибудь понялъ."
     Пагадъ! -- Это  слово, точно молнiей, поразило меня. Отъ страха  я едва
не упалъ со стула.
     Гиллель отвелъ отъ меня взглядъ.
     "Пагадъ?  Кто  знаетъ,  можетъ быть, васъ  дeйствительно  такъ  зовутъ,
Цвакъ!" -- слова Гиллеля доносились до меня точно издали. "Нельзя ни въ чемъ
быть  увeреннымъ. -- Кстати,  разъ мы  уже заговорили  о картахъ: Цвакъ,  вы
играете въ тарокъ?"
     "Въ тарокъ? Разумeется. Съ дeтства."
     "Меня удивляетъ, почему вы спросили  о книгe, въ которой содержится вся
Каббала, -- вeдь вы же сами тысячу разъ держали ее въ рукахъ."
     "Я? Держалъ въ рукахъ? Я?" Цвакъ схватился за голову.
     "Да,  да -- вы.  Развe вы никогда  не обращали вниманiя, что въ  колодe
картъ  для  тарока  22  козыря,  --  ровно  столько  же,  сколько  буквъ  въ
древнееврейскомъ алфавитe?  И  развe  рисунки  чешскихъ  картъ  не  символы:
глупецъ,  смерть,  дьяволъ,  страшный  судъ?   --  Неужели,  дорогой  другъ,
по-вашему, жизнь должна еще  громче давать  вамъ отвeты?  --  Впрочемъ,  вы,
навeрное,  не  знаете,   что  "tarok"   или  "Tarot"   значитъ  то  же,  что
древнееврейское  слово: "Tora" -- законъ, или  древне-египетское  "Tarut" --
"спрошенная", или на еще  болeе древнемъ  зендскомъ нарeчiи: 129 "tarisk" --
"я  требую отвeта". --  Вамъ это  незнанiе,  конечно,  простительно,  а вотъ
ученые должны были бы это знать и не утверждать, что игра тарокъ ведетъ свое
начало отъ временъ Карла  VI. -- И подобно тому, какъ пагадъ -- первая карта
въ колодe, такъ и человeкъ  --  первая фигура въ своей собственной книжкe съ
картинками,  свой собственный двойникъ: -- -- древнееврейская буква 'алефъ',
сдeланная по  образу  человeка, указываетъ  одной  рукой на  небо,  а другой
внизъ,  что  означаетъ:  "тоже, что наверху, то  и  внизу; что  внизу,  то и
наверху."  Поэтому-то  я  и  сказалъ  раньше:  кто знаетъ,  зовутъ  ли  васъ
дeйствительно Цвакъ, а не "пагадъ". -- Не  ропщите  же," -- Гиллель  какъ-то
странно взглянулъ  на меня, и я почувствовалъ, что за его словами скрывается
бездна тайнаго смысла -- "не  ропщите же, Цвакъ! На этомъ пути можно попасть
въ  мрачный  тупикъ,  откуда нeтъ возврата для тeхъ, кто не  носитъ съ собой
талисмана. Есть преданiе, что однажды три человeка сошли въ царство тьмы, --
одинъ   тамъ  лишился  разсудка,  другой   ослeпъ  и  только  третiй,  рабби
Бенъ-Акиба, вернулся  цeлымъ и невредимымъ.  Онъ  разсказалъ,  что встрeтилъ
тамъ  самого себя.  Вы скажете -- не разъ уже человeкъ сталкивался лицомъ къ
лицу съ  самимъ собой,  обычно  на мосту  или  на какой-нибудь  перекладинe,
ведущей съ одного берега рeки на другой, смотрeлъ прямо въ глаза себe самому
и при этомъ не терялъ разсудка. Припомните, напримeръ, Гете. Но все это лишь
простое  отраженiе собственнаго сознанiя,  а  вовсе  не  то,  что называется
двойникомъ: не  "живое дыханiе кости",  не  "habal  garmin", о  которомъ 130
говорится  въ  писанiи:  "какъ  нетлeннымъ  его  опустили  въ  могилу,  такъ
возстанетъ  онъ  въ день  страшнаго  суда."  --  Взглядъ Гиллеля  неотступно
слeдилъ за мною --  -- "Наши  бабушки говорятъ про него:  "онъ живетъ высоко
надъ землей, въ комнатe  безъ дверей, съ однимъ лишь окномъ,  черезъ которое
невозможно  сноситься съ людьми. Кто сумeетъ  его побeдить -- -- и укротить,
тотъ найдетъ миръ внутри  себя."  --  -- -- Что же касается  тарока,  то  вы
знаете такъ же, какъ  я: у каждаго игрока карты располагаются  по  иному, но
кто умeетъ  лучше использовать свои козыри, тотъ и выигрываетъ ....  Но намъ
пора, Цвакъ! Пойдемте, --  а то вы выпьете все вино у мейстера Перната и ему
самому ничего не останется." 131

--------


     Передъ моимъ окномъ  бушевала снeжная  вьюга. Цeлыми  полчищами мчались
снeжные  хлопья  -- крохотные солдатики въ бeлыхъ  пушистыхъ шинелькахъ -- и
все въ одномъ направленiи, -- точно спасаясь  бeгствомъ отъ страшнаго, злого
врага. Потомъ вдругъ позорное бeгство имъ надоeло, --  они повернули обратно
и сами яростно перешли въ наступленiе, пока, наконецъ,  съ фланговъ, и снизу
и сверху на нихъ не набросились новыя  полчища непрiятеля и все не смeшалось
въ общемъ безудержномъ вихрe.
     Казалось, прошли уже мeсяцы съ  тeхъ поръ, какъ я пережилъ эти странныя
вещи, -- и если бы каждый  день по нeскольку разъ до меня  не  доходили  все
новые тревожные слухи о  Големe, я думаю,  въ  минуты сомнeнiя, я началъ  бы
вeрить, что сталъ попросту жертвой временнаго помраченья разсудка.
     Изъ  цeлаго  ряда странныхъ событiй,  происходившихъ вокругъ,  особенно
выдeлялось  до сихъ  поръ  не  раскрытое убiйство "масона", о  которомъ  мнe
разсказывалъ Цвакъ.
     Въ то,  что  къ этому убiйству былъ причастенъ рябой Лойза, я ни минуты
не вeрилъ, хотя и не могъ подавить въ себe смутнаго подозрeнiя: вeдь сейчасъ
же вслeдъ за тeмъ, какъ въ ту ночь Прокопу  послышался странный шумъ изъ 132
водосточной рeшетки, мы встрeтили  Лойзу въ кабачкe.  Правда,  -- не было ни
малeйшаго основанiя  принимать этотъ  крикъ  изъ-подъ земли за  человeческiя
вопли о помощи: въ концe концовъ онъ вообще могъ намъ померещиться.
     Снeжная вьюга за  окномъ утомила  мое зрeнiе, -- передъ глазами  у меня
все закружилось. Я отошелъ и  сталъ снова разглядывать  лежавшую передо мной
камею. Восковую  модель, которую я набросалъ  съ  лица Мирiамъ,  лучше всего
исполнить изъ  луннаго  камня  съ  голубоватымъ отливомъ.  --  Я  былъ очень
доволенъ: совершенно случайно мнe удалось найти въ моемъ запасe камней такой
подходящiй  матерiалъ. Черныя прожилки изъ  роговой  обманки придавали камню
какъ разъ нужное освeщенiе, а форма подходила настолько, какъ будто онъ былъ
созданъ  природой  спецiально  для того,  чтобы  запечатлeть  навeки  тонкiй
профиль Мирiамъ.
     Вначалe  я   хотeлъ  было  вырeзать  на  немъ  камею  съ  изображенiемъ
египетскаго бога Озириса,  -- меня  побуждало къ этому  видeнiе гермафродита
изъ книги Иббуръ,  -- образъ его съ поразительной ясностью сохранился у меня
въ памяти, -- но  уже въ самомъ началe  работы  я  уловилъ такое сходство съ
дочерью Шмаи Гиллеля, что измeнилъ свою первоначальную мысль. --
     -- Книга Иббуръ! --
     Въ  волненiи  я  выпустилъ изъ  рукъ  штихель.  Странно  -- --  сколько
пришлось мнe пережить за послeднее время!
     Внезапно,  какъ  человeкъ,  неожиданно  очутившiйся  среди  необозримой
песчаной пустыни,  я 133 почувствовалъ  глубокое, безпредeльное одиночество,
отдeляющее меня отъ другихъ.
     Развe  могъ бы я подeлиться тeмъ,  что  я пережилъ,  съ кeмъ-нибудь изъ
друзей, -- за исключенiемъ Гиллеля?
     Въ долгiе безсонные часы прошлой ночи я вспомнилъ о томъ, что  всe юные
годы --  съ  самаго ранняго дeтства --  я  нестерпимо страдалъ отъ  безумной
жажды   чуда,  --  чего-либо,  что   находится   по  ту  сторону  земного  и
преходящаго...  Между тeмъ сейчасъ удовлетворенiе этой  жажды обрушилось  на
меня съ такой силой, что заглушило ликующiй крикъ моего сердца.
     Я трепеталъ отъ страха,  что настанетъ минута, когда я очнусь и долженъ
буду  почувствовать  все пережитое,  какъ настоящее,  во  всей  его  ужасной
реальности.
     Только  бы  не  теперь!  Только  бы  сперва насладиться:  почувствовать
приближенiе невыразимаго, вeчнаго -- -- --
     Но  вeдь  это же въ  моей власти! Мнe стоитъ только пойти  въ спальню и
открыть шкатулку, въ которой хранится книга Иббуръ, -- подарокъ незримаго!
     Недавно еще я раскрывалъ ее, когда пряталъ туда письма Ангелины.
     -- -- -- -- -- --
     Глухой  грохотъ доносился  время  отъ времени  съ улицы,  -- то вeтромъ
сносились съ крышъ большiе  комья снeга, -- а  потомъ вновь  мертвая тишина:
снeжный покровъ на улицe заглушалъ всe звуки.
     Я  только  что сeлъ  за  работу, -- какъ  снизу послышался вдругъ такой
громкiй  топотъ копытъ,  134  какъ  будто  они  выбивали  искры  изъ  камней
мостовой.
     Открыть  окно и выглянуть  было  немыслимо:  рамы крeпко  примерзли,  а
стекла  наполовину  занесло снeгомъ. Я  увидeлъ только, какъ  Харузекъ мирно
стоялъ  съ  старьевщикомъ  Вассертрумомъ,   --  повидимому,  они  о  чемъ-то
бесeдовали,  -- какъ вдругъ на ихъ лицахъ отразилось  изумленiе  и они молча
уставились, очевидно, на подъeхавшiй экипажъ, который былъ мнe не виденъ.
     Это мужъ Ангелины, мелькнуло  у меня въ головe. -- Сама она не могла же
прieхать!  Прieхать  въ собственномъ  экипажe ко мнe  -- на Ганпасгассе -- у
всeхъ на глазахъ!  Это было бы  настоящимъ безумiемъ! -- Но что я отвeчу  ея
мужу, если это дeйствительно онъ, -- и если онъ станетъ меня разспрашивать?
     Я буду все отрицать.
     Поспeшно началъ я комбинировать. Безусловно  это  ея мужъ. Онъ получилъ
анонимное письмо -- отъ Вассертрума -- что она бываетъ  здeсь на свиданiяхъ,
-- а она нашла отговорку: должно  быть придумала, что заказала мнe камею или
еще что-нибудь. -- -- -- Вдругъ: яростный стукъ въ дверь --  -- и предо мной
сама Ангелина.
     Она  не  могла  промолвить ни слова, но на  ея лицe  я прочелъ  все: ей
нечего больше скрываться. Пeсенка спeта.
     Тeмъ  не менeе все мое существо  возставало противъ мысли  объ этомъ. Я
былъ не въ  силахъ  повeрить: неужели же меня обмануло чувство,  что я сумeю
помочь ей? 135
     Я подвелъ  ее къ креслу. Молча сталъ гладить по  волосамъ.  И она, какъ
ребенокъ, спрятала голову у меня на груди.
     Мы слышали трескъ горящихъ дровъ  въ  печкe  и видeли, какъ мелькалъ по
стeнe красный отблескъ,  вспыхивалъ и угасалъ  -- вспыхивалъ  и  угасалъ  --
вспыхивалъ и угасалъ -- -- --
     "Сердечко изъ коралла, куда же ты пропало?" --  -- -- прозвучало у меня
въ душe. Я очнулся: гдe я? Сколько времени она ужъ сидитъ здeсь?
     Я сталъ разспрашивать  ее -- осторожно, тихо, совсeмъ тихо, стараясь ее
не будить и не растравлять больной раны.
     Изъ  отдeльныхъ  словъ я  узнавалъ  все,  что  мнe  было  нужно,  --  и
составлялъ изъ нихъ точно мозаику:
     "Вашъ мужъ узналъ -- --?"
     "Нeтъ еще; онъ уeхалъ."
     Ахъ,  такъ,  значитъ, рeчь идетъ  о жизни Савiоли.  Харузекъ  правильно
предсказалъ. Она здeсь именно  потому,  что рeчь идетъ уже больше не  объ ея
жизни, а о  жизни Савiоли. Ей и въ голову не приходитъ скрываться теперь, --
понялъ я.
     Вассертрумъ былъ опять у  Савiоли. Угрозами  и силой проникъ  прямо  къ
постели больного.
     А дальше что? Дальше! Что ему отъ него было нужно?
     Что  было нужно? Отчасти она  знала,  отчасти догадывалась: онъ хотeлъ,
чтобы -- -- чтобы -- онъ хотeлъ, чтобы докторъ Савiоли покончилъ съ собой.
     Ей  извeстна  теперь  и  причина   безумной,  безсмысленной   ненависти
Вассертрума:  "Когда-то  докторъ Савiоли довелъ  до  самоубiйства  его сына,
глазного врача Вассори." 136
     У  меня  тотчасъ  же, какъ  молнiя,  блеснула  мысль:  побeжать  внизъ,
разсказать  все  старьевщику:  что  все  это  дeло  рукъ  Харузека  --   онъ
дeйствовалъ  изъ засады  --  --  а  не  Савiоли  -- --  Савiоли  былъ только
орудiемъ. -- -- -- "Предатель! Предатель!" услышалъ  я негодующiй вопль. "Ты
хочешь  предать,  значитъ,   несчастнаго,   чахоточнаго  Харузека,   который
согласился помочь и тебe, и ей?"  -- Мое "я", истекая кровью, раздиралось на
двe половины.  --  Но вдругъ я  услышалъ голосъ, спокойный  и холодный, какъ
ледъ:  "Глупецъ!  У  тебя  же  есть еще выходъ!  Возьми острый напильникъ на
столe,  пойди внизъ и вонзи его старьевщику въ горло такъ, чтобъ  конецъ его
вышелъ наружу сзади, съ затылка."
     Сердце мое преисполнилось благодарностью къ Господу Богу.
     -- -- -- -- -- --
     Я сталъ ее разспрашивать дальше:
     "Ну, -- а что докторъ Савiоли?"
     Онъ, навeрное, покончитъ  съ  собой, если  она  его не спасетъ,  Сестры
милосердiя ни на минуту не оставляютъ его одного,  -- ему  впрыснули морфiй,
но  онъ можетъ  внезапно проснуться -- какъ разъ вотъ сейчасъ -- и  --  и --
нeтъ, нeтъ, она должна eхать, ей нельзя  терять ни минуты,  --  она напишетъ
мужу, напишетъ  всю правду  -- пусть онъ  отниметъ  ребенка, -- зато  будетъ
спасенъ Савiоли: она  вырветъ этимъ  единственное  оружiе у Вассертрума,  --
больше у него нeтъ ничего, только этимъ онъ и грозитъ.
     Она сама во всемъ признается мужу.
     "Вы не сдeлаете  этого,  Ангелина!"  вскричалъ я  и вспомнилъ  опять  о
напильникe. Но сказать 137 ничего больше не могъ -- отъ счастливаго сознанiя
своей силы.
     Ангелина хотeла уйти. Я ее не пускалъ.
     "Только одно еще: подумайте, -- неужели  вашъ мужъ повeритъ старьевщику
на слово?"
     "У  Вассертрума  есть доказательства,  --  мои письма,  --  навeрное, и
фотографiя, -- все, что было въ письменномъ столe въ ателье."
     Письма? Фотографiя? Письменный столъ? --  Я  не отдавалъ себe отчета въ
томъ, что я дeлаю: я привлекъ  Ангелину къ  себe на грудь  и  поцeловалъ. Въ
губы, въ лобъ и въ глаза.
     Ея бeлокурые волосы закрыли мнe лицо золотистой вуалью.
     Я взялъ ее за маленькiя узкiя  ручки и торопливо сталъ ей разсказывать,
что бeдный чешскiй студентъ, смертельный врагъ  Аарона Вассертрума, отыскалъ
ея письма и фотографiю и что всe они у меня въ полной сохранности.
     Она обвила мою шею  руками, -- смeялась и плакала. Потомъ поцeловала  и
быстро направилась къ двери. Но еще разъ вернулась и снова поцeловала.
     Наконецъ, дверь закрылась за нею.
     Я стоялъ, точно пьяный, и все еще чувствовалъ на своемъ лицe дыханiе ея
устъ.
     До  меня донесся шумъ  колесъ  по мостовой и  яростный  топотъ  копытъ.
Потомъ воцарилась опять тишина. Какъ въ могилe.
     Тишина и въ душe у меня.
     -- -- -- -- -- --
     Неожиданно скрипнула дверь, и въ комнату вошелъ Харузекъ. 138
     "Простите, мейстеръ Пернатъ, -- я долго стучалъ, но вы, должно быть, не
слышали."
     Я молча кивнулъ головой.
     "Надeюсь, вы не подумаете, что я помирился съ Вассертрумомъ, -- вeдь вы
видeли, какъ я разговаривалъ съ нимъ? -- По саркастической улыбкe Харузека я
понялъ, что онъ  хочетъ ядовито сострить. "Знаете,  мейстеръ Пернатъ -- мнe,
кажется,  теперь  повезло:  эта каналья  начинаетъ  мнe  довeрять.  Странная
все-таки вещь -- голосъ крови," -- добавилъ онъ тихо -- какъ бы про себя.
     Я не  понялъ,  что  онъ  хотeлъ  этимъ сказать,  --  и  рeшилъ,  что  я
чего-нибудь не разслышалъ. Я  былъ  еще слишкомъ потрясенъ всeмъ, только что
пережитымъ.
     "Онъ хотeлъ подарить мнe  пальто," продолжалъ  Харузекъ. "Разумeется, я
съ благодарностью отказался. Меня достаточно жжетъ ужъ моя собственная кожа.
А деньги онъ мнe все-таки навязалъ."
     "Вы ихъ приняли?" чуть не вырвалось у меня, но я во время удержался.
     На щекахъ у студента показались круглыя багровыя пятна.
     "Деньги, понятно, я взялъ."
     Въ головe у меня помутилось.
     "-- -- взяли?" пробормоталъ я.
     "Никогда  я  не  думалъ,  что тутъ,  на  землe,  можно  испытать  такую
неподдeльную  радость!"  --  Харузекъ  замолчалъ  на  мгновенiе  и  скорчилъ
гримасу. -- "Развe  не  отрадно  видeть  повсюду мудрый  и благостный перстъ
Провидeнiя?!"  -- Онъ говорилъ, какъ  пасторъ, и позвякивалъ  при этомъ  139
деньгами въ карманe.  --  "Я почту,  конечно, своимъ  священнeйшимъ  долгомъ
употребить  сокровище,  ниспосланное мнe милосердной  рукой,  цeликомъ  безъ
остатка на благороднeйшую изъ всeхъ цeлей въ мiрe."
     Онъ пьянъ? Или сошелъ вдругъ съ ума?
     Неожиданно Харузекъ измeнилъ тонъ:
     "Не правда ли -- адски курьезно, что Вассертрумъ уплатитъ самъ за -- --
лeкарство? Вы не находите?"
     Я сталъ смутно догадываться,  на что  намекалъ Харузекъ. Его сверкавшiе
лихорадочнымъ блескомъ глаза вызывали во мнe ужасъ и содроганiе.
     "Впрочемъ,  оставимъ это  пока,  мейстеръ  Пернатъ. Поговоримъ сперва о
текущихъ  дeлахъ. Вeдь  эта  дама --  "она"?  Какъ рeшилась она сюда открыто
прieхать?"
     Я разсказалъ все Харузеку.
     Онъ перебилъ меня радостно:
     "У Вассертрума  безусловно  нeтъ никакихъ доказательствъ.  Иначе онъ не
сталъ бы сегодня утромъ опять обыскивать ателье. -- Удивительно, какъ вы его
не слыхали. Онъ былъ тутъ почти цeлый часъ."
     Меня изумило, откуда онъ все знаетъ такъ точно, и я ему высказалъ это.
     "Вы  разрeшите?" -- вмeсто отвeта онъ взялъ со стола папиросу, закурилъ
и  сказалъ: --  "Вотъ  видите: если вы  сейчасъ  откроете дверь, то сквозной
вeтеръ изъ сeней погонитъ туда  табачный дымъ.  Повидимому, это единственный
изъ всeхъ законовъ  природы,  извeстный господину Вассертруму; дeло въ томъ,
что въ  стeнe ателье, выходящей на улицу, онъ велeлъ  сдeлать небольшое, 140
незамeтное отверстiе вродe отдушины, --  вeдь это  его домъ, какъ вы знаете.
Снаружи къ этой  отдушинe онъ  прикрeпилъ маленькiй красный  флажокъ.  Когда
кто-нибудь входитъ или выходитъ изъ комнаты  и  открываетъ  при этомъ дверь,
Вассертрумъ замeчаетъ это сейчасъ же снизу по колебанiямъ флажка. Правда, въ
эту тайну посвященъ теперь также и я,"  сухо добавилъ Харузекъ, "я тоже могу
теперь наблюдать изъ  подвала, въ которомъ  милосердная  судьба мнe даровала
прiютъ. -- Отдушина съ флагомъ хотя и  патентъ достопочтеннаго патрiарха, но
этотъ прiемъ мнe давно уже извeстенъ."
     "Какую нечеловeческую  ненависть должны вы питать къ нему,  чтобы  такъ
слeдить  за каждымъ  его  шагомъ! И  къ  тому  же,  повидимому, уже  давно!"
замeтилъ я.
     "Ненависть?"  Харузекъ  судорожно разсмeялся.  "Ненависть? Ненависть --
неподходящее слово. Слово, которое могло  бы  выразить  мое чувство къ нему,
еще нужно придумать. --  Въ  сущности говоря,  я ненавижу  не  его самого. Я
ненавижу  его кровь. Вы меня понимаете? Какъ хищный звeрь, я чую, когда хоть
одна капля его крови течетъ  въ  жилахъ  другого, а -- это"  -- онъ стиснулъ
зубы, --" это  бываетъ нерeдко  здeсь,  въ  гетто,"  Онъ  былъ не въ  силахъ
говорить  отъ волненiя, подошелъ къ окну  и уставился внизъ. Я слышалъ, какъ
онъ съ силой подавилъ приступъ кашля. Оба мы замолчали.
     "Смотрите, что это?"  вскрикнулъ  онъ  вдругъ и махнулъ  мнe рукой. "Да
скорeй же, скорeй! У васъ есть бинокль или что-нибудь вродe этого?"
     Мы стали осторожно наблюдать изъ-за занавeски. 141
     У входа въ лавку старьевщика  стоялъ глухонeмой  Яромиръ и -- насколько
мы могли догадаться по  его жестамъ -- предлагалъ  Вассертруму купить у него
маленькiй блестящiй предметъ, который онъ держалъ въ рукe. Вассертрумъ, какъ
коршунъ, выхватилъ у него этотъ предметъ и скрылся въ лавку.
     Черезъ мгновенiе  онъ вновь  появился  --  блeдный,  какъ  смерть --  и
схватилъ Яромира  за  шиворотъ.  Тотъ  не  поддался,  и между  ними началась
свалка. -- Но  неожиданно Вассертрумъ оставилъ его и о чемъ-то задумался, съ
злобнымъ  видомъ  закусивъ  свою  заячью  губу. Потомъ бросилъ  на  мое окно
подозрительный  взглядъ и, дружески взявъ Яромира  подъ руку, повелъ его  въ
лавку.
     Мы  ждали  около  четверти  часа:  очевидно,   они   никакъ  не   могли
сторговаться.
     Наконецъ, глухонeмой съ довольнымъ лицомъ вышелъ на улицу и скрылся изъ
виду.
     "Что  вы на это скажете?" спросилъ я. "Повидимому, ничего серьезнаго не
было? Бeдняга просто напросто хотeлъ ему что-то продать -- --"
     Студентъ ничего не отвeтилъ и молча подсeлъ къ столу.
     Очевидно, онъ тоже не придалъ никакого  значенiя  происшествiю,  потому
что началъ съ того, на чемъ прежде остановился:
     "Да. Такъ я сказалъ уже вамъ, что ненавижу его кровь. -- Прервите меня,
мейстеръ  Пернатъ,  если я опять начну волноваться.  Мнe  хочется  сохранить
хладнокровiе. Я не имeю права расточать лучшiя свои ощущенiя. А то  потомъ я
какъ  будто  раскаиваюсь.  Человeкъ,  обладающiй  чувствомъ  стыда,  долженъ
говорить  спокойно,  142 безъ пафоса,  какъ проститутка или  --  -- или какъ
поэтъ. --  Съ  тeхъ поръ,  какъ мiръ существуетъ, никому не  пришло  бы и въ
голову  отъ горя "ломать  себe руки,"  если бы этотъ "пластическiй" жестъ не
выдумали актеры."
     Я  понялъ, что  онъ  умышленно отклоняется отъ сути дeла,  чтобы прежде
всего успокоиться.
     Но это ему не удавалось. Онъ нервно бeгалъ взадъ  и впередъ по комнатe,
хватался за различныя вещи и разсeянно ставилъ ихъ обратно на мeсто.
     Потомъ вдругъ снова заговорилъ:
     "Я различаю его кровь по малeйшимъ, ничтожнeйшимъ  движенiямъ человeка.
Я знаю дeтей, похожихъ на "него"  -- ихъ считаютъ  его дeтьми,  -- но они не
его породы, меня нельзя обмануть. Много лeтъ я не зналъ, что докторъ Вассори
его сынъ, но въ концe концовъ -- -- я это почуялъ.
     Еще  мальчишкой, когда я не имeлъ  и  понятiя, что меня  связываетъ  съ
Вассертрумомъ," -- онъ на мгновенiе посмотрeлъ на меня испытующе, -- "еще въ
дeтствe  я обладалъ этой способностью. Меня топтали ногами, меня били, -- на
тeлe у меня нeтъ мeста, которое не испытало бы  мучительной физической боли,
-- меня  заставляли страдать  отъ жажды  и голода  -- но никогда я  не  могъ
ненавидeть тeхъ, кто меня  истязалъ. Я не могъ ненавидeть.  Во  мнe не  было
больше мeста для ненависти.  Вы меня понимаете? Но несмотря на это, все  мое
существо было проникнуто этимъ чувствомъ.
     Вассертрумъ никогда ничего мнe  не  сдeлалъ  дурного, -- вeрнeе говоря,
онъ никогда меня не билъ, не толкалъ и даже не бранилъ, когда я шатался тутъ
съ уличными  мальчишками: я 143 прекрасно сознавалъ это -- -- а все  же  вся
моя злоба, вся моя жажда  мести  устремлялась  противъ  него  одного. Только
противъ него!
     Но удивительно, что несмотря на все это я ребенкомъ  не  сдeлалъ ему ни
одной гадости. Когда другiе что-нибудь замышляли, я всегда уходилъ. Но  зато
я часами могъ стоять въ воротахъ за дверью и смотрeть на него черезъ щель до
тeхъ поръ, пока отъ необъяснимой, мучительной ненависти у меня не темнeло въ
глазахъ.
     Въ  то время,  повидимому, во мнe и зародилось  особое чувство, которое
всегда появляется, какъ только я вхожу въ соприкосновенiе съ людьми или даже
вещами,   имeющими   къ   нему   какое-нибудь  отношенiе.  Должно  быть,   я
безсознательно изучилъ тогда  въ  совершенствe всe его движенiя:  его манеру
носить сюртукъ, -- какъ онъ eстъ и пьетъ, какъ онъ кашляетъ и беретъ въ руки
вещи,  -- все это настолько въeлось  мнe въ душу,  что я съ перваго  взгляда
безошибочно различаю его слeды во всемъ и повсюду.
     Впослeдствiи это стало у меня чуть ли не манiей: я отбрасывалъ отъ себя
самыя невинныя вещи только потому, что  меня мучила мысль, не прикасались ли
къ нимъ его руки,  -- другiя,  наоборотъ,  я  особенно  цeнилъ и лелeялъ, --
любилъ ихъ, какъ друзей, которые хотятъ ему зла."
     Харузекъ  замолчалъ  на  мгновенiе  и разсeянно  устремилъ  взглядъ  въ
пространство. Его руки нащупали механически напильникъ на столe.
     "Когда же потомъ сострадательные люди собрали для меня деньги и я сталъ
изучать философiю  и  медицину, --  а главное, научился самъ мыслить,  --  я
понялъ мало-помалу, что такое ненависть: 144
     Такъ глубоко ненавидeть  -- можно лишь  то, что  составляетъ часть насъ
самихъ.
     И когда впослeдствiи мнe удалось постепенно узнать все: и то, кeмъ была
моя мать и -- и кто она и сейчасъ, -- если она еще жива  -- -- и то, что мое
собственное тeло"  --  онъ  отвернулся,  чтобы я  не  видeлъ  его  лица,  --
"пропитано  его отвратительной кровью --  ну,  да, Пернатъ  -- къ  чему  мнe
скрывать отъ васъ: онъ мой отецъ! -- тогда, наконецъ, мнe все стало ясно....
Порой я  готовъ даже объяснить себe этимъ и болeзнь  свою и то, что я харкаю
кровью: тeло мое протестуетъ противъ всего, что принадлежитъ въ немъ "ему" и
съ отвращенiемъ извергаетъ его кровь наружу.
     Иногда моя ненависть пробовала  утeшить меня, являя мнe въ сновидeнiяхъ
всe тe страшныя  пытки, которыя  я бы могъ ему уготовить, но всякiй  разъ  я
самъ   отвергалъ    ихъ:   онe   оставляли   во   мнe    тягостный   осадокъ
неудовлетворенности.
     Когда я  размышляю  о себe самомъ  и съ  изумленiемъ вижу, что -- кромe
"него" и его крови -- нeтъ, въ сущности, во всемъ мирe  никого и ничего, что
я  ненавидeлъ  бы или къ чему бы попросту даже испытывалъ антипатiю, -- мною
часто овладeваетъ непрiятное чувство: вeдь я могъ бы быть тeмъ, кого принято
называть  "добрымъ". Но,  къ  счастью,  это не  такъ. -- Я сказалъ уже вамъ:
больше сердце мое не вмeщаетъ.
     Не подумайте только, что меня такъ ожесточила печальная участь. Что онъ
сдeлалъ съ моей матерью, я узналъ сравнительно только недавно. -- Нeтъ, -- и
у меня былъ  счастливый  день,  --  самый  счастливый, какой  только  можетъ
выпасть 145  на  долю смертнаго. Я не  знаю,  знакомо  ли  вамъ  внутреннее,
искреннее,  пламенное  благоговeнiе,  -- до того дня я  тоже его никогда  не
испытывалъ, -- но въ тотъ день, когда Вассори покончилъ  съ собой и я стоялъ
внизу и смотрeлъ, какъ "онъ" получилъ это извeстiе, -- какъ съ тупымъ видомъ
принялъ его, -- какъ  потомъ цeлый часъ простоялъ неподвижно, поднявъ только
еще выше свою багровую заячью губу и -- какъ-то особенно -- обративъ взглядъ
внутрь себя самого,  -- -- -- въ эти  минуты я  дeйствительно  почувствовалъ
благостную близость архангела.  -- --  Вы знаете  черную икону Богоматери въ
нашей церкви?  Я опустился  передъ  ней  на колeни, и  священный  мракъ  рая
окуталъ все мое существо." --
     --  -- -- Я смотрeлъ на  стоявшаго передо мною Харузека, на его большiе
мечтательные глаза, полные слезъ, --  -- и  мнe вспомнились  слова Гиллеля о
томъ, что неисповeдимъ темный путь, по которому идутъ братья смерти.
     Харузекъ продолжалъ:
     "Внeшнiя обстоятельства, которыя "оправдывали бы" мою ненависть или, по
крайней  мeрe,  могли  бы  ее  объяснить  профессiональнымъ  судьямъ,  васъ,
навeрное, не интересуютъ: факты напоминаютъ намъ вeхи, на самомъ же дeлe они
не стоятъ и выeденнаго яйца. Они -- все равно,  какъ  оглушительное хлопанье
пробокъ  отъ  шампанскаго,   которое   только  глупцу  кажется  существенной
составной  частью пиршества. -- Мою мать  Вассертрумъ заставилъ  подчиниться
себe  всeми тeми  сатанинскими средствами, которыми  пользуются такiе  люди,
какъ онъ, -- -- а, можетъ быть -- кто  знаетъ -- дeло обстояло еще и похуже.
А 146 потомъ -- потомъ -- потомъ онъ продалъ ее въ домъ терпимости, -- -- --
это вовсе  не такъ уже трудно, когда находишься съ полицiей въ прiятельскихъ
отношенiяхъ.  Но онъ сдeлалъ  это не потому, что она ему  надоeла,  -- нeтъ,
нeтъ! Я слишкомъ  хорошо его знаю: онъ продалъ ее въ тотъ  самый день, когда
съ  ужасомъ  вдругъ  убeдился,  какъ  горячо  ее любитъ.  Такiе,  какъ  онъ,
поступаютъ  иногда какъ будто безсмысленно, но зато  всегда одинаково. Жажда
собственности пробуждается въ  немъ всякiй разъ, когда является покупатель и
хотя  бы  за  хорошую  цeну покупаетъ  у  него что-нибудь  изъ  старья.  Онъ
испытываетъ при этомъ только, что его "вынуждаютъ" отдать эту вещь. Онъ весь
пропитанъ  чувствомъ собственности, -- и если бы онъ  вообще способенъ  былъ
создавать себe идеалы, то наивысшимъ его  идеаломъ было  бы  -- когда-нибудь
раствориться въ абстрактномъ понятiи "обладанiя".
     Вотъ  и тогда его цeликомъ захватилъ  безумный страхъ, что онъ  ужъ  не
можетъ больше на себя полагаться,--  что онъ не хочетъ, а долженъ съ чeмъ-то
разстаться, -- что кто-то незримый сковываетъ его  волю или, вeрнeе, то, что
ему представляется волей. -- Такъ было вначалe. Ну, а потомъ все совершилось
автоматически. Все равно, какъ со щукой: она  механически захватываетъ своей
пастью всякiй, проплывающiй мимо блестящiй  предметъ, -- безразлично, хочетъ
она того или нeтъ.
     Продажа  моей  матери  въ  домъ терпимости  была  для  Вассертрума лишь
естественнымъ  слeдствiемъ. Она  удовлетворяла двумъ,  еще оставшимся  у 147
него потребностямъ: жаждe денегъ и извращенному наслажденiю самобичеванiемъ.
-- -- -- Простите, мейстеръ Пернатъ," голосъ Харузека  зазвучалъ  неожиданно
такъ сухо и такъ дeловито, что я испугался, --  "простите, что  я говорю обо
всемъ этомъ такъ  страшно спокойно, -- но когда учишься въ  университетe, то
приходится читать  множество всякихъ нелeпыхъ книгъ  и  невольно прiучаешься
говорить какимъ-то идiотскимъ языкомъ." --
     Ради него  я  заставилъ  себя  улыбнуться.  Въ  глубинe  души  я хорошо
понималъ, что онъ еле сдерживаетъ рыданiя.
     Чeмъ-нибудь  ему  нужно помочь, подумалъ  я, --  по крайней  мeрe  хоть
немного облегчить его участь, -- поскольку это въ моихъ силахъ. Я  незамeтно
досталъ изъ коммода послeднiе сто гульденовъ и спряталъ въ карманъ.
     "Когда вы очутитесь въ лучшей обстановкe и будете работать, какъ врачъ,
я  убeжденъ, господинъ  Харузекъ,  что  вы  успокоитесь,"  сказалъ я,  желая
придать  нашей  бесeдe болeе  мирный характеръ. "Вы скоро  сдаете докторскiе
экзамены?"
     "Очень  скоро.  Я  долженъ  это сдeлать для  своихъ  благодeтелей. Хотя
смысла, въ сущности, нeтъ ни малeйшаго: мои дни сочтены."
     Я хотeлъ было  возразить изъ приличiя, что  ему  представляется  все въ
черезчуръ мрачномъ свeтe, но онъ прервалъ меня, улыбаясь:
     "Это къ  лучшему. И  безъ того не большое  удовольствiе разыгрывать изъ
себя исцeлителя, и въ концe концовъ, въ качествe дипломированнаго отравителя
колодцевъ, удостоиться еще дворянскаго  титула. -- -- Жаль только вотъ," 148
добавилъ онъ съ  желчной  усмeшкой,  "что  я  вынужденъ буду  прервать  свою
благотворную дeятельность въ гетто," Онъ взялся за шляпу. "Я не  буду мeшать
вамъ. Намъ вeдь не о чемъ больше говорить по дeлу Савiоли? Кажется, нeтъ? Во
всякомъ случаe извeстите меня, если услышите что-нибудь новое. Самое лучшее:
повeсьте здeсь у окна зеркало, -- я тогда буду  знать, что мнe надо зайти къ
вамъ. Ко  мнe  въ  подвалъ  вы заходить  не  должны: Вассертрумъ  тотчасъ же
заподозритъ,  что мы  заодно  съ  вами. -- Вообще же мнe  очень  хотeлось бы
знать,  что  онъ предприметъ  теперь,  послe  прieзда  къ  вамъ  этой  дамы.
Сошлитесь на  то, что она привезла вамъ въ починку какое-нибудь украшенiе, а
если онъ будетъ очень настойчивъ, то сдeлайте видъ, что вы сердитесь."
     Я никакъ  не могъ  улучить  подходящiй  моментъ,  чтобы  дать  Харузеку
деньги. Переложивъ  восковую  модель съ подоконника на столъ, я обратился къ
нему:  "Пойдемте,  я спущусь  вмeстe съ  вами.  Меня  ждетъ  внизу Гиллель,"
солгалъ я.
     Онъ удивился:
     "Вы съ нимъ близко знакомы?"
     "Знакомъ. А вы его знаете? -- -- Вы  относитесь къ нему недовeрчиво или
же -- -- можетъ быть, тоже -- --?" Я не могъ удержаться отъ улыбки.
     "Избави Боже!"
     "Почему вы это такъ серьезно сказали?"
     Харузекъ задумался:
     "Самъ не знаю. Въ этомъ есть что-то безсознательное: всякiй разъ,  какъ
я его встрeчаю на улицe, мнe хочется сойти съ троттуара и преклонить колeна,
какъ  предъ  священникомъ, несущимъ Св. Дары. -- Вотъ  видите, мейстеръ  149
Пернатъ:  это  человeкъ,  въ  которомъ  каждый  атомъ   не   такой,  какъ  у
Вассертрума. У христiанъ здeсь въ  еврейскомъ кварталe -- они,  какъ всегда,
въ этомъ  случаe  освeдомлены  очень плохо  --  онъ слыветъ  за скопидома  и
тайнаго миллiонера, -- на самомъ же дeлe онъ страшно бeденъ."
     Я вскричалъ удивленно: "Бeденъ?"
     "Да,  да  --  пожалуй, еще  бeднeе  меня.  Слово "брать"  ему  кажется,
знакомо, только изъ книгъ. Когда онъ  перваго числа возвращается изъ ратуши,
всe еврейскiе нищiе  окружаютъ его:  они  знаютъ  прекрасно, что онъ  готовъ
отдать первому встрeчному все свое скудное жалованiе, чтобы потомъ -- вмeстe
съ дочерью, умирать самому съ  голода.  Если правда,  что  говоритъ  древнее
преданiе Талмуда, -- будто изъ двeнадцати еврейскихъ колeнъ десять прокляты,
а два священны, то онъ олицетворяетъ оба святыя колeна, а Вассертрумъ -- всe
остальныя десять. --  Вы никогда не замeчали, что творится съ Вассертрумомъ,
когда мимо него проходитъ Гиллель? Очень любопытно. Такая кровь смeшаться не
можетъ.  Дeти родились  бы мертвыми. Если  бы только  сами матери  не умерли
раньше  отъ ужаса.  Между  прочимъ,  Гиллель  --  единственный человeкъ,  къ
которому  не  рeшается  подходить Вассертрумъ.  Онъ  боится его, какъ  огня.
Навeрное, потому, что въ Гиллелe воплощается  для для  него  все непонятное,
все таинственное. А, можетъ быть, онъ считаетъ его еще и каббалистомъ."
     Мы спускались по лeстницe.
     "По-вашему,  сейчасъ  есть  еще  каббалисты  --  --  и  вообще  Каббала
что-нибудь  значитъ?" спросилъ 150 я, съ нетерпeнiемъ  ожидая его отвeта. Но
онъ, повидимому, не разслышалъ.
     Я повторилъ свой вопросъ.
     Онъ уклонился отъ отвeта и показалъ  на дверь, сколоченную  изъ старыхъ
досокъ.
     "У  васъ  тутъ  новые  сосeди,  --  евреи,  очень  бeдные:  сумасшедшiй
музыкантъ Нефтали Шафранекъ съ дочерью, зятемъ и внучатами. Когда темнeетъ и
онъ  остается одинъ съ  внучками, на него что-то  находитъ: онъ привязываетъ
ихъ другъ къ другу за большiе пальцы рукъ, чтобы онe не разбeжались, сажаетъ
ихъ въ старый курятникъ и обучаетъ  ихъ "пeнiю", чтобы впослeдствiи онe сами
могли себe зарабатывать  на пропитанiе, --  онъ  заставляетъ  ихъ разучивать
самыя безсмысленныя пeсни, какiя только вообще существуютъ  -- съ  нeмецкими
словами, -- онъ ихъ самъ гдe-то слышалъ и сейчасъ его помраченному мозгу они
кажутся прусскими военными гимнами или еще чeмъ-нибудь въ этомъ родe."
     И дeйствительно: за дверью  слышалась  тихая, странная музыка.  Смычокъ
неимовeрно  высоко  и однообразно  тянулъ какой-то вульгарный мотивъ, а  два
тоненькихъ дeтскихъ голоса напeвали нелeпую пeсенку:

        Фрау Пикъ,
        Фрау Хокъ,
        Фрау Кле-пе-таршъ,
        Стоятъ рядкомъ,
        Толкуютъ ладкомъ.

     Я невольно громко расхохотался.
     Харузекъ продолжалъ:
     "Дочь  Шафранека продаетъ школьникамъ  стаканами огуречный  разсолъ  на
яичномъ  базарe,  --  а  151 ея  мужъ бeгаетъ цeлыми днями  по  конторамъ  и
выпрашиваетъ  старыя  почтовыя  марки.  Дома  онъ  ихъ  сортируетъ  и,  если
попадаются  такiя,  которыя проштемпелеваны  только съ  одного края, онъ ихъ
складываетъ и разрeзаетъ  пополамъ.  Нештемпелеванныя  половинки  онъ потомъ
склеиваетъ  и продаетъ  ихъ, какъ  новыя. Вначалe дeла  его процвeтали,  онъ
зарабатывалъ иногда --  до гульдена въ день. Но въ концe концовъ  объ  этомъ
пронюхали  крупные пражскiе евреи  --  негоцiанты  --  и сами  этимъ  теперь
промышляютъ. На ихъ долю достаются всe сливки."
     "Скажите, Харузекъ  --  вы помогали бы бeднымъ,  если бы  у  васъ  были
лишнiя  деньги?" быстро  спросилъ  я.  Мы  стояли  уже  у  двери  Гиллеля. Я
постучался.
     "Неужели вы считаете меня такимъ негодяемъ и думаете, что я не сталъ бы
этого дeлать?" отвeтилъ онъ изумленно.
     Я слышалъ  уже шаги Мирiамъ, но ждалъ, пока она нажметъ ручку двери. Въ
эту минуту я быстро сунулъ ему деньги въ карманъ: "Нeтъ, Харузекъ, не думаю,
но зато вы  должны были бы  считать меня негодяемъ,  если бы я самъ этого не
сдeлалъ."
     Онъ не успeлъ мнe отвeтить, какъ я  пожалъ ему руку и закрылъ  за собой
дверь. Поздоровавшись съ Мирiамъ, я прислушался, что онъ будетъ дeлать.
     Онъ  постоялъ немного,  потомъ  тихо  заплакалъ  и  медленно,  невeрной
походкой  сталъ  спускаться  по  лeстницe.  Какъ  человeкъ, который  долженъ
держаться за перила, чтобы не упасть. -- -- --
     -- -- -- -- -- --
     152
     Я впервые былъ у Гиллеля въ комнатe.
     Въ  ней было пусто, какъ  въ  тюремной камерe. Полъ  тщательно вымытъ и
посыпанъ бeлымъ  пескомъ. Изъ  мебели  только два стула, столъ и  коммодъ. И
деревянныя полки по стeнамъ, справа и слeва.
     Мирiамъ сидeла передо мной у окна; я исправлялъ свою восковую модель.
     "Развe  нужно видeть передъ собою лицо, чтобы  уловить сходство?" робко
спросила она только для того, чтобъ нарушить молчанiе.
     Мы старались не встрeчаться съ ней взглядами. Она не знала, куда дeвать
глаза отъ страданiя и стыда за свою убогую комнату, а у меня горeло лицо отъ
угрызенiй совeсти, почему я давно уже не подумалъ о томъ, какъ живетъ она  и
ея отецъ.
     Но я долженъ былъ все же отвeтить:
     "Не столько для того, чтобы уловить  сходство, сколько чтобы  сравнить,
вeрно  ли нарисовалъ себe образъ." -- Говоря это, я сознавалъ, что мои слова
-- сплошная ложь.
     Долгiе  годы  я  слeпо  придерживался  ошибочнаго  правила,  будто  для
художественнаго творчества необходимо изучать внeшнюю природу; и  только  съ
тeхъ  поръ,  какъ  въ  ту  ночь  меня  разбудилъ  Гиллель,  я  постигъ тайну
внутренняго  созерцанiя: истиннаго  зрeнiя  съ  закрытыми  глазами,  которое
тотчасъ же  вновь угасаетъ,  какъ  только  откроешь  глаза. Эту  способность
приписываютъ себe почти всe, -- на  самомъ же дeлe часто изъ  миллiона людей
ни одинъ ею не обладаетъ.
     Какое же право имeлъ я  говорить въ такомъ случаe о возможности грубыми
средствами 153  реальнаго зрeнiя провeрять  непогрeшимыя велeнiя внутренняго
духовнаго созерцанiя!
     Повидимому, Мирiамъ думала то же самое. По крайней мeрe я понялъ это по
ея удивленному виду.
     "Вы  не  должны   понимать  моихъ   словъ  буквально,"  попробовалъ   я
оправдаться.
     Она смотрeла внимательно, какъ я водилъ штихелемъ по модели.
     "Страшно трудно, вeроятно, переносить потомъ въ  точности  все  это  на
камень?"
     "Нeтъ, это ужъ работа почти механическая."
     Молчанiе.
     "Мнe  можно  будетъ  взглянуть  на  камею,  когда она  будетъ  готова?"
спросила она.
     "Она предназначена только для васъ, Мирiамъ."
     "Нeтъ, нeтъ. Я не хочу -- -- не нужно  -- --," я замeтилъ, какъ руки ея
задрожали.
     "Неужели даже такой  пустякъ вы не захотите принять отъ меня?" перебилъ
я ее, "мнe бы хотeлось имeть право сдeлать для васъ что-нибудь большее."
     Она отвернулась поспeшно.
     Что я  сказалъ! Я, должно быть, ее глубоко  оскорбилъ! Вышло такъ, какъ
будто я намекнулъ на ея бeдность.
     Удастся ли мнe скрасить свои слова? Или получится еще хуже?
     Я попытался:
     "Выслушайте меня спокойно, Мирiамъ! Прошу васъ! -- Я безконечно обязанъ
вашему отцу -- вы себe даже не представляете -- --"
     Она посмотрeла на меня нерeшительно и, очевидно, не поняла. 154
     "Да, да: -- безконечно обязанъ. Обязанъ больше, чeмъ жизнью."
     "За то,  что онъ вамъ  помогъ, когда съ вами былъ обморокъ? Но вeдь это
же само собой разумeется."
     Я почувствовалъ: она не знаетъ, какiя узы связываютъ меня съ ея отцомъ.
Осторожно  я  сталъ  зондировать  почву: о чемъ я могу говорить,  не выдавая
того, что онъ скрывалъ отъ нея.
     "Внутренняя поддержка гораздо важнeе, по-моему, чeмъ внeшняя помощь. --
Я говорю  о  духовномъ  влiянiи  одного человeка на  другого.  Вы понимаете,
Мирiамъ,  что  я  разумeю подъ  этимъ?  Человeка  можно  исцeлить  не только
физически, но и душевно."
     "И -- что же -- развe отецъ -- --"
     "Да, да,  вашъ  отецъ  это  сдeлалъ!" -- Я взялъ ее за руку.  --  "Такъ
неужели  же  вы  не  понимаете,  что  для  меня  великая  радость  доставить
удовольствiе если не ему самому, то хоть кому-нибудь, кто такъ  близокъ ему?
-- Будьте со мной хоть немного  откровенны. -- Неужели у васъ нeтъ ни одного
желанiя, которое я могъ бы исполнить?"
     Она покачала головой: "Вы думаете, я недовольна судьбой?"
     "Нeтъ, нeтъ. Но,  можетъ быть, у васъ бываютъ заботы, которыя я могъ бы
разсeять? -- Вы обязаны -- слышите? -- вы обязаны со мной подeлиться! Зачeмъ
вы оба  стали бы жить здeсь, на этой темной печальной улицe, если бы васъ не
заставляла нужда? Вы вeдь такъ еще молоды, Мирiамъ, такъ -- --"
     "Вы сами  же живете  здeсь, господинъ Пернатъ," улыбаясь  перебила она,
"что васъ связываетъ съ этимъ домомъ?" 155
     Я замолчалъ. -- -- Да,  да, это  правильно. Почему, въ  сущности я живу
здeсь?  Я  не могъ  себe  объяснить,  что связываетъ меня съ  этимъ  домомъ.
Разсeянно  я повторялъ эту фразу,  не находилъ ей  объясненiя и на мгновенiе
совсeмъ позабылъ,  гдe я. -- Потомъ вдругъ очутился гдe-то высоко, высоко --
-- въ какомъ-то  саду -- впивалъ волшебный  ароматъ цвeтущихъ кустовъ бузины
-- -- смотрeлъ на разстилавшiйся у моихъ ногъ городъ -- -- --
     "Я затронула вашу рану? Причинила вамъ боль?" донесся до меня откуда-то
издали голосъ Мирiамъ.
     Она наклонилась ко мнe и съ робкой боязнью смотрeла въ глаза.
     Должно быть, я долго просидeлъ неподвижно, если она такъ взволновалась.
     Еще мгновенiе во  мнe происходила  борьба, -- потомъ на меня  нахлынуло
что-то, съ силой прорвалось наружу, и я излилъ передъ Мирiамъ всю свою душу.
     Какъ  старому доброму  другу, съ  которымъ  прожилъ  всю  жизнь  и  отъ
котораго не можетъ быть тайнъ,  разсказалъ я  Мирiамъ всю свою  повeсть,  --
какъ  узналъ я изъ словъ Цвака, что  еще молодымъ лишился  разсудка и потому
совершенно не помню своего  прошлаго,-- какъ за  послeднее время во  мнe все
чаще и чаще  пробуждаются образы,  относящiеся,  навeрное, къ этимъ далекимъ
годамъ и  какъ  я  содрогаюсь при  мысли, что  настанетъ минута, когда вновь
предо мной все воскреснетъ и вновь помрачитъ мой разсудокъ.
     Я скрылъ отъ нея только то, что -- какъ мнe казалось -- было связано съ
ея отцомъ: мои переживанiя подъ землей и все дальнeйшее. 156
     Она придвинулась  близко ко мнe  и,  затаивъ  дыханiе, слушала  меня съ
такимъ глубокимъ участiемъ, что меня охватило невыразимо отрадное чувство.
     Наконецъ-то я  нашелъ  человeка, съ  которымъ смогу  подeлиться,  когда
душевное  одиночество  будетъ  уже  слишкомъ меня тяготить. Правда, былъ еще
Гиллель,  но для меня  онъ  былъ  существомъ  съ заоблачныхъ  высей,  -- онъ
появлялся  и  исчезалъ,  точно  лучъ свeта, --  я  не могъ подходить къ нему
близко, когда испытывалъ въ этомъ потребность.
     Я  высказалъ это ей, и она меня поняла. Она такъ же относилась къ нему,
хотя онъ и былъ ей отцомъ.
     Онъ ее безконечно  любилъ, и она его тоже -- "а все-таки я отдeлена отъ
него какъ будто  стеклянной  стeной,"  довeрилась она  мнe, "и  стeну эту  я
проломить не  могу. Сколько я себя помню, всегда было такъ же.  -- Когда еще
ребенкомъ, я его видала во снe у своего изголовiя, онъ всегда былъ въ одеждe
первосвященника: на груди -- золотыя скрижали Моисея съ двeнадцатью камнями,
а у висковъ голубоватые сiяющiе лучи. -- По-моему, его любовь безконечна, --
она слишкомъ сильна, чтобы мы могли ее воспринять. Такъ думала и мать, когда
мы  съ  ней  тайкомъ говорили  о  немъ."  --  --  Она  вздрогнула  вдругъ  и
затрепетала всeмъ  тeломъ. Я  хотeлъ было встать,  но она меня удержала: "Не
безпокойтесь. Ничего. Мнe только вспомнилось. -- -- Когда умерла моя мать --
только я знаю, какъ любилъ онъ ее, я  была тогда  еще совсeмъ маленькой,  --
мнe казалось, я умру съ горя:  я побeжала  къ  нему,  157  уцeпилась  за его
сюртукъ, хотeла кричать, но не могла, -- я была вся какъ будто парализована;
онъ посмотрeлъ  на меня, улыбнулся, -- у меня и сейчасъ еще при воспоминанiи
объ  этомъ морозъ пробeгаетъ по кожe, -- поцeловалъ  меня въ лобъ  и провелъ
рукой по глазамъ -- -- -- И съ той минуты до сихъ поръ я не испытала ни разу
горькаго чувства по  поводу утраты матери. Когда ее хоронили, я не проронила
ни слезинки: солнце  на небe казалось мнe сверкающей дланью  Господней, -- я
удивлялась, почему  другiе такъ  плачутъ.  Отецъ  шелъ за  гробомъ вмeстe со
мной, и  всякiй разъ, когда я къ нему поднимала глаза, онъ тихо улыбался, --
я замeчала, какъ всe обращали на это вниманiе и ужасались."
     "Но вы вeдь счастливы,  Мирiамъ? Счастливы? Скажите -- васъ никогда  не
страшитъ  сознанiе,  что  вашъ  отецъ  на  голову  выше  всeхъ  остальныхъ?"
осторожно спросилъ я.
     Мирiамъ радостно покачала головой:
     "Я живу  точно въ сладостномъ снe. -- Когда вы меня  недавно  спросили,
господинъ Пернатъ, нeтъ ли у меня заботъ и почему мы живемъ здeсь, я чуть не
расхохоталась.  Развe  природа  прекрасна?  Конечно,  деревья  зелены,  небо
лазурно, но я могу себe представить все это гораздо болeе прекраснымъ, когда
закрою глаза.  Развe должна я непремeнно жить въ лeсу, чтобы видeть природу?
-- А нужда -- -- и -- --  даже голодъ? Они тысячу  разъ окупаются надеждой и
ожиданiемъ."
     "Ожиданiемъ?" переспросилъ я съ удивленiемъ.
     "Ожиданiемъ чуда. Вамъ развe  оно не знакомо? Неужели? Бeдный, какъ мнe
васъ  жаль!  -- Какъ  мало  людей, которымъ  оно знакомо.  Вотъ, видите, 158
поэтому-то  я никуда не хожу и  ни съ  кeмъ не  встрeчаюсь.  Прежде у  меня,
правда,  были  подруги --  конечно,  еврейки,  какъ и  я  -- но мы  не могли
сговориться: онe не понимали меня, а я ихъ. Когда я имъ говорила о чудe, онe
думали сначала, что я шучу, а когда убeдились, что я отношусь къ этому очень
серьезно и понимаю подъ чудомъ совсeмъ не то, что ученые нeмцы въ очкахъ, --
не  естественное  произрастанiе  травы  и  тому  подобныя  вещи,  а   скорeе
совершенно обратное, -- онe готовы были принять меня за  сумасшедшую.  Но не
рискнули: я  была  развитeе  ихъ, знала древнееврейскiй и  арамитскiй языкъ,
умeла читать "targumim" и "midraschim" и еще многое другое. Въ концe концовъ
онe дали мнe прозвище, которое рeшительно ничего  не выражаетъ: они называли
меня -- экзальтированной.
     Когда я старалась имъ объяснить, что  въ библiи и въ другихъ священныхъ
книгахъ для меня самое  главное, самое существенное -- чудо и только чудо, а
вовсе  не предписанiя морали и этики,  которыя служатъ только тайными путями
къ  достиженiю чуда, -- онe отвeчали мнe  общими  фразами,  --  онe  боялись
откровенно  признаться, что и въ  религiозныхъ писанiяхъ  онe вeрятъ лишь въ
то,  что  съ  такимъ же успeхомъ  могло  бы быть  написано и въ гражданскихъ
кодексахъ.  Уже  самое слово  "чудо"  вызывало  у  нихъ недоумeнiе.  По  ихъ
словамъ, онe сразу теряли подъ ногами почву.
     Какъ  будто можетъ быть что-либо  болeе прекрасное, чeмъ потерять почву
подъ ногами?! 159
     Мiръ для того и созданъ, чтобы мы  рисовали себe его гибель, -- сказалъ
однажды  отецъ, --  только  тогда начнется новая  жизнь. Я не знаю, что  онъ
разумeлъ подъ "жизнью", но временами я чувствую, что наступитъ день, когда я
"проснусь". Я не представляю  себe, что со мной будетъ  тогда. Но думаю, что
передъ этимъ должно совершиться чудо.
     "Развe ты  когда-нибудь уже  видeла чудо, что все  время его ожидаешь?"
спрашивали  меня  часто  подруги.  Я  отвeчала имъ  отрицательно; тогда  онe
начинали радоваться и торжествовать надо  мною побeду. Скажите же, господинъ
Пернатъ,  вы  бы  могли  ихъ  понять?  0  томъ,  что  мнe все-таки  пришлось
переживать чудеса, хотя бы  небольшiя, -- --  крохотныя  --," глаза  Мирiамъ
заблестeли, "объ этомъ я имъ говорить не хотeла -- -- --"
     Я услышалъ, какъ въ ея голосe за звучали счастливыя слезы.
     --" но вы поймете меня:  очень часто, цeлыя недeли  и мeсяцы даже,"  --
Мирiамъ сразу понизила голосъ, -- "мы жили только въ ожиданiи чуда. Когда въ
домe   совсeмъ  не  было  хлeба,   не  оставалось  даже  кусочка,  я  всегда
чувствовала:  вотъ,  теперь  часъ  наступилъ! --  Я сидeла тутъ и  ждала, --
ждала, пока не захватывало у меня дыханiе  отъ сердцебьенiя. Тогда -- тогда,
точно повинуясь  какому-то зову, я спускалась внизъ  и быстро, быстро бeжала
по улицe, стараясь вернуться домой до возвращенiя отца. И -- и всякiй разъ я
находила деньги. То больше, то меньше, но всегда достаточно для  того, чтобъ
купить самое необходимое. Иногда  посреди улицы лежалъ гульденъ; я  замeчала
его  блескъ еще 160 издали,  а  другiе  ступали на  него,  едва  не  падали,
поскользнувшись, но все же не видали его. Благодаря  этому я стала настолько
самоувeренной, что перестала выходить даже на улицу, а просто какъ ребенокъ,
искала на полу въ кухнe, не упалъ ли съ неба хлeбъ или деньги."
     У меня блеснула неожиданно мысль, и я невольно, отъ радости, улыбнулся.
     Она сейчасъ же замeтила.
     "Не смeйтесь,  господинъ  Пернатъ,"  сказала  она умоляющимъ  голосомъ.
"Вeрьте мнe, -- я знаю, что чудеса будутъ  множиться и  расти и когда-нибудь
--"
     Я  успокоилъ  ее:  "Я  вовсе не  смeюсь,  Мирiамъ! Откуда вы  взяли?  Я
безконечно  счастливъ, что вы не такая, какъ всe тe, что для каждаго явленiя
ищутъ привычную причину  и  сердятся, если ее  не находятъ, мы же  въ такихъ
случаяхъ говоримъ: слава Богу!"
     Она протянула мнe руку:
     "И  -- правда --  вы вeдь перестанете говорить, господинъ Пернатъ,  что
вамъ бы  хотeлось помочь мнe -- -- или  намъ? Вы вeдь не будете этого дeлать
теперь, разъ вы знаете, что этимъ вы лишите меня возможности испытать чудо?
     Я обeщалъ ей. Но въ душe подумалъ другое.
     Отворилась дверь, и вошелъ Гиллель.
     Мирiамъ обняла  его. Онъ поздоровался со мной, - радушно и  дружелюбно,
но опять обратился съ холоднымъ "вы".
     Онъ  былъ,  повидимому,  слегка  утомленъ или  чeмъ-то  взволнованъ. --
Впрочемъ, быть можетъ, я и ошибался. 161
     Можетъ быть мнe такъ показалось, потому что въ комнатe уже было темно.
     "Вы, навeрное, пришли, чтобъ со мной посовeтоваться," началъ онъ, когда
Мирiамъ оставила насъ однихъ, "по дeлу этой дамы -- --?"
     Изумленный, я хотeлъ было прервать его, но онъ мнe не далъ:
     "Мнe разсказалъ все студентъ Харузекъ.  Я остановилъ его  на улицe,  --
меня удивило, что онъ вдругъ такъ измeнился. Да, онъ мнe все разсказалъ. Отъ
полноты сердца.  Сказалъ и  про то, что вы ему  дали денегъ," Онъ пристально
посмотрeлъ на меня и  продолжалъ,  подчеркивая какъ-то странно каждое слово.
Но я не понялъ его.
     "Конечно  --  это было нeсколько  капель счастья съ  небесъ  -- и -- на
этотъ разъ, можетъ быть,  онe вреда  и не принесли,  но" -- онъ на мгновенiе
задумался --  "но  иногда  этимъ  и  себe  и другимъ  причиняешь  одно  лишь
страданiе. Помогать -- не такъ-то легко, какъ вамъ кажется, милый мой другъ!
Иначе  было  бы просто, совсeмъ просто  спасти весь  этотъ мiръ.  --  Вы  не
согласны со мной?"
     "Развe вы сами, Гиллель, не помогаете бeднымъ? Развe вы сами не отдаете
имъ часто все, что у васъ есть?" спросилъ я.
     Онъ  съ  улыбкой  покачалъ  головой.  "Мнe  кажется,  вы  стали  вдругъ
талмудистомъ: на вопросъ вы отвeчаете тоже вопросомъ. Такъ спорить трудно."
     Онъ замолчалъ, какъ будто ожидая отвeта, но я снова не понялъ, что онъ,
въ сущности, хочетъ сказать. 162
     "Впрочемъ, вернемся  лучше  къ дeлу," заговорилъ  онъ  совсeмъ  другимъ
тономъ,  "я  не  думаю,  чтобы  вашей  знакомой  грозила  въ  данную  минута
опасность.  Предоставьте  все  дeло времени.  Хотя  и  говорятъ,  что  умный
человeкъ  предвосхищаетъ  событiя,  но,  по-моему, гораздо  умнeе тотъ,  кто
выжидаетъ и кто ко всему подготовленъ. Быть можетъ, представится  случай мнe
встрeтиться съ Вассертрумомъ, -- хотя  для  этого иницiатива должна исходить
отъ него, -- я не шевельну пальцемъ, онъ долженъ притти сюда первый. Къ вамъ
или ко  мнe, безразлично. Тогда я поговорю съ  нимъ.  И  тогда  отъ него ужъ
будетъ зависeть -- послeдуетъ онъ моему совeту или нeтъ. Я во всякомъ случаe
буду стоять въ сторонe."
     Я робко старался прочесть что-нибудь у него на  лицe. Такъ холодно,  съ
такой странной угрозой онъ еще  никогда не говорилъ. Но  позади  его черныхъ
глазъ въ глубокихъ впадинахъ зiяла цeлая пропасть.
     "Точно стеклянная стeна  между нимъ  и другими", припомнились мнe слова
Мирiамъ.
     Я могъ только молча пожать ему руку -- и удалиться.
     Онъ  проводилъ  меня  до  двери.  Когда  я  поднимался  по  лeстницe  и
обернулся,  то замeтилъ,  что  онъ все  еще стоитъ  внизу и  привeтливо  мнe
улыбается,  -- какъ  человeкъ, которому  хотeлось бы еще что-то  сказать, но
который не можетъ этого сдeлать. 163

--------


     Я хотeлъ  захватить  пальто  и  трость  и пойти поужинать  въ маленькiй
ресторанчикъ,  гдe каждый вечеръ до поздней ночи сидeли Цвакъ, Фрисландеръ и
Прокопъ и разсказывали  другъ другу  всякiя  невeроятныя  исторiи. Но едва я
вошелъ къ себe  въ  комнату,  какъ тотчасъ все мое желанiе пропало, --  какъ
будто чьи-то руки сорвали съ меня все, что я ношу на себe.
     Въ комнатe была напряженная атмосфера. Я  не могъ сразу разобраться, въ
чемъ дeло, но  чувствовалъ  эту напряженность, какъ  нeчто  реальное. Черезъ
мгновенiе она овладeла мной съ такой силой, что отъ волненiя я  не зналъ, съ
чего мнe начать: зажечь  ли свeтъ, запереть за собой дверь, сeсть или ходить
взадъ и впередъ.
     Быть можетъ,  за  время  моего отсутствiя сюда кто-нибудь  прокрался  и
спрятался? И меня заразила  боязнь  этого  человeка быть  тутъ застигнутымъ?
Или, можетъ быть, здeсь побывалъ Вассертрумъ?
     Я отодвинулъ гардины, открылъ  шкафъ,  заглянулъ  въ  спальню: -- нeтъ,
никого!
     Шкатулка тоже стояла на мeстe.
     Не лучше ли сжечь поскорeй эти  письма,  чтобы разъ навсегда избавиться
отъ тревоги за нихъ?
     Я уже началъ искать ключъ въ жилетномъ карманe. Но почему же непремeнно
сейчасъ? Вeдь до утра еще достаточно времени. 164
     Прежде всего нужно зажечь свeтъ.
     Я никакъ не могъ найти спичекъ.
     Заперъ ли  я  за  собой  дверь?  -- Я  отошелъ немного назадъ. Но снова
остановился.
     Откуда вдругъ этотъ страхъ?
     Я хотeлъ было упрекнуть себя въ трусости.  Но мысли  мои  не  работали.
Останавливались на полпути.
     У меня блеснуло вдругъ сумасбродное желанiе: быстро  вскочить на столъ,
схватить кресло и проломить  имъ черепъ тому, кто крадется здeсь по полу, --
когда -- когда "онъ" подползетъ ко мнe ближе.
     "Вeдь тутъ же нeтъ никого," громко проговорилъ я  съ досадой, "развe ты
когда-нибудь въ жизни боялся?"
     Но ничего не помогало. Воздухъ, которымъ я дышалъ, сталъ разрeженнымъ и
рeзкимъ, какъ эфиръ.
     Если бы увидeть хоть что-нибудь,  -- хотя бы  самое ужасное,  что  себe
только можно представить, -- страхъ исчезъ бы мгновенно.
     Но ничего не было.
     Я обшаривалъ взглядомъ всe уголки:
     Ничего.
     Повсюду однe только знакомыя  вещи:  мебель, сундукъ,  лампа,  картина,
стeнные часы -- безжизненные, старые, вeрные друзья.
     Я  думалъ -- они измeнятъ свой обликъ  и дадутъ мнe возможность хотя бы
иллюзiей объяснить этотъ мучительный страхъ.
     Но и  этого  не было. -- Они точно упорно  застыли въ своихъ привычныхъ
очертанiяхъ.  Слишкомъ  упорно  для  такого  полумрака,  --   это  было  уже
неестественно. 165
     "Они въ такомъ же  состоянiи, какъ и ты самъ," почувствовалъ я. "Они не
рeшаются даже пошевелиться."
     Почему не тикаютъ стeнные часы?
     Напряженная тишина поглощала всe звуки.
     Я двинулъ столомъ и удивился, что услышалъ все-таки шумъ.
     Если бы по крайней мeрe хоть вeтеръ въ трубe завывалъ! -- Даже этого не
было! Или трещали бы въ печкe дрова, -- но они давно ужъ потухли.
     И  все   время  это  страшное  напряженное  ожиданiе  въ   воздухe,  --
непрестанное, какъ журчанiе воды.
     И эта напрасная напряженность всeхъ чувствъ!  Я отчаялся уже  въ  томъ,
что  мнe удастся ее  пересилить. -- Комната  полна глазъ,  которыхъ я лишенъ
возможности  видeть, -- полна  безцeльно шарящихъ рукъ,  которыхъ  я  не  въ
состоянiи схватить.
     "Это  ужасъ, рождающiйся  самъ изъ  себя,  парализующiй  страхъ  передъ
чeмъ-то  неосязаемымъ, что лишено всякаго облика  и  разрушаетъ всe  предeлы
нашего мышленiя," понялъ я смутно.
     Я сталъ упрямо посреди комнаты и началъ ждать.
     Ждалъ, навeрное, около четверти часа: быть можетъ, я введу въ искушенiе
это "нeчто", оно подкрадется сзади ко мнe -- -- и я его сумeю схватить?!
     Внезапно  я  обернулся:  нeтъ,   опять  ничего.  Все  то  же  страшное,
мучительное "ничто": его  нeтъ, но своей ужасающей жизнью оно наполняетъ всю
комнату.
     Не убeжать ли мнe? Что мнe мeшаетъ? 166
     "Оно пойдетъ  слeдомъ за мной,"  понялъ я тотчасъ же  съ  непоколебимой
увeренностью.  Я чувствовалъ: мнe не поможетъ нисколько, если я зажгу свeтъ.
Тeмъ не менeе я до тeхъ поръ не успокоился, пока не нашелъ спичекъ.
     Но фитиль свeчки не загорался и  все только тлeлъ:  маленькое пламя  не
оживало  и  не  умирало,  а  когда  добилось,  наконецъ,  права  на   жалкое
существованiе,  то такъ  и осталось  тусклымъ,  какъ  желтая, грязная жесть.
Нeтъ, темнота все-таки лучше.
     Я потушилъ свeчу  и, не раздeваясь, бросился на кровать. Началъ считать
удары своего сердца: разъ, два,  три -- четыре... до тысячи и потомъ сызнова
-- -- часами, днями, недeлями, какъ мнe казалось, пока губы мои не высохли и
не встали волосы дыбомъ. Но нeтъ, ни на мгновенiе мнe не стало легче.
     Ни на мгновенiе.
     Я началъ произносить слова, первыя  попавшiяся, какiя  только приходили
мнe  на  умъ:  "принцъ",  "дерево", "ребенокъ",  "книга"  --  и до тeхъ поръ
судорожно ихъ повторялъ, пока они не превратились для меня въ безсмысленныя,
страшныя  звуки  первобытныхъ  временъ,  --  мнe приходилось  съ величайшимъ
трудомъ вдумываться въ ихъ истинное значенiе: п-р-и-н-ц-ъ? -- к-н-и-г-а?
     Можетъ быть, я сошелъ съ ума? Или умеръ? -- Я сталъ  нащупывать вокругъ
себя вещи.
     Надо встать съ постели!
     Сeсть въ кресло!
     Я такъ и сдeлалъ.
     Хотя бы, наконецъ, пришла смерть! 167
     Только  бы  не  чувствовать этого безкровнаго, страшнаго,  напряженнаго
ожиданiя! "Я -- не хочу -- я -- не  хочу," -- закричалъ я. "Неужели-же вы не
слышите?"
     Безсильно откинулся я назадъ.
     Не могъ постичь, что я все еще живъ.
     Я былъ не  въ силахъ  ни  дeйствовать,  ни разсуждать и  тупо устремилъ
взглядъ куда-то въ пространство.
     -- -- -- -- -- --
     "Почему онъ такъ настойчиво протягиваетъ мнe эти зерна?" надвинулась на
меня неожиданно мысль, -- потомъ снова отошла и снова  вернулась. Приходила.
И уходила.
     Мало-помалу я  осозналъ, наконецъ,  что  передо  мною  стоитъ  какое-то
странное существо, -- стоитъ давно, быть можетъ, съ  тeхъ поръ, какъ я  сeлъ
въ это кресло, -- и протягиваетъ мнe свою руку.
     Сeрое, широкоплечее существо, вышиной съ плотнаго коренастаго человeка,
опирающееся на узловатую, изогнутую спиралью дубинку изъ бeлаго дерева.
     Тамъ,  гдe  у него должна была  быть  голова, я различалъ только  шаръ,
точно изъ рeдкаго, бeлесоватаго пара.
     Отъ него исходилъ запахъ сандаловаго дерева и влажнаго сланца.
     Отъ чувства полнeйшей безпомощности  я едва  не  лишился  сознанiя. Всe
страданiя, пережитыя мною за эти часы, слились теперь въ смертельный ужасъ и
облеклись въ форму этого существа.
     Инстинктъ  самосохраненiя подсказывалъ мнe, что  я  лишусь разсудка отъ
страха  и  ужаса,   если   168  взгляну   въ  лицо  призраку,  --  инстинктъ
предостерегалъ меня, кричалъ мнe, --  а меня все же влекло, точно магнитомъ,
-- я  не могъ  отвести  взгляда отъ бeлесоватаго  туманнаго  шара и старался
различить въ немъ глаза, носъ и ротъ.
     Но какъ  ни напрягалъ я  свое зрeнiе,  туманъ оставался непроницаемымъ.
Мнe  удавалось,  правда,  представлять  себe  всевозможныя  головы на  этомъ
туловищe,  но  я  сознавалъ  всякiй  разъ,  что  онe  --  лишь  плодъ  моего
воображенiя.
     Онe   дeйствительно  исчезали  мгновенно,  не   успeвъ  даже  отчетливо
обрисоваться.
     Дольше всeхъ оставался обликъ головы египетскаго ибиса.
     Очертанiя призрака смутно  виднeлись  въ темнотe,-- они  то еле замeтно
сокращались,  то   опять  расширялись,  словно   отъ   медленнаго   дыханiя,
пробeгавшаго по всей фигурe. Это было единственное  движенiе, которое могъ я
замeтить.  Вмeсто ногъ, пола  касались обрубки  костей,  и  мясо  -- сeрое и
безкровное -- висeло на нихъ вздутыми складками.
     Призракъ недвижимо протягивалъ мнe свою руку.
     Въ  рукe были  зерна. Съ горохъ величиной, краснаго  цвeта, съ  черными
крапинками по краямъ.
     Что мнe съ ними дeлать?
     Я чувствовалъ  смутно:  на  мнe  лежитъ  огромная  отвeтственность,  --
отвeтственность,  далеко  превосходящая  все земное, -- -- я долженъ принять
правильное рeшенiе.
     Я  чувствовалъ:  гдe-то въ  царствe извeчныхъ  причинъ висятъ двe  чаши
вeсовъ, и на каждой 169 изъ нихъ -- половина  мiрозданiя. На которую я брошу
пылинку, -- та опустится внизъ.
     Такъ  вотъ  откуда  эта  страшная  напряженность! Я понялъ теперь.  "Не
шевелись!" подсказалъ мнe разсудокъ. "Не шевелись, хотя бы никогда не пришла
къ тебe смерть и не избавила тебя отъ этихъ страданiй!"
     Но вeдь и  въ этомъ случаe ты примешь,  значитъ, рeшенiе: ты откажешься
отъ зеренъ! говорилъ мнe внутреннiй голосъ. Возврата назадъ быть не можетъ.
     Я умоляюще оглянулся  вокругъ: быть можетъ, я  увижу знаменье -- что  я
долженъ сдeлать. Нeтъ, ничего.
     Во мнe самомъ тоже ни воли, ни мысли, -- все пусто, все умерло.
     Въ это  страшное мгновенiе,  жизнь  мирiадовъ  людей  не тяжелeе  пера,
понялъ я. -- -- --
     Была,  должно быть,  уже глубокая ночь,  -- я не различалъ больше стeнъ
своей комнаты.
     Рядомъ въ ателье послышались  тяжелые  шаги,  --  кто-то  тамъ  двигалъ
шкафами, открывалъ ящики, бросалъ что-то съ грохотомъ на полъ; мнe казалось,
я  слышу  голосъ Вассертрума,  --  своимъ хриплымъ  басомъ  онъ  произносилъ
яростныя проклятiя. Я не сталъ слушать.  Мнe было это такъ  же  безразлично,
какъ если бы въ углу скреблась мышь. Я закрылъ глаза.
     Длинными рядами проходили передо мной лица людей. Съ закрытыми  вeками,
-- застывшiя, мертвыя маски: -- мой собственный родъ, мои предки.
     Все одна и та же форма головы -- хотя и различнаго вида; то съ гладкимъ
проборомъ, то въ 170 локонахъ, то коротко остриженная,  то въ сeдомъ парикe,
то  въ кудряхъ, -- черезъ вереницы вeковъ, все ближе и ближе,  --  --  черты
становились  все  болeе  и  болeе  знакомыми  и  превратились,  наконецъ, въ
послeднiй обликъ: въ лицо Голема. Имъ завершился рядъ моихъ предковъ.
     Затeмъ  темнота   превратила  мою   комнату   въ   безконечное   пустое
пространство;  я сидeлъ посрединe на  креслe, а передо мной опять сeрая тeнь
съ простертой рукой.
     Когда  я  открылъ  глаза,  вокругъ насъ  двумя пересeкающимися  кругами
стояли странныя существа:  въ  одномъ  кругe  они были  закутаны въ  лиловыя
одежды, въ другомъ -- въ красновато-черныя. То были люди  какой-то невeдомой
расы,   огромнаго  роста,  неестественно  худые  и  изможденные;   лица  ихъ
скрывались за яркими покрывалами.
     Бiенiе сердца въ груди возвeстило мнe,  что настала минута рeшенiя. Мои
пальцы протянулись  за  зернами,  --  и я увидалъ, какъ  дрожь  пробeжала по
фигурамъ красноватаго круга.
     Отвергнуть мнe зерна? -- Такая же  дрожь въ другомъ кругe. Я пристально
посмотрeлъ на человeка безъ головы: онъ стоялъ неподвижно -- какъ прежде.
     Даже дыханiе его прекратилось.
     Я  поднялъ руку  --  еще  самъ не  зная,  что дeлать  -- и  ударилъ  по
простертой рукe призрака: зерна разсыпались по полу.
     На мгновенiе, точно отъ электрическаго разряда, я утратилъ сознанiе, --
мнe  казалось, я низвергаюсь въ  бездонную пропасть, -- но  потомъ  я  снова
сразу очнулся. 171
     Сeрый призракъ исчезъ. Вмeстe съ нимъ и фигуры краснаго круга.
     Лиловыя  же фигуры  окружили меня. На  груди  у нихъ  были  надписи изъ
золотыхъ iероглифовъ, --  --  между  большимъ и указательнымъ пальцемъ, они,
точно въ знакъ заклинанiя, молча держали красныя зерна, которыя я выбилъ изъ
руки призрака безъ головы.
     Я слышалъ, какъ шумeлъ  за окнами градъ и оглушительный громъ разрывалъ
ночной воздухъ.
     Надъ  городомъ  разразилась  зимняя  гроза  со  всей  ея  безсмысленной
яростью.  Съ  рeки,  съ  ритмическими  интервалами,  сквозь  завыванiе  бури
доносились глухiе орудiйные залпы: то трескался ледяной покровъ на  Молдавe.
Моя комната озарялась сiянiемъ безпрестанныхъ молнiй. Я вдругъ почувствовалъ
себя слабымъ, -- колeни у меня задрожали, и я долженъ былъ сeсть.
     "Успокойся," отчетливо произнесъ голосъ подлe меня, "успокойся! Сегодня
"lelschimurim" -- ночь охраненiя."-- -- --
     -- -- -- -- -- --
     Гроза   понемногу   утихла,   и  оглушительный   грохотъ   перешелъ  въ
однообразный стукъ дождевыхъ капель о крышу.
     Усталость моя дошла до того, что  я только  смутно,  какъ  въ  полуснe,
воспринималъ все, что происходило вокругъ.
     Кто-то изъ лиловаго круга проговорилъ:
     "Кого вы ищете, того здeсь нeтъ."
     Другiе отвeтили ему что-то на незнакомомъ мнe языкe. 172
     На это первый произнесъ снова тихо какую-то фразу, въ ней было имя

        "Генохъ";

остального я  не  могъ  разобрать:  слишкомъ  громко  звучалъ  опять  трескъ
ломающихся льдинъ на рeкe.
     Вслeдъ за этимъ изъ  круга вышелъ одинъ, подошелъ ко мнe ближе, указалъ
на iероглифы у себя на груди, -- они были  такiе  же, какъ у другихъ -- -- и
спросилъ, могу  ли  я  прочесть ихъ.  И  когда --  еле  шевеля  языкомъ  отъ
усталости  -- я отвeтилъ ему отрицательно, онъ простеръ ко мнe руку --  -- и
надпись засверкала у меня на груди. Сперва это были латинскiя буквы:

     CHABRAT ZEREH AUR BOCHER
     -- -- -- -- -- --

и только потомъ уже онe медленно превратились снова въ iероглифы. -- -- -- Я
заснулъ глубокимъ,  крeпкимъ сномъ безъ сновидeнiй, которымъ не спалъ уже съ
той самой ночи, какъ Гиллель вернулъ мнe даръ рeчи. 173

--------


     Послeднiе  дни  прошли  незамeтно.  У  меня  не  хватало  даже  времени
пообeдать.
     Непреодолимое  влеченiе  къ   работe  заставляло  меня  просиживать  за
станкомъ съ ранняго утра до поздняго вечера.
     Наконецъ, я закончилъ камею, -- какъ ребенокъ, радовалась ей Мирiамъ.
     Исправилъ я также и букву "И" въ книгe Иббуръ.
     Я усeлся поудобнeе  въ  кресло  и сталъ спокойно перебирать въ  умe всe
мелкiя переживанiя этихъ дней.
     Вспомнилъ, какъ утромъ послe грозы ко мнe въ комнату прибeжала женщина,
которая у меня убираетъ, и сообщила, что ночью обрушился каменный мостъ. --
     Какъ  странно: -- обрушился! Быть можетъ, какъ разъ въ ту минуту, когда
я  разсыпалъ  зерна -- --  но, нeтъ, не нужно думать  объ этомъ. А то вдругъ
все, что со мной произошло тогда, приметъ реальный характеръ, -- я же рeшилъ
похоронить все въ  душe, пока оно само  вновь не проснется, -- не надо этого
трогать.
     Вeдь совсeмъ недавно еще  я  проходилъ  по мосту, разглядывалъ каменныя
статуи,  --  а  теперь отъ него, простоявшаго  много столeтiй, остались однe
лишь развалины. 174
     Мнe  стало грустно при мысли, что я  больше никогда не пройду по мосту.
Если  его  даже снова  построятъ,  все  равно  это  не  будетъ  ужъ  прежнiй
старинный, загадочный, каменный мостъ.
     Работая  надъ камеей,  я  цeлыми часами вспоминалъ, -- и какъ  странно:
точно  я  никогда  не забывалъ того,  что  теперь передо  мною воскресло, --
вспоминалъ, какъ ребенкомъ  еще и, потомъ въ болeе позднiе годы, я любовался
изображенiями  святой  Луитгарды  и  другихъ,  погребенными  теперь  на  днe
разбушевавшихся водъ.
     Передо мной проходило множество мелкихъ  вещей, которыя были близки мнe
въ молодости, --  я  видeлъ также отца, и мать, и всeхъ школьныхъ товарищей.
Никакъ не могъ я вспомнить только того дома, гдe прежде жилъ.
     Но я  зналъ,  что  въ одинъ прекрасный день, когда  я меньше всего буду
думать о немъ, онъ  предстанетъ  вдругъ предо мной. И уже заранeе радовался.
Мнe  было невыразимо отрадно  сознанiе, что теперь  все во мнe стало сразу и
простымъ, и естественнымъ.
     Когда позавчера  я досталъ изъ шкатулки книгу Иббуръ, -- я нисколько не
удивился, что она  имeла видъ  обыкновенной, старинной книги изъ пергамента,
съ  искусными,  цeнными  заставками,  --   мнe   показалось  это  совершенно
естественнымъ. И никакъ не могъ я понять, почему она произвела тогда на меня
такое фантастическое впечатлeнiе.
     Она была написана по-еврейски, на языкe, для меня непонятномъ.
     Когда же придетъ за ней незнакомецъ? 175
     Жизнерадостность, которая незамeтно  овладeла  мной  за  работой, вновь
пробудилась сейчасъ со всей  своей ободряющей свeжестью  и разсeяла  мрачныя
ночныя мысли, пытавшiяся на меня снова нахлынуть.
     Я быстро взялъ портретъ Ангелины и поцeловалъ его. Подпись  подъ нимъ и
посвященiе я срeзалъ.
     Все это, конечно, нелeпо  и глупо, -- но почему же не помечтать немного
о счастьи,  не нарисовать себe блестящей картины и не  порадоваться ей, какъ
мыльному пузырю?
     Развe въ концe концовъ такъ ужъ несбыточно то, что грезится всeмъ моимъ
сокровеннымъ желанiямъ?  Развe  такъ уже невозможно, чтобы  въ  одну ночь  я
сталъ  знаменитостью?  Сталъ бы  вдругъ  равнымъ  ей,  --  хотя  бы и  не по
происхожденiю? Или, по крайней мeрe,  равнымъ  доктору Савiоли? Я подумалъ о
камеe  Мирiамъ: если бы мнe удалась  еще  одна такъ же,  какъ  эта  -- --  я
убeжденъ, самые  извeстные художники всeхъ  временъ и  народовъ не создавали
ничего лучшаго.
     И допустимъ еще такую случайность: что, если умретъ мужъ Ангелины?
     Меня бросало то въ холодъ, то въ жаръ: ничтожное обстоятельство -- -- и
надежды мои, всe самыя смeлыя упованiя вдругъ становились реальными. Лишь на
тоненькой ниточкe, могущей каждую минуту оборваться, висeло счастье, которое
выпало бы тогда на мою долю.
     Развe со  мной не случались уже тысячи разъ чудеса? Вещи, -- о которыхъ
человeчество вообще не имeетъ понятiя, не знаетъ, что онe существуютъ. 176
     Развe  не чудо, что въ  теченiе нeсколькихъ недeль во  мнe  пробудились
художественныя способности, которыя уже теперь рeзко выдeляютъ меня изъ ряда
другихъ?
     А вeдь я еще только въ началe пути!
     Развe не имeю и я права на счастье?
     И развe мистицизмъ требуетъ непремeнно отсутствiя всякихъ желанiй?
     Я подавилъ въ себe утвердительный отвeтъ на этотъ вопросъ, -- помечтать
хотя бы одинъ только часъ, -- всего лишь минуту -- мгновенiе, короткое, какъ
жизнь человeка!
     Я грезилъ съ открытыми глазами:
     Драгоцeнные камни на  столe все росли и  росли и окружали меня со всeхъ
сторонъ  пестрыми водопадами.  Вокругъ  меня вздымались деревья  изъ опала и
отражали свeтовые  потоки  небесъ,  --  небеса отливали лазурью, какъ крылья
огромной   тропической  бабочки,  и   ослeпительными   искрами  брызгали  на
безпредeльные луга, напоенные ароматомъ знойнаго лeта.
     Меня  мучила  жажда, --  я  освeжилъ  свое  тeло  въ  ледяныхъ  струяхъ
родниковъ, журчавшихъ по скаламъ изъ сiяющаго перламутра.
     Дуновенiе  горячаго  вeтра  пробeжало  по  склонамъ,  сплошь  поросшимъ
цвeтами  и  пестрой травой, и опьянило  меня  ароматомъ жасмина, гiацинтовъ,
нарцисса и лавра. -- -- --
     Немыслимо! Нестерпимо! Я отогналъ видeнiе. -- Меня мучила жажда.
     Таковы мученiя рая.
     Я распахнулъ окно и подставилъ разгоряченную голову холодному вeтру.
     Въ воздухe уже пахло близкой весной. -- -- -- 177
     Мирiамъ!
     Я  невольно  вспомнилъ  о Мирiамъ. Какъ  она  еле стояла  на ногахъ отъ
волненiя,  когда пришла разсказать мнe, что случилось  чудо, настоящее чудо:
она нашла золотую  монету въ  хлeбe,  который  положилъ  ей булочникъ черезъ
рeшетку въ кухонномъ окнe. -- -- --
     Я схватился за кошелекъ. --  Только бы не опоздать и успeть сегодня еще
разъ, такимъ же волшебнымъ путемъ передать ей дукатъ!
     Она приходила ко мнe каждый день, -- чтобъ мнe не было скучно, какъ она
говорила,  --  но   почти  совершенно   не  разговаривала,  настолько   была
преисполнена этимъ "чудомъ". До глубины души потрясло ее это  переживанiе и,
когда я сейчасъ себe представляю, какъ иногда безъ  всякой особой причины --
только  подъ  влiянiемъ  своихъ  воспоминанiй   --  она  становилась  вдругъ
мертвенно-блeдной, -- у меня кружится голова при  одной лишь мысли, что я въ
слeпотe своей могъ сотворить нeчто, заходящее далеко за предeлы возможнаго.
     Когда же я вспоминаю послeднiя, туманныя  слова Гиллеля  и  сопоставляю
ихъ съ этой мыслью, у меня по тeлу пробeгаетъ холодная дрожь.
     Чистота помысловъ не  извиняетъ меня, -- цeль не оправдываетъ средства,
-- я понималъ это ясно.
     А  что  если помыселъ:  "желанiе оказать  помощь"  только  кажется  мнe
чистымъ?   Быть  можетъ,  за  нимъ  скрывается  какая-нибудь   тайная  ложь?
Безсознательное, тщеславное стремленiе выступить въ роли спасителя?
     Я началъ сомнeваться въ себe самомъ. 178
     Я слишкомъ поверхностно сужу о Мирiамъ, -- стало  для меня теперь ясно.
Будучи дочерью  Гиллеля,  она не  можетъ походить на всeхъ другихъ дeвушекъ.
Какое же право имeлъ я такъ нелeпо вторгаться въ ея духовную жизнь, которая,
можетъ быть, какъ небо отъ земли, далека отъ меня?
     Меня должны были бы предостеречь хотя бы  черты ея лица, которыя во сто
кратъ  больше  подходятъ къ  эпохe  шестой  египетской династiи  и  слишкомъ
одухотворены даже для той эпохи, не только для нашей, съ присущимъ ей типомъ
разсудочнаго человeка.
     "Только глупецъ  не довeряетъ  внeшнему облику", читалъ  я  когда-то въ
одной книгe. Какъ это вeрно! Какъ правильно!
     Мы съ Мирiамъ  были теперь большими друзьями.  Неужели же я долженъ  ей
признаться, что это я каждый день кладу въ хлeбъ дукаты?
     Ударъ былъ бы слишкомъ для нея неожиданнымъ. Онъ ошеломилъ бы ее.
     Я не имeю ни малeйшаго права, я долженъ быть осторожнымъ.
     Но,  можетъ быть,  ослабить  какимъ-нибудь образомъ  "чудо"?  Перестать
класть золото въ хлeбъ, а положить монету просто на лeстницу, чтобы, открывъ
дверь, она  тотчасъ  же  увидала  ее?  Или еще что-нибудь  въ этомъ родe?  Я
утeшалъ  себя:  я  ужъ  придумаю  что-нибудь   новое,  не  столь  наглядное,
какой-нибудь   путь,   который   изъ  мiра   чудеснаго   приведетъ   ее   къ
повседневности.
     Да! это самое правильное.
     Или, быть  можетъ,  сразу  разрубить узелъ?  Посвятить ея  отца въ  мою
тайну,  попросить у него 179 совeта? Краска  стыда залила мнe лицо.  Я успeю
еще это сдeлать, -- раньше нужно испробовать все остальное.
     Но только сейчасъ же приступить къ дeлу, не терять ни минуты!
     Мнe  пришла въ голову  хорошая мысль:  нужно уговорить  Мирiамъ сдeлать
что-нибудь   особенное,  вырвать  ее  на  нeсколько  часовъ  изъ   привычной
обстановки, чтобы у нея появились новыя впечатлeнiя.
     Мы возьмемъ экипажъ и  поeдемъ съ ней покататься. Развe насъ кто-нибудь
знаетъ, -- вeдь мы поeдемъ не еврейскимъ кварталомъ?!
     Ей будетъ, можетъ быть, интересно осмотрeть разрушенный мостъ.
     Если же ей  непрiятно поeхать  со мной, -- пусть съ  ней поeдетъ старый
Цвакъ или кто-нибудь изъ ея подругъ.
     Я твердо рeшилъ побороть всe ея колебанiя. --
     -- -- -- -- -- --
     На порогe своей двери я едва не сбилъ съ ногъ человeка.
     Вассертрумъ!
     Онъ смотрeлъ, должно быть, въ замочную скважину: онъ стоялъ согнувшись,
когда я столкнулся съ нимъ.
     "Вы ко мнe?" сухо спросилъ я.
     Онъ  пробормоталъ въ  оправданiе нeсколько словъ на своемъ невыносимомъ
жаргонe и утвердительно кивнулъ головой.
     Я попросилъ его войти въ комнату  и сeсть,  но онъ продолжалъ стоять на
порогe  и судорожно мялъ поля своей шляпы. Въ выраженiи его лица, въ каждомъ
его  движенiи сквозила глубокая вражда,  которую онъ  тщетно пытался скрыть.
180
     Еще ни  разу  я  не видeлъ такъ  близко этого  человeка.  Отталкивающее
впечатлeнiе производила не столько его  безобразная внeшность (во мнe  лично
она  вызывала лишь  жалость: предо мной было существо,  которому  при самомъ
рожденiи  природа, въ порывe негодованiя и отвращенiя,  наступила  ногой  на
лицо), -- этому было виной скорeй нeчто другое, нeчто неуловимое, исходившее
отъ него.
     "Кровь" -- какъ мeтко опредeлилъ Харузекъ.
     Я невольно вытеръ руку, которую въ первую минуту подалъ ему.
     Какъ ни  быстро я это сдeлалъ,  онъ все  же, навeрное, замeтилъ, потому
что напряженiемъ подавилъ вспыхнувшую вдругъ на его лицe ненависть.
     "У васъ тутъ уютно", началъ онъ, наконецъ, запинаясь: онъ понялъ, что у
меня нeтъ ни малeйшаго желанiя начинать разговоръ.
     Но какъ  бы противорeча  своему замeчанiю, онъ закрылъ при этомъ глаза,
--  можетъ быть, просто затeмъ, чтобы не встрeтиться со мной взглядомъ. Или,
быть  можетъ,  ему показалось,  что это придастъ  его  лицу  болeе  невинное
выраженiе?
     По его произношенiю можно было судить, насколько  ему  трудно  говорить
по-нeмецки.
     Я не  чувствовалъ себя обязаннымъ ему отвeчать и сталъ  ждать, что  онъ
еще скажетъ.
     Въ смущенiи,  онъ  взялся рукой за  напильникъ, который  еще съ прихода
Харузека, Богъ  знаетъ почему,  лежалъ у  меня  на  столe, --  но тотчасъ же
непроизвольно отдернулъ руку, точно  его укусила  змeя. Я мысленно  удивился
его подсознательной психической чуткости. 181
     "Впрочемъ, конечно, для дeла  нужно, чтобъ  было  уютно", заставилъ онъ
себя  продолжать,  "особенно  --  разъ  у  васъ тутъ  бываютъ  такiе  важные
господа".  Онъ   хотeлъ  было   раскрыть  глаза,  чтобъ   посмотрeть,  какое
впечатлeнiе произведутъ  на меня его  слова, -- но потомъ  рeшилъ, очевидно,
что время еще не наступило и снова закрылъ ихъ.
     Мнe  захотeлось прижать его  къ стeнe: "Вы имeете въ виду даму, которая
недавно прieзжала ко мнe. Скажите же прямо, на что вы намекаете!"
     Онъ помедлилъ  немного,  -- потомъ  съ  силой  схватилъ меня  за руку и
потащилъ къ окну.
     Его  странный, совершенно  непонятный  поступокъ  напомнилъ  мнe,  какъ
недавно онъ такъ же потащилъ въ свою берлогу глухонeмого Яромира.
     Своими корявыми пальцами онъ протянулъ мнe какой-то блестящiй предметъ.
     "Скажите, господинъ Пернатъ -- можно еще что-нибудь съ ними сдeлать?"
     Я  увидeлъ золотые часы съ настолько погнутыми крышками, что  буквально
казалось, будто ихъ умышленно старались изуродовать.
     Я взялъ  лупу: шарниры были наполовину оторваны,  а внутри  -- -- тамъ,
кажется, что-то выгравировано? Надпись еле-еле  можно было прочесть, -- да и
къ  тому  же ее только  что,  повидимому,  старались стереть.  Я съ  трудомъ
разобралъ:
     К--рлъ Цот--манъ.
     Цотманъ?  Цотманъ?  -- Гдe я  читалъ эту фамилiю? Цотманъ? Я  никакъ не
могъ вспомнить. Цотманъ? 182
     Вассертрумъ едва не вырвалъ у меня лупу изъ рукъ:
     "Внутри все въ порядкe, я ужъ смотрeлъ. Но вотъ крышки"...
     "Ихъ надо попросту  выпрямить, -- можетъ быть, еще кое-гдe запаять. Это
вамъ, господинъ  Вассертрумъ, сдeлаетъ  съ такимъ же успeхомъ любой золотыхъ
дeлъ мастеръ".
     "Мнe  нужно,  чтобы  это  было  исполнено  аккуратно.  Что  называется,
артистически", поспeшно перебилъ онъ меня, -- съ какимъ-то испугомъ.
     "Ну, хорошо, -- если ужъ вы придаете этому такое значенiе -- --"
     "Значенiе!"  Онъ задыхался отъ волненiя.  "Я  вeдь самъ хочу носить эти
часы.  И когда  я  ихъ  буду  показывать, мнe  будетъ прiятно сказать: вотъ,
посмотрите, это работа господина Перната!"
     Онъ возбуждалъ во мнe  отвращенiе: онъ  швырялъ мнe прямо въ лицо  свою
гнусную лесть.
     "Приходите черезъ часъ, -- будетъ готово".
     Вассертрумъ  извивался: "Не нужно спeшить. Я не хочу.  Черезъ  три дня.
Черезъ четыре. Пусть хоть черезъ недeлю. Я всю жизнь буду себя упрекать, что
я васъ торопилъ".
     Что съ  нимъ?  Почему онъ такъ  взволнованъ? --  Я  зашелъ  въ сосeднюю
комнату и заперъ часы въ шкатулку. Въ ней сверху лежалъ портретъ Ангелины. Я
быстро  захлопнулъ  крышку,  --   на  случай,  если   Вассертрумъ   за  мною
подглядывалъ.
     Когда я вернулся,  мнe сразу бросилось  въ  глава, что онъ измeнился въ
лицe.
     Я  пристально посмотрeлъ  на него,  но сейчасъ  же отказался отъ своего
подозрeнiя: нeтъ, быть не можетъ? Онъ не могъ увидать портрета. 183
     "Хорошо.  Тогда,  значитъ,  на  будущей  недeлe", сказалъ  я,  стараясь
поскорeе отъ него отдeлаться.
     Но онъ, повидимому, не торопился: пододвинулъ кресло и сeлъ.
     Сейчасъ, наоборотъ,  онъ широко  раскрылъ свои рыбьи  глаза и упорно не
сводилъ ихъ съ верхней пуговицы моего жилета.
     Молчанiе.
     "Эта  притворщица васъ,  навeрное,  просила и  виду не подавать, что вы
что-нибудь  знаете. А?" обрушился онъ на меня неожиданно  и ударилъ кулакомъ
по столу.
     Было  что-то  страшное  въ  неожиданной рeзкости, съ какой онъ измeнялъ
свой  тонъ,  --  переходя  съ  быстротой   молнiи   отъ  лести  къ   грубымъ
ругательствамъ. Я понялъ теперь, почему многiе, особенно женщины, такъ легко
поддаются ему, хотя бы у него было противъ нихъ лишь самое ничтожное орудiе.
     Я хотeлъ было вскочить, схватить его за горло  и вытолкать въ дверь. Но
потомъ одумался и рeшилъ, что гораздо умнeе сперва выпытать у него все, какъ
слeдуетъ.
     "Я, право,  не понимаю, о  чемъ вы говорите, господинъ  Вассертрумъ"; я
старался скорчить какъ можно болeе наивную физiономiю. "Притворщица? Что это
значитъ?"
     "Что,  мнe  учить васъ  прикажете?"  отвeтилъ  онъ  по-прежнему  грубо.
"Подождите, вамъ придется еще присягать на судe. Понимаете?"  --  Онъ началъ
кричать:  "Передо мной вы не посмeете  отрицать, что  она прибeжала къ  вамъ
оттуда" -- онъ указалъ  рукой на ателье -- "въ  одномъ платкe. Больше на ней
ничего не было!" 184
     Отъ возмущенiя  я пересталъ собою владeть: схватилъ  негодяя за грудь и
съ силой тряхнулъ его.
     "Посмeйте только сказать еще одно слово, -- я вамъ переломаю всe ребра!
Поняли?"
     Блeдный, какъ полотно, онъ повалился на кресло и только пробормоталъ:
     "Въ чемъ дeло? Въ чемъ дeло? Что вы хотите? Вeдь я сказалъ только..."
     Стараясь успокоиться, я прошелся немного по комнатe и не слышалъ всего,
что онъ бормоталъ къ свое оправданiе.
     Потомъ  сeлъ прямо противъ него, съ твердымъ намeренiемъ разъ  навсегда
выяснить все, что касается Ангелины и если не  мирнымъ  путемъ,  то  хотя бы
силой заставить его раскрыть, наконецъ, карты.  Быть можетъ, мнe удастся при
этомъ обнаружить его слабыя стороны.
     Не обращая вниманiя на его возраженiя, я сразу же заявилъ, что  никакiя
вымогательства -- я рeзко подчеркнулъ это слово -- не приведутъ къ цeли: онъ
не  можетъ  привести никакихъ  доказательствъ  своему  обвиненiю, а я всегда
сумeю  уклониться  отъ дачи какихъ-либо показанiй, --  если вообще на минуту
хоть допустить, что отъ меня  ихъ  могутъ потребовать. Ангелина мнe слишкомъ
близка, чтобы я не спасъ ее въ трудную минуту, -- чего бы мнe это ни стоило,
-- хотя бы даже цeной лжесвидeтельства.
     Его   лицо  все  подергивалось   судорогами,  заячья  губа  возбужденно
поднималась  до самаго носа, -- онъ скрежеталъ  зубами и все  время старался
меня перебить: "Развe мнe что-нибудь  отъ нея надо?  Послушайте же!"  -- Онъ
весь  дрожалъ отъ волненiя, что я не давалъ ему говорить. -- "Мнe 185 нуженъ
только Савiоли, -- этотъ песъ растреклятый, -- этотъ -- --" вырвалось у него
неожиданно.
     Онъ задыхался. А я вдругъ замолчалъ. Наконецъ-то, я его поймалъ. Но онъ
овладeлъ ужъ собой и опять уставился на мой жилетъ.
     "Послушайте,  Пернатъ",  онъ   старался   поддeлаться   подъ   холодный
разсудительный тонъ  солиднаго коммерсанта,  -- "вы все  говорите  объ  этой
кана... объ этой дамe. Она замужемъ? --  превосходно! Она спуталась съ этимъ
-- -- съ  этимъ паршивымъ мальчишкой? -- опять хорошо.  Но  при чемъ же тутъ
я?!" Онъ махалъ  руками  передъ  моимъ  лицомъ, --  сложивъ при  этомъ  такъ
пальцы,  будто держалъ  въ  нихъ  щепотку  соли.  "Пусть она  сама  съ  нимъ
разсчитывается.  --  Послушайте -- мы оба съ вами  не маленькiе. И прекрасно
все понимаемъ. Мнe надо только вернуть свои деньги. Вамъ ясно теперь?"
     Я удивленно прислушался:
     "Какiя деньги? Развe докторъ Савiоли вамъ что-нибудь долженъ?"
     Вассертрумъ уклонился отъ прямого отвeта:
     "У меня съ нимъ свои счеты. Не все ли равно?"
     "Вы его хотите убить!" закричалъ я.
     Онъ вскочилъ съ мeста. Зашатался.
     "Да, да.  Убить! Бросьте эту  комедiю!"  Я  указалъ  ему на  дверь.  "И
убирайтесь отсюда!" Онъ  медленно  взялъ шляпу, надeлъ  ее и  повернулся  къ
двери.  Потомъ вдругъ  снова остановился и сказалъ  съ такимъ спокойствiемъ,
что я положительно изумился:
     "Какъ хотите. Я думалъ васъ пощадить. Не хотите, не надо. Миндальничать
я не люблю. 186 Вамъ  слeдовало бы быть поумнeе: вeдь и  вамъ  сталъ Савiоли
поперекъ дороги. А -- теперь -- я -- всeмъ -- вамъ -- троимъ --" онъ сдeлалъ
характерный жестъ вокругъ шеи -- "надeну веревочку".
     На его лицe отразилась такая дьявольская жестокость, онъ былъ настолько
увeренъ  въ  своемъ превосходствe, что  у  меня  невольно  застыла  кровь въ
жилахъ. У него въ рукахъ, должно  быть, оружiе, о которомъ ни я, ни Харузекъ
и не  догадываемся. Я почувствовалъ, какъ почва ускользаетъ у меня  изъ-подъ
ногъ.
     "Напильникъ!   Напильникъ!"  прошепталъ  мнe   внутреннiй   голосъ.   Я
соразмeрилъ мысленно разстоянiе:  до стола одинъ  шагъ -- до Вассертрума два
шага -- -- я  готовъ былъ ужъ броситься -- -- какъ вдругъ  въ дверяхъ  точно
изъ-подъ земли выросъ Гиллель.
     Комната  поплыла у меня передъ глазами. Я  видeлъ  только -- словно  въ
туманe -- что Гиллель остановился на порогe, а Вассертрумъ медленно, шагъ за
шагомъ сталъ отходить къ стeнe.
     Потомъ я услыхалъ голосъ Гиллеля:
     "Вы знаете,  Ааронъ,  старое правило: всe  евреи  поручители  одинъ  за
другого.  Такъ,  не лучше  ли  --  --"  Онъ  добавилъ  еще  нeсколько  словъ
по-еврейски, которыхъ я не понялъ.
     "Зачeмъ  вы  подслушиваете  у  дверей?" дрожащимъ голосомъ пробормоталъ
Вассертрумъ.
     "Подслушивалъ  я или  нeтъ  -- дeло  не ваше!" --  -- Гиллель закончилъ
опять еврейской фразой,  въ которой прозвучала угроза.  Я боялся, что  между
ними вспыхнетъ ссора, но Вассертрумъ не  187 отвeтилъ ни слова, задумался на
мгновенiе и съ рeшительнымъ видомъ вышелъ изъ комнаты.
     Съ любопытствомъ взглянулъ  я  на Гиллеля. Но  онъ  сдeлалъ мнe  знакъ,
чтобъ я молчалъ. Онъ,  повидимому,  ждалъ  чего-то,  потому  что  напряженно
прислушивался.  Я  хотeлъ  было  запереть  дверь,  но  онъ  остановилъ  меня
нетерпeливымъ движенiемъ руки.
     Такъ прошло минуты двe,  --  неожиданно на лeстницe  послышались  снова
тяжелые шаги Вассертрума.
     Не говоря ни слова, Гиллель вышелъ и уступилъ ему мeсто.
     Вассертрумъ  подождалъ,   пока  онъ  сойдетъ  съ  лeстницы,  и   потомъ
недовольно буркнулъ:
     "Отдайте часы".
     -- -- -- -- -- --
     188

--------


     Гдe же Харузекъ? Прошли уже почти сутки, а онъ все не показывался.
     Неужели онъ  забылъ о  сигналe,  о которомъ мы съ нимъ условились? Или,
можетъ быть, просто его не замeтилъ?
     Я подошелъ къ  окну и  направилъ такъ зеркало, что отраженный солнечный
лучъ упалъ прямо на рeшетчатое окошко его подвала.
     Вчерашнее вмeшательство Гиллеля  въ  достаточной мeрe  меня  успокоило.
Онъ, навeрное, предупредилъ бы меня, если бы мнe угрожала опасность.
     Да и кромe того,  Вассертрумъ, повидимому, ничего не предпринялъ: прямо
отъ  меня  онъ вернулся опять  къ себe въ лавку, -- я взглянулъ въ окно: ну,
да, конечно, вотъ онъ опять стоитъ передъ своимъ хламомъ, какъ стоялъ тамъ и
утромъ.
     Какъ мучительно это вeчное ожиданiе!
     У меня кружилась голова отъ мягкаго весенняго воздуха, проникавшаго изъ
открытаго окна въ сосeдней комнатe.
     Какъ весело капаетъ съ крышъ! И какъ блестятъ  на солнцe эти  тоненькiя
струйки воды!
     Меня тянуло на улицу. Я нетерпeливо  ходилъ взадъ и впередъ по комнатe.
Садился въ кресло.
     И снова вставалъ.
     Въ груди  у меня зародилось чувство неясной влюбленности и не оставляло
меня. 189
     Всю ночь я промучился. То ко мнe довeрчиво прижималась Ангелина,  -- то
вдругъ я, повидимому, совершенно спокойно разговаривалъ съ Мирiамъ, -- но не
успeлъ  еще  разсeяться  этотъ  образъ,  какъ  снова  появилась  Ангелина  и
поцeловала меня; я вдыхалъ  ароматъ  ея волосъ, --  ея  мягкiй  соболiй мeхъ
щекоталъ  мнe шею, спадалъ съ ея  обнаженныхъ  плечъ,  --  она  превращалась
вдругъ въ Розину и начинала танцовать -- съ  пьяными,  полузакрытыми глазами
-- въ одномъ фракe, одeтомъ на голое  тeло -- -- --  и  все  это въ полуснe,
совершенно  походившемъ  на   бодрствованiе.   На   сладостное,  изнуряющее,
дремотное бодрствованiе.
     А подъ утро  у  моего  изголовья стоялъ мой двойникъ, призрачный Габалъ
Гарминъ, "дыханiе костей", о которомъ разсказывалъ Гиллель, -- и я видeлъ по
его глазамъ: онъ весь въ  моей власти, онъ отвeтитъ на  всe вопросы, какiе я
задамъ ему о земныхъ и потустороннихъ вещахъ, -- онъ только ждетъ ихъ. -- Но
жажда  проникнуть въ вeчныя  тайны не  вынесла жара  моей воспаленной крови,
изсякла  на безплодной  нивe моего разума. -- Я отогналъ отъ  себя призракъ,
приказалъ ему  превратиться  въ  образъ Ангелины,  --  онъ  скорчился, сталъ
буквою "алефъ", опять  сталъ  расти  и  предсталъ  передо  мной  исполинскою
женщиной,  обнаженной,  какой  я ее  видeлъ  когда-то  въ  книгe  Иббуръ, съ
пульсомъ, подобнымъ землетрясенiю,  --  наклонился  надо  мной,  и  на  меня
пахнуло опьяняющимъ благоуханiемъ разгоряченнаго тeла.
     -- -- -- -- -- --
     Неужели Харузекъ совсeмъ не придетъ? На церквахъ запeли колокола. 190
     Еще четверть часа  я подожду,  а потомъ уйду изъ дому, буду  бродить по
оживленнымъ улицамъ, полнымъ людьми въ праздничныхъ платьяхъ, -- смeшаюсь съ
веселой  толпой  въ  богатой   части  города,  увижу  красивыхъ  женщинъ  съ
прелестными лицами, съ изящными руками и ногами.
     Я  встрeчу  тамъ,   можетъ   быть,  случайно  Харузека,   --   сталъ  я
оправдываться самъ  передъ собой.  И  чтобы скорeй убить  время, досталъ  съ
книжной полки старинную колоду картъ для тарока. -- -- --
     Быть можетъ, я найду въ картинкахъ что-нибудь подходящее для камеи?
     Я сталъ искать "пагадъ".
     Но его не было. Куда же онъ дeвался?
     Я сталъ  опять  перебирать  карты  и  задумался  надъ  ихъ  загадочнымъ
смысломъ. Въ особенности вотъ -- "повeшенный" -- что можетъ онъ означать?
     Между  небомъ и  землей  на  веревкe  виситъ  человeкъ, --  голова  его
закинута назадъ, руки связаны  за спиной, -- правая голень закинута за лeвую
ногу, -- точно крестъ надъ опрокинутымъ треугольникомъ.
     Загадочный символъ.
     Но вотъ, наконецъ-то! Навeрное, Харузекъ.
     Или еще кто-нибудь?
     Прiятный сюрпризъ: это Мирiамъ.
     -- -- -- -- -- --
     "Знаете,  Мирiамъ, я только  что хотeлъ зайти къ вамъ и предложить вамъ
немного прокатиться". -- Я сказалъ, конечно, неправду, но не смутился. "Вeдь
вы не откажетесь? У меня  сегодня такъ хорошо на  душe, -- и вы,  Мирiамъ --
именно вы должны увeнчать мою радость". 191
     "--  -- прокатиться?"  повторила  она  съ  такимъ  изумленiемъ,  что  я
невольно громко разсмeялся.
     "Развe мое предложенiе такъ необыкновенно?"
     "Нeтъ, нeтъ, но --" она не могла подыскать словъ, "мнe какъ-то странно.
Прокатиться!"
     "Ничего  въ  этомъ  страннаго  нeтъ.  Подумайте только -- сотни  тысячъ
людей, въ сущности, только это и дeлаютъ".
     "Да, -- другiе!" согласилась она, все еще въ полномъ недоумeнiи.
     Я взялъ ее за руки:
     "Мнe хотeлось бы, Мирiамъ, чтобы радости,  выпадающiя  на долю другихъ,
доставались въ безконечно большей степени вамъ".
     Она вдругъ поблeднeла,  какъ полотно,  и по ея неподвижному, застывшему
взгляду я понялъ, о чемъ она думаетъ.
     Мнe это придало бодрости:
     "Вы не должны вeчно  думать", началъ я ее уговаривать, -- "объ этомъ --
-- о чудe. Мирiамъ, обeщайте же мнe, -- ну, хотя бы ради нашей дружбы".
     Она почувствовала въ  моихъ словахъ  тайный страхъ и посмотрeла на меня
удивленно.
     "Если  бы  это  на  васъ  не  такъ дeйствовало, я  бы  за  васъ  только
радовался, но такъ? -- -- Знаете, Мирiамъ, я за васъ очень волнуюсь -- -- за
ваше -- за ваше -- ну, какъ бы мнe выразиться -- за ваше душевное состоянiе!
Не понимайте моихъ словъ буквально, но --  -- мнe бы хотeлось,  чтобы  этого
чуда не было вовсе".
     Я  ждалъ,  что  она начнетъ  со  мной  спорить, но  она  была настолько
погружена въ свои мысли, что только кивнула мнe головой. 192
     "Чудо снeдаетъ вамъ душу. Развe я не правъ, Мирiамъ?"
     Она очнулась:
     "Мнe самой иногда хочется, чтобъ его не было".
     Для меня блеснулъ лучъ надежды.
     "Но когда я  подумаю",  -- она говорила медленно и какъ бы въ  забытьи,
"что наступитъ когда-нибудь время, когда я должна буду жить безъ чуда -- --"
     "Вы же можете въ  одинъ прекрасный день стать богатой и  тогда вамъ уже
больше  не  нужно" -- неосторожно  прервалъ я ее, но сейчасъ  же  замолчалъ,
замeтивъ на ея лицe возмущенiе, -- "я хочу сказать: можетъ же быть такъ, что
вы  когда-нибудь  избавитесь отъ всeхъ  вашихъ  заботъ, -- и  чудеса примутъ
тогда духовный характеръ, -- превратятся во внутреннiя переживанiя".
     Она покачала головой  и отвeтила  сухо:  "внутреннiя переживанiя  -- не
чудеса. Мнe вообще странно,  что  есть  люди,  у  которыхъ  ихъ  нeтъ. -- Съ
ранняго дeтства,  каждый день,  каждую ночь у  меня бываютъ  --" (она вдругъ
оборвала фразу, и я понялъ, что  ей знакомо еще нeчто другое,  о чемъ она не
говорила со  мной никогда,  --  быть  можетъ,  выявленiе  незримыхъ событiй,
подобное тому, что  испытывалъ я) -- "но  не  въ этомъ  дeло.  Если бы  даже
появился вдругъ кто-нибудь и сталъ прикосновенiемъ руки исцeлять  немощныхъ,
-- я все равно не назвала бы этого чудомъ. Только когда безжизненная матерiя
--  земля --  одухотворится и всe  законы природы  нарушатся,  только  тогда
совершится  то,  о  чемъ  я  мечтаю съ тeхъ поръ, какъ  себя помню. Какъ-то,
однажды  отецъ  мнe сказалъ:  есть двe  стороны каббалы --  193 магическая и
абстрактная, которыя согласовать  между собой невозможно. Магическая сторона
еще  можетъ обусловить  абстрактную, -- но наоборотъ  -- никогда. Магическая
сторона -- это  даръ, -- абстрактной  же  можно достичь,  хотя бы при помощи
руководителя". -- Она  вернулась  опять къ своему: "я жажду именно дара. То,
чего  я сама способна  достичь, для меня безразлично и не имeетъ ни малeйшей
цeны. Но стоитъ, повторяю, мнe  подумать,  что можетъ наступить время, когда
мнe придется жить безъ  чудесъ", --  я  замeтилъ, какъ  судорожно сжались ея
пальцы и меня охватила  боль и раскаянiе, -- "мнe  кажется, я готова умереть
при одной мысли объ этой возможности".
     "Можетъ быть, по этой причинe вамъ и хотeлось бы, чтобы чудо никогда не
свершалось?" спросилъ я.
     "Отчасти.  Но  есть  и  другая причина.  Я  -- я  --" она на  мгновенiе
задумалась  -- "я еще  не созрeла достаточно, чтобы въ  такой формe пережить
чудо. Да, именно такъ. Какъ бы объяснить это вамъ? Ну, вотъ представьте себe
для  примeра, что уже много лeтъ  я каждую ночь вижу одинъ и тотъ же сонъ съ
новымъ и новымъ его продолженiемъ. Въ этомъ снe  меня  просвeщаетъ  нeкто --
ну, скажемъ  хотя  бы, существо  съ того  свeта:  рисуя мнe мой  собственный
образъ  и его постепенныя измeненiя, это существо мнe показываетъ, насколько
далека я отъ магической зрeлости  и отъ способности  пережить  чудо; оно  же
даетъ  мнe  отвeты на всe вопросы, которые днемъ заботятъ меня, --  и отвeты
эти я могу когда  угодно провeрить.  Вы  поймете  меня:  такое  существо 194
замeняетъ человeку величайшее  счастье, доступное на  землe;  оно  -- мостъ,
соединяющiй меня съ другимъ  мiромъ, -- лeстница Iакова, по  которой  я могу
подняться къ свeту надъ мракомъ повседневности, оно  --  мой  руководитель и
другъ.  -- Я вeрю въ то, что, уповая на "него", никогда не солгавшаго мнe, я
не заблужусь на темныхъ тропахъ, по которымъ стремится  моя душа, и не впаду
въ безумiе  и  вeчный  мракъ.  --  Но вотъ вдругъ,  вопреки всему,  что  онъ
говорилъ мнe,  я вижу передъ собой чудо! Кому же мнe вeрить? Неужели же все,
чeмъ я  была преисполнена долгiе  годы,  одинъ лишь обманъ?  Если бы во  мнe
зародились сомнeнiя, я ринулась бы внизъ головой въ бездонную пропасть. -- И
все-таки чудо свершилось! Я была бы безумно счастлива, если бы -- --"
     "Если бы что -- --?" прервалъ я ее, затаивъ  дыханiе.  Можетъ быть, она
сама произнесетъ это слово, и я получу возможность во всемъ ей сознаться?
     "-- -- если бы я узнала, что я ошиблась, -- что это было вовсе не чудо!
Но въ то же время я такъ  же твердо увeрена, какъ въ томъ, что я сижу здeсь,
что я бы погибла"; (у меня замерло сердце) -- "неужели же -- снова упасть съ
неба на землю? Развe человeкъ способенъ пережить это?"
     "Попросите же помощи у отца", замeтилъ я, содрогаясь отъ страха.
     "У отца? Помощи?" -- она посмотрeла на  меня съ  недоумeнiемъ. -- "Разъ
для  меня  существуютъ всего  два  пути,  какъ  можетъ онъ найти третiй?  --
Знаете,  что было  бы единственнымъ спасенiемъ для  меня? Если  бы  со  мной
случилось то же, 195 что  съ  вами.  Если бы я вдругъ забыла все, что лежитъ
позади -- всю свою жизнь до этой  минуты. -- Какъ странно: то, что для  васъ
величайшее горе, для меня было бы величайшимъ счастьемъ!"
     Мы долго молчали. Потомъ вдругъ она взяла меня за руку и улыбнулась.
     "Я не хочу,  чтобы  вы грустили изъ-за  меня", -- (она утeшала меня, --
она  меня!), "только что вы были такой счастливый,  такъ радовались веснe, а
сейчасъ  вы -- воплощенная  скорбь.  Мнe  вообще  не слeдовало  вамъ  ничего
говорить. Забудьте обо  всемъ этомъ,  --  будьте  такимъ  же  веселымъ, какъ
раньше! -- Я вeдь такъ рада -- --"
     "Вы? Рады? Мирiамъ?" съ горечью перебилъ я ее.
     Она  убeжденно отвeтила:  "Да! Рада!  Когда  я  къ вамъ шла,  мнe  было
почему-то такъ страшно, -- сама не знаю, почему: я  не  могла отдeлаться отъ
чувства,  что вамъ грозитъ большая  опасность", -- я напряженно прислушался,
--  "но  вмeсто того, чтобы радоваться, что  вы здоровы  и  веселы,  я  васъ
разстроила и -- --"
     Я  заставилъ  себя  улыбнуться:  "вы  можете  это  исправить:  поeдемте
погулять". (Я старался  говорить какъ можно болeе беззаботно.)  "Мнe хочется
хоть  разъ  попробовать разсeять ваши  мрачныя мысли.  Что  ни  говорите,  а
все-таки вы далеко еще не египетскiй  чародeй,  а  покамeстъ  всего  навсего
молоденькая дeвушка,  -- смотрите, какъ бы весеннiй вeтеръ  не  подшутилъ  и
надъ вами".
     Она вдругъ совсeмъ развеселилась:
     "Что съ вами сегодня, господинъ  Пернатъ? Такимъ я  васъ еще никогда не
видала. -- Кстати, 196 весеннiй вeтеръ: у насъ, у  евреевъ,  этимъ "вeтромъ"
управляютъ  родители.   Мы  должны  только  повиноваться.  И   дeйствительно
повинуемся. Это  у  насъ въ крови.  Хотя  у меня  лично  нeтъ", добавила она
серьезно,  "моя  мать   наотрeзъ  отказалась,  когда  ее  хотeли  выдать  за
безобразнаго Аарона Вассертрума".
     "Что? Вашу  мать? За старьевщика Вассертрума?" Мирiамъ кивнула головой.
"Изъ  этого  ничего, слава  Богу,  не вышло.  Но  для  несчастнаго  это было
смертельнымъ ударомъ".
     "По вашему, для несчастнаго? Да вeдь онъ же преступникъ!" вскричалъ я.
     Она задумчиво покачала  головой. "Конечно, преступникъ.  Но быть въ его
шкурe и не стать преступникомъ, могъ бы только пророкъ".
     Я съ любопытствомъ спросилъ:
     "Вы  хорошо  его   знаете?  Меня  это  очень  интересуетъ.  По  особымъ
соображенiямъ -- --"
     "Если бы вы побывали  въ  его  лавкe, господинъ Пернатъ, вы сейчасъ  же
узнали бы, что  онъ собой представляетъ. Я такъ говорю, потому что ребенкомъ
бывала  тамъ  часто. -- Почему вы  на меня  смотрите  съ такимъ удивленiемъ?
Развe это такъ странно? -- Ко мнe онъ относился всегда хорошо и по-дружески.
Разъ какъ-то даже, я помню,  онъ  подарилъ мнe большой блестящiй камень,  --
онъ мнe особенно  понравился  у  него въ лавкe.  Но  мать  сказала, что  это
бриллiантъ, и мнe пришлось, конечно, сейчасъ же отнести его обратно.
     Сначала онъ долго не хотeлъ его брать, а потомъ вдругъ вырвалъ изъ рукъ
и съ  яростью  закинулъ въ уголъ. Но я замeтила,  что  на 197 глазахъ у него
выступили слезы. Я уже знала тогда немного по-древне-еврейски и поняла,  что
онъ пробормоталъ про себя: "Проклятье на всемъ, къ чему я ни прикасаюсь". --
--  Я въ послeднiй  разъ была  тогда  у него. Съ  тeхъ поръ онъ меня никогда
больше не приглашалъ. Я  знаю,  почему: если бы я не старалась  его утeшить,
все пошло  бы  по-старому, -- но мнe стало вдругъ безконечно жаль его, я ему
это сказала, -- и онъ ужъ не хотeлъ меня больше  видeть. --  Вы не понимаете
этого, господинъ Пернатъ?  Вeдь  это  такъ просто: онъ не совсeмъ нормаленъ,
онъ страшно подозрителенъ,  -- въ немъ  сейчасъ  же  пробуждается недовeрiе,
какъ только кто-нибудь хочетъ подойти къ нему ближе. Онъ считаетъ себя болeе
уродливымъ,  чeмъ онъ  есть  на  самомъ  дeлe,  -- если  это  только  вообще
возможно. Этимъ объясняется и весь его  характеръ, и всe поступки. Говорятъ,
жена любила его, -- быть  можетъ, скорeе  жалeла, чeмъ любила, но какъ бы то
ни было, а это всe знали. И  только онъ одинъ въ это не  вeрилъ. Ему повсюду
чудится злоба и ненависть.
     Исключенiе онъ  дeлалъ только для своего сына.  Это объясняется, можетъ
быть, тeмъ, что  тотъ выросъ у  него  на  глазахъ,  что онъ былъ свидeтелемъ
развитiя въ ребенкe всeхъ  его качествъ  съ самаго ихъ  зарожденiя  и потому
никакъ не могъ питать къ нему недовeрiя, -- или же попросту нашей  еврейской
кровью:  склонностью  изливать  все  свое  чувство  любви  исключительно  на
потомство.  Это, вeроятно, инстинктивная боязнь  нашего  племени,  -- боязнь
умереть, не выполнивъ  миссiи, о которой мы позабыли, но 198 которая  смутно
продолжаетъ въ насъ жить. Кто знаетъ?!
     Въ  томъ,  какъ   онъ  воспиталъ  своего  сына,  проявилось  не  только
благоразумiе, но, пожалуй, и мудрость, которая прямо-таки поражаетъ у такого
необразованнаго человeка, какъ Вассертрумъ. Съ тонкимъ пониманiемъ психолога
онъ   отстранялъ   отъ  ребенка   всякое   переживанiе,  которое   могло  бы
способствовать развитiю у него совeсти:  онъ хотeлъ  избавить его отъ  всeхъ
будущихъ душевныхъ страданiй.
     Въ  учителя онъ  взялъ  ему  извeстнаго ученаго,  который придерживался
взгляда,  что  животныя  безчувственны  и  что  боль  не   что  иное,   какъ
механическiй рефлексъ.
     Выжать изъ каждаго  столько радости и  наслажденiя,  сколько онъ вообще
способенъ дать, и потомъ отбросить  его, какъ  пустую, ненужную скорлупу, --
такова приблизительно сущность его дальновидной педагогической системы.
     Что при этомъ главную роль,  въ качествe лозунга и пути къ "могуществу"
играли деньги,  -- вы  легко можете  себe,  конечно,  представить, господинъ
Пернатъ. И такъ  же,  какъ онъ самъ  тщательно скрываетъ  свое богатство для
того, чтобы окутывать мракомъ предeлы своего влiянiя и силы, такъ и для сына
придумалъ онъ  такой же способъ,  -- съ тeмъ, однако,  что избавилъ его  отъ
страданiй  внeшне  убогой,  нищенской  жизни:  онъ  пропиталъ  его  насквозь
дьявольской  ложью  о  "красотe",  внушилъ  ему внeшнiе  и внутреннiе прiемы
эстетики и  научилъ его:  наружно изображать прекрасную, стройную  лилiю,  а
внутри, въ душe, быть кровожаднымъ хищникомъ. 199
     Конечно,  вся  эта  теорiя  "красоты" едва  ли  была  его  собственнымъ
изобрeтенiемъ, --  онъ, навeрное, внесъ  только свои  "поправки"  въ  добрый
совeтъ, который подалъ ему кто-нибудь, болeе просвeщенный.
     Никогда онъ не ропталъ на то, что впослeдствiи сынъ отъ него отрекался,
гдe и когда  только  могъ. Наоборотъ, онъ считалъ  это его  долгомъ: въ  его
любви не было эгоизма,  -- --  мой отецъ  какъ-то  сказалъ:  такая любовь не
умираетъ вмeстe со смертью".
     Мирiамъ  замолчала. Я  видeлъ, что она  продолжаетъ  начатую  мысль про
себя, и услыхалъ это по ея измeнившемуся тону, когда она вдругъ сказала:
     "Странные плоды растутъ на древe еврейства".
     "Скажите, Мирiамъ",  спросилъ я ее, "вы никогда  не  слыхали,  будто  у
Вассертрума стоитъ  въ  лавкe восковая  фигура?  Я ужъ не помню, кто мнe объ
этомъ разсказывалъ, -- можетъ быть, мнe только приснилось -- --"
     "Нeтъ,  нeтъ, это правда, господинъ Пернатъ. Въ  углу, гдe онъ спитъ на
соломенномъ тюфякe,  посреди  всякаго  хлама  дeйствительно стоитъ  восковая
фигура въ человeческiй ростъ. Онъ давно прiобрeлъ ее  въ какомъ-то балаганe,
-- говорятъ, потому только, что она похожа  на одну дeвушку -- христiанку --
которая была будто бы когда-то его любовницей".
     "Мать Харузека!" мелькнуло у меня въ головe.
     "Вы не знаете, кто она, Мирiамъ?"
     Мирiамъ покачала головой. "Если васъ это интересуетъ -- я могу узнать".
     "Ахъ,  нeтъ, Мирiамъ,  не  надо. Мнe совершенно  безразлично".  (По  ея
блестящимъ  глазамъ я 200 замeтилъ, что  она говорила  съ  увлеченiемъ. Надо
постараться,  чтобы она опять не  вернулась  къ старому, рeшилъ я про себя.)
"Но вотъ меня очень интересуетъ  вопросъ, который  вы мелькомъ затронули. Вы
говорили  о  "весеннемъ  вeтрe".  Вашъ  отецъ,  навeрное,  вамъ  не  станетъ
предписывать, за кого вы должны выйти замужъ".
     Она весело разсмeялась:
     "Мой отецъ? Ну, еще бы!"
     "Для меня это огромное счастье".
     "Почему?" наивно спросила она.
     "Да потому, что, значитъ, у меня есть все-таки шансы".
     Это была шутка,  -- она  такъ  и поняла  мои слова, но  все-таки быстро
вскочила и подошла къ  окну, чтобы  не показать мнe, какъ она покраснeла.  Я
началъ опять, чтобъ вывести ее изъ смущенiя:
     "Какъ старый другъ, я  попрошу  васъ объ одномъ: вы должны мнe сказать,
когда  вы рeшите  выйти  замужъ. --  Или,  можетъ быть,  вы  думаете  вообще
остаться старой дeвой?"
     "Нeтъ, нeтъ!"  --  она  такъ  энергично запротестовала, что  я невольно
долженъ былъ улыбнуться -- "когда-нибудь я все-таки выйду замужъ!"
     "Ну, конечно. Еще бы! "
     Она разсердилась, какъ подростокъ.
     "Неужели вы хоть минутку не можете быть серьезнымъ, господинъ Пернатъ?"
-- Я послушно принялъ серьезный видъ, и она опять сeла. "Такъ вотъ: если я и
сказала, что когда-нибудь все-таки выйду замужъ, то это значитъ, что хотя до
сихъ поръ я и не  ломала себe надъ этимъ головы, тeмъ не менeе, навeрное, не
понимала  бы  смысла  201  жизни,  если  бы  вдругъ  рeшила,  что, родившись
женщиной, должна остаться бездeтной."
     Въ первый разъ замeтилъ я въ ея лицe черты женственности.
     Она продолжала тихо: "Въ своихъ  грезахъ я часто представляю  себe, что
конечная  цeль есть слiянiе двухъ существъ въ одно цeлое, въ то, что можетъ,
какъ  символъ,  являть  собою "гермафродитъ".  --  Вы  никогда не  читали  о
древнеегипетскомъ культe Озириса?"
     Я напряженно слушалъ: "Гермафродитъ -- -- "
     "Ну,  да:  магическое  соединенiе   мужского  и  женскаго  начала  рода
человeческаго въ  полубогe.  Это  конечная  цeль.  -- Нeтъ,  скорeе  даже не
конечная цeль, а начало новаго пути, -- вeчнаго, -- пути безъ конца".
     "И вы  надeетесь",  спросилъ я взволнованно,  "найти  именно того, кого
ищете?  Развe не  можетъ быть, что онъ  живетъ  гдe-нибудь въ  другой  части
свeта, что его вообще нeтъ на землe?"
     "Этого я знать не могу", отвeтила  она  просто, "я  могу только  ждать.
Если онъ отдeленъ отъ меня временемъ и пространствомъ,  -- я лично въ это не
вeрю, иначе зачeмъ бы я родилась тутъ въ гетто, -- или же насъ раздeляетъ съ
нимъ пропасть  взаимнаго невeдeнiя  -- -- и я такъ и не встрeчу  его, -- ну,
тогда, значитъ, моя жизнь не имeла ни малeйшаго  смысла и была  лишь нелeпой
игрой глупаго  демона.  -- Но,  пожалуйста,  не  будемъ больше  говорить объ
этомъ", попросила она, "а то достаточно только высказать эту мысль, какъ она
получаетъ уже некрасивый земной оттeнокъ, -- а мнe бы не хотeлось -- --"
     Она вдругъ замолчала. 202
     "Чего бы вамъ не хотeлось, Мирiамъ?"
     Она подняла руку. Быстро встала и приговорила:
     "Къ вамъ гости, господинъ Пернатъ!"
     На лeстницe послышался шелестъ платья.
     Рeзкiй стукъ въ дверь. И:
     Ангелина!
     Мирiамъ хотeла было уйти. Но я ее удержалъ:
     "Позвольте представить: дочь моего друга -- графиня -- --"
     "Къ  вамъ  нельзя  даже  подъeхать.  Всюду  мостовая  разрыта. Мейстеръ
Пернатъ,  когда же вы переeдете, наконецъ, въ болeе  приличную мeстность? На
улицe таетъ снeгъ, небо радуется, -- прямо грудь разрывается, -- а вы сидите
въ  своей берлогe,  какъ  старый сычъ...  Впрочемъ, знаете,  вчера я  была у
своего ювелира,  -- онъ мнe сказалъ, что вы великiй художникъ, самый  лучшiй
рeзчикъ камей,  какiе  сейчасъ существуютъ, а, можетъ быть, и величайшiй изъ
всeхъ, какiе вообще когда-либо были?!"  -- Ангелина болтала, какъ ручеекъ. Я
былъ очарованъ.  Видeлъ  передъ собой только  ея голубые сiяющiе  глаза,  ея
маленькiя ножки въ крохотныхъ лаковыхъ  туфелькахъ,  --  ея изящное  личико,
закутанное мeхомъ, розовый кончикъ уха.
     Она не унималась.
     "Мой экипажъ на углу. Я такъ  боялась не  застать васъ дома. Вы, должно
быть, еще не обeдали? Мы  поeдемъ сперва, -- да, куда жъ мы  поeдемъ сперва?
Мы поeдемъ --  --  подождите-ка: хотите  въ Баумгартенъ --  --  или, знаете,
лучше всего за городъ, -- тамъ пахнетъ весной, распускаются почки. Идемте же
скорeе, идемте, 203 -- берите же шляпу. А потомъ вы у меня пообeдаете  -- мы
поболтаемъ  до вечера, -- Да берите же шляпу! Чего же вы ждете? -- У меня въ
экипажe теплый, мягкiй плэдъ, -- мы закутаемся въ  него до ушей и такъ тeсно
прижмемся, что будетъ тепло".
     Что мнe было  сказать ей? Что я  только что пригласилъ покататься  вотъ
эту дочь моего друга? -- -- --
     Я не успeлъ еще  вымолвить  слова, какъ  Мирiамъ поспeшно простилась съ
Ангелиной.
     Я проводилъ ее до двери, хотя она и протестовала.
     "Послушайте,  Мирiамъ  -- здeсь, на лeстницe  я не могу  сказать  вамъ,
конечно  -- -- но я такъ глубоко преданъ вамъ -- мнe въ тысячу разъ было  бы
прiятнeе съ вами-- --"
     "Неудобно заставлять  ждать даму, -- господинъ Пернатъ", отвeтила  она,
"прощайте, желаю прiятно провести время!"
     Она сказала это сердечно, искренне, непритворно, но я все  же замeтилъ,
что блескъ въ ея глазахъ сразу потухъ.
     Она быстро сбeжала по лeстницe, -- у меня болeзненно сжалось сердце.
     Мнe казалось, будто я потерялъ цeлый мiръ.
     -- -- -- -- -- --
     Какъ пьяный,  сидeлъ я около Ангелины. Мы быстро  мчались  по  улицамъ,
полнымъ народа.
     Могучiй прибой  жизни настолько  оглушилъ меня, что  я различалъ только
отдeльныя яркiя пятна въ мелькавшей  мимо картинe: сверкающiе камни въ ушахъ
и  на цeпочкахъ отъ муфтъ,  лоснящiеся цилиндры, бeлыя  перчатки  дамъ,  204
пуделя  съ  розовымъ  бантикомъ,  съ  лаемъ  вцeпившагося  въ  наши  колеса,
покрытыхъ бeлой пeной лошадей, несшихся намъ навстрeчу въ серебряной упряжи,
витрину магазина съ ослeпительными драгоцeнностями и бeлоснeжными жемчужными
нитями, блескъ шелка на стройныхъ дeвичьихъ бедрахъ.
     Рeзкiй вeтеръ, дувшiй намъ прямо въ лицо, дeлалъ еще болeе ощутительной
опьяняющую теплоту тeла Ангелины.
     Полицейскiе на  перекресткахъ  почтительно  уступали дорогу,  когда  мы
проносились мимо нихъ.
     Потомъ мы поeхали шагомъ по набережной, запруженной вереницею экипажей,
--  мимо  разрушеннаго  каменнаго  моста, черезъ  густую  толпу  любопытныхъ
зeвакъ.
     Я  не  смотрeлъ по  сторонамъ:  -- малeйшiй  звукъ  изъ устъ  Ангелины,
движенiе  рeсницъ, бeглая игра  ея губъ, -- глядeть на все это было для меня
безмeрно важнeе, чeмъ наблюдать, какъ остатки быковъ тамъ внизу подставляютъ
свои плечи напору ледяныхъ глыбъ. -- -- --
     Дорожки парка.  Утрамбованная, упругая почва. Потомъ  шуршанiе листьевъ
подъ  копытами  лошадей,  влажный  воздухъ,  оголенные  исполины-деревья  съ
множествомъ  вороньихъ   гнeздъ,  мертвыя  лужайки   съ  бeлыми   островками
исчезающаго снeга, -- все проносилось мимо меня, какъ во снe.
     Лишь  какъ-то  вскользь, почти равнодушно Ангелина вспомнила о  докторe
Савiоли.
     "Сейчасъ,  когда  всякая  опасность  уже  миновала",  замeтила  она  съ
очаровательной, дeтской  205 наивностью, "когда я знаю вдобавокъ, что и  ему
значительно лучше, мнe представляется вся эта исторiя невыносимо скучной. --
Мнe хочется  опять хоть немного порадоваться, закрыть глаза  и  окунуться въ
блестящiй водоворотъ жизни.  Мнe кажется, таковы ужъ всe женщины. Онe только
въ этомъ  не хотятъ признаваться.  Или  же  настолько  глупы,  что  сами  не
замeчаютъ. А какъ  по-вашему?"  Но она даже  не слышала, что  я ей отвeтилъ.
"Впрочемъ,  меня женщины нисколько не интересуютъ. Не подумайте, что  я хочу
вамъ польстить:  но  -- право,  простая  близость симпатичнаго  мужчины  мнe
несравненно прiятнeе, чeмъ самый интересный  разговоръ съ умной женщиной. Въ
концe концовъ вeдь  всe эти разговоры --  одинъ  только  вздоръ. Въ  лучшемъ
случаe -- о  нарядахъ. Но  мода вовсе не такъ  уже часто мeняется --  --  Не
правда ли, я  легкомысленна?"  спросила  она  вдругъ такъ кокетливо, что  я,
увлеченный ея обаянiемъ, еле  удержался, чтобы не  схватить  ея головку и не
поцeловать ее въ шею, -- "ну, скажите же, что я легкомысленна!"
     Она еще ближе придвинулась и еще тeснeе прижалась ко мнe.
     Мы миновали аллею  и eхали  теперь мимо парка съ закутанными въ  солому
деревьями,  --  они  напоминали   мнe  туловища  чудовищъ   съ  отрубленными
конечностями и головами.
     На скамейкахъ, грeясь  на солнцe сидeли люди,  смотрeли  намъ  вслeдъ и
шептались.
     Мы молчали и отдались своимъ мыслямъ. -- Ангелина совершенно другая, --
она  нисколько   не  похожа  на  ту,  которую  рисовало  до  сихъ  поръ  мое
воображенiе.  Какъ  будто  сегодня  только  206  впервые  она  дeйствительно
предстала передо мной.
     Развe это та самая женщина, которую я старался тогда утeшить въ соборe?
     Я не могъ отвести взгляда отъ ея полураскрытаго рта.
     Она  все  еще не говорила  ни слова. Казалось, передъ  ней  проносились
какiя-то картины. Экипажъ выeхалъ на влажную лужайку. Запахло пробуждающейся
землей.  "Знаете  --  -- графиня -- --?"  "Называйте  меня  Ангелиной," тихо
прервала она меня.
     "Знаете,  Ангелина  --  --  сегодня  всю  ночь  вы  мнe снились?" глухо
вырвалось у меня.
     Она сдeлала легкое движенiе,  какъ будто захотeла высвободить свою руку
изъ моей руки, и посмотрeла на меня  удивленно. "Какъ странно! А мнe снились
вы! -- И какъ разъ сейчасъ я думала объ этомъ!"
     Разговоръ снова  замолкъ. И мы оба почувствовали, что снилось намъ одно
и то же.
     Я ощущалъ это по бiенiю ея  пульса. Рука ея едва замeтно дрожала у меня
на груди. Она какъ-то судорожно отвела отъ меня взглядъ -- -- --
     Я медленно  поднесъ къ губамъ ея руку, снялъ ароматную бeлую  перчатку,
-- услышалъ, какъ дыханiе  ея  стало  прерывистымъ --  --  и,  обезумeвъ отъ
любви, впился губами въ ея ладонь.
     -- -- -- -- -- --
     -- -- -- -- -- --
     -- -- -- Нeсколько часовъ спустя, шатаясь, какъ пьяный,  я спускался въ
вечернемъ туманe внизъ, по направленiю  къ городу. Я шелъ, не зная куда, 207
и долгое время безсознательно кружился на одномъ мeстe.
     Потомъ очутился у рeки, перегнулся черезъ желeзныя перила и смотрeлъ на
бушующiя волны.
     Я все еще  чувствовалъ у себя на шеe руки Ангелины, видeлъ передъ собою
каменный бассейнъ фонтана, съ плавающими въ немъ, гнiющими желтыми листьями,
у котораго мы  уже съ ней прощались  когда-то давно, -- и  снова,  какъ вотъ
только сейчасъ,  она шла рядомъ  со  мной,  по  мерзлому, сумеречному  парку
своего замка, молча склонивъ мнe на плечо свою голову.
     Я сeлъ на скамью и низко надвинулъ шляпу, -- я грезилъ.
     Волны  били о набережную,  и шумъ ихъ поглощалъ послeднiе неясные звуки
засыпавшаго города.
     Когда время отъ времени я  плотнeе закутывался въ плащъ и открывалъ при
этомъ глаза, рeка  все больше и  больше скрывалась въ тeни,  пока, наконецъ,
побeжденная мрачной,  тяжелой ночью, не  превратилась въ черную  пелену,  --
только   пeна   плотины  бeлой,   сiяющей  полосой   тянулась  поперекъ   къ
противоположному берегу.
     Меня страшила мысль о возвращенiи въ мое печальное жилище.
     Блескъ короткихъ вечернихъ часовъ навeки отдалилъ меня отъ него.
     Нeсколько недeль, а, быть можетъ, и дней, -- счастье промелькнетъ -- --
и не останется ничего, кромe грустнаго, прекраснаго воспоминанiя.
     И тогда?
     Тогда я буду чужимъ и тутъ и тамъ, и на  томъ  и на этомъ берегу  рeки.
208
     Я поднялся. Передъ тeмъ какъ вернуться въ мрачное гетто, мнe захотeлось
еще разъ взглянуть черезъ рeшетку парка на замокъ,  за окнами котораго спала
она -- -- Я направился по тому пути, откуда пришелъ, -- пробирался ощупью въ
густомъ  туманe мимо  безконечнаго  ряда домовъ, по  соннымъ  площадямъ,  --
передо мной вдругъ грозно  вставали черные  памятники,  одинокiя  караульныя
будки  и  вычурныя  украшенiя  старинныхъ  фасадовъ.  Тусклый  свeтъ  фонаря
выросталъ  въ  туманe  въ  огромный  фантастическiй  кругъ   изъ  поблекшихъ
радужныхъ  красокъ,  сжимался  потомъ  въ желтоватый  пронизывающiй  глазъ и
таялъ, наконецъ, позади.
     Мои ноги  касались  широкихъ каменныхъ  ступеней, посыпанныхъ гравiемъ.
Куда я иду? По какому-то ущелью, круто поднимающемуся кверху?
     Справа и  слeва  высокая  каменная  ограда.  Черезъ  нее перевeшиваются
оголенные сучья деревьевъ. Они точно съ неба: стволовъ не видно, они  скрыты
густымъ туманомъ.
     Моя шляпа задeваетъ  за что-то: сухiя тонкiя вeтки ломаются, падаютъ и,
коснувшись плаща, исчезаютъ въ сeрой мглe, скрывающей отъ меня мои ноги.
     Но вотъ яркая точка:  одинокiй  огонекъ  гдe-то -- далеко -- далеко  --
загадочный -- -- точно между землею и небомъ.
     Должно быть,  я заблудился.  По всей вeроятности,  это старый  замковый
подъемъ, возлe садовъ Фюрстенберга. -- -- --
     Потомъ какая-то вязкая тропинка. -- И, наконецъ, опять мостовая. 209
     Передо  мной исполинская тeнь, -- голова въ черномъ, каменномъ колпакe:
"Далиборка",  башня  голода, гдe  погибали  когда-то  люди, между тeмъ  какъ
короли внизу, въ "Оленьемъ рву", гонялись за дичью.
     Узкiй, извилистый переулокъ съ бойницами,  такой  узкiй, что еле пройти
одному --  --  и передо  мной вдругъ рядъ домиковъ, ростомъ не многимъ  выше
меня.
     Вытянувъ руки, я доставалъ до  ихъ крышъ. Я очутился на "улицe золотыхъ
дeлъ  мастеровъ", -- въ  среднiе  вeка алхимики  плавили  здeсь  философскiй
камень и отравляли лунные лучи.
     Отсюда одинъ только выходъ: пойти обратно, тeмъ же путемъ.
     Но я не нашелъ отверстiя въ стeнe и натолкнулся на деревянную калитку.
     Ничего  не  подeлаешь,  -- придется  кого-нибудь  разбудить,  попросить
показать  дорогу, -- подумалъ  я.  Какъ странно, --  этотъ домъ преграждаетъ
здeсь улицу, -- онъ выше другихъ и  въ немъ, какъ  видно, живутъ. Я  не могъ
вспомнить, видeлъ ли я его уже когда-нибудь.
     Онъ,  навeрное, бeлый, -- поэтому-то онъ такъ ярко и вырисовывается  въ
туманe.
     Я прохожу  черезъ калитку  по узкой садовой тропинкe, прижимаюсь лицомъ
къ окну,  -- все темно. Стучу въ окно. -- Въ дверяхъ показывается съ горящей
свeчой дряхлый старикъ, старческой  невeрной походкой доходитъ  до  середины
комнаты,  останавливается,  медленно  поворачиваетъ  голову  къ  запыленнымъ
алхимическимъ ретортамъ  и  колбамъ  вдоль  стeнъ, смотритъ 210 задумчиво на
огромную паутину въ углахъ и устремляетъ затeмъ пристальный взглядъ на меня.
     Тeнь отъ скулъ падаетъ на впадины  его глазъ, -- и кажется, будто онe у
него пустыя, какъ у мумiи.
     Онъ, очевидно, не замeчаетъ меня.
     Я снова стучу.
     Онъ не слышитъ. И, какъ лунатикъ, снова беззвучно выходитъ изъ комнаты.
     Напрасно я жду.
     Стучу въ дверь: нeтъ отвeта. -- -- --
     -- -- -- -- -- --
     Мнe  не  оставалось  ничего,  какъ  снова  искать  выхода  изъ  тупика.
Наконецъ, мнe удалось все-таки выбраться.
     Не лучше  ли  мнe пойти къ  людямъ? -- Къ  своимъ  друзьямъ:  къ Цваку,
Прокопу, Фрисландеру, -- они, навeрное, сейчасъ въ "Старомъ бездeльникe", --
я долженъ хоть на  нeсколько часовъ заглушить свою  безумную жажду поцeлуевъ
Ангелины. Я ускорилъ шаги.
     -- -- -- -- -- --
     -- -- -- -- -- --
     Точно трилистникъ изъ мертвецовъ, сидeли  они  втроемъ вокругъ стараго,
прогнившаго  стола съ тонкими глиняными  трубками  въ  зубахъ.  Комната была
полна дыма.
     Ихъ  лица  было  очень  трудно различить, настолько  темно-бурыя  стeны
поглощали  весь,  и безъ того уже  скудный, свeтъ  отъ  старомодной  висячей
лампы.
     А въ углу высохшая, какъ палка, молчаливая, старая кельнерша съ вeчнымъ
чулкомъ  и спицами  въ рукахъ,  съ безцвeтнымъ взглядомъ и  желтымъ  утинымъ
носомъ. 211
     Закрытыя двери были завeшаны поблекшими красными драпировками, такъ что
голоса  посeтителей  изъ  сосeдней  комнаты  доносились  сюда,  точно  тихое
жужжанiе пчелинаго роя.
     Фрисландеръ,  въ конусообразной шляпe съ широкими полями, съ  нависшими
усами, землистымъ цвeтомъ лица и шрамомъ подъ глазомъ, напоминалъ утонувшаго
голландца давно прошедшихъ вeковъ.
     Iозуа  Прокопъ всадилъ вилку въ свои длинные какъ у музыканта кудри, не
переставая  отбивалъ  тактъ  неимовeрно  длинными, костлявыми  пальцами и съ
недоумeнiемъ наблюдалъ,  какъ Цвакъ пробовалъ нарядить пузатую бутылку арака
въ красное платьице марiонетки.
     "Это Бабинскiй", съ серьезнымъ видомъ объяснилъ мнe Фрисландеръ. "Вы не
знаете, кто такой Бабинскiй? Цвакъ, разскажите же поскорeе Пернату, кто былъ
Бабинскiй!"
     "Бабинскiй", началъ  сейчасъ же  Цвакъ, не отрываясь ни  на секунду отъ
работы,  "Бабинскiй былъ когда-то  извeстнымъ разбойникомъ въ Прагe.  Долгiе
годы занимался онъ своимъ  гнуснымъ дeломъ. Никому не приходило и  въ голову
подозрeвать  его.  Но  мало-помалу  стали обращать на  себя  вниманiе случаи
исчезновенiя   членовъ  семействъ   изъ   высшаго   общества.  Вначалe   это
замалчивали, потому что и въ  этомъ есть  свои хорошiя  стороны:  по крайней
мeрe лишнимъ  ртомъ становилось меньше; но въ концe концовъ молчать ужъ было
нельзя, -- могла пострадать  репутацiя, могли пойти всевозможные  толки.  Въ
особенности въ тeхъ случаяхъ, когда исчезали безслeдно дeвицы-невeсты. 212
     Кромe того и чувство  собственнаго  достоинства  требовало  поддержанiя
внeшняго престижа безупречной семейной жизни.
     Объявленiя въ  газетахъ, вродe:  "Вернись,  прошлое  забыто"  --  стали
появляться все  чаще  и  чаще.  Бабинскiй,  легкомысленный,  какъ  почти всe
профессiональные  убiйцы,  не  учелъ этого обстоятельства.  Въ концe концовъ
объявленiя обратили на себя всеобщее вниманiе.
     Неутомимая  дeятельность  дала  возможность  Бабинскому,  отличавшемуся
вообще  склонностью  къ  идиллическому  образу  жизни,  прiобрeсти  себe  со
временемъ  маленькiй,  уютный домикъ  въ прелестной  деревушкe  Кричъ  возлe
Праги. Домикъ сiялъ чистотой и опрятностью, и садикъ передъ нимъ былъ полонъ
цвeтущей геранью.
     Такъ  какъ  доходы  не  позволяли ему расширить владeнiя, то для  того,
чтобы  незамeтно  хоронить  свои жертвы,  онъ долженъ  былъ устроить  вмeсто
цвeточной клумбы, какъ ни прискорбно ему это было, поросшiй травой, простой,
но для цeлей удобный могильный курганъ. Его онъ могъ безъ труда увеличивать,
когда того требовалъ успeхъ дeла или удачный сезонъ.
     На  этомъ  курганe  Бабинскiй  отдыхалъ  каждый  вечеръ  послe  тяжкихъ
трудовъ,  наслаждался лучами заходящаго солнца и выводилъ  на флейтe  разныя
печальныя мелодiи". -- -- --
     "Постойте!" рeзко  перебилъ  его  Iозуа Прокопъ,  досталъ  изъ  кармана
большой ключъ, приложилъ его къ губамъ и сталъ насвистывать.
     "Цимцерлимъ--цамбусла--де".
     "Развe вы  его  слышали,  что такъ хорошо  знаете  мелодiю?"  удивленно
спросилъ Фрисландеръ. 213
     Прокопъ бросилъ на  него негодующiй  взглядъ. "Нeтъ. Къ сожалeнiю,  онъ
жилъ слишкомъ  давно.  Но  то, что онъ могъ играть,  мнe, какъ  композитору,
должно быть извeстно. Вы во всякомъ случаe судить объ этомъ не можете: вы не
музыкальны. -- -- Цимцерлимъ--цамбусла--бусла--де".
     Цвакъ  внимательно слушалъ Прокопа  и продолжалъ,  когда  тотъ спряталъ
свой ключъ:
     "Постоянный  ростъ  кургана  вызвалъ  въ  концe  концовъ  подозрeнiе  у
сосeдей. Но заслуга разоблаченiя Бабинскаго принадлежитъ одному полицейскому
изъ  предмeстiя Цицкова.  Онъ случайно  видeлъ издали,  какъ  тотъ  задушилъ
пожилую даму изъ высшаго общества.  Это и положило навeки предeлъ преступной
дeятельности чудовища.
     Бабинскаго арестовали въ его уютномъ убeжищe.
     Судъ,  признавъ  смягчающiя  вину  обстоятельства,  приговорилъ  его къ
смертной  казни черезъ повeшенiе. Необходимыя принадлежности для казни  было
поручено доставить  по  сходной цeнe фирмe  Бр. Лейпенъ "Торговля канатами и
веревками оптомъ  и  въ  розницу"  и вручить  ихъ подъ  расписку одному  изъ
высшихъ чиновъ казначейства.
     Какъ  бы то  ни было, но во  время казни веревка оборвалась, Бабинскаго
помиловали и приговорили къ пожизненному заключенiю въ тюрьмe.
     Двадцать лeтъ провелъ убiйца въ стeнахъ св. Панкратiя, и ни разу съ его
устъ  не  сорвалось  ни  слова  упрека  --  еще  и  сейчасъ  служащiе тюрьмы
отзываются съ похвалой объ его образцовомъ  поведенiи: въ торжественные  дни
рожденiя 214 императора ему разрeшалось даже играть на флейтe; --"
     Прокопъ полeзъ было опять  въ  карманъ за ключомъ,  но Цвакъ остановилъ
его.
     "-- въ силу всеобщей  амнистiи  Бабинскому сократили  срокъ  наказанiя,
выпустили на свободу, и онъ получилъ мeсто привратника въ монастырe "Сестеръ
милосердныхъ".
     Легкiя  садовыя  работы, которыя  онъ  исполнялъ, между  прочимъ,  мало
обременяли его -- за свою  прежнюю дeятельность онъ прiобрeлъ  такой большой
опытъ  въ  работe  заступомъ, что у  него оставалось  достаточно  свободнаго
времени  для  просвeщенiя  ума   и  сердца   высоконравственнымъ,  тщательно
подобраннымъ чтенiемъ.
     Послeдствiя всего этого оказались чрезвычайно отрадными.
     По субботамъ, когда  настоятельница отпускала  его погулять  и  немного
разсeяться, онъ всякiй разъ возвращался домой очень рано и говорилъ, что его
удручаетъ всеобщiй упадокъ  морали;  по  вечерамъ улицы  переполнены  такимъ
подозрительнымъ сбродомъ, что долгъ  каждаго мирнаго гражданина возвращаться
домой какъ можно раньше.
     Въ  Прагe  въ  это время почти  во всeхъ  магазинахъ  стали продаваться
маленькiя восковыя фигурки въ красныхъ плащахъ, изображавшiя Бабинскаго.
     Ихъ покупали почти всe семьи, такъ или иначе отъ него пострадавшiя.
     Фигурки были выставлены повсюду  въ витринахъ и  ничто  такъ сильно  не
возмущало Бабинскаго, какъ именно эти фигурки. 215
     "Въ  высокой  степени   недостойно  все  время  колоть  глаза  человeку
напоминанiемъ  о  заблужденiяхъ  его  молодости.  Это  свидeтельствуетъ  объ
огрубeнiи   нравовъ",   говорилъ   въ   такихъ  случаяхъ  Бабинскiй,  "очень
прискорбно, что власти не запрещаютъ этого открытаго безобразiя".
     Передъ смертью онъ еще разъ вспомнилъ объ этомъ.
     И не напрасно, потому что вскорe затeмъ полицiя дeйствительно запретила
продавать фигурки Бабинскаго". -- -- --
     -- -- -- -- -- --
     --  --   --  Цвакъ  хлебнулъ   большой  глотокъ  грогу,   --  всe  трое
мефистофельски   улыбнулись,  --  онъ  осторожно  повернулся  къ  безцвeтной
кельнершe, и я замeтилъ, какъ она смахнула слезу.
     -- -- -- -- -- --
     "Ну, а отъ васъ мы такъ-таки  ничего не услышимъ --  -- кромe, понятно,
того, что въ благодарность за испытанное художественное наслажденiе, вы насъ
сегодня  угощаете, досточтимый  коллега?"  спросилъ  меня Фрисландеръ  послe
продолжительнаго общаго молчанiя.
     Я разсказалъ имъ о своихъ скитанiяхъ въ туманe.
     Когда  я   дошелъ  до  описанiя   бeлаго   дома,   всe  трое  настолько
заинтересовались, что вынули трубки  изо  рта -- а когда я кончилъ,  Прокопъ
стукнулъ кулакомъ по столу и воскликнулъ:
     "Это  уже просто изъ рукъ вонъ -- --! Всe легенды, какiя только  у насъ
существуютъ,  Пернату приходится переживать самолично.  -- Кстати -- помните
тогда эту исторiю съ Големомъ? Она разъяснилась". 216
     "То есть, какъ разъяснилась?" спросилъ я удивленно.
     "Вы знаете сумасшедшаго нищаго еврея Гашиля? Нeтъ? Ну, такъ вотъ: этотъ
Гашиль и оказался Големомъ".
     "Нищiй -- Големомъ?"
     "Да, да, Гашиль былъ  Големомъ.  Сегодня  среди  бeлаго дня  привидeнiе
мирно  разгуливало по Сальпитергассе въ своемъ знаменитомъ старинномъ нарядe
XVII вeка, и тутъ-то одинъ мясникъ арканомъ его и поймалъ".
     "Въ чемъ дeло? Я ровно ничего не понимаю", сказалъ я.
     "Я  же вамъ говорю:  это  былъ Гашиль.  Говорятъ, онъ давно  уже нашелъ
этотъ нарядъ гдe-то въ воротахъ. --  Да -- а  вотъ насчетъ бeлаго дома,  это
дeйствительно страшно интересно.  Дeло  въ томъ, что  существуетъ  преданiе,
будто тамъ  наверху, на улицe, гдe жили алхимики, есть домъ, который  виденъ
только  въ  туманные  вечера  и  то  только  особымъ  "счастливчикамъ".  Его
называютъ  "стeной у  послeдняго фонаря". Днемъ тамъ  лежитъ  только большой
сeрый  камень, --  на  самомъ краю высокаго обрыва надъ Оленьимъ  рвомъ.  Вы
должны быть счастливы, Пернатъ, что не пошли дальше: вы непремeнно свалились
бы въ пропасть и сломали бы себe шею.
     Подъ камнемъ, говорятъ,  зарытъ  огромный  кладъ. Камень этотъ заложилъ
тутъ  будто бы орденъ "азiатскихъ братьевъ", основателей  Праги; тутъ должны
были построить домъ,  въ  которомъ передъ концомъ свeта будетъ жить человeкъ
--  вeрнeе,  гермафродитъ,  --  существо,  наполовину   мужчина,  наполовину
женщина. И на гербe у 217 него будетъ заяцъ, --  кстати,  заяцъ вeдь символъ
Озириса, -- отсюда, навeрное, и обычай eсть зайца на Пасху.
     А  до  тeхъ поръ,  согласно преданiю,  тамъ своей  собственной персоной
сторожитъ Мафусаилъ, чтобы дьяволъ не оплодотворилъ камня и не произвелъ отъ
него сына,  такъ  называемаго  Армилоса. -- Вы  никогда не слыхали объ этомъ
Армилосe? --  Извeстно даже, какъ онъ будетъ  выглядeть, -- вeрнeе, извeстно
только  старымъ  раввинамъ: -- волосы у  него будутъ  изъ золота, завязанные
сзади косой, -- два пробора, серповидной формы глаза и руки длиною до пятъ".
     "Надо нарисовать  этого франта",  пробурчалъ Фрисландеръ и сталъ искать
карандашъ.
     "Ну-съ,  такъ  вотъ,  Пернатъ:  если  когда-нибудь  вамъ посчастливится
сдeлаться  гермафродитомъ и, кстати, найти  зарытый  кладъ,  --  вы  ужъ  не
забудьте,  что я былъ  всегда  вашимъ преданнымъ  другомъ",  закончилъ  свой
разсказъ Прокопъ.
     -- Мнe было не до шутокъ, -- на душe у меня было почему-то тоскливо.
     Хотя Цвакъ и не зналъ, конечно, въ чемъ дeло, но онъ сразу замeтилъ мое
настроенiе и поспeшилъ меня выручить:
     "Какъ ни какъ, а въ высшей степени странно и даже жутко  немного, что у
Перната  было видeнiе какъ разъ на томъ  самомъ мeстe, о которомъ упоминаетъ
преданiе!  -- Это  совпаденiе,  мимо котораго  не  можетъ пройти  равнодушно
человeкъ, обладающiй способностью видeть то, что  не доступно  его осязанiю.
--  Нeтъ, что ни говорите, а, по  моему, сверхчувственное  -- все-таки самое
любопытное. -- А по-вашему?" 218
     Фрисландеръ и  Прокопъ  стали  серьезнeе.  Но всe мы  не сочли  нужнымъ
отвeтить.
     "А   какъ  ваше  мнeнiе,   Евлалiя?"   повторилъ  свой  вопросъ  Цвакъ,
обернувшись.
     Старая  кельнерша  почесала  затылокъ вязальной  иглой,  --  вздохнула,
покраснeла и проговорила:
     "Отстаньте! Безобразникъ вы эдакiй!"
     -- -- -- -- -- --
     "Какая страшно напряженная атмосфера была сегодня  весь день", замeтилъ
Фрисландеръ,  когда немного улеглось наше веселое настроенiе, "я не былъ  въ
состоянiи даже взяться за кисть. И почему-то у  меня  изъ головы не выходила
Розина, -- помните, какъ она тогда танцовала во фракe?"
     "Развe она опять нашлась?" спросилъ я.
     "Вотъ  тебe на: нашлась! Полицiя заключила  теперь съ  ней долгосрочный
контрактъ!  -- Можетъ быть, ее замeтилъ тогда комиссаръ у Лойзичека -- -- Во
всякомъ случаe  она развиваетъ  сейчасъ лихорадочную дeятельность  и  весьма
способствуетъ наплыву постороннихъ  въ еврейскiй кварталъ.  За это  короткое
время она здорово похорошeла".
     "Просто  удивительно, когда  подумаешь, что можетъ  женщина сдeлать  съ
мужчиной,  стоитъ ей только влюбить его  въ себя",  замeтилъ  Цвакъ.  "Чтобы
заработать  деньги  и имeть возможность пойти къ ней, этотъ  бeдняга Яромиръ
сталъ  вдругъ художникомъ. Онъ ходитъ  по кабачкамъ  и  вырeзываетъ  силуэты
посeтителей, -- говорятъ, очень похожiе".
     Прокопъ не разслышалъ послeднихъ словъ и облизнулся: 219
     "Правда? Развe Розина такъ ужъ похорошeла?
     А вы не пробовали завязать съ ней интрижку, Фрисландеръ?"
     Кельнерша сорвалась съ мeста и негодующе вышла изъ комнаты.
     "Ханжа!  Нечего  сказать -- корчитъ  изъ себя  добродeтель!" недовольно
пробурчалъ вслeдъ ей Прокопъ.
     "Что вы къ  ней  придираетесь?  Да  и вообще  -- она,  кажется, кончила
вязать свой чулокъ", успокоилъ его Цвакъ.
     -- -- -- -- -- --
     Хозяинъ принесъ еще  грогу, и разговоръ  мало  помалу  принялъ слишкомъ
легкомысленный  характеръ.  Слишкомъ  легкомысленный, -- во  мнe  и такъ ужъ
бурлила кровь.
     Я  старался не слушать, но чeмъ  больше я уходилъ въ себя и  думалъ объ
Ангелинe, тeмъ настойчивeе звучали у  меня  въ ушахъ ихъ слова. Я неожиданно
распрощался.
     Туманъ слегка порeдeлъ и кололъ,  точно  тонкими ледяными иголками.  Но
названiй улицъ прочесть было все-таки невозможно и я опять заблудился.
     Я  очутился на другой улицe  и только что  хотeлъ повернуть,  какъ меня
кто-то окликнулъ:
     "Господинъ Пернатъ! Господинъ Пернатъ!"
     Я оглядeлся вокругъ, поднялъ голову. Никого!
     Передо мной была открытая дверь, надъ ней стыдливый, маленькiй  красный
фонарикъ, -- мнe показалось, будто въ подъeздe стоитъ кто-то въ свeтломъ.
     И снова шопотъ: "Господинъ Пернатъ! Господинъ Пернатъ!" 220
     Я  съ  удивленiемъ  вошелъ въ  подъeздъ, -- вокругъ  моей  шеи обвились
теплыя женскiя руки, -- и при слабомъ свeтe, пробивавшемся изъ узкой щели въ
дверяхъ, я увидeлъ, что ко мнe нeжно прижималась Розина.
     -- -- -- -- -- --
     221

--------


     Сeрый, сумрачный день.
     Я проснулся поздно, -- спалъ тяжело, безъ сновидeнiй, какъ въ летаргiи.
     Старая служанка или вовсе не приходила, или забыла протопить печку.
     Въ ней была только холодная зола.
     На мебели пыль.
     Полъ не выметенъ.
     Дрожа отъ холода, я ходилъ взадъ и впередъ.
     Въ  комнатe былъ отвратительный запахъ сивухи.  Пальто, костюмъ --  все
пахло табачнымъ дымомъ.
     Я распахнулъ окно и снова  закрылъ: холодный, сырой воздухъ  улицы былъ
невыносимъ.
     На крышахъ неподвижно сидeли воробьи съ мокрыми перышками.
     Куда ни взгляни, повсюду унылая безнадежность. И во мнe самомъ все было
разбито, разорвано.
     Какъ обносилась обивка на креслe! Изъ дыръ торчитъ конскiй волосъ.
     Надо  позвать обойщика  --  --  хотя зачeмъ, въ  сущности?  -- -- пусть
останется такъ,  -- -- еще одно  никчемное  поколeнiе,  а  потомъ все  равно
превратится въ труху.
     А на окнахъ -- какiя безвкусныя, нелeпыя занавeски, -- какiя-то тряпки!
222
     Почему не свить мнe изъ нихъ веревку и не повeситься?!
     По крайней мeрe у меня не будетъ уже больше передъ глазами  всeхъ этихъ
безобразныхъ вещей, -- кончится все это мучительное, безысходное горе, -- --
разъ навсегда.
     Да! Это самое разумное! Покончить со всeмъ.
     Сегодня же.
     Сейчасъ еще -- утромъ. Не ходить даже обeдать. Какая  гадость -- лишать
себя жизни съ полнымъ желудкомъ. Лежать  въ  сырой землe  съ непереваренной,
гнiющею пищей.
     Только бы никогда не свeтило больше солнце,  не проникало бы въ душу со
своей наглой ложью о радостяхъ жизни.
     Нeтъ, я  не дамъ  себя больше дурачить, я  не буду больше  игрушкой  въ
рукахъ  коварной,  нелeпой судьбы,  которая то  поднимаетъ  меня,  то  вновь
бросаетъ  куда-то, -- только для того, чтобъ я понялъ  тщету земного, -- то,
что давнымъ давно мнe  извeстно, извeстно каждому ребенку, каждой  собакe на
улицe.
     Бeдная, бeдная Мирiамъ! Если бы хоть ей я могъ помочь какъ-нибудь!
     Нужно было прежде всего принять рeшенiе, твердое неизмeнное рeшенiе, --
пока  вновь не проснется во мнe  проклятая жажда жизни и не нарисуетъ новыхъ
иллюзiй.
     Какую пользу принесли мнe всe эти знаменiя изъ потусторонняго мiра?
     Ничего, рeшительно ничего.
     Развe  только  то, что я все время  блуждалъ по  заколдованному кругу и
почувствовалъ теперь всю нестерпимую муку земного существованiя... 223
     Оставалось только одно.
     Я подсчиталъ на память, сколько денегъ было у меня еще въ банкe.
     Да, только такъ.  Это  хотя  и немного,  но все-таки единственное,  что
можетъ оказаться еще цeннымъ во всей моей ничтожной жизни.
     Все, что  у  меня  еще есть -- и эти нeсколько  драгоцeнныхъ камней  въ
моемъ ящикe -- я сложу въ  пакетъ и отошлю Мирiамъ.  По крайней мeрe на два,
три  года она будетъ избавлена отъ заботъ о завтрашнемъ днe. И напишу письмо
Гиллелю, -- ему я разскажу о "чудесахъ" Мирiамъ.
     Онъ одинъ ей можетъ помочь.
     Я зналъ: онъ найдетъ, что ей посовeтовать.
     Я  досталъ  камни, положилъ ихъ въ карманъ  и  взглянулъ  на часы: если
сейчасъ отправиться въ банкъ -- черезъ часъ все можно покончить.
     И  еще букетъ красныхъ розъ Ангелинe! --  -- -- Во мнe  снова  раздался
крикъ  боли и безумной страсти. Еще  день пожить -- хотя бы еще единственный
день.
     Чтобы затeмъ еще разъ пережить это мучительное отчаянiе?
     Нeтъ,  нельзя  ждать ни минуты! Я почувствовалъ  словно удовлетворенiе,
что не уступилъ своей слабости.
     Я оглянулся вокругъ. Не надо ли еще что-нибудь сдeлать?
     Да, вотъ: напильникъ. Я сунулъ его въ карманъ, -- я его брошу на улицe,
-- я ужъ давно рeшилъ это сдeлать.
     Онъ былъ мнe  ненавистенъ. Еще немного,  -- и  изъ за него  я  сталъ бы
убiйцей.
     -- -- -- -- -- --
     224
     Кто это опять тамъ ко мнe?
     Старьевщикъ.
     "Я на минутку, господинъ Пернатъ", пробормоталъ онъ въ  отчаянiи, когда
я ему сказалъ, что мнe некогда.
     "На одну только минутку. Два слова".
     По лицу его градомъ катился потъ; онъ весь дрожалъ отъ волненiя.
     "Могу  я  поговорить съ  вами  наединe,  господинъ  Пернатъ? Мнe  бы не
хотeлось,  чтобы опять пришелъ этотъ --  -- Гиллель. Заприте-ка лучше  дверь
или  давайте  пойдемъ вонъ въ  ту комнату",  -- своимъ обычнымъ  порывистымъ
жестомъ онъ увлекъ меня за собой.
     Зорко оглядeвшись вокругъ, онъ прошепталъ хриплымъ голосомъ:
     "Вы знаете  --  --  я передумалъ.  Такъ будетъ  лучше. Иначе ничего  не
выходитъ. Ладно. Что было, то было".
     Я старался прочесть у него въ глазахъ правду.
     Онъ выдержалъ мой  взглядъ и судорожно уцeпился рукой за спинку кресла,
-- такого усилiя ему это стоило.
     "Я  очень радъ,  господинъ  Вассертрумъ", -- я  старался  быть  съ нимъ
возможно любезнeе, "жизнь и  безъ того  печальна, незачeмъ еще  отравлять ее
ненавистью".
     "Право, точно  читаешь  печатную книгу",  -- онъ вздохнулъ  облегченно,
полeзъ  въ карманъ  и  опять вынулъ золотые часы съ  погнутыми  крышками. "А
чтобы  вы  убeдились, что я  искрененъ, не откажитесь принять отъ меня этотъ
пустякъ. Въ подарокъ". 225
     "Зачeмъ это нужно?", сталъ я отказываться,  "не подумайте,  что я -- --
", но тутъ я вспомнилъ, что  разсказывала мнe про него  Мирiамъ, и протянулъ
руку, чтобы его не обидeть.
     Онъ  не обратилъ на это вниманiя, поблeднeлъ  вдругъ, какъ  полотно,  и
прохрипeлъ:
     "Вотъ! Вотъ! Такъ я и зналъ. Опять этотъ Гиллель! Стучатъ!"
     Я прислушался  и вошелъ въ первую комнату,  закрывъ наполовину за собой
дверь для его успокоенiя.
     Но на сей  разъ это былъ не  Гиллель.  Въ комнату  вошелъ  Харузекъ. Въ
знакъ того, что онъ знаетъ,  кто у меня, онъ приложилъ палецъ къ губамъ и въ
то  же  мгновенiе,  не  ожидая, что я скажу,  засыпалъ меня цeлымъ  потокомъ
словъ:
     "Ахъ, достопочтенный, дорогой  мейстеръ Пернатъ,  --  у меня нeтъ словъ
выразить радость, что я засталъ  васъ одного и въ  полномъ благополучiи". --
-- Онъ говорилъ, какъ  актеръ,  -- его напыщенныя, искусственныя фразы  такъ
рeзко диссонировали съ его искаженнымъ лицомъ, что мнe стало больно и жутко.
     "Мейстеръ,  --  я  никогда  не посмeлъ  бы  явиться  къ  вамъ  въ  томъ
оборванномъ видe, въ какомъ вы,  должно быть, не разъ меня  видали на улицe,
-- впрочемъ, что говорю я: видали! -- Вы не разъ даже милостиво подавали мнe
руку.
     Знаете,  кому  я  обязанъ тeмъ,  что  сегодня я  могъ къ вамъ притти въ
бeломъ воротничкe  и опрятномъ костюмe?  --  -- Одному  изъ  благороднeйшихъ
людей нашего города. Къ сожалeнiю, многiе на его счетъ заблуждаются. Но зато
я весь проникаюсь трогательнымъ чувствомъ, какъ только вспоминаю о немъ. 226
     Живя  самъ скромно, онъ щедрой рукой одeляетъ нуждающихся и бeдныхъ. Съ
давнихъ поръ, видя, какъ  онъ  съ печальнымъ видомъ стоитъ  передъ лавкой, я
всей душой стремился подойти къ нему и молча пожать ему руку.
     Нeсколько  дней тому  назадъ  онъ  окликнулъ меня, далъ  мнe денегъ,  и
благодаря этому я получилъ возможность купить себe въ разсрочку костюмъ.
     Вы догадались теперь,  мейстеръ  Пернатъ, кто былъ моимъ благодeтелемъ?
--
     Я   говорю  это  съ  гордостью,   потому  что  я  всегда  одинъ  только
чувствовалъ, какое  золотое  сердце  бьется въ его  груди.  Да --  это  былъ
господинъ Ааронъ Вассертрумъ!" -- -- --
     --  --  Я  понялъ,  конечно,  что  Харузекъ  игралъ  эту  комедiю  ради
старьевщика, который все  это  слушалъ за  дверью. Но мнe было неясно, какую
цeль  онъ преслeдовалъ;  мнe казалось, что такой грубой лестью никакъ нельзя
обмануть  подозрительнаго  и  недовeрчиваго  Вассертрума.  По  скептическому
выраженiю  моего лица Харузекъ  понялъ, повидимому,  мою мысль и покачалъ съ
улыбкой головой. Его послeдующiя  слова должны были, очевидно, показать мнe,
что онъ отлично знаетъ этого  человeка, -- знаетъ, на какую удочку его можно
поддeть.
     "Да,  да! Господинъ -- Ааронъ -- Вассертрумъ. Мнe больно, что я не могу
сказать ему самому, какъ безконечно я ему  благодаренъ. Но васъ, мейстеръ, я
умоляю: не говорите ему никогда, что я былъ у  васъ и все  разсказалъ.  -- Я
знаю:  людской  эгоизмъ  ожесточилъ  его,  вселилъ  въ  его  душу  глубокое,
непреодолимое, -- но, къ сожалeнiю, вполнe основательное недовeрiе. 227
     Я психiатръ, но кромe того и чутье мнe подсказываетъ, что будетъ лучше,
если господинъ Вассертрумъ  никогда не узнаетъ, какого я о немъ  мнeнiя. Я и
самъ  отъ него это  скрою. -- Вeдь иначе это значило бы посeять  сомнeнiе въ
его  несчастной душe. А этого я не  хочу.  Пусть ужъ  онъ лучше сочтетъ меня
неблагодарнымъ.
     Мейстеръ  Пернатъ! Я самъ  несчастный,  я самъ  съ  дeтства  знаю,  что
значитъ быть одинокимъ и всeми покинутымъ. Мнe неизвeстно даже, кто былъ мой
отецъ. Не видалъ никогда  я въ глаза и  своей матери.  Она, говорятъ, умерла
совсeмъ молодой  -- --" голосъ Харузека зазвучалъ вдругъ загадочно и какъ-то
странно  настойчиво:  "Я убeжденъ,  что  она была изъ  числа тeхъ  глубокихъ
натуръ, которыя никогда  не говорятъ о своей безграничной любви. Такимъ же я
считаю и господина Вассертрума.
     У меня сохранилась страничка изъ  дневника моей  матери, -- я ее всегда
ношу на груди, --  въ ней  написано, что хотя отецъ мой и былъ некрасивъ, но
она  любила  его такъ, какъ,  пожалуй,  ни одна женщина  въ мiрe  не  любитъ
мужчину.
     И все-таки  она, повидимому,  никогда ему этого  не говорила.  --  Быть
можетъ, по  той  же  причинe, почему я, напримeръ, ни за  что не  сказалъ бы
господину Вассертруму, какую я питаю къ нему благодарность.
     Но  изъ дневника я узналъ и  еще кое-что, --  правда, скорeе догадался,
потому  что многихъ словъ разобрать невозможно, -- они смыты  слезами: отецъ
мой -- да сгинетъ память о немъ на землe и на небe! --  отецъ мой обращался,
повидимому, отвратительно съ матерью". 228
     Харузекъ неожиданно съ такой силою упалъ на колeни, что затрещалъ полъ,
и закричалъ безумнымъ, раздирающимъ душу голосомъ. Я не могъ  сразу  понять,
продолжаетъ ли онъ играть комедiю или въ самомъ дeлe лишился разсудка:
     "Всемогущiй, -- имени коего не смeетъ произносить человeкъ, -- во прахe
простираюсь я передъ Тобой: будь  проклятъ отецъ мой,  будь проклятъ во вeки
вeковъ!"
     Послeднiя  слова  онъ  буквально  прохрипeлъ.  Потомъ, широко  раскрывъ
глаза, напряженно прислушался.
     По его  лицу скользнула сатанинская улыбка. Мнe  тоже показалось, будто
за перегородкой послышался легкiй стонъ Вассертрума.
     "Простите меня,  мейстеръ",  спустя  минуту заговорилъ  снова  Харузекъ
сдавленнымъ голосомъ, "простите, что я не сдержался,  но я  день и ночь молю
Провидeнiе,  чтобы  Оно ниспослало моему  отцу, кто  бы  онъ  ни былъ, самую
страшную смерть, какую себe только можно представить".
     Я невольно хотeлъ что-то ему возразить, но онъ поспeшно перебилъ меня:
     "А теперь,  мейстеръ  Пернатъ, теперь  позвольте  обратиться къ вамъ съ
просьбой.
     У  господина Вассертрума  былъ  воспитанникъ, котораго  онъ  безконечно
любилъ.  Кажется, это былъ  его племянникъ.  Говорили даже,  что  чуть ли не
сынъ. Но этому я  не вeрю: вeдь  тогда у него была бы та же фамилiя.  А того
звали: Вассори, д-ръ Теодоръ Вассори.
     У  меня  слезы выступаютъ на глазахъ, когда я о немъ вспоминаю. Я  всей
душой  былъ ему 229 преданъ,  какъ будто  меня связывали съ нимъ тeсныя  узы
родства и любви".
     Харузекъ всхлипнулъ, точно не могъ говорить отъ волненiя.
     "Ахъ, и вотъ этой благородной души вдругъ не стало! Ахъ, ахъ!
     По  какой-то  мнe до сихъ поръ неизвeстной причинe, -- онъ покончилъ съ
собой. Меня тоже, наряду съ  другими,  позвали на помощь, -- но, увы -- увы,
было  ужъ поздно!  Когда  потомъ я остался  одинъ  около покойнаго и покрылъ
поцeлуями его блeдную,  холодную руку,  -- я  взялъ, -- я долженъ сейчасъ въ
этомъ признаться,  -- да и что-жъ тутъ такого? вeдь это не воровство!  --  я
взялъ  у  него  съ  груди  розу и вотъ этотъ  пузырекъ,  --  его содержимымъ
несчастный безвременно пресeкъ нить своей цвeтущей жизни".
     Харузекъ досталъ изъ кармана пузырекъ и дрожащимъ голосомъ продолжалъ:
     "Я вамъ оставляю тутъ то  и другое, -- и увядшую  розу  и пузырекъ. Они
были для меня памятью о покойномъ другe.
     Сколько  разъ въ минуты внутренней  пустоты,  душевнаго  одиночества  и
тоски по матери  я призывалъ смерть и бралъ въ руки этотъ пузырекъ. Для меня
всегда  было сладостнымъ утeшенiемъ сознанiе,  что достаточно мнe вылить его
содержимое  на   платокъ  и  вдохнуть  его  въ  себя,  чтобы   безболeзненно
перенестись  въ ту страну, гдe  любимый  мой, дорогой  Теодоръ нашелъ вeчное
успокоенiе отъ этой юдоли скорби.
     Многоуважаемый  мейстеръ, я  попрошу васъ --  ради этого я и пришелъ къ
вамъ -- взять эти вещи и передать ихъ господину Вассертруму. 230
     Скажите ему,  что вы ихъ получили  отъ человeка, близкаго д-ру Вассори,
но что имени его вы обeщали не называть, -- ну, хотя бы отъ дамы.
     Онъ вамъ  повeритъ, и  для  него  эти  вещи  будутъ такимъ  же дорогимъ
воспоминанiемъ, какимъ были онe до сихъ поръ для меня.
     Пусть онe будутъ моей тайной благодарностью. Я бeденъ, и это все, что у
меня есть. Мнe будетъ  прiятно  сознанiе, что  онъ ихъ получитъ  и въ то  же
время не будетъ знать, что я ему ихъ подарилъ.
     Это дастъ мнe невыразимо отрадное чувство.
     А теперь, дорогой  мейстеръ,  прощайте. Примите заранeе  мою  сердечную
благодарность".
     Онъ крeпко пожалъ мнe руку и мигнулъ глазомъ. Но я не понялъ его, и онъ
шепнулъ мнe что-то едва слышно.
     "Подождите,  господинъ Харузекъ, я провожу  васъ немного", повторилъ  я
механически  слова,  которыя прочелъ у  него  на  устахъ, и  вышелъ съ  нимъ
вмeстe.
     На темной площадкe перваго этажа мы остановились. Я началъ прощаться съ
Харузекомъ.
     "Я знаю, зачeмъ вы разыграли всю эту  комедiю.  -- -- Вы  -- вы хотите,
чтобы Вассертрумъ отравился этимъ пузырькомъ!" сказалъ я ему.
     "Конечно", взволнованно отвeтилъ Харузекъ.
     "Неужели же вы думаете, я буду способствовать этому?"
     "Этого вовсе не нужно".
     "Но вeдь вы же сами просили меня передать пузырекъ Вассертруму!"
     Харузекъ покачалъ головой. 231
     "Когда вы вернетесь, вы увидите, что онъ его уже взялъ".
     "Откуда у васъ эта увeренность?" спросилъ я удивленно. "Такой человeкъ,
какъ Вассертрумъ, никогда  не  покончитъ  съ собой --  онъ  слишкомъ большой
трусъ  для  этого --  да и кромe  того онъ ничего  не сдeлаетъ по внезапному
импульсу".
     "Значитъ,  вы  плохо  знаете непреодолимую  силу  внушенiя", серьезнымъ
тономъ перебилъ меня Харузекъ. "Вы были  бы, возможно, и  правы,  если бы  я
говорилъ простыми словами.  Но я заранeе разсчиталъ каждую фразу. На  такихъ
негодяевъ  дeйствуетъ только самый  отвратительный пафосъ.  Повeрьте мнe.  Я
могъ бы нарисовать  вамъ его физiономiю при каждомъ моемъ словe. Нeтъ  такой
самой  отъявленной  пошлости, которая  не была бы  способна вызвать слезы  и
проникнуть въ душу черни, изолгавшейся до мозга  костей! Неужели вы думаете,
что если бы не это,  то давнымъ давно не сравняли  бы съ поверхностью  земли
всe театры?  Сентиментальность --  первый признакъ всякаго  негодяя.  Тысячи
бeдныхъ  могутъ  умирать  съ  голоду,  никто не  проронитъ  ни  слезинки, но
достаточно  комедiанту  облечься въ отрепья и закатить на сценe глаза,  какъ
всe начинаютъ ревeть.  -- --  Быть можетъ,  старикъ  Вассертрумъ и  забудетъ
завтра то, отъ чего у него только что  трепетно билось сердце -- все  равно,
каждое мое слово  воскреснетъ вновь  въ  его памяти,  какъ  только наступитъ
минута,  когда онъ  покажется себe самому  достойнымъ всяческой  жалости. Въ
такiя минуты великой скорби достаточно малeйшаго толчка, -- а объ немъ я уже
позабочусь, -- чтобы  самый отъявленный  трусъ  232 потянулся къ яду.  Нужно
только, чтобы ядъ былъ всегда подъ рукой. Его сынокъ тоже, навeрное, не такъ
легко бы рeшился, если бы я заботливо о немъ не подумалъ".
     "Харузекъ, вы ужасный человeкъ", воскликнулъ я возмущенно. "Неужели  же
вы не чувствуете -- -- --"
     Онъ зажалъ мнe рукой ротъ и увлекъ за собой въ глубокую нишу въ стeнe.
     "Тише! Вотъ онъ!"
     Невeрными шагами, держась  за стeну, Вассертрумъ спускался  по лeстницe
и, качаясь, прошелъ мимо насъ.
     Харузекъ торопливо пожалъ мнe руку и пошелъ за нимъ слeдомъ. -- -- --
     Вернувшись къ себe въ комнату, я увидeлъ, что роза и  пузырекъ исчезли,
а вмeсто нихъ на столe очутились золотые, погнутые часы старьевщика.
     -- -- -- -- -- --
     -- -- -- -- -- --
     Мнe  выдадутъ деньги только  черезъ недeлю,  -- это  обычный  срокъ, --
сказали мнe въ банкe.
     Нельзя ли  поговорить  съ директоромъ? я очень спeшу  и долженъ  черезъ
часъ уeхать, -- настаивалъ я.
     Мнe  отвeтили, что директора видeть нельзя  и  все равно онъ не  можетъ
измeнить правилъ банка. Какой-то  субъектъ съ стекляннымъ глазомъ, вмeстe со
мной подошедшiй къ окошечку, разсмeялся.
     Такъ, значитъ, мнe придется  ждать  смерти цeлую  мучительную, страшную
недeлю! Мнe показалось это вeчностью. -- -- 233
     Я  былъ  такъ  убитъ  горемъ, что  не замeтилъ  даже,  сколько  времени
проходилъ взадъ и впередъ передъ дверьми какого-то кафе.
     Наконецъ, я  вошелъ туда,  -- только, чтобы избавиться  отъ  противнаго
субъекта съ стекляннымъ глазомъ. Онъ  пошелъ за  мною слeдомъ изъ  банка, не
отставалъ  ни на шагъ и,  когда я оборачивался, принимался искать на  землe,
какъ будто потерялъ что-то.
     На  немъ  былъ  свeтлый,  клeтчатый,  совсeмъ  узкiй  пиджакъ  и черныя
засаленныя  брюки,  какъ  мeшки колыхавшiеся  вокругъ  его  ногъ. На  лeвомъ
ботинкe виднeлась большая вздутая заплата  въ формe яйца; казалось, будто на
пальцe ноги, подъ ботинкомъ, онъ носитъ большое кольцо.
     Не успeлъ я еще  сeсть, какъ  онъ тоже вошелъ  и  усeлся неподалеку  за
столикъ.
     Я  подумалъ, что онъ  собирается  попросить у  меня что-нибудь и полeзъ
было за кошелькомъ, когда замeтилъ на его толстомъ мясистомъ пальцe огромный
бриллiантъ.
     Нeсколько часовъ просидeлъ я въ кафе,-- мнe казалось, я  сойду  съ  ума
отъ волненiя,  -- но куда  же  итти? Домой?  Или бродить  по  улицамъ?  Одно
страшнeе другого.
     Спертый  воздухъ,  безпрестанное, нелeпое чмоканье биллiардныхъ шаровъ,
сухой непрерывный  кашель  подслeповатаго  господина  погруженнаго въ чтенiе
газеты,  длинноногiй   пeхотный  лейтенантъ,  то  ковыряющiй  въ   носу,  то
приглаживающiй  усы передъ  зеркальцемъ  желтыми  отъ табака пальцами, кучка
одeтыхъ  въ коричневыя  бархатныя  куртки  противныхъ,  потныхъ,  болтливыхъ
итальянцевъ въ углу за карточнымъ столомъ, дико  234 визжащихъ, стучащихъ по
столу кулаками, то и дeло  плюющихъ на полъ съ такимъ видомъ,  какъ будто  у
нихъ была  рвота! Быть вынужденнымъ  видeть все это, отраженнымъ, вдобавокъ,
два--три раза  въ  стeнныхъ зеркалахъ! У  меня кровь постепенно застывала въ
жилахъ. --
     Стемнeло. Лакей  съ  плоскими  ступнями и  кривыми колeнями  сталъ было
длиннымъ шестомъ  зажигать  газовую  люстру, но  потомъ,  покачавъ  головой,
убeдился, что она не горитъ.
     Всякiй  разъ,  оборачиваясь,  я   ловилъ  пристальный,  хмурый  взглядъ
субъекта съ стекляннымъ глазомъ, -- но онъ сейчасъ же закрывался газетой или
же опускалъ свои грязные усы въ давнымъ давно выпитую чашку кофе.
     Котелокъ свой  онъ нахлобучилъ такъ низко на  голову, что  уши  торчали
почти горизонтально.
     Казалось, онъ и не помышляетъ уходить.
     Мнe стало невыносимо.
     Я расплатился и всталъ.
     Закрывая  за  собой  стеклянную дверь,  я почувствовалъ, что кто-то  съ
другой стороны берется за ручку. Я обернулся:
     Опять этотъ субъектъ!
     Внe себя я повернулъ было  влeво по направленiю къ еврейскому кварталу,
но онъ быстро подошелъ и преградилъ мнe дорогу.
     "Вы съ ума спятили!" закричалъ я на него.
     "Направо", коротко сказалъ онъ.
     "Въ чемъ дeло?"
     Онъ нагло посмотрeлъ на меня:
     "Вы Пернатъ?"
     "Вы хотeли, навeрное, сказать: господинъ Пернатъ?" 235
     Онъ злорадно расхохотался:
     "Ну, безъ фокусовъ! Отправляйтесь со мной!"
     "Вы обалдeли? Да кто жъ вы такой?" закричалъ я.
     Онъ не отвeтилъ, отвернулъ полу пиджака и осторожно показалъ мнe старый
металлическiй значокъ, прикрeпленный къ подкладкe.
     Я понялъ: передо мной былъ агентъ тайной полицiи. Онъ меня арестуетъ.
     "Такъ скажите же, ради Бога, въ чемъ дeло?"
     "Въ свое время  узнаете. А теперь  въ управленiе!"  отвeтилъ онъ грубо.
"Ну, живо!"
     Я предложилъ ему взять извозчика. "Нечего тамъ!"
     Мы отправились въ полицiю.
     -- -- -- -- -- --
     Жандармъ подвелъ меня къ двери.

        Алоизъ Отчинъ.
        Полицейскiй совeтникъ.

     Прочелъ я на бeлой дощечкe.
     "Можете войти", сказалъ жандармъ.
     Въ комнатe другъ противъ друга стояли двe высокихъ конторки.
     Нeсколько старыхъ стульевъ.
     На стeнe портретъ императора.
     На подоконникe стеклянная банка съ золотыми рыбками.
     И больше ничего.
     Изъ-подъ лeвой конторки выглядывала чья-то искривленная  ступня, обутая
въ толстую войлочную 236 туфлю, надъ которой свисала бахрома сeрыхъ брюкъ.
     Послышался легкiй шумъ. Кто-то пробормоталъ  нeсколько словъ по-чешски,
и въ то же мгновенiе изъ-за правой конторки показался полицейскiй совeтникъ.
     Маленькiй  господинъ съ сeдой бородкой. У него была странная манера: --
передъ   тeмъ  какъ  начать  говорить,  онъ  скалилъ  зубы,  какъ  человeкъ,
старающiйся взглянуть прямо на яркое солнце.
     При этомъ онъ какъ-то  особенно щурилъ глаза за  очками, что еще больше
увеличивало отвратительное и гнусное выраженiе его лица.
     "Вы Атаназiусъ  Пернатъ, вы  -- --" онъ опустилъ  глаза  на  бумагу, на
которой ничего написано не было -- "вы -- рeзчикъ камей?"
     Войлочная туфля подъ лeвой  конторкой ожила и уцeпилась за ножку стула.
Послышался скрипъ пера.
     Я отвeтилъ: "Да, я Пернатъ, рeзчикъ камей".
     "Ну,   наконецъ-то,   господинъ  --   --  Пернатъ,   --  да,   Пернатъ!
Наконецъ-то".  Полицейскiй  совeтникъ  сталъ  вдругъ необыкновенно любезенъ,
какъ будто получилъ какое-то особенно отрадное  извeстiе,  -- протянулъ  мнe
обe руки и изо всeхъ силъ старался изобразить на своемъ лицe добродушiе.
     "Итакъ, господинъ Пернатъ, разскажите-ка  мнe, что  вы по  цeлымъ днямъ
дeлаете?"
     "Мнe кажется,  господинъ  Отчинъ,  это  нисколько  васъ  не  касается",
отвeтилъ я холодно.
     Онъ прищурилъ глаза, выждалъ немного и выпалилъ неожиданно:
     "Давно графиня въ связи съ Савiоли?" 237
     Я былъ почему-то готовъ къ такому вопросу и не моргнулъ глазомъ.
     Искусными и ловкими вопросами  онъ хотeлъ уличить меня въ противорeчiи,
но, какъ ни билось у меня сердце отъ ужаса, я все же ничeмъ не выдалъ себя и
продолжалъ упорно настаивать, что никогда не слыхалъ даже имени Савiоли, что
съ Ангелиной я знакомъ еще съ дeтства, когда былъ живъ мой покойный отецъ, и
что она часто заказывала мнe камеи.
     Несмотря на все это, я сознавалъ превосходно, что полицейскiй совeтникъ
чувствуетъ мою  ложь и бeсится  отъ досады,  что не  можетъ  у  меня  ничего
выпытать.
     Онъ слегка задумался,  потомъ потянулъ меня за рукавъ  поближе къ себe,
показалъ предостерегающе пальцемъ на лeвую конторку и прошепталъ на ухо:
     "Атаназiусъ!  Вашъ  покойный отецъ былъ  моимъ лучшимъ  другомъ. Я хочу
васъ  спасти, Атаназiусъ!  Но  вы должны  мнe  все  разсказать  про графиню.
Слышите -- все!"
     Я не понялъ, что это должно было значить. "Что вы хотите этимъ сказать?
Вы хотите меня спасти?" громко спросилъ я.
     Войлочная туфля  съ  досадой опустилась на полъ. Полицейскiй  совeтникъ
позеленeлъ отъ злости. Поднялъ  верхнюю губу. И притаился. --  Я  зналъ, что
онъ  сейчасъ  опять  разразится   (его   манера  ошеломлять  напомнила   мнe
Вассертрума) и  тоже  сталъ  ждать.  Надъ конторкой показалось козлиное лицо
обладателя  войлочной туфли -- -- вдругъ полицейскiй  совeтникъ во все горло
крикнулъ:
     "Убiйца". 238
     Я остолбенeлъ отъ изумленiя.
     Козлиное лицо снова съ недовольнымъ видомъ спряталось за конторку.
     Полицейскiй    совeтникъ   былъ   тоже,   повидимому,   смущенъ   моимъ
хладнокровiемъ, но  старался скрыть это: придвинулъ  стулъ и попросилъ  меня
сeсть.
     "Такъ  вы  отказываетесь,  господинъ  Пернатъ,  сообщить  мнe требуемыя
свeдeнiя о графинe?"
     "Я, къ сожалeнiю, не могу вамъ ничего сообщить, господинъ совeтникъ, --
по крайней мeрe ничего для васъ интереснаго. Во-первыхъ, я  никакого Савiоли
не знаю, а, во-вторыхъ, я твердо убeжденъ, что всe слухи объ  измeнe графини
мужу -- гнусная клевета".
     "Вы готовы это подтвердить подъ присягой?"
     У меня захватило дыханiе. "Конечно. Когда угодно".
     "Гмъ. Прекрасно".
     Воцарилось продолжительное молчанiе. Полицейскiй совeтникъ, повидимому,
о чемъ-то усиленно размышлялъ.
     Когда  онъ снова  поднялъ глаза,  на его физiономiи появилась  дeланная
печаль. Я невольно  вспомнилъ о Харузекe, когда онъ заговорилъ  голосомъ, въ
которомъ слышались слезы:
     "Мнe же вы  можете сказать,  Атаназiусъ, --  мнe, старому  другу вашего
батюшки, -- я вeдь носилъ васъ на  рукахъ -- --" я едва удержался отъ улыбки
-- онъ  былъ не больше  чeмъ на  десять лeтъ  старше меня  -- "не правда ли,
Атаназiусъ, это вeдь была самооборона?"
     Козлиное лицо снова показалось изъ-за конторки. 239
     "Какая самооборона?" спросилъ я, недоумeвая.
     "Да -- -- съ Цотманомъ!" закричалъ мнe совeтникъ прямо въ лицо.
     Это имя поразило меня, какъ  ударомъ  ножа. Цотманъ! Цотманъ! Часы! Имя
Цотмана выгравировано на крышкe часовъ.
     Я  почувствовалъ,  какъ  вся кровь прилила  у меня  къ  сердцу:  злодeй
Вассертрумъ далъ мнe часы, чтобы навлечь на меня подозрeнiе въ убiйствe.
     Полицейскiй совeтникъ  сбросилъ  тотчасъ  же  маску,  оскалилъ  зубы  и
прищурилъ глаза:
     "Такъ, стало быть, вы сознаетесь въ убiйствe, Пернатъ?"
     "Это недоразумeнiе, ужасное недоразумeнiе. Ради Бога,  выслушайте меня.
Я объясню вамъ, господинъ совeтникъ -- --!" вскричалъ я.
     "Разскажите же мнe все о графинe", быстро  перебилъ онъ  меня: "обращаю
ваше вниманiе: это можетъ улучшить ваше положенiе".
     "Я могу только повторить еще разъ: графиня невиновна".
     Онъ стиснулъ зубы и обратился къ козлиному лицу:
     "Запишите:  Пернатъ  сознается  въ  убiйствe  страхового  агента  Карла
Цотмана".
     Меня охватило безумное бeшенство.
     "Негодяй!" заревeлъ я. "Какъ вы смeете!?"
     Я хотeлъ въ него чeмъ-нибудь бросить.
     Но  въ  то  же  мгновенiе  меня  схватили  два  полицейскихъ  и  надeли
наручники.
     Полицейскiй совeтникъ нахохлился, какъ пeтухъ на навозной кучe. 240
     "А откуда эти часы?" --  у него появились вдругъ въ рукахъ золотые часы
съ  погнутой крышкой,  --  "Скажите-ка лучше,  вы  сняли  ихъ съ несчастнаго
Цотмана, когда онъ былъ еще живъ?"
     Я вновь совсeмъ успокоился и твердо отвeтилъ:
     "Эти  часы  подарилъ  мнe  сегодня  утромъ  торговецъ  старьемъ  Ааронъ
Вассертрумъ".
     Раздался  смeхъ,   напоминавшiй  лошадиное  ржанiе.  Я  увидeлъ,   какъ
искривленная ступня вмeстe съ  войлочной туфлей заплясала  отъ  удовольствiя
подъ конторкой. 241

--------


     Со  скованными руками, въ сопровожденiи жандарма съ винтовкой на плечe,
пришлось мнe пройти по ярко освeщеннымъ улицамъ.
     По  обeимъ  сторонамъ  отъ  меня  съ  гиканьемъ  бeжали толпы  уличныхъ
мальчишекъ,  -- женщины раскрывали  окна,  грозили шумовками и  пускали  мнe
вслeдъ ругательства.
     Уже издали  увидeлъ я, наконецъ, величественное зданiе суда съ надписью
на фронтонe:
     "Карающее правосудiе -- оплот праведныхъ."
     Распахнулись широкiя ворота, и я вошелъ въ сeни, гдe пахло кухней.
     При моемъ появленiи человeкъ съ  длинной бородой, съ шашкой на боку, въ
мундирe  и  форменной   фуражкe,   --  босой,  въ   длинныхъ  подштанникахъ,
завязанныхъ  тесемкой у самыхъ  щиколокъ, --  всталъ,  отставилъ въ  сторону
кофейную мельницу,  которую  до этого  держалъ  на  колeняхъ,  и  велeлъ мнe
раздeться.
     Обыскалъ мои  карманы, вынулъ  все, что въ нихъ было и спросилъ -- нeтъ
ли на мнe клоповъ.
     Послe моего  отрицательнаго отвeта, онъ снялъ съ меня кольца и сказалъ,
что я могу снова одeться.
     Меня повели вверхъ по лeстницe и потомъ по корридорамъ, гдe въ оконныхъ
нишахъ стояли большiе сeрые ящики съ крышками. 242
     Вдоль противоположной стeны длиннымъ рядомъ тянулись желeзныя двери  съ
засовами и маленькими рeшетчатыми окошками съ газовыми рожками надъ каждымъ.
     Тюремный надзиратель,  исполинскаго роста,  солдатъ по  виду  -- первое
симпатичное лицо  за  нeсколько часовъ -- открылъ одну изъ  дверей, толкнулъ
меня въ темную дыру на подобiе шкафа, съ тяжелымъ отвратительнымъ запахомъ и
заперъ.
     Я остался въ полной темнотe и старался ощупью орiентироваться.
     Колeно мое ударилось о жестяной чанъ.
     Наконецъ,  мнe  удалось  нащупать ручку двери, -- было настолько тeсно,
что я едва могъ повернуться, -- я очутился въ камерe.
     Вдоль каждой стeны -- пара наръ съ соломенными тюфяками.
     Проходъ между ними шириною не болeе шага.
     Высоко  на  передней  стeнe  окно  съ желeзной  рeшеткой.  Черезъ  него
пробивался тусклый свeтъ вечерняго неба.
     Въ камерe  стояла  нестерпимая  жара. Воздухъ  былъ пропитанъ  запахомъ
стараго платья.
     Когда глаза мои освоились съ темнотой, я увидeлъ, что  на  трехъ нарахъ
--  четвертыя  были пустыя -- сидятъ  люди въ сeрой арестантской  одеждe, --
закрывъ лица руками и опершись локтями въ колeни.
     Никто не произносилъ ни слова.
     Я сeлъ на пустыя нары и началъ ждать.
     Ждалъ часъ.
     Два -- три часа!
     Заслыша въ корридорe шаги, я всякiй разъ вскакивалъ, 243
     Вотъ, вотъ идутъ за мной и поведутъ къ судебному слeдователю.
     Но всякiй разъ я разочаровывался, всякiй разъ шаги замирали вдали.
     Я сорвалъ съ себя воротникъ, мнe казалось, я задыхаюсь.
     Я  слышалъ, какъ  одинъ  арестантъ  за  другимъ, кряхтя,  разлеглись по
койкамъ.
     "Нельзя ли открыть окно наверху?" громко спросилъ я въ отчаянiи. И самъ
испугался своего голоса.
     "Ничего не выйдетъ", проворчалъ одинъ изъ арестантовъ на койкe.
     Я  все-таки  сталъ шарить по стeнe: нащупалъ полку --  -- двe кружки съ
водой -- -- корки сухого хлeба.
     Наконецъ,  съ трудомъ, ухватился за желeзные  прутья рeшетки и прижался
лицомъ къ щели окна, чтобъ вдохнуть хоть немного свeжаго воздуха.
     Такъ я  стоялъ до тeхъ поръ, пока  у  меня не  задрожали колeни. Передъ
моими глазами разстилался однообразный, черно-сeрый ночной туманъ.
     Холодные прутья рeшетки вспотeли. Скоро, навeрное, полночь.
     Позади  меня  слышался  храпъ.   Не  спалъ,  повидимому,  только  одинъ
арестантъ:  онъ  все  время ворочался на своемъ  сeнникe  и по временамъ еле
слышно стоналъ.
     Когда же настанетъ, наконецъ, утро? Ахъ вотъ, опять бьютъ часы.
     Дрожащими губами я началъ считать: 244
     Одинъ, два,  три!  --  Слава  Богу,  еще  нeсколько  часовъ  и  начнетъ
разсвeтать. Но часы били дальше:
     Четыре? пять? --  Холодный потъ выступилъ у меня  на лбу. -- Шесть!! --
Семь -- -- -- было одиннадцать часовъ.
     Прошелъ всего одинъ часъ, съ тeхъ поръ какъ я въ послeднiй разъ слышалъ
бой.
     Мало-помалу мысли мои прояснились:
     Вассертрумъ всучилъ мнe часы пропавшаго Цотмана,  чтобы навлечь на меня
подозрeнiе въ убiйствe. -- Значитъ, убiйца онъ самъ,  -- какъ же иначе могли
бы  попасть къ  нему въ руки  часы? Если бы онъ  нашелъ гдe-нибудь  трупъ  и
только  потомъ  его  обобралъ,  онъ,  навeрное,   соблазнился   бы   тысячью
гульденовъ, которые оффицiально  были назначены за нахожденiе пропавшаго. --
Но трупъ вeдь не найденъ: афиши все еще расклеены по  угламъ, я это замeтилъ
по дорогe въ тюрьму.
     Что доносъ на меня сдeлалъ старьевщикъ, это очевидно.
     Ясно и то, что онъ  заодно съ полицейскимъ  совeтникомъ, --  по крайней
мeрe  въ томъ, что касается Ангелины.  Иначе,  къ чему тогда весь допросъ по
поводу Савiоли?
     Съ другой стороны, изъ этого явствуетъ, что  у Вассертрума все еще нeтъ
въ рукахъ писемъ Ангелины.
     Я задумался -- -- --
     И вдругъ мнe стало все  ясно съ такой поразительной отчетливостью, какъ
будто я самъ тамъ присутствовалъ. 245
     Да,  иначе и быть  не могло:  во время обыска въ моей комнатe вмeстe со
своими  прiятелями-полицейскими,   Вассертрумъ  тайкомъ  завладeлъ  желeзной
шкатулкой,  въ которой разсчитывалъ  найти нужныя ему  доказательства, -- не
сумeлъ ее сразу открыть, потому что ключъ былъ у меня  и -- -- быть  можетъ,
какъ разъ сейчасъ, въ эту минуту взламываетъ ее у себя въ лавкe.
     Съ  отчаянiемъ бeшенства сотрясалъ я  прутья  рeшетки  --  -- и  видeлъ
передъ собой Вассертрума, какъ онъ роется въ письмахъ Ангелины --
     Если бы я только могъ извeстить Харузека, чтобы онъ  по крайней мeрe во
время предупредилъ Савiоли!
     Одно  мгновенiе я  ухватился  за  мысль,  что вeсть о  моемъ  арестe съ
быстротой  молнiи  облетeла  уже  еврейскiй  кварталъ,  и  всe  мои  надежды
устремились  на  Харузека,  какъ  на  ангела-спасителя. Съ  его сатанинскимъ
коварствомъ старьевщикъ бороться  не въ силахъ. "Я схвачу его за горло  какъ
разъ въ ту  минуту,  когда онъ  рeшится кинуться на  д-ра Савiоли",  сказалъ
какъ-то Харузекъ.
     Но  черезъ  мгновенiе я  утратилъ уже эту увeренность, и  меня охватилъ
безумный страхъ: а что, если Харузекъ опоздаетъ?
     Тогда Ангелина погибла. -- -- -- Я до крови кусалъ себe губы и рвалъ на
себe  волосы, раскаиваясь,  что тогда  же не  сжегъ  эти письма; -- --  -- я
поклялся убить Вассертрума, какъ только выйду опять на свободу.
     Покончу ли я жизнь самоубiйствомъ или меня повeсятъ -- не все ли равно!
246
     Я  ни  минуты  не  сомнeвался,  что  слeдователь повeритъ мнe,  если  я
разскажу ему всю исторiю съ часами и сообщу объ угрозахъ Вассертрума.
     Я завтра  же непремeнно буду свободенъ. И слeдователь велитъ арестовать
Вассертрума по подозрeнiю въ убiйствe.
     Я считалъ часы и молилъ Бога, чтобы они проходили скорeе. И смотрeлъ въ
окно въ черную мглу.
     Начало, наконецъ,  свeтать: сперва неяснымъ темнымъ пятномъ, потомъ все
болeе отчетливо  обрисовался въ  туманe громадный  мeдный  кругъ: циферблатъ
часовъ на старинной башнe. Но на нихъ не было стрeлокъ -- -- новая пытка.
     Наконецъ, пробило пять.
     Я услышалъ, что арестанты проснулись и позeвывая заговорили между собою
по-чешски.
     Одинъ голосъ мнe показался знакомымъ; я обернулся,  слeзъ съ полки -- и
увидeлъ рябого Лойзу: онъ сидeлъ на нарахъ, напротивъ, и удивленно уставился
на меня.
     У обоихъ другихъ были  наглыя  лица. Они оглядывали меня съ величайшимъ
презрeнiемъ.
     "За укрывательство краденаго? А?"  спросилъ вполголоса одинъ другого  и
подтолкнулъ его локтемъ.
     Другой  что-то пренебрежительно буркнулъ, порылся  въ  тюфякe,  досталъ
оттуда листъ черной бумаги и разостлалъ на полу.
     Потомъ налилъ  на  него  изъ  кружки немного  воды,  сталъ  на  колeни,
посмотрeлся, какъ въ зеркало, и пальцами пригладилъ волосы.
     Съ величайшей  аккуратностью  вытеревъ  вслeдъ  за  этимъ  бумагу,  онъ
спряталъ ее снова подъ койку. 247
     "Панъ Пернатъ, панъ  Пернатъ", не  переставая, бормоталъ Лойза,  широко
раскрывъ глаза, какъ будто увидалъ передъ собой привидeнiе.
     "Сударики  знакомы  между  собой,  я  замeчаю,"  сказалъ  нечесанный на
характерномъ  дiалектe  чешскаго вeнца и  иронически отвeсилъ  мнe  поклонъ:
"Разрeшите представиться: моя фамилiя Фоссатка. Черный Фоссатка. -- -- -- За
поджогъ",  добавилъ онъ съ гордостью, октавою ниже. Франтъ сплюнулъ на полъ,
презрительно  взглянулъ на  меня, указалъ  пальцемъ  на грудь  и лаконически
заявилъ:
     "За кражу со взломомъ".
     Я молчалъ.
     "Ну, а вы, графъ, по подозрeнiю въ чемъ?" спросилъ вeнецъ послe  минуты
молчанiя.
     Я было задумался, но потомъ отвeтилъ спокойно:
     "Въ убiйствe съ цeлью ограбленiя".
     Оба были до крайности удивлены, -- насмeшливое выраженiе лица смeнилось
выраженiемъ безграничнаго почтенiя, и оба въ одинъ голосъ воскликнули:
     "Вотъ это я понимаю".
     Увидeвъ, что я не обращаю на нихъ  никакого  вниманiя, они  усeлись  въ
уголъ и начали о чемъ-то шептаться.
     Неожиданно,  причесанный  подошелъ  ко мнe,  пощупалъ  мои  мускулы,  и
покачивая головой, вернулся къ товарищу.
     "Вы  здeсь по  подозрeнiю въ убiйствe  Цотмана?"  незамeтно  спросилъ я
Лойзу.
     Онъ кивнулъ головой. "Да, и давно уже".
     Снова прошло нeсколько секундъ. 248
     Я закрылъ глаза и притворился спящимъ.
     "Господинъ Пернатъ. Господинъ Пернатъ!" услыхалъ я вдругъ совсeмъ тихiй
голосъ Лойзы.
     "Что?" -- -- Я сдeлалъ видъ, что проснулся.
     "Простите, господинъ  Пернатъ,  простите --  не  знаете ли  вы, что  съ
Розиной? -- Она дома?"  бормоталъ бeдный парень. Мнe  стало невыразимо  жаль
его: онъ смотрeлъ на меня воспаленными глазами и въ отчаянiи ломалъ руки.
     "Ей  хорошо. Она сейчасъ кельнерша -- въ "Старомъ Бездeльникe", солгалъ
я.
     Я замeтилъ, что онъ облегченно вздохнулъ.
     -- -- -- -- -- --
     Два арестанта  молча внесли на  доскe кружки съ отваромъ  изъ колбасы и
три  изъ  нихъ оставили въ  камерe. Спустя нeсколько часовъ снова  загремeли
засовы, и надзиратель повелъ меня къ слeдователю.
     У меня дрожали отъ волненiя  колeни, когда  мы шли  вверхъ  и внизъ  по
безконечнымъ лeстницамъ.
     "Какъ вы думаете,  могутъ меня еще сегодня отпустить на свободу?" робко
спросилъ я надзирателя.
     Я замeтилъ, какъ онъ  участливо подавилъ улыбку. "Гмъ. Сегодня? Гмъ  --
-- Богъ мой, все вeдь возможно!" --
     У меня морозъ пробeжалъ по кожe.
     Снова прочелъ я на дверяхъ на бeлой эмалированной дощечкe:

        Баронъ Карлъ фонъ-Лейзетретеръ
        Судебный слeдователь.

     249
     Снова пустынная комната и двe конторки на высокихъ ножкахъ. --
     Пожилой  высокiй господинъ съ сeдыми баками, красными, толстыми губами,
-- въ черномъ длинномъ сюртукe и въ сапогахъ со скрипомъ.
     "Вы господинъ Пернатъ?"
     "Да".
     "Рeзчикъ камей?"
     "Да".
     "Камера No. 70?"
     "Да".
     "По подозрeнiю въ убiйствe Цотмана?"
     "Позвольте, господинъ слeдователь -- --"
     "По подозрeнiю въ убiйствe Цотмана?"
     "Вeроятно. Я думаю такъ. Но -- --"
     "Сознаетесь?"
     "Въ чемъ же мнe  сознаваться, господинъ слeдователь, я вeдь ни  въ чемъ
не повиненъ!"
     "Сознаетесь?"
     "Нeтъ".
     "Тогда вы будете числиться за слeдователемъ.  -- Надзиратель,  отведите
его".
     "Выслушайте же меня, господинъ  слeдователь, я непремeнно долженъ  быть
дома сегодня же. У меня важныя дeла -- --"
     Позади второй конторки кто-то тихонько хихикнулъ.
     Баронъ осклабился. --
     "Отведите его, надзиратель".
     -- -- -- -- -- --
     Проходилъ  день  за днемъ,  смeнялись недeли,  а  я все  еще сидeлъ  въ
камерe.
     Въ  полдень  насъ  выводили  на  тюремный  дворъ;  вмeстe  съ   другими
слeдственными заключенными 250 и отбывавшими наказанiе парами ходили  мы  въ
теченiе сорока минутъ по кругу, по мокрой землe.
     Разговаривать было запрещено.
     Посрединe площадки  стояло  голое, засыхавшее дерево, въ  кору котораго
вросла овальная икона Божiей Матери подъ стекломъ.
     Вдоль стeнъ росли чахлые кусты бирючины, съ листьями, почти черными отъ
копоти.
     А вокругъ -- рeшетчатыя окна камеръ, изъ нихъ глядeли иногда сeрыя лица
съ безкровными губами.
     Потомъ мы вновь  возвращались въ свои дыры -- на хлeбъ, воду, отваръ, а
по воскресеньямъ на гнилую чечевицу. Одинъ еще разъ меня снова допрашивали:
     Есть ли у  меня  свидeтели,  что  "господинъ"  Вассертрумъ подарилъ мнe
часы?
     "Да: господинъ Шмая Гиллель -- -- то есть -- нeтъ (я вспомнилъ, что его
при этомъ не было) -- -- но вотъ, господинъ Харузекъ, -- нeтъ, и онъ тоже не
былъ при этомъ".
     "Такъ, значитъ, нeтъ никого?"
     "Нeтъ, никого, господинъ слeдователь".
     Снова хихиканье за конторкой и снова:
     "Уведите его, надзиратель!" -- -- --
     Мое волненiе за  Ангелину смeнилось глухой покорностью судьбe: моментъ,
когда  я  могъ дрожать за  нее, давно  миновалъ. Либо месть  Вассертрума уже
осуществилась, либо же вмeшался Харузекъ, -- успокаивалъ я себя.
     Но заботы о Мирiамъ доводили меня до сумасшествiя!
     Я  представлялъ себe, какъ она каждую  минуту ждетъ повторенiя чуда, --
какъ  по  утрамъ выбeгаетъ 251  къ булочнику и трепетными  руками ощупываетъ
хлeбъ, -- какъ, быть можетъ, волнуется за меня.
     По ночамъ  я иногда  просыпался, влeзалъ  на полку,  смотрeлъ на мeдный
кругъ башенныхъ часовъ и страстно мечталъ, чтобы мысли  мои дошли до Гиллеля
и посовeтовали ему  помочь Мирiамъ  и избавить ее отъ  мучительнаго ожиданiя
чуда. Потомъ я снова бросался на свой тюфякъ  и старался не дышать, -- чтобы
вызвать  передъ  собой  образъ  своего  двойника и  послать  его  къ  ней въ
утeшенiе.
     Однажды онъ  появился у моего изголовья  съ надписью "Хабратъ Цере Ауръ
Бохеръ"  на  груди, --  я едва  не вскрикнулъ отъ  радости,  что все  теперь
пойдетъ хорошо, -- но онъ ужъ исчезъ -- я не успeлъ ему даже дать приказанiе
отправиться къ Мирiамъ.
     Неужели я такъ и не получу вeсточки отъ друзей?
     Развe запрещено писать сюда  письма? -- спросилъ я своихъ  товарищей но
камерe. Они не имeли понятiя.
     Они  никогда писемъ  не  получали,  --  впрочемъ, имъ  и писать то вeдь
некому, -- отвeчали они.
     Надзиратель обeщалъ мнe при случаe справиться.
     Я обгрызъ себe всe  ногти; волосы мои спутались, -- здeсь не полагалось
ни ножницъ, ни гребенки, ни щетки.
     Не давали и воды для умыванья.
     Меня почти все время тошнило,  потому что въ отваръ  клали  соду вмeсто
соли -- тюремное правило:  "для предупрежденiя развитiя полового  влеченiя".
252
     Время тянулось въ сeромъ, страшномъ однообразiи.
     Вращалось въ кругe, точно колесо пытки.
     По  временамъ -- никто не обращалъ на  это вниманiя  --  кто-нибудь изъ
насъ вскакивалъ и часами бeгалъ взадъ и впередъ, какъ затравленный звeрь, --
-- но потомъ снова безпомощно опускался на нары и снова принимался съ тупымъ
видомъ ждать -- ждать -- и ждать.
     Когда наступалъ вечеръ, клопы, точно муравьи, покрывали всe стeны, -- я
положительно недоумeвалъ, почему же привратникъ съ шашкой и въ подштанникахъ
такъ добросовeстно допытывался, нeтъ ли у меня насeкомыхъ.
     Быть  можетъ,  боялись, что  произойдетъ  скрещенiе  различныхъ  породъ
насeкомыхъ?
     По средамъ утромъ  показывалась обычно фигура тюремнаго  врача, доктора
Розенблата, съ  головой, какъ у  свиньи, въ шляпe  съ большими  полями и  въ
широкихъ брюкахъ. Онъ освeдомлялся, всe ли въ добромъ здоровьи.
     Когда  кто-нибудь жаловался -- безразлично, на что --  онъ  прописывалъ
цинковую мазь для втиранiя.
     Однажды  явился  вмeстe   съ  нимъ   предсeдатель   суда,  --  высокiй,
раздушенный   "представитель    высшаго    общества"   съ    печатью   всeхъ
отвратительныхъ пороковъ на лбу,  --  и  осмотрeлъ,  все ли въ порядкe:  "не
повeсился ли кто-нибудь", какъ выразился причесанный арестантъ.
     Я подошелъ къ  нему, чтобы  изложить свою  просьбу.  Но  онъ  спрятался
сейчасъ же за надзирателя и выхватилъ револьверъ. "Что ему надо?"  закричалъ
онъ. 253
     Нeтъ ли для  меня  писемъ, освeдомился я вeжливо. Вмeсто отвeта докторъ
Розенблатъ толкнулъ меня въ грудь и сейчасъ же отскочилъ. Поспeшилъ скрыться
и предсeдатель. Только въ окошко камеры онъ крикнулъ, чтобы я лучше сознался
въ убiйствe. А до того никакихъ писемъ мнe не видать.
     -- -- -- -- -- --
     Я  давно ужъ успeлъ привыкнуть и  къ скверному  воздуху и къ жарe. Меня
постоянно знобило. Даже, когда было солнце.
     Изъ бывшихъ въ камерe арестантовъ двое уже нeсколько разъ смeнились, но
я не обращалъ  на это  вниманiя.  Въ  камеру приводили то  карманниковъ  или
грабителей, то фальшивомонетчиковъ, то укрывателей краденнаго.
     Что переживалось вчера, то забывалось сегодня.
     Передъ заботами о Мирiамъ тускнeли всe внeшнiя событiя.
     Только одно изъ нихъ запечатлeлось въ  моей  памяти  -- и потомъ  часто
являлось во снe.
     Я  стоялъ  однажды  на полкe, устремивъ взглядъ  на  небо,  какъ вдругъ
почувствовалъ, что  что-то острое укололо меня въ ногу. Я осмотрeлъ  брюки и
нашелъ свой напильникъ, -- онъ, очевидно, проскользнулъ черезъ карманъ между
матерiей и подкладкой. Навeрное, онъ былъ  тамъ давно, иначе его замeтилъ бы
привратникъ при обыскe.
     Я вынулъ его и небрежно кинулъ на тюфякъ. Когда я спустился внизъ,  онъ
ужъ исчезъ. Я нисколько не сомнeвался, что его взялъ Лойза. Черезъ нeсколько
дней его увели изъ камеры и помeстили этажомъ ниже. 254
     Не  полагается,  чтобы  двое  подслeдственныхъ, обвиняемыхъ  въ  одномъ
преступленiи, сидeли въ камерe вмeстe, -- объяснилъ мнe надзиратель.
     Я отъ всей души пожелалъ бeдному парню выйти на свободу при помощи моей
пилки. 255

--------


     На мой вопросъ, какое сегодня число -- солнце палило, какъ лeтомъ, а на
мертвомъ  деревe  на дворe появилось нeсколько почекъ, -- надзиратель сперва
промолчалъ, но потомъ все же шепнулъ, что  уже  15 мая. Въ сущности, онъ  не
имeетъ  права  говорить, --  съ арестантами  запрещено разговаривать,  -- въ
особенности нельзя говорить съ тeми, кто еще не сознался.
     Значитъ, я въ тюрьмe уже цeлыхъ три мeсяца, и все еще никакого извeстiя
оттуда.
     По  вечерамъ  въ  окно,  остававшееся  открытымъ  въ  эти  теплые  дни,
доносились тихiе звуки рояля.
     Одинъ   изъ  арестантовъ  сказалъ  мнe,  что  это  играетъ  внизу  дочь
привратника.
     Дни и ночи я грезилъ о Мирiамъ.
     Хорошо ли ей?
     Временами я себя утeшалъ: мнe  казалось, будто  мысли мои проникаютъ къ
ней, сторожатъ ея сонъ и съ нeжною лаской кладутъ ей руку на лобъ.
     Потомъ снова въ минуты отчаянiя, когда моихъ товарищей по камерe одного
за  другимъ уводили  на  допросъ, --  всeхъ, кромe меня,  -- меня охватывалъ
вдругъ смутный страхъ, что, можетъ быть, Мирiамъ уже давно умерла.
     Я допытывался тогда у судьбы, жива ли она или нeтъ, больна или здорова,
-- я гадалъ на 256 пучкe соломы, которую вытаскивалъ у себя изъ тюфяка.
     Но почти всякiй разъ выходилъ неблагопрiятный  отвeтъ. Я старался тогда
проникнуть  взглядомъ  въ  будущее,  --  старался  перехитрить  свою   душу,
скрывавшую  отъ меня эту  тайну, вопросомъ, на первый  взглядъ постороннимъ:
настанетъ ли для меня  еще когда-нибудь  день, когда  я снова  буду веселъ и
снова буду смeяться?
     Оракулъ всегда  въ этихъ случаяхъ отвeчалъ утвердительно, и ненадолго я
становился довольнымъ и счастливымъ.
     Подобно тому,  какъ незримо  растетъ и даетъ побeги растенiе, такъ и во
мнe зародилась мало-помалу необъяснимая, глубокая любовь къ Мирiамъ, -- я не
понималъ, какимъ образомъ могъ я такъ часто сидeть у нея, говорить съ  ней и
не чувствовать этого.
     Жгучее  желанiе, чтобы и она думала обо мнe съ тeмъ же чувствомъ, часто
превращалось въ эти  минуты  въ твердую  увeренность: заслышавъ въ корридорe
шаги, я испытывалъ почти  страхъ, что меня  могутъ  выпустить на свободу,  и
грезы мои разсыпятся въ прахъ отъ грубой дeйствительности внeшняго мiра.
     Мой слухъ настолько обострился за долгое время тюрьмы, что я улавливалъ
малeйшiй шорохъ.
     Каждый вечеръ я  слышалъ вдали стукъ экипажа и ломалъ себe голову,  кто
можетъ въ немъ eхать.
     Было что-то странное въ мысли, что есть еще люди, которые могутъ дeлать
все, что имъ хочется, -- могутъ свободно  передвигаться, куда имъ угодно, не
испытывая при этомъ чувства неописуемой радости. 257
     Что  и меня когда-нибудь ждетъ это счастье, что и я  сумeю когда-нибудь
свободно ходить по улицамъ,  залитымъ солнцемъ,  -- этого  я  никакъ не могъ
себe представить.
     День,  когда я  держалъ  въ  своихъ  объятiяхъ  Ангелину,  казался  мнe
невeроятно  далекимъ,  -- я  думалъ  о  немъ съ  той  легкой грустью,  какая
охватываетъ человeка, когда онъ раскрываетъ книгу  и находитъ въ ней увядшiе
цвeты, которые носила когда-то возлюбленная его юныхъ дней.
     Сидятъ ли все еще  каждый вечеръ Цвакъ съ  Фрисландеромъ и Прокопомъ въ
"Бездeльникe", -- смущаютъ ли они все еще добродeтельную дeву Евлалiю?
     Нeтъ, сейчасъ уже май: --  въ  это  время Цвакъ отправляется со  своимъ
театромъ марiонетокъ  въ глухую провинцiю и на лужайкахъ разыгрываетъ "Синюю
Бороду".
     -- -- -- -- -- --
     Я былъ одинъ въ  камерe, -- поджигателя  Фоссатку,  единственнаго моего
сожителя  за  эту   недeлю,  увели  часа  два  тому  назадъ  на  допросъ  къ
слeдователю.
     Какъ невeроятно долго его сегодня допрашиваютъ.
     Но вотъ. Желeзный засовъ загремeлъ у двери.  Сiяя отъ радости, Фоссатка
ворвался въ камеру, кинулъ  на койку  узелокъ  съ  платьемъ и  началъ быстро
переодeваться, съ проклятiемъ скидывая съ себя арестантскiй халатъ.
     "Не удалось имъ меня уличить. -- Поджогъ!  --  Какъ бы не такъ! Чернаго
Фоссатку  не такъ-то легко поймать. --  Я имъ сказалъ, что все это вeтеръ. И
крeпко стоялъ на своемъ. Пусть они 258 ловятъ теперь -- -- этотъ вeтеръ. Ну,
а пока честь имeю. Увидимся еще. У Лойзичека".
     Онъ  поднялъ  руки и началъ отплясывать. "Мой май  -- -- веселый мeсяцъ
май".  -- Онъ  нахлобучилъ  на  голову жесткую  шляпу съ  маленькимъ  синимъ
перомъ. -- "Да, графъ, вамъ будетъ  интересно  узнать. Вашъ  прiятель  Лойза
сбeжалъ! -- Я сейчасъ какъ разъ объ этомъ узналъ. Еще  въ прошломъ мeсяцe --
ужъ и слeдъ простылъ -- поминай, какъ звали".
     "Напильникъ", подумалъ я и улыбнулся.
     "Постарайтесь  и  вы, графъ,  поскорeе выйти  на  волю", -- поджигатель
по-товарищески протянулъ  мнe  руку. "Если вамъ когда  нужны  будутъ деньги,
спросите у Лойзичека про чернаго Фоссатку. Каждая дeвочка тамъ  меня знаетъ.
Ну-съ. Честь имeю, графъ. Очень прiятно было познакомиться".
     Онъ стоялъ  еще  на  порогe,  когда надзиратель  ввелъ въ камеру новаго
заключеннаго.
     Я съ  перваго взгляда  узналъ въ немъ оборванца  въ солдатской фуражкe,
который  стоялъ однажды, пережидая дождь, рядомъ со мной подъ  воротами дома
на Ганпасгассе. Какой прiятный  сюрпризъ! Можетъ быть, ему извeстно случайно
что-нибудь про Цвака, про Гиллеля и про всeхъ остальныхъ?
     Я сталъ его было разспрашивать, но, къ великому моему удивленiю, онъ съ
таинственнымъ видомъ приложилъ палецъ ко рту  и  подалъ мнe  знакъ,  чтобы я
замолчалъ.
     Оживился онъ лишь, когда привратникъ заперъ снаружи  дверь и  шаги  его
замерли въ корридорe.
     У меня отъ волненiя забилось сердце. 259
     Что это значитъ?
     Развe онъ меня знаетъ? И вообще что ему нужно?
     Онъ первымъ дeломъ усeлся и снялъ лeвый сапогъ.
     Потомъ вытащилъ зубами  затычку изъ каблука, вынулъ изъ образовавшагося
отверстiя кусочекъ согнутаго желeза, оторвалъ слегка прикрeпленную подошву и
съ гордымъ видомъ подалъ мнe то и другое.
     Все это онъ  продeлалъ  съ быстротой  молнiи,  не обращая ни  малeйшаго
вниманiя на мои взволнованные разспросы.
     "Вотъ вамъ. И еще поклонъ отъ господина Харузека".
     Я былъ такъ ошеломленъ, что не могъ произнести ни слова.
     "Этимъ  желeзомъ  вскройте ночью подошву.  Или вообще,  когда никто  не
увидитъ. Она пустая  внутри", -- объяснилъ мнe съ важнымъ видомъ оборванецъ,
-- "тамъ вамъ письмецо отъ господина Харузека".
     Я былъ въ  такомъ восторгe, что бросился ему на  шею;  изъ глазъ у меня
брызнули слезы.
     Онъ мягко отстранился и сказалъ наставительнымъ тономъ:
     "Возьмите  себя  въ  руки,  господинъ  Пернатъ.  Намъ  нельзя терять ни
минуты. Вeдь, чего добраго, они сейчасъ же замeтятъ, что я не въ той камерe.
Мы съ Францлемъ обмeнялись у привратника номерами".
     Я  скорчилъ,  должно  быть, очень  глупую  физiономiю,  потому  что онъ
тотчасъ же добавилъ:
     "Если вы  и  этого не понимаете,  Богъ съ вами.  Словомъ, я тутъ  --  и
баста!" 260
     "Скажите же", перебилъ я  его, "скажите же,  господинъ -- господинъ  --
--"
     "Венцель", -- помогъ мнe оборванецъ, "меня зовутъ Венцель".
     "Скажите же, Венцель, что  съ архиварiусомъ  Гиллелемъ и какъ поживаетъ
его дочь?"
     "Некогда  мнe разговаривать", нетерпeливо прервалъ  меня Венцель. "Меня
могутъ вeдь  каждую  минуту выставить. -- Ну-съ, такъ вотъ:  я попалъ  сюда,
потому что нарочно сознался въ ограбленiи -- --"
     "Неужели же спецiально ради меня, чтобъ  попасть  ко мнe, вы  совершили
ограбленiе, Венцель?" спросилъ я взволнованно.
     Оборванецъ презрительно покачалъ головой:
     "Если  бы я  дeйствительно  совершилъ  ограбленiе,  не сталъ  же  бы  я
сознаваться. Что я дуракъ, что-ли?"
     Мало-помалу  я  понялъ:  --  добрый  парень  пошелъ на хитрость,  чтобы
доставить мнe въ тюрьму письмо отъ Харузека.
     "Ну-съ! Такъ прежде  всего" -- онъ принялъ опять важный видъ -- "я васъ
долженъ научить эпилепсiи".
     "Чему?"
     "Эпилепсiи! Смотрите хорошенько и примeчайте. Вотъ: сперва надо набрать
слюны";  -- онъ  надулъ щеки и сталъ ими двигать, какъ будто полоща ротъ, --
"потомъ, чтобы появилась пeна у рта, вотъ такъ": -- онъ продeлалъ и  это  --
естественно, до тошноты. -- "Потомъ надо вывернуть пальцы, потомъ вытаращить
глаза" -- онъ  скосилъ зрачки --  "а  затeмъ  уже -- это немного  труднeе --
нужно какъ слeдуетъ закричать. 261  Ну,  вотъ такъ: бе--бе--бе  и сейчасъ же
упасть". -- Онъ  съ грохотомъ растянулся на полу, -- быстро вскочилъ опять и
добавилъ:
     "Это и есть настоящая эпилепсiя, какъ насъ училъ въ "батальонe" докторъ
Гульбертъ -- царство ему небесное".
     "Да, да, очень похоже", согласился я, "но къ чему все это?"
     "Чтобы  скорeе  выбраться  изъ камеры!"  объяснилъ  мнe Венцель.  "Вeдь
докторъ Розенблатъ набитый дуракъ!  Человeкъ ужъ безъ головы, а онъ твердитъ
все  свое,  да свое: здоровъ и  здоровъ. Онъ  признаетъ одну  эпилепсiю. Кто
умeетъ какъ  слeдуетъ,  тому нетрудно попасть  въ  больницу. -- --  А оттуда
убeжать  ничего  не  стоитъ!  "--  онъ  заговорилъ таинственнымъ  тономъ  --
"рeшетка въ больничной камерe  перепилена и  только  сверху слегка заклеена.
Это тоже  наша батальонная тайна! -- Вы тогда по ночамъ хорошенько смотрите,
-- какъ  только  замeтите  передъ  окномъ петлю  веревки,  такъ  сейчасъ  же
потихоньку  выньте рeшетку, чтобъ никто не проснулся,  надeньте  петлю  подъ
мышки, -- а мы ужъ васъ втянемъ на крышу, а оттуда прямо на улицу. Поняли?"
     "Зачeмъ же  мнe бeжать изъ тюрьмы?" вставилъ я  робко. "Вeдь я же ни въ
чемъ не виновенъ".
     "Виновенъ ли, не виновенъ, а бeжать все-таки нужно", отвeтилъ Венцель и
вытаращилъ отъ изумленiя глаза.
     Мнe пришлось пустить  въ ходъ все свое  краснорeчiе, чтобы опровергнуть
его смeлый планъ, принятый, по его словамъ, по рeшенiю "батальона". 262
     Онъ никакъ не могъ понять, какъ это я  отказываюсь отъ "милости Божьей"
и хочу лучше выждать, пока меня попросту выпустятъ изъ тюрьмы.
     "Во  всякомъ случаe  я  отъ  всей  души  благодаренъ  и вамъ  и  вашимъ
товарищамъ", сказалъ я растроганно и пожалъ  ему руку. "Какъ только  минуютъ
для меня тяжелыя времена, я первымъ же дeломъ отблагодарю васъ".
     "Не  за  что",  дружески отклонилъ  мою  благодарность  Венцель.  "Если
поставите намъ пару  пива, скажемъ  спасибо,  а больше ничего намъ не нужно.
Панъ  Харузекъ   --  сейчасъ  казначей   у  насъ  въ  батальонe.  Онъ   намъ
разсказывалъ,  что вы тайный  благодeтель. Что  ему передать, когда я черезъ
пару деньковъ выйду отсюда?"
     Я обрадовался: "Пожалуйста, попросите его сходить къ Гиллелю и передать
ему, что я очень безпокоюсь о здоровьи его дочери,  Мирiамъ. Пусть господинъ
Гиллель получше за ней смотритъ. Вы запомните фамилiю? Гиллель?"
     "Гиррель?"
     "Нeтъ, Гиллель".
     "Гиллеръ?"
     "Да, нeтъ же: Гилл--ель".
     Венцель чуть не сломалъ себe языкъ, стараясь произнести эту трудную для
чеха фамилiю, но въ концe концовъ, скорчивъ гримасу, все же осилилъ.
     "И еще одно: пусть господинъ Харузекъ -- я его очень объ этомъ прошу --
пусть онъ, насколько можетъ, позаботится о "важной дамe" -- онъ ужъ пойметъ,
о комъ я.говорю".
     "Вы говорите, должно быть, о барынe, у которой была интрижка съ нeмцемъ
-- какъ его? 263 --  съ докторомъ Саполи? --  Ну, такъ  она уже развелась  и
уeхала и съ Саполи и съ ребенкомъ".
     "Вы навeрное знаете?"
     Я  чувствовалъ,  что мой голосъ  дрожитъ.  Какъ  ни  обрадовался  я  за
Ангелину, -- все-таки у меня сжалось болeзненно сердце.
     Сколько  заботъ  я пережилъ изъ-за  нея, а  теперь  --  --  теперь  она
попросту меня забыла.
     Быть можетъ, она повeрила, что я дeйствительно убилъ Цотмана?
     Меня охватило чувство горькой обиды.
     Съ  чуткостью,  характерной  для всeхъ бывшихъ  людей по  отношенiю  ко
всему,  что касается  любви,  оборванецъ  понялъ, повидимому, мое состоянiе,
отвернулся и ничего не отвeтилъ.
     "Можетъ быть, вамъ  извeстно,  какъ поживаетъ  дочь  господина Гиллеля,
Мирiамъ? Вы ее знаете?" спросилъ я взволнованно.
     "Мирiамъ? Мирiамъ?" -- Венцель задумался и наморщилъ лобъ. -- "Мирiамъ?
-- Она бываетъ по ночамъ у Лойзичека?"
     Я улыбнулся невольно. "Нeтъ. Нeтъ".
     "Значитъ, такой не знаю", сухо отвeтилъ Венцель.
     Мы помолчали немного.
     Можетъ быть, о ней есть что-нибудь въ письмe, надeялся я.
     "Что Вассертрумъ  отправился на тотъ свeтъ",  заговорилъ  вдругъ  опять
Венцель, "вы уже, должно быть, слыхали?"
     Я вздрогнулъ отъ ужаса.
     "Ну, да". -- Венцель показалъ рукой на горло. "Тю -- -- тю! И никакихъ!
Ну, и ужасъ же былъ это! Онъ два  дня  не показывался, лавку 264 взломали --
я,  конечно, сунулся чуть ли  не  первый --  какъ  же иначе?  -- Вассертрумъ
сидeлъ на своемъ паршивомъ  креслe, -- грудь вся въ крови,  -- а глаза, какъ
стеклянные -- -- -- Знаете, я ужъ видалъ виды, а и у меня такъ помутилось въ
глазахъ, что я  чуть  не упалъ. Только самъ сталъ себя уговаривать: Венцель,
чего тебe волноваться,  вeдь это всего навсего  мертвый еврей. -- У него  въ
горлe торчалъ напильникъ, -- а въ  лавкe все было вверхъ дномъ  перевернуто.
-- Убили и ограбили".
     "Напильникъ!  Напильникъ!" Я чувствовалъ, какъ отъ ужаса у меня стынетъ
кровь. Напильникъ! Такъ, значитъ, онъ все-таки нашелъ себe примeненiе.
     "Я-то  знаю, кто это сдeлалъ", шопотомъ сказалъ Венцель черезъ  минуту.
"Никто другой, скажу я вамъ, какъ рябой Лойза. -- Я  нашелъ въ лавкe на полу
его  ножъ  и  поскорeй сунулъ  въ карманъ, чтобы не  замeтила  полицiя.  Онъ
пробрался въ лавку подземнымъ ходомъ -- -- --"
     Венцель неожиданно прервалъ  свою рeчь,  напряженно прислушался, потомъ
бросился на нары и отчаянно захрапeлъ.
     Спустя   мгновенiе  загремeлъ  въ   двери  засовъ:   въ  камеру  вошелъ
надзиратель и подозрительно уставился на меня.
     Я принялъ самый безучастный видъ, а Венцеля нельзя было добудиться.
     Наконецъ,  послe здоровыхъ пинковъ онъ проснулся, поднялся зeвая и, еле
очнувшись отъ сна, пошелъ слeдомъ за надзирателемъ.
     -- -- -- -- -- --
     -- -- -- -- -- --
     265
     Дрожа отъ волненiя, развернулъ я письмо Харузека и началъ читать:
     "12 мая.
     Мой  дорогой бeдный другъ и благодeтель! Недeлю за недeлей ждалъ я, что
васъ,  наконецъ,  выпустятъ  на  свободу,  --  но  тщетно.  Я  предпринималъ
всевозможные шаги,  чтобы собрать матерiалъ, доказывающiй Вашу невиновность,
но ничего подeлать не могъ.
     Обращался я и къ  слeдователю съ просьбой ускорить Ваше дeло, но всякiй
разъ онъ отвeчалъ мнe, что это зависитъ не отъ  него,  -- это компетенцiя не
его, а прокуратуры.
     Канцелярская волокита!
     Только сегодня,  часъ  тому назадъ,  мнe удалось сдeлать  кое-что,  и я
твердо разсчитываю на успeхъ. Я узналъ, что Вассертруму золотые часы продалъ
Яромиръ. Онъ нашелъ ихъ у своего брата Лойзы въ постели послe его ареста.
     У "Лойзичека" -- тамъ,  Вы знаете, бываютъ и сыщики  -- распространился
слухъ, что  у Васъ, въ качествe вещественнаго доказательства,  были  найдены
часы  убитаго  Цотмана,  трупъ  котораго,  между  прочимъ, до  сихъ поръ  не
найденъ. Остальное мнe стало ясно, конечно: Вассертрумъ и такъ далeе.
     Я  сейчасъ  же  разыскалъ  Яромира,  далъ  ему 1000 флориновъ  -- --" Я
опустилъ письмо, --  слезы  радости  выступили  у  меня  на глазахъ:  только
Ангелина могла дать Харузеку эту сумму. Такихъ денегъ нeтъ ни у Цвака, ни  у
Прокопа, ни у  Фрисландера. Значитъ, она меня все-таки не забыла! -- Я сталъ
читать дальше:
     "-- далъ  ему  1000  фл. и  обeщалъ  еще 2000 фл., если  онъ отправится
сейчасъ же со мною въ 266 полицiю и сознается, что онъ нашелъ часы у брата и
продалъ ихъ Вассертруму.
     Все это будетъ сдeлано только послe  того, какъ  письмо  пойдетъ уже къ
Вамъ черезъ Венцеля. Я тороплюсь его отправить.
     Но будьте покойны: все будетъ сдeлано. И сегодня еще. Я Вамъ ручаюсь.
     Я ни минуты не  сомнeваюсь, что  убiйство  совершилъ Лойза  и что часы,
дeйствительно, принадлежатъ Цотману.
     Если, вопреки всeмъ  ожиданiямъ,  это не такъ,  Яромиръ уже знаетъ, что
ему дeлать: -- онъ во всякомъ случаe признаетъ, что часы тe же самые.
     Итакъ,  ждите  и  не падайте  духомъ. День Вашего освобожденiя,  можетъ
быть, очень близокъ.
     Но настанетъ ли день, когда мы съ Вами увидимся?
     Этого я не знаю.
     Скорeе всего  -- едва ли: мои дeла съ каждымъ днемъ все хуже и хуже, --
мнe  все  время приходится  быть  насторожe,  какъ  бы послeдняя  минута  не
захватила меня врасплохъ.
     Но будьте увeрены: мы съ Вами все же увидимся. Быть можетъ,  не въ этой
жизни и не въ  загробной, -- а тогда, когда остановится  время -- и Господь,
какъ сказано въ Библiи,  извергнетъ изъ устъ своихъ тeхъ, кто были ни теплы,
ни холодны.
     -- -- -- -- -- --
     Не удивляйтесь, что я объ этомъ пишу! Я никогда не говорилъ съ Вами объ
этихъ вещахъ и, когда какъ-то Вы произнесли слово "каббала", я уклонился отъ
разговора -- -- но я знаю многое. 267
     Быть  можетъ, Вы понимаете, что я хочу этимъ сказать, -- если же  нeтъ,
вычеркните изъ своей памяти  то, что  я сказалъ Вамъ. -- Однажды, въ  бреду,
мнe показалось  -- будто я видeлъ на Вашей груди знакъ. --  Можетъ быть, мнe
только приснилось наяву.
     Если Вы и  въ самомъ дeлe меня не поймете,  -- предположите, что у меня
еще  съ  дeтства были  переживанiя,  заставившiя меня  пойти своимъ  особымъ
путемъ;  --  переживанiя, не совпадающiя съ тeмъ, чему учитъ насъ медицина и
которыхъ  она еще, слава Богу, не  знаетъ --  -- и, къ счастью, можетъ быть,
никогда не узнаетъ.
     Я никогда не давалъ  себя вводить  въ  заблужденiе  наукe, -- ея высшей
цeлью является сооруженiе "прiемной", которую давно слeдовало бы уничтожить.
     Но довольно объ этомъ.
     Я разскажу Вамъ лучше о томъ, что произошло за время Вашего отсутствiя.
     Въ концe апрeля  Вассертрумъ былъ  уже  въ  такомъ состоянiи,  что  мое
внушенiе могло оказать свое дeйствiе.
     Я замeчалъ это  по тому, что  онъ  постоянно  жестикулировалъ и  громко
говорилъ самъ съ собою.
     Это  вeрный признакъ, что мысли человeка готовы выступить  противъ него
грознымъ походомъ.
     Онъ купилъ себe записную книжку и началъ что-то записывать.
     Онъ писалъ! Какъ это ни странно! Да, онъ писалъ!
     Потомъ отправился къ нотарiусу. Внизу у дверей я зналъ, что онъ дeлаетъ
наверху: онъ составлялъ завeщанiе. 268
     Я  не предполагалъ, правда, что онъ мнe  оставитъ  наслeдство. У  меня,
навeрное,  сдeлалась бы  пляска  святого Вита отъ удовольствiя, если  бы мнe
пришла въ голову эта мысль.
     Онъ  назначилъ меня  наслeдникомъ  потому,  что по его  мнeнiю, я  былъ
единственнымъ  человeкомъ на свeтe, которому онъ бы могъ еще сдeлать добро и
загладить свою вину. Совeсть перехитрила его самого.
     Быть можетъ, имъ  руководила и надежда, что  я благословлю  его,  когда
послe  его  смерти благодаря ему  окажусь миллiонеромъ, и сниму съ  него  то
проклятiе, которое ему пришлось услыхать изъ моихъ устъ у Васъ въ комнатe.
     Такимъ образомъ, мое внушенiе сказалось въ трехъ направленiяхъ.
     Страшно забавно, что въ душe онъ, значитъ, все-таки вeрилъ въ возмездiе
за  грeхи въ  загробномъ мiрe,  между тeмъ какъ  самъ  всю свою жизнь упорно
отрицалъ это.
     Но  такъ бываетъ  со  всeми умниками:  это  видно  по  бeшенной  злобe,
овладeвающей ими, когда они чувствуютъ, что ихъ разоблачили.
     Съ  того  момента,  какъ  Вассертрумъ  вернулся  отъ  нотарiуса,  я  не
выпускалъ его изъ виду.
     По ночамъ я  сторожилъ возлe ставенъ его лавки -- конецъ могъ наступить
ежеминутно.
     Мнe кажется, я черезъ стeну  услышалъ бы  страстно  желанный  звукъ, съ
которымъ онъ открылъ бы пузырекъ съ ядомъ.
     Оставался какой-нибудь часъ, и дeло моей жизни было бы сдeлано.
     Но  тутъ  между  нами  всталъ  кто-то  третiй  и  убилъ  его,  закололъ
напильникомъ. 269
     Пусть Вамъ  разскажетъ  подробности  Венцель, --  мнe  слишкомъ  тяжело
писать обо всемъ этомъ.
     Можетъ быть, это и предразсудокъ, но когда я увидeлъ,  что была пролита
кровь  -- всe вещи въ лавкe были забрызганы ею -- мнe показалось, будто душа
его не находится больше въ моей власти.
     Что-то --  --  какой-то  неясный, но непогрeшимый инстинктъ -- говоритъ
мнe, что далеко не то же самое, умираетъ ли человeкъ отъ чужой  руки или отъ
своей собственной: если бы  Вассертрумъ  унесъ свою кровь съ собой въ землю,
только тогда моя миссiя была бы исполнена. -- Теперь же, когда все случилось
иначе, я чувствую себя отвергнутымъ, -- какъ орудiе, признанное недостойнымъ
для десницы ангела смерти.
     Но роптать я не хочу. Моя ненависть такова, что она  пойдетъ за нимъ  и
по ту сторону жизни,  --  у меня есть еще своя кровь, которую я могу пролить
по  своему желанiю, чтобы она послeдовала по пятамъ за его кровью въ царство
тeней.
     -- -- -- -- -- --
     Съ тeхъ поръ, какъ похоронили Вассертрума, я сижу каждый день у него на
кладбищe и прислушиваюсь къ себe самому: что мнe дeлать.
     Мнe кажется, я уже знаю, но лучше подождать  все-таки, пока  внутреннiй
голосъ, шепчущiй мнe, не  станетъ яснымъ, какъ вода родника. -- Мы, люди, не
чисты, и намъ нуженъ  иногда долгiй  искусъ и  долгое бдeнiе,  чтобы  понять
внутреннiй голосъ нашей души. -- -- --
     На  прошлой недeлe  судъ  оффицiально увeдомилъ  меня,  что Вассертрумъ
оставилъ мнe все свое состоянiе. 270
     Едва ли мнe нужно  говорить  Вамъ,  господинъ Пернатъ,  что я ни однимъ
крейцеромъ изъ его денегъ не воспользуюсь для себя. --  Я не стану, конечно,
давать ему  въ руки никакихъ преимуществъ -- -- при нашей будущей встрeчe --
"тамъ".
     Дома, принадлежавшiе ему,  я распорядился продать, -- вещи, къ которымъ
онъ  прикасался,  всe  сожжены,  --  а  изъ  того, что будетъ  по ликвидацiи
выручено, треть перейдетъ къ Вамъ.
     Я  мысленно  вижу,  какъ  Вы вскакиваете и протестуете.  Но  могу  Васъ
успокоить. То, что получите Вы, -- Ваше  законное достоянiе съ процентами. Я
зналъ ужъ давно, что много лeтъ тому назадъ Вассертрумъ разорилъ Вашего отца
и  всю  Вашу семью.  Только  теперь  я  получилъ  возможность  доказать  это
документально.
     Вторая треть будетъ распредeлена между 12 членами "батальона", знавшими
еще лично  доктора  Гульберта.  Мнe  хочется, чтобы всe  они  разбогатeли  и
получили доступъ въ пражское "высшее общество".
     Остатокъ будетъ въ равныхъ  доляхъ распредeленъ  между ближайшими семью
убiйцами-грабителями, которые  за отсутствiемъ уликъ будутъ оправданы. Этимъ
я отдамъ должную дань общественному негодованiю.
     Итакъ. Кажется, все.
     А теперь, дорогой другъ мой, прощайте. Вспоминайте иногда о
     Вамъ искренне благодарномъ
        Иннокентiи Харузекe".
271
     Глубоко потрясенный, выпустилъ я изъ рукъ письмо.
     Меня не радовала даже мысль о предстоящемъ освобожденiи.
     Харузекъ! Бeдный!  Онъ, какъ братъ, заботится обо мнe. И все за то, что
я когда-то  подарилъ ему 100 фл. Если бы  только мнe  удалось еще пожать ему
руку.
     Я чувствовалъ, что онъ правъ: этотъ день никогда не наступитъ.
     Онъ  стоялъ передо мной: съ  горящимъ взглядомъ, съ узкими  чахоточными
плечами, съ высокимъ благороднымъ лбомъ.
     Быть можетъ, все  было бы иначе, если бы къ  нему во время  протянулась
щедрая, добрая рука. Я еще разъ прочиталъ письмо.
     Какая методичность въ безумiи Харузека! Но безуменъ ли онъ вообще?
     Мнe стало стыдно, что эта мысль могла мнe притти въ голову.
     Развe недостаточно его намековъ? Онъ такой  же человeкъ,  какъ Гиллель,
какъ Мирiамъ, какъ  и  я  самъ; человeкъ, которымъ  овладeла его собственная
душа, -- котораго черезъ дикiя разсeлины и пропасти  жизни она  возноситъ къ
горнимъ вершинамъ обeтованной страны.
     Онъ, всю  жизнь мечтавшiй  объ убiйствe,  развe  не чище онъ тeхъ,  кто
ходитъ  съ самодовольнымъ  видомъ  и  якобы  слeдуетъ прописнымъ  заповeдямъ
невeдомаго, мифическаго пророка?
     Онъ  слeдовалъ  заповeди, продиктованной ему  могучимъ  инстинктомъ, не
помышляя ни о какой "наградe" ни здeсь, ни по ту сторону жизни. 272
     Развe то,  что онъ дeлалъ, не было благоговeйнeйшимъ исполненiемъ долга
въ истинномъ, скрытомъ значенiи этого слова?
     "Трусливый,  коварный,   кровожадный,   больной,   загадочный  типъ  --
преступная натура" -- въ моихъ  ушахъ уже звучалъ приговоръ  толпы,  которая
заглянетъ  къ  нему  въ  душу  и  освeтитъ  ее своимъ  тусклымъ  конюшеннымъ
фонаремъ,  -- той злобной толпы,  которая никогда не  пойметъ,  что ядовитая
белладонна въ тысячу разъ прекраснeе и благороднeе полезнаго лука.
     Снова загремeли  засовы  двери, и я  услышалъ,  что  въ камеру впустили
новаго арестанта.
     Я даже не обернулся, настолько былъ поглощенъ впечатлeнiемъ отъ письма.
     Въ немъ не было ни слова ни объ Ангелинe, ни о Гиллелe.
     Впрочемъ, Харузекъ  писалъ, очевидно, второпяхъ. Это было видно даже по
почерку.
     Получу ли я отъ него еще письмо такимъ же путемъ?
     Втайнe я  возлагалъ  большiя надежды на завтрашнiй день, на прогулку по
двору,  вмeстe съ другими арестантами.  Вeдь очень возможно, что  кто-нибудь
изъ "батальона" сунетъ мнe въ руку записку.
     Чей-то тихiй голосъ вывелъ меня изъ раздумья:
     "Разрeшите представиться. Моя фамилiя Лапондеръ, Амадеусъ Лапондеръ."
     Я обернулся.
     Со  мной любезно раскланивался  худощавый, довольно  молодой господинъ,
невысокаго   роста,   въ   изящномъ   костюмe,  безъ  шляпы,   --  какъ  всe
подслeдственные заключенные. 273
     Онъ былъ гладко  выбритъ, какъ  актеръ,  а его  большiе,  миндалевидные
глаза съ свeтло-зеленымъ блескомъ сразу поразили меня тeмъ,  что хотя и были
прямо устремлены на меня, тeмъ не  менeе,  казалось, никого  передъ собою не
видeли. -- Въ нихъ было что-то -- -- разсeянное -- -- не отъ мiра сего.
     Я  пробормоталъ  свое   имя,  тоже  раскланялся  и  хотeлъ  было  опять
отвернуться,  но  долго  не  могъ  отвести взгляда  въ  этого  человeка,  --
настолько  странное  впечатлeнiе произвелъ  онъ  на  меня своей стереотипной
улыбкой,  которая  застыла на его лицe, въ приподнятыхъ уголкахъ его красиво
очерченныхъ губъ.
     Онъ отчасти походилъ  на китайскую статую Будды изъ  розоваго кварца --
своей  гладкой,  прозрачной  кожей,  дeвически  тонкимъ  носомъ  и   нeжными
ноздрями.
     "Амадеусъ Лапондеръ, Амадеусъ Лапондеръ", повторялъ я про себя.
     "Какое же преступленiе совершилъ онъ?" 274

--------


     "Вы были уже на допросe?" спросилъ я немного спустя.
     "Я  сейчасъ оттуда. -- Надeюсь, я васъ не долго буду стeснять", любезно
отвeтилъ Лапондеръ.
     "Бeдняга", подумалъ я, "онъ не знаетъ еще, что  значитъ находиться подъ
слeдствiемъ".
     Я рeшилъ подготовить его понемногу:
     "Къ  тюрьмe  постепенно  привыкаешь,  --  тяжелы  только первые,  самые
скверные дни". -- -- --
     Онъ вeжливо улыбнулся.
     Молчанiе.
     "Васъ долго допрашивали, господинъ Лапондеръ?"
     Онъ отвeтилъ разсeянно:
     "Нeтъ.  Меня  только  спросили,   сознаюсь  ли  я,  и   дали  подписать
протоколъ".
     "И вы подписались, что сознаетесь?"
     "Конечно".
     Онъ сказалъ это такъ, какъ будто иначе и быть не могло.
     Навeрное, ничего  серьезнаго, подумалъ  я, --  онъ совершенно спокоенъ.
Должно быть, вызовъ на дуэль или что-нибудь въ этомъ родe.
     "А я, къ  сожалeнiю, такъ давно уже здeсь, -- кажется, цeлую вeчность",
-- я невольно вздохнулъ,  -- на его лицe сейчасъ же отразилось участiе. "Отъ
всей души желаю,  чтобы вамъ не 275  пришлось испытать  того  же,  господинъ
Лапондеръ. Судя по всему, что я вижу, васъ скоро выпустятъ".
     "Какъ знать", отвeтилъ онъ спокойно.  Но мнe послышался въ  его словахъ
скрытый смыслъ.
     "Вы не думаете?" спросилъ я съ улыбкой.
     Онъ покачалъ головой.
     "Почему же? Развe вы совершили что-нибудь страшное? Простите, господинъ
Лапондеръ, но я спрашиваю не изъ простого любопытства -- -- а изъ участiя".
     Онъ колебался мгновенiе, но потомъ сказалъ, не моргнувъ глазомъ:
     "Изнасилованiе и убiйство".
     Меня словно обухомъ ударили по головe.
     Отъ ужаса и отвращенiя я не могъ вымолвить ни слова.
     Повидимому, онъ это замeтилъ и деликатно отвернулся. Но на лицe его  съ
застывшей улыбкой  не  отразилось  ни слeда  обиды за  мое, внезапно,  рeзко
измeнившееся отношенiе.
     Мы оба замолчали и старались не смотрeть другъ на друга. -- -- --
     Когда стемнeло и  я  легъ, онъ послeдовалъ  тотчасъ  же  моему примeру,
аккуратно повeсилъ на крючекъ  платье,  вытянулся  и,  судя  по  спокойному,
ровному дыханiю, повидимому, тотчасъ же крeпко уснулъ.
     Я всю ночь не могъ успокоиться.
     Постоянное  сознанiе, что рядомъ со мной находится такое чудовище и что
я вынужденъ дышать съ нимъ однимъ воздухомъ, было настолько отвратительно  и
тяжело,  что  впечатлeнiя  истекшаго  дня,  письмо  Харузека  и  вообще  все
пережитое отошло на заднiй планъ. 276
     Я нарочно легъ такимъ образомъ, чтобы  видeть передъ собою убiйцу, -- я
былъ не въ силахъ сознавать, что онъ у меня за спиною.
     Камера была  тускло озарена  свeтомъ луны,  и я видeлъ,  что  Лапондеръ
лежалъ неподвижно, точно мертвый.
     Черты лица напоминали трупъ,  -- полуоткрытыя губы  еще болeе усиливали
это впечатлeнiе.
     Нeсколько часовъ подрядъ онъ ни разу не шевельнулся.
     Только  далеко  за полночь, когда по лицу  его скользнулъ тусклый  лучъ
луны,  онъ точно  вздрогнулъ  слегка  и  зашевелилъ  губами,  какъ человeкъ,
говорящiй во снe. Казалось, онъ произносилъ все время одни и тe  же слова --
что-то вродe:
     "Пусти меня. Пусти меня. Пусти меня".
     -- -- -- -- -- --
     Прошло нeсколько дней. Я не обращалъ на  него никакого вниманiя,  и онъ
самъ ни разу не нарушилъ молчанiя.
     Держалъ онъ  себя по-прежнему въ высшей степени деликатно. Когда у меня
появлялось желанiе ходить взадъ и  впередъ, онъ сейчасъ  же  замeчалъ это и,
если  какъ  разъ  сидeлъ на  нарахъ, то вeжливо  убиралъ ноги,  чтобы мнe не
мeшать.
     Я уже  упрекалъ себя за  свою  суровость,  но при всемъ желанiи не могъ
побороть своего отвращенiя.
     Какъ ни старался я привыкнуть къ нему, мнe это не удавалось.
     Это чувство  не  оставляло меня  и  по  ночамъ. Я не  былъ въ состоянiи
уснуть даже на четверть часа. 277
     Каждый  вечеръ происходило аккуратно  одно и  то же: онъ  ждалъ учтиво,
пока я лягу, потомъ  снималъ костюмъ,  педантично складывалъ его,  вeшалъ на
стeну и такъ далeе, и такъ далeе.
     -- -- -- -- -- --
     Однажды ночью -- былъ, вeроятно, уже второй часъ -- я стоялъ, изнемогая
отъ  безсонницы,  снова  на полкe, смотрeлъ  на  луну, лучи  которой,  точно
блестящимъ масломъ, заливали мeдный циферблатъ башенныхъ часовъ, и съ тоской
думалъ о Мирiамъ.
     Вдругъ позади меня раздался еле слышно ея голосъ.
     Я мгновенно очнулся, пришелъ въ себя и прислушался.
     Прошла минута.
     Я  думалъ  уже,  что  ошибся,  какъ  вдругъ  голосъ  послышался  снова.
Отдeльныхъ словъ я не могъ разобрать, но мнe показалось что-то вродe:
     "Спроси меня. Спроси меня".
     Это, несомнeнно, былъ голосъ Мирiамъ.
     Весь дрожа  отъ волненiя,  я  тихонько  спустился внизъ  и подошелъ  къ
нарамъ Лапондера.
     Лунный свeтъ падалъ прямо на его лицо, и я ясно различалъ, что его вeки
были открыты, но видны были только бeлки глазъ.
     По неподвижнымъ мышцамъ щекъ я убeдился, что онъ крeпко спитъ.
     Только губы его опять шевелились.
     Мало-помалу я сталъ разбирать слова, вырывавшiяся изъ его устъ:
     "Спроси меня. Спроси меня".
     Голосъ изумительно напоминалъ Мирiамъ. 278
     "Мирiамъ! Мирiамъ!"  воскликнулъ я невольно,  но  сейчасъ  же  понизилъ
голосъ, чтобы не разбудить спящаго.
     Подождавъ, пока его лицо стало вновь неподвижнымъ, я повторилъ тихо:
     "Мирiамъ? Мирiамъ?"
     Изъ его губъ вылетeло едва слышное, но все же внятное:
     "Да".
     Я приложилъ ухо вплотную къ его губамъ.
     И  черезъ  мгновенiе  услышалъ  шопотъ  Мирiамъ,  ея  голосъ, настолько
очевидно ея, что у меня пробeжалъ морозъ по кожe.
     Я такъ жадно впивалъ ея слова, что улавливалъ только  ихъ общiй смыслъ.
Она говорила о любви ко мнe, о несказанномъ счастiи, что мы, наконецъ, вновь
обрeли другъ друга -- и уже больше никогда не  разстанемся, -- она  говорила
быстро, безъ передышки, какъ человeкъ,  боящiйся, какъ бы его не прервали, и
желающiй использовать каждое мгновенiе.
     Потомъ вдругъ голосъ сталъ запинаться -- а минутами замиралъ вовсе.
     "Мирiамъ?" спросилъ я, дрожа отъ страха и затаивъ дыханiе. "Мирiамъ, ты
умерла?"
     Долго никакого отвeта.
     И потомъ едва внятно:
     "Нeтъ. -- Я жива. -- Я сплю".
     И больше ничего.
     Я напряженно продолжалъ слушать.
     Но тщетно.
     Ни звука больше.
     Я  былъ  такъ потрясенъ и взволнованъ, что  долженъ былъ сeсть на  край
наръ, чтобы не упасть на Лапондера. 279
     Иллюзiя была настолько полная, что временами мнe казалось, будто передо
мной дeйствительно лежитъ Мирiамъ, -- я долженъ былъ  себя сдерживать, чтобы
не запечатлeть поцeлуй на губахъ убiйцы.
     "Генохъ! Генохъ!" -- услыхалъ я вдругъ его лепетъ, все болeе внятный  и
членораздeльный:
     "Генохъ! Генохъ!"
     Я тотчасъ же узналъ голосъ Гиллеля.
     "Это ты, Гиллель?"
     Отвeта не было.
     Я  вспомнилъ  изъ когда-то  прочитанной книги,  будто  для того,  чтобы
заставить говорить спящихъ, нужно обращаться съ вопросами къ нервнымъ узламъ
подложечной ямки, а не шептать ихъ на ухо спящему.
     Я такъ и сдeлалъ:
     "Гиллель?"
     "Да, я тебя слушаю".
     "Здорова ли Мирiамъ? Ты знаешь все?" спросилъ я торопливо.
     "Да.  Я  все  знаю.  Я зналъ ужъ давно. Не  волнуйся, Генохъ, не  бойся
ничего".
     "Ты прощаешь мнe, Гиллель?"
     "Я же сказалъ тебe: будь спокоенъ".
     "Скоро  ли мы увидимся?" --  Я боялся, что не разберу отвeта. Послeднiя
слова были уже едва внятны.
     "Надeюсь.  Я подожду -- тебя  -- по  возможности  --  потомъ  мнe нужно
уeхать -- --"
     "Уeхать? Куда?" -- я едва не упалъ на Лапондера. "Куда уeхать? Куда?"
     "Уeхать -- въ страну Гадъ, -- къ югу отъ Палестины --" 280
     Голосъ замеръ.
     Тысячи вопросовъ безпорядочно закружились у меня въ головe: почему  онъ
назвалъ  меня  Генохомъ?   Цвакъ,  Яромиръ,  часы,   Фрисландеръ,  Ангелина,
Харузекъ.
     "Прощайте.  Не  забывайте  меня",  послышалось  вдругъ  опять громко  и
отчетливо изъ  устъ убiйцы.  На сей разъ  голосомъ Харузека, но похоже, какъ
будто я самъ произнесъ эту фразу.
     Я вспомнилъ: это были заключительныя слова изъ письма Харузека. --
     Лицо Лапондера было  уже окутано мракомъ. Лунный свeтъ падалъ только на
изголовiе наръ. Черезъ четверть часа онъ совсeмъ исчезнетъ изъ камеры.
     Я задавалъ вопросъ за вопросомъ, но не получалъ никакого отвeта.
     Убiйца лежалъ недвижимо, какъ трупъ. Его вeки закрылись.
     -- -- -- -- -- --
     Я горячо  упрекалъ себя, что  всe  эти дни видeлъ  въ  Лапондерe только
преступника и никогда не взглянулъ на него, какъ на человeка.
     Послe  того, что  я  сейчасъ  пережилъ,  мнe  было  ясно,  что  онъ  --
сомнамбула, -- человeкъ, поддающiйся влiянiю луны.
     Быть можетъ, и убiйство  совершено имъ въ  такомъ  полубезсознательномъ
состоянiи. Навeрное даже. --
     Сейчасъ,  когда  уже брезжило утро,  застывшая  неподвижность  его лица
исчезла и смeнилась выраженiемъ блаженнаго спокойствiя.
     Я подумалъ: такъ спокойно не можетъ спать человeкъ, на совeсти котораго
убiйство. 281
     Я трепетно ждалъ минуты, когда онъ проснется. Знаетъ ли онъ о томъ, что
съ нимъ было?
     Наконецъ, онъ открылъ глаза, встрeтилъ мой взглядъ и отвернулся.
     Я  тотчасъ же подошелъ  къ нему и  взялъ его  за  руку: "Простите меня,
господинъ Лапондеръ, что я все  время былъ такъ непривeтливъ. Дeло въ  томъ,
что это такъ необычно -- --"
     "Не безпокойтесь,  сударь", прервалъ  онъ  меня, "я  прекрасно понимаю,
какое ужасное чувство быть вмeстe съ насильникомъ и убiйцей".
     "Не  говорите  объ  этомъ", попросилъ  я.  "Сегодня  ночью  я думалъ  о
многомъ, -- я не могу отдeлаться отъ мысли, что вы, можетъ быть -- -- -- --"
я не могъ подобрать слова.
     "Вы думаете, что я боленъ", помогъ онъ мнe.
     Я кивнулъ головой. "Я заключаю это по  цeлому ряду признаковъ. Вы -- --
вы разрeшите задать вамъ одинъ вопросъ, господинъ Лапондеръ?"
     "Пожалуйста".
     "Какъ это ни странно, но меня интересуетъ, что вамъ снилось сегодня".
     Онъ съ улыбкой покачалъ головой: "Мнe никогда ничего не снится".
     "Но вы говорили во снe."
     Онъ посмотрeлъ  на  меня  съ  удивленiемъ,  задумался и  потомъ сказалъ
увeренно:
     "Это могло быть только, если вы меня  о  чемъ-нибудь спрашивали".  -- Я
отвeтилъ  утвердительно. -- "Дeло въ томъ,  что  сновъ  у  меня  никогда  не
бываетъ. Я -- -- блуждаю", добавилъ онъ спустя мгновенiе еле слышно.
     "Блуждаете? То есть какъ?" 282
     Повидимому, ему  не  особенно  хотeлось мнe отвeчать, и потому  я счелъ
своимъ долгомъ объяснить тe причины, которыя заставляютъ меня  обратиться къ
нему, и разсказалъ ему въ общихъ чертахъ все, что произошло ночью.
     "Вы можете  быть  твердо  увeрены",  отвeтилъ  онъ  серьезно,  когда  я
кончилъ,  "что  все,  сказанное  мною во  снe,  въ  точности  соотвeтствуетъ
дeйствительности. Если я вамъ  прежде сказалъ, что  я не вижу  сновъ, а лишь
"блуждаю", то этимъ я хотeлъ выразить, что  мои сновидeнiя  рeзко отличаются
отъ  сновидeнiй  --  ну, скажемъ хотя  бы -- нормальныхъ людей. Назовите это
состоянiе,  если  хотите,  отдeленiемъ  духа  отъ  тeла.  --  Сегодня ночью,
напримeръ, я былъ  въ  какой-то  очень странной  комнатe, входъ  въ  которую
ведетъ снизу черезъ подъемную дверь въ полу".
     "Какой   былъ  у  комнаты   видъ?"  поспeшно  спросилъ  я.  "Тамъ  былъ
кто-нибудь? Или никого?"
     "Тамъ  была  мебель; но очень  немного. И постель  --  --  на ней спала
молодая дeвушка --  какъ будто мертвая, -- а рядомъ съ ней мужчина -- -- онъ
держалъ у нея на лбу руку". -- Лапондеръ описалъ наружность обоихъ. Сомнeнiй
не было: то были Гиллель и Мирiамъ.
     Я едва дышалъ отъ волненiя.
     "Разскажите же дальше. Былъ еще кто-нибудь въ комнатe?"
     "Еще кто-нибудь? Подождите-ка  -- -- нeтъ: больше въ комнатe никого  не
было.  На  столe  горeлъ  семисвeчный канделябръ. --  Потомъ я спустился  по
винтовой лeстницe".
     "Она была сломана?" перебилъ я его. 283
     "Сломана? Нeтъ, нeтъ: она была въ полномъ порядкe.  Рядомъ съ  ней была
комната:  тамъ  сидeлъ человeкъ съ  серебряными пряжками  на башмакахъ и  съ
такимъ страннымъ лицомъ, какого я еще ни у кого не видалъ: желтаго цвeта, съ
косымъ разрeзомъ глазъ; -- онъ сидeлъ согнувшись и какъ будто чего-то ждалъ.
Словно чьихъ-то приказанiй".
     "А книгу -- старинную, большую  книгу вы нигдe не видали?" продолжалъ я
допытываться.
     Онъ потеръ себe лобъ:
     "Книгу, вы говорите?  Да, вeрно: на полу была  книга. Она была раскрыта
-- -- вся  изъ  пергамента  -- страница начиналась съ большой  золотой буквы
"А".
     "А не съ "И", можетъ быть?"
     "Нeтъ, съ "А".
     "Вы навeрное помните? Можетъ быть, это было все-таки "И"?
     "Нeтъ, нeтъ, навeрное "А".
     Я покачалъ головой и началъ сомнeваться. Очевидно, Лапондеръ въ полуснe
прочелъ мои мысли и все перепуталъ: Гиллеля, Мирiамъ, Голема, книгу Иббуръ и
подземный ходъ.
     "У  васъ  ужъ давно  эта способность  "блуждать",  какъ  вы  говорите?"
спросилъ я.
     "Съ двадцать перваго  года  моей  жизни  --  --"  онъ  замялся,  ему не
хотeлось,  повидимому,  объ  этомъ  говорить.  Потомъ  вдругъ  на  лицe  его
отразилось безграничное изумленiе:  онъ  вперилъ взглядъ на  мою грудь, какъ
будто на ней что-то увидeлъ.
     Не обращая вниманiя на мое недоумeнiе, онъ быстро схватилъ меня за руку
и началъ просить -- -- чуть ли не умолять: 284
     "Ради Бога, скажите  мнe все. Сегодня я послeднiй день съ вами.  Можетъ
быть, черезъ часъ уже меня поведутъ, чтобы  прочесть мнe  смертный приговоръ
-- --"
     Я въ ужасe перебилъ его:
     "Вы должны меня взять въ свидeтели. Я подъ присягой удостовeрю,  что вы
больной человeкъ.  Вы лунатикъ. Васъ не имeютъ права казнить, не изслeдовавъ
вашего душевнаго состоянiя. Послушайтесь же меня!"
     Онъ нервно отвeтилъ: "Это не важно, -- прошу васъ, скажите мнe все".
     "Что мнe сказать вамъ? -- Лучше поговоримъ о васъ и -- --"
     "Я знаю, -- вы должны были пережить много странныхъ вещей, которыя меня
очень  интересуютъ,  -- гораздо  больше, чeмъ вы думаете  --  -- Прошу васъ,
скажите же мнe все", продолжалъ онъ умолять.
     Я никакъ не могъ понять, почему моя  жизнь интересуетъ его больше, чeмъ
его собственное, во всякомъ случаe въ достаточной мeрe серьезное, положенiе.
Но чтобы его успокоить, я разсказалъ ему все то непонятное, что мнe пришлось
пережить за послeднее время.
     При  каждомъ новомъ  эпизодe  онъ  удовлетворенно кивалъ  головой, какъ
человeкъ, проникающiй въ самую суть дeла.
     Когда я дошелъ до описанiя, какъ ко мнe явилось существо безъ  головы и
протянуло мнe руку съ черно-красными зернами, онъ едва могъ дождаться конца.
     "Такъ вы, значитъ, разсыпали  зерна", пробормоталъ  онъ задумчиво. "Мнe
никогда не приходило 285 въ голову, что можетъ быть "третiй путь".
     "Это  былъ вовсе не третiй путь", сказалъ я, "это было все  равно, какъ
если бы я отказался отъ зеренъ".
     Онъ улыбнулся.
     "А по-вашему какъ, господинъ Лапондеръ?"
     "Если бы вы отъ нихъ отказались,  вы бы пошли по "пути жизни", но тогда
не  осталось  бы  зеренъ,  символизирующихъ  магическiя  силы.  А  такъ  они
разсыпались  по полу.  Это значитъ:  они остались и будутъ охраняться вашими
предками, пока не настанетъ  пора ихъ созрeванiя. Тогда пробудятся  къ жизни
тe силы, которыя сейчасъ пока дремлютъ въ васъ".
     Я не понялъ его: "Мои предки будутъ охранять эти зерна?"
     "Вы должны понимать  ваши  переживанiя отчасти  символически", отвeтилъ
Лапондеръ.  "Кругъ   сiявшихъ   голубоватымъ  свeтомъ  людей  --   это  цeпь
унаслeдованныхъ "я", которую влачитъ за собой каждый смертный. Душа  не есть
нeчто  "обособленное", --  она  становится таковой  лишь постепенно  и тогда
достигаетъ того, что мы называемъ "безсмертiемъ". Ваша душа состоитъ еще изъ
многочисленныхъ  "я", все равно какъ муравейникъ изъ множества муравьевъ. Въ
васъ  заложены  душевные  остатки  многихъ  тысячъ  предковъ:   --  главныхъ
представителей вашего рода.  И  такъ у всeхъ живыхъ существъ.  Развe могъ бы
цыпленокъ, только что вылупившiйся изъ  яйца, отыскивать потребную ему пищу,
если бы въ немъ не былъ заложенъ опытъ миллiоновъ предшествующихъ поколeнiй?
-- Наличность 286  "инстинкта" доказываетъ наличность предковъ и въ тeлe,  и
въ психикe. -- Но, простите меня, я не хотeлъ прерывать васъ".
     Я кончилъ  разсказъ.  Разсказалъ  ему все.  Даже то,  что  говорила мнe
Мирiамъ о "гермафродитe".
     Когда  я  замолчалъ  и  взглянулъ на  Лапондера, то замeтилъ,  что  онъ
поблeднeлъ, какъ штукатурка на стeнe, -- по его щекамъ текли слезы.
     Я  быстро всталъ, притворился, что  ничего  не замeтилъ и  сталъ ходить
взадъ и впередъ по камерe, чтобы дать ему время успокоиться.
     Потомъ сeлъ противъ него и пустилъ въ  ходъ все свое краснорeчiе, чтобы
убeдить его  въ необходимости указать судьямъ на его  несомнeнно болeзненное
психическое состоянiе.
     "Если бы вы по крайней мeрe не сознались въ убiйствe!" закончилъ я.
     "Я  долженъ былъ  сознаться. Моя  совeсть не  позволила  мнe  солгать",
наивно отвeтилъ онъ.
     "Развe  вы  считаете,  что  ложь  хуже  изнасилованiя  и убiйства?"  съ
изумленiемъ спросилъ я.
     "Вообще говоря, можетъ быть, и нeтъ. Но въ  моемъ случаe -- несомнeнно.
-- Видите  ли: когда слeдователь спросилъ, сознаюсь  ли  я,  у меня  нашлось
достаточно силъ, чтобы отвeтить правду.  Передо  мной былъ, такимъ образомъ,
выборъ: солгать или  не солгать.  Когда же я совершилъ убiйство -- --  прошу
васъ, не спрашивайте меня  о подробностяхъ: это былъ  такой ужасъ, что я  не
могу объ немъ вспоминать -- -- когда я убивалъ, передо мной выбора  не было.
Не было выбора, хотя я и дeйствовалъ въ полномъ сознанiи: во мнe пробудилось
нeчто, о существованiи чего я не имeлъ ни малeйшаго представленiя --  287 --
пробудилось и всецeло мной овладeло. Неужели вы думаете, я убилъ бы, если бы
передо  мной  былъ  выборъ?  -- Я никогда  не  убивалъ  --  даже  ничтожнаго
насeкомаго -- -- а теперь и подавно не могъ бы убить никого.
     Допустите на минуту,  что по закону человeкъ долженъ былъ  бы убивать и
что за неисполненiе  этого закона грозила бы  смертная казнь, -- ну хотя  бы
какъ  на  войнe,  --  сейчасъ  мнe  несомнeнно  былъ  бы  вынесенъ  смертный
приговоръ. -- У меня не было бы выбора. Я попросту не могъ бы сейчасъ убить.
А тогда -- тогда было какъ разъ наоборотъ".
     "Такъ  вотъ -- тeмъ  болeе,  разъ вы чувствуете себя сейчасъ совершенно
другимъ, вы должны сдeлать все возможное, чтобы повлiять на судей!" замeтилъ
я.
     Лапондеръ  сдeлалъ отрицательный жестъ:  "Вы ошибаетесь! Судьи со своей
точки зрeнiя совершенно правы.  Развe могутъ  они отпустить такого человeка,
какъ я? А что -- если завтра или послeзавтра повторится снова несчастье?"
     "Нeтъ, -- они должны помeстить васъ въ психiатрическую лeчебницу.  Вотъ
о чемъ я говорю".
     "Вы были бы правы, если  бы  я  былъ  сумасшедшiй",  спокойно  отвeтилъ
Лапондеръ.  "Но я  не сумасшедшiй.  Мое состоянiе, хотя и очень  напоминаетъ
сумасшествiе,  но  является  его  полной  противоположностью. Послушайте. Вы
сейчасъ поймете меня. -- -- -- И у меня тоже было когда-то такое же видeнiе,
какъ и у васъ; призракъ безъ  головы -- это символъ, конечно --  -- разгадку
его  вы легко найдете, если только хорошенько подумаете. Такъ вотъ: я  взялъ
зерна. И пошелъ, 288 слeдовательно, по "пути смерти".  -- Величайшая святыня
для  меня --  сознанiе, что  моими  поступками руководитъ  духовное  начало,
заложенное во мнe. Я слeпо, довeрчиво пойду  за нимъ, куда бы ни повелъ меня
этотъ путь: на висeлицу или на тронъ,  къ нищетe или къ богатству. Я никогда
не колебался, когда выборъ былъ въ моей власти.
     Поэтому-то я и не солгалъ, когда выборъ зависeлъ отъ моей воли.
     Вы знаете слова пророка Михея:
     "Человeкъ, тебe  сказано,  что  есть  добро  и чего  требуетъ  отъ тебя
Господь Богъ."
     У  меня былъ выборъ,  и если бы я  солгалъ,  я  создалъ  бы причину; --
совершивъ  же  убiйство,  я  никакой причины  не создалъ,  --  это было лишь
слeдствiемъ давно заложенной и дремавшей во мнe причины, надъ которой я былъ
уже не властенъ.
     Такимъ образомъ, мои  руки чисты. Тeмъ, что мое духовное начало сдeлало
меня убiйцей, оно  произнесло надо мной смертный приговоръ; а тeмъ, что люди
меня посылаютъ на казнь, достигается лишь то, что моя судьба отдeляется  отъ
судьбы прочихъ, -- я же обрeтаю свободу".
     Онъ  святой,  почувствовалъ  я  и  содрогнулся  при   мысли   о  своемъ
собственномъ ничтожествe.
     "Вы мнe разсказывали, что, благодаря  гипнотическому  внушенiю врача, у
васъ совершенно  изгладилось  всякое  воспоминанiе о молодости",  продолжалъ
онъ.  "Это  знакъ  -- клеймо -- всeхъ  тeхъ,  кто  укушенъ  "змeей духовнаго
царства". До чудеснаго пробужденiя въ насъ какъ будто слиты двe жизни, точно
юный  благородный побeгъ 289 на дикомъ деревe; -- то, что обычно раздeляется
только  смертью,  совершается въ данномъ  случаe  путемъ  угасанiя памяти --
иногда же попросту путемъ неожиданнаго внутренняго преображенiя.
     Я,  напримeръ,  безъ всякой внeшней причины  на двадцать  первомъ  году
проснулся  однажды утромъ  совершенно преображеннымъ. Все, что  до тeхъ поръ
было мнe дорого, стало  вдругъ безразличнымъ: жизнь показалась нелeпой, какъ
какой-то   романъ  съ  приключенiями,  --  она  утратила  для  меня   всякую
реальность, между тeмъ какъ сновидeнiя  стали дeйствительностью, конкретной,
неопровержимой дeйствительностью, -- понимаете  ли:  неопровержимой реальной
дeйствительностью, -- повседневная же жизнь стала сномъ.
     Всe люди  были бы  способны  на это,  если  бы  у  нихъ былъ  ключъ  къ
раскрытiю  тайны.  А  ключъ  этотъ  состоитъ  исключительно  въ  способности
человeка  сознавать во снe "обликъ своего я",  такъ сказать свою "кожу" -- и
найти   ту   узкую  щель,   сквозь   которую   проникаетъ   сознанiе   между
бодрствованiемъ и сномъ.
     Поэтому-то я и сказалъ вамъ, что я "блуждаю", а не "грежу" во снe.
     Борьба  за  безсмертiе  есть  борьба  за  высшую власть  противъ  всeхъ
заложенныхъ въ насъ отзвуковъ и  призраковъ;  а  ожиданiе королевской короны
для нашего "я" есть ожиданiе Мессiи.
     Призракъ Хабала Гармина, который вы видeли, "дыханiе костей" Каббалы, и
есть этотъ король.
     Когда  его  головы  коснется корона,  --  сейчасъ же порвется  веревка,
которой вы внeшними чувствами и разсудкомъ связаны съ мiромъ. 290
     Вы быть  можетъ, спросите меня, какъ, несмотря на свою отдаленность отъ
жизни, я  въ одну ночь  сталъ  насильникомъ и  убiйцей?  Человeкъ  --  точно
стеклянная трубка, по которой катятся  разноцвeтные  шарики. Почти у каждаго
человeка  всю жизнь одинъ  и  тотъ же  шарикъ.  Если  онъ  красный, значитъ,
человeкъ "дурной". Если  онъ желтый  -- человeкъ  "добрый". Если  два шарика
катятся  вмeстe -- и красный и желтый, -- значитъ, у человeка "неустойчивая"
натура. Мы  -- "укушенные  змeей" --  испытываемъ въ  теченiе жизни столько,
сколько переживаетъ  отдeльная  раса за  цeлую мiровую  эпоху: по стеклянной
трубкe съ бeшеной быстротой катятся одинъ за другимъ разноцвeтные шарики, --
а  когда они  всe  прокатились  -- мы стали  пророками, --  стали  зеркаломъ
Господа Бога".
     Лапондеръ замолчалъ.
     Я долго не могъ промолвить ни слова. Его мысли ошеломили меня.
     "Почему  вы такъ робко разспрашивали  о  моихъ  переживанiяхъ, когда вы
сами гораздо, гораздо выше меня?" началъ я, наконецъ.
     "Вы ошибаетесь", отвeтилъ Лапондеръ, "я стою значительно ниже  васъ. --
Я  васъ разспрашивалъ, потому  что  чувствовалъ, что у васъ есть тотъ ключъ,
котораго мнe еще не хватаетъ".
     "У меня? Ключъ? Боже мой!"
     "Да, у васъ.  И  вы мнe его  дали.  -- Мнe  кажется,  я  сегодня  самый
счастливый человeкъ въ мiрe".
     Послышался шумъ: снаружи отодвигали засовъ, -- но Лапондеръ не обращалъ
никакого вниманiя:
     "Этимъ ключемъ  былъ для меня  вашъ  разсказъ о гермафродитe.  Теперь я
обрeлъ спокойствiе. 291
     Уже по одному этому я  радъ, что за мною пришли, -- я теперь близокъ къ
цeли".
     Отъ слезъ я  не различалъ уже лица Лапондера, я  только услышалъ въ его
голосe улыбку.
     "Ну  --  прощайте, господинъ Пернатъ,  и знайте: завтра они повeсятъ не
меня,  а  мою одежду.  Вы  раскрыли  передо  мной  самое  прекрасное  --  --
совершенное, чего я до сихъ поръ не зналъ. Я иду какъ на свадьбу  -- -- --",
онъ всталъ и послeдовалъ за  надзирателемъ --  "это  тeсно связано съ  моимъ
преступленiемъ", -- услышалъ я  его  послeднiя слова,  но  только смутно ихъ
понялъ.
     -- -- -- -- -- --
     Всякiй разъ, какъ послe той ночи на  небe свeтила луна, мнe казалось, я
вижу вновь на сeрой грубой холстинe наръ спящее лицо Лапондера.
     Въ  теченiе  нeсколькихъ  дней,  послe того  какъ  его  увели,  ко  мнe
доносился со  двора визгъ пилы и стукъ молотка, --  тамъ работали иногда всю
ночь до утра.
     Я понималъ, что тамъ дeлали, и  по  цeлымъ часамъ сидeлъ, заткнувъ уши,
-- лишь бы только не слышать.
     Проходилъ мeсяцъ  за мeсяцемъ. По  увяданiю чахлой зелени на  дворe, по
гнилому  запаху,  проникавшему сквозь  стeны, я чувствовалъ,  что  кончается
лeто.
     Когда  во  время прогулки взглядъ  мой  падалъ на засохшее  дерево я на
вросшую въ его стволъ икону, я  невольно думалъ о  томъ, что  точно  такъ же
вросло и въ  меня  лицо  Лапондера. Оно постоянно  было со  мной -- это лицо
Будды съ гладкою, 292 ровною кожей, съ неизмeнной странной улыбкой.
     Еще одинъ разъ -- въ сентябрe -- меня вызвали къ судебному слeдователю.
Онъ съ  недовeрiемъ  допрашивалъ  меня,  почему  я  заявилъ  въ  банкe,  что
экстренно  долженъ  уeхать, почему передъ арестомъ я былъ въ такомъ нервномъ
состоянiи и  почему,  наконецъ, я  положилъ въ карманъ  всe свои драгоцeнные
камни.
     Когда  я отвeтилъ,  что у  меня  было намeренiе покончить съ собой,  за
конторкой снова послышалось насмeшливое хихиканье.
     Долгое  время я  пробылъ  одинъ въ камерe,  -- былъ  наединe со  своими
мыслями, со своей  скорбью  по Харузекe,  который, я  чувствовалъ, давно уже
умеръ, по Лапондерe и со своей тоской по Мирiамъ.
     Потомъ  появились  новые  заключенные:  проворовавшiеся  приказчики  съ
помятыми  лицами, откормленные кассиры изъ банковъ -- "сироты", какъ назвалъ
бы ихъ черный Фоссатка, -- и отравляли мнe и воздухъ, и настроенiе.
     Какъ-то разъ  одинъ изъ  нихъ  сталъ  съ возмущенiемъ  разсказывать объ
изнасилованiи  и  убiйствe,  совершенномъ  недавно  въ  городe. Къ  счастью,
преступника сейчасъ же поймали и быстро съ нимъ расправились.
     "Этого мерзавца, этого  негодяя звали Лапондеромъ", закричалъ другой съ
разбойничьей физiономiей -- онъ  за  истязанiе  ребенка былъ  приговоренъ къ
двухнедeльному аресту.  "Его  застигли на  мeстe преступленiя.  Онъ  уронилъ
лампу, и вся комната выгорeла. Трупъ дeвушки весь обуглился, -- еще и теперь
не могутъ 293  дознаться, кто это былъ. У нея  были  черные волосы  и  узкое
лицо, -- вотъ все, что узнали. А Лапондеръ самъ такъ и не назвалъ ея  имени.
-- Если бы мнe его дали я бы содралъ съ него шкуру и посыпалъ бы перцемъ. --
Всe они такiе -- эти благородные господа! Разбойники -- одно слово! -- -- --
Какъ будто иначе нельзя развязаться  съ  дeвицей", закончилъ онъ съ циничной
улыбкой.
     Я весь дрожалъ отъ злости и готовъ былъ броситься на негодяя.
     Каждую  ночь  онъ храпeлъ на  нарахъ,  гдe  спалъ  прежде  Лапондеръ. Я
вздохнулъ съ облегченiемъ, когда, наконецъ, его выпустили.
     Но и тутъ я  отъ него, въ сущности, не избавился: его слова впились  въ
мою душу, какъ стрeла съ зазубреннымъ наконечникомъ.
     Все время,  --  въ  особенности, когда становилось  темно,  меня мучило
страшное подозрeнiе, не была ли жертвой Лапондера Мирiамъ.
     Чeмъ больше боролся я съ  этой мыслью, тeмъ сильнeе овладeвала она мною
и въ концe концовъ превратилась въ навязчивую идею.
     Временами, -- въ особенности,  когда черезъ рeшетку  ярко свeтила луна,
мнe  становилось  легче:  я вспоминалъ часы,  проведенные съ  Лапондеромъ, и
глубокое состраданiе къ нему разгоняло  мои собственныя страданiя; -- потомъ
наступали снова ужасныя минуты, когда я видeлъ передъ собой Мирiамъ, убитую,
обугленную, -- мнe казалось, я схожу съ ума отъ ужаса.
     Ничтожные  поводы  моего подозрeнiя  слагались  въ  эти минуты въ  одно
неразрывное  цeлое,  --  въ  общую картину  со  всeми  неописуемо  страшными
подробностями. 294
     Въ началe ноября около 10 часовъ вечера -- было уже совершенно темно, и
мое отчаянiе  достигло такого предeла, что я, стараясь подавить  мучительный
вопль,  зарылся съ  головой въ тюфякъ, какъ затравленный звeрь, -- въ камеру
неожиданно вошелъ надзиратель и  позвалъ  меня  къ судебному  слeдователю. Я
настолько ослабeлъ, что едва былъ въ состоянiи идти.
     Надежда на то, что я когда-нибудь сумeю выйти изъ этой страшной тюрьмы,
давно уже во мнe умерла.
     Я приготовился къ  тому, что мнe  зададутъ снова какой-нибудь  ненужный
вопросъ, что я услышу вновь стереотипный смeшокъ за конторкой и долженъ буду
вновь вернуться въ непроглядную тьму.
     Баронъ Лейзетретеръ ушелъ уже  домой, -- въ комнатe былъ только старый,
горбатый писецъ съ крючковатыми пальцами, какъ у паука.
     Съ тупымъ чувствомъ я ждалъ, что со мной будетъ дальше.
     Я обратилъ вниманiе  на то, что вопреки  обыкновенiю надзиратель вошелъ
вмeстe со мной  и  добродушно мнe  улыбнулся, -- но я былъ слишкомъ разбитъ,
чтобы дать себe отчетъ во всемъ, что происходитъ.
     "Слeдствiе выяснило", началъ  писецъ, запнулся, влeзъ на стулъ и  долго
рылся  въ   дeлахъ  на  полкe,  прежде  чeмъ   продолжалъ:   "выяснило,  что
вышеупомянутый  Карлъ  Цотманъ,  передъ  своей  смертью,   назначилъ  тайное
свиданiе  бывшей   проституткe,  дeвицe  Розинe  Метцелесъ,  носившей  тогда
прозвище   "рыжей  Розины",  выкупленной  затeмъ  изъ  ресторана  "Каутскiй"
глухонeмымъ,    295    находящимся   нынe   подъ   полицейскимъ   надзоромъ,
вырeзывателемъ  силуэтовъ  по  имени  Яромиръ  Квасничка,  и  состоящей   въ
послeднiе мeсяцы въ незаконномъ сожительствe, въ качествe содержанки, съ его
свeтлостью  княземъ   Ферри  Атенштедтомъ,  --  былъ  коварно  завлеченъ  въ
находящiйся  подъ  землей подвалъ  дома номеръ  conscriptionis  21873,  тирэ
римское III, расположеннаго по Ганпасгассе, подъ  номеромъ седьмымъ, запертъ
тамъ и  обреченъ на смерть  отъ голода или  замерзанiя. -- -- Вышеупомянутый
Цотманъ", продолжалъ писецъ, смотря  поверхъ  очковъ и перелиставъ нeсколько
страницъ.
     "Слeдствiе   выяснило,   далeе,  что   у  вышеупомянутаго  Цотмана   --
повидимому, уже послe его смерти -- были похищены всe находившiяся при  немъ
цeнности,  въ особенности  же прилагаемые при семъ карманные часы съ двойной
крышкой  со знакомъ P тирэ  B"  -- писецъ поднялъ часы за цeпочку.  "Данному
подъ  присягой  показанiю  вырeзывателя силуэтовъ  Яромира  Кваснички,  сына
скончавшагося 17  лeтъ тому назадъ булочника подъ  той же фамилiей,  о томъ,
что  часы  найдены  имъ  въ постели  его  брата  Лойзы, находящагося нынe въ
безвeстномъ отсутствiи,  и проданы имъ  затeмъ за нeкоторую  сумму  торговцу
старымъ товаромъ, нынe покойному домовладeльцу Аарону Вассертруму, слeдствiе
не могло придать значенiя въ виду его недостовeрности.
     Слeдствiе  выяснило  далeе,  что  въ  записной  книгe, обнаруженной  въ
заднемъ карманe брюкъ трупа вышеупомянутаго Карла Цотмана, имeются нeкоторыя
замeтки,  занесенныя въ  нее,  повидимому,  за  нeсколько  дней  до  смерти,
выясняющiя  296  обстоятельства дeла и облегчающiя императорско-королевскимъ
судебнымъ властямъ изобличить преступника.
     Въ  виду  изложеннаго,  императорско-королевскiй  прокурорскiй  надзоръ
полагаетъ, что, вслeдствiе обнаруженныхъ записей Цотмана, подозрeнiе падаетъ
нынe  на находящагося  въ  бeгахъ  Лойзу Квасничка и  потому  постановляетъ:
содержащагося въ  предварительномъ заключенiи, подъ судомъ и  слeдствiемъ не
состоявшаго, рeзчика  камей Атаназiуса Перната освободить изъ-подъ  стражи и
дeло по обвиненiю его прекратить.
     Прага, iюль мeсяцъ. Подпись:
     Д-ръ баронъ фонъ Лейзетретеръ".
     -- -- -- -- -- --
     У меня закружилась голова, и на минуту я потерялъ сознанiе.
     Когда я очнулся,  я  сидeлъ на стулe: надзиратель дружески  похлопывалъ
меня  по плечу.  Писецъ  сохранилъ  невозмутимое  спокойствiе,  высморкался,
просопeлъ и сказалъ мнe:
     "Объявленiе постановленiя нeсколько затянулось, потому что ваша фамилiя
начинается на букву "П" и находится во второй половинe алфавита".
     Онъ продолжалъ читать:
     "Сверхъ сего,  надлежитъ  довести до свeдeнiя  рeзчика камей Атаназiуса
Перната, что, согласно завeщательнаго распоряженiя скончавшагося въ маe сего
года студента  медицинскаго факультета Иннокентiя  Харузека, ему причитается
одна  третья  часть оставленнаго Харузекомъ  имущества.  По  оглашенiи  сего
протокола отобрать у вышеупомянутаго Перната надлежащую расписку". 297
     Писецъ обмакнулъ  при послeднихъ словахъ  перо въ чернильницу и  началъ
что-то строчить.
     Я ждалъ по обыкновенiю, что онъ захихикаетъ, но сегодня онъ молчалъ.
     "Иннокентiй Харузекъ!" пробормоталъ я безсознательно.
     Надзиратель наклонился ко мнe и прошепталъ на ухо:
     "Незадолго до  смерти господинъ Харузекъ  былъ у  меня  и  справлялся о
васъ. Онъ просилъ сказать вамъ,  что  очень, очень  вамъ кланяется. Тогда  я
вамъ  передать, понятно, не могъ. У  насъ строго запрещено. А какой страшной
смертью умеръ господинъ Харузекъ. Онъ покончилъ съ собой. Его нашли мертвымъ
на могилe Аарона Вассертрума. Онъ вырылъ въ  землe двe глубокiя ямы, вскрылъ
себe жилы, легъ на животъ и засунулъ въ ямы обe руки. Такъ и изошелъ кровью.
Онъ, навeрное, съ ума сошелъ, этотъ господинъ Хар -- -- --"
     Писецъ отодвинулъ безшумно стулъ и протянулъ мнe перо для подписи.
     Потомъ  съ   важнымъ  видомъ  выпрямился  и  произнесъ  тономъ   своего
сiятельнаго начальника:
     "Надзиратель, проводите этого господина".
     -- -- -- -- -- --
     -- -- -- -- -- --
     Снова, какъ  когда-то давно,  въ привратницкой  человeкъ  съ шашкой, въ
подштанникахъ, снялъ съ колeнъ кофейную мельницу, -- съ той только разницей,
что на сей разъ онъ меня уже не обыскивалъ, а вернулъ мнe драгоцeнные камни,
кошелекъ съ десятью гульденами, пальто и все остальное. -- -- -- 298
     Я очутился на улицe.
     "Мирiамъ! Мирiамъ! Наконецъ-то,  я снова  увижу ее!" -- Я  подавилъ  въ
себe крикъ бурной радости.
     Была, должно быть, уже полночь. Сквозь дымку тумана,  точно  нечищенная
мeдная тарелка, тускло свeтила луна.
     Мостовая была покрыта слоемъ липкой и вязкой грязи.
     Я  окликнулъ  извозчика, который въ туманe  напоминалъ  издали какое-то
окаменeвшее допотопное чудище.  Ноги  отказывались  служить мнe; я разучился
ходить  и  шатался,  точно табетикъ.  "Извозчикъ, отвезите  меня какъ  можно
скорeе на Ганпасгассе, домъ No. 7. Поняли? Ганпасгассе, 7". 299

--------


     Черезъ нeсколько минутъ извозчикъ остановился.
     "На Ганпасгассе, сударь?"
     "Да, да, только поскорeе!"
     Извозчикъ проeхалъ еще немного. И снова остановился.
     "Боже мой -- въ чемъ же дeло?"
     "На Ганпасгассе, сударь?"
     "Да, да!"
     "На Ганпасгассе проeхать нельзя".
     "Почему нельзя?"
     "Тамъ  всюду  разрыта  мостовая, --  въ еврейскомъ  кварталe  проводятъ
канализацiю".
     "Такъ подъeзжайте поближе туда, -- только, ради Бога, скорeе!"
     Извозчикъ дернулъ; кляча сдeлала нeсколько  скачковъ,  но черезъ минуту
снова еле-еле поплелась.
     Я опустилъ окна кареты и сталъ жадно впивать въ себя ночной воздухъ.
     Все было мнe какъ-то чуждо, какъ-то непонятно ново:  и дома, и улицы, и
закрытые магазины.
     По мокрому тротуару пробeжала  съ недовольнымъ  видомъ бeлая собака.  Я
посмотрeлъ  ей  вслeдъ.  Какъ  странно!  Собака!  Я  совсeмъ  позабылъ,  что
существуютъ такiя  животныя. -- Отъ радости я,  какъ  ребенокъ, крикнулъ  ей
вслeдъ. "Послушай-ка! Почему ты такая сердитая?" -- -- 300
     Что скажетъ Гиллель?! -- И Мирiамъ?
     Еще нeсколько минутъ, и я буду у нихъ.  Я до  тeхъ поръ не успокоюсь  и
буду стучать, пока не подниму ихъ съ постели.
     Теперь вeдь все хорошо, -- миновали всe бeды этого страшнаго года!
     Вотъ будетъ Рождество!
     На сей разъ ужъ я его не просплю, какъ въ прошломъ году.
     На мгновенiе мной снова овладeла страшная мысль:  снова вспомнились мнe
слова арестанта съ  физiономiей, какъ у  хищнаго звeря. Обугленный  трупъ --
убiйство  --  но нeтъ,  нeтъ!  --  Напряженiемъ  воли  я  подавилъ  въ  себe
подозрeнiе: нeтъ,  нeтъ, быть  не можетъ. --  Мирiамъ жива! Вeдь  самъ же  я
слышалъ ея голосъ изъ устъ Лапондера.
     Еще минута -- еще полъ-минуты -- и -- -- --
     Извозчикъ  остановился у  какой-то  постройки.  Повсюду  баррикады  изъ
развороченной каменной мостовой. И красные фонари.
     При свeтe факеловъ копалась въ землe толпа рабочихъ.
     Дорогу  преграждали  повсюду  ямы, кучи мусора и  обломки  стeнъ.  Я то
взбирался наверхъ, то увязалъ по колeно въ пескe.
     Здeсь, -- ну, да, здeсь должна быть Ганпасгассе!
     Я орiентировался съ величайшимъ трудомъ.
     Повсюду кругомъ однe лишь развалины.
     Вотъ тутъ долженъ быть домъ, гдe я жилъ.
     Вся передняя часть его сорвана.
     Я взобрался на кучу мусора. Внизу, глубоко, вдоль прежней улицы тянулся
черный, выложенный  301 кирпичемъ  ходъ.  Я поднялъ  голову: точно  огромныя
ячейки въ пчелиномъ  ульe повисли въ  воздухe  отдeльныя  комнаты,  лишенныя
передней стeны, освeщенныя факелами и тусклымъ свeтомъ луны.
     Вотъ тамъ наверху -- тамъ должна быть моя комната, -- я ее сразу узналъ
по облицовкe стeны.
     Отъ нея осталась только одна небольшая полоска.
     А рядомъ  съ ней ателье -- Савiоли. У меня стало вдругъ на душe какъ-то
пусто.  Какъ  странно все-таки!  Ателье!  -- Ангелина!  -- --  Какъ  все это
далеко, неизмeримо далеко отъ меня.
     Я  обернулся: отъ дома, въ которомъ жилъ Вассертрумъ, не осталось камня
на камнe.  Все было сравнено съ землей:  лавка старьевщика, подвалъ Харузека
-- -- рeшительно все.
     "Человeкъ проходитъ какъ  тeнь",  вспомнилась  мнe прочитанная когда-то
фраза.
     Я спросилъ одного  рабочаго, гдe  живутъ  теперь  люди, которые выeхали
отсюда, -- и не знаетъ ли онъ, можетъ быть, архиварiуса Шмаю Гиллеля.
     "По нeмецки не понимаю", отвeтилъ рабочiй по чешски.
     Я далъ ему гульденъ: хотя онъ и понялъ сразу нeмецкiй языкъ, но не могъ
мнe дать никакихъ свeдeнiй.
     Не знали ничего и его товарищи.
     Можетъ быть, я узнаю что-нибудь у "Лойзичека"?
     "Лойзичекъ" запертъ, -- домъ перестраивается.
     Такъ нельзя-ли кого-нибудь разбудить изъ сосeдей? 302
     "Тутъ   нигдe   никто  не  живетъ",  объяснилъ   мнe  рабочiй.  "Строго
воспрещено. Изъ-за тифа."
     "Ну, а "Бездeльникъ" открытъ?"
     "Нeтъ, и тамъ заперто".
     "Навeрное?"
     "Навeрное".
     Я  назвалъ  наудачу нeсколько  именъ мелочныхъ торговцевъ и  сидeльцевъ
табачныхъ  лавокъ,  жившихъ  поблизости;  потомъ  имена  Цвака, Фрисландера,
Прокопа -- -- --
     Но рабочiй только качалъ головой.
     "Можетъ быть, вы знаете Яромира Квасничка?"
     Рабочiй поднялъ глаза.
     "Яромира? Глухонeмого?"
     Я обрадовался. Слава Богу. По крайней мeрe, хоть одинъ знакомый.
     "Да, да, глухонeмой. Гдe онъ живетъ?"
     "Онъ вырeзаетъ картинки? Изъ черной бумаги?"
     "Вотъ, вотъ! Гдe мнe его найти?"
     Рабочiй подробно  объяснилъ мнe, какъ разыскать ночное кафе  въ  центрe
города, и тотчасъ же взялся опять за лопату.
     Больше  часу блуждалъ я  по грязи,  переходилъ  по шаткимъ  мосткамъ  и
проползалъ подъ  балками,  преграждавшими  улицы.  Весь  еврейскiй  кварталъ
превратился въ груду развалинъ, точно сдeлался жертвой землетрясенiя.
     Задыхаясь отъ  волненiя,  весь  въ  грязи, въ  разорванныхъ сапогахъ  я
выбрался, наконецъ, изъ лабиринта.
     Еще  нeсколько  кварталовъ,  и   я   очутился   передъ  подозрительнымъ
заведенiемъ.
     "Кафе Хаосъ" -- стояло на вывeскe. 303
     Пустое,  крохотное  помeщенiе,  въ  которомъ  едва  хватало  мeста  для
нeсколькихъ столиковъ, расположенныхъ вдоль стeнъ.
     Посрединe на треногомъ биллiардe громко храпeлъ лакей.
     Въ  углу надъ  стаканомъ  вина  клевала  носомъ  какая-то  торговка  съ
корзиной овощей.
     Лакей  соизволилъ, наконецъ,  встать и  освeдомиться,  что мнe  угодно.
Только  по  наглому взгляду, которомъ онъ меня смeрилъ съ ногъ до  головы, я
понялъ, въ какомъ я, должно быть, убiйственномъ видe.
     Я посмотрeлся въ зеркало  и дeйствительно  ужаснулся: на  меня  глядeло
чье-то чужое  лицо, безъ единой  кровинки, все въ морщинахъ, землисто-сeраго
цвeта, съ колючей бородой, окаймленное спутанной копной длинныхъ волосъ.
     Я заказалъ себe черный кофе и спросилъ, здeсь-ли вырeзыватель силуэтовъ
Яромиръ.
     "Не знаю, почему  его нeтъ  сегодня  такъ долго",  зeвая  во весь ротъ,
отвeтилъ лакей; затeмъ онъ снова улегся на биллiардъ и моментально уснулъ.
     Я взялъ со стeны "Прагеръ Тагеблаттъ" и -- сталъ ждать.
     Буквы, какъ  муравьи, расползались  по  газетe,  --  я  не  понималъ ни
единаго слова изъ того, что читалъ.
     Часы шли одинъ за другимъ, --  за окномъ показалась  уже подозрительная
темная синева,  которую всегда замeчаешь передъ разсвeтомъ, если смотришь на
улицу изъ помeщенiя, освeщеннаго газомъ.
     Время  отъ времени  въ  окна  заглядывали полицейскiе  съ  зеленоватыми
блестящими перьями  на 304 шляпахъ и  тяжелымъ, медленнымъ шагомъ  проходили
дальше.
     Потомъ въ кафе зашло трое солдатъ весьма подозрительнаго вида.
     Выпилъ рюмку водки метельщикъ съ улицы.
     И, наконецъ, появился Яромиръ.
     Онъ такъ измeнился, что я сразу его  не узналъ: глаза потухли, переднiе
зубы вывалились, волосы порeдeли, за ушами глубокiя впадины.
     Я  настолько обрадовался, увидавъ  знакомое лицо послe  такого  долгаго
времени, что вскочилъ, пошелъ ему навстрeчу и взялъ его за руку.
     Но онъ былъ какъ-то странно напуганъ и  все время озирался на  дверь. Я
всячески, различными жестами  старался показать ему, что радъ его видeть. Но
онъ долгое время, повидимому, не хотeлъ мнe повeрить.
     На  всe мои вопросы  онъ отвeчалъ однимъ и тeмъ же безпомощнымъ жестомъ
полнаго непониманiя.
     Какъ же мнe съ нимъ все-таки сговориться?
     Вдругъ у меня блеснула мысль.
     Я велeлъ подать  карандашъ и сталъ рисовать ему  поочередно лица Цвака,
Фрисландера и Прокопа.
     "Какъ? Никого изъ нихъ  нeтъ въ Прагe?" Онъ оживленно  помахалъ руками,
сдeлалъ  видъ,  какъ  будто  считаетъ  деньги, прошелся пальцами по  столу и
похлопалъ себe по ладони. Я понялъ:  всe трое получили, очевидно,  свою долю
наслeдства   Харузека,   заключили  торговую   компанiю,   расширили  театръ
марiонетокъ Цвака и пустились странствовать.
     305
     "А  Гиллель? Гдe  онъ живетъ?" -- Я нарисовалъ лицо, его домъ и  рядомъ
поставилъ вопросительный знакъ.
     Вопросительнаго знака Яромиръ не понялъ; --  читать онъ не умeлъ  -- но
понялъ  все-таки,  чего  я хочу:  взялъ спичку,  подбросилъ  ее  какъ  будто
наверхъ, -- на самомъ же дeлe спичка исчезла, какъ у ловкаго фокусника.
     Что это значитъ? Неужели же Гиллель тоже уeхалъ?
     Я нарисовалъ еврейскую ратушу.
     Глухонeмой горячо закачалъ головой.
     "И тамъ нeту Гиллеля?"
     "Нeтъ!" (Новое качанiе головой.)
     "Гдe же онъ?"
     Снова тотъ же  фокусъ  со  спичкой.  "Онъ  хочетъ  сказать,  что  этотъ
человeкъ  уeхалъ,  и  никто  не  знаетъ,  куда",  вмeшался  въ  нашу  бесeду
метельщикъ, съ любопытствомъ все время слeдившiй за нами.
     Отъ страха у меня сжалось сердце:  Гиллель уeхалъ! --  Значитъ, я одинъ
во всемъ мiрe.
     Комната поплыла передъ моими глазами.
     "А Мирiамъ?"
     Руки  у меня настолько  дрожали,  что  я долго  не  могъ нарисовать  ея
профиль.
     "Мирiамъ тоже пропала?"
     "Да. Тоже пропала. Безслeдно".
     Я  громко  застоналъ и принялся бeгать взадъ и впередъ по комнатe. Трое
солдатъ обмeнялись между собой недоумeвающими взглядами.
     Яромиръ старался меня успокоить и хотeлъ, очевидно, разсказать мнe  еще
что-то что ему  306 удалось узнать: онъ  положилъ голову на  руку, изображая
спящаго.
     Я ухватился за столъ: "Ради всего святаго -- неужели Мирiамъ умерла?"
     Яромиръ покачалъ головой и снова изобразилъ спящаго.
     "Можетъ быть, она была больна?" Я нарисовалъ склянку съ лeкарствомъ.
     Опять отрицательный жестъ. И опять  Яромиръ склонилъ голову на руку. --
-- --
     Забрезжилъ  разсвeтъ, газовые рожки  погасли одинъ за другимъ, а я  все
еще не могъ догадаться, что хотeлъ мнe сказать Яромиръ.
     Наконецъ, я бросилъ его. И задумался.
     Единственное, что мнe  теперь  остается  --  это  какъ  можно  пораньше
отправиться въ еврейскую ратушу и собрать тамъ свeдeнiя, куда уeхали Гиллель
и Мирiамъ.
     Я долженъ за ними послeдовать. -- -- --
     Молча сидeлъ я подлe Яромира. Такой же нeмой и глухой, какъ онъ самъ.
     Поднявъ черезъ нeкоторое  время глаза,  я  увидeлъ,  что онъ  вырeзаетъ
ножницами силуэтъ.
     Я  сразу узналъ профиль  Розины. Онъ подалъ мнe  черезъ  столъ силуэтъ,
закрылъ рукою глаза -- -- и беззвучно заплакалъ. -- -- --
     Потомъ вдругъ вскочилъ и, не простившись, вышелъ за дверь.
     -- -- -- -- -- --
     -- -- -- -- -- --
     Архиварiусъ Шмая Гиллель въ  одинъ  прекрасный день безъ всякой причины
не явился  на  службу и  съ  тeхъ  поръ безслeдно  исчезъ; дочь  онъ  взялъ,
навeрное,  съ собой, потому что и  ее 307 больше никто не видалъ, -- сказали
мнe въ еврейской ратушe. Большаго узнать я не могъ.
     У меня не было даже слeда, по которому я бы могъ ихъ разыскать.
     Въ банкe  мнe  заявили, что на моихъ деньгахъ имeется  все еще судебное
запрещенiе, но со дня на день его должны снять, -- тогда мнe ихъ выплатятъ.
     Съ наслeдствомъ Харузека тоже было связано  еще  много формальностей. Я
съ  жгучимъ нетерпeнiемъ ждалъ этихъ денегъ, чтобы  имeть возможность начать
розыски Гиллеля и Мирiамъ.
     -- -- -- -- -- --
     Я продалъ драгоцeнные камни, бывшiе у меня въ карманe, и снялъ себe двe
маленькiя, меблированныя смежныя  комнатки  въ мансардe на Альтшульгассе, --
единственной улицe, уцeлeвшей отъ перестройки еврейскаго квартала.
     По странной случайности, это оказался какъ разъ тотъ знакомый мнe домъ,
про который ходили легенды, будто туда скрывается Големъ.
     Я  освeдомился  у  сосeдей  --  большею  частью  мелкихъ  торговцевъ  и
ремесленниковъ,  -- справедливы  ли  слухи  о  томъ, что въ этомъ  домe есть
"комната  безъ дверей". Но меня только высмeяли. -- Какъ можно  вeрить всeмъ
этимъ глупостямъ!
     Мои собственныя переживанiя  по этому  поводу поблекли  въ тюрьмe, какъ
давно забытое сновидeнiе, -- они казались мнe только символомъ,  безплотнымъ
и мертвымъ, -- я совершенно вычеркнулъ ихъ изъ книги воспоминанiй.
     Вспоминая слова  Лапондера, -- временами я  такъ отчетливо  слышалъ ихъ
вновь, какъ будто 308 онъ сидeлъ передо мной, какъ тогда въ камерe, -- я все
больше  убeждался,  что,  повидимому,  я  лишь  внутренне  пережилъ  то, что
показалось мнe тогда реальной дeйствительностью.
     Развe не  утратилъ я  все, -- развe  не  исчезло все,  что было вокругъ
меня? И книга  Иббуръ, и фантастическая колода картъ, и Ангелина, и даже мои
старые друзья Цвакъ, Фрисландеръ и Прокопъ?! -- -- --
     -- -- -- -- -- --
     Наступилъ  сочельникъ.  Я  купилъ  себe   маленькую  елку  съ  красными
свeчками. Мнe захотeлось снова почувствовать себя молодымъ, увидeть отблескъ
свeчей и услышать ароматъ еловыхъ вeтокъ и горящаго воска.
     Черезъ  нeсколько  дней я  пущусь  въ  путь-дорогу  и  буду разыскивать
Гиллеля и  Мирiамъ  по весямъ  и городамъ, --  повсюду, куда меня безотчетно
потянетъ. Мое нетерпeнiе и ожиданiе мало-помалу исчезли,  -- исчезъ и всякiй
страхъ,  что Мирiамъ  могла  быть  убита, -- сердцемъ я зналъ, что найду ихъ
обоихъ.
     Душа  моя  все время радостно  улыбалась, -- прикасаясь къ чему-либо, я
чувствовалъ, какъ  отъ рукъ моихъ исходитъ  цeлящая сила.  Все мое  существо
было  какъ-то странно  проникнуто  счастливымъ сознанiемъ человeка,  который
возвращается домой послe долгихъ скитанiй и уже  издали видитъ башни родного
города.
     Какъ-то я  зашелъ  еще разъ въ маленькое кафе, чтобы пригласить къ себe
на сочельникъ Яромира. --  Онъ больше  съ  тeхъ поръ не показывался, сказали
мнe тамъ. Я хотeлъ уже было съ досадой уйти, какъ вошелъ старый торговецъ  и
сталъ 309 предлагать всякiя бездeлушки и дешевыя старинныя вещи.
     Я  принялся  рыться въ  его  ящикe  среди груды  брелоковъ,  маленькихъ
распятiй, шпилекъ и брошей. Неожиданно  мнe бросилось въ глаза  сердечко изъ
краснаго  камня  на  потертой шелковой ленточкe: съ изумленiемъ узналъ  я въ
немъ  сувениръ, который  подарила  мнe  Ангелина, когда была  еще  маленькой
дeвочкой, у фонтана, въ паркe ихъ замка.
     Передо мной сразу встала вся моя молодость, -- точно я взглянулъ черезъ
окошечко райка на дeтскую картинку.
     Долго,  очень долго стоялъ  я  потрясенный  и  смотрeлъ  на  маленькое,
красное сердечко въ моей рукe. -- -- --
     -- -- -- -- -- --
     Я сидeлъ въ своей  мансардe и прислушивался  къ треску еловыхъ иглъ, --
то тамъ, то сямъ вeтки начинали тлeть отъ восковыхъ свeчекъ.
     "Можетъ быть,  какъ разъ сейчасъ старый  Цвакъ разыгрываетъ  гдe-нибудь
свой  "Марiонетный  сочельникъ",  думалъ я,  --  "и  таинственнымъ  голосомъ
декламируетъ куплетъ своего любимаго поэта Оскара Винера:

        ...Сердечко изъ коралла
        На ленточкe изъ шелка!
        Семь долгихъ лeтъ сердечку я
        Служилъ душою вeрно, --
        Не отдавай его другимъ,
        Не разлучай меня ты съ нимъ, --
        Люблю его безмeрно!"

     -- -- -- -- -- --
     Вдругъ какъ-то странно торжественно стало у меня на душe. 310
     Свeчи догорeли. Только одна мерцала еще.
     Комната наполнилась дымомъ.
     Какъ будто меня дернула чья-то рука, -- я вдругъ обернулся и увидeлъ:
     На порогe стояло мое подобiе. Мой двойникъ. Въ бeлой мантiи. Съ короной
на головe.
     Одно лишь мгновенiе.
     Потомъ  тотчасъ же въ деревянную дверь ворвалось пламя, а за нимъ клубы
удушливаго горячаго дыма:
     Пожаръ въ домe! Пожаръ! Пожаръ!
     -- -- -- -- -- --
     Я раскрываю окно. Вылeзаю на крышу.
     Издали слышны уже рeзкiе звонки пожарныхъ.
     Блестящiя каски, -- отрывистые крики команды.
     Потомъ призрачное, ритмичное, пыхтящее дыханiе насосовъ,  -- точно духи
воды готовятся къ прыжку на смертельнаго врага: на огонь.
     Звонъ стеколъ, -- красные языки отовсюду.
     Разстилаютъ тюфяки,  вся улица устлана ими,  -- люди прыгаютъ  на нихъ,
расшибаются, ихъ уносятъ.
     А  во  мнe все ликуетъ неистовымъ безумнымъ экстазомъ. Я не знаю  самъ,
почему. Волосы становятся дыбомъ.
     Я отбeгаю къ дымовой трубe. Пламя меня окружаетъ повсюду.
     Вокругъ трубы обмотанъ канатъ трубочиста.
     Я разворачиваю  его,  хватаюсь  руками и ногами,  какъ дeлалъ  когда-то
ребенкомъ во время гимнастики, и спокойно спускаюсь вдоль стeны дома. --
     Спускаюсь мимо одного изъ оконъ. Заглядываю туда: 311
     Внутри все залито ослeпительнымъ свeтомъ. И вдругъ я вижу -- вижу -- --
все мое существо превращается въ одинъ громкiй ликующiй крикъ:
     "Гиллель! Мирiамъ! Гиллель!" Стараюсь уцeпиться за рeшетку.
     Хватаюсь за стeну. Выпускаю изъ рукъ канатъ.
     На  мгновенiе  повисаю между небомъ и землей внизъ  головой,  скрестивъ
ноги.
     Канатъ трещитъ отъ толчка. И лопается отъ напряженiя.
     Я падаю. Сознанiе мое гаснетъ.
     Уже  падая, хватаюсь за  выступъ  стeны. Но  руки скользятъ. Не за  что
уцeпиться:
     Камень гладкiй.
     Гладкiй, какъ кусокъ сала.
     -- -- -- -- -- --
     -- -- -- -- -- --
     312

--------


     "--  --  --  какъ  кусокъ  сала".  Это  и  есть  камень, видомъ  своимъ
напоминающiй кусокъ сала.
     Слова эти звучатъ еще  у  меня въ ушахъ. Я подымаюсь и стараюсь понять,
гдe я.
     Я лежу въ постели, въ гостиницe.
     Моя фамилiя вовсе не Пернатъ.
     Неужели мнe все лишь приснилось?
     Нeтъ, такихъ сновъ не бываетъ.
     Я смотрю  на  часы: я  спалъ  всего  одинъ  часъ.  Еще только  половина
третьяго.
     На  стeнe  виситъ  чужая  шляпа: я  обмeнялъ  ее сегодня въ  соборe  на
Градчинe во время обeдни.
     Нeтъ ли на ней имени владeльца? Я беру ее и читаю, хотя и чужое, но все
же столь знакомое имя -- золотыми буквами на бeлой шелковой подкладкe:

        ATHANASIUS PERNATH

     Я не могу уже успокоиться. Быстро одeваюсь и спускаюсь по лeстницe.
     "Швейцаръ! Откройте мнe дверь! Я пойду еще погулять".
     "Куда вы, сударь?"
     "Въ еврейскiй кварталъ. На Ганпасгассе. Есть тамъ такая улица?"
     "Есть-то  есть"  --  швейцаръ  лукаво  улыбается.  --   "но  вообще  въ
еврейскомъ кварталe почти ничего не осталось.  Тамъ  все  заново выстроено".
313
     "Ничего не значитъ. Гдe эта Ганпасгассе?"
     Швейцаръ водитъ толстымъ пальцемъ по плану:
     "Вотъ, сударь".
     "А кабачокъ "Лойзичека?"
     "Вотъ тутъ".
     "Дайте мнe большой листъ бумаги".
     "Пожалуйста".
     Я  завертываю   шляпу   Перната.   Какъ   странно:  она   почти  новая,
безукоризненно чистая, а все-таки отъ нея вeетъ стариной. --
     Дорогой я думаю:
     Все, что пережилъ этотъ Атаназiусъ Пернатъ, пережилъ я тоже во  снe, --
видeлъ, слышалъ  и испыталъ  въ одну ночь, -- какъ будто я  былъ имъ самимъ.
Почему  же я  не знаю, что онъ увидeлъ за рeшеткой окна  въ  то  время, какъ
оборвалась веревка и онъ закричалъ: "Гиллель, Гиллель!"
     Въ это мгновенiе онъ отдeлился отъ меня, мелькаетъ у меня въ головe.
     Я  долженъ найти этого Атаназiуса Перната, хотя  бы мнe пришлось искать
его три дня и три ночи! -- -- --
     -- -- -- -- -- --
     Такъ вотъ это, значитъ, Ганпасгассе?
     Я видeлъ ее во снe совершенно другою.
     Тутъ все сплошь новые дома.
     -- -- -- -- -- --
     Спустя нeсколько  минутъ я сижу  въ кафе  Лойзичекъ. Простое,  довольно
опрятное помeщенiе.
     У задней стeны  эстрада съ деревянными  перилами.  Есть все же какое-то
сходство съ тeмъ "Лойзичекомъ", котораго я видeлъ во снe.
     "Что  прикажете?"  спрашиваетъ  кельнерша,  пухлая дeвица, затянутая въ
красный бархатный фракъ. 314
     "Коньяку, фрейлейнъ. -- Благодарю васъ".
     -- -- -- -- -- --
     "Послушайте, фрейлейнъ!"
     "Что угодно?"
     "Кому принадлежитъ это кафе?"
     "Коммерцiи совeтнику Лойзичеку. Ему принадлежитъ и весь домъ. Онъ очень
богатый".
     --  Ага!  Тотъ  самый со  связкой свиныхъ  зубовъ  на  цeпочкe  часовъ,
вспоминаю я.
     У меня мелькаетъ счастливая мысль. Она послужитъ мнe руководящею нитью:
     "Фрейлейнъ!"
     "Что угодно?"
     "Когда былъ разрушенъ каменный мостъ?"
     "Тридцать три года тому назадъ".
     "Гмъ.  Тридцать  три года  тому назадъ!" -- Я  соображаю: рeзчику камей
Пернату должно быть теперь почти девяносто лeтъ.
     "Фрейлейнъ!"
     "Что  угодно?"  "Нeтъ ли  у  васъ кого-нибудь изъ  посeтителей, кто  бы
помнилъ, какъ выглядeлъ тогда старый еврейскiй кварталъ. Я писатель, -- меня
это очень интересуетъ".
     Кельнерша   думаетъ:  "Изъ  посeтителей?  Нeтъ,  никого.  --  Постойте,
постойте: вотъ видите  тамъ  биллiарднаго маркера, -- того, что  играетъ  въ
карамболь со студентомъ? Вотъ этотъ съ носомъ  крючкомъ,  старый --  --  онъ
жилъ здeсь  всегда и  все вамъ  разскажетъ.  Позвать его, когда онъ  кончитъ
играть?"
     Я смотрю въ ту сторону, куда указываетъ дeвица.
     У  зеркала  стоитъ и  мeлитъ  кiй  высокiй, сeдой старикъ. Помятое,  но
несомнeнно аристократическое лицо. Кого онъ мнe напоминаетъ? 315
     "Фрейлейнъ, какъ зовутъ маркера?"
     Кельнерша  стоитъ,   опершись  локтемъ  на  столъ,  слюнитъ  карандашъ,
безчисленное множество разъ пишетъ свое  имя на мраморной доскe и сейчасъ же
быстро стираетъ его мокрымъ пальцемъ. Время отъ времени она бросаетъ на меня
болeе или менeе  пылкiе взгляды, -- смотря по тому, какъ они ей удаются. При
этомъ она подымаетъ, конечно, и брови, -- это придаетъ загадочность взгляду.
     "Фрейлейнъ, какъ зовутъ маркера?" повторяю я свой вопросъ. Я вижу -- ей
было бы прiятнeе, если бы я спросилъ: фрейлейнъ, почему вы во фракe? или еще
что-нибудь въ этомъ родe. Но я ее объ этомъ  не спрашиваю: я еще весь полонъ
своимъ сномъ.
     "Ну,   какъ  его   --  --"  сердится  она.  "Его  зовутъ  Ферри.  Ферри
Атенштедтъ".
     "Вотъ какъ?  Ферри Атенштедтъ!  --  Гмъ  -- значитъ, еще  одинъ  старый
знакомый".
     "Разскажите мнe о  немъ, фрейлейнъ,  все, что  вы знаете", разсыпаюсь я
передъ  ней  и подкрeпляю себя  еще  рюмкой коньяка. "Съ  вами  такъ прiятно
бесeдовать!" (Я противенъ себe самому.)
     Она  таинственно наклоняется  ко  мнe,  щекочетъ мнe  волосами  лицо  и
шепчетъ:
     "Ферри, -- онъ прошелъ прежде огонь и воду. Говорятъ, онъ изъ старинной
дворянской  семьи --  можетъ, такъ говорятъ только  потому, что онъ бреетъ и
усы  и бороду, -- говорятъ, онъ былъ прежде страшно богатъ. Но его раззорила
какая-то рыжая еврейка, -- еще совсeмъ молоденькой она  стала "такой особой"
-- кельнерша опять нeсколько разъ пишетъ свое имя на мраморномъ 316 столикe.
"Ну, а когда у него не осталось ни гроша, она ушла и  женила на себe важнаго
господина:  знаете --"  -- она шепнула мнe на ухо  какую-то фамилiю, но я не
разслышалъ. "Этому господину пришлось, понятно, распрощаться со всeми своими
почестями. Послe женитьбы онъ принялъ фамилiю фонъ-Деммериха. Ну, такъ вотъ.
А  что  она  была прежде  "такой особой",  съ этимъ,  онъ,  конечно,  ничего
подeлать не могъ. Я всегда говорю -- --"
     "Фритци! Получите!" кричитъ кто-то съ эстрады.
     Я  окидываю   взглядомъ   кафе  и   слышу  вдругъ  позади   себя  тихое
металлическое жужжанiе -- точно пeнiе сверчка.
     Съ любопытствомъ я оборачиваюсь. И не вeрю глазамъ:
     Въ  углу,  повернувшись  лицомъ къ  стeнe, старый,  какъ Мафусаилъ,  съ
музыкальнымъ  ящикомъ, величиной не больше  папиросной коробки, въ дрожащихъ
костлявыхъ рукахъ,  сидитъ,  сгорбившись въ три  погибели,  слeпой,  дряхлый
Нефтали Шафранекъ и вертитъ маленькую рукоятку.
     Я подхожу къ нему ближе.
     Почти шопотомъ, путаясь, напeваетъ онъ про себя:

        "Госпожа Пикъ,
        Госпожа Хокъ,
        Про красныя, синiя звeздочки
        Бесeду ведутъ межъ собой."

     "Не знаете ли, какъ зовутъ этого старика?" спрашиваю я проходящаго мимо
кельнера.
     "Нeтъ, сударь, никто  не знаетъ ни его самого,  ни его имени.  Онъ самъ
позабылъ, какъ его 317 зовутъ. Онъ одинъ-одинешенекъ.  Еще бы -- ему ужъ 110
лeтъ. Мы ему каждую ночь даемъ изъ милости кофе".
     Я наклоняюсь къ старику и кричу ему прямо въ ухо: "Шафранекъ!"
     Онъ вздрагиваетъ. Что-то бормочетъ и задумчиво проводитъ рукою по лбу.
     "Господинъ Шафранекъ, вы меня понимаете?"
     Онъ киваетъ головой.
     "Такъ  вотъ, слушайте. Мнe  надо  о  чемъ-то спросить васъ, о прошломъ.
Если вы  мнe отвeтите, какъ  слeдуетъ,  я вамъ дамъ гульденъ. Вотъ,  я кладу
деньги на столъ".
     "Гульденъ", повторяетъ  старикъ и  начинаетъ сейчасъ же яростно вертeть
ручку своего музыкальнаго ящичка.
     Я беру его за руку:  "Постарайтесь вспомнить!  Не  знали ли вы тридцать
три года тому назадъ рeзчика камей по фамилiи Пернатъ?"
     "Гадрболеца?  Рeзника?"  -- еле  бормочетъ  онъ, задыхаясь, и старается
засмeяться, полагая, что я разсказываю ему забавный анекдотъ.
     "Нeтъ, не Гадрболеца -- -- а Перната!"
     "Перелеса?!" -- онъ внe себя отъ восторга.
     "Не Перелеса -- -- Пер--ната!"
     "Пашелеса?!" -- онъ гогочетъ отъ радости.
     Я разочарованно отказываюсь отъ дальнeйшихъ попытокъ.
     "Вы желали меня видeть,  сударь?" --  передо мной  стоитъ маркеръ Ферри
Атенштедтъ и холодно раскланивается.
     "Да, очень радъ. -- Мы можемъ сыграть партiю на биллiардe". 318
     "Угодно на деньги? Я согласенъ дать вамъ 90 очковъ изъ 100 фору".
     "Согласенъ -- -- на гульденъ. Начинайте, господинъ маркеръ".
     Его свeтлость  берется  за кiй, цeлится, киксуетъ и  строитъ  печальную
физiономiю. Я понимаю,  въ  чемъ дeло: онъ дастъ мнe сдeлать  99  очковъ,  а
потомъ съ одного удара кончитъ всю партiю.
     Мною  все  больше  овладeваетъ  странное  чувство.  Я  задаю ему  прямо
вопросъ:
     "Господинъ маркеръ, постарайтесь вспомнить: не знавали  ли вы уже очень
давно, приблизительно  въ тe  годы, когда былъ разрушенъ  каменный мостъ, въ
старомъ еврейскомъ кварталe -- -- нeкоего Атаназiуса Перната?"
     Человeкъ  въ бeлой парусиновой курткe съ красными полосками,  съ косыми
глазами и маленькими золотыми серьгами въ ушахъ,  сидeвшiй все время у стeны
на скамейкe и читавшiй газету, вздрагиваетъ, смотритъ на меня и крестится.
     "Пернатъ?"  повторяетъ  маркеръ  и  старается  вспомнить  --  "Пернатъ?
Высокiй, худой? Шатенъ, съ острой бородкой съ просeдью?"
     "Да, да".
     "Ему было лeтъ сорокъ  тогда? Онъ былъ  похожъ -- -- " Его свeтлость съ
удивленiемъ смотритъ вдругъ на меня. -- "Вы, можетъ быть, его родственникъ?"
     Косой у стeны снова крестится.
     "Я? Родственникъ?  Откуда вы  взяли? --  Нeтъ,  нeтъ. Меня  онъ  просто
интересуетъ. Можетъ быть, вы  еще о немъ что-нибудь знаете?"  спрашиваю я съ
показнымъ равнодушiемъ, --  на  самомъ  319  же  дeлe чувствую, какъ у  меня
больно сжимается сердце.
     Ферри Атенштедтъ снова задумывается.
     "Если не ошибаюсь, его считали тогда сумасшедшимъ. Однажды онъ заявилъ,
что его  зовутъ -- постойте, какъ это -- да, Лапондеромъ! А  еще какъ-то онъ
сталъ выдавать себя за нeкоего Харузека".
     "Ничего подобнаго!" перебиваетъ косой. "Харузекъ былъ самъ по себe. Мой
отецъ получилъ отъ него въ наслeдство нeсколько тысячъ флориновъ".
     "Кто этотъ человeкъ?" спрашиваю я тихо маркера.
     "Это лодочникъ.  Зовутъ его Чамдра. -- Да, а что касается Перната, то я
сейчасъ  вспомнилъ  -- или,  можетъ  быть, мнe такъ кажется, --  онъ женился
впослeдствiи на очень красивой, смуглой еврейкe".
     "На Мирiамъ!" говорю я про себя и начинаю  такъ волноваться, что у меня
дрожатъ руки, и я бросаю играть.
     Лодочникъ крестится.
     "Что  это  съ вами сегодня, господинъ  Чамдра?"  удивленно  спрашиваетъ
маркеръ.
     "Пернатъ вовсе никогда не жилъ", кричитъ косой. "Я никогда не повeрю".
     Чтобъ онъ сталъ словоохотливeе, я наливаю ему коньяку.
     "Есть даже люди, которые говорятъ, будто Пернатъ  и  сейчасъ еще живъ и
живетъ на Градчинe".
     "Гдe именно на Градчинe?"
     Лодочникъ крестится. 320
     "Вотъ въ томъ-то и  дeло. Онъ живетъ тамъ, гдe не можетъ жить человeкъ:
возлe стeны у послeдняго фонаря".
     "Вы знаете его домъ, господинъ -- господинъ -- Чамдра?"
     "Ни за что на свeтe я не пошелъ бы туда!" отвeчаетъ косой. "За кого  вы
меня принимаете? Спаси Богъ и помилуй!"
     "Но вeдь дорогу туда вы могли бы показать мнe, господинъ Чамдра?"
     "Хорошо", ворчитъ лодочникъ.  "Посидите тутъ до шести утра; я все равно
пойду на Молдаву. Но я вамъ не совeтую! Вы упадете въ Оленiй ровъ и сломаете
шею! Ахъ, мать пресвятая!"
     -- -- -- -- -- --
     Наступаетъ утро. Мы идемъ вмeстe. Съ рeки свeжiй вeтеръ. Отъ нетерпeнiя
я не чувствую подъ собой ногъ.
     Неожиданно выростаетъ предо мной домъ на Альтшульгассе.
     Я  узнаю  каждое  его  окошко,  закругленный жолобъ  на крышe, рeшетку,
каменные выступы стeны съ жирнымъ блескомъ -- -- все, все!
     "Когда былъ въ этомъ домe пожаръ?" Я сгораю отъ нетерпeнiя.
     "Пожаръ? Никогда не было!"
     "Нeтъ, былъ. Я знаю навeрное!"
     "Нeтъ, не былъ".
     "Но я вeдь знаю. Хотите, поспоримъ?"
     "На сколько?"
     "На гульденъ".
     "Идетъ". -- Чамдра приводитъ управляющаго домомъ. "Былъ когда-нибудь въ
этомъ домe пожаръ?" 321
     "Ничего подобнаго!" Управляющiй только смeется.
     Но я все еще не вeрю ему.
     "Я живу тутъ ужъ  семьдесятъ лeтъ", доказываетъ  управляющiй, "я бы уже
навeрное зналъ". -- -- -- -- Странно, очень странно. -- -- --
     -- -- -- -- -- --
     Забавно и неровно двигая веслами, Чамдра  везетъ  меня  по  Молдавe  въ
своей лодкe,  сколоченной изъ восьми нетесанныхъ досокъ. Желтая вода пeнится
у  борта. Крыши Градчины  блестятъ пурпуромъ  въ лучахъ  восходящаго солнца.
Мною овладeваетъ  невыразимо  торжественное  настроенiе. Смутное ощущенiе --
точно изъ  прошлой жизни,  -- -- какъ будто весь мiръ вокругъ зачарованъ, --
смутное сознанiе, будто я жилъ одновременно въ нeсколькихъ мeстахъ сразу.
     Я выхожу изъ лодки.
     "Сколько я вамъ долженъ, господинъ Чамдра?"
     "Одинъ  крейцеръ. Если бы вы мнe  помогали грести, я  бы взялъ съ  васъ
два."
     -- -- -- -- -- --
     Я поднимаюсь по узкой, одинокой  тропинкe, --  по  той же, по которой я
уже шелъ  сегодня  ночью во снe.  У меня бьется сердце. Я знаю: вотъ сейчасъ
будетъ оголенное дерево, -- его вeтви перегибаются черезъ стeну.
     Но нeтъ: оно сейчасъ сплошь въ бeломъ цвeту.
     Воздухъ напоенъ сладостнымъ благоуханiемъ сирени.
     У ногъ  моихъ городъ  въ утреннемъ  блескe, точно обeтованный призракъ.
322
     Ни единаго звука. Только ароматъ и сiянiе.
     Съ закрытыми глазами могъ бы я  орiентироваться въ маленькой, курьезной
улицe Алхимиковъ, -- настолько знакомъ мнe здeсь каждый шагъ.
     Но вмeсто деревянной калитки передъ бeлымъ ослeпительнымъ домомъ, улицу
преграждаетъ сейчасъ великолeпная, позолоченная ограда.
     Два тисовыхъ дерева возвышаются  надъ  низкимъ цвeтущимъ кустарникомъ и
какъ бы охраняютъ  ворота,  продeланныя въ  стeнe,  которая  тянется  позади
ограды.
     Я вытягиваюсь,  чтобы заглянуть поверхъ кустовъ и прихожу  въ изумленiе
отъ невиданной роскоши.
     Вся  садовая  стeна  сплошь  покрыта  мозаикой.  Фрески,  бирюзовыя  съ
золотомъ, въ  оригинальной формe  раковинъ,  изображаютъ  культъ египетскаго
бога Озириса.
     Ворота --  самъ  богъ:  гермафродитъ изъ  двухъ  половинъ,  образующихъ
створки  дверей  -- правая женская, лeвая -- мужская. Самъ онъ возсeдаетъ на
драгоцeнномъ  плоскомъ  тронe  изъ  перламутра  --  изображеннымъ  въ   видe
барельефа. Его золоченая голова -- голова зайца. Уши подняты кверху и плотно
прилегаютъ  другъ къ  другу,  -- они  напоминаютъ  собой страницы  раскрытой
книги. --
     Пахнетъ талой землей. Изъ-за стeны доносится ароматъ  гiацинтовъ. -- --
--
     Я долго стою неподвижно и удивляюсь.  У меня чувство, будто передо мной
какой-то чужой мiръ. Слeва изъ-за  рeшетки показывается старый 323 садовникъ
или  слуга  съ серебряными  пряжками  на  башмакахъ,  съ  жабо,  въ  сюртукe
какого-то необыкновеннаго  покроя. Черезъ  рeшетку онъ спрашиваетъ,  что мнe
угодно.
     Я молча протягиваю ему завернутую шляпу Атаназiуса Перната.
     Онъ беретъ ее и заходитъ въ  ворота.  Когда онъ ихъ открываетъ,  я вижу
позади мраморный домъ на подобiе храма. На ступеняхъ его стоитъ
        АТАНАЗIУСЪ ПЕРНАТЪ
     и рядомъ съ нимъ
        МИРIАМЪ.
     Оба смотрятъ внизъ на городъ.
     Мирiамъ  вдругъ  оборачивается,  замeчаетъ  меня,  улыбается  и  что-то
шепчетъ Атаназiусу Пернату.
     Я зачарованъ ея красотой.
     Она такая же юная, какой я ее сегодня видeлъ во снe.
     Атаназiусъ  Пернатъ  тоже   медленно   оборачивается.  Сердце  у   меня
замираетъ.
     Мнe  кажется, будто я стою передъ зеркаломъ, -- настолько онъ похожъ на
меня.
     -- -- -- -- -- --
     Ворота снова захлопываются, и я вижу опять блестящаго гермафродита.
     Старый слуга подаетъ мнe мою  шляпу  и говоритъ -- я слышу его  голосъ,
какъ будто изъ-подъ земли:
     "Господинъ Атаназiусъ Пернатъ шлетъ  вамъ свою благодарность  и проситъ
не считать его негостепрiимнымъ: онъ не приглашаетъ васъ въ садъ 324 потому,
что таковы уже издавна строгiя правила нашего дома.
     Онъ проситъ  еще  передать,  что вашу шляпу онъ не надeвалъ, такъ  какъ
сразу замeтилъ, что она чужая,  и надeется,  что его шляпа не причинила вамъ
головной боли". 325

--------


     СОНЪ 3
     ДЕНЬ 6
     И 17
     ПРАГА 25
     ПУНШЪ 43
     НОЧЬ 63
     БОДРСТВОВАНIЕ 80
     СНEГЪ 90
     КОШМАРЪ 103
     СВEТЪ 122
     НУЖДА 132
     СТРАХЪ 164
     ИНСТИНКТЪ 174
     ЖЕНЩИНА 189
     ХИТРОСТЬ 222
     МУКА 242
     МАЙ 256
     ЛУНА 275
     СВОБОДА 300
     ЗАКЛЮЧЕНIЕ 313

Популярность: 10, Last-modified: Fri, 18 Apr 2003 04:20:35 GmT