OCR: Phiper
Перевод с итальянского и вступление Н. СТАВРОВСКОЙ
Творчество Карло Эмилио Гадды -- "великана Гадды" (Ф.Феллини),
"несравненного Гад-ды" (И.Кальвино) -- практически незнакомо российскому
читателю. Причиной тому исключительная сложность встающих перед переводчиком
задач. Гадда выработал литературную манеру, названную критикой
"плюрилингвизмом". Впрочем, это лишь самое известное из множества
определений; так, крупнейший литературовед Джанфранко Контини отнес Гадду к
макароническим авторам и охарактеризовал его стиль как
"экспрессионистический маньеризм". Суть его манеры -- в сплетении в единую
словесную ткань архаизмов, латинизмов, диалектальных речений (порой это
контаминация различных диалектов), неологизмов, научных терминов,
жаргонизмов, слов из других языков и прочая, и прочая, не говоря уж о
симбиозе просторечия с высоким штилем... Но с точки зрения Гадды, его
литературные пастиши -- адекватный способ отображения на бумаге того
гротескного пастйша, каковым видится ему мир -- сумбурный, иррациональный,
барочный. Соответственно, в его новеллах, романах без толку искать четко
выстроенную интригу, каждое из его произведений -- даже "детектив"
"Пренеприятнейшее происшествие на улице Мерулана" -- представляет собой
череду импрессионистических зарисовок (порою Гадда их публиковал отдельно,
как рассказы) -- чаще сатирических, карикатурных, иногда окрашенных
лиризмом; автор ухватывается за малейший повод растечься мыслью и словом по
древу повествования, причем детали зачастую разрастаются настолько, что
заслоняют саму картину. Рассказ "Театр" -- образчик такой зарисовки,
относительно "простой", пока лишь с некоторыми намеками на "плюрилингвизм";
это одна из первых проб пера Гадды, каковой, впрочем, уже присущи такие
константы его стиля, как прихотливый -- не в ущерб динамике и
экспрессивности повествования -- синтаксис и длинные ряды перечислений.
Меня накрыла тьма.
Не различить было ни Джузеппины, ни четы Бьяссонни, ни супругов
Пиц-цигони, ни даже такого важного лица, как Пешателли.
Сердце мое припустило. Я стал разбираться, что же происходит, и тут
возникли скалы, по которым пробегала дрожь; они то раздувались, точно парус
из муара, то сникали, будто воцарился штиль. Над скалами -- несколько метров
небосвода на заре с приличествующим такому случаю сапфиром, сбоку вследствие
починки чуть позеленевшим.
Из-за утесов показались, вызвав всеобщий интерес, упитанный субъект и
пышная особа, телеса которой сдерживались крепкою обшивкой, сплошь усыпанной
стеклом.
В воздухе запахло застарелой неприязнью.
В самом деле, каждый стал отчитывать другого за дурное поведение: она,
с глазами экс-гадюки, издавала жавороночьи трели, он свирепо бормотал
полнейший вздор. Сперва держались оба робковато, но довольно скоро осмелели.
Возгордившись от индигового, фиолетового, канареечного света, коим
поливали их подручные электротехников, распаляемые завистью и восхищением,
которые они внушали прочим, прозябающим во мраке, упиваясь собственным
великолепным "я", в паузах они жадно заглатывали скудную слюну.
У него к тому же были основания гордиться золоченым шлемом и кривою
серебристой саблей, звякавшей, как в раковине вилки.
Костюм на нем -- персидском адмирале -- весь сверкал, а хромовая обувь
была вся разубрана стеклянными сокровищами; одолев Сарданапала и его опасных
родственников, Агамемнона с Пигмалионом, он от возбуждения изъяснялся
усеченными семисложниками с ударением на третьем слоге от конца.
Наиболее выразительные вызывали бурный чих восьми десятков
человекоинструментов, каковых держал в распоряжении адмирала господин во
фраке.
Дама, фараонша, тоже была разодета паче всяких чаяний.
Дюжина торчавших веерообразно жестких перьев образовывала индюшачий
ореол вокруг святилища прически.
Диадемы, ожерелья, синие подглазья. Облачение цвета розы с
умопомрачительными металлическими блестками, снабженное метлою-шлейфом.
Упомянувши о своих кудрях, она подробно изложила основные перипетии
собственной груди, не позабыв и о душе, продемонстрировала в самых его
характерных проявлениях глагол "грясти", ввернув его в причастной форме, в
имперфекте, в законченном прошедшем времени, в потом давно прошедшем, но в
несовершенном виде, а также предложила несколько примеров части речи,
именуемой грамматиками междометием, к месту и со вкусом выбрав их из
наименее употребительных в родной литературе, как-то: "увы мне!" и "ну же,
ну!".
Причем все -- безукоризненной колоратурой; заключительные ноты, самые
высокие, звучали прямо как "и, и!" коварно заржавевшей двери, которую из
вредности толкает юный хулиган.
Когда последняя вибрация последней фиоритуры наконец угасла в склепе
ночи, нашим завороженным душам улыбнулся луч надежды, но адмирал, успевший
отдышаться, только этого и ждал и разразился исключительно свирепыми
тирадами.
Я оробел. Зато мне стало ясно, сколь серьезен его случай по сравнению с
моими скромными заботами инженера-электротехника: наследование египетского
трона, коему и так грозили шуры-муры пресловутой царицы Семирамиды, еще
больше осложнилось вследствие честолюбивых планов Иокасты и Марии-Терезы.
Последние две обрабатывали (втайне друг от друга) знаменитую гетеру
Анаксагору, дабы та в грядущую ночь полнолуния, услаждая адмирала, разделила
с оным яблоко кафира, почти полностью отравленное, чем бы ввергла
выдающегося человека в бедственное положение.
В конечном счета двоица на сцене вовсе разругалась; что и говорить,
вели они себя довольно неприлично, обойдясь, однако, без битья майолики, в
отличие от того, что происходит в дюжинном кино. Довольно быстро собирались
любопытные.
Тем временем орлиное крыло, привычное к высоким слоям атмосферы,
будоражило скалу, одну из главных составляющих сего внушительного образца
рельефа.
Возник пожарник. Я решил, что он сейчас вмешается и скандалистов
усмирит, что с помощью уместно применяемых предписанных уставом средств
победитель Агамемнона им будет принужден вести себя учтивее. Но,
поразмыслив, понял, что он вылез по ошибке -- был, наверно, привлечен
кружащимся магнитным полем некоторых танцовщиц, кои казалось, силились
избавиться от неудобных туфель, делая попытки скинуть их то в нашу сторону,
то близ себя.
То был не персонаж шедевра, а взаправдашний пожарник, для того чтоб
погасить огонь, случись в этих стенах пожар, -- сейчас в театрах
предусматривают все. Жаркое в городе -- лишь исключение, подтверждающее
правило; впрочем, роль пожарников обычно сводится к тому, чтобы усердно и
организованно сдерживать толпу спасателей-любителей.
Тем временем электрики сменили освещение на ярко-апельсиновое и
ли-монно-желтое, так как -- по сведениям, полученным и согласованным в узком
кругу, -- вслед за рассветом воцарился день. Они преследовали отражателями
адмирала с фараоншею, круживших по подмосткам с воплями, и, ежели случалось
промахнуться, украшали нимбами и вспышками пожарника.
Сбежалась уже целая толпа. Нетрудно было отличить по характерным
одеяниям из набивного полотна в ней рыбарей и лучников, префектов,
пехотинцев со щитами, прорицателей, ассиро-вавилонских мельников, римских
легионеров, кормчих и творцов самосских ваз, мавританских лоцманов и
хиромантов из Кирены, претора со свитой из трех лиц, глашатаев и фарисеев,
зубодеров, токарей, вытачивающих для стульев ножки, отставных сарданапаловых
министров и иных, чья нравственность была неоспорима, -- уж во всяком
случае, носителей месопотамской доброй воли или основателей классической
культуры, чему были свидетельством многообразные покрои их одежд.
И все они пришли враз в исступление и стали ушераздирающими унисонами
сопровождать созвучия этой двоицы: горланили что было сил напыщеннейшие
экстравагантности, наинесусветнейшие нелепицы, не двигаясь, не глядя друг на
друга, красные, распухшие, со вздувшимися венами на шеях, со сновавшими, как
лифт, отростками височной кости, сложив руки и как будто бы не обращаясь ни
к кому и никуда, как будто бы для них была совсем не обязательна какая-либо
связь с реальным положением вещей. Каждое лицо -- маска безумия -- изливало
голос, сколько его было, в резервуар абсурда.
"Дивно, дивно..." -- доносился из соседней ложи шепоток четы Бьяесонни.
Даже кавалеру Пешателли, который не дивится никогда и ничему, поскольку
выдает себя за англичанина, не удалось не заразиться общим восхищением.
Громоздившийся на подиуме господин во фраке мог бы предложить свои
услуги и авторитет для наведения порядка, однако он, напротив, лез из кожи
вон, усугубляя суматоху, игнорируя евангельские заповеди и тот факт, что
накрахмаленные его атрибуты постепенно размягчались.
За что и был наказан по заслугам: от вымачивания в кислотах
ароматического ряда, жирных и амино-, в разных альбуминовых соединениях и
иных азотистых субстанциях они теперь имели совсем неприличный вид.
Чтоб он пошел на все это, дирекция театра положила ему царский гонорар.
Вдруг свет разлился и вокруг меня.
Сверкающие люстры озарили самых юных горожанок, превознося мягчайшие их
линии или "изысканную худобу резко очерченного плечика". У некоторых на
лилейных шеях каплей крови полыхал рубин.
Их ждут подушки неизвестных мне расцветок, а теперь дух мелодрамы
утоляет жажду душ их соком вечной красоты.
Я не запасся перламутровым биноклем и стал разглядывать их
невооруженным глазом, благо он меня пока не подводил.
Того, что видел я, не передать: в Понкьелли в этот вечер собралась
культурнейшая часть вавилонского сообщества. Внутри подковы двигались
серьезнейшие господа, и безупречные манишки, прилегающие фраки, белоснежные
манжеты, отрешенно-важный вид занявших самые дорогие ложи словно говорили:
"Мы-то знакомы с закулисной стороною жизни! Мы -- те, кто
пропускает тайные челноки мира сквозь основу, состоящую из всех этих
тупых плебеев. Мы, с присущими нам знаниями и умом, деньгами и могуществом,
мы позволяем гению, чтоб он нас развлекал, как шут. Поскольку это --
настоящий гений". И впрямь, гурманы, почитатели и критики поздравляли друг
друга. Сверху послышался призыв отведать оранжада. Ягоды из жемчуга на
маслянистых, второй молодости бюстах, капли бриллиантов... Небывалая
картина!
Аромат пирожных, как и прочего мучного, рождал в моем воображении
картины сказочного гинецея, куда вхожи, к сожалению, лишь специфические
толстоватые субъекты.
Вдалеке загрохотало -- это приближался к вратам Тартара Сарданапал.
Затопотала по подмосткам куча дьяволов с картонными хвостами и покрытыми
фольгою деревянными трезубцами; их бедра, точно у античных фавнов, были
обернуты козлиной шкурой, ноги обтянули красные чулки. На висках торчали
парочки тряпичных конусов, изображавших свойственные этим страшным духам
роговые выступы.
Я их себе представлял довольно бойкими созданьями, из глаз которых
брызжет извращенное лукавство, наряду с движеньями хвоста толкающее дев на
самое рискованное ослушание, но в этот вечер они выглядели до предела
несуразно, будто бы стремились уличить в обмане флорентийского туриста,
который их запечатлел в не слишком чинных позах и утверждает, что они
горазды на чудовищные непотребства.
"Подвинься, дай и мне местечко", -- говорил, казалось, каждый своему
собрату, когда они явились -- скованные, мешкая, толкаясь, как пришедшие
фотографироваться школяры.
Наверное, через какую-нибудь дверцу, за которой был служебный ход,
ведущий в Тартар, тянуло холодом, и плутоническому населению было не по себе
-- поскольку все они косились в одну сторону, как будто бы прося: "Прикрой
же поплотней!"
При этом, следует отметить, раздавался глуховатый скрежет -- будто
кто-то что-то тер на терке, -- какового ныне добивался от своих сообщников
субъект во фраке; этот экс-неистовец, казалось, наглотался валерьянки. В
просторных панталонах, с малодушною улыбкой на лице и мимикой мошенника,
который ощущает устремленный на него суровый, полный подозрения взгляд, он
умолял всю братию вести себя благоразумнее. Особое внимание уделял теперь он
медным духовым и контрабасам: вздергивая левое плечо, то опуская, то
выбрасывая вперед руку, он как будто звал: "Пошли!", а правою пытался
удержать от устрашающих рывков фаготы, укротить все норовившие встать на
дыбы кларнеты, скрипки и гобой. Колени его в это время выполняли
гимнастические упражнения.
Позже я узнал, что все старания сии прикладывались, дабы вызвать у нас
ощущение течения Ахерона.
Вносили свою лепту также газовые лампы, исправно контролируемые
электриками: складывалось впечатление, будто они полоскали горло или
норовили что-то выплюнуть, но тщетно. Терка же произвела на всех
благоприятнейшее впечатление. "Чудо, чудо..." -- приговаривали Бьяссонни.
Союз искусств... сплетение девяти муз... Почему испытывать всего
одно-единственное удовольствие? Вот здесь -- глаз видит, ухо слышит, мускулы
трепещут в порыве подражания Терпсихоре. Но почему же обоняние, осязание,
вкус и прочие должны присутствовать на этом пиру фаворитов обделенными?
На следующей стадии развития славной мелодрамы этот недочет будет
восполнен. Для осязания -- теплая ножная ванна с регулирующим краном, по
желанию -- массажный аппарат, весьма полезный для здоровья. Обонянию
доставит радость целая фантасмагория запахов. Начиная с духа маринованных
огурчиков. Польются ароматы снизу; поступление их из кухни обеспечит батарея
мощных вентиляционных труб; благодаря манипулированию клапанами в зал
вводиться они будут сообразно партитуре, выходить же станут через верх, как
это им удобно в соответствии с небезызвестным физическим законом тяги.
Главное -- единение Мельпомены и Евтерпы, главное -- их союз, пусть
дерзкий! Не останутся без дела Клио, Талия, Эрато и все прочие, входящие в
эту чудесную команду.
Что до того, кем был ободран Марсий (В греч. мифологии -- сатир, или
силен, вызвавший на состязание в игре на флейте Аполлона; последний,
победив, содрал с несчастного кожу) , все литературные полиции Европы
вынудили его стать неуловимым.
Однако ножик божества пришелся б очень кстати.
К странным дьяволам довольно скоро Примешались полные коварства алые
создания с такими крыльями, какими обладали, надо полагать,
ассиро-вавилонские стрекозы; задирая выше некуда нервические ноги в
блекло-розовых трико, они придали вихрю пируэтов истинно геометрическую
четкость.
Тут некоторые из почтенных зрителей -- из тех, кого французы именуют
рамоли, -- должно быть, побледнели. Ритм танца представлял собою натуральный
усеченный восьмисложник: ралла лилла трилла ри -- тарантелла пилигрим.
Грохот сделался вдвое неистовей, из-под земли сквозь люки повалил
сернистый дым.
"Сарданапал!" -- проговорила Джузеппина, охваченная объяснимым
возбуждением.
Но этот развращеннейший монарх заставил себя ждать, и вскоре стало ясно
почему. Измученный тревогою и угрызениями совести, преследуемый проклятием
богов, весь в ледяном поту, он подъезжал верхом, но конь тащился так, как
будто его ноги были шоколадные, ведомый под уздцы красавчиком слугой.
Последний вообще характеризовался наилучшим образом и в вихрь событий
оказался вовлечен Сарданапалом исключительно из-за своей доверчивости; в
данный миг его заботили, похоже, не одни лишь вечные муки, но и то, что, не
ровен час, отчебучит конь.
А царь, обмякнувший в седле, как тюк, с парализованною волей, временами
взглядом умолял того, во фраке: "Придержи ты трубы, заклинаю тебя всей твоей
покойною родней!"
Когда прижмет, то присмиреет самый что ни есть надменный и жестокий
властелин!
Кем управляет человек во фраке? Тот скакун, которого он держит под
уздцы, -- крылатый гиппогриф.
Все завершилось наилучшим образом: четвероногое, как можно было
догадаться, оказалось совершенно безобидным.
Я силился понять: как духу нашему удастся выбраться из этого
нагромождения картона, повелителей Месопотамии, жестяных щитов, надменных
ослепительных владычиц, выцветших трико, тенденциозных сведений и древних
доблестных воителей, которому не видно было ни конца, ни края?
Об этом позаботился ниспосланный Всевышним ангел. "Ангел, ангел... вон,
гляди..." -- проговорила Джузеппина.
Посланник неба прибыл, что вполне логично, с потолка, но я его тотчас
же опознал. То был не кто иной, как Карло, рассыльный нашего молочника;
третьего дня я задал ему знатную головомойку -- чтоб не малевал и ножиком не
вырезал на стенах вдоль служебной лестницы картинки, угрожающие
нравственности персонала.
Крюк, на коем Карло был подвешен, к облегчению присутствующих
наконец-то опустил парнишку на пол. Карло весьма хорош собой, но в ипостаси
ангела он нем (хоть с Сильвией беседует на нескольких наречиях), поэтому
каденций божественного голоса, музыки высших сфер нам даже в этих,
исключительно благоприятных, обстоятельствах услышать не пришлось.
Несовершенство херувимских крыльев в том, что оные всегда на удивление стоят
колом, рассекает ли носитель их прозрачные безбрежные небеса или шагает по
греховным узеньким земным дорожкам, хотя общеизвестно, что все опытнейшие
летуны в полете крылья расправляют, а как только сядут, складывают. А у
херувима Карло крылья неподвижны, он таскает их, как ранец, и тогда, когда
летает на крюке, ну хоть бы раз раскинул!
Правда, этот резвый агнец опускает занавес после второго действия,
вслед за которым под полночный бой часов настанет третье.
О чем там речь, я не вполне уразумел, так как во время первой его части
приключилось со мной то, чего еще ни разу не бывало пред лицом творения
человеческого духа: одолела дрема!
Оркестровые бомбарды пробовали меня вырвать из нее. О, восемьдесят
злодеев!
В чувство привели они меня, однако, только к часу ночи, когда снова
принялись производить своими инструментами такие звуки, будто бы, охваченные
страстью к истреблению, замышляли взрыв. Подумать только, все ведь как один
с дипломами и все во цвете лет!
Продрав глаза свои, я им сначала не поверил. Распростершись на ковре
средь райских кущ, агонизировал тот самый адмирал, что ссорился с толстухой.
В энный раз пустился он перечислять серьезнейшие обвинения в ее адрес; на
лицах всех присутствующих изображена была глубокая печаль.
Так продолжалось сорок пять минут -- помню как сейчас, -- в течение
которых довелось ему продекламировать еще сто семь одиннадцатисложников и
тридцать восемь пятисложников; кое-какие прозвучали дважды, некоторые
исполнялись в форме фуги, скандировались на манер припева или бормотались
нараспев. Неудобоваримый фрукт кафира произвел, конечно, предусмотренное
действие, так что трагическая адмиральская натура впала в баритональную
агонию.
Но чрезвычайно крепкое его сложение позволило нам досконально уяснить
себе малейшие детали завещательных его распоряжений, прежде чем саван тьмы
окутал его очи, сверкавшие отблесками стольких битв, не дав дослушать нам
последнее полустишье.
Беда застала всех врасплох. Ведь смерть такого Человека --
невосполнимая утрата для всего людского рода. Сжимает грудь, едва подумаешь,
что завтра ровно в полдевятого продолжится торговля шинами, медикаментами,
молочными продуктами, мануфактурой, стройматериалами, что с десяти
возобновится котировка сахароносных, минералов и недвижимости, металлургов и
механиков, электриков, текстильщиков, -- а Он сейчас здесь угасает в
несказанных муках! Супружеские распри, денежные затруднения, династические
осложнения, вероломные наместники, шатающийся трон, Иокаста и Мария-Тереза
накануне их триумфа, сомнения, каковыми полнилась великая душа, фальшивые
векселя, неблагодарность главного бухгалтера!
О, доблесть! Звук простой!
Добавим: не исключено, что он пал жертвой зависти Сарданапала, ибо
поговаривают, что последний -- в особенности с той поры, как помер,
-причиняет вред.
С отбытием избранной души все звуки, вспышки и окуривания той
незабвенной ночи прекратились.
Господа и психопомпы1, сжав в руках картонные номерки, принялись
толкаться и пихаться, как плебеи, чтобы ухватить скорее свои шубы.
Глава пожарников (у коего на шлеме особенный плюмаж) собрал свою
восьмерку, произнес пред нею речь, и все они отправились бай-бай; примеру их
последовал безукоризненный отряд карабинеров-бергамасцев. К счастью, за весь
этот дивный вечер жареным ни разу так и не пахнуло.
192
Популярность: 9, Last-modified: Mon, 06 Mar 2006 05:31:01 GmT