-----------------------------------------------------------------------
Пер. - Е.Шварц.
В кн.: "Джон Чивер. Семейная хроника Уопшотов. Скандал в семействе
Уопшотов. Рассказы". М., "Радуга", 1983.
OCR & spellcheck by HarryFan, 19 July 2001
-----------------------------------------------------------------------
Блейк вышел из лифта и тотчас ее заметил. Она стояла в группе мужчин,
которые поджидали своих девушек и не сводили глаз с лифта. Блейк
встретился с ней взглядом и по тому, как в лице ее вдруг вспыхнули
решимость и ненависть, понял: она ждала его. Но Блейк не стал подходить к
ней. Какие у них дела? Им не о чем разговаривать. Он двинулся к стеклянной
двери в конце холла, испытывая легкое чувство вины и неловкости, какое
обычно охватывает нас, когда мы проходим мимо, как бы не замечая старого
друга или школьного товарища, совсем опустившегося, больного или с
каким-либо другим изъяном. На часах в холле восемнадцать минут шестого. Он
еще успеет на экспресс. Ожидая очереди у вращающейся двери, Блейк заметил,
что на улице по-прежнему льет дождь. Дождь шел весь день, и уличный шум
казался из-за него много сильнее. Блейк вышел на улицу и стремительно
зашагал в сторону Мэдисон-авеню. Впереди, на забитой машинами центральной
улице, то и дело назойливо гудели клаксоны. По тротуару текла толпа.
Интересно, зачем эта женщина высматривала его в холле, чего она хотела
этим достичь? Идет она следом или нет?
На улице мы редко оборачиваемся. И Блейку с непривычки трудно было себя
пересилить. Он прислушался: глупо - разве в этом хаосе звуков и шуме дождя
различишь ее шаги. На другой стороне улицы он заметил проем между домами.
Что-то снесли, что-то начали строить, но стальные конструкции едва
поднялись над оградой вдоль тротуара, и в проем лился дневной свет. Блейк
остановился у витрины. Должно быть, контора аукциониста или художника по
интерьеру. Витрина была убрана в виде комнаты, где люди живут и принимают
друзей. На столике - кофейные чашки, журналы, в вазах - цветы, но цветы
были искусственные, чашки - пустые, и в гости никто не пришел. В стекле
Блейк четко различал свое отражение и отражения прохожих за спиной,
мелькавших словно тени. И тут он увидел ее, так близко, что даже
вздрогнул. Она стояла сзади, совсем рядом. Блейк мог повернуться и
спросить, что ей надо, но вместо этого бросился по улице прочь от ее
искаженного лица. Может, она что-то замышляет, может, хочет его убить.
Он ринулся прочь так стремительно, что вода с полей шляпы брызнула ему
за воротник. Противно, словно холодный пот от страха. Из-за воды, капающей
на лицо и руки, из-за вони сточных канав и мысли о том, что у него
начинают промокать ноги и он может простудиться, - из-за всех этих обычных
при дожде неприятностей преследование показалось ему еще опасней, а сам
он, с ужасом ощущая каждую свою клетку, почувствовал себя совершенно
беззащитным. Впереди маячил угол ярко освещенной Мэдисон-авеню. Только бы
туда добраться. На углу - булочная с двумя выходами. Блейк зашел в нее,
купил - как почти все жители пригорода - кофейное кольцо и вышел на
Мэдисон-авеню. Но, не пройдя и двух шагов, увидел ее - она ждала его у
газетного киоска.
Умной ее не назовешь. Нетрудно будет сбить ее с толку. Можно сесть в
такси и тотчас выйти в другую дверь. Можно заговорить с полицейским. Можно
побежать, хотя - испугался Блейк, - если он побежит, она не замедлит
исполнить задуманное. Он приближался к хорошо знакомой части города; в
лабиринтах уличных и подземных переходов, среди множества лифтов, в
переполненных вестибюлях затеряться будет нетрудно. От этой мысли и от
сладковатого запаха кофейного кольца на душе у Блейка стало веселее.
Нелепо думать, что на тебя могут напасть на многолюдной улице. Она глупа,
сентиментальна и, наверно, одинока - только и всего. А он лицо
незначительное, с какой стати его должны преследовать? Никаких военных
секретов он не знает. И бумаги в его портфеле не имеют ничего общего ни с
вопросами войны и мира, ни с торговлей наркотиками, ни с водородной
бомбой, ни с прочими международными фокусами, с которыми в его
представлении связаны погони, мокрые тротуары, мужчины в теплых
полупальто. Вдруг он заметил вход в мужской бар. До чего же все просто!
Блейк заказал коктейль "Гибсон" и примостился между двумя мужчинами
так, чтобы она не могла увидеть его в окно. Бар был полон обитателей
пригородов, которые зашли сюда выпить по рюмочке перед дорогой домой. От
их одежды, обуви, зонтов резко и неприятно пахло мокрой пылью, но Блейк
уже расслабился, стоило ему только глотнуть "Гибсона" и вглядеться в
простые, по большей части немолодые лица, озабоченные - если этих людей
вообще что-то заботило - ростом налогов да еще тем, кто станет руководить
отделом сбыта. Блейк попытался вспомнить, как ее зовут: мисс Дент, мисс
Бент, мисс Лент, - и поразился, что не может вспомнить, а ведь он всегда
гордился своей обширной цепкой памятью, и случилось-то это всего полгода
назад.
Ее прислала Блейку администрация - он искал секретаршу. Она была
стройная, застенчивая, но, пожалуй, слишком угрюмая для своих лет - ей
было чуть больше двадцати. В простеньком платье, худощавая, в
перекрученных чулках, но с таким мягким голосом, что Блейк решил ее
попробовать. Она проработала всего несколько дней, когда призналась ему,
что до этого восемь месяцев пролежала в больнице и потом ей очень трудно
было найти работу, вот почему она страшно ему благодарна. Волосы и глаза у
нее были темные, и всегда после ее ухода у Блейка оставалось приятное
воспоминание о чем-то в темных тонах. Со временем он понял, что она очень
впечатлительна и потому одинока. Однажды, когда она заговорила с ним о
том, как она представляет себе его жизнь - множество друзей, деньги,
большая любящая семья, - он подумал: вот оно - чувство ущербности. Чужая
жизнь кажется ей намного прекрасней, чем она есть на самом деле. Как-то
раз она положила ему на стол розу. Блейк выбросил цветок в корзину. "Я не
люблю роз", - сказал он ей.
Она оказалась знающей, аккуратной и прекрасно печатала; единственное,
что Блейку в ней не нравилось, - ее почерк. Корявый этот почерк никак не
вязался с ее внешностью. Скорее она бы должна писать кругло, с наклоном
влево, и действительно, следы такого почерка попадались, перемежаясь с
неуклюжими печатными буквами. Почерк ее наводил на мысль, что она жертва
какого-то внутреннего - эмоционального - конфликта и конфликт этот рвет
связь между буквами. Недели через три, не больше, они заработались однажды
допоздна, ион предложил ей зайти куда-нибудь посидеть. "Если вам хочется
выпить, у меня дома есть виски", - сказала она.
Ее комната напоминала чулан. В углу были свалены коробки из-под платьев
и шляп; и хотя комната, казалось, едва вмещала кровать, комод с зеркалом и
стул, на который он уселся, у стены еще стояло раскрытое пианино с
сонатами Бетховена на пюпитре. Она дала ему рюмку виски и сказала, что
пойдет наденет что-нибудь посвободней. Блейк охотно поддержал ее, ведь,
собственно, ради этого он и пришел. Если он в чем и сомневался, то только
в практической стороне дела. Но неуверенность этой женщины в себе и
чувство ущербности ограждали его от всяких неприятных последствий. Среди
множества женщин, которых он знал, большинство лишены были чувства
собственного достоинства, именно за это Блейк и выбирал их.
Через час или немногим позже, когда Блейк стал одеваться, она
расплакалась. Но Блейк чувствовал себя удовлетворенным и слишком сонным,
чтобы придавать значение ее слезам. Одеваясь, он заметил на комоде
записку, оставленную уборщице. Свет проникал лишь из ванной - дверь была
приоткрыта, - и, разглядывая в этой полутьме записку, он снова подумал,
как не вяжутся с ней эти ужасные каракули, словно их писала другая, грубая
и вульгарная женщина. На следующий день он сделал то, что считал
единственно разумным. Когда она ушла обедать, он позвонил в администрацию
и попросил ее уволить. А потом сразу уехал домой. Через несколько дней она
пришла в контору поговорить с ним. Он велел ее не пускать. С тех пор он ее
больше не видел, до сегодняшнего вечера.
Блейк допил второй коктейль, взглянул на часы и понял, что опоздал на
экспресс. Ну что ж, поедет электричкой пять сорок восемь. Он вышел из
бара; еще не стемнело, но по-прежнему шел дождь. Блейк пристально
огляделся по сторонам: бедняга, кажется, ушла. По дороге к вокзалу он раз
или два обернулся - опасность вроде миновала. Но ему все еще было не по
себе, он понял это по тому, что оставил в баре кофейное кольцо, хотя был
не из тех, кто забывает свои вещи. Эта оплошность неприятно его задела.
Блейк купил газету. Электричка была полупуста, и он, сняв плащ, занял
место со стороны реки. Худой и темноволосый, Блейк был во всех отношениях
человеком невзрачным, и лишь по серым глазам и бледности можно было
догадаться о его дурных наклонностях. Одевался он - подобно многим из нас
- так, будто подчинялся закону, регулирующему расходы населения. Плащ на
нем был светло-серый, цвета шампиньона. Шляпа темно-коричневая, костюм
тоже. Кроме нескольких ярких ниток в галстуке, вся прочая одежда была
нарочито бесцветна, словно выполняла роль защитной окраски.
Блейк оглядел вагон, выискивая знакомых. Справа ряда через два впереди
сидела миссис Комптон. Она улыбнулась ему, но улыбка ее тут же погасла.
Мгновенно и устрашающе. Прямо перед Блейком расположился мистер Уоткинс.
Мистеру Уоткинсу давно пора было стричься, и к тому же он нарушал закон о
расходах - на нем была вельветовая куртка. Они с Блейком были в ссоре и не
разговаривали.
Мгновенно погасшая улыбка миссис Комптон не произвела на Блейка ни
малейшего впечатления. Комптоны жили по соседству с Блейками, и миссис
Комптон никак не могла понять, что лезть в чужие дела вовсе не
обязательно. Блейк знал, что Луиза поверяет миссис Комптон свои беды, но
эта особа, вместо того чтобы убедить миссис Блейк в никчемности истерик,
возомнила себя ее наперсницей и стала проявлять живейший интерес к
домашним делам Блейков. И, наверно, знала об их последней ссоре. Как-то
вечером Блейк, придя домой усталый и разбитый, обнаружил, что Луиза не
приготовила ужин. Блейк вошел в кухню - Луиза следом за ним - и объявил,
что сегодня пятое число. На кухонном календаре он обвел это число кружком.
"Через неделю будет двенадцатое, - сказал он. - А через две недели -
девятнадцатое. - Он обвел кружком девятнадцатое. - Я не буду с тобой
разговаривать две недели. До девятнадцатого". Луиза плакала, протестовала,
но последние восемь-десять лет ее мольбы не трогали Блейка. Луиза
состарилась. Морщины на лице стали неизгладимыми, а когда она, чтобы
прочесть вечернюю газету, водружала на нос очки, Блейку казалось, что
перед ним чужая, неприятная женщина. Миловидность - единственное, что в
свое время привлекло Блейка, - с годами поблекла. Прошло уже девять лет с
тех пор, как он встроил в проем двери, соединявшей их комнаты, книжные
полки, а немного позже приделал к ним дверцы с замком, чтобы дети не
видели, что он читает. Но эта давняя отчужденность не трогала Блейка. Да,
он ссорится с женой, ну и что, не он первый, не он последний. Такова
человеческая природа. Где бы ни звучали голоса людей: во дворе гостиницы,
в вентиляционной шахте, на улице летним вечером - всюду слышна брань.
Неприязнь между Блейком и мистером Уоткинсом тоже касалась семейных
дел, но была не столь тягостна, как та, что скрывалась за натянутой
улыбкой миссис Комптон. Уоткинсы снимали жилье. Мистер Уоткинс изо дня в
день нарушал закон о расходах - один раз он даже вышел к поезду в
сандалиях, - а на жизнь он зарабатывал, рисуя объявления и рекламы.
Старший сын Блейка - ему было четырнадцать - подружился с мальчиком
Уоткинсов. И без конца торчал в их сыром, неприбранном доме. И конечно,
эта дружба сказалась на его опрятности и манерах. Вскоре Чарли стал
частенько обедать у них и ужинать, а в субботу оставался ночевать. Но
когда он перенес туда почти все свои вещи, а ночевать стал чаще, чем дома,
Блейк понял: пора действовать. И решительно поговорил, только не с Чарли,
а с мистером Уоткинсом, и при этом высказал ему немало неприятного.
Длинные грязные волосы и вельветовая куртка мистера Уоткинса еще раз
убедили Блейка, что он поступил правильно.
Но ни натянутой улыбке миссис Комптон, ни грязным волосам мистера
Уоткинса не удалось испортить у довольствия, которое ощутил Блейк,
примостившись на неудобном сиденье в электричке. Вагон был стар, со
странным запахом, словно в бомбоубежище после того, как в нем провело ночь
не одно семейство. С потолка на лица и плечи пассажиров лился тусклый
свет. Пыльные окна были испещрены струями дождя, удушливый дым сигарет и
трубок вился почти над каждой газетой, но все это лишь убеждало Блейка,
что угроза миновала; после встречи с опасностью он испытывал симпатию даже
к миссис Комптон и мистеру Уоткинсу.
Поезд вышел из туннеля на сумеречный свет, замелькали бедные кварталы,
трущобы, смутно напомнив Блейку о женщине, которая его преследовала. И
чтобы избежать размышлений о ней и угрызений совести, он углубился в
вечернюю газету. Краем глаза Блейк следил за пейзажем, мелькавшим за
окном. До чего же грустным он казался сейчас. Склады, гаражи, а над ними в
разрыве облаков желтоватый отсвет.
- Мистер Блейк, - позвал кто-то.
Блейк поднял голову. Это была она. Вагон покачивался, и она стояла,
держась за спинку сиденья. И тут Блейк вспомнил ее имя - мисс Дент.
- Здравствуйте, мисс Дент, - сказал он.
- Вы не против, если я сяду рядом?
- Ну что вы.
- Спасибо. Очень мило с вашей стороны. Мне бы не хотелось стеснить вас.
Мне бы не хотелось...
Увидев ее, Блейк испугался, но робкий ее голос тут же успокоил его. Он
привстал - инстинктивный, ничего не значащий жест, - и она со вздохом
села. На Блейка пахнуло мокрой одеждой. На ней была бесформенная черная
шляпка с дешевым перышком. А пальтишко - Блейк сразу заметил - совсем
тоненькое, она была в перчатках и в руках держала пухлую дамскую сумочку.
- Вы теперь живете в этих краях, мисс Дент?
- Нет.
Она раскрыла сумочку, достала носовой платок. И вдруг расплакалась.
Блейк огляделся, не смотрит ли кто на них, - никто не смотрел. На своем
веку Блейк перевидал тысячи пассажиров электрички. Он замечал, как они
одеты, дырки у них в перчатках; когда они бормотали во сне, гадал, что их
тревожит. Прежде чем уткнуться в газету, он почти безошибочно определял
каждого пассажира. Были среди них богатые и бедные, талантливые и
заурядные, местные и чужаки, но ни один никогда не плакал. Из открытой
сумочки на него повеяло знакомым запахом. Запах этот пристал к нему в тот
вечер, когда он был у нее.
- Я сильно болела, целых две недели, - начала она. - Первый раз сегодня
встала. Так болела.
- Очень жаль, что вы были больны, мисс Дент, - произнес Блейк громко,
чтобы его услышали мистер Уоткинс и миссис Комптон. - Где вы сейчас
работаете?
- Что?
- Где вы сейчас работаете?
- Не смешите меня, - сказала она мягко.
- Не понимаю.
- Вы затуманили им мозги.
Блейк выпрямился и заерзал. Оказаться бы сейчас где-нибудь в другом
месте. Она что-то замышляет. Блейк тяжело вздохнул. Умоляющим взглядом
обвел полупустой, тускло освещенный вагон: ему хотелось убедиться в
реальности происходящего, в реальности мира, где, в общем, не так уж много
горя. Он чувствовал ее тяжелое дыхание и запах промокшего пальто. Поезд
остановился. Из вагона вышли монахиня и мужчина в комбинезоне. Когда поезд
тронулся, Блейк надел шляпу и потянулся за плащом.
- Куда вы? - спросила она.
- В соседний вагон.
- Нет, - сказала она. - Нет, нет, нет.
Она так близко склонила к нему свое изможденное лицо, что он
почувствовал на щеке ее теплое дыхание.
- Не делайте этого, - прошептала она. - Не бегите от меня. У меня
пистолет, мне придется убить вас, а я не хочу. Я хочу только поговорить с
вами. Не смейте шевелиться, я убью вас. Не смейте, не смейте, не смейте!
Блейк тяжело опустился на сиденье. Надумай он встать, крикнуть о
помощи, у него ничего бы не вышло. Язык словно опух и прилип к гортани.
Ноги как ватные. Единственное, на что он способен, - это ждать, когда
сердце прекратит бешено колотиться и он сможет трезво оценить опасность.
Возле него эта женщина, и в сумочке у нее пистолет, нацеленный ему в
живот.
- Теперь вы поняли меня, правда? - спросила она. - Поняли, что я не
шучу?
Блейк хотел ответить, но не смог. Он кивнул.
- Теперь мы немного посидим, - продолжала она. - Я ужасно волнуюсь, в
голове все перепуталось. Посидим тихонько, мне надо собраться с мыслями.
Сейчас придут на помощь, подумал Блейк. Вопрос двух-трех минут, не
больше. Заметят мой взгляд, ее позу - и сразу вмешаются, и все это
прекратят. Надо лишь подождать, пока кто-нибудь обратит внимание, в какой
переплет я попал. В окно Блейк видел реку и небо. Дождевые облака
поднялись, точно жалюзи, и на горизонте засияла ярко-оранжевая полоска
света. Блейк видел, как сияние росло и двигалось над рекой, пока не
окутало слабым заревом берега. Потом погасло. Еще минута - и меня спасут,
подумал он. Поезд не успеет остановиться, а меня уже спасут. Но вот поезд
остановился, кто-то вышел, кто-то вошел, а Блейк по-прежнему сидел не
шевелясь, во власти этой женщины. Ему и в голову не приходило, что помощь
не подоспеет. Лишь много позже он сообразил, что миссис Комптон решила,
будто он везет обедать в Шейди-Хилл бедную родственницу. Блейк глотнул и
почувствовал, что к нему вернулся дар речи:
- Мисс Дент.
- Да?
- Что вы хотите?
- Поговорить с вами.
- Вы можете прийти ко мне в контору.
- Нет. Я ходила туда две недели подряд.
- Мы можем договориться о встрече.
- Нет, - отрезала она. - Мы поговорим здесь. Я написала вам письмо, но
я тяжело болела и не могла его отправить. Я там написала обо всем, что
думаю. Я люблю путешествовать. Люблю поезда. Беда в том, что мне это не по
карману. У вас, наверно, этот вид мелькает за окном каждый вечер, и вы его
уже не замечаете, но для того, кто долгое время был прикован к постели, он
прекрасен. Говорят, будто Его нет в реке и нет в горах, но, я думаю, Он
там. "Где нас поймут, где мудрость нам найти? Земная твердь сказала: "Не
во мне", и море повторило: "Не во мне". "Мы были той силы свидетелями", -
разрушенье и смерть ответили"... Я знаю, о чем вы думаете. Вы думаете, я
сумасшедшая. Да, я болела, но мне уже лучше. Вот поговорю с вами, и мне
станет легче. До того как попасть к вам на работу, я очень долго лежала в
больнице. Но меня не лечили, а только старались лишить уважения к себе. Я
уже три месяца без работы. Даже если я убью вас, со мной ничего не
сделают, только положат в больницу, так что видите, я ничего не боюсь. Но
давайте еще немного посидим. Мне надо успокоиться.
То замедляя, то ускоряя ход, поезд шел вдоль берега; Блейк заставлял
себя придумать план бегства, но ничего не выходило - опасность была
слишком близко, и, вместо того чтобы здраво все взвесить, Блейк стал
воображать множество способов, какими мог бы избавиться от нее с самого
начала. Но лишь только он пожалел, что не сделал этого, как тут же понял
всю тщетность своих сожалений. Все равно что жалеть, почему не
насторожился, когда она впервые рассказала ему о больнице. Все равно что
жалеть, отчего не показались подозрительными ее застенчивость,
неуверенность в себе, ее почерк - будто курица лапой. Но этого уже не
поправить, и, наверно, впервые в жизни Блейк по-настоящему о чем-то
пожалел. Он видел, как за окном в сумерках какие-то мужчины удят рыбу,
потом вдалеке мелькнула ветхая лодочная станция - казалось, она наспех
сколочена из щепок и бревен, выброшенных на берег.
Мистер Уоткинс задремал. И во сне похрапывал. Миссис Комптон читала
газету. Вагон скрипнул, замедлил ход и неуверенно остановился. За окном
появилась платформа южного направления, пассажиры на ней дожидались
поезда, чтобы отправиться в город. Блейк увидел рабочего с обеденными
судками, нарядно одетую женщину, мужчину с чемоданом. Они стояли поодаль
друг от друга. За ними на стене пестрели рекламы. Парочка с бокалами вина,
гавайская танцовщица, бесшумные резиновые подметки. Казалось, у этих
развеселых картинок одно предназначение - отразиться в лужах на платформе
и в них же исчезнуть. И платформа, и пассажиры - все выглядело таким
унылым. Поезд тронулся и сквозь редкие огни трущоб вторгся в темноту
предместья.
- Я хочу, чтобы вы прочли мое письмо до того, как мы приедем в
Шейди-Хилл, - сказала она. - Оно на сиденье. Возьмите его. Я бы его
отправила, но мне очень нездоровилось. Я две недели не выходила из дому. И
уже три месяца не работаю. И ни с кем не разговариваю, кроме квартирной
хозяйки. Пожалуйста, прочтите.
Блейк взял письмо с сиденья. Оно было на дешевой бумаге и на ощупь
показалось ему грязным, отвратительным. А сколько раз его складывали и
разворачивали.
"Дорогой супруг! (Опять этот корявый безумный почерк.) Говорят, будто
земная любовь переходит в любовь небесную, но так ли это? Вы снитесь мне
каждую ночь. Какие страшные желания мучат меня. У меня дар видеть сны. Во
вторник мне приснился вулкан, он извергал кровь. Когда я лежала в
больнице, они говорили, что хотят меня вылечить, но хотели лишь одного -
отнять у меня чувство собственного достоинства. Они хотели, чтоб мне
снилось плетение корзинок или шитье, но я сумела сберечь свой дар. Я
провидица. Я заранее знаю, когда зазвонит телефон. За всю мою жизнь у меня
не было ни одного настоящего друга..."
Поезд снова остановился. И снова платформа, снова реклама: парочка с
бокалами вина, резиновые подметки, гавайская танцовщица. А эта женщина
опять вдруг приблизила к нему свое лицо и зашептала прямо в ухо:
- Я знаю, о чем вы думаете. У вас на лице написано. Надеетесь
избавиться от меня в Шейди-Хилле? Но я все рассчитала, целые недели лишь
об этом и думала. Я не трону вас, дайте мне только сказать. Я много думала
о бесах. Мне кажется, если в мире есть бесы, если есть люди, воплощающие
зло, мы должны их истреблять. Я знаю, вы всегда мучили слабых. Уверена. О,
иногда я думаю, что должна убить вас. Иногда я думаю, что вы, и только вы,
стоите на пути к моему счастью. Иногда...
Она дотронулась до него пистолетом, Блейк почувствовал на животе
прикосновение дула. Если она сейчас выстрелит, пуля пробьет крохотное
отверстие, по на вылете вырвет из спины кусок величиной с футбольный мяч.
Блейк не забыл убитых, которых видел в войну. Память лихорадочно
подсказывала: кишки, глаза, раздробленные кости, экскременты и прочая
мерзость.
- Мне хотелось в жизни лишь одного - каплю любви, - сказала она.
И чуть отодвинула пистолет. Мистер Уоткинс все еще дремал. Миссис
Комптон сидела тихо, сложив руки на коленях. Вагон покачивался, и вместе с
ним покачивались все пальто и светло-серые плащи, что висели меж окнами.
Блейк сидел, опершись локтем на оконную раму, левым ботинком упираясь в
заслонку радиатора. В вагоне пахло, как в затхлом классе. Пассажиры словно
спали, и каждый был сам по себе; Блейку казалось, что к нему навеки
пристали запах дыма, влажной одежды и этот тусклый свет. Блейк попытался
прибегнуть к самообману - иногда это спасало его, - но сейчас он
чувствовал, что у него нет сил ни надеяться, ни обманывать себя.
В дверь заглянул проводник:
- Шейди-Хилл, следующая Шейди-Хилл.
- Сейчас, - приказала она, - вы пойдете впереди меня.
Мистер Уоткинс вдруг проснулся, надел пальто и шляпу и улыбнулся миссис
Комптон, которая с материнской заботливостью собирала свои пожитки. Они
направились к двери. Блейк пошел за ними, но никто на них не заговорил с
ним и не заметил женщины у него за спиной. Проводник оставил дверь
открытой, и Блейк увидел на чуть освещенной площадке следующего вагона
своих соседей, тоже опоздавших на экспресс, - устало я терпеливо ожидали
они конца путешествия. Блейк задрал голову, чтобы увидеть стоящий на
отшибе заброшенный дом и прибитую к дереву табличку "ВХОД ВОСПРЕЩЕН" и
дальше за ними цистерны с нефтью. Бетонные опоры моста промелькнули так
близко от двери, что Блейк мог до них дотронуться. Он увидел первый
фонарный столб на платформе и черную с золотом надпись "Шейди-Хилл",
маленькую лужайку и клумбу, посаженную Ассоциацией развития, стоянку такси
и старенькое здание станции. Снова шел дождь, проливной. Блейк слышал
плеск воды, видел свет, отраженный в лужах и блестящем асфальте, и вдруг в
праздном шуме падающих капель ему почудилась иллюзия убежища, столь
странная и зыбкая, что он едва ли мог объяснить, как она возникла.
Блейк спустился по ступеням, женщина шла следом. Десяток машин с
включенными моторами ждали возле станции. Из вагонов выходили люди - Блейк
знал почти всех, - но никто не предложил подвезти его. Поодиночке или
парами они спешили укрыться от дождя под навесом платформы, откуда к ним
взывали гудки автомобилей. Настало время возвращаться домой, время
ужинать, время выпивать, время любить. Блейк видел огни на холме, при
свете которых купали детей, мыли посуду, жарили мясо, - огни светили
сквозь пелену дождя. Главы семейств один за другим исчезали в машинах,
пока их не осталось четверо. Потом двое сели в единственное на весь
поселок такси. Минуту спустя уехал и третий - его жена немного опоздала.
- Прости, милый, - нежно сказала она. - У нас все часы в доме отстают.
Последний оставшийся пассажир взглянул на часы, взглянул на дождь и
ступил в его полосу, а Блейк смотрел ему вслед и будто прощался с ним, но
не так, как прощаются с друзьями после вечеринки, а так, как прощаются
перед непрошеным, но неминуемым расставанием с самым дорогим в жизни.
Пассажир пересек стоянку такси, свернул на пешеходную дорожку, и шаги его
стихли. На станции зазвонил телефон. Он звонил гулко, протяжно, но при
этом печально и безнадежно. Кто-то хотел узнать о следующем поезде га
Олбани, но мистер Флэнаген, начальник станции, ушел домой еще час назад.
Перед уходом он зажег на станции все огни. И теперь они светили в пустом
зале ожидания. Горели под жестяными колпаками вдоль платформы - тусклым,
бесцельным, печальным светом. Освещали гавайскую танцовщицу, парочку с
бокалами вина, резиновые подметки.
- Никогда здесь не была. - Она огляделась. - Я думала, тут все
по-другому. Вот уж не представляла, что здесь так убого. Отойдем от света.
Идите сюда.
У Блейка подкашивались ноги. Он совсем обессилел.
- Пошли, - велела она.
В стороне от станции виднелись угольный склад, сарай и маленький залив,
где мясник, булочник и владелец станции обслуживания держали свои лодки, с
которых по воскресеньям удили рыбу; под тяжестью дождя лодки осели и
накренились. Подойдя к складу, Блейк заметил на земле какое-то шевеление,
кто-то тихонько скребся, и тут он увидел крысу: высунув голову из
бумажного пакета, она смотрела на него. Крыса схватила пакет зубами и
потащила в трубу.
- Стойте, - опять позвала эта женщина. - Повернитесь. Мне бы надо
пожалеть вас. У вас такое несчастное лицо. Но вы не знаете, что вынесла я.
Я боюсь дневного света. Боюсь, что на меня свалится небо. Жалкая трусишка.
Я обретаю душевный покой, только когда становится темно. И все равно я
лучше вас. И все равно мне снятся порой чудные сны. Мне снятся пикники и
царствие небесное, братство всех людей на земле и замки в лунном свете,
речные берега, поросшие ивой, чужестранные города. К тому же о любви я
знаю больше вас.
С темной реки донесся гул подвесного мотора; этот звук, медленно
плывущий над темной водой, пробудил в Блейке такие ясные, милые
воспоминания об ушедших летних днях, о былых развлечениях, что он
почувствовал, как у него по спине побежали мурашки, и вспомнились вдруг
почему-то ночь в горах, поющие дети.
- Они и не думали меня лечить, - снова заговорила она. - Они...
Голос ее потонул в грохоте приближающегося поезда, но она продолжала
говорить. У Блейка зазвенело в ушах; замелькали окна, в окнах - люди: они
спали, ели, пили, что-то читали. Поезд отъехал за мост, шум его стал
стихать, и тут Блейк услышал ее крик.
- На колени! На колени! Делайте, что говорю. На колени!
Он стал на колени, опустил голову.
- Вот так, - продолжала она. - Делайте, как я велю, и я не причиню вам
зла, мне вовсе не хочется причинять вам зло, я хочу помочь вам, но, когда
я вижу ваше лицо, мне порой кажется, что я не сумею помочь вам. Иногда мне
кажется, будь я здоровой, доброй, любящей - во много раз лучше, чем я
есть, - да при всем при этом юной и красивой, и укажи я вам путь истинный,
вы бы и внимания на меня не обратили. О, я лучше вас, лучше вас и не стану
попусту тратить свою жизнь или коверкать ее, как вы. Лицом в грязь. Лицом
в грязь! Делайте, как я велю. Лицом в грязь.
Он упал ничком. Уголь царапал ему лицо. Распластавшись на земле, он
плакал.
- Теперь мне лучше, - сказала она. - Теперь я могу отмыть от вас руки,
отмыть руки от всего этого, потому что во мне есть теперь разум и доброта,
я обрела их вновь и могу ими пользоваться. Могу отмыть руки...
Блейк услышал звук ее шагов по булыжнику, шаги удалялись. На платформе
они зазвучали резче. А потом все тише и тише. Блейк поднял голову.
Спускаясь по деревянным ступеням моста, она переходила на другую
платформу; там в тусклом свете ее фигура казалась маленькой,
незначительной и безобидной. Блейк приподнялся, озираясь с опаской, и
вдруг понял: она уже забыла о нем, она совершила то, что задумала, и
теперь он в безопасности. Блейк встал, поднял с земли упавшую шляпу и
пошел домой.
Популярность: 7, Last-modified: Fri, 20 Jul 2001 04:02:03 GmT