---------------------------------------------------------------
Donald Barthelme
Перевел Алексей Михайлов
OCR: Alexandr V. Rudenko 01.07.2001
---------------------------------------------------------------
Из книги "Возвращайтесь, доктор Калигари" (1964)
Вхожу, ожидая, что в зале никого (И.А.Л.Берлигейм проходит в любую
открытую дверь). Но нет. Там, справа посередине сидит мужчина, плотно сбитый
Негр, хорошо одетый и в черных очках. Решаю после мгновенного размышления,
что если он настроен враждебно, то я смогу удрать через дверь с надписью
"ВЫХОД" (за надписью нет лампочки, нет уверенности, что дверь куда-нибудь
приведет). Фильм уже идет, называется "Нападение мари-онеток". В том же
кинотеатре довелось увидеть: "Крутой и безумный", "Бо-гини акульего рифа",
"Ночь кровавого зверя", "Дневник невесты-старшек-лассницы". Словом, все
незаурядные образчики жанра, склоняющимся к изна-силованиям за кадром, к
жутким пыткам: мужчина с огромными плоскогубцами подбирается к растрепанной
красотке, женское лицо, плоскогубцы, мужское лицо, девушка, крик,
затемнение.
- Хорошо, когда зал полон, - замечает Негр, повышая голос, чтобы
пе-рекрыть "пиноккиношное" стрекотание марионеток. Голос приятный, а за
оч-ками - зловещие глаза? Выбор ответов: злость, согласие, безразличие,
до-сада, стыд, ученый спор. Продолжаю поглядывать на "ВЫХОД", как там дела с
мальчиком в вестибюле, для чего ему был нужен бумажный змей? - Конеч-но, он
никогда не был полон. - Очевидно, у нас завяжется разговор. - Ни разу за все
годы. На самом деле, вы здесь первый.
- Люди не всегда говорят правду.
Надо позволить ему переварить услышанное. Мальчик в вестибюле одет в
майку, там еще надпись "Матерь Скорбящая". Где же это было? Возможно, тайный
агент на жалованьи Организации, обязанности: вранье, шпионаж, подключение к
телефонам, поджоги, гражданские беспорядки. Усаживаюсь на противоположной от
Черного стороне кинотеатра и наблюдаю кино. Экран ра-зодран сверху донизу,
здоровущая прореха, лица и обрывки жестов провали-ваются в пустоту. Однако,
попавшая в переплет Армия США, несмотря на Честного Джона, Ищейку, Ханжу,
несмотря на психические атаки и нерв-но-паралитический газ, откатываются под
натиском марионеток. Молоденький лейтенант храбро защищает медсестру (форма
- в клочья, аппетитные бедра, чудный бюст) от вполне объяснимых сексуальных
домогательств Щелкунчика.
- Вы в курсе, что зал закрыт? - дружелюбно окликает меня сосед. - Вы
видели вывеску?
- Но ведь картина идет. Да и вы здесь.
Объявления, в конце концов, относятся ко всем, и если делать
исключе-ния, то так и напишите: солдаты, моряки, летчики, дети с бумажными
змея-ми, собаки в соответствующих намордниках, страждущее дворянство, люди,
обещавшие не пищать. Хорошо одетые Негры, скрытые черными очками, в
зак-рытых пустых кинотеатрах, попытка навязать знакомство, заботливый друг с
ласковым словом, угрожающая нотка, совсем как "Мятеж в борделе", как в
"Ужасе из пятитысячного года". Детки играют, любительская пьеса, понима-ют
ли они, с кем имеют дело.
- Этот бред не прекращается, - утверждает мой дружок. - Просто
очаро-вательно. Сеансы без перерыва с 1944 года. Идут и идут себе. -
Запроки-дывает голову, театрально хохочет. - Даже тогда никуда не годились,
за ради Бога.
- Чего ж вы здесь торчите?
- Не думаю, что это удачный вопрос.
Лицо приятеля становится непроницаемым, он погружается в созерцание
фильма. Во многих местах вспыхивают пожары, музыка сдержанна. Я
предус-мотрительно вверяю свою персону таким местам. Рискованно, конечно, но
ведь так же рискованно переходить улицы, открывать двери, заглядывать
незнакомцам в глаза. Мужчина не может жить, не помещая обнаженного себя пред
лик обстоятельств, будь то война, подводный мир, реактивные самоле-ты или
женщины. Всегда удастся улететь, прибежище всегда найдется.
- Я вот что имел в виду, - продолжает мой друг воодушевленно, улыба-ясь
и жестикулируя, - другие кинотеатры. Когда они полны, просто теря-ешься в
толпе. Здесь, если кто-то войдет, его сразу засекут. Но большая часть
людей... верит вывеске.
И.А.Л.Берлигейм проходит в любую открытую дверь, частные апартаменты,
публичные сборища, магазины с детективами в шляпах, встречи Сынов и Дще-рей
Того, Кто Воскреснет, но надо ли хвастать? Продолжаю двигаться, нап-ролом.
Изучение мотивов являет привлекательность темных мест, ничего об-щего не
имеет с обстоятельствами. Но лишь потому, что мне теплее. Намек был в том,
что большая часть людей делает то, что говорят: НЕ БЕЗДЕЛЬНИ-ЧАТЬ, НЕ
ПАРКОВАТЬСЯ С 8 ДО 17 ЧАСОВ, ПО ТРАВЕ НЕ ХОДИТЬ, НЕ ПОДХОДИТЬ - ВЕДУТСЯ
РЕМОНТНЫЕ РАБОТЫ. Негр придвигается на два сиденья, доверительно понижает
голос.
- Конечно, это не моя забота... - Лицо кажется умиротворенным,
заин-тересованным, как у старого вертухая в "Девушке из камеры смертников",
как у воздухоплавателя-душителя из "Цирка ужасов". - Конечно, это волну-ет
меня меньше всего. Но по совести, мне бы хотелось чуточку серьезнос-ти.
- Я абсолютно серьезен.
С другой стороны, возможно, противник мой - просто и чисто тот, за кого
себя выдает: хорошо одетый Негр в черных очках в закрытом кинотеат-ре. Но
гдеже тогда сосиска? В чем тогда фокус? Вся жизнь построена на
противоречиях, на движении внутрь себя, два микрокосма, диагонально,
ос-паривает скрытую угрозу, должно быть место и для иронии.
- И все-таки, что вы делаете здесь? - Дружок откидывается на выдвиж-ном
сиденье с таким видом, будто у него козырь в рукаве. - Вы, верно, решили,
что это - подходящее заведение?
- Снаружи выглядело замечательно. И внутри никого, кроме вас.
- Но я все же - здесь. Что вы обо мне знаете? Ничего, абсолютно
ниче-го. Я могу быть кем угодно.
- Я тоже могу быть кем угодно. И я заметил, что вы тоже поглядываете на
дверь.
- Таким образом, мы одинаково проблематичны друг для друга. - Сказано
ловко, с сознанием силы. - Меня зовут Бэйн, кстати. - Раскуривает труб-ку,
цветистость и аффектации. - Имя - не настоящее, конечно.
- Конечно. - Трубка сигналит сообщникам, засевшим на балконе, за
го-беленами, под надписью "ВЫХОД"? Или все это безмозглое представление -
только случайность, скрывающая тщеславное сердце, пустые мозги? На экра-не
известный ученый решил проблему победы над марионетками: термиты-му-танты
брошены во фланговую атаку. Страна в панике. Уолл-Стрит пал, Пре-зидент
насупился. А что с юным осведомителем из вестибюля, в чем его значимость,
кто развратил обладателя футболки, владельца бумажного змея?
- Я работаю с понятиями, - добровольно продолжает дружок. - Танцующие
куклы, обучение анализу почерка по почте, секреты вечной жизни, монеты и
марки, удивите своих друзей, языческие ритуалы, давно забытые пропажи,
полная коллекция редких кинжалов со всего света, есть гуркхские, стиле-ты,
финки, охотничьи, метательные.
- И что вы здесь делаете?
- Как и вы, - гордо утверждает он, - смотрю фильм. Заглянул на ого-нек.
Мы возобновляем просмотр. Роль Бэйна неясна, вероятные мотивы в
раз-жигании беседы: (1) Агент заговора, (2) Такой же, как я, страдалец из
подполья, (3) Занимается контрразведкой, (4) Искатель талантов для Школы
Полицейских Стукачей, (5) Маркетолог, нанятый создателями "Нападения
ма-рионеток", (6) Простой любопытный подонок, никак не связаный с чем-либо
из упомянутого выше. Очевидно, гипотезы 1, 2 и 6 наиболее логичны. Если же
верна шестая, однако, поработать смогли бы и простые тупицы, как
ут-верждалось в его репликах "люди не всегда говорят правду" и "я заметил,
вы тоже поглядываете на дверь". К тому же, в его рассуждении заложена
скрытая схема: слишком любопытен, слишком искушен в социологии утаива-ния.
Легенда тонка, кто зацикливается на редких кинжалах, гуркхских, финках,
охотничиьих и метательных, в наш день и век, когда крупномасш-табное
мошенничество доступно даже простофиле, стоит взглянуть на госу-дарственные
манипуляции с пшеницей, телевидение, уран, системы развития и общественные
отношения? Маскировка тоже банальна, почему Негр, почему Негр в черных
очках, зачем сидит в темноте? Теперь разыгрывает интерес к событиям на
экране, говорит, это крутят с 1944 года, хотя я совершенно точно знаю, что
на прошлой неделе шли "Богини Акульего Рифа", а перед ними - "Ночь Кровавого
Зверя", "Дневник невесты-старшеклассницы", "Кру-той и безумный". На днях
пойдут сразу два фильма "Школьница из колонии для малолетних" и "Вторжение
инопланетян". Зачем врать? Или он пытается внушить мне непостояноство
времени? Сладостный аромат откуда-то, цветы растут прямо в трещинах пола,
под сиденьями? Возможно, вербена, возмож-но, гладиолус, ирис или флокс. Не
могу определить с такого расстояния, чего он хочет? Теперь он кажется
искренним, снимая очки и вовлекая в со-бытия свое лицо (его глаза пылают во
мраке), морщит лоб, опускает уголки рта, у него это здорово получается.
- Скажите мне честно, от чего вы прячетесь? - роняет он этакой Энолой
Гей в двух шагах от своей пресловутой цели.
Бомба не взорвалась, Берлигейм не реагирует. Лицо - воплощение
безза-ботной веселости, по его собственным отвратительным словам, меня это
волнует меньше всего. Сейчас Бэйн вкладывает в выполнение задания всю душу,
совершенно ясно, что он профессионал, но кем подосланный? В наши дни все
становится невероятно сложным, демаркационные линии размыты.
- Послушайте, - умоляет он, подбирается на два сиденья ближе, шепчет, -
я знаю, что вы скрываетесь, и вы знаете, что скрываетесь, я вам приз-наюсь,
я скрываюсь тоже. Мы нашли друг друга, мы взаимно смущены, мы следим за
дверями, мы прислушиваемся, ожидая услышать грубые голоса, звук
предательства. Почему не довериться мне, почему не бороться за об-щее дело,
дни становятся длиннее, иногда мне кажется, что я глохну, иногда глаза
закрываются без моего желания. Двое смогут видеть лучше, чем один, я даже
готов сказать вам свое настоящее имя.
Все возможные чувства перед лицом вопиющей искренности: отвращение,
отрешенность, радость, бегство, родство душ, сдать егог властям (власти до
сих пор существуют). Ужели это не обстоятельства, перед которыми мо-жет
болтаться в воздухе нагой Бчрлигейм, не та настоящая жизнь, риск и
опасность, что в "Женщине Вуду", в "Твари из Черной Лагуны"?
Бэйн продолжает:
- Мое подлинное имя (как бы это выразиться?) - Адриан Хипкисс: это то,
от чего я бегу. Представляете ли вы, что значит называться Адрианом
Хипкиссом: хохотки, насмешки, бесчестье, это было невыносимо. И еще: в 1944
году я отправил письмо, в котором не сказал, то что знал, я съехал на
следующий день, это был канун Нового Года, и все грузчики были пьяны,
сломали ножку у пианино. Из страха, что это вернется и будет мучить ме-ня.
Моя жизнь с той поры превратилась в смену масок: Уотфорд, Уоткинс, Уотли,
Уотлоу, Уотсон, Уотт. Полинное лицо исчезло, разлетелось вдребез-ги. Кто я,
кто это знает?
Бэйн-Хипкисс начинает всхлипывать, включается система охлаждения,
го-родская жизнь - ткань таинственных шумов, возникающих и пропадающих,
пропадающих и возникающих, мы достигаем контроля над физическоим окруже-нием
только за счет слуха. Что если бы человек мог чувствовать, если б мог
уворачиваться в темноте? Термиты-мутанты пожирают марионеток с ог-ромной
скоростью, награды - ученым, аппетитная красотка-медсестра - мо-лоденькому
лейтенанту, они завершат все это шуткой, если возможно, озна-чающей: тут нет
ничего реального. Обман существует на любом уровне, по-пытка отрицать то,
что выявляет глаз, что разум осознает, как истину. Бэйн-Хипкисс напрягает
мою доверчивость, кот в мешке. Если не (6) и не (1), готов ли я иметь дело с
вариантом (2)? Должна ли тут быть солидар-ность? Но плач невыносим,
неестественен, видимо, его следует оставлять на особый случай. Телеграмма
посреди ночи, железнодорожные катастрофы, землятресения, война.
- Я скрываюсь от попов (мой голос странно нерешителен, срывается),
когда я был самым высоким мальчиком в восьмом классе школы Скорбящей
Бо-гоматери, они хотели отправить меня играть в баскетбол, я отказался, Отец
Блау, поп-физрук, сказал, что я, отлынивая от полезного для здо-ровья
спорта, чтобы погрузиться во грех, не считая греха гордыни и дру-гих
разнообразных грехов, тщательно перечисленных перед заинтересованной группой
моих современников.
Лицо Бэйн-Хипкисса проясняется, он прекращает всхлипывать, а тем
вре-менем фильм начинается снова, марионетки еще раз выступают против
Амери-канской Армии, они неуязвимы, Честный Джон смехотворен, Ищейка
неиспра-вен, Ханжа подрывается на пусковой площадке, цветы пахнут все слаще
и сильнее. Неужели они действительно растут под нашими ногами, и время
взаправду проходит?
- Отец Блау мстил во время исповедей, он настаивал на том, чтобы знать
все. И ему было что знать. Ибо что я больше не верил так, как дол-жен был
верить. Или верил слишком сильно, без разбору. Тому, кто всегда был
чрезмерно восприимчив к лозунгам, им никогда не следовало говорить: Ты
можешь изменить мир. Я намекнул своему исповеднику, что некоторые мо-менты
ритуала омерзительно похожи на сцену воскрешения в "Невесте Фран-кенштейна".
Он был шокирован.
Бэйн-Хипкисс бледнеет, он сам шокирован.
- Но поскольку он и так по праву был во мне заинтересован, то
стре-мился наставить меня на путь истинный. Я не провоцировал этот интерес,
он смущал меня, я думал совсем о другом. И виновен ли я в том, что во всем
этом недокормленном приходе только я выделял достаточное количество гормонов
и тщательно пережевывал суп и жареную картошку, которые были нашим
ежедневным рационом, вынуждая свою голову и руки максимально приб-лизиться к
баскетбольной корзине?
- Вы могли бы симулировать растяжение лодыжки, - резонно отметил
Бэйн-Хипкисс.
-К сожалению, это было только начало. Однажды, посреди доброго Акта
Покаяния, а Отец Блау совершает обряд с благочестивой злобой, я выпрыг-нул
из исповедальни и помчался между скамеек, чтобы никогда больше туда не
возвращаться. Я миновал крестящихся людей, миновал маленькую негри-тянку,
чью-то горничную, нашу единственную черную прихожанку, которая всегда сидела
в последнем ряду с носовым платком на голове. Покинув Отца Блау,
бесповоротно, с прискорбным осадком от наших еженедельных встреч: грязных
мыслишек, злости, брани, непослушания.
Бэйн-Хипкисс передвигается еще на два сиденья (почему именно два за
один раз?), голос почти срывается:
- Грязных мыслишек?
- Мои грязные мыслишки были особого, богатого деталями и зрительными
образами рода. По большей части, они тогда касались Недды-Энн Буш, кото-рая
жила в двух домах от нас и была удивительно хорошо развита. Под ее окнами я
скрючивался много вечеров, ожидая откровений красоты, свет го-рел как раз
между шкафом и окном. Я был особо вознагражден несколько раз, а именно: 3
мая 1942 года, увиденным мельком знаменитым бюстом; 18 октября 1943, на
редкость холодным вечером, перемещением трусиков с пер-соны в бельевую
корзину на пару с последующим трехминутным обозрением нагой натуры. Пока она
не догадалась выключить свет.
- Невероятно! - шумно выдыхает Бэйн-Хипкисс. Ясно, что исповедь неким
неясным образом возвращает его к жизни. - Но этот священник, наверняка,
подыскал какое-нибудь духовное утешение, совет...
- Однажды он предложил мне кусочек шоколадного батончика.
- В знак расположения?
- Он хотел, чтобы я рос. Это входило в его интересы. Ему мечталось о
первенстве города.
- Но это был акт доброты.
- Все произошло до того, как я сказал, что не выйду на игру. В темной
исповедальне с раздвижными панелями, лица за ширмой, как в "Малышке из
замка", как в "Тайне дома Эшеров", он твердо отказывал мне в понимании этой
озабоченности, совершенно естественного и здорового интереса к ин-тимным
женским местам, удовлетворявшегося незаконными способами, как в случае с
окном. Вкупе с профессионально поставленными вопросами, для то-го чтобы
вытянуть из меня все детали до последней, включая самоуничиже-ние, и
принудительным перерасходом батончиков, шоколадок "Марс" и прос-вирок,
значение которых в периоды сексуального самовозвышения впервые бвло указано
мне этим добрым и святым человеком.
Бэйн-Хипкисс выглядит обеспокоенным. Почему бы и нет? Это волнующая
история. В мире полно вещей, вызывающих отвращение. Не все в жизни -
"виставижн" и "тандербердз". Даже шоколадки "Марс" обладают скрытой сутью,
опасной в глубине. Искоренением риска пусть занимаются женские организации и
фонды, лишь меньшинство - увы! - может быть великими греш-никами.
- Вот так я и стал убежденным антиклерикалом. Не любил больше Госпо-да,
не ежился от слов "сын мой". Я бежал от ряс, где бы они не появля-лись,
предавал анафеме все, что прилично, богохульствовал, писал поганые лимерики,
срифмованные под "монашку-какашку", словом, был в упоительном полном
отлучении. Потом мне стало ясно, что это не игра в одни ворота, как казалось
вначале, что за мной погоня.
- А...
- Это открылось мне благодаря брату-расстриге из Ордена Гроба
Господ-ня, не слишком сообразительному человеку, но сохранившему добро в
тайни-ках сердца, он восемь лет проработал поваром во дворце епископа. Он
ут-верждал, что на стене в кабинете епископа висит карта, и в нее воткнуты
булавки, отмечающие тех из епархии, чьи души под вопросом.
- Господи всемогущий! - ругается Бэйн-Хипкисс, мне кажется, или тут
слабо веет...
- Она дисциплинированно обновлялась коадъютором, довольно
политизиро-ванным человеком. Каковыми, по моему опыту, является большинство
церков-ных функционеров ниже епископского ранга. Парадоксально, но сам
епископ - святой.
Бэйн-Хипкисс смотрит недоверчиво:
- Вы все еще верите в святых?
- Я верю в святых, святую воду, коробки для пожертвований, пепел в
Пепельную Среду, лилии на Пасху, ясли, кадила, хоры, стихари, библии, митры,
мучеников, маленькие красные огоньки, дам из Алтарного Общества, Рыцарей
Колумба, сутаны и лампады, божий промысел и индульгенции, в силу молитвы,
Преосвященства и высокопреподобия, дарохранительницы и дароносицы, звон
колоколов и пение людей, вино и хлеб, Сестер, Братьев, Отцов, право убежища,
первосвятительство Папы Римского, буллы и конкордаты, Указующий Перст и
Судный День, в Рай и Ад, я верю во все это. В это невозможно не верить. Вот
от этого все так сложно.
- Но тогда...
- Баскетбол. В него я не верю.
За этой фразой большее. Это был первый ритуал, открывший мне
возмож-ность других ритуалов, других праздников, например, "Крови Дракулы",
"Поразительном Колоссе", "Оно покорило мир". В силах ли Бэйн-Хипкисс постичь
этот славный теологический вопрос: каждый верит в то, во что мо-жет, и
следует за этим видением, что столь ярко возвышает и унижает мир? Оставшись
в темноте, наедине с собой, каждый жертвует "Поразительному Колоссу" все
надежды и желания, пока епископ рассылает свои патрули, хитрых старых попов,
величавые парочки монахинь с простыми поручениями. Я помню год, когда все
носили черное, как я нырял в парадные, как неп-ристойно спешил, переходя
улицу!
Бэйн-Хипкисс заливается румянцем, ему неловко, сучит ногами, открыва-ет
рот:
- Я хочу исповедоваться.
- Исповедуйтесь, - понуждаю я, - не стесняйтесь.
- Я сюда послан.
И прямо под носом, и в Тибете у них есть агенты, даже в монастырях у
лам.
- Это мне кое-что напоминает, - констатирую я, но Бэйн-Хипкисс вста-ет,
поднимает руку к голове, командует: "Смотрите!". Берлигейм съежива-ется, а
он сдирает свою кожу. Умный Бэйн-Хипкисс, он сделал меня, я сижу с открытым
ртом, он стоит, усмехаясь, с кожей болтающейся на лапе, слов-но дохлая
кухонная тряпка. Он белый! Я притворяюсь невозмутимым. - Это напоминает мне,
касательно мысли, сказанной ранее, и фильм, что мы сей-час смотрим, -
интересный тому пример...
Но он обрывает меня.
- Ваша позиция, в целом еретичная, имеет свой резон, - констатирует он,
- но с другой стороны, мы не можем позволить, чтобы целостность на-шей
операции была поставлена под вопрос, волей-неволей, людьми со смеш-ными
идеями. Отец Блау ошибался, мы тоже стадо не без паршивых овец. С другой
стороны, если каждый из нашей паствы вздумает покинуть нас, то кто же
спасется? Вы должны стать первым. Мне пришлось использовать это (виновато
показывает фальшивое лицо), чтобы приблизиться к вам, это ради здоровья
вашей души.
Болбочет гололицый Бэйн-Хипкисс. Неужели Бчрлигейм схвачен, должен ли
он сдаться? Ведь все еще есть знак с надписью "ВЫХОД", в сортир, на
стульчак, в форточку.
- Я уполномочен применить силу, - извещает он, хмурясь.
- Касательно мысли, упомянутой выше, - замечаю я, - или начинавшей
упоминаться, фильм, что мы смотрим, - сам по себе ритуал, множество лю-дей
смотрит такие фильмы и отказывается понимать то, что в них говорит-ся.
Согласи...
- В настоящее время у меня есть более срочное дело, - говорит он, -
сами пойдете?
- Нет, - твердо отвечаю я. - Обратите внимание на фильм, он пытается
сказать вам кое-что, откровения не так часты в наше время, чтобы позво-лить
себе швыряться ими налево и направо.
- Я должен предупредить вас, - говорит он, - что для человека,
испол-ненного рвения, нет преград. Рвение, - гордо продолжает он, - это мое
отчество.
- Я не пошевелюсь.
- Должны.
Теперь Бэйн-Хипкисс легко передвигается на маленьких священничьих
ножках, боком минуя ряды сидений. Хитрая улыбка на лице выдает его
ие-рархическую принадлежность, руки невинно сжаты на животе, чтобы
проде-монстрировать чистоту намерения. Странные повизгивания, как в "Ночи
Кро-вавого Зверя", пугающе красноватый оттенок неба, как в "Оно покорило
мир". Откуда они исходят? Сладость, текущая из-под кресел, стала
всепог-лощающей. Я попытался предостеречь его, но тщетно, он не слышит.
Выхва-тываю футляр из кармана пиджака, вставляю иглу в смертельное
инструмен-та, пригибаюсь в готовности. Бэйн-Хипкисс приближается, глаза
закрыты в мистическом экстазе. Я хватаю его за глотку, погружаю жало в шею,
его глаза выпучиваются, лицо корчится, он оседает, дрожа, мешком посреди
си-дений, через мгновение он залает, как собака.
Большинству не хватает соображения, чтобы бояться, они смотрят
теле-визор, курят сигары, тискают жен, рожают детей, голосуют, выращивают
гладиолусы, ирисы, флоксы, никогда не заглядывают в лицо "Вопящему Чере-пу",
"Подростку-Оборотню", "Тысячеглазому Зверю", никакого понятия о том, что
скрыто поверхностью, никакой веры в явления, не признанные ие-рархией. Кто в
безопасности, когда за стенами дома бродит "Подрос-ток-Оборотень", когда
улицы дрожат под лапами "Тысячеглазого Зверя"? Лю-ди думают, что это все
шутки, но они ошибаются. Опасно игнорировать ви-дение - вот, например,
Бэйну-Хипкисс, он уже залаял.
Популярность: 7, Last-modified: Sun, 01 Jul 2001 18:52:09 GmT