-----------------------------------------------------------------------
   Dave Wolverton. On My Way to Paradise (1989). Пер. - Д.Арсеньев.
   Spellcheck by HarryFan
   -----------------------------------------------------------------------








   Серое пыльное  судно  на  воздушной  подушке  остановилось  перед  моим
киоском на ярмарке. Раскрылась дверца, и из тени в кабине на  ослепительно
яркий свет дня вышла очень худая женщина. Странное чувство охватило  меня,
физический шок, какой бывает, когда видишь старого друга с  обезображенным
в какой-то трагедии лицом. Я порылся  в  памяти  в  поисках  ускользающего
имени. Голова женщины при ходьбе покачивалась из стороны в сторону. Черный
облегающий  костюм  потемнел  под  мышками  от  пота,  кровь   капала   из
перевязанной  правой  руки   без   кисти.   Старая   метиска   попятилась,
перекрестилась и сказала:  "Que  horror!"  [Какой  ужас!  (исп.)]  Мальчик
смотрел на худую женщину, разинув рот.  "Una  bruja!"  [Ведьма  (исп.)]  -
крикнул он, и толпа одобрительно загудела: да, этот ходячий скелет, должно
быть, ведьма.
   Она с трудом прошла к моему киоску, пробиваясь сквозь толпу  любопытных
крестьян, и положила  окровавленную  руку  на  прилавок.  Я  раскрыл  рот,
надеясь, что язык сам отыщет ускользающее из памяти имя,  а  она  спросила
по-английски:
   - Вы сеньор Анжело Осик?
   Я кивнул, обрадовавшись, что она меня не знает,  успокоенный  тем,  что
хриплый голос мне не знаком.
   Она, дрожа, держалась за прилавок.
   - Вы можете поправить... это... тело?
   - Si [Да (исп.)], да, - сказал я, осторожно притрагиваясь к обрубку.  -
Рука у вас есть? Может, присоединить ее?
   - Нет.
   Рана свежая, но скоро начнется инфекция.
   - Потребуются месяцы, чтобы вырастить новую руку, и еще месяцы, пока вы
сможете ею пользоваться. Я могу предложить протез, это гораздо быстрее...
   - Делайте руку. Немедленно! И  кости  тоже.  Мне  нужны  кости.  -  Она
говорила быстро, властным голосом богатых refugiados [беженцы  (исп.)]  из
Соединенных Социалистических Штатов Дель Сур [Del  Sur  -  юг  (исп.)].  Я
подумал, что она  может  быть  преступницей  из  Гвианы  или  американских
колоний в Независимой Бразилии. Наклон плеч и щеки свидетельствуют, что  у
нее от рождения узкие кости, но даже если у нее болезнь костей, все  равно
это не объясняет малый диаметр ее суставов.
   - Сколько времени провели при низкой силе тяжести? - спросил я.
   - Никогда не была при низком тяготении, - солгала она.
   - Вам нужно лечь в больницу, - сказал  я  ей,  опасаясь  иметь  дело  с
преступницей. - Я всего лишь бедный фармаколог. И  мои  лекарства  не  так
чудотворны, как считают некоторые.
   - Вылечите меня! - ответила она. - Никаких больниц. И никаких вопросов.
- Она достала компьютерный кристалл длиной в ее  ладонь  и  сунула  мне  в
руку. Гладкая тусклая поверхность кристалла буквально  невидима,  если  не
считать карман с жидкой компьютерной памятью на  одном  конце.  Прекрасный
кристалл, класса фугицу, стоит небольшое состояние, возможно, этого хватит
даже на омоложение. У меня никогда не было средств на  омоложение,  а  оно
мне очень нужно.
   - Вам нужно отдохнуть, полежать в больнице, - сказал я.
   Она наклонилась вперед, и я увидел, что она молода, гораздо моложе, чем
я подумал вначале; черные  волосы  падают  на  глубоко  посаженные  черные
глаза, а потное лицо побледнело от искреннего ужаса.
   - Если вы мне откажете, я умру, - сказала она.
   И в этот момент, когда  она  проявила  свой  ужас,  я  решил,  что  она
прекрасна. Мне очень захотелось помочь ей, утешить. Я сказал себе, что она
не  может  быть  преступницей,  вышел  из  киоска,   закрыл   проржавевшую
алюминиевую дверь и проводил женщину в ее машину. Дал шоферу свой адрес  в
Гатуне и велел ему добираться  по  авениде  Бальбоа.  Он  медленно  провел
машину по многолюдной  ярмарке,  и  скоро  худая  женщина  закрыла  глаза,
свернулась клубком и начала дышать со свистом,  как  в  глубоком  сне.  Мы
проплывали мимо толп метисов,  продающих  яркие  одежды  и  макао,  свежие
фрукты, дешевые тайские микрочипы, лежащие в глиняных горшках. Повсюду  их
жадные глаза и жесты манили моряков с торговых кораблей из Европы,  Африки
и Азии, которые обшаривали это панамское захолустье в  поисках  техники  и
контрабанды. Местные крестьяне сердились на нашего шофера за  то,  что  он
забрался в  пешеходную  зону,  и  отказывались  расступиться,  поэтому  он
включал форсажные двигатели и направлял на толпу струи горячего воздуха  и
пыли, обжигая обнаженные ноги детей. Ко  мне  через  толстое  стекло  окна
долетали проклятия и крики боли. Я чувствовал себя грязным и грешным из-за
того, что нахожусь в машине, и жалел, что согласился позаботиться о  худой
женщине. Включился, чтобы позвонить в корпорацию Упанишади-Смит и заказать
аппаратуру   для   регенерации   конечностей,    реабилитационный    пакет
остеопорозиса - для восстановления костей и саморегулирующуюся канистру  с
флуотаном. Кончиком языка облизал губы  и  принялся  разглядывать  лица  в
толпе в поисках друга.
   На краю свободной зоны, где толпа  поредела,  я  увидел  Флако,  своего
доброго друга, который ничего не имел против  дел  с  преступниками,  как,
впрочем, и  я,  и  попросил  шофера  остановить  лимузин.  Флако  стоял  с
несколькими торговцами оружием, которые спорили с  четырьмя  гверильями  о
цене поношенного защитного телесного вооружения.  Один  из  гверилий  снял
шлем, и я по огромным, неправильной формы ушам понял,  что  это  химера  -
генетически преобразованный супермен, один из  тех,  кого  генерал  Торрес
создал в Чили, прежде чем социалисты свергли его  режим.  Я  смотрел,  как
химера роется в вооружении в поисках лучшего шлема; даже со своего места я
видел, что лучший шлем в этой груде  он  уже  пропустил,  и  мне  пришлось
подавить желание сказать ему об этом.  Но  я  продолжал  смотреть,  гадая,
найдет ли он его, и  отмечая  про  себя  ширину  его  торса  и  мощь  рук.
Небольшого  роста,  он  обладал  прочным  скелетом.  На  Гаити   вырастили
десятикилограммовых боевых петухов со шпорами такой длины, что  они  легко
могут выпотрошить койота, и никто даже брови не поднял.  Но  когда  Торрес
объявил, что создает химер, которые смогут жить на  других  планетах,  это
сообщение вызвало мятеж в  Консепсьоне  и  революцию  в  Темуко.  Я  помню
фотографию, которую показал мне крестьянин их Талькуахано:  на  ней  он  и
другой повстанец улыбались, держа  за  концы  крыльев  большое  коричневое
существо, наполовину летучую мышь, наполовину человека. Он рассказал  мне,
что убил это существо дубиной в одном из поселков  инженеров.  Организация
Объединенных Наций выразила формальный протест против этих работ в Чили.
   Химера наконец заметил хороший шлем в груде и подобрал  его.  У  химеры
оказалась широкая приятная улыбка, и я был рад, что  он  сражается  против
колумбийцев.
   Я помахал Флако. Тот подошел к нашей машине, просунул узкое лицо в окно
и поднял бровь, увидев худую женщину.
   - Hola [выражение удивления: эй! ну!  (исп.)],  Анжело.  Ты  назначаешь
свидания мертвым женщинам? - спросил  он  со  смехом.  -  Отличная  мысль.
Здорово! Очень разумно!
   Я вышел из судна, обнял Флако и отошел, так, чтобы худая женщина нас не
слышала.
   - Да, - сказал я. - Хорошая добыча для старика. Она не  только  хороша.
Когда я с ней покончу, из  нее  получится  отличное  удобрение  для  моего
газона. - Флако рассмеялся. Я протянул ему кристалл. - Сколько он стоит?
   Флако повертел его в руках.
   - Программа в нем есть?
   - Не знаю.
   - Может, четыреста, пятьсот тысяч, - сказал он.
   - Проверь, пожалуйста, регистрационный код. Я думаю, он украден. Можешь
раздобыть сканер для сетчатки глаза и принести мне домой сегодня вечером?
   - Да, мой друг, - прошептал Флако. Он оглянулся на женщину в  плавающем
судне. - Однажды я видел паука с такими же худыми ногами, - сказал он. - И
растоптал его. - Он потрепал меня по плечу и рассмеялся.
   Я вернулся в машину, и мы покинули свободную зону. На пути  к  окраинам
Колона мы миновали ровные ряды банановых плантаций. Я  никогда  раньше  не
ездил по этой скоростной дороге в такой машине и потому  впервые  заметил,
как правильно расположены растения - каждое в трех  метрах  от  других.  В
молодости я служил в армии в Гватемале и там потерял глаза,  мне  заменили
их протезами. Они  регистрируют  инфракрасное  освещение,  я  вижу  блеск,
напоминающий сверкание платины на солнце.  И  в  этот  день  темно-зеленая
листва бананов светилась инфракрасным  светом.  А  под  ветвями  множество
гамаков, хибар из джутовых и картонных ящиков,  палаток,  старых  машин  -
убогие временные жилища  беженцев  из  социалистических  государств  Южной
Америки. Беженцы боялись идти дальше на север через  Коста-Рику  и  потому
теснились здесь, ожидая корабля, чтобы отплыть на Тринидад,  в  Мадагаскар
или в какой-то другой воображаемый капиталистический рай.
   Я смотрел на хибары среди плантаций и думал о том, что  странно  видеть
подобный беспорядок в порядке. Мне вспомнился случай из моего  детства:  в
нашей деревне поймали семью убийц, их звали  Батиста  Сангриентос,  и  они
продавали органы тел. Когда полиция захватила семью, ее отвели  на  берег,
чтобы расстрелять  в  присутствии  населения  и  чтобы  все  знали,  какое
непростительное преступление они совершили. Трое мальчиков  в  этой  семье
были еще детьми, от десяти  до  двенадцати  лет,  и  говорили,  что  когда
расчленялись жертвы, эти мальчики соревновались, кто раньше  доберется  до
ценного органа. Но все Батисты клялись, что мальчики  невиновны.  И  когда
полиция приготовилась стрелять, офицер приказал Батистам встать в ряд,  но
младшие мальчики цеплялись за своего убийцу-отца  и  не  хотели  отходить.
Полицейским пришлось побить их дубинками, и потом семью долго  выстраивали
в ряд. А капитан еще долго ждал, прежде чем  отдать  приказ  расстрельному
взводу. Я всегда думал, что капитану просто нравилось  смотреть,  как  они
стоят в ряд в ожидании смерти. И когда пули впивались в  ребячьи  тела,  я
подумал: "Почему капитан не приказал  стрелять,  когда  они  цеплялись  за
отца? Какая для него разница?"


   Когда мы добрались до моего дома, я отнес худую  женщину  в  прохладный
подвал и положил на одеяло на пол. Проверил пульс и разглядывал повязку на
обрубке руки, когда услышал шаги на  ковре  за  собой.  Шофер  принес  две
небольших сумки и поставил их на пол.  Я  расплатился  с  ним,  и  на  это
потребовалась вся моя наличность. Потом проводил его из дома и спросил, не
довезет ли он меня до  Колона  бесплатно:  все  равно  он  едет  туда.  Он
отказался, поэтому я пешком прошел одиннадцать километров назад, в  Колон,
чтобы забрать заказанные лекарства в корпорации Упанишади-Смит.
   Я наслаждался обратной дорогой. Дом у меня старый, штукатурка  со  стен
обваливается, но остальные дома не в лучшем состоянии, поэтому мой  дом  в
сравнении не проигрывает. Некоторые даже считают меня богатым, потому  что
дом на берегу озера и  потому,  что  не  могут  себе  представить  бедного
морфогенетика. Но я как-то проводил омоложения в  пентхаузах  Майами,  где
люди не могут одолеть скуку  своей  пустой  жизни,  где  омоложение  часто
служит прелюдией самоубийства. А на пороге своего дома я часто  дремлю  на
солнышке после полудня, и мне снятся места, где люди живут простой жизнью,
полной страсти. Это место я нашел, когда нашел Панаму.
   К  моему  возвращению  домой  солнце  только  что   село.   Становилось
прохладней. Под деревом папайя в моем переднем дворе лежал  Флако,  глядя,
как большая  коричневая  фруктовая  летучая  мышь  пожирает  плод  папайи,
выплевывая на землю семена.
   - Hola, Анжело, - воскликнул он, увидев меня. - Я принес то,  что  тебе
нужно. Паучьи Лапы в доме. Она проснулась. Я принес ей  прекрасные  желтые
розы. Они ей понравились, как летучей мыши нравятся папайи.  Мне  кажется,
она приклеилась носом к цветам.
   - Значит, ты видел ее? - спросил я.
   - Да. Я сказал ей, что я врач и что ты  попросил  меня  присмотреть  за
приемом лекарств.
   - Она тебе поверила?
   - О, да, я очень хороший лжец. - Флако рассмеялся. - И еще: в кристалле
есть программа, старая военная программа.
   - Военная?
   - Да. Программа реальности для мозговой сумки.
   Я слышал однажды на  медицинском  конгрессе  речь  об  этих  программах
реальности. Военные подключали их к мозгам, которые  необходимо  сохранить
для  трансплантации.  Программа  реальности   предохраняет   готовый   для
трансплантации мозг от сенсорного голода, иначе он может стать параноидным
или психотиком. Она подключает сознание к сновидению,  где  мозг  человека
ест, работает, спит и совершает другие обычные действия, не сознавая,  что
существует без тела. Но программа  реальности  может  пользоваться  только
существующими воспоминаниями и разнообразит сценарии, смешивая части  этих
воспоминаний. Мозговая сумка следит за реакциями мозга и вносит поправки в
сценарии, чтобы мозг не был слишком удивлен и шокирован.
   - Украдена? - спросил я.
   - Согласно регистрационному коду на кристалле, он  принадлежит  сеньору
Амиру Джафари. Этот Джафари живет на одной из орбит Лагранжа. Не  является
гражданином никакого государства и потому, по-видимому, предпочитает  жить
вне закона. Обладание им такой программой незаконно: он поэтому не  станет
сообщать о ее краже.
   - Он врач? - спросил я.
   Флако пожал плечами.
   - Иначе зачем бы ему интересоваться сохранением мозга?
   Флако снова пожал плечами, достал кристалл из кармана и сказал:
   - Если захочешь продать, можем получить пятьсот  семьдесят  две  тысячи
стандартных МДЕ.
   Я подсчитал: если не произойдет осложнений, лечение худой женщины будет
стоить примерно двадцать шесть тысяч международных  денежных  единиц,  так
что останется достаточно, чтобы  купить  омоложение.  Нужно  будет  только
вложить куда-нибудь эти деньги на один-два года. Однако я решил спросить у
худой женщины, есть ли у нее рецепт на кристалл: а вдруг  она  все  же  не
украла его. И попросил Флако несколько дней подержать кристалл у себя.


   Когда мы спустились в подвал, худая женщина  сидела  в  углу  спиной  к
стене, подняв колени к подбородку. На коленях  у  нее  лежали  три  желтые
розы, и она спала.  Я  открыл  сумку  восстановления  конечностей  и  стал
доставать и раскладывать  мази,  растворы  и  медицинские  инструменты  на
чистой ткани на полу.
   Флако  прочел  инструкцию  по  применению  флуотана  и  начал   учиться
прикладывать маску к лицу женщины. Когда он достаточно попрактиковался,  я
коснулся плеча женщины и разбудил ее. Она проползла в центр пола  и  легла
на спину.
   Розы упали с ее колен, и Флако протянул их ей. Она вдохнула их аромат и
сказала:
   - Знаешь, когда нюхаешь их долго, запах утрачивается. Их нельзя держать
долго.
   Мы с Флако кивнули.
   - Кстати, - сказал Флако, - как нам вас называть?
   Худая женщина не ответила. Флако разговорным тоном продолжал:
   - Анжело говорит, что мы должны звать  вас  Паучьи  Лапы.  Думает,  это
очень забавно. Но я ему сказал, что женщину нельзя так называть. Вы должны
его простить: у него ум крестьянина, они ничего другого не понимают.
   - Зовите меня Тамарой, - сказала она.
   - Ага, Тамара. Подходящее имя, очень красивое, - сказал Флако.
   - Кристалл еще у вас? - спросила Тамара.
   - Да, - ответил я.
   - Можно мне его потрогать? Держать, пока вы не кончите?
   Я кивнул, а Флако вложил ей в левую руку кристалл,  надел  на  ее  лицо
газовую маску и открыл канистру. Они вдохнула острый  запах  флуотана,  на
мгновение попыталась выбраться из-под маски и уснула.
   Я наложил ей на запястье турникет и снял  повязку.  Немного  прозрачной
маслянистой синовиальной жидкости из перерезанных суставов  собралось  под
повязкой вместе с гноем. Рана начала кровоточить, поэтому я раскрыл  пакет
пластиковых противоинфекционных клипов и перекрыл лучевую артерию. В таких
случаях полагается запечатать  каждую  кость  и  выращивать  ее  отдельно.
Молекулы в регенеративном растворе  снимают  генетический  код  клеток,  в
которые  они  проникают,  и  начинают  упорядоченно  дублировать  их  -  в
сущности,  повторяется  процесс   роста   зародыша.   Но   ткани   скелета
регенерируют по другим химическим формулам, чем остальные ткани, и ни одна
ткань, за исключением кожи, не возродится на  конечности,  если  оба  типа
формул не используются одновременно.
   Я взял одноразовый скальпель и принялся отделять  плоть  от  лучевой  и
локтевой  костей.  Из-за  малого  диаметра  костей  я  подумал,  что   они
перерублены сразу за  суставом.  Но,  к  моему  удивлению,  светло-голубой
артикулярный хрящ, который, как  шапкой,  покрывает  сустав,  оказался  не
тронут. Только связка, фиброзное покрытие, соединяющее суставы,  оказалась
разорванной. Очевидно, руку не отрезали, не отстрелили, а просто  вырвали.
Мой сосед однажды поставил капкан  на  злую  собаку,  которая  пугала  его
детей. Собака попала в капкан и вырвала лапу точно так же, как  у  женщины
была вырвана рука. Все кости ниже кистевого  сустава  отсутствовали,  хотя
длинный обрывок плоти с ладони еще висел.  Это  делало  мою  работу  более
легкой. Я убрал окровавленный скальпель в его целлофановый  пакет,  согнул
ее руку, так что мышечная ткань отошла от  обнаженной  кости,  и  погрузил
кость в раствор для регенерации.
   Вначале Флако следил за работой, но потом ему это наскучило, он  поднял
левую руку женщины, выпустил и смотрел, как она безвольно падает.
   - Не делай этого, - сказал я.
   - Почему?
   - Кости могут сломаться. Мне кажется, она родилась не на Земле. Слишком
хрупка.
   - У меня был когда-то друг, он ударил  приезжего  с  другой  планеты  и
случайно убил его, -  сказал  Флако.  Он  начал  рыться  в  сумочке  худой
женщины, достал платок, баночку с  таблетками,  похожими  на  витамины.  И
складной химически-лазерный пистолет. - Ха! Как ты  думаешь,  это  ей  для
охоты на муравьедов?
   Я удивился при виде пистолета. Флако  положил  его  назад  и  ненадолго
вышел. Я занялся регенерационной жидкостью для плоти  и  кожи,  с  помощью
зажимов Деринга закрепил порванные  сгибающие  плечевые  мышцы  на  нужных
местах; потом наложил смолистое покрытие на рану и  решил,  что  поработал
хорошо.  Конечно,  регенерация  никогда  не  проходит   точно   так,   как
запланировано, и через несколько недель  придется  открепить  сухожилия  и
соединить несколько новых нервов со старыми.
   Пока смолистая перевязка не высохла, я раскрыл пакет  для  реабилитации
кости, вставил гормонный катетер на пять сантиметров выше запястья и начал
накачивать кальцитонин, коллагены, SGH (гормон роста крови) и  минеральные
добавки. Когда смолистая повязка высохнет, она плотно обхватит  катетер  и
предотвратит инфекцию.
   Тем временем Флако принес сканер для сетчатки глаза и возился с  ним  у
розетки.  Я  думал,  он  принесет  небольшую  переносную  модель,   какими
пользуются иногда полицейские, но у него  оказалась  большая  промышленная
установка. Углы ее загибались - тут она была оторвана от чьей-то стены,  и
из гнезд свисали болты, которыми она крепилась к стене; на болтах все  еще
видны  были  частички  белой  краски   и   штукатурки.   Флако   перерезал
электрический шнур, чтобы унести сканер, и теперь присоединял вилку.
   - Где ты взял сканер? - спросил я.
   - Украл у стола контроля в публичной библиотеке.
   - А почему просто не взял напрокат?
   - Не знаю. Мне казалось, ты хочешь сохранить  все  в  тайне  -  никаких
записей.
   - Это не так важно, - сказал я.
   - Если тебе от этого будет лучше, завтра отнесу его назад.
   - Хорошо, - согласился я.
   Флако закончил соединять провода и включил сканер, а я перекрыл флуотан
и открыл у Тамары один  глаз.  Флако  нацелил  на  него  сканер,  но  глаз
закатился, и мы не увидели сетчатку, поэтому Флако  начал  звать  ее:  "О,
Паучьи Лапы! О, Паучьи Лапы! Проснись! У нас отличные мухи  для  тебя!"  и
тому подобный вздор. Я слегка похлопал ее по щекам. Вскоре глазное  яблоко
вернулось на место, и Флако отсканировал его. Она по-прежнему спала, но  я
все равно снова пустил флуотан, чтобы она не помнила, что ее  сканировали.
Затем   Флако   включился   и    прочел    идентификационный    номер    -
АК-483-VО-992-RAF.
   Я убрал все и сделал худой женщине укол, чтобы она проспала  всю  ночь.
Флако отправился в ванную. Пять минут спустя он вышел и сказал:
   - Я связался со своим агентом. Мы верно прочли ее номер?
   Сканер был еще включен, и я заново прочел ему номер.
   Флако стоял в углу, прислушиваясь к связи в голове.
   - Согласно записям, - сказал он,  -  она  Тамара  Мария  де  ла  Гарса.
Родилась 24.2.2267 на Бахусе 4 в системе Кита. Улетела оттуда  в  возрасте
восьми лет, семнадцать лет провела в  полете  на  Землю.  Два  года  назад
вступила в Объединенную Морскую Пехоту Земли и  в  составе  миротворческих
сил  улетела  в  систему  Эпсилон  Эридана.  -  Взгляд   Флако   оставался
несфокусированным, он  продолжал  прислушиваться  к  голосу  в  голове.  -
Согласно данным военных, она уже два года в полете. Должна достичь Эпсилон
Эридана в 2313 году.
   - Ага, - сказал я. Отключил от  ее  маски  флуотан.  По  словам  Флако,
женщина должна быть в световом годе от Земли. Очевидно, она либо сбежала с
корабля, либо вообще никогда не улетала - но в таком случае она  числилась
бы среди неявившихся. Военные явно фальсифицировали  ее  данные.  Я  начал
думать, зачем это военным, и придумал множество возможных объяснений.
   Флако продолжал стоять в углу.
   - К тому же, - сказал он, - мой друг  говорит,  что  два  месяца  назад
владелец кристалла,  Амир  Джафари,  произведен  в  генералы  класса  Д  в
Объединенной Морской Пехоте Земли, он глава  разведки  киборгов.  -  Флако
улыбнулся, он по-прежнему был подключен.
   Вначале я решил, что это объясняет интерес Джафари к сохранению  мозга.
Отряд киборгов стал известен в прошлом из-за похищения мозгов призывников;
их мозг помещали в мозговую сумку и подключали к программе реальности; они
были убеждены, что ведут повседневную  жизнь,  пока  их  не  перемещали  в
механические тела. Но  почему  тогда  компьютерный  кристалл  значится  за
Джафари, а не за Объединенной Морской  Пехотой?  Он  не  стал  бы  хранить
кристалл просто как вложение: цена таких штук постоянно падает,  на  рынке
все время появляются усовершенствованные модели.
   Флако щелкнул переключателем  за  левым  ухом;  взгляд  его  неожиданно
сфокусировался, связь прервалась.
   - Мой друг говорит, что больше не  может  со  мной  разговаривать.  Его
засекли. Он отправляется в отпуск.
   - На нас выйдут?
   Флако пытался говорить уверенно:
   - Нет, не думаю. Это я ему звонил. Они до нас не доберутся. - Он сел на
пол и вздохнул. Я знал, что он ошибается. Если захотят, проверят все связи
сего приятелем и выйдут на нас. Но на это потребуются  часы,  может  быть,
дни. - Так что же ты думаешь? - спросил Флако.
   Я понимал: он хочет, чтобы  я  догадался,  кто  подделал  документы.  И
принялся говорить, осторожно  подбирая  слова  и  стараясь  изменить  тему
разговора:
   - Я думаю, эта женщина не Джафари, кристалл она украла.
   - А знаешь, что я думаю? - спросил Флако. - Я видел, как ты работал. Ты
зря тратил деньги, изучая морфогенетическую фармакологию.  Ты  всего  лишь
читал инструкции на упаковках. Всякий мог бы это сделать.  Обезьяна  могла
бы.
   - Да, - согласился я, - Флако мог бы.
   - Я хорошо справился с флуотаном, верно? Я хороший анестезиолог.
   - Да, ты хороший анестезиолог, - сказал я ему.
   - И я устал. - Флако зевнул.
   - Я тоже.
   - Можно мне здесь поспать?
   - Женщину нужно положить на диван, а других постелей у меня нет.
   - Я буду спать на полу, - сказал он, - пол хороший, очень мягкий, очень
практичный.
   - Хорошо, - согласился я, - к тому же присмотришь, чтобы эта воровка не
унесла мои ценности.
   - Я буду охранять твои ценности своей  жизнью,  -  пообещал  Флако.  Мы
перенесли Тамару на диван, потом Флако лег на пол и закрыл глаза.
   Хотя было уже поздно, мне предстояло еще многое сделать. Я пошел к себе
в комнату, включил свой компьютер и набрал номер  информатора  261  -  это
искусственный разум, который меня  обслуживает.  Я  запросил  все  научные
статьи по морфогенетической фармакологии, опубликованные за последние  три
дня. ИР начал торговаться, пытаясь пересмотреть ставку за обслуживание. Он
запрашивал слишком много; иногда  мне  кажется,  что  его  устройство  для
заключения  сделок  неисправно.  Он  совсем  не   понимает   эмоциональной
привязанности к деньгам. Я договорился об относительно  разумной  плате  и
получил доступ к информации. И изучал ее намного заполночь.


   Утром Тамара вернула мне компьютерный  кристалл,  а  я  пополнил  запас
гормональной жидкости, велел Тамаре есть и пить как можно больше  и  ушел.
"Доктор" Флако пошел со мной.
   Ее грязную повязку я отнес  к  Упанишади-Смиту,  чтобы  сделать  анализ
крови. У Тамары оказался очень низким уровень лейкоцитов и других антител,
и это очень странно. С такой серьезной раной уровень антител должен  резко
повыситься. Но у  людей,  выросших  в  искусственной  атмосфере,  иммунная
система часто реагирует неадекватно, так что я не очень тревожился. Однако
в Панаме очень  высокая  влажность,  соответственно  возрастает  опасность
инфекции, и я подумал, что нужно купить иммунизационную сыворотку широкого
назначения. Потом я пошел в свой киоск на ярмарке. День тянулся  медленно:
сделал два липидных и холестериновых укола старикам, заглянул один игрок в
американский футбол, он хотел, чтобы  я  с  помощью  миелина  ускорил  его
мышечную реакцию. Его просьба невыполнима, и я сказал, что  гораздо  лучше
поставить протетические нервы, потому что  серебряная  проволока  передает
импульс гораздо быстрее, чем миелиновый нерв;  порекомендовал  ему  врача,
который заменял мне симпатическую и  периферийную  нервные  системы.  Было
прохладно, и я отправился домой еще до заката.
   Когда я вернулся домой, на крыше сидел серый котенок с белыми лапами, а
Флако и Тамара на переднем дворе бросали котенку красный пластиковый  мяч.
Котенок прятался по другую сторону крыши, а когда  Флако  бросал  мяч,  он
катился по красным черепицам, котенок слышал это, выбегал из-за  гребня  и
гонялся за мячом, пока тот не падал с крыши. Котенок тогда начинал шипеть,
волосы у него на спине вставали дыбом, словно он не ожидал увидеть  Тамару
и Флако, и он снова бежал прятаться за гребень. Тамаре эта игра  нравилась
не меньше, чем котенку. Она смеялась, когда котенок бросался на мяч,  была
очень возбуждена, часто прижимала руку ко рту. Мне  неожиданно  захотелось
поцеловать ее, и мысль о том, чтобы обнять ее и поцеловать, показалась мне
совершенно естественной, и я бы так и сделал. Немного  подумав,  я  решил,
что Тамара, когда смеется, не менее красива, чем когда  пугается.  Лицо  у
нее очень выразительное, на нем отражаются все эмоции,  и  это  делает  ее
совершенно непохожей на мрачных беженок  с  пустыми  глазами  и  торговок,
которых я обычно вижу. Флако, должно быть, тоже заметил это: он говорил  с
ней мягким уважительным тоном.
   Я некоторое время следил за Тамарой: нет ли признаков судорог,  которые
иногда  вызываются  гормональными  инъекциями.  Она  пошатывалась,   часто
держалась за Флако, но физическая нагрузка пойдет ей на пользу. Я вспомнил
купленный мною пакет со средствами для выработки антител, поэтому велел ей
посидеть на крыльце и ввел антитела в катетер.
   - Я думал, вы хотите продать кристалл, - сказал я, закончив. - Нет ли у
вас на него удостоверения?
   Тамара удивленно взглянула на  меня,  потом  так  рассмеялась,  что  на
глазах выступили слезы. Флако тоже начал смеяться. Я чувствовал себя очень
глупо, но теперь был  уверен,  что  она  украла  кристалл.  Тамара  пожала
плечами и пошла в дом отдыхать.
   Я сидел на крыльце рядом с Флако. Он обнял меня рукой.
   - Ах, Анжело, ты мне нравишься. Обещай, что ты никогда не изменишься.
   Я вздохнул и подумал, что же мне  делать.  Нельзя  продавать  краденое,
сколько бы я ни получил от этого. И снова я пожалел, что согласился лечить
Тамару, и подумал, не отправить ли все-таки ее в больницу.  Пусть  полиция
арестует ее, если она преступница.
   - Как она? - спросил я.
   - Почти все утро проспала, - ответил Флако, - и я постарался, чтобы она
хорошо позавтракала. После этого она  почти  все  время  провела  в  твоей
спальне,  подключилась  к  твоему  монитору  для  сновидений.  Ей  он   не
понравился. Она сказала, что у него не хватает памяти, чтобы  мир  казался
реальным. Она стерла все твои старые миры. Надеюсь, ты не рассердишься.
   - Нет, я им никогда не пользовался, - правдиво сказал я.
   - Тебе нужен новый. У меня есть друг, который крадет  только  у  воров.
Может достать тебе хороший аппарат, недорого.  И  не  такой,  какой  можно
украсть у падре.
   - Нет, - сказал я.
   Флако встал, пошел в дом и принес пива. Когда он вернулся, мы сидели на
крыльце и пили пиво, пока не село  солнце.  Когда  стемнело,  мы  услышали
отдаленный взрыв - бомба взорвалась, и обезьяны-ревуны  в  лесу  на  южном
берегу озера закричали в страхе.
   - Социалисты?  -  спросил  я.  Я  решил,  что  социалисты  обстреливают
беженцев по нашу  сторону  границы.  Премьер-министр  Монтойя  всю  неделю
произносил речи - говорил о том, что "прогрессивные  идеалы"  никитийского
идеалистического   социализма   никогда   не   будут   достигнуты,    пока
капиталистические  догмы  с  севера  продолжают   отравлять   его   "новое
общество"; все это просто означало,  что  он  не  хочет,  чтобы  его  люди
слушали наши радиостанции и  подключались  к  нашей  сети  сновидений.  Он
подтвердил свою клятву  либо  поглотить,  либо  уничтожить  все  остальные
латиноамериканские  государства,  поэтому  я  всю   неделю   ждал   нового
нападения.
   Флако покачал головой и плюнул на землю.
   - Партизанская артиллерия. Синхронический барраж,  пытаются  уничтожить
новую колумбийскую нейтронную пушку. У них будет и своя такая. Эти  химеры
причиняют много неприятностей колумбийцам. - И он начал  вставать,  словно
собирался уйти в дом.
   - Подожди, - сказал я ему. - Увидишь кое-что необычное.
   Флако снова сел и принялся ждать.  Скоро  на  улице  показалась  старая
седая паучья обезьяна, она вышла из  джунглей  на  южном  берегу  озера  и
направилась на север. Это был самец. Вдали от деревьев он очень нервничал,
часто останавливался и поднимал голову, чтобы поглядеть на perros sarnosos
- бродячих собак, бегавших по улице. Флако увидел его и рассмеялся.
   - Ха! Никогда не видел, чтобы паучьи обезьяны так выходили их джунглей.
   - Стрельба и люди в джунглях испугали его.  Я  вижу  их  теперь  каждый
вечер. Обычно одна-две, иногда целые стаи. И всегда идут на север.
   - Возможно, этот старый седой самец умнее тебя и меня. Может, это знак,
- сказал Фалко и нагнулся, чтобы подобрать камень. Он бросил его  и  попал
обезьяне в грудь. - Уходи,  иди  в  Коста-Рику,  там  кто-нибудь  из  тебя
сделает хорошее жаркое!
   Самец отскочил на несколько метров, схватившись за грудь, потом побежал
по кругу и в  конце  концов  пробежал  мимо  моего  дома.  Мне  жаль  было
обезьяну.
   - Не нужно было этого делать, - сказал я Флако. Флако гневно смотрел  в
землю, и я знал, что он думает  об  угрозе  от  колумбийцев  с  юга  и  от
костариканцев с севера. Вскоре эти две страны вторгнутся к нам, попытаются
заставить нас прекратить доступ к нашему каналу капиталистам.
   - Насц... на него, если он не понимает шутку,  -  сказал  Флако.  Потом
рассмеялся и ушел в дом.
   Я еще немного посидел на крыльце и думал о  том,  что  уход  обезьян  -
дурной знак, но всю мою жизнь люди видят  дурные  знаки.  Моя  собственная
родина Гватемала была захвачена никарагуанцами, потом в  ней  установилась
диктатура, произошла революция, а кончилось тем же,  с  чего  началось,  -
свободной демократией, и все это меньше чем за  пятьдесят  лет.  Я  всегда
верил, что как бы плохо ни было,  положение  со  временем  выровняется.  И
проблема социалистов не станет исключением. Я пошел в дом,  чтобы  поесть.
Флако и Тамара съели все свежие фрукты, а мне не хотелось  есть  без  них,
поэтому мы решили поесть в ближайшем ресторанчике на Ла Арболеда. Я  пошел
к Тамаре.
   Она лежала на моей кровати, подключив монитор сновидений  в  розетку  у
основания своего  черепа.  Закрыла  лицо  и  свернулась  так,  что  колени
касались подбородка. Руку она держала во рту и кусала ее. Лицо  напряжено,
словно ей больно.
   - Она всегда так делает? - спросил я.
   - Что делает?
   - Сворачивается в позу зародыша, когда подключается к консоли?
   - Да, ей это нравится.
   - Не трогай ее, - сказал я Флако,  потом  побежал  в  соседний  дом,  к
Родриго  Де  Хойосу,  чтобы  одолжить  запасной  монитор.  Вернувшись,   я
установил монитор и подключился к аппарату сновидений...
   На берегу ветра нет, но по краю воды бежит кулик, он  уворачивается  от
волн, все время погружает в песок свой черный  клюв.  Раковины  моллюсков,
ракушки, скорлупа раков блестят, как голые кости, на песке.  В  прохладном
воздухе запах гниющих морских  животных  и  водорослей.  Пурпурное  солнце
висит на горизонте и окрашивает песок, небо, птицу,  обрывки  целлофана  в
красное и синее. Аметистовый песок режет мои босые ноги, а ниже по  берегу
рыжеволосая женщина в белом платье кормит чаек; чайки  кричат  и  висят  в
воздухе, подхватывая куски,  которые  она  им  бросает.  Я  остановился  и
вдохнул воздух, вслушался в шум волн, всмотрелся  в  цвета.  Я  так  давно
видел мир своими протезными глазами всего в трех красках, что теперь,  при
всех цветах, почувствовал, словно вернулся домой.
   Я попытался отыскать недостатки в ее сновидении. Мир этот  включал  все
пять чувств. Я мог ощутить морские брызги кожей и попробовать их на  вкус,
и чувство это было совершенным. Я видел  одинаковую  резкость  и  четкость
линий и в камнях, и в пенных волнах на  горизонте,  и  в  уносимых  ветром
птицах.  Множество  оттенков  разнообразили  общую  пурпурную  гамму.   Ее
сновидение почти профессионального качества.
   Но, повернувшись, я увидел промах: на  берегу  в  воде  лежал  огромный
дохлый черный бык, он  как  будто  всплыл  из  ее  подсознания.  Горизонт,
береговая линия, песчаный склон -  все  это  словно  нарочно  подчеркивало
фигуру быка. Он лежал на боку, головой ко мне и ногами  в  море.  Огромное
брюхо раздулось, хотя признаков разложения  нет.  Узловатые  ноги  торчат,
застывшие в трупном окоченении, и все тело время от времени приподнимается
на волне. Волны плещутся о его брюхо, приподнимают большие яички и  пенис,
которые потом опадают, когда волна отходит. Я сосредоточил все внимание на
быке и произнес слово "убрать". На мониторе  вспыхнула  надпись:  ИЗМЕНЯТЬ
СНОВИДЕНИЕ ВО ВРЕМЯ ПРОСМОТРА НЕЛЬЗЯ.
   Я пошел к рыжеволосой женщине. Красота ее прирожденная: вряд  ли  такую
элегантную линию подбородка может создать пластический хирург. В чертах ее
лица  та  же  трагическая  смертельная  неподвижность,  что  и   в   лицах
рефуджиадос, и я удивился, почему Тамара выбрала эту рыжую  женщину  своим
альтер эго. Может, эмоция, которую я  видел  раньше  у  нее  на  лице,  не
подчиняется ей.
   - Что тебе нужно? - спросила она, не поворачиваясь ко мне, бросая кусок
хлеба чайкам.
   Я не знал, что ей сказать.
   - Пора есть, - ответил я, оглядываясь на быка.
   - Он разговаривает со мной, - сказала она, словно  сообщая  мне  тайну.
Она по-прежнему не поворачивалась, и я понял,  что  она  не  хочет  видеть
быка. - Хоть он и сдох, все равно болтает. Болтает со мной,  говорит,  что
хочет, чтобы я поехала у него на спине. Но я знаю, что, если сяду  ему  на
спину, он унесет меня в темные воды, в такое место, где я не хочу быть.
   Я сказал, словно ребенку:
   - Может, тебе вернуться к Флако и ко мне. Пообедаем. Тебе понравится.
   Она застыла, разгневанная моим тоном.
   - Уходи. Я закончу тут.
   Оторвала большой кусок хлеба и бросила чайке. Та  с  криком  нырнула  и
подхватила кусок, прежде чем он ударился о землю. Я взглянул на  чайку.  У
нее изорванные крылья и запавший живот. В  томных  глазах  горит  безумный
голод.
   Я пошел прочь и поднялся на песчаный холм, на котором  сидела  одинокая
чайка. По другую сторону холма сновидение кончалось сливающимися дюнами. Я
оглянулся на быка в воде и на женщину в белом платье.  Она  отдала  чайкам
последний кусок хлеба и подняла руки.  Чайка  подлетела  и  клюнула  ее  в
палец. Из раны показалась кровь, и чайки с криками  закружились  над  ней,
рвали клювами ее тело.
   Чайка рядом со мной крикнула, и я взглянул на нее. На заходящем  солнце
ее белые перья сверкали пурпуром. Темные глаза словно светились в  голове.
Холодным пророческим взглядом она смотрела на меня. Я отключился, не желая
смотреть, как рвут на части женщину.


   - Что случилось? - спросил Флако, как только я отключился от монитора.
   - Ничего, - ответил я, не желая еще больше вторгаться  с  личную  жизнь
Тамары. Вытащил ее вилку из консоли, прекратив эту пытку, которую она сама
себе навязала. Тамара распрямилась и потянулась.
   - Пора есть? - спросила она. Она смотрела в пол и не поднимала на  меня
взгляд.
   - Да. - Флако помог ей  встать.  Снаружи  пошел  дождь,  поэтому  Флако
сходил в кладовку за зонтиком.
   Продолжая смотреть в пол, Тамара сказала:
   - Держитесь подальше от моих снов.
   - Простите, - ответил я. - Мне казалось, вам больно.
   - Голова болела. Вы вторглись в мой сон. У вас нет на это права!
   - Вы моя пациентка, - ответил я. - Я обязан заботиться о вас.
   Появился Флако с зонтиком, и мы пошли на Ла Арболеда.
   В ресторане было только несколько посетителей. Мы заказали рыбный обед,
и  Флако  убедил  Тамару  попробовать  ром  "Закат  солнца"   -   напиток,
придуманный  его  дедом.  Состоит  из  смеси  рома   с   лимонным   вином,
приправленным корицей.  Флако  попытался  убедить  и  меня  выпить,  но  я
отказался. Флако хвастал, что его семье по-прежнему принадлежит  компания,
делающая лимонное вино, и я заметил, что и компания дедушки и  его  дурной
вкус сохраняются в семье. Тамара  негромко  рассмеялась  и  посмотрела  на
обрубок руки. К нашему столику подошел пьяница, поглядел на нашу выпивку и
сказал:
   - А, ром "Закат солнца". Мой любимый проклятый напиток в этом проклятом
мире. На самом деле это единственный хороший напиток!
   - Тогда садитесь и выпейте "Заката солнца" с внуком  человека,  который
его изобрел, - сказал Флако и заказал еще порцию для пьяницы.
   Мне это не понравилось: от пьяницы несло  кислым  потом,  и  он  уселся
рядом со мной. Выпив, он тут же уснул, но он совершенно испортил мне обед.
Мы ели и разговаривали; Флако много и особенно глупо шутил, вначале Тамара
смеялась  застенчиво,  потом  при  малейшей  возможности  начинала   бурно
хохотать. Один из моих клиентов, беженец из Картахены, заплатил мне в этот
день иностранными монетами, поэтому я весь день  носил  на  поясе  большой
кошелек. Раскрыл его и начал раскладывать монеты по странам  и  стоимости.
Когда Тамара допила первую порцию рома, Флако заказал  вторую,  потом  еще
одну, и я понял, что Флако хочет напоить  ее  допьяна,  и  Тамара,  должно
быть, тоже поняла это, потому что от третьей  порции  отказалась,  сказав,
что у нее болит голова.
   Флако продолжал пить и нализался сам. Стал рассказывать долгую  историю
о том, как хорошо шел у его отца винный бизнес, пока однажды отец не пошел
на мессу и не уснул на ней. И во сне статуя  девы  Марии  заплакала.  Отец
Флако спросил у нее, почему она плачет, и она ответила, что плачет, потому
что он продает вино, а должен бы продавать шляпы индейцам  с  Амазонки.  И
отец Флако поверил, что заработает на торговле шляпами много денег, потому
что ведь это посоветовала сама дева Мария. Он  уплыл  на  Амазонку  и  там
погиб от укуса ядовитой жабы, не успев продать ни одной шляпы. Этот случай
так поразил односельчан Флако и ослабил их веру, что  они  разбили  статую
девы Марии молотками.
   - А что у т...тебя за семья? -  спросил  Флако  у  Тамары;  голова  его
покачивалась,  он  клевал  носом.  Она  распрямилась,  и  лицо  ее   стало
замкнутым. Она выпила немного, но сделала вид, что опьянела.
   - Семья? Хочешь узнать о моей семье? Я тебе расскажу - мой отец, он был
похож на Анжело. Ему нужны были только две вещи: порядок и бессмертие.
   Я только что закончил раскладывать свои  монеты  ровными  неустойчивыми
рядами, словно  банановые  плантации.  Тамара  протянула  обрубок  руки  и
столкнула все кучки монет.
   - Это не... - начал я.
   - Что? Ты хочешь сказать, что тебе  не  нужно  бессмертие?  -  спросила
Тамара.
   Как  и  у  большинства  морфогенетических  фармакологов,   надежда   на
постоянное омоложение, пока человек не решит проблему бессмертия,  сыграла
основную роль в моем выборе профессии.
   - Мне порядок не нужен, - сказал я.
   Тамара взглянула на меня, словно я  сказал  что-то  очень  странное,  и
покачала головой.
   - Все равно вы все ублюдки. Тело ваше может жить, но душа умирает.
   - Кто ублюдок? - спросил Флако.
   - Анжело. Он похож на киборга. Хочет жить вечно, но  для  этого  должны
умереть другие люди.  -  Я  вдруг  почувствовал  себя  так,  словно  снова
включился в мир ее сновидения.  Не  смог  увидеть  никакого  смысла  в  ее
странном обвинении меня и киборгов.
   - Ты полна гуано, - сказал Флако. - Вот дон  Анжело  Осик.  Он  хороший
человек. Он джентльмен.
   Тамара посмотрела на нас, голова ее качнулась.  Она  протянула  руку  к
стакану воды, но промахнулась. Вода разлилась по столу.
   - Может, он и есть киборг, - сказала она, снова кивая головой.
   - Мы... ннне... ки...ии...борги,  -  сказал  Флако.  -  Ввидишь...  нет
ки...ииборгов в... эттой комнате. - И он протянул ей стакан с ромом.
   - У тебя в голове есть розетка связи? - спросила Тамара. Флако  кивнул.
- Значит ты киборг. - Она говорила убежденно. Я вспомнил,  как  недавно  в
новостях видел материал о суринамском культе чистого тела - пуристах тела.
Новые члены, посвященные  в  культ,  извлекают  свои  розетки  из  головы,
отключают протезы почек и другие протезы и  живут  совершенно  без  помощи
механизмов. Я подумал, может, она тоже из этого  культа,  и  вдруг  понял,
почему она захотела регенерацию, а не протез: мысль о  том,  что  ее  тело
срастется с машиной, приводила ее в ужас; она оскверняла храм ее духа.
   - Розз...зетка не дделает тте...бя киббб...оргом, - сказал Флако.
   - Но это начало. Сначала розетка приспособления в черепе.  Потом  рука.
Потом легкое. По одному за раз.
   - Ну, а ты сама? - спросил Флако. - Ты сказала, что  расскажешь  нам  о
своей семье.
   - Мои мать и отец киборги, - сказала она с замкнутым выражением лица. -
Я с ними никогда не встречалась. Я всего лишь вложение в банк спермы. Если
родители когда-нибудь и видели меня, вероятно, они остались недовольны:  я
не похожа на стиральную машину.
   - Ха! Тут, ддд...олжно быть,  есть  кое-что  еще,  -  сказал  Флако.  -
Расс...скажи нам все.
   - Больше ничего нет, - ответила Тамара. И я  подумал,  почему  она  нам
лжет.
   Официант принес Флако новую порцию выпивки, и тот проглотил ее  залпом.
Тамара попросила принести аспирин. Голова Флако повисла, поэтому  я  убрал
его тарелку, прежде чем он лег на стол. Тамара продолжала сидеть, глядя  в
свою тарелку. Я решил утащить вонючего пьяницу, который по-прежнему  сидел
рядом со мной, и заказать десерт.
   Сложил монеты в кошелек и перетащил пьяницу  на  его  прежнее  место  у
стойки. И в это время в моей голове прозвучал сигнал вызова.  Я  нажал  на
переключатель за ухом, и человек с сильным арабским акцентом произнес:
   - Сеньор Осик?
   - Да, - ответил я.
   - Попросите женщину, сидящую за вашим столом, подойти к телефону.
   Вызывающий, должно быть, находится в зале, если знает,  что  я  сижу  с
Тамарой, но так как он не знает, что я отошел от стола, значит он вышел.
   - Она пьяна. Отключилась, - солгал я и торопливо прошел к двери,  чтобы
проверить, не звонят ли снаружи.
   Раскрыл дверь и выглянул.  Улица  темна  и  пуста,  но  вдали  я  видел
сверкающие очертания человеческого тела рядом с  мини-шаттлом.  Вызывающий
отключился, и этот человек сел в мини-шаттл. Вспыхнули  красные  хвостовые
огни, и мини-шаттл мгновенно превратился в  огненный  шар:  это  включился
двигатель. Корабль метнулся в звездное небо и исчез.
   Я вернулся в ресторан, и  Тамара  с  любопытством  взглянула  на  меня,
словно собиралась спросить, почему я  убежал.  Флако  с  трудом  попытался
оторвать голову от стола. Он повернулся к Тамаре и сказал:
   -  Я  только  что  получил  сообщение  для  тебя  по  комлинку:   Эйриш
гг...говорит, что у него твоя рука. А нужна ты ему в...вся.
   Тамара побледнела и выпила порцию рома.





   По пути домой Тамара и Флако были так пьяны, что оба цеплялись за меня.
Тамара продолжала браниться и повторять, что ей нужен  пистолет,  а  Флако
говорил: "Что?" Когда мы добрались домой, я  уложил  Тамару  на  диван,  а
Флако на полу в холле перед входом в спальню, и сам лег спать.
   Через несколько часов меня разбудил Флако. Его тошнило.  Тамара  что-то
бормотала во сне, но я снова уснул. Мне  снилась  старая  реклама  "Зеллер
Кимех". На ней изображалась группа людей в лунном казино, все  киборги,  с
прекрасными кимехами. Я восхищался этой голограммой. Все киборги  смеялись
и пили ром "Закат солнца".  У  некоторых  были  женские  тела,  вплоть  до
металлических грудей  с  маленькими  драгоценными  сосками.  Одна  женщина
киборг разговаривала со своим спутником, непрерывно смеясь. Я узнал в  ней
свою жену, Елену, которую тридцать лет назад сбил грузовик. Мне показалось
невероятным, что она умерла. Я просто забыл, что она купила  кимех,  и  мы
каким-то образом собрали ее по частям и поместили в кимех, и теперь она на
луне, пьет ром "Закат солнца" и смеется. Я хотел подойти к ней  и  обнять,
сказать, как я счастлив, что вижу ее, но тут мое внимание привлек стоявший
рядом киборг. У него одна рука  была  органическая,  и  он  носил  ее  как
признак человеческого в себе. Голова у него  из  электрически  окрашенного
красного вольфрама, красивая голова, если смотреть на  глаза,  но  челюсти
как у скелета. У него сверкающие голубые циркониевые глаза, и рот  оскален
в вечной улыбке. И вдруг мне показалось, что в его улыбке что-то зловещее,
что он замыслил смерть для остальных в  комнате,  и  только  я  понял  его
намерение. И тогда я  подумал:  "Это  не  мой  сон.  Это  сон  Тамары".  И
проснулся, потому что кто-то тряс меня.
   - Анжело! Анжело! - говорил Флако.
   - Si. Que pasa? [Да. Что случилось? (исп.)
   - Huy! [Ой! (исп.)] А как ты думаешь? Эта женщина, она ведь сука, когда
напивается.
   - Да, сука, - согласился я.
   - Мне это нравится. Нравятся женщины  с  характером.  -  Флако  говорил
очень медленно и обдуманно. - Подвинься. Я хочу лечь к тебе в постель. - Я
отодвинулся, Флако лег, случайно  ударив  меня  башмаками.  -  А,  хорошая
постель. Очень удобная. Как раз для  двоих.  Тебе  следовало  раньше  меня
пригласить. Я тебе говорил раньше, что у тебя красивые груди? У тебя груди
больше, чем у некоторых женщин.
   Слова Флако обеспокоили меня. Но потом я понял, что он шутит.
   - Да, моя семья знаменита грудями. Видел бы ты мою мать: у нее их  было
пять.
   Флако рассмеялся.
   - Ну, хватит шуток. А то меня снова вырвет, если я буду смеяться  твоим
глупым шуткам. Анжело, как ты думаешь, Тамара в опасности?
   - Да.
   - Я держал ее сегодня за руку, - сказал он. - Рука очень тонкая, как  у
ребенка. Нам нужно очень о ней заботиться. Как ты  думаешь,  от  кого  она
бежит?
   - А от кого бегут все? От своего прошлого.
   - А, философский вздор. Ты всегда по ночам  несешь  философский  вздор?
Тогда нам нужно почаще спать вместе. Но я думал  -  может,  она  известная
рефуджиада. Может, бежала из политической психиатрички и будет рада  выйти
замуж за панамца, такого, как красивый Флако, и жить в нейтральной стране?
Добро пожаловать к Флако, добро пожаловать на  свободу!  Как  ты  думаешь?
По-прежнему считаешь, что она воровка?
   - Да.
   - А я нет, - сказал Флако. - Поверь мне,  о  великий  философ,  я  знаю
воров. Она слишком жива, чтобы быть вором. Понимаешь?
   - Нет.
   - Ах, это очень просто. Видишь ли, человек территориальное существо. Он
должен обладать чем-то: домами, землей,  телесным  пространством.  И  если
обладает этим, он счастлив; и  счастлив,  когда  дает  другим  возможность
чем-то обладать. Но воры нарушают  саму  природу  человека,  вторгаясь  на
чужую территорию. Они никогда не бывают в мире с самими собой.  И  поэтому
умирают изнутри. Такой образованный, философски настроенный  человек,  как
ты, должен это знать.
   - А ты не социалист? - спросил я. - А что скажешь об антисоциалистах. -
Грубый вопрос - я задал  его  только  в  шутку.  Традиционно  в  Латинской
Америке  социалисты  применяли  социальную  инженерию,  чтобы   уничтожить
отжившие идеи, этику и образ мысли. Но чтобы избежать  культурной  заразы,
никитийские идеал-социалисты считали, что им нужно  либо  поглотить,  либо
уничтожить  все  ближайшие   капиталистические   страны,   чтобы   создать
собственное общество. Само обвинение,  в  том  что  Флако  социалист,  уже
плохо, но идеал-социалисты пошли дальше; ходили слухи,  что  они  пытаются
создать нетерриториального человека,  существо,  которое,  по  их  мнению,
будет неэгоистично и полно сочувствия, готово  отдать  все,  чем  владеет,
другим. Слухи также утверждали, что  созданные  социалистами  в  Аргентине
существа, оказались чудовищными чужаками. Эта новость привела  крестьян  в
ужас, потому что  говорили,  что  когда  социалисты  закончат  работы  над
нетерриториальным человеком, они выпустят векторный вирус, который заразит
всех  людей  на  Земле.  И   вследствие   бактериологической   войны   все
человечество изменится, человек окажется неспособным  воспринимать  другие
идеи, помимо социалистических, и мне  кажется,  крестьяне  боялись  смерти
меньше, чем такого изменения. Я не знал, верить ли этим слухам.  Но  Флако
говорил о заботах социалистов, и  мне  показалось  забавным  обвинить  его
самого.
   Он спросил:
   - А почему ты считаешь, что я социалист?
   - Ты живешь в Панаме, между молотом Колумбии и наковальней Каста Рики и
тем не менее не убегаешь. К тому же ты тощ и труслив, как социалист.
   - О, я не социалист, - сказал Флако. - Не  верю,  что  социализм  нужен
современному человеку.  Я  считаю,  что  человек  должен  сам  быть  своим
хозяином. Но эти никитийские социалисты не позволяют человеку  становиться
собственным хозяином. Им мало того, что они подчинили искусственный разум,
нужно еще покорить и людей, уничтожить противников. И всегда они  в  своих
экономических  неудачах  винят  капитализм.  Согласно  социалистам,   если
социалист покупает машину, это признак прогресса, но если машину  покупает
капиталист, это признак упадка. Они отказываются видеть,  что  отнимают  у
людей волю  к  работе,  и  потому  экономика  их  стран  разваливается.  Я
встречался с одним человеком из Будапешта. Он рассказывал,  что  его  отец
работал на фабрике, которую постоянно приходилось  закрывать,  потому  что
рабочие хотели только играть  в  карты.  Правительство  направило  солдат,
чтобы  заставили  рабочих  вернуться  к  работе,  но  некоторые   все   же
отказывались. Они сидели  и  играли  в  карты  под  приставленными  к  ним
пулеметами. Наконец солдаты их всех расстреляли, а  по  радио  этих  людей
назвали изменниками. Этот человек говорил мне, что хоть его отца и  убили,
он все равно оказался победителем  в  борьбе  с  социализмом,  потому  что
отказался подчиниться социалистам. И я  считаю,  что  это  другой  путь  к
внутренней смерти - жить под властью других, отказать себе  в  праве  быть
собственным хозяином.
   Флако считал себя большим политическим мыслителем, а я  провел  слишком
много времени  за  изучением  медицины  и  не  соприкасался  с  политикой.
Некоторое время я почтительно молчал, словно обдумывая его слова.
   - Итак, ты не веришь, что эта женщина воровка?
   - Нет, я считаю, что у нее пересажен мозг.
   Это заставило меня сесть и задуматься. Интуитивно я  почувствовал,  что
он прав.
   - Почему ты так говоришь?
   - Я однажды видел документальный фильм. Когда нанимали людей  в  отряды
киборгов, военные сохраняли тела солдат в стасисе, пока не  кончится  срок
службы, а если солдат хотел служить бессрочно, он мог продать свое тело на
запасные части. Но произошел большой  скандал.  У  некоторых  солдат  срок
службы закончился или они хотели продать свое тело, но оно оказывалось уже
продано на черном рынке  криотехниками.  Весь  этот  разговор  о  киборгах
заставил меня вспомнить эту историю, и я понял, как Тамара может числиться
на службе в световом годе отсюда и в то же время находиться здесь.
   - Ты думаешь, кто-то украл ее тело?
   - Я думал: захочет ли кто-нибудь красть такое бесполезное тело. Нет,  я
думаю, Тамара де ла Гарса сама записалась на службу и продала свое тело. И
теперь эта женщина носит ее тело.
   Я  вспомнил  прекрасную  рыжеволосую  женщину  во  сне  Тамары,   такую
непохожую на тощее черноволосое существо, которое спит на диване, и понял,
что пересадка  мозга  может  объяснить,  почему  во  сне  она  видит  себя
совершенно другой. Вспомнил, как она пыталась взять стакан воды за  обедом
- это признак, что ее мозг еще не приспособился к новому размеру тела.
   - Может быть, - сказал я.
   - Может быть? Как это может быть? Это  прекрасный  ответ  на  все  наши
вопросы. Если моя теория неверна, она должна стать верной!
   - Нам слишком много заплатили. Она немного платит за лечение, но  очень
много за молчание. Если она спасается от тех, кто пересадил ее мозг,  сами
наши вопросы могут быть опасными для нее.
   - Ты раньше не говорил мне, что она в опасности, - сказал Флако.
   В гостиной Тамара зашевелилась во сне и застонала.
   - Я сам раньше так не думал.


   Я долгое  время  лежал  в  постели,  размышляя.  Если  у  этой  женщины
пересаженный мозг и если пересадка  произведена  недавно,  это  объясняет,
почему у нее не повысился уровень антител, когда ей вырвали руку: все  еще
действуют подавители антител. Но я не  был  уверен.  Любой  действующий  в
рамках закона хирург использовал бы антимозин С, ингибитор, который только
останавливает производство клеток, атакующих  трансплантированные  органы.
Но уровень антител в крови Тамары был крайне низок по всему  спектру,  что
означает, что ей давали один из наиболее распространенных ингибиторов  АВ.
В инъекции, которую я ей сделал, содержались тимозины, которые стимулируют
рост всех клеток Т, включая атакующие клетки. И если уровень  тимозинов  в
ее крови станет достаточно высок, они смогут подавить действие ингибиторов
АВ. И если ее пересаженный мозг не установил полный контакт с  телом,  эти
клетки будут с ним обращаться  как  с  посторонним  телом,  уничтожая  его
клетка за клеткой. От этих мыслей у меня заболел живот.
   Я пошел в гостиную взглянуть на Тамару. Она казалась  тенью,  брошенной
на диван, и по платиновому свечению ее тела я видел,  что  у  нее  высокая
температура. Это один из первых признаков реакции отторжения; к сожалению,
это также признак обычной инфекции. Вдобавок, гормоны, которые я  ей  дал,
ускоряют метаболизм, что также приводит к повышению температуры.  Она  уже
жаловалась на головную боль, но пока не пожалуется на  судороги,  онемение
или потерю чувствительности, я не могу быть уверен, что она  в  опасности.
Все осложняется еще тем обстоятельством, что при соответствующих  условиях
она потеряет сознание и умрет без всякого предупреждения. И все  эти  если
закружились у меня в голове. Я взял влажную тряпку и смочил ей  лицо.  Она
проснулась и посмотрела на меня.
   - Заряди пистолет... - сказала  она.  Потом  ее  взгляд  прояснился.  -
Кристалл у вас?
   Я достал кристалл из  кармана  и  показал  ей.  Она  протянула  руку  и
погладила его, потом улыбнулась и уснула.
   Я всю ночь смачивал ей лоб  и  держал  ее  за  руку.  Странно,  но  мне
хотелось поцеловать ее. Вначале я  улыбнулся  при  такой  мысли.  Но  ночь
продолжалась, я массировал ей череп и плечи, и  меня  охватывало  глубокое
желание. Хотелось укрыть ее в объятиях. Желание стало непреодолимым,  и  я
понял, что от недостатка сна у меня кружится голова. На рассвете в  голове
у меня прозвучал вызов. Я включился,  открыл  канал  связи,  и  у  меня  в
сознании  появилось  изображение:  смуглый  человек  с  длинными   черными
волосами и широкими ноздрями сидит на  софе.  На  нем  темно-синий  мундир
Объединенной Морской Пехоты.
   - Я  Джафари,  -  сказал  он.  -  Как  я  понял,  у  вас  есть  кое-что
принадлежащее мне. - В голосе его была тревожащая атональность, отсутствие
интонации. Подчеркивание глубины сцены типично для созданного  компьютером
изображения.
   Я сунул руку в карман и нащупал кристалл.
   - Мне кажется, вы ошиблись, - ответил я.
   - Мне нужна женщина, - сказал он. Это заявление поразило  меня,  вывело
из равновесия.  -  Вот  что  я  предлагаю:  мне  бы  стоило  двести  тысяч
стандартов, чтобы послать своих людей за ней, и я бы получил  ее.  Но  для
обоих нас было бы легче, если бы вы сами  привели  ее  ко  мне  и  приняли
двести тысяч в знак моей признательности.
   - А что вы с ней сделаете? - спросил я. Джафари, не отвечая, смотрел на
меня. Я почувствовал, что задал глупый  вопрос.  -  Она  очень  больна,  -
выпалил я. - В течение нескольких дней ей опасно передвигаться.
   - Я охочусь за ней несколько месяцев, но сейчас это кончится. До захода
солнца вы должны привезти ее в аэропорт в Колоне! Поняли?
   - Да, понял.
   Он, казалось, смотрит на меня  мгновение,  словно  действительно  может
увидеть.
   - Вы не совершите ничего неразумного? Не попытаетесь сбежать?
   - Нет.
   - Вы и не сможете. У вас нет выбора.
   - Понимаю.
   - Хорошо, - сказал Джафари. - Я буду добр к ней. Так ей будет лучше.  Я
не бесчеловечен.
   - Я не убегу, - сказал я.  Джафари  прервал  связь.  Я  сел  на  диван,
чувствуя себя словно в ящике. Обдумал каждое его слово,  каждый  жест.  Он
пригрозил, что пошлет ко мне своих людей, и я подумал, не те ли это  люди,
что вырвали Тамаре руку. И какие люди могут так поступить? Последние слова
Джафари намекали на эмоцию или по крайней мере на подобие эмоции.  ОМП  не
может легально действовать на Земле. Но  я  знал,  что  это  не  остановит
Джафари.  Как  начальник  отдела  кибернетической   разведки,   он   может
подключиться  к  искусственному  разуму  армии,  и  в   его   распоряжении
кристаллический  мозг,  в  котором  содержится  в  миллиарды  раз   больше
информации, чем в органических. Я не смогу снять деньги со счета в  банке,
позвонить, пересечь границу,  миновать  полицейский  монитор.  Я  смачивал
губкой голову Тамары, пока усталость не одолела меня.


   Через несколько часов после рассвета из спальни вышел Флако.
   - Ах, Анжело, - сказал он, - если бы  меня  разбудил  ангел  смерти,  я
обнял бы его от всего сердца. Как я жалею,  что  мой  дедушка  не  изобрел
напиток, которым можно напиться без похмелья.
   - Небольшая цена за такое счастье, -  процитировал  я  в  ответ  старую
песню. Флако сел на кровать, а я пощупал голову Тамары  в  поисках  шрама,
любого признака, что ее мозг пересажен. Признаков не было, но  это  ничего
не значит: хороший  пластический  хирург  никакого  шрама  не  оставит.  Я
сказал: - Присмотри за Тамарой,  -  и  пошел  готовить  завтрак.  Поджарил
немного gallo pinto - это блюдо из бобов с рисом, открыл пакет с пончиками
и сварил кофе.
   Вскоре на кухню пришел Флако.
   - Она спит, как ангел, - сказал он.
   - Хорошо. - Я протянул ему тарелку. Он положил на  нее  еды  и  сел  за
стол. Мы ели молча.
   - Могу прочесть, о чем ты думаешь, - сказал он  наконец.  -  Я  был  не
настолько пьян, чтобы забыть тот звонок в ресторан. Может, перевезти ее  в
мой дом?
   - Нет. Если он смог позвонить тебе, то знает, где ты живешь.
   - Тогда нужно перевезти ее еще куда-нибудь. Мы  можем  спрятать  ее  на
bananeros, на банановых плантациях.
   - Это бы подошло, - сказал я. Мы еще немного поели молча.  Я  не  знал,
можно ли рассказать Флако о вызове Джафари. Флако хороший друг  и  хороший
человек, но в глубине души он вор. Может быть, он  способен  ради  награды
украсть Тамару.
   - Что тебя  тревожит?  -  спросил  Флако.  -  Боишься  спрятать  ее  на
банановых плантациях?
   Я провел пальцем по изношенной пластиковой  поверхности  стола.  Встала
Тамара и пошла в ванную: я слышал, как там льется вода. Она умывалась.
   - Нет. Вчера я сделал ей инъекцию от антител. Это  может  быть  опасно.
Она может от этого умереть.
   - Какова вероятность?
   - Не знаю. Не очень высокая.
   - Тогда я бы и не очень беспокоился об этом  и  не  выглядел  бы  таким
мрачным. Глядя на тебя, можно подумать, что ты петух и твой хозяин умер. -
Я немного посмеялся. - Послушай, дела не так уж плохи. Флако все  устроит.
Когда Тамара зайдет, я проверю, не беженка ли она. - И он потянул себя  за
веко - знак, что я должен молчать.
   На кухню вошла Тамара.
   - Я ухожу, - объявила она.
   - Знаем, - ответил Флако. - Я  иду  с  тобой.  Спрячемся  на  банановых
плантациях среди беженцев. Никто не найдет тебя там.
   - Вы не знаете, от кого я бегу. Не знаете их возможностей.
   - Это неважно! - сказал  Флако.  -  Никто  не  следит  за  плантациями:
слишком быстро появляются и исчезают рефуджиадос. Там  живут  сотни  тысяч
людей, и никто никогда не спрашивает их удостоверений личности.
   Тамара сказала:
   - Не знаю...
   - Но ты прекрасно сольешься с беженцами, - сказал Флако. - У тебя такой
голодный вид...
   Тамара какое-то время смотрела на него, как будто хотела понять скрытый
смысл его шутки, потом принужденно улыбнулась,  сказала:  "Ну,  хорошо"  и
начала есть.
   - Кстати о рефуджиадос. Угадай, кого я вчера видел... - сказал Флако. -
Профессора Бернардо Мендеса! - Я слышал это имя, но не  мог  вспомнить,  в
связи с чем. Посмотрел на Тамару, мы оба пожали  плечами.  -  Ну,  знаешь,
Бернардо  Мендес!  Великий  социальный  инженер,  который  проделал  такую
большую работу в Чили. Тот самый, кто пообещал с помощью генной  инженерии
в три поколения вывести  хорошего  человека!  Я  видел  его  на  улице  на
ярмарке. Он со своей идеей явился в Колумбию,  и  колумбийцы  сделали  ему
лоботомию и выбросили за  границу,  как  пример  для  рефуджиадос.  Им  не
понравилась его разновидность социализма,  и  они  вырезали  ему  мозг,  и
теперь он бродит в мокрых штанах и ворует пищу.
   Тамара перестала есть и побледнела.
   - Может, это были капиталисты, - сказал я. - Может, это они сделали ему
лоботомию.
   - Нет, - сказал Флако. - Колумбийцы. У меня есть друг, а его друг точно
знает.
   Тамара сказала:
   - Никто ничего точно не знает.
   Флако улыбнулся и подмигнул мне.
   - Тс, тс... так много цинизма, а ведь  еще  только  завтрак!  Какой  же
циничной она будет к обеду? Ну, все равно: стыдно видеть великого человека
в таком состоянии: он все время мочится в штаны. Теперь он не умнее игуаны
или утки.
   Тамара сказала:
   - Не будем говорить об этом, - и мы кончили еду в молчании.


   Мы взяли еды и одежды и пошли на  плантации,  все  время  проверяя,  не
следят ли за нами. На плантациях мы долго шли, не видя никаких палаток, но
потом вдруг оказались среди множества палаток,  в  небольшом  поселке.  Ни
одна из палаток не принадлежала гверильям, все они дальше к востоку. Флако
выбрал место, где близко  друг  к  другу  стояли  только  четыре  палатки.
Палатки грязные и заплатанные, на двух наверху белые полосы: там  проводят
ночь куры. Снаружи одной из палаток в  алюминиевой  ванночке  сидел  голый
ребенок. В ванночке было совсем мало воды. У ребенка не было зубов, во рту
он держал тряпку и жевал ее. По тряпке и по нему самому ползали мухи.
   Флако позвал, и из палатки вышла  молодая  чилийка.  Раскрыла  блузу  и
начала кормить ребенка. Флако спросил, может ли он и Тамара пожить  здесь,
и женщина сказала ему, что жильцы одной из палаток исчезли  неделю  назад,
так что он  может  тут  жить.  Такие  исчезновения  здесь  обычны:  многих
рефуджиадос находят убитыми, и причины никто не знает. Полиция  ничего  не
делает. Флако и Тамара как будто хорошо устроились, и я пошел на работу на
ярмарку.
   На ярмарке было очень много народу, и если бы я не беспокоился,  сможет
ли Тамара скрыться от  Джафари,  день  был  бы  хороший.  Огромные  толпы:
китайские  и  корейские  моряки,  индийские   торговцы,   южноамериканские
гверилья - вышли на улицы, и  вскоре  перед  моим  киоском  была  сплошная
толпа, все в ярких костюмах, толкутся непрерывно. Воздух заполнили  запахи
пота, пыли и острой  пищи,  а  люди  кричали  и  торговались.  Мне  всегда
нравились виды ярмарки. Студентом университета я  жил  со  своим  дядей  в
Мехико. В нижнем городе все тротуары односторонние, и если  пешеход  хочет
зайти в магазин на другой стороне улицы, ему нужно миновать этот  магазин,
дойти до следующего пешеходного перехода, а потом вернуться к магазину,  в
который он хочет зайти. И меня тошнило  от  зрелища  огромного  количества
людей, идущих в одном направлении.  Они  шли  в  ногу,  словно  закованные
невидимыми кандалами. И я помню, что  когда  впервые  оказался  в  Панаме,
именно  беспорядочная  толчея  на  ярмарке  привлекла  меня.  Мне   всегда
нравилось  отсутствие  порядка  в  Панаме,  но  теперь,  обдумывая  ночной
разговор с Флако, я гадал, не нравится ли мне просто возможность повернуть
и идти навстречу толпе. Может быть, это мой способ  быть  хозяином  самого
себя.
   Флако появился в полдень и купил в будочке на  улице  кувшин  воды.  Он
заглянул ко мне, и мы поговорили.
   - Заметил ее выражение, когда я рассказал о Бернардо?
   - Si, она выглядела больной.
   - Она рефуджиада, точно?
   - Да, она выглядела совсем больной, - повторил я.  Флако  рассмеялся  и
сказал, чтобы я позже пришел и принес фруктов, и я сказал,  что  приду.  Я
отдал ему компьютерный кристалл и попросил продать его.  Он  ответил,  что
постарается. Флако исчез в толпе, а я смотрел ему вслед, проверяя, нет  ли
слежки. Но толпа была так густа, что  невозможно  было  следить  сразу  за
всеми.
   Дела шли хорошо: я продал омоложение, а это происходит не чаще  раза  в
месяц, поэтому оставался в своем киоске дотемна, говоря  себе,  что  могут
появиться еще клиенты. Но  уже  прошел  срок,  назначенный  Джафари,  и  я
боялся.
   Палатка Флако располагалась в 114 ряду, к югу от канала  и  примерно  в
трех километрах к западу от Колона. Я пошел туда в темноте, неся  ведро  с
фруктами и минеральной водой.  Все  это  я  купил  на  ярмарке;  банановые
растения и теплая земля светились, и я хорошо  видел.  За  мной  никто  не
следил.
   Придя в лагерь, я увидел огромного чернокожего метрах в  пятидесяти  от
палатки Флако, пригнувшегося, словно он решил помочиться. Я  решил  пройти
мимо него тихо, чтобы не испугать, но, подойдя к нему, я  увидел,  что  он
нагнулся к Флако и  снимает  с  его  шеи  гарроту.  Он  задушил  Флако.  Я
закричал: "Стой!" и  негр  оглянулся  на  меня.  Бросился  ко  мне,  но  я
увернулся, и он убежал.
   Я проверил пульс Флако: пульса не было. Раскрыл ему грудь, чтобы  легче
поступал воздух, но он булькнул, и из раны под кадыком  хлынула  кровь.  Я
сунул пальцы в  рану,  чтобы  проверить,  насколько  она  глубока,  пальцы
проникли глубоко и коснулись перерезанного позвоночника.
   Я отполз в сторону, и меня вырвало. Потом я закричал:
   - На помощь!
   Из своей палатки вышла чилийка, вместе с ней Тамара. Чилийка  удивилась
и пришла в ужас, увидя мертвого Флако, она все время крестилась и стонала.
Тамара просто смотрела на Флако, рот ее был широко раскрыт от ужаса.
   Я рассердился и вскочил, чтобы догнать убийцу  Флако.  Пробежал  метров
пятьсот и увидел его, он прятался за бананами. Я побежал прямо к нему.  Он
прыгнул ко мне и взмахнул  ножом,  а  я  постарался  выбить  ему  коленную
чашечку. Но сумел только сильно ударить по ноге.
   Он выронил нож и побежал. Я подобрал его нож и побежал за ним. Он бежал
не быстро, все время хватался за колено и  хромал,  а  я  чувствовал  себя
легко и свободно. Контролировал дыхание, бежал  ритмично  и  фантазировал.
Легко будет, решил я, ножом разрезать этого  человека  от  промежности  до
горла. Я уже обездвижил его; и решил, что его  надо  убить.  Очевидно,  он
меня недооценил, потому что я стар, но я  всегда  очень  следил  за  своим
телом. Я видел себя старым львом, который вдруг обнаружил, что у него  еще
остался один клык и он может  убивать.  Я  наслаждался  этим  ощущением  и
потому не торопился; хотел, чтобы он боялся меня.  Хотел,  чтобы  он  ждал
смерти, видел, как она приближается. И тут я понял, что подобен  капитану,
который расстрелял детей на берегу, и  бросил  нож.  Человек  передо  мной
вскоре перестал хромать, побежал вдвое быстрее, и я  продолжал  бежать  за
ним. В моей голове прозвучал сигнал вызова комлинка, и я ответил.
   - Хорошо бежишь,  старый  трахальщик,  -  сказал  бегущий  передо  мной
человек по-английски через комлинк. Я не ответил. Он выбежал из  плантации
и пересек дорогу вдоль канала. Перелез через защитную сетку и рельс поезда
на магнитной подушке на дальней стороне дороги. - Что ты будешь делать  со
мной, старик, если поймаешь? - спросил он.
   - Вырву тебе кишки, -  ответил  я.  Он  пробежал  туннелем  под  старым
каналом, потом под новым, а я продолжал держаться за ним. Он направлялся в
гетто Колона. Мы пробежали мимо нескольких деловых зданий,  но  постепенно
по обе стороны, как стены каньона, поднялись многоквартирные  жилые  дома.
На улицах почти никого не было, все, услышав топот бегущих,  скрывались  в
дверях.
   Я миновал  трех  грязных  молодых  людей,  пивших  пиво.  Один  из  них
рассмеялся и спросил:
   - Помочь?
   Я ответил:
   - Да! - но он не побежал за мной.
   Я все время ожидал, что встречу  одну  из  полицейских  камер,  которые
постоянно следят  за  этим  районом.  Но  всякий  раз  камера  оказывалась
вырвана, и я в одно и то же время испытывал облегчение и страх: что бы  ни
произошло, это останется между мной и им.
   - Пусть драка будет равной. Давай найдем место, где есть немного света,
чтобы я мог тебя видеть, -  сказал  человек.  Он  пробежал  мимо  баков  с
мусоров, где рылся бродячий пес. Пес зарычал и погнался за ним. Человек  и
собака добежали до хорошо освещенного  перекрестка  и  свернули  за  угол.
Сразу вслед за этим собака завизжала от боли, и я  заколебался.  Я  только
начал заворачивать за угол, как впереди что-то ярко сверкнуло. Дом за мной
словно вздохнул и  запылал.  Отраженный  свет  жег  мне  глаза.  Глаза  на
мгновение закрылись,  чтобы  защититься  от  слишком  большого  количества
инфракрасных лучей.
   - Достаточно ярко для тебя, старик? -  спросил  человек.  Я  побежал  в
переулок. Собака мертва, ее обожженные лапы еще дергаются.  Краска  зданий
по  обеим  сторонам  улицы  горит.  Пришлось  отступить.  -   Тебе   нужно
поблагодарить аллаха, ублюдок: я истратил свою единственную энергетическую
гранату, - сказал человек. - Вернусь за тобой позже. - И он прервал связь.
   Он двигался в сторону моего дома, поэтому  я  побежал  по  параллельной
улице, надеясь перехватить его. Но он исчез.
   Я сидел на земле, плакал и думал о Флако с перерезанным горлом, о  том,
что не сумел отомстить за его смерть. На улице завыли пожарные сирены, и я
пошел домой. Воздух вдруг стал густым, ноги  у  меня  подгибались.  Я  все
время вспоминал мертвого Флако и погоню за его убийцей. Я считал, что  его
нужно убить, и бежал за ним  легко,  но  теперь  меня  охватила  слабость.
Оглянувшись, я увидел, что нахожусь на незнакомой улице. Я заблудился.
   Пошел дальше, пока не нашел знакомое место,  оттуда  направился  домой.
Взял лопату и пошел на плантации, чтобы похоронить  Флако.  Когда  я  туда
добрался, его тело уже остыло.
   Чилийка собиралась уходить. Увидя меня, она задрожала и крикнула:
   - Эта женщина, Тамара, она исчезла! Убежала в город!
   Я кивнул, но чилийка продолжала повторять:
   - Она исчезла. Исчезла.
   Собирая свою одежду и посуду,  она  следила  за  мной  краем  глаза.  Я
выкопал мелкую могилу и положил в нее Флако.
   Проверил его карманы. Пусто.
   Я поглядел на чилийку; она застонала и  отбежала  на  несколько  шагов,
потом снова задрожала и опустилась на землю.
   - Не убивай меня! - закричала она,  маша  руками  перед  грудью.  -  Не
убивай меня!
   Она очень испугалась, и я понял, что она меня считает убийцей Флако.
   - Что ты сделала с его вещами? - крикнул я.
   - Смилуйся! Я мать! Пожалей меня! - кричала она. - Оставь  мне  немного
денег. Чтобы хватило до Пуэрто-Рико!
   Я сделал шаг вперед и поднял лопату, словно собирался ударить  ее.  Она
заплакала и достала из-за пазухи сверток. Бросила его на землю -  бумажник
Флако, пачка денег, завернутых в коричневую  бумагу,  и  медальон  святого
Кристофера. Я заглянул в бумажник. Он был полон денег. Как я и  догадался,
он взял себе солидную часть вырученного за  кристалл.  Я  швырнул  женщине
бумажник и отвернулся. Женщина уползла с ребенком и своими вещами.
   Я закопал Флако и прочел молитву, прося Бога простить Флако его  грехи.
Потом пошел домой.


   Тамара лежала в моей постели, подключившись  к  монитору  сновидений  и
закрыв лицо. Она негромко стонала, свернувшись в позе  зародыша.  Коленями
сжимала лазерное ружье. Платиновый блеск кожи свидетельствовал, что у  нее
высокая температура. Я неслышно подошел и взял ружье, отключил и бросил  в
угол. Осмотрел ее руку. Воспаление и  припухлость  не  больше  ожидаемого:
температура не от инфекции.
   Взял запасной монитор и подключился к ее сну.
   На берегу ветер, холодный и неудержимый, ударил меня, словно  собирался
поднять и унести. На темном чистом небе над морем вставала  красная  яркая
луна. На кроваво-красном песке шуршали тысячи призрачных  крабов,  щелкали
клешнями. Я спустился к самому морю. Волны у берега по-прежнему покачивали
тушу быка.
   На берегу лежал человеческий скелет. Его кости были  так  очищены,  что
только несколько крабов ползали внутри грудной клетки.
   - Я тебя не ждала, - сказал скелет.
   - А кого ты ждала?
   - Не тебя.
   Я взглянул на берег и сказал:
   - Плохо, что Флако умер. Он был хорошим другом.
   Скелет  застонал.  Несколько  мгновений  надо  мной  в  воздухе  стояла
призрачная женщина в красных одеждах. Она бросила на ветер три желтые розы
и исчезла. Я посмотрел на небо. Звезд не было. Скелет сказал:
   - Я там не стала задерживаться, убежала и попыталась вернуться сюда.  И
заблудилась. Как умер Флако?
   - Задушили и перерезали горло.
   - Это Эйриш. Эйриш любит убивать так. Всегда оставляет дважды убитых. -
Волна подкатилась к моим ногам. Вода густая, теплая и красная.
   - Я почти добрался до него. Почти убил Эйриша.
   - Эйриш хорош. Ты не смог бы его убить.
   - Чуть не убил, - настаивал я.
   - Ты не можешь его  убить.  Он  создан  для  этой  работы.  Генетически
выращен. Он только позволил  тебе  поверить,  что  ты  сможешь,  -  сказал
скелет. Мы оба некоторое время молчали. -  Я  умираю,  Анжело.  Я  сказала
тебе, что если ты от меня откажешься, я умру. Ты отказался от меня?
   - Да, - ответил я, - и, может, не один раз. Когда мы оперировали  тебя,
мы сделали снимок сетчатки глаза. И проверили  тебя  по  правительственным
архивам.
   - Они ждали чего-нибудь такого. Достаточно, чтобы убить меня, -  сказал
скелет.
   - К тому же я дал тебе стимуляторы типа АВ, прежде чем разобрался,  что
у тебя пересажен мозг, - признался я. - У тебя ведь пересажен мозг?
   Она кивнула.
   - Ты в опасности.
   - Я мертва, - поправил скелет. Кости его начали утоньшаться и лопаться,
как сухие прутики. Я попытался сказать что-нибудь утешительное и не  смог.
Скелет увидел мое расстройство и рассмеялся: - Оставь  меня.  Я  не  боюсь
смерти.
   - Все боятся смерти, - сказал я. Ветер поднимал песок,  бросал  его  на
меня. В воде поднялся левиафан, темное бесформенное существо с глазами  на
горбах, и принялся смотреть на нас. Шелестящее щупальце высоко поднялось в
воздух, потом с плеском снова скрылось в воде. Левиафан ушел под воду, и я
почувствовал, что его заставила это  сделать  Тамара.  Она  контролировала
свой сон, но так, как это делают мазохисты и отчаявшиеся.
   Скелет сказал:
   - Это потому, что они не практикуются - в  умирании.  Боятся  забвения,
распада мышц, медленного вытекания жидкостей из тела.
   - А ты не боишься?
   - Нет, - сказал скелет. - Я много раз умирала. - И с этими  словами  на
костях наросла плоть, появилась рыжеволосая женщина. Ее начал  есть  краб,
она не мигнула.
   - Почему умер Флако? - спросил я.
   Она на мгновение задержала дыхание, потом медленно выпустила воздух.  Я
не думал, что она мне скажет.
   - Вероятно, я тебе обязана, - сказала она наконец. -  Мой  муж  генерал
Амир Джафари хочет получить мой мозг, заключить его в  мозговую  сумку,  а
тело - в стасис.
   - Зачем?
   - Я служила  в  разведке.  И  допустила  неосторожность.  -  Она  снова
смолкла, подбирая слова. - Я была на приеме с другими женами  офицеров,  и
они говорили о недавно убитом политике. Я слишком много выпила и  сказала,
что они все знают: это мы его убили. И еще говорила такое, чего не  должна
была говорить. В Объединенной Морской Пехоте за такие ошибки убивают.  Муж
добился, чтобы меня приговорили к жизни в сумке  для  мозга.  Но  жизнь  в
сумке для мозга - это не жизнь.
   Я вспомнил пустой, лишенный выражения голос генерала, когда он говорил,
что не лишен человеческих чувств,  словно  убеждая  самого  себя.  В  воде
мертвый бык встал на ноги и фыркнул, потом волна снова свалила его.
   - Не понимаю. Зачем ему твое тело в стасисе?
   Подул холодный ветер, берег стал затягиваться тонкой коркой льда.
   - Не знаю, - ответила она. - Может, надеется  использовать  его,  когда
уйдет со службы. Как только я его заподозрила, я не стала задерживаться  и
выяснять дальше. Я знала, что единственный  способ  спастись  для  меня  -
отказаться от старого тела, поэтому я  купила  тело  на  черном  рынке.  Я
думала, что пока держу в руке кристалл и вижу его, я не в мозговой  сумке.
Заставила криотехов поместить мозг немецкого пастуха в мое тело и  послать
его мужу обнаженным, в клетке. А на шею повесила табличку: "Если все,  что
тебе нужно, это моя верность и трахание,  я  твоя".  -  Это  воспоминание,
казалось, очень ее забавляет.
   - Твой муж вызвал меня по комлинку. Предложил заплатить, если  я  отдам
тебя. Мне кажется, он заботится о тебе. Трудно сказать.
   - Не позволяй  ему  одурачить  тебя,  -  сказала  она.  -  Он  один  из
мертвецов, живых мертвецов. Он отказался от эмоций, когда стал кимехом.
   - Я не стал бы так опрометчиво судить его.
   - Поверь мне, у него остались только воспоминания  об  эмоциях.  И  эти
воспоминания тускнеют.
   - А Эйриш, он военный?
   - Неофициально, но он выполняет разные задания для военных. Такие,  как
с Флако.
   - Он вырвал тебе руку?
   Женщина рассмеялась.
   - Нет. - Берег исчез. Я увидел Тамару  в  аэропорту,  она  выходила  из
черного мини-шаттла "мицубиси", беспокойно глядя  в  небо  на  снижающийся
корабль. И захлопнула дверцу, зажав руку. Попыталась высвободить ее. Стала
вырывать руку, дергать ее. И вырвала с окровавленным концом, без кисти.  Я
не мог в это поверить. Тамара шаталась. И тут сцена изменилась, и я  снова
увидел лежащую на берегу Тамару.  Призрачные  крабы  поедали  ее.  -  Тело
ничего не стоит.
   Этот случай испугал меня. Она не может уничтожить в мониторе целый мир,
чтобы  показать  мне  единственное  воспоминание.   Такое   погружение   в
подсознание небезопасно.
   - Я  должен  идти,  -  сказал  я.  -  Нужны  новые  медикаменты,  чтобы
предотвратить повреждение мозга. Подождешь меня здесь?
   Темные существа снова поднялись из  моря  и  уставились  на  меня.  Она
пожала плечами.
   - Да. Наверно.
   Я отключился и отсоединился от ее монитора. Всходило солнце, и так  как
две ночи я спал мало и аптека все равно еще не открыта,  я  решил  немного
подремать. Лег на постель рядом с Тамарой и закрыл глаза.
   Проснулся я в три часа дня. Тамара спала рядом со мной. Я  коснулся  ее
лба: очень высокая температура. В каком-то порыве я поцеловал  ее  в  лоб,
потом посмотрел, не проснется ли она. Она не  проснулась.  И  я  был  рад,
потому что понял, где  видел  ее  раньше:  ее  худое  тело,  истощенное  и
маленькое, незнакомо мне, но лицо - нос, глаза, изгиб губ - все это как  у
моей покойной жены Елены. Я мысленно выругал себя. Мне следовало с  самого
начала увидеть это сходство, ведь Елена двадцать лет преследовала меня  во
снах. Но когда достигаешь моего возраста, все кажется знакомым.  Трижды  в
жизни я встречал своих двойников; так что только  вопрос  времени,  прежде
чем  я  встречу  женщину,  похожую  на  мою  жену.  Мне  казалось,  что  я
подготовлен к такой  встрече,  я  не  поддался  бы  искушению  согласиться
помогать ей, не строил бы из себя дурака, привязываясь к ней.
   Я переодел рубашку и пошел в аптеку Васкеса. Купил  там  долговременные
регуляторы роста и антимозин С. Заплатил наличными. На пути домой  у  меня
было время подумать. Никогда раньше я не сталкивался с проблемой,  которую
не смог бы разрешить, конечно, если на  это  есть  время.  Проанализировал
свой разговор с Тамарой и решил, что в ее истории не  все  сходится.  Если
Джафари планировал заключить Тамару в мозговую  сумку,  ему  не  нужно  ее
тело. Разве что для продажи. Конечно, если он не собирался в будущем снова
соединить  мозг  и  тело.  Может,  хотел  это  сделать,   когда   ситуация
прояснится? Или просто продержал бы ее несколько лет, а  потом  потихоньку
выпустил? Я почувствовал, что иду по верному  следу.  То,  что  Тамара  не
разгадала  планы  Джафари,  свидетельствует  о   ее   импульсивности   или
неразумном страхе. Я решил, вернувшись домой, рассказать ей  свою  теорию,
но пока что принялся обдумывать планы ее спасения.  Все  посещение  аптеки
Васкеса заняло несколько часов.


   Когда я вернулся, Тамара сидела на кухне, положив голову на стол, держа
в руке стакан с ледяной водой. Лазерное ружье лежало рядом на полу. Она  в
бреду что-то говорила на иностранном  языке.  У  нее  была  очень  высокая
температура. Я сбежал вниз, принес медикаменты, вывалил их на стол.  Хотел
как можно быстрее ввести лекарство, поэтому наполнил шприц и сделал укол в
сонную артерию. Она подняла голову и посмотрела на иглу в своей шее, потом
снова закрыла глаза и сказала:
   - Уведи меня отсюда. Я хочу уйти.
   - Все в свое время, - ответил я, желая успокоить ее.
   - Мне холодно. Я думаю, что умираю.
   - Не умрешь, - сказал я. Холод - это плохо. Иммунная система атакует ее
мозг. Я заполнил шприц антимозином и ввел ей в руку.
   - Ты так добр ко  мне,  Анжело.  Очень  добр.  Ты  на  самом  деле  так
считаешь... о порядке... не хочешь порядка?
   - Да. Очень.
   - Тогда уходи. Уходи из Панамы. - Глаза ее открылись, она села прямо.
   - Что это значит? - спросил я. Она  долго  смотрела  на  пол.  Я  снова
спросил: - Что ты хотела сказать?
   - Ты хочешь, чтобы я вторично допустила  ошибку?  -  Она  улыбнулась  -
холодной угрожающей улыбкой. - Я  хочу  сказать  -  убирайся.  Немедленно!
Наступает порядок, неудержимый порядок! Уходи из Панамы, уходи с  Земли...
Уходи от ИР и ОМП!
   Я попытался найти смысл в ее словах. Она смотрела на  меня,  как  будто
хотела передать свое знание взглядом.  Силы  ОМП  -  Объединенной  Морской
Пехоты - набираются на всех континентах и  должны  следить  за  интересами
Земли в космосе. Теоретически у них нет политической власти  ни  на  одной
планете, хотя они контролируют пространство между планетами  и  тем  самым
держат под контролем всю галактику. Предполагается, что они не вмешиваются
в политику, поэтому я не понял, почему она связывает  ИР  -  искусственный
разум - с ОМП. Но, как и во всякой большой организации, многие  части  ОМП
борются за власть. Я вспомнил предупреждение Флако об империализме.
   - Кто-то в Морской Пехоте вступил в контакт  с  искусственным  разумом,
чтобы овладеть Землей?
   Тамара кивнула.
   - Они одну за другой захватывают страны. Некоторые сейчас. Другие через
несколько лет. Не знаю, много ли времени у вас осталось.
   Я вспомнил проблемы  соседних  государств,  вкрадчивое  распространение
никитийского идеал-социализма.  Теперь  я  знал  имя  виновного.  Все  это
организовано разведкой ОМП. Но все равно  мне  казалось  это  невозможным.
Искусственному разуму запрещено законом ввязываться в человеческие  войны.
ИР  всегда  оставались  политически  нейтральными,  их  наша  политика  не
интересовала. Их мозг занят совершенно другими  проблемами.  И  я  не  мог
понять, что заставило их вмешаться, идти на такой риск.
   - Но что могли социалисты дать искусственным разумам?
   Тамара колебалась.
   - Увеличить объем их памяти. Дать им доступ в космос.
   Я немного подумал. Свобода, наконец понял я. У меня закружилась голова.
Она говорит о свободе. Некоторые ИР  готовы  продать  свободу  Земли  ради
собственной свободы. Прекрасный обмен - ценность на ценность.  Если  бы  я
так эмоционально не относился к своей свободе, я бы рассмеялся.
   - Тебе нужно кому-то рассказать! - закричал я. - Объявить об этом!
   - Я рассказала тебе, - ответила она. - Этого достаточно.
   - Расскажи властям.
   - Анжело, ты не понимаешь. Я была одной из них.  Я  служила  в  военной
разведке. Я их знаю. И мне никогда от них не уйти.
   Она  отвернула  от  меня  лицо,  положила  голову  на  стол.  Несколько
мгновений тяжело дышала, и мне потребовалось какое-то время, чтобы понять,
что она уснула. Я погладил ее волосы и подумал, что она  имела  в  виду  -
одна из них? Одна из тех, кто убивает Флако по всему миру?  Одна  из  тех,
кто превращает свободу в товар? Что я вообще о ней знаю?  Она  рыжеволосая
женщина на морском берегу. Женщина с быстрым властным голосом, как у  жены
социалистического диктатора. Ей нравится запах роз. Она бежала, потому что
боится заключения в машине, и однако она весь мир превратила в тюрьму  для
других. Разве не справедливо было бы выдать ее? Или задушить? Я  с  самого
начала подозревал, что пожалею о том, что  согласился  помочь  ей.  Может,
отвезти ее в больницу, сообщить властям, позволить убить ее?
   Она снова застонала, начала бредить  на  английском  и  фарси.  Однажды
сказала: "Все пошло плохо, очень плохо", но большую часть  того,  что  она
говорила, я не понимал. Я думал о том, как они устанавливают контроль.  ИР
управляют передачей информации  -  торговые  курсы,  предсказания  погоды,
банковские счета - и связью. Они следят за всеми вооружениями. Им нетрудно
уничтожить мир просто неверной  передачей  информации,  целые  государства
обанкротятся, погибнут все товары.  Такой  большой  ущерб  наносит  просто
некомпетентность и неумелость. А какой нанесет саботаж?
   Я посмотрел на худое лицо Тамары, на ее хрупкое тело и пожалел, что  не
знаю, каким было ее настоящее тело. Женщина с  таким  худым  телом  должна
быть робкой. Она сама знает боль и должна испытывать сочувствие к  другим.
Что я знаю об этой женщине? И как бы в ответ  она  неожиданно  воскликнула
по-английски:
   - Я хочу уйти!
   И я решился.
   Кем бы она ни была, что бы она о себе ни думала, теперь она рефуджиада.
   Я отнес ее в постель, потом решил набраться мужества и  переправить  ее
на плантации. Впрочем, для этого придется ждать ночи. Я пошел на кухню  за
пивом и услышал звук за задней дверью. Выглянул в окно: на заднем  крыльце
стояла  мисочка  с  молоком,  которую  Тамара  или  Флако  поставили   для
серо-белого   котенка.   Котенок   тоже   был   на   крыльце,   он   играл
темно-коричневым клубком - тарантулом, подобравшим лапы под брюхо. Котенок
толкал тарантула, ударял его о заднюю дверь, потом поднял  голову,  увидел
меня и убежал.
   Я включил радио, чтобы музыка заполнила тишину  дома.  Через  несколько
мгновений  у  меня  в  голове  прозвучал  вызов  комлинка.  Я   включился,
послышался голос Джафари. По-прежнему без всякой интонации он спросил:
   - Тамил поблизости?
   Я испугался. Сердце у меня забилось, я чуть не  впал  в  панику.  Линия
была так полна разрядов, что я его почти не слышал.  Он  пропускал  сигнал
через фильтры, чтобы его нельзя было проследить.
   - Тамил? Ваша жена? Она без сознания.
   - Это важно, - сказал Джафари. - После нашего разговора  ни  с  кем  не
вступайте в связь по комлинку. Разведка может засечь ваш  сигнал.  Скажите
Тамил, что разведка посадила меня на контур. Я больше ничего не  могу  для
нее сделать. Если ее поймают, ее убьют. Скажите, что я любил ее.  Скажите,
что мне жаль. - И Джафари отключился.
   Я обошел вокруг дома как в тумане, потом начал собирать  пищу  и  воду.
Взял свою медицинскую сумку и выбросил то, что не  понадобится.  По  радио
исполняли "Кольца Сатурна в до минор" Ветинни, но передача прекратилась. В
доме воцарилась тишина.
   Внизу скрипнули петли входной двери. Я почувствовал сквозняк. По-моему,
я не оставлял дверь открытой. Спустился вниз и взял ружье. По радио начали
передавать "Полет валькирий" Вагнера. Я прокрался по лестнице и выстрелил.
На лестнице, спиной к стене, стоял  Эйриш,  раскрыв  рот,  держа  в  руках
короткий дробовик. Он сказал: "Материн тра..." и выстрелил в  тот  момент,
как моим выстрелом ему разворотило живот.
   Выстрел его пришелся в  стену  за  моей  спиной,  потому  что  я  успел
проскочить мимо. Я услышал, как Эйриш упал на пол.  Тамара  открыла  дверь
спальни и выглянула. Лицо ее было бледно, она с трудом держалась на ногах.
Я знаком велел ей вернуться в спальню и посмотрел на лестницу.
   Эйриш лежал на животе, вытянув правую  руку,  он  тяжело  дышал.  Пятно
света упало на сожженную плоть его живота. Я двинулся к нему, и  он  одним
гибким движением вскочил, держа дробовик.
   Я подпрыгнул и пнул его в голову, вложив в этот удар  весь  вес  своего
тела, зная, что другой возможности у меня не будет. Удар  пришелся  ему  в
подбородок, и я скорее почувствовал, чем услышал, как хрустнула  его  шея.
Его ружье выстрелило в потолок, а он сам покатился  по  лестнице.  Я  тоже
упал и покатился вслед за ним.
   Он лежал совершенно неподвижно, с раскрытыми глазами. Потом зарычал, но
мышцы его оставались расслабленными, хотя дробовик он по-прежнему держал в
руке.
   Я встал, отступил на шаг, нацелил ружье ему в голову, потом  подошел  и
ногой откинул дробовик.
   Я не знал, что с ним делать. Убивать его я не хотел. Медицинская  сумка
стояла на столе за мной, я достал маску,  наложил  ему  на  лицо,  включил
подачу флуотана, потом осмотрел  его  раны.  На  левой  руке  сгорели  три
пальца, и в животе была рана, которая почти  выпустила  его  внутренности.
Рана  была  такой  горячей,  что  в  инфракрасном  свете   выглядела   как
расплавленная плазма. Поэтому я не  видел,  поражены  ли  жизненно  важные
органы. Меня поразило, как все легко произошло. Во рту у меня было  словно
полно ваты, сердце билось учащенно. Тамара сказала, что я не  смогу  убить
Эйриша, и я боялся, зная, что в следующий  раз  так  легко  не  получится.
Потом пошел в спальню, чтобы взять Тамару и отвести ее на плантации.
   Она сидела в постели, подобрав под себя ноги, обхватив  руками  колени,
раскачивалась взад и вперед. На лице  маска.  Она  включилась  в  монитор,
упивалась сновидением - не как профессионал, как  наркоман.  И  продолжала
говорить: "Я хочу уйти. Я хочу уйти. Я хочу уйти..." По лицу  ее  катились
капли пота, а само лицо оставалось совершенно бесцветным.
   Я подошел к консоли и отключил монитор. Она  продолжала  раскачиваться,
не почувствовав того, что я сделал. Я откинул ее маску. Глаза  закатились,
так что видны только белки. Она продолжала бормотать, стиснув  зубы.  Ушла
глубоко в себя. В кататонии.
   Я снова опустил маску, включил ее в консоль и подключился сам.
   На берегу ночь, ревет ветер, несет песчинки, которые колют мне кожу.  Я
услышал звук, словно кто-то со  свистом  пропускает  воздух  сквозь  зубы,
поднял голову и увидел призрачных чаек с человеческими головами,  это  они
шипели сквозь зубы.
   Рыжеволосая Тамил раскачивалась  на  берегу  и  смотрела,  как  в  море
поднимаются  темные  морские  существа.  Потом  отправила  их  в  небытие.
Крикнула что-то в море,  но  ветер  отнес  ее  слова.  Берег  почернел  от
скорпионов, которые ползали по влажному песку и  прятались  в  водорослях.
Мертвый бык, теперь раздувшийся, стоял  на  отмели,  тряс  своей  сгнившей
плотью, ревел от боли. Волны набегали на  него,  и  его  мошонка  и  пенис
всплывали, потом волна отходила, и они снова повисали, с них капала вода.
   Я позвал Тамил. Она не ответила. Я крикнул: "Эйриш мертв!",  но  ветер,
рев волн и свист чаек заглушили мои  слова,  поэтому  я  двинулся  к  ней,
наклоняясь на жгучем ветру, пробираясь между большими черными скорпионами.
Один из них ужалил меня в ногу, и  мне  показалось,  что  к  ноге  прижали
раскаленное железо. Я прошел еще несколько шагов, и меня ужалили в  другую
ногу, поэтому я побежал, не обращая внимания на укусы.
   Из моря поднимался левиафан, и перед ним накатывались на берег огромные
волны. Я добежал до Тамил. Она кричала в пустой воздух:
   - Я хочу уйти!
   Я повернул ее лицо к  себе.  Она  посмотрела  на  меня.  И  хоть  ветер
продолжал дуть, мир ее начал успокаиваться.
   - Эйриш мертв! - крикнул я, надеясь утешить ее. - Твой муж звонил  мне.
Он сказал, что не может тебе помочь. Нам нужно уходить.
   Она посмотрела на меня, рассматривала мое лицо.
   - Боже мой! Ты меня догнал. Напрасно я убегала! Ты меня догнал!
   - Ты ошибаешься, - сказал я. - Пойдем! Отключись, и сама увидишь!
   - Что увижу? Мертвого Эйриша на полу? Что я должна увидеть?  -  В  воде
замычал бык. Тамил посмотрела мне в глаза и сквозь сжатые губы произнесла:
- Я умираю!
   Я услышал глухой стук за собой и начал поворачиваться. Бык выбрался  из
водорослей и несся на меня. У меня не  было  времени  убежать.  Левый  рог
попал мне в грудь, я взлетел в воздух. И упал лицом в песок. От боли перед
глазами вспыхнули огни, в горле  поднялась  рвота.  Я  забыл  о  том,  где
нахожусь, и подумал, что в меня выстрелили.
   К щеке прикоснулось горячее железо, другой укус пришелся  в  спину.  На
моей щеке сидел скорпион и судорожно дергался, все глубже и глубже  вонзая
жало. Я вытащил его вместе с жалом и отбросил от  себя.  И  снова  услышал
глухой звук. Бык топтал тело Тамил. Он снова  и  снова  поднимал  огромные
передние ноги и опускал на нее, вдавливал ее разбитое тело в песок,  ломал
кости. Бык стоял над ней и фыркал,  словно  принюхивался  к  крови,  потом
сунул рог ей в живот и поднял ее на воздух. Несколько  раз  прошел  с  ней
взад и вперед по берегу, потом поскакал в воду.
   - Тамара! -  закричал  я,  и  она  оглянулась  на  меня,  с  выражением
ненависти на лице. Раскрыла рот и подула на меня тьмой. И  когда  холод  и
антисептическая тьма сомкнулись надо мной, я заскулил перед смертью.


   Я встал и побрел из комнаты в комнату, ища чего-то словно в тумане;  не
знаю, что я искал, но найти не смог. Смотрел на вещи в комнатах  и  думал,
не их ли ищу. Пошел к двери,  и  в  лицо  мне  ударило  солнце.  Прошел  в
передний двор, разглядывая орхидеи и деревья. Не они ли то, что мне нужно?
И обнаружил, что стою перед дверью соседа. Я открыл ее.
   Родриго Де Хойос сидел в кресле в своей гостиной. Он посмотрел на меня.
   - Дон Анжело, что случилось? Что случилось? - воскликнул он, вставая  и
пересекая комнату. Взял меня за руку и ввел в дом, потом заставил сесть  в
большое мягкое кресло. Я попытался встать, но он заставил меня  сидеть.  -
Вы больны? - спросил он.
   Я посидел несколько минут, думая, но ничего не мог придумать. Мысли мои
все время упирались в глухую стену. Я схватил Родриго за рубашку.
   - Произошло нечто ужасное! - сказал я и всхлипнул. Потом вспомнил: -  Я
хочу уйти! - И закричал: - Достаньте мне шаттл!
   Родриго смотрел на меня, словно решил, что я не  в  своем  уме.  Сложил
руки, взглянул на них, со свистом пропустил воздух сквозь зубы,  посмотрел
на часы. Потом, спустя,  казалось,  очень  много  времени,  подключился  к
Пан-транспорту и попросил как можно скорее прислать мини-шаттл.
   Он отвернулся на время, и я встал и направился к выходу.  Он  попытался
снова усадить меня, но я оттолкнул его, и он больше меня не останавливал.
   Я пошел домой, открыл дверь и обнаружил, что Эйриш по-прежнему лежит  у
основания лестницы и тяжело дышит  сквозь  маску.  Должно  быть,  одно  из
легких у него отказало. В воздухе пахло  чесноком  и  сожженной  плотью  и
волосами. Я удивился, что не помню, как проходил мимо него, когда  выходил
из дома. На пути в спальню я чуть не споткнулся о его тело.
   Тамара совершенно  неподвижно  сидела  на  кровати,  чуть  наклонившись
вперед. Я протянул руку и коснулся ее шеи, чтобы нащупать пульс. У нее  не
было  пульса.  Я  включился  в  монитор   сновидений,   чтобы   проверить,
регистрируется ли активность мозга. Впрочем, это ничего не значит: я знал,
что пока живы отдельные нервы, люди могут  видеть  сновидения  даже  через
сорок  минут  после  смерти.  Эти  мгновенные  вспышки  называются  "снами
мертвецов". Но монитор оставался пуст. Я стащил Тамару на пол  и  применил
ВСЛД (восстановление сердечно-легочной деятельности). Начал массировать ей
сердце и вдувать воздух в рот, но она не реагировала.
   Я знал, что скоро прилетит шаттл, поэтому побежал за своей  медицинской
сумкой и достал раба -  это  миниатюрный  прибор  с  компьютером,  который
заменяет рефлексы нервной системы. Иглы прибора я вонзил  в  мозг  Тамары,
сразу над поддерживающим позвонком. Включил раба, и Тамара начала  хватать
ртом воздух; я отладил раба, так что ее сердце забилось ровно, выровнялось
и  дыхание.  Это  ничего  не  значило:  раб  может  заставлять   ее   тело
функционировать, даже если мозг погиб или изъят.
   Долгое время я проверял монитор: он оставался пуст,  никаких  признаков
активности мозга, нет даже снов мертвецов. Я отключил раба, и  Тамара  тут
же прекратила дышать. Есть вероятность,  что  она  выживет,  очень  слабая
вероятность, но для этого ее нужно немедленно поместить в больницу.  Но  я
не мог этого сделать. Слишком велики шансы, что она  претерпела  серьезную
травму мозга, и даже если новые клетки мозга можно  вырастить,  в  них  не
будет ее воспоминаний, ее личности. И она всю жизнь будет  сталкиваться  с
людьми, которых не помнит.
   Я отвел ее маску, чтобы  в  последний  раз  взглянуть  на  лицо.  Очень
бледное и совершенно неподвижное. Слеза выскользнула  из  левого  глаза  и
медленно пробиралась по щеке. Я смахнул ее и  удивился  тому,  что  у  нее
по-прежнему высокая  температура.  Закрыл  ей  глаза  и  прошептал  слова,
которые произносят все рефуджиады над своими мертвыми товарищами:
   - Свободна наконец!
   Я не мог видеть ее совершенно неподвижной, поэтому снова включил  раба,
просто чтобы услышать ее дыхание. Так она словно жива, хотя это всего лишь
имитация жизни.
   Я начал думать, что делать дальше,  и  прежде  всего  сложил  одежду  в
небольшую сумку. За мной три мертвых тела, и  я  не  рискну  показаться  в
панамском суде. Я знал, что нужно что-то сделать  с  Эйришем.  Услышал  за
собой шум, повернулся - никого нет. Я прошел на  кухню,  взял  медицинскую
сумку, заполнил бутылочку синтетической кровью, но  пролил  большую  часть
крови на стол, потому что у меня тряслись руки. Потом  спустился  вниз  по
лестнице, где на полу лежал Эйриш, снял газовую маску у него с лица,  взял
скальпель и вонзил лезвие ему под правый глаз. Повернул  лезвие,  пока  не
вырезал глазное яблоко. Глаз я опустил в кровь, взболтал бутылку  и  сунул
ее в карман. Снова услышал за собой шум,  обернулся  -  никого  нет.  Стук
продолжался, и я понял, что это  стучат  мои  собственные  зубы.  Я  начал
тяжело дышать, чаще забилось сердце.
   Скальпелем я разрезал горло Эйриша от уха до уха.
   - За Флако, ты, убийца, ублюдок, - сказал я. Смотрел,  как  хлынула  из
горла кровь. И когда она перестала течь, я  почувствовал,  что  и  во  мне
что-то умерло. Я считал, что Бог накажет меня. - Насц... на него, если  он
не понимает шуток! - сказал я. Смеялся и плакал одновременно.
   Я обыскал карманы Эйриша и нашел банковскую карточку  и  книгу  "Святое
учение Твилла Барабури", а также несколько ножей, отвертку и два "коктейля
конкистадоров" - капсулы со стимулянтами и эндорфином, их нужно  раздавить
зубами, и наркотики усваиваются мгновенно. Солдаты принимают эти  коктейли
в  бою,  чтобы  успокоиться  и  ускорить  свои  рефлексы,   но   кое-какие
составляющие в них вызывают  привыкание,  и  их  нужно  принимать  во  все
увеличивающихся дозах. Эти капсулы практически бесполезны, потому что я не
знаю их точного содержимого и  поэтому  не  смогу  их  перепродать.  Но  я
фармаколог и не могу спокойно выбрасывать медикаменты, поэтому  я  положил
их в карман вместе с другими вещами Эйриша. Потом сложил  лазерное  ружье,
сунул его в сумку и вернулся в спальню, чтобы взять свои монеты.
   Тамара по-прежнему лежала на кровати, глаза ее открылись - это побочный
эффект действия раба, подключенного к ее мозгу. Роясь в  шкафу  в  поисках
монет, я почувствовал холодок на спине. Мне показалось, что Тамара смотрит
на меня, и у меня затряслись руки.
   - Если уйду без нее, подумал я, никогда не освобожусь от ее призрака.
   Мне все равно, мертва она или нет. Я хотел взять ее с собой. Разве  она
сама не хотела  уйти?  И  даже  если  мозг  ее  поврежден,  мы  можем  так
спрятаться, что Объединенная Пехота никогда не найдет ее. Я решил взять ее
с собой, даже если она начнет разлагаться у меня на руках. И, приняв такое
решение, ощутил безумную радость. Почувствовал,  что  инстинктивно  принял
верное решение.
   В кладовке у меня был большой тиковый сундук, украшенный  изображениями
слонов и тигров; он достаточно велик, чтобы вместить Тамару. Я поднял ее и
уложил в сундук, удивляясь тому, как мало она весит; с ее тонкими  костями
и недоразвитыми мышцами в ней вряд ли больше тридцати пяти килограммов.
   Вытащил сундук наружу и сел под папайей, дожидаясь шаттла. Мышцы у меня
свело, я тяжело дышал, поэтому  лег  в  траву  и  постарался  успокоиться.
Темнело, и фруктовые летучие мыши уже собрались надо мной, когда  прилетел
шаттл.
   На нем был сканер безопасности. Я  подошел  к  шаттлу,  и  механический
голос произнес:
   - Назовите цель полета и приготовьтесь к проверке личности.
   Я достал бутылку с синтетической кровью и извлек из  нее  глаз  Эйриша.
Хотя кровь снабжала его кислородом, протеин глаза начал белеть.  Я  прижал
глаз к сканеру и сказал:
   - Станция Сол, зал отлета номер один.
   Сканер ответил:
   - Добро пожаловать, Эйриш Мухаммад Хустанифад. Вложите вашу  банковскую
карточку, и мы вычтем 147.232  международные  денежные  единицы  с  вашего
счета. Надеемся, вам понравилось ваше пребывание на Земле.
   - Спасибо, - спокойно ответил я. - Действительно понравилось. Мне будет
не хватать Земли.
   И я вложил в компьютер банковскую карточку Эйриша.
   Я  слышал,  как  открылась  дверь  дома  Родригеса,  он  вышел,   чтобы
попрощаться со мной. Я сунул глаз Эйриша в карман. Родриго подошел,  обнял
меня, взглянул на большой сундук и указал на него концом ноги.
   - Ты ведь не вернешься?
   - Нет. - Я опустил голову и прошептал: - Я не могу вернуться. Возможно,
ты услышишь обо мне, но никто не должен знать, куда я улетел.
   Родриго серьезно кивнул и поглядел в землю.
   - Ты всегда был добрым другом и хорошим соседом. Если меня  спросят,  я
скажу, что ты утром, как всегда, отправился на ярмарку.  Но  послушай  мой
совет. В твоем голосе отчаяние. Ты боишься.  Вероятно,  у  тебя  есть  для
этого причины. Но не позволяй, чтобы страх мешал тебе трезво мыслить,  дон
Анжело.
   - Ты тоже всегда был мне добрым другом, - прошептал я ему на ухо. -  Не
могу тебе сказать больше, но тебе нужно взять семью и улететь  с  планеты.
Подальше от Объединенной Пехоты. - Я посмотрел ему в глаза, увидел, что он
мне не верит, и понял, что мое смутное предупреждение ничего не даст.
   Он кивнул, словно успокаивая сумасшедшего, и помог мне затащить ящик  в
шаттл.


   Шаттл вел компьютер, в нем нет кабины пилота, поэтому  внутри  довольно
просторно. В полете я  держал  ящик  открытым,  чтобы  к  Тамаре  поступал
воздух. Глаза ее были открыты, но взгляд оставался несфокусированным,  она
смотрела в потолок, как зомби. Я шутил с ней, рассказывал анекдоты  своего
детства, пообещал увезти ее далеко, на планету, где в реках водится  рыба,
а фруктовые деревья  растут,  как  сорная  трава.  Я  вспотел,  все  время
представляя себе, как на станции таможенники откроют мой сундук и найдут в
нем зомби. Представил себе, как буду  пробиваться  со  станции,  попытаюсь
захватить корабль, и все более возбуждался. Я понимал,  что  это  безумная
мысль, и  потому  стал  обдумывать  другие  возможности.  Но  единственной
возможностью было оставить где-нибудь сундук  с  Тамарой  -  может,  возле
станционной больницы - и надеяться, что он не станет для  нее  гробом.  Но
даже если врачи сумеют спасти ей жизнь,  кто-то  обязательно  отберет  ее.
Ничего не оставалось, как попытаться  пронести  ее  на  борт  межзвездного
корабля, а это казалось совершенно невозможным.
   Поэтому я отвернулся и постарался не обращать на  нее  внимание.  Начал
играть монетами в кармане,  смотрел  в  иллюминатор.  Солнце  садилось  за
Колоном, но я видел платиновый блеск  банановых  плантаций  и  огни  тысяч
городов. По Земле двигалась полоса тени; мир подо мной  темнел.  В  голове
зазвучал вызов комлинка; я не  обращал  на  него  внимания,  потом  вообще
отключился.  В  шаттле  оказался  доступ  к  банковскому   компьютеру.   Я
воспользовался им, чтобы перевести деньги со счета Эйриша на свой. Потом с
помощью компьютера шаттла проверил, не запросил ли  какой-нибудь  звездный
корабль фармаколога. Таких  запросов  не  было.  Проверил,  нет  ли  таких
запросов с других планетных систем - с оплатой пролета.  Кто-то  с  Дельта
Павонис  отчаянно  нуждается  в  морфогенетическом  фармакологе  и   готов
оплатить  пролет  на  планету,  которая  называется  Пекарь.   Корабль   -
греческий, название "Харон" - улетает через пять часов, после того  как  я
доберусь до станции, и мне показалось это большой удачей. Я  рассмеялся  и
запросил данные о Пекаре: небольшая планета,  недавно  терраформированная,
население  174.000  -  недостаточно,  чтобы  содержать  морфогенетического
фармаколога.  Посчитают,  что   им   повезло,   если   кто-нибудь   вообще
откликнется. И мне повезло. Я увидел белые пляжи и пальмы, как  в  Панаме.
На заднем плане одна единственная белая гора, как огромный соляной  столб,
а дальше неровные пурпурные горы. Похоже на место, где я обрету мир.  Меня
охватила надежда. Я рад был улететь,  оставить  позади  этих  смертоносных
идеал-социалистов с их планами уничтожения  всех  государств  и  выработки
нового человечества, забыть звуки бомбардировки джунглей к  югу  от  моего
дома, улететь от искусственных разумов с их  политическими  интригами.  От
своего мертвого друга. У меня не было планов спасения. Только  надежда  на
спасение. Спасение от смерти. И мне этого казалось достаточно. Я рассказал
Тамаре о Пекаре, выдумывал, какой это прекрасный мир, как счастливы мы там
будем, пока не охрип, и голос мой звучал, как лягушачье кваканье.
   Я лег. Мышцы снова свело, перед глазами вспыхивали  огоньки.  Вскоре  я
задремал и увидел во сне теплый радостный день. Я  только  что  продал  на
ярмарке омоложение. И пошел туда, где на берегу  Тамара  и  Флако  строили
замки из песка. Я долго стоял и улыбался им, не зная, чему улыбаюсь, потом
пошел мимо них.
   - Hola! Анжело, куда ты идешь? - спросил Флако.
   - В рай, - ответил я.
   Флако сказал:
   - Ха! Отличное место! У меня там живет двоюродный брат.
   Тамара и Флако улыбались мне, а я прошел мимо них. Посмотрел  на  пляж.
Вдалеке только песок, и я понял, что устану задолго до  того,  как  пройду
весь берег. Над мной в воздухе неподвижно висели чайки. Я  развел  руки  и
подумал, что ветер подхватит меня и я полечу, как птица. На руках  у  меня
выросли перья, и я начал подниматься. Держал руки широко расставленными  и
медленно поднимался в небо.
   Флако крикнул Тамаре:
   - Смотри. Эта большая чайка сейчас капнет на тебя.
   Я посмотрел вниз. Флако со смехом указывал на меня. Я поманил Тамару за
собой и устремился вниз, к ней. Она только что отвернулась.
   Флако достал из одного кармана брюк  красный  мячик,  а  из  другого  -
котенка. Я полетел дальше, а Флако и Тамара  начали  играть  с  серо-белым
котенком на пустом берегу под никогда не заходящим пурпурным солнцем.





   Дверь шаттла ударилась о металл шлюза, разбудив меня, и шум  двигателей
смолк. Металл ракетных двигателей застонал, мгновенно остывая, переходя от
почти расплавленного состояния к почти абсолютному  нулю.  Я  ждал.  Эйриш
мертв  уже  пять  часов  -  достаточно  времени,  чтобы  смерть  его  была
обнаружена. Любой нашедший его тело заметит  отсутствие  глаза  и  поймет,
почему я взял его. Я  выругал  себя,  что  не  догадался  так  изуродовать
Эйриша,  чтобы  не  было  заметно  отсутствие  глаза.  Боялся,  что  когда
откроется дверь, меня будет ждать протеже Эйриша или, что еще хуже, служба
безопасности, которая отправит меня назад в Панаму. Я не  открывал  шаттл,
ждал, не потребует ли кто, чтобы я ее открыл.
   Тамара лежала в сундуке, глядя в потолок и мигая.  Введенный  антимозин
действовал, температура упала, началось восстановление функций  мозга,  но
еще слишком рано, чтобы судить о степени улучшения.  Я  попытался  поднять
ее, растирал кожу, говорил:
   - Пожалуйста, Тамара, проснись! Я  не  могу  держать  тебя  дольше.  Ты
должна встать и идти сама! - Рот у меня пересох. Я продолжал хлопать ее по
лицу и кричать: - Проснись! Киборги идут! Киборги поместят тебя в мозговую
сумку!
   Но угрозы на нее не действовали.  Во  время  перелета  она  обмочилась;
одежда ее была мокрой.
   Конечно, гораздо безопасней оставить ее. Но безумная радость, которую я
ощутил, приняв решение взять ее с собой, удержала  меня.  К  тому  же  мне
казалось это храбрым поступком. Убийство Эйриша было трусостью. Я  пытался
облегчить совесть, называя его вендеттой, но я убил его по той же причине,
по какой человек убивает гремучую змею в пустыне: чтобы  обезопасить  себя
от встречи с ней в будущем. Я надеялся, что храбрый поступок  нейтрализует
мою трусость, и  решил,  насколько  возможно,  сохранить  у  себя  Тамару.
Оставить ее только в самом крайнем случае. Я достал ружье  и  приготовился
стрелять в тех, кто может ждать меня в засаде у двери.
   Нажал рычаг, и дверь со свистом открылась.  В  шлюзе  я  увидел  только
багажную тележку, напоминающую большой вагон.  В  конце  шлюза  дверь  без
окна. Я закрыл сундук и почувствовал облегчение оттого, что  пустые  глаза
Тамары больше не смотрят на меня. Погрузил ее в багажную тележку и  решил,
что попробую затеряться в толпе на станции.
   Но за второй дверью оказался  огромный  зал,  тихий,  как  мавзолей.  Я
запаниковал. Станция должна  быть  полна  людьми,  готовящимися  сесть  на
корабль до Пекаря, но меня ждали только следы  пребывания  людей  -  запах
пота и отслоившейся кожи. Я подумал, не опоздал ли я на свой корабль.
   Я вытер пот с шеи  и  потащил  багажную  тележку  по  длинному  пустому
коридору, следя, чтобы она не застряла и не перевернулась. Колеса  тележки
скрипели, как огромная мышь.
   Я понятия не имел, где находится мой корабль. Станция Сол  представляет
из себя огромную серую скалку, которая медленно  поворачивается,  создавая
искусственную силу тяжести; в цилиндре размещается сама станция,  а  концы
скалки - доки для больших кораблей. "Харон"  теперь  должен  находиться  у
конца станции, как минога возле акулы.
   На станции ночной цикл, свет горит  неярко.  По  обе  стороны  коридора
круглые двери, и каждая дверь окружена слабым свечением, так что  кажется,
будто  смотришь  на  светящиеся  розетки  внутри  огромного  угря.  Воздух
спертый, какой бывает в подземных помещениях.
   Я шел по коридору, пока  он  не  сменился  большим  залом  с  витринами
магазинов, словно на торговой улице города.  Витрины  светились,  неоновые
знаки указывали  на  двери.  Люди  сидели  в  ресторанах,  но  большинство
магазинов либо закрыты, либо  в  них  работали  механические  продавцы.  В
дальнем конце этой улицы виднелась светящаяся надпись. Она  сообщала,  что
"Харон" улетает на Пекарь через три часа.
   Я оставил багажную тележку в зале  отлета,  ведущем  к  моему  кораблю,
положил багаж на стойку и стал думать, что делать дальше. Пехота не  может
арестовать  меня  здесь  -  станция  Сол  считается  территорией  Земли  и
находится поэтому под международной гражданской  юрисдикцией.  Военные  не
могут взять меня непосредственно, но они могут  известить  власти  Панамы,
что я совершил убийство. И если разведка киборгов проследит все  связанные
с Эйришем записи, ей нетрудно  будет  установить  маршрут  шаттла.  Пехота
известит Панаму  о  моем  местонахождении,  и  гражданские  власти  Панамы
потребуют моей выдачи. Поэтому оставалось  лишь  надеяться,  что  разведка
киборгов не обнаружит убийство до того, как я  покину  Солнечную  систему,
или, если обнаружит, не сможет найти меня до отлета. Мне  нужно  сесть  на
корабль в последнюю минуту, чтобы властям  Панамы  труднее  было  оформить
документы на экстрадикцию, если  они  узнают,  где  я.  Но  в  плане  есть
недостаток. Я не верил, что люди Джафари пойдут  на  все  это  осложнения.
Если  Джафари  идеал-социалист,  он  прикажет  убить  меня  без   излишних
раздумий. Я знал, что он не потребует  моей  выдачи.  Убить  легче.  Легче
избавиться от меня,  не  связываясь  с  законом.  Я  мог  только  ждать  и
надеяться.
   Кабинки туалета были достаточно велики,  чтобы  мексиканец  мог  в  них
исполнять танец со шляпой, и дверцы  закрыты  так  плотно,  что  заглянуть
внутрь невозможно. Только на самом  верху  и  внизу  каждой  кабинки  есть
возможность заглянуть внутрь, да и то для этого  нужно  приложить  большие
усилия. Надписи на нескольких языках в сопровождении рисунков  показывали,
как   пользоваться   туалетом.   Действительно    международный    туалет,
предназначенный для нужд самого  скромного  путешественника.  Здесь  можно
переждать.
   Температура у Тамары снизилась,  мышцы  слегка  расслабились.  Я  занес
сундук в туалет. За  следующие  полчаса  в  помещение  побывало  несколько
человек; каждый раз я вставал на сидение, чтобы кабинка  казалась  пустой.
Но немного погодя я понял, что это глупо: даже Эйриш не пошел бы в туалет,
чтобы убить  всякого  сидящего  в  нем;  поэтому  я  оставался  стоять  со
спущенными брюками, чтобы  входящие  думали,  что  я  пользуюсь  туалетом.
Тамара по-прежнему была мокрой от мочи; я вымыл ее,  сделал  из  туалетной
бумаги пеленку и переодел в свои запасные брюки.
   Это  будничное  дело  успокоило  меня,  и  я  подумал,  зачем   кому-то
понадобилось оплачивать проезд на Пекарь. Цена огромная, и мой благодетель
должен многого потребовать в обмен. Компьютер  шаттла  не  дал  достаточно
информации, чтобы я мог ответить на этот вопрос, и я не  стал  запрашивать
подробности о работе, чтобы не навести на след людей Джафари. Мне пришла в
голову мысль, что кому-то на Пекаре  нужно  омоложение  и  я  должен  буду
совершить его.  Только  морфогенетический  фармаколог  имеет  лицензию  на
проведение омоложения. Откровенно говоря, я считал, что только этим  может
объясниться чье-то стремление оплатить мой билет.
   Эти  мысли  отвлекли  меня.  Создание  сотен  компонентов  лекарств   и
векторных вирусов потребует нескольких лет, это очень трудная работа. Но с
деньгами Тамары и Эйриша я  могу  купить  уже  подготовленное  омоложение.
Сейчас станция пуста, но обычно в  ней  множество  людей,  богатых  людей,
которые летят в такие места, где  готового  омоложения  нет;  поэтому  оно
должно быть здесь в аптеках наготове.
   И даже если я ошибаюсь, если омоложение на Пекаре никому  не  нужно,  у
меня будет сокровище, нечто уникальное для планеты, и я разбогатею.
   За час до отлета корабля,  когда  я  представлял  себе,  каким  богатым
стану, дверь туалета распахнул человек  и  сказал:  "Подождите  меня".  Он
вошел негромко, и я сразу понял, что что-то не так. Неслышно достал оружие
из медицинской сумки. Человек прошел вдоль ряда кабинок,  открывая  каждую
дверцу. Подошел к моей кабинке и слегка  нажал  на  дверь.  Когда  она  не
открылась, он вошел в соседнюю кабинку и помочился.
   Потом вымыл руки. Я слышал, как шуршит его одежда.
   Я стоял в туалете и пытался справиться с дыханием, пот струился у  меня
по лицу. С каждой  минутой  приближается  отлет.  Люди  Эйриша  ничего  не
теряют, дожидаясь отлета. Человек начал насвистывать, потом подошел к моей
кабинке и постучал. В щель под дверцей я видел черные  военные  ботинки  и
серые брюки.
   - Гомес, ты здесь? - спросил он по-испански.
   Во время пребывания в Майами я научился говорить по-английски почти без
акцента.
   - Простите. Я не говорю по-испански, - сказал я.
   Человек тут же переключился на английский; в  отличие  от  безупречного
испанского, его английский отличался легким арабским акцентом.
   - Не видели  ли  вы  моего  друга  Гомеса?  Пожилой  человек,  примерно
шестидесяти лет, седеющие волосы. Он из Панамы.
   Он описывал меня.
   - Нет, не видел. Только что сменился и был в грузовом доке, - сказал  я
и ошибся в произношении слова "грузовом". Слегка поежился.
   - Спасибо, - ответил он и начал отходить. Остановился. - Вы  мне  очень
помогли. Я бы хотел поблагодарить вашу администрацию. Как вы себя назвали?
   Вопрос невежливый, и я подумал, что подлинный гринго послал  бы  его  к
дьяволу, но я сообщил ему первое же пришедшее в голову имя.
   - Джонатан. Джонатан Ленгфорд. - Так звали безумного философа, которого
я знавал в  Майами.  Он  поучал,  что  все  болезни  человека  объясняются
недостатком рептилий в его диете.
   Человек, казалось, колеблется.
   - Спасибо, Джонатан, - сказал он и вышел из туалета.
   Я куском туалетной бумаги вытер  пот  с  лица  и  понял,  что  совершил
большую ошибку: у Эйриша здесь по крайней мере два человека, и  я  упустил
возможность убить их. Им остается только пройти  к  кораблю  и  подождать,
пока я сам не попаду к ним  в  руки.  Они  теперь,  вероятно,  на  пути  к
кораблю. Я снова уложил Тамару в сундук, подложил медицинскую сумку ей под
голову. Поднес багаж к выходу, проверил коридор и пошел прочь от доков, от
ожидающих людей Джафари, пошел назад, на рынок, к аптеке.
   На рынке было несколько человек - достаточно, чтобы я чувствовал себя в
безопасности. Я следил за их лицами и ногами. Ни у кого на рынке  не  было
серых брюк. Никто не обращал на меня внимания.
   В аптеке работал автомат, я сделал заказ и  показал  все  свои  монеты,
чеки и кредитные  карточки.  Потратил  почти  все,  но  купил  омоложение.
Остановился у терминала компьютера  и  запросил  информацию  о  работе  на
Пекаре. Терминал сообщил, что мой будущий наниматель - корпорация  Мотоки,
хорошая японская компания; место работы - Кимаи но Джи на планете  Пекарь.
Я выставил свое удостоверение и  запросил  работу  фармаколога.  Компьютер
несколько минут изучал всю историю моей жизни и работы, потом ответил:
   - Вакансия,  которую  вы  запрашиваете,  заполнена;  ваша  квалификация
подходит  для  другой  вакансии.   Хотите   ли   получить   дополнительную
информацию?
   Я был ошеломлен. Кто еще мог  согласиться  на  работу  морфологического
фармаколога на планете, где для него вообще нет работы?  Но  я  знал,  что
теперь выдал свое  положение  всякому,  кто  захочет  узнать  о  нем.  Мне
необходимо улететь на этом корабле. Я набрал команду:
   - Назовите вторую вакансию.
   Компьютер ответил рекламным объявлением:
   - Наемник. Частная армия, второго класса. Корпорации Мотоки  необходимы
наемники для  участия  в  разрешенной  Объединенной  Пехотой  ограниченной
военной операции. Наступательное оружие не разрешается.  Кандидаты  должны
быть людьми (генетические усовершенствования не должны превышать  уровень,
необходимый для размножения вида), с минимальным киборгизированием  (23,1%
по шкале Белла, никакого встроенного оружия).
   Я был слишком удивлен, чтобы рассуждать логично. Набрал вопрос:
   - Подхожу ли я для этой вакансии?
   Компьютер  ответил,   продемонстрировав   документ   о   моей   военной
подготовке. Когда я был молод, каждый гватемалец мужчина  должен  был  три
года провести на  военной  службе.  На  службе  я  получил  подготовку  по
отражению нападению путем вмешательства на расстоянии в  защитные  системы
противника. Но время было мирное, и после учебного лагеря меня перевели на
продовольственный склад, где  я  отпускал  фрукты  и  овощи  для  салатов.
Компьютер продемонстрировал выдержки из отличных характеристик, которые  я
получил во время обучения.
   Разумеется, это нелепо. Я учился сорок лет назад и в условиях мира.  Во
время тренировок на нас было легкое защитное вооружение,  пользовались  мы
безвредными лазерами, на которые навешивали груз, чтобы  они  походили  на
тяжелое  боевое  оружие.  Все  напоминало  игру,  в  которой   проигравшие
притворяются мертвыми. Да и вообще все, что может пригодиться в  настоящем
сражении, я позабыл. Никакая моя подготовка не соответствует вакансии; они
как будто знают, что я не могу отказаться.
   Компьютер оценивал  мою  подготовку  баллами,  и  на  экране  появились
данные. Компьютер указал, что я нахожусь на пределе допустимого  возраста,
но из-за медицинской подготовки и хорошего состояния  здоровья  я  получил
много дополнительных баллов. Минимальное количество баллов для поступления
- 80. Я набрал 82.
   Меня все еще трясло от убийства Эйриша. Голова болела. Я  понимал,  что
не могу быть наемником,  не  могу  снова  убивать,  знал,  что  кто-нибудь
поджидает меня на борту, поэтому решил уходить.
   - Какая удача! - сказал человек, глядя на меня.
   Я повернулся к  нему.  Высокий,  широкоплечий,  с  удивительно  густыми
черными волосами, как у животного. Широкий нос и щеки  индейца.  Босой,  и
брюки сшиты из выцветших голубых мешков для муки. На  нем  кроваво-красный
шерстяной свитер с изображением лам. На  спине  военный  рюкзак.  В  целом
похож на деревенщину из Перу. На рынке в Панаме на такого  вторично  и  не
посмотришь, но на станции Сол он совершенно неуместен.
   Он показал на экран и со слабым кастильским акцентом сказал:
   - Простите, что испугал вас,  сеньор,  но  еще  вчера  требовалось  сто
двадцать баллов. Ну разве вам не повезло? Такой пожилой кабальеро, как вы,
вчера бы не прошел. У них, должно быть,  множество  вакансий.  И  отчаянно
нужно их заполнить.
   Да, отчаянно, подумал я. И у меня положение отчаянное. Купив омоложение
и  запросив  эту  информацию,  я  сам  сообщил  людям  Джафари   о   своем
местонахождении. Мне нужно побыстрее убираться со станции. То, что на  ней
оказались люди Джафари, даже хорошо. Это значит, что они решили справиться
сами, не обращаясь к полиции. И у меня есть шанс убраться с планеты.
   Поскольку другого выбора не было, я набрал команду:
   - Предложение принято.
   - Поторопитесь,  -  сказал  индеец.  -  Вам  нужно  пройти  медицинское
обследование и получить вакцины. И подписать контракт.
   Я пошел по коридору, ведущему к доку, и широкоплечий индеец пошел рядом
со мной, продолжая  говорить.  Я  подумал:  "Этого  человека  мог  послать
Джафари". И стал незаметно следить за ним. На подбородке у него  небольшой
синяк и порез над одним глазом. Глаза умные, и это казалось  неуместным  в
таком явно бедном  человеке.  На  шее  трехмерная  татуировка  -  странное
существо с  головами  льва  и  козла,  тело  львиное,  крылья  дракона.  Я
разглядывал  татуировку,  когда  он  неожиданно  посмотрел  на   меня.   Я
отвернулся, чтобы не выглядеть нетактичным.
   - Простите, сеньор, но вы везучий человек. Я это чувствую, - сказал он,
облизывая губы. Он нервничал. -  Меня  зовут  Перфекто,  и  я  такие  вещи
чувствую - удачу. -  Он  расчетливо  смотрел  на  меня,  словно  собирался
попросить денег. - Вы мне не верите, но  на  пси-тестах  я  набираю  очень
много баллов. Я чувствую везение. И чувствую его у вас. Каждый рождается с
определенным количеством  везения,  как  ведро,  полное  водой.  Некоторые
растрачивают его, выливают на землю. Другие живут своим умом и умениями  и
никогда не пользуются своей удачей. Так ведь и вы жили, верно? Но  сегодня
вы  нашли  свою  удачу.  Разве  я  не  прав?  Вспомните,  как  прошел  ваш
сегодняшний день, и спросите себя: "Разве мне сегодня не повезло?"
   Я взглянул на него и рассмеялся. Полубезумным смехом, похожим на плач.
   - Ну, может быть, нет, - сказал он,  -  так  как  нам  обоим  предстоит
умереть на Пекаре. - Он улыбнулся, словно пошутил. Потом стих, и его босые
ноги захлопали по черному полу.
   Залы отлета представляют собой длинные  темные  туннели,  и  наши  шаги
гулко отдавались в них. Я посматривал по сторонам  в  поисках  человека  в
серых брюках и молчал. На стенах между входами в доки  мозаичные  картины.
На первой изображалось изгнание мавров христианами из Европы: мертвеца  со
спиной, изрезанной пытками добрых падре, тащили на корабль две женщины.  В
застывших руках мертвец нежно держал коран, а его дети шли сзади и бросали
пугливые взгляды на белую часовню с крестом. Во дворе  часовни  толпились,
как  вороны,  священники  в  черном.  На  второй  мозаике  показаны   были
североамериканские индейцы несперс; закутанные в шкуры, они шли по  снегу,
пытаясь уйти от  кавалерии  в  Канаду.  Израненные  ноги  женщин  и  детей
оставляли кровавый след на снегу. На третьей - евреи  в  машине  бегут  из
Иерусалима. Дорога забита машинами, все стоят в огромной пробке. Все  лица
застыли  от  ужаса  и  освещены  ярким  сюрреалистическим  светом,  и  над
Куполом-на-Скале распускается грибообразное облако ядерного взрыва.
   И я подумал, будут  ли  когда-нибудь  здесь  изображены  люди,  как  я,
десперадос, отчаявшиеся, убегающие с Земли в космических кораблях. От этой
мысли меня затошнило.
   Пот промочил рубашку под мышками,  во  рту  снова  пересохло.  В  любое
мгновение  человек,  назвавший  себя   Перфекто,   может   повернуться   и
наброситься на меня. У него толстые и, очевидно, очень сильные руки.  И  я
продолжал одновременно следить за ним и за залами.
   - Летят и другие латиноамериканцы? - спросил я.
   - О, да! Много! В основном чилийцы и эквадорцы, но  есть  и  из  других
мест. В условиях найма говорилось, что  нужны  латиноамериканцы.  Компании
нужны люди, владеющие приемами партизанской войны, а  единственное  место,
где таких людей можно найти, это Южная Америка. Ведь более  цивилизованные
люди теперь решают свои проблемы нейтронными пушками и атомными бомбами. -
Он рассмеялся и посмотрел на меня, не улыбнусь ли я.
   Я указал на пустые залы.
   - Похоже, только мы с вами готовы участвовать в этой войне.
   Перфекто улыбнулся.
   - О, нет! Все прошли обработку в Независимой  Бразилии,  чтобы  быстрее
пройти здесь через таможню. Вы разве не читали рекламу?
   - Нет, - ответил я.
   Перфекто странно взглянул на меня.
   - Мы улетаем, бежим,  словно  блохи,  прыгающие  с  тонущей  собаки.  В
рекламе говорилось, что мы можем прихватить  с  собой  восемь  килограммов
личных вещей, включая любимое оружие или защитное оборудование. У вас есть
оружие?
   Я не хотел, чтобы он знал, что я вооружен.
   - Мы идем правильно?
   Он ответил:
   - Еще немного, как вы увидите. - И прошел вперед, показывая мне дорогу.
- Я сказал вам о вашей удаче, потому что истратил свою,  всю  использовал.
Понимаете? - Он оглянулся на меня,  и  его  зубы  блеснули;  они  казались
странными, слишком ровными, как будто все подпилены до одного размера.  Он
облизал губы. - Видите ли, когда я сражаюсь, я всегда хочу, чтобы  у  меня
было по крайней мере два товарища: один везучий, а  второй  искусный.  Три
человека - это хорошая команда: везучий, искусный и умный - это  я,  самый
умный. Я умею быстро принимать решения. У  меня  второе  зрение,  я  ловлю
намеки и знаю, что  делать.  -  Он  снова  повернулся  и  улыбнулся  своей
странной улыбкой, при этом головы зверя у него на шее тоже поворачивались.
   Взглядом он  словно  спрашивал,  можем  ли  мы  стать  друзьями:  из-за
индейской крови не  решался  спросить  меня,  человека  явно  европейского
происхождения, об этом прямо. "Если это  человек  Джафари,  он  будет  так
говорить, чтобы сбить меня с толку,  -  подумал  я.  -  Изобразит  быструю
дружбу, как  гаитянин,  которому  нужно  продать  корзину".  Я  ничего  не
ответил.
   Мы свернули в боковой проход -  зал  отлета  номер  три  -  и  провезли
тележку по длинному помещению со множеством пустых скамей - мимо  роботов,
которые полировали пыльный пол, так что ониксовые плиты начинали блестеть.
Я думал, что увижу человека в серых  брюках,  но  его  не  было.  В  конце
коридора была дверь с надписью: Таможня Объединенной Земли,  подготовка  к
отправке на Пекарь.
   Я снял свой багаж с тележки и потащил его к двери таможни.  По  крайней
мере один из людей Джафари находится там, и я знал,  что  таможню  мне  не
пройти. Я подумал о том, чтобы повернуть и  уйти,  просто  оставить  здесь
сундук с  Тамарой.  Кто-нибудь  найдет  его.  "Может,  мне  тогда  удастся
вывернуться", - подумал я. Но эта мысль показалась мне нелепой.
   Перфекто взялся за один конец тикового сундука и потащил его к двери. Я
не пошел за ним, и он улыбнулся мне, словно  прося  разрешения  помочь.  Я
схватил второй конец, и мы внесли сундук в помещение.
   В таможне стояли удобные кресла, в  которых  могли  разместиться  сотни
людей, но присутствовали  только  два  десятка  оборванных  мужчин  и  три
женщины, все смуглые латиноамериканцы, у всех вещи в мешках и рюкзаках.  Я
осмотрел помещение в поисках того, кто здесь  неуместен.  Все  серые  лица
показались  мне   одинаковыми.   Все   наемники   выглядели   удрученными,
оборванными и грязными. У нескольких не хватало конечностей,  и  у  многих
черные пластиковые пальцы и серебряные  руки.  У  одного  высокого  худого
киборга серебряное лицо, как у Будды; на лбу у него зеленая звезда, и лучи
расходятся по щекам. Индеец с кривыми зубами напевал унылую  песню,  играя
на  синей  пластиковой  гитаре,  ему  подпевало  с  полдесятка  человек  с
опущенными головами.
   У одного из поющих серые брюки и армейские ботинки.
   Он поднял голову и взглянул на меня горящими  черными  глазами,  но  не
пропустил ни одной ноты. Продолжая петь, снова опустил голову. Он не может
напасть на меня на виду у двадцати свидетелей.
   Вначале я хотел выйти, но он обязательно пойдет  за  мной.  К  тому  же
теперь я его знаю: если захочу напасть на него  в  подходящий  момент,  на
моей стороне будет внезапность. Мне нужно  только  проследить,  с  кем  он
связывается, и я буду знать его сообщника. И я решил довериться судьбе.
   Англичанка  за  стойкой  знаком  подозвала  меня,  потом  взглянула  на
терминал компьютера. Я оставил Тамару у двери и подошел к столу.
   Англичанка даже не посмотрела на меня и не потрудилась спросить, говорю
ли я по-английски.
   - Вы должны были пройти обработку в Независимой Бразилии или  на  борту
шаттла, - сказала она, кивнув в  сторону  экрана  монитора  на  стене:  на
мониторе виднелся посадочный  вход  в  "Харон",  через  который  проходили
тысячи латиноамериканцев, выходивших из шаттла.  Я  удивился,  увидев  так
много людей. Как много все-таки сбежало с Земли. Хотя меня от них отделяла
только тонкая стена, я совсем не был уверен, что доберусь до корабля. -  У
вас  всего  несколько  минут.  Нам  нужны  образцы  тканей   для   генного
сканирования. Закатайте рукав и встаньте сюда. - Она вышла из-за  стола  и
подошла к рентгеновскому микроскопу в углу комнаты.
   - Мой геном есть в документах, - сказал я, закатывая рукав. Руки у меня
тряслись. - Никаких незаконных генетических структур у меня нет. -  Полное
генетическое сканирование занимает несколько часов; я никогда не успею.
   Она посмотрела на мои дрожащие руки и механически ответила:
   - Больно не будет. Это стандартная  процедура  для  всех  улетающих  на
Пекарь. Нам необходимо установить природу всех ваших усовершенствований.
   Она достала пластиковый прибор для забора образцов  тканей  с  десятком
различных игл и поднесла к моему  запястью,  потом  отняла  и  положила  в
микроскоп.   Щелкнула   переключателем.   Микроскоп   испустил   несколько
скрежещущих звуков  и  начал  читать  мой  геном,  на  экранах  нескольких
мониторов появились схемы моей ДНК. Я с облегчением увидел, что на  каждом
экране отдельная хромосома; нет перекрестной проверки  для  точности.  Это
сберегает много времени.
   У стены приятно пьяный человек сказал своему компадрес [другу, приятелю
(исп.)]:
   - Не понимаю... С кем... с кем мы будем воевать?
   - С японцами.
   - Но я думал, мы будем работать на японцев, - сказал пьяный.
   - Si. Мы  работаем  на  Мотоки,  а  они  японцы.  Но  будем  воевать  с
ябадзинами, а они тоже японцы.
   - Ага. Яба... яба... да что это за название?
   - Оно означает "варвары".
   - Но я не хочу воевать  с  варварами,  -  сказал  искренне  обидевшийся
пьяный, - мои лучшие друзья варвары.
   - Никому не говори  об  этом,  иначе  потеряем  работу,  -  предупредил
третий.
   Увидев, что  микроскоп  заработал,  женщина  за  столом  попросила  мое
удостоверение личности; я дал ей его и прошел сканирование сетчатки, потом
она сказала:
   - Когда шаттлы из Независимой  Бразилии  разгрузятся,  мы  откроем  эту
дверь  и  начнем  окончательную  обработку.  Иммунизационные  уколы  будут
сделаны вам на корабле. А до того времени можете сесть и отдохнуть, мистер
Осик.
   Я сел поближе к выходу, в стороне от всех остальных, и подтащил к  себе
сундук с Тамарой. Человек в серых брюках продолжал петь. Он ни  с  кем  не
разговаривал и никому не делал знаков. Что  подумают  таможенники,  открыв
мой сундук? Они найдут в нем только тощую маленькую ведьму с глазами зомби
- Флако это понравилось бы, он  бы  стал  называть  ее  Глаза  Зомби  -  с
головой, полной кошмаров. Но я не хотел отказываться от нее.
   Человек в  нескольких  сидениях  от  меня  начал  рассказывать  смешную
историю:
   - У меня был друг в Аргентине. Ночью кто-то разбудил его,  постучавшись
в дверь. Он решил,  что  это  тайная  полиция  идеал-социалистов,  поэтому
спрятался в шкафу. Стук продолжался, наконец дверь сломали, кто-то вошел в
комнату и раскрыл шкаф: перед моим другом стояла Смерть вся в черном.  Мой
друг закричал: "Слава Богу! Я думал, это тайная полиция!" Смерть удивленно
открыла рот и сказала: "Их еще нет? Я, должно быть, пришла слишком рано".
   Шутка вызвала лишь несколько  смешков.  Но  один  из  засмеявшихся  был
человек в серых брюках - он сам из тайной полиции. Эта мысль меня не очень
утешила.
   Перфекто прошел через ту же процедуру, что и я,  потом  подошел  и  сел
рядом со мной.
   Таможенница вставила мое удостоверение в компьютер  и  начала  набирать
команды. Это заставило меня нервничать. На лбу и  верхней  губе  выступили
капли пота. Если смерть  Эйриша  обнаружена,  она  узнает  об  этом  через
несколько минут. В дальнем конце комнаты у стены сидело пятеро.  Маленький
человек с тонкими усиками и длинными  волосами  курил  тонкую  сигару.  Он
сидел так, что ему виден терминал компьютера, и очень внимательно  смотрел
на него. Он отличался от остальных, его внимательность была необычной.  На
нем свежая белая  рубашка  -  не  мятая  и  грязная,  как  одежда  у  всех
остальных. Неожиданно  таможенница  выключила  компьютер  и  встала  из-за
стола. Не глядя на меня, она вышла из комнаты.
   - Какие у этой гринго лобковые  волосы,  -  пробормотал  рослый  метис,
когда женщина вышла. Все облегченно перевели дыхание и рассмеялись, потому
что эта женщина-гринго подавляла нас своим присутствием.
   - Наверно, наш запах ее наконец выгнал, - пошутил один из  индейцев,  и
все снова рассмеялись.
   Плотного сложения человек сказал:
   - Итак, Перфекто, ты все же решил лететь с нами?
   - Не я решил - за меня решили жители моей деревни, - ответил Перфекто.
   - А я-то думал, ты уже alcalde [алькальд,  мэр  (исп.)]  своей  грязной
деревушки, - сказал этот человек.
   - Нет. Три месяца назад моя жена родила нашего восьмого ребенка.  И  на
прошлой неделе она сказала, что снова  беременна.  Когда  соседи  об  этом
узнали, они рассердились и обвинили меня. Даже собаки на меня рычали.
   Все  рассмеялись,  но  некоторые  понимающе  переглянулись,   взглядами
просили его не говорить больше ничего.
   - К несчастью, - продолжал Перфекто, - я не занимался любовью со  своей
женой после рождения ребенка!
   Среди друзей такое признание вызвало бы бурю  смеха.  Но  здесь  только
некоторые усмехнулись, а сам Перфекто захохотал громко и с надрывом.
   Человек в белой рубашке и с тонкими усиками встал  и  потянулся.  Потом
подошел к компьютеру таможенницы. Волосы у меня на затылке встали дыбом, я
заерзал. Он вставил одну из моих карточек и снова включил компьютер.
   - Восемь детей! - воскликнула женщина. -  Тебе  повезло,  что  тебя  не
убили! - Перфекто снова засмеялся, почти безумно. Я посмотрел на  синяк  у
него на челюсти и порез над глазом. Наверно, кто-то все же  попытался  его
убить или поранить.
   Человек у компьютера, по-видимому, с интересом читал мой файл.  У  меня
свело живот; я не мог решить, что мне делать с руками. Он  начал  нажимать
клавиши,  вызывая  файлы,  не  имеющие  отношения  ко  мне.  Его  действия
привлекли  внимание  сидевших  с  ним  рядом.  Я  подумал,  чем   он   так
интересуется; если бы я смог не привлекать внимания, я бы  его  остановил.
"Этого человека послал Джафари", подумал я. Потом я понял,  что  он  может
связываться с кем-то через компьютер, извещает людей  Джафари,  что  нашел
меня. Я очень испугался, но делал вид, что не обращаю  на  него  внимания.
Вытер пот со лба.
   - Сеньор, вы здоровы? - спросил Перфекто.
   Я взглянул на него.
   - Спасибо, все в порядке.
   - Вы плохо выглядите, - заметил Перфекто.
   - Я себя не очень хорошо чувствую, - правдиво ответил я.
   - Малярия?
   - Что?
   - У вас малярия, - сказал Перфекто.  -  У  меня  она  была  много  раз.
Больные малярией бледнеют, потеют и дрожат, как вы сейчас.
   - Да, у меня малярия. - Я обрадовался, что он не заметил мой страх.
   - Вызвать вам врача?
   - Нет, спасибо, я сам врач. - В противоположном  углу  один  из  поющих
рассмеялся, и я подумал, может, он прочел язык моих телодвижений и  понял,
что я боюсь. Страх сразу меня выдаст,  если  я  немедленно  что-нибудь  не
предприму. Я принял бы транквилизатор, но  моя  медицинская  сумка  служит
подушкой Тамаре, и открыть сундук я  не  могу.  Страх  сжимал  мне  грудь,
дыхание стало неровным. Я вспомнил коктейль конкистадора, который забрал у
Эйриша. Я не знал его состава и инструкции по применению, но по весу мы  с
Эйришем примерно одинаковы, поэтому я  взял  капсулу  и  раздавил  зубами.
Вкус, немного похожий на чесночный, но сладкий, крепкий,  опьяняющий.  Как
теплое виски. На мгновение обожгло губы  и  десны,  потом  коктейль  начал
действовать, и лицо онемело.
   Перфекто  кивнул,  очевидно,  довольный,  что  я  позаботился  о  себе.
Посмотрел на компьютер.  Человек  с  узкими  усиками  улыбался,  довольный
собой.
   Голову  у  меня  повело  вперед,  будто  она  подвешена   к   маятнику,
совершившему большой взмах, в тот же миг я почувствовал,  что  перехожу  в
другой мир, мир с поразительной  ясностью  мышления.  Хотя  по  краям  все
предметы стали  нечеткими,  когда  я  смотрел  на  что-нибудь  пристально,
становились видны мельчайшие подробности.  Я  мог  прочесть  во  внешности
Перфекто всю историю его жизни: вены у него  на  шее  пульсировали,  и  от
этого голова маленького льва на татуировке прыгала  взад  и  вперед,  и  я
неожиданно понял,  кого  представляет  эта  татуировка  и  кто  такой  сам
Перфекто - он химера,  один  из  тех  генетически  преобразованных  людей,
которых генерал Торрес создал для войны в Чили. Но так как уши у  него  не
деформированы, как у тех химер, у которых есть звуколокатор, и потому  что
ему около тридцати лет, он,  должно  быть,  одна  из  ранних  моделей,  не
гуманоид, а преобразованный человек.  Глаза  у  него  широко  расставлены,
чтобы шире стало поле зрения; густые волосы скрывают очень большой череп и
соответственно  большой  мозг;  шея  и  позвоночник  массивные,  и  костяк
способен нести мощную мускулатуру тела.  Большинство  людей  считают  табу
брак с таким существом, даже рождение от  него  детей.  Химера  ниже  даже
индейца. И когда он родил восьмерых детей, его община действительно должна
была рассердиться. Я все это понял мгновенно,  пока  коктейль  скользил  у
меня по горлу, обжигая глотку и пищевод и вызывая их онемение. Я  взглянул
на остальных людей в комнате и увидел, что большинство  погружено  в  свои
мысли. Глаза пустые, как у рефуджиадос, выгоревшие, безжизненные, лишенные
надежды.  Они  участвовали  во  множестве  войн  в  Южной  Америке  и  все
проиграли. Все бедные; одежда свидетельствует, что  они  жили  в  домах  с
земляным полом. Только у одного непроницаемое серебряное  лицо.  И  еще  в
комнате человек в серых брюках. Он сидел неподвижно, готовый к  действиям,
и упрямо не смотрел в мою сторону.
   Я определил уровень напряжения у остальных в комнате. Трое мужчин и две
женщины того же возраста и телосложения, как и Перфекто, все они химеры, и
я понял, что они держатся вместе, может  быть,  собираются  жить  в  новом
мире, где они не будут изгоями. На корабле будет много химер;  известие  о
работе наемников далеко распространилось среди них.  Я  читал  это  на  их
лицах так же легко, как резьбу бразильских мастеров на рукоятях их мачете.
Только человек  с  усиками  и  тонкой  сигарой  казался  здесь  неуместен.
Отличным. Глаза его блестели, когда он смотрел на свет. Он был  настороже.
Спокойнее остальных и гораздо опаснее. И он не смотрел на меня.
   Все казалось мне завораживающим. Даже серые стены и клочок  бумаги  под
креслом. Руки мои перестали  дрожать,  дыхание  выровнялось.  Но  в  груди
стучало, словно о ребра колотится кролик. Я представил себе, как  коктейль
проникает в мой живот и горит там,  как  уголь.  Все  смотрели  теперь  на
человека за компьютером. Он завораживал. У него поразительно чистая  белая
сорочка, и когда он  шевелил  рукой,  оставался  белый  след  в  сознании.
Завораживали его тонкие усы и узкое лицо. Как морда крысы или лицо хозяина
борделя.  Он  здесь  предводитель.  Он  бордельная  крыса,  и  он  трогает
клавиатуру компьютера и завораживающе смеется.
   Голос у него звучал расплывчато. Я словно смотрел замедленную съемку.
   - Друзья, - сказал он, - у меня интересная новость. - Завораживающе.  -
Среди нас опасный убийца. Завораживающе.
   - Нет! - воскликнул кто-то. "О, да!" - неслышно произнес я.
   - Это правда! - сказал Бордельная Крыса.  Завораживающе.  -  Сегодня  в
Панаме... - Панама... Панама... Панама... - этот убийца перерезал человеку
горло! - Каждое слово как фрукт, как зрелое авокадо. Я видел, как рот  его
произносит слова, и когда слог возникал и созревал у  него  на  языке,  он
давал  ему  возможность  проскользнуть  сквозь  губы  и  выпасть  на  пол.
Завораживающе. Я знал,  что  что-то  совершенно  неправильно:  я  не  могу
размышлять логично. Может, это из-за капсулы, которую я принял?
   Мне не нравилось, что говорит Бордельная Крыса. Коктейль горел у меня в
животе как раскаленный уголь, от него исходили волны жара.  Я  чувствовал,
как этот жар проникает во все мои внутренности,  и  знал,  что  если  буду
держать рот закрытым, он охватит и мозг, поглотит меня. Поэтому  я  открыл
рот и сознательно дунул жаром в сторону Бордельной Крысы.
   Я дул жаром в сторону Бордельной  Крысы,  и  в  воздухе  поплыл  желтый
вихрь, как огненное колесо. Но прежде чем  это  сверкающее  желтое  кольцо
долетело до Бордельной Крысы, его кожа  посинела  и  похолодела,  так  что
кольцо только вернуло ему нормальную температуру. Я  выругался  про  себя,
потому что он отразил мое колдовское  нападение,  поэтому  я  стал  быстро
посылать в него огненные кольца и смотрел, как они  летят  по  комнате,  а
слоги продолжают выскальзывать из его рта и падать на пол, один за другим:
"Па - на - ма - толь - ко - что - у - зна - ла - где - у - бий - ца -  сей
- час - служ - ба - бе - зо - пас - нос - ти - стан - ци - и - и -  дет  -
сю - да - что - бы - схва - тить - э - то - о - пас - но - е - жи - вот  -
но - е - у - нич - то - жить - е - го".
   "Итак, они  собираются  схватить  меня,  -  понял  я.  -  Я  умру.  Как
завораживающе". Огненные кольца охватили Бордельную Крысу, но  не  обожгли
его, потому что он рукой сделал в воздухе мистический символ. Жар  охватил
его, как матка, и он стоял невредимый,  защищенный  огненным  ореолом.  Он
отразил мое нападение, но я знал, что мне нужно только продолжать  дышать,
и огонь во мне будет возрастать, пока не достигнет критической точки, и  я
не смогу его сдерживать и взорвусь, как атомная бомба, и убью всех. Но еще
раньше частью сознания я подумал, что должен попытаться спастись.
   Я встал и пошел по комнате, улыбаясь сидящим.  За  мной  только  пустые
коридоры, спрятаться негде. Я посмотрел на дверь, ведущую к шлюзу. За  ней
корабль. Но дверь закрыта. Я дунул на  нее  огнем,  чтобы  посмотреть,  не
расплавится  ли  она.  Не  расплавилась.  На  лицах  окружающих  появилось
удивление и интерес.
   Бордельная Крыса рассмеялся, и теперь его слоги не плюхались на пол,  а
шумели, как вода на камнях:
   - Но самого хорошего я вам еще  не  сказал.  Жертва  этого  парня,  так
жестоко  убитый  человек,  многим  из  вас  известен  -   Эйриш   Мухаммад
Хустанифад!
   Изо рта  Бордельной  Крысы  вырвался  поток  воды,  ударился  о  стены,
заполнил комнату, сбил меня на колени и  затопил  огонь  в  желудке,  и  я
остался холодным и обнаженным. Несколько человек удивленно ахнули.
   Химера Перфекто вскочил, подбежал ко мне и схватил меня за рубашку.
   - Правда? Это правда? - закричал он, и несколько других  подхватили:  -
Это правда?
   Руки у него как железо, и я подумал, что он сломает мне шею. Я  не  мог
больше дышать огнем. Мне стало холодно. Кожа моя  посинела  от  холода.  Я
осмотрелся: никто не собирается мне помочь.
   Я рассердился, потому что эта химера касается меня без  разрешения.  Он
осмелился притронуться ко мне! Он вторгся на  мою  территорию!  Он  больше
меня, я знаю, что он сверхчеловечески силен, он может  меня  убить,  но  я
понял, что холод во мне - тоже сила, волшебная сила, большая,  чем  огонь,
которым я дышал. "Тебе придется побить этого придурка,  поставить  его  на
место", подумал я.
   - Конечно, я убил его, puto! [шлюха, проститутка (исп.)]  -  крикнул  я
Перфекто и встал. - И так как ты коснулся меня, я убью и тебя!
   Я ударил его своей холодной тяжелой ногой в промежность и  одновременно
ледяным кулаком - в нос.  Из  его  носа  медленно  брызнули  капли  крови.
Завораживающе.  Он  выпустил  меня  и  опустился   на   пол,   больше   от
неожиданности, чем от холода. Я пнул  его  в  лицо,  готовый  пожертвовать
ногой, чтобы она раскололась и осколки  льда  пронзили  ему  мозг.  Но  он
медленно поднял руку, схватил меня за ногу, повернул ее, и я услышал,  как
трещат мои ледяные кости. Я на метр взлетел в воздух, мне показалось,  что
я стою в нем, и я подумал, что похож на Христа, возносящегося на  небо.  И
тут же ударился о стену.
   Все в комнате смотрели на меня,  у  всех  рты  напоминали  букву  О  от
удивления. Завораживающе. Воздух от удара вырвался у  меня  из  легких,  я
скользнул на кресло, а с него на пол.
   "Теперь придется убить их всех, и  придется  это  делать  со  сломанной
ногой". Я встал, и закричал в гневе,  и  бросился  на  женщину  химеру.  Я
превратился в тонны летящего  на  нее  льда,  в  неудержимый  ледник.  Она
испуганно смотрела на  меня,  сжимая  ручки  кресла,  потом  откинулась  и
подняла каменные ноги, ее  ботинок  ударил  меня  в  лицо,  расколол  лед.
Завораживающе.
   "Мне  следовало  есть  больше  рептилий",  подумал  я,  красная   волна
прокатилась у меня перед глазами, и мир  сократился  до  холодной  далекой
черной точки.


   Красные и белые облака завертелись и превратились в фигуру.  Бордельная
Крыса курил свою сигару и выдувал дым мне в лицо. Он совершенно  неуместен
здесь! Он пришел убить меня! Я знал это, как собственное имя.  Закричал  и
попытался ударить его, но руки у меня были связаны за спиной.
   - Слишком большая  доза...  Слишком  большая  доза...  Слишком  большая
доза... Коктейль... - сказал он, передвигая концом языка сигару,  так  что
ее горящий кончик описал дугу. Я увидел в воздухе огненную полосу.
   - Но он принял только одну, - сказал кто-то.
   "Да, - подумал  я,  -  но  какова  дозировка?"  Я  гневно  закричал  на
Бордельную Крысу.
   Он шлепнул меня по лицу.
   - Какой сегодня день?
   Я попытался ответить, но не мог вспомнить.  Мне  показалось  это  очень
важным. От попытки думать заболела голова. Я рассмеялся. В  мгновение  все
снова стало очень ясным и определенным. И эта  ясность  очень  забавна.  Я
продолжал смеяться.
   - Ты принял слишком большую дозу коктейля! - закричал Бордельная Крыса.
-  Успокойся!  -  Я  посмотрел  ему  в  лицо.  Под  глазами  у  него  были
вытатуированы две маленькие серебряные слезы. В гетто Колона и Панамы-Сити
я уже видел такие знаки. Их  делали  себе  вожаки  банд,  чтобы  показать,
сколько соперников они убили: по одной слезе  за  каждое  убийство.  Очень
забавные татуировки. Я снова рассмеялся и заплакал: какая забавная шутка -
эти татуировки!
   Снаружи, за помещением таможни, какой-то гринго крикнул:
   - Анжело Осик, выходи, заложив руки за голову!
   Но я смеялся и не мог остановиться.
   - Мы пытаемся помочь тебе! -  объяснил  Крысиная  Морда.  -  Смотри!  -
Кто-то повернул мне голову, чтобы я видел  всю  комнату.  Одни  лежали  на
полу, направив на дверь плазмовые ружья с длинными ложами. Другие сидели в
защитном вооружении зелено-коричневых джунглевых тонов, ожидая схватки.  У
Перфекто из защиты были только бронированные перчатки.  Мужчина,  игравший
на гитаре, теперь надел очки с лазерным  прицелом  и  направлял  на  дверь
ракетную установку с четырьмя мини-ракетами.
   Человек в серых брюках, без оружия и защитной одежды,  стоял  у  стены,
хмурясь, очевидно, сбитый с толку развитием событий. Он нервно посматривал
на меня. Он был так забавен, что я еще сильнее  рассмеялся.  Все  ранцы  и
рюкзаки валялись на полу. Из каждого вывалилась одежда, оружие, гранаты.
   - Смотри, - сказал Крыса. - Мы тебе поможем. Перфекто говорит,  что  ты
везунчик и сражаешься, как ягуар - глупый, слабый  ягуар,  но  по  крайней
мере свирепый. К тому же ты сегодня отомстил за генерала Тапиа, когда убил
Эйриша. Ты слышал о Тапиа?
   Я попытался вспомнить. Голова болела.
   - Чили, - сказал  я  наконец,  но  это  единственное  слово  прозвучало
странно, я улыбнулся и больше ничего не смог припомнить.
   - Да, верно, - сказал Крысиная Морда. - Его убил в Чили  cabron  [козел
(исп.)], которого ты прикончил сегодня! Мы поймали  и  судили  Эйриша,  но
кто-то отравил его конвоиров, и он сбежал. Помнишь?
   Я не помнил. Cabron тот, что  трахает  коз,  какое  забавное  слово!  Я
повторял его снова и снова:
   - Cabron, cabron, cabron.
   Бордельная Крыса продолжал:
   - Теперь мы тебя свяжем, потому что не можем тебе доверять, пока ты под
действием наркотика. Ладно?
   - Подожди! - сказал я, вспомнив человека в серых брюках.  Кто-то  сунул
мне в рот кляп, руки мне связали за спиной. Нога у меня была сломана, и  я
не мог встать. Я напрягал  мышцы,  пытаясь  разорвать  узы,  но  все  было
бесполезно; тогда я посмотрел на человека в серых брюках и рассмеялся.
   Сзади тот, что связал мне руки, прошептал:
   - Все будет в порядке. Мы о тебе позаботимся.
   Он стоял за мной, и я не мог видеть его лица, но он  похлопал  меня  по
руке  рукоятью  своего  пятидесятикалиберного  джунглевого  ружья,   чтобы
показать, что он вооружен.
   В коридоре гринго крикнул в громкоговоритель:
   - Анжело Осик, выходи с руками за головой.
   Конечно, я был связан и не мог выйти. Мне захотелось сообщить  об  этом
человеку с громкоговорителем, но и этого я не смог сделать, потому что  во
рту у меня был кляп. И я только смеялся иронии своего положения.
   Все в помещении напряженно ждали,  но  никто  не  пытался  ворваться  в
дверь. Кое-кто начал потягиваться,  один  молодой  человек,  соскучившись,
зевнул. Другие  это  увидели  и  тоже  начали  зевать,  как  будто  хотели
проверить, кто лучше всех изобразит  скуку.  Наконец  в  попытке  заманить
службу безопасности в помещение женщина с плазмовым ружьем закричала:
   - На помощь! На помощь! У него  пистолет!  Он  говорит,  что  всех  нас
убьет!
   Несколько человек в комнате захихикали. И я был  согласен,  что  ничего
более забавного в жизни не слышал. Я рассмеялся, заплакал и испугался, что
задохнусь из-за кляпа,  потому  что  невозможно  одновременно  смеяться  и
дышать.
   Молодой человек  из  зевающей  команды  улыбнулся  и  пустил  стрелу  в
потолок.
   - Назад, вы все! - закричал он, и несколько человек закричали словно от
ужаса и боли, а один их молодых людей принялся издавать звериные  звуки  -
как свинья или обезьяна. С потолка падали  мелкие  кусочки  пластика.  Это
вызвало у меня настоящие спазмы хохота, и я начал задыхаться;  каждый  раз
как мне удавалось перевести дыхание,  я  снова  начинал  хохотать.  Многие
оборачивались ко мне, показывали и смеялись; они все еще пытались удержать
смех, когда  в  помещение  ворвались  агенты  службы  безопасности,  чтобы
освободить "заложников".
   Их было шестеро, в красивом синем космическом защитном  вооружении,  со
станнерами, и у них не было ни одного шанса.
   Когда первый из них показался в двери, Перфекто так сильно ударил  его,
что броня у него на груди раскололась и осколки эмали посыпались на пол. Я
вздрогнул от звука, с которым кулак Перфекто ударил  о  защитный  слой,  и
понял, что это совсем не забавно. Второй агент  выстрелил  в  Перфекто  из
станнера, Перфекто  упал,  но  на  агента  мгновенно  набросились  четверо
наемников. Он был рослый,  этот  агент,  двоих  он  отбросил,  и  один  из
наемников ударился о стену и исчез,  и  я  закричал:  я  понял,  что  вижу
галлюцинации, неотличимые от реальности.
   На лицах юнцов из  зевающей  команды  появился  ужас.  Всякий  раз  как
огромный агент ударял кого-то, на него набрасывались двое  новых.  Молодой
человек разорвал ремни его шлема и стащил  шлем  с  головы,  чтобы  химеры
могли бить его в лицо. Кто-то захлопнул за агентами дверь, отрезав им путь
к отступлению. На каждого агента приходилось по два  наемника  в  защитном
вооружении, и наемники держали агентов и избивали их, потом сорвали с  них
вооружение, подтащили к стене и  засунули  под  кресла.  Они  лежали  там,
обнаженные, и стонали.
   На несколько мгновений  наступила  тишина,  и  эту  передышку  наемники
использовали, чтобы еще шестеро оделись в вооружение  агентов.  Человек  в
серых брюках придвинулся ближе. Он пробирался ко мне. Я снова  рассмеялся,
на этот  раз  потому  что  нервничал,  и  руки  мои  будто  сами  по  себе
напряглись, пытаясь разорвать узы.  Перфекто  шевелил  руками,  приходя  в
себя; кто-то оттащил его от двери. К двери подошел химера и  посмотрел  на
нее, словно мог видеть насквозь.  Уши  его  поднялись,  как  у  собаки,  и
поворачивались из стороны в сторону. Это меня испугало, потому что  раньше
я ничего подобного не видел и решил, что это галлюцинация. Но  уши  химеры
оставались напряженными, и я понял, что это реальность.
   - Кто-то идет! - сказал химера с  улыбкой.  -  Я  слышу  управление  на
расстоянии. Возможно, это робот.
   Гитарист с ракетной установкой подбежал к двери, все задержали дыхание.
Человек в серых  брюках  продолжал  приближаться  ко  мне,  теперь  он  на
расстоянии вытянутой руки, и я увидел, что в руке у него  нож.  Я  пытался
привлечь внимание своего охранника и ничего не слышал,  но  все  химеры  в
комнате одновременно закричали:
   - Давай!
   Человек с ракетами пинком открыл дверь и выстрелил.
   За дверью стаял бронированный робот размером  с  небольшой  танк.  Одна
ракета попала в его энергетическую установку с химическими лазерами.  Язык
пламени устремился в нашу комнату, и я  понял,  что  теперь  знаю,  каково
смотреть в глотку дракона. Люди закричали. От  взрывной  волны  прогнулись
металлические стены, я ударился о стену.  Человек  с  ракетной  установкой
взлетел в воздух и ударился о стену надо мной, потом  скользнул  по  стене
прямо на меня По стенам застучала шрапнель и  куски  робота,  из  остатков
танка повалил дым. Где-то далеко прозвучал  сигнал  пожарной  тревоги.  Из
отверстия с потолке повалились тонны мусора.
   Кто-то брел по комнате, держась за глаза  и  давясь  дымом.  На  пол  с
криком упала женщина, руку ее пробил  кусок  металла  размером  с  лом.  У
многих были кровавые раны. Кровь забрызгала мне рубашку, и я подумал,  что
ранен. Попробовал крикнуть, попросить  помощи,  оглянулся  и  увидел,  что
рядом со мной лежит человек в серых брюках. В бедро  ему  вонзилась  труба
толщиной в руку, и большой металлический  осколок  разорвал  правую  часть
лица. Кровь была его. Руки его еще дергались. И я  понял,  что  так  и  не
узнал, кто его сообщник.
   Сквозь дым я видел, что в ста метрах дальше по коридору собралась толпа
работников станции и смотрела на происходящее. Взрывная волна  бросила  их
на пол. Некоторые кричали. Стены коридора обрызгала кровь.
   Все наемники в защитном вооружении поднялись и с  криками  побежали  по
коридору, стреляя в потолок. Они подбежали к упавшим работникам станции  и
принялись подгонять их, захватив в заложники. Я  осмотрел  помещение.  Еще
трое наемников включая человека с серебряным лицом ранены, но в  сознании;
двое мертвы. Перфекто взрыв не задел, он  сидел  у  стены  с  вмятинами  и
потирал голову. Несколько раздетых агентов получили осколочные раны;  двое
умерли.
   Перфекто какое-то время разглядывал помещение, потом сказал:
   - Мне нужно выпить, - пробрался между обломками  и  телами  и  вышел  в
коридор.
   Голова у меня  болела,  во  рту  все  онемело.  Но  я  заметил  кое-что
странное: наемники расхаживали среди заложников очень энергично. Казалось,
это совсем не те оборванные люди, которых  я  видел  раньше.  Их  движения
казались балетными, хореографическими - какой-то танец радости.
   Через несколько минут вернулся Перфекто с кувшином агвайлского пива. Он
сел рядом со мной, дал мне выпить и заговорил. Я  был  слишком  ошеломлен,
чтобы отвечать, поэтому он  говорил  один,  рассказывая  мне,  что  теперь
совершенно очевидно, как мне везет.
   - Только посмотри, сколько  друзей  ты  нашел  в  час  нужды!  Подумай,
сколько хорошего  можем  мы  награбить  на  станции.  Хочешь  чего-нибудь?
Наркотики? Выпивка? Что угодно?
   Скоро принесли еды и рома. Раненых перевязали  и  накормили.  Несколько
наемников заставили выпить рома агентов; наемники собрались вокруг рослого
агента, причинившего так много неприятностей. Они хвалили его  за  силу  и
храбрость и говорили, что он должен бросить слабаков  из  своей  службы  и
лететь с нами воевать  на  Пекарь,  и  когда  он  напился,  с  готовностью
согласился, что это хорошая мысль. Все пели, пили и ели, и я  почувствовал
огромную усталость. Мышцы ныли, голова болела, и я  вытянулся  на  полу  и
расслабился. Пение, крики, звуки сирен, треск огня - все  это  становилось
все глуше и глуше, и постепенно я уснул.


   Проснулся я в небольшом сером помещении привязанным  к  стулу.  Ко  мне
склонился почтенный седовласый человек, за ним стоял Бордельная  Крыса,  и
свет блестел на его татуированных слезах. Седой человек расспрашивал меня,
как мне удалось убить Эйриша. Я смотрел в его темные глаза и от всей  души
хотел ответить, но я не мог соображать и  с  трудом  вспомнил  собственное
имя. Я хотел спать, но седой человек сказал, что мне нельзя спать, пока  я
ему все не расскажу, и это  мне  показалось  разумным.  И  вот  как  можно
подробнее я рассказал, как Эйриш задушил Флако и пытался убить меня, и как
я застрелил Эйриша и использовал его глаз,  чтобы  на  шаттле  попасть  на
станцию. Я помнил  это  все  урывками,  краткими  несвязанными  вспышками.
Рассказал о Тамаре, и о Джафари, и об ИР. Он заставил меня  несколько  раз
повторить отдельные части рассказа, и каждый раз его просьба казалась  мне
очень разумной, и я старался ее выполнить. Когда я засыпал, он толкал меня
в ребра и будил. Расспрашивал о Джафари, просил назвать ИР по именам. Но я
не знал имена искусственных разумов,  помогавших  социалистам.  Его  очень
заинтересовала Тамара, и он начал расспрашивать меня о ее снах, и когда  я
рассказал ему, что очнулся после последнего сна не в состоянии рассуждать,
он пришел в сильное возбуждение, и глаза его заблестели.
   - Слышишь! Слышишь! Я  всегда  утверждал,  что  есть  кто-то  с  такими
способностями! - сказал он. Я хотел спросить, что они  имеет  в  виду  под
"такими способностями", но  по-прежнему  не  мог  рассуждать  логично.  Он
посмотрел на Бордельную Крысу и угрожающе сказал: -  Держи  это  в  тайне.
Все, что слышал, держи в тайне!
   Бордельная Крыса кивнул, улыбнулся мне и ответил:
   - Конечно, генерал.
   Генерал сказал:
   - Расскажи еще раз о сне, о том, как на тебя обрушилась тьма. Как ты ее
почувствовал? Что ты помнишь после этого?
   Я снова и снова рассказывал последний сон Тамары и просил разрешить мне
уснуть. Голова болела от  усилий  вспомнить.  Тьма  исходила  от  ее  рта,
холодная немота, и я плакал от ощущения утраты - вот  и  все,  что  я  мог
вспомнить. Ничего конкретного об этой темноте  я  не  помнил,  но  генерал
пытался извлечь из меня еще что-нибудь.
   Он крикнул:
   - Она служила в разведке. Говорила она, чем  там  занималась?  Хоть  на
что-нибудь намекнула?
   - Нет.
   - Думай! - сказал он, хватая меня за руку. -  Любой  намек!  Это  очень
важно!
   Я покачал головой и понял, что мне казалось,  будто  я  знаю  о  Тамаре
что-то очень важное. Я готов был отдать за нее жизнь,  но  неожиданно  мне
пришло в голову, что она совсем чужая мне.
   - Она жива? - спросил генерал. - Когда ты в последний раз ее видел?
   И тут я вспомнил, что принес ее  с  собой.  И  испугался,  что  проспал
несколько дней и Тамара задохнулась.
   - Я положил ее в сундук. Она в  коме.  Коричневый  сундук  из  тикового
дерева с вырезанными на крышке слонами. Я его оставил на станции.
   Кто-то стоявший за мной тут  же  вышел  из  комнаты,  за  ним  вышел  и
Бордельная Крыса. Когда раскрылась дверь,  я  почувствовал  запах  жирного
дыма. Чуть позже врач и Крыса втащили тиковый  сундук  и  открыли  крышку.
Тамара дышала, глазами зомби глядя в потолок.
   Генерал наклонился над сундуком, разглядывая ее, пальцем погладил ее по
руке.
   - Слава Богу! - сказал он. Повернулся к врачу. -  Эта  социалистическая
шлюха должна выжить!
   Бордельная Крыса достал сигару, зажег ее, затянулся. Он  выглядел  так,
словно завоевал целую страну. Он сказал:
   - Мне кажется, такой человек,  как  я,  захвативший  целую  космическую
станцию с пригоршней сторонников, нас было двадцать  против  сотни,  такой
человек может быть вам очень полезен. Нет? Человек с  моими  способностями
может стать хорошим офицером.
   Генерал посмотрел на него и угрожающе ответил:
   -  Идиот!  Как  ты  смеешь?  Хочешь  получить  повышение  за   убийство
безоружных штатских?
   Глаза Крысы сверкнули. Он спокойно выдохнул сигарный дым.
   - Я не идиот. Я спас ценного человека от смерти от  рук  социалистов  и
доставил вам ценную пленницу. Я с незначительным  кровопролитием  захватил
станцию Сол, и я уверен, когда вы подумаете, вы поймете, что  поторопились
со своим решением. Подумайте об этом. У нас впереди два года  на  корабле,
прежде  чем  мы  долетим  до  Пекаря,  -  достаточно  времени,  чтобы   вы
продемонстрировали свою благодарность. Мы все полетим на  Пекарь  с  вами:
мои  люди,  сеньор  Осик,  социалистическая  шлюха,   верно?   Небезопасно
оставлять хотя бы одного из нас, учитывая, что нам известно.
   Генерал нахмурился, он как будто обдумывал последствия. Провел рукой по
лицу Тамары.
   - За  это  я  вас  благодарю,  Мавро.  Мы  можем  взять  вас  с  собой.
Гражданство Пекаря и никакой выдачи.
   Я хотел кивнуть. Глаза у меня были закрыты, и я не хотел открывать  их.
Фыркнул и заставил себя проснуться.
   Генерал повернулся ко мне и сказал:
   - Спасибо, дон Анжело. Вы сегодня правильно поступили.  Хорошо.  Теперь
можете спать. Вы в безопасности. Вместе со своими друзьями  вы  летите  на
Пекарь.
   И хотя я встревожился, неожиданно вспомнив, что один из  людей  Джафари
на корабле и я не знаю,  кто  это,  я  слишком  устал,  чтобы  заговорить,
поэтому закрыл глаза и уснул.









   Я стою в темных джунглях, в глубоком кратере, полном неровных скал.  По
краю кратера прыгают и кричат тысячи призрачных паучьих  обезьян,  бросают
сверху камни и отбросы. Я нахожусь среди больших камней, и на каждом лежит
умирающий, накрытый белой простыней.  Прямо  передо  мной  лежит  Флако  с
перерезанным горлом, одна его рука свесилась с края  камня,  и  мне  нужно
побыстрее сшить его рану, если я хочу спасти его. Справа от него на  камне
лежит лицом вниз Тамара, у нее высокая температуры, быстро  гибнут  клетки
мозга, и ей необходима инъекция антимозина. За мной  тоже  с  перерезанным
горлом на плоском камне лежит Эйриш.  Он  тянет  меня  сзади  за  рубашку,
просит о помощи, но я слишком занят уходом за Флако.
   В угасающем свете я пригибаюсь все ниже и зашиваю Флако  горло.  Разрез
пищевода сразу над кадыком между двумя треугольными хрящами, видно  первое
хрящевое кольцо трахеи - в этом месте трудно работать быстро,  потому  что
легко повредить голосовые  связки.  Но  мне  некогда  заботиться  о  таких
мелочах,  как  голосовые  связки.  Раньше  мне  не  приходилось  проводить
серьезные хирургические операции, но  сейчас  я  быстро  зашиваю  пищевод,
надеясь, что делаю это  правильно.  Обезьяны  на  краю  кратера  кричат  и
завывают, и я не могу думать, не могу решить, те ли места  сшиваю.  Нижняя
часть пищевода неожиданно кажется мне слишком похожей на тонкую кишку.  Но
я продолжаю шить, удивляясь ущербу, который причинен  позвоночнику  Флако.
Потребуется  серьезное  лечение,  сейчас  я  такое  не  могу  дать.  Кровь
смачивает укрывающую его белую простыню.
   Я осматриваюсь в поисках ровного камня, чтобы  разложить  окровавленные
скобки, и слева от меня появляется девочка, лет десяти.  Я  протягиваю  ей
скобки, и они говорит: "Спасибо, дедушка!" и улыбается мне. Я смотрю ей  в
лицо - тонкое лицо с резко выделяющимися  чертами,  кожа  светлая,  как  у
европейца,  и  гладкая,  как  у  фарфоровой  куклы.  Мне  девочка  кажется
знакомой, и я рад ее видеть, но не могу вспомнить ее имени.
   Я бросаюсь к лежащей на камне Тамаре, наполняю шприц антимозином, мягко
поднимаю ей голову и делаю укол в шею. Эйриш тянет меня за рубашку.
   - А мне ты разве не поможешь? Я умираю! Помоги мне! - кричит он.
   Я оглядываюсь на него, удивляясь, как хорошо он говорит с  перерезанным
горлом. Лицо его усеивают капли пота, зрачки сузились от ужаса.  Он  снова
тянет меня за рубашку, но я гневно отбрасываю его руку.
   - Я занят! - говорю я.
   - Слишком занят, чтобы помочь мне, старый  трахальщик?  Слишком  занят,
чтобы помочь? - Ноги его начинают дергаться, он судорожно бьется. Простыня
вздымается, и я знаю, что он умирает.
   Неожиданно все обезьяны на краю кратера начинают выть.  Флако  изгибает
спину и кричит; швы  рвутся  и  кровь  брызжет  из  пореза.  Глаза  Тамары
начинают стекленеть, и я понимаю, что ей нужна еще  одна  инъекция.  Эйриш
поднимает руки и протягивает их, как будто просит о милосердии.


   Вздрогнув, я просыпаюсь на койке в трубе размером с гроб;  над  головой
единственная тусклая  лампа.  Белые  пластиковые  стены  пахнут  новизной,
слышится приглушенная веселая музыка, которая совершенно не  соответствует
моему настроению. У меня перед глазами по-прежнему  Эйриш  с  перерезанным
горлом, и я пытаюсь отогнать это видение,  сосредоточиться  на  чем-нибудь
другом. Сломанная лодыжка привязана к койке, поэтому  я  не  могу  увидеть
свою ногу, но  боль,  подобная  осиным  уколам,  говорит  мне,  что  врачи
вставили иглы, чтобы соединить мои кости - это очень  длительное  лечение,
его обычно применяют к спортсменам.
   Я знаю, что по крайней мере три часа  мне  нужно  не  двигаться,  чтобы
кости склеились. Я смотрю в сторону ног в поисках часов. Их нет. Я лежу  в
светящейся трубе, как в китайских больницах, но в такой трубе обычно  есть
некоторые удобства - часы, соломка для питья, монитор сновидений. Здесь же
пусто, только радио играет.
   "Я должен найти Тамару, - думаю я. - Проверить  содержимое  гормонов  в
катетере, позаботиться о ее руке". Прошло  три  дня,  достаточно  времени,
чтобы на ее ране  образовался  тонкий  слой  недифференцированных  клеток.
Теперь пора омыть эти клетки  новым  раствором,  ввести  гормоны,  которые
помогут  регенерации  руки.  Иначе   недифференцированные   клетки   будут
продолжать  расти,  как  раковая  опухоль.  "Нужно  также  проверить,   не
поврежден ли у нее  мозг,  -  думаю  я,  -  посмотреть,  как  подействовал
антимозин". Генерал, с которым я  говорил,  хотел,  чтобы  Тамара  выжила.
Вероятно, кто-то о ней заботится. Но все равно мне казалось, что я  должен
проверить.
   Я вспомнил кровь, бьющую из горла Эйриша,  красную  струйку  на  черной
коже. Старался отогнать это воспоминание, но не мог  сосредоточиться.  Мне
казалось, что в  мозгу  у  меня  какой-то  холодный  сгусток.  Я  старался
определить, где это холодное место, представить себе его,  но  оно  каждый
раз отодвигалось. Слишком большая доза морфия может в  течение  нескольких
дней мешать сосредоточить внимание, но мне казалось, что у меня не  просто
последствия наркотика. Холодное место  кажется  живым,  сознательным,  как
животное, как большая черная муха, жужжащая у меня  в  голове,  отгоняющая
крыльями мысли и вызывающая неприятные образы.
   Все случившееся за последние три дня казалось мне  невероятным,  и  чем
больше я думал, тем больше убеждался, что просто сошел с ума.  Вот  как  я
рассуждал. Когда я был молод, дон Хосе Миранда, эксцентричный  друг  моего
отца, учил меня, как служить  обществу.  Он  верил,  что  общество  всегда
награждает тех, кто  лучше  других  ему  служит,  и  уничтожает  тех,  кто
отказывается ему служить. Например, владелец небольшой  больницы  в  нашем
городке всегда  вкладывал  в  нее  много  средств.  Поэтому  у  него  было
медицинское оборудование, какого не было в других больницах, и  поэтому  к
нему  больные  приезжали  издалека.  Это  сделало  его  очень  богатым   и
известным. У него было много друзей,  прекрасная  жена,  и  никто  ему  не
завидовал, потому что все считали,  что  он  этого  заслуживает.  Общество
наградило его за службу, которую он  исполнял.  Дон  также  указывал,  что
человек, который ведет себя по отношению к обществу, как паразит,  никогда
не чувствует себя в безопасности. Диктаторы, нечестные  бизнесмены  -  все
те,  кто  паразитирует  на  обществе,  часто  гибнут.  Если  общество   не
уничтожает их физически, оно  разрушает  их  дух,  и  они  чувствуют  себя
несчастными.
   Чтобы подтвердить свои слова, дон Хосе надевал свой белый костюм,  брал
палку с позолоченной ручкой и вел меня на рынок, показывал плохих людей на
улицах и объяснял, почему общество уничтожает их жизнь.
   - Посмотри на Освальдо, - говорил он, указывая на торговца, - посмотри,
как он жалок. Он всегда старается продать  свои  товары  вдвое  дороже  из
истинной стоимости, поэтому когда мода  меняется,  он  вынужден  раздавать
свои товары. Из-за его скупости никто у него  ничего  не  покупает,  и  он
умрет в бедности. Помни, как общество наказывает жадных, Анжело,  и  учись
на несчастьях этого человека. - Потом говорил, указывая на красивую  пару:
- Посмотри на Хуана, он оставил свою жену и женился на любовнице. И теперь
новая жена не позволяет ему одному выходить на улицу!  Цепляется  к  нему,
как веревка к повешенному.  Сама  того  не  зная,  она  стала  воплощением
совести  общества  и  безжалостно  наказывает  его  за   его   супружескую
неверность.
   Дон Хосе Миранда говорил, что великая мудрость заключается в том, чтобы
подчиняться моральным нормам,  когда  они  кажутся  тяжелым  бременем;  он
говорил,  что  будет  подчиняться   законам,   даже   если   они   кажутся
неправильными и неуместными.
   Я привык думать, что его рассуждения справедливы,  и  часто  гадал,  не
выбрал ли я медицину  на  каком-то  подсознательном  уровне,  чтобы  лучше
служить обществу и получить от него награду. Если это так, то  моя  мораль
есть хитрость, порожденная жадностью. Но я всегда предпочитал верить,  что
служу обществу бескорыстно и награды,  которые  оно  мне  дает,  случайны.
Действительно, философы утверждают, что величайшим счастьем пользуются те,
кто учится жить без богатства и славы. И  если  это  правда,  то  награды,
которые общество дает тем, кто ему служит, всего лишь пылинки по сравнению
с  тем  истинным  счастьем,  которое  происходит  от  самого  служения.  Я
предпочитаю верить в это, так мне кажется правильнее.
   Но убийство Эйриша общество  мне  не  простит.  Тем  более  что  я  его
обезоружил, и он был в моей милости.  Общество  ревниво  следит  за  своим
правом на расплату. Я отобрал это право у общества, убив Эйриша, и  теперь
оно меня за это накажет. Итак, убив Эйриша, я действовал вопреки одному из
фундаментальных положений, в которые верю: я нарушил правила  общепринятой
морали. Хотя Эйриш был социалистом, убийцей, человеком, считавшим что  для
достижения целей идеал-социализма нужно уничтожить меня  и  мое  общество,
хотя он представлял все это, - я не мог  оправдать  его  убийство.  И  тот
факт, что я действовал вразрез со своей верой, казался мне доказательством
безумия.
   Дальше я подумал,  что  убийство  Эйриша  произошло  импульсивно,  а  я
никогда раньше не действовал импульсивно. Только однажды я серьезно  думал
об убийстве человека, и было это очень давно. И даже тогда, в молодости, я
не был импульсивен. Гонзальво Квинтанилла, армейский  генерал  с  большими
наркосвязями в Австралии, пытался захватить власть в  Гватемале.  Три  дня
все пространство от Пансоса до Белиза превратилось в царство  террора.  Но
его люди  интересовались  только  грабежом  и  насилием,  у  них  не  было
верности, и поэтому режим пал. Я в то время учился в Мехико-Сити. Узнав  о
том, что грабители Квинтаниллы убили мою мать, я бросился домой.
   Хотя мать убили два дня назад, я застал отца  сидящим  в  гостиной,  он
смотрел в стену и плакал как ребенок. Моя сестра  Ева  пыталась  успокоить
его, а ее трое детей бегали по дому и играли. Отец  не  отвечал,  когда  я
обращался к нему, но сестра отвела меня в сторону и показала,  где  умерла
мама. Засохшая кровь видна была на  стенах  и  на  двери  между  кухней  и
столовой - Ева, как ни старалась, все не смогла убрать, и я  ощутил  запах
крови.
   - Как это случилось? - спросил я.
   -  Пятеро  солдат  Квинтаниллы  явились  грабить  дом.  Соседи  слышали
стрельбу. Когда солдаты ушли, соседи зашли в дом и увидели ее  мертвой,  -
сказала Ева.
   - Но как она умерла?
   - Никто не видел.
   Я ходил от дома к дому, расспрашивал, как была убита моя мать. И только
одна седая старуха сказала мне:
   - Она не утратила добродетели. Пыталась бороться с этими  насильниками,
а дальше дело Бога.  Пока  ты  борешься  с  насильниками,  ты  не  теряешь
добродетели.
   Даже в сорок лет моя мать была привлекательной женщиной. Я был  уверен,
что убийцы изнасиловали ее. И опасался - с таким количеством крови, -  что
они не оставили ее целой.
   Я вооружился револьвером. Неделями бродил вечерами по улицам,  прятался
от военной полиции, которая подавляла мятеж, искал в  барах  и  переулках,
надеялся найти хоть кого-нибудь в форме солдат Квинтаниллы. Каждый раз при
виде тощего подростка я представлял себе, что он  был  с  Квинтаниллой  и,
может, он виновен в смерти моей матери. Я так и не нашел тех, кого  искал,
и не смог выплеснуть гнев, всадив в кого-нибудь пулю.
   Вспоминая этот случай, я сжимал кулаки, гнев обжигал меня. Я вспотел  и
задрожал от ярости. Это меня испугало: с самой юности я не испытывал таких
сильных эмоций. Казалось, это подтверждает мою теорию о безумии.
   Я подумал об Эйрише. Если бы он жил в Гватемале во время восстания,  он
бы изнасиловал мою мать и разбросал куски ее по дому. Я говорил себе,  что
должен радоваться тому, что убил его, но грудь у меня горела  от  сознания
вины.
   Я чувствовал, как жужжит муха и меня в  голове,  и  подумал,  когда  же
сошел с ума. Мне казалось, что я должен помнить точный  момент.  Во  время
смерти Флако? Я был потрясен и опечален,  но  не  помню,  чтобы  в  голове
что-то изменилось. Когда на меня напал  Эйриш?  Или  когда  я  узнал,  что
Панама выдаст меня? Или когда в первый раз увидел, как  Тамара  смотрит  в
потолок взглядом зомби?  Столько  плохого  произошло,  что  одно  из  этих
происшествий послужило спусковым крючком.
   Но я никак не мог вспомнить, когда у меня в голове появилась эта  муха.
И даже сейчас, отправляясь на войну, я ничего о  ней  не  знаю,  а  убийца
между тем ждет только возможности ударить. В сущности я лежу в этой  трубе
безоружным, беззащитным перед нападением. Труба напоминает гигантский ящик
шкафа: всякий может открыть этот ящик и задушить меня. Теперь я в  большей
опасности, чем когда-либо.
   Руки у меня задрожали, я хотел сбежать из трубы, но  ноги  прикованы  к
полу. Я попытался проползти к дверце, чтобы открыть ее, но  труба  слишком
узка, и я не мог дотянуться до зажима на ноге. Начал  отчаянно  дергаться.
При встрече с  Эйришем  у  меня  не  было  времени  обдумать  положение  и
испугаться. Но теперь меня залила волна ужаса.  Я,  тяжело  дыша,  пытался
освободиться, пот заливал бока.
   Я вспомнил слова метафизика Пио Бароха: "Для  природы  характерно,  что
когда она хочет вас  уничтожить,  то  делает  это  основательно".  Похоже,
природа расчетливо привела  меня  в  это  место  -  лишила  меня  места  в
обществе, уничтожила мои планы на будущее, убила  моих  лучших  друзей.  И
когда я обдумывал все плохое, случившееся со мной, словно  какой-то  голос
прошептал мне на ухо: "Помни, что бы ни случилось, худшее еще впереди".
   И уверенность в этом наполнила меня удивлением и страхом. Я лежал,  как
мотылек, приколотый к доске. Все  мои  дерганья  и  крики  ни  к  чему  не
приведут. Ногу я могу высвободить, но бежать мне некуда.
   Нога заболела от напряжения. Я вспомнил собаку, наступившую  на  капкан
Родриго. Она потеряла лапу, чтобы освободиться. Мрачный выбор. Но я  знал,
что, подобно этой собаке, мне тоже предстоит сделать выбор. Я утратил свой
дом в Панаме, потерял доброе имя и  лучших  друзей  -  и  кое-что  гораздо
большее. Я утратил контакт с реальностью, понимание того, кем  я  являюсь.
Сумма потерь огромная, но я решил держаться за жизнь.
   По радио начали передавать песню, и  под  гром  труб  я  повторял,  как
молитву: "Худшее еще впереди",  вырабатывая  в  себе  новую  жесткость.  Я
сжимал кулаки и распрямлял руки. Чувствовал себя сильным и злым.  Я  почти
надеялся, что убийца, человек Джафари, наконец придет. Потому что если  он
откроет трубу, я смогу до него добраться.


   Успокоившись, я заметил две кнопки наверху и за головой. Глупо помещать
сюда кнопки. На одной написано: "Вызов помощи".  На  другой  "Открыто".  Я
нажал кнопку "Открыто", и за мной щелкнул замок. Моя койка выкатилась, и я
оказался в пустой операционной. Сел и освободил ногу от зажима.
   Потом опустился на пол, стараясь не напрягать раненую ногу. Пол  слегка
дрожал, и я чувствовал, что корабль находится в полете. В помещении  пахло
новым пластиком и стерильностью. Все безупречно и пусто. Я в любую  минуту
ожидал, что появятся врач или сестра  и  скажут,  чтобы  я  возвращался  в
постель.
   Свой гроб  я  оставил  открытым,  чтобы  слышать  радио  из  трубы  для
выздоравливающих. Нашел  рядом  со  своей  трубой  блокнот  с  экраном  на
кристаллах, нажал кнопку и обнаружил, что меня должны выпустить  в  20-15.
На часах блокнота время 20-07. Кости ноги склеились.
   Тамара, когда я принес ее на корабль, была  слишком  больна,  чтобы  ее
могли поместить в каюту, поэтому я решил проверить другие  трубы,  надеясь
узнать о ее состоянии. Только одна труба оказалась  занятой,  в  табличке,
сообщалось, что здесь пациент мужчина. Я раскрыл тридцать остальных труб и
обнаружил,  что  все  они  пусты.  В   середине   этого   занятия   музыка
прекратилась, и диктор сказал:
   - Говорит Карлос Каррера. Новости Панамы.
   Я перестал обыскивать трубы, удивившись, что слышу передачу из Панамы.
   - Полиция Колона установила  личность  мужчины,  которого  откопали  на
банановой плантации. Это некто "Флако", Алехандро Контенто Ривера,  житель
Колона и прежний друг преступника Анжело Хименеса Осика.
   - Сообщается, что Ривера убит ударом в  горло,  точно  так  же,  как  и
другая жертва Осика, известный Эйриш Мухаммад  Хустанифад.  Известно,  что
Ривера перед смертью обладал значительным количеством  твердой  валюты,  и
полиция считает, что Осик убил его из-за денег. Позже в тот же день Осик с
помощью этих денег  смог  подкупить  наемников  на  станции  Сол,  которые
помогли ему уйти от правосудия.
   - Полиция обнаружила свидетеля этого второго убийства...
   Женщина с высоким голосом, похожим  на  щебет  длиннохвостого  попугая,
интервьюировала  чилийку,  которую  я  встретил  на  банановой  плантации.
Чилийка сказала:
   - Флако, он разговаривал со мной в палатке, потом вышел  на  минуту.  Я
услышала его крик, выбежала и увидела этого дьявола Осика.  Он  стоял  над
Флако, держа в руке нож. Я закричала, и Осик убежал. Я испугалась и хотела
собрать вещи и уйти, но тут вернулся Осик с  лопатой,  он  пригрозил,  что
убьет меня. Он достал из кармана Флако много денег, потом похоронил его  и
сказал, что убьет меня, если я кому-нибудь расскажу. Я очень испугалась  и
потому никому не говорила. До смерти испугалась.
   Женщина прочирикала:
   - Вы уверены, что это был Осик?
   - Да, уверена. Я хорошо его разглядела, - сказала чилийка.
   Каррера продолжал:
   - Помимо Панамы и Западного Исламабада, три других государства  требуют
возвращения Осика на Землю, обвиняя его в разрушении станции Сол, убийстве
семерых и ранении тридцати шести человек.
   - Полиция, обыскивавшая озеро Гатун в поисках раненой женщины,  которая
в последние дни жила в доме Осика,  перенесла  свои  поиски  на  банановые
плантации,  где  был  похоронен  Ривера.  Свидетель  видел  Осика  и   эту
женщину...
   Я захлопнул дверь трубы, чтобы не слышать радио. Новости вызвали у меня
приступ тошноты. Я никогда не верил масс-медиа, и то,  что  я  только  что
услышал, подкрепило  мое  недоверие.  Я  утешал  себя  тем,  что  поступил
правильно, бежав из Панамы. С такими сообщения в прессе я был бы рад, если
бы  дожил  до  расстрельного  взвода.  Но  постепенно  настроение  у  меня
улучшилось. Полиция ищет тело  Тамары:  что  бы  ни  случилось,  никто  не
заметил ее исчезновения. Джафари и Пехота вполне могут поверить, что Эйриш
убил Тамару и избавился от ее тела, а потом был убит,  когда  вернулся  за
мной. Я едва мог поверить себе: Тамара в безопасности!
   Я снова открыл трубу и переключал  станции,  пока  не  отыскал  хорошую
музыку, Лос-Анжелес, "Мое сердце плачет". Мысль о том, что Тамара спаслась
от ОМП, наполнила меня таким счастьем, что  мне  захотелось  танцевать.  Я
открывал очередную трубу, когда в операционную вошла женщина.
   Я отскочил от трубы. Вошедшая была химерой с волосами цвета шоколада, я
такого оттенка никогда не видел. Ее единственной одеждой  было  серебряное
кимоно,   расшитое   красными   драконами.   Загорелые   ноги   оставались
обнаженными. Плечи  у  нее  широкие  и  мускулистые  -  по-женски,  как  у
гимнастки. В руках она несла белую сорочку и  чашку  с  зеленым  супом.  Я
решил, что это медицинская сестра.
   Войдя, она остановилась.
   - Что-нибудь ищете? - спросила, кивая в сторону открытой трубы.
   - Когда я сюда поступил, со мной была подруга.  Я  подумал,  она  может
быть здесь.
   -  Вместе  с  вами  сюда  не  приносили  женщину,  -  ответила  она.  -
Большинство ваших друзей со станции Сол в  другом  модуле  корабля.  И  до
Пекаря вы их не увидите. Никому не  разрешается  переходить  из  модуля  в
модуль.
   Я посмотрел в  глаза  химеры,  темно-карие,  со  странными  серебряными
полосками, как паутинками света, и понял, что никогда раньше ее не  видел.
В числе наемников на станции Сол ее не было. Она насмешливо сказала:
   - Наши возлюбленные наниматели сожалеют, что в целях приличия  вам  все
же нужно носить эти девяносто пять граммов одежды. - И  бросила  рядом  со
мной  на  койку  пару  белого  белья  и  белое  кимоно,  потом  напряженно
улыбнулась, словно старалась мне понравиться.
   - О чем сожалеют наши наниматели?
   - Я думаю, японцы первоначально планировали нанимать только мужчин, и в
этом случае вы летели бы обнаженным. Девяносто пять  граммов,  помноженные
на десять тысяч наемников, это очень большой лишний вес, и им жаль платить
за его перевозку. - Она протянула мне чашку с супом,  потом  раскрыла  две
трубы, вытащила их койки, села на одну и знаком пригласила меня  сесть  на
вторую.
   Я почувствовал замешательство. Больничная рубашка слишком коротка,  так
что обнажаются запретные места, и слишком открыта  на  спине.  Я  подобрал
одежду и оглядывался в поисках места, где можно было бы переодеться.
   - Все в порядке, -  сказала  женщина.  -  Я  и  раньше  видела  сладкую
картошку. - И они кивком подбородка  указала  на  мои  половые  органы.  Я
решил, что она права, и надел белье. Она отвернулась, глядя в потолок.
   Когда я поверх белья натянул кимоно, она сказала:
   - Вы не были на вступительной встрече вчера, поэтому  я  решила  ввести
вас в курс дела. Я Абрайра Сифуэнтес, командир боевой группы. Нас в группе
пятеро. С некоторыми из них вы уже встречались: мой старший брат Перфекто.
С Завалой вы скоро встретитесь. В нашей группе  также  Мавро.  Похоже,  вы
удивлены.
   - Я считал, что вы сестра, - ответил  я.  Мавро,  Бордельная  Крыса.  Я
вспомнил маленького человека с  вытатуированными  слезами.  Живот  у  меня
свело при мысли, что я оказался в одном  отряде  с  ним.  В  своем  бреду,
навеянном наркотиком, я был уверен, что он  послан  убить  меня,  а  такие
впечатления забываются нелегко. Рослая химера, Перфекто, с другой стороны,
казался хорошим человеком. Из чистой вежливости я сказал: - Буду  счастлив
служить под вашим начальством.
   Абрайра рассмеялась.
   - Некоторые приняли бы это как пощечину.
   - Как это?
   - В нашем  модуле  семьсот  боевых  групп,  и  ваша  единственная,  где
командиром  женщина.  Откровенно  говоря,  я   меньше   подготовлена   для
командования, чем Мавро или Перфекто. Вы будете  служить  объектом  многих
насмешек. И, возможно, не  перенесете  такого  удара  по  своему  мужскому
началу. - Она махнула рукой, отказываясь от этой  темы,  -  типичный  жест
чилийки.
   - Но вы ведь не ожидаете неприятностей от кого-нибудь из нас?
   Она пожала плечами.
   - Зависит от обстоятельств. Вы ведь не станете причинять неприятности?
   Я рассмеялся.
   - Неужели вы серьезно? Кому какое дело  до  мужского  начала?  Это  так
старомодно! Не могу представить себе, чтобы кто-нибудь из нас доставил вам
неприятности. - Я не мог  не  смотреть  ей  в  глаза,  на  эти  серебряные
паутинки, они меня гипнотизировали.
   Абрайра задумалась.
   - Вы приняли это за шутку, дон Анжело, как и полагается человеку вашего
воспитания. Но для мужчин здесь на корабле мужское начало - это не  шутка.
Многие отобраны из тюрем Перу  и  Колумбии,  где  люди,  лишившись  всего,
цепляются за свое достоинство. Вы  видели  татуировку  Мавро.  Это  символ
храбрости, он убил двух парней в  гетто  Картахены.  Вы  никогда  не  были
частью его мира, иначе вы знали бы, что  мужское  начало  -  не  шутка.  А
Завала еще молод и стремится проявить себя.
   - И я должна предупредить вас, что у  химер  тоже  есть  очень  сильное
чувство,  родственное  мужскому  началу.  -  Она  пыталась  сформулировать
определение. - Назовем это... гордостью своим  положением.  Торрес  создал
химер в качестве солдат - и только мужчины учились сражаться, хотя  с  тех
пор научились и мы, женщины. Но мужчины до сих пор ревниво  охраняют  свою
роль воинов: нам они позволяют сражаться, но командовать, получать  звания
- никогда. Никогда  раньше  женщина  химера  не  командовала  мужчинами  в
сражении. И мы не знаем, как будет реагировать Перфекто. Он может  уважать
мои умения, но этого недостаточно, чтобы контролировать его.  У  нас  есть
еще кое-что общее, надеюсь, эта связь  окажется  прочнее:  мы  с  ним  оба
крещеные католики. Он может обращаться со мной достойно  из  страха  перед
Богом.
   Вероятно,   я    как-то    проявил    свою    недоверчивость.    Только
бродяги-священники  могут  решиться  противоречить  Ватикану  и   крестить
химеру.
   Абрайра заметила это и сказала:
   - Такое случается. Поэтому, возможно, как католик, он будет верен  мне.
Конечно, я хотела бы, чтобы вы с ним поговорили обо мне.
   Я пожал плечами.
   - Если хотите. - Я не думал, что мои слова  подействуют  на  него.  Она
слегка нахмурилась, расстроившись, что я не дал более твердого обещания. Я
не знал, как будет обращаться с ней Перфекто, но хорошо представлял  себе,
как могли обращаться  вообще  люди.  Мне  встречались  в  Панаме  мужчины,
которые считали мужское начало  идеалом,  но  я  относился  к  ним  как  к
анахронизму. Такой человек действительно может причинить ей  неприятности.
- Мне кажется, что больше  всего  вам  следует  ожидать  неприятностей  от
Мавро. Я точно знаю, что он хочет быть офицером,  но  генерал  сделал  его
рядовым  под  командованием  единственной  женщины-офицера.  Ему  это   не
понравится.
   Она  рассмеялась  -  высоким  неприятным  смехом,  который  должен  был
обезоруживать.
   - Вы мне нравитесь, - сказала она. - Судя  по  вашему  тону,  вы  очень
озабочены моими делами... Возможно, вы правы. Я ему не очень  доверяю.  Он
сидит на своей койке и смотрит на меня.
   - Это дурной знак, - предупредил я.
   Она кивнула.
   - Правда. И еще,  дон  Анжело,  кое-кто  говорил  и  о  вас.  Несколько
правительств требуют вашей выдачи на Землю.  И  кое-кто  боится,  что  ОМП
захватит корабль, чтобы взять вас. Обсуждали возможность вашей  выдачи,  и
Мавро пригрозил, что убьет всякого, кто заговорит об этом.  Он  назвал  их
волами, и теперь они его сторонятся. Но Мавро использует весь этот эпизод,
чтобы доказать свое мужское начало.  Рано  или  поздно  он  начнет  драку.
Может, убьет кого-нибудь.  Всякой,  кто  оказывается  рядом  с  Мавро,  на
расстоянии руки, - в опасности.
   Я обдумал ее слова. Она права.
   - Так что же нам делать?
   Абрайра посмотрела на потолок и пожала плечами.
   - Я подумаю об этом.
   И в отличие от большинства людей, которые только говорят, что подумают,
но  никогда  не  делают  этого,  она  замолчала,   уставилась   в   пустое
пространство перед собой и погрузилась в размышления, поэтому я взял чашку
с супом и принялся есть. Зеленые водоросли имели  вкус  брокколи.  Нога  у
меня по-прежнему ныла, поэтому я встал, нашел холодильник, а в нем - тюбик
кортизонового крема. Сел на стол в углу и смазал  ногу  кремом.  На  столе
стоял терминал компьютера.
   Подчиняясь неожиданному порыву, я включил компьютер и запросил  историю
болезни Тамары де ла Гарса. Компьютер ответил:
   - Файл отсутствует.
   Я запросил данные о Тамил Джафари. Снова ответ:
   - Файл отсутствует.
   Я потребовал список наемников, поступивших со станции Сол, и  компьютер
выдал девятнадцать имен.
   В списке Тамары не было, разве что она  числилась  под  псевдонимом.  Я
запросил медицинскую информацию о всех этих девятнадцати. Никто не лечился
от повреждения мозга. Очевидно, генерал Гарсон не  настолько  глуп,  чтобы
поместить данные о Тамаре в компьютер - под любым именем.
   Пока я занимался этим, Абрайра смотрела на меня.
   - Что вы делаете? - спросила она.
   - Пытаюсь отыскать подругу, о которой  я  вам  говорил.  Терминал  ведь
можно использовать?
   Она пожала плечами.
   - Тут некому вас останавливать.
   Я затребовал список больных, в данный момент находящихся в  трубах  для
выздоровления. В списке оказалось  пять  человек;  ни  у  одного  нет  тех
повреждений, что должны быть у Тамары. Итак, через терминал мне ничего  не
узнать.
   Но тут мне пришла в голову другая мысль: один из тех девятнадцати,  что
сели на станции Сол, убийца ОМП. Я затребовал  их  биографии  и  данные  о
нынешнем размещении, потом отдал  команду  распечатать.  Принтер  выплюнул
стопку тонких листочков с почти микроскопическими буквами. Я начал изучать
файл особенно уродливой химеры, по имени Мигель Мендоза.
   - Да, я чуть не забыла, - сказала Абрайра. - Подарок от генерала. - Она
порылась в одежде и извлекла небольшой продолговатый пакет,  завернутый  в
золотую фольгу. - Он прислал также выпивку и сигары в том сундуке, что  вы
с собой принесли. Через несколько недель сможете продать все это за  целое
состояние.
   Я спрятал листочки в кимоно, взял пакет и развернул его.
   - Странно, не правда ли? Он обращается с вами, как  с  собакой,  отдает
под мое начало, а потом посылает  такие  экстравагантные  подарки.  -  Она
улыбнулась,  обнажив  зубы,  маленькие  и  необыкновенно  ровные,  как   у
Перфекто. Что-то в  ее  улыбке  напомнило  мне  ящерицу  или  черепаху.  Я
присмотрелся внимательнее и увидел разницу: у нее  нет  клыков.  Напротив,
все зубы маленькие, круглые и ровные.
   - Пожалуйста, не делайте этого.
   - Чего не делать?
   - Не смотрите на мои зубы. Или в глаза. Или на волосы.  Или  на  груди.
Вы, люди, всегда так поступаете. Я из-за этого нервничаю.
   - Простите, - сказал я, отводя взгляд.  Развернул  пакет.  Под  фольгой
оказалась небольшая коробка. Я открыл ее, и оттуда  выпали  два  ножа,  те
самые ножи, которые я взял у Эйриша. Каждый в алюминиевых ножнах,  которые
можно крепить к запястью, с арабскими надписями. Я извлек нож и  удивился,
увидев, что лезвие хрустальное - из искусственного графита, почти  алмаза,
прочнее и острее любого металла.
   - Caramba! [Черт возьми! (исп.)] - сказала Абрайра. - Да одни эти  ножи
стоят целое состояние.
   Лезвие  чуть   длиннее   моей   ладони,   рукоять   легкая   и   хорошо
уравновешенная. Ножи предназначены для метания. Оба ножа одинаковы.  Когда
я вытащил нож, из ножен выпала записка. Я прикрепил ножны к  запястью  под
рукавами кимоно. Ножи совершенно не видны. Занимаясь этим, я  одновременно
читал записку. Вот что в ней было.

   "Сеньор Осик, я уверен, вы теперь знаете, что в жилых помещениях оружие
не разрешается. Но сто лет назад, во время  исламского  джихада,  говорят,
правоверные использовали эти лезвия как  зубочистки,  поэтому  они  так  и
записаны в корабельном журнале. Вам могут понадобиться эти зубочистки. ОМП
предложила мне огромную сумму, если я выдам вас. Пока  я  торгуюсь,  играя
роль жадного человека, но скоро они поймут, что я не выдам вас ни за какую
цену. Когда это случится, берегите свою спину.
   В вашем распоряжении Перфекто, он уже привязан к вам. Я  предпочел  бы,
чтобы он был привязан ко мне, но у человека может быть только один хозяин.
Мавро также попросился в вашу боевую группу  -  это  очень  талантливый  и
опасный человек. Вам потребуются такие, как он, друзья."

   Абрайра прочла записку через мое плечо.
   - Что он имеет в виду, - спросил я,  -  вот  здесь,  где  говорит,  что
Перфекто привязан ко мне?
   Она смотрела на меня, словно взвешивала. Потом неуверенно заговорила:
   - Вероятно, вам следует это знать. Я бы сама не заговорила, если бы  не
упомянул Гарсон. Между прочим, из-за этого я и пришла поговорить  с  вами.
Помните, как выглядел наш отец генерал Торрес?
   - Старик с  седыми  волосами,  -  ответил  я,  заметив  сходство  между
Торресом и генералом Гарсоном. - Острый нос и крепкий подбородок.
   - Достаточно близко, -  сказала  Абрайра.  -  В  старости  Торрес  стал
параноиком, он боялся убийц в собственных рядах. И поэтому когда  мы  были
созданы, некоторые химеры получили дополнительный ген с биочипом.  И  этот
биочип делает их преданными старикам с седыми волосами и  резкими  чертами
лица - людям, похожим на Торреса. А вы,  с  вашими  поседевшими  волосами,
почти точно повторяете Торреса.
   Я обдумал последствия этого.
   - Вы хотите сказать, что Перфекто не сердится на  меня  за  то,  что  я
ударил его?
   - Вы сломали ему нос, он вам - ногу. Счет равный. - Она сидела на своей
койке и смотрела на меня.
   - Даже после того, как я назвал его puto?
   Ноги ее свисали с койки, она начала ими размахивать взад и вперед.
   - Перфекто не может  на  вас  сердиться,  это  генетически  невозможно.
Понимаете? Вы совпадаете  внешне  с  человеком,  для  защиты  которого  он
выращен. В нем каждая клетка это знает.
   Это меня удивило. Я вспомнил, как Перфекто пытался подружиться со  мной
с первого же момента, как увидел.
   - Но разве  он  не  знает,  что  я  не  тот  человек?  Разве  не  будет
негодовать?
   - Напротив, ему приятно, когда вы рядом. Это  все  равно  что  еда  или
питание. Вы вынуждены есть или дышать, но вы ведь  не  думаете  негодовать
из-за этого. Именно потому, что Перфекто привязан к вам, я должна  была  с
вами поговорить. Видите ли, он будет поступать так, чтобы  заслужить  ваше
одобрение. Если он хоть  на  мгновение  поверит,  что  вы  отвергаете  мое
старшинство,  он  сразу  взбунтуется.  Может  даже  напасть  на  меня.   И
обязательно  вступит  в  сговор  с  Мавро,  чтобы  подорвать  мою  власть.
Понимаете?  Поэтому  я  и  прошу  вас  поговорить  с  ним,  уговорить  его
подчиняться мне. - Тон ее стал резким. - Должна предупредить  вас,  сеньор
Осик, что я не потерплю ни малейшего неповиновения с вашей стороны. -  Она
ненадолго смолкла, чтобы я мог задуматься, что означает  ее  угроза.  -  С
другой стороны, если вы будете относиться ко мне с неподдельным уважением,
Перфекто тоже будет проявлять абсолютную верность.
   - Ага, мы добрались до сути дела. Итак, вам нужна  уверенность  в  моих
намерениях? Должен признать: я всегда стараюсь быть добрым с  людьми  -  у
меня к этому длительная привычка. И я очень редко сержусь.
   Она сказала:
   - Это я уже видела. Ваши слова  успокаивают  меня.  Но  я  не  понимаю,
почему генерал  Гарсон  позволил  вам  сесть  на  корабль.  Если  Перфекто
привязался к вам, то же может случиться  и  с  другими.  Ваше  присутствие
опасно для генерала.
   - Гарсон передо мной в долгу, - сказал я. Я вспомнил, как возбужден был
Гарсон, узнав, что Тамара в его распоряжении. Собственный маленький  шпион
для допросов - может, даже сейчас он извлекает из нее информацию. Но чтобы
сохранить в тайне пребывание Тамары, он  вынужден  был  отказаться  выдать
меня. Он посол Пекаря, имеет право предоставить гражданство Мавро и мне. У
него есть право отказать в выдаче. И то, что он меня не  выдал,  означает,
что Тамара жива и мозг ее не очень пострадал. Иначе у Гарсона не  было  бы
причины не отправлять  меня  на  Землю.  Напротив,  у  него  были  бы  все
основания как  можно  скорее  выдать  меня,  потому  что  мое  присутствие
осложняет его взаимоотношения с ОМП;  а  если  ко  мне  привяжется  больше
химер, я буду для него угрозой и в другом отношении.  И  я  понял:  Гарсон
поставил во главе нашей группы Абрайру, чтобы унизить меня, а не Мавро. Он
хочет, чтобы я в глазах химер  оставался  пеоном  [поденщик,  чернорабочий
(исп.)] и они не привязывались бы ко мне.
   Абрайра смотрела на меня, словно стремилась разгадать мои мысли.
   - Ваша внешность на меня не подействует: я была создана позже Перфекто,
когда общественность была так сильно  настроена  против  Торреса,  что  он
знал, что его скоро убьют. Я не привяжусь к вам.
   - Дело не в этом, - ответил я. - Биочип - мощное оружие, особенно  если
он программирует мозг человека. Я просто думал: есть ли еще что-то, что вы
просто вынуждены делать?
   Абрайра улыбнулась. На мгновение светлая паутина  в  ее  глазах  словно
разошлась, глаза ее сверкнули, хотя голос звучал печально:
   - Разве вы не  знаете?  "Homo  homini  lupus"  [Человек  человеку  волк
(лат.)]. Мы убиваем людей. Мы вынуждены убивать таких, как вы, дон Анжело.
   Она улыбалась словно печальной шутке. Я был уверен, что ей  приходилось
убивать, и эти воспоминания печалили  ее.  Существует  несколько  способов
совершения  такой  генетической   манипуляции:   нарушение   гормонального
равновесия  может  вызвать  приступы  ужасного   гнева,   и   пациент   не
контролирует свои поступки. Химеры  прекрасные  бойцы,  но  я  никогда  не
слышал, чтобы они теряли контроль над собой.  По  другую  сторону  спектра
находится  социопатия,  отсутствие   способности   испытывать   эмоции   -
сочувствие, угрызения совести. Уже давно,  в  начале  XXII  века,  Бастиан
доказал, что у социопатии может быть биологическая основа  -  поврежденная
последовательность аминокислот в отходах головного мозга может блокировать
выделение  тимотриптина,  и  пациент  при  этом   утрачивает   способность
испытывать угрызения совести. Впрочем,  мне  показалось  невероятным,  что
Абрайра может быть социопатом. Тон ее  голоса  свидетельствовал,  что  она
озабочена  из-за  Мавро,  а  печальная  улыбка,  когда  она  говорила   об
убийствах, выдавала ее боль.
   Но насколько  сильные  угрызения  совести,  подумал  я.  Чувство  вины,
которое я испытал после убийства Эйриша, грозило  разорвать  меня  надвое.
Даже сейчас оно мучило  меня.  А  она  лишь  печально  улыбалась.  Абрайра
казалась мне загадкой, и я решил последить за ней и понять, кто она такая.
Она разглядывала мое лицо, по-прежнему стараясь проникнуть в мысли.
   - До меня доходили слухи, что вы по природе убийцы, - признался я, - но
я им никогда не верил. Всегда считал, что это социалистическая пропаганда.
Социалисты с ее помощью пытались свалить Торреса.
   - Пропаганда действует лучше, если основана на фактах, - сказала она. -
Но мы никогда не представляли угрозы для Аргентины  или  даже  для  своего
народа. Только когда аргентинцы переходят нашу границу, им нужно  бояться,
но они решили исказить правду и запугать наш народ...
   Раскрылась дверь, и  в  помещение  просунул  голову  молодой  киборг  с
круглым изнеженным лицом. Ноги  у  него  были  металлические,  выкрашенные
черной краской, левая  рука  стальная.  Напаленовые  нити,  служившие  ему
мышцами, свободно свисали  с  металла.  За  ним  виднелась  мощная  фигура
Перфекто. Нос у Перфекто распух, глаза потемнели, но, как и  предсказывала
Абрайра, он улыбнулся, увидев меня.
   Молодой человек сказал:
   - Сержант, время идти на тренировку.
   Абрайра повернулась к нему:
   - Завала, познакомься с доном Анжело Осиком.
   Парень кивнул.
   - Рад знакомству с вами, дон Анжело.
   - Когда эти кастрированные быки заговорили о возвращении вас на  Землю,
- сказала Абрайра, - Мавро и Завала поклялись, что отрежут  язык  всякому,
кто будет болтать, как старуха. И все испугались.
   Я понял намек и сказал:
   - Благодарю вас, сеньор Завала. Вы поступили очень храбро.
   - Не стоит. - Молодой  человек  пожал  плечами.  Но  по  тому,  как  он
улыбнулся, я понял, что поступил правильно.
   Абрайра встала, и я приготовился идти за ней.  И  тут  заметил,  что  я
босой. И все остальные тоже.
   - Обуви нет? - спросил я у Абрайры.
   - На корабле нет, - ответил Завала. - Наниматели не  позволяют.  И  еще
должен предупредить вас: встретив  японца,  вы  должны  опустить  глаза  и
поклониться. И никогда не называть их по имени. Никак  не  называть,  даже
волами или лобковыми волосами. Только хозяином.
   Я много раз имело дело с пациентами  японцами,  но  никогда  ни  о  чем
подобном не слышал.
   - Me pelo rubio! [Чтоб я стал блондином!  (исп.)]  -  сказал  я.  -  Вы
смеетесь надо мной?
   - Нет! У  них  есть  специалисты  по  культуре,  которые  нам  все  это
объясняют. На Пекаре все японское. Это какой-то эксперимент по  социальной
инженерии... искусственная культура.
   Он  произнес  слова  "искусственная  культура"  так,  словно  они   все
объясняли. Очевидно, то, что он слышал, выше его понимания.
   - Гмммм, - произнес я.
   - Но можно заставить их вести  себя,  как  лобковые  волосы,  -  сказал
Завала. - Я вам покажу эту хитрость! - Он пропустил меня в дверь.
   В коридоре нас ждали Перфекто и Мавро. Они  хлопали  меня  по  спине  и
восклицали: "Hola, muchacho! [Эй, парень! (исп.)] Как  приятно  снова  вас
увидеть!" Они были так счастливы, словно  приглашают  меня  на  вечеринку.
Мавро оказался на голову ниже меня; почему-то раньше я этого не замечал.
   Абрайра и Завала пошли впереди, остальные за мной, и я понял,  что  они
незаметно образовали вокруг  меня  защитное  построение.  Коридоры  узкие,
свободно может пройти только один человек,  пластиковый  пол  прогибается,
когда на него надавливаешь,  поэтому  кажется,  что  все  время  скользишь
вперед или назад между распорками. Мы встретили несколько человек, у  всех
влажные волосы, словно они только что  из  душа;  всякий  раз  приходилось
поворачиваться  боком  и  протискиваться  друг  мимо  друга.   Это   очень
неприятно, потому что я не забывал: один из них может оказаться убийцей из
Объединенной Пехоты, поэтому я постоянно трогал пальцами ножи у  себя  под
рукавами.
   Мы находились на трехсотом уровне, поэтому, придя  к  лестнице,  начали
подниматься.
   На верху лестницы стоял японец в шелковом кимоно, темно-синем, с белыми
лотосами;  к  его  поясу  был  прикреплен   короткий   меч.   Как   значок
полицейского, этот меч на корабле служил символом власти. У японца слишком
мощное телосложение, как у Перфекто, чтобы быть результатом  естественного
развития.   Очевидно,    корпорация    Мотоки    производит    собственных
усовершенствованных   бойцов.   И   я   подумал,   какие   же    у    него
усовершенствования. Он не похож на химеру.  Длинные  волосы,  связанные  в
конский хвост, так черны, что отливают синевой, и на  лбу  у  него  только
одна темная бровь. Когда мы попытались протиснуться мимо него,  он  сделал
вид, что не замечает нашего присутствия. Смотрел  вниз,  словно  мы  и  не
существуем. Это показалось мне странным.
   - Добрый день, хозяин, - сказал Завала, кланяясь  японцу.  И  сразу  же
возбужденно закричал: - Носы торчат  из  покрытия,  а  лососи  плавают  по
кишкам! Быстрее! - И указал вниз по лестнице.
   Странное выражение появилось на лице японца,  он  широко  раскрыл  рот,
язык его телодвижений был настолько  чужд,  что  я  ничего  не  понял.  Он
казался очень расстроенным, проговорил: "Hai! Hai!" В крошечном микрофоне,
прикрепленном к его кимоно, послышалось: "Да! Да!", и японец побежал  вниз
по лестнице.
   Мы смотрели ему вслед. Когда он не мог нас слышать, Завала рассмеялся.
   - Видишь, я обещал, что заставлю его вести себя, как лобковые волосы. У
них  у  всех  электронные  переводчики,   и   если   говорить   достаточно
убедительно, они думают, что переводчик вышел из строя.
   Мы продолжали подниматься, пока  не  оказались  на  втором  уровне.  По
коридору шел другой японец, усталая копия  первого.  Завала  заставил  его
побежать по коридору, крикнув:
   - Водяная грыжа слопала твоего друга! Вниз, японец, вниз по лестнице!
   Коридор напоминал спицу колеса. У лестницы в центре  встречались  шесть
коридоров, потом каждый коридор опять пересекался с другим,  идущим  вдоль
всего корабля. Дойдя до обода колеса, мы повернули налево. Увидели дверь с
изображением зеленого журавля на фоне  солнца.  Под  изображением  надпись
"Боевое помещение 19". И перед дверью лужа рвоты.
   Абрайра на мгновение задержалась.
   - Все готовы попробовать будущее на вкус?  -  спросила  она  и  открыла
дверь. Помещение маленькое, примерно пять метров в  длину,  пахнет  в  нем
рвотой и потом.  На  стенах  вокруг  всего  помещения  развешано  защитное
вооружение светло-зеленого цвета, как хитиновые экзоскелеты. Большую часть
комнаты занимает копия большого судна на  воздушной  подушке,  с  открытой
крышей  и  длинными  стволами  плазменных  пушек.  На  полу  перед  судном
неподвижно сидят два японца в древнем стиле seiza -  ноги  под  ягодицами,
пальцы ног направлены назад, этот подвиг требует такой гибкости, что  мало
кто на него способен. Слева человек-чудовище  с  мощной  скелетно-мышечной
системой: ростом он значительно выше двух  метров,  и  рядом  с  ним  даже
Перфекто кажется карликом. Как и у остальных японцев, на нем синее  кимоно
в цветах, на поясе  меч.  Справа  человек  небольшого  роста,  ниже  меня,
крепкий, жилистый, и у него нет оружия. У обоих  сильно  скошенные  глаза.
Завала поклонился, глядя в пол, все мы  последовали  его  примеру.  Японцы
приняли наши поклоны, кивнув в ответ.
   - Быстрее надевайте вооружение! - крикнул маленький.
   Мы принялись рыться в вооружении,  подбирая  себе  по  размеру.  Такого
вооружения я раньше не встречал. Тонкое, без тяжелых  защитных  прокладок,
от которых всегда так жарко. Элегантные соединения,  от  которых  надевший
это вооружение кажется выше ростом; носить его удобно, и в нем можно легко
ходить. Я вскоре понял, почему оно такое легкое: оно  предназначалось  для
отражения  тепловых  лучей,  а  не  снарядов.  Шлем  располагал  необычной
системой  линз,  которая  действовала  автоматически,   пропуская   внутрь
одинаковое количество  света.  Глаза  прикрывали  утолщения,  напоминавшие
глаза хамелеона. В каждом шлеме  у  основания  черепа  отверстие,  в  него
пропускаются провода, соединяющие розетку в мозге с компьютером  судна.  В
обычных шлемах  есть  еще  фильтры,  защищающие  от  дыма  и  отравленного
воздуха, они размещаются на рту и носу; в этом же шлеме система фильтров в
трубках за головой.
   Казалось странным, что нам предстоит носить этот защитный костюм,  хотя
настоящей схватки не будет, но причина у  этого  есть:  костюм  прекращает
подачу сенсорных сигналов от реального окружения. Когда  подключаешь  свою
мозговую розетку, все  сенсорные  и  моторные  области  мозга  замыкаются,
начинается двусторонний обмен с компьютером, процессор  передает  прямо  в
мозг сенсорные  ощущения  и  обратно  в  компьютер  реакцию  мозга.  Иными
словами, создается  полное  ощущение  пребывания  в  мире  сновидений.  Но
устройство несовершенно. Иногда из реальности пробиваются ощущения.  Яркий
свет или громкий звук в реальности могут повлиять  на  мир  сновидения.  А
костюм  и  шлем  сокращают  эту   возможность,   не   пропускают   никакие
акустические, тактильные и визуальные  ощущения  и  таким  образом  прочно
запирают человека в мире сна, который создается симулятором. Костюм, таким
образом, служит той же цели, что маски мониторов сновидений,  только  этот
защитный костюм отрезает сознание от реальности в гораздо большей степени.
   Завала оделся быстрее всех; надевая шлем, он сказал:
   - Эй, посмотрите на меня! Я большой зеленый кузнечик!
   Он  выставил  пальцы  над  головой  и  зашевелил  ими,  как  антеннами.
Громкоговоритель в шлеме изменил его голос, который стал похож на ворчание
животного;  со  своими  выпуклыми  глазами  и  зеленым   экзоскелетом   он
удивительно напоминал кузнечика.
   Перфекто рассмеялся и ответил:
   - Нет. Ты игривый богомол. Помни  это.  Мы  все  богомолы,  это  японцы
кузнечики.
   Большой  японец  проговорил  что-то,  и  из  микрофона  на  его  кимоно
послышалось: "Прекратить разговоры!" Мы  все  молча  надевали  костюмы.  И
перестали походить на людей.
   Маленький японец хлопнул в ладоши и указал на пол перед собой.
   - Садитесь, пожалуйста, - сказал он по-испански, но с  акцентом.  И  мы
сели на пол, оказавшись ниже японцев.
   Маленький сказал:
   - Я консультант в области культуры Сакура Химори, а справа от меня  ваш
начальник - хозяин Кейго. Он будет учить вас искусству самураев. Жаль, что
ситуация для обучения не идеальная, но мы надеемся, вы найдете  счастье  в
службе корпорации Мотоки.
   Абрайра сказала:
   - Прошу прощения, но я поняла, что мы будем атакующей  группой.  -  Она
кивком указала на судно. - У этой груды лома нет оружия для нападения! Нет
защиты от ищеек и даже одиночек.
   Спина рослого самурая застыла, он нахмурился, но  продолжал  неподвижно
смотреть перед собой. Маленький, Сакура, со свистом втянул  воздух  сквозь
зубы и посмотрел на Кейго. Хозяин Кейго протянул руку вперед ладонью  вниз
и повертел ею. Я знал, что Абрайра его  рассердила,  но  не  понимал,  что
означает этот жест. Сакура повернулся к Абрайре.
   - Са, - со свистом произнес он, - у  нас  нет  наступательного  оружия.
Если вы не можете убить человека тем оружием, что мы вам даем,  значит  он
не заслуживает смерти.
   - Далее. Я понимаю, что  в  вашей  стране  отношения  мужчин  и  женщин
упрощены. Но должен предупредить вас, сержант Сифуэнтес, что на Пекаре нет
ничего подобного. Прошу вас вести себя скромно  и  покорно,  как  подобает
женщине, иначе кто-нибудь из наших  самураев  в  порыве  праведного  гнева
отрубит вам голову.
   - Обращаясь к хозяину, вы должны встать на колени  и  опустить  голову,
потом попросить разрешения говорить. Это правило относится ко всем вам.  -
Сакура деревянным взглядом посмотрел на каждого из нас по  очереди,  чтобы
убедиться, что мы поняли.
   - Мы уже говорили вам, - продолжал он, - что наши  действия  на  Пекаре
носят исключительно оборонительный характер.  Почему  же  вы  решили,  что
входите в состав атакующей группы?
   Абрайра сжала  кулаки  и  начала  слегка  раскачиваться.  Гнев  ее  был
очевиден, хотя шлем скрывал ее лицо. Сдержанным голосом она ответила:
   - Здравый смысл. В контракте говорится, что вы оплачиваете пролет в оба
конца и пребывание в течение трех месяцев.  Оборонительная  группа  должна
оставаться годы, а не месяцы.
   Сакура торжествующе улыбнулся и снова по очереди посмотрел  на  каждого
из нас.
   - Видите, что происходит, когда женщина начинает думать! -  сказал  он.
И, словно обращаясь к слабоумному,  сказал  Абрайре:  -  Вы  невнимательно
прочли свой контракт. Там говорится, что минимальный срок пребывания - три
месяца. Возможно, вы пробудете на планете очень долго. И поэтому больше не
будем  говорить  о  нападении.  Нужно  понимать  совершенно  ясно:  Мотоки
нанимает вас для оборонительных действий,  как  мы  неоднократно  заверяли
ОМП. И так как Объединенная  Морская  Пехота  запрещает  использование  на
Пекаре наступательного оружия, там невозможны наступательные группы.
   - Вы должны знать, что судно на воздушной подушке,  ваше  вооружение  и
плазменные ружья - все  это  оборонительное  оружие,  предназначенное  для
защиты исследователей, действующих за  пределами  защищенных  зон.  Можете
использовать это оружие, как захотите. - Последние слова Сакуры повисли  в
воздухе. Смысл его слов был очевиден. Мотоки не имеет права  нанимать  нас
для   нападения   на   ябадзинов,   поэтому   корпорация   снабжает    нас
"оборонительным"  оружием,  предоставляет  транспорт  и  дает  возможность
выполнять работу, как нам вздумается.
   Перфекто низко поклонился, не желая вставать на колени.
   - Сеньор, а  каково  оборонительное  оружие  нашего  противника?  -  Он
говорил, глядя в пол.
   Сакура вежливо кивнул, показывая, что Перфекто ведет себя правильно.
   - Города окружены специальными защитными периметрами: мины,  нейтронные
пушки,  плазменные  ружья  -   наружная   защита,   следящие   системы   и
кибернетические танки на ближних подступах.
   Абрайра задумчиво смотрела в пол.
   Перфекто сказал:
   - Не так плохо.
   И он был прав. В джунглях Колумбии и на высокогорьях  Перу  большинству
наемников уже приходилось иметь дело с такой обороной.
   - Не понимаю, - сказал Мавро, кланяясь. - Звучит слишком  легко.  Зачем
мы вам нужны?
   Сакура несколько мгновений смотрел в воздух, потом начал речь, которую,
очевидно, помнил наизусть:
   - Свыше ста лет назад корпорация Мотоки начала благородный эксперимент.
Десятилетия довольства, проникновение западного образа жизни,  изобилие  и
богатство ослабили дух японского народа, лишили  его  сил.  Статистические
данные  и  прогнозы  свидетельствуют,  что  Япония  вскоре  утратит   свое
промышленное  превосходство,  уступит  его  Китаю,   возможно,   навсегда.
Руководители  Мотоки  не  хотели  допустить  этого,  поэтому  они   начали
обдумывать  альтернативные  возможности.  Стало  очевидным,  что  проблемы
Японии можно решить, только преобразовав саму  структуру  общества.  Нужно
восстановить древние идеалы единства, чести и стремления к работе, которые
делали Японию сильной. Но успеха можно  было  достичь,  только  изолировав
часть населения, отстранив его от воздействия культуры слабых,  чтобы  оно
не оказалось зараженным. Если хочешь вырастить редкий  прекрасный  цветок,
нельзя допустить,  чтобы  его  опыляли  обычные  растения.  И  вот  Мотоки
отправила своих высших руководителей - лучших представителей  человечества
- на Пекарь, чтобы начать новую Meiji ["Просвещенный мир",  (яп.);  период
правления императора Муцухито (1867-1912), восстановление культуры].
   К  несчастью,  этот   проект   осуществлялся   совместно   с   японским
правительством. Правительство наняло своих  собственных  социоинженеров  и
отобрало своих представителей - это худшие генетические образцы. Эти  люди
оказались неспособны отказаться от низких идеалов и  разлагающих  доктрин,
которые лишили нашу страну наследия благородного прошлого.  Они  оказались
слишком привязанными к мирским радостям, аристократичными  и  ленивыми.  В
результате их города сейчас  населены  ябадзинами,  варварами,  непрерывно
стремящимися  уничтожить  нас.  Они  неоднократно  посылали  убийц,  чтобы
взорвать  наши  инкубаторные   станции   и   уничтожить   наших   еще   не
усовершенствованных детей,  и  поэтому  ОМП  официально  запретила  всякое
использование инкубационных сосудов на всей планете. Всего  пятьдесят  лет
назад мы были цветущей цивилизацией с  населением  свыше  двух  миллионов.
Теперь наша планета обезлюдела, осталось всего несколько тысяч жителей.
   Он тяжело вздохнул, показывая, что речь завершена.
   - Поэтому мы наняли вас, чтобы защитить наши города. Однако  даже  если
мы уничтожим всех восемьдесят тысяч ябадзинов, мы и  на  одну  десятую  не
возместим нанесенный нам ущерб.
   Я  не  поверил  в  описание  политического  климата  Пекаря,  сделанное
Сакурой. Ябадзины, несомненно, описали бы его по-другому. Ясно, что  народ
Сакуры подвержен мании величия,  что  часто  происходит  с  изолированными
группами фантазеров и мечтателей. Об этом свидетельствует опыт Лагранжа  и
звезды Барнарда. Сакура назвал своих врагов ябадзинами, варварами, но  все
японцы, которых я видел, ходят полуголыми и носят мечи.
   Записываясь на корабль, я хотел бежать с  Земли.  Я  знал,  что  Мотоки
нужны солдаты, но представлял себе,  что  буду  управлять  кибернетической
оборонительной системой, а не сжигать  женщин  лазером  и  убивать  детей.
Мысль о подобном геноциде вызывала у меня тошноту. Ясно, что это работа не
по мне.
   Большой японец, Кейго, заговорил грохочущим голосом, и  микрофон  начал
перевод: "Начинаем  тренировку".  Сакура  ушел.  Кейго  приказал  Мавро  и
Перфекто  управлять  плазменными  пушками,  остальные  разобрали  лазерные
ружья. Потом в течение полутора часов он знакомил  нас  с  оружием.  Лазер
примерно такой же, как тот, из которого  я  застрелил  Эйриша,  источником
энергии служит такой же химический клип, но ствол гораздо  длиннее,  и  он
нагревает до 8000 градусов  по  Цельсию  площадь  в  четыре  сантиметра  в
диаметре. При такой температуре линзы и фокусирующие зеркала  нуждаются  в
мощном охлаждении, поэтому ствол изолирован и погружен в жидкий  азот.  На
расстоянии в сто метров он повышает  температуру  до  такой  степени,  что
защитное вооружение  выдерживает  около  секунды.  Но  с  нашего  судна  в
движении трудно на такое время удержать цель. Поэтому каждый лазер снабжен
специальным наводящим  на  цель  компьютером,  связанным  с  фокусирующими
зеркалами, который устраняет влияние толчков, когда  нажимаешь  на  курок.
Иными словами, нажав курок, ты все время посылаешь луч  в  одно  и  то  же
место - в пустое небо, в  головку  гвоздя,  в  голову  человека,  и  новый
выстрел можно сделать только через две секунды.
   Плазменные  пушки  с  помощью  твердого  горючего   судна   разогревают
металлические  шары  до  плазменного  состояния,  и  эти  шары  взрываются
металлическим газом у врага. Пушки  эффективней  лазеров,  потому  что  на
небольшом расстоянии плазменный газ пробивает защитное вооружение за  долю
секунды. Эти пушки так эффективны, что вражеские стрелки в первую  очередь
охотятся за теми, кто ими управляет.
   Объяснив все сильные и слабые места оружия, Кейго заставил нас заряжать
и целиться, пока мы не устали.
   - Скажете, когда будете готовы к сражению, - сказал он. И в его  голосе
звучало предупреждение.
   Абрайра распрямилась.
   - Давайте начнем.
   И мы все забрались в машину.
   Завала, металлическая рука которого менее чувствительна,  казался  хуже
всего приспособленным к владению оружием, поэтому мы его посадили на место
водителя. Перфекто и Мавро сели за пушки, а мы  с  Абрайрой  с  ружьями  в
руках  расположились  по  обе   стороны   от   пушек,   готовые   заменить
артиллеристов.
   Кейго подошел к каждому и соединил провода, идущие  от  наших  мозговых
розеток, с компьютером. Потом подключил нас всех.  У  меня  перед  глазами
вспыхнула надпись "Сценарий 1: Патруль средней дальности".
   И мы уже неслись по красной пустыне на  полной  скорости,  наша  машина
гудела, как стрекоза. Она прыгала на небольших подъемах и спусках,  нижний
станок лафета начинал дрожать, и зубы мои стучали,  готовые  вырваться  из
гнезд. Небо туманное, тусклого фиолетового цвета,  с  полосками  желтых  и
зеленых облаков, которые тянутся от горизонта до  горизонта,  как  реки  в
небе. И это вовсе не облака из газа. Потребовалось несколько минут,  чтобы
я понял, что это животные - стаи птиц высоко в атмосфере.
   В  боевом  помещении  мое  вооружение  пахло  свежестью  и  смолой.  Но
симулятор придал ему тошнотворный запах стылого пота, как  будто  я  целый
месяц провел в нем без ванны.
   - Медленней! - крикнула Абрайра. Громкоговорители в  шлеме  сделали  ее
голос словно исходящим  от  Бога,  он  доносился  со  всех  направлений  и
заполнял голову.
   - Не знаю как! - крикнул в ответ Завала. Он пытался  работать  рычагом.
Мы поднялись на холм и увидели лес. Деревья были мне совершенно незнакомы.
Каждое казалось огромным безлиственным  куском  коралла,  в  сотни  метров
диаметром. Ствола у дерева не было, и  ветви  тянулись  над  поверхностью.
Огромные ветви, толщиной в лошадь, были покрыты мхом и темными  свисающими
лианами. Местами, где мох отпал, ветви  были  белыми,  как  кости.  Вокруг
деревьев почва чистая, выметенная  ветром,  но  непосредственно  под  ними
опавшие листья покрывали землю, лианы свисали большими занавесами, так что
каждое "коралловое дерево" казалось миниатюрными джунглями.
   Завала сосредоточился на управлении, чтобы не наткнуться на  коралловое
дерево. Мы обогнули ветви и спугнули небольшое стадо привозных пекари. Они
с криком убежали за деревья.
   Мы  миновали  коралловый  лес  и  снова  оказались  в  пустыне.   Слева
поднимались семь больших коричневых скал, каждая в три-четыре метра длиной
и в метр высотой. Все одинаковой  длины  и  овальной  формы,  и  когда  мы
приблизились, я заметил, что они  медленно  передвигаются  по  песку,  как
гигантские броненосцы без голов, лап  и  хвостов.  Единственными  видимыми
органами чувств были антенны, длинные, как хлысты, на передней части тела.
Животные размахивали антеннами, двигаясь по пустыне к коралловым деревьям.
Мавро выстрелил в одно из плазменной пушки, и бок животного превратился  в
расплавленный поток, а само оно опрокинулось на спину. Мы пронеслись  мимо
него так быстро, что я не разглядел никаких конечностей. Но понял, что оно
не создано генетиками Земли.
   - Мне кажется,  нам  говорили,  что  эта  планета  терраформирована,  -
крикнул я в свой микрофон.
   - Так и есть, - ответил Перфекто. - Содержание  кислорода  доведено  до
нормы. Выполнены минимальные требования.
   Я спросил:
   - А как же местная флора и фауна?
   - На пути к вымиранию, - ответил Перфекто  и  выстрелил  в  еще  одного
гигантского броненосца.
   Так как изображения этих броненосцев созданы компьютером, я решил,  что
можно потренироваться в прицельной стрельбе, и тоже начал стрелять в  них.
Машину так бросало, что трудно было удержать  животное  в  прицеле,  чтобы
нажать на спуск. Красная точка прицела лазера непрерывно  перемещалась.  И
вместо того чтобы тщательно прицеливаться, я начал  стрелять  наудачу.  Мы
преодолели еще один подъем и оказались в пойме большой реки. Большая часть
поймы поросла низкими красновато-синими растениями с плодами в виде желтых
ананасов, но были заросли чего-то  вроде  папоротников  и  высокие  стебли
хлопчатника.
   Мы переправились через реку и начали  подниматься  на  холм.  Местность
расчистилась, мы въехали в небольшую рощу коралловых деревьев  и  спугнули
целую стаю маленьких лопатооборазных ящериц. У каждой на плоской голове по
одному глазу, и все они уставились на  нас  этими  единственными  глазами,
одновременно прыгая - каждый прыжок на два метра. Как  волны  в  пруду  от
камня.
   И тут на самую большую серую ящерицу с неба упал словно кусочек красной
пластмассы и обернулся вокруг животного.
   - Да это же скат! - закричал Завала, указывая на красную пластмассу.
   Действительно, по форме похоже на ската. Я понял,  что  на  самом  деле
кусок красной пластмассы -  какое-то  древесное  животное,  охотящееся  на
ящериц. Когда мы проезжали мимо, я встал, чтобы лучше разглядеть схватку.
   Прозвучал сигнал сирены "биип, биип", и  я  решил,  что  это  компьютер
предупреждает, чтобы я сел. Прямо перед нами свисали лианы  с  кораллового
дерева, и я увидел за ними судно на воздушной подушке в  тот  момент,  как
струи горячей плазмы обожгли мне шею.
   Удар сбросил меня с машины, мое ружье взлетело в воздух. Я  с  грохотом
ударился о землю, и защитное вооружение у меня на груди треснуло.
   Плазма проела защиту на шее, проникла  мне  в  горло,  шлем  заполнился
дымом. Я пытался дышать, но подавился запахом горелой плоти и  дыма.  Меня
начало рвать, я пытался вздохнуть. Свернулся клубком и постарался  сорвать
шлем.
   Наша машина взорвалась, превратившись в огненный шар.
   Я  лежал  на  земле,  разрывая  магнитные  застежки  шлема.  Недостаток
кислорода туманил сознание. Плазма жгла шею, расплавленная защита текла по
коже. Меня вырвало, и я потерял сознание.


   Большой японец Кейго отключил нас от симулятора. Сердце у  меня  бешено
колотилось, глаза болели. А в зубах словно просверлили по дырке  в  каждом
отдельном нерве. Рвота из шлема стекала по шее. Я открыл лицевую платину и
нагнулся. Кейго бросил мне тряпку. Я удивился, увидев, что вооружение  мое
цело - несколько мгновений назад оно рассыпалось у меня  в  руках.  Завала
лежал в своем сидении, его рвало прямо в шлем. Глаза у него закатились, он
как будто без сознания. Остальные тяжело  дышали,  пытаясь  отделаться  от
эффекта симулятора.
   Кейго дал нам две минуты на очистку, потом сказал что-то по-японски:  в
воздухе у его ног появилась  голограмма.  На  ней  миниатюрная  машина  на
воздушной подушке двигалась по местности.
   - Это вы, - сказал он, показывая на  машину.  В  дальнем  углу  комнаты
через заросли коралловых деревьев  пробиралась  вражеская  машина.  -  Это
самураи ябадзины, - сказал Кейго, показывая на нее.
   - Это настоящие самураи или компьютерная симуляция? - спросил Мавро.
   - Реальные самураи, - ответил Кейго.
   Завала огляделся.
   - Где же они?
   Кейго взглянул на него, как на слабоумного, но ответил:
   - Вверху, в боевом помещении три.
   Я смотрел на свое изображение. Похоже на  туриста,  который  все  время
поворачивает голову, смотрит то на небо, то на землю.
   Кейго показал на мое изображение.
   - Оххх, очень плохо! Ты должен научиться сосредоточиваться, не обращать
внимание на окружение. Достичь однонаправленности. Ты здесь, чтобы убивать
ябадзинов, а не изучать ксенобиологию.
   Он смотрел, пока я не встал, чтобы  взглянуть  на  пластикового  ската.
Произнес два слова по-японски: картинка  увеличилась,  и  мы  смогли  ясно
увидеть себя и противников. Показал на меня.
   - Куда ты собрался? Помочиться? Ты должен сидеть  и  сосредоточиваться.
Успокойся.
   Боевые группы встретились. Неожиданно  изображение  замедлилось.  Враги
одновременно подняли ружья и выстрелили. Каждый выбрал цель, и  их  лазеры
точно прожгли Мавро и Перфекто, а плазменные пушки обрушили потоки  плазмы
на нашу машину, сбросив меня на  землю.  Завала  погрузился  в  плазменную
бурю,  мощные  потоки  ударили  его  в  грудь,  прожгли  дыры  в  защитном
вооружении. Из нас только Мавро сумел выстрелить, но выше цели. Я заметил,
что, как и в сновидениях Тамары, компьютерный симулятор не сделал поправку
на мое инфракрасное зрение, и я лишился своего  преимущества:  обычно  при
выстреле из лазера  я  вижу  платиновый  блеск  в  воздухе.  А  лучи  этих
выстрелов мне совсем не видны.
   Кейго указал на выстрел Мавро.
   - Хорошо! Быстрые рефлексы. Ты почти достал  их.  -  Потом  показал  на
остальных, которые пытались прицелиться. Наша машина столкнулась с большим
коралловым деревом и взорвалась. - Вы двигаетесь слишком медленно.  Оружие
должно стать частью вас, как рука или глаз. Сосредоточьтесь на том,  чтобы
стать одним целым с оружием. Когда придет время стрелять, не  должно  быть
никакого промежутка между  мыслью  и  действием.  Всем  потренироваться  в
прицеливании, прежде чем вернетесь к симулятору. - Мы сидели молча,  а  он
взмахнул рукой. - Немедленно! Давайте! Упражняйтесь!
   Мы начали тренироваться, учились быстро поднимать  оружие  и  стрелять.
Все это время я  продолжал  дрожать.  Мысль  о  возвращении  к  симулятору
вызывала приступы тошноты. Кейго приказал нам снова занять места в машине.
   Он сказал:
   - Ни о чем не думайте. Соединитесь со своим оружием. Убейте ябадзинов!
   Мавро похлопал меня по плечу.
   - Раздавим этих слабаков! - сказал он.
   Кейго подсоединил нас к стимулятору, и мы включились.
   "Сценарий 2 : Патруль средней дальности".
   Мы снова оказались  в  коралловом  лесу,  на  полной  скорости  неслись
коридорами между деревьев по извилистой тропе, плывущей,  как  река.  Небо
темно-серое.  Идет  косой  дождь,  и  влажные  янтарные  камни  на  дороге
светятся, словно внутри у  них  огонь.  Среди  деревьев  видны  гигантские
броненосцы, они оборачиваются огромными телами вокруг  ветвей  и  кормятся
грибами,  висящими  на  похожих  на  кости  отростках.  Теперь  броненосцы
напоминают колоссальных слизняков, кормящихся в саду.
   Мы обогнули большую скалу, и десяток скатов поднялся в воздух и улетел.
Прозвучал предупредительный сигнал. Мы выходили из некрутого поворота, и я
направил ружье вперед.  Перед  нами  показалась  машина.  Я  прицелился  в
водителя. У него такая же похожая на экзоскелет насекомого  броня,  только
не зеленого, а медного цвета. Белая плазма пролетела у меня  над  головой,
просвистела мимо ушей. Перфекто и Мавро отбросило от пушек. Я выстрелил  и
попал водителю в бедро. Он ответил новым потоком  плазмы,  расплескавшейся
на руках Завалы. Машины шли друг на друга, поэтому Завала повернул направо
и  ударился  о  ветвь  кораллового  дерева.  Эта  ветка  шла   параллельно
поверхности  на  уровне  груди.  Я  попытался   нырнуть,   но   действовал
недостаточно быстро, и ветвь, тверже камня, обезглавила меня.


   Я пришел в себя весь в поту. Зубы стучали.
   Завала задыхался, он сполз с водительского сидения на  пол.  Вначале  я
решил, что его рвет, но ничего не показывалось, и Завала не шевелил руками
и ногами, не пытался встать.
   Перфекто закричал: "Завала!" и отскочил от пушки. Он  стащил  с  Завалы
шлем и бросил его на пол.
   Глаза Завалы открывались и закрывались, на лбу выступили крупные  капли
пота, из горла доносился глубокий хрип. Перфекто закричал:
   - Он умирает! - и стал  снимать  его  грудные  пластины.  Я  подскочил,
отключившись при этом, и  ударил  Завалу  по  спине,  надеясь  привести  в
действие  его  сердце.  Начал  срочное  восстановление   сердечно-легочной
деятельности, Завала подавился, его вырвало, и он задышал.
   - Думаю, все будет в порядке, - сказал Перфекто. -  Пустяк.  Он  просто
проглотил язык. - Завала застонал и слегка пошевелил правой рукой, хотя не
пытался сесть.
   Я знал, что это совсем не пустяк. Когда-то я на ярмарке познакомился  с
человеком, который зарабатывал на жизнь,  охотясь  на  обезьян.  И  каждые
две-три недели он приносил обезьяну, в которую  стрелял,  но  промахнулся.
Тем не менее обезьяна умирала - просто от ужаса. Шок  оказывался  для  нее
смертельным, хотя нападение не удалось. Вот что произошло с  Завалой.  Его
мозг не сумел отличить иллюзию симулятора от реальности.
   Завалу снова начало рвать, он попытался приподняться. Мы  оттащили  его
от лужи рвоты, и он долго лежал, прислонившись к машине, и с трудом дышал.
Мавро стоял рядом с ним и повторял:
   - Как дела, мучачос? Все в порядке?
   Наконец Завала поднял руки.
   - Горят! - закричал он. - Горят!
   - Все в порядке, - сказал Мавро. И мы ждали, пока Завала придет в себя.
   Кейго снова вызвал голограмму, и мы стали смотреть, как нас убили.
   Мы медленно плыли над землей, встретились с ябадзинами,  каждый  поднял
оружие  и   прицелился.   Враги   выстрелили.   Кейго   указал   на   нашу
медлительность.
   - Больше упражняйтесь в прицеливании и стрельбе. Shuyo,  практика,  она
убирает ржавчину с  тела,  делает  вас  хорошим  бойцом,  ne?  Это  битва.
Настоящая битва, какой она должна быть. Когда умираешь на Пекаре, умираешь
только раз. Помните, если вы убиваете самурая в симуляторе, он  испытывает
боль, а не вы. Держитесь правильно. - Он встал и вытянул  вперед  лазерное
ружье, потом присел, согнув колени. - Не сидите и  не  стойте  неподвижно,
словно стреляете с  земли.  Тут  большая  разница.  Колени  всегда  должны
двигаться, поглощать небольшие толчки. Цель должна быть устойчивой.
   Он продемонстрировал нам, как, словно моряк  на  корабле,  противостоит
каждому толчку машины, компенсируя с помощью согнутых колен все толчки  на
неровной местности. Это имело смысл, и я восхищался его техникой, пока  не
вспомнил, что он готовит нас к геноциду.
   - Теперь идите. Готовьтесь к завтрашней тренировке. Представляйте себе,
что вы держите ружье и целитесь. Тренируйте все движения.  Тренируйтесь  в
воображении. Пять часов. - Кейго  отпустил  нас  взмахом  руки.  Мы  сняли
защитное вооружение, я весь промок от пота. Помогли Завале дойти до двери.
Листочки со  сведениями  о  людях,  севших  на  корабль  на  станции  Сол,
промокли, поэтому я стал размахивать ими в  воздухе,  чтобы  просушить.  Я
нервничал при мысли о выходе в коридор -  любой  встречный  мог  оказаться
убийцей ОМП, поэтому я вначале просмотрел листочки, запомнил лица и  вышел
последним. Все шли, повесив головы. Все, кроме Мавро.
   Он сунул в рот сигару. Руки его слегка дрожали,  когда  он  пользовался
зажигалкой.
   - Не беспокойтесь об  этих  слабаках,  -  сказал  он.  -  Когда  я  был
ребенком, мать била меня посильнее. Самураев, живых, дышащих -  а  не  эти
симулированные изображения, - мы можем побить! Правда?!
   Мы согласно кивнули.
   Немного постояли в коридоре.  Завала,  молодой  киборг,  вздрогнул.  Он
выглядел так, словно вот-вот упадет. Мавро обнял его рукой.
   - Как дела, компадрес? - спросил он.
   Завала кивнул и чихнул. Обнажил руку-протез. Она кончалась у локтя.  Он
осмотрел кожу на месте соединения.
   - Горит. Я чувствую, как горит моя рука, - сказал он удивленно.  -  Это
гниль. У меня ее нет. Но я чувствую, как она горит.
   - Дай-ка я взгляну, - сказал я.
   - Si, пусть посмотрит дон Анжело. Он врач, - сказал Перфекто.
   Гниль, L24,  бактериальная  разновидность  проказы,  разработанная  как
биологическое оружие.  За  несколько  дней  зараженная  рука  сгнивает.  В
городах она много неприятностей не  причиняет,  потому  что  с  ней  можно
справиться, если  есть  лекарства.  Но  если  подвергнуть  ей  партизан  в
джунглях, она действует опустошительно, потому что  гверилья  не  успевают
вернуться в деревню для  лечения.  И  хоть  остановить  процесс  возможно,
бактерия L24 делает невозможной регенерацию тканей.
   Завала протянул руку, и я осмотрел кожу вокруг протеза. Кожа совершенно
нормальная и здоровая, никаких белых хлопьев. Потрогал тело вокруг протеза
в поисках воспаления, ничего не обнаружил.
   - Мне кажется, все нормально, - сказал я. Завала нахмурился, поэтому  я
добавил: - Но нужно наблюдать несколько дней,  просто  для  надежности.  У
меня в медицинской сумке есть антибиотики, они убивают все.
   Я не сказал, что у меня их немного и использовать  их  можно  только  в
случае крайней необходимости. Все равно для лечения не хватит. В Панаме  я
такими лекарствами не занимался. Но они есть в аптеке на любом углу.
   Абрайра собралась уходить, и Завала слабо улыбнулся. Он сказал:
   - Подожди минутку. - Открыл дверь боевого помещения и крикнул: - Хозяин
Кейго. По коридору ползут отвратительные тигролилии. Много раненых!  Вниз!
Быстро!
   Мы все улыбнулись, и большой самурай выбежал из комнаты. Но не  побежал
по коридору к лестнице. Схватил Завалу и  поднял  в  воздух,  как  великан
ребенка. На ломаном испанском сказал:
   - Когда говоришь... со мной... говори по-японски.  Неужели  так  трудно
научиться языку?
   Завала попытался вырваться. Кейго ударил его о стену, не очень  сильно,
и вернулся в комнату.
   Мавро подтолкнул Завалу и улыбнулся.
   - Ты прав. Ты кузнечик.





   Мы немного постояли у входа в боевое помещение, потом  Завала  и  Мавро
отправились обследовать корабль. Абрайра сказала мне:
   - Я покажу нашу комнату, - и мы с Перфекто пошли за ней. На лестнице мы
встретили Сакуру; он остановил нас  взмахом  руки.  Он  весь  был  зубы  и
улыбки.
   - Что вам нужно? - спросила Абрайра. Ровный  тон  голоса,  который  она
сумела поддерживать раньше, исчез.
   Сакура улыбнулся.
   - Слушайте внимательно, и я научу вас гимну компании, - сказал он. - Мы
поем его каждое утро, когда просыпаемся,  и  каждую  ночь,  когда  ложимся
спать. И если в коридоре вас встретит доверенное лицо компании и  прикажет
спеть, вы должны петь гимн выразительно, от всего сердца.
   Я переминался с ноги на ногу: мне не терпелось  начать  изучение  своих
листочков с биографиями.
   И тут Сакура запел по-японски. Похоже на ворчание в  животе,  негромкие
вопли и крики, и  восточная  музыкальная  манера  совсем  не  звучала  как
музыка. Из глаз Сакуры потекли слезы, и он размахивал  руками.  Начиналось
так:

   Итами де цукури,
   Итами де ури...

   Я потом я уже не смог следить. Сакура кончил, опустив голову; он плакал
так, словно у него разбито сердце и он не имеет сил, чтобы стоять. Придя в
себя, он поднял руки и велел нам петь.
   Я  был  ошеломлен.  Я  знавал  когда-то  уличного  волшебника,  который
приделал  цыпленку  клюв-протез,  а  в  нем  спрятал  микрофон,  и   когда
поблизости  начинал  работать  магнитофон,  цыпленок  цитировал  Священное
Писание. Волшебник принес цыпленка на ярмарку и дурачил  крестьян,  говоря
им, что цыпленок научился цитировать нагорную  проповедь,  испив  воды  из
святого фонтана. Так он заработал много денег. Я часто ходил  смотреть  на
его представление: очень забавно было видеть удивление и  страх  на  лицах
крестьян. Я уверен, что когда Сакура предложил нам петь, мое  ошеломленное
лицо напоминало лица тех крестьян. Может, если бы я  был  ребенком,  я  бы
запел. Мы все молчали.
   Сакура перестал улыбаться.
   - Послушайте, - сказал он,  -  спойте!  Итаааамиии...  -  Он  замолчал,
посмотрел на нас  всех  по  очереди.  -  Давайте,  продемонстрируйте  свое
единство с компанией. Покажите, как вы благодарны Мотоки!
   Абрайра сказала: "Вот моя благодарность" и, быстрая, как змея,  ударила
его по ребрам. Он упал на пол.
   Сакура  плевался,  пытаясь  вдохнуть  хоть  немного  воздуха.   Абрайра
схватила его за волосы и швырнула на стену.
   Прижала его к стене, держа за горло.
   - Никогда не говори так со мной перед моими людьми, - сказала она. - Ты
что, издеваешься надо мной, хочешь унизить меня?  -  Она  смотрела  ему  в
глаза, и Сакура попытался отвести взгляд.
   Он с трудом вдохнул.
   - Отпусти меня, сумасшедшая женщина, или  я  прикажу  самураям  казнить
тебя.
   В глазах Абрайры появились слезы, она покачнулась. Хотя фигура у нее не
крупнее, чем у других женщин, от нее исходило ощущение силы. Сжатый  кулак
она держала на горле японца, и я представил себе, что если она ударит,  он
обрушится как поршень и разобьет Сакуре череп. Сакура посмотрел ей в глаза
и, должно быть, увидел их чуждость. И задрожал. Абрайра  ответила  на  его
угрозу:
   - Пусть убьют. - И в голосе ее не было страха.
   Она убрала  руку,  маленький  японец  упал  и  лежал  на  месте,  боясь
пошевельнуться. Абрайра пошла по коридору к лестнице, упруго и напряженно,
как готовая к прыжку пантера.
   Сакура смотрел ей вслед, пока  она  не  добралась  до  лестницы,  потом
закричал:
   - Ты мертвец! Я убью тебя за это! - потом крикнул что-то  по-японски  и
побежал в боевое помещение Кейго.
   Перфекто через десяток шагов догнал его, схватил за загривок и прижал к
полу. Сакура замолчал. Абрайра невозмутимо начала подниматься по лестнице.
В коридор выходило несколько боевых помещений, и я был уверен, что в ответ
на крики Сакуры через несколько секунд появятся самураи. Потрогал  ножи  и
пошел к Абрайре.
   Мы поднимались по лестнице.  На  сотом  уровне  остановились.  Лестница
продолжалась выше, но была перерезана шлюзом. Я посмотрел на него:  где-то
за ним Тамара, я стремился найти ее, но продолжал  идти  за  Абрайрой.  На
этом уровне коридоры шире, чем внизу, комнаты дальше друг от  друга.  Наша
комната выглядела не очень хорошо. Кубической формы,  с  низким  потолком;
пластиковые ящики с обивкой вдоль трех стен. На одном мой тиковый сундук с
открытой крышкой, оттуда торчат коробки сигар и бутылки. Справа  от  входа
небольшой туалет  без  двери;  слева  водопроводный  кран  и  розетки  для
подключения к компьютеру. Болтами к  потолку  прикреплены  пять  коек,  на
стенах портреты пап. Абрайра легла на койку и закрыла  глаза.  Я  встал  у
входа в туалет, готовый  ударить  ножом  всякого,  кто  попробует  на  нее
напасть.
   Абрайра открыла один глаз.
   - Ты так и будешь лежать? -  спросил  я,  сердясь,  что  она  не  хочет
спастись.
   - Вероятно, - ответила она.
   Я  прислонился  головой  к  стене,   прислушиваясь,   нет   ли   звуков
преследования.
   Она какое-то время смотрела на меня.
   - Анжело, убери нож, - озабоченно сказала она. - Ты меня пугаешь.
   - А если явится Сакура, и не один? - спросил я, вытирая пот со лба.
   - Он не явится, - ответила она, садясь. Еще некоторое время смотрела на
меня. - К тому же я справлюсь сама. Никакой опасности нет.
   И когда она так  сказала,  произошло  нечто  странное.  Я  почувствовал
огромное облегчение. Как будто разжалась какая-то пружина в руке, и я смог
выпустить оружие.
   - Я... я думал, что защищаю тебя. Глупо с моей стороны. Прости.
   Она закрыла глаза и отвернулась.
   - Спасибо. Никто этого раньше не делал. Никто меня не защищал.
   И в голосе ее звучала такая боль, что мне захотелось извиниться за всех
мужчин, не защитивших ее. Я подумал о том, какова была ее жизнь, ведь  она
ниже самых низких, ниже даже индейцев. Представил себе, как  она  страдала
из-за этого, заставляла себя утверждаться и становиться сильной.  Я  видел
новости, в которых  показывали,  как  обращались  с  химерами  в  Чили,  в
Эквадоре и Перу еще до того, как власть  захватили  социалисты;  там,  где
индейцу за целый день  тяжелой  работы  платили  пятьдесят  песо  -  этого
хватает только на то, чтобы не умереть с голоду, - химере платили двадцать
пять. Полиция часто стреляла в химер, избивала их, если  они  показывались
после темноты. Но это всего лишь легкие неудобства по сравнению с тем, что
стало  после  того,  как   эти   страны   присоединились   к   Соединенным
Социалистическим Штатам Юга: химеры утратили  все  свои  права,  поскольку
социалисты утверждали, что химеры не люди и потому не защищаются  законом.
Стало вполне законным убить  химеру,  превратить  в  раба  -  если  кто-то
решится. Говорят, генерал Эспиноза после захвата Аргентины хвастал, что ел
на обед печень химеры и что она вкуснее самой нежной  телячьей  печени.  И
это только часть того, что должна была вытерпеть Абрайра от рук людей.
   - Каково было в Чили, когда химер начали убивать, охотиться за ними?  -
спросил я. Это личный вопрос, может быть, слишком личный. Я  сунул  нож  в
ножны на запястье и сел на пол, глядя на Абрайру.
   Некоторое время она не отвечала.
   - Анжело, в симуляторе все кажется странным. Цвета размыты, нет  ничего
теплого. Как будто мир остыл. На небе облака, но я не  видела  сквозь  них
солнце. Словно они преграда для его лучей. А как видят этот мир люди?
   Верное наблюдение и попытка перевести разговор  на  другую  почву.  Но,
по-видимому, у нее хорошее инфракрасное зрение. Своими глазными  протезами
я тоже вижу часть инфракрасных лучей, но они  преобразуются  в  нормальные
цвета. Для нее каждый цвет имел особое значение.
   - Si. Облака и туман, они могут не пропустить свет, - сказал я. -  Люди
не видят звезды на небе в облачную ночь.
   - Гммм. Я знала, что у людей плохое зрение, но  даже  не  догадывалась,
насколько плохое. Эту слабость нужно будет использовать,  когда  доберемся
до Пекаря.
   - Ты разве никогда не подсоединялась к человеку в  мониторе  сновидений
или не смотрела образовательные программы для людей?
   - Нет. В Чили образовательные программы показывают во всем  спектре.  Я
видела точные копии старых картин из музеев -  Да  Винчи,  Рембрандт.  Все
светлые тона на них окрашены ультрафиолетом, словно  нарисованные  смазаны
солнцезащитным лосьоном. На интеллектуальном уровне я понимала ограничения
человеческого зрения, но до сегодня по-настоящему не сознавала их.
   - Я понимаю, о чем ты говоришь, - сказал я.  -  На  службе  в  армии  я
потерял глаза  и,  когда  хирург  вставлял  мне  протезы,  я  ему  немного
приплатил. Вначале, когда мне поставили протезы,  они  были  настроены  на
слишком  высокий  уровень  инфракрасного  излучения,  и  количество  света
ошеломляло меня. Люди сверкали так, что становились невидимы их лица. И  я
не мог отличить одного человека  от  другого.  Вначале  все  казались  мне
существами из света, сверкающими  существами.  Я  слышал,  некоторые  люди
утверждают, что видят  ауру  -  человеческий  дух,  просвечивающий  сквозь
плоть. И в своей юношеской наивности я решил, что тоже вижу нечто подобное
- физическое подтверждение гипотезы о существовании души.
   - И на многие месяцы это изменило мое поведение и отношение к людям.  Я
видел в людях потенциальных ангелов и богов и относился к ним с  уважением
и доверием. Но кое-кто воспользовался моей доверчивостью, и я  понял,  что
обманываю себя. Поэтому я снова  пришел  к  хирургу,  который  продал  мне
глаза, и попросил перекалибровать их, чтобы я  мог  видеть  людей  такими,
каковы они на самом деле. Поэтому я сейчас меньше  улавливаю  инфракрасных
лучей.
   - Гмм. Тебе следовало сохранить прежнюю калибровку, - сказала  Абрайра.
- Нужно было просто привыкнуть. Каждый человек излучает тепло  по-разному,
у каждого индивидуальное распределение  температур,  как  у  каждого  своя
фигура. Можно быстро  научиться  отличать  людей  друг  от  друга.  -  Она
ненадолго задумалась. - К тому же у  тебя  все  еще  та  же  проблема.  Ты
по-прежнему слишком веришь людям и слишком уважаешь их. Это слышно в  тоне
твоего голоса. Надо научиться презирать человека, пока он не докажет,  что
достоин  уважения,  понятно?  Я  думаю,  если  ты  посмотришь   на   людей
объективно, то поймешь, что большинство их - ходячие груды навоза. Люди  в
Чили все были такие. Может, даже я... - Она замолчала и отвернулась.
   Меня опечалил ее мрачный  взгляд  на  человечество.  Такой  взгляд  мог
возникнуть, только если она встретила в жизни очень много плохих людей.  Я
хотел как-то утешить ее, скрасить ее горький опыт,  но  никакие  слова  не
казались подходящими. Но я встречал также много  хороших  людей.  Я  долго
думал об этом и решил, что попытаюсь ее переубедить.


   Койка Абрайры была под моей. Я  забрался  в  свою  койку,  лег  и  стал
изучать биографические файлы, которые выдал мне компьютер. Из девятнадцати
человек шестнадцать находятся в модуле А, вместе с Гарсоном,  в  то  время
как Мавро, Перфекто и я размещены  в  модуле  С.  Это  означает,  что  мой
вероятный убийца отделен от меня двумя шлюзами. Но я решил,  что  шлюз  не
удержит решительно настроенного человека. Я видел,  что  шлюз,  ведущий  в
модуль В, имеет специальное устройство для открывания.  И  никакой  охраны
нет. Что если шлюзы вообще не охраняются?  Просто  всем  приказали  их  не
открывать. Ничто не помешает убийце пройти.
   - И ничто, подумал я, не помешает тебе тоже пройти и отыскать Тамару.
   Я решил проверить, можно ли открыть шлюз, потом просмотрел биографии  -
шестнадцать мужчин и три женщины.  Один  мужчина  -  рослый  агент  службы
безопасности, которого взяли на корабль пленником. Ли Оуэн, бывший наемник
из Канады, ставший офицером, воюя в Китае на стороне Индии - в войне из-за
сбора планктона. Если он воевал с китайцами,  значит  это  определенно  не
сторонник никитийского идеал-социализма. Временно я отбросил двух женщин и
трех мужчин. Все они химеры. Оставалось десять подозреваемых.
   Эйриш, Джафари, человек в серых брюках - все они, очевидно, мусульмане;
и хотя мусульманские страны контролируют Объединенную Морскую Пехоту,  там
представлены и другие страны. И все же я считал, что Джафари  представляет
в ОМП особую фракцию, возможно, исламский фундаментализм.  Я  считал,  что
могу действовать, исходя из того, что  будущий  убийца  -  мусульманин.  Я
просмотрел каждый файл, ища всякие упоминания о связях с Ближним Востоком.
Но  файлы  оказались  почти  стандартными:  крестьяне  беженцы  из   Чили,
Эквадора, Колумбии; три брата, которые растили овец в  Перу;  даже  киборг
водопроводчик из Аргентины, участвовавший в полудесятке войн. У  них  были
самые обычные имена: Перес, Рейносо, Пена, Томагуа.  Я  таких  встречал  в
Панаме тысячи. Биографии  оказались  бесполезными.  Я  изучал  файлы  этих
мужчин и женщин, пытался рассчитать, кто из них попробует  меня  убить,  и
мне казалось это тщетным и скучным занятием.
   Файлы обескураживали. Я подумал о шлюзе. Представил себе, как  открываю
его,  нахожу  Тамару  в  модуле  А.  Она  спокойно  спит   в   трубе   для
выздоровления. Увидев меня, она улыбнется, в темных глазах  блеснет  смех,
рот изогнется в улыбке, как она  улыбалась  при  глупых  шутках  Флако.  Я
решил, что она выздоравливает нормально: если бы она утратила ценность для
Гарсона, у того не было бы никаких причин защищать меня. Но эмоционально я
был неудовлетворен. Я хотел увидеть ее, сам проверить ее  состояние;  если
она выздоравливает, хотел увидеть ее улыбку; если умирает -  следить,  как
холодеет ее тело.
   Я встал и направился к двери.
   Абрайра спросила:
   - Куда ты идешь?
   - Просто пройдусь по коридору.
   - Я не хочу, чтобы ты выходил один.
   Я поднял руки, рукава кимоно упали, показались ножны на запястьях.
   - Я не один.
   - Возвращайся через пятнадцать минут.
   Я кивнул, вышел в пустой коридор,  пошел  к  лестнице,  потом  осмотрел
шлюз. Серая дверь двух метров в диаметре, углубление в потолке показывает,
что дверь отодвигается в сторону. По кругу на равных расстояниях размещены
три рукоятки, на каждой  черная  пластиковая  петля,  но  больше  никакого
оборудования снаружи двери нет - ни измерителей  давления,  ни  сигнальных
ламп, которые показывали бы, герметизирован ли  шлюз.  Это  означает,  что
дверь  не  предназначена   для   открывания   вручную.   Ее   контролирует
искусственный разум, управляющий кораблем. Это совсем не означает,  что  я
не смогу пройти через шлюз.
   Я поднялся на лестницу и ухватился за  верхнюю  петлю.  Рукоять  слегка
повернулась, но больше подвинуть ее, повернуть или толкнуть я не смог.
   Через двадцать секунд бесполезных усилий голос из  микрофона  на  конце
рукояти произнес:
   - Ради  вашей  собственной  безопасности  проход  из  модуля  в  модуль
запрещен до конца полета, за исключением случаев разгерметизации и  отказа
систем жизнеобеспечения. Спасибо.
   Я испробовал все три рукояти и каждые двадцать секунд слышал все то  же
предупреждение.  Оно  основано  на  простом  логическом  дереве   принятия
решений. Компьютер рассуждает: если кто-то  пытается  открыть  шлюз,  надо
сказать ему, чтобы не открывал.
   Я отказался от попыток силой открыть дверь. Однако я считал, что где-то
в рукоятях скрыт механизм для открывания, поэтому достал  нож  и  разрезал
пластик.  Но  под  ним  оказалась  только  гладкая   серая   металлическая
поверхность. Из одной рукояти я выковырял микрофон - из  отверстия  ударил
тонкий луч света: никакой сложный механизм в рукояти не скрывается.
   Итак, остается только просверлить дверь или взорвать ее. Для меня и для
вероятного убийцы это вряд ли возможно.
   Я стоял и смотрел на потолок, пока не подошел  Перфекто,  и  мы  вместе
вернулись в нашу комнату. У Перфекто  была  маленькая  бутылочка  с  синей
краской для тела, и он был очень возбужден.
   Когда мы вошли в комнату, он сказал:
   - Hola, Абрайра, посмотри, что я нашел!
   - Где ты это взял? - спросила она.
   - У Чефаса Сильвы, - ответил Перфекто. Он раскрыл бутылочку,  опустился
на колени и стал  чертить  на  полу  абсолютно  прямые  линии.  Эти  линии
образовали  прямоугольники  перед  каждой  койкой,  и  Перфекто  обозначил
обитателя каждой койки. Потом начертил посредине комнаты коридор,  ведущий
в туалет. Его он  обозначил  "Общая  территория".  Рисуя,  он  старательно
держался в пределах общей территории. Мне его  действия  показались  очень
странными. Я все время ждал,  что  он  расскажет,  чем  кончилось  дело  с
Сакурой, но наконец понял, что он не собирается рассказывать.
   - Итак, ты договорился с Сакурой? - спросил я.
   - О, да, - ответил Перфекто.
   - И что же?
   - Я убедил его держать рот закрытым. Это очень легко: я сказал ему, что
если узнают, что его побила  женщина,  все  будут  над  ним  смеяться.  Он
расстроился и убежал. У нас в Чили было много военных советников  японцев,
и я знаю, что они беспокоятся о мужском начале даже больше  Мавро.  Сакура
ничего не скажет.


   Этим вечером мы увидели Мавро и Завалу в гимнастическом  зале,  который
занимал весь шестой уровень. Мавро вел себя так,  словно  встреча  с  нами
смутила  его.  Он  высоко  задрал  подбородок,  чтобы  свет  отражался  от
вытатуированных серебряных слез, и смотрел во все стороны, но только не на
нас; вообще всячески старался показать, что он стоит не с нами,  а  просто
поблизости.
   По краю гимнастического зала шла дорожка для бега  с  препятствиями,  в
центре располагались различные гидравлические прессы,  здесь  одновременно
могли упражняться не менее ста пятидесяти человек.  Зал  был  заполнен,  и
хотя в корабле повсюду пахло свежестью и новизной, гимнастический зал  уже
провонял потом. В нем находились почти исключительно  мужчины,  женщины  -
только одна из десяти.
   Абрайра заставила нас  проделать  утомительные  упражнения,  и  на  нас
поглядывали, потому что нами командовала  женщина.  Когда  пришла  очередь
пробежки, все меня обогнали на  дорожке  с  препятствиями.  И  хоть  кости
склеились, нога все же распухла. Я ковылял по  дорожке  с  самыми  легкими
препятствиями.
   Одна дорожка предназначалась специально для химер, на ней бегун  должен
был перебраться через пятиметровую стену,  потом  пробежать  по  крыше  из
скользкой  серебристой  черепицы.  Перфекто  бежал  вместе  с  несколькими
другими химерами, и у  них  скоро  началось  состязание.  Мавро  не  хотел
выглядеть слабее, поэтому побежал по той же дорожке, но не смог преодолеть
пятиметровую стену, и все вокруг смеялись.
   После часа упражнений и бега мы  начали  поднимать  тяжести.  И  вскоре
стало очевидно, что над нами смеются. Когда кто-то начинал смеяться, Мавро
ощетинивался и осматривался в поисках смеющегося, мы же  все  делали  вид,
что ничего не замечаем.  Дважды  я  поднимал  голову  и  видел,  как  люди
смеются, глядя на нас. Однажды смеялась целая группа, и один из смеющихся,
небольшого роста химера с длинными темными волосами  и  бледной  кожей,  с
серебристо-красными нашивками сержанта, раскрыл  кимоно,  стянул  трусы  и
показал Абрайре свой пенис.
   Я посмотрел  в  глаза  своих  товарищей:  Перфекто,  Абрайра  и  Завала
продолжали поднимать тяжести, отводя  взгляды.  Только  Мавро  видел,  что
сделал химера.
   Он потерял голову от ярости. Он сидел на скамье и отжимал ручку пресса,
глаза его блестели.
   Перфекто отжимался, тренируя на ближайшей установке брюшной  пресс.  Он
поднимал такую огромную тяжесть, что  даже  ему  приходилось  напрягаться.
Мавро  наклонился  к  Перфекто  и  указал  на   обнажившегося   маленького
сержанта-химеру.
   - Перфекто, - сказал он. - Видишь того слабака? Сержанта с волосами как
у женщины? Скажи мне, о чем он говорит.
   Тело  Перфекто  блестело  от  пота.  Продолжая  поднимать  тяжести,  он
оглянулся.
   - Тебе не нужно знать, что он говорит, - сказал Перфекто.
   Мавро глухо зарычал, глядя прямо перед собой. Он продолжал работать  на
прессе. И старался не обращать  внимания  на  маленького  сержанта-химеру.
Химера громко рассмеялся, потом  заговорил  тихо,  так  что  мы  не  могли
разобрать слов. Мавро потребовал:
   - Скажи, о чем он говорит. Это дело чести.
   Перфекто повернул голову, уши его  поднялись,  как  у  собаки,  сдвинув
вперед густые баки. Я оглянулся на  Абрайру,  которая  упражняла  ноги,  и
подумал, какие у нее длинные  волосы.  Впрочем,  я  видел,  что  она  тоже
насторожила уши.
   Перфекто внимательно слушал. И когда начал  повторять  слова,  я  почти
читал их по губам химеры:
   - Маленькая химера, его зовут Люсио, он говорит, что  ставит  пятьдесят
МДЕ, что у Завалы пенис из хромированной  стали.  Он  говорит  также,  что
Завала очень подходит в постели Абрайре.
   Смуглый  высокий  человек  ответил  длинноволосому   химере.   Перфекто
передал:
   - Его друг говорит: "Это лучше, чем иметь вместо  мозга  пенис,  как  у
тебя.
   Маленький химера рассмеялся.
   - Или пенис толщиной в иглу, как у того маленького  генерала.  -  И  он
кивнул в сторону Мавро. Окружающие рассмеялись.
   Перфекто закончил пересказ и вопросительно  посмотрел  на  Мавро.  Лицо
Мавро  оставалось  сдержанным  и   лишенным   выражения.   Он   никак   не
прореагировал. Абрайра  и  Завала  явно  слышали  пересказ  разговора,  но
промолчали.
   Мы продолжали поднимать тяжести. Не разговаривали, и я прислушивался  к
разговорам в комнате, стараясь разобрать слова, как  Перфекто.  Но  слышал
голоса только самых близких ко мне людей. Они жаловались, что им досталось
в симуляторе. Один из артиллеристов потерял равновесие и прострелил  спину
своему водителю, и все шутили по этому поводу. Скоро напряжение спало.
   Мы переходили от установки к  установке.  Рослый  человек  передо  мной
оживленно обсуждал возможность увеличения платы с повышением по службе. Мы
заключили контракт в качестве heitai, пехотинцев, но если нам дадут звание
самураев, то будут платить втрое больше. Об этом все мечтали.
   Через два часа упражнений у меня свело  мышцы.  Мне  хотелось  поскорее
добраться до своей медицинской сумки  и  принять  N-релаксин  и  дераприн,
чтобы понизить содержание молочной кислоты и снять мышечную боль.
   Мы направились к выходу, впереди шел Мавро. Он пробирался меж скамей  и
все  время  отклонялся  вправо,  а  не  двигался  по  прямой.  Перед  нами
находилась боевая группа во главе с Люсио, химерой  с  длинными  волосами.
Это он так грубо шутил над нами.
   Люсио сидел на скамье спиной к  нам  и  тянул  тросы.  При  этом  нужно
прижиматься прямой спиной к столбу, а в обеих руках у вас по ручке.  Ручки
соединены с тросами, которые идут к  прессам.  На  установке  есть  шкала.
Поворачивая рукоять на ней, можно увеличить натяжение  тросов  до  пятисот
килограммов.
   Все в группе Люсио устали, и никто не заметил нашего приближения. Мавро
напал без всякого предупреждения.
   Он схватил трос и обернул его вокруг шеи Люсио, потом  повернул  ручку,
так  что  трос  образовал  петлю.  Одновременно  он  поставил   шкалу   на
максимальной напряжение: трос прижал химеру к столбу и начал  душить  его.
Химера замахал руками, забил ногами, стараясь  найти  опору,  но  все  это
происходило в поразительной тишине, как будто я сплю  и  только  вижу  все
происходящее, но не слышу.
   Мавро  усмехнулся,  и  мы  все  заторопились  из  зала,   мимо   других
упражняющихся. Рослый  одноухий  человек  вскочил  со  своей  установки  и
заторопился на помощь  Люсио.  Перфекто  задержался  лишь  настолько,  что
толкнуть одноухого назад на  скамейку.  Одноухий  упал  с  криком,  все  в
помещении повернулись, чтобы посмотреть, что происходит, и мы вышли.
   Мы поднялись на два уровня по лестнице, потом побежали по коридору, как
толпа детей, которые только что разбили стекло и боятся, что их поймают.
   Я каждую минуту ожидал, что за нами погонятся товарищи Люсио.  Я  всего
лишь полдня назад пришел в  себя,  а  Абрайра  уже  настроила  против  нас
японца; Мавро и Перфекто, кажется, делают всех встречных  нашими  врагами.
При такой скорости мы никогда не доберемся до Пекаря живыми.
   Пробежав  достаточно,  мы  остановились,  задыхаясь.  Я  стоя  растирал
опухшую лодыжку, остальные со смехом сели.
   - Чему вы смеетесь? - крикнул я.
   - Ты разве не видел выражение их лиц? - спросил  Мавро.  -  Когда  трос
начал душить этого малыша, я подумал, сейчас он заплачет.
   - Ты мог убить его! - закричал я. - Мог сломать ему шею!
   - Не думаю,  -  заметила  Абрайра.  -  Трос  натягивается  недостаточно
быстро.
   - Теперь они захотят отомстить, - сказал я. - Разве вы не понимаете? Мы
здесь меньше дня, а вы уже развязали вендетту.  -  Мой  голос  звучал  все
выше.
   - Нет, - сказал с улыбкой Мавро, достал из кармана  сигару  и  закурил.
Корабельные правила запрещали курение, но Мавро плевать было на правила. -
Не мы начали. Они - когда затронули нашу честь.
   - К дьяволу честь! Разве вы не понимаете? Нельзя так жить!
   Мавро удивленно скривил рот и пришел в возбуждение. Руки его задрожали,
он оглядывался в  поисках  места,  куда  бы  положить  сигару,  как  будто
собирался драться со мной.
   - К дьяволу честь? - переспросил он.
   Перфекто и Абрайра переглянулись и пожали плечами.
   Завала, казалось, не понимал, что происходит.
   - А, понимаю. Шутка! - сказал он и  попробовал  посмеяться,  глядя,  не
улыбнусь ли я.
   - Я говорю серьезно, - сказал я. - К дьяволу честь! Что с того, что они
шутят и дают нам прозвища? Если вы будете  продолжать  настраивать  против
себя всех на корабле, кто-нибудь уже на Пекаре сунет вам кинжал  в  спину.
Как вам понравится  идти  в  сражение  без  поддержки?  Даже  если  вы  их
ненавидите и считаете своими врагами, нужно обращаться с ними хорошо.  Мне
кажется... Мне кажется,  что  именно  способность  сочувствовать  врагу  и
делает человека человеком.
   Мавро странно посмотрел на меня, потом улыбнулся.
   - А я-то все это время думал,  что  нас  отличают  от  животных  только
противопоставленные  большие  пальцы  и  способность  к  общению.  -   Все
рассмеялись. Мавро выгнул брови, словно в голову ему пришла великая мысль.
Он выпалил: - Но, да...  я  понимаю,  что  ты  имеешь  в  виду!  Проявлять
сочувствие к врагам! Вот ты, например,  ввел  Хустанифаду  обезболивающее,
прежде чем перерезать ему горло!
   Все снова засмеялись, и Завала удивленно спросил:
   - Он так сделал? На самом деле?
   Какая-то часть меня кричала: "Да!  Да!",  и  я  понял,  что  его  слова
справедливы. Ужасное чувство вины охватило меня. Неужели  я  действительно
анестезировал Эйриша перед убийством в порыве сочувствия? Мне казалось,  я
сделал это подсознательно. Мысли мои смешались, я  потерял  ориентацию,  и
снова мне пришло в голову, что я больше не знаю себя.  Я  тяжело  задышал,
закашлялся, подступала истерика. Я хотел объяснить им, как все  произошло.
Рассказать, что где-то, каким-то образом я утратил рассудок. Сошел с ума и
потому не отвечаю за свои поступки. Я закрыл лицо руками.
   Все стихли, а Перфекто встал и обнял меня своей огромной рукой.
   - Прости, дон Анжело, - сказал он. - Мы не хотели тебя  обидеть.  -  Он
повернулся к остальным. - Верно?
   - Конечно, - согласился Мавро, словно сама мысль о том,  чтобы  обидеть
меня, совершенно невероятна. - Я просто шутил. Мне очень жаль.
   - Мне кажется, дон Анжело говорил правильно, - продолжал Перфекто. - Мы
должны заводить друзей, а не врагов. Строить, а не разрушать. Ведь ты  это
имел в виду? - По тону его голоса ясно было, что он не понял. Ему хотелось
доставить мне удовольствие, и ощущение победы, которое я  испытал,  убедив
его, тут же исчезло: ведь согласился он только  из-за  своей  генетической
программы. У него нет выбора.
   - Si, - сказал я, вытирая глаза.
   Мавро выпустил облако сигарного дыма. Взгляд его был задумчив.
   - Может, ты и прав... Ты, конечно, привел разумный довод. Иметь  полный
корабль союзников - в этом масса преимуществ. Я  не  взвесил  политические
последствия своих действий. Преданность остальных на корабле была бы очень
полезна... и для выживания, и для продвижения по службе...
   Я подумал, не старается ли он развеселить меня, но, глядя  на  него,  я
почти видел, как поворачиваются колеса  его  мыслительного  механизма:  он
думал, как обеспечить преданность других на  корабле.  Я  был  уверен:  он
представляет себе разветвленную сеть друзей, каждый из них  готов  умереть
по его капризу, пожертвовать своей жизнью, чтобы спасти его. Он, очевидно,
стремится к власти, но не имеет средств для ее  завоевания.  Из-за  своего
малого роста он не может соперничать с химерами. На корабле он никогда  не
станет сильным человеком, которым все восхищаются.
   - Ты прав, - сказал Мавро. - Имеет смысл. Мне нравится твоя мысль.
   - Неужели ты серьезно? - спросила Абрайра. - Чего мы этим добьемся?
   - Приобретем друзей, - ответил Мавро.
   - Мир, - сказал я. - Если все будут так жить, у нас наступит мир.
   Абрайра недоверчиво покачала головой.
   - Не сработает. Во всяком случае, с нами, химерами. Это идеалистический
вздор. Люди уважают сильных и смелых, а не политиканов. К тому  же  у  нас
уже есть вендетта - с этим подонком Люсио. Мы не можем остановить  ее!  Он
не примет никаких извинений!
   - Почему? - спросил я.
   Абрайра не ответила. Перфекто сказал:
   - Она права.
   - Почему? - повторил я.
   Перфекто склонил голову набок и пожал плечами.
   - Не могу объяснить. Это на уровне эмоций. Просто  я  знаю,  что  Люсио
теперь не остановится. Он моложе меня,  моложе  даже  Абрайры,  и  поэтому
инженеры сделали его еще менее похожим на человека. Он химера.  Мы  напали
на него. И гнев его может быть смыт только кровью. Он начнет Поиск.
   - Поиск? - спросил я. Никогда не слышал такой термин.
   - Si. Он не удовлетворится, просто убив  нас.  Он  захочет  изуродовать
наши тела. Человек, начавший Поиск, ищет больше чем мести.
   Мавро затянулся сигарой.
   - Правда? Интересно... - сказал он. - И все же план  Анжело  сработает,
если остальные не поймут, что мы делаем.  Анжело  не  просто  говорит:  "К
дьяволу честь!" Нет, он утверждает, что  честь  должна  стоять  на  втором
месте за мудростью. Верно? Так что, я считаю, мы можем действовать в  двух
направлениях. Будем дружелюбны, как щенята, и посмотрим, что нам это даст.
И будем составлять список тех, кто нам не нравится. И  если  наш  план  не
сработает, мы их убьем.
   - Даже Люсио может прийти в себя, если дать ему бутылку виски.
   Я был поражен тем, что никто из них не воспринял ситуацию серьезно. Все
согласно кивнули,  как  будто  Мавро  -  великий  мудрец,  сказавший  свои
глубокие слова.


   Вторую половину дня мы провели, тренируясь в прицеливании, как приказал
Кейго. К вечеру опухоль у меня на ноге спала, и мы  маршировали,  выполняя
одно из бесконечных упражнений. Я  вспомнил  Гватемалу.  Сплошные  ямы.  Я
выкопал тысячи ям во время службы в армии. К счастью, на корабле негде  их
копать. Но маршировать можно, и  мы  маршировали.  Корабль  ускорялся  при
одном "g", но Абрайра сообщила, что постепенно ускорение возрастет до 1,45
"g" - это максимально допустимая по закону перегрузка. Это  означает,  что
каждый из нас станет тяжелее -  от  25  до  50  килограммов,  поэтому  при
маршировке нам не нужно будет нести ранцы.
   Вечером  к  нам  заглянула  маленькая  бразильянка.  Это  была   первая
женщина-нехимера, которую я увидел на корабле.
   - Кто-нибудь из ваших знакомых умер сегодня - в симуляторе? -  спросила
она.
   - Si, - сказала Абрайра. - Нас всех убили.
   - Нет, я имею в виду настоящую смерть. Некоторые на самом деле  умирают
в симуляторах. Пока я слышала о шести смертях.
   Я понял, о чем она говорит.  Вспомнил  того  охотника  на  обезьян,  он
бродил в джунглях южнее Гатуна  в  Панаме.  Обезьяны  падали  с  деревьев,
смертельно пораженные шоком. Именно так эти шестеро умерли в симуляторах.
   Нас всех встревожила эта новость.
   - Я слышала, из-за этого не стоит беспокоиться, - сказала  бразильянка,
стараясь быть оживленной. - Те, кто к этому склонен, к завтрашнему дню все
умрут.
   - Очень утешительно, - сказал Мавро.
   - И еще я вам  должна  сказать:  никто  сегодня  не  победил  самураев.
Поэтому мы с друзьями решили подготовить премию  для  первого  победителя.
Ежедневно каждый платит по пять МДЕ. Хотите присоединиться?
   Я сделал быстрый подсчет. На борту десять тысяч наемников. Каждый  член
победившей боевой группы получит не меньше десяти  тысяч  МДЕ.  Мы  все  с
готовностью отдали свои кредитные диски бразильянке.
   Она сказала:
   - Чтобы быть честной,  должна  вам  сообщить,  что  можно  спастись  от
плазменной пушки, если стреляли не  с  очень  близкого  расстояния.  Когда
плазменный газ касается вашего вооружения, он охлаждается и превращается в
жидкость. Если  упасть  тем  местом,  куда  пришелся  удар  плазмы,  можно
помешать плазме проесть вооружение. Мы  видели,  как  самураи  проделывают
этот трюк в симуляторе.
   Я подумал об этом. Наша защита представляет  собой  слоистую  керамику,
созданную под давлением, таким  образом  что  в  ней  содержатся  капельки
жидкого азота. И жидкий азот не только понижает температуру костюма  и  не
дает видеть в инфракрасных лучах, но когда  защита  сильно  нагревается  и
начинает  плавиться,  жидкий  азот  становится  газообразным,  взрывается,
отбрасывая расплавившиеся части костюма. И  имеет  смысл  после  попадания
лежать спокойно, верхние расплавившиеся слои защиты будут  разбрызганы,  а
нижние сохранят относительно низкую температуру. Знание этого оказало бы в
сражении большую помощь. Мы поблагодарили бразильянку, и она  ушла.  Потом
стали готовиться к сражению. Абрайра усадила нас и сказала:
   - Я думала о том, как нам побить этих обезьян. Вы не  заметили,  у  них
такое же судно на воздушной подушке, что у нас?
   - Si, точно такое, - сказал Перфекто.
   - Прекрасно! - воскликнула Абрайра. -  Можно  поручиться,  что  они  не
смогут нас перегнать. - Она повернулась к Завале. - Это означает,  Завала,
что ты всегда будешь вести  машину  на  полной  скорости.  Понял?  Нам  не
потребуется охранять свой тыл,  потому  что  догнать  нас  они  не  могут.
Поэтому, Мавро,  ты  развернешь  свою  пушку  вперед.  Всегда  все  оружие
направляйте вперед. О тыле нам нечего беспокоиться.
   Абрайра продолжала:
   - Анжело, помни, что сказал Кейго. Держись низко,  чтобы  быть  меньшей
мишенью для лазера, сгибай колени, чтобы компенсировать  движение  машины.
Помни, у тебя только один выстрел из лазера, прежде чем до тебя  доберется
пушка, поэтому этот единственный выстрел должен быть точным. Когда впервые
было введено тефлексовое защитное вооружение,  все  вдруг  стали  стрелять
менее метко, решили, что могут позволить себе  неточность.  Но  ты  должен
научиться стрелять. То же самое относится к артиллеристам. Если мы огибаем
коралловое  дерево  и  вы  слышите  предупредительную  сирену,   начинайте
стрелять немедленно, так чтобы ябадзины влетели в плазму.  Вы  знаете,  на
Земле  такие  симуляторы  запрещены  законом.  Такое  обучение   считается
бесчеловечным. Но Мотоки на  это  наплевать.  Теория  Павлова.  Награда  и
наказание. Эти люди хотят, чтобы мы были быстры и смертельно опасны.
   Мы сидели  на  полу,  в  маленьких  прямоугольниках,  которые  Перфекто
начертил как наши индивидуальные  территории,  и  все  остальные  страстно
обсуждали возможность побить завтра самураев.  Вначале  я  тоже  пришел  в
возбуждение, но потом вспомнил, что мы готовимся к геноциду. Я всегда  был
врачом. Всегда помогал другим, заботился о  чем-то  большем,  чем  я  сам.
Однако теперь я думал только о самосохранении  и  потому  чувствовал  себя
мелким и отвратительным. Я больше не знал, кто я такой. Спросил у Абрайры,
знает ли она номер комлинка генерала Гарсона.
   Потом вышел в  коридор,  подключился  к  комлинку,  произнес  номер,  и
генерал ответил.
   - Кто говорит? - спросил он. У него был усталый голос.
   - Генерал Гарсон, это я, Анжело Осик.
   Он вздохнул.
   - Чем могу быть полезен, сеньор Осик?
   - Я позвонил, чтобы попросить о переводе в медицинский отдел.
   - Ах, не вы один, еще сто человек.  Отвечу  вам  так  же,  как  ответил
другим: вы подписали контракт не со мной, а с корпорацией Мотоки, и Мотоки
настаивает на соблюдении  контракта.  Медицинского  персонала  достаточно.
Нужны люди с духом наемников - такие, как вы, люди, в жилах которых  кровь
конкистадоров.
   - Но... не думаю, что из меня выйдет хороший наемник.
   В голосе Гарсона прозвучало нетерпение.
   - Никогда не знаешь, что  случится.  Наша  информация  о  положении  на
Пекаре устарела на двадцать лет. Но к тому времени как мы  туда  прилетим,
пройдет еще двадцать лет реального времени. Ябадзины  могут  быть  мертвы,
или корпорация Мотоки уничтожена, а может, оба государства разрешили  свои
противоречия.  Есть  большая  вероятность,  что  вам  вообще  не  придется
воевать.
   Я ничего не сказал.
   - Потерпите месяц-другой, - продолжал Гарсон. - Многим  нравится  образ
жизни наемников - радость битвы, возбуждение  победы.  Может,  вы  станете
одним из таких людей. С Эйришем вы хорошо справились. Отлично  выполненное
убийство. Вы умеете смотреть смерти в лицо. Вы выдержите.
   - Не думаю, - ответил я. И немного подождал.
   - Что-нибудь еще? - спросил Гарсон.
   - Как Тамара?
   - Тема закрыта. В будущем не спрашивайте! - сказал он. Потом  мягче:  -
Не очень надейтесь. Никаких изменений в положении. Вы нам  мало  что  дали
для начала. - И Гарсон отключился.
   Я стоял в коридоре и думал: Тамаре не лучше. По лестнице  со  смехом  и
разговорами спускался десяток самураев. Прошел мимо  хозяин  Кейго,  глядя
прямо  перед  собой,  словно  не  видел  меня.  Я  поклонился  и   сказал:
"Здравствуйте, хозяин". Он смущенно оглянулся,  кивнул  в  ответ  и  ушел.
Очевидно, я нарушил правила этикета, заговорив с ним за пределами  боевого
помещения.
   В спальне все готовились  к  утренней  тренировке.  Во  время  перерыва
Завала подошел к моей койке.
   - Сеньор Осик, - сказал он, - я надеялся, ты дашь мне  антибиотиков,  о
которых говорил. - Он говорил формально, ставя глаголы в третьем  лице,  и
мне показалось это странным, потому что сегодня  мы  через  многое  прошли
вместе.
   Я знал, что у него нет гнили и антибиотики ему  не  нужны;  симптомы  у
него чисто психологические, но мне было жаль его. С самой юности я не  мог
войти в дом, где есть собака, чтобы меня не укусила  блоха.  Я  знал,  что
невозможно, чтобы у всех собак были блохи, но как только я замечал в  доме
собаку, ноги и  руки  у  меня  начинали  чесаться  и  краснели.  У  Завалы
аналогичные симптомы.
   - Позволь взглянуть на  твои  руки,  amigo,  -  неформально  сказал  я.
Внимательно осмотрел его. Никакого побеления или хлопьев на коже,  никаких
нарывов. - Не вижу никаких признаков болезни, а эти  антибиотики  -  очень
сильное средство. У тебя будет от них понос и боль в  животе.  Воздержимся
еще несколько дней.
   - Ты уверен? - спросил Завала. - Микробы  очень  маленькие,  их  трудно
увидеть!
   Так  может  сказать  невежественный  крестьянин.  Я   очень   удивился.
Большинство знакомых мне киборгов очень эрудированы и  умны.  Нужно  очень
много денег, чтобы купить такие конечности, как у Завалы.
   - Откуда ты? - спросил я.
   - Из Колумбии. Деревня вблизи Москеры. - Москера - меленький прибрежный
городок на юге Колумбии. Это  самый  бедный  район  Колумбии,  вдалеке  от
больших городов, здесь мало образованных людей. В таких местах  полагаются
на знахарей, поэтому неудивительно, что Завала верит, будто можно  увидеть
микробов.
   - Ты купил свою прекрасную руку и ноги в Москере?
   Завала засмеялся, будто я придурок.
   - В Москере их просто  нет.  Когда  социалисты  пустили  чуму  на  нашу
деревню, я убежал и попытался  добраться  до  Буэнавентуры,  но  мои  ноги
умерли слишком  быстро,  и  я  не  дошел.  Падре  в  Гуапи  отвел  меня  к
партизанскому врачу в джунглях. Тот дал мне новые ноги при условии, что  я
буду сражаться в сопротивлении.
   - Понятно, - сказал я. - Что ж, давай еще раз посмотрим на  руку.  -  Я
взял его руку и принялся внимательно разглядывать, задел носом  за  волосы
на руке, будто пытаюсь увидеть микробы. - Должен сказать, - сказал я после
долгого разглядывания, - что я очень долго  занимался  медициной.  У  меня
прекрасное зрение, и я в своей жизни видел множество микробов. Но на твоей
руке я ни одного не вижу. Может, они уползли? Или,  еще  вероятнее,  когда
сегодня мы горели в симуляторе, это похоже на гниль, и  теперь  твой  мозг
тебя обманывает. - Я однажды слышал, как знахарь говорил так на ярмарке, и
надеялся, что моя импровизация похожа на слова настоящего знахаря и Завала
мне поверит.
   Он слегка улыбнулся и, по-видимому, успокоился.
   - Большое спасибо, дон Анжело, - сказал он и присоединился к остальным.
Все принялись снова обсуждать, как победить самураев в симуляторе.
   Я долго смотрел на него, и мне было очень печально. Он слишком  глуп  и
невинен, чтобы всю жизнь провести в войнах. Он туп и невинен, как  корова.
И даже глаза у него такие же печальные, как у коровы. Все  четверо  сидели
на полу и размахивали руками, создавая планы битвы. Мне было жаль  их.  На
самом деле им нужна не победа, не богатство и слава; их подлинная  цель  -
избежать боли и шока смерти в симуляторе, каждый раз как  они  проигрывают
схватку. Эти четверо объединились, чтобы спастись от боли. И мне пришло  в
голову,  что  это  четверо  представляют  общество.  Возможно,  не   такое
общество, как в Панаме, потому что они живут по другим правилам, но тем не
менее общество. Я представил себе, как буду жить с ними в джунглях Пекаря,
выращивать хлеб, бобы и кофе у маленькой хижины. Мавро  и  Перфекто  будут
моими соседями, а Тамара - она станет моим близким другом. И я понял,  что
хотя я больше не могу  служить  обществу  Панамы,  но  могу  служить  тому
обществу, в котором живу.
   Не обдумывая последствия своего решения, я слез с койки и присоединился
к своей боевой группе, обсуждая предстоящую схватку.





   Глаза Тамары раскрылись, и она протянула мне свою руку без кисти. Я был
привязан к стулу и, хотя отчаянно хотел помочь ей, не мог пошевелиться.
   В комнату вошла маленькая девочка со знакомой улыбкой и полила водой из
синего керамического кувшина руку Тамары. Как  в  фильме,  где  на  глазах
распускаются ирисы и маргаритки, рука отрастила кисть выросли пальцы,  как
стебли лозы в поисках солнца. Удивленный, я смотрел, пока  рука  не  стала
совершенно целой.  Потом  Тамара  постучала  себя  по  голове  только  что
отросшим пальцем, и палец казался безупречным, прекрасно сформировавшимся,
как у новорожденного.
   - Видите, дон Анжело, - сказала она, -  мне  не  нужен  комлинк,  чтобы
разговаривать с вами. Мне не нужны ваши лекарства. Вы забыли: я ведьма.


   Я проснулся после этого сна о Тамаре на девятое утро и оглядел спальню.
Перфекто и Абрайра стояли у стены возле своих коек, от их головных розеток
отходили  провода  к  компьютеру.  Корабельные   устройства   давали   нам
возможность видеть только одну программу - Мавро называл ее "Шоу  ужасов":
мы смотрели, как  самураи  ябадзины  убивают  наших  наемников.  Программа
показывала голограммы различных  сражений.  Многочисленные  боевые  группы
мчались по местности. На экране надписи указывали имена командиров  групп.
Слышно было, как разговаривают наемники, словно участвуешь с ними в битве.
Компьютер показывал каждую схватку только  урывками,  в  основном  тактику
обреченных команд. На каждую схватку отводились три минуты,  при  этом  мы
становились  свидетелями  смерти  множества  наемников.  За  девять   дней
тренировок ни одна группа не победила ябадзинов. Я начинал думать, что это
вообще невозможно. Но Абрайра и Перфекто каждую свободную  минуту  изучали
их тактику, создавая все новые планы победоносных действий. От напряженных
усилий они побледнели и, уставая, не в силах были улыбаться.
   Перфекто гневно застонал при виде чего-то  на  голограмме.  Ни  он,  ни
Абрайра не надевали маски или шлемы, чтобы отрезать  сенсорное  восприятие
реальности, поэтому с расслабленными лицами смотрели на  стену,  глаза  их
двигались вслед за невидимым изображением.
   Пустые обращенные к стене лица напомнили мне Тамару в тиковом  сундуке,
бесконечно глядящую в потолок. Я ничего о ней не слышал. Даже если  распад
дошел до того, что ей требовался рост  новой  мозговой  ткани,  все  равно
сейчас у нее должно уже быть значительное улучшение. Она должна  прийти  в
себя,  хотя  потребуется  несколько   дней,   чтобы   определить   степень
повреждения мозга. В идеале она отделается легкой потерей памяти. Но  если
ущерб велик, она может многое забыть, разучится  говорить  или  ходить.  Я
хотел отыскать ее, сам посмотреть на ее  состояние.  Руки  мои  зудели  от
желания коснуться ее, лечить, пока она не выздоровеет.
   Я сел на койке и принялся тренироваться,  доставая  ножи  из  ножен  на
запястьях и размахивая ими, словно рубил врагов. Приятно было  чувствовать
в руке  тяжелый  хрусталь.  Ножи  безупречные,  совершенные,  такие  могут
существовать только как  идеи  Платона.  Я  все  еще  не  узнал,  кто  мой
возможный убийца, и мне не терпелось с ним встретиться. Руки мои зудели не
только от желания коснуться Тамары.
   Перфекто фыркнул, и они с Абрайрой одновременно отключились.
   - Даже с божьей помощью ябадзинский бабуин не мог увернуться  от  этого
выстрела! - закричал Перфекто.
   - Он спрятался за камнем, прежде чем его защита расплавилась. Что можно
сделать? - спросила Абрайра. Она тоже была очень сердита. Отбросила  прядь
шоколадных волос.
   Перфекто сказал:
   - Но это невозможно. Я замерил  реакцию  самурая,  когда  наш  выскочил
из-за  дерева,  -  одна  пятая  секунды.  Никто  не  может  прицелиться  и
выстрелить так быстро.
   Перфекто прав: я не мог себе  представить  самурая,  достигшего  такого
совершенства.  Вероятно,  для  этого  нужны  долгие  годы  тренировок.   Я
представил себе Пекарь, планету,  разрываемую  на  части.  Города  пустые,
грязные, с грудами бетона на месте  небоскребов.  Дети  бесконечно  утюжат
пустыни в машинах на воздушной подушке, тяжелым трудом учатся  поджаривать
ябадзинов. Старые искалеченные киборги сидят по ночам у лагерных костров и
рассказывают о своих прошлых победах, а дети  представляют  себе,  как  их
враги взрываются, превращаясь в огненные шары.
   Абрайра повернулась ко мне.
   - Итак, Анжело, ты готов завтракать?
   - Да, - ответил я.
   - Что ж, боюсь, тебе придется поджарить несколько ябадзинов и съесть их
в симуляторе. Ты переспал. Нам пора на тренировку.
   Я не расстроился из-за завтрака. Обработанные водоросли в любом виде  -
со вкусом сосиски,  мороженого  или  даже  хлеба,  от  них  у  меня  кишки
выворачивает. Я порылся в  сундуке,  среди  быстро  уменьшающегося  запаса
выпивки и сигар, отыскал хорошую бутылку коньяку и сделал большой  глоток,
надеясь, что это заменит мне завтрак.  Но  перспектива  боевой  тренировки
заставляла меня нервничать. За девять дней 27 человек  умерли  от  шока  в
симуляторах. Говорили, что корпорация Мотоки добавляет в  воду  наркотики,
чтобы прекратить эти смерти. Я в это не верил. Тем,  кто  умер,  позволено
было  умереть:  компания  не  желала   тратить   средства   на   установку
медицинского  андроида  возле  каждого  симулятора,   чтобы   тот   спасал
пострадавших. Такая роскошь в полете меж звездами стоит слишком дорого.  Я
выпил еще немного коньяку. И мы присоединились к Мавро и Завале  в  боевом
помещении.
   Кейго читал  обычную  лекцию  пяти  усталым  солдатам,  произнося  свои
немыслимые максимы:
   - Вы должны избавиться от вмешательства  всего,  что  может  вмешаться.
Научитесь  полной  сосредоточенности.  Посмотрите  на  него.  Видите,  как
блестит на нем пот mugga... - Он указал на потного, выглядевшего  безумным
химеру, с таким не пожелаешь встретиться в темном переулке. -  Будьте  как
он! Научитесь жить так, словно вы  уже  умерли!  Не  думайте  о  боли  или
смерти, о славе или бесчестье. Эта тропа ведет к  состоянию  munen  -  без
разума, когда воля и действие сливаются, становятся одним целым. - Солдаты
слушали Кейго с кислым выражением. Только Завала серьезно отнесся к совету
самурая. Эта формула успеха достаточно близка к волшебству и магии,  чтобы
она его заинтересовала.
   У  хозяина  Кейго  было  странное  выражение  лица  -  гнев,   надежда,
озабоченность? Может, совсем другое.  Я  часто  не  мог  понять  язык  его
телодвижений. Размышляя, он хмурился и морщил лицо. Никогда не смотрел нам
в глаза. Я знал, что мы ему  нравимся:  смеясь  над  нашими  ошибками,  он
вежливо прикрывал рот рукой, никто из самураев так не поступал.  Но  когда
мы начинали говорить, он делал вид,  что  нас  не  существует,  смотрел  в
другую сторону, потом отвечал на вопрос, не глядя на нас, как  религиозный
фанатик отвечает на вопросы Бога. Говоря о себе, он бессознательно касался
носа указательным пальцем, а говоря о наших ошибках, он  подчеркивал  свои
слова движениями карате. Следить за ним - все  равно  что  видеть  впервые
незнакомое животное. Я не понимал мотивов его поступков. И  не  чувствовал
своего родства с ним как с человеческим существом.
   Когда я был ребенком, мы делали вид, что наши  палки  -  это  ружья,  и
сражались с чужаками на разных планетах. Но если все жители Пекаря подобны
Кейго, я неожиданно дорос до того,  что  действительно  буду  сражаться  с
чужаками на другой планете.
   Солдаты ушли, и мы участвовали в двух коротких схватках и были убиты  в
обеих. Завала во второй действовал хорошо и умер последним.  Когда  Завала
пришел в себя, Кейго немедленно подключил нас снова. И иллюзия  опустилась
на нас, как холодный тяжелый туман.
   "Сценарий 59. Патруль средней дальности".
   Машина с ревом поднималась в гору по глубокому снегу  в  сосновом  лесу
при свете двойной луны. Абрайра вела ее, легко  поворачивая  руль,  огибая
упавшие от ветра и стоящие деревья. Она разворачивалась так резко, что я с
трудом удерживался  на  месте.  Абрайра  исполняла  обязанности  водителя,
потому что Завала слишком пострадал в предыдущей схватке. Водители  обычно
больше всех страдали от огненной плазмы. Приятно было оказаться в сценарии
с полностью терраформированной местностью. Чуждый ландшафт ошеломлял меня,
но это путешествие казалось туристической поездкой по  застывшим  сосновым
лесам Земли. Холодный обжигающий ветер приносил с  собой  кристаллы  льда,
замерзшие дождевые капли проникали в машину. За нами вздымались и повисали
в воздухе струи снега. Впереди виднелся большой  белый  ледник.  К  нам  с
разных направлений  приближались  еще  две  машины,  но  предупредительный
сигнал не прозвучал.
   Было решено, что в присутствии нескольких боевых групп разговаривать  в
микрофоны шлемов будут только сержанты.
   - Группа номер один, Гектор Васкес, - сказал командир группы справа  от
нас. - А вы кто?
   - Абрайра Сифуэнтес, группа два.
   - Пако Гарсиа, группа три, - это слева от нас. Я  взглянул  налево.  За
последние дни я много раз слышал, как хвалят  Гарсию,  говорят,  что  если
кто-то и  способен  одолеть  самураев,  так  это  он.  Команда  Гарсии  не
отличалась от остальных. Судя по росту, два человека и три химеры,  все  в
защитном вооружении, которое кажется черным в темноте.
   Абрайра сказала:
   - Хорошо. Ты старший.
   Гарсиа ответил:
   - Образуйте V, в  двести  метров  шириной.  Группа,  первой  услышавшая
сигнал, сворачивает к своим компадрес  по  другую  сторону  V.  Потом  все
отворачивают под прямым углом от приближающейся машины. Я хочу сесть им на
хвост. Абрайра, твоя группа пойдет впереди. Огибай эту гору. Я хочу, чтобы
на земле было много снега, когда они нас найдут.
   - Si, - одновременно ответили Абрайра и Гектор. Мы  двинулись  впереди.
Абрайра продолжала вести машину на полной скорости, и остальным водителям,
оба они люди, не химеры, трудно было удержаться за нами.
   С полчаса мы огибали основание горы. Две луны над головой - обе  меньше
земной  -  давали  мало  света.  Фонарей  у  нас  на  шлемах  нет,  только
инструментальная панель слабо  освещена.  Кейго  как-то  сказал  нам,  что
фонари сняли со шлемов ради нашей безопасности: машину,  в  которой  горят
эти фонари, легко замечают ябадзины. Только отражавшийся от  снега  лунный
снег помогал вести машину в темноте. Раньше у нас никогда не  было  ночных
сценариев, и в снегу мы никогда не воевали.
   Завала заговорил в микрофон, тяжело отдуваясь между словами..
   - Прошлой ночью мне снилось это место. Снилось, что мы сражаемся  здесь
с самураями. Мы их обманули, но я не могу вспомнить как.
   Его слова вызвали у меня странное ощущение. Я  не  мог  понять,  почему
Завала увидел такой сон.
   - Попытайся вспомнить, - сказал Мавро. - Возможно, это важно. Может нас
всех спасти. - В его бодром голосе звучало одобрение,  но  где-то  глубоко
таилось презрение. Завала начал записывать свои сны, считая это важным.  И
целые дни проводил, стараясь вспомнить, что видел во сне накануне.
   - Постараюсь, - ответил Завала. Через несколько мгновений он продолжал:
-  Сон  имел  какое-то  отношение  к  нашей  защите.  Мы   надели   что-то
непроницаемое. Японцы стреляли, но не могли пробить нашу защиту.
   - Если бы только ты мог вспомнить, я уверен, мы имели бы  преимущество,
- сказал Мавро. - А  мои  сны  бесполезны.  Мне  однажды  снилось,  что  я
занимаюсь любовью  с  огромной  женщиной.  Она  стонала  от  удовольствия,
которое я доставлял ей. Приходила в экстаз. Была похожа на Абрайру, только
больше.
   - Заткнись, - сказал Гарсиа в микрофон, и Мавро замолчал.
   Дневные прицелы наших ружей бесполезны, поэтому Гарсиа приказал достать
лазерные прицелы и потренироваться в прицеливании. У каждого  лазера  свой
цвет луча, чтобы мы не  могли  смешать  свои  лазеры  с  чужими.  Когда  я
прицеливался, голубое пятнышко слева показывало, куда придется выстрел.
   Я несколько раз выстрелил в упавшие сосны, превращая их в факелы.
   Мы обогнули гору и  начали  подниматься  к  леднику,  занимавшему  один
склон. Костюмы не защищали нас от холода. Я начал  дрожать,  руки  у  меня
застыли. И я пожалел, что не бывал в горах Перу с Перфекто.
   Мы были у основания ледника и приближались к темной линии сосен,  когда
Гарсиа крикнул: "Идут! Сворачивайте  направо!"  Ябадзины  начали  стрелять
сверху тремя линиями, надеясь захватить нас на открытой местности.
   Мы свернули вправо, под ледник, оставаясь вне пределов досягаемости  их
пушек. За снежным полем на крутом склоне рос сосновый  лес.  И  сразу  под
нами в лунном свете блестела полоска серебристых облаков.
   Изменение направления движения нарушило наш строй; наша  машина  больше
не находилась на острие. Машина Гарсиа оказалась  в  вершине  треугольника
ближе всего к ябадзинам, машина Гектора была рядом с нами.
   -  Ищите  небольшую  долину,  не  шире  пятидесяти  метров.  С  крутыми
склонами. Хочу, чтобы они вошли в нее вслед за нами, - приказал Гарсиа.  -
Когда найдете, поливайте снег за вами плазмой. Пусть будет снежная завеса.
   Мавро выстрелил в снег за  нами.  Плазма  превратилась  в  ослепительно
яркий в темноте свет. И конечно, поднялся столб пара. Мы  вошли  в  редкий
лес и продолжали круто падать.
   Абрайра  нажала  на  тормозные  двигатели,  чтобы  замедлить  спуск,  и
увернулась от дерева. Я цеплялся ногами и руками. Кто-то в команде Гектора
начал молиться "Madre de Dios..." [Матерь Божья (исп.)], и я закрыл глаза.
   Спуск продолжался целую вечность.
   - Ведите настильный огонь! - приказал Гарсиа.  -  Может,  один  из  них
столкнется с деревом! - Мавро и  Перфекто  начали  стрелять  из  плазмовых
пушек; выстрели звучали "вуфт, вуфт". В темноте  плазма  настолько  яркая,
что я, даже закрыв глаза, видел перед ними белые точки.
   Абрайра лихорадочно  работала,  продолжая  уклоняться  от  деревьев.  Я
открыл глаза как раз вовремя, чтобы  увидеть  приближающуюся  поверхность.
Машина уткнулась носом в сугроб, меня сбросило на пол.  Абрайра  прибавила
мощности, и судно выбралось. Мы находились в долине с  невероятно  крутыми
сторонами - слишком крутыми для судна.  Гектор  двинулся  впереди,  и  его
машина подняла огромный столб снега, ослепив  нас.  В  долине  было  много
упавших деревьев и больших вулканических булыжников,  поэтому  всякий  раз
как Гектор огибал дерево или камень, он кричал: "Дерево  -  направо!"  или
"Камень - налево!", чтобы Абрайра знала, куда поворачивать.
   - Медленней! Продолжайте вести настильный огонь. Хочу, чтобы они  пошли
за нами! - послышался голос Гарсии.
   Он прав. Превосходное место для засады, и у ябадзинов  нет  выбора:  им
нужно двигаться за нами по туннелю. Перфекто и Мавро стреляли вперед и  по
сторонам.  При  каждом  выстреле  местность  впереди  освещалась,   словно
молнией, и черные камни и деревья отбрасывали необычные тени; потом плазма
касалась снега, поднимался туман,  который  неслышно  заполнял  долину  за
нами. Машина Гарсии, шедшая за нами, приблизилась и почти касалась нас.
   Гектор крикнул: "Камень - справа!" В  то  же  время  мы  проходили  под
наклонившейся сосной. Один из химер Гарсии прыгнул с пушки.  Он  ухватился
за сосновую ветвь, подтянулся и исчез в туче снега, поднятой  машиной.  Мы
увидели перед собой камень в свете плазменной дуги - черный  вулканический
утес.
   Когда мы обогнули этот утес, наемники с лазерными  ружьями  прыгнули  с
машины Гарсии, и я вслед за ними. По колени погрузился в снег. Они  начали
подниматься по крутому склону и поднялись метров на  десять.  Я  попытался
последовать  за  ними,  но  тефлексовые  подошвы  ботинок  скользили,  как
пластиковые. Я не мог подняться не только на крутой утес, но и и на  более
пологий бок долины. А ружейники Гарсии карабкались  как  горные  козлы.  Я
снял бронированные перчатки и попытался  подтянуться  за  корни  небольшой
сосны, но вскоре скользнул вниз.
   Я продолжал слышать, как Гектор указывает направление Абрайре и Гарсиа,
машины углублялись в долину.
   Отдаленный вой двигателей и вспышки света показывали, где  движутся  по
долине ябадзины. Под утесом не было где укрыться, поэтому я  побежал  ниже
по долине. Оглянулся и понял, что моя хитрость не подействует: я  оставляю
в снегу след, по которому пройдет и слепой. Я вернулся к тому  месту,  где
мы спрыгнули с машин.  Снег  здесь  утоптан,  и  наши  следы  смешиваются.
Похоже, тут лучше спрятаться. Я лег в снег и закопался, как  мог,  оставив
только небольшое отверстие для глаз. Отключил прицельный лазер  на  ружье,
чтобы голубое пятнышко не  выдавало  мое  присутствие.  Ябадзины  посылали
вперед плазменные залпы, чтобы видеть дорогу, и долина заполнилась  мягким
белым светом.
   - Стой! - приказал Гарсиа. Голос его звучал  отдаленно  -  не  типичный
"глас божий", какой слышится  на  близком  расстоянии.  -  Абрайра,  сюда.
Гектор, стой на месте.
   Я лежал неподвижно и ждал, крошечные кристаллики льда хрустели на  моем
защитном вооружении; когда кристаллик касался кожи, меня словно щипали, но
потом кристаллик становился влажным  и  теплым,  таял  от  тепла  тела.  В
микрофоны шлема слышались звуки тяжелого дыхания:  это  химеры  вверху  на
утесе тяжело дышали от усилий. Один из них сказал:
   - Ты там внизу, человек: не забудь сообщить, если убьешь  кого,  прежде
чем ябадзины подстрелят тебя.
   - Хорошо, - ответил я.
   В микрофон заговорил Гарсиа.
   - Мы примерно в двух километрах от вас. Начинаем перекрестный огонь.  У
вас есть что доложить?
   Химера надо мной сказал:
   - Они движутся осторожно, скорость не больше тридцати километров в час,
в ста метрах друг от друга. Поджаривают скалы и деревья - любое место, где
можно спрятаться. Я насчитал их четырнадцать. Похоже, они где-то  выше  по
долине оставили снайпера.
   - Какова ваша позиция? - спросил Гарсиа.
   - Мы с Ноэлем на верху скалы. Человек...
   - Анжело, - вмешался я.
   - Анжело у основания скалы, с вашей стороны, укрылся в снегу.
   - Хорошо, Анжело, - сказал Гарсиа.  -  Цезарь,  Мигель  и  Ноэль  будут
подстерегать ябадзинов в засаде. Они могут снять семь-восемь человек. Но я
хочу, чтобы ты лежал тихо, не  двигайся  в  течение  четырех  минут  после
прохода ябадзинов. Примерно к этому времени они  встретятся  с  нами.  Они
оставят снайперов, чтобы те занялись Цезарем и Ноэлем, и я хочу, чтобы  ты
застал их  врасплох.  Лучший  снайпер  -  коротышка,  который  при  ходьбе
размахивает руками. Мы называем его Шимпанзе. Быстро  поджарь  его.  После
этого жди, пока  не  спустится  последний  снайпер.  Если  нас  убьют,  ты
останешься последним в живых.
   - Да, сержант, - ответил я, довольный, что  теперь  у  меня  есть  план
действий.
   Я включил дополнительный микрофон на шлеме, чтобы лучше  слышать  звуки
вне пределов костюма. В обычной схватке наружные звуки отвлекают,  поэтому
я отключаю микрофон.  Как  только  я  включил  его,  звуки  снаружи  стали
громкими. Я готов был поручиться,  что  ябадзины  в  полукилометре,  но  в
микрофон казалось, что они совсем рядом.
   Я приготовился, стараясь помнить, что нужно падать вперед, если попадет
плазма: так охладится защита.
   Я лежал неподвижно, а звуки двигателей звучали  все  громче.  Все  ярче
становились вспышки плазмы. Небо  надо  мной  неожиданно  осветилось:  это
струя плазмы ударила в ствол дерева. Закричал химера, ябадзины  выстрелили
в утес, земля задрожала. Взрыв оранжево-белым светом озарил все вокруг.
   Белые потоки плазмы неожиданно исчезли. Только огонь по другую  сторону
утеса освещал долину. Мимо пронеслись два  судна,  вздымая  столбы  снега,
который грозил похоронить меня. Я лежал неподвижно.
   - Докладывает Ноэль. Они  только  что  миновали  нас,  сержант.  Мигель
взорвал одну машину. Я знаю точно, что погиб водитель, но несколько других
успели спрыгнуть до взрыва.  Трое,  может  быть,  четверо.  Остальные  две
машины продолжают идти в темноте, у них не хватает двух артиллеристов. Они
не стали останавливаться, чтобы подобрать спрыгнувших.
   - Grascias [спасибо (исп.)], - сказал Гарсиа.
   Я лежал в снегу и считал секунды. В шлеме послышалось жужжание,  словно
туда забралась пчела, я забеспокоился, но шлем вскоре согрелся, и снег  на
очках растаял. Через шестьдесят секунд у основания утеса послышались тихие
шаги.
   Ябадзины застыли на секунду.
   Потом снова двинулись; я слышал их дыхание. Один начал  подниматься  по
самому крутому склону утеса. Другой прошел мимо меня, по оставленному мной
ложному следу.
   Через две минуты он вернулся. В темноте миновал меня и прошел  снова  к
основанию утеса. Я решил, что четыре минуты уже прошло.
   Неслышно встал и потряс головой. Снег соскользнул со шлема,  я  включил
лазерный прицел. Двое ябадзинов стояли у  основания  утеса,  глядя  вверх.
Сзади их освещала горящая машина; проследив за их взглядом, я увидел,  что
вулканическая скала над ними похожа на голову уродливого великана.  Третий
ябадзин поднимался на скалу и сейчас как раз  цеплялся  за  нос  великана.
Один   самурай   на   поверхности   держал   лазерное   ружье,   прикрывая
взбирающегося, компадрес рядом с ним стоял с пустыми руками. Я  прицелился
в снайпера на поверхности. Голубое пятнышко появилось у него на затылке. Я
выстрелил. Ябадзин упал. Его компадрес повернулся с удивленным возгласом и
бросился на меня.
   В долине Гарсиа сказал:
   - Вот они!
   Я прицелился самураю в лицо и выстрелил. На шлеме, как раз  над  носом,
появился ослепительно белый круг.  Ябадзин  продолжал  бежать  ко  мне,  я
отступил и крикнул: "Один есть". Побоялся, что лазер  не  прожжет  вовремя
его защиту и я не успею сообщить другим о  своем  первом  убитом.  Но  тут
самурай остановился и поднял руки, словно собирался ими  поймать  лазерный
луч.
   Эффект получился почти волшебный: компьютер прицела  рассчитан  на  то,
чтобы удерживать  цель;  но  как  только  цель  накрыта,  лазер  перестает
действовать. Я вторично нажал спуск, целясь в грудь. Ябадзин подпрыгнул  и
перевернулся. Лазер отключился вторично.
   Я выстрелил в третий раз, в район почек, и  тут  он  до  меня  добежал.
Прыгнул и ударил ногами. Я отступил, продолжая стрелять.  Пытался  прожечь
его защитный костюм. Он ударил ногой по стволу, выбив ружье у меня из рук.
Я повернулся и побежал. Он бежал за мной в  трех  шагах,  но  вдруг  упал,
скользя лицом по снегу. Я повернулся к нему.
   - Двое, - сказал Цезарь в микрофон своего шлема.
   Самурай лежал в снегу, из черной дыры на затылке шлема поднимался  пар,
ноги его дергались.
   Я поискал третьего самурая. Он уже был  почти  на  самом  верху  утеса.
Нашел себе  насест  -  и  цель.  Отстегнул  ружье,  и  на  корпусе  химеры
показалась розовая точка. Прежде чем я успел  крикнуть,  химера  скользнул
вперед. В своем защитном вооружении он скользил по снегу, словно в санках,
пролетел метров пять и упал с крутизны.
   - Ноэль погиб, - сказал Цезарь.
   Я подбежал к своему ружью и поднял его.
   Снайпер ябадзин исчез в расселине. Я разглядывал место, где  он  только
что находился, но не мог найти его.
   - Цезарь, ты видишь вверху ябадзина? - крикнул я.
   Цезарь не ответил.
   Но я и не ждал, что он ответит. Заговорив, он выдал бы свою позицию.  Я
отключил  прицельный  лазер  и  пошел  к  основанию  утеса,  а  в   долине
послышались крики:
   - Один готов! Еще один! Фелипе погиб! Гарсиа погиб! Еще один!
   Крики следовали один за другим так быстро, что я  не  мог  понять,  кто
побеждает.
   Я обогнул утес и подошел к разбитой машине.  Несколько  языков  пламени
посылали вверх черный дым.  Видны  были  скорченные  тела  Мигеля  и  двух
ябадзинов. Я встал под выступом скалы и принялся  искать  возможность  для
подъема. Сверху свалилось несколько кусков льда, и  я  поднял  голову.  Из
темноты показалось тело и упало у моих ног.
   Химера в зеленом защитном костюме.
   - Цезарь погиб, - сообщил я остальным.
   Наступило затишье в битве у выхода  из  долины.  В  течение  нескольких
минут никто  не  сообщал  о  потерях,  не  слышно  было  приказов.  Кто-то
закашлялся в микрофон шлема, обычно такой звук я соотношу с пневмонией.  Я
ждал, когда самурай спустится с утеса. У подножия утеса глубокий  снег,  я
сел  и  зарылся  в  него,  чтобы  спрятаться.  Смотрел  по  сторонам,   не
шевельнется ли что. Я не думал, что  смогу  выбраться  из  долины.  Кашель
прекратился, и Завала низким неровным голосом сказал:
   - Не оставляйте меня самураям. Я не хочу сгореть.
   Он сказал это негромко и как-то отвлеченно. Говорил он  так,  словно  у
него сотрясение мозга. Потом заплакал. Я надеялся, что кто-нибудь  сломает
ему шею.
   Плач Завалы раздражал меня. За последние девять дней каждый из нас  был
убит не менее пятидесяти раз. Можно было подумать,  что  он  привыкнет.  В
первый раз, сгорев, я все время чувствовал себя так, словно с моей  головы
содрали кожу, срезали череп и обнажили мозг  перед  огнем.  После  четырех
часов боли лицо у меня  онемело,  зубы  болели.  Но  содержание  эндорфина
постепенно повышалось, и я приспосабливался  к  постоянному  шоку.  Каждый
приступ боли был не лучше предыдущего. Каждый угрожал  затопить  меня.  Но
сейчас волна не поглощала меня, а перекатывалась. Так я  по  крайней  мере
это чувствую. Теперь я мог выдерживать боль. Я надеялся, что то  же  самое
произойдет с Завалой, но ничего подобного. Он  верил,  что  у  него  гниют
руки, но  каждый  раз  как  он  обращался  в  корабельный  госпиталь,  ему
отказывались дать антибиотики.
   Мне хотелось унизить Завалу, назвать его ребенком,  чтобы  он  перестал
плакать. Но потом я понял, что никогда в жизни  не  стремился  кого-нибудь
унизить. С  самой  молодости  я  хотел  быть  врачом  и  помогать  другим,
сочувствовать в их горе. Я сделал вид, словно не слышу плача Завалы, чтобы
не смутить его.
   Кроме плача Завалы, никакой другой звук не нарушал покоя ночи.
   - Кто-нибудь живой? - спросил я в микрофон.
   Перфекто затрудненно ответил:
   - Ах, Анжело, как приятно слышать, что ты цел!
   - Где ты? - спросил я.
   - Гоню к тебе двух ябадзинов.
   - А что если они мне не нужны?
   - Тогда молись, чтобы я настиг их раньше.
   - Ты один?
   - Нет. - Перфекто тяжело дышал. - За мной трое компадрес.
   - Не очень торопитесь сюда, - сказал я. - Тут у нас где-то  самурай  на
утесе и еще один в долине.
   Перфекто сказал:
   - Я на северном краю. Попытаюсь отрезать этих  двоих,  прежде  чем  они
доберутся до тебя. На какой стороне твой снайпер?
   - Не знаю. В какой стороне север?
   - Если стать лицом к наклону долины вниз, слева от тебя.
   - Тогда он на юге...
   - Есть ли у тебя лишнее ружье? - вмешался Гектор.
   - Да, а почему ты спрашиваешь?
   - Один из самураев, которых мы преследуем, не вооружен. Твой друг может
попытаться раздобыть ему ружье.
   Я посмотрел на мертвого Цезаря. Его ружья не было. Я вскочил  и  обежал
вокруг утеса, глядя вниз в долину. Далеко на юге  по  снегу  брел  человек
спиной ко мне.
   Я включил лазерный прицел и направил  на  землю  за  ним,  потом  начал
поднимать, так что прицелился ему в спину. Потом включил увеличение, чтобы
хорошо видеть цель. На таком расстоянии луч не удерживался на месте. Точка
плясала по всему телу. Я дышал тяжело и неровно. Вдохнул,  потом  медленно
выдохнул, удержал точку в середине спины самурая и нажал на спуск. На  нем
расцвел белый цветок, и самурай упал.
   - Один готов! - сообщил я.
   - Bueno, amigo! [Хорошо, друг (исп.)] - сказал Перфекто. - Как легко ты
его...
   - Васкес погиб, - крикнул Гектор.
   - Ты видел, откуда стреляли? - спросила женщина, одна из его компадрес.
   - Выстрел пришелся ему в лоб, так что стреляли откуда-то спереди.
   Гектор сказал:
   - Анжело, собери все лишние ружья и брось в глубокий снег,  где  их  не
найдут. Потом садись носом в сторону каньона. Возьмешь того, что вверху. А
мы справимся с нашими двумя.
   Я поискал вокруг и нашел два ружья  -  ружье  Ноэля,  соскользнувшее  с
утеса, и ружье самурая. Сунул их под разбитую машину и  снова  занял  свое
место под выступом, опять зарывшись в снег. Дальше в каньон я  не  решался
отходить: следы сразу выдадут мое присутствие, а вот  у  машины  снег  так
затоптан, что меня не обнаружат.
   - Один готов! - сказал Гектор. - Второй только что завернул за поворот.
   - Какой поворот? - спросил Перфекто.
   Гектор ответил:
   - Первый крутой поворот на север, возле большой вертикальной сосны.
   - Тогда я прямо перед ним! - крикнул Перфекто.
   Я сидел и несколько минут смотрел на снег. Завала перестал всхлипывать.
Изредка он продолжал кашлять. Полумесяц самого большого спутника  ушел  за
горизонт - его свет серебрил раньше иглы сосен, - и видимость  ухудшилась.
На расстоянии на краю каньона шевельнулась тень;  что-то  четвероногое,  с
пушистым хвостом - больше оленя или ягуара, скорее как  небольшая  лошадь.
Животное  легко  перемещалось  по  снегу  от  одного  дерева  к   другому,
принюхивалось, приближалось ко мне. Я не мог определить, что это такое: по
форме волк, но крупнее и массивнее - скорее медведь. Что это за  животное?
Но тут я сообразил, что такого никогда не видел на Земле. Симулятор создал
изображение какого-то местного хищника. Самураи  уже  проделывали  с  нами
такое, натравив на нас кава но риу  -  речного  дракона.  Я  прицелился  и
выстрелил дважды, попав животному в брюхо. Оно зашипело, зарычало,  начало
бегать по кругу, разбрасывая снег и хватая пастью воздух. Потом  бросилось
по  снегу  вверх  по  склону.  "Вероятно,  вернется  с  десятком  голодных
приятелей", - подумал я.
   Я отключил лазерный прицел.
   Передо мной в каньоне ничего не двигалось.
   Перфекто крикнул: "Ябадзин!"  в  микрофон  шлема,  голос  его  был  так
близко, что я лег.  Посмотрел  вверх.  Никого  поблизости.  Вероятно,  еще
несколько сотен метров.
   - Я достал его! - крикнул Гектор.
   - Он хитрит! - ответил Перфекто.
   Кто-то получил удар по голове, затрещал шлем.
   - Попал! - закричал Гектор. Кто-то несколько раз тяжело выдохнул.
   - Ладно, можешь перестать его бить, - сказал Гектор.
   Перфекто ответил:
   - Будь он проклят! Как Хуанита?
   - Она мертва. У нее сломана шея.
   - Будь проклят этот самурай! - сказал Перфекто.
   Я  удивился.  Перфекто  раньше  никогда  не  бранился,   никогда   даже
непристойностей не произносил.
   - Что случилось? - спросил я.
   - Мы вышли на него с обеих сторон, - ответил Перфекто.  -  И  все  трое
начали стрелять. А он продолжал вертеться кругами, чтобы компьютер потерял
цель, прежде  чем  лазер  прожжет  его  броню,  потом  ударил  Хуаниту  по
голове...
   - Один пытался это сделать со мной несколько минут назад, - сказал я.
   - Как ты с ним справился? - спросил Перфекто.
   - Цезарь выстрелил ему в спину, когда он не смотрел.
   - Хитрые эти самураи, - сказал Гектор.  -  Новым  трюкам  учат,  только
когда вынуждены. Мы должны гордиться, если они открывают нам одну из своих
тайн. Они нам пригодились бы.
   - Понимаешь, что это значит? Вначале мы должны стрелять плазмой,  чтобы
они легли, и только потом приканчивать лазерами, прежде чем они встанут.
   -  Ненавижу  эти  ограничения  в  оружии,  -  сказал  Гектор.   -   Все
удовольствие от убийства человека отнимают.
   - Si - согласился Перфекто.  -  Но  посмотрим  и  на  светлую  сторону:
осталось убить одного самурая, и мы разбогатеем.
   Гектор спросил:
   - Где ты, Анжело?
   - У разбитой машины, - ответил я. Завала  сильно  закашлялся,  стараясь
удалить жидкость из легких.
   - Оставайся на месте. Мы идем  к  нашей  машине.  У  тебя  будем  через
несколько минут.
   - Si - сказал я. - Между прочим, пора прикончить  Завалу.  Кончить  его
мучения.
   - Ладно, - сказал Перфекто.
   Я не замечал, как согрелся во время схватки, но теперь мне снова  стало
холодно.  В  щели  моего  защитного  костюма  набился  снег,  ноги  сильно
замерзли. Руки окоченели, и я стал методично сгибать их. С тоской поглядел
на языки пламени над машиной. Нельзя ли согреться там?
   Я смотрел на красное сияние и вдруг понял, что что-то не так:  огонь  и
дым казались реальными, но никакого пепла, никакой сажи на меня не падало.
Но пепел должен падать.  Изредка  искусственный  разум  корабля  допускает
такие ошибки, не обращая внимания на мелкие детали. Посмотришь  на  горсть
почвы и не найдешь насекомых или червей. Корабельный ИР не  может  создать
полную иллюзию. Он ведь основывается на картах, уравнениях и несовершенной
памяти  самураев.  Мне  показалось,  что  я  каким-то  образом  могу  этим
воспользоваться. Если я смогу преодолеть иллюзию симулятора,  это  поможет
мне победить самураев.
   Я подумал о деньгах. Если убьем последнего  самурая,  выигрыш  придется
разделить на три части. Все равно получится  30.000  МДЕ  -  столько  я  в
среднем зарабатывал за год, продавая лекарства в Панаме.
   Прошло двадцать минут. Мы уже находились в симуляторе лишнее  время,  в
боевом помещении сидит новая группа учеников. Я представил себе,  как  они
толпятся у монитора, ожидая, что мы убьем последнего самурая. Пока что  ни
одной группе не удавалось добиться такого преимущества,  как  у  нас.  Наш
проигрыш кажется невероятным. Но я все же не смел надеяться на победу. И в
любую секунду ожидал выстрела последнего снайпера.
   В голове прозвучал вызов комлинка. Я вздрогнул. С того  времени  как  я
покинул Панаму, я не получил ни одного вызова,  и  это  имело  смысл:  все
вызовы остаются в мониторе в моем доме в Панаме. Я включился.
   Треск горящего судна стих. Послышался грубый хриплый голос:
   - Говорит Хименес Мартинес, адъютант генерала Гарсона. Генерал попросил
задать вам еще несколько вопросов.
   - Si, прекрасно, - ответил я. Отвечать на вопросы мне не хотелось, но я
подумал, что узнаю что-нибудь о состоянии Тамары.
   - Прежде всего, генерал хотел бы знать, нет ли у вас догадок, где может
находиться сеньора де ла Гарса? - сказал Мартинес.
   - Что? - спросил я. Генерал лучше меня знает, где Тамара.
   - Местонахождение сеньоры  де  ла  Гарса.  -  Человек,  назвавший  себя
Мартинесом, ждал.
   Только агент ОМП может задать такой вопрос. И  поскольку  Мартинес  так
быстро  ответил  на  мой  вопрос,  он  на   самом   корабле.   Радиоволнам
потребовалось бы несколько секунд,  чтобы  добраться  даже  до  ближайшего
корабля. Мой будущий убийца идет на большой риск,  добывая  таким  образом
информацию. Я подумал об этом человеке, запертом в другом модуле, ломающем
голову, как раздобыть информацию и добраться до меня. Я готов предоставить
ему информацию.
   - Как я уже говорил генералу Гарсону, Эйриш  признался,  что  убил  ее,
прежде чем я его прикончил, но я не спрашивал его, куда он девал тело.
   - Понятно... - ответил человек с хриплым голосом. - А  как  насчет  вас
самого? Можете вспомнить еще что-нибудь важное, все, что угодно.  Что  она
вам говорила о себе?
   - Сказала только, что прячется  от  своего  мужа.  Сеньора  Джафари.  Я
подумал, что в такой ситуации нетактично задавать личные вопросы,  а  сама
она ничего не говорила. Как я уже сказал Гарсону, если что-нибудь вспомню,
с радостью сообщу.
   - Понятно. Спасибо. Вы помогли гораздо больше, чем сами считаете.
   Он отсоединился.
   - Рад, что ты так думаешь, - сказал  я  в  пустоту.  Сосредоточился  на
звуках его голоса, такого хриплого и серьезного, постарался запомнить его.
Я теперь узнаю этот голос и, следовательно, узнаю человека.
   По цвету неба я видел, что Перфекто и Гектор уже добрались  до  машины.
Долина заполнилась светом: они с шумом двигались по  каньону,  выпуская  в
ночь струи плазмы. Когда они приблизились, Перфекто сказал в микрофон:
   - Анжело, заметил последнего самурая?
   - Нет, - ответил я.
   - Мы на твоем повороте замедлим скорость. Прыгай  и  садись  за  пушку.
Стреляй в любое укрытие, где может находиться человек.
   - Si, -  ответил  я.  Смотрел,  как  освещается  каньон.  Когда  машина
приблизилась, я повесил ружье на спину,  вскочил  и  выбежал  на  открытое
место.
   Они вылетели из-за угла на скорости в 60 километров, потом затормозили.
Я ухватился за поручень, забрался в машину, и мы снова двинулись на полной
скорости.
   Вел машину Гектор. Я сел за пушку и начал разряжать плазму  в  скалы  и
деревья. Подъем по каньону отличался от  спуска.  Плазма  хорошо  освещала
склоны. И снег не летел в лицо, ухудшая видимость. Слышен был  только  рев
двигателя и "вуфт, вуфт" плазмы. Мирная тишина.
   Тишина напомнила мне  об  остальных.  Они,  наверно,  уже  отключились.
"Мавро, вероятно, бродит по  помещению  и  улыбается",  подумал  я.  Мавро
по-своему  хорош,  он  очень  крепок  и  вынослив.  Он  мне  говорил,  что
переработанные водоросли три раза в день для него все равно что  роскошный
банкет после однообразной еды, которой кормила его подруга  только  неделю
назад. А что касается тяжелых тренировок, то Мавро хвастал, что в детстве,
когда он грабил пьяных и наркоманов,  ему  приходилось  труднее.  Люди  на
корабле хорошо на  него  реагировали.  Он  мог  войти  в  комнату,  полную
раздраженных и недовольных, и через минуту - а он все это время хвастал  и
курил сигару - они  начинали  смеяться  над  своим  недовольством.  Может,
именно эта его  способность  помогла  ему  уговорить  наемников  захватить
станцию Сол, чтобы помочь старику убийце уйти от полиции?
   Мы почти добрались до того места, где впервые столкнулись с этой горой,
когда увидели ябадзина.
   Мы неслись прямо  на  дерево,  и  Гектор  со  стоном  качнулся  вперед.
Перфекто закричал: "Прыгай!" и начал  поливать  плазмой  сосну  на  склоне
каньона. Я нырнул в снег и  сел,  а  машина  в  это  время  столкнулась  с
деревом. Сосна, в  которую  стрелял  Перфекто,  вспыхнула  по  всей  длине
гигантским факелом. Самурай бежал вверх по склону, подальше  от  открытого
места. Я снял  ружье  и  включил  прицел.  Голубое  пятнышко  побежало  по
поверхности  следом  за  ним.  Он  оглянулся,  увидел  пятно   на   снегу,
развернулся и выстрелил.
   Я отскочил.  Бедро  нагрелось,  сюда  пришелся  его  выстрел.  Я  снова
отскочил.
   Перфекто сказал:
   - Я его достал!
   Я остановился. Перфекто сидел на корточках возле машины, держа ружье  в
руке, и нажимал на курок. Самурай не бежал, он бешено  вертелся,  так  что
Перфекто не мог прожечь его защитный костюм.
   Я выстрелил в ябадзина, чтобы заставить его подпрыгнуть.
   - Забей его до смерти! - крикнул я.
   - Неплохая мысль, - сказал Перфекто. Он встал и медленно пошел вверх по
склону.
   Я продолжал стрелять, и самурай бросил ружье, которое мешало его танцу.
Время от времени он делал шаг вниз, навстречу Перфекто.
   Когда Перфекто оказался в десяти метрах  от  самурая,  тот  прыгнул  на
него. Перевернувшись в воздухе,  он  ударил  Перфекто  в  грудь.  Перфекто
увернулся и  обрушил  свой  кулак  на  спину  самурая.  Защитная  перчатка
загремела.
   Самурай скользнул почти к основанию подъема.
   Он начал вставать, и я снова выстрелил в  него,  надеясь  оглушить,  но
поторопился, и выстрел пришелся в склон за ним. Перфекто  прыгнул  к  нему
вниз. Самурай еще не успел встать  и  казался  ошеломленным  и  потерявшим
равновесие, но  когда  Перфекто  оказался  рядом,  самурай  ударил  его  в
челюсть.
   Удар подбросил Перфекто в воздух. Перфекто упал на спину.
   Я выстрелил в самурая, но он снова завертелся, направляясь ко мне.  Мои
надежды на премию быстро рассеивались. Я побежал к застывшей машине и  сел
за пушку.
   Перфекто крикнул:
   - Я беру его!
   Я вовремя повернулся, чтобы увидеть,  как  Перфекто  напал  на  самурая
сзади. Мгновение виднелась только путаница защитного вооружения.  Перфекто
крикнул гневным задыхающимся голосом:
   - Стреляй в нас! Стреляй!
   Его шея громко щелкнула, и оба тела начали подниматься.  Они  понеслись
ко мне. Ябадзин нес Перфекто перед собой, используя его тело как  щит.  По
тому, как болтались руки и ноги Перфекто, я видел, что он мертв.  И  понял
гнев Перфекто в этот последний момент, его сознание своей беспомощности. Я
послал поток плазмы  в  ноги  ябадзину,  потом  в  руку,  сжимавшую  горло
Перфекто. Защита не выдержала температуры на таком  расстоянии,  и  плазма
прожгла руку. Я думал,  он  остановится,  но  он  продолжал  бежать,  и  я
выстрелил в край шлема  самурая,  высовывавшийся  из-за  головы  Перфекто.
Плазма ударила в шлем и вырвала большой раскаленный кусок.
   Ябадзин прыгнул на поручень машины, и я  увидел  обгоревшую  кость  его
ноги. Правая его рука безжизненно висела. Раскаленная плазма  прожгла  ее,
оставив только часть до локтя и еще  кусок  мяса,  свисавший  с  брони.  Я
смотрел на него и думал о всех своих смертях в симуляторе. И  никогда  мне
не приходилось терпеть такую боль, как сейчас этому самураю. Я закричал  и
вцепился ему в горло.
   Здоровой рукой он ударил меня в шею, разбил мою защиту и выбросил  меня
из машины. Я задохнулся и понял, что у меня разорван пищевод.
   И пока я медленно задыхался, самурай сидел на поручне машины и  смотрел
на меня, потом набрал снега и прижал к остаткам своей ноги.


   Когда я отключился, Перфекто с трудом выбирался из своего  костюма.  Он
ударил шлем о стену, пинком сбросил поножи. Он  тяжело  дышал,  глаза  его
налились кровью от гнева, и я ни за какие деньги не стал  бы  подходить  к
нему. Нервы мои сдавали, но  я  чувствовал  себя  счастливчиком.  Все  мои
смерти в симуляторе в этот день оказались легкими. Завала ждал у двери.
   Кейго терпеливо сидел на своем помосте, окруженный наемниками. Он ждал,
когда мы уйдем, чтобы подключить их. Я снял костюм, повесил его на стену и
вслед за Перфекто и Завалой вышел из боевого помещения.  Перфекто  смотрел
на пол и стены, отводя взгляд от освещенных панелей потолка.
   - Ты на меня сердишься? - спросил я.
   - На тебя? За что?
   - За то, что мы проиграли схватку.
   - Нет, - ответил он.  Голос  его  звучал  относительно  спокойно.  -  Я
сержусь, потому что думаю, что самураи  жульничают.  Они  помещают  нас  в
такие ситуации, в которых мы не можем выиграть.  Не  дают  нам  ни  одного
шанса на успех. Я сражался с этим самураем врукопашную: человек  не  может
быть так силен.
   - Ты должен помнить, что он полтора года тренировался при  ускорении  в
1,5  "g",  -  сказал  я.  -  У  него  было   достаточно   времени,   чтобы
усовершенствовать свое мастерство и стать сильным.
   - Может быть. Но я все  равно  думаю,  что  они  жульничают.  Симулятор
увеличивает их силу и  сокращает  время  реакции.  Как  будто  они  должны
победить любой ценой.
   Завала  скептически  посмотрел  на  нас,  хотел  что-то   сказать,   но
промолчал.
   Я подумал о самураях в симуляторах. Если они работают по восемь  часов,
могут ежедневно участвовать в двадцати стычках. Никто не  может  выдержать
пытку двадцати смертей в день. Возможно, они жульничают. Но у них есть для
этого основания.
   Мы поднялись по лестнице. Гарсиа и Гектор со  своими  группами  были  в
нашей комнате. Гарсиа оказался меньше  и  старше,  чем  я  ожидал,  внешне
робкий сероглазый человек, он постоянно менял  положение  рук,  словно  не
знал, куда их девать.  Я  некогда  был  знаком  с  женщиной,  у  нее  была
деформирована  рука,  и  она  таким  образом  скрывала  свое  уродство.  Я
внимательней посмотрел на руки Гарсии: на ладонях белые  шрамы  и  еще  по
шраму на запястье. Очевидно, Гарсиа играл  роль  Иисуса  Христа  в  обряде
какой-то секты и был распят. По этим признакам  я  определил,  что  он  из
Венесуэлы: там особенно распространены такие обряды.
   Рослый химера держал старую гитару  и  негромко  наигрывал.  Мелодичные
звуки заполняли комнату. Он запел старую боливийскую  любовную  балладу  о
женщине с  большими  грудями.  Кое-кто  набрался  смелости,  чтобы  слегка
улыбнуться. Мавро раскрыл мой ящик, и все уставились на бутылки. Очевидно,
все готовились праздновать  победу,  теперь  же  приходилось  поддерживать
видимость бодрости.
   Мавро сказал:
   - А вот и человек, которому принадлежит  эта  выпивка.  Можно  начинать
вечеринку! - Он передавал бутылки с виски "Флора Негро", и  все  принимали
их с благодарностью.
   Мавро дал бутылку и  мне,  и  я  сделал  глоток.  Слишком  скоро  после
симулятора: горло сжалось, и мне пришлось выплюнуть виски на пол.
   Посетители разглядывали нашу комнату, словно  средневековые  крестьяне,
впервые попавшие в замок. Обычные казармы на корабле не так просторны. Все
одобрительно загудели.
   - Как легко помешать красть вещи, если есть  хорошая  комната  и  такой
сундук, - сказал кто-то.
   Я  почувствовал  беспокойство  из-за  того,  что  эти  незнакомые  люди
завидуют мне. И видел, что Перфекто испытывает то же самое.  Он  посмотрел
на голубые линии на полу, заметил, что их  стерли  ногами  посетители,  не
обращающие внимания на наши территории, и от этого нервничал.
   Мы лежали на койках, сидели на полу, пили  и  курили,  со  всех  сторон
обсуждали нашу ускользнувшую победу, хвастали, как хорошо мы  справлялись.
Мигель и я убили по два самурая. Мавро наградил нас бутылкой сухого  вина.
К этому времени  я  выпил  полбутылки  виски,  и  оно  не  совместилось  с
предыдущей выпивкой, и скоро мне стало казаться, что алкоголь прожег мне в
животе дыру. Разговоры превратились  в  сплошной  гул.  Голова  отяжелела,
лицевые мышцы стали жидкими, как расплавленный пластик. Я сидел на  койке,
свесив голову, и представлял себе, как моя верхняя губа  течет  по  зубам.
Скоро она потечет по подбородку. У человека в ногах моей кровати оказались
проблемы с газами, он начал  пукать.  Каждый  раз  как  он  пукал,  кто-то
говорил: "Кажется, лягушка квакнула", и мы все смеялись.
   Я хотел спать, но мысли мои все время возвращались  к  Мартинесу,  тому
самому человеку, который  выдал  себя  за  адъютанта  Гарсона.  Я  закатал
матрас, столкнув при этом пару спящих гостей, достал биографии и  вышел  в
коридор, чтобы позвонить всем, кто сел на корабль на станции Сол.  Выпивка
почти ослепила меня, и мне трудно было читать  коды  комлинка.  Когда  все
отозвались, я сказал: "Лягушка" и отключился.  У  двоих  оказались  низкие
серьезные голоса, настолько похожие, что я их не различал: Альфонсо Пена и
Хуан Карлос Васкес. Я внимательно прочел их  биографии.  Строчки  написаны
словно  на  биллиарде,  едва  различимом  сквозь  густой  туман.  Прочитав
что-нибудь, я должен был долго думать, чтобы  понять  смысл  прочитанного.
Альфонсо оказался рослым человеком, работавшим  в  мастерской  по  ремонту
прицельных систем оружия, использующего элементарные  частицы.  Как  можно
отремонтировать  прицел  элементарных   частиц?   Чем   он   действительно
зарабатывал на жизнь? Этого я не знал. Не знал, и умеет ли он  чинить  эти
самые  прицелы.  Хуан  Карлос  оказался   водопроводчиком,   бежавшим   из
Аргентины, это был киборг с серебряным лицом со станции  Сол.  Его  работа
мне понравилась. Водопроводчик - это  понятно.  Что-то  такое,  что  легко
удерживается  в  сознании.   Достаточно   сказать:   "Вот   этот   человек
водопроводчик", и все поймут,  что  ты  имеешь  в  виду.  Вообще  если  бы
кто-нибудь  прошел  по  коридору,  я   бы   ему   сказал:   "Хуан   Карлос
водопроводчик". Помню, как я пытался прочесть  язык  его  телодвижений  на
станции Сол. Он казался совершенно спокойным. "Но, может быть, подумал  я,
этот пес всегда спокоен, когда планирует  убийство".  Он  аргентинец.  Это
плохо. Именно в Аргентине никитийские идеал-социалисты  впервые  захватили
власть. К тому же он киборг, хотя и не военной модели. Джафари возглавляет
разведку киборгов в Объединенной Морской Пехоте. Так что все имеет  смысл:
Хуан Карлос киборг, аргентинец и  убийца.  И  водопроводчик.  Я  пошел  по
коридору, чтобы отыскать его и убить.  Но  через  двадцать  метров  увидел
лестницу, ведущую к шлюзу, и вспомнил, что мне до  него  не  добраться.  Я
решил рассказать  своим  компадрес  о  том,  что  узнал,  но  вначале  мне
захотелось выпить, поэтому я сел и оглянулся в  поисках  своей  бутылки  с
вином, потом вспомнил, что оставил ее в комнате, и уснул.


   Чуть позже меня разбудил Сакура. Он наклонился ко мне и тряс за  плечи.
Ниже по коридору два служебных робота мели пол.
   - Слушай, ты не болен? Спой для меня гимн корпорации - от всего сердца.
Мотоки Ша Ка! Покажи свою благодарность Мотоки!
   Он громким голосом строчка за строчкой  пел  гимн.  Он  застал  меня  в
одиночестве и беспомощным, поэтому пришлось ему подпевать. Гимн был  спет.
Я сидел и смотрел, как он спускается по лестнице в поисках другой жертвы.
   В коридоре было тихо, негромко гудели моторы обслуживающих  роботов.  Я
неожиданно замерз, и произошло нечто странное: я ощутил чье-то присутствие
в коридоре, присутствие какого-то невидимого существа.  Призрак  Флако.  И
хоть я его не видел, я был уверен, что он здесь. Я чувствовал, что он идет
по коридору ко мне, потом  проходит  к  лестнице.  Тут  он  остановился  и
посмотрел на шлюз, как бы показывая, что  хочет  найти  Хуана  Карлоса.  Я
знал, что на меня, за то что я позволил его задушить, он не  сердится,  но
хочет отомстить своим убийцам. Убить друзей  Джафари.  Волосы  у  меня  на
затылке  встали  дыбом.  Что-то  подобное  я  испытывал,  когда  собирался
оставить Тамару, - чувствовал присутствие ее духа, но на этот раз  чувство
гораздо сильнее.
   Разумом я понимал, что никакого призрака нет. Психологи  доказали,  что
люди видят призраков в ответ на сильный стресс: смерть любимого  человека,
трагическое происшествие. И, конечно, в последние несколько дней я испытал
такой стресс. Но ощущение присутствия Флако было сильнее логики. Я встал и
побежал в нашу комнату.
   Добежав до нее, я постарался собраться. Глупо, если увидят мой страх. Я
вспомнил вечер в маленьком курортном городке Сьерра Мадрес вблизи  Мехико.
Вечер был прохладный, воздух неподвижен, и я решил пройтись.  Выйдя  из-за
угла своего отеля, я увидел у входа серебристую  человеческую  фигуру.  На
мгновение я испугался, решив,  что  это  призрак,  но  привидение  тут  же
растворилось, и я  понял,  что  это  такое:  кто-то  стоял  тут  несколько
мгновений назад, воздух вокруг тела нагрелся,  а  когда  человек  вошел  в
дверь, теплый воздух остался. И мои протезы-глаза увидели  этот  воздух  в
виде  туманной  фигуры.  Странное  происшествие,  больше  оно  никогда  не
повторялось. Но вот этот случай с Флако - это что-то совсем другое.  Я  не
видел Флако, только чувствовал его.
   Я услышал, как за дверью кто-то говорит:
   - Ты... ты не мможшь..  слишкм  много  от  него  ожидать...  -  говорит
химера, по-моему, Ноэль... - он старик.
   - Мы всегда проигрываем из-за него. - Голос Мавро.
   - Да, - сказал один из людей Гектора.  -  Если  бы  Анжело  удд...дарил
этого п...ппследнего самурая...  пп...просто  толкнул  его,  плазма  могла
бы... пробить его. Пробить ему ногу. И что? Мы победили бы!
   Я распахнул дверь. Те, кто еще был трезв, повернули ко мне головы.





   Мигель, химера из группы Гарсиа, сидел в комнате спиной ко мне.  Мигель
заплыл жиром, и него бочкообразная грудь и невероятно толстая шея. Когда я
вошел, он резко повернул свою лысую голову,  чтобы  видеть  меня,  у  него
светло-голубые глаза, как у совы, и это меня удивило. С такой толстой шеей
он не может быть таким подвижным. Я знал, что люди в комнате говорили  обо
мне, но не понимал, на кого сердиться, - кроме Мавро.
   -  Вот  в  чем  наша  проблема,  -  продолжал  Мигель,  возвращаясь   к
обсуждению. Голос его звучал твердо, хотя  глаза  блестели.  -  Мы  всегда
недооцениваем этих ябадзинов. Когда мы воевали с социалистами, они не были
лучше нас. Они никогда не участвовали в настоящей войне.  Но  эти  самураи
тренируются в боевом искусстве всю жизнь.
   Я был сердит на Мавро. Указал на него.
   - Ты... ты гг...говорил нехх...хорошие вещи обо мне. Я сс...лышал,  как
ты их гг...говорил.
   Гарсиа повернулся и сказал:
   - Мы не говорили о тебе, дон Анжело. Ты вообразил себе это. Мы говорили
о ябадзинах. Перфекто считает, что они  следят  за  нашими  разговорами  в
симуляторах - хотя наши искажающие устройства делают это в реальной  жизни
невозможным. Но я не согласен: даже если они заранее знают наши планы, это
не объясняет их поразительного боевого мастерства. Я как раз говорил, что,
только упражняясь всю жизнь, можно  достичь  этого.  -  Его  невинный  тон
заставлял меня ему поверить.
   Я посмотрел на него и смутился. Должно быть, я все-таки  ошибся,  когда
решил, что Мавро говорит обо мне недоброжелательно. Пересек комнату и  сел
на койку Абрайры. Один из людей Гектора спал на койке, но  он  прижался  к
стене, и у меня было достаточно места.
   Завала рассмеялся, и все повернулись к нему.
   - Ты надо мной смеешься? - спросил я. - Издеваешься надо мной?
   - Я смеюсь над  вами  всеми!  -  ответил  Завала.  -  Какие  умники!  -
насмехался он. - Вы удивляетесь, почему самураи бьют вас.  Говорите:  "Они
бьют нас, потому что жульничают.  Бьют,  потому  что  они  сильнее!  Бьют,
потому что учатся стрелять, еще когда сосут грудь матери! И  говорите  эти
глупости, будто они имеют  значение.  Так  всегда  с  вами,  умниками:  вы
считаете, что если говорите о чем-то, значит понимаете. Вы не видите  того
в ябадзинах, что очевидно: их духи сильнее наших. Они бьют нас силой своих
духов. - Он рассмеялся. Вообще он  был  очень  напряжен  и  казался  самым
трезвым в комнате.
   - Ага. Я таких встречал, - сказал Гарсиа. - Ты не веришь в силу разума.
Держу пари, твой отец был деревенским колдуном.
   - Проиграешь! - сказал Завала. - Мой отец  был  фермером  и  ничего  не
понимал в магии.
   - Тогда держу другое пари, - сказал Гарсиа. - Держу пари, что  если  мы
изучим вопрос, найдем причину, почему самураи всегда побеждают нас.
   Завала склонил голову набок, почесал затылок серебряным  пальцем  своей
искусственной руки, словно стараясь вспомнить, о чем идет речь.
   - Хорошо. На что спорим? На миллион колумбийских песо?
   Гарсиа удивленно раскрыл рот. Очевидно,  он  говорил  фигурально  и  не
хотел спорить. Немного подумав, он сказал:
   - У тебя есть миллион песо?
   Завала кивнул. Миллион песо равен  примерно  двум  тысячам  стандартных
международных  денежных  единиц,   очень   большие   деньги   для   такого
крестьянина, как Завала.
   - Хорошо, - сказал Гарсиа. -  Тогда  я  ставлю  миллион  песо,  что  мы
узнаем, почему они бьют нас.
   -  Не  так  быстро.  -  Завала  улыбался,  словно  делал  очень  хитрое
предложение. Такую же улыбку я видел на лице человека, владельца  господня
цыпленка.
   - Ты так уверен, что выиграешь. Ты должен дать мне фору.
   - Что за фора?
   - Я ничего от тебя не хочу, сеньор Гарсиа, - сказал Завала.  Он  указал
на меня пальцем. - Но если я выиграю,  я  хочу,  чтобы  мне  заплатил  дон
Анжело. Мне нужны антибиотики, чтобы убить  гниль.  Я  не  стал  бы  этого
говорить, но дон Анжело отказывается дать мне лекарство. Если  бы  у  меня
был амиго и он заболел, я ему дал бы лекарства. Но дон Анжело не  дает.  И
никто не дает.
   Гарсиа выслушал это обвинение.
   - Что скажешь, дон Анжело. Сколько стоят твои антибиотики?
   - Примерно пятьдесят тысяч песо.
   - Если мы выиграем, я заплачу  тебе  двести  тысяч  песо,  -  предложил
Гарсиа. - Договорились?
   Завала не мог выиграть. Я кивнул.
   - Мы заключаем пари, Завала, - сказал Гарсиа. - Но я  должен  спросить:
что значит выиграть это пари?
   Завала вздохнул и обвел взглядом комнату. Подобно индейцам чакой  в  их
изолированных деревушках, он не  привык  к  логическому  мышлению.  Он  не
сможет сказать, каковы доказательства выигрыша пари.
   Заговорил один из людей Гектора, маленького роста, по  имени  Пио,  тот
самый, что играл на гитаре.
   - Как пп...роверить, чей дух лучше? Мы духов  не  видим.  Духов.  Я  бы
хотел их видеть.
   - Но дон занимался морфогенетикой, он знает генетику, - сказал  Гарсиа.
- Мы можем попросить его  сопоставить  генные  карты  самураев  с  генными
картами химер. Слово Анжело как специалиста убедит тебя, Завала?
   Я начал возражать. Не хотел вмешиваться в их спор.
   Завала некоторое время смотрел на меня.
   - Si. Я поверю слову дона Анжело.
   Гарсиа продолжал:
   - Хорошо. И мы,  вероятно,  можем  узнать,  в  каком  возрасте  самураи
начинают тренироваться, верно? И узнаем, больше ли  они  тренируются,  чем
мы. Надо найти библиотеку. Есть ли на корабле библиотека?
   Мы посмотрели друг на друга и пожали плечами.  Мигель,  химера  Гарсии,
тот самый, с толстой шеей, странно смотрел  на  меня,  его  голубые  глаза
напоминали лед. На его лысой голове блестел пот. Я  заметил,  что  у  него
небольшие усы фу манчи. И общее впечатление пугающее. Отвратительно.
   - Si. Ниже по лестнице есть библиотека, - сказал Завала.
   - К тому же медицинские компьютеры располагают хорошими биографиями,  -
заметил я. - Может, у них мы узнаем, когда самураи начинают тренироваться.
   - Но как мы решим, кто выиграл пари? - спросил Гарсиа. - Конечно, ты не
думаешь, что самураи на самом деле  тренируются  всю  жизнь,  но  в  каком
возрасте они должны начать?
   Химера Мигель по-прежнему смотрел на меня.  Зрачки  его  расширились  и
стали похожи на мексиканские монеты в пять сентаво. Лицо его расслабилось,
нижняя челюсть отвисла. Он, казалось, совершенно не замечает происходящего
в комнате. Выглядел он очень больным. Отвратительным. Я подумал, что с ним
такое. И решил: слишком много выпил.
   Завала ненадолго задумался.
   - Мальчик становится мужчиной, когда у него отрастают лобковые  волосы,
верно? Не думаю, чтобы самураи начинали тренироваться до этого.
   Гарсиа ответил:
   - У одних лобковые волосы вырастают в десять, у других  в  шестнадцать.
Будем щедры, установим  срок  в  пятнадцать  лет.  Если  самураи  начинают
тренировки раньше этого возраста, ты проиграл.
   Завала посмотрел в угол  комнаты,  ничего  не  видя.  Он,  казалось,  в
трансе, ищет источник духовного знания.
   - Я согласен, - отвлеченно сказал он.
   Химера Мигель закрыл рот и пополз по полу  ко  мне.  Его  зрачки  снова
сузились, и он выглядел бы нормально, если бы не струйка пены из рта.
   - Остается еще одна проблема, - сказал  Гарсиа.  -  Мы  должны  узнать,
жульничают  ли  самураи  в  симуляторах.  Кто-нибудь  может  прорваться  к
компьютеру и выяснить это?
   Все  покачали  головами.  Никто  не  сможет  пробиться  сквозь   защиту
корабельного ИР. Мигель дополз до кровати и сидел на полу рядом  со  мной.
Он похлопал меня по ноге, потом прижался к ней  свой  лысой  головой,  как
старый пес к хозяину. Я понял, что он привязался ко мне.  Я  видел  начало
этого процесса. И ощутил пугающее чувство власти и ответственности.
   - Тогда, боюсь, нам остается только одно, - сказал Гарсиа. - Напасть на
самураев и проверить, насколько они действительно сильны и быстры.
   - Но у них мечи, - заметил Пио.
   Гарсиа усмехнулся.
   - Добровольцы есть?
   Мавро сидел на своей койке, прислонившись к стене, и  как  будто  спал.
Голова его качнулась вперед, и он сказал:
   - Я обезоружу одного, если кто-нибудь его побьет.
   - Браво, - сказал Гарсиа. - Есть добровольцы? - Я вспомнил,  какие  они
большие,  самураи,  большинство  по  два  метра  ростом  и  весят  по  140
килограммов. Мысль о нападении на такое чудовище устрашала.
   Один из четырех все еще не спавших химер сказал:
   - Я!
   - Дело подождет, пока  мы  не  протрезвеем,  -  сказал  Гарсиа,  и  все
согласились. - Пойдем сегодня вечером, после боевой тренировки.


   Те гости, что могли добраться до своих  комнат,  ушли,  но  большинство
провело день у нас. Спали, пока не выветрилось опьянение. Я один  пообедал
в  столовой  на  четвертом  уровне.  Сидел   рядом   с   Фернандо   Чином,
ксенобиологом из Боготы. Он говорил с остальными о птицах, которых я видел
высоко в атмосфере в симуляторе. Чин сказал,  что  больших  птиц  называют
опару но тако - опаловые воздушные змеи, а  маленьких  -  опару  но  тори,
опаловые птицы. И я понял, почему их так  называют:  когда  вечернее  небо
полно пыли, хотя на западе оно пурпурное, а  на  востоке  сине-коричневое,
когда мерцающие лучи играют на крыльях опару но тако на фоне более темного
неба, кажется, что по всему небу до горизонта рассыпаны опалы.
   Меня  больше  интересовали  воздушные  змеи,  которые  живут  высоко  в
атмосфере, и Чин рассказал, что они вылавливают в воздухе пыль  и  воду  и
жгутиками направляют их в ротовое отверстие  и  в  желудок;  там  все  это
попадает в сумку, где размножаются бактерии. Именно ими опаловые воздушные
змеи и питаются. Разновидности опаловых воздушных змеев легко определяются
по цвету, так как они питаются разными бактериями.
   - Они очень красивы, - сказал я, - на закате.
   - И полезны, - заметил Чин. - Без них на Пекаре нельзя было бы жить. Их
в воздухе так много, что они образуют термальный слой, создающий тепличный
эффект. Это согревает планету. И каждые семь лет солнце Пекаря увеличивает
яркость, еще больше подогревая планету. Когда это  происходит,  начинаются
сильные бури - на Земле таких никогда не бывает, -  и  опару  но  тако  не
могут летать и падают с неба. И  пока  солнце  греет  сильно,  они  теряют
способность к размножению. Если бы не они, колебания температуры  были  бы
так велики, что погода никогда не стала бы стабильной.  И  за  исключением
узких береговых полосок Пекарь за несколько десятилетий превратился  бы  в
пустыню.
   - Интересно. Разве тебе не кажется странным, что японцы назвали планету
Пекарь? Английским словом?
   Чин рассмеялся.
   - В этом есть ирония. Английский  корабль  обнаружил  Пекарь,  пролетая
мимо. В это время на планете была буря, солнце как раз увеличило  яркость.
Сенсоры корабля зарегистрировали планету как лишенную жизни.  Решили,  что
на ней настоящий ад, и  назвали  Пекарь.  Позже  японцы  вторично  открыли
планету и поняли, что на ней можно жить. Но сохранили название, потому что
в японском языке нет слова для понятия "пекарь". Мне кажется забавным, что
нынешние  жители  планеты  отвергают  западный  образ  мысли  и  идеи,  но
сохраняют английское название своей планеты.
   Я улыбнулся. За последние несколько дней все вокруг изображали из  себя
специалистов по географии, населению и фауне Пекаря, все часто говорили  о
таких вещах. Я не доверял их сведениям. Но Чин  показался  мне  достаточно
образованным. У  меня  не  было  настоящих  друзей  на  корабле:  Перфекто
повиновался мне, словно  я  его  хозяин,  и  это  меня  угнетало;  Абрайра
предпочитала держаться на расстоянии. Несколько  раз  я  пытался  завязать
разговор о ее прошлом и узнал, что хоть Абрайра жила во  многих  местах  и
знала многих людей, она ни о чем не говорила со страстью. Она проживала  в
этих местах, но никогда не жила в них.  И  никогда  не  проявляла  никаких
эмоций. Такие люди меня пугают, и я решил избегать ее. А  больше  никакого
кандидата в друзья я не видел.
   Поэтому, встретив Чина и увидев, что он умен и  образован,  я  подумал,
что мне нужен такой друг. И я сказал:
   - Наверно, ты счастлив, что летишь  на  Пекарь:  для  ксенобиолога  это
хорошая возможность.
   - Да, - согласился Чен. - Это мечта всей моей  жизни!  Я  получил  свой
докторский диплом за диссертацию о животных Пекаря, объединяющих  экзо-  и
эндоскелет. На Пекаре это обычное явление. Никогда  не  думал,  что  смогу
оплатить полет на Пекарь. Но потом услышал об этой работе.
   Я спросил:
   - А тебя не  тревожит,  что  корпорация  Мотоки  считает  осуществление
геноцида условием найма?
   Он пожал плечами и махнул рукой.
   - Вовсе нет! Уничтожая  ябадзинов,  я  помогаю  восстановить  природную
экосистему планеты. Какая разница, если умрет несколько человек?
   Такой образ мыслей вызывал у меня тошноту, и я ушел от него.
   К вечеру мы  набрались  сил  для  боевой  тренировки  и  направились  к
симулятору. В ушах у меня звенело, голова кружилась. Слишком  скоро  после
выпивки я поел, и вот расплачиваюсь за  это.  Во  время  первого  сценария
толчки машины на скалистой дороге заставили меня вырвать в шлем. За десять
минут тренировки нас убили дважды, а в следующие четыре симуляции мы  были
так слабы и истощены,  что  всячески  избегали  ябадзинов.  От  постоянных
приступов боли у меня онемело лицо и желудок сжался узлом. Худшая из  всех
тренировок. Мы уходили потрясенные.
   Позже тем же вечером к нам зашли Гектор, Гарсиа и еще  шестеро.  Мигель
обрадовался, увидев меня; он все время хлопал меня по спине и говорил:
   - Могу я что-нибудь для вас сделать, сэр?
   Он забывал, что у меня нет никакого звания.
   Я узнал, что на тренировке им повезло не больше, чем нам: все они  были
бледны и  похожи  на  трупы.  Мы  все  вместе  отправились  в  лазарет  за
таблетками от похмелья, а также чтобы решить вопросы пари.
   Дежурный санитар в лазарете,  маленький  жилистый  человек  с  длинными
волосами и редкой бородкой, стоял у входа и смотрел на него так, словно он
ведет в банковский сейф. Мавро постарался разговорить его,  предложил  ему
сигару. Он рассказал о пари с  Завалой  и  о  том,  что  нам  очень  нужен
компьютер - "совсем немного информации". Но санитар оказался одним из  тех
воинственных типов, которые отрицательно качают головой еще до  того,  как
вы выскажете просьбу.
   Мигель вопросительно взглянул на меня. Я был в плохом настроении  и  не
желал заниматься мелочами. Кивнул, и Мигель  схватил  санитара  за  горло,
поднял в воздух, и мы прошли в лазарет. Мигель отнес санитара к  ближайшей
трубе для выздоровления и начал засовывать в нее.
   Мы опасались, что санитар по комлинку вызовет охрану, поэтому я подошел
к операционному столу, где висела газовая маска, надел ее  на  санитара  и
анестезировал его  небольшой  безвредной  дозой  окиси  азота.  Дал  маску
Гектору и велел ему каждые несколько минут давать газ,  чтобы  санитар  не
пришел в себя.
   Потом мы сели за компьютер и запросили  информацию  о  японцах.  Их  на
борту корабля оказалось двенадцать сотен, и почти все числились самураями.
Мы  запросили,  кто  из  самураев  недавно  подключался  к  симулятору,  и
компьютер перечислил несколько сотен имен. Мы выбрали наобум двоих -  Анчи
Акисада и Кунимото Хидео - и затребовали их генетические карты. Я попросил
компьютер выделить генетические усовершенствования и откинулся  в  кресле.
Данные об усовершенствованиях появились не  сразу:  хромосома  4,  систрон
1729, сообщает добавочную прочность стенкам кровеносных сосудов; хромосомы
6 и 14 мешают прекращению выделения гормонов роста. Хромосома 19,  систрон
27, вовлекает в метаболизм жировые клетки,  и  потому  самураи  на  пустой
желудок действуют эффективнее обычных людей. Всего мы насчитали  пятьдесят
небольших усовершенствований, все не очень новые, а большинство даже такие
старые, что  прекратилось  действие  патента  их  изобретателя.  Я  сделал
распечатку биографий этих двух самураев и отдал ее для изучения Гарсиа.
   - Хотите пройти генное сканирование? - сказал я химерам.  Мне  хотелось
посмотреть на их карты. На Земле запрещена генная инженерия  у  людей,  за
исключением лечения наследственных заболеваний, и информация о работах  на
Чили никогда не публиковалась.
   - Я хочу увидеть свою, - сказала Абрайра.
   Я вызвал ее  карту  и  удивился:  первый  найденный  мной  искусственно
созданный ген оказался длиной в 48000 нуклеотидов - в тысячу  раз  длиннее
искусственных нуклеотидов, которые были когда-либо  вживлены  в  человека.
Этот ген  передавал  кодированную  инструкцию  для  производства  мышечной
ткани, значительно отличающейся от миозина, протеина, обычно используемого
в бороздчатых мышцах; новый протеин оказался очень сложен,  и  у  него  не
было названия. Компьютер просто назвал его по имени пациента, указал,  что
его создатель - исследовательская группа компании Роблз, а  также  показал
схематическое изображение новой мышечной нити: в отличие от столбообразной
формы, типичной для людей, у нее  по  поверхности  проходил  спиралевидный
бугорок. Как будто вокруг  карандаша  обернули  пружину.  Введение  нового
протеина как основы  мышечной  ткани  человека  должно  вызвать  множество
проблем.  Какая  стимуляция  необходима  для  мышцы,  чтобы   она   начала
сокращаться? Какие химические вещества стимулируют сокращение?  Как  будет
мышца расслабляться? Как мышечный метаболизм превращает химическую энергию
в физическую?
   Вопросы казались очень сложными, но, изучая  карту,  я  обнаружил,  что
ответ прост. Эта мышца разлагает АТР - трифосфат аденозина, как и  обычная
человеческая мышца. При более внимательном рассмотрении новый ген оказался
очень похожим  на  ген  миозина,  к  которому  добавлено  несколько  тысяч
нуклеотидов. Спираль на  поверхности  мышцы  выделяла  большое  количество
нового  энзима,  который  стимулирует  разложение   АТР;   поэтому   мышца
сокращается быстрее  и  легче,  чем  у  людей.  И  к  тому  же  сокращение
происходит полнее.
   Мысль о преобразовании самой мышечной клетки, чтобы сделать мышцу более
эффективной, казалась мне пугающей. Как могли в компании Роблз проработать
много тысяч вариантов, чтобы найти  единственный,  дающий  нужный  эффект?
Откуда они могли знать, какой результат получат? Но  это  лишь  первое  из
усовершенствований Абрайры.
   Карты показывали сотни других: сеть кровеносных сосудов лучше  снабжала
мозг, который увеличился на двести граммов. Преобразование зубов,  в  ходе
которого были убраны клыки, давало возможность сильнее укусить, быстрее  и
тщательнее пережевывать пищу. Более длинные кишки и  легкая  проницаемость
их   стенок   для   питательных   веществ   давали   Абрайре   возможность
удовлетворяться  половиной  той  пищи,   которая   требуется   нормальному
человеку. Хрящ у нее эластичней обычного, таз легче расширяется при родах;
и она никогда не сможет сломать  себе  нос.  Я  удивился,  обнаружив,  что
устройство ушей у нее лишь слегка отличное.
   Многие усовершенствования потребовали  замены  всего  лишь  одного-двух
нуклеотидов в генах, они изменяли размеры и функции органов,  и  изменения
казались  незначительными,  почти  поверхностными;  другие  же   требовали
добавления многих сотен тысяч нуклеотидов  в  целые  семейства  генов.  Но
каждое усовершенствование проводилось очень тщательно, и обдумывались  все
последствия. И если посмотреть на все в целом, становилось очевидным:  все
изменения направлены на создание совершенного человека.  Лучший  известный
мне генетический инженер по сравнению с этими учеными из "Роблз"  -  всего
лишь лудильщик. Даже если человек проживет еще два  миллиона  лет,  он  не
станет таким совершенным, как Абрайра. С каждым новым  усовершенствованием
во мне росло уважение к ней как к организму. Я чувствовал себя так, словно
слушаю  симфонию,  не  музыкальную,  а  такую,  которая  разыгрывается  на
человеческих генах, но только я в нашей маленькой  группе  мог  понять  ее
красоту и совершенство.
   Я вспомнил шутку о химерах, прочитанную в  одном  медицинском  журнале.
Тогда боялись тех изменений, что люди Торреса производили в организмах.  В
шутке говорилось: "Когда Бог создал человека, он сделал это хорошо.  Когда
генерал Торрес создал человека, он сделал его еще лучше".  Мне  показалось
ироничным, что в этой шутке больше правды, чем подозревал ее автор.
   В углу  Гарсиа  и  Завала  изучали  биографии  самураев.  Они  заржали.
Очевидно, оба самурая начали посещать занятия академии Контани в  возрасте
шестнадцати лет, и это военная академия. Завала утверждал, что он  выиграл
пари, так как самураи начинали свое обучение в 16 лет. Но Гарсиа  заметил,
что каждого из них учили еще ребенком - и учителя-люди,  и  ИР,  и  многие
курсы имеют прямое отношение к военному делу, хотя сами  по  себе  они  не
военные. Например, гимнастические  тренировки  и  самозащита  неоценимы  в
боевой обстановке. Все приняли участие в споре, и Гарсиа проиграл,  потому
что ему пришлось признать, что дети по всему миру занимаются гимнастикой и
учатся обороняться.
   Пока они спорили,  я  нашел  кое-что  заставившее  меня  призадуматься:
хромосом 4, систрон 2229, давал указание  нейроглическим  клеткам  в  коре
головного  мозга  вырабатывать  протеин,  названный  просто   "модификатор
поведения 26". По  структуре  этот  протеин  очень  напоминал  преграду  в
передаче  нервных  импульсов,   вызывающую   биогенетическую   социопатию.
Инженерам "Роблз" понадобилось изъять всего две аминокислоты. "Роблз" явно
стремился понизить способность Абрайры сочувствовать другим, но сочувствие
необходимо для выживания вида. Мать должна заботиться о детях,  чтобы  они
дожили до зрелости.  И  инженеры  "Роблз",  очевидно,  знали,  что  совсем
устранять эту особенность нельзя. Мне не понравилось, что  они  стремились
ее уменьшить.
   Я запросил у компьютера сведения о модификаторах поведения и  обнаружил
их несколько. Семь из них были обозначены номерами патентов. Я понятия  не
имел, каков их эффект, потому что это за  пределами  моей  области.  Но  я
нашел один патент на семейство генов, разработанный не в "Роблз";  он  был
создан Бернардо Мендесом, и так  как  я  знал  о  его  работах  в  области
инженерии биологического территориализма, я по ранней  дате  патента  смог
предположить природу модификации -  биогенетический  территориализм  химер
усиливался, чтобы они более склонны были к соперничеству.  Это  объясняло,
почему Перфекто провел линии на полу, чтобы  никто  не  покушался  на  его
территорию. Я вспомнил  слова  Абрайры,  что  химеры  для  аргентинцев  не
опасны, пока те остаются в пределах своей страны, и это имело смысл:  если
химеры считают, что нарушается их территория, они сходят с ума от  ярости.
И из-за своей социопатии они, не задумываясь,  уничтожают  нарушителей.  В
прошлом я не обращал внимания на линии Перфекто. Теперь я  решил  избегать
его территории, чтобы он не надумал сломать мне ноги. Мне пришло в голову,
что химеры являются антитезой социалистам: вместо  того  чтобы  уничтожать
территориализм человека, Торрес решил  усилить  его.  Может  быть,  Торрес
создал химер специально,  чтобы  противостоять  бактериологической  войне,
которую, по слухам, собирались  начать  социалисты.  Однако  это  казалось
маловероятным. Торрес начал  свою  работу  за  десять  лет  до  того,  как
социалисты приступили к преобразованию своих народов. По  крайней  мере  я
задолго до этого слышал о работах Торреса. И  я  подумал:  кого  собирался
создать "Роблз"? Совершенного человека или совершенного солдата?
   Кончив с  модификациями  поведения,  я  снова  обратился  к  физическим
усовершенствованиям. Список их казался бесконечным. Несколько  человек  за
это  время  заглядывали  в  лазарет  за  лекарствами,  и  мне  приходилось
отрываться и обслуживать их. Это заставляло меня  беспокоиться.  Рано  или
поздно кто-нибудь спросит, что мы тут делаем. Примерно через  два  часа  я
попросил компьютер напечатать все материалы об Абрайре, потом сказал своим
компадрес:
   - Я хотел бы изучить эти генные карты  дома.  Но  эту  часть  пари  мы,
пожалуй проиграли. Химеры генетически, несомненно,  превосходят  самураев.
Наши химеры должны быть сильнее, быстрее и умнее самураев.
   Завала улыбнулся.
   - Значит, я побил тебя в двух пунктах: самураи обучены не лучше  нас  и
генетически не превосходят нас.
   - Насчет генетики может оно и так, а  вот  относительно  второго  я  не
уверен, - возразил Гарсиа. - Надо будет завтра утром сходить в  библиотеку
и разузнать о  первых  годах  их  тренировки.  Если  их  курсы  самозащиты
включают тренировки в симуляторе, как наши, тогда я заберу твои деньги.  -
Гарсиа потянулся и зевнул: было уже поздно.
   Все  согласились,  что  Гарсиа  прав,  и  пошли  из   комнаты.   Мигель
задержался, стоя рядом со мной, как часто стоял Перфекто.  Он  явно  хотел
остаться со мной.
   Я похлопал его по спине.
   - Иди с Гарсиа, мой друг, - сказал я. - Хорошо служи  ему.  -  Это  был
приказ, произнесенный негромко.
   Мигель посмотрел на меня печальными голубыми глазами и вышел, не сказав
ни слова. Я видел, что он чувствует себя отвергнутым.
   Мавро, Перфекто и Абрайра остались. Я видел, что  Перфекто  смотрит  на
меня. Очевидно, он знал, что Мигель привязался ко мне. И расстроился из-за
того, что я отослал Мигеля.
   Когда  остальные  вышли,  Абрайра  склонилась  ко  мне  на  плечо,   ее
шоколадные волосы коснулись моей щеки. Она сказала:
   - У меня вопрос, дон Анжело. Человек ли я?
   Я задумался. Вначале кажется очевидным, что она не человек. Тот, у кого
такое количество усовершенствований, не может  оставаться  человеком.  Как
будто  внешность  служит  у  нее  лишь  плащом,  под  которым   скрываются
глубочайшие изменения. И, глядя в серебряную паутину ее глаз,  я  напомнил
себе, что не должен считать ее человеком, не делать ошибки, относясь к ней
как к товарищу. Это живое существо, столь же отличное от меня,  как  крыса
отличается от собаки. Но если ее вопрос означает: "Могу ли я совокупляться
с человеком и производить жизнеспособное потомство?" - а ведь  именно  это
главный критерий того, принадлежит ли она к  нашему  виду,  -  вот  тут  я
совершенно не уверен. Большинство усовершенствований,  созданных  "Роблз",
незначительны и имеют исторические  прецеденты,  то  есть  они  найдены  у
отдельных индивидуумов; следовательно, это черты  бесспорно  человеческие.
Относительно конструкции молекул ее глаз  я  не  был  уверен.  И  попросил
компьютер проверить, каковы будут результаты скрещения Абрайры и Гарсиа.
   К моему удивлению, результат оказался позитивным: ее потомки унаследуют
поразительный процент - 98%! - усовершенствований.
   - Да, - сказал я ей.
   - О, - заметила она, - а я думала нет. Я  думала  нет.  -  Это  звучало
очень  грустно,  и  я  решил,  что  она  разочарована  тем,  что  осталась
человеком, а не стала кем-то гораздо лучше.
   - Ну, не расстраивайся, - сказал Мавро. - Вспомни о всех великих людях,
об Иисусе Христе и Симоне Боливаре.


   Этой ночью я долго лежал без сна, думая о сражениях, через  которые  мы
прошли; в каждом из них мы потерпели поражение. Я  все  еще  дрожал  после
вечера, проведенного в симуляторе, и сцены схваток: вспышки плазмы,  дугой
изгибающейся в небе, мертвое тело, падающее у моих ног, -  не  давали  мне
уснуть. Но странное дело: хотя я был потрясен, я совершенно забыл об этом,
изучая генные карты. Как будто тело решило отложить боль, пока не настанет
время напомнить о ней. Я слушал неровное дыхание остальных  и  понял,  что
никто не спит, все испытывают то же, что и я. Постепенно дыхание Завалы  и
Мавро стало ровным, они негромко захрапели.
   Каждую ночь на корабле в той или иной форме  Тамара  вторгалась  в  мои
сны. Будет ли она сниться мне сегодня? Пусть  это  будет  мирным  сном.  Я
очень  хотел  увидеть  ее  в  мирном  сне.  Часто  думал,  где  она,   как
выздоравливает. Гарсон о ней позаботится. Но потом я понял,  что  мне  все
равно. Умрет ли она. Будет ли жить.  Что  это  для  меня  значит?  У  меня
хватает своих забот. Почему я по-прежнему хочу  отыскать  ее,  приласкать,
словно она мой ребенок?
   Я начал погружаться в беспокойный сон, которому мешали какие-то  звуки.
Проснувшись, я сначала подумал, что это Перфекто заговорил во сне.  Но  он
заговорил очень тихо, невнятно, без выражения, так что  со  стороны  можно
было подумать, что говорит он действительно во сне.
   Он сказал:
   - Я помню, когда тебе было шесть лет, ты ускользнула из поселка,  чтобы
поиграть с Нито Диасом и его братом. Они толкнули на тебя  груду  досок  и
ушли, оставили тебя кричащей. Они решили, что ты умрешь, и это  показалось
им забавным. И когда мы тебя нашли, ты была вся в крови.
   - Они были дети, -  ответила  Абрайра.  Я  не  слышал,  чтобы  они  так
говорили. По ночам слышал только, как храпел  Завала  и  Перфекто  изредка
звал во сне жену. Интересно, сколько таких ночных разговоров я пропустил.
   - А когда тебе было двенадцать и ты пошла к мессе, а священник выбросил
тебя, он тоже был ребенком?
   - Это была его церковь.
   - Церковь Бога, - поправил Перфекто. - Я не стану напоминать  тебе  обо
всем. Но я видел в новостях сообщения о том,  как  ты  убила  трех  парней
метисов.
   - Трех насильников. Полиции  было  все  равно,  что  метисы  сделали  с
химерой.
   - Ты изуродовала их тела. Это не просто месть.  Это  ненависть.  Поиск.
Почему ты отрицаешь, что ненавидишь людей? Тебе это ничего не дает.  Я  не
прошу тебя сдержать свою ненависть к ним. Но не нужно ненавидеть  себя  за
то, что ты одна из них.
   Абрайра издала сдавленный звук,  словно  всхлипнула.  Я  удивился:  она
всегда казалась такой сильной, лишенной эмоций.
   - Я не человек,  -  сказала  она.  -  Мне  никогда  не  позволяли  быть
человеком. И теперь я не буду человеком.
   - Значит, ты признаешь, что ненавидишь их.
   - Да. Иногда.
   - А меня? - спросил Перфекто. - У меня восемь  детей  от  жены,  а  она
человек. Я тоже человек.
   - Не играй со мной семантикой. Если ты рожден в пробирках  поселка,  ты
химера. Таково единственное определение, по которому чилийцы охотились  за
нами после революции. Если бы ты  отвез  своих  восьмерых  детей  в  Чили,
чилийцы убили бы тебя вместе с ними.
   - Это правда, - сказал Перфекто. - Но я говорю  тебе  все  это,  только
чтобы подчеркнуть: разделительная линия  между  людьми  и  химерами  очень
тонка. Ты стоишь на этой линии и говоришь: буду химерой, а  не  человеком.
Но выбор был сделан твоими создателями инженерами, сама ты не  можешь  его
делать.
   Перфекто замолчал, и я ждал, что Абрайра  будет  спорить.  И  обдумывал
услышанное:  когда  я  пытался  разговаривать  с  Абрайрой  наедине,   она
рассказывала о местах, где жила,  о  людях,  которых  знала,  со  странным
бесстрастием, никогда не говорила о любви или ненависти. Она  эмоционально
всегда  оставалась  на  расстоянии,  словно  заключенная  в   янтарь.   Ее
невозможно коснуться, ощутить. И как в тот день, когда она  делала  жесты,
обычные для возбужденной  чилийки,  я  узнал,  что,  когда  она  проявляет
эмоции, это игра, маска. Бессмысленные улыбки над глупыми шутками.  Словно
она хотела успокоить нас, показать, что в ее  мире  все  в  порядке.  Меня
инстинктивно отталкивало ее поведение, мне оно казалось ложным. Но  теперь
я понял, почему у нее такие фальшивые эмоции: с ней так жестоко обращались
в прошлом, что она не хотела показывать нам, кто она такая на самом деле.
   И снова я удивился тому,  насколько  она  человек:  ведь  98  процентов
изменений и усовершенствований будут унаследованы  ее  потомками.  И  тут,
словно освещенную молнией, я увидел правду. Абрайра говорила,  что  химеры
женщины создавались не для  того,  чтобы  быть  солдатами.  Когда  "Роблз"
создавал Абрайру, инженеры не хотели получить ни совершенного человека, ни
совершенного солдата. Они создавали совершенного производителя  -  машину,
которая способна распространить созданные ими особенности среди населения.
   Я долгое время прислушивался, но Абрайра ничего не  ответила  Перфекто.
Возможно, они услышали мое неровное дыхание, поняли,  что  я  не  сплю,  и
перестали разговаривать. Не знаю.


   Той  ночью  мне  снилось,  что  я  пытаюсь  удержать  ребенка,  который
цепляется за скалу высоко над обширным океаном с волнами медного цвета.  В
море множество мертвых чаек, они  плавают  на  спинах,  концы  их  крыльев
поднимаются и опускаются на волнах. Маленькая девочка, которую я вижу  так
часто, цепляется за камень, глаза ее полны ужаса.  Из  царапин  у  нее  на
руках капает кровь, крупные капли падают  в  воду,  и  от  них  расходятся
красные круги. И из каждого круга выскакивает  самурай  ябадзин,  в  своем
красном вооружении, он начинает стрелять в меня плазмой.
   Маленькая девочка сказала мне:
   - Дедушка, держись крепче. Не поднимайся.
   Я посмотрел ей в глаза.
   - Кто ты? - крикнул я. - Как тебя зовут?
   - Ты не знаешь! - укоризненно сказала она.
   Над моей головой вспыхнула плазма, и я  схватил  девочку  и  скорчился,
боясь пошевелиться.


   - Анжело, Мавро, все - проснитесь! - сказал Перфекто, и я посмотрел  на
него. Он плакал. Густые волосы  взъерошены.  Свет  неяркий,  и  трехмерная
татуировка у него на шее  словно  блестит.  Корабль  дрожал  от  вибрации,
вызванной тем,  что  люди  бегали  и  радовались.  Перфекто  улыбнулся.  -
Послушайте хорошую новость!
   Перфекто подошел к выключателю и добавил света. Абрайра подключилась  к
монитору и слушала радио.  Все  ее  тело  дрожало  от  рыданий,  по  щекам
катились слезы. Я сел, и Перфекто схватил  меня  за  руку  и  подтащил  ко
второму  монитору.  Мавро  только  еще  поднимался,  а  Завала  вообще  не
пошевелился. Перфекто вставил вилку в основание моего черепа.
   -  ...все  еще  закрыты.  Тем  временем  Независимая  Бразилия  нанесла
воздушный  удар  по  четырем  тысячам  кибернетических  танков,   стоявших
караваном в тридцати километрах к северу от  Лимы.  -  Лима?  Я  удивился.
Фронт Независимой Бразилии в сотнях километров от Лимы. - Танки находились
на пути к фронту Социалистических Соединенных  Штатов  Юга  в  Панаме  под
руководством искусственного разума  Брейнстормер  911,  когда  саботажники
разбомбили  корпус  ИР.  Брейнстормер   911   -   один   из   четырнадцати
искусственных разумов, уничтоженных  в  Южной  и  Центральной  Америке  за
последние шесть часов. Убиты также семь ИР в Европе и два в космосе.  Пока
только два государства заявили  протест  из-за  бомбардировки,  нарушающей
соглашение 2087 года  между  разумами  о  том,  что  искусственные  разумы
сохраняют политический нейтралитет и должны быть защищены  от  жестокостей
войны. Впервые за целое столетие ИР стали военными целями.
   - В Колумбии повстанцы из Панамы утверждают, что они захватили  Боготу;
следовательно, и Богота и  Картахена  снова  перешли  из  рук  в  руки,  а
генералы социалисты в Колумбии приказали своим солдатам сложить оружие. Но
из-за сообщений о массовых убийствах большинство  солдат  ССШЮ  отказались
выполнить этот приказ, и в Медельине продолжаются тяжелые бои.
   -  Неподтвержденные  сообщения  из  Порто   Алегре   в   оккупированной
социалистами  Бразилии  указывают,  что  сегодня  утром  восстали   против
офицеров сотни моряков. Как  сообщается,  убит  генерал  Рикардо  Муэллер,
известный как Змея Монтевидео; вместе с ним убито много офицеров. Моряки с
этой базы заявляют, что нападут на Буэнос-Айрес...
   Мавро выдернул мою вилку и подключился сам. Абрайра отдала свою Завале.
В помещениях под нами наемники праздновали и  веселились,  звучали  тысячи
голосов. Стены приглушали звук.
   Перфекто хлопнул меня по спине. Он открыл мою последнюю бутылку виски.
   - Давай отпразднуем! - воскликнул он и поднес бутылку к моим губам.
   Я сделал глоток и спросил:
   - Что случилось?
   Перфекто улыбнулся.
   - Социалистов гонят из всех украденных ими  стран.  Они  за  одну  ночь
потеряли больше, чем приобрели за последние семь лет.
   - Но как? - спросил я. Я знал как. Должно быть, Тамара пришла  в  себя.
Когда я подумал об этом, внутри у меня словно что-то щелкнуло.  Я  испытал
всепоглощающее облегчение. Я и не сознавал, что так тревожусь  из-за  нее.
Она  сообщила  имена   тех   искусственных   разумов,   которые   помогали
социалистам, а Гарсон передал эту информацию своим компадрес на  Земле.  С
уничтожением местных ИР по всему ССШЮ выйдут  из  строя  все  дороги,  все
линии коммуникации и банки.
   - Очень просто, - сказал Перфекто. - Кто-то взорвал ИР, и вместе с ними
взорвалась вся страна.  Миллионы  рефуджиадос  в  Независимой  Бразилии  и
Панаме  вооружились  и  хлынули  через   границы   всех   социалистических
государств. Почти во всех городах  ССШЮ  военные  так  заняты  защитой  от
грабителей, что не могут защититься от внешних сил, а солдаты в это  время
выводят из строя свои защитные системы  и  переходят  на  другую  сторону.
Стало очевидным, что  у  трех  ИР  вся  память  была  занята  руководством
защитных систем социалистов: когда  их  разбомбили,  вся  защитная  линия,
включая  кибернетические  танки  и  нейтронные  пушки,  вышла  из   строя.
Поскольку ИР нарушили все возможные соглашения, помогая военным  на  одной
стороне, многие страны поддерживают наши  усилия.  Индия  пошла  даже  так
далеко,  что  послала  военную  помощь  рефуджиадос  -   пятьдесят   тысяч
кибернетических танков и орбитальную нейтронную пушку. Ах, как бы я  хотел
вернуться в Чили!
   Я был ошеломлен. Никто никогда не предоставлял нам военную  помощь,  за
исключением незначительной помощи от  Австралии,  да  и  ту  пришлось  так
выпрашивать, что дело не стоило хлопот.
   - Ты думаешь, это правда? И ССШЮ могут пасть в один день?
   Абрайра покачала головой.
   - Нет. Они уже приходят в себя.  Создают  новые  оборонительные  линии,
отступив в Боливию, Парагвай, Уругвай и Чили. А народы этих стран даже  не
пошевелились. Люди там так  далеко  от  войны,  что  даже  не  знают,  что
происходит. Потребуются годы, чтобы вернуть все.
   - Я в этом не уверен, - сказал Перфекто. - Социалисты отрезаны почти от
всего своего тяжелого вооружения. И если наши  силы  его  захватят,  война
продлится от силы три месяца.
   Отключились Завала и Мавро. Завала кричал и прыгал вверх и вниз,  потом
вместе с Абрайрой  и  Перфекто  отправился  вниз,  чтобы  отпраздновать  с
друзьями. Я сказал, что вскоре присоединюсь к ним. Мавро  сидел  на  своей
койке и улыбался, а я просто сел на пол.
   Когда остальные ушли, Мавро сказал:
   - Итак, Анжело, информация социалистки,  которую  ты  принес  на  борт,
оказалась ценной, верно?
   - Si, первоклассная информация.
   - И только подумать: все это произошло  потому,  что  я  спас  тебя  на
станции Сол.
   - Ты верный друг, - сказал я. Но я не был в этом уверен. Вспомнил,  как
он говорил обо мне за моей спиной, осуждал мои способности к схваткам.  Но
тогда он был пьян, и я старался не сердиться на него за эти слова.
   Мавро улыбнулся, откинул голову и посмотрел в потолок.
   - Через несколько месяцев Гарсон  назначит  своих  офицеров.  Тогда  он
вспомнит, что мы для него сделали. И я не удивлюсь, если мы  с  тобой  оба
станем офицерами.
   Я вспомнил зеленые холмы  Панамы,  заход  солнца  над  озером  за  моим
маленьким домом в Гатуне, большие корабли, плывущие по озеру в порт  Колон
и в Панами-сити. Вспомнил, как стаи голубых и зеленых  канареек  играют  в
кустах у меня на заднем дворе. Я оставил  все  это,  и  теперь  мне  вдруг
пришло в голову, что я оставил это ни из-за чего. Я мог забрать  Тамару  к
повстанцам в лесах  к  югу  от  Колона,  и  она  дала  бы  им  информацию.
Результаты были бы те же. Социалисты были бы отброшены от наших границ,  а
я мог бы жить в Панаме всегда - свободно, мне бы ничего не угрожало.  Если
бы не убил Эйриша. Я должен был оставить Эйриша живым, переправить  Тамару
к повстанцам, а самому вернуться домой. Но мне никогда не приходило это  в
голову. И снова мои иррациональные действия заставили меня подумать, что я
сошел с ума. А может, я просто глуп? - подумал я. В молодости  раз  в  две
или три недели я замечал, как глуп был в это самое  время  год  назад.  Но
теперь мне пятьдесят девять лет, и я больше не оглядываюсь и не думаю, как
глуп был в пятьдесят восемь. Но, может, снова нужно это делать?
   Больше всего мне хотелось оказаться в Панаме. Но даже  если  я  вернусь
после победы над ябадзинами, я проведу в полете сорок пять земных  лет.  И
Панама станет совсем другой. И я понял, что  хоть  победа  в  Панаме  меня
радует, теперь она ко мне не имеет отношения. Я ничего от нее не  выиграю.
Все это могло случиться на маленькой  планете,  о  которой  я  никогда  не
слышал.
   Мавро сказал:
   -  У  этой  социалистки,  должно  быть,  была  важная  информация.  Она
принадлежала к их высшим эшелонам. Помнишь, как Гарсон спрашивал тебя, чем
она занималась в разведке? И он еще сказал, что знал: у  социалистов  есть
кто-то с ее способностями.
   - Помню, - ответил я.
   - А какие способности он имел в виду? Я понял по его  взгляду,  что  он
знает о ее работе в разведке, но что это за способности?
   Я подумал об этом.
   - Понятия не имею. И не думаю, чтобы Гарсон стал обсуждать это с нами.
   В  глубине  души  я  знал,  что  Тамара  пришла   в   себя.   Как   она
выздоравливает, насколько полно восстановилась ее память?  Помнит  ли  она
меня, понимает ли, что я принес ей в жертву? На время  я  потерял  желание
искать ее, я был удовлетворен и желал ей добра.
   Но когда я сознательно попытался  разорвать  связь  с  ней,  неожиданно
почувствовал, как у меня над  головой  расправила  крылья  большая  темная
птица, и я ощутил страх: птица готова ударить.





   Этим утром мы миновали орбиту Плутона  и  вышли  за  пределы  Солнечной
системы. Японцы держали нас в  строю,  пока  корабль  корректировал  курс,
выпускал огромные ракеты, составлявшие большую часть его массы, расправлял
плавники заборных устройств. Японцы очень драматизировали  ситуацию,  и  я
подумал, что должно произойти нечто  значительное,  однако  ощутил  только
легкую дурноту - всего  на  секунду,  затем  толчок,  когда  сила  тяжести
увеличилась с 1,35 до 1,45 "g".
   Наши тела еще не приспособились к новой силе тяжести. Конечно,  это  не
сокрушительный вес четырех или пяти g, когда воздух застревает  в  легких,
кровь отливает в ноги, а кости ноют так, словно  при  первом  же  движении
лопнут. Ощущение  такое,  словно  медленно  погружаешься  в  пол;  тяжесть
кажется  невыносимой,  потому  что  постоянно  увеличивается.  Мои   мышцы
окрепли, излишний жир я сбросил. Однако  я  испытывал  усталость.  Казался
себе изношенным и хрупким. Мы пытались уговорить самураев  дать  нам  день
для празднования. Но на самураев не произвели  впечатления  мелкие  победы
наших друзей на Земле.
   Надевая защитное вооружение, я все время ждал,  что  Абрайра  подбодрит
нас, но она только сказала:
   - Надеюсь, вы готовы к новому туру по аду.
   Мавро одевался без своей обычной  мрачной  улыбки,  а  у  Завалы  глаза
блестели,  как  у  сумасшедшего.  Всю  нашу  маленькую   группу   охватила
подавленность. Мы оделись, заняли свои места в машине, и  Кейго  подключил
нас.
   "Сценарий 66. Дальний патруль".
   Я увидел зрелище, внушавшее надежду, - этого уже много  дней  не  было.
Поскольку мы перешли от средних патрулей к дальним,  значит  увидим  новые
места; это означает также, что мы совершенствуемся и  получили  повышение,
несмотря на свои постоянные проигрыши.
   Сценарий перенес нас в самую  страшную  пустыню,  какую  мы  видели  на
Пекаре, плоскую  равнину  с  растрескавшейся  поверхностью,  твердой,  как
бетон, и  тянувшейся  во  все  стороны,  насколько  хватал  глаз.  Никакой
растительности. Нет даже камней и  скал.  Только  мерцающая  жара  пустыни
создавала  видимость  облегчения:  на  расстоянии  нагретые   пространства
казались озерами. Мы на самой высокой скорости неслись по этой равнине,  и
судно не гремело. Словно летишь по асфальту.
   Ябадзинов мы заметили на востоке на  расстоянии  в  десять  километров:
солнце отражалось от металла их машины. Будет дуэль на открытой местности,
проверка самых основ нашего  мастерства,  малоприятный  сценарий.  Абрайра
направилась прямо на юг, а ябадзины попытались перехватить нас.  Напрасно.
Они могли выйти на наш  курс  километра  за  два  до  нас,  и  так  оно  и
произошло. Мы целый час уходили от них, не дали  им  быстрой  победы,  все
немного повеселели, и Мавро даже начал рассказывать анекдоты.  Но  тут  мы
оказались в удивительном каньоне.
   Как будто весь остальной мир отстал. Раскрашенные в красное,  желтое  и
белое горы виднелись в дымке  в  семи  километрах  от  нас,  а  поблизости
поднимались обветренные каменные столбы.  Словно  поджаренная  поверхность
Пекаря раскололась, оставив  только  камень.  Я  видел  на  Земле  Большой
Каньон, но по сравнению с этим он просто трещина. Дальний край его нам  не
был виден - только бледно-фиолетовое небо и облака на расстоянии.
   Вначале огромный каньон показался  непреодолимым,  но  прямо  под  нами
видно было,  что  местность  опускается  не  вертикально:  есть  множество
склонов и карнизов в скале, и все они очень древние  и  выветренные.  Если
повезет, мы можем спуститься на дно каньона.
   Абрайра сказала:
   - Я за то, чтобы попробовать спуститься. - Ябадзины догоняли нас,  и  я
подумал, разумно ли мы поступаем, но Абрайра продолжала: -  И  так  как  я
водитель, имеет значение только мой голос. - И она направила машину вниз.
   Следующие пять  минут  продолжалось  едва  контролируемое  падение,  мы
скользили под углом в сорок градусов, постоянно набирая инерцию,  с  одной
стороны каменная стена, с другой  обрыв.  Я  бросил  ружье,  зацепился  за
перекладину сидения ногами и впился в поручень.
   Перфекто нервно рассмеялся.
   - Я вам говорил уже, что боюсь высоты?
   Мавро ответил:
   - Не так плохо. Когда ударишься о дно, ничего не почувствуешь.
   Абрайра  разрывалась  между  необходимостью  уходить  от  ябадзинов   и
желанием спускаться помедленней. Машина шла  быстро,  слишком  быстро.  Мы
оказались на американских горках и чуть не упали в обрыв. Перфекто стонал.
Он так вцепился в рукояти своей пушки, что случайно выстрелил в скалу  над
нами, и поток гравия обрушился нам на головы.  Машина  идет  на  воздушной
подушке,  поэтому  ей  трудно  даются  крутые  повороты.  Мы  повернули  и
обнаружили, что дорога заканчивается тупиком. Абрайра дала  полный  назад,
на такой  крутом  спуске  двигатели  только  взвыли  и  машина  продолжала
скользить вперед. Мы  с  Завалой  прыгнули  за  борт.  Перфекто  сидел  за
передней пушкой, и у него не было возможности выпрыгнуть, Абрайра не могла
выбраться из сидения водителя. А Мавро как будто не хотел.
   Они пронеслись по карнизу и свалились. Перфекто кричал:
   - Ах! Ах! Ах! - словно задыхался.
   А Мавро только сказал:
   - Не так плохо.
   Я крикнул:
   - Прощайте, друзья!
   И тут они ударились о камень. Я подошел к краю обрыва и посмотрел вниз.
   Машина несколько раз перевернулась и остановилась в узкой  долине.  Еще
два поворота, и она свалилась бы со следующего обрыва. Но и первое падение
было долгим.
   Завала рассмеялся. Я вспомнил последние слова Мавро и  присоединился  к
Завале. А тот лег на камень и хохотал, держась за живот.
   Насмеявшись, он сел и спросил:
   - Анжело, где твое ружье?
   - Осталось в машине.
   Он протянул мне свое. Ствол погнулся, использовать его больше нельзя.
   - А я упал на свое, -  сказал  Завала.  -  Как  ты  думаешь,  долго  мы
продержимся, если нападем на ябадзинов с голыми руками?
   - Секунды три, - ответил я.
   Завала рассмеялся.
   - Si. Я тоже так думаю. Как ты хочешь умереть: поджариться или  упасть?
- спросил он, потом пробежал два  шага  и  бросился  с  обрыва.  Когда  он
ударился, я услышал легкий треск.
   - Надо подумать, - сказал я, ни к кому не обращаясь.
   У меня не менее десяти минут, прежде чем  ябадзины  сюда  спустятся,  -
достаточно времени, чтобы выработать план. Но  чем  больше  я  думал,  тем
больше мне казалось, что никакой план мне не нужен.  Если  ябадзины  будут
спускаться быстро, они упадут с того  же  обрыва.  Может  быть,  мне  даже
повезет и никто из них не сумеет спрыгнуть. Мне  нужно  только  спрятаться
где-нибудь выше в расщелине и подождать, пока они проедут.
   Я начал подниматься, ища место для  укрытия.  Но  стена  гладкая,  лишь
кое-где над ней нависает камень.  Этого  недостаточно,  чтобы  спрятаться.
Через пять минут я отыскал место, которое в крайнем  случае  подойдет.  На
самом  верху  американской  горки,  там,  где  ябадзины  вынуждены   будут
вцепиться в поручень и держаться  изо  всех  сил.  Небольшая  вертикальная
щель; я обнаружил, что если сниму защитные пластины на груди, смогу в  нее
втиснуться. Я так и поступил.
   Думал я о  Завале.  В  нашей  группе  до  сих  пор  никто  не  совершал
самоубийства. Некоторые из наших маневров в  последних  тренировках  можно
было бы назвать безумно рискованными,  но  не  самоубийственными.  Но  его
поступок имеет смысл. Самая болезненная смерть - это смерть в огне,  и  он
выбрал более  легкий  конец.  Однако  мне  все  же  казалось  неправильным
отказываться от борьбы.
   Я услышал рев, и мимо пронеслась машина ябадзинов. Как я  и  предвидел,
они были так заняты этим смертоносным поворотом, что не заметили  меня.  Я
включил наружный микрофон и вслушивался в  звуки  двигателя.  Он  взревел,
когда ябадзины попытались затормозить на краю обрыва. К несчастью, им  это
удалось. Двигатель перешел на низкое гудение, оно становилось все  громче:
машина возвращается.
   Я вышел из расселины, решив встретить неизбежное лицом. Оружия  у  меня
не было, поэтому когда машина появилась из-за  поворота,  я  поднял  руки,
показывая, что сдаюсь.
   Машина остановилась, ябадзины подозрительно смотрели на меня. Я  хорошо
знал, что в каждой схватке мы встречаемся  все  с  теми  же  самыми  пятью
ябадзинами. Один из стрелков из лазера  -  приземистый  человек,  которого
Мавро прозвал Поросенком. Захваченные этим примером,  второго  стрелка  мы
прозвали Бочонком, потому что у него широкая выпуклая  грудь.  Артиллерист
задней пушки все время склонял голову вправо  и  потому  получил  прозвище
Ленивая Шея. Эти трое выпрыгнули из машины и направились ко  мне.  Они  не
знали, что  делать,  и  остановились.  Их  красное  вооружение  совершенно
сливалось в песчаником, и  они  казались  частью  ландшафта.  Ленивая  Шея
подошел, осмотрел меня и покачал головой.  Я  слышал,  как  он  смеется  и
разговаривает с товарищами в свой шлемный микрофон. Тон его голоса мне  не
понравился: похоже,  он  делает  унизительные  замечания  по  поводу  моих
сексуальных предпочтений. Бочонок прошел мимо меня и проверил дорогу  выше
по склону, а Поросенок все время держал меня на прицеле  своего  ружья.  Я
вдруг вспомнил, что за все время  нашего  пребывания  в  симуляторе  никто
никогда не сдавался, и меня охватило тревожное чувство.
   Вернувшись, Бочонок пнул меня в ноги, так что я упал  лицом  вперед,  и
все трое принялись пинать меня в  ребра.  Я  свернулся  клубком  и  закрыл
руками голову.
   Ленивая Шея снял шлем и крикнул по-испански:
   - Что с тобой, baca yacoo? Почему ты не сражаешься?
   - У меня нет ни одного шанса, - ответил я.
   - Так создай их, - ответил он.
   Он расстегнул зажимы моего шлема, пряжки  на  руках  и  ногах,  пытаясь
снять с меня защитное вооружение. Я боролся с ним за каждую часть,  но  он
рассердился, заломил мне руки за спину и давил, пока я не сдался. Потом он
все же раздел меня.
   - Ложись! - приказал он.
   Я лег спиной на плоский камень. Поросенок  снял  свое  лазерное  ружье,
поставил регулятор на  низкий  уровень  и  отсоединил  компьютер  прицела.
Сделав это, он для проверки выстрелил мне в бедро. Красный рубец  появился
у меня на коже, затрещал подкожный жир. Я свернулся, чтобы защититься,  но
Поросенок находил другие цели: спину,  подмышки,  пальцы  ног.  Смерть  от
лазерного залпа казалась легкой по сравнению с этим медленным умиранием.
   Я лежал в двух метрах от обрыва и попытался  подползти  к  нему,  чтобы
броситься вниз.
   Поросенок воспользовался этой возможностью, чтобы прожечь дыры  в  моих
ягодицах и поджарить мне уши, потом Ленивая Шея схватил  меня  за  ноги  и
оттащил назад.
   Я закричал, и он сунул ствол мне в рот. Я забился, пытался не дать  ему
сжечь мне язык. Щеки вспыхнули, зубы словно охватило пламенем. Ленивая Шея
стоял между мной и краем обрыва. Пальцы у меня обгорели дочерна, я полз на
коленях и локтях. Бочонок и Ленивая Шея пинали меня, подталкивали к  краю.
Поросенок прижег нервные окончания  во  всех  доступных  местах,  поэтому,
когда я добрался до края, они позволили мне упасть.
   На мгновение холодный воздух смягчил боль в ранах.


   Я пришел  в  себя  в  углу  боевого  помещения.  Абрайра  негромко,  но
настойчиво шептала:
   - Давай, Анжело, очнись. Ты можешь это сделать!
   Голова у меня кружилась, я с трудом держался на ногах. Абрайра  помогла
мне встать.
   Завала склонился перед хозяином Кейго, который расхаживал взад и вперед
по комнате и бранил его.
   - Ты трус и пожиратель дерьма!  -  говорил  он.  -  Ты  опозорил  своих
товарищей! Ты бросился с обрыва и легко отдал свою жизнь, а мог отдать  ее
в битве! Как понять такое поведение? Ты пожиратель дерьма!  Ты  обесчестил
родившую тебя мать! Кто поймет это? - Кейго ударил Завалу по голове,  сбив
его с ног, но в ударе его не было зла. Кейго  покачал  головой,  глядя  на
Завалу. - Кто может это понять?  -  И  поскольку  Кейго  искренне  не  мог
понять, он снизошел: - Никогда больше так не делай. Никогда!  Ты  позоришь
меня, как своего хозяина. Ты позоришь  нанявшую  тебя  компанию.  Ты  ведь
хочешь стать самураем?
   Завала кивнул.
   - Тогда ты должен служить Мотоки и искать почетной смерти в битве! Чего
больше желать самураю?
   Кейго покачал головой, размахивая конским хвостом  своей  прически.  Он
указал на меня.
   - А ты! Ты слышал, как они смеялись над тобой? Что  это  ты  сделал  со
своими руками? - Он нахмурился и поднял вверх руки.
   - Сдался, - ответил я. - Я не мог победить в той схватке.
   И тут Кейго сказал самое важное, что я узнал о Пекаре. Он сказал:
   - На Пекаре не сдаются.


   После тренировки я чувствовал себя грязным и  потным  и  направился  на
четвертый уровень в душ. В душевой было жарко и полно пара, и  этот  запах
чувствовался уже на лестнице. В  очереди  в  душевую  было  всего  человек
сорок. Все казались  удрученными.  Обсуждали  последние  события  в  Южной
Америке, но в голосах не слышалась радость. Как будто эта новость устарела
уже много лет назад.
   Из   душевой   вышел   маленький   жилистый   человек   со   множеством
вытатуированных пауков и  черепов  на  руках.  Глаза  его  остекленели  от
усталости; проходя мимо стоявшего у входа рослого  бразильца,  он  толкнул
его. Он хотел только отстранить его с  пути,  но  бразилец  размахнулся  и
ударил. Человек ударился головой о пол, оставив пятно крови. Он  с  трудом
встал и пошел дальше, пошатываясь, и никто ему не помог.
   Незначительное  происшествие,  но  оно  показалось  мне  странным.  Оба
нападали, но  их  ярость  казалась  механической,  бесстрастной.  Никакого
позирования перед схваткой, когда  каждый  выкрикивает  угрозы.  Никто  не
кричал и не бранился. И свидетели не пытались успокоить напавшего,  помочь
раненому, как будто им все равно.
   Стоя под душем, я не переставал  думать  об  этом  происшествии.  Может
быть, я оцепенел от неожиданности, но раньше,  когда  я  бывал  свидетелем
драк, я тут же бросался на помощь  жертвам.  Я  всегда  верил  в  служение
обществу, а вот сейчас позволил уйти раненому и не помог ему. Даже  собака
сделала бы больше меня.  За  последние  несколько  недель  каждый  из  нас
испытал столько боли, что боль других потеряла всякое значение. А  где  же
мое сочувствие? Я не мог поверить, что  пал  так  низко.  Я  всегда  хотел
служить обществу, но служить обществу  можно  только  служа  индивидуумам.
Даже если бы я ничего не испытывал к этому человеку, даже  если  бы  я  не
ощутил сочувствия к нему, все равно я должен был ему помочь.
   Я  вышел  из  душа  и  пошел  по  кровавому  следу,  оставленному  этим
человеком. Казалось, он бродит по коридорам без всякой  цели.  На  седьмом
уровне я потерял его след. Заглянул в лазарет, и санитар сказал, что никто
не обращался за помощью. Сделав все, что мог, я по  лестнице  поднялся  на
свой уровень. Когда я поднимался, надо мной открылся шлюз и  из  модуля  В
появился человек в белом комбинезоне. Мне казалось,  что  сообщения  между
модулями нет.
   Я так удивился, что выпалил:
   - Как ты это сделал?
   - Ti?  -  спросил  он  по-гречески  и  пожал  плечами.  Он  не  говорил
по-испански, а я по-гречески. Он достал из кармана  маленький  передатчик,
дверь шлюза закрылась, и он спустился на нижние уровни. А я понял, что все
же можно добраться до Тамары, а убийца из ОМП может добраться до меня.


   Днем я в сопровождении Завалы и Гарсиа пошел в  библиотеку.  По  дороге
Завала сказал:
   - Huy, прекрасный способ провести утро!
   Но "библиотека" оказалась размером со  шкаф  для  метел,  в  ней  стоял
небольшой аппарат для просмотра лент и имелось несколько  лент  о  Пекаре.
Должно быть, корпорация Мотоки решила, что слишком дорого возить  с  собой
много записей. Все, что нужно знать о войне, мы узнаем в симуляторах.
   Я вставил ленту под названием "Хрупкое природное равновесие на Пекаре",
надеясь узнать что-нибудь о животных, которых видел в  симуляторе.  Диктор
говорил о том, как доблестно  корпорация  Мотоки  терраформирует  планету,
населяет ее  земными  организмами.  Но  все  время  злые  ябадзины  мешают
преобразованиям, сводят все усилия преданных терраформистов на нет.  Пчелы
умирают  от  клещей-паразитов,  разведенных  ябадзинами,  и  тем  самым  в
опасности оказываются растения, лишившиеся опыления. Рыбы в океанах Пекаря
по-прежнему мало, потому что вода слишком  теплая:  ябадзины  вмешались  в
преобразование больших центральных пустынь,  и  это  пустыни  выпустили  в
атмосферу огромные количества пыли.  Возник  тепличный  эффект,  и  океаны
нагрелись. О биологии самого Пекаря я так ничего и не узнал. Но зато узнал
многое о наивности пропагандистов  Пекаря.  Информация,  представленная  в
фильмах, явно искажена. Подобно большинству репрессивных  режимов,  Мотоки
так долго закрывала информацию в своих усилиях уничтожить остатки западной
цивилизации, что теперь не могла взглянуть на проблему  с  противоположной
стороны.
   Завала улыбался, как сумасшедший.
   - Ну, что  ж,  в  этой  ленте  нет  никаких  детей,  изучающих  военное
искусство, - сказал он. Я покачал головой, и  он  добавил:  -  Что?  Я  не
слышу, что ты говоришь.
   - Ничего, - сказал я.
   Второй фильм назывался "Великая катастрофа" и оказался более интересен.
В нем рассказывалось о "неспровоцированном" нападении  ябадзинов  примерно
сорок лет  назад.  Ябадзины  пролетели  над  береговыми  городами  Мотоки,
распространяя вирус, погубивший два миллиона человек. Жители Цуметаи Ока и
Кумаи но Джи так ослабли, что не могли даже хоронить  умерших.  И  поэтому
бросали трупы в реку. Тела  плыли  вниз  по  течению,  а  потом  начинался
прилив, тела двигались назад по реке, и их выбрасывало на берега. И  много
дней тела передвигались вперед и назад. Когда выжившие пришли в себя,  они
построили кладбище. А на кладбище поставили бетонные столбики, размером  с
опору ограды,  по  столбику  на  каждого  погибшего.  На  каждом  столбике
написали имя погибшего и его родословную, а  к  верхушке  привязали  белые
кисточки. Раз в год сорок тысяч жителей Кумаи но Джи приходят на  кладбище
и стоят в одном конце, чтобы видеть, сколько умерло. Потом зажигают  свечи
на двух миллионах бумажных корабликов и пускают их по реке,  так  что  она
становится рекой  огня.  И  все:  от  старухи  до  ребенка  -  клянутся  в
неумирающей ненависти к ябадзинам. Но и этот фильм мало чему научил  меня.
Однако представление о Пекаре  как  пустынной  планете  со  снесенными  до
основания зданиями исчезло. На Пекаре вообще нет бетонных  зданий.  Вместо
городов  там  небольшие  поселки,  с  деревянными  домами  и   внутренними
бумажными перегородками. Городки аккуратные  и  хорошо  содержатся,  перед
каждым домом резной каменный фонарь, вдоль дороги безукоризненные сады.  И
никаких следов сражений.
   Я начал подозревать, что эта война была случайной, что вирус мутировал,
погубил жителей поселков Мотоки  и  тем  самым  вызвал  начало  войны,  но
следующая лента - "Растущая Мотоки" - убедила меня  в  противоположном.  В
ней  рассказывалось,  как  в  течение  тридцати  лет  ябадзины  занимались
инфантицидом - систематически убивали детей Мотоки. В ранние  периоды  это
делалось в родильных лабораториях. Три года  подряд  диверсанту  ябадзинов
удавалось  отравить  амниатические  растворы,  подающиеся  в  пробирки   с
зародышами. Работники корпорации обнаружили  этого  убийцу  и  обезглавили
его, но еще до этого  представители  ОМП  полностью  запретили  на  Пекаре
искусственное выращивание  детей  "на  все  время  войны".  Мне  показался
интересным термин "на все время  войны".  В  фильме  не  описывалось,  как
Мотоки отплатила за это ябадзинам. Продолжался рассказ о  том,  как  после
закрытия лабораторий целью стали сами  дети:  шестнадцать  детей  погибли,
взорванные крошечными  бомбами,  похожими  на  игрушечных  бабочек:  когда
сводишь крылья, бабочка взрывается. По скамьям парков  разбросали  рисовые
шарики, отравленные цианом.  От  них  погибли  пять  малышей,  только  еще
начинавших ходить. Цветущая хризантема заманила маленькую девочку в яму  с
острыми кольями. Все нападения хорошо документировались.  Они  становились
все отвратительней. Испуганные родители не  выпускали  детей  из  дома,  и
нападения переместились в дома. Фильм показал мальчика у тела  человека  в
черной одежде;  рассказывалось,  как  убийца  -  в  фильме  использовалось
сленговое обозначение "фермер" -  ночью  вошел  в  дом  мальчика.  Мальчик
всегда спал со старинным семейным мечом и им разрубил живот  убийце.  Я  с
удивлением узнал в этом мальчике Кейго, самурая, тренировавшего нас.
   Фильм перешел к рассказу о старике, учившем детей самообороне. Обучение
заключалось в том, что дети не должны смотреть на  цветы,  не  есть  пищу,
которую им дают незнакомые люди, и не играть большими группами.
   - Ну и где же боевая подготовка? - спросил Завала.  -  Похоже,  самураи
забыли научить своих детей стрелять из ружья.
   Итак, дети не сражаются рядом с отцами. Они здесь лишь жертвы. Выросшие
взаперти, они стеснительны, сторонятся общества, боятся незнакомцев. Но  в
то же время выживают. Они не тронут лежащей на земле конфеты, не  понюхают
хризантему, спят они с оружием. Им  приходится  быть  осторожными.  Может,
излишне осторожными: их пугает все новое.
   Но ведь это нелепо. Мы видели, как быстро самураи адаптируются ко всему
новому, ко всем нашим замыслам. Я шел по улице, ведущей в тупик, я  ничего
не узнал и понимал это.
   - Не думаю, чтобы эти  фильмы  нам  помогли,  -  согласился  Гарсиа.  -
Слишком тщательно по ним прошлась служба пропаганды. Я уверен, эти  фильмы
Мотоки показывала представителям ОМП на Земле, когда просила разрешения на
полномасштабную войну. Мы здесь ничего не узнаем.
   В последних трех фильмах оказалась примерно  такая  же  информация.  На
карте  изображалась  демография  Пекаря.  Поселок  Мотоки   отделялся   от
ябадзинов шестью тысячами километров пустыни  и  горных  каньонов.  Мотоки
оценивала население ябадзинов в 95.000 человек, примерно на 18.000 больше,
чем у  Мотоки.  Но  жителей  должно  было  быть  больше,  гораздо  больше.
Очевидно, Мотоки и сама нападала. Я, зная о своей удачливости, решил,  что
воюю не на правой стороне - кончено,  если  тут  есть  правая  и  неправая
стороны.
   В  фильмах  не  было  никакого  объяснения,  почему  самураи  постоянно
побеждают нас. Я ожидал зрелищ длительной жестокой войны: обожженные тела,
киборгизированные граждане, постоянные защитные периметры, боевые машины -
все, что может объяснить искусное  владение  самураями  оружием.  Но  даже
когда мы внимательно  разглядывали  второй  план,  сумели  увидеть  только
черный кибернетический танк, проходивший по  саду.  Это  не  самое  мощное
оборонительное оружие, разрешенное ОМП.
   Я вздохнул и выключил монитор.
   Гарсиа смотрел через мое плечо.  Он  прислонился  к  стене.  Совершенно
неубежденно сказал:
   - Значит, самураи жульничают в симуляторах. Придется напасть на  одного
из них, проверить его способности.
   Я постучал пальцами по  контрольной  панели  монитора.  Когда  мы  были
пьяны, эта мысль казалась забавной. Теперь же - только глупой.
   - Это рискованно. Даже если мы проиграем, самураи решат,  что  это  акт
неповиновения. И что они с нами сделают?
   Заговорил Завала:
   - Вы придурки! Втянете нас в неприятности. Вы знаете,  что  самураи  не
могут жульничать. Почему бы вам не  признать  просто,  что  духи  самураев
сильнее?
   Мы с Гарсиа переглянулись. Гарсиа мрачно улыбнулся,  в  глазах  его  не
было признания поражения. Я улыбнулся ему в ответ.  Мы  нажали  правильную
кнопку в Завале: он боится самураев. Даже если наш план  глуп,  стоит  его
обсудить, чтобы посмотреть, как Завала будет корчиться.
   - Мы этого не признаем, потому что ты ошибаешься, - сказал Гарсиа, ища,
куда бы деть руки. Наконец, просто сунул  их  за  пояс  своего  кимоно.  -
Сдавайся ты, Завала! Заплати мне миллион песо, и мы не  пойдем  драться  с
самураем. - Гарсиа облизал губы и смотрел  на  Завалу,  наслаждаясь  своей
игрой.
   Завала задрожал, как загнанный в угол кролик.
   - Ну и что, если они нас убьют? - сказал я, чтобы усилить угрозу.
   Завала поднял ладонью вперед свою кимеханическую руку.
   - Подождите! Подождите! - сказал он. - Я вас обманывал. Я знаю кое-что,
чего вы не знаете.
   Мне пришла в голову мысль,  что  Завала  украл  в  библиотеке  какие-то
фильмы - фильмы, в которых показано, как дети упражняются  с  машинами  на
воздушной подушке и с лазерными ружьями. Завала стоял неподвижно.
   - Ну? - спросил Гарсиа.
   Завала распрямился.
   - Я знаю... - сказал он, как будто всю душу  вкладывал  в  слова,  -  я
знаю, что это волшебный мир, что в нем есть духи! - Должно быть, на  наших
лицах отразилось недоумение. - У меня есть доказательство! - закончил он.
   - Ну, давай это доказательство! - сказал я.
   - Я знаю, в это трудно поверить, но когда-то  я  был  как  вы  -  искал
ответа на вопросы, у которых нет ответа, пытался  постигнуть  непостижимую
вселенную. - Завала взмахнул рукой, словно одним этим  жестом  описал  всю
вселенную.
   - Это было до того, как социалисты напали на Колумбию. Мне  тогда  было
шестнадцать лет. Я хотел жениться на девушке из  Трес  Риос  и  заработать
немного денег, чтобы мы могли купить землю. Я отправился в Буэнавентуру  и
получил работу на корабле, китайском сборщике планктона.
   - Мы должны были плыть к берегам Антарктиды и там собирать планктон, но
корабль по пути втягивал все: бревна, медуз, водоросли, мусор. Моя  работа
заключалась в том, чтобы разбирать  это,  мусор  бросать  на  транспортер,
который снова выбрасывал его в море, а рыбу отправлять на обработку.
   - Мы проплыли всего три дня и находились к  югу  от  Чимботы,  когда  я
нашел это... - Завала смолк.
   - Что? - спросил Гарсиа. - Ты нашел духа?
   - Ты не поверишь, если я расскажу, - ответил Завала.
   - Ты нам никогда не лгал, почему мы тебе не поверим? - спросил я.
   Завала обдумал мои слова.
   - Мы  наткнулись  на  большое  поле  красных  водорослей.  И  в  клубке
водорослей я кое-что нашел. Вначале  я  решил,  что  это  большая  морская
свинья, и обрадовался, потому что уже много лет никто не  находил  больших
дельфинов.  Длинная,  серая,  с  большим  хвостом.  Но  когда  я  отбросил
водоросли, то увидел голову и грудь женщины! Это была сирена. Кожа  у  нее
светло-голубая, волосы светлые, длинные тонкие руки  с  перепонками  между
пальцами. А вот здесь, - он пальцем показал себе под горло, - жабры, белые
жабры, в виде веера, как у саламандры. Она была мертва уже несколько дней,
и рыбы выели  ей  глаза.  Но  несмотря  на  это,  она  была...  прекрасна.
Удивительна. Совершенна. -  Завала  взглянул  на  нас  и,  чтобы  убедить,
добавил: - Я знаю, что видел!
   Гарсиа смущенно улыбнулся.
   - Итак, ты видел сирену. Возможно, - снисходительно сказал он, - но как
это доказывает существование духов?
   Очевидно, он не поверил Завале. Но искренность Завалы убедила меня, что
он говорит правду.
   Завала пришел в сильное возбуждение. Говоря, он размахивал руками.
   - Разве вы не понимаете? Это доказывает, что на Земле есть  колдовство.
И если это волшебное существо тысячи лет жило на земле, откуда  мы  знаем,
что не существуют и другие? Магия повсюду! Но наши мозги  не  в  состоянии
воспринять ее, и потому мы лжем, чтобы сделать вид, что все  понимаем!  Вы
должны только ощутить внутри себя, тогда вы не усомнитесь в  существовании
духов.
   Я спокойно ответил:
   - Есть вполне логичное объяснение того, что ты видел.
   - Что? - Он сжал зубы.
   - Ты видел химеру. Ведь это вблизи чилийских вод.
   - Нет! - Завала яростно покачал головой. - Это не химера! Никто не  мог
создать такую красоту!
   - Я видел, как  создана  Абрайра.  Поверь  мне,  если  дать  достаточно
времени, человек может сделать все - даже сирену. Ты ведь видел химер,  не
очень похожих на людей, верно? - спросил я. - Разве не слышал рассказов  о
маленьких людях, похожих на гигантских  летучих  мышей?  А  возле  поселка
инженеров-генетиков у Токопиллы есть большие  аквариумы,  они  соединяются
прямо с морем. Разве там инженеры не могли создать сирену?
   Завала презрительно рассмеялся.
   - Мне ничего не следовало вам говорить. Я  должен  был  знать  заранее.
Великий  врач!  Как  только  я  тебе  что-нибудь  рассказываю,  ты   сразу
стараешься объяснить. Вы все, проклятые умники,  таковы.  Если  не  верите
мне, давайте нападайте на самураев! Но когда они вас убьют, я ограблю ваши
тела и получу свои деньги! Вы ничего не понимаете!
   И он выбежал из комнаты. Я чувствовал себя отвратительно, но  не  знал,
что делать.
   Гарсиа вздохнул.
   - Итак, нужно подговорить химер напасть сегодня на  самурая.  Нужно  ли
нападать на любого или мы должны выбрать?
   Я махнул рукой.
   - Для меня они все одинаковы.
   - Для меня тоже. Они живут на вашем уровне. Предлагаю устроить засаду в
коридоре. Как ты думаешь?
   - Звучит неплохо.
   - Значит, решено, - сказал Гарсиа. - Попробуем сегодня вечером.


   Вечером в комнату вошел Перфекто и небрежно сказал:
   - В коридоре мертвец. - Сказав это, он прошел по комнате и сел на  свою
койку. Говорил он таким тоном, каким сообщают: "Опять дождь".
   Никто даже не посмотрел на него, не спросил, что это за человек  и  как
он умер.
   Мавро повернулся на своей койке и сказал:
   - Я устал от этого дерьма.
   Может быть, он говорил о наших поражениях в симуляторе, или  о  тяжести
возросшего ускорения, или о мертвеце в коридоре. А может, обо всем сразу.
   Мы вышли из комнаты и прошли по коридору. У лестницы лежало  тело.  Без
моего зрения я бы решил, что этот человек ранен, потому что  лицо  его  не
искажено. Но  тело  его  остывало,  платиновое  сияние  смягчилось,  стало
рассеянным; нет ярких пятен на лице  и  на  шее,  где  кровеносные  сосуды
подходят близко к  поверхности.  У  него  густые  черные  волосы,  смуглая
коричневая кожа и небольшое тело. Он лежал на левом боку,  лицо  повернуто
так, что  смотрит  в  потолок,  а  правая  нога  поднята,  как  у  собаки,
собравшейся помочиться. Губы искажены в рычании. Кто-то сломал ему шею.  И
хоть он маленький, но тело его перегородило узкий коридор, так что  пройти
мимо невозможно. Горячий платиновый воздух из вентиляционного отверстия  в
полу шевелит волосы человека. Такое впечатление, будто волосы разглаживают
полоски света.
   Мавро посмотрел на маленького человека и сказал:
   - Ах, Маркос, я вижу, Томас наконец застал тебя со своей  женщиной!  Не
повезло!
   И он перешагнул через труп. При этом он бранился: с такой силой тяжести
небольшое тело становится серьезным препятствием. Я остановился, посмотрел
на тело и решил, что у меня не хватит сил, чтобы переместить его. На Земле
Маркос весил, вероятно, 65 килограммов. При корабельной  силе  тяжести  он
весит больше ста килограммов: это гораздо больше моего веса  на  Земле.  К
тому же как мне доставить его по лестнице в лазарет, где смогут избавиться
от тела? Я его  не  знаю.  Помочь  ему  невозможно.  Пусть  его  компадрес
позаботятся о теле.
   Я перешагнул через труп и направился по лестнице на третий уровень.





   Хозяин Кейго включил нас в наш сценарий.
   "Сценарий 69. Дальний патруль".
   Небо потемнело от опару но тако, переплетающиеся стаи желтых,  зеленых,
коричневых и синих птиц протянулись от горизонта до горизонта. Дул влажный
ветер, сильный, уверенный и мощный. Под его порывами машина  вздымалась  в
воздух, и мы покачивались.
   Вся поверхность усеяна  большими  пятнами  голого  белого  камня  цвета
пожелтевших костей, кое-где виднелись красные "цветы  пустыни",  крошечные
растения с толстыми листьями, размером  с  ладонь  ребенка.  А  у  нор,  в
которые легко проходит кулак мужчины, ждали четвероногие существа, похожие
на гигантских муравьев, с  блестящим  черно-зеленым  экзоскелетом.  Почуяв
нас, муравьи скрылись в своих норах.
   Мы видели млекопитающее  размером  с  дикого  кота,  с  пушистой  серой
шерстью и одной длинной, с мою руку, конечностью, заканчивавшейся клешней,
как у краба. Эту конечность животное запускало в норы и ловило муравьев.
   Мы направлялись  к  небольшому  красному  холму,  но  местность  начала
опускаться, и вскоре мы оказались в углублении, где на тонком  слое  почвы
росли пучки сухой  травы  и  небольшие  кусты.  Почти  вся  растительность
земная. Мы миновали стадо газелей и антилоп гну; в тени небольшого  дерева
лежали  пять   коричнево-рыжих   львов.   Углубление   казалось   островом
нормальности среди странной флоры и фауны Пекаря.
   - Слева от нас еще одна боевая группа,  -  сказал  Перфекто,  когда  мы
въехали на участок длинной травы. Он помахал  рукой  кому-то,  кого  я  не
видел.
   - Здесь Абрайра Сифуэнтес, группа один, - сказала Абрайра.
   - Пако Гарсиа. Минуту назад мы заметили на холме две машины  ябадзинов,
они движутся в нашем направлении. Поворачивайте  направо  и  держитесь  на
одном уровне с нами. Хочу, чтобы мы действовали тандемом. Новая тактика. -
Усиление было максимальное, и его голос гулко отдавался у меня в ушах.  На
таком  близком  расстоянии  отражение  звуковых  волн  в  шлеме  создавало
впечатление рычания собаки.
   -  Si,  -  сказала  Абрайра,  поворачивая  направо.  Мавро  и  Перфекто
привстали, стараясь разглядеть над высокой травой ябадзинов. Мы  оказались
в неудобном месте. И если будем продолжать двигаться  с  такой  скоростью,
рискуем нарваться на засаду.
   Мы увидели вторую машину, и я взглянул в том  направлении.  Одеты,  как
мы, в пыльные тускло-зеленые защитные костюмы, как  экзоскелет  насекомых.
Огромные глаза, казалось, смотрят во все стороны. Я теперь привык к своему
оружию. Оно стало частью моего тела. Сражение и даже смерть превратились в
безумное развлечение, и  скоро  я  могу  сражаться  без  предчувствий  или
предварительных расчетов. Я хорошо себя чувствовал. Мы свернули в заросли.
Ускакали два рыжих  оленя  с  желтыми  пятнами,  и  я  неожиданно  испытал
странное чувство.
   Машина Гарсиа подошла ближе, на ней  все  смотрели  на  нас.  И  тут  я
увидел, что что-то не так: на переднем сидении у пушки должен  был  сидеть
рослый химера Мигель. Вместо него там находился маленький человек.
   Я начал прицеливаться, и их машина развернулась и нанесла нам удар, как
тараном.
   - Огонь! - закричал кто-то, и этот крик заполнил мой шлем,  словно  рев
зверя. Люди в машине направили на нас свое оружие. Защита Перфекто и Мавро
затрещала от залпов на таком близком расстоянии. Я выстрелил в  ближайшего
солдата с ружьем. Он протянул руку, вырвал мое ружье и прыгнул мимо меня.
   Абрайра пыталась отвернуть в сторону, и я потерял равновесие и  отлетел
назад. В меня выстрелили плазмой, она прожгла мою защиту и обожгла  грудь.
Я упал на спину и, вместо того чтобы коснуться поверхности, отключился.
   Перфекто и Мавро тоже уже отключились, потому что были убиты мгновенно;
они стояли возле голограммы продолжающейся схватки и рассматривали ее. Те,
что еще оставались подключенными  к  симулятору,  расслабленно  сидели  на
своих местах, изолированные от реальности. Их защитные  костюмы  напомнили
мне коконы, и мне они показались куколками, застывшими  в  стасисе  в  тот
день, когда собирались превратиться в бабочек. Нет, не в бабочек,  подумал
я. В нечто более подходящее для этого сна о смерти. В стрекоз.
   Кейго сидел на своем помосте, глядя на две идущие  рядом  машины:  двое
рослых солдат перепрыгнули в наше судно. Один сорвал с Завалы шлем и начал
душить его. Второй стащил Абрайру с сидения водителя.  Абрайра  кричала  и
бранилась,  и  лицо  Завалы  напоминало  спелый  фрукт,   который   начали
сдавливать.
   Две машины медленно приближались к  стволу  баобаба  в  своем  лишенном
управления  движении.  Из  нашего  судна  все:  и  крошечные  фигурки   на
изображении, и люди в настоящих сидениях - попадали, как изорванные куклы,
а вражеская машина пролетела мимо, потом развернулась и направилась назад.
Абрайра проползла несколько шагов, потом попыталась  встать,  но  нога  ее
торчала под необычным углом. Один из врагов соскочил  и  схватил  ее.  Они
покатились по земле. Другой "компадрес" сел, потом пополз к Завале и снова
стал душить его. Я мог только одного человека обвинить в  таком  нападении
на нас в симуляторе.
   Перфекто произнес его имя:
   - Люсио. Теперь я понимаю, почему ты не объявил Поиск, когда  мы  вышли
из спортзала, mamon [сосунок (исп.)].
   И я знал, что он прав. Люсио много недель планировал это нападение.
   Завала отключился от симулятора. Он снял шлем, выпрыгнул  из  машины  и
пошел к нам сквозь голограмму, как гигант  по  пустыне,  переступив  через
изображение  двух  крошечных  машин  ябадзинов,  приближавшихся  из  конца
комнаты. Ябадзины были в своих красных костюмах.
   Люсио и его люди добрались до разбитой машины у баобаба и спрыгнули  со
своих мест. Люсио сказал:
   - Хорошо! Хорошо! Разденьте эту суку Абрайру и  начинайте  трахать  ее.
Хочу, чтобы все участвовали по очереди. А где Мавро?
   Люсио отделился от группы и начал искать среди тел, пиная  их.  Четверо
его людей окружили Абрайру. Она не могла стоять, но встала на одно колено;
попыталась ударить одного из них, и  он  выругал  ее.  Кто-то  толкнул  ее
сзади, опрокинул, прижал к земле и начал срывать защитный костюм.  Она  не
кричала и не впадала в  истерику.  Тяжело  дышала,  не  давая  возможность
раздеть ее.
   Перфекто посмотрел на Кейго и спросил:
   - Где боевое помещение группы Люсио?
   Кейго вначале ничего не сказал, потом протянул руку, нажал  выключатель
у себя под ухом и привел в действие свой комлинк. Заговорил по-японски.
   Люсио  отыскал  среди  обломков  мертвое  тело  Мавро.  Сорвал  шлем  и
посмотрел ему в лицо, чтобы убедиться, потом  обнажил  нижнюю  часть  тела
Мавро и бросил его на землю лицом вниз. Люсио раскрыл свой гульфик.
   - Мавро, я хотел бы, чтобы ты был включен в  симулятор,  чтобы  я  взял
тебя сзади. - Он навалился на тело и принялся ритмично тереться о него.
   Люди Люсио раздели Абрайру, потом большой химера раскрыл свой гульфик и
лег на нее. Она не кричала и не плакала. Химера сдвинулся, и я  увидел  ее
лицо. Я видел его сверху, как Бог с облака, и  даже  с  такого  расстояния
увидел в нем то, что не ожидал увидеть в такой  сильной  женщине:  бледное
лицо с умоляющими глазами, с обращенными книзу углами рта, лицо совершенно
опустошенное  и  лишенное  надежды.  Лицо  грешницы   в   греческом   аду,
приговоренной к тому, чтобы ее вечно насиловали.
   Перфекто вскочил на машину и вырвал из основания черепа Абрайры  вилку.
Она упала на пол и подняла колени к  подбородку.  Он  осторожно  попытался
снять ее шлем, но она отбросила его руку.
   Кейго отключил свой комлинк.
   - Они в боевом помещении семьдесят девять, на девятом уровне.
   Я побежал к двери, остальные за мной, никто не остановился, чтобы снять
костюм.
   - Подождите! - крикнул Кейго. Я остановился и  посмотрел  на  него.  Он
опустил голову и взглянул на голограмму,  на  которой  Люсио  и  его  люди
издевались над телами моих компадрес. Просвистел сквозь зубы:
   - Ссаааааххх! - Провел рукой по лбу. - Каждый человек важен  для  нашей
борьбы на Пекаре, - сказал он. - Я не хочу, чтобы вы отбирали их жизни. Мы
не должны быть врагами. - Он взмахнул руками. - Вы  должны  отложить  свои
раздоры, пока мы не победим общего врага. Тогда наступит время для мести.
   Мавро смотрел на него, желваки на его лице раздулись от гнева.
   - Честь требует мести сейчас! - сказал он, выразив и  мою  мысль,  и  я
снова побежал к выходу.
   - Не убивайте их! Я вам приказываю! - кричал за нами Кейго.
   Я не слушал его. Только кто-то один последовал за мной. Я  оглянулся  и
увидел Мавро с мрачным и решительным лицом.
   Я бежал изо всех сил, стараясь в повышенной силе тяжести опередить его,
быть первым. Все было как во  сне:  тяжелое  дыхание,  звуки  тефлексового
вооружения, ударяющего о  пол,  ощущение  силы  и  гнева.  Мы  действовали
заодно, не договариваясь, бежали к Люсио и его людям по коридорам,  и  все
жались к стенам, пропуская нас. Пробежали мимо открытой двери, из  которой
долетал сладкий запах сигарного дыма; в комнате громко смеялся  мужчина  в
серебристо-красном кимоно. Я сорвал перчатку  и  нащупал  нож.  Ничуть  не
волновался. Все будет как в симуляторе. Я умру первым, и все будет как  во
сне.
   Я словно оказался в другом  мире,  в  котором  призрак  Флако  обретает
плоть. Со мной должны быть призраки, подумал я  и  почувствовал,  что  они
следуют за мной. Побежал быстрее. Услышал гремящий звук, но и  не  подумал
оглядываться. Это начали стучать мои зубы, точно так же они стучали, когда
я убил Эйриша. Мы пробежали по коридору и достигли лестницы.
   Сзади крикнул Перфекто:
   - Подождите, я иду!
   Но мы не стали ждать. Я, не обращая внимания на ступени,  схватился  за
перила и съехал на три уровня, иногда хватаясь крепче,  чтобы  затормозить
спуск.
   Когда мы оказались на четвертом уровне, Мавро сказал:
   - По четвертому коридору и направо в конце.
   Я последовал его указаниям, и, когда подбегал к концу,  из-за  поворота
показались люди в темно-синем - три самурая с мечами  наголо,  а  за  ними
несколько латиноамериканцев. Я понял, что Кейго предупредил их, чтобы  они
нас остановили, но на ближайшей двери  увидел  надпись  "Боевое  помещение
79". Они опоздали. Я бросился в дверную нишу.
   Добежав до двери, я открыл ее.  И  увидел  вспышку  серебра  и  красное
кимоно сержанта.
   - Тебе никто не  говорил,  что  нельзя  бить  женщину?  -  закричал  я,
понимаю, что несу чушь.
   Люсио смотрел на пол, спускаясь из машины. Увидев  меня,  он  удивленно
открыл рот. Мой хрустальный нож разрезал ему левый глаз, прошелся по  носу
и дошел до нижней челюсти. Порез был глубокий. Люсио упал навзничь,  и  на
меня брызнула кровь. Я удивился, как легко все произошло. Лезвие разрезало
плоть и даже часть черепа, словно я резал торт. Кто-то за Люсио  закричал:
"Боже!" и попытался оттащить его подальше.
   Люсио вскочил, прыгнул ко мне и пнул в грудь. Удар пришелся  в  верхнюю
часть живота. Воздух вырвался у меня из легких. Я пошатнулся и увидел, как
из-за  меня  выскочил  Перфекто.  Он  ударил  меня  по  голове  с  большим
энтузиазмом, чем нужно, и отбросил на безопасное расстояние.
   Я покачнулся, огни на мгновение вспыхнули очень ярко, и оказалось,  что
я сижу на полу и трясу головой, чтобы она не кружилась. У Перфекто из губы
шла кровь, он  склонился  ко  мне.  Должно  быть,  я  на  секунду  потерял
сознание. Два самурая стояли между нами  и  людьми  Люсио,  у  обоих  были
обнажены мечи.
   В глубине темного боевого помещения друзья поддерживали Люсио. Один  из
них сказал:
   - Стой спокойно, амиго. Он тебя сильно порезал. Ты тяжело ранен.
   Но Люсио вырывался, пытался броситься на нас, кричал:
   -  Иди  сюда,  ты,  шлюха!  Отпустите  меня!  Я  убью   этого   старого
трахальщика! - И бил своих друзей.
   Я понял, что он кричит мне, потому что  я  его  порезал,  и  постарался
встать, но сделал это слишком торопливо. Закружилась голова.
   - Попробуй! - крикнул я.
   Мавро, стоя за мной, сказал:
   -  Уходи  отсюда,  Анжело!  Он  спятил!  В  этом  парне  сильная  кровь
конкистадоров!
   В голове его звучали страх и уважение.  Я  повернулся  и  посмотрел  на
него. Выглядел он очень холодно и расчетливо. Серебряные слезы блестели.
   Я прыгнул к Люсио не потому, что хотел ударить его, я хотел кричать ему
в лицо. Перфекто удержал меня, и я крикнул:
   - Во мне тоже сильна кровь конкистадоров, ты, mamon!
   - Ты сумасшедший! - закричал Люсио.
   Я чувствовал,  как  меня  схватило  несколько  рук,  Перфекто  и  Мавро
потянули меня назад в коридор и начали уводить. Люсио кричал:
   - Я убью тебя и буду трахать твою женщину! Ты мертвец! Ты  мертвец!  Ты
мертвец!
   А я кричал в ответ: "Трахай свою мать!" Тут я  обнаружил,  что  еще  не
восстановил равновесие, и чуть не упал.
   Перфекто удержал меня, и мы пошли назад, к  своему  боевому  помещению.
Слышался только стук нашего вооружения и тяжелое дыхание.
   Я повернулся к Мавро.
   - Почему ты сказал, чтобы я уходил от Люсио?
   - Он сумасшедший. Плохо сражаться с человеком  в  таком  состоянии.  Ты
можешь перерезать ему горло, и он еще пять минут будет рвать тебя,  прежде
чем поймет, что умер. Пусть успокоится. Тогда его легче убить.
   - Мне жаль, что мы потеряли твой нож, - сказал Перфекто.
   Я посмотрел на свою руку и понял, что в ней нет ножа.
   - Где он?
   - Его подобрал самурай. Однако в другой рукав к тебе он не заглянул.
   Он прав. К правому запястью по-прежнему прикреплен нож. Но я  испытывал
ощущение  утраты.  Нож  был  прекрасен.  Мы  подбирали   части   защитного
вооружения, которые я разбрасывал на бегу.
   В боевом помещении нас ждал Кейго. Он посмотрел на нас и сказал кому-то
в комлинк: "Они здесь". Абрайра сидела на месте водителя, Завала - рядом с
ней. Он протянул руку, чтобы коснуться ее,  утешить,  однако  не  касался.
Шлема на Абрайре не было. У нее  было  измученное  и  встревоженное  лицо.
Серебряные паутинки с ее глазах, казалось, расширились, и глаза  перестали
быть человеческими.
   Мавро хлопнул меня по спине и похвастал:
   - Какой сюрприз! Видели бы вы дона Анжело! Он махал ножом, нисколько не
заботясь о здоровье и самочувствии Люсио! И чуть не  отрезал  ему  голову.
Удивительно! Посмотрите: на нем кровь! Можно подумать, он забил свинью.
   Мавро думал, что это забавно. Я взглянул на свою защиту и  увидел,  что
она действительно забрызгана кровью.
   Абрайра странно смотрела на меня, словно собиралась что-то сказать,  но
передумала.
   Кейго закричал:
   - Все вниз! На колени!
   Он извлек меч и указал на пол  перед  собой.  Мы  осторожно  подошли  к
помосту, глядя в землю,  и  склонились  перед  хозяином  Кейго.  Он  долго
смотрел на нас.
   Перфекто понимал самурая лучше нас всех. Он прижался  лицом  к  полу  и
закричал:
   - Прости их, хозяин, потому что они действовали в порыве гнева.
   Кейго тяжело дышал сквозь зубы, потом спокойно спросил:
   - Что они сделали?
   - Напали на Люсио и разрезали ему лицо - но они помнили твой  приказ  и
не убили его.
   Наступило неловкое молчание. Кейго смотрел на нас. Потом сказал:
   - Нужно было  предварительно  подумать.  Нужно  сначала  думать,  потом
действовать.
   - Но... ты сам учил нас, что не  должно  быть  никакого  разрыва  между
мыслью и действием, - сказал Мавро. - Ты хорошо научил нас.
   Кейго закричал по-японский, и ожил и начал переводить крошечный  прибор
у него на воротнике:
   - Вы действовали безответственно и  напали  преждевременно.  О  чем  вы
думали? Где ваша честь?
   Мне  это  показалось  странным  вопросом.  Я  не  понимал,  почему   мы
обесчестили себя, напав на Люсио.
   Мавро сказал:
   - Я бы отомстил за свою честь, если бы убил их!
   - Но ты обесчестил бы своих нанимателей, если  бы  преждевременно  убил
этих людей! - кричал Кейго. Потом он  успокоился  и  сказал  более  мягким
тоном, словно спорил с другом: - Корпорации Мотоки нужно, чтобы  все  были
живы, ne? О чем вы думали? Если восстановите свою честь, убив  этих  людей
сейчас, вам придется совершать харакири. Но этого не должно быть! Если  вы
убьете их, а потом умрете от собственных рук,  вы  заберете  у  корпорации
Мотоки десять жизней. Вы навсегда опозорите себя. Вы  не  выполните  своих
обязательств перед корпорацией!
   - Или вы хотите убить этих людей сейчас, а потом героически  умереть  в
битве? Хотите стать Божественным Ветром  и  умереть  героически?  -  Кейго
широко раскрыл рот, чтобы мы видели его язык. В отвращении сморщил лицо. -
Никто не может с уверенностью ожидать героической смерти. Вы не должны так
думать.
   - Итак, я вижу только один путь, на котором вы сохраните свою честь. Вы
можете убить их сейчас,  отличиться  в  битве,  а  после  войны  совершить
харакири.  Но  это  очень  неопределенный  план.  Даже  если  вы   сумеете
отличиться в битве, вы никогда не  будете  знать,  какой  ущерб  могли  бы
нанести эти люди ябадзинам. Вы можете совершать чудеса в битве, но  нельзя
быть уверенным, что вы себя оправдали. Возможно, вы так считали  в  гневе,
но сейчас гнев ваш уменьшился, и вы видите, что ни один из этих  путей  не
ведет к чести!
   Мавро горько сказал:
   - Я не об этом думал. Я думал: мы убьем этих людей, а потом ты простишь
нас. Я думал, ты поймешь, что мы должны отомстить за себя.
   - Я... понимаю, - сказал Кейго. - Я тоже отомстил  бы  за  себя.  Но...
единственный путь, на котором вы можете отомстить своим врагам и выполнить
свои обязательства перед Мотоки, единственный путь, который я вижу, -  это
ждать окончания войны. Вы сразитесь с ябадзинами,  а  потом  убьете  своих
врагов. Так вы отплатите долг чести корпорации и отомстите за свою  личную
честь. Вы ведь не станете терять свои жизни  в  харакири,  ne?  Все  очень
просто. - Он  улыбнулся,  как  будто  объяснил  простую  истину  умственно
отсталым детям, и теперь надеется, что они поняли.
   Все молчали. Я поразился тому, как он ограничен в своем понимании  нас.
Мне  его  представление  о  чести,  основанной   на   обязанностях   перед
корпорацией, так чуждо, что я с трудом  его  воспринимал.  Я  думал  не  о
чести, а о мщении. В Панаме человек  восстанавливает  честь  семьи,  когда
мстит за нее. Месть и честь  -  одно  и  то  же.  Но  обязательства  перед
нанимателем к чести не относятся. Очень странная концепция.
   Абрайра высказала мои мысли.
   - Ты не  понимаешь.  Мотоки  платит  нам  за  работу,  и  мы  стараемся
выполнить эту работу. Таковы пределы наших отношений. Работа на корпорацию
Мотоки не включает с нашей стороны понятие чести.
   Лицо Кейго исказилось в гримасе боли, шока и недоумения, словно Абрайра
произнесла  предельное  богохульство.  Он  быстро  заговорил   по-японски.
Послышался перевод:
   - У меня язык прилип от удивления! Как можно не исполнять обязательства
перед корпорацией Мотоки? Родители дали вам жизнь, и вы у  них  за  это  в
долгу, верно? Но  теперь  Мотоки  дает  вам  еду,  дает  воду  в  глубинах
пространства. Одежда на вас дана вам Мотоки. Атмосфера, которой вы дышите,
создана Мотоки на вашем  единственном  спутнике  и  с  большими  расходами
перекачана на корабль. За каждый ваш вздох вы в долгу перед  Мотоки.  Если
забрать все, что дала  вам  Мотоки,  вы  мгновенно  умрете!  Взорветесь  в
глубинах космоса! Мотоки сохраняет вам жизнь. Разве это не  означает  долг
чести? Разве этот долг не больше долга перед семьей?
   Прежде чем кто-нибудь из нас нашелся, Мавро сказал:
   - Нет. Мотоки использует нас как инструмент и платит за это.
   Кейго  ошеломленно  молчал.  Потом  поднял  руку  и  погладил  макушку,
пригладил  свои  черные  волосы.  Несколько  раз  раскрывал  рот,   словно
собирался заговорить, но снова закрывал. Очевидно, ему было  очень  трудно
понять слова Мавро. Я не мог видеть мир так, как видит  его  он  -  своими
хирургически преобразованными  глазами,  из-под  идеологического  покрова,
наброшенного социальными инженерами корпорации Мотоки. Он абсолютно предан
корпорации, готов умереть по ее приказу.  Я  не  видел  раньше  чудовищной
пропасти между нами: он в сущности никогда не понимал нас.
   Глаза его остекленели, он все с большим ужасом смотрел в пол, совершено
отчужденный. Обычное деревянное выражение лица сменилось  растерянным.  Он
махнул рукой в общем направлении симулятора. У нас остается еще  несколько
минут боевой подготовки. И мы подключились.


   Мы плыли над волнистым океаном с водой,  чистой,  как  стекло.  Со  дна
поднимались ленты красных водорослей и качались на  воде,  как  гигантские
красные оливы. Стаи пластиковых птиц Пекаря сидели на водорослях,  опустив
концы сложенных, как у бабочки, крыльев в воду. При нашем приближении  они
расправляли крылья и отлетали.


   Кейго отключил нас. Он поднял голову и заговорил, словно  наш  разговор
не прерывался:
   - Я обдумал ваши слова. Вы говорите, что у вас нет  долга  чести  перед
корпорацией Мотоки, что нужды корпорации вам безразличны. Но если это так,
как я могу убедить вас сохранить жизнь вашим врагам, пока мы  не  выиграем
войну на Пекаре?
   Мы не знали, что ответить, и потому ничего не сказали.
   Он продолжал:
   - Если вы начнете драку с химерой Люсио и его людьми, я убью вас за то,
что вы не подчинились моим приказам. Я говорил с хозяином Масаи,  тренером
Люсио. Если Люсио и его люди начнут драку с вами, их убьет Масаи.
   Абрайра сказала:
   - Мы будем сдерживаться до окончания войны на  Пекаре.  Но  Люсио  твое
решение не остановит, особенно теперь, когда он ранен.
   Кейго потер подбородок. Он сказал:
   - Масаи говорил с людьми Люсио. Они понимают. Они тоже  согласились  на
временное перемирие.


   -  Придурки!  -  сказала  Абрайра,  как  только  мы  вышли  из  боевого
помещения. - Люсио собирается напасть на нас. Вероятно, он сейчас смеется,
думая, что одурачил нас этим перемирием! - Она  нервно  шла  по  коридору,
держа руку у рта. - Анжело, как сильно ты порезал Люсио?
   - Глубокий порез, - ответил я. -  Я  ему  разрезал  один  глаз  и  нос.
Большую часть ночи проведет в операционной. И несколько  недель  не  будет
видеть этим глазом.
   - Хорошо. Сегодня вечером изготовим оружие. Можно расколоть твой сундук
и сделать деревянные кинжалы - что-то, чем можно защищаться.
   Я вздохнул, мне не хотелось терять семейное наследие. Но она права. Нам
нужно оружие. Мы поднялись по  лестнице  на  первый  уровень,  и  к  концу
подъема я совершенно выбился из сил.
   В коридоре мы увидели мертвеца: он лежал  точно  так  же,  как  раньше.
Горячий ветерок по-прежнему дул на него, вздымая волосы, а  он  смотрел  в
потолок, подняв одну ногу. Мы подошли к нему, и мне не хотелось  поднимать
ногу и переступать через него. При тяжести в  1,5  "g"  казалось  каким-то
адским замыслом оставить здесь тело и  заставить  нас  перебираться  через
него.
   Мавро шел первым. Подойдя к трупу, он пнул его в спину.
   - Кто оставил здесь Маркоса? - закричал он. -  Почему  никто  не  убрал
его?
   Он снова пнул труп, на этот раз в ягодицы, и нога Маркоса упала.  Мавро
перешагнул через его тело.
   Маркос черными, непрозрачными  глазами  смотрел  в  потолок.  Я  увидел
сходство с лицом Тамары, когда она глазами зомби  смотрела  в  потолок.  И
снова почувствовал странную тягу, желание найти ее, узнать, что с ней  все
в порядке. Но желание слабое, я подавил его и переступил через  труп.  Она
уже несколько дней в сознании, но не связалась со мной. Я для нее ничто. И
то, что я по-прежнему о ней думаю, показалось мне шуткой.
   Мы добрались до своей комнаты, и Абрайра начала опустошать мой  тиковый
сундук. Достала сигары, лежавшие на дне, и спросила:
   - А эта книга тебе нужна?
   Она держала в руках  небольшую  книгу  в  кожаном  переплете,  красного
цвета, с потрепанными страницами. Эту книгу я  взял  у  Эйриша  -  "Святое
учение Твила Барабури".
   - Конечно, - ответил я, думая, что духовное  просвещение  мне  как  раз
сейчас необходимо.
   Она бросила мне книгу. Я подхватил ее и наудачу прочел  стих:  "Истинно
говорю: не грех для праведного убить неверного, ибо разве не  сам  Господь
поклялся уничтожить злых?  Поэтому  убивай  неверных  и  осуществляй  дело
Господа".
   Я рассмеялся и бросил книгу на пол. Мне  казалось,  что  святое  учение
должно быть несколько более святым. И какая ирония, что из  всех  книг  на
Земле я прихватил с собой именно эту!  Но  то,  что  эта  книга  нравилась
Эйришу, конечно, имеет смысл.
   Я продолжал думать о мертвеце в коридоре. Меня беспокоили его  открытые
глаза. Очень напоминают глаза Тамары.
   Я вернулся, нашел труп и закрыл  ему  глаза.  Но  совершенно  напрасно.
Образ Тамары не так-то легко изгнать из сознания. Пока труп  лежит  здесь,
он будет меня раздражать. И я подумал, не оттащить ли его в лазарет.
   В лазарете есть специальный желоб, ведущий в помещение двигателей. Тело
спустят по этому желобу, и его  масса  будет  преобразована  в  энергию  и
поможет двигать корабль или превратится в еду и воду. Но я не могу отнести
труп в лазарет. Там Люсио. Я решил оттащить тело к  лестнице  и  сбросить.
Оно упадет на восемь уровней,  и  те,  кто  живет  внизу,  отнесут  его  в
лазарет.
   Меня отыскал Перфекто. Он подошел, неслышно ступая босыми ногами.
   - Что ты здесь делаешь один?
   - Хочу избавиться от этого, - ответил я.
   Он кивнул, схватил труп за ногу и развернул вдоль коридора. Я  взял  за
вторую ногу. Труп расползался и приклеивался к полу. Без Перфекто  мне  бы
не дотащить его до лестницы. Мы подтащили тело к колодцу  и  приготовились
сбросить его вниз. Лестница похожа на те, что ведут в канализацию: круглая
дыра и ступени,  уходящие  на  восемь  уровней  вниз.  Можно  одновременно
двигаться в противоположных направлениях. В любой момент на лестнице могут
находиться  двадцать  человек.  Мы  смотрели,  как  люди   поднимаются   и
опускаются, и ждали возможности сбросить труп.
   Перфекто что-то задумал, но не решался  сказать.  Наконец  он  набрался
решимости.
   - Знаешь, Мигель говорит,  что  хочет  чаще  тебя  видеть.  Он  к  тебе
привязан.
   - Он и так держится поблизости. Меня это душит, - ответил я.
   - Он очень хочет тебя видеть. Очень. Если Люсио  начнет  завтра  Поиск,
Мигель хочет помочь тебе.
   Я колебался. Перфекто излишне опекает меня. Но  я  не  мог  представить
себе, что и Мигель к нам присоединится. Однако кто знает?  Большинству  на
корабле, кажется, все равно, если их убьют. Мигель  может  быть  одним  из
таких людей. Неужели он бросится в огонь спасать меня, только  потому  что
привязан?
   - А каково это - быть привязанным? - спросил я.
   Перфекто пожал плечами:
   - Не знаю, смогу ли я объяснить. Слова  редко  могут  выразить  эмоции.
Похоже... похоже вот на что: я был в больнице, когда  родился  мой  первый
сын. До этого у меня было две дочери, и я не очень надеялся.  Но  когда  я
увидел сына, увидел, как он красив, хоть я его отец, я  поднял  ребенка  и
хотел ему только добра. Хотел, чтобы в мире его ждало  только  хорошее.  -
Перфекто говорил хриплым голосом. Он редко говорил о своей семье. -  Такое
чувство я испытываю и к тебе, Анжело, желание,  чтобы  тебя  ждало  только
хорошее. И Мигель испытывает то же самое.
   Интеллектуально я мог понять такую эмоцию. У  меня  самого  никогда  не
было детей, но хоть разделить это чувство я не мог, но понимал его.
   - Очень чистое чувство. Я бы хотел испытать нечто подобное. - Я порылся
в своих ощущениях и нашел только пустоту. - Я удивлен, как  ты,  испытывая
такие чувства, смог оставить семью.
   В глазах Перфекто показались слезы, он помигал.
   - Когда я узнал, что моя жена занимается любовью с другим  мужчиной,  я
хотел умереть.  И  записался  на  Пекарь  в  поисках  смерти.  И  так  как
корпорация Мотоки платит непосредственно моей семье, я решил, что мои дети
будут хорошо обеспечены те двадцать два  года,  которые  требуются,  чтобы
долететь до Пекаря. А после моей смерти получат  страховку.  Мне  казалось
это превосходным планом - пока я не увидел  тебя.  В  тот  момент  у  меня
словно родился сын. Ты теперь моя семья. И то же самое испытывает  Мигель.
Ты позволишь нам защищать тебя? - Губы его дрожали от возбуждения, пока он
ждал моего ответа.  Я  посмотрел  на  его  густые  волосы,  на  трехмерную
татуировку зверя  -  зверь  тоже  возбужденно  дрожал.  И  мне  показалось
странным, что он испытывает ко мне такое сильное чувство.
   - Нет. Я буду сам сражаться в своей битве. И  если  меня  убьют,  вы  с
Мигелем через неделю найдете кого-нибудь еще. И забудете обо мне.
   - Это не так легко. Привязанность  нельзя  порвать.  Если  тебя  убьют,
Мигель никогда не забудет чувства потери и своей вины.
   Я пожал плечами. Мигель меня не интересовал. И на Перфекто у  меня  нет
сил. Я не могу открываться навстречу  боли  других.  За  последние  недели
психическое напряжение симулятора, беспокойство, страх, усталость, шок  от
собственной  жестокости  и  жестокости  других   превратились   в   поток,
затопивший меня. Вначале мне  казалось,  что  я  справлюсь.  Но  я  только
защищался. Больше ничего не  мог  сделать.  Чувствовал,  что  если  открою
шлюзы, сойду с ума. Если позволю себе посочувствовать  одному,  беды  всех
остальных  обрушатся  на  меня.  И  я  подавлял  собственное   сочувствие,
производил эмоциональное кастрирование.
   И в этот момент хотел только одного - сбросить тело с лестницы.
   Забота Перфекто обо мне казалась странной, несовместимой с тем,  что  я
знал о химерах. Даже забавно. Из чистой жестокости я сказал:
   - Ты ведь знаешь, что только генетическое  программирование  заставляет
тебя заботиться обо мне?
   Перфекто ответил:
   - Знаю.
   - Любовь с первого взгляда. Страсть, вызванная генетикой. Ну,  наверно,
это все же лучше, чем никакой страсти. -  Мне  показалось  это  остроумной
шуткой. И моя собственная способность сочувствовать  ускользала.  Перфекто
лучше меня. Он по крайней мере способен хоть кому-то сочувствовать.
   Лестница расчистилась, и мы столкнули  тело  вниз.  Оно  пролетело  два
уровня, ударилось, перевернулось в воздухе, зацепилось  ногой  и  повисло.
Тело раскачивалось головой вниз.
   Оно задержалось у самого входа в лазарет. Даже если бы мы  нарочно  это
планировали, вряд ли справились бы лучше. Мы некоторое время смотрели, как
оно качается, потом я импульсивно спросил:
   - Если бы там висела мертвая Абрайра... или Мавро, тебе не было бы  все
равно?
   Перфекто ответил:
   - Мне всегда нехорошо, когда умирает кто-то рядом,  но  я  не  стал  бы
особенно печалиться.
   - Почему?
   - Я с того самого времени, как попал на корабль, знаю,  что  многие  из
нас умрут. В нашем контракте Мотоки гарантирует, что выживет  51  процент,
но это значит, что половина из нас  умрет.  Поэтому  я  заранее  решил  не
горевать.
   Может, я подсознательно тоже реагировал на неизбежность смерти  многих?
И потому умерла моя  способность  к  сочувствию?  После  смерти  матери  я
опасался к кому-нибудь  привязываться.  И  позже,  когда  мою  сестру  Еву
изнасиловали, придушили и оставили у дороги, я  научился  обособляться  от
семьи, хотя в тот раз сестра выжила. И после того  как  погибла  моя  жена
Елена, я не  сближался  с  женщинами  -  пока  не  встретил  Тамару.  Меня
привлекло что-то в ее глазах, то, как она двигалась и улыбалась.
   Я попытался вспомнить, каково это - заботиться о ком-то, но  чувствовал
себя опустошенным и изношенным, как старая пара джинсов. И не мог  понять,
что заставило меня принести Тамару на корабль. Эта часть меня уже  умерла.
Та часть, что заботится  о  других.  И  неожиданно  я  понял,  почему  все
последние  дни  испытываю  ощущение   потери:   умерла   моя   способность
сочувствовать. Я оставил ее в Панаме, она лежит на полу, мертвая, рядом  с
телом Эйриша.
   Абрайра открыла дверь нашей  комнаты  и  выглянула  в  коридор.  Вышла,
ступая очень тихо. Я окликнул ее:
   - А ты, Абрайра, если бы кто-то из нас умер, стала бы горевать?
   Она  села  рядом  со  мной  и  заглянула  в   лестничный   колодец   на
раскачивающийся труп.
   - Нет, - сказала она. - В сражении нельзя  горевать.  Ты  старик,  и  я
думаю, тебя на Пекаре убьют, дон Анжело. И хоть ты  мне  нравишься,  я  не
буду горевать ни о тебе, ни о ком другом на этом корабле.
   Я чувствовал себя странно, словно на пороге истерии. Я  всегда  считал,
что в человеке заложена способность к сочувствию. Но  теперь  понял,  что,
возможно, это не так. И это понимание грозило уничтожить меня. И я сказал,
желая отбросить ее ответ, доказать, что это искажение:
   - Конечно. Ты удивительное создание, но по твоей генной карте я  понял,
что у тебя нет способности к сочувствию.
   - Ты высокомерный глупец! - усмехнулась она. - Мы, химеры, не  очень-то
пользуемся сочувствием со стороны вас, людей!
   Она права! Она права! Мы никакого сочувствия к ее племени не проявляли!
Я вспомнил фотографию  маленькой  химеры,  похожей  на  летучую  мышь;  ее
безжизненное тело свисало  между  двумя  чилийскими  крестьянами,  которые
забили ее до смерти. Эта фотография символизировала, как люди поступают по
отношению к тем, кого не считают людьми. Во всех кровавых войнах, в каждом
акте геноцида, в каждом убийстве,  совершенном  толпой  или  государством,
того, кого убивают,  прежде  всего  обвиняют,  что  он  не  человек,  ниже
человека. И я неожиданно понял, почему  все  племена  каннибалов  называют
себя на своем языке "люди". Мы вначале убеждаем себя, что  наши  враги  от
нас  отличаются,  а  потом  убиваем  их.  Я  понял,   что   жестокость   и
безжалостность, которую я всегда считал принадлежностью  душевнобольных  и
злых, на самом деле составляет неотъемлемую  часть  меня  самого.  Я  убил
Эйриша и, если сложатся соответствующие обстоятельства, буду убивать снова
и снова.
   Есть древнее изречение:  "Некоторые  потрясают  мир,  других  потрясает
мир". Я всегда гадал, к каким  отношусь,  и  теперь  понял:  я  тот,  кого
потрясает мир, меня потрясает картина мира, каков он есть.
   Я рассмеялся - конвульсивным смехом, почти рыданием. При первой встрече
с Абрайрой я поклялся, что покажу ей человечество в лучшем виде, на  самом
же деле она показала мне меня в правильном свете, и зрелище это вызвало во
мне отвращение.
   - Ты права. У меня самого немного сочувствия. Я всегда считал его очень
важной особенностью. Но теперь я вижу, что по природе я убийца.  Я  убивал
раньше  и  буду  это  делать  впредь.  И,   возможно,   способность   быть
безжалостным больше помогает мне выжить, чем я считал.
   Абрайра с любопытством  взглянула  на  меня.  То,  что  мне  показалось
решающим откровением, ее не взволновало.
   - Надеюсь, у тебя есть способность быть жестоким, -  небрежно  заметила
она. - Если хочешь выжить в моем мире, нужно иметь не только еду, питье  и
воздух.
   Она встала и вздохнула. Сказала:
   - Перфекто, возвращайся в нашу комнату. Мне нужно  поговорить  с  доном
наедине.
   Перфекто ответил: "Si". Мы смотрели ему вслед, пока он  не  скрылся  за
дверью.
   Абрайра негромко заговорила:
   - Дон Анжело, с самого первого момента на корабле я знала,  что  у  нас
будут неприятности с Люсио. Нападение сегодня в симуляторе доказывает, что
я права. Он спланировал его недели назад. Должно быть, замышлял  с  самого
начала  и  ждал  возможности  публично  унизить  нас.   Это   его   способ
провозглашения Поиска - если не веришь мне, спроси у любой химеры, что это
значит. От этого не уйдешь. И тут нельзя колебаться, нужно сразу пускать в
ход нож.
   - Конечно, - ответил я.
   - Ты готов убить его? - В голосе ее звучало напряжение, и я понял,  что
она собирается нанести удар  первой.  Прежде  чем  ответить,  я  обдумывал
последствия.
   Абрайра сказала:
   - Анжело, в  такой  ситуации  твои  сомнения  могут  иметь  драматичные
последствия.  Подумай  о  Перфекто:  он  слепо  следует  за  тобой.   Если
почувствует твою неуверенность, в решающий момент тоже проявит  колебания.
Ты не должен проявлять никаких сомнений! Это не только глупо, это  опасно.
Мы должны ударить первыми. К дьяволу приказы Кейго, мы должны ударить!
   Я попытался разобраться в этой путанице. Не  стал  с  ней  спорить,  но
доводы  в  пользу  сдержанности  не  противоречили  бы   моим   предыдущим
действиям. Я порезал Люсио, но Абрайра говорит  об  убийстве.  И  мне  это
кажется слишком хладнокровным. Абрайра заметила мое нежелание  соглашаться
с ее планом.
   - В первый же день я попросила тебя  поговорить  с  Перфекто,  чтобы  я
могла надеяться на его послушание. Ты этого не сделал. Ты возражал  против
мести Люсио. Видишь, к чему это привело? Ты ведь не говорил с Перфекто обо
мне?
   - Нет, - ответил я. - Все время что-то мешало.
   Она махнула рукой, словно отбрасывая мои объяснения, и снова села рядом
со мной.
   - Я тебя не виню. Такие слова должны исходить  от  сердца.  Ты  слишком
стар, чтобы повиноваться мне без размышлений. Но, Анжело, в этом мне нужна
твоя поддержка.
   Я кивнул. Пытался сказать, что поддержу ее. Но слова застряли у меня  в
горле.
   Абрайра покачала головой и прекратила спор.
   - Анжело, - сказала она  негромко,  -  я  никогда  не  любила  мужчину.
Никогда не отдавалась мужчине. Но меня трижды насиловали. Первый  раз  мне
было девять лет. Я вышла за пределы поселка  генных  инженеров  в  Темуко.
Старик поймал меня и чуть не задушил, он совал мне в рот свой  пенис.  Как
раз в это время подняли крик, что  Торрес  создает  нелюдей,  вместо  того
чтобы совершенствовать обычных людей. Старик знал, что я химера и меня  не
защищают законы, как других девочек. Я пошла в  полицию,  и  там  захотели
посмотреть мой геном, прежде чем действовать. Им выдали мой геном, и с тех
пор я всегда знала, что я химера, потому что этого старика так  никогда  и
не привлекли к ответственности.
   Она остановилась, тяжело дыша. Я знал, что она  пытается  убедить  меня
действовать  своими  эмоциональными   аргументами.   Неприкрытая   попытка
манипуляции.
   - Вторично меня изнасиловали четыре года спустя. После войны в  Чили  я
пыталась заняться чем-нибудь полезным. Нашла работу, я продавала обучающие
программы в Перу. Однажды я шла по улице, где несколько  парней  играли  в
бейсбол. Когда я проходила мимо игрока, отбивающего мяч, он взмахнул битой
и ударил меня по голове. Шрам у меня есть до сих пор...
   Она отвела волосы, показав шрам над левым ухом.
   - Они привязали меня к столу в пустом сарае. Я находилась там три  дня.
Много раз они приходили и насиловали меня.  Иногда  приводили  друзей.  На
четвертый день я высвободилась и пошла в полицию.  Но  полиция  ничего  не
стала делать. И ничего мне не обещали: в Перу быть химерой еще хуже, чем в
Чили. Я знала, что парни вернутся вечером, поэтому  вернулась  в  сарай  с
ножом и стала ждать. Когда они вернулись, я их убила. И положила их пенисы
на стол  начальника  полиции,  а  потом  провела  четыре  года  в  женской
исправительной колонии в Каджамарке.
   Она ненадолго смолкла.
   - В третий раз меня изнасиловали сегодня, в симуляторе. И хотя  это  не
реально, но больно, как и в первые два раза, может,  еще  больнее,  потому
что я вспомнила два первые случая - сплошная ненависть и гнев. Но на  этот
раз было по-другому. Потому что кто-то что-то сделал.  Ты  разрезал  Люсио
лицо, я благодарна тебе за это. - Она улыбнулась. - Ты  победил:  если  ты
против того, чтобы мы ударили первыми, мы просто вооружимся и будем  очень
осторожны, ладно? Больше я ничего у тебя не прошу.
   Она наклонилась и легко поцеловала меня в висок,  как  друга,  поцелуем
благодарности. Потом встала и ушла.
   Она меня удивила. Я думал, что она пытается  вовлечь  меня  в  схватку,
просит отомстить за нее. И она имела на это право. Возможно, больше  всех,
кого я знал, она имела право на справедливость. Она не поняла, что  я  еще
не принял решения, как буду действовать. Сдалась слишком  легко.  Если  бы
она потребовала, чтобы я участвовал в Поиске и убил Люсио, я отказался бы.
Но Абрайра оказалась более убедительной, чем сама думала.
   Я вспомнил слова Люсио: "Я убью тебя и буду  трахать  твою  женщину"  и
понял, что он постарается выполнить это буквально. Я решил, что,  пожалуй,
лучше отправить Люсио и его людей в ад, потом встал и пошел в комнату.
   Немного погодя к нам зашел Гарсиа. Он был  очень  бледен  и  измучен  и
больше обычного шевелил руками. Он пришел заплатить Завале миллион песо и,
по-видимому, хотел побыстрее покончить с этим. Он с беспокойством смотрел,
как Мавро заостряет деревянный нож.
   Гарсиа сказал:
   - Надеюсь, вы не думаете начинать драку с самураями!
   Мавро ответил:
   - Я вообще ни с кем не собираюсь драться. Просто просверлю дыру  кое  в
ком!
   Гарсиа облизал губы и сказал:
   - Несколько минут назад Эмилио Васкес решил отпраздновать наши победы в
Южной Америке и не явился к симулятору. В комнату вошел самурай и приказал
ему идти на тренировку, и Эмилио и еще один человек напали на  самурая.  Я
сам все это видел! Эмилио один из самых сильных людей, каких я знаю, и  он
попытался задушить самурая, но самурай  вырвался  у  него,  словно  Эмилио
ребенок, потом ударил друга Эмилио по голове, разбив ему череп, и  задушил
Эмилио - а Эмилио вырваться не смог! Если  не  верите,  можете  сходить  и
посмотреть сами на голову Эмилио. Она висит на крюке на  шестом  уровне  у
лестницы. Если мне нужны были доказательства, что самураи так же сильны  и
быстры, какими кажутся в симуляторе, то я получил их!
   Гарсиа перевел на счет Завалы миллион песо, потом заплатил  две  тысячи
МДЕ за мои антибиотики и быстро ушел.
   Завала подошел и похлопал меня по спине.
   - Прости, что так отнимаю у тебя твои лекарства. Я предпочел бы,  чтобы
ты отдал мне их как друг. Но теперь ты понимаешь:  самураи  побеждают  нас
потому, что их духи сильнее. Я рад, что мы узнали правду: есть заклинания,
которые ослабляют духов врага.
   Мавро рассмеялся.
   - Прекрасная мысль! Ты произноси заклинания, а я буду острить нож!
   Я посмотрел Завале в глаза. Обычно круглое лицо и тонкие губы придавали
ему вид глупого юнца, но теперь в глазах его горела решительность.
   Я взял медицинскую сумку и просмотрел антибиотики. Все свои лекарства я
держал в маленьких контейнерах, напоминающих саквояж. В  каждом  крошечном
саквояже  несколько  граммов  лекарства.  И  еще  у  меня  есть  небольшое
устройство, которое отмеряет дозы  лекарств  и  смешивает  их  для  приема
внутрь или для инъекции. Это позволяет в  небольшом  пространстве  хранить
самые разнообразные лекарства. Я смотрел на  сотни  различных  лекарств  и
думал, что нельзя давать Завале антибиотики: от них он только заболеет.  Я
бы излечил его, но он не болен.
   Я немного порылся в лекарствах, и мне пришла в голову блестящая  мысль:
ведь физически Завала не болен. Он просто считает, что болен, потому что в
симуляторе испытал боль. Но  эту  боль  можно  снять  блокировкой  нервов.
Жжение пройдет, и он решит, что вылечился! У меня  было  несколько  мощных
болеутоляющих без всяких побочных эффектов, и я начал  готовить  таблетки.
Завала потер плечо у основания протеза  руки  и  быстро  проглотил  первую
таблетку.
   Потом сел на пол, а остальные отправились спать. Завала снял этикетку с
бутылки виски и с помощью синей краски Перфекто на обратной стороне  начал
рисовать людей в судне на воздушной подушке. Он  очень  старался  выписать
все подробности. Время от времени начинал петь на  индейском  языке,  а  я
посматривал на него, готовя лекарства. Глаза его остекленели,  он  впал  в
транс и начал обильно потеть.
   Закончив готовить обезболивающее, я лег в постель и  попытался  уснуть.
Но пение Завалы не давало уснуть далеко заполночь.  И  я  подумал,  что  в
войне духов Завала был бы серьезным противником.





   В моем сне солнце  над  озером  Гатун  оранжево-желтым  светом  озаряло
кухню, отражаясь от противоположной окну  стены.  За  кухонной  дверью,  в
кустах у озера, жалобно  мяукал  котенок.  Я  вспомнил  голубую  чашку  на
пороге. Она должна быть полна молоком. Когда я в последний раз  наливал  в
нее молоко?
   Не помню. Ускользнуло из  памяти.  Должно  быть,  уже  недели.  Котенок
умирает с голоду.
   Несомненно,  он  может  прокормиться  и  сам,  подумал  я.  Есть  много
насекомых, рыбаки оставляют мелкую рыбу, котенок  может  ловить  маленьких
животных и останется жив. Котенок продолжал голодно кричать,  и  я  открыл
стеклянную дверь.
   На пороге лежал серо-белый  котенок,  такой  худой,  что  я  легко  мог
разглядеть каждую косточку в его хвосте. Шерсть  у  него  облезала,  глаза
помутнели и ввалились. Он почти мертв. Даже приподняться не  смог.  Просто
продолжал мяукать в последних отчаянных попытках раздобыть еду.  И  тут  я
увидел руку в траве, худую, сразу за котенком, высовывающуюся из куста.  Я
подошел, отвел руку и заглянул в кусты.
   На траве вытянулся Флако, его  безглазый  череп  уставился  в  небо,  в
пустых   глазницах   собралась   дождевая    вода.    Невероятно    худой.
Изголодавшийся.
   - Дедушка! - сказала маленькая девочка,  испугав  меня.  Она  коснулась
моего локтя. - Дедушка, ты о них не позаботился! Ты  допустил,  чтобы  они
голодали.
   И я понял, что забыл накормить не только котенка. Забыл накормить своих
друзей. И невольно произнес:
   - Я... не знал. Не знал, что должен был заботиться о них.


   Я вскочил. Глубокая ночь, Завала уснул за своими рисунками,  он  слегка
храпит. Сердце мое дико  билось,  я  вспотел.  Этот  сон  встревожил  меня
сильнее  любого  кошмара.  Я  пытался  понять  его   значение,   вспоминал
подробности.
   Сосредоточился на девочке с бледным лицом и  темными  глазами,  которая
появляется во многих  снах.  Может,  я  видел  ее  на  ярмарке?  Соседский
ребенок? Я долго думал и убедил себя, что она  ребенок  соседей,  девочка,
которая жила в доме ниже по улице в Панаме. Но дом, в котором она жила,  я
не мог вспомнить. Впрочем, должно быть, я видел, как она ходит по утрам на
ярмарку.
   В качестве эксперимента я закрыл глаза и попытался вспомнить ее во всех
подробностях. И сразу в моем сознании возник ее образ. Она  стояла  передо
мной, держа серо-белого котенка, протягивала его,  чтобы  я  мог  взять  в
руки.
   - Он немного одичал, - сказала она. - Ты о нем позаботишься?
   Образ казался очень живым и верным, но я знал, что не видел котенка  до
того дня, как вернулся домой и смотрел, как Флако и Тамара бросают ему  на
крышу мяч. Очевидно, сон примешался к моим воспоминаниям. Так как в  одном
и том же сне я увидел девочку и котенка, подсознание связало их.
   Я отогнал эту мысль подальше и попытался  вспомнить  имя  ребенка.  Оно
крутится на языке, и я был уверен, что  осталось  только  произнести  его.
Лицо вспотело, голова готова была разорваться, я  пытался  вспомнить.  Это
казалось необыкновенно важным.
   - Татьяна, - произнес я  вслух  в  порыве  вдохновения.  И  понял,  что
произнес правильно ее имя. Девочку зовут Татьяна. Я  обрадовался,  но  чем
больше думал, тем больше сознавал, что ничего не могу вспомнить, кроме  ее
лица. Ты сумасшедший, подумал я, но тем не менее поздравил себя с тем, что
нашел имя для посетительницы своих снов.


   Утром одиннадцатого дня я проснулся от движений: тела  передвигались  в
темноте, шелестели кимоно. Завала сидел  на  полу,  скрестив  ноги,  перед
листочком бумаги. Лицо его было истощено, глаза остекленели от  бессонницы
и болеутоляющих, которые я ему дал. Он негромко и хрипло напевал, и  звуки
его пения напоминали шум ветра в сухой траве.
   Перфекто и Мавро стояли у двери,  напряженные,  в  ожидании  нападения.
Мавро завязывал оби, пояс своего кимоно, держа деревянный кинжал в  зубах.
Эти ножи - по существу всего лишь заостренные  палки,  каждая  в  полметра
длиной, резать ими нельзя, но колоть можно. Абрайра одевалась в  крошечном
туалете. Все они старались дышать медленно, но дыхание вырывалось неровно.
Я почувствовал, как у меня самого грудь сжимается в ожидании.
   Я соскользнул с койки и поправил свое кимоно. Достал нож  из  ножен  на
запястье. Ноздри мои раздувались.
   - Что происходит? - спросил я, подойдя к Завале.
   - Мы не можем спать, - ответил Перфекто. - Значит, люди Люсио  тоже  не
могут спать. Они скоро будут здесь.
   - Откуда ты знаешь?
   Мавро сказал:
   - Я только что вызвал по комлинку дежурную  сестру.  Она  сказала,  что
сейчас  Люсио  осматривает  врач.  Через  десять  минут  Люсио  выйдет  из
лазарета.
   Эта новость удивила меня больше, чем я ожидал.  До  сих  пор  стычка  с
Люсио казалась только возможностью. Теперь же она стала неминуема.  Сердце
мое забилось в неожиданном приступе паники.
   Из туалета вышла Абрайра.
   Завала поднял свой рисунок, чтобы мы могли  его  видеть:  Люсио  и  его
люди,  каждый  изображен  с  мельчайшими  подробностями,  как  на   эскизе
архитектора, и у каждого множество ран. Ножи в животе, ножи в горле,  ножи
в лице. Не отрывая  взгляда  от  рисунка,  Завала  порылся  во  внутреннем
кармане кимоно и достал зажигалку Мавро. Он запел громче, вытянул  руку  с
рисунком, человеческую руку, и поджег рисунок. Пламя лизало его пальцы, но
он держал листок, пока тот весь не превратился  в  пепел.  Пальцы  горели,
дыхание его участилось, но рука не дрожала, и он  держал  рисунок  твердо,
пока тот не превратился в  черный  пепел,  по  которому  ползали  огненные
черви. Потом кимеханической рукой Завала смял сгоревший листок.
   - Нужно действовать быстро, - сказал он, -  пока  заклинание  сохраняет
силу. - Взгляд его сфокусировался, Завала вскочил и  уже  через  мгновение
держал в руках нож.
   Перфекто побежал в туалет и помочился. Мавро встал у входа в  туалет  и
зашел туда, когда вышел Перфекто. Я понял, что мне тоже нужно  помочиться,
и встал в очередь.
   Абрайра начала заправлять  свою  постель.  Она  делала  это  быстро,  с
нервной энергией. И заговорила скорее с собой, чем с нами:
   - Как только будем готовы, я думаю, нужно идти по коридору и  вниз,  на
второй уровень. Выше они не пойдут. Не давайте спуску этим mamones. Режьте
их быстро, словно режете скот,  и  вам  платят  за  голову.  Потом  быстро
уходите.
   - Ты, правда, думаешь, они придут? - спросил Завала. Он раскрыл дверь и
выглянул в коридор.
   Блеснуло  что-то  белое,  звякнул  металл.  Человек  в  белом   кимоно,
перевязанном вместо оби цепью, крикнул:  "Подарок  от  conquistadores!"  и
просунул в дверь металлическую трубу.
   Завала упал, труба торчала в его животе. Человек, ударивший его  -  его
имя Самора, - повернулся и побежал. Абрайра  пробежала  мимо  меня,  чтобы
преследовать  его.  Самора  взмахнул  второй  трубой.  Абрайра  попыталась
увернуться, но труба скользнула по ее голове, и она упала.
   Я бросился ей на помощь, а Самора убежал к лестнице, прежде чем я успел
выскочить в коридор. Я схватил Абрайру. Глаза  ее  закатились,  виден  был
только белок.
   - Все будет в порядке, - сказал я. - Мы с тобой.
   Мавро начал браниться. Он поставил Завалу на ноги, и тот обеими  руками
схватился за трубу. Немного светлой жидкости, смешанной с кровью,  вытекло
из ее конца, словно кто-то забыл закрыть кран. Лицо Завалы побледнело,  он
не отрывался от трубы.
   Из туалета выбежал Перфекто.
   - Нужно отнести его в лазарет!  -  сказал  Мавро.  Он  повел  Завалу  к
лестнице, Перфекто пошел следом.
   Я посмотрел вдоль коридора. Люди Люсио будут ждать у лестницы, и  когда
мы будем проходить мимо их уровня, они на нас  нападут.  Я  был  уверен  в
этом. Они ударили Завалу, просто чтобы завлечь нас в ловушку.  Ведь  Люсио
объявил  Поиск,  он  не  будет  удовлетворен  тем,   что   ранил   Завалу.
Одновременно со мной опасность положения поняли Мавро и Перфекто.
   - Подождите, - сказал Перфекто. - Я схожу за помощью! - Он  подбежал  к
ближайшей двери и постучал. Оттуда выглянул самурай, они заговорили.
   Я успокаивал Абрайру и осматривал ее лицо. Когда я говорил, ее глаза не
двигались. Зрачки так расширились, что готовы  были,  казалось,  поглотить
весь свет. Я забеспокоился, что  она  серьезно  ранена.  Повернул  голову,
чтобы осмотреть ее рану. На затылке, у  основания  черепа,  темный  синяк,
сразу над черепной розеткой. Квадратная платиновая розетка  сдвинулась  на
сторону, и из-под  нее  вытекала  струйка  крови.  Я  осмотрел  розетку  и
обнаружил,  что  плавающая  решетка  продвинулась  вперед.   Это   обычная
проблема: в розетке  у  основания  черепа  имеется  передвижная  маленькая
решетка; когда подключаешься к терминалу компьютера, решетка  продвигается
вперед и перекрывает поступление импульсов от нервной системы  в  мозг.  И
вместо них импульсы посылает компьютер.
   Удар продвинул решетку Абрайры вперед, и  теперь  она  в  сознании,  но
никаких  импульсов  извне  не  получает.  Она  слепа,  глуха  и  полностью
анестезирована. Я попытался выправить вилку, поставить решетку на место.
   Мимо нас пробежали несколько самураев вместе с Перфекто. Они подхватили
Завалу и понесли  его  к  лестнице  с  большим  шумом  и  суетой.  Коридор
заполнился любопытными самураями. Все в синих  кимоно,  у  многих  влажные
волосы, так как они сразу из своей общей ванны.
   Сквозь толпу пробился Кейго и склонился к нам.
   - Что здесь случилось? - спросил он.
   - Люди Люсио нарушили перемирие, - ответил Мавро. - Эти трусы напали на
нас!
   Кейго насупил брови. Рявкнул:
   - Они нарушили клятву? Солгали мне? Эти люди не знают чести!
   Он вытащил свой меч и перешагнул через Абрайру. Язык его  телодвижений:
насупленные брови, выражение отвращения на лице - казался  преувеличенным,
не  соответствующим  происшествию,  словно  он  плохой   актер,   играющий
рассерженного человека. Я приметил это у всех самураев, и  мне  показалось
странным:  большую  часть  времени  они  старались   казаться   совершенно
невозмутимыми,  лишенными  эмоций,  но  когда  они  проявляли  эмоции,  то
показывали,  что  они  полностью  ими  овладели.  Кейго  зашагал  с  таким
выражением, словно собирался убить Люсио и его людей.
   Мавро закричал:
   - Подожди, хозяин! - Кейго повернулся и взглянул на нас. Самым покорным
тоном Мавро сказал: - Хозяин, люди  Люсио  уже  трижды  нападали  на  нас.
Позволь нам убить этих собак.
   Кейго дал согласие:
   - Hai!
   Мы втащили Абрайру в свою  комнату  и  с  помощью  деревянного  кинжала
поставили на место черепную вилку. Абрайра немедленно пришла в себя, и  мы
рассказали ей о договоре Мавро с Кейго. Абрайра  обрадовалась  возможности
отомстить.
   Перфекто вернулся с трубой, которой  Самора  ударил  Завалу.  Она  была
заострена на конце.
   - Завала ранен не тяжело, но при повышенном тяготении швы находятся под
напряжением, и ему придется несколько дней провести в постели.
   Абрайра пожала плечами.
   - Значит, придется убить людей Люсио  без  него.  Но  прежде  всего  мы
должны знать, где они.
   Перфекто и  Мавро  принялись  связываться  с  друзьями,  предлагали  за
сведения остатки наших сигар. Через три минуты Мавро получил ответ:
   - Васкес говорит, что только что видел их в коридоре  третьего  уровня,
возле душа: они спорили, напасть ли  немедленно  или  подождать,  пока  мы
нападем на них.
   - Попроси Васкеса сказать им, что они видел, как мы прошли в лазарет, -
сказала Абрайра.
   Мавро поторговался с Васкесом о  цене  предательства,  договорились  на
двадцати сигарах. Васкес сказал, чтобы мы через минуту заняли позицию.
   Мы побежали к лестнице и спустились на два уровня. Перфекто  прошел  по
коридору  в  противоположную  от  лазарета  сторону.  Было  полутемно,  по
расписанию еще ночь. После такого смятения тишина  казалась  странной.  Мы
дошли до пересечения  коридора  с  тем  кольцевым,  который  ведет  вокруг
корабля, и здесь затаились. Только Перфекто оставался снаружи. Он  смотрел
на лестницу, ожидая появления людей Люсио.
   Ждали мы несколько минут. Шесть раз  Перфекто  прятался,  когда  кто-то
показывался на лестнице, поднимаясь с четвертого уровня. Мавро сказал:
   - Я убью первым,  -  и  осмотрелся,  не  возражает  ли  кто.  Никто  не
возразил. - Ai, ya, yi, - нервно сказал Мавро, - надеюсь,  тут  кто-нибудь
сумеет вытатуировать серебряную слезу.
   Он уже думал о третьей слезе у себя на щеке.
   Перфекто в седьмой раз отдернул голову. Он  взглянул  на  нас  и  начал
считать, чтобы дать возможность людям Люсио подняться  выше  по  лестнице.
Кто-то раскрыл дверь в  коридор  между  нами,  послышался  смех.  Перфекто
перестал считать. Люди Люсио на лестнице будут следить за открытой дверью.
Они остановятся.
   Но вот Перфекто снова начал счет, молча  кивая  головой,  и  неожиданно
оттолкнулся от стены, гулко выдохнув. Мавро последовал за ним,  дальше  я.
Перфекто уже находился на полпути к лестнице, он неслышно бежал босиком.
   Трое в белых кимоно вышли из спальни. Они еще смеялись, когда  Перфекто
пробежал мимо них. Один из них сказал: "Huy!" и отскочил  назад,  дав  мне
возможность увидеть лестницу.
   На лестнице был один человек - химера по прозвищу Бруто. В  левой  руке
он держал заостренную трубу. От лестницы отходило шесть  коридоров,  и  он
пытался следить одновременно за  всеми.  Голова  его  была  повернута  под
неестественным углом, чтобы он мог заглядывать  за  спину.  Бруто  заметил
Перфекто и прыгнул с лестницы, разворачиваясь, чтобы  встретить  нападение
лицом.
   По лестнице  вслед  за  Бруто  поднимался  Люсио.  Он  не  мог  вовремя
присоединиться к схватке. Понял это и скользнул вниз.
   Перфекто встретился с Бруто, и они остановились на расстоянии вытянутой
руки друг от друга. Но положение у  Бруто  было  неудобное.  Он  угрожающе
держал свою трубу, правая рука развернулась для удара.  Это  нарушило  его
равновесие. Перфекто танцевал,  наносил  ложные  удары,  стараясь  отвлечь
Бруто, заставить ударять, и тут  же  отскакивал.  Бруто  отдернул  руку  с
трубой, увидел ложный удар, потом передумал и не стал  ударять.  В  момент
его колебания Перфекто прыгнул вперед, мелькнул его нож.
   Казалось, Перфекто не попал. Бруто продолжал стоять на месте. Но вот он
застыл, глядя прямо перед  собой  и  чуть  вверх.  Он  казался  смущенным,
ошеломленным, и тут из его сонной артерии брызнула кровь. Словно  вода  из
шланга. Кровь обрызгала стену, и  Бруто  повернулся  и  посмотрел  на  нее
удивленно.
   Второй поток крови  ударил  правее,  потому  что  Бруто  повернул  туда
голову. Он сделал шаг вперед, как будто хотел поймать хлынувшую кровь. Но,
поднимая  ногу,  он  сделал  это  невероятно  грациозным  жестом,   словно
танцовщик балета; он поднял ногу высоко, как на ступень большой  лестницы.
Глаза его уже стекленели, как у умирающего животного. Кровь не доходила до
мозга, и он терял сознание.
   Несколько капель крови упали мне на лицо, и я  застыл.  Я  не  сознавал
этого, но до того продолжал бежать.  Бруто  начал  странный  и  грациозный
танец, двигаясь как на замедленной съемке. Кровь продолжала  бить  из  его
горла,  он  поворачивался,  делал  в  воздухе  пируэт,  и   кровь   падала
ярко-красными каплями.
   Лазарет находился чуть ниже по коридору шесть, всего в сорока шагах  от
него, и я подумал: "Если быстро доставить его в лазарет,  можно  перекрыть
артерию".  Но  я  не  пошевелился.  Мысль  сложилась,   но   действие   не
последовало. Перфекто нанес новый удар  ножом,  распоров  Бруто  живот.  И
прежде чем тело упало, он пробил голову Бруто его же металлической  трубой
и оставил лежать мертвым, исполнив кодекс Поиска.
   Я чувствовал себя странно - как наблюдатель, совершенно отстраненный  и
бесстрастный. Две недели назад такая сцена вызвала бы у  меня  отвращение.
Но теперь я ничего не чувствовал.
   - Видели, какое у него было лицо,  когда  Перфекто  ударил?  -  спросил
негромко Мавро. - Как в мультике, когда  герой  падает  с  утеса  и  висит
некоторое время в воздухе, лишь потом понимает, что падает.  -  Он  громко
рассмеялся, и я тоже захихикал, словно это очень забавная шутка.
   - Остальные на четвертом уровне, - сказал Перфекто,  указывая  вниз  по
лестнице. Он тяжело дышал, лицо его было выпачкано горячей парящей кровью.
Такую горячую кровь мои глаза видят как раскаленную руду  цвета  киновари.
Мне неожиданно стало холодно. - Я надеялся, еще  хоть  кто-нибудь  из  них
сойдет с лестницы. Тогда схватка была бы получше.
   Я нервно хихикнул и посмотрел вниз по лестнице.
   - Ну, одного из их лучших бойцов мы уже свалили! - сказал я. - Я рад.
   И понял, что я действительно рад. У нас меньше на одного, у  них  тоже.
Шансы равные.
   Перфекто сунул окровавленное оружие за пояс.
   Абрайра с тоской взглянула на лестницу.
   - Они ждут нас там в засаде, - прошептала она.  -  Не  думаю,  что  нам
нужно спускаться. А они, несомненно, не  станут  подниматься.  По  крайней
мере несколько часов. Пошли позавтракаем. На полный  желудок  будем  лучше
сражаться.
   Я улыбнулся. Мне показалось забавным оставлять их там в ожидании на все
утро. И мы пошли в столовую.
   Перфекто не потрудился убрать свое окровавленное оружие из-за пояса,  и
все время за завтраком на нас смотрели. Быстро распространилось известие о
нашем сражении, и некоторые даже выкрикивали что-нибудь вроде:
   - Hola, muchachos, как идет Поиск?
   Мавро помахал этим людям и улыбнулся.
   - Перфекто растоптал обезьяну Бруто. Видели бы вы это!
   Мы выбрали столик в углу и поели булочек - муку делают  из  водорослей,
булочки поливают тонким слоем сладкого коричневого сиропа.
   Мавро ел, приговаривая:
   - Que rico! Как вкусно! Словно знаменитая замороженная печенка, которую
готовила моя невеста!
   За едой у меня дрожали руки.  Казалось  странным,  что  все  знают:  мы
только что совершили убийство. И никто ничего не делает. Нет ни криков, ни
протестов, ни обвинений. Никакой полиции.  И  тут  я  понял,  что  с  того
времени как убил Эйриша, я стал убийцей.  Абрайра  призналась,  что  убила
троих парней в Перу. Мавро носит татуировку, показывающую, что он убивал в
Картахене.  Перфекто,  не  задумываясь,  убил  Бруто,   словно   растоптал
таракана. И это единственные люди, которых я  здесь  знаю,  -  моя  боевая
группа. И если остальные группы таковы, то восемьдесят процентов людей  на
корабле - убийцы. Вступая в свою боевую  группу,  я  представлял  себе  ее
обществом - обществом, которому  смогу  служить.  Мне  казалось,  что  тут
несколько человек объединились, чтобы вместе бороться с болью. Но можно ли
служить обществу убийц?
   Когда я был ребенком, дон Хосе Миранда говорил мне, что обществу  можно
служить, только служа индивидуумам, составляющим это общество. Но  как  же
служить обществу убийц?
   Вскоре мы поняли, что нам не  следовало  появляться  на  виду.  В  зале
завтракали друзья Люсио, и не  прошло  и  двух  минут,  как  один  из  них
выскользнул, чтобы сообщить Люсио о нашем местоположении.  Кейго  разрешил
нам наказывать Люсио и его людей, но его благословение вовсе не  означает,
что мы победим.
   Завтракать должна была третья часть  всех  на  корабле,  и  зал  вскоре
заполнился. Рядом со мной присел Фернандо Чин, ксенобиолог. Он сказал:
   - Эй, кто-нибудь из вас знает, почему прервана связь с модулем  В?  Что
там происходит? Неужели правда там взорвалась бомба?
   - Боже! - сказал Мавро. - О чем ты говоришь?
   В дверях показались Люсио и трое его оставшихся в  живых  товарищей.  Я
смотрел на них и думал:
   -  Бомба?  Ну,  это  уж  слишком!  Можно  справляться  только  с  одним
осложнением за раз. Но сойдешь с ума, если их будет несколько. Спокойней!
   Люсио выглядел ужасно,  на  лице  большой  шрам,  где  я  его  порезал.
Повязка, телесного цвета, выглядела как глина, и  казалось,  лицо  его  не
разрезано, а сильно деформировано. Он и его люди даже не взглянули в  нашу
сторону. Они точно знали, где мы.
   - Не знаю, была ли там бомба,  но  связь  прервана,  -  сказал  Чин.  -
Попробуй связаться по комлинку с кем-нибудь в модуле В и  поймешь,  что  я
имею в виду.
   Люсио и его люди встали  в  очередь  в  конце  зала  и  заполнили  свои
тарелки, потом сели за стол и  начали  есть.  Я  посмотрел  на  Мавро.  Он
смотрел на них, губы его скривились в язвительной улыбке.  Он  ждал,  пока
кто-нибудь из них посмотрит в нашу сторону. Мавро крикнул:
   - Эй, кто-нибудь видел Бруто?
   Но Люсио и его люди не прореагировали.
   Абрайра сказала:
   - Нам пора на тренировку. Уже 10-25.
   Я удивленно посмотрел на нее. Мне казалось, что Поиск превыше всего.
   Абрайра посмотрела  вдаль  и  сказала,  ни  к  кому  в  особенности  не
обращаясь:
   -  Им  тоже  придется  идти  на  тренировку.  Группа  Люсио  занимается
одновременно с нами. Следующие два часа они будут заняты.
   Мы встали, отнесли  подносы  в  посудомойку  и  осторожно  отступили  к
выходу.


   В боевом помещении Кейго сидел на своем помосте и ждал нас. Он смотрел,
как мы заходим, но ничего не сказал. Я был очень смущен. Наши белые кимоно
забрызганы кровью Бруто. Очевидно, мы убивали людей. Кейго не спросил  нас
об этом. Он казался погруженным в размышления. На этот  раз  мне  хотелось
подключиться к симулятору. Предстоящая схватка казалась мне очищением.  Мы
надели  свои  защитные  костюмы,  забрались  в   машину,   вооружились   и
погрузились в мир иллюзий.


   Мы двигались над соленым  болотом,  покрытым  тонким  слоем  воды.  Нас
окружали  темные  мангровые  заросли,  их  изогнутые   корни   торчали   в
солоноватой воде. Насекомые плясали  на  поверхности  воды  цвета  пива  и
метались в тень под манграми при нашем приближении.
   Я сразу насторожился. Что-то изменилось, но я не  мог  определить,  что
именно. Что-то неощутимое. Я пытался смотреть во всех направлениях  сразу.
Сирена предупредила о приближении ябадзинов. Вместо того чтобы  схватиться
с самураями, Абрайра свернула направо,  пронеслась  между  двумя  группами
мангров в более темную воду за ними. Мы пробирались через густые  заросли,
отбрасывали толстые листья, уклонялись  от  деревьев.  Маленькая  анаконда
упала с ветвей к моим ногам, и я посмотрел вниз. Мы наскочили на подъем, и
машина поднялась в воздух; я оторвал взгляд от змеи,  и  в  это  мгновение
толстая ветвь ударила меня в лицо.
   Я перекатился через корму и перевернулся.  В  шлеме  прозвучал  сигнал,
предупреждающий о появлении  ябадзинов.  Я  высвободил  лазерное  ружье  и
постарался успокоиться. Шлем раскололся вдоль линии фильтров, вделанных  в
его поверхность. Я расстегнул магнитный замок, и  шлем  раскрылся  надвое.
Свежий воздух заполнил мои легкие.
   Свежий воздух! Не воздух симулятора, который пахнет так,  словно  шесть
грязных крестьян одновременно с тобой  втиснулись  в  твой  костюм.  Пахло
травой, морем  и  немного  гнилыми  фруктами.  И  еще  немного  сахаром  и
скипидаром - какой-то сладковатый чуждый запах. Я видел в полном  спектре,
и Пекарь показался мне гораздо менее однообразным, чем в симуляторе: небо,
как всегда, красноватого оттенка, но стаи желтых и зеленых опару  но  токо
высоко в  атмосфере  окрашены  по-разному.  Там,  где  они  пролетали,  их
сопровождало платиновое свечение. Среди мангров в соленом болоте виднелись
туземные  растения  неправильной  формы,  похожие  на  водоросли,   -   не
пурпурные, какими показывал их симулятор, а темно-ультрафиолетовые, и  мои
протезные глаза видели их почти черными.
   Я оставил шлем на земле, в нем продолжала непрерывно звучать сирена,  и
прошел к краю воды, на  открытое  место.  Холодный  ветерок  овевал  лицо.
Тысячи прекрасных птиц, плоские пластиковые листы  с  короткими  хвостами,
парили над травянистыми болотами. Некоторые плясали  у  меня  прямо  перед
лицом - небольшие существа размером с мотылька с расправленными крыльями.
   И почти сразу птица размером с малиновку повисла у  меня  перед  лицом,
свесив хвост. Она гудела, как колибри. Я описывал эти существа похожими на
манту или ската, но это лишь поверхностное сходство. Передняя часть у  них
треугольная, гладкая, как стекло, по сторонам  неподвижно  закреплены  два
крыла. Крошечный плоский хвост плывет  сзади;  у  меня  на  глазах  крылья
стремительно задрожали, а хвост согнулся, помогая  существу  повернуть.  И
оно медленно повернулось в воздухе  передо  мной.  У  него  оказались  два
светло-желтых глаза,  крошечный  рот,  похожий  на  клюв  ласточки,  а  по
сторонам его щупальца. А над глазами орган, который я могу описать  только
как переднее крыло, - тонкая почти  прозрачная  мембрана,  которая  быстро
колеблется, направляя поток воздуха  на  неподвижно  закрепленные  крылья.
Именно эта мембрана и издает гудящий звук.
   Земные птицы поднимаются с помощью мышц своих  крыльев,  они  буквально
взбираются, цепляясь пальцами  своих  крыльев.  Крылья  одновременно  дают
возможность и подниматься, и двигаться вперед. На Пекаре  хрупкие  "птицы"
подают передним крылом-мембраной воздух на неподвижные крылья,  тем  самым
создают подъемную  силу.  Я  подумал,  что  на  сильном  ветру  они  могут
расслабить переднюю мембрану и просто парить в воздухе, как земные чайки.
   Мне хотелось поближе рассмотреть это существо.  Одни  линии  как  будто
соответствовали экзоскелету, другие - прозрачным мышцам, а синие и  желтые
нити в прозрачном теле - вены и внутренности. Но ничего из этого я не  мог
разглядеть ясно. Я быстро протянул руку, словно хотел поймать существо, но
оно увернулось и стремительно унеслось над болотом.
   На земле ветви, отдельные травинки, какие-то черные насекомые.  Сначала
мне показалось, что это жуки-сверлильщики, но  несколько  из  них  толкали
куски темных ультрафиолетовых листьев и сплетали их  с  помощью  ветвей  и
камешков в небольшие гнезда размером с  горсть.  Гнезда  очень  напоминали
крошечные хижины. Я перевернул одну, думая, что  найду  в  нем  что-нибудь
интересное  -  может,  насекомых,  играющих  в  шахматы   или   высекающих
изображения своих  богов,  -  но  увидел  только  толстых  больших  жуков,
ухаживающих за маленькими белыми личинками. Я поставил гнездо на место,  и
песчаные мухи разлетелись от движения моей руки.
   Слишком много подробностей  для  иллюзии,  созданной  компьютером.  Мир
слишком завершен для симулятора. Насекомые, птицы, маленькие рыбки в воде,
запахи - всего этого я раньше никогда не видел и  не  ощущал.  И  то,  что
компенсировались особенности моего протезированного зрения, означало,  что
иллюзия создана специально для меня. Искусственный разум  корабля  не  мог
сделать этого для всех - не для семисот человек, одновременно  находящихся
в симуляторах.
   Похоже на ловушку. Я  вспомнил  людей,  умерших  в  симуляторе,  людей,
которые не в состоянии  оказались  перенести  иллюзию.  Может,  их  убили?
Может, они погибли, как раз не вынеся такой иллюзии, как  эта?  Я  поискал
чего-нибудь неуместного: слишком симметричное и здоровое  дерево,  полоска
земли, созданная уравнениями, а не природой. Но листья деревьев  пожелтели
и сморщились по  краям,  насекомые  поедали  друг  друга.  Поверхность  не
выглядела так,  словно  она  создана  с  помощью  уравнений:  нет  слишком
большого количества ровных поверхностей и резких линий. Я не нашел  ничего
неуместного.
   Но если кто-то использует такой способ убийства, я решил, что не  стану
его жертвой. Сунул руку за шею и постарался нащупать место, где происходит
соединение с компьютером. Бесполезно. На самом деле  мое  тело  продолжает
сидеть в машине, оно полностью отключено от  реального  мира.  Я  не  могу
преодолеть эту иллюзию, сбежать от нее.
   Я закричал Кейго:
   - Выведи меня отсюда! Я не понимаю больше, где реальность!
   Подождал, но ответа не было.
   Я коснулся шишки на голове, думая о своем положении. На руке  кровь.  Я
лизнул ее, чтобы проверить вкус. Компьютер раньше никогда  не  симулировал
вкусовые ощущения. Но кровь соленая, и у нее консистенция настоящей крови.
   Возможно, это  испытание.  Может,  они  хотят  проверить,  как  я  буду
бороться, если моя жизнь в опасности, подумал я. Я понимал,  что  не  могу
преодолеть иллюзию и мне остается только выиграть эту битву. Под  вопросом
моя жизнь. Но мне было  все  равно.  Я  столько  раз  испытывал  смерть  в
симуляторе, что знал: она означает только конец страданий.
   В густых зарослях, по другую строну болота, хрустнула ветвь.  Оторвался
большой лист со звуком разрываемой  бумаги.  Я  сел  и  всмотрелся  в  том
направлении: в кустах шло какое-то большое черное животное.  На  мгновение
оно мелькнуло в просвете и снова скрылось в кустах.  Черное  и  волосатое,
влажное,  словно  только  что  из  воды.  Еще  один  хищник,  изображенный
компьютером, решил я.
   Я присел и  прицелился  лазерным  ружьем  меж  двумя  кустами,  пытаясь
угадать, где оно покажется в следующий раз.
   Животное фыркнуло, глубоко вдохнуло. Оно уловило мой  запах.  Бросилось
вперед, и ноги его с громом  ударились  о  землю.  Оно  прорвалось  сквозь
заросли и выбежало на небольшую поляну. И остановилось,  тяжело  дыша,  на
краю воды в десяти метрах от меня.
   Огромный бык, черный, как оникс, с большими широкими рогами. На  шее  у
животного сидела черноволосая  женщина  в  тонком  белом  платье,  которое
больше обнажало, чем скрывало ее тело. Она слегка улыбалась.
   - Браво... дон Анжело. - Между словами она  делала  паузы,  словно  для
того, чтобы перевести дыхание. - Ты пришел... снова... чтобы спасти меня?
   Она ударила быка по ребрам, тот вошел в воду и направился ко мне.
   - Тамара? - Эта женщина не истощенная Тамара,  какой  я  ее  знал.  Она
прекрасна так, как никогда не была прекрасна Тамара. Волосы у нее темные и
блестящие. Зубы белые, как хрустальная вода горного ручья. Груды полные  и
высокие. Но тонкие кости и мышцы говорят о хрупкости, какой тоже не было у
Тамары.
   - Ты очень... похож... на то... что я  помню,  -  сказала  Тамара.  Она
внимательно наблюдала за мной.  Губы  ее  затвердели.  Выражение  не  было
строгим или неодобрительным, скорее  она  казалась  печальной  и  усталой.
Слова по-прежнему произносила с промежутками. То, что  даже  в  симуляторе
она запинается, свидетельствует о серьезном повреждении  центров  речи.  И
если эта область повреждена, много ли осталось от той  Тамары,  которую  я
знал? Я подумал, что мне это в сущности все равно.  То,  что  она  наконец
отыскала меня, установила контакт, вызывало лишь слабое любопытство.
   Но глаза у нее очень живые. Яркие. Неистовые.
   Бык остановился передо мной, и Тамара изящно соскользнула с его шеи.
   Я указал на быка.
   - В твоих прежних снах он был мертвым, - сказал я. - Разложившимся. Как
зомби.
   Тамара озабоченно наморщила брови.
   - Правда? - устало спросила она. - Я... забыла. Поэтому я...  пришла  к
тебе. - Хочу... заполнить... белые пятна. Заполнить... пятна.
   Я пожал плечами.
   - Насколько они велики, эти пятна? Насколько широки?
   - Кто знает? - ответила она.  -  Гарсон...  говорит...  что  у  меня...
потеряно... сорок процентов. Я помню... кое-что... очень хорошо.  То,  что
повторяется. То, что... хорошо знала. Отдельные люди. Случаи. Все ушло.
   Сорок процентов потери памяти - это очень много.  Она  должна  все  это
время находиться под действием стимуляторов  роста  мозговой  ткани,  пока
мозг не регенерируется. За две  недели  этот  процесс  должен  только  еще
начаться. Восстановление начинается с молекулярного  уровня.  А  отдельные
нейроны, регенерированные в ее мозгу, не созреют и за  годы.  Связи  между
ними будут  редки.  Двигательные  навыки  пострадают.  Ей  придется  много
месяцев рассчитывать на механические системы жизнеобеспечения.
   - Поэтому ты пришла ко мне - узнать о своем прошлом?
   Она кивнула.
   - Узнать... что я тебе... говорила. Что ты... помнишь.
   Я пожал плечами. И рассказал ей все с самого начала.  Дойдя  до  смерти
Флако, я удивился тому, что ничего не чувствую. Как  будто  это  произошло
очень давно и с кем-то другим. Я спокойно  продолжал  рассказ.  Рассказал,
как она напала на меня в конце, как я убил Эйриша  и  принес  ее  на  борт
корабля. Когда я закончил, она некоторое время молчала.
   - Забавно... Когда. Мы. Впервые. Встретились. Я... часто...  училась...
умирать... в симуляторе. Теперь... ты... умираешь.
   Я начал возражать. Я не учусь умирать в симуляторе. Я пытаюсь научиться
оставаться живым. Но тут я вспомнил совет, который часто повторяет  Кейго:
"Учитесь жить так, словно вы уже мертвы",  и  понял,  что  она  права.  Мы
учимся умирать за корпорацию Мотоки. И что меня больше всего встревожило -
я не испытал никаких эмоций.
   - Si. Я мертв внутри. Остальное во мне  просто  ждет,  пока  тело  тоже
умрет. - Она странно взглянула на меня,  чуть  повернув  голову.  Казалась
озабоченной. Очень озабоченной.
   Я крикнул:
   - Убирайся в ад, шлюха! Мне не нужна твоя  забота,  твое  сочувствие  и
опечаленное  лицо.  Чем  ты  занимаешься?  Учишься  в  зеркале   выглядеть
опечаленной?
   - У тебя... больше нет... чувства... юмора.
   - Ничего смешного не осталось, - ответил я. - Кроме анекдотов Мавро.  -
Она продолжала  смотреть  на  меня  сочувственно.  Я  рассердился.  -  Что
хорошего в твоем печальном  лице?  Сегодня  утром  моему  товарищу  трубой
пробили живот. Почему ты не печалишься из-за него? Что  хорошего  приносит
твое сочувствие? Мне бы лучше видеть дерьмо у тебя на лице, чем  печальную
улыбку. Ты шлюха! Здесь полно мертвецов,  ходячих  мертвецов!  Они  учатся
умирать за корпорацию  Мотоки.  И  знаешь  почему?  Ты  и  твои  проклятые
идеал-социалисты заставили их! Они  отдают  свои  жизни,  потому  что  все
остальное ты у них отобрала. А теперь ты изображаешь сочувствие.
   - Не сочувствуй нам, шлюха! Хотел бы я подарить  тебе  все  безобразие,
что видел за последние две недели. Хотел бы вывалить его тебе в руки! -  Я
обнаружил, что кричу, и смолк. Я весь дрожал и испытывал  сильное  желание
ударить ее.
   Она терпеливо слушала.  Выражение  сочувствия  не  исчезло,  на  глазах
показались слезы.
   - Ты изменился. Ты... не спрашиваешь... каково  мне.  Прежде...  ты  бы
спросил.
   - Ты права, - сказал я. - Спросил бы.
   Но не стал спрашивать. Она молчала.
   - Ростки чешутся, - сказала она.  Чесалась  отрастающая  рука.  Обычная
проблема. Следовало бы  смазать  кортизоном.  -  Гарсон...  обращается  со
мной... хорошо. Мы... заключили... сделку. Я говорю... ему все...  что  он
хочет... узнать. А он... оставляет... мне жизнь. -  Она  улыбнулась  своей
прекрасной улыбкой, сверкнули ее зубы.
   - Я не могу... ходить. Двигаться. Дышать... сама по  себе.  Но  Гарсон.
Хочет. Чтобы я. Училась. С помощью компьютера. Он ускорил. Ваш симулятор.
   Я попытался успокоиться, перейти к более безопасной теме.
   - Твои сновидения  в  моем  маленьком  мониторе  дома  были  прекрасной
работой. Я уверен, что и сейчас ты выполнишь работу отлично.
   Правда же заключалась в том, что  это  не  просто  отличная  работа.  С
помощью искусственного разума корабля она создала иллюзию,  которую  я  не
могу преодолеть, а ведь она сделала это в очень трудных условиях.
   - Остаются самые частые мысли, - ответила она. Она хотела сказать,  что
много практиковалась раньше и потому не утратила способности создавать мир
сновидения, когда был поврежден ее мозг. То, что мы совершаем часто, то, о
чем особенно часто думаем, утрачивается при повреждении мозга в  последнюю
очередь.
   - А что ты делала, когда работала на разведку ОМП? - спросил я. -  Была
убийцей во сне? Ты убивала людей во сне?
   Она покачала головой.
   - Нет. Кое-что... кое-что... я скажу... тебе. Анжело... мне жаль... что
я... причинила тебе боль. Ты был... добрее ко мне... чем я... заслуживала.
Чем я... могла себе... представить.
   Она заплакала. Но мне было все равно.
   Я пожал плечами.
   - De nada [ничтожество (исп.)].
   - Я знаю... тебе все еще... не все равно.  Я...  не  могу...  отплатить
тебе. Мне бы хотелось...  отблагодарить  тебя.  Я  не  очень...  хорошо...
говорю...
   Я  вздрогнул,  словно  от  сильного  ветра.  Ветер  раскачивал  вершины
деревьев, и шум превратился в глухой рев. Закричали обезьяны  и  выскочили
из своих укрытий вокруг и надо мной. Они создавали большой шум. Я вспомнил
рев ветра из предыдущих сновидений Тамары, в том сне она напала на меня, и
я направил ружье ей в грудь. Должна  ли  она  будет  отключиться,  если  я
выстрелю, или на нее не действует симулятор?
   А Тамара  стояла  передо  мной  среди  всего  этого  шума.  Платье  ее,
раздуваемое ветром, стало  белым,  как  молния,  а  лицо  было  бледным  и
прекрасным. Она  достала  из  ложбинки  меж  грудей  небольшой  украшенный
деревянный ящичек.
   Открыла ящичек и показала мне. В нем лежало маленькое сердце,  размером
с собачье; оно билось, словно его только что вырезали из  живого  тела.  И
сквозь весь этот шум я слышал удары этого маленького сердца.
   - Слушай. Слушай. - Она поднесла ящичек  к  моему  лицу.  Биение  стало
громче. Крики и вопли обезьян, шум ветра отступили на  второй  план.  Стук
сердца звучал мягко  и  настойчиво.  -  Научись  бегло  владеть...  мягким
языком... сердца.
   Я посмотрел Тамаре в лицо. Из ее глаз лились слезы. Ее неистовые глаза.
   - Вот что... я... сейчас... чувствую. Вот что... значит... жить.
   Она схватила маленькое сердце двумя пальцами и сунула мне в грудь.  Все
равно что дышишь ветром с поля мяты и греешься на солнце - нервы  во  всем
теле ожили. Я как будто двинулся вверх и наружу, прошел  невидимую  стену,
за которой остались боль, усталость и страх,  а  теперь  стою  в  приятном
теплом месте, в центре самого себя, где  есть  только  радость.  Я  ощутил
эмоции Тамары - ее спокойствие, благодарность, которую она  испытывает  ко
мне за то, что я помог ей сбежать с  Земли,  и  сочувствие,  такое  живое,
такое сильное, что кажется  непреодолимым.  Она  видит  во  мне  сломанную
куклу, маленькое существо, которое очень хочет починить.
   Я хотел рассмеяться над тем, как  она  представляет  себе  меня.  Хотел
сказать ей, что я не сломан. Но собственное тело казалось страшно далеким,
и я не мог дотянуться до него.
   Она отдернула руку, убрала маленькое сердце, и я упал на землю.  Тепло,
сочувствие, энергия - все  вытекло  из  меня.  Я  попытался  почувствовать
что-то. Порадоваться воздуху, вливающемуся в  легкие,  потрогать  пальцами
землю, коснуться глины. Но я ничего не чувствовал. Пальцы мертвы, а воздух
кажется застоявшимся и пустым. Я пуст.  Заброшен.  Я  попытался  вспомнить
только что испытанное ощущение, вспомнить, каково это - любить. Но разве я
любил когда-нибудь? Я не позволял себе никаких сближений с людьми тридцать
лет, со смерти жены. А в тех редких случаях, когда я  испытывал  что-то  в
груди, я не позволял себе действовать. Отступал. Все эти годы я делал вид,
что служу обществу, изображал сочувствие,  потому  что  верил  в  него  на
интеллектуальном уровне. Я поступал так, потому что это хорошо  в  теории.
Но разве хоть однажды я чувствовал боль других?
   Если и чувствовал, то сейчас не мог этого вспомнить, оживить.
   Я прислушался к звукам собственного сердца. Но внутри ничего не было. Я
действительно  сломанная  кукла,  пустая  и  безжизненная,  и,   вероятно,
починить меня невозможно.
   Я начал смеяться - пустым смехом, который постепенно перешел в рыдания.
Упал к ногам Тамары, хватал ее за ноги и плакал от жалости к самому  себе.
Она протянула руку и гладила меня по голове, пока я не успокоился.
   И отключился.


   Я последним отключился от симулятора. Кейго заново проигрывал  схватку,
и на миниатюрной голограмме мы были разбросаны по всему полу. Мы отступили
из соленых болот в лес перед  ябадзинами.  Я  упал  с  машины,  снял  свой
разбитый шлем, встал и прошел к краю болота - как раз навстречу ябадзинам.
Они застрелили меня и преследовали моих товарищей. Мне потребовалось много
времени, чтобы умереть в симуляторе.
   Тамара изъяла все следы нашего разговора.
   Кейго  вместе  с  нами  просмотрел  схватку,  указал  на  наши  ошибки.
Несколько явных ошибок он пропустил - в обычном состоянии этого никогда бы
не произошло - и казался невнимательным. Потом снова подключил нас,  и  мы
оказались в море. И пробыли в симуляторе всего несколько минут, как  Кейго
снова отключил меня.
   Остальные по-прежнему безжизненно сидели на своих  местах,  захваченные
иллюзией. Куколки стрекозы.  Хозяин  Кейго  стоял  у  машины.  Он  казался
расстроенным. Доверенное лицо по вопросам культуры Сакура  стоял  рядом  с
ним.
   Хозяин Кейго сказал мне:
   - Сними защиту и немедленно отправляйся за Сакурой.
   Я подумал, в чем провинился, и стал снимать защиту.  Сакура  помог  мне
раздеться  -  необыкновенное  происшествие.  Японцы   тщательно   избегали
притрагиваться ко мне во всех  случаях,  и  мне  казалось,  что  они  себя
считают оскверненными такими прикосновениями.
   Пока мы работали, Сакура негромко говорил:
   - Ты  морфогенетический  фармаколог,  верно?  Знаешь,  как  действовать
генным резаком? Разбираешься в вирусах?
   - Конечно, - ответил я.
   - А что  ты  знаешь  о  военных  вирусах?  Тех,  что  использовались  в
биологических войнах?
   Я колебался. Об этих вирусах не принято говорить. Они  слишком  опасны,
чтобы говорить о них открыто. Волосы  у  меня  на  затылке  встали  дыбом.
Разговор мне не нравился. Они хотят, чтобы я изготовил вирус,  подумал  я.
Получили дурные новости с Пекаря и хотят уничтожить там  все.  Начать  все
заново.
   - Я кое-что знаю о вирусном оружии. Но как создавать вирусы, не знаю, -
солгал я. Основные сведения об этом я знал.
   - Ах, нет! Мы не хотим, чтобы ты создавал их, мы хотим бороться с ними.
В модуле В вспышка вирусной инфекции. Очень серьезная.
   Сердце у меня забилось сильнее. Я не  мог  представить  себе,  что  наш
корабль превращается в зачумленный. Я знал, что мы изолированы  от  модуля
В. Но я же видел рабочего, переходящего из модуля в модуль.
   - Какая часть корабля заражена? - спросил я.
   - Мы не знаем. Работники из модуля В сообщают о нескольких случаях, все
за последние три часа, и болезнь быстро распространяется. Они считают, что
больше дня не продержатся. Здесь ни у кого нет симптомов.
   Я кончил снимать защитный костюм, и Сакура провел меня  по  коридору  к
лестнице.  Мы  достигли  восьмого  уровня,  и  Сакура  нажал  трансмиттер.
Открылся шлюз, мы вошли в него. Эта часть корабля оказалась больше, чем  я
ожидал. Большие помещения, где  размещаются  механизмы  для  приготовления
пищи, стирки, глажки, очистки воды, очистки воздуха. Мы вошли в  небольшую
комнату,  где  уже  находилось  трое  латиноамериканцев.  Они   сидели   у
компьютерного терминала, задрав ноги, и  следили  за  работой  компьютера.
Выражение у них было встревоженное, но они, казалось,  не  торопятся.  Это
немного успокоило меня.
   В  комнате   находились   два   рентгеновских   микроскопа,   несколько
синтезаторов ДНК -  очевидно,  вспомогательное  медицинское  оборудование,
которое должно использоваться наряду с оборудованием лазарета  вверху.  На
верху компьютера располагался небольшой интерком. Канал  был  подключен  к
лазарету модуля В. Я слышал кашель, бред и взволнованные голоса.
   Сакура ушел.
   - Я Фидель, из отдела иммунологии. Это Хосе, - сказал маленький человек
у ближайшего терминала. Он кивнул в сторону химеры с серебряными  глазами,
очень похожими на  глаза  Абрайры.  -  Он  выполнял  кое-какие  работы  по
созданию своих младших братьев в Чили. А наш друг Хаун Педро вон  там,  он
из пищевого отдела.
   Я посмотрел на  Хуана  Педро,  высокого  худого  человека  с  курчавыми
волосами. Он  на  корабле  занимается  выращиванием  различных  протеинов,
добавляемых к водорослям, которые мы едим. Однообразная работа,  требующая
незначительных познаний в области генной инженерии: все протеины,  которые
он готовит, имеются в рецептах, и всю работу могут  выполнить  синтезаторы
ДНК. Но все же он должен быть знаком с оборудованием.
   - Так ты тот, что делает нашу пищу? - спросил я. - Напомни мне, чтобы я
убил тебя попозже.
   Хуан Педро опустил голову.
   - Все этого хотят.
   Фидель подозвал меня к терминалу и набрал несколько команд.
   - Вот с чем мы имеем дело.
   На экране появился вирус типичной внешности - крошечный чистый  овал  -
примерно 24 микрона в диаметре, но у него есть хвост. Обычно такие  хвосты
бывают  у  вирусов,  нападающих   на   бактерии.   Внутри   простой   круг
генетического материала, около 40 тысяч аминокислот длиной.
   - Химера? - спросил я. Термин "химера" применяется к любому  созданному
геноинженерами существу, которое несет в себе черты другого  вида:  то  ли
это бактерия, производящая инсулин, то ли более сложный организм  Перфекто
или Абрайры.
   - Похоже, - ответил Фидель. - Но он не  вводит  через  хвост  в  своего
хозяина ДНК, поэтому это  не  сложная  химера.  Клетки  хозяина  поглощают
вирус. Хвост он использует, только чтобы ускорить движение.
   Вирус воспроизводится так: он вводит свой ДНК  в  клетку  хозяина,  тем
самым преобразует ее репродуктивную систему, и  она  начинает  производить
множество копий вируса. Вирусы, размножающиеся в  живых  существах,  часто
отрезают целые секции  ДНК  клеток  хозяина  и  потом  используют  их  для
производства своего потомства. Когда вирус готов покинуть клетку  хозяина,
он либо "прорастает", либо просто разрывает стену клетки. Обычно  в  таком
случае клетка хозяина погибает.  И  так  как  наш  вирус  -  биологическое
оружие, можно ожидать, что он разрывает клетку, выпуская сотни собственных
копий.
   На окне в углу экрана компьютера видны были десятки различных  антител.
Они должны прикрепляться  к  вирусу,  чтобы  привлечь  к  его  уничтожению
лимфоциты. Информация на компьютере показывала, почему все  просто  сидят.
Ждут, пока синтезатор ДНК создаст антитела.
   - Похоже, я опоздал, - заметил я. - Работа уже выполнена.
   - Si, - ответил Фидель. - Генетики в модуле В  работали  над  этим  всю
ночь. Работа уже сделана. -  Он  нажал  кнопку,  и  на  экране  компьютера
появились  последовательности  ДНК  вируса,  которые  руководят  капсидом,
внешней протеиновой мембраной вибриона,  клетки  вируса.  Рядом  виднелось
генетическое  изображение  внешней  мембраны   нейрона,   нервной   клетки
человека. И они были почти одинаковы. Капсид вируса удивительно  совпадает
с мембраной нейрона. Следствия этого очевидны: все, чем мы будем  бороться
с вирусом, уничтожит заодно и нервную систему пациента.
   - Когда мы начали искать этот вирус, он казался невидимым: ни одно наше
антитело к нему не приставало. Вначале мы думали, что вирус настолько чужд
по своему строению, что человеческие антитела его просто не распознают. Но
мы проделали анализ капсида  и  обнаружили,  что  он  аналогичен  мембране
нейрона и  антитела  не  нападают  на  него,  потому  что  считают  частью
человеческого тела. И все наши антитела начинают уничтожать и  нейроны.  С
антивирусными  химикалиями  та  же  проблема.  Все  они  смертельны.  Есть
какие-нибудь предложения?
   Я напряженно думал. Первое, что пришло в голову, - субвирусы, крошечные
паразиты, которые нападают на вирусы и уничтожают их, но я был уверен, что
это они уже испробовали.  Я  слышал  как-то  о  человеке,  который  создал
искусственную иммунную систему. Он  вывел  бактерию,  поедающую  вирус,  и
затем настроил ее таким образом, что она становилась очень восприимчива  к
действию пенициллина. Вначале бактерия  уничтожает  вирус,  а  затем  врач
уничтожает бактерию с помощью пенициллина. Но любая искусственная иммунная
система, созданная нами, будет уничтожать нерв, словно врага.
   В интеркоме прозвучало сообщение,  адресованное  еще  не  заболевшим  в
модуле В.
   - Всякий, кто за последние двадцать четыре часа не пил воду  и  у  кого
нет повышенной температуры, пожалуйста, явитесь  на  восьмой  уровень  для
срочного помещения в  криотанки  чрезвычайного  положения.  Все  остальные
оставайтесь в своих комнатах. Не ходите в лазарет.
   Я посмотрел на Фиделя.
   - Они хотят заморозить тех, кто в лучшем  состоянии,  -  сказал  он.  -
Надеются, что когда мы найдем решение, сможем их спасти.
   - А сколько у них криотанков? - спросил я.
   - В их модуле около трехсот. Сможем спасти триста человек.
   Хосе рассмеялся.
   - Я говорил Фиделю, что нужно открыть внешние  шлюзы  модуля,  и  пусть
всех вынесет в пространство. Быстрее, чем то, через что они  проходят.  Мы
уже все  испробовали  -  никаких  результатов.  Антитела  не  помогли.  Мы
испробовали субвирусы, но у  этих  крошек  собственная  иммунная  система.
Всякий субвирус, который пытается прикрепиться к нашему вирусу, попадает к
нему на обед. С ними мы  ни  к  чему  не  пришли.  Нужно  что-то  более...
элегантное. - В голосе его не было надежды.
   - Пытались нагревать  вирус,  подвергать  ультрафиолетовому  излучению,
всякое такое?
   - Да. Лучше всего он воспроизводится при  чуть  повышенной  температуре
тела. Конечно, у всех пациентов температура повышается, и  вирус  начинает
размножаться еще быстрее. Мы можем убить его радиацией, их вода  и  воздух
уже очищены, но пациентам в модуле В это не поможет. Они получили вирус  в
воде вчера. И получили все. Один из самураев оказался  агентом  ябадзинов.
Он нес вирус в специальной полости своего тела; должно быть, извлек его  и
опустил в питьевую воду.  Его  уже  казнили.  Большинство  жертв  получило
двойную дозу: как только стала повышаться температура, они много пили.
   - Инфекция очень рассеянная: вирус  нападает  на  все  жизненно  важные
органы. Он вызывает повреждения легких, печени, кожи. Поражает кровеносные
сосуды, которые начинают разбухать. Несколько пациентов умерли от тромбов:
часть материи оторвалась где-то и по сосудам попала в мозг.
   - Ну, по крайней мере убийца умер раньше своих жертв, - сказал я.  -  Я
уверен, ябадзин считал это выгодным. Он  променял  свою  жизнь  на  тысячи
жизней.
   - Мы не можем убить вирус, но, может, нам удастся стерилизовать его,  -
сказал Фидель. - Сейчас мы работаем над  этим.  Компьютер  проверяет,  как
вирус разрушает репродуктивную систему  клеток  хозяина.  Мы  думали,  что
можем ввести субвирус, который смог бы  проникнуть  в  вирус,  в  качестве
вектора использовать прион или хотя бы нейтрализовать потомство вируса.  -
Мысль казалась не вполне нормальной: прион - это субвирус, который  вводит
свою ДНК в вирус-хозяин и тем самовопроизводится, точно так же  как  вирус
для воспроизводства вводит свой генетический материал  в  клетку  хозяина.
Работая морфогенетиком, я  часто  создавал  вирусы,  которые  должны  были
проникнуть в клетки хозяина и внести новую информацию в генетический  код.
Такие вирусы называются  векторами,  и  с  их  помощью  можно  проделывать
чудеса. Таким образом, возможно использовать субвирус, такой, как прион, в
качестве вектора и ввести новую информацию в генетический код  вируса,  но
на практике это очень трудно, потому что прионы - очень маленькие  частицы
живой материи, часто всего из нескольких десятков пар аминокислот. Они  на
грани живого, и я подумал,  что  будет  очень  сложно  создать  достаточно
большой прион, который смог  бы  изменить  генетический  код  вируса.  Это
вдвойне трудно, так как данный вирус создан  как  оружие  и  уже  оказался
иммунным по отношению к другим субвирусам. Его создатель затратил годы  на
совершенствование вируса.  А  у  нас  только  часы,  чтобы  победить  его.
Возможно, если бы у нас было несколько месяцев, мы бы что-нибудь нашли.  А
так Фидель просто сказал:
   - Добро пожаловать ждать вместе с нами. Может,  тебе  придет  в  голову
какая-нибудь мысль.
   Я вместе с ними ждал сообщения  компьютера  о  системе  воспроизводства
вируса. Иногда  интерком  доносил  звуки  лающего  кашля,  шаги  санитара,
переходящего от пациента к пациенту. Они  там  негромко  говорили  друг  с
другом; готовясь к смерти, рассказывали о своей жизни,  о  людях,  которых
любили. Среди них была одна женщина, и я  слышал,  как  она  переходит  от
кровати к  кровати,  разговаривает  с  больными,  утешает  умирающих.  Она
говорила:
   - Меня зовут Фелиция. Хотите немного воды? Вам нужно одеяло?
   А потом начинала говорить о разных хороших вещах, о том, как она  целый
день провела на пляже и загорела до цвета сандалового дерева, о  том,  как
отец научил ее делать себе обувь. Вначале это казалось простой  болтовней,
но больные успокаивались.  Эта  женщина  показалась  мне  очень  мудрой  и
сильной, и я внимательно слушал ее слова. Мне хотелось стать такой же, как
она, хотелось спасти ей жизнь. Дважды японец объявлял по  громкоговорителю
в модуле В, что больные "должны бороться с болезнью силой  духа".  Храбрый
жест.
   Компьютеру  потребовалось  почти  два  часа,  чтобы  выяснить   систему
воспроизводства вируса. Мы заранее знали, что  результаты  будут  для  нас
бесполезны: вирус пересылал химическим путем сообщение,  что  клетке  пора
совершить митоз, выработать РНК, разделиться  и  расти.  У  нас  было  три
средства, позволяющих прекратить действие системы воспроизводства  вируса,
но любое из них прекращало и воспроизводство всех клеток жертвы.  За  этим
следует слепота и быстрая смерть.
   Мы сразу начали создавать векторный субвирус - существо,  которое,  как
мы  надеялись,  будет  достаточно  "элегантно",  чтобы  поразить  защитные
механизмы вируса. Тогда мы смогли бы стерилизовать  его.  Пациенты  начали
быстро умирать. Мы могли документировать их смерть,  узнали  все  симптомы
болезни: за подъемом температуры следует обезвоживание, разрушение  печени
и артерий, а затем смерть. Мы смогли определить, сколько копий самого себя
создает вирус, всякий раз  как  воспроизводится;  рассчитали,  что  смерть
наступает  через  двадцать  четыре  часа  после  заражения.  Владея   этой
информацией, мы точно рассчитали время, когда вирус был внесен в  питьевую
воду, и узнали, что техник-грек, который переходит  из  модуля  в  модуль,
ушел из модуля В за несколько минут до этого. Поэтому остальные модули  не
заражены. Мы узнали все, кроме того, как остановить эпидемию. По отношению
к человеческим жизням вирус оказался таким же эффективным, как  водородная
бомба.
   За следующие двадцать четыре часа мы много раз заходили в  тупик.  Пока
мы работали, погибло около трех тысяч человек, и только тогда  мы  кое-что
обнаружили - нашли семейство прионов,  которые  способны  действовать  как
вектор и  стерилизовать  вирус,  но  мы  установили  также,  что  защитные
механизмы тела разрушают наши субвирусы.
   Для того  чтобы  наши  субвирусы  подействовали,  нам  нужно  ненадолго
прекратить производство антител у пациента. Потом ввести в кровь  пациента
культуру субвируса. Мы немедленно начали  выращивать  культуры,  но  стала
очевидной следующая проблема: потребуется  не  менее  шести  часов,  чтобы
создать одну дозу субвируса, через семь часов у нас будет  четыреста  доз.
Рассчитав скорость болезни, мы поняли, что к тому времени пациентам помощь
уже будет не нужна. Мы победили вирус, но опоздали.
   Мы решили все же начинать и  произвести  четыреста  доз  противоядия  в
надежде спасти хоть кого-то. Если через шесть часов кто-то там  еще  будет
жив, корабельные вспомогательные роботы отнесут противоядие к криотанкам и
введут его.
   Пять с половиной часов спустя меня по комлинку вызвал Мавро. Был  почти
полдень.
   - Hola, muchacho, как дела? - спросил он.
   - Прекрасно, - устало ответил я.
   - Ты слышал, что я вчера вечером убил этого слабака Самору?
   - Нет.
   - Si, мы гнались за Люсио и его людьми и в конце концов догнали Самору.
Этот трахальщик порезал мне руку. Но не так уж сильно. Сегодня до завтрака
мы искали Люсио, но не смогли найти. А теперь Кейго  говорит,  что  мы  не
должны убивать Люсио из-за того, что случилось в  модуле  В.  Японцам  все
нужны живыми. И  теперь  самурай  охраняет  Люсио,  а  потом,  когда  чума
кончится, его переведут в модуль А.
   - О, - сказал я.
   - А хорошую новость слышал?
   Все мои последние новости плохие. Я сказал ему об этом.
   - Группа Гарсиа вчера вечером побила самураев! Они выиграли полмиллиона
МДЕ. А сегодня утром с симуляторе мы уже сражались не  с  самураями,  а  с
другими латиноамериканскими группами. Все четыре схватки сегодня утром  мы
проиграли, но это потому, что у нас двоих не хватает. Когда вернетесь вы с
Завалой, наши дела пойдут лучше. Я смотрел шоу ужасов с Перфекто, узнавал,
кто хорош, а кто не очень. Мы утром заключали пари на исход поединков. И я
выиграл двенадцать тысяч песо. - Он  говорил  оживленно,  но  в  тоне  его
звучало отчаяние. - Я знаю, у тебя есть деньги. Хочешь, поставлю от твоего
имени?
   Я был уверен, что он, хоть и выиграл двенадцать тысяч песо, тут  же  их
проиграет. И был разочарован, когда понял,  что  он  позвонил  мне  только
из-за денег.
   - Нет, - сказал я. - Я сам хочу посмотреть и узнать, кто фавориты.
   - Ну, хорошо. Скажи, дела в модуле В так плохи, как говорят?
   - Хуже, - ответил я.
   - О! Ну, я уверен, что такие умные люди, как ты, что-нибудь  придумают.
Adios.
   Я думал о его словах. Взвешивал добрые  и  дурные  новости.  Люсио  нам
больше не угрожает, и мы не будем сражаться с самураями. Но четыре  тысячи
наших компадрес умирают или уже умерли. Нечестная  сделка.  Мне  казалось,
что если хороший человек хорошо работает,  у  него  должны  быть  какие-то
шансы в жизни. Но у нас их почти нет. И я понял также, что  за  все  время
пути мы смотрели на самураев Мотоки как на своих врагов,  на  людей  Люсио
как на своих врагов. Но мы не считали своими подлинными врагами ябадзинов.
   Через  семь  часов  мы  обнаружили,  что  в  криотанках  живы  еще  сто
тринадцать человек. Интерком  перестал  посылать  аудиосигналы.  Никто  не
двигался в том модуле. Никто не кашлял. Вспомогательный робот  отнес  туда
противоядие и ввел его в  криотанки  вместе  с  необходимыми  подавителями
антител.  Но  три  часа  спустя  все  наши  пациенты  умерли.  Когда  умер
последний, корабельный ИР вскрыл наружные шлюзы и выбросил трупы в космос.
Холод стерилизовал эту часть корабля лучше любого лекарства.
   В первой схватке с ябадзинами мы потеряли больше, чем могли вообразить.
   Мы задержались еще на несколько часов, помогая корабельному  компьютеру
в очистке, приказывая роботам выбросить все тела из криотанков и мест, где
они могут оказаться. Когда работы  закончили,  мы  в  течение  двух  часов
прогревали весь модуль В при температуре в 110 градусов по Цельсию,  потом
заполнили его хлором.
   Когда мы кончили, пришел Сакура и открыл дверь. Я не  спал  почти  двое
суток, и у меня оставался только час до очередной боевой тренировки.


   Мне снилось, что мы спускаемся в шаттле на  Пекарь.  Из  окна  я  видел
сверкающий сине-зеленый рай, радужный диск в небе. Мы  падали,  падали,  и
сердце мое сильно билось от радости. Скоро мы окажемся в раю.  Я  попробую
медовые плоды, густо висящие на деревьях! Я буду плавать в теплом океане и
смотреть в небо!
   Мы низко летели над планетой, над  хорошо  ухоженными  садами.  Фермеры
японцы махали нам руками и выкрикивали  приветствия.  Они  звали  детей  и
сажали их себе на плечи, и целые семьи смотрели, как  гремит  над  головой
наш шаттл, снижаясь для посадки.
   На городской улице нам махал  старик  японец,  на  плече  у  него  была
маленькая девочка, бледнолицая европейка, та самая, которую зовут Татьяна.
Оба они улыбались и махали руками. Потом перевели взгляд  выше,  и  на  их
лицах отразились удивление и ужас.
   Я прочел по губам девочки, что она сказала:
   - Дедушка, ты не позаботился о них!
   Что-то неправильно. Я посмотрел вверх и увидел падающие  с  неба  тела,
тысячи безвольных тел, тела жертв эпидемии, которые мы выбросили в космос.
И я понял, что мы забыли  о  своей  траектории,  когда  выбрасывали  их  в
космос: они все время продолжали лететь рядом  с  кораблем  и  естественно
теперь падают на Пекарь вместе с нами. Я  понял,  что  вирус  в  их  телах
замерз, но он жив, и поэтому все на Пекаре умрут.





   На тринадцатый день полета депрессия от наших потерь во время  эпидемии
повисла в воздухе, как густой темный дым. Я  бродил  утром  по  коридорам,
чтобы размять ноги, и даже звук шагов босых ног по пластику  пола  казался
приглушенным. За завтраком все шепотом  обменивались  новостями  о  смерти
компадрес, и хотя слова звучали разные, но в целом все сводилось  примерно
вот к чему:
   - Слишком много наших умерло, чтобы можно  было  продолжать  войну.  Мы
даже на тренировках не можем побить самураев, как же мы  побьем  ябадзинов
на Пекаре? Как мы можем надеяться выиграть войну?
   Воздух был заряжен электричеством. Волосы у меня встали дыбом,  во  рту
пересохло. Слишком много тишины в корабле, осторожной мышиной тишины.  Как
будто все сердца бились в унисон. Я чувствовал, что готов сломаться. И все
готовы.
   Мавро набросился за завтраком на человека, сказавшего, что хочет домой.
   - Ты вол! Где твои  яйца?  -  кричал  Мавро.  -  Еще  несколько  недель
тренировки, и самураи от страха покроются дерьмом!
   Мы  занялись  боевой  тренировкой,  словно  ничего  не  произошло.   Но
депрессия не оставляла  меня.  Я  устал  душой  и  телом  и  хотел  только
избавиться от внутренней пустоты.
   В своей первой симуляции мы встретили пятерых компадрес  из  модуля  А,
которые были в красной одежде и представляли ябадзинов. Но я знал, что для
них мы в красном представляем ябадзинов.  Их  боевой  стиль  отличался  от
нашего. И так как Завала все еще не оправился от раны, мы проиграли. Но во
второй симуляции победили. Я впервые  испытал  победу  в  симуляторе.  Мне
следовало  бы  радоваться,   но   я   чувствовал   себя   опустошенным   и
неудовлетворенным.
   Мы подключились в третий раз и оказались в местности недалеко от  моря,
неслись по рядам дюн, где жалящие  насекомые  были  господствующей  формой
жизни.  Мои  протетические  глаза  регистрировали  вспышки  серебра  среди
кустов, и повсюду, куда бы я ни взглянул, в воздухе висели чайки. Я  знал,
что встречусь с Тамарой, и сердце при  этой  мысли  забилось  сильнее.  Мы
встретились с ябадзинами, и удачный выстрел быстро вывел меня из действия,
но вместо того чтобы вернуться в боевое помещение, я вывалился из машины и
съехал по песку к основанию дюны. Машина унеслась.
   Я снял шлем, и на холм поднялся большой черный бык  Тамары,  его  брюхо
лениво покачивалось из стороны в сторону на ходу; бык  махал  хвостом.  На
спине его удобно  устроилась  Тамара,  одетая  в  желтое  платье.  Солнце,
отражаясь от его ткани, ослепляло меня.
   - Я... искала... тебя.
   - Я был занят.
   - Ты... не мог... спасти их.
   - Знаю.
   - Анжело. Я слышала... разговор... Гарсона... с его советниками.  Он...
не знает... что я могу... разговаривать... с  тобой.  Ты...  в  тяжелом...
положении. Я... хочу... извиниться... что вовлекла тебя... в неприятности.
   Я сразу насторожился. Гарсон ничего не заявлял о том,  как  эпидемия  в
модуле В отразится на всех нас.
   - Что сказал Гарсон?
   -  Из-за  нынешних...  потерь...  ИР  корабля...  предсказывает...  что
уровень смертности... теперь... семьдесят восемь...  процентов.  Прости...
меня.
   Я пожал плечами. Не так уж плохо. Приходя на корабль, мы все знали, что
можем умереть. Нам была дана гарантия, что шансы  на  выживание  пятьдесят
один процент. Следовательно, вероятность гибели возросла.
   - Неважно.
   Плечи Тамары устало опустились. По щекам потекли слезы. Она  светилась,
как призрак божества.  Словно  невидимый  палец  коснулся  меня,  напрямую
стимулируя эмоции.  Я  увидел  в  ней  такую  красоту,  что  она  вызывала
физическую боль.
   - Прости меня, - шептала она, - прости.
   - Это не твоя вина, - сказал я. Мои слова прозвучали пусто.
   - Моя, - ответила она. В глазах ее светилось знание, опровергавшее  все
возражения.
   - Все равно я тебя прощаю, - сказал я.
   Она почесала голову быка.
   - Реальность... это боль...  в  ягодицах.  Чем.  Скорее.  Мы.  От  нее.
Избавимся. Тем. Лучше, - сказала она. - Когда... захочешь...  отдохнуть...
приходи... ко мне. Я приготовлю... для тебя... мир... здесь. - Она указала
кивком головы.
   - Спасибо,  -  ответил  я,  и  она  начала  расплываться.  Стемнело,  я
приготовился отключиться, и вернулось прежнее угнетенное состояние.


   Я  отключился  от  последней  утренней  схватки.  Начал  раздеваться  и
развешивать части своего зеленого  костюма  на  колышки  на  стене.  Глаза
болели от недосыпания. Я подумал, как будут реагировать остальные  на  то,
что сообщила мне Тамара. Захотят отправиться домой?  Ну,  не  Мавро  и  не
Абрайра. Перфекто будет терпеливо ждать моего решения.  Но  не  сочтет  ли
Кейго мои слова предательством?
   Я ничего не сказал.
   Мы пошли в спортзал и занялись неторопливо  упражнениями  в  повышенной
силе тяжести. Два дня без упражнений сделали свое дело. Я так хорошо  себя
не чувствовал уже несколько месяцев. Мы поднимали тяжести,  и  я  заметил,
что в зале тише, чем обычно. Никто не шутил и не смеялся, слышался  только
шепот и негромкие удары металла, когда поднимались и опускались тяжести.
   Говорившие негромко  хвастали  своей  доблестью  в  утренних  схватках.
Несколько  незначительных  побед  заставили  их  чувствовать  себя   менее
уязвимыми. И они говорили, что побьют ябадзинов так  же  безжалостно,  как
бьют друг друга. Было произнесено много храбрых  слов,  но  я  по-прежнему
чувствовал электрическое  напряжение.  Их  заставляет  хвастать  страх.  Я
упражнялся рядом с Гироном,  человеком  с  маленькими  мышиными  глазками,
который нервничал  больше  других.  Он  долгое  время  удерживал  всеобщее
внимание, рассказывая о своих подвигах в Перу. И если хотя бы половина его
историй правдива, он в одиночку победил бы всех социалистов.
   Он на  мгновение  прекратил  тренировать  мышцы  ног,  и  я  вставил  в
наступившей тишине:
   - Жаль, что мы теперь не в Перу. Хотелось бы как  следует  побить  этих
социалистов.
   - Si, si, - ободрительно послышалось отовсюду.
   Дома шла война. Происходило сражение,  которое  мы  могли  выиграть.  Я
уверен, все об этом думали. Но только трус решился бы сказать об  этом.  Я
сказал вслух достаточно громко, чтобы расслышали ближайшие:
   -  Знаете  ли  вы,  что  ИР  корабля  предсказывает:  семьдесят  восемь
процентов из нас погибнут на Пекаре? Мотоки нарушает наш контракт. И я  не
удивлюсь, если нас отправят домой, где мы сможем сражаться рядом со своими
амигос.
   Все смотрели на  меня  в  ошеломленной  тишине.  В  дальнем  углу  зала
упражнялся Гарсиа. Его химера Мигель, сидевший спиной ко мне, повернулся и
крикнул:
   - Hola, Анжело, мой амиго, где ты это услышал?
   Я удивился, что Мигель слышит меня так далеко.
   - Мой друг в модуле А слышал слова генерала Гарсона, - ответил я.
   Имя Гарсона привлекло всеобщее внимание, и повсюду люди спрашивали друг
у друга:
   - Что сказал Гарсон?
   А те, что были поближе ко мне, отвечали:
   - Мотоки нарушает наш контракт. Генерал сказал, что на Пекаре  погибнет
семьдесят восемь процентов.
   В зале поднялся гул. Кто-то издали спросил меня:
   - Это правда?
   Я  кивнул.  Несколько  человек  уже  подключились,  чтобы  связаться  с
друзьями, которым будет интересно услышать эту новость.  Неожиданно  стало
шумно, все старались перекричать друг друга.
   А ведь в зале всего двести человек. Я знал, что через десять минут  все
на корабле будут знать о расчетах ИР.
   Мавро закричал:
   - Какая разница? Просто схватка станет труднее! - и  я  рассмеялся  про
себя. Я всегда отказывался судить людей, размещать их по полочкам,  однако
я точно предвидел реакцию Мавро.
   Гирон сказал, ни к кому не обращаясь:
   - Мы должны потребовать, чтобы корабль повернул назад!
   Кое-кто кивнул, услышав эти слова.
   Повсюду слышались одни и те же слова.
   Я и мои товарищи по группе направились  к  выходу.  Добежали  до  нашей
комнаты.  Трижды  за  последующие  двадцать  минут  заглядывали   люди   с
новостями.
   - Эй, вы слышали последнее предсказание о результатах войны?
   Я был очень доволен собой. Я посадил семя, и теперь  мне  нужно  только
подождать, пока оно прорастет.


   Днем  мы  оставались  в  своей  комнате.  Атмосфера   становилась   все
напряженней, и мне показалось это странным: на  корабле  нет  статического
электричества, от которого зудит кожа и встают дыбом волосы. Но я все  это
испытывал. Я чувствовал, как собираются грозовые тучи. Может, возбужденные
люди высвобождают особый феромон. Должно быть,  так,  хотя  я  никогда  не
читал статей на эту тему. Это имеет смысл: люди - стадные животные, и если
они ощущают беспокойство друг друга, это полезно для выживания.
   Мавро подключился к монитору, следил за схватками и делал ставки. Потом
лег на койку, и я слушал, как  становится  ровным  его  дыхание.  Скоро  я
обнаружил, что все мы  дышим  в  одном  ритме.  Но  не  понимал,  что  это
означает. Мавро спросил:
   - Знаете, на что это похоже?
   Все молчали. Наконец Абрайра ответила:
   - Да.
   - Похоже на мятеж, - сказал Мавро.  -  Электрическое  напряжение  перед
мятежом.
   Абрайра снова сказала:
   - Да.
   Мавро продолжал:
   - Я пережил один мятеж в тюрьме в Картахене. Точно  такое  чувство.  Но
теперь наша тюрьма движется в космосе. - Мы  ничего  не  ответили.  -  Дон
Анжело, ты знаешь, что нужно делать во время мятежа?
   - Нет, - сказал я.
   - Найти место, где спрятаться, - сказала Абрайра. - И держаться  спиной
к стене. Не верить никому. Никому не  позволять  встать  за  тобой.  Убить
любого трахальщика, который окажется на расстоянии вытянутой руки.
   - Si,  -  подтвердил  Мавро.  -  Ты  удивишься,  узнав,  сколько  людей
заготовили оружие. Множество дубин и ножей. Будет разграблен лазарет,  там
возьмут все наркотики и лекарства. Даже если увидишь своего лучшего друга,
помни, что он может спятить от наркотиков и у него, вероятно, есть оружие.
Не носи с собой ничего ценного,  ничего  такого,  что  другой  захотел  бы
украсть, ни пищи, ни воды, ни лекарств, ни алкоголя.  Пусть  видят  только
твое оружие. И носи с собой деревянный кинжал, пусть никто не  видит  твой
прекрасный хрустальный нож.
   - Всякий, кто затаил на тебя зло, придет к тебе.  И  приведет  с  собой
друзей. Не верь никому, кто захочет приблизиться к тебе. Особенно если  он
улыбается.
   - У нас много врагов. Некоторых ты даже  не  знаешь  Люди,  которых  мы
обидели, не дав им сигар или выпивки.
   Я подумал о Люсио. И еще убийца из ОМП, он хочет увидеть меня  мертвым.
Слова Мавро не успокаивали.
   Мавро сказал:
   - Когда был мятеж  в  Картахене,  в  другом  тюремном  блоке  находился
человек, которого мы с друзьями хотели убить. Это был доносчик, но  мы  не
могли доказать этого. Мы вшестером два часа прятались в камере, пока мятеж
не затих. Когда мы вышли, вокруг  было  словно  после  бомбежки.  Стальные
прутья  оконных   решеток   использовались   как   дубины,   ими   разбили
пуленепробиваемые стекла, за которыми сидела охрана. Все горело.
   Мы увидели десятки тел доносчиков,  их  трахали  в  рот,  пока  они  не
задохнулись. Видели тела охранников, головы у  них  обгорели,  словно  они
стали ацетиленовыми факелами, тела людей,  убитых  разбитыми  бутылками  и
отвертками. К сумеркам мы проголодались и отправились на кухню. Там  целая
толпа трахала с  полдесятка  пленных,  все  принимали  наркотики.  Я  знал
большинство этих людей, многие были моими друзьями. Они убили двоих из нас
и прогнали остальных из кухни. Мы  с  моим  другом  Раулем  потеряли  двух
других - Пабло и Ксавье.
   Мы с Раулем вернулись  в  темный  коридор  в  поисках  друзей  и  нашли
вентиляционный колодец над помещением охраны - узкий туннель, мы забрались
туда, чтобы спрятаться на ночь. Рауль полз первым. Он  был  немного  легче
меня и очень силен. Мы проползли около десяти метров в темноте и встретили
другого человека, который полз в нашу сторону.  Рауль  сразился  с  ним  в
тесном туннеле, попытался задушить его, но получил удар  в  горло  длинным
сверлом и умер от потери крови.
   Туннель был такой узкий, что убийца  Рауля  не  мог  протиснуться  мимо
трупа и напасть на меня, и тело Рауля оставалось  между  нами.  Я  спал  в
туннеле, а тело моего амиго холодело, а утром пришли охранники и  вытащили
меня оттуда. Потом вытащили Рауля, а за ним  и  убийцу  Рауля  -  это  был
Пабло, друг, которого мы искали.
   Абрайра сказала:
   - Да.
   Я лежал на койке и думал: на космическом корабле мятеж страшнее, чем  в
тюрьме. Кто-нибудь может уничтожить  навигационное  оборудование  и  сбить
корабль с курса. Кто-то может проткнуть корпус,  и  мы  все  задохнемся  в
вакууме. Кто-нибудь нажмет кнопку экстренного сбрасывания двигателей, и мы
будем бесконечно долго двигаться к Пекарю в нулевом тяготении.  Обычно  во
время мятежа начинается уничтожение собственности, имущества. Но  ни  один
человек  в  здравом  уме  не  решится  трогать  оборудование  космического
корабля, поэтому ярость обернется против других людей. Но и в этом  случае
один безумец может уничтожить всех.


   Немного погодя к  нам  зашел  Сакура  с  незнакомым  самураем,  высоким
человеком с длинным иссиня-черным лошадиным  хвостом  и  открытым  лбом  с
высокой  линией  волос;  его  голова   и   лицо   казались   единственными
естественными частями тела. Искусственные ноги, руки и торс были заключены
в  простое  черное  пластиковое  покрытие.  На  горле  сверкающий   черный
вакуумный шланг - экономичная замена  пищевода,  он  выходит  из  груди  и
заканчивается за челюстями. В отличие от остальных  самураев  на  корабле,
которые сторонились кибертехнологии, этот вовсю погрузился  в  нее.  Очень
похож на высокообразованных японцев-техников, которых я знал на Земле. Но,
как и у всех остальных самураев,  глазные  складки  у  него  неестественно
подчеркнуты. Он показался мне знаком, и скоро я  узнал  его  по  позе,  по
наклону головы. Ленивая Шея, самурай, который так  часто  побеждал  нас  в
симуляторе.
   Они вошли и остановились в ожидании. Их  обычаи  запрещали  общаться  с
нижестоящими, и они их строго придерживались. Когда мы встречались с  ними
за пределами класса, они делали вид, что  мы  не  существуем,  даже  когда
приходилось  протискиваться  друг  мимо  друга  в  узких  коридорах.  Было
очевидно, что самураи пришли не для того, чтобы пригласить нас на чай.  За
ними вошел хозяин Кейго, они в позе seiza сели на  пол  и  пригласили  нас
поступить так же.
   Кейго очень тщательно подбирал слова, останавливаясь, чтобы  переводчик
точно передал нам смысл.
   - Я вынужден говорить с вами из-за угрожающей ситуации, - сказал он.  -
Много слухов, что Мотоки нарушает условия контракта, и некоторые настолько
осмелели, что требуют возвращения корабля на Землю. Я  слышал,  что  мятеж
начал кое-кто из вашей комнаты.
   Он был очень напряжен, но руки его не лежали на мече.
   - Прости меня, хозяин, - сказал я, - но никто здесь не начинал мятеж. Я
только рассказал, что узнал о предсказании компьютера, и предположил,  что
нам придется вернуться на Землю и взять еще новобранцев.
   Кейго долго смотрел на меня, я выдерживал его взгляд.
   - Понимаю, - сказал он. - Я не считаю тебя трусом.
   - А я не обиделся, - ответил я.
   Кейго сказал:
   - Вы понимаете, конечно, что это очень трудно. На возвращение на  Землю
потребуются недели. Правительство  Японии  наняло  корабль,  и  он  сейчас
набирает наемников для ябадзинов. Они постараются перегнать нас на пути  к
Пекарю. Но даже если бы этого не было, мы уже выпустили ракеты-ускорители.
Сейчас идем на основном  двигателе.  Вы  понимаете,  что  главные  расходы
такого перелета связаны с топливом. Возврат к Земле обойдется  во  столько
же, что и продолжение полета на Пекарь, и, если  мы  вернемся,  корпорации
Мотоки потребуется несколько недель, чтобы  собрать  необходимые  средства
для финансирования нового полета. - Все  это  я  понимал.  Большие  ракеты
ускоряют корабль с помощью ядерных взрывов. Топливо для этих ракет требует
много места и стоит очень дорого. Но как только корабль  достигает  нужной
скорости, включается  его  двигатель,  он  засасывает  атомы  водорода  из
пространства  и  сжигает  их  как  топливо.  Другими  словами,  с  момента
включения двигателя топливо нам ничего не стоит. Но если скорость  корабля
уменьшится, придется отключить двигатель и вернуться к ракетам,  и  Мотоки
сочтет ненужной тратой топливо, которое пойдет на торможение  корабля  при
возвращении на Землю.
   - Я понимаю, какие трудности с этим связаны, - сказал я.
   - Понимаешь, что это очень трудно? - спросил Кейго.
   Я уже слышал это выражение. Когда Кейго говорит "трудно",  это  значит,
что у нас нет ни малейшего шанса на возврат корабля.
   Мы все кивнули.
   Кейго вздохнул, повернулся так, чтобы больше не сидеть к нам  лицом,  и
сказал:
   - А теперь я должен поговорить о том, что заставляет  меня  огорчаться.
Три дня назад вы сказали мне, что ничего не должны корпорации  Мотоки.  Вы
не чувствуете за собой долга чести. Я не могу  понять  это.  Мы,  самураи,
учим вас боевому искусству. Но  быть  воином  -  это  больше,  чем  просто
владеть боевым искусством. Путь воина - это путь смерти,  но  это  и  путь
упорядочения жизни. Мы учили  вас  самообладанию  и  храбрости  -  самураи
должны это уметь, все это простая техника bushido, но я никогда не  думал,
что мне придется учить вас чести. В такие минуты язык скрывает мысли. Я...
   Кейго  задумался.  Ему   предстояло   выразить   концепцию,   настолько
привычную, настолько сросшуюся с его образом жизни,  что  ему  никогда  не
приходилось выражать ее в словах.
   - Когда человек принимает что-то от другого, он принимает на себя  долг
- on, обязательство отплатить за дар. И его достоинство зависит  от  того,
как он отплатит, ne? Он должен отплатить свой долг любой ценой, даже ценой
собственной жизни, ибо человеческая жизнь незначительна и ее легко отнять,
но достоинство у человека отнять невозможно. Поэтому потерять жизнь -  это
меньше, чем потерять честь.
   Он посмотрел на нас, чтобы убедиться, что мы поняли.
   - Если человек не хочет быть в долгу у другого, он не должен  принимать
никаких даров. Поэтому нужно осторожно относиться к тем, кто легко раздает
дары, чтобы не оказаться в долгу, который не захочешь  отдавать.  Но  даже
если ты  не  хочешь  отдавать  долг,  ты  все  равно  обязан  отдать  его.
Понимаете?
   Мы все кивнули. Кейго  не  смотрел  на  нас,  чтобы  мы  не  испытывали
замешательства, глядя ему в лицо, когда он говорит такие вещи.
   - Это часть кодекса самурая, - сказал  Кейго.  -  Самураи  всегда  были
самыми честными людьми. Мы охотно отдаем свои долги. И вы  начали  учиться
быть самураями. Мотоки дала вам щедрый дар - возможность  стать  самураем,
подняться над обычным уровнем жизни, хотя вы и иностранцы...
   Сакура прервал его. Вероятно, он знал, каким оскорбительным может  быть
фанатизм Кейго.
   - Хозяин Кейго хочет сказать, что отныне считает вас самураями  или  по
крайней мере учениками  самураев.  И  ожидает,  что  вы  будете  выполнять
обязанности самураев. Вы должны исполнять свои обязанности, которые  несет
с собой эта привилегия!
   - А каковы эти обязанности? - спросила Абрайра.
   Кейго задумчиво нахмурился. Немного погодя он сказал:
   -  Некогда  один  полководец  ехал  по  лесу,  в  котором  было   полно
разбойников. В  его  свите  было  только  несколько  самураев,  и  вот  им
встретился ronin - самурай, не имеющий хозяина. Полководец спросил ронина,
хочет ли он поступить на службу, а ронин был голоден и потому  согласился.
Путешествие лорда было недолгим, пищи  с  собой  брали  немного,  но  лорд
приказал своим людям накормить ронина, чтобы тот не шел на пустой желудок.
И так как путь был недолгий, ронину дали только небольшую  чашку  овса,  и
полководец извинился, что у него нет риса. Ронин принял этот скромный  дар
и поел.
   Позже лорд и  его  люди  попали  в  засаду  ко  множеству  разбойников.
Произошла  страшная  битва,  и  каждый   самурай   сражался   со   многими
противниками. Во время затишья лорд подумал, остался ли  ронин  верен  ему
или сбежал в холмы. Когда битва кончилась, живы были только лорд и два его
самурая, все сильно израненные. Среди убитых они увидели недавно  нанятого
ронина. Вокруг  него  лежало  четырнадцать  мертвых  разбойников  -  вдвое
больше, чем убили другие самураи. И хотя он получил в дар всего лишь чашку
овса, он оказался самым верным слугой.
   Кейго смолк и подождал, чтобы мы усвоили сказанное.
   - Вы все ронины, - сказал Кейго. -  Корпорация  Мотоки  хорошо  платила
вам. Вы получали пищу, воду, воздух для  дыхания,  одежду,  вас  учили.  В
битве все может быть против вас, но вы не должны отказываться от  нее.  Вы
не должны бояться смерти, предстоящая битва должна вас радовать. Вы должны
заплатить свой долг on. Я буду сражаться рядом с вами. Я умру с вами. Мне,
как вашему хозяину, стыдно, что я должен объяснять вам этот ваш долг.
   Кейго неожиданно оторвал свое тяжелое тело от пола и вышел их  комнаты.
Его полуночное кимоно развевалось. Сакура и Ленивая  Шея  молча  пошли  за
ним.
   - Он спятил, - сказал Мавро, когда они закрыли дверь.  -  Я  ничего  не
имею против войны на Пекаре, но не хочу воевать с сумасшедшими.
   Мы все кивнули. Очевидно, самураи  не  повернут  корабль.  Они  считают
личным оскорблением, что мы даже задумались над такой возможностью.
   Мавро через несколько часов отправился в общие спальни и  сообщил,  что
повсюду самураи сказали одно и то же. Как будто бросили влажное одеяло  на
тлеющий костер. Мы пошли на боевую тренировку и проиграли две  схватки  из
трех. Завала вышел из лазарета и  потребовал  еще  обезболивающего,  чтобы
снять бесчисленные воображаемые боли. Но после приема  анестезирующего  он
становился пассивным, как ребенок в  наркотическом  опьянении.  За  обедом
по-прежнему чувствовалось напряжение, но в  глазах  моих  товарищей  видна
была покорность. Инерция несла нас вперед. Все были  убеждены,  что  нужно
продолжать. Поступили новости, что Гарсон совместно с  самураями  пытается
найти возможность увеличить наши шансы на Пекаре, так  организовать  дело,
чтобы потери уменьшились. Люди верили Гарсону и готовы были ждать. Как  ни
удивительно, никто не заговорил о возвращении  на  Землю.  Но  те,  кто  в
модуле А тренировался, пока мы спим, оказались не столь  сговорчивы.  И  я
был очень удивлен, когда неожиданно вспыхнул мятеж.


   Среди ночи я проснулся от отдаленного шума, напоминавшего шум  крови  в
ушах или далекий звук прибоя. Тысячи ног звучали в унисон, тысячи  голосов
сливались на расстоянии. Я пытался различить  слова  песни,  но  не  смог.
Напряжение  в  воздухе  ощущалось,  как  паутина,  электрическая  паутина,
задевающая за лицо. Перфекто бросился к своему шкафчику. Остальные  встали
одновременно. За стеной слышался топот: по коридору бежали  самураи,  крик
самурая напомнил рев барсука в норе. Я соскользнул с  койки  и  поискал  в
темноте свое грубое деревянное оружие.
   - Что случилось? - сонно спросил Завала.
   - Мятеж в модуле А. - Пока мы вооружались, Абрайра прошла в туалет.  Мы
стояли, не зная, что делать.  Внизу  под  нами  начали  топать  в  такт  и
выкрикивать: "Домой! Домой!" Приводят  себя  в  бешенство.  Я  понял,  что
кто-то с острым слухом уловил эти слова из модуля над  нами,  и  мы  стали
повторять их, как единый организм.
   Кто-то на уровне под нами закричал:
   - Неееет!
   Послышался тяжелый удар.
   Абрайра вышла из туалета, держа перед собой кинжал, глядя на нас.
   - Я иду вниз по лестнице,  чтобы  отыскать  amigаs,  -  ровным  голосом
сказала она.
   Я был поражен тем, что она не доверяет нам, что ищет  защиты  у  других
женщин.
   - Хочешь, чтоб тебя проводили? - спросил я.
   - Держись от меня подальше! - ответила она. И хоть она  сама  говорила,
что нужно держаться спиной к стене и бить всякого, кто приблизится,  я  не
мог поверить, что она так поступит.  Она  раскрыла  дверь  и  выглянула  в
коридор. Мышцы ее напряглись. Движения были мощными и грациозными,  как  у
пантеры.  Три  самурая  пробежали  мимо  двери,  вспышки  синих  кимоно  и
обнаженных мечей.
   Я плохо себя чувствовал. Хотел сказать Абрайре, что я не такой, как  те
мужчины, что насиловали ее в прошлом. Я ей не враг.
   - Я тебе помогу, если хочешь, - сказал я. - Как тогда, в симуляторе.
   Абрайра   на   мгновение   смутилась,   показалась    испуганной,    но
почувствовавшей  надежду.  Кивнула  и  попятилась  в   дверь,   не   желая
повернуться к нам спиной. Я пожелал ей удачи.
   Перфекто сказал:
   - Идемте к лестнице, - и Мавро и Завала согласились с ним. Я понял, что
бежать некуда. Неважно, куда мы побежим и побежим ли мы вообще. Мятеж  сам
придет к нам.
   Перекрывая топот  ног  и  возгласы  "Домой!  Домой!",  послышался  крик
самурая:
   - Уходи назад, глупая женщина!
   Абрайра вернулась в комнату и остановилась, тяжело дыша.
   - Самураи очищают коридоры. Всех запирают в их комнатах.
   На корабле не  так  много  самураев.  В  лучшем  случае  один  на  пять
наемников. Их короткие мечи,  wakizashi,  скорее  эмблема  положения,  чем
оружие. Ими самураи должны совершить харакири, если потеряют честь.  Таким
оружием они нас не удержат. И не смогут контролировать весь корабль.  Пока
люди ограничиваются тем, что  топают  и  выкрикивают.  Но  когда  начнется
насилие, самураи не смогут сдержать его. Абрайра стояла у  двери  с  ножом
наготове.
   - Я предлагаю убрать наше оружие, - сказал Перфекто, -  если  не  хотим
перерезать друг друга.
   - Хорошая мысль! - сказал Завала. Он положил нож  на  койку,  остальные
мужчины сделали то же самое, но Абрайра по-прежнему жалась  в  угол  и  не
убирала нож.
   Мы сидели на койках или расхаживали по комнате, слушали топот  и  крики
"Домой!" Пот заливал мое лицо, как будто  я  выполняю  тяжелую  работу,  и
дыхание было сдавленным. В комнате стало очень жарко.
   Под нами кто-то закричал, его крик превратился в предсмертный вопль.  Я
и до этого слышал звуки таких стычек, но не понимал, что они  означают.  А
это заставляли умолкнуть тех, кто пытался  разубедить  мятежников.  Завала
слегка улыбнулся, глаза у него были как у испуганного ребенка. В коридорах
отдавался крик: "Домой! Домой! Домой!" Пол  дрожал,  и  когда  я  коснулся
стены, она загудела, как гитарная струна. Перфекто расхаживал по  комнате.
Подошел  к  одной  стене,  повернулся,  пошел  к  противоположной,  и  так
несколько раз. И каждый раз проходил все ближе и  ближе  от  меня,  словно
большая рыба, которую я держу на леске и подвожу к себе. Я чувствовал, что
он хочет защитить меня, и, подтверждая мое  предположение,  он  подошел  и
похлопал меня по плечу, но больше не отошел.
   В коридоре стихло; больше не бегали и не кричали самураи.
   Абрайра раскрыла дверь.
   - Коридор пуст, - сказала она и вышла.
   Мы последовали за ней. Перфекто шел впереди, охраняя меня. Абрайра была
права. Темный коридор опустел. Самураи все спустились ниже. Сакура  и  еще
два японца следили с верха лестницы. На лестнице горели огни, поэтому  они
не видели нас в затемненном коридоре. Только мы, пятеро латиноамериканцев,
оставались на этом уровне. Самураи никого  не  оставили,  чтобы  сторожить
нас.
   - Что нам делать? - громко спросил Завала, чтобы перекрыть крики.
   - Более безопасной позиции, чем эта, на корабле нет, - крикнул в  ответ
Мавро. - Я думаю, нам нужно  защищать  лестницу  и  убивать  всякого,  кто
попытается подняться.
   - Всякого? - переспросил Перфекто.
   - Si. Если кто-то из этих трахальщиков зайдет нам за спину,  нам  ни  о
чем больше  не  придется  беспокоиться.  Никто  не  может  сопротивляться,
поднимаясь из отверстия.
   Я не мог представить себе, что мы станем убивать всех без разбора.
   - Есть более безопасное место, - сказал я.
   Мавро удивленно изогнул брови.
   - Где?
   - Над нами, в модуле В, - ответил я.
   - А как же зараза? - спросил Завала.
   - Вся та часть корабля простерилизована. Там вверху не осталось  ничего
живого.
   - Атмосфера нормальная, - сказала Абрайра. - Люсио провели  через  этот
модуль.
   По  своему  пребыванию  в  служебных  помещениях   я   знал   примерное
расположение. Будет с полдесятка небольших мастерских и склады, отделенные
от модуля вторым шлюзом.
   - Как открыть шлюз? - спросила Абрайра.
   Я указал на Сакуру, который стоял вверху на лестнице в круге света.
   - У него есть трансмиттер, по сигналу которого открывается шлюз.
   Несколькими уровнями ниже нас раздались крики, кричали  сотни  голосов.
От сильного звука задрожал пол, и мы с компадрес побежали,  опасаясь,  что
мятеж начался. Но крики продолжались в прежнем ритме,  и  скоро  мы  пошли
медленней.
   Я решил, что просто нарушен был  ритм,  ничего  больше,  но  тут  снова
раздались крики, звуки тупых ударов, начались отдельные схватки,  а  сотни
голосов продолжали кричать: "Домой! Домой! Домой!"
   Сакура и его амигос вглядывались вниз, и я понял, что они наблюдают  за
схваткой. Абрайра оказалась за Сакурой и ударила его в почки. Он упал.  Мы
выбежали из тени, и друзья Сакуры убежали.
   Сакура лежал на полу, хватая ртом воздух, а Абрайра обыскивала  карманы
его кимоно. Внизу по лестнице, в трех уровнях под нами, самураи  сражались
с  латиноамериканцами.  Стоял  сплошной  шум,  и  мы  не  различали  звуки
отдельных схваток.  Впечатление  такое,  словно  все  сражаются  молча.  В
воздухе пахло потом и кровью.
   Абрайра достала из кармана Сакуры трансмиттер.
   - Это он? - крикнула она.
   Я кивнул, и она направила трансмиттер на дверь шлюза и начала  нажимать
кнопки. Ничего не произошло. Я увидел на трансмиттере маленький белый диск
- устройство для чтения отпечатков пальцев.
   - Давай я попробую, - сказал я, взял у нее трансмиттер и прижал к  нему
большой палец Сакуры. Дверь шлюза начала отодвигаться.  Абрайра  бросилась
вверх  по  лестнице.  За  дверью  открылся  широкий  туннель,  и  лестница
заканчивалась у двери, ведущей в модуль В.
   Я подумал, что надо бы отрезать  большой  палец  Сакуры,  чтобы  я  мог
пользоваться трансмиттером, но Сакура лежал без сознания и не  представлял
угрозы. Поэтому я потащил его по лестнице. Не думал, что смогу это сделать
в повышенной силе тяжести, но страх придал мне силы. Я подтащил  Сакуру  к
двери и без сил упал на него.
   Абрайра ждала меня. Прежде чем я успел переступить через  дверь  шлюза,
она выхватила у меня трансмиттер, прижала к нему большой  палец  Сакуры  и
нажала  кнопку,  закрывающую  дверь.  Перфекто  находился  на  полпути  на
лестнице, защищая меня сзади. Он удивленно посмотрел и крикнул:
   - Дон Анжело, подожди! - и попытался прыгнуть в полуоткрытую дверь,  но
она уже закрылась. Стало тихо.
   Абрайра прижала деревянный кинжал к моему горлу.
   - Не шевелись, старик, - сказала она. Я, тяжело дыша,  лежал  на  полу,
лишившись сил  от  подъема.  Она  сунула  руку  мне  в  рукав  и  отобрала
хрустальный нож, потом вытащила из-за пояса мой  деревянный  кинжал.  -  Я
оставляю тебя жить, потому что ты стар, медлителен и безоружен.
   Лицо ее было бледной маской ужаса, но она пыталась  справиться  с  ним.
Прижалась спиной к стене и взмахнула ножом.
   - Спасибо, - сказал я. Но в глубине души подумал: "Не буду ли я мертвым
меньшей  угрозой  для  нее?  Если  она   действительно   так   жестока   и
хладнокровна, как старается показать, она меня убьет". Я  посмотрел  ей  в
глаза и понял - понял, что она пытается набраться решимости,  чтобы  убить
меня. Я и представить себе не мог, какой ужас толкает ее к этому. "Никогда
не делай ошибки, считая ее человеком", сказал я себе.
   Она нажала кнопку трансмиттера. Дверь над нами со свистом открылась,  и
мы вдохнули свежий воздух - таким воздухом можно дышать  только  в  летний
день после дождя. Я не представлял себе, какой спертой стала  атмосфера  в
нашем модуле. Абрайра схватила Сакуру за руку  и  поднялась  по  лестнице.
Сакура свисал, как тряпка. Он начал приходить в себя и поворачивал голову,
но она не обращала на это внимания. Я следовал за  ней  как  можно  ближе,
боясь, что  она  оставит  меня,  как  остальных.  Когда  мы  оказались  на
вспомогательной палубе модуля В, Абрайра нажала кнопку, закрывая дверь  за
нами. И когда дверь начала закрываться, втолкнула в щель Сакуру. Дверь  за
ним закрылась.
   Мы с Абрайрой остались одни. Над нами слышался шум мятежа в  модуле  А,
словно  голоса  множества  чаек,  кричащих  на  берегу.  Под  нами   крики
прекратились. "Худшее еще впереди", подумал я.
   На этом уровне нет радиальных коридоров и многих  небольших  помещений,
как на жилых уровнях. У самой лестницы  четыре  двери  вели  в  помещения,
которые казались маленькими, потому что  были  загромождены  оборудованием
для обработки воды, отходов и воздуха и для  производства  пищи.  Короткий
коридор вел в комнату с медицинским оборудованием.
   Напротив этого склада медицинского оборудования находилось помещение  с
запасными криотанками - капсулы, похожие на  трубы  для  выздоравливающих,
заполненные розовым раствором, с помощью  которого  человека  погружали  в
стасис.  Небольшая  кислородная  установка  сообщалась  с  криотанками   и
помогала обогатить истощенную атмосферу. В центре  находился  операционный
стол со сложным оборудованием, и  в  случае  необходимости  толстая  дверь
отделяла это помещение от остального корабля.
   Абрайра осмотрела эту комнату.
   - Подойдет.
   Она начала выталкивать меня в коридор, и я понял,  что  она  собирается
оставить меня.
   Я попытался схватить ее за руку и крикнул:
   - Подожди! А что, если кто-то придет?
   Она сжала мне горло, подставила  ногу  и  опрокинула  меня.  Я  упал  и
ударился о пол. Она закрылась в помещении с оборудованием.
   Я сидел у ее двери, прислушивался к крикам по  всему  кораблю  и  ждал.
Светящиеся панели потолка  горели  неярко,  и  стены  казались  безупречно
вымытыми. Но их не мыли. Они очистились, когда модуль стерилизовали.  Даже
черный металл люка надо  мной  выглядел  так,  словно  его  отлили  только
несколько часов назад.
   Где-то за этой дверью находится Тамара. Во  время  мятежа  ей  угрожает
опасность. Если кто-нибудь узнает ее  прошлое,  ее  убьют.  Старые  эмоции
ожили во мне. Мне хотелось найти ее, защитить. Я усмехнулся  над  собой  и
подумал: "Может, я и не так мертв изнутри, как считал".
   Мне пришло в голову, что мы с Абрайрой единственные живые  существа  во
всем модуле. В воздухе нет ни единой бактерии. Никогда не был  я  в  таком
стерильном окружении. Хотя от отдаленных  частей  корабля  доносился  шум,
вблизи все было тихо. Все равно что на лесистой поляне, где пели цикады  и
вдруг неожиданно стихли. Воздух заполнился неестественной тишиной,  и  все
время ждешь, что что-нибудь услышишь. Воздух насыщен ожиданием.
   Внизу послышался шелест, затем Сакура в туннеле запел "Мотоки  Ша  Ка".
Голос его звучал отдаленно, хрипло, и я понял, что он был серьезно  ранен,
когда Абрайра толкнула его, но в его  тоне  звучала  надежда.  Может,  это
молитва? - подумал я. Молится своей корпорации? В модуле А начался сильный
шум, взрыв криков, и в модуле С ответили криками.  Сакура  перестал  петь,
очевидно, пытаясь расслышать,  что  происходит.  Снова  внизу  затопали  и
запели, а вверху топанье прекратилось,  и  крики  сменились  воплями.  Там
умирают люди.
   Действия Абрайры меня удивляли. Когда человеку страшно, он ищет  помощи
у других. Но Абрайра поступала по-другому: она расширяла свою  территорию,
чтобы увеличить расстояние между собой  и  остальными.  Она  боялась  даже
меня. Я не знал, как бороться с таким ужасом, и  сам  испугался.  Я  хотел
быть рядом с ней, за этой безопасной дверью. Я вспомнил Фелицию,  как  она
успокаивала остальных, пока сама не умерла, и начал говорить с Абрайрой. Я
говорил:
   - Здесь такой чистый воздух! Словно в горах  Мексики,  когда  с  океана
приходит прохладный дождь. Я помню такие дни, когда был  студентом.  Сидел
на пороге после холодного дождя. Таких дождей  в  Панаме  не  бывает.  Там
всегда тепло после дождя. Наверно,  в  Чили  тоже  бывают  в  горах  такие
холодные дожди.
   Но Абрайра не отвечала. Как будто оглохла. Я продолжал  говорить,  меня
успокаивал собственный голос.
   В голове прозвучал вызов комлинка. Я нажал рычаг под ухом.
   Перфекто спросил:
   - У тебя все в порядке, Анжело?
   Голос его звучал отдаленно, его перекрывал шум.
   - Si, все в порядке. Немного одиноко. Абрайра заперлась в комнате.
   - Хотел бы я составить  тебе  компанию,  -  сказал  он  с  облегчением,
услышав мой голос.
   - Да, это было бы неплохо, - ответил я. - А как ты?
   - О, все хорошо. Несколько мучачос с  четвертого  уровня  прорвались  и
пришли к нам - Гарсиа с друзьями. Там им тяжело пришлось.  Многие  ранены.
Внизу сильно дерутся. Я бы не хотел  там  оказаться.  -  Наступила  долгая
пауза.
   Инстинктивно я знал, что Мигель поднялся по  лестнице,  чтобы  защищать
меня. Мне это показалось глупым. Я вспомнил: мы в нашей  комнате,  у  моих
ног сидит Мигель, держа меня за руку,  мы  пьем.  Со  своей  потной  лысой
головой и светло-голубыми глазами он так уродлив, что воспоминание вызвало
у меня отвращение. Я попался найти слова, как-то утешить Мигеля. Я сказал:
   - Передай Мигелю, что я в безопасности, как ребенок на руках у матери.
   И понял, что эти слова будут для него лучшим утешением.
   - Si, - сказал Перфекто.
   Я услышал скрип над собой и поднял голову. Начал раскрываться воздушный
шлюз.
   Я вспомнил, что безоружен. Кто бы ни спускался оттуда, я не хочу, чтобы
меня нашли. Я отскочил в ближайшую дверь - она вела  к  установке  очистки
воды и спрятался в углу. Перфекто начал что-то говорить по комлинку,  и  я
нажал на рычаг под ухом и отключил его.
   Я попытался успокоить дыхание и  осмотрел  комнату  в  поисках  оружия.
Поблизости стоял шкаф, я открыл его и нашел разные  инструменты.  Один  из
них - нечто вроде тяжелого гаечного ключа - длиной  в  руку.  Я  осторожно
снял его.
   Сверху послышался шелест одежды и звон  металла,  кто-то  спускался  по
лестнице. Только киборг с металлическими ногами  может  производить  такой
звон. Дышал он громко и тяжело.
   Когда он добрался до пола, дверь над ним закрылась. Он шумно выдохнул и
сделал  несколько  медленных  шагов,  заглядывая  в  двери.   Он   слишком
осторожен, чтобы обыскивать  комнаты.  Через  несколько  мгновений  начала
открываться дверь под нами.
   Из-за нее послышался голос Сакуры:
   - Кто здесь?
   - Друг, - услышал я низкий шепот. Я  узнал  этот  голос.  Хуан  Карлос,
человек с серебряным лицом, тот самый, в котором я  подозревал  убийцу  из
ОМП. И у него может быть только одна причина для перехода из  модуля  А  в
модуль С.
   Он ищет меня.
   Неделями я представлял себе, как убиваю его. Как я пожалел, что Абрайра
забрала у меня нож. Теперь придется драться гаечным ключом.
   Я взвесил гаечный ключ в руке и как  можно  тише  выбрался  из  угла  и
добрался до двери.  Хуан  Карлос  был  одет  в  серебристо-красное  кимоно
сержанта, ноги у него черные металлические, он стоял  у  шлюза  и  смотрел
вниз на Сакуру. В правой руке он держал  wakizashi,  короткий  самурайский
меч, левая рука окровавлена. В  левой  ладони  он  держал  трансмиттер,  у
владельца трансмиттера он отрезал палец.
   Я был уверен, что не произвел никакого шума, но у  него,  должно  быть,
усовершенствованные органы слуха, потому что он повернулся, словно у  меня
на шее колокольчик.
   - Осик! - закричал он, взмахнув в воздухе мечом. В  голосе  его  звучал
гнев, хотя на серебряном лице сохранялась  невозмутимая  улыбка  Будды  на
отдыхе. Между глазами сверкал зеленый камень. В голосе  Эйриша,  когда  он
обращался ко мне, звучала та же ненависть, и я бегло удивился этому.
   Я ударил его ключом по правому плечу. Хуан  Карлос  согнулся  под  моим
ударом, а я ощутил боль в животе.
   Я взглянул вниз. Ониксовая рукоять wakizashi торчала у меня  в  животе,
как раз под реберной клеткой. Он ударил мечом так быстро, что  я  даже  не
заметил.
   "Сколько людей умерло,  глядя  на  рукоять  меча?"  -  подумал  я.  Мне
казалось все равно. Я столько раз умирал в симуляторе. Я  выронил  гаечный
ключ и осмотрел  рану.  Ошибкой  было  бы  выдергивать  меч:  кровотечение
усилится.
   Хуан Карлос застонал. Я не убил его.  Он  свернулся  клубком  на  полу,
пытаясь прийти в себя. Я пнул его в челюсть, ошеломив его, потом  развязал
его obi, тонкий пояс кимоно. Я хотел допросить его, понять, почему он меня
так ненавидит, но боль в животе усиливалась, и я не был уверен, что  долго
проживу. Я обернул obi вокруг его горла и начал душить его.
   Душить человека - долгое занятие. Слишком часто душат недолго и думают,
что работа закончена, потому что жертва расслабляется, но  на  самом  деле
человек может несколько  минут  прожить  без  кислорода,  и  только  потом
умирает. Я знал это и поклялся покончить с Хуаном Карлосом.
   Я схватил obi за два конца и потянул. Хуан Карлос был без сознания, но,
когда я начал его душить, он пришел в себя и стал пинаться  металлическими
ногами и размахивать руками. Я опасался  его  ног,  не  зная  их  силы,  и
старался увернуться. Изменив положение, я  нажал  коленом  ему  на  спину,
заставляя легкие оставаться пустыми, в то же самое время он не мог до меня
дотянуться.
   Он махал руками. Попытался подобрать под себя ноги и встать.  Я  дернул
его за ногу, он упал на пол и больше такую тактику не применял.
   Он протянул руку за шею и впился ногтями мне в руку. Я продолжал душить
его. Руки у меня начали уставать, и я  понял,  что  мне  нужно  ухватиться
заново. Я боялся, что если отступлюсь даже на секунду, он успеет  вдохнуть
и мне придется начать все сначала.  Я  взял  один  конец  obi  в  зубы  и,
продолжая тянуть зубами, перехватился левой рукой.
   Я попытался проделать то же самое с правой рукой, но, должно  быть,  на
мгновение ослабил хватку,  потому  что  Хуан  Карлос  стал  сопротивляться
яростней. Он выпустил мою правую руку и попытался перехватить obi.
   Я потянул сильнее, и он ухватил меня за колено  и  попробовал  свалить.
Это усилие окончательно лишило его легкие кислорода, и он обвис.
   "Боже, - подумал я, - действует! Я могу  его  задушить!"  Зубы  у  меня
застучали. Капли пота выступили под мышками и побежали по коже. Пот  капал
по рукам,  смачивая  obi.  Я  чувствовал,  что  теряю  его,  оно  начинает
выскальзывать. Я испугался и закричал:
   - Абрайра, на помощь! Быстрее! На помощь!
   Я обеими коленями встал на спину Хуана Карлоса, обернул оба  конца  оbi
вокруг рук, затянул сильнее и продолжал звать Абрайру. Я вдруг понял,  что
не знаю, как долго душу его. Он расслабился, но у меня нет  гарантии,  что
он не придет в сознание, если я его отпущу. Понял, что  именно  через  это
проходят другие душители: возбуждаются, теряют представление о  времени  и
выпускают жертву слишком скоро. Поэтому, продолжая давить, я начал считать
секунды, говоря себе, что не отпущу, пока не пройдет три  минуты.  Один...
два... три... четыре... пять...
   Живот болел в том месте, где его пробил меч. Я чувствовал,  что  острие
меча торчит у меня из спины. И подумал,  что  нужно  получить  медицинскую
помощь. Трансмиттер, с помощью которого можно открыть шлюз, лежал  в  двух
метрах на полу. Я звал Абрайру, просил ее помочь. Смотрел на ее дверь. Она
не открывала. Я продолжал душить Хуана Карлоса.
   Хуан Карлос снова начал пинаться и размахивать  руками,  и  я  подумал:
"Сукин сын притворялся, делал вид,  что  мертв!"  Я  очень  рассердился  и
дернул obi, пытаясь сломать ему шею. Хуан Карлос вцепился пальцами в пол и
снова обвис. Я держал obi.
   Посмотрел на дверь.
   - Абрайра, меня ударили мечом, - объяснил я. - Я себя плохо чувствую. У
меня кружится голова. Помоги мне, шлюха!
   Перед глазами вспыхнули огни.
   - Флако! - просил я. - Флако, помоги мне!
   Хуан Карлос не сопротивлялся. Я перехватился  и  потянул  еще  сильнее.
Мышцы у него на спине спазматически напрягались и расслаблялись. Я  душил,
пока спазмы не прекратились, потом вытер пот со лба.
   Я очень устал и перестал его душить, но он не шевелился. Голова у  меня
болела, крошечные огоньки перед глазами  ослепляли.  В  горле  поднималась
желчь. Я перевернул Хуана Карлоса на спину и  следил  за  грудью.  Она  не
поднималась и не опадала. Пальцы еще немного подергались в  спазмах,  и  я
взял его за руку и проверил пульс. Пульса нет.
   Потом я прижался ухом к его груди и послушал сердце. Собственное сердце
стучало в ушах, я тяжело дышал, к тому же мешали отдаленные звуки топота и
криков. Я не мог понять, бьется ли сердце Хуана Карлоса.
   "Послушай, послушай, научись бегло владеть  мягким  языком  сердца".  Я
вспомнил слова Тамары. Но она совсем не это имела в виду. Я повернул  лицо
к ногам Хуана Карлоса, и у меня на глазах его мышцы  расслабились.  Кимоно
задралось, и я увидел белье. Промежность у него  пожелтела  от  мочи,  это
опустошился мочевой пузырь.
   Я дернулся вперед, меня вырвало,  и  кровь  смешалась  со  рвотой.  Пол
поднялся мне навстречу.


   Кто-то перевернул меня на  спину.  Я  слышал  далекий  топот  и  крики.
Незнакомый человек с прыщеватым лицом прошептал:
   - Ему почти конец.
   Кто-то другой за ним сказал:
   - Возьми его меч. Он ему все равно не нужен.
   Я увидел, что шлюз надо мной открыт. Кто-то еще прорвался.
   Человек надо мной сказал: "Прости меня, сеньор", и вытащил меч  у  меня
из живота. Вытер окровавленное лезвие о мое кимоно,  потом  поднес  меч  к
свету, осматривая его.
   Я застонал, и все вокруг потемнело.


   Я пришел в себя от запаха страха. Почувствовал  грубые  руки  на  своем
теле. Кто-то украдкой обыскивал карманы моего кимоно. Я открыл один  глаз.
Темнокожая женщина  повернулась  и  стала  подниматься  по  лестнице.  Мне
показалось, что пахнет дымом. Свет снова потускнел.


   Шепот.


   Меня ударили ногой в ребра, и я пришел в себя. Смутно разглядел  фигуру
человека. "Отвечай мне! Отвечай!" - кричал он. Я шире открыл глаза, ко мне
пригнулось ужасное лицо, со шрамом от глаза через нос ко  рту.  Люсио  еще
раз пнул меня и отвернулся. За ним виднелось еще  несколько  человек,  они
держали лазерные ружья. "Где они взяли ружья?" удивился я.
   - Возьмите медикаменты в той комнате. Заткните дыру этому трахальщику и
впрысните в него кровь. Я хочу, чтобы он знал...


   Отдаленные голоса перекрыл  крик.  В  воздухе  пахло  дымом  и  озоном.
"Начался мятеж в модуле  С",  подумал  я  и  обрадовался.  Теперь  самураи
повернут корабль, и мы полетим домой.
   Кричала женщина поблизости  -  высокий  тонкий  звук,  почти  стон  или
мяуканье котенка.
   Я открыл глаза и повернул голову. Дверь в комнату Абрайры  открыта.  От
нее поднимается дым, она  висит  набок.  Местами  она  сверкает  оранжевым
цветом раскаленной руды. Кто-то перерезал ее  лазером,  понял  я.  Женщина
снова закричала, и я подумал, может, это Абрайра, хотя никогда не слышал у
нее такого жалобного звука, даже представить себе  не  мог,  что  она  так
закричит.
   Что делается в комнате, я не видел. В воздухе висел дым,  и  я  не  мог
сосредоточить взгляд. Перевернулся на живот и  пополз.  Оказалось,  что  у
меня еще есть силы. Перед дверью лежали два тела. Я перебрался через  них,
удивляясь, откуда они взялись.
   Заглянул в комнату. Несколько человек собрались у операционного  стола.
Еще двое мертвых лежали возле него на полу. Над ними к потолку поднимались
струи голубого дыма. Я услышал звуки тяжелого дыхания. Кто-то дергается на
столе, остальные держат его. Человек наклоняет голову вперед и назад. Свет
ударил ему в лицо. Лицо Люсио с ужасным шрамом. Люсио улыбался.
   Мяуканье повторилось, перешло в негромкий крик. Руки переместились, и я
увидел, что Люсио вовсе не дергается и что держат не его. Он  забрался  на
другого человека и вдавливается в него, и улыбка у него на лице  -  улыбка
оргазма.
   Под ним стонала и дергалась Абрайра. Он рассмеялся и сказал:
   - А ну давай еще.
   Один из державших ее людей  передвинулся,  и  я  увидел  ее  лицо:  два
серебряных глаза, окруженных кровоподтеком, прядь волос, вырванная со лба.
Я вскочил, собираясь бежать к ней, освободить ее.  Но  я  потерял  слишком
много крови, и от неожиданного  движения  голова  у  меня  закружилась.  Я
потерял сознание.


   Абрайра снова закричала, я  поднял  голову  и  увидел  на  ней  другого
мужчину - Даниеля, одного из старых компадрес Люсио.  Он  поднял  кулак  и
ударил Абрайру.
   Я  встал  на  колени  и  смог  устоять  несколько  секунд.  На   животе
почувствовал какую-то слизь - резиновая повязка, еще влажная. Внизу  снова
закричали: мятеж в модуле С продолжался.
   Один из людей Люсио направил на меня лазерное ружье.
   - Старик пришел в себя. Покончить с ним?
   Люсио вышел из-за своих людей в конце стола. Он улыбнулся мне и сказал:
   - Нет, но держите его на прицеле. Я обещал, что убью его и буду трахать
его женщину. Хочу, чтобы он видел,  что  я  человек  слова.  Но  теперь  я
подумал, что можно и его трахать.
   Я пытался удержаться на коленях и осматривал пол в поисках оружия. Одна
из жертв Абрайры в двух метрах от меня лежала в луже крови. Между  глазами
у этого человека торчал мой хрустальный нож. Я посмотрел на ствол ружья. И
поклялся: "Когда наберусь достаточно сил, схвачу этот нож  и  пущу  его  в
ход". Со всеми людьми Люсио я не смогу справиться, но доберусь хотя бы  до
Люсио.
   Неожиданно пол подо мной дернулся, и я упал, словно меня  ударила  рука
Господа.  Половина  криотанков  раскрылась,  оттуда  выплеснулась  на  пол
розовая жидкость. Я почувствовал леденящий холод.  Перекатывался  снова  и
снова, что-то тащило меня к стене. Я прижался  к  полу,  но  сумел  только
прекратить повороты. Крики внизу неожиданно стихли, всех бросило на пол.
   Человек у стола крикнул:
   - Корабль движется.
   Стол был прикреплен к полу, и люди  Люсио  уцепились  за  него,  широко
раскрытыми глазами они смотрели по сторонам.
   Мой стражник тоже упал на пол, но пришел в себя и тут же снова  нацелил
на меня ружье.
   Корабль действительно начал поворачиваться, и я представил себе, как он
вращается, потеряв  управление.  Постоянное  ускорение  корабля  создавало
искусственное тяготение, но если он будет продолжать вращаться, добавиться
вторая  сила,  и  нас  может  раздавить  о  стены,  словно  в   гигантской
центрифуге.
   И  словно  подтверждая  мои  страхи,  вращение   ускорилось,   огромная
невидимая рука потащила меня мимо операционного  стола  к  дальней  стене.
Трение больше не удерживало меня на полу.
   Кто-то закричал:
   - Что происходит?
   Мой охранник спросил:
   - Сержант, можно, я поджарю этого?
   Люсио в ответ крикнул: "Пока нет!" Я  пытался  ползти  вперед,  но  был
слишком слаб. И кончил тем, что меня прижало  к  стене,  в  спину  впилась
рукоять криотанка. Мертвецы, включая того, с ножом меж глаз, скользили  по
гладкому полу, как марионетки, которых дергают за ниточки.  Они  оказались
рядом со мной. На  столе  Даниель  продолжал  насиловать  Абрайру,  словно
считал, что это его последний в жизни поступок.
   Мой охранник в нерешительности смотрел, как  я  вытаскиваю  хрустальный
нож из черепа мертвеца и бросаю его в Даниеля.  Он  просвистел  у  Даниеля
мимо головы, упал на пол, отскочил и оказался снова рядом  со  мной.  И  я
понял  кое-что  важное:  если  бы  мы  находились  в  центре  корабля,  то
центробежная сила отталкивала бы нас во  все  стороны  от  центра.  Но  мы
теперь все приблизительно на одном расстоянии от центра,  и  сила  прижмет
нас к одной стене комнаты.
   Корабль вращался все быстрее.  Мой  охранник  наклонился  вперед,  и  я
устремился к ножу.
   Неожиданно кто-то не смог удержаться за стол. Он отлетел и упал в  трех
метрах от меня. И тут же почти все оторвались от стола, попадали  друг  на
друга, и все семеро вместе с Абрайрой смешались в кучу.
   Я был достаточно близко, чтобы ощутить запах секса и  крови,  попытался
еще приблизиться, но меня  прижимало  к  полу.  Слышались  стоны,  тяжелое
дыхание, все безуспешно пытались высвободиться.  А  корабль  вращался  все
быстрее.
   Я лежал без сил, прижатый в углу, и ловил  ртом  воздух.  Рядом  кто-то
стонал. Я не знал, какую перегрузку мы сейчас испытываем - пять g, восемь,
десять. Может, я вешу уже пятьсот килограммов. Или тысячу. Я не знал.
   Под увеличивающейся тяжестью отвисла челюсть, и  у  меня  не  было  сил
закрыть рот. Кожа на лице натянулась и готова была порваться.  Я  подумал,
что так же чувствуешь себя в сотнях метров под водой. Я вот-вот лопну, как
спелая ягода винограда. Кровь шумела в ушах, словно била молотом, а  слюна
стала такой густой, что я не мог ее проглотить.
   Корабль вращался. Я чувствовал, что задыхаюсь.  Меня  накрыли  огромным
невидимым одеялом, и оно душит меня. Кимоно весит много килограммов,  и  я
испугался, что у меня лопнут ребра под весом одежды. Услышал треск,  и  из
носа хлынула кровь. Я не мог пошевелить рукой, чтобы  вытереть  ее.  Снова
открылась рана в животе.
   А корабль все ускорял вращение. Что-то щелкнуло  у  меня  в  голове.  Я
услышал стук, как от фибриллятора, почувствовал, что меня  несет  куда-то.
"Я еду на спине быка", - вдруг сообразил я. - "Еду  на  спине  быка  и  не
знаю, куда он несет меня". Я открыл глаза: подо мной и вокруг меня голубой
туман и тени. Я парю над поверхностью. В тумане  стучат  копыта.  Двигаюсь
вперед. Холодный ветер рвет волосы,  наступает  ночь.  Тамара  никогда  не
дышала на меня такой тьмой, вокруг только ветер и лед.









   Я чувствовал себя так,  словно  пробился  сквозь  толстый  слой  темной
холодной воды к свету. Промерз до костей  и  несколько  мгновений  смотрел
несфокусированным взглядом.
   Потом узнал комнату, которую часто видел раньше: сотни узкий  коек,  от
которых несет потом, на койках пациенты в белом. Склад поврежденных людей.
Некоторые пациенты бредят. Я не понимаю их слов. Не могу  думать.  Мозг  у
меня резиновый, как ножка улитки, но в остальном меня охватывает  ощущение
здоровья и прекрасного  самочувствия  -  не  эйфория  здоровья,  а  скорее
следствие долго применения лекарств.
   Пациент с пустым взглядом споткнулся о мою койку и  отскочил.  Я  хотел
пойти за ним, чтобы убедиться, что он не поранился. Встал и побрел за ним,
сам натыкался на койки, шел мимо тележек  с  пищей,  пока  не  оказался  в
комнате для отдыха.
   В этой комнате на стене я увидел большой лист зеркальной  бумаги.  Один
край листа отклеился и свернулся.
   Вот по крайней мере что-то, что я могу поправить. Я расправил бумагу  и
долго смотрел на свое отражение. На  меня  смотрело  молодое  лицо,  почти
незнакомое. Я таким был лет в 27 или 28,  только  сейчас  у  меня  длинные
волосы падают на плечи; они серебристо-белые, цвета пушка чертополоха.
   Глаза и лицо молодые и мертвые. Я видел такие лица на  ярмарке  -  лица
крестьян, бежавших из Чили, Эквадора, Перу, Колумбии. "Лицо рефуджиады,  -
подумал я. - Лицо живого мертвеца". Неважно.  Жизнь  так  хрупка,  и  люди
цепляются за нее изо всех сил, но безуспешно. Физическая смерть неизбежна,
но душа умирает легче тела. Я попытался улыбнуться, но деревянное лицо  не
подчинялось. Получилась  не  радостная  улыбка,  а  какое-то  ее  подобие,
карикатура. Я  попробовал  нахмуриться.  Выражение  печали.  Подделка  под
печаль. Ничего нельзя  выразить  -  все  получается  одинаково.  Но  какая
разница? Кому какое дело до выражения лица? Ведь это  всего  лишь  морщины
плоти на черепе. Никому до этого нет дела.
   Кто-то открыл дверь рядом со мной и крикнул:
   - Я его нашел!
   Врач в белом халате. Он взял меня за  руку  и  хотел  увести  в  дверь,
откуда я пришел. Но я продолжал смотреть в зеркало.
   - Ты заметил! - сказал врач. - Друзья разбирали твои вещи после  мятежа
и нашли пакет для омоложения. Мы решили,  что  поскольку  тебе  все  равно
придется провести много времени в  криотанке,  нужно  использовать  его  с
толком. Сеньор Нуньес, наш морфогенетический фармаколог, сам  присматривал
за тобой.
   Я кивнул. Мозг у меня не так уж медлителен, чтобы я его не понял. Чтобы
омоложение было эффективным, пациент должен несколько месяцев  провести  в
криогенном  состоянии,  пока  фармакологи  восстанавливают  его   тело   -
устраняют  поврежденные  радиацией  клетки,  удаляют   яды   и   обогащают
кислородом нервные и мышечные ткани, восстанавливают  деятельность  желез,
чтобы  они  выдавали  правильные   протеины,   потом   заменяют   наиболее
поврежденные органы свежими клонами. Но мало кто из пациентов  соглашается
выдержать весь необходимый срок.  Опасаются,  что  это  обойдется  слишком
дорого или  что  супруги  им  изменят.  Предпочитают  ускорить  процесс  и
обманывают себя в конце концов, добавляя всего пару лишних лет.
   Я указал на седые волосы, гротескное напоминание о старости  в  молодом
теле.
   - Почему седые волосы? - спросил врач. - Не  знаю.  Это  не  связано  с
качеством омоложения. Может, ты испытал какой-то сильный шок?
   Я вспомнил, как Хуан Карлос ударил меня мечом в живот, восстановил  это
ощущение - меч входит в тело, острый,  тяжелый,  холодный,  чуждый.  Сунул
руку в кимоно и потрогал это место. Никакой повязки. Пальцы скользнули  по
гладкой коже, но тут я коснулся шрама под грудной клеткой.  В  этом  месте
делается разрез, когда удаляют желчный пузырь.
   Я понял, что был так серьезно  ранен,  что  медики  решили  до  полного
выздоровления держать меня в криотанке. И пока я был в  нем,  меня  заодно
омолодили.
   Врач крепко взял меня за руку и отвел на койку.
   - Оставайся здесь, - сказал он. - Ты еще под действием  успокаивающего.
Через несколько часов начинаем выгрузку на Пекарь.  К  тому  времени  тебе
станет лучше.
   Я долго лежал в постели, прежде чем до меня  дошло  значение  его  слов
"начинаем выгрузку на Пекарь". Новость ошеломила меня, вдавила живот,  как
кулаком. Я проспал больше двух лет! Но никакая болезнь не требует двух лет
в криотанке. Два года на корабле означают, что на  Земле  прошло  двадцать
лет. Я почувствовал, что  меня  лишили  чего-то  очень  важного,  и  начал
мысленно проводить инвентаризацию. Чего же не хватает?
   На соседних койках разговаривали. Кто-то объяснял:
   - Во время большого мятежа корабль начал вращаться. Это самураи привели
его во вращение и выпустили из нас воздух. Вот что случилось.  Потом  всех
тех, кто начал смуту, они заморозили...
   На говорящем, жилистом латиноамериканце, голубое кимоно самурая.
   Я снова встал и побрел мимо коек. Ни врачи, ни латиноамериканцы, одетые
как самураи, не заметили, как я вышел.
   Он сказал, что заморозили всех, кто  начинал  смуту.  Меня  пометили  в
криотанк не для лечения. Это была тюрьма. И я  решил  попытаться  сбежать.
Прошел по коридору,  огибающему  по  окружности  весь  корабль,  и  вскоре
оказался у основания лестницы.
   Поднялся на  несколько  колец,  устал  и  решил  отдохнуть.  Я  не  мог
рассуждать логично: мне казалось, что если я буду продолжать  подниматься,
я попаду на небо. И я продолжал подниматься все выше  и  выше,  становился
все легче, пока не добрался до места, где вообще ничего не весил.
   Я находился в центральной трубе,  проходящей  через  весь  корабль,  на
пересечении, где в  пол  уходила  старая  лестница,  похожая  на  спуск  в
канализацию. Но только теперь она не вела вниз. Справа от меня  находилось
место, где мы с  Перфекто  сбросили  труп  к  лазарету.  Так  как  корабль
находился на орбите, ускорение  больше  не  создавало  искусственную  силу
тяжести. Но корабль медленно вращался вокруг своей оси, тем самым создавая
силу тяжести, и этот коридор, этот канализационный спуск - ось вращения. И
все комнаты преобразованы, приспособлены к новому направлению вниз.
   Я схватился за старую лестницу, оттолкнулся и поплыл по коридору,  мимо
одного канализационного колодца за другим, в полосах света и тьмы,  поплыл
в невесомости. Искусственный шелк кимоно прилипал  к  телу.  Седые  волосы
развевались, и я плыл  по  коридору,  как  призрак.  Трение  воздуха  чуть
замедляло мой полет, но достаточно было пальцем оттолкнуться от стены, и я
снова летел быстро. Словно скользишь в глубокой воде после  нырка,  только
легче,  свободнее,  не  встречая  препятствий.  Я  перегнулся,  выплыл  из
воздушного шлюза на дне корабля и  начал  подниматься  к  первому  уровню,
направляя свой полет по мере необходимости.
   Я превратил это в игру, учился сосредоточиваться и все время размышлял:
десять лет я  экономил,  чтобы  купить  омоложение.  А  теперь  я  старик,
возрожденный как убийца. Отличная космическая шутка, но я не  склонен  был
смеяться. Я столько лет стремился к молодости, но теперь мне она не нужна.
   Воздух здесь так неподвижен, что я слышу шелест  своей  одежды,  словно
это удары молота о камень.
   Я призрак, подумал я. Я призрак.  В  неподвижной  темноте  за  собой  я
ощутил еще чье-то ледяное присутствие - за мной летит Флако. Холод охватил
меня, и волосы на затылке поднялись. Я не пытался убежать от него. Я почти
надеялся, что он меня догонит. Чувствовал себя, как женщина,  испытывающая
всепоглощающее  желание  заплакать.   Но   мне   нужны   не   слезы,   мое
всепоглощающее желание - самоуничтожение.
   Я долго сражался с отчаянием. Чувствовал, что  предал  Абрайру.  Видел,
как ее насилуют, и был абсолютно беспомощен, не мог остановить  их.  Может
быть, с того самого дня, как изнасиловали и убили мою мать, я больше всего
боялся оказаться в положении, когда лишенные совести люди  целенаправленно
уничтожают других, а я бессилен остановить это. Люди без совести  приводят
меня  в  ужас,  они  страшнее  зверей,  потому  что  мучают  свои  жертвы,
заставляют их испытывать боль. А я не могу их остановить.
   Я знал насильников Абрайры. Знал, что должен ожесточиться и убить их. Я
сам должен стать человеком без  совести.  Но  эта  мысль  вызвала  во  мне
отвращение. Волны вины и отчаяния обрушились на меня, и я раскрылся  перед
ними. Когда я был ребенком, мать часто говорила мне: "Вина -  это  хорошо.
Это способ, которым твое тело сообщает  тебе,  что  ты  ведешь  себя,  как
животное". И я верил ей. Открыть себя вине, позволить ей уничтожить  себя,
если это необходимо, - мой единственный способ доказать самому себе, что я
не такой, как Люсио, что я человек.
   Я плыл темным туннелем, когда неожиданно шлюз  надо  мной  раскрылся  и
вдоль лестницы ко мне поплыли сотни других призраков в белом - пациенты из
криотанков направлялись к основанию корабля. Я отклонился в сторону, вплыл
в боковой коридор и ухватился за лестницу. Я находился в темном  коридоре,
но из другого пробивался свет, и я  был  мягко  освещен  сзади.  Несколько
человек проплыло мимо, и я увидел глаза химеры с густыми волосами,  как  у
Перфекто, с  маленькими  ровными  зубами,  оскаленными  в  улыбке,  как  у
дельфина. Зрачки его расширились, челюсть отвисла. Он привязался ко мне.
   Я понял, что в обоих случаях, когда раньше ко мне привязывались химеры,
я находился в одинаковом положении, стоял в темной комнате,  с  освещением
сзади. Перфекто привязался  ко  мне  на  станции  Сол,  когда  я  стоял  в
затемненном коридоре, у компьютерного терминала; Мигель привязался ко мне,
когда я из освещенного коридора вошел в  темную  комнату.  В  генетической
памяти химер должно быть  заложено:  человек  с  определенной  фигурой,  в
определенной позе, с седыми  волосами,  освещенными  сзади,  так  что  они
словно светятся.  Я  чувствовал  себя  словно  на  иконе,  как  святой  из
папье-маше, каких носят по улицам в религиозные праздники. Если бы я хотел
нарочно привязать к себе химеру, я не мог бы выбрать лучшего положения.
   Через несколько минут мимо проплыл еще один химера, у него тоже отвисла
челюсть; затем третий.
   И у меня появилось трое новых друзей на всю жизнь. Я  поплыл  вслед  за
ними,  и  мы  проскользили  до  воздушного  шлюза  на  восьмом  уровне   и
выстроились в линию. Когда  семьдесят  пять  человек  прошли  в  шлюз,  он
закрылся, и мы ждали, пока он не открылся вновь. Когда вошел последний  из
нас, дверь закрылась, и шлюз начал опускаться, как лифт. И открылся в доке
шаттлов.
   У входа в док стояли  тридцать  солдат  в  форме  ОМП  с  парализующими
ружьями.  Три   робота   службы   безопасности,   класса   "уничтожитель",
размещались в стратегических точках, на вершине  их  черных  металлических
корпусов виднелись стволы орудий. У входа в шаттл были установлены  сканер
сетчатки и звуковое обнаруживающее устройство.  Солдаты  быстро  проверяли
каждого наемника, нет ли  у  него  незаконных  кибернетических  имплантов,
потом пропускали в шаттл. Рядом с капитаном ОМП стоял генерал  Гарсон,  со
своими белоснежными волосами. Он дружелюбно болтал по-испанки с капитаном,
маленьким человеком явно арабского происхождения.
   Я обнаружил, что нервничаю, ладони у меня вспотели. Во  рту  пересохло.
Вооруженная  охрана,  вся  обстановка  слишком  напоминали  мне  неудачную
попытку миновать таможню на станции Сол.
   Химера, тот самый, что несколько минут назад привязался ко мне, нервный
человек с широким ртом и крепким  телосложением,  подошел  ко  мне  ближе,
когда мы начали продвигаться к сканеру сетчатки.  Я  видел  его  раньше  в
столовой и вспомнил, что его зовут Филадельфо.
   - Ты к этому готов? - спросил он меня, словно  разговаривал  со  старым
другом, едва повернув ко мне голову и глядя на солдат, а не на меня.
   Я не ответил.
   - Нет, ты не готов, - сказал Филадельфо. - И никто из нас не  готов.  Я
слышал, там внизу нас уже ждет тюремный лагерь.  Хотят  всех  возмутителей
спокойствия держать в одном месте. - Он говорил, словно хвастался,  словно
только он один это знает. Когда Перфекто впервые встретился  со  мной,  он
говорил так же хвастливо, и я пожалел его и всех остальных химер,  которые
случайно привязываются ко  мне,  а  потом  стараются  произвести  на  меня
впечатление.
   - Мы объединяемся. Соединяем усилия. Мы не будем  сражаться  ради  этих
придурков. Многое изменилось со времени наших тренировок. Оружие,  которым
мы пользовались в симуляторах, устарело на сорок  лет.  Я  разговаривал  с
человеком, которого уложили в криотанк всего несколько месяцев назад, и он
сказал, что когда нас  заморозили,  через  две  недели  полета,  настоящие
тренировки  еще  и  не  начинались.  Самураи  начинали  осторожно,  давали
возможность приспособиться.
   - А теперь нами неожиданно заинтересовалась ОМП. Ты только посмотри  на
этих слабаков. Зачем им столько солдат? Их втрое больше, чем нужно,  чтобы
справиться с нами на таком расстоянии.
   Филадельфо прав. Слишком много солдат, и слишком они напряжены.  Уже  к
шаттлу прошло тридцать человек, и  я  начинал  беспокоиться.  Они  намного
превосходят нас. Если будут неприятности, мы не сможем  сопротивляться.  И
даже если  мы  сможем  сразиться  с  ними  на  борту  корабля  и  победим,
орбитальные нейтронные орудия уничтожат нас в несколько секунд. Они  здесь
в пространстве всемогущи.
   Когда пришел мой черед проходить таможню, я сильно вспотел. Посмотрел в
сканер сетчатки, солдат вслух произнес мое имя. Второй  солдат  провел  по
мне звукоискателем, и на экране компьютерного терминала  загорелся  список
кибернетических  усовершенствований  -   протетические   глаза,   черепная
розетка, комлинк, искусственные нервы, хемотоксинные фильтры.
   Проверив меня, солдат сделал знак проходить. Я уже собирался  пройти  в
шаттл, когда вперед вскочили четверо солдат и повалили меня на пол.
   - Ты арестован! - крикнул один из них, прижимая к  моим  ноздрям  ствол
своего станнера. На такой дальности он мне сожжет мозг.  Солдаты  нацелили
стволы на моих companeros [товарищей (исп.)]. Стало тихо.
   Гарсон выступил вперед, подошел ко мне и дружелюбным  тоном  спросил  у
капитана ОМП:
   - В чем его обвиняют?
   Капитан ответил:
   - В убийстве.
   - Кого?
   - Трех человек в городе Колоне,  Панама,  Земля,  а  также  в  убийстве
нескольких человек на станции Сол, Солнечная система.
   - Вы ведь получили мое радиосообщение сегодня утром относительно  этого
несчастного случая на станции Сол?
   Капитан мигнул.
   - Да.
   - Значит, у вас есть копия подписанного признания одного  из  тех,  кто
взорвал станцию, и вы знаете, что сеньор Осик в этом не виновен?
   Капитан неохотно ответил:
   - Да.
   - А люди в Панаме попадают под панамскую юрисдикцию,  и  вы  не  можете
арестовать сеньора Осика, пока не получите разрешение на выдачу от  совета
директоров  корпорации  Мотоки  на  Пекаре.  Вы  знаете,  что  он  получил
гражданство на Пекаре. Вы запросили разрешение на выдачу?
   Капитан стиснул зубы, и его арабское лицо потемнело от гнева.
   - Поэтому вы знаете, что выдача не  разрешена,  -  терпеливо  продолжал
Гарсон. - Осик гражданин Пекаря, он  находится  в  воздушном  пространстве
этой планеты, и у вас нет законного права арестовать его.
   - Юристы сказали мне... - начал  капитан...  -  он  убил  представителя
военного персонала ОМП. В таком случае он подпадает под мою юрисдикцию.
   Гарсон угрожающе улыбнулся.
   - Вы признаете, что Эйриш Хустанифад агент ОМП? Я уверен, на Земле  это
воспримут с большим интересом.
   Капитан удивленно посмотрел на него. Хустанифад значится моей  жертвой,
но капитан действует на основании приказа с Земли двадцатилетней давности.
Он чувствовал, что здесь затронуты очень важные интересы, но насколько они
важны, не имел понятия. Он не в своей области и понимал это.
   - Я говорил не о Хустанифаде. О Тамил Джафари, агенте разведки ОМП.
   - Но она не мертва, - поправил генерал. - Она уже  покинула  корабль  в
теле Тамары Марии де ла Гарса. Мы сообщили вашему компьютеру данные  о  ее
личности. Все данные есть в документах на корабле. Вообще вы  можете  сами
расспросить ее. Тамара, иди сюда, пожалуйста.
   Взвыл электрический  мотор.  Из  дверей  шаттла  выкатилась  инвалидная
коляска; в ней сидела Тамара, обвиснув, как полупустой мешок с картофелем.
Ее хрупкие конечности повисли, рот расслабленно раскрылся. Глаза ее  почти
не поворачивались, но я видел в ее взгляде ум и понимание.
   Я узнал  признаки  паралича,  который  вызывается  повреждением  мозга.
Тамара казалась больше мертвой, чем живой. Но ведь прошло больше двух лет!
Даже если у нее был поврежден мозг,  должны  были  вырасти  новые  клетки,
применены стимуляторы их  роста.  И  она  не  должна  оставаться  в  таком
положении!
   Во мне поднялся старый импульс, желание спасти  ее.  Гарсон  подошел  к
коляске и потрепал Тамару по голове, словно она большая домашняя собака.
   Капитан удивленно приподнял брови и кивнул контролеру компьютера.
   Тот ответил:
   - Мы ее пропустили, сэр. Нам никто не приказывал задерживать ее.
   - Вы подтверждаете ее личность?
   - Тело мы проверили при помощи сканера сетчатки. А мозг -  генетической
картой.
   - Вы знали, что она агент  ОМП,  у  нее  есть  контракт,  и  вы  ее  не
арестовали?
   - Я свободный агент, - ответила Тамара.  -  Контракт  у  меня  на  одну
операцию. Я вольна покинуть Землю.
   Я удивленно посмотрел на нее. С таким телом она не может  говорить,  но
от ее черепа отходил тонкий голубой проводок, он шел к  серебряному  диску
микропереводчика у нее на блузе. Она  говорила,  минуя  голосовые  связки,
непосредственно нервными импульсами, как в мониторе сновидений.
   - Мы не можем ее задерживать, - сказал контролер компьютера.
   Капитан начал жевать губу.
   - Если вы не были убиты, почему позволили всем считать вас  мертвой?  -
спросил он Тамару.
   - Я хотела убраться с  Земли  так,  чтобы  никто  не  знал.  По  личным
причинам.
   Капитан подумал и махнул рукой своим солдатам.
   - Назад, оттесните этих людей, - сказал он, и солдаты начали  оттеснять
моих компадрес в угол помещения, всех, кроме Гарсона. Кресло Тамары  снова
скрылось в шаттле.
   Капитан негромко и настойчиво заговорил, обращаясь к Гарсону:
   - У меня приказ! Я должен арестовать этого человека! Послушайтесь моего
совета и не вмешивайтесь! Не давите на меня!
   Гарсон улыбнулся и ответил:
   - Арестовать? У вас приказ арестовать этого человека? И что  вы  с  ним
будете делать? Держать в заключении семь лет,  пока  не  придет  смена?  А
потом отошлете его на Землю для суда? Нет... такая  трата  денег.  Если  я
знаю ОМП,  вам  будет  приказано  организовать  несчастный  случай.  Пусть
глотнет вакуума. Нет?
   Капитан замигал, выглядел он виновато. Гарсон сказал правду.
   - Нет, - продолжал Гарсон, - я ваши приказы не видел, но я знаю, что  в
них. Я знаю также, что вам не хочется их выполнять. Такие дела так  просто
с рук не сходят. Если вы выполните приказ, всю жизнь будете  находиться  в
руках начальства. Нет, вы не хотите выполнить эти приказы.
   Капитан становился все напряженнее. Гарсон догадался верно.
   - Вот что я сделаю. Пошлю сообщение на Землю, что Тамил Джафари жива  и
находится  на  Пекаре.  И  что,   следовательно,   нет   законных   причин
арестовывать мистера Осика. Запрошу, что делать с мистером Осиком? А когда
сорок пять лет спустя придет  ответ,  кто-нибудь  другой  будет  здесь  на
посту, а нас всех давно уже не будет.
   Капитан оказался  упрямым  человеком,  который  боится  начальства.  Он
покачал головой, посмотрел на пол, думая о своем положении, и я понял, что
он не согласится на план Гарсона.
   - Но... - начал он.
   - Но тем временем, - прервал его  Гарсон,  -  Пекарь  -  очень  опасная
планета. Вы знаете, почему мы здесь. Через несколько недель - тем или иным
путем - на Пекаре будет единое правительство, и ваша миротворческая миссия
окончится, вы сможете возвратиться домой. Но в предстоящей битве  погибнет
много людей. Кто знает? Может, среди тех,  кому  не  повезет,  окажется  и
мистер Осик? И вы  сможете  отправить  своему  начальству  сообщение,  что
задание выполнено, прежде чем оставите эту груду пыли.  -  Гарсон  обещал,
что я погибну на войне.  Смуглый  маленький  капитан  задумчиво,  но  явно
облегченно кивнул, потом сделал знак своим солдатам.  Они  расступились  и
пропустили меня.
   Гарсон посмотрел на меня, подошел и погладил мои  седые  волосы.  Потом
сказал самураю:
   - Поместите его в задней части шаттла. Степень охраны С.
   Я пошел в шаттл, и самурай зашагал рядом со мной. Дорогу мне преградила
коляска Тамары, и я посмотрел ей в темные глаза,  на  черные  волосы.  Она
немного поправилась и больше не казалась такой  истощенной.  Рука  отросла
прекрасно. В целом ее внешность не изменилась. Не шевеля ни одной  мышцей,
она двинула коляску в сторону, словно давая нам возможность пройти.
   Электрический мотор негромко жужжал.  В  глазах  Тамары  были  страх  и
мольба.
   - Что с тобой произошло? - спросил я.
   Самурай тронул меня за руку  и  заговорил  по-японски,  его  переводчик
выплюнул:
   - Не разговаривать. Ни с кем нельзя разговаривать на борту шаттла.
   Я посмотрел Тамаре в  глаза.  Она  боялась  говорить  открыто.  Самурай
провел меня мимо Тамары в небольшое помещение с мягкими креслами и  баром.
Там сидело два человека, одетых так же, как я, под охраной самураев.
   Я сел. Шаттл вмещал около трехсот пассажиров. В окно  я  видел  меньшую
луну Пекаря,  синюю,  усеянную  десятью  тысячами  кратеров.  Пронзительно
горели звезды. Меня трясло, я хотел убить капитана ОМП и его начальников и
помочь Тамаре, хотя и не знал как.
   Немного погодя в помещение вошел сам Гарсон. Он потрепал меня по плечу,
как старого друга. Он курил сигарету.
   - Мне не хотелось помещать вас сюда, дон  Анжело.  Надеюсь,  вам  здесь
удобно. Понимаете... Боже, как вы похожи на старого генерала Торреса!  Мне
хочется отдавать вам честь! Я предпочитаю держать вас подальше от химер.
   - Понимаю, - ответил я.
   Он внимательно взглянул на меня.
   - Сколько из них до сих пор привязалось к вам?
   - Пятеро, - ответил я.
   Он явно испытал облегчение.
   -  Так  мало?  Ну,  пятерых  мы  можем  списать.  Будем   считать   это
компенсацией. Я у вас в долгу за спасение Тамары.  Ее  информация  помогла
подавить сопротивление в Аргентине.
   Он почувствовал мое удивление.
   - О, да, мы  получили  несколько  месяцев  назад  сообщение.  Последние
остатки никитийских идеал-социалистов уничтожены в Латинской Америка через
два года после нашего отлета. И во многом благодаря сведениям Тамары. - Он
говорил так, словно  хвалил  умственно  отсталого  ребенка.  -  Она  очень
способная женщина. Она стала .. необходима... моей будущей разведке.
   Похоже, у Тамары особый дар становиться необходимой.  Я  вспомнил,  как
Джафари хотел заключить ее в мозговую сумку. Гарсон делает то же самое:  в
сущности он добился успеха там, где  потерпел  поражение  Джафари.  Тамара
находится  в  отличной  маленькой  тюрьме  -  в  теле,  которое  не  может
контролировать. О, ее речь не поражена, когда она говорит через симулятор.
Гарсон, очевидно,  снабдил  ее  мозг  клонированными  нейронами,  применил
средства для роста нервной ткани - но только к части мозга, к той, которая
руководит высшими функциями.
   - Почему вы держите ее в заключении?
   Гарсон улыбнулся мне - слегка напряженной улыбкой.
   - Потому что она опасна. Я не смог бы уснуть, если  бы  знал,  что  она
способна передвигаться. - В глазах его была искренняя озабоченность. Я  не
мог представить себе, чтобы  Тамара,  маленькая  хрупкая  Тамара  вызывала
такую тревогу. - Я  знаю,  это  выглядит  плохо.  И  живое  тело  -  такая
неприятная штука. Я  подумываю  о  том,  чтобы,  как  кончим  это  дело  с
ябадзинами,  подготовить  для  нее  кимех,  что-нибудь  такое   маленькое,
подвижное, но не способное управлять другими предметами.
   Должно быть, у меня поднялись брови. Тамара  почти  на  грани  паранойи
боится кимехов. Она никогда не согласиться  быть  помещенной  в  кимех.  Я
понимал это, но понимал также, что Гарсона ее нежелание не  остановит.  Он
на самом деле ее не  боится.  Он  ждал,  что  я  скажу,  но  я  молчал.  И
лихорадочно думал, как спасти ее.
   Он сел рядом со мной, погасил сигарету о ручку кресла.
   - Я хотел кое о чем расспросить вас, сеньор Осик: во время  мятежа  вас
ударил мечом человек, а вы задушили его. Очень любопытно.  Частички  вашей
кожи найдены на его шее. Следы  жидкостей  его  тела  оказались  на  вашей
одежде вблизи раны. Почему вы его убили?
   - Он был убийцей ОМП. Я только постепенно  узнавал  о  нем,  уже  после
отлета. Он случайно сам выдал мне свое присутствие.
   - Почему вы не поговорили со мной о нем? Было бы гораздо легче.
   - Я хотел сам это сделать. Убить его.
   Гарсон взглянул на луну.
   - Понятно... Индивидуалист, пытающийся в одиночку  навести  порядок  ко
вселенной. Вы понимаете, что он уже второй убитый вами агент  Объединенной
Пехоты? Мало кому такое удавалось.  Вы  каким-то  образом  заставляете  их
выглядеть... неумелыми. Я нахожу это весьма удивительным. Я думаю,  вы  их
обезоруживаете.  Вы  генерируете  ауру  заботы  о   других,   прирожденной
моральности. Никто не заподозрит,  что  вы  способны  на  насилие.  У  вас
интересный набор способностей. Никогда  не  задумывались  над  тем,  чтобы
использовать их на работе в спецслужбе? Например, убийцей?
   Я удивленно взглянул на него.
   - Нет.
   Он очаровательно улыбнулся. Этот человек обладает  большим  обаянием  и
знает, как им пользоваться. Я испытывал к нему  большую  благодарность.  Я
ему не нужен, он вполне мог бы  отдать  меня  ОМП.  Но  он  спас  меня  из
благодарности,  а  редко  какие   свойства   ценятся   так   высоко,   как
благодарность. И он мне нравился, хотя и держал Тамару  в  заключении.  Но
где-то в глубине души я понимал, что он мой враг.
   - Тамара часто упоминала вас. Она хотела бы поработать  с  вами.  Когда
закончим тут, нам с вами надо поговорить. Обсудить условия найма.
   - Нет, - ответил я, почти инстинктивно.
   - Подумайте об этом. Еще немного крови у вас на  руках  -  никто  и  не
заметит.
   Я посмотрел в окно. Лучше не спорить с ним. Я обдумал его  предложение.
Такие, как Эйриш, Хуан Карлос, - кто-то должен убивать  их.  Я  подумал  о
Люсио. Сильный гнев овладел мной.
   - Да! Я хочу еще крови на руках! - яростно прорычал я.
   Гарсон отшатнулся, потом устало улыбнулся.
   - Отлично. Но всему свое время. А теперь прошу меня  извинить.  У  меня
много срочных дел.
   Я остался сидеть.
   На борт вошли последние пассажиры, и шаттл стартовал. Из космоса Пекарь
напоминает  большой  затянутый  облаками  рубин  с  полосами  лазурита   и
изумруда:  ярко-красная  охра  центральной  большой  пустыни,  облака  над
маленькими синими морями и единственным большим океаном, небольшие ледяные
шапки, как на Марсе. Но  вся  планета  в  серебристой  дымке,  подробности
неразличимы, как  на  смазанной  фотографии.  Платиновая  полоса  образует
корону вдоль края планеты - это солнце отражается  от  крыльев  миллиардов
опаловых воздушных змеев. Мы вошли  в  атмосферу,  и  большую  часть  поля
зрения занял большой океан планеты - Аки  Уми.  Миновали  терминатор,  где
день сменяется ночью,  пронеслись  над  западным  краем  континента  Кани,
краба, в сумерках. Под нами яркие огни Хотоке но  За,  столицы  ябадзинов,
сливались в одну звезду, упавшую на темную поверхность планеты.
   Послышался звон, как от мочи,  льющейся  в  унитаз.  Несколько  человек
вскочили с криками: "В нас попали!", потом наш корабль вздрогнул и  быстро
стал удаляться от Пекаря. Началась паника.
   Японец объявил через громкоговоритель:
   - Некоторые  из  вас  поняли,  часто  ябадзины  выстрелили  по  нам  из
нейтронной пушки. Но мы это предвидели и  оставались  выше  опасной  зоны.
Наша  превосходная  защита  выдержала.  Сейчас  готовится  протест   послу
Объединенных  Наций   против   этого   безжалостного   неспровоцированного
нападения.
   Я в отвращении фыркнул. Правда, мы еще не нападали на ябадзинов. Но  на
их месте я тоже стрелял бы по нашим шаттлам.
   Самурай склонился вперед.
   - Не разговаривать. Никакого  шума,  -  сказал  он,  имея  в  виду  мое
фырканье.
   Мы миновали Хотоке но За и продолжали полет над темной планетой. Гарсон
взял микрофон и объяснил ситуацию на Пекаре: за время полета  с  Земли  мы
потеряли 4100 наемников - 3012 во время эпидемии, 129 в схватках во  время
мятежа и 644  были  раздавлены,  когда  самураи  начали  вращать  корабль.
Остальные погибли в симуляторах, были убиты  или  умерли  от  естественных
причин.
   - Мы оцениваем число защитников ябадзинов в  50.000  или  чуть  больше.
Мотоки может выставить только 39.000 самураев. Хотя численное  соотношение
кажется не в нашу пользу,  химеры  гораздо  лучшие  солдаты,  чем  считала
Мотоки. И благодаря  нашему  мужеству  и  новейшим  усовершенствованиям  в
вооружении компьютерный прогноз выглядит неплохо. Мы можем выиграть войну,
но потеряем примерно 62 процента наших людей. Это  неприемлемо.  Сейчас  я
веду переговоры с корпорацией, - продолжал Гарсон, -  чтобы  в  возмещение
этого нарушения условий контракта нам позволили пользоваться новым оружием
и дали еще месяц на подготовку. Вдобавок из вас 467  были  помещены  после
мятежа в криотанки. Откровенно говоря, в настоящем  сражении  вы  для  нас
бесполезны из-за отсутствия  должной  подготовки.  Я  бы  оставил  вас  на
корабле до конца войны, но владельцы "Харона"  хотят  переоборудовать  его
для  возвращения  на  Землю.  Местные  жители  недовольны,  мне  оказывают
сопротивление, но я буду настаивать, чтобы вы оставались в Кимаи но Джи до
окончания войны. Ясно?
   Его короткая речь вызвала одобрительные возгласы. Но мне  его  обещания
показались пустыми.
   В течение двух  часов  на  планете  не  видно  было  никаких  признаков
цивилизации. Никаких огней. Пекарь меньше Земли, но эта пустота делала его
огромным.
   Мои мысли постоянно возвращались к Тамаре, находящейся в  помещении  за
мной. Я так много сил затратил, чтобы спасти ее от Джафари, что ее плен  у
Гарсона угнетал меня. Получается,  что  я  ее  не  спас,  только  позволил
перевести в  другую  тюремную  камеру.  И,  вероятно,  больше  всего  меня
раздражало, что я по-прежнему не понимаю, почему ее  держат  в  заточении.
Гарсон больше не получает от нее полезной информации. Все тайны  разведки,
которые она  знала,  теперь  давно  уже  устарели.  Но  мозг  ее  остается
неизмеримой ценностью для Гарсона, как было  и  для  Джафари.  Я  не  могу
тайком вывезти ее с Пекаря. И на Пекаре спрятаться  негде.  Любая  попытка
спасти ее - пустая трата времени, тем более когда мое собственное  будущее
сомнительно.
   Мы оставили ночную сторону  Пекаря  и  вылетели  на  дневную.  Миновали
большие красные пустыни, и  стал  заметней  темный  ультрафиолет  туземных
растений, когда шаттл  начал  снижаться,  прыгая  на  границах  термальных
слоев. Тепловая защита раскалилась добела, и мы  замедлили  свой  полет  и
полетели  под  небольшим  углом  к  поверхности.  На  высоте  примерно   в
пятнадцать километров мы  оказались  в  туче  красных  опаловых  воздушных
шаров, туча эта была толщиной в несколько километров. Я  подумал,  что  мы
разобьемся, но хотя эти животные огромны, каждое из них представляет собой
всего лишь тоненькую мембрану цвета  корицы.  Стая  держалась  на  вершине
теплого вертикального течения, почти крыло к крылу, и мы опускались словно
сквозь пузыри на поверхности воды, а мы сами - морские  животные,  которые
смотрят на эти пузыри из  глубины.  Эти  змеи  на  самом  деле  напоминают
гигантские манты, и я наконец понял, что опаловые воздушные  змеи  так  же
отличаются от опаловых птиц, как ястребы от бабочек.  Под  нами  несколько
стай воздушных змеев держались на разных вертикальных  течениях.  Пушистые
облака скрывали все, кроме горных вершин.
   Еще несколько минут продолжался полет. Капитан шаттла объявил,  что  мы
приближаемся к Кимаи но Джи,  столице  Мотоки,  и  шаттл  пробил  облачный
покров. Под  нами  была  неровная  береговая  линия  среди  гор,  поросших
серо-зелеными пихтами и соснами. Я наклонился вперед, стараясь  разглядеть
место, ради которого мы будем воевать, и  долго  ничего  не  видел,  кроме
пологих зеленых холмов и тумана. Потом  я  заметил  низко  летящий  желтый
дирижабль,  он  шел  из  небольших  сельскохозяйственных  или   шахтерских
поселков Мотоки на юге, может быть,  Шукаку  или  Цуметаи  Ока.  Дирижабль
направлялся к деревушку у моря, окруженную несколькими  полями  и  большой
черной каменной стеной. Дальше виднелся лес; лес, стена,  поля  удерживали
туземную флору и фауну на расстоянии.  Я  представлял  себе  этот  поселок
Мотоки как  остров  нормальности  в  море  чуждости.  Японцы  всегда  были
островными жителями. Город небольшой, тысяч на сорок, группа  зданий,  два
голубых хрустальных купола. Мой маленький город Гатун в Панаме больше.
   И тут меня поразило безумие ситуации: на планете, где  из-за  небольших
морей площадь суши больше, чем на Земле, два города  размером  с  Гатун  в
Панаме ведут жестокую  войну  за  право  владеть  пустыми  пространствами,
которые никогда не смогут использовать!
   Шаттл спускался для посадки. Дома из темных деревянных брусьев с белыми
стенами из рисовой бумаги, тонкие и прозрачные, как крылышки мотыльков. На
всей улицах, во всех садах ландшафт превосходно  упорядочен,  словно  весь
город представляет из себя гигантский  сад,  случайно  населенный  людьми.
Кусты аккуратно подстрижены, черные стволы цветущих розовых слив  искажены
странным сюрреалистическим рисунком, как будто  их  вырезал  скульптор.  Я
ожидал увидеть признаки возраста: полуразрушенные здания, рухнувшие сараи.
Но никаких трущоб на Пекаре не было. Не было и никакой  экстравагантности.
Ни сверкающих огней,  ни  хрустальных  зданий.  Весь  город  был  образцом
строгой сдержанности и аскетизма. Мы еще больше замедлили полет, коснулись
полосы, шаттл покатился по ней и остановился.
   От здания вокзала отошло несколько  больших  грузовиков.  С  них  сошли
пятьдесят самураев в черном защитном вооружении,  они  выстроились  вокруг
трапа шаттла. Дверь открылась, и наши люди начали цепочкой  спускаться  по
ступеням. Сладкий незнакомый запах, похожий на запах сохнущего  на  солнце
сахарного тростника, заполнил корабль. Запах Пекаря.
   Мы вышли и обнаружили, что грузовики полны одежды: башмаки и просторные
брюки, тяжелые кимоно и куртки. Нам вручили пластиковые пакеты с подарками
прибывающим: расческа, кусочек мыла, зубная паста, карта планеты.  Тем  из
нас, кто находился в  отделении  "особой  безопасности",  на  руку  надели
небольшие мониторы. Такие носят преступники, отпущенные под честное слово,
чтобы полиция могла следить за ними. На  мониторе  была  изображена  карта
города. Сообщалось, что до пяти часов мы  должны  явиться  в  определенное
здание. Поблизости шумел океан, морской  ветер  дул  над  полем,  поднимая
пыль. Повсюду видны были осы, они гудели над головами, садились на руки.
   Самураи построили нас в ряд и повели с поля. Мне показалось, что у меня
ноги укоротились сантиметра на два: на каждом  шагу  я  взлетал  в  воздух
выше, чем хотел. Я всего две  недели  испытывал  повышенное  тяготение  на
корабле, а криотехники следили за состоянием мышц, и потому я  подпрыгивал
при ходьбе. Мы прошли по городской окраине,  по  дороге,  с  обеих  сторон
огражденной низким бамбуковым забором, мимо домов.  Опадали  цветы  сливы,
образуя ковер у нас под ногами. В домах все двери и окна были закрыты.  Мы
миновали деловой район, где с фонарных столбов свисали воздушные  змеи,  и
из боковой улицы выбежал маленький мальчик японец. Он чуть не столкнулся с
идущим передо мной  человеком,  потом  остановился,  посмотрел  на  нас  и
закричал: "Tengu!"
   Я улыбнулся ему, и он в ужасе попятился. У ребенка были раскосые глаза,
надглазная складка так выделена, что глаза превратились в щелки.
   Человек за мной рассмеялся.
   - Наверно, никого красивее японцев не видел!
   Я тоже  рассмеялся  и  подумал,  что  испытывает  ребенок,  никогда  не
видевший человека другой расы. Может ли он увидеть в нас людей?
   Самурай крикнул: "Не разговаривать!", и мы молча пошли дальше, пока  не
подошли к большому сооружению - круглому стадиону.
   Внутри от стены до стены тянулись сотни портретов президента корпорации
Мотоки Томео; дальнюю часть  сооружения  занимала  большая  сцена,  как  в
театре кабуки. Когда мы расселись, громкоговоритель  провозгласил  "Мотоки
Ша Ка", и  самураи  запели  гимн  корпорации,  потом  на  сцене  появилась
гигантская, высотой в двадцать метров, голограмма президента Мотоки. Как и
у ребенка, у него оказались невероятно раскосые глаза  -  более  японские,
чем у любого  японца.  Он  торжественно  приветствовал  нас  на  Пекаре  и
поблагодарил за то, что мы пришли  помочь  освободить  планету  от  "машин
ябадзинов". Когда он закончил, на сцену поднялись двадцать изящных девушек
и танцевали с веерами и зонтиками, а старуха пела под аккомпанемент  кото.
Танцовщицы спустились со сцены и каждому из нас дали тарелку  с  крошечной
бутылочкой саке, хризантемой и чашкой вареного риса. Потом самураи  вывели
нас из здания.
   Солнце садилось, но небо было затянуто облаками, поэтому заката не было
видно, только становилось  все  темнее.  Стены  домов  из  рисовой  бумаги
засветились изнутри, как огромные бумажные фонари. Мы отошли  на  километр
от города и оказались в большом огороженном  поселке  в  небольшой  долине
между поросшими соснами холмами. По холмам бродили сотни латиноамериканцев
в тускло-зеленом защитном вооружении Мотоки. Они упражнялись в обращении с
оружием, боролись. А у подножия долины  из  большого  деревянного  здания,
похожего на старый амбар, доносился громовой крик:
   - Домой! Домой!
   Самураи провели моих компадрес к этому амбару, но  браслет  у  меня  на
запястье запищал, сообщая, что мне нужно к другому зданию лагеря. Карта на
мониторе показала хижину, в которой я буду спать. Из города донесся гулкий
звон храмового колокола, а за мной триста companeros продолжали кричать
   - Домой! Домой!





   В  хижине,  куда  я  вошел,  было  накурено,   как   в   баре.   Пятеро
латиноамериканцев в синих кимоно самураев  играли  на  гитарах,  а  шестой
яростно дул в трубу.  Шестьдесят  человек  собрались  кольцом,  выкрикивая
ставки, как на петушиных боях. Они следили за тремя  людьми  в  схватке  в
симуляторе. Эти трое в большом мощном судне на воздушной  подушке  неслись
по джунглям, стараясь отразить нападение четырех машин ябадзинов.  Главная
цель упражнения, кажется, заключалась в том, чтобы убить как можно  больше
врагов, прежде чем убьют  тебя  самого.  Но  эти  трое  были  удивительны,
изящны, мощны; они вертелись в воздухе, чтобы отразить выстрел из  лазера,
и успевали уклониться от льющейся на них  плазмы.  Они  отвечали  огнем  и
убивали противников, пробираясь зигзагами через чащу. Их прыжки, когда они
уклонялись от выстрелов ябадзинов, вызывали взрывы смеха. Я  услышал  гул,
словно жужжание гигантских ос. Три черных снаряда длиной с руку человека с
трех сторон понеслись к наемникам, увиливая от ветвей. Кто-то крикнул:
   - Пять к трем - Ксавье не слышит ласок!
   Все стали выкрикивать свои ставки.
   В углу сидели на полу еще пятьдесят человек. Мало кто из  них  улыбался
или разговаривал. Они были угнетены и раздражены. Повсюду мертвые глаза  и
строгие лица  с  фаталистическими  улыбками.  Я  чувствовал  напряжение  в
воздухе,  электрическая  паутина  касалась  лица,  внутренности   стянуло.
Напряжение толпы, пытающейся сохранить контроль над собой. Но это почти не
удавалось, как будто мятежа на борту не было. Как будто я  не  провел  два
года в криотанке!
   Ко мне подошел человек в боевой защитной одежде.  Вначале  я  не  узнал
Завалу: он стоял, слегка согнувшись, словно под большой тяжестью.
   - А, это ты. Много времени прошло, - сказал он, забыв мое имя.
   - Как ты?
   - Хорошо. У всех хорошо. Абрайра будет рада видеть тебя, nе?
   Я удивился, услышав от него японское nе, что означает "верно". Но  ведь
он  почти  два  года  провел  с  самураями.  За  два  года  человек  может
измениться.
   Я спросил:
   - Где она?
   Мысль о том, что я снова ее увижу, наполнила  меня  болью.  Такую  боль
испытываешь, подходя к могиле близкого.
   - Вероятно, упражняется в одиночку в симуляторе. Или  тренируется.  Она
очень беспокоилась о тебе. Должна быть где-то в симуляторе. Битва помогает
сохранить спокойствие, nе? Она захочет с тобой увидеться. Хочет, чтобы  ты
сражался с нами, сидел в нашей машине, словно мы амигос. Но с тех пор, так
ты помог начать мятеж, многое изменилось. Ты  нам  в  битве  не  поможешь.
Наоборот, помешаешь. Если ты подлинный друг, ты не будешь воевать в  нашей
группе.
   Завала был тем же, но в его речи звучали  чуждые  интонации.  Маленький
круглый рот презрительно скривился. Глупые коровьи глаза смотрели тупо.  Я
рассердился, что он так со мной разговаривает, но,  чтобы  успокоить  его,
сказал:
   - Не думаю, чтобы Абрайра хотела меня  в  свою  группу.  Когда  Абрайра
что-нибудь испытывала? Я для нее ничто. И если я  помеха,  она  не  пустит
меня в группу.
   И тут же понял, что говорю правду. Я понимал это в глубине  сердца,  но
никогда не смел высказать даже себе самому. Разве она не обезоружила  меня
во время мятежа и не оставила умирать?
   Завала фыркнул в отвращении.
   - Это показывает, как много ты знаешь, великий лекарь. У  Бога,  должно
быть, осталось только гуано, когда он создавал твою голову.
   Я не нашелся, что  ответить.  Завала  действует  так,  словно  я  браню
Абрайру, тогда как я просто говорю правду.
   Завала вышел прихрамывая, будто одна из  его  металлических  ног  стала
короче, и я долго ждал, пока не понял, что он не вернется.
   Тогда я отправился в угол и, так как все еще держал в руках дар с  саке
и рисом, присел, чтобы поесть и поглядеть на голограммы схваток. Наступила
передышка,  и  никто  не  делал  ставок.  Боевая  группа  потеряла  одного
человека, но - поразительно! - победила ябадзинов.  Их  машина  неподвижно
висела над рекой со стоячей водой, двигатель  взбивал  эту  воду  в  пену,
вокруг густые джунгли, кусты и деревья тысяч оттенков  зелени  и  пурпура.
Неуклюжие защитные костюмы покорежились от лазерных  выстрелов  и  потоков
плазмы. Наемники деловито чинили свои костюмы с помощью смолистой краски.
   Казалось, у машины поврежден передний двигатель: он резко  выл,  и  нос
судна наклонялся в  воздухе.  По  бортам  судна  размещаются  восемнадцать
отверстий для забора воздуха,  и,  кажется,  в  некоторые  попала  плазма,
разрушив лопасти. Эти отверстия наклонены, чтобы такого не  произошло,  но
когда выстрел  сделан  с  близкого  расстояния,  плазма  так  горяча,  что
существует в газообразной форме.  И  в  такой  форме  может  проникнуть  в
отверстия для забора воздуха: машина сама втягивает  газообразный  металл,
и, охлаждаясь, он разрушает лопасти двигателя. Все судно  покрыто  толстым
слоем  тефлекса,  больше,  чем  в  знакомых  мне  старых  моделях,  и   на
инструментальной панели с полдесятка  незнакомых  мне  огоньков.  Закончив
починку защитной  одежды,  двое  наемников  стали  стрелять  в  воздух  из
плазменных пушек, а остальных членов группы сбросили в воду.
   Я встал и подошел к одному из зрителей, химере с металлическими  синими
глазами, необыкновенно высокому.
   - Что они делают?
   Он взглянул на  меня,  как  на  сумасшедшего,  взглянул  с  презрением,
которое я раньше замечал только у самураев, и я подумал, что же  на  самом
деле усвоили наемники у японцев. Он увидел мое белое кимоно, и на его лице
появилось выражение жалости.
   - Ты только что оттаял? Я тебе скажу. Они избавляются от лишнего  веса,
выбрасывают заряды плазменных пушек.  Если  облегчить  эти  новые  машины,
можно достичь высоты в три метра. И на предельной скорости  пролететь  над
дымовыми минами, не детонировав их.
   - Ага, - ответил я, чувствуя себя дураком. Я понятия не  имел,  сколько
груза им нужно снять, потому что раньше никогда не имел  дела  с  дымовыми
минами. - Но разве им не понадобятся заряды, когда они минуют минное поле?
   Он печально взглянул на меня.
   - Нет, они  с  помощью  лазерных  ружей  попытаются  поджарить  сенсоры
кибертанков. И вообще, как только пройдут защиту и доберутся до Хотоке  но
За, ябадзинов будет  слишком  много.  Последи  за  ними,  и,  может  быть,
научишься...
   Заканчивать ему не нужно.  Я  понял,  что  он  имеет  в  виду.  Научусь
оставаться живым. Он считал меня мертвецом. То вооружение,  на  котором  я
тренировался, устарело на сорок лет, а с новыми образцами я не  знаком.  Я
понятия не имею, какое оружие и какие умения нужны, чтобы пройти защиту. Я
видел маленькие черные снаряды - ласки, но не знал, как защититься от них.
Как сказал Завала, в сражении я только лишний груз.
   Я кивнул в сторону людей в симуляторе, которые  снова  двинулись  среди
деревьев в машине.
   - Эти люди - никто так не сражался в симуляторах. Никто.
   И это правда. Они сражались удивительно, гораздо лучше  нас,  когда  мы
сталкивались с самураями. Но  я  не  был  уверен,  что  наши  люди  смогут
победить самураев.
   - Мы многому научились, - сказал химера. -  Ты  был  заморожен  еще  до
того, как началась настоящая учеба. Ты не изучал  собственную  кинестетику
на голограммах, не учился беречь каждое движение, поворачиваться, прыгать,
падать, чтобы избежать оружия ябадзинов.  Ты  только  начал  учиться,  как
достигать munen, состояния мозга,  состояния  живого  мертвеца.  Но  более
высоких  уровней,  необходимых  для  битвы,  ты   не   достиг.   Состояний
Мгновенности и Полного  Контроля.  Гений  самураев  происходит  от  умения
достичь эти состояния...
   - Прошу меня простить, но что значит Мгновенность?
   Химера задумчиво взглянул на меня.
   - Может быть, в твоей жизни бывали моменты - моменты страха  и  крайней
опасности для жизни, когда время словно останавливается. Я однажды испытал
такое: во время мятежа  в  Темуко  в  переулке  ко  мне  подошел  человек,
приставил к моему лицу старинный револьвер и нажал на курок. Пистолет  был
взведен, и когда человек нажал на спуск, ударник начал опускаться.  Время,
казалось, остановилось. Мимо по улице проезжала машина,  в  окно  на  меня
смотрела женщина. Я прекрасно помню ее лицо, рубиновые губы, округлившиеся
от удивления. Я видел, как из канализационного люка на  улице  поднимается
пар, а в магазине хозяин выключает свет. Я посмотрел  в  испуганные  глаза
человека, который хотел меня убить, и увидел, что ему не больше пятнадцати
лет. И все это время  ударник  опускался,  и  я  подумал:  "Когда  ударник
опустится, я умру". Поэтому  я  поднял  руку  и  поставил  палец  на  пути
ударника, и он так и не опустился. Вот это и  есть  Мгновенность  -  целая
жизнь в одно мгновение. И воин  может  научиться  вызывать  у  себя  такое
состояние. Это одна из тайн  самураев.  А  еще  выше  -  Полный  Контроль,
способность  изменять  частоту  биения  сердца,   останавливать   дыхание,
достигать полного контроля над всеми мышцами. - Он  замолчал  и  посмотрел
куда-то за меня.
   Кто-то хлопнул меня по плечу. Я  повернулся.  Абрайра  дружески  обняла
меня и сказала:
   - Приятно снова тебя увидеть.
   Я обнаружил, что с трудом дышу. На ней синее кимоно самурая, влажное от
пота.
   - Похоже, ты получила повышение, - сказал я, разглядывая ее лицо. Когда
я в последний раз его видел, оно было  так  избито,  что  я  удивился,  не
заметив потемневших от времени кровоподтеков. Немного нарушена линия волос
над лбом, там, где вырвали клок. Но она улыбалась очень спокойно, и  ничто
в ее улыбке не свидетельствовало, что за ней может таиться тревога. Волосы
ее казались ломкими и лишенными блеска, щеки впали, кожа  на  лице  слегка
сморщилась. Она стояла, чуть наклонившись вперед. Вероятно,  кое-какие  из
этих перемен вызваны двумя годами повышенной силы тяжести, но  мне  больно
было думать, как тот случай мог опустошить ее.
   Мышцы ее  казались  сильными  и  гибкими,  а  осанка  изящной.  Абрайра
заметила, что я разглядываю ее тело,  словно  собираюсь  использовать  его
части в будущем как запасные. Она рассмеялась.
   - Почему ты так на меня смотришь?
   - Ищу шрамы.
   Она закрыла глаза и показала белый шрам над одним веком.
   - Здесь Люсио погасил сигару... - Потом протянула мне левую руку,  и  я
взял ее. - А здесь он сжег мне пальцы. - Толстый  шрам  пересекал  ладонь.
Четыре металлических телесного цвета пальца были присоединены к  плоти.  Я
не знал, что она вынесла такую пытку. На столе ее скрывали другие.
   Я грубо схватил ее за плечи, и глаза мои заполнились слезами гнева.
   - Абрайра, - воскликнул я, - клянусь перед тобой и  Богом,  что  сделаю
тебе подарок: принесу на серебряной тарелке яйца тех, кто так  поступил  с
тобой.
   Она улыбнулась. Рука ее ласково коснулась моей. Я не понимал,  как  она
может улыбаться  после  такого  ужаса.  Такая  улыбка  может  быть  только
фальшивой.
   - Почему ты думаешь, что мне нужен такой ужасный  подарок?  -  спросила
она. - Ты достаточно сделал! К тому же это произошло так давно.
   Я ей хотел сказать, что для нее это было два года назад, но для меня  с
тех пор прошло всего несколько часов. Посмотрел ей в глаза и увидел только
мягкость и радость. Никогда раньше не было  в  ее  взгляде  ничего,  кроме
холодного расчета и иногда гнева. А  теперь  глаза  у  нее  яркие,  живые,
счастливые! Словно она воскресла после смерти.
   Такое изменение невозможно. Я вздрогнул. Мне показалось, что земля подо
мной зашевелилась. Она потянула меня за руку к двери.
   - Пойдем возьмем твои вещи.
   Абрайра вывела меня в ночь. Поднимался резкий ветер, предвестник  бури.
За зданием стоял грузовик, на нем пластиковые контейнеры с вещами. На двух
ящиках было мое имя. В одном боевой защитный костюм; в другом  хрустальный
нож, маленькое складное лазерное ружье Тамары,  моя  медицинская  сумка  и
небольшая коробка с сигарами. Из  сооружения  дальше  по  дороге  слышался
непрерывный крик: "Домой! Домой!"
   Я совершенно отупел. Невозможно измениться, как изменилась Абрайра.
   - Надевай костюм,  -  сказала  она,  -  и  не  снимай,  пока  война  не
закончится. Он слегка отличается от старой модели, тяжелее, не так  хорошо
уравновешен. Тебе нужно привыкнуть к нему.
   Я снял кимоно и обувь и принялся одеваться. Абрайра помогала  соединять
части, словно  одевала  инвалида  или  любовника.  Она  низко  пригнулась,
поправляя грудную пластину, и я вдохнул запах ее волос, ее пота. Теплый  и
мускусный.
   У меня началась эрекция, и я был рад, что она скрыта  под  вооружением.
Молодое тело реагировало на женщину так, как я уже и забыл.
   Абрайра открыла карман у меня на бедре и  достала  несколько  небольших
тюбиков.
   - Ты должен научиться сам чинить свою защиту. Нужно  заполнять  краской
трещины доверху. А если будет дыра, залей веществом вот  из  этой  зеленой
канистры. Оно называется "вспышка". Я тебе покажу почему...
   Она  выставила  телескопический  ствол  моего   маленького   лазера   и
выстрелила  мне   в   ногу.   Ярко-зеленое   пламя   вспыхнуло   в   месте
соприкосновения.
   - Обратную строну покрывай из этой синей канистры. - Она выстрелила мне
в ногу сзади, послышался резкий  свист.  Абрайра  говорила  уверенно,  как
самурай. - Это называется "крик". Если увидишь такую вспышку или  услышишь
такой свист, это означает, что в тебя попал снайпер.  Немедленно  принимай
меры. Ясно?
   - Да, ясно.
   - Хорошо. Позже мы тебя научим тому, что необходимо,  чтобы  оставаться
живым. - Она говорила озабоченно. Сложила лазерное ружье и спрятала его  в
карман моего костюма. В правой ноге оказался разрез, а в  нем  тонкий,  но
острый нож-мачете. Абрайра достала его и хотела положить на это место  мой
хрустальный нож, но решила, что он не войдет. Проверила несколько карманов
на поясе и поняла, что ни один не подходит. Я взял нож и начал прикреплять
на браслете ей к запястью. Она улыбнулась, довольная подарком.
   Я сказал:
   - Я видел, как люди сражались в симуляторе - трое против множества.  Ты
можешь научить меня тому, что они знают? Этим состояниям сознания?  Munen.
Мгновенность. Чему еще вы научились?
   Она взглянула мне на ноги.
   - Ты видел наших самураев-химер.  Они  воевали  с  людьми.  Я  не  могу
научить тебя тому, что они знают. Ты слишком... человек. Понимаешь?
   - Ты хочешь сказать,  что  у  меня  нет  генетического  потенциала.  Но
самураи, которые вас учили, тоже его не  имеют.  Однако  чему-то  они  вас
научили. Никто из вас не мог сражаться так хорошо два года назад.  Я  могу
узнать то же, что они!
   - Может быть,  со  временем.  Но  у  нас  нет  доступа  к  мониторам  с
биологической  обратной  связью,  которые  нужны  при   обучении   Полному
Контролю. Мы принимали наркотик, который  помогает  достичь  Мгновенности,
какое-то вещество с Эридана. Я тебе достану.  Через  несколько  недель  ты
сможешь вызывать это состояние без помощи наркотика, когда  тебе  угрожает
опасность. Но у тебя не будет времени для тренировки.
   Я печально  улыбнулся.  А  Гарсиа  затратил  столько  времени,  пытаясь
убедить Завалу в превосходстве генетики и подготовки самураев. Теперь  все
ясно: у них более мощные медикаменты. Интересно, вернул ли Завала деньги.
   По-прежнему слышалось скандирование:
   - Домой! Домой!
   Я посмотрел Абрайре в глаза.
   - А каковы мои шансы? Без тренировки? Что говорит компьютер?
   - Не очень хороши.
   - Насколько?
   Абрайра пожала плечами, ей не хотелось говорить.
   - Один на сто. Но  шансы  лучше,  если  будешь  держаться  с  нами.  Не
расстраивайся. Разве не ты однажды сказал: "Будущее кажется  мрачным  тем,
кто отказывается видеть цветные сны"?
   - Не я это сказал. -  Я  кивнул  в  сторону  старого  амбара,  где  мои
компадрес разогревались для нового мятежа. - Мне кажется, я должен быть  с
ними. Не думаю, что буду вместе с вами воевать против ябадзинов. Прости.
   - Если  корпорация  Мотоки  будет  настаивать,  ты  ничего  не  сможешь
сделать, - сказал из-за моей спины Перфекто. Я обернулся. Не  слышал,  как
он подошел. Он стоял в двадцати метрах от меня, у  здания.  Вместе  с  ним
Мигель. Они подошли, обняли меня, похлопали  по  спине,  улыбаясь.  -  Как
приятно, амиго. Давно мы не виделись.
   - Слишком давно, - сказал я.
   Абрайра подобрала мои сигары и кимоно.
   - Пойду поищу тебе место для сна.
   Она пошла к дому, и я болезненно осознал, как ее  бедра  колышутся  под
кимоно.
   Перфекто обнимал меня рукой; когда она завернула за угол,  он  странно,
почти  сердито  посмотрел  на  меня,  потом   быстро   улыбнулся.   Мигель
рассмеялся.
   - Видел, как она тебе глазки строит? - спросил он.
   - Ах, у дона такой мрачный вид, как у кота в течке! Я  думаю,  оба  они
подняли температуру в долине на добрых два градуса. Должно быть, это новая
молодость  дона.  Он  выглядит  очень  аристократично,  красиво.  Как   ты
считаешь, Мигель?
   - Да. Если бы я был женщиной, сердце мое билось бы, как птица в клетке.
   - Мы вовремя подошли. Не хотелось бы увидеть, как у них на  земле  идет
любовное  сражение,  -  сказал  Перфекто.   Оба   рассмеялись,   а   я   в
замешательстве повесил голову. Немного погодя Перфекто сказал: - Как я уже
говорил, дон Анжело, не думаю, чтобы эти люди смогли оставаться в Кимаи но
Джи. Несмотря на твою  новую  красоту,  большинство  японцев  считает  нас
уродами. Они не хотят нас видеть и называют tengu, демонами.
   - Верно, - согласился Мигель. - Они нас  не  любят.  Лагерь  разместили
подальше от города, чтобы не видеть нас, чтобы мы не отравили их культуру.
   - Да, - подтвердил Перфекто,  -  а  вас  всех  они  хотели  оставить  в
криотанках до конца войны, но хозяин корабля заставил забрать вас.
   - Но чиновники Мотоки не хотят оставлять вас здесь. Особенно  когда  мы
пойдем в бой. Так что, я думаю, вам всем придется  идти  с  нами.  Гарсон,
вероятно, поставит вас за самураями.
   - Звучит не так плохо, - сказал я.  Кивнул  в  сторону  амбара,  откуда
по-прежнему слышались крики. - Мне кажется, они согласны улететь.
   - О, их не это расстроило, - ответил Перфекто. - Корпорация  Мотоки  не
платит им за годы,  проведенные  в  криотанках,  они  потеряли  деньги  за
двадцать два года службы. - В голосе его звучала горечь.  -  У  многих  из
этих людей есть семьи. Как и моя, они полностью зависят от их платы.
   Я был поражен несправедливостью, сотворенной с  этими  людьми.  Бедняки
согласились воевать только потому, что знали,  что  это  даст  их  семьям:
братьям, сестрам, овдовевшим матерям и их собственным детям. Им больше  не
надо  будет  выносить  неимоверные  тяготы  войны  в  Южной  Америке.  Для
некоторых оставить семьи - это невероятная жертва, акт истинной  любви.  И
вот они узнают, что через  две  недели  после  их  отлета  с  Земли  семьи
перестали получать плату, ради которой они пожертвовали собой. Для  многих
это означает, что члены их семьи умерли в нищете.  Юные  сестры  вынуждены
были стать проститутками, а больные матери умерли с голоду.
   - Мы все им сочувствуем, - сказал Перфекто.  -  Все  сердиты.  Мы  сами
узнали об этой несправедливости  несколько  дней  назад.  Думаю,  если  бы
узнали раньше, корабль не долетел бы  до  Пекаря.  Ты  чувствуешь  гнев  в
воздухе, напряжение электричества?
   Я  кивнул.  Сразу  почувствовал,  как  только  вошел  в  помещение   со
спорящими.
   - С самого мятежа не было такого напряжения, - сказал Перфекто. - Много
месяцев я этого не чувствовал.
   - Правда, - согласился Мигель. - Все было спокойно до  самых  последних
дней. После мятежа положение изменилось. Самураи обращались с нами  как  с
друзьями, особенно когда увидели, как мы  сражаемся.  Большинству  из  нас
присвоено звание самураев. Но местные жители смотрят на нас, как на грязь.
Генерал  Цугио,   здешний   главнокомандующий,   смеется   при   мысли   о
самураях-неяпонцах. Он грозит снизить нам плату, если мы не уговорим своих
компадрес стать уступчивей. Посмотри в глаза наших людей и поймешь, о  чем
они думают. Они думают, что им не следовало  прилетать  сюда.  Что  им  не
нужно сражаться. Но что мы можем сделать? Вернуться не можем,  потому  что
не можем заплатить грекам за корабль. Не можем найти другую  работу.  Либо
сражаться с ябадзинами, либо умереть с голоду!
   - А нельзя ли действовать через голову генерала Цугио? - спросил  я.  -
Нельзя поговорить с президентом Мотоки? Это не такой уж большой  город,  и
он не может быть так занят.
   Перфекто покачал головой.
   - На Пекаре у  каждого  свое  место.  Они  верят  в  то,  что  называют
природной  иерархией.  Мужчина  выше  женщины.  Чиновник  корпорации  выше
солдата, а солдат  выше  фермера  корпорации,  который  выше  фермера,  не
работающего на корпорацию. Все  японцы  выше  китайцев,  которые,  в  свою
очередь, выше корейцев. А  где-то  в  пыли  наряду  с  прочими  червями  -
латиноамериканцы. Матерь Божья! Мы не японцы и не работники корпорации,  у
нас нет с ней постоянного контракта. Мы настолько низко в их  списке,  что
даже Гарсон не может  непосредственно  разговаривать  с  чиновниками.  Ему
позволено говорить только с генералом Цугио и его адъютантами.
   - Не понимаю, - сказал я. - А что они сделают,  если  вы  заговорите  с
чиновником корпорации?
   - Не обратят на тебя внимания, - ответил Мигель, - или изобьют. Зависит
от того, насколько их оскорбила эта попытка.
   Перфекто кивнул и поторопился объяснить.
   - Это вертикальная  структура  их  общества.  Именно  эта  вертикальная
структура и вызвала войну. Видишь  ли,  когда  здесь  поселились  эти  две
группы, их социальные инженеры считали, что  они  идут  несколько  разными
путями к одной и той же цели. Надеялись научить жителей основным этическим
идеалам работы, сотрудничества, служения обществу и аскетичности. Инженеры
Мотоки обратились к идеям Isshin, восстановления; они говорили, что просто
возвращаются к  "естественному  порядку"  вещей,  восстанавливают  древние
идеалы, которые по-прежнему живут в их сердцах.  Но  инженеры-националисты
считали, что подчинение обществу сдерживает  развитие  индивидуальности  и
инициативу и потому этот аспект модифицировали. Они говорили, что  создают
нового человека, новую традицию, открывают новые силы и красоту в  народе.
И поэтому народ разделился. Но  хоть  у  них  много  общего,  и  Мотоки  и
ябадзины представляют общество вертикальной структуры. Каждое считает, что
есть вершина в человеческой иерархии. И каждое  считает,  что  именно  его
люди представляют эту вершину. И единственный способ доказать это - выбить
зубы сопернику.
   Перфекто казался расстроенным, а  я  рассмеялся  при  мысли  о  жителях
Мотоки, считающих себя высшей расой во вселенной.
   - А что они думают о вас, химерах?
   - Самураи с большой неохотой признали, что мы  сражаемся  лучше  их,  -
сказал Мигель. - Но мы все равно  не  сравнялись  с  ними.  Мы  так  и  не
научились "корпоративному духу", и это доказывает нашу слабость.
   - Но если они совершенны, а мы слабы, зачем мы им?
   - Мы им нужны, чтобы преодолевать автоматическую защиту Хотоке  но  За.
Они считают, что сами не смогут это сделать,  и  потому  нанимают  других,
чтобы умирали там. Нанимают тех,  кто  им  безразличен.  Хотят,  чтобы  мы
расчистили им дорогу, открыли дверь, а самураи войдут в  Хотоке  но  За  и
докажут, кто лучше.
   Я вспомнил, как голографический президент Мотоки благодарил нас за  то,
что мы пришли сражаться с машинами ябадзинов.
   - Но это не так трудно, как я слышал.
   - Нетрудно для нас, потому что у  нас  нет  технофобии.  Самураи  очень
нервничают  при  мысли  об  автоматической  защите.  Эти  поселения   были
основаны, потому что японцы уступили первенство в технологии китайцам. Для
этого общества машины символизируют их собственное поражение, напоминают о
неудаче.
   -   Ага!   Вы   заметили,   как    они    сторонятся    кибернетических
усовершенствований?
   Перфекто энергично кивнул.
   - Они сторонятся тысячи технологических новшеств. ОМП наложила  строгий
запрет на использования мощного наступательного оружия, но мы легко  можем
создать законное оружие  для  победы  над  ябадзинами:  ружья,  стреляющие
разъедающей жидкостью, а не твердыми снарядами, многослойную  керамическую
защиту. Но Мотоки  упрямится:  считает,  что  если  мы  победим  благодаря
технологическим преимуществам, то тем самым откажемся  от  принципа,  ради
которого началась война. Они должны победить, потому что они  выше,  а  не
потому, что у них лучше оружие.
   - Они спятили! - сказал я.
   - Согласен, - ответил Перфекто. - Но они хорошо платят. - Он переступил
с ноги на ногу. К тому же любая культура кажется  слегка  спятившей,  если
смотришь на нее извне. Адъютанты генерала Цугио приглашают нас на встречу.
Мне кажется, генерал Цугио хочет выступить перед нами на  тему  о  морали.
Цугио-сан очень верит в пение гимна корпорации и в эмоциональные  речи.  -
Он взглянул на дом. - Хочешь послушать музыку или посмотреть схватки?
   Делать  больше  было  нечего.  Мы  пошли  в  дом  и  болтали  о  разных
незначительных  вещах;  большую   часть   вечера   смотрели   сражения   в
симуляторах. В одном участвовал Завала. Он  вместе  со  своими  товарищами
уничтожил четыре вражеских  группы  и  прорвался  в  Хотоке  но  За,  и  я
поразился тому, каким искусным воином он стал. Многое изменилось.
   Но  мне  приходилось  постоянно  учиться,  чтобы  держаться  на  уровне
достижений в своей небольшой области медицины, и  я  привык  к  переменам.
Перемены, даже к плохому, я перенесу. Друзья взяли мое тело и сделали  его
снова молодым, и это я могу принять. Это обычная  процедура.  Самураи  два
года продержали меня в криогенном сне, а это принять гораздо труднее. Меня
обманули, лишили подготовки, которая помогла бы мне  оставаться  живым  на
Пекаре. Глядя на схватки в симуляторе, на то, как наши  люди  сражаются  с
патрулями,   ласками,   АНП   -   автоматическими   нейтронными   пушками,
кибертанками, как они преодолевают минные поля, я понял, насколько  опасно
мое невежество. Я никогда не побеждал самураев  в  симуляторе  и  не  могу
сделать это сейчас. И мои companeros изменились, это я почти принимал.  Но
то, что я видел в глазах Абрайры, привело меня в ужас: в них было  счастье
и спокойствие.
   Я попытался понять, почему это так расстраивает меня, и вспомнил,  что,
когда был молодым, однажды пошел с матерью в чужую церковь. Верующие в ней
считали, что получают великие духовные откровения. Они говорили не  своими
голосами, болтали какой-то вздор, катались по полу и славили Бога с  пеной
у рта - и все, чтобы произвести впечатление друг на друга своей  фальшивой
святостью.
   И так как я был молод, они привели  меня  в  ужас,  я  испытал  тот  же
безымянный страх, что и сейчас. Мне показалось, что они во власти дьявола.
Я поверил, что в этой церкви Сатана. Но, став  старше,  я  понял,  что  не
дьявол привел меня в ужас - чуждость, непонятность, встреча с неизвестным.
   И теперь, глядя на то, как Абрайра поет или вместе с другими смотрит на
схватки, я снова видел лицо чужака. Она жива,  а  я  мертв.  Она  испытала
неописуемые ужасы и вела  жизнь,  полную  отчаяния.  Подобно  бесчисленным
рефуджиадос, которых я встречал, эмоционально она умерла. С ней обращались
невероятно жестоко, ее сломали так, что исправить невозможно,  и  для  нее
было бы правильно внутренне умереть. Но вот она  неожиданно  воскресла,  и
пламя в ней горит, как волшебная свеча на ветру, упрямо не желая  гаснуть,
сколько бы ни выла буря. Ни у кого нет сил для таких изменений.
   Я попытался представить себе, что могло ее так изменить. Она химера. Не
человек, не такая, как я. Может быть, инженеры создали  новое  существо  с
эмоциональной устойчивостью, невозможной раньше? Я сомневался в  этом.  Во
всяком  случае  не  преднамеренно.  Никто  не  понимает  настолько  хорошо
биохимический механизм, управляющий эмоциональной гибкостью. Я читал всего
несколько статей на эту тему, да и те были написаны сто лет  назад,  когда
социологи изучали выживших в ядерной войне в Европе.
   Мне в голову пришла другая мысль: Завала стал  говорить,  как  самурай.
Учитывая его уважение к  их  доктринам,  только  естественно,  что  он  им
подражает. Но это означает кое-что, чего я не  предвидел:  социокультурный
сдвиг, охвативший, возможно, всех на корабле. Возможно, вступив в  контакт
с самураями,  мы  уподобились  им.  Когда  Завала  говорит,  что  сражения
укрепляют мозг, он рассуждает, как  они.  Я  уверен,  социальные  инженеры
Мотоки могут гордиться тем, что проделали с Завалой.
   Но непохоже, чтобы этот контакт  с  самураями  так  изменил  внутреннее
состояние Абрайры. Самураи стараются скрыть свои эмоции,  но  в  некоторых
случаях я заметил, что они начинают выражать их слишком бурно. Похоже, что
они  плохо  изображают  эмоции,  потому  что,  подобно  рефуджиадос,   они
эмоционально выхолощены. Мертвы изнутри. Поэтому ответ в чем-то другом.
   Я снова пошел внутрь, посмотрел голограммы,  встретился  с  Мавро.  Ему
кто-то вытатуировал еще одну слезу  на  щеке,  и  он  сбрил  свои  усы;  в
остальном остался тем же самым. Опаловые воздушные змеи в атмосфере мешали
мне смотреть. Их платиновый блеск, как тонкий шелк  или  паутина,  отражал
солнечный свет. В амбаре продолжались  крики,  но  звучали  они  в  ночном
воздухе чуть приглушенно. Я с трудом различал окруживших амбар самураев  в
черной одежде. Перфекто расстегнул гульфик, его пенис повис. Я  думал,  он
будет мочиться, но в течение нескольких минут ничего не происходило.
   - Что ты делаешь? - спросил я, кивком указывая на его пенис.
   Перфекто взглянул на свой член и сказал:
   - Я подумал, дам ему глотнуть свежего воздуха, но теперь уже все, и  он
хочет только поиграть. - Он подождал еще немного, потом начал мочиться  на
куст. - Ахх, вот оно, наконец!
   Я с детства - в Гватемале - не мочился на куст. Почему-то это вызвало у
меня ностальгию, и я присоединился к нему.
   Закончив, я спросил:
   - Перфекто, что, Абрайра действительно строит мне глазки?
   Он рассмеялся.
   - Да. И всегда, когда говорит о тебе. С тех пор,  как  ты  спас  ее  от
насильника Люсио.
   Я был поражен.
   - Но я не спас ее! Я опоздал! Я ничего не мог сделать!
   Перфекто нахмурился и задумчиво посмотрел  на  меня.  Наступила  долгая
тишина. Наконец он свистнул сквозь зубы.
   - Она рассказала невероятную историю о том, как  ты  вырвал  у  кого-то
ружье и как раз вовремя спас ее.
   - Но почему она так говорит? Почему ей  поверили?  Разве  Люсио  и  его
друзья не рассказали правду?
   Перфекто нахмурился еще сильнее.
   -  Двое  компадрес  Люсио  погибли,  когда  корабль  начал   вращаться.
Остальных поместили в криотанки в наказание за то,  что  они  ворвались  в
арсенал корабля, поэтому они не могли рассказать правду. Но я  думаю,  она
говорит неправду, потому что верит в нее. Достаточно поглядеть ей в глаза,
когда она говорит. Она верит,  что  ее  не  изнасиловали.  Может,  Абрайра
оказалась недостаточно сильна, чтобы выдержать это. Может, она свихнулась.
Я говорил с ней о несчастных происшествиях ее детства, и она клянется, что
их не было.
   - Когда ее изнасиловали метисы?
   - И не только. Она клянется, что шрам у нее получен в игре  в  бейсбол.
Не помнит, что провела три года в тюрьме.
   Меня затошнило. Я не мог поверить  в  то,  что  говорил  Перфекто.  Все
здоровье, вся радость, которые я в  ней  видел,  это  признаки  еще  более
серьезной болезни.
   - Но что ты сделал? - спросил я. - Как ей помочь?
   - Оставь ее в покое. Анжело, с  того  самого  дня  Абрайра  изменилась.
Впервые в жизни  она  обрела  мир.  Может  быть...  может  быть,  для  нее
единственная возможность счастья -  в  незнании.  Подсознательно  она  это
знает.
   - Мы должны сказать ей правду!  -  настаивал  я.  -  Должны  помочь  ей
взглянуть правде в лицо!
   - Может, со временем она сама придет  к  этому.  Я  много  раз  пытался
противостоять ей, намекал на правду, но она просто не слышит.
   Я прижал руки к бокам и посмотрел в  небо.  Чувствовал  себя  таким  же
беспомощным,  как  и  тогда,  когда  смотрел,  как  насилуют  Абрайру.   И
неожиданно почувствовал решимость.
   - Перфекто, я убью Люсио. Отрежу ему яйца.
   Он помолчал.
   - Согласен. Мы не можем рисковать, идя рядом с  ним  в  сражение.  Надо
сделать это поскорее.
   Он вздохнул.


   Ночью я дрожал в  своем  защитном  костюме.  Мне  приснилась  Тамара  в
инвалидной коляске. Гарсон отключил микрофон от  розетки  в  основании  ее
черепа, и она не могла говорить. Гарсон стоял над ней, гладил по голове  и
внимательно смотрел на нее. Руки его перешли ей на шею, на плечи,  прижали
соски. Я видел, что он собирается изнасиловать ее. Видел его  возбужденные
глаза,  напряжение  рук.  Глаза  Тамары  широко  раскрылись,  она  была  в
истерике.


   Я проснулся от близкого грома, от которого задрожал дом. Дождь  колотил
по крыше. Я дрожал от холода, и Абрайра укрывала меня белым кимоно, хотя я
подумал, что это мало что даст.  Комната  была  забита  спящими.  Слышался
храп. Я повернулся и посмотрел на Абрайру.
   - Спи, - прошептала она. - Это согреет тебя.
   - Почему никто не включает нагрев? - спросил я.
   - Тут его нет.
   Она отошла от меня,  осторожно  пробираясь  меж  спящими;  ее  защитный
костюм слегка звякал. Никогда раньше я не видел, чтобы она  поступала  так
неэгоистично. "Она жива внутренне", подумал я. Хотел поблагодарить ее,  но
этого казалось недостаточно.
   - Абрайра, - прошептал я. Она повернулась и посмотрела  на  меня.  -  Я
хочу тебе только добра!
   Она улыбнулась, нашла место и легла в нескольких метрах от меня.
   Я подумал, может, я сошел с ума. Несколько недель назад  мне  казалось,
что я влюблен в Тамару. И сейчас еще испытываю к ней сильное  чувство.  Но
теперь растет моя страсть к  Абрайре,  и  не  нужно  большого  ума,  чтобы
заметить, что обе женщины серьезно искалечены. Любовь ли  это  или  просто
жалость, какую чувствуешь к раненому животному? А если это просто жалость,
нужно ли мне поддерживать отношения с обеими женщинами?  Ведь  бракованные
товары на рынке не покупают. Я никогда не подумал  бы  купить  рубашку,  у
которой один рукав короче другого. Но вот меня неудержимо тянет к Абрайре,
несмотря на шрамы на ее теле и душе. Я говорил себе, что от такой  страсти
можно ждать одних неприятностей. Говорил себе: "Роблз", создавая  Абрайру,
хотел получить совершенную производительницу. Нет никого, кто держался  бы
за свое крепче чилийки (ну, за исключением, может быть, боливиек), и  если
"Роблз" дал ей сильное желание размножаться, она будет держаться за  него.
Ты станешь ее пленником. Ты не сможешь шага сделать  из  дома.  Она  будет
постоянно спрашивать, куда ты идешь. Не посмотришь через улицу, чтобы  она
не встревожилась, что ты смотришь на другую  женщину!  К  тому  же,  с  ее
эмоциональными шрамами, она когда-нибудь зарубит тебя топором!
   - Ах, но если бы хоть  иногда  заглядывать  в  ее  серебряные  глаза  и
гладить шоколадные волосы! Я погибну навсегда! Только бы  раз  испробовать
ее медовые уста и провести рукой по изгибу ее грудей!
   Нельзя провести холостяком тридцать лет, не научившись  не  влюбляться.
Мне снилось, что я живу с ней в маленьком домике, во дворе цыплята. И если
"Роблз"  действительно  создал  производительницу,  меньше  дюжины   детей
Абрайру не удовлетворят. Я представил себе, какую головную боль вызовет их
возня и крики.  Потом  сопоставил  все  это  с  возможным  ожидающим  меня
счастьем и решил, что  благоразумней  все  же  не  связываться  с  будущей
убийцей топором.


   На следующий день я нашел возможность увидеть  Люсио.  Утреннее  солнце
разогнало тучи, и я встретил Фернандо Чина, ксенобиолога.  Он  разглядывал
тела опако но тако, убитых во время грозы молнией.  Набрал  пять  десятков
разновидностей, различающихся размерами и  формой,  и  теперь  замораживал
образцы генетических тканей. Я стоял рядом с ним и смотрел на  амбар,  где
находится Люсио. Ночью там  молчали,  но  на  утро  снова  начались  крики
"Домой! Домой!" Я насчитал шестнадцать  самураев  вокруг  амбара.  Способа
добраться до Люсио я не нашел.
   Фернандо  Чин  посматривал  на  меня;  потом  стал  рассказывать,   как
собирается  определить  возраст  каждого  вида   способом,   разработанным
палеонтологами.
   Я почти не слушал его. Меня занимала мысль,  как  добраться  до  Люсио.
Делая  вид,  что  помогаю  Фернандо,  я  наблюдал  за   амбаром.   Никакой
возможности проскользнуть в него. Я небрежно направился  к  амбару,  чтобы
проверить, как будут реагировать самураи. Двое вышли из тени под деревом и
пошли ко мне. Я остановился, словно осматривал блестящий камешек, подобрал
его - неправильной формы белый кристалл, и на нем  ярко-красная  маленькая
головка цветной капусты. Один  из  самураев  некоторое  время  смотрел  на
кристалл.
   - Рубин, - сказал он. - Их много в  холмах.  Там  поищи  их.  А  отсюда
держись подальше!
   Я положил рубин в карман, потом большую часть  дня  упражнялся,  учился
поворачиваться, ходить боком, как краб. Это полезно,  если  попадаешь  под
огонь лазера или плазму. Я чувствовал себя сильным;  с  новыми  нервами  и
мышцами стал быстрее,  чем  когда  бы  то  ни  было.  Но  этого  оказалось
недостаточно. Абрайра познакомила меня с врачом, который дал мне несколько
доз боевых медикаментов Мотоки. Я спросил его, какова химическая  формула,
но патент по-прежнему являлся исключительной собственностью  Мотоки.  Врач
рассказал, как принимать их, предупредил о возможных осложнениях.
   - У тебя нет времени, чтобы  как  следует  подготовиться  к  достижению
Мгновенности, но ты поймешь, что если придешь в возбуждение,  Мгновенность
сама найдет тебя. Может быть, вспомнишь момент в твоей жизни, когда  время
замедлилось. Или ты испытал это, принимая старые  боевые  медикаменты.  Но
это средство дает  эффект  гораздо  более  сильный.  Ты  должен  соблюдать
большую осторожность, когда наступил Мгновенность:  время  остановится,  и
тебе  захочется  одновременно  сделать  многое.  Но  помни,  что   уровень
метаболизма  недостаточен  для  этого.  Если  пробежишь  несколько  шагов,
истратишь весь кислород с своем организме и остановишься. Ты почувствуешь,
словно наткнулся на стену, и можешь даже  умереть  от  перенапряжения.  Во
время Мгновенности нужно делать экономные движения,  двигаться  как  можно
меньше, чтобы достичь нужной цели. Понятно?
   Я прекрасно его понял.
   - Еще одно, - добавил врач. - После принятия средства  эффект  остается
на всю жизнь. Достигнув Мгновенности, ты ради самого себя должен научиться
контролировать ее.
   Я кивнул и принял средство.
   Дважды из города приходил грузовик и  привозил  еду:  котлы  с  вареным
рисом и водорослями, бочонки маринованных  яиц  с  овощами,  свежая  сырая
рыба. От всего этого меня тошнило.  Хуже  всего  слабый  кофе,  с  затхлым
вкусом, словно вырос на болоте. У жителей Мотоки есть поговорка:  "Роскошь
- наш величайший враг". Но то, что  они  считали  самопожертвованием,  для
меня было пыткой.
   К вечеру крики в амбаре усилились. Охрана послала сообщение в город,  и
скоро  показался  генерал  Цугио,  маленький  хмурый  лысый  человек.   Он
потребовал, чтобы Гарсон успокоил своих людей.  Цугио  объявил,  что  всем
будет снижена плата, если мятежники не успокоятся. Он  вырос  в  культуре,
где каждый индивидуум - раб капризов своего  общества,  и  потому  не  мог
понять, что у нас нет контроля над  мятежниками,  что  они  не  успокоятся
только потому, что нас накажут вместе с ними. Он  считал,  что  мы  втайне
симпатизируем им, поддерживаем их. Возможно он был прав.
   Ужин не привезли, и Гарсон  процитировал  слова  одного  из  адъютантов
Цугио: нам  придется  жить  без  пищи,  пока  мы  не  поймем,  что  "живем
исключительно благодаря милости Мотоки". Наемники начали ворчать.  Кое-кто
отправился на охоту в поля  за  защитным  периметром  города,  но  удалось
подстрелить только  несколько  кроликов  и  перепелок.  На  закате  Гарсон
совещался со своими офицерами - было объявлено, что они  обсудят  проблемы
морали. Они провели несколько часов за закрытыми дверями.
   Когда совещание закончилось, к нам в казарму пришел капитан и сказал:
   - Дела хуже,  чем  мы  думали.  Через  пять  дней  прибудет  корабль  с
наемниками, нанятыми ябадзинами. Большинство из них бездомные  колумбийцы,
они вылетели с Земли через три месяца после нас.
   - Но они не могли долететь так быстро! - воскликнул кто-то из нас.
   - Конечно, если  держали  ускорение  в  законных  пределах,  -  ответил
капитан. - Но ябадзины предпочли заплатить побольше,  чтобы  не  проиграть
войну. Большинство наемников там рефуджиадос, которых  социалисты  изгнали
из их домов. Химер там нет, они не соглашались улетать, когда  так  хорошо
идет война в Южной Америке. И колумбийцев не тренировали самураи, так  что
мы не знаем, на что они способны. Но благоразумнее предположить,  что  они
подготовлены к войне. И так как  их  вдвое  больше  нас,  то  это  хорошее
подкрепление для Хотоке но За.
   - Наши наниматели из Мотоки требуют, чтобы мы начали наступление раньше
намеченного срока. Выступаем через три дня, чтобы добраться  до  ябадзинов
до того, как высадятся колумбийцы. И еще они требуют, чтобы все наши  люди
были на передовой, даже те, кто не подготовлен. Они  говорят,  что  не  их
дело сражаться с машинами.
   Новость была принята не очень хорошо. Люди, сидевшие вокруг голограмм и
делавшие ставки на исход сражений, неожиданно  смолкли.  Повсюду  началось
ворчание. Но это не споры, общее мнение было единым. Нас обманывали, плохо
кормили и обращались с  нами  без  уважения.  Корпорация  Мотоки  нарушила
контракт: компьютер утверждает, что у нас по-прежнему  уровень  смертности
достигнет 62 процентов при нападении на Хотоке но За. Кроме  того,  никому
не хотелось заставлять идти в бой мятежников,  а  тем  более  сражаться  с
колумбийцами. Ведь  с  ними  большинство  еще  недавно  воевало  на  одной
стороне. За час мы приняли решение, капитан вернулся к генералу Гарсону  с
нашим ответом:
   - Пусть корпорация Мотоки идет к дьяволу!
   Гарсон передал наш ответ генералу Цугио, и тот, по-видимому, принял его
хладнокровно. Самураи не окружили наш лагерь, не было никаких последствий.
На рассвете грузовик привез пищу, и мы тренировались, как  обычно.  Вскоре
после завтрака в лагере появился Цугио в сопровождении  своих  адъютантов.
Все они улыбались и казались довольными, но после встречи с Гарсоном Цугио
удалился рассерженным, он хмурился и чесал свою лысую голову.
   Гарсон через громкоговоритель  объявил,  что  тренировки  прекращаются,
поскольку "мы хотим, чтобы они  поняли:  мы  за  них  воевать  не  будем".
Очевидно, на японский язык трудно перевести понятие  "забастовки".  Японцы
решили, что воевать мы будем, просто отказываемся от помощи и  советов  их
военных. В Мотоки когда человек бастует, он продолжает работать,  удваивая
свои усилия. Это заставляет его руководителей  "потерять  лицо",  так  как
работник доказывает, что руководитель ему не нужен.
   Мотоки никогда не встречалась  с  пассивным  сопротивлением.  Я  провел
день, раздавая устаревшие лекарства из  своей  медицинской  сумки,  а  тем
временем умы корпорации обдумывали следующий шаг.  Мы  ожидали  наказания,
угроз и оскорблений.
   В сумерках Кимаи но Джи опустел. Мы удивленно смотрели, как все  жители
уходили по дороге, поднимая пыль. Я решил, что  они  несут  дубины,  чтобы
побить нас, но 44 тысячи японцев, одетых в лучшее платье, прошли по дороге
и расположились на невысоких холмах, окружающих наш лагерь: старухи, отцы,
дети. Молодежь несла  флаги  корпорации  Мотоки  с  изображением  журавля,
летящего на фоне желтого солнца над зеленым полем. Они яростно размахивали
флагами, раскачиваясь всем телом. Под руководством генерала  Цугио  десять
раз пропели "Мотоки Ша Ка", а дети сопровождали пение игрой на  флейтах  и
барабанах.
   Возможно, это был самый странный момент в  моей  жизни,  хотя  вся  моя
жизнь представляется мне последовательностью странных моментов.  Очевидно,
это была просьба о  помощи.  Когда  певцы  кончили,  японцы  спустились  в
долину, взяли нас за руки и повели в город. Я увидел мастера Кейго, он шел
рядом со старухой, и вся наша боевая группа подошла к нему.
   Он пожал нам руки, все время кланяясь.
   - Это Сумако, моя жена, - показал он на древнюю  старуху.  У  нее  были
седые  волосы,  широко  расставленные  глаза  и  плоское   лицо.   Морщины
свидетельствовали, что она прожила  трудную  жизнь.  Должно  быть,  ей  не
больше семидесяти, но она выглядела не очень хорошо. На  ней  было  кимоно
персикового цвета, такое качество  японцы  называют  hade,  красота  ярких
цветов. Такие кимоно обычно надевают молодые женщины.
   - Она прекрасна, - сказала Абрайра.
   - О, всего лишь глупая  женщина,  -  вежливо  ответил  Кейго,  публично
уничижая свою семью. Я до сих пор не сознавал, чего  ему  стоил  полет  на
Землю.  Вернувшись  на  Пекарь,  он  застал  свою  жену  состарившейся,  а
остальных членов семьи, вероятно, мертвыми. Он продолжал: - Мы будем очень
благодарны вам, если вы пообедаете с нами.
   Мы согласились, и он провел нас в город, указывая по дороге на  красоту
сливовых и  вишневых  деревьев,  на  буддистский  храм  на  холме.  Сумако
поторопилась  домой,  а  Кейго  задержал   нас,   показывая   национальный
террариум,   гигантский   купол,   покрывавший   участок   местности,   не
подвергшейся  терраформированию.   Тут   росли   тысячи   ультрафиолетовых
деревьев, похожих на водоросли, а также редкие мхи и  грибы.  Под  кустами
ползали местные насекомые и гигантские сухопутные крабы. И все  это  время
Кейго говорил, описывая природную красоту, чудеса Пекаря, рассказывал, что
ябадзины стремятся уничтожить все, о чем мечтает Мотоки, что она создала -
величайшее общество во вселенной, Японию, возрожденную  в  эру  света.  Он
показал нам центральную контору корпорации, небольшое  пятиэтажное  здание
из стали и бетона, казавшееся  здесь  неуместным:  это  было  единственное
здание в городе выше двух этажей. Потом он отвел  нас  к  реке,  в  старый
город  -  гигантский  индустриальный  район  под   вторым   куполом,   где
производилось все необходимое, от  керамических  чайных  чашек  и  детской
одежды до биошахтного оборудования и моющих  средств.  Кейго  рассказывал,
что его предки ценой больших лишений построили этот  купол,  они  испытали
сильный экошок,  потому  что  длительное  время  подвергались  воздействию
чуждого окружения.
   Я понимал, что пытается сделать  Кейго.  Мы  не  хотим  сражаться  ради
врагов, но он надеялся, что мы будем сражаться ради друзей.  Он  показывал
нам национальные сокровища, пытался вызвать любовь к его маленькому  дому,
передать нам мечту. Но в тоне его голоса звучало еще кое-что: он  отчаянно
хотел, чтобы мы восхитились всем сделанным Мотоки, восхитились  им  и  его
народом. Все это было жалко и ничтожно.
   Он отвел нас к себе домой. Мы вошли в маленькую прихожую и сняли обувь,
надели шелковые шлепанцы. Кейго  позвал  жену,  и  Сумако  открыла  дверь,
ведущую в главную часть дома, поклонившись и пропуская нас. Дом большой  и
открытый, с крышей из толстых  досок.  На  полу  плитка  выложена  мирными
прямоугольниками. Кому-нибудь это показалось  бы  прекрасным.  Но  природа
отвергает прямоугольник, и мне не понравилась упорядоченность,  навязанная
этому дому. Кейго презрительно отозвался о бревнах,  из  которых  выстроен
его дом, говорил о его запущенном  состоянии,  извинялся  за  недостаточно
роскошный прием, потом показал нам  tokonama,  нишу  в  одной  из  комнат,
украшенную растениями и камнями. Вначале  я  пришел  в  восторг  при  виде
тысячелетней сосны - естественный изгиб ствола, опадающие иглы. Но это  не
реальная природа, всего лишь тщательно сооруженная подделка.  Народ  Кейго
по-настоящему не любит природу.  Он  любит  только  подражать  природе.  Я
слушал, как он  продолжает  перечислять  свои  недостатки.  В  собственных
глазах  он  скромный  человек  и  хороший  хозяин.  Но   я   подумал,   не
напрашивается ли он таким образом на комплименты.
   Мы были вынуждены возражать ему.
   -  Ах,  какой  прекрасный  сад,  Кейго-сан!  Изысканная   симметрия   и
совершенство. Ничего подобного нет в моей  деревне  в  Колумбии,  -  начал
Завала, и мы стали варьировать его замечание.
   Дом  у  Кейго  был  прекрасный  и  обед  замечательный.  Кейго  отрицал
кулинарные способности Сумако, и она счастливо с  ним  соглашалась,  а  мы
возражали и хвалили ее талант и вкус. Сумако сказала, что у нее вообще нет
способностей к кулинарии. И хотя это самоунижение мне претило,  я  находил
ее очаровательной, почти комичной в этом искреннем унижении. Мне стало  ее
жаль. Я все время думал, что не я, а она должна была омолодиться.
   После обеда Кейго повел Мавро, Перфекто и Завалу в sento,  общественные
бани, а мы с Абрайрой гуляли под вишнями у реки. Под  цветущими  деревьями
гуляло множество латиноамериканцев, они разглядывали  светящиеся  бумажные
стены, смотрели на Кимаи но Джи.
   - И что, по-твоему, произойдет? - спросил я.
   - После сегодняшнего? Хорошее место. Может, они действительно  неплохие
люди, если узнать их поближе. Но я не уверена, что хочу умирать за них.
   - Согласен. Но не пойму, почему они все вдруг решили полюбить нас.
   - А они и не полюбили. В большинстве. И не уверена, что когда-нибудь мы
им понравимся. Ты заметил ужас на лицах детей, когда они нам пели? - Я был
так ошеломлен, что не заметил этого. - Мы их смутили. Они считали, что  мы
захотим воевать за Мотоки. С их точки зрения, контракт и  страх  смерти  -
незначительные соображения. Мы должны воевать, потому что, по  их  мнению,
это для нас единственный способ  сохранить  лицо.  Анжело,  после  первого
мятежа все  действительно  надолго  успокоилось.  Всех  зачинщиков  мятежа
японцы поместили в криотанки и больше никогда о мятеже не  упоминали.  Они
решили,  что  это  просто  трусость  со  стороны  отдельных   людей,   что
большинство их нас будет унижено напоминанием об этом событии.
   - Но теперь все трусы изолированы, и Мотоки не может понять, почему  мы
не хотим  воевать.  И  вот  японцы  хватаются  за  соломинку.  Может,  они
пригласили нас в  свои  дома,  потому  что  считали,  что  оскорбили  нас,
обращались с нами, как с  eta,  самыми  низкими  в  их  обществе.  Теперь,
вероятно, иностранцам-самураям будет предоставлен более высокий  статус  -
допустим, рабочих корпорации низшего разряда. Я могу  только  это  считать
причиной приглашения. Если, конечно, они не хотят отяготить нас  долгом  -
on.
   Она продолжала:
   - И если они этого хотят, то, возможно, и подействует.
   Я удивленно посмотрел на нее.
   - Что это значит? Кому это не все равно?
   - Например, Завале. Ты видел, как горели его  глаза?  Обед  и  ванна  с
самураями. Он на небе. Он хотел этого все два года. Мавро и Перфекто тоже.
Поэтому они сейчас в бане. Дьявол, даже я этого хотела.
   - Не понимаю. Чего ты хотела?
   Абрайра вздохнула и посмотрела на землю.
   -  Хотела...  уважения.  Чтобы  кто-то  уважал  меня.  Хотела   чувства
принадлежности. Ты знаешь, на корабле самураи все время избегали нас.  Они
были высокомерны. И даже когда кое-кто из нас получил  ранг  самурая,  они
все равно не позволяли приблизиться; это часть их культуры, ты  понимаешь.
Чтобы  сработала  их  социально-инженерная  программа,  они  должны   быть
изолированы от любого общества, которое может их  заразить.  Таков  первый
закон социальной инженерии. Я удивлена, что они  сегодня  впустили  нас  в
свои дома. Это говорит об их отчаянии, они рискуют всем ради надежды,  что
мы им поможем.
   - Так ты думаешь, некоторые из нас присоединяться к ним только  потому,
что хотят уважения? - спросил я. - Я боялся, ты скажешь что-нибудь худшее.
Скажешь, что некоторые из нас уподобляются им.
   - Разложение  культуры  действует  в  обоих  направлениях,  -  ответила
Абрайра, - и твои слова имеют смысл. Самураи долго  учили  нас  "жить  как
мертвые". Это мистическая фраза, и эту философию они применяют не только к
сражениям. Она не просто означает  готовность  отдать  жизнь  за  какую-то
цель, она означает, что нужно быть мертвым по отношению к собственной воле
и желаниям. Обитатели Мотоки научились  жить  как  овцы,  действовать,  не
задумываясь, просто потому, что такова воля их  предводителей.  Анжело,  я
видела, как в наших товарищах растет такая же  пассивность.  Возможно,  ты
прав. Некоторые из наших людей будут сражаться просто потому, что  им  все
равно, что с ними станет.
   Мы  возвращались  в  лагерь  мимо  дома  с   безукоризненным   газоном,
украшенным большими странной формы камнями.
   Навстречу шли три человека, все латиноамериканцы, в белых  кимоно,  они
смеялись какой-то шутке.  Я  отступил,  давая  им  возможность  пройти,  и
неожиданно узнал в них мятежников, выпущенных из амбара. Ближайший ко  мне
- Даниель Соса, один из тех, что насиловали Абрайру.
   Узнавание Даниеля и его смерть произошли почти одновременно.  Тело  мое
само знало, где найти рукоять мачете, хотя мозг еще не  знал.  Я  выхватил
мачете из ножен и ударил его по шее и через грудную клетку. Качество стали
таково,  что  она  легко  перерубила  позвоночник.  Даниель  был  человек,
инфракрасного зрения у него не было. Я думаю, в сумерках он не узнал  меня
и так и не понял, что произошло.
   Я схватил человека, с которым  он  говорил,  низкорослого,  с  широкими
ноздрями индейца, и прижал мачете к его горлу.
   - Где Люсио? - закричал я.
   Он так часто умирал в симуляторе, что не испугался моего ножа.  Холодно
посмотрел на меня.
   - Сержант Даниеля? Я его  с  полчаса  не  видел,  с  самого  обеда.  Он
собирался идти с остальными в баню.
   Абрайра достала свой мачете и стояла рядом со мной.
   В городе много общественных бань. Я спросил:
   - В которую?
   Он пожал плечами.
   - Где вы обедали?
   - У хозяина Танаки, выше по улице, третий дом слева.
   Я оттолкнул его в сторону; он как будто не  собирался  драться.  Я  его
раньше  никогда  не  видел.  Включился,  чтобы  связаться  с  Перфекто   и
предупредить  его,  что  Люсио  на  свободе  и  направляется  в  баню.  Он
поблагодарил меня и обещал немедленно присоединиться к охоте.
   Я взглянул на Даниеля, в луже крови лежащего  на  земле.  И  ничего  не
испытал к нему. Но был рад, что он мертв.  Побежал  по  улице  к  деловому
району - группе простых деревянных зданий без ярких  вывесок,  указывающих
на то, каким делом занята та или иная контора. Кимаи но  Джи  мал,  и  все
знали, кто чем занимается, со слов  других.  Бани  можно  было  узнать  по
доносящимся оттуда громким голосам и смеху, по пару, от которого  запотели
окна и который вырывался из открытой двери.
   Я побежал к первой же бане, которую увидел, и Абрайра крикнула мне:
   - Подожди! Подожди остальных!
   Я продолжал бежать. Зубы мои стучали. Люсио там не оказалось.
   Четырьмя домами ниже  по  улице  было  более  крупное  и  разукрашенное
заведение. Я пробежал через  ярко  освещенный  genkan  -  предбанник,  где
складывают одежду и обувь. На колышках наряду  с  синими  кимоно  самураев
висело несколько белых.
   Из темной двери доносились голоса и  запахи  теплой  воды  и  кедра.  Я
прошел внутрь и заглянул  в  ванну.  Единственное  освещение  исходило  от
больших аквариумов, окружавших комнату, там среди лилий плавали гигантские
карпы. Около сорока  голых  мужчин  сидели  в  большом,  полном  до  краев
бассейне из камня и кедра. Из искусственного ключа в  стене  била  горячая
вода, стекала извилистым путем между камней в бассейн. Вначале я не увидел
Люсио. Он срезал волосы, и шрам у него на лице почти исчез.
   И он не узнал меня, потому что я стоял в освещенной двери и  мои  седые
волосы ярко сверкали. Он никогда раньше не видел меня освещенным  сзади  и
сейчас увидел силуэт, икону. Увидел  неясную,  генетически  внушенную  ему
фигуру генерала Торреса.
   Лицо Люсио потекло, словно  сделанное  из  замазки,  челюсть  безвольно
отвисла. Зрачки расширились до размера монеты. Он не шевелился. А я стоял,
ожидая, пока завершится привязывание. Абрайра  вслед  за  мной  вбежала  в
genkan.
   Самурай взглянул на мое окровавленное мачете и  сказал  на  безупречном
испанском:
   - Драться иди на улицу. Не оскверняй воду в ванне.
   Рука Люсио дернулась, он задрожал. Зрачки сузились, он начал сознавать,
где находится. Но пока еще не узнавал меня.
   - Выходи из бассейна! - приказал я ему.
   Он в ужасе выдохнул:
   - Анжело!
   - Выходи из бассейна!
   Он встал и перебрался через край бассейна.
   - Анжело, чего ты хочешь от меня? Что ты со мной сделаешь? - спросил он
в смятении. Он был совершенно обнажен, кожа у него смуглая, как у индейца.
Пенис и мошонка  разбухли  в  горячей  воде  ванны.  Он  напрягся,  словно
собираясь ударить, потом посмотрел мне на ноги, лицо его стало  печальным,
словно он не мог перенести вины собственных мыслей.
   - Ты хочешь убить меня.
   Это был не вопрос, а утверждение. Он неохотно поднял кулаки и расставил
ноги, приняв защитную позу.
   Я осторожно двинулся вперед, ища бреши в его защите.
   - Анжело, нет! - крикнула Абрайра. Он бросилась вперед и схватила  меня
за локоть, потащила назад. Все японцы скромно прикрыли свои половые органы
и нырнули в воду. Над головой оставались только  головы.  -  Разве  ты  не
видишь? Он больше не Люсио! У него  больше  нет  своей  личности.  Он  как
Перфекто, Мигель и все остальные. Он такой, каким ты хочешь его видеть!
   - Знаю! Но мне он не нужен. Он причинил  тебе  слишком  много  боли!  Я
хочу, чтобы он умер!
   Рот Люсио превратился в печальную букву О -  печаль  будущего  святого,
отвергнутого Господом.
   - И я никогда не смогу понравиться тебе? - спросил он.
   Я внимательно следил за ним. И ничего не ответил. Он подскочил ко  мне,
схватил мачете за лезвие, вырвал у меня из руки и повернул ко мне.
   - Смотри! - сказал он; ноздри его раздувались. - Смотри! Нам  не  нужно
драться! Мне не нужно убивать тебя, а тебе не нужно убивать меня! Они  уже
сделали это с нами... - Он кивком указал на самураев в ванне. - Мы  пойдем
в битву, и у нас нет ни одного шанса  уцелеть!  -  Люсио  облизал  губы  и
нервно, дрожа следил за мной.
   Протянул мачете вперед, так что конец его коснулся  моего  горла.  Рука
его дрожала. В этот момент он мог разрубить меня на куски.
   Я поднял руку и отвел нож в сторону, он не сопротивлялся. Просто  стоял
и дрожал. Я хотел убить его. Разорвать на куски голыми  руками.  Посмотрел
на его половые органы, свисавшие в теплом воздухе.
   - Ты можешь уйти! - сказал я. - Но твои яйца останутся!
   И изо всей силы ударил коленом ему в промежность. Тефлексовое  покрытие
защитного костюма ударило его в мошонку, разорвало  ее,  словно  я  ударил
пустую раковину. Он беззвучно упал назад и  спиной  ударился  о  пол.  Его
промежность была окровавлена. Я хотел оставить его, но взглянул  и  понял,
что гнев мой не утих. Наказание недостаточно сильное.
   - Indio! Mamon! [Индеец! Молокосос! (исп.)] - закричал  я  и  несколько
раз пнул его в ребра, и ему было слишком больно, чтобы он сопротивлялся. Я
пнул его в лицо, потом опустился на колени и ударил  по  ребрам,  стараясь
поломать кости, которые казались твердыми, как камень. Я понял, что громко
кричу, побежал в угол, подобрал свое мачете и крикнул: - Вставай,  подлец!
Защищайся, чтобы я мог убить тебя! - Я хотел убить  его,  но  одновременно
хотел бросить мачете, как сделал в первый  раз,  когда  решил  не  убивать
Эйриша. Но мачете словно приклеился к моей руке. В предбаннике  послышался
шум, вбежал Перфекто.
   Люсио лежал на полу и всхлипывал. Я хотел убить его и хотел оставить  в
покое. Вместо этого я наступил ему на левую руку, ударил ножом по  сжатому
кулаку, отрубил пальцы, надеясь, что это удовлетворит меня.
   Но этого оказалось недостаточно. Я не мог опустить мачете.
   - Вставай, Indio! - закричал я, а он продолжал всхлипывать.
   Я поднял руку, собираясь погрузить мачете ему в живот.
   - Нет! -  закричал  Перфекто,  и  я  поднял  голову.  Он  одним  гибким
движением перелетел через разделявшее  нас  пространство,  перехватил  мою
руку и одновременно ударил ногой голову Люсио, сломав ему шею.
   Люсио начал дергаться. Лицо Перфекто превратилось в маску боли.
   - Я это сделаю, - негромко сказал он.
   Он медленно достал собственный мачете и отрезал голову Люсио.
   Стоял, глядя на труп, и плечи его дергались.
   Потом выражение его лица изменилось - от задумчивой печали к изумлению.
   - Он не сопротивлялся! Он был одним из нас! -  крикнул  он  в  ужасе  и
отскочил от трупа. Горе отразилось в его лице и глазах.
   Он завыл от боли и упал на колени, как будто только  что  убил  лучшего
друга. И оставался на коленях, продолжая кричать. Слезы  полились  из  его
глаз, он смотрел на свои руки.
   Я видел однажды, как он убивает, и думал, что это ему ничего не  стоит.
Но на этот раз убийство стоило ему слишком много.
   Я не мог вынести крик Перфекто. Потрясенный, выбрался назад  в  genkan.
Руки дрожали,  неровное  дыхание  вырывалось  со  свистом.  Перед  глазами
мелькали огненные точки. Я взял наобум белое кимоно  и  стер  им  кровь  с
колен и рук, потом один пошел в лагерь.
   Дорогу освещал спутник Пекаря,  тускло-синий  шар.  По-прежнему  многие
наемники находились в домах, слышался их смех.
   Схватка с Люсио нисколько не  удовлетворила  меня.  Все  ночи  в  своей
юности в Гватемале, когда я бродил по улицам в поисках солдат Квинтаниллы,
которые убили мою мать, я мечтал о завершении. Представлял себе, как после
завершения мести меня охватит мир и спокойствие. И точно такого же мира  я
надеялся достичь, убив Люсио.
   Но я чувствовал себя грешником. Снова я зашел слишком  далеко  и  знал,
что за это придется платить. Когда я убил Эйриша, это стоило  мне  дома  и
страны. И снова я действовал опрометчиво, и теперь Перфекто  часами  будет
сидеть в бане и плакать. Я подумал, что могу потерять его как друга.  Если
бы Перфекто не привязался ко мне, он не убил  бы  Люсио.  Он  сделал  это,
потому что думал, что я  этого  хочу,  что  я  одобряю  это,  как  одобрил
убийство Бруто. Я не мог представить себе такую безрассудную  преданность.
Но, возможно, я настолько далеко  отошел  от  правильного,  что  даже  это
общество наемников и привязанных химер не простит меня.
   Я, полный мрачными мыслями, добрался до лагеря, и  скоро  меня  догнала
Абрайра.
   - Что ты здесь делаешь? - закричала она, и ее серебряные  глаза  гневно
сверкали в лунном свете. Ее гнев показывает, что  я  прав,  подумал  я.  Я
потерял ее как друга. - Перфекто нуждается  в  тебе!  Он  полон  сознанием
вины! Иди к нему! Немедленно!
   Я повернулся и пошел назад  к  городу.  На  полпути  встретил  Мавро  и
Перфекто. Перфекто согнулся и шел медленно, а Мавро держал  его  за  руку.
Перфекто громко всхлипывал.  Я  взял  его  за  руку  и  почувствовал,  как
буквально физически его чувство вины переходит ко мне.
   Перфекто посмотрел на меня.
   - Почему? Почему ты хотел убить его? - спросил он. - Тебе  нечего  было
его бояться.
   Рот Перфекто дернулся в отчаянии. Блеснули абсолютно ровные зубы.
   - Не знаю, - честно ответил я. - Я был так сердит на него, что  не  мог
опустить мачете. Я пытался остановиться. И не смог.
   Перфекто кивнул и посмотрел в землю, как будто такой ответ удовлетворил
его.
   - Он был один из нас, - пробормотал он. - Люсио был один из нас.
   Я хотел объяснить, как все было, и торопливо продолжал:
   - Я убиваю со дня нашей встречи и не знаю почему! Я убил Эйриша и Хуана
Карлоса. Я убил бы и Люсио!
   Перфекто кивнул, продолжая идти.
   - Ты убил их, потому что они нарушили твою территорию. Вы, люди,  этого
не понимаете. Они нарушили твою территорию, и ты убил их. Подумай об  этом
и поймешь, что я прав.
   Мысль показалась мне странной и неуместной. Я был ошеломлен. Перфекто -
территориальное существо, и  я  мог  понять,  почему  он  убивает  чужака,
нарушившего его территорию, но я  поразился,  что  он  собственные  мотивы
переносит на меня.
   И тут до меня дошло. Я убил Эйриша в своем доме, на своем полу.  Гонясь
за ним снаружи, я бросил нож, я не хотел его убивать. Но когда он  нарушил
мою территорию, я не проявил никакого милосердия. Хуан Карлос? Я убил его,
потому что он входил в модуль  В  космического  корабля!  Но  Люсио  -  он
никогда не нарушал мою территорию. У меня  не  было  причин  убивать  его.
Теория Перфекто, казалось, не оправдывается.
   - Но Люсио не нарушал мою территорию! - вслух сказал я.  -  У  меня  не
было причин убивать его!
   Перфекто продолжал брести к лагерю.
   - Он нарушил территорию друга. А это то же  самое.  Мы  защищаем  своих
друзей, как самих себя. Он изнасиловал Абрайру и отрезал  ей  пальцы.  Это
ужасное нарушение территории. И ты убил его за нарушение территории друга.
Так поступают самцы. Но все же - опасность была в прошлом. Ты  должен  был
оставить его в живых. Если тебе понадобится помощь в таких делах, я здесь,
амиго.
   И Перфекто пошел дальше к лагерю.
   Я молчал. При взгляде на генетическую карту Абрайры я  поразился  тому,
как она отличается от человека. И  сказал  себе,  что  никогда  не  должен
допускать ошибки и видеть в ней такую же личность, как  я  сам.  Но  слова
Перфекто показали, что такой большой разницы нет. И я кое-что понял.  Меня
удивила реакция Абрайры во время мятежа, тот всепоглощающий ужас,  который
она испытала, страх насилия. Как сказал Перфекто, насилие  -  это  ужасное
нарушение территории. И поскольку Абрайра высокотерриториальное  существо,
страх насилия у нее сильнее, чем у людей. И, может быть, поэтому,  подумал
я, после насилия, после того, как ей отрезали пальцы, мозг ее не выдержал.
И в то же время я наконец понял весь смысл выражения "Поиск": когда химера
пускается в Поиск, ему недостаточно убить, он должен унизить свою  жертву,
нарушив ее территорию.
   И, убивая Люсио, я жил по кодексу Поиска. Мое подсознание не  позволяло
просто убить его. Я  систематически  увечил  его,  старался  кастрировать,
отрезать руку, нарушить наиболее интимную его территорию - его тело.
   И хотя я нарушал его территорию,  Люсио,  существо  с  высоко  развитым
территориализмом, отказывался защищаться. Он позволил  мне  нарушать  свою
территорию, потому  что  привязался  ко  мне.  Генетическая  привязанность
настолько сильна, что даже когда я убивал его, он  отдавался  мне.  Он  не
только позволил мне убить себя, он добровольно отдал свою жизнь,  позволил
мне делать с ней, что я хочу. И если бы я продолжал рубить его  на  куски,
он каждый кусок отдавал бы  мне.  Люсио  прощал  мне  каждый  удар  своего
мачете.
   И я наконец понял, почему Перфекто горестно рыдал.





   Той ночью я спал мало. Лежал без сна и обдумывал  снова  и  снова  свои
поступки. И к утру оцепенел больше, чем от утреннего холода.  В  судне  на
воздушной подушке в  лагерь  прилетели  помощники  Цугио,  возбужденные  и
раздраженные,  и  встретились  с  Гарсоном.  Абрайра  прослушала  вызов  и
сказала, что нам в полном боевом оборудовании нужно  идти  к  городу.  Она
приказала нам настроить микрофоны своих шлемов на канал А, субканал 0. При
таком включении мы  могли  получать  приказы  от  офицеров,  но  не  могли
разговаривать друг с другом. Такую связь используют только в бою. Абрайра,
казалось, избегала встречаться со мной глазами. Наши отношения изменились;
я понял, что она утратила уважение ко мне.
   Я  заключил,  что  Абрайра  права.  Гарсон   согласился   сражаться   с
ябадзинами. Мы получим припасы и машины и выступим. Но  мне  казалось  это
неважным. Многие принесли с собой с Земли любимое оружие: плазмовые  ружья
Галифакса,  тяжелые  боевые  лазеры  Бертонелли,   стрелы   Уайсиби.   Все
вооружились, и мы приготовились к маршу. Перфекто сидел в казарме и  играл
в карты с десятком наемников,  а  остальные  стали  строиться  снаружи.  Я
удивился. Последний раз оглядывая помещение, я велел ему  поторопиться,  а
он продолжал сидеть на полу и выглядел отвергнутым.
   - Догоню, - сказал он.
   Мы пошли в город колоннами по четыреста человек, миновали деловой район
в центре и прошли к посадочной полосе у индустриального  парка.  Все  были
напряжены и молчаливы. День был солнечный и ветреный, в километре  от  нас
волны бились о песчаный берег, и звук прибоя доносился по ветру. На летном
поле сидели два больших желтых дирижабля. Тут же находился генерал Цугио в
сопровождении нескольких сотен японцев, мужчин и женщин. Они окружили трех
девушек японок в белом, сидевших в позе seiza и смотревших в сторону моря.
Рядом располагалась группа операторов, снимавших голограмму происходящего.
   Генерал Цугио прикрепил к груди  микрофон.  Рот  его  был  презрительно
искривлен. Он посмотрел на камеры, потом на микрофон у  себя  на  лацкане,
словно это какое-то насекомое. Готовился к своему шоу.
   Когда мы выстроились колоннами и  застыли  по  стойке  смирно,  генерал
Цугио неожиданно поднял голову и  словно  впервые  заметил  нас.  Выпрямил
спину и властно посмотрел на нас,  как  какой-то  король  варваров.  Начал
кричать по-японски, и переводчики в наших шлемах произнесли по-испански:
   - Вчера вечером мы в знак дружбы привели вас в  свои  дома!  А  вы  что
сделали? Вы соблазнили наших дочерей!
   Поблизости от меня засмеялись.
   - Какое высокомерие! - кричал Цугио. - Вы думаете, это весело? Думаете,
забавно осквернять нашу кровь? Мы обсудили это на  самом  высоком  уровне!
Сам президент Мотоки принял решение: Мотоки наняла вас, чтобы вы сражались
с ябадзинами, а не вступали в связь с нашими женщинами.  Эти  три  женщины
опозорили свой народ, свои семьи и свою корпорацию. Они  восстановят  свою
честь! - И в этот момент словно невидимое  стекло  накрыло  меня,  и  весь
остаток дня я ходил как во сне, смотрел на все,  как  не  имеющее  ко  мне
отношения.
   Трое адъютантов Цугио приблизились к трем девушкам  в  белом  и  встали
перед ними, лицом к ним. Член семьи занял позицию  справа  от  девушки.  А
слева оказались три самурая в зеленых боевых костюмах, они извлекли мечи и
прижали их к шеям девушек. Потом адъютанты  протянули  каждой  девушке  по
короткому мечу, wakizashi, девушки протерли лезвия и прижали их к животу.
   Адъютанты что-то негромко  сказали  девушкам  и  кивнули.  Две  из  них
вонзили мечи себе в живот, а самураи взмахнули длинными мечами и снесли им
головы, прежде чем они смогли унизить себя криком.
   Третья девушка продолжала сидеть, держа меч у живота. Она посмотрела на
труп девушки справа от себя, и  стоическое  выражение  ее  лица  сменилось
страхом. Она уронила меч и начала вставать,  но  стоявший  рядом  адъютант
схватил ее за руки и заставил снова опуститься на колени. Все японцы  были
явно рассержены и потрясены ее трусостью. К девушке подбежала  ее  мать  и
начала что-то настойчиво говорить. Она вложила дочери в руки меч и  делала
движения в сторону живота, показывая, как дочь должна с ним поступить.
   Адъютант еще немного поговорил с девушкой, и та расплакалась. Он  снова
вытянулся, и все японцы смотрели с ожиданием. Адъютант кивнул  девушке,  и
та воткнула меч в живот, всего на толщину  пальца,  только  чтобы  ощутить
боль. И самурай рядом с ней тут же отрубил ей голову. Как хорошие солдаты,
мои companeros и я продолжали стоять по стойке смирно.
   Генерал Цугио произнес речь о храбрости, проявленной этими женщинами.
   - Даже у женщин больше храбрости, чем у некоторых из вас!  Видите,  как
они спокойно встретили неизбежное? Их храбрость должна всем нам  послужить
великим  примером.  Некоторые  начали  сомневаться  в   вашей   храбрости.
Некоторые даже смеялись над вами! Когда же вы решитесь сражаться?  Неужели
вам хочется умереть с голоду?
   Он все говорил и говорил. Наши люди переминались с ноги на  ногу,  и  я
чувствовал их беспокойство. Кто-то за мной крикнул:
   - Мы ничего не боимся!
   Другие одобрительно зашумели. Все это снимали на голографические ленты.
Мотоки не сумела подкупить нас и решила добиться нашего  участия  в  войне
другим путем.
   Когда  Цугио  кончил  разглагольствовать,  вперед  вышел   Гарсон.   Он
нервничал; облизывал губы и приглаживал волосы, пристально глядя на нас. Я
видел, что он хочет призвать нас к немедленным действиям.
   - Мuchachos, генерал Цугио и  все  граждане  Мотоки,  -  обратился  он.
Кто-то прошептал в микрофон: "Приготовиться!", и  началось  перемещение  в
рядах. Гарсон продолжал: - Мы заслужили свое оружие и готовы показать, что
можем применить его! Мы  люди  войны,  а  не  трусы,  над  которыми  можно
смеяться!
   - Со времен Кортеса ни одна испанская армия не была  на  таком  далеком
берегу и не встречала так много  сильных  противников.  -  Мне  показалось
забавным, что Гарсон всех индейцев, химер и людей  разных  национальностей
возвысил до испанцев. Он беспокойно смотрел на нас, и в голосе его звучало
напряжение и искренний страх. - Но хоть нас немного, я напомню вам  о  тех
великих  деяниях,  которые  совершил  Писарро  -  он  особо  выделил   имя
"Писарро", - и его небольшой отряд в сто восемьдесят человек.
   И я неожиданно понял, что  он  собирается  сделать.  Имя  "Писарро"  он
произнес как тайный пароль, и это так и было на самом деле. Жители  Мотоки
никогда не изучали деяния конкистадоров,  не  знали  их  предательства.  Я
чувствовал, как напряжена стоявшая  рядом  Абрайра,  и  неожиданно  понял,
почему она нервничает, почему кое-кто из наших  людей  остался  в  лагере.
Посмотрел в сторону индустриального  парка,  где  находится  арсенал.  Его
нужно захватить прежде всего, и я инстинктивно  понял,  что  на  него  уже
напали. И действительно,  человек  в  полном  вооружении  стоял  на  крыше
низкого здания и размахивал зеленым сигнальным флагом.
   - И подобно Писарро, - продолжал Гарсон, - мы оказываемся в  прекрасном
новом мире. И, как у Кортеса, наши корабли сгорели  за  нами!  У  нас  нет
другого выхода - только идти вперед и  сражаться!  Нам  предстоял  трудный
выбор.  Никто  этого  не  хотел.  Никто  из  нас  не  хотел,  чтобы   наши
неподготовленные companeros вышли против ябадзинов. Мы не  хотели  видеть,
как они умирают. Но что нам оставалось делать?
   Гарсон  помолчал,  как  бы  давая  всем  возможность  сообразить,   что
оставалось делать.
   - В соответствии с законом Объединенных Наций Земли я публично  заявляю
о нашем намерении восстать и образовать новое независимое государство.
   Кто-то в толпе закричал:
   - Гарсона в президенты!
   Как один, пять тысяч человек закричали:
   - Да здравствует Гарсон! - и обнажили оружие.
   Никакой засады не было. Японцы изумленно  раскрыли  рты  и  лихорадочно
осматривались. С полдесятка тяжелых  лазеров  Бертонелли  сожгли  генерала
Цугио и его свиту.
   Капитан Эстевес закричал: "За мной!" и побежал к невысокому  холму,  на
котором расположились  чиновники  корпорации.  Наша  колонна  раскололась,
большинство направилось в индустриальный  парк,  где  работали  почти  все
жители  Мотоки.  Но  наши  люди  бежали  беспорядочно.  Только   несколько
предводителей, по-видимому, знали, что делать. Толпа ошеломленных  японцев
осталась сзади. Абрайра крикнула:
   - Muchachos, сдерживайтесь! Убивайте только в случае необходимости!
   Взбегая на холм, я чувствовал себя сильным, быстрым и могучим. Я привык
к повышенной силе тяжести,  и  небольшая  пробежка  не  утомила  меня.  Мы
миновали ряд домов; несколько химер ухватились за  карнизы,  одним  гибким
движением взлетели на крыши и дальше побежали  по  ним;  они  стреляли  по
немногим горожанам, вышедшим поглядеть, из-за чего шум.
   Защитное вооружение придавало нам анонимность. Я бежал как часть толпы,
отрезанный от остального мира. Не  чувствовал  запаха  крови  и  сожженных
волос тех, кто пытался оказать  сопротивление  и  кого  мы  расстреливали.
Неотчетливо слышал свист стрел и "вуш, вуш!"  плазменных  ружей.  До  меня
доходили лишь удивление, страх и гнев на лицах наших жертв,  как  будто  я
вижу японцев в голограмме. В нескольких местах произошли стычки.  Несмотря
на сумятицу, наши люди сражались  великолепно.  Я  достал  свой  небольшой
складной лазер, но ни  в  кого  не  стрелял.  Мы  размахивали  оружием,  и
большинство от страха не сопротивлялось. Страха  оказалось  достаточно.  У
Мотоки на дежурстве оказалась только сотня вооруженных самураев, и я видел
нескольких  из  них  на  холмах,  они  своими  слабыми  лазерами  пытались
расстрелять наших людей. Из домов выбежало несколько человек и  попыталось
отобрать  у  нас  оружие.  Их  отбросили,  как  мешки  с   бобами,   потом
расстреляли.
   Я понял, что это восстание запланировано Гарсоном. По крайней мере  его
офицеры о нем знали заранее. Хотя наше нападение происходило беспорядочно,
оно не удивило наших предводителей. И хотя Гарсону  не  удалось  захватить
корабль для возвращения на Землю, самураев  он  перехитрил.  Я  восхищался
смелостью Гарсона.
   Мы расстреляли стеклянные панели здания корпорации и ворвались  внутрь.
Я с удовольствием слышал крики  ужаса  изнутри  и  видел  испуганные  лица
секретарш.  Бежал  вместе  с  толпой  по  мраморным  лестницам.   Наемники
расстреливали или рубили на куски тех  чиновников,  кто  пытался  помешать
нам, и временами коридор бывал просто забит телами.
   Остальные группы задержались  на  нижних  этажах,  но  Абрайра,  Мавро,
Завала и я продолжали подниматься вверх,  в  коммуникационный  центр,  где
расположена  единственная  радио-  и  голографическая  станция  Мотоки.  У
микрофона стоял диктор и что-то отчаянно говорил в него. Мавро схватил его
за руку и швырнул на стену.
   Я вбежал в голостудию и увидел четырех операторов,  которые  снимали  в
окна сцены внизу. Их лица были искажены ужасом, и я взглянул на монитор на
полу, который показывал, что они снимают.
   Снаружи несколько наемников вытащили президента Мотоки  из  кабинета  и
вывели на улицу. Тут же находился в машине Гарсон, его  судно  висело  над
асфальтом бульвара. Мотоки замахал руками и  закричал  что-то  по-японски.
Переводчик, прикрепленный к лацкану Гарсона, передал:
   - Подождите! Подождите! Наверно, я плохо руководил этим делом!
   Гарсон приставил пистолет к голове президента  Мотоки  и  нажал  курок.
Голова Мотоки раскололась. Мотоки грациозно опустился на улицу.
   Я взглянул на лица операторов и понял, что эти люди уничтожены.  Символ
всех их мечтаний только что превратился в груду окровавленной плоти. И шок
от увиденного подействовал на них, как физический удар. В  их  глазах  был
гнев, и безнадежность, и решимость.
   И я понял, что Завала был прав. Мы ведем войну с духами и не знаем, как
ее выиграть.
   Смерть президента Мотоки оказала немедленное воздействие. До сих пор мы
продвигались относительно спокойно, но четверо  операторов  повернулись  и
увидели меня.
   В их глазах была смерть. Я начал стрелять и  расстрелял  их  на  месте,
потом подбежал к окну. Следующие полчаса  я  провел  у  окна,  потрясенный
увиденным:  во  всем  городе  японцы  выбегали  из  домов  с   криками   и
устремлялись к арсеналу. Казалось, все самураи города сразу переоделись  в
боевое вооружение. Они нападали без всякого предварительного плана,  часто
без оружия.  Несколько  тысяч  самураев  вместе  со  множеством  женщин  и
стариков участвовали в самоубийственном нападении на арсенал. Они не могли
сравниться  с  тысячами  тяжеловооруженных   солдат.   Лазеры   Бертонелли
прожигали их защиту, как бумажную, а стрелы Уайсиби нарезали их на полосы.
В некоторых местах груды тел японцев достигали двух метров в высоту.
   За двадцать минут погибли тысячи японцев. Оставшиеся  в  живых  женщины
вместе с детьми запирались в домах и поджигали их, и пламя  охватило  весь
южный конец города. Целые семьи совершали харакири. Но большинство горожан
просто падало на землю и плакало от стыда и гнева.
   Казалось невероятным, что Мотоки не предвидела такое развитие  событий,
не подготовилась, но ведь в течение двух тысяч лет японцы  не  знали,  что
такое революция. В обществе, где исполняется каждый  каприз  руководителя,
невозможно представить себе человека, который  ослушается  приказа  свыше.
Никто  не  мог  представить  себе,  что  мы  выступим  против  руководства
корпорации.
   Наши люди перегородили улицы и окопались, отдельные  группы  обыскивали
дома в поисках оружия. Тем  из  нас,  кто  недавно  вышел  из  криотанков,
поручали  побочные  задания.  Меня  вызвали  через  микрофон  в  шлеме,  и
остальную часть дня я вместе с двумя другими  наемниками  грузил  тела  на
подъемник,  отвозил  их  на  взлетное  поле,  где  их  идентифицировали  и
оставляли  для  передачи  родственникам.  Выстроилась  бесконечная   линия
трупов, седовласых  стариков  с  изогнутыми  ногами  и  искаженными  болью
лицами, детей с исчезнувшими лицами, домохозяек с ожогами  на  затылке.  Я
сбился со счета после двух тысяч. Трижды за первые полчаса я сталкивался с
такими чудовищно изуродованными трупами,  что  должен  был  снимать  шлем,
чтобы меня вырвало. Скоро я ослаб, голова кружилась. Вначале  мы  очистили
улицы перед арсеналом, потом прошли по всему городу. Но всякий раз как  мы
очищали улицу, выбегала какая-нибудь старуха с ножом в руке и бросалась на
наших  наемников.  Я  видел  это  десятки  раз.  И  каждый  раз   наемники
переговаривались, кричали:
   - Вот она! Вот она идет! Следите за ее ножом!
   Они подпускали старуху на  два  метра,  потом  сжигали  ее.  Это  стало
какой-то садистской игрой.
   Я все время вспоминал самоубийство одетых в  белое  девушек.  Церемония
была прекрасна и напоминала свадьбу. В  глазах  толпы  я  видел  ожидание,
предвосхищение, все  ждали  харакири.  У  японцев  какая-то  искупительная
любовь к  самоубийству.  Вначале  мне  показалось  это  свидетельством  из
морального нездоровья, но чем больше я  думал,  тем  лучше  видел  красоту
такого поступка: в мире, где все подчинены капризам общества, самоубийство
в  стремлении  сохранить   доброе   имя   становится   поступком   крайней
самоотверженности. Это крайнее проявление  попытки  индивидуума  полностью
подчиниться обществу. Но в то же время индивидуум тем самым  спасается  от
общества и его диктата. Ибо самоубийство дает  ему  почетное  место  среди
сограждан   и   одновременно   помогает   проявить   и    отстоять    свою
индивидуальность.
   Я понимал действия жителей Мотоки. И хоть они вели себя в  соответствии
с требованиями своей культуры, мне эти  требования  казались  угнетающими,
неестественными и морально отталкивающими. Я считал их  долгом  попытаться
выйти за пределы своего общества,  действовать  по-своему,  забыть  глупые
капризы общества. Но  потом  я  вспомнил,  как  учил  меня  Хосе  Миранда:
человек, который так поступает, утрачивает  надежду  на  награды,  которые
может дать общество. Я поступил именно так и испытал все последствия своей
безрассудности. Если бы я не убил Эйриша, то по-прежнему находился  бы  на
Земле. И я не был уверен, что смог бы рискнуть снова. И понял, что если бы
был такой старухой, отказался бы  от  жизни  и  побежал  навстречу  ружьям
наемников.
   К полудню город стих, кое-где только  слышался  плач.  Улицы  опустели,
изредка какой-нибудь японец пробирался с работы домой, скрываясь в  клубах
дыма, которые выползали из домов, как змеи. Гарсон объявил в наши  шлемные
микрофоны, что наша  революция  совершена  в  соответствии  с  Межзвездным
законом Объединенных Наций. Он обратился к  послу  Объединенных  Наций  на
борту орбитальной базы ОМП "Орион-4" и получил согласие  на  вступление  в
Объединенные Нации. Это давало  нам  доступ  ко  всем  финансовым  вкладам
корпорации Мотоки на Пекаре, так что мы могли оплатить свою дорогу  домой.
Нам нужно только удержать в течение двадцати  трех  суток  Кумаи  но  Джи,
когда "Харон" будет готов к обратному рейсу. И мы сможем вернуться.
   Но у меня не было времени думать об этой  перспективе.  Я  был  слишком
занят, стаскивая трупы к подъемнику.


   На закате  пять  тысяч  человек,  многие  из  лучших  самураев  Мотоки,
выбежали из домов и заняли семнадцать пунктов в северном конце города. Они
захватили восемьдесят  ружей,  но  потеряли  при  этом  две  трети  своего
состава. Поэтому они не в состоянии были организовать единую линию обороны
и отступили к своим домам. Гарсон позволил им  вести  эту  свою  игру,  но
ночью послал несколько сот химер в северный конец  города  с  электронными
вынюхивателями. И химеры вернули назад все оружие.
   Три тысячи четыреста человек, все  в  хорошей  боевой  форме,  были  по
одному и по два выведены из своих домов и  казнены  в  наказание  за  наши
потери. Это казалось здравым военным решением - уменьшить силы противника,
не неся при этом никаких потерь. Японцы стали жертвами нашей предательской
логики.
   Мы, из погребальной команды, шли следом,  как  стервятники,  и  бросали
тела на грузовики. Во многих домах, где должны были быть казнены  мужчины,
их жены, матери и дети оказывали сопротивление и тоже были  ликвидированы.
Члены семьи цеплялись за мертвецов, и нам приходилось отгонять  их,  чтобы
убрать трупы. Один старик набросился на нас с ножом,  и  мы  изрубили  его
нашими мачете. Впоследствии мы всегда оставляли  одного  на  страже,  пока
остальные работали. Вскоре после полуночи мы  столкнулись  с  грудой  тел.
Одна женщина была еще теплой и  светилась  в  темноте  серебром.  Рука  ее
дернулась, когда мы подошли, и у меня появилась безумная надежда, что  она
еще жива, что я могу спасти ее. Я подбежал к ней и положил на спину, потом
начал осматривать ее раны. Лазерное ружье прострелило  ей  живот.  Лицо  и
руки светились  ровно,  как  у  мертвых,  это  означает,  что  мало  тепла
доносится кровеносными сосудами  близко  к  коже.  Но  я  видел,  как  она
пошевелилась! Она жива!
   Я крикнул товарищам, чтобы мне принесли бинты для  перевязки.  И  начал
нажимать ей на грудь, пытаясь  втолкнуть  ей  в  легкие  воздух.  Компадре
сказал, что она мертва, и оттащил меня. Я долго смотрел на  нее  и  понял,
что он прав. Мне сказали, чтобы я немного поспал, и я отошел в сторону.
   День был невероятно долгий,  и  перед  глазами  у  меня  плыли  ужасные
картины:  обожженные  тела,  сломанные  кости,   изуродованные   лица.   Я
столкнулся со стеной и понял, что уснул на ходу. Но я знал, что  не  смогу
уснуть по-настоящему.
   Мне нужно было отдохнуть, и я вспомнил обещание Тамары создать для меня
мир сновидений, место, куда можно отступить. Несколько раз  на  протяжении
дня я видел ее в инвалидной  коляске  рядом  со  зданием  главной  конторы
корпорации.
   Я побрел по темным улицам  мимо  прятавшихся  в  укрытиях  наемников  к
индустриальному  комплексу.  Разбил  окно  здания,  взобрался  и   отыскал
источник энергии и  монитор  сновидений  -  индустриальную  модель,  какие
используются  при  обучении  с  школах.  Потом  я  вернулся  к   помещению
корпорации и поднялся по мраморным  ступеням.  В  коридорах  уже  не  было
трупов, и целая армия обслуживающих роботов стирала кровь и сметала с пола
осколки стекла.
   Я застал Тамару вместе с тремя другими  в  коммуникационном  узле.  Они
просматривали  записи  с  изображением  чиновников  корпорации  и   слегка
изменяли изображение. Тамара подключилась к компьютеру  у  стола,  полного
оборудованием. Она взаимодействовала с голографическими камерами, которыми
управлял сидевший за инструментальной панелью человек.  Другая  женщина  у
звукоаппаратуры переводила  фразы  на  японский  и  вводила  в  компьютер,
который произносил их голосом чиновников.  Индеец  торопливо  просматривал
записи, отбирая те, которые предстояло изменить.
   Я встал за Тамарой и коснулся ее плеча,  потом  обошел  ее,  чтобы  она
смогла меня увидеть.
   - Здравствуй, сеньор Осик, - послышалось из микрофона,  присоединенного
к ее кимоно. Говорила она торопливо, озабоченно. Сидела, обвиснув в  своем
кресле, не способная к физическим действиям. Даже глаза ее не мигали.
   - Что вы делаете? - спросил я.
   - Готовим пропагандистские ленты.
   Я посмотрел  на  голограмму,  которую  они  преобразовывали.  Президент
Мотоки  сидел  за  столом  вместе  с  несколькими  людьми.  На   крошечном
кристаллическом экране на столе рядом с рукой Тамары появилась надпись:
   АНЖЕЛО, ЧТО ТЫ ЗДЕСЬ ДЕЛАЕШЬ? УХОДИ! ЗА МНОЙ ВСЕ ВРЕМЯ  СЛЕДЯТ,  ТЫ  НЕ
МОЖЕШЬ МНЕ ПОМОЧЬ!
   Я кивнул, давая ей знать, что  прочел  сообщение.  Хотел  пообещать  ей
помощь, предупредить о планах Гарсона - кибермеханическая тюрьма  немногим
лучше мозговой сумки. Хотел извиниться за  то  положение,  в  котором  она
оказалась. Вместо этого я тяжело сел. Смотрел, как на голограмме чиновники
минуты две переговаривались, потом все встали, поклонились  и  все,  кроме
Мотоки, вышли из комнаты.
   После этого девушка у звукообрудования крикнула:  "Тишина!"  и  пустила
новую звуковую дорожку. Президент Мотоки рассказал несколько  анекдотов  -
судя по тону голоса, это были скабрезные анекдоты, а собравшиеся  ответили
взрывом хохота.
   - Перемотаем и пустим  заново!  -  сказала  девушка.  Сцену  пропустили
снова. Но Тамара  и  ее  спутники  кое-что  изменили.  В  середине  беседы
президент Мотоки широко улыбнулся  и  рассказал  неприличный  анекдот.  На
строгих лицах чиновников появились хитрые усмешки, президент отпустил  еще
несколько  шуточек,  и  все  рассмеялись.  Потом  чиновники  встали  и   в
прекрасном настроении вышли, оставив  Мотоки  одного.  Тот  отвернулся  от
стола и посмотрел в камеру. Последний кадр записи - лицо Мотоки, встающего
из-за стола, искажено дьявольской усмешкой.
   Тамара несколько  раз  снова  пропускала  запись,  сглаживая  некоторые
места, так что в конце концов  невозможно  стало  догадаться,  что  запись
изменена. Я слышал, конечно, что  изображение  можно  изменить  с  помощью
компьютера. Но так, чтобы оно изменялось при помощи  человека,  способного
создавать мир сновидений, менялось прямо из ее воображения, такого  я  еще
не видел. При этом процесс заметно ускорялся.
   Когда  Тамара  кончила,  я  кивнул  в  сторону  голограммы.  Мысли  мои
мешались. Я закрыл глаза и откинулся в кресле.
   - Зачем это все?
   Тамара ответила:
   - Мы хотим дать  правдоподобное  объяснение,  почему  Гарсон  застрелил
Мотоки.
   Вторая женщина сказала, не отрывая взгляда от приборов:
   - Мы перехватили разговоры японцев, скрывающихся вокруг города. Все они
вне себя от гнева.  И  если  отбросить  все  второстепенное,  то  суть  их
разговоров сводится к следующему: Мотоки кормил нас. Мотоки одевал нас.  А
теперь генерал tengu застрелил его, словно он простой eta!
   - И какова же наша причина? - спросил я.
   Кто-то фыркнул.
   - Мотоки грязно шутил по адресу Гарсона, осуждал его характер, а Гарсон
услышал и в припадке гнева решил отомстить за свою честь.
   - А почему бы  просто  не  сказать  им  правду?  Пусть  знают,  что  их
драгоценные корпоративные божества для нас хуже гуано. Пусть знают, что мы
убили его, чтобы предотвратить сопротивление после захвата.
   Работавший за компьютером сказал:
   - Если хочешь узнать тайну жизни, не спрашивай военную разведку.
   Микрофон Тамары произнес:
   - Мы должны им дать версию, которую  они  могут  понять.  Мы  не  можем
сказать, что не верим, будто Мотоки  супермен.  Всю  жизнь  они  верили  в
превосходство одного класса над другим. И если кто-то рождается  не  очень
умным,  это  всего  лишь  возврат  к  eta,  низшему  классу.  Если  кто-то
выделяется, значит в нем  есть  генетический  материал  высшего  чиновника
корпорации. И все предсказания исполняются. Поэтому мы говорим им то,  что
они хотят услышать. Мы говорим, что  уважаем  их,  восхищаемся  ими,  даже
любим их, но мы  великие  и  гордые  люди,  равные  им  в  их  собственной
культуре, и решили убить Мотоки только потому, что он оскорбил Гарсона.
   Я спросил:
   - Ты думаешь, они это проглотят?
   - Мы не знаем. Все, кто находился в здании корпорации, мертвы, так  что
некому будет опровергать нас. Наша подлинная проблема в  том,  что  Гарсон
всего лишь военный руководитель, поэтому японцы не видят в нем равного  по
статусу чиновникам корпорации. Но мы создаем  имидж  Гарсона  -  даем  ему
королевское  происхождение,  делаем  его  прямым  потомком  Кортеса;  а  с
материнской стороны он происходит из семьи промышленных баронов. Мы  также
раздуваем изображение доиндустриальной Испании - даем воинам мечи,  как  у
японцев, представляем итальянских художников почтенными испанцами.
   Я фыркнул при этих словах.
   - Я знаю, это звучит глупо, - сказала  Тамара,  -  и  вся  эта  история
вызывает во мне отвращение.  Но  эти  люди  не  имеют  абсолютно  никакого
представления о том, что происходило на Земле последние  две  тысячи  лет;
они поверят во все, что мы им скажем. Утром начнем передавать эти  записи.
Может, и не подействует, но, бьюсь об заклад, кое-какие огни погасит.
   Работавшие с Тамарой встали и вышли из комнаты, мы остались  одни.  Она
спросила:
   - Что я могу для тебя сделать?
   - Ты однажды сказала, что можешь создать для меня мир в  сновидении.  Я
весь день собирал тела погибших. Я хочу  спокойно  поспать.  Хочу...  -  Я
вдруг понял, что не знаю точно, чего хочу. Бегства? Душевного мира? Нет  -
освобождения.
   Меня тошнило от этих тел. Я чувствовал себя  выпачканным  этим  грязным
делом с Люсио. Мне нужна сила духа, чтобы бесстрастно  смотреть  на  такие
вещи.
   Я затаил дыхание и решил сделать шаг в темноту.
   - Однажды ты непосредственно стимулировала  мои  эмоции.  Я  знаю,  что
такая   технология   существует.   Ты   можешь    сделать    это    снова,
запрограммировать компьютер, соединенный с  монитором.  Я  хочу  впасть  в
тупость, бесчувственность, в такое эмоциональное состояние,  чтобы  суметь
убивать без угрызений совести.
   На экране снова появилось изображение  встречи  Мотоки  с  чиновниками.
Тамара несколько секунд не шевелилась.
   - Улицы полны людьми, которые могут  это  делать,  -  печально  сказала
Тамара. - Почему ты хочешь быть одним из них?
   - Если у меня нет их возможностей, я в их власти.
   Тамара обдумала мой ответ.
   - Я не стану это делать.
   Было уже поздно, я устал. У меня не было сил спорить. Я приставил ей  к
носу лазерное ружье. Она взглянула на ствол.
   - Ты удивишься, узнав, как близко я теперь к такой бесчувственности,  -
прошептал я. - Может, мне и не нужна твоя помощь. Просто нужно  подождать.
Может, даже сейчас  я  могу  нажать  на  курок  и  ничего  не  почувствую.
Проверим?
   На лбу ее выступил пот. Она испуганно смотрела  мне  в  глаза.  Боялась
собственной беспомощности. Сказала:
   - Ты упражнялся в насилии. Я сказала  тебе,  что  нужно  упражняться  в
сочувствии.
   - Когда? Когда ты мне говорила это?
   - В симуляторе. Когда велела тебе бегло овладеть языком сердца.  Но  ты
продолжал тренироваться в насилии.
   Я не понял ее слов, у меня вообще не  было  времени  думать.  Возможно,
из-за своей медицинской подготовки  я  предрасположен  видеть  в  человеке
просто сложную систему биохимических реакций. Обычно о людях думают, как о
реагирующих на ситуации лишь на основе генетической программы.  Но  Тамара
велела мне упражняться в сочувствии, как упражняются в ударах по мячу, и я
не понимал этого. Я был предрасположен не воспринимать такой  совет.  И  я
видел, что она боится, потому что занятия насилием и выработка  сочувствия
взаимоисключают  друг  друга.  Если  увеличиваешь  способность  к  одному,
уменьшаешь к другому. Она испугалась, что я на самом деле нажму на  курок.
И я подкрепил ее страх словами:
   - Ты права. Я лишен чувств. Я думаю, что нажму на курок.
   Тамара рассмеялась спокойным ровным смехом. Он  звучал  странно  из  ее
микрофона.
   - Ты лжешь. Если бы ты был лишен  чувств,  ты  не  просил  бы  о  снах,
которые сделают тебя злым. Я знаю это. Когда я впервые пришла  к  тебе,  я
сказала, что умру, если ты откажешься от меня. Я  угрожала  тебе  чувством
вины. И говорю тебе снова, старик: если причинишь мне боль - вина!
   Она смотрела на ружье.
   Я хотел нажать на курок. Хотел ударить ее. Держал ствол  у  ее  носа  и
ничего не делал.
   - Я создам тебе мир, старик, какой захочу. Включи меня, - сказала  она.
Я подключил ее к  компьютеру,  потом  подключился  сам.  Ей  потребовалось
тридцать секунд, чтобы создать мир.
   - Спасибо, - сказал я, думая, какой же мир она создаст.  Оставил  ее  и
вышел на  улицу,  где  человек  сорок  моих  компадрес,  включая  капитана
Эстевеса и мою собственную боевую группу,  устроились  лагерем  за  грудой
грязи. Тут я подключился  к  монитору  и  вначале  был  успокоен  волнами,
которые плескали в борта крошечного парусника, плывущего  по  бесконечному
морю. Прекрасное место,  где  можно  расслабиться.  Я  настроил  маленький
монитор сновидений на автоматическую работу. Хотел жить  этим  сном,  жить
только в нем. Но во время сна мир сновидения Тамары изменился. Я оставался
в лодке, но оказался в мире, полном кошмаров. И в этом мире я  любил  всех
людей. Я плыл в лодке и знал, что на горизонте тонут люди.


   Два часа спустя меня разбудили крики и свист стрел. Я услышал сообщения
о нападении самураев в разных частях города. Я очень устал и хотел  уснуть
снова. Но осмотрелся  и  увидел,  что  все  мои  компадрес  не  спят,  все
напряжены и негромко разговаривают друг с другом. И я не смог  уснуть.  Не
мог предать своих друзей и спать, когда они в  опасности.  И  потому  стер
программу, которую Тамара дала мне для монитора.
   Через некоторое время капитан Эстевес сказал:
   - Мы только что потеряли сорок амигос у храма. Самураи выскочили  из-за
стены с лазерными ружьями. Там теперь  наши  люди  выравнивают  положение.
Очевидно,  город  прорезан  сетью  подземных  ходов.  Невозможно  сказать,
сколько врагов там скрывается и сколько из них вооружены. Поэтому  держите
глаза открытыми. Каковы наши потери?
   - Всего около шестисот человек, - сказал сержант.
   Эстевес вздохнул.
   - Huy! Таких потерь мы не выдержим. Не можем позволить даже соотношение
один к десяти. Город слишком разбросан: чтобы удерживать его, нам нужно не
меньше четырех тысяч человек. Гарсону следовало бы собрать всех в северной
части города. И японцы  это  знают.  Если  наша  численность  станет  ниже
критического уровня, они быстро проделают бреши в нашей защите. А что если
из фермерских поселков явятся другие самураи? Мы не можем сражаться с ними
и одновременно удерживать в повиновении горожан.
   Кто-то рядом со  мной  заговорил,  не  включая  микрофон  шлема.  Голос
показался мне знакомым.
   - Не понимаю. Почему они не сдаются? Можно  было  подумать,  что  после
такого количества жертв они затаятся и будут выжидать, пока мы не уйдем.
   Рядом другой человек печально сказал:
   - Они все спятили. Знаете, когда два патруля встречаются в пустыне,  их
командиры снимают  с  себя  все  вооружение  и  дерутся  на  мечах,  чтобы
утвердить свое право на  выполнение  задания.  Победитель  продолжает  его
выполнять, а проигравшие возвращаются домой. Друг мне рассказывал, что  по
вечерам тут прокручивали записи этих схваток и показывали  их  в  вечерних
новостях. Их воины стали невероятно быстры и грациозны, как  танцоры.  Они
называют это "прекрасным стилем" войны. Вот какие они сумасшедшие. Думают,
что война прекрасна.
   - Нет, они не поэтому отказываются сдаваться, - сказал я. Хотел  понять
и потому ухватился за соломинку. -  Дело  в  президенте  Мотоки.  Если  бы
Гарсон не убил Мотоки, все вышло бы хорошо. Они оставили бы нас в покое. Я
видел их лица, когда они смотрели на убийство. Они спятили,  когда  Гарсон
убил Мотоки. Не знаю, почему.
   Вмешался Завала.
   - Потому что на этой планете у всех долг чести перед Мотоки: у тебя,  у
меня, у них. Он наш  наниматель.  Долг  слуги  перед  хозяином.  И  теперь
единственная возможность отплатить этот долг - убить Гарсона и всех нас.
   Я знал, что его  догадка  верна.  Он  дал  ответ,  который  я  не  смог
сформулировать. Завала с его культурным сдвигом.
   - Ты веришь, что у нас тоже долг чести? - спросил я.
   Шлем Завалы повернулся.
   - Не знаю. Если бы знал точно, убил бы Гарсона и всех остальных,  чтобы
отплатить этот долг.
   - Я думаю, Гарсон считал, что убивает только политического соперника, -
сказал я, надеясь успокоить Завалу. - У меня  есть  друг  в  разведке.  Он
практически признал это. Теперь там разрабатывается версия, которая  может
убедить японцев. Это был несчастный случай.
   - Никакой случайности,  -  возразил  Перфекто.  -  Гарсон  знает  своих
врагов.
   - В Гватемале был  некогда  генерал,  который  сказал,  что  все  войны
происходят случайно, - сказала Абрайра. - Он говорил, что люди не  созданы
для войны, что у них территориализм проявляется, как у  стадных  животных,
схватки должны быть только ритуальными поединками.
   - Как  овцы  или  быки,  когда  они  сталкиваются  головами?  -  Мигель
рассмеялся.
   -  Вот  именно,  -  сказала  Абрайра.  -  На  протяжении  всей  истории
человечества  сражения  становились   церемониалом:   в   древней   Греции
схватывались два бойца, а армии смотрели.  В  Африке  победителя  в  войне
устанавливали в соревновании по метанию копья. Это человеческий эквивалент
сталкивающихся лбов. Кто-то побеждает, и никто не ранен. Похоже, японцы, с
их "прекрасным стилем войны", вернулись к такому методу. Вместо того чтобы
всем сражаться на смерть, выставляют борцов с каждой стороны. Однако  этот
генерал не пользовался  историческими  свидетельствами,  чтобы  обосновать
свое мнение. Он подчеркивал, что лучшим аргументом является то,  что  люди
эмоционально  не  вооружены  для  убийства  друг  друга.  Если   бы   было
по-другому,  лучшим  способом  разрешения  территориальных  споров  всегда
служил бы геноцид.
   Я обнаружил, что слушаю с интересом. И подумал: странно,  что  генерал,
военный, пришел к такому гуманному выводу.
   - Я думаю, этот генерал был глуп, -  сказал  Мавро.  -  Я  не  возражаю
против убийства людей.
   Я вдруг понял, что должен бы знать этого гватемальского генерала, этого
кабальеро.
   - О каком генерале ты говоришь? - спросил я.
   - Он из  твоей  страны...  -  ответил  Перфекто.  -  Генерал  Гонзальво
Квинтанилла.
   У меня перехватило дыхание и закружилась голова.
   - Ты лжешь! - закричал я. - Гонзальво Квинтанилла - убийца и деспот! Он
не мог сказать такое. Человек, пытавшийся захватить собственную страну!
   - Ты ошибаешься, Осик, - еле сдерживаемым голос  сказала  Абрайра.  Она
впервые заговорила  со  мной  сегодня.  -  Ты  смешал  генерала  Гонзальво
Квинтаниллу с генералом Гонзальво "El  Puerco"  [боров  (исп.)]  Квинотом.
Квинот пытался захватить Гватемалу.
   - Я знаю  историю  своей  страны!  -  крикнул  я.  -  Люди  Квинтаниллы
изнасиловали и убили мою мать! Я охотился за этими "putos" [проститутками,
(исп.)] месяцами! Не говорите мне о Квинтанилле!
   Перфекто коснулся руки Абрайры, сделал ей знак не расстраивать меня,  и
я рассердился еще больше. Абрайра насмешливо сказала:
   - Прости меня, дон Анжело. Я не хотела сердить  тебя.  Должно  быть,  я
спутала. Я забыла, что ты так стар, что сам жил во времена Квинтаниллы.
   Мне показались ее слова странными.  Когда  мы  впервые  встретились,  я
выглядел на все шестьдесят. Я отошел от группы и стал смотреть  на  улицу,
ведущую к реке. Меня пугало, что все не согласились  с  моим  рассказом  о
Квинтанилле, так пугало, что я боялся вообще заговорить об этом,  не  смел
даже думать. Постепенно глаза у меня отяжелели, и я уснул.


   Через несколько минут меня разбудили звуки выстрелов.  Меньший  спутник
Пекаря, Шинджу, жемчужина,  взошел  и  висел  в  небе  жемчужным  шариком.
Продолжали гореть дома, в которых изжарились люди. Только что  закончилось
нападение пятидесяти самураев.
   Они так неслышно появились из потайного хода, что это могло  показаться
сном. Как щиты они  использовали  белые  керамические  плиты  и  пластины,
снятые с машин. Оружие - дубины и ножи. Мы ответили, отстрелив им ноги.
   Это было самоубийственное нападение. Мало кто из самураев  добрался  до
наших линий, произошла короткая схватка.
   С  десяток  наших  людей  остался  лежать  в  разбитом  вооружении.  Мы
бросились к ним и обнаружили, что четверо мертвы, а у шести сломаны кости,
ушибы и ножевые ранения. Эстевес приставил  охрану  к  подземному  ходу  и
отправил сообщение.
   Всех нас  протрезвил  этот  инцидент.  Самураи  имели  всего  несколько
секунд, но принесли большой ущерб.
   Когда ушли врачи, сорок  наших  рассыпались  среди  ближайших  домов  и
начали стрелять из лазерных и плазменных ружей, дома загорелись.
   Эстевес приказал сжечь по десять домов  за  каждого  нашего  погибшего,
чтобы заставить японцев покориться, но я знал, что ничего хорошего это  не
даст. Мы не можем заставить обитателей Мотоки сдаться. В нашем обществе мы
восхищаемся стальными людьми. Почитаем  наших  диктаторов,  тем  легче  им
захватить власть. Но японцы не примут нес,  не  сдадутся  Гарсону.  Хозяин
Кейго давно говорил нам: "На Пекаре не сдаются".
   Мы оставили свое укрытие и пошли выполнять приказ. Почти в каждом  доме
кто-то выбегал из двери или пытался разорвать  бумажные  стены.  Женщин  и
детей  мы  оставляли  в  живых,  но  всех  мужчин  старше  двенадцати  лет
поджаривали. Мозг и руки  у  меня  отупели.  Я  отключил  свой  внутренний
микрофон, отрезав себя от мира. Следил за тем, что мы делаем, с  какого-то
расстояния. В своем защитном вооружении  не  чувствовал  никаких  запахов,
ничего не мог коснуться непосредственно. Доносились  только  слабые  крики
японцев, и все происходило  словно  в  замедленной  съемке.  После  первых
нескольких случаев убийства совершались  почти  автоматически.  Как  будто
наши защитные костюмы двигались по своей воле,  пустые  изнутри.  Я  хотел
поджарить их всех. Представлял себе, как мы закончим эту работу, опустошим
весь город. Пропаганда Тамары никогда не подействует на японцев. Мы зажаты
в смертоносном объятии, и ни мы,  ни  они  не  спасемся,  никто  не  может
позволить другому остаться в живых.
   Мы все еще жгли дома, ревело пламя, его языки вздымались к небу,  когда
взошло солнце. Я стоял  на  холме,  подо  мной  расстилалась  южная  часть
города, на западе виднелся океан. Мы подошли к  очередному  дому  и  стали
сжигать его. Оттуда выбежал молодой человек, лет четырнадцати, с  длинными
ногами, но еще детским  лицом.  Я  выстрелил  в  него  из  лазера,  провел
платиновый луч в его промежности, он с криком упал  на  траву,  и  в  этот
момент земля вздрогнула от взрыва. В километре от нас в старом  городе  на
воздух взлетело целое крыло промышленного  здания,  крыша  его  изогнулась
так, словно здание лопнуло изнутри. Раскололся огромный хрустальный  купол
над старым городом. Большие и  мелкие  куски  голубоватого  хрусталя,  как
дождь, обрушились на землю  вслед  за  другим  взрывом,  уничтожившим  три
верхних  этажа  гордого  здания  корпорации  Мотоки.  И  хоть  этот  взрыв
произошел в полукилометре от нас, мне пришлось укрыться от обломков.
   Вначале  я  решил,  что  это  наша  работа,  возможно,   часть   плана,
направленного  на  дальнейшую  деморализацию   японцев,   уничтожение   их
корпоративного духа. Но тут  кто-то  показал  на  взорванное  промышленное
здание и крикнул:
   - Здесь размещался их ИР. Теперь вся наша внешняя защита уничтожена.
   Я посмотрел на здание корпорации и вспомнил, что всего несколько  часов
назад Тамара находилась в нем на верхнем этаже. Внизу в долине послышались
крики и выстрелы: в разных местах города из потайных ходов вышло несколько
сотен самураев в зеленых боевых костюмах - из-под большого камня в  парке,
из-за фальшивой стены  магазина,  из  старого  заброшенного  склада.  Наши
наемники стреляли  в  них  из  лазеров,  заставляя  их  останавливаться  и
вертеться, а в это время стрелы  разрывали  их  броню.  Повсюду  виднелись
серебристые полосы: это лазеры перегревали воздух. Кто-то  рядом  со  мной
выпустил стрелу, и я  стал  лихорадочно  оглядываться  в  поисках  цели  -
выбежавшей из дома старухи в дубиной в руках. И повсюду, повсюду из  домов
выбегали японцы.  В  общей  сумятице  я  заметил,  что  несколько  человек
указывают на  юг.  Четыре  больших  скоростных  дирижабля  шли  низко  над
поверхностью на скорости в 400 километров в час со стороны поселков Шукаку
и Цуметаи Ока. Теперь, когда ИР города  мертв,  наши  нейтронные  пушки  и
кибертанки бесполезны. А все остальные автоматические средства стреляют  в
цели только на поверхности. Примерно половина  населения  Мотоки  живет  в
южных поселках. На этих дирижаблях полно самураев.
   Весь мир, казалось, сузился до одной точки. Я, не отрываясь, смотрел на
дирижабли. В Гватемале я учился управлять на расстоянии кибертанком. "Боже
мой, - подумал я, - если бы я знал код, я смог бы подключиться к одному из
танков и сбить дирижабли".
   Вид дирижаблей наполнил меня страхом, и  я  стоял  неподвижно,  ожидал,
когда в шлеме прозвучит голос Гарсона,  когда  услышу  приказ.  Но  Гарсон
молчал, и я подумал, что он мог погибнуть во время взрыва. И я понял,  что
наш захват Кумаи но Джи - всего лишь  карточный  домик,  а  теперь,  когда
подошли подкрепления с юга и в городе  началось  восстание,  карты  домика
падают друг на друга. Как будто земля уходила  у  меня  из-под  ног,  и  я
чувствовал, что падаю.
   Но тут дирижабли пролетели над низким холмом, и неожиданно  ожила  одна
линия кибертанков. Луч чистой энергии разрезал небо и по очереди  коснулся
всех дирижаблей, и они один за  другим  вспыхнули.  Секунды  спустя  землю
потрясла последовательность множества взрывов, и от  этих  гулких  взрывов
задрожали дома и качнулась земля.
   Даже после взрывов части дирижаблей  продолжали  висеть  в  воздухе,  и
огромные куски горящей  материи  падали  на  пылающие  здания.  Я  пытался
рассмотреть людей в меньших обломках, падающих с  неба,  но  видел  только
обожженные бесформенные фигуры.
   Я огляделся и увидел, что все: и наемники, и японцы  -  остановились  и
смотрят на взрывы. На пороге каждого дома стояли люди и в ужасе смотрели в
небо; с широко раскрытыми ртами  полными  слез  глазами  смотрели  они  на
висящие еще в небе части дирижаблей.
   Казалось, японцы сморщились. Они не кричали. Не плакали.  Не  бросались
на нас. По-прежнему звучали ружейные выстрелы,  но  после  мощных  взрывов
дирижаблей они напоминали  хлопушки.  Наемники  избавлялись  от  последних
вооруженных  самураев.  И  так  же   быстро,   как   началось,   восстание
закончилось.
   Один за другим японцы у домов склонили головы, признавая  поражение,  и
вернулись в дома. А мы - в свое укрытие.


   Остальная часть утра прошла спокойно. Гарсон объявил военное  положение
и приказал всем японцам оставаться в домах.  Японцы  повиновались,  словно
получили приказ от своих корпоративных божеств. Под городом  обнаружили  и
уничтожили с десяток  подземных  ходов.  Взрыв  в  одном  из  таких  ходов
разрушил фундамент театра. Рано утром на улицу  выехала  в  своей  коляске
Тамара, направляясь к буддистскому храму, и я обрадовался, что она жива.
   Я помахал ей руками и крикнул, но она проехала  мимо.  Перфекто  и  еще
несколько  человек  ушли  в  нижний  город  и  вернулись   с   достаточным
количеством еды и выпивки, и мы устроили пикник. Поджарили  на  костре  на
улице небольшую свинью, потом по очереди поспали.
   Но я не мог уснуть. Снова и снова проворачивал в сознании все увиденное
- каждого убитого нами - снова и снова.
   Во  второй  половине  дня  на  улице  показался  большой   механический
серебристый паук на шести ногах, он остановился у  бункера  перед  нами  и
присел возле нескольких человек, которые  вскоре  выстроились  в  ряд.  На
спине у паука был лазер,  и  мне  потребовалось  несколько  секунд,  чтобы
узнать  в  нем  древнего  механического  посыльного:   такие   в   старину
использовались  военными  для  передачи  сообщений,   если   нельзя   было
воспользоваться радио или лазером из  боязни  перехвата.  Приблизившись  к
нашему бункеру, паук остановился и подключил к себе одного  из  наемников.
Тот вставил вилку в розетку у основания своего  черепа.  Несколько  секунд
спустя он отключился, встал и пошел по дороге.
   Чуть позже у меня в голове прозвучал вызов комлинка. Я включил комлинк,
и механический голос произнес:
   - Подготовьтесь получить кодированное сообщение от посланца.
   Паук приблизился к мне, я подключился. У меня в сознании  возник  образ
Гарсона, стоящего на пустой крыше,  сзади  огни  освещали  его  серебряные
волосы.
   - Muсhaсho, - сказал Гарсон, - как ты знаешь, наша  внешняя  защита  не
действует. Восстановить искусственный разум невозможно.
   - Жители южных поселков Мотоки сегодня утром пошли на большой  риск,  и
их попытка потерпела полную неудачу. Мы готовы к любой неожиданности.
   - По нашим оценкам, Мотоки потеряли примерно двенадцать тысяч  человек.
Эти потери не остались не замеченными  ябадзинами.  Заметили  они  и  нашу
уязвимость. - Изображение  генерала  поблекло,  сменилось  аэрофотоснимком
Хотоке но За. - Два часа назад около четырех  тысяч  солдат  выступили  из
Хотоке но За. - Изображение увеличилось, и стали различимы крошечные  суда
на воздушной  подушке,  летящие  низко  над  рекой,  оставляя  характерный
V-образный след. - Мы ожидаем, что через шесть дней они доберутся до  нас.
Потребуется  вся  наша  энергия,  чтобы  успешно   отразить   их   натиск.
Потребуется также сотрудничество  со  стороны  жителей  Мотоки.  Последние
несколько часов я вел переговоры с членами семьи Мотоки, договариваясь  об
отводе войск из населенных районов города, чтобы мы могли подготовиться  к
встрече ябадзинов. Если ты  получил  это  сообщение,  немедленно  явись  к
капитану Гарсиа в восточном крыле индустриального комплекса. И ни с кем не
разговаривай.
   Я встал, устало огляделся и пошел к индустриальному комплексу.  Повсюду
торчали обломки хрусталя от купола, как куски разбитой яичной скорлупы.
   Когда я достиг своей цели,  там  уже  собрались  три  сотни  наемников.
Гарсиа  провел  нас  в  большую  мастерскую,  уставленную  сверлильными  и
шлифовальными     станками,     сварными     лазерами,      универсальными
инструментальными роботами; сотни столов слабо  освещались  через  высокие
окна. В одном углу лихорадочно работало  человек  двадцать;  они  пытались
соорудить небольшой компьютер и оживить роботов, так как ИР был взорван.
   На столе стоял генерал Гарсон; шлем он снял, и волосы его  блестели  на
солнце. Глаза у него остекленели и налились кровью от недостатка сна;  он,
словно в раздумье, опустил голову. Двадцать минут он ждал, пока не явились
все.
   - Компадрес, - начал он со смирением, - видели ли вы когда-нибудь такой
восход, как сегодня утром? Лавандовый восход? Не думаю, чтобы я что-нибудь
подобное видел на Земле. Я был на берегу, когда взорвались бомбы,  смотрел
на скалы в  воде.  На  скалах  сидела  большая  стая  бакланов,  и,  когда
взорвались бомбы, бакланы взлетели во все стороны. Великолепно. Не  думаю,
чтобы я что-нибудь подобное видел на Земле.
   Гарсон посмотрел на нас. Негромко сказал:
   - Не буду вам лгать. - Вздохнул. - Мы в тяжелом положении. В  настоящее
время мы не сможем долго удерживать  жителей  Мотоки.  С  наших  спутников
видно, как на юге готовятся к  выступлению  тысячи  самураев  Мотоки.  Они
собирают людей в лагере в сорока километрах к югу от нас. Мы полагаем, что
нападение произойдет через три или четыре дня, и у  нас  не  хватает  сил,
чтобы остановить их. Но  даже  если  бы  мы  смогли  это  сделать,  войска
ябадзинов превосходят нас  по  численности  в  десять  раз.  Мы  не  можем
сражаться и с ними и одновременно бороться с восстанием в самом городе.
   - Мы обдумали  варианты  действий:  капитуляция,  отступление,  союз  с
Мотоки для борьбы с общим врагом, уничтожение всех жителей Кумаи  но  Джи.
По той или иной причине все эти пути ведут к гибели. Если пойдем одним  из
этих путей, погибнем в  течение  нескольких  недель.  У  меня  есть  план,
который вселяет больше надежды, но я должен предупредить вас: мы не сможем
вернуться на Землю. Никогда не сможем. Вы не должны надеяться на встречу с
семьями и друзьями, вы никогда не увидите родину. Мы не можем вернуться!
   В  толпе  послышались  возгласы,  все  в  отчаянии  переглядывались.  Я
чувствовал, как меня охватывает паника,  и  еще  кое-что:  есть  пуповина,
привязывающая каждого из нас к дому и семье. Это не  физическая  связь,  а
эмоциональная. Тем не менее она совершенно реальна.  И  вот  эту  пуповину
разрезали, словно эмоциональная связь с Землей была разорвана физически.
   - Я вижу только одно решение нашей проблемы, - добавил Гарсон, поднимая
в воздухе кулаки,  и  все  посмотрели  на  него.  -  Это  план,  рожденный
отчаянием. Мы можем остаться здесь и сражаться с ябадзинами,  сражаться  с
самураями Мотоки. Но если мы так поступим, то рано или поздно все окажемся
в могиле. - Он разжал левый  кулак  и  мелодраматически  выпустил  струйку
пыли, которая падала на пол, блестя на солнце.  -  Но  если  мы  последуем
моему плану и он сработает,  мы  приобретем  целую  планету,  планету,  на
которой восходит лавандовое солнце! - Он  раскрыл  правую  ладонь,  и  его
остекленевшие глаза блеснули, как драгоценные  камни.  В  руке  он  держал
маленький красный шар, детский глобус с изображением Пекаря.


   План Гарсона  был  отчаянно  смел.  Генерал  предлагал  дать  ябадзинам
возможность пересечь континент, так чтобы их машины истратили  весь  запас
горючего и не могли вернуться домой. Тогда мы  тоже  пересечем  континент,
нападем на их столицу Хотоке но За и предъявим свои права на всю  планету.
Отчаянный план. Грандиозный замысел безумца, и я подумал, не было ли этого
замысла у Гарсона с самого начала. Может, он видит  в  себе  конкистадора?
Неужели ему так отчаянно хочется завладеть всей планетой?
   В этот день Гарсон посадил  в  единственный  космический  шаттл  Мотоки
десять взводов с тремя кибертанками, со снятой броней, и отправил к северу
от города. Затем, пока самураи с юга собирались, я  провел  три  бессонных
дня вместе с несколькими  сотнями  других  солдат,  демонтируя  плазменные
пушки четырехсот  судов  на  воздушной  подушке  и  заменяя  их  торопливо
собранными  пятидесятимиллиметровыми  пулеметами  Хаусера.  Мы  также   по
готовым образцам приготовили две тысячи самострелов  Уайсиби  для  метания
стрел, отливали пули. Так как теперь мы не подчинялись корпорации  Мотоки,
на  нас  не  распространялись  ограничения  в  вооружении,  наложенные  на
корпорацию. Большую  часть  энергетического  оружия  мы  заменили  простым
огнестрельным. Грязным и смертоносным. Ни ябадзины, ни самураи  с  юга  не
будут готовы к этому. Они не могли сменить  вооружение  до  выхода.  Да  и
традиция привязывает их к энергетическому оружию.
   Я уснул бы, если бы смог, но знал, что уснуть означает умереть. С  моря
дул сильный ветер, по крыше стучал дождь. Временами я засыпал, несмотря на
желание бодрствовать. Я стоял в длинном ряду, мы передавали друг другу еще
теплые от литья пули, укладывали их в гильзы, и временами  голова  у  меня
опускалась на грудь, стук дождя действовал усыпляюще, и я обнаруживал, что
продолжаю  работать  во  сне.  Иногда  я   слышал   голоса,   насмешливые,
унизительные, мать кричала на меня, как тогда, когда я был ребенком:
   - Что это с тобой? Не  бей  сестру!  Pendejo!  [Дурак,  тупица  (исп.)]
Маленький козий трахальщик! Что это с тобой?
   Я чувствовал, как вокруг рушится реальность. Мне не верилось,  что  моя
добрая мать могла говорить такие вещи, но я вообще не был уверен, что  она
могла сказать. Я вслушивался в разговоры соседей: солдаты хвастались,  кто
сколько убил горожан; голоса их звучали не убедительнее моих галлюцинаций.
   Мы поддерживали  радиомолчание,  не  общались  со  своими  компадрес  и
работали, скрываясь от глаз японцев. На этом настоял  Гарсон,  потому  что
после уничтожения ИР был захвачен полковник Ишизу,  он  посылал  сообщения
лазером в поселок в двенадцати километрах  от  города.  Он  сознался,  что
шпионил в пользу ябадзинов и именно он организовал  уничтожение  защитного
периметра города: не для того, чтобы облегчить вхождение самураев с юга, а
чтобы помочь вторжению ябадзинов.
   На третье утро мы закончили подготовку своего оружия.  Нам  нужно  было
перегнать вражеские машины, поэтому мы обратились к трюку, известному  как
"мексиканский  волос".  В  вакууме  с   нулевой   гравитацией   превращают
высокоуглеродную ткань в тонкие хлопья, они могут висеть  в  воздухе,  как
пушинки одуванчика. Когда эти хлопья сбрасывают с кормы машины,  следующие
несколько машин затягивают их  в  свои  заборные  отверстия.  И  двигатель
отказывает так быстро, что машины падают, как камень. Мы нашли  на  складе
много такой стальной  проволоки  и  подготовили  запечатанные  контейнеры,
которые разбиваются при ударе о землю. Во время работы собралось множество
наемников, они грузили ценное оборудование в восемь городских  дирижаблей,
часто  просто  срезали  гондолы  и  подвешивали  станки,   которые   иначе
невозможно  было  переместить.  Все  это  Гарсон  предпринял  в   качестве
последнего резерва. Если наш план не сработает, нам нужно будет  сооружать
собственную защиту. Но для этого нужны инструменты.
   Не успели мы закончить работу, как услышали взрывы дымовых мин в  южной
части защитного периметра.
   Во второй половине дня мы устанавливали на машины наше новое вооружение
и грузили бомбы с мексиканским волосом. У каждого солдата такая бомба была
прикреплена к поясу. Глаза отвыкли от света за три дня работы в  полутьме.
Дирижабли поднялись и направились на  север.  Небо  голубое,  перерезанное
желтыми  зигзагами  опаловых  воздушных  змеев.  Кто-то  за  мной  напевал
приятную мелодию, словно пчела  жужжала.  Глаза  у  меня  на  ярком  свете
слезились, и я  чувствовал  себя  хрупким,  готовым  разбиться.  Руки  мои
дрожали.
   Наши люди уже начали отход из разных частей города, и мы встретились на
взлетном поле. Подобно остальным, я нашел свою машину и  забрался  в  нее.
Скоро ко мне присоединились компадрес. Когда все погрузились,  Гарсон  дал
знак, и все двинулись на  север,  прочь  от  Кумаи  но  Джи,  подальше  от
осторожно подходивших самураев с юга.
   План Гарсона был обманчиво прост: подождать севернее  города,  пока  не
нападут ябадзины, затем двинуться к Хотоке но За и завладеть этим городом.
Объединенные  Нации  признают  любое  достаточно  сильное   правительство,
которое сможет распространить свою власть на всю планету. Если мы захватим
столицу ябадзинов, нас признают единственным  законным  правительством  на
Пекаре.
   Мы медленно двигались через разрушенный город. Целые  районы  выгорели.
Геноцид, который мы начали в первый день, продолжался: за  каждого  нашего
убитого мы сжигали по двадцать домов. Осталось в живых не больше  двадцати
тысяч японцев. Повсюду видны были груды непогребенных обгоревших тел, тело
на теле, ужас на ужасе.
   Мы глотали пыль, поднятую нашими компадрес, поэтому  Абрайра  повернула
нашу машину на край колонны. Я хорошо видел совершенные  нами  жестокости.
Все молчали.
   Последние немногие жители вышли из домой и радостно приветствовали  наш
уход. В городе остались почти исключительно вдовы и сироты. У нас  было  с
собой оружие, но японцы стояли почти у нас на дороге. Если бы я снял шлем,
мог бы ощутить дыхание старух, мимо которых мы проезжали.
   Около пятисот оставшихся самураев были готовы к бою. Некоторые стояли в
полном вооружении. Каким-то образом им удалось его спрятать,  несмотря  на
наши обыски. У многих были ножи, дубинки, мечи.
   На дорогу выступил хозяин Кейго. Он возвышался даже над самыми высокими
людьми в толпе. Одет он был в зеленую броню и держал в одной руке  длинный
меч, в другой - шлем. Увидев его, я почувствовал, как замерло  сердце.  Он
внимательно смотрел на колонну, и я был рад, что остаюсь анонимным в своем
вооружении. Но он все же узнал своих учеников и  взмахнул  рукой.  Абрайра
остановила машину.
   - Я хочу сражаться за вас! - крикнул он. - В  Хотоке  но  За,  у  Трона
Будды!
   Абрайра спросила:
   - Почему ты хочешь сражаться за нас? Ябадзины идут сюда.
   В голосе ее звучали усталость, колебание, скука.
   - Я еще ребенком дал клятву, что когда-нибудь буду  сражаться  у  Трона
Будды. - Он улыбнулся мертвенной улыбкой. - Там  тоже  будут  ябадзины.  Я
выпил свой чай. Мозг мой ясен. Я готов к битве.
   - А как же твоя жена?
   Улыбка его исчезла.
   - Она умерла.
   Я  видел,  как  перед  нами  останавливаются  другие  машины.   Самураи
разговаривали со своими учениками. Абрайра пожала плечами.
   - Как вы думаете, muchachos, найдем мы место для старого друга?
   Я не доверял Кейго. Я очень устал и не хотел никаких игр. Поднес к  его
лицу свой лазер, и Кейго слегка нахмурился, будто моя угроза  была  легким
оскорблением.
   - Человек чести говорит правду, когда спрашивают о  его  намерениях,  -
сказал я. - Почему ты хочешь идти с нами? Хочешь убить нас во сне?
   Кейго покачал головой.
   - Я не буду вредить вам. Клянусь!
   Мавро сказал:
   - Значит, вы, самураи,  хотите  убить  Гарсона.  Отомстить  за  Мотоки.
Поклянись своей честью, что не причинишь вреда генералу Гарсону!
   Кейго нахмурился, глаза его сверкнули.
   - Как я могу дать такую клятву? Самурай не может жить, если не отомстил
за своего хозяина! Я скорее умру!
   - Ты не сможешь отомстить за  Мотоки.  У  тебя  не  будет  ни  малейшей
возможности, - сказал я. - Почему бы тебе не покончить с собой? Люди вашей
культуры почитают самоубийство. Я видел это в ваших глазах!
   Кейго плюнул на землю.
   - А вы любите убийство! Я видел это в ваших глазах!
   Гнев наполнил меня, накатился, как  волна.  Мавро  повернул  плазменную
пушку и нажал спуск: плазма прожгла лоб Кейго,  на  мгновение  его  голова
наполнилась светом, как будто череп превратился в фонарь. Кейго  опустился
на колени и упал лицом вниз.
   Абрайра пошевелилась, готовая двинуть машину дальше.
   - Подожди! - сказал Мавро, спрыгнул с машины  и  поднял  меч  Кейго.  -
Отличный сувенир от нашего отпуска в Кумаи но Джи! - Он рассмеялся.
   Я смотрел удивленно. Мы убили многих, но те не проявляли к нам доброты.
Не приглашали в свой дом и не кормили нас. Сильный ветер дул нам  в  лицо.
Впереди несколько старух начали бросать  камни  в  наших  людей.  Наемники
отрыли огонь и уложили их всех. Я представил себе,  как  говорили  друг  с
другом наши люди, шутили, прежде чем открыть огонь:
   - Вот какая злющая! Следи за ней! Не подпускай слишком близко!
   "Ваши люди любят убийство, - сказал он, и эти слова звенели  у  меня  в
ушах. - Ваши люди любят убийство". Я уже пришел к выводу, что  нахожусь  в
обществе убийц, но мне эта мысль показалась такой безумной, что я счел  ее
искаженной.
   Как и все, Мавро смотрел на город, бросал последние взгляды.
   - Ах, - сказал он. - Работа выполнена только наполовину.
   За нами начали взрываться здания. Это специальный отряд уничтожал  все,
что могли использовать ябадзины: большие строения и склады в  промышленном
секторе, магазины в деловом  районе.  Несильные  взрывы,  рассчитанные  на
получение минимального ущерба,  только  чтобы  обвалилось  здание.  Японцы
стояли вдоль дороги, линия  оборванных,  похожих  на  чучела  людей.  Даже
спустя три дня некоторые части города  дымились.  Сильные  ветры  и  дожди
сорвали цветы со сливовых деревьев. Кумаи но Джи напоминал  мусорный  бак.
Здания - груды мусора, ни на что не годные, и люди, тоже как со свалки. И,
как сказал Мавро, мы только  наполовину  выполнили  свою  работу  на  этой
планете. Ваши люди любят убийство.
   Взрывы продолжались несколько минут, и я устал, меня  клонило  ко  сну.
Потом я понял, что взрывы кончились, и я слышу только стук своего  сердца.
Голова отяжелела, в глаза словно насыпали песок. Снова послышались взрывы,
но теперь не сзади,  а  впереди  нас:  Гарсон  послал  вперед  кибертанки,
управляемые на расстоянии, чтобы расчистить нам дорогу через минные  поля.
Для защиты города не оставалось ни одного танка.
   Мы продвинулись на километр от города, миновали  наши  старые  казармы.
Воздух пожелтел, как бывает,  когда  сильно  устаешь,  все  видно  было  с
неестественной четкостью. В кустах я  видел  груды  обнаженных  тел:  сюда
приводили японских женщин и насиловали, прежде чем убить.  Их  было  много
десятков, голые ноги обвивали  торсы  других  жертв,  на  лицах  выражение
тупого  удивления,  такого  обычного  у  недавно  умерших.  В  животе  все
напряглось, а Мавро сказал:
   - Смотрите: одноразовые люди. Используй раз и выбрасывай!
   Голос его гораздо трезвее, чем позволяли предположить слова.
   За нами взорвалось  хранилище  горючего,  и  все  вокруг  окрасилось  в
красный цвет. Я не оборачивался. Смотрел вперед  -  секунды  или  часы.  И
увидел, как что-то движется в кустах на склоне холма.
   Вначале я подумал, что это кошка. Но  между  соснами  бежала  маленькая
девочка со  стройными  бедрами,  пробивалась  сквозь  заросли,  как  дикое
животное, подальше от нас вверх по холму. Она обернулась, чтобы посмотреть
назад, и я увидел бледное европейское лицо, темные глаза, темно-каштановые
волосы, с оттенком миндаля, обрамляющие щеки.
   - Татьяна! - позвал я, потому что, конечно, это была Татьяна.
   Кто-то толкнул меня, и Абрайра сказала в микрофон:
   - Проснись, Анжело! Внимательней. Переключи свой микрофон  на  субволну
672.
   Я пришел в себя, и увидел, что  мир  не  таков,  как  в  моем  сне.  Мы
двигались по узкой  долине,  склоны  которой  поросли  соснами,  вслед  за
десятком других машин, в воздух взлетали осколки,  падали  за  нами.  Меня
лихорадило из-за недосыпа. Косые лучи  солнца  падали  сквозь  деревья.  Я
коснулся кнопок у подбородка, настраиваясь на волну своих товарищей.
   - Ужасный сон! - сказал я.  -  Мне  снилось,  что  мы  проезжали  груды
женщин, убитых нашими амигос.
   Какое-то время все молчали. Потом Абрайра горько сказал:
   - Мы их проезжали.





   День был серый и холодный. Мы поглядывали назад, чтобы  убедиться,  что
самураи с юга нас не преследуют. Я чувствовал себя  отупевшим  и  грязным,
голова болела. Я целую неделю не снимал защитного костюма  и  тосковал  по
ванне. Все время вспоминал мертвых женщин, путаницу рук,  ног,  волос.  Не
мог ясно думать. Не мог  представить  себе,  как  кто-то  может  совершить
такое. Но я видел трупы. Ваши люди любят убийство.
   Я смотрел на людей рядом с собой в машине, неотличимых друг  от  друга,
спрятавшихся за  своей  хитиновой  оболочкой.  Чувствовал  себя  таким  же
опустевшим, как после убийства  несколько  дней  назад,  мысли  отупели  и
ворочались вяло. Мы все пусты в своей броне. Стрекозы. Я видел  однажды  в
фильме, как стрекозы висят над полем и  хватают  синих  мух,  поедают  их,
отрывают мандибулами крылья,  суют  мух  в  глотку.  Крылатая  смерть.  Мы
крылатая смерть. Я знал, кто убил женщин в  Кумаи  но  Джи.  Пустые  люди,
такие же, как я. Ваши люди любят убийство.
   Я вспомнил, как в молодости  проводил  время  в  Майами,  загорел,  как
ящерица, на крыше своей квартиры, мечтал уйти от пустых людей, найти  себе
место среди людей, ведущих  жизнь,  полную  страсти.  Вспомнил  деревню  в
Гватемале, деревню своего  детства,  где  мужчины  мочились  у  дороги,  и
глотали слезы, слушая трогательную историю, и смеялись из-за  пустяков.  В
той жизни была страсть. За все три года своего бегства я не ушел от пустых
людей. Не нашел свою страсть. Эта война уничтожает меня. Всю жизнь я искал
страсть, хотел испытывать эмоции в полном объеме. Теперь мой фокус сузился
до одной эмоции: я ищу сочувствия. И утрачиваю даже  то,  что  имел.  Ваши
люди любят убийство.
   Последние слова Кейго - явная  неправда.  Я  не  люблю  убийство.  И  я
отбросил бы его слова, если бы на руках у меня не было столько крови.  Его
чувства переполняли меня. Если буду воспринимать их серьезно, сойду с ума.
Но ты уже сошел с ума, прошептал во мне внутренний голос. Ты уже  сошел  с
ума. Я отбросил злую мысль и попытался овладеть собой.
   Наш путь по Пекарю обещал быть  необычным.  Через  двадцать  километров
начала появляться местная флора и фауна: пара светло-синих губ  в  трещине
древесного ствола, очевидно, какое-то  местное  растение-паразит.  Большая
река вилась меж холмов, как огромный серый змей. Под  гигантскими  пихтами
росла местная трава, почки на ней как черные яйца. Опаловые птицы носились
над водой на большой скорости, какие-то стеклянистые существа показывались
на  поверхности  воды.  Мы  разбили  лагерь,   и   Гарсон   выпустил   три
наблюдательных воздушных шара, чтобы следить за окружающими холмами. Никто
нас не преследовал. Это дало нам возможность попробовать выспаться.
   Начался дождь, холодная вода просачивалась под броню. Мы  разбрелись  в
поисках укрытия. Большинство укрылось под упавшими от ветра соснами, но мы
целый час искали более удобное место и отошли километра на  три  от  своих
компадрес. Мавро настаивал, что  где-нибудь  поблизости  обязательно  есть
отличная теплая пещера.  Мы  нашли  большое  светло-синее  пустое  бревно,
достаточно просторное, чтобы вместить  нас  всех,  и  Завала  очень  хотел
разместиться в нем, но Мавро выстрелил в него из  лазера,  и  оно  тут  же
захлопнулось. Если  бы  мы  поступили  глупо  и  вошли  в  него,  были  бы
проглочены целиком. Наконец мы нашли то, что искали:  на  склоне  холма  в
зарослях у ручья лежал гигантский пустой череп какого-то хищника.  Он  был
так велик, что мы впятером смогли разместиться в нем, под  верхним  небом,
защищенные от ветра и  дождя.  В  тонких  местах  череп  оказался  странно
прозрачным, сквозь него почти можно было видеть, и вообще он не был  похож
на череп знакомых мне животных - очень  хрупкий  и  угловатый,  и  зубы  в
челюсти тоже необычные для хищника. Как хрящевые зубы некоторых рыб,  зубы
и челюсть - одно целое, просто заострения на конце кости.
   Мы заткнули щели в черепе  сухой  травой  и  веточками,  чтобы  в  наше
убежище не проникал ветер, потом согрели камень  короткими  выстрелами  из
моего лазера. Сняли шлемы: воздух чистый и свежий. Все мы очень замерзли и
просто  сидели,  отдыхали  и  смотрели,  как  заходит  солнце.   Старались
набраться сил, чтобы приготовить ужин. Сутки на Пекаре  всего  в  двадцать
часов, поэтому солнце садится здесь быстрее,  чем  на  Земле,  особенно  в
горах и в облачные дни. Казалось, просто выключают свет. Так здесь садится
солнце.
   Немного погодя Завала хмыкнул и несколько нервно сказал:
   - Интересно, что это за животное. И что оно ело?
   Вопрос показался мне странным. Мы видели в симуляторах речных  драконов
- Кава но Риу. Огромные пурпурные змееподобные существа, с такими  слабыми
конечностями, что они не могут ходить, а только ползают. Это, должно быть,
череп исключительно крупного  экземпляра.  Зубы  изношены  и  поломаны.  Я
указал на них и сказал:
   - Эти зубы явно предназначались, для того  чтобы  ловить  и  удерживать
добычу. - Потом показал на зуб у ног. - А у этого длинные острые края,  он
для пережевывания мяса. Очевидно, животное это хищное.
   Завала еще больше испугался.
   - Si, но что оно ест?
   Мавро ответил:
   - Очевидно, что-то медлительное, тупое и жирное.  Наверно,  он  питался
японцами.
   Все рассмеялись. Мавро пошел к машине, достал пакеты с рисом и овощами,
бутылки саке. Я почувствовал себя легко, был доволен и готов  не  спать  и
дальше. Мы подогрели ужин, и за едой Завала сказал:
   - Знаете, что это мне напоминает? Мы с друзьями в юности  так  спали  в
кустах. А вам?
   Я много лет не спал под открытым небом и должен был согласиться - когда
спишь на воздухе, охватывает возбуждение.
   Завала предложил:
   - Давайте рассказывать страшные истории. Слышали о вампирах мозга?.
   И он рассказал старую байку о человеке, таком умном, что ему не  с  кем
было поговорить. И он создал искусственный разум, способный беседовать  на
его уровне. Когда  этот  человек  умер,  ИР  стало  одиноко  и  он  создал
биоразум, мозг, весивший двенадцать килограммов и обитавший в  собственном
кимехе. Но для того чтобы оставаться живым,  мозг  нуждался  в  постоянном
притоке крови, и Завала рассказал обо всех причудливых и сложных способах,
какими биоразум снабжал себя кровью. Глупая байка; она была старой уже  во
времена моей юности.
   - Я знаю историю, - сказал Мавро, когда Завала кончил. - Это  подлинная
история. В моей молодости,  когда  я  дружил  со  студентами  технического
колледжа, у меня был друг по имени Ксавье Соса, и у него был  прирожденный
Дар. В пси-тестах он набирал 991 очко. Во всей галактике  не  наберется  и
ста человек с таким сильным Даром, и власти  пристально  следили  за  ним,
ожидали, когда он созреет, чтобы использовать его способности.
   - Ксавье много времени проводил, глядя в  миры,  которые  никто,  кроме
него, не  мог  видеть.  Он  говорил,  что  реальность  похожа  на  лук,  с
бесконечным количеством слоев один под другим, под тем единственным слоем,
который мы можем видеть. Мы способны в нашем состоянии видеть только  один
слой, но он с помощью своего Дара проникал в один слой  за  другим,  чтобы
увидеть, что там,  ниже,  познать  такие  уровни  вселенной,  которые  нам
недоступны. На каждом уровне есть животные и разумные существа.  Некоторые
из этих существ есть и в нашем мире, но в другой форме, а некоторые вообще
не имеют формы. Люди  обитают  в  нескольких  вселенных  одновременно,  но
большинство осознают реальность только одного уровня. Например, если бы мы
смогли воспринять альтернативную вселенную, которой владеющие  Даром  дали
номер шестнадцать, мы бы увидели себя в виде растений - шары  разноцветной
энергии, со щупальцами из света,  лишенные  всякого  волевого  начала.  Не
существа, которые действуют, а такие, над которыми совершают действия.
   - Однажды мы с Ксавье слушали музыку, и я почему-то без всякой  причины
очень испугался. Ксавье долго смотрел на меня,  потом  взмахнул  рукой,  и
страх прошел. Он сказал, что на шестнадцатом уровне на меня  напало  некое
существо и стало поедать меня.
   - В той вселенной мы далеко от  своего  центра.  Но  то,  что  в  нашей
вселенной представляется нам простыми морскими моллюсками, на  самом  деле
существа редкого и светлого разума.
   - Все вы знаете лишь одну вселенную, в которой ведут войну Объединенные
Нации. Они шлют на войну  всех  медиумов.  Но  только  Одаренные  понимают
сущность этой войны и только  они  знают  сущность  нашего  врага.  Только
горстка знает, как вести войну на этом уровне.
   Мавро помолчал. Я и раньше слышал такие рассказы. Не думаю, чтобы я  им
верил. Но никогда не слышал, чтобы  говорили  с  такой  уверенностью,  как
Мавро.
   Мавро чихнул, выстрелил из лазера в камень у своих ног и протянул руки,
грея их у раскаленной скалы.
   - Ксавье никогда не объяснял мне, что пытается отыскать. Но он  говорил
о том, что если мы выиграем эту  войну,  настанет  время,  когда  сознание
всего человечества соединится. Оно постигнет  сущность  угрозы  из  другой
вселенной, и в то же мгновение угроза исчезнет. И вместе  с  ней  исчезнет
всякий эгоизм и жадность. Он верил, что когда-нибудь это произойдет. Не  в
наше время, и, может, не через сто поколений, но произойдет.
   Когда ему было четырнадцать лет, он сказал мне,  что  проник  в  место,
которое Одаренные называют Тен-селл, и смотрел, как наши воины сражаются с
врагом. Его Дар еще не созрел тогда, и Объединенные  Нации  не  собирались
еще несколько  лет  привлекать  его  к  службе,  но  он  сказал  мне,  что
отправится в это место и бросит вызов враждебному существу.  Он  собирался
вступить с ним в бой. Я задавал ему множество вопросов, но он объяснил мне
только, что оно выглядит как большой черный сгусток искривленного  металла
и что оно  само  тоже  не  в  своем  центре  в  том  месте;  у  него  свои
ограничения.
   Я спрашивал его, угрожает ли ему опасность, и он ответил, что он, чтобы
отправиться на бой, должен оставить свое тело и уйти в Тен-селл, перенести
центр своего существа в место, где  нет  времени.  Если  проиграет  битву,
погубит себя в нескольких вселенных. И часть его умрет. Но больше всего он
боялся, что будет сильно ранен и не сможет вернуться назад к своему  телу.
У него не будет способа находить обратную дорогу,  и  часть  его  погибнет
безвозвратно.
   Он просил меня следить за  его  телом,  пока  он  будет  отсутствовать,
караулить вместе с другими ребятами из колледжа.  Мы  должны  были  стоять
рядом с ним и звать его по имени.
   И вот мы пошли к нему домой и сели у его кровати.  Он  закрыл  глаза  и
перестал дышать, и  мы  стали  звать  его  и  применять  сердечно-легочные
средства. Но он так никогда и не вернулся в свое тело Мы похоронили его.
   Неделю спустя я ощутил его присутствие. Не слышал его и  не  видел,  но
чувствовал.  Та  его  часть,  что  осталась,  искала  тело.  Я  много  раз
чувствовал это в течение многих лет. И рассказываю вам это потому, что  он
здесь, стоит сразу под холмом.
   У меня по коже поползли мурашки.  Рассказ  Мавро  задел  что-то  внутри
меня, встревожил. Может, потому, что его рассказ о Ксавье очень  напоминал
то, что я испытывал,  чувствуя  присутствие  Флако.  А  может,  рассказ  о
человеке,  утратившем  часть  себя,  тронул  меня,  потому  что  я  и  сам
чувствовал, что потерял часть себя. Я снова ощутил присутствие призрака  и
встал.
   - Кто-нибудь хочет воды? - спросил я.
   Никто не хотел.
   - Воду из запасов не трогай, - сказала Абрайра. - Пей из ручья.
   Я пошел к ручью. Он был шириной в десять  метров,  в  форме  чаши,  как
будто  специально  прорыт.  Так  выглядят  реки  с  опасными  обитателями.
Очевидно, они прочищают и углубляют  русло,  много  раз  протискиваясь  по
нему. Но здесь берега ручья поросли  кустами.  Живший  в  нем  дракон  уже
несколько лет как мертв.
   Я посмотрел на воду и подумал, стоит ли ее пить. Мысль  эта  вызвала  у
меня отвращение, и я решил, что на самом деле не хочу пить. К  тому  же  я
использовал этот предлог,  только  чтобы  уйти  от  Мавро.  Вспоминая  его
рассказ, я чувствовал, как меня охватывает холодок.
   Я пошел вдоль берега ручья, думая о  Ксавье,  обреченном  вечно  искать
часть себя. Чувствовал себя истощенным и физически, и эмоционально.  После
стольких лет жизни я все еще ищу страсть, сильную и  животворящую.  Что  я
чувствовал? Ощущение пустоты? Наверно, просто насилие, которое  ожесточает
человека, сказал я себе. В Панаме все вокруг было полно насилием, но я  не
ожесточался.
   "Это  моя  броня,  подумал  я.  Она  отрезает  чувства,   делает   меня
недоступным".  Я  устал  и   почти   галлюцинировал.   Казалось   разумным
пожертвовать сном, чтобы что-то почувствовать. Я решил, что холодная ванна
мне поможет. Раздеваясь, я терял равновесие. Оставил  защитный  костюм  на
берегу и пошел в воду. Вода оказалась глубже, чем я  думал,  и  через  два
шага я погрузился с головой. Поплыл немного, ни о чем  не  думая,  но  тут
какое-то существо, твердое, как камень, задело меня за ногу.  Я  торопливо
поплыл к берегу и натянул брюки. Достал мачете  и  прислонился  к  дереву,
закрыл глаза, попытался отдохнуть.
   Купание не принесло мне облегчения. От холодной воды онемели руки, я не
чувствовал мачете. Попытался  ощутить  что-то,  но  ощущал  только  холод,
отдельные капли, ползущие по коже,  ветер,  играющий  на  груди,  от  него
затвердели соски. Но этого недостаточно. Мне нужны не физические ощущения.
   Мне нужна страсть, которую я испытал, когда Тамара засунула мне в грудь
крошечное собачье сердце. Тогда я себя чувствовал более живым, чем в любой
другой момент своей жизни. "Научись бегло владеть мягким  языком  сердца".
Слова ее составляли основу аргумента, с  которым  я  не  мог  согласиться.
Нельзя упражняться в сочувствии, как упражняешься в ударах  по  мячу.  Мне
эта мысль казалась нелепой. Но чувства  у  нее  настоящие.  Она  дала  мне
испытать чувство, и я тосковал по нему, как наркоман по зелью.
   Не размышляя, я направился к лагерю Тамары, к холму, над которым висели
наблюдательные воздушные шары Гарсона. Взял с собой только мачете и шел  в
одних  брюках.  Шел  по  густому   лесу,   руководствуясь   только   своим
инфразрением. Земля влажная и густо усыпана сосновыми иглами.  Я  двигался
почти беззвучно. Подошел к основанию холма и нашел небольшую поляну, густо
поросшую папоротником и туземными травами. Вверху зашуршали  листья,  и  я
замер. С холма навстречу мне сбежало косматое существо, похожее на  оленя,
его преследовало другое, большего размера,  полусобака-полумедведь.  Этого
хищника я видел в симуляторе, он охотился на снежных полях. И в симуляторе
мой лазер только рассердил зверя.
   Они бежали через поляну, и мне негде  было  укрыться.  Я  схватился  за
мачете. Косматое травоядное пробежало мимо,  задев  меня  за  левую  руку.
Морда и пасть у него очень похожи на оленьи.
   "Теперь хищник нападет на тебя", - подумал я и подготовился. Но  хищник
следил за добычей и даже не повернул ко мне глаз.  В  последний  момент  я
решил не привлекать его внимание и не рисковать ударом мачете. Он пронесся
мимо с запахом грязи и чеснока.
   Плеснула вода в ручье, потом зашумели кусты  на  том  берегу.  Я  долго
ждал.  Не  знал,  насколько  обычны  здесь  большие  хищники  и  не  хотел
встретиться еще с одним выше по холму. Такой зверь  не  сможет  переварить
меня, усвоить мой протеин и жир. Но ведь он об этом не знает.
   Я решил, что лучше поговорить с Тамарой утром и вернулся к своей броне.
Глаза у меня отяжелели, в них словно  насыпали  песка.  Полчаса  спустя  я
подошел к берегу, где оставил свое вооружение. Местность заросла  кустами,
и я пробирался через них. И услышал, как, перекрывая шум  воды,  хрустнула
ветка. Я так хотел спать, что не был уверен, слышал ли это на самом  деле.
Приближаться не хотел, но понимал, что должен взять свое вооружение.
   Я крикнул:
   - Кто здесь?
   Хотел испугать животное, прячущееся в кустах. И тут же женский голос со
странным акцентом отозвался: "Кто здесь?", и его подхватило много  женских
голосов: "Кто здесь? Кто здесь? Кто здесь?"
   Я подумал - нелепая мысль, -  что  несколько  японок  выследили  нас  и
теперь крадут мое вооружение. Прыгнул в кусты и оказался лицом  к  лицу  с
существом, похожим на  гигантского  паука  или  краба.  Черное  в  тусклом
освещении, высотой в метр в плечах, хотя панцирь вдвое шире. Две  огромных
клешни толщиной с мое туловище. И в каждой  клешне  по  небольшому  кусту.
Существо размахивало ими, словно преграждая  мне  дорогу.  Мягким  женским
голосом оно произнесло: "Кто здесь? Кто здесь?" И, по-прежнему держа перед
собой кусты, попятилось к ручью.
   Их были десятки, этих гигантских крабов, все они держали перед собой  в
клешнях кусты и говорили "Кто здесь?", пятясь к воде.
   Я так удивился, что застыл неподвижно.  У  каждого  краба  у  основания
мандибул есть орган, состоящий из нескольких  трубок,  и  из  них  исходит
голос. Последним крабам я крикнул:
   - Анжело! - Они повторили: "Анжело! Анжело!" и с берега ушли в воду.
   Детали защитного  костюма  были  разбросаны  вокруг.  Гигантские  крабы
растащили их. Я собрал их и пошел к лагерю. Абрайра не спала, она сидела в
пасти черепа. Я рассказал ей о гигантских крабах.
   - Японцы называют их manesuru onna -  "дразнящие  женщины",  -  сказала
Абрайра. - Они часто  встречаются  вблизи  рек.  -  Она  несколько  секунд
смотрела на меня. Я все еще не высох от купания и был грязен от ходьбы  по
лесу. Она спросила: - Анжело, тебе больно?
   Это были первые ее мягкие слова с того времени, как я убил и изуродовал
Люсио.
   - Нет, - ответил я. - Просто думаю.
   - У тебя были болезненные мысли. О чем?
   Только несколько дней назад  я  говорил  себе,  что  мне  не  нужно  ее
сочувствие, а после схватки с Люсио боялся, что потерял его. И понял,  что
высказываю свои глубочайшие чувства.
   - Перед смертью хозяин Кейго обвинил нас в том, что мы любим  убийство.
И вот я думаю, прав ли он. Во время схватки с Люсио я всем  сердцем  хотел
опустить мачете, перестать мучить его, но не мог. Люблю ли я  убийство?  А
когда я увидел мертвых женщин за городом, подумал, что  человек  не  может
этого выдержать. Такое зрелище делает жизнь невозможной.  Но  я  чувствую,
что ожесточился. Отупел. И вот я думаю, люблю ли я убийство.
   - Ребенком я постоянно подключался к сновидениям. И  всегда  радовался,
когда хороший человек из мести  убивал  плохого.  Теперь  я  понимаю,  что
действительно учился любить убийство. И, может, поэтому не  остановился  и
убил Люсио. Потому что люблю  убийство,  потому  что  привык  верить,  что
хороший человек может убить плохого без всяких последствий. Но последствия
во мне. Я умираю. И думаю, это со мной сделало общество.  Может,  общество
злое. И если оно злое, я должен уйти от  него.  Я  чувствую  необходимость
бежать, как заключенный хочет бежать из тюрьмы.
   Абрайра посмотрела на меня.
   - Каждый должен верить в собственную доброту, - сказала она. - Каким бы
отвратительным ни был человек, он всегда найдет что-то  в  свою  пользу  и
скажет: "Я хороший человек". И из-за этой врожденной  веры  в  собственную
доброту  все  повинуются  почти  всем  ограничениям,  наложенным  на   них
обществом. Ты не раскрашиваешь лицо в  цвет  солнца,  не  ешь  попкорн  на
завтрак и не ходишь по  тротуару  навстречу  направлению  движения  просто
потому, что знаешь: общество не одобряет такое поведение.
   - Теперь ты совершил убийство и хочешь обвинить в нем  общество,  чтобы
сохранить веру в собственную доброту. И, конечно, кое-кто согласится,  что
виновато общество. Наше общество  любит  убийство.  Как  ты  говоришь,  мы
выросли  в  насилии  в  самых  разных  формах  и  считаем  его  прекрасным
развлечением. Но согласно положениям социальной инженерии, всякое общество
кажется злым и безумным, если посмотреть на  него  со  стороны:  социалист
смотрит на нас и считает, что мы жертвы  промывания  мозгов  и  подходящие
объекты для его усилий по достижению всеобщего счастья. Ему наше  общество
кажется отравленным разложением из-за духа коммерции. А когда  мы  смотрим
на социалистов, нас поражает, что их общество не дает  им  те  сберегающие
труд и усилия устройства, которые обожает  наше  общество.  У  социалистов
жизнь трудна. Кто же хуже, социалист или капиталист? В глазах  социального
инженера оба общества равно злы, и извне  мы  можем  видеть  зло  в  любом
обществе, а себя самих как правильных и безупречных. Да, ты живешь в  злом
обществе. Но можно взглянуть в прошлое и убедиться, что существовали сотни
культур, в которых убийство любили больше, чем  в  нашей.  Общество  Кейго
любит  убийство  не  меньше  нашего.  И  как  ты  сказал,  оно   любит   и
самоубийство. Ты говоришь, что чувствуешь необходимость сбежать от  своего
общества. Но разве ты  не  понимаешь:  чтобы  увидеть  зло  в  собственном
обществе, уже нужно до определенной степени уйти из него?
   Абрайра внимательно смотрела на меня.
   - Ты можешь отыскать общество, которое не любит насилия. Но  даже  если
найдешь его,  снаружи  оно  покажется  тебе  злым  в  каком-нибудь  другом
отношении. Ты слишком индивидуалистичен, чтобы совместиться  с  обществом,
устроенным другими.
   Я какое-то время думал о ее словах. Никогда раньше не слышал от Абрайры
таких слов и мыслей, и мне почему-то они казались неестественными в ней.
   - Откуда ты все это узнала? - спросил я.
   - Я изучала социальную инженерию в Чили. В  конце  концов  нужно  знать
врага, - сказала она, имея в виду аргентинских  идеал-социалистов.  -  Все
знали, что идеалисты развяжут войну. Этого требовала их философия.
   Я надел свой защитный костюм, пошел в наше убежище и лег.  Перфекто  не
спал, смотрел на меня полузакрытыми глазами. Я ничего не сказал ему.  Если
Абрайра права, я никогда не найду для себя общества лучше  того,  в  каком
уже нахожусь. Но мне казалось, что должно существовать общество,  которому
я мог бы служить без отвращения. Я вспомнил об анархистах с  Тау  Кита,  о
скептиках с Бенитариуса-4, о юстинианах  Марса.  Абрайра  права:  все  эти
культы на самом глубоком уровне вызывали во мне отвращение.


   Мне снилось, что иду по незнакомому мосту, под которым по узкому  руслу
течет вода.  По  берегам  ручья  сидят  большие  черные  крабы,  дразнящие
женщины, и собирают тростник. Трава на склонах  цвета  гагата,  и  повсюду
сладкий запах Пекаря.
   На расстоянии я вижу человека, седовласого старика, одетого  в  хороший
серый  костюм.  Держится  старик  с  достоинством  и   грацией.   Украдкой
поглядывает на меня через плечо, потом  уходит  за  изгородь.  Сердце  мое
бьется часто. Я чувствую, что знаю этого человека, и в то же время не могу
узнать его. Если бы только увидеть его лицо! Мне нужно его присутствие.
   А я в грязном потном защитном  костюме,  словно  тренировался  на  этом
поле. Я бегу за этим человеком, бегу к изгороди и кричу:
   - Сеньор, сеньор! Можно мне поговорить с вами?
   Но когда я добегаю до места, где он был, его там уже нет.  Я  бегаю  по
сторонам, ищу его и вижу далеко,  он  разговаривает  с  молодой  женщиной,
восхищается цветами сливы: розовые цветы льются со  стволов,  как  вода  в
фонтане. Я зову его, а  он  скрывается  среди  деревьев.  Молодая  женщина
начинает оглядываться, ищет, что встревожило  пожилого  джентльмена,  а  я
бросаюсь за ним.
   За сливами тропа, обрамленная роскошной травой. Человек  идет  по  этой
тропе к сосновому лесу, он  слишком  далеко  от  меня,  чтобы  я  мог  его
окликнуть. Я иду за ним, но боюсь углубляться в  темный  лес.  Но  все  же
вхожу в лес и вижу тропу, заросшую мхом: по ней почти не ходят. Зову  его,
и мой голос звучит глухо среди сосновых  игл.  Я  спотыкаюсь  о  небольшие
ветви, они ломаются, как кости. Тропа видна плохо,  и  несколько  раз  мне
кажется, что я ее потерял. Но я продолжаю преследование и еще дважды  вижу
на расстоянии серую фигуру.
   Наконец я оказываюсь на небольшой  поляне  и  вижу  маленький  домик  с
деревьями папайа и орхидеями во дворе. Это мой дом в Панаме, а из-за  него
слышится  свист:  поезд  на  магнитной  подушке  пересекает  озеро  Гатун.
Прекрасный вид, и очень приятно оказаться дома.
   Я иду к своему дому, открываю дверь и вдыхаю знакомый запах. Смотрю  на
то место на полу, где умер Эйриш: никаких кровавых пятен,  вообще  никаких
следов его существования. Но при виде этого места меня охватывает  сильное
беспокойство, огромная пустота. Я слышу голоса,  девочка  Татьяна  смеется
над чем-то, и вижу на верху лестницы  Тамару;  прямая  и  прекрасная,  она
сидит за столом и восхищенно смотрит на старика,  который  тоже  сидит  за
столом, но спиной ко мне.
   Я кричу:
   - Сеньор! Прошу прощения!
   Тамара с ужасом смотрит, как я поднимаюсь по  лестнице,  пачкая  перила
своими  грязными  руками.  Татьяна  тоже  сидит  за   этим   столом,   она
откидывается в кресле и хочет убежать. Старик Анжело поворачивается  лицом
ко мне, глаза у него живые и яркие. Он рассержен моим приходом.
   - Убирайся, злая собака! - кричит он. - Почему ты гонишься за мной?
   Я отступаю, пораженный его гневом. Гляжу на потрясенные лица друзей.  И
не знаю, что ответить. Достаю из кармана револьвер и стреляю ему в лицо.


   Когда я проснулся, дождь прекратился  и  небо  расчистилось.  Воздушные
шары Гарсона  поднялись  высоко.  Мы  отдыхали.  Гарсон  хотел,  чтобы  мы
отдохнули перед встречей с ябадзинами; и столь  же  важно  было  не  очень
удаляться от Кимаи но Джи.  Он  хотел,  чтобы  ябадзины  решили:  мы,  как
стервятники, ждем, пока ябадзины сразятся  с  самураями  Мотоки,  а  потом
нападем на уцелевших. Не  хотел,  чтобы  они  поняли,  что  мы  собираемся
напасть на Хотоке но За. Пусть поймут только тогда, когда  у  них  уже  не
будет горючего для возврата.
   Перфекто все утро следил за мной, бросал на меня  сердитые  взгляды.  Я
ждал, что он заговорит. Мавро пошел к друзьям, а  Завала  и  Абрайра  ушли
мыться к ручью, оставив нас с Перфекто наедине.
   - Анжело, - сказал он,  -  я  видел,  как  ты  вечером  разговаривал  с
Абрайрой. - На лице его отражался едва сдерживаемый  гнев,  и  я  подумал,
может, он сердится из-за того, что я  провожу  время  с  Абрайрой.  Что-то
такое я видел в его взгляде, когда он смотрел, как  Абрайра  помогает  мне
одеваться. Может, у него самого на нее виды? Он продолжал: -  И  несколько
дней назад ты пошел погулять с ней, вместо того чтобы идти со мной в баню.
Поэтому я должен спросит тебя: кто твой ближайший друг?
   Он ревновал к Абрайре. С его обостренным чувством  территориализма  мне
следовало этого ожидать.
   - Ты мой ближайший друг среди  мужчин,  -  ответил  я.  -  Абрайра  мой
ближайший друг среди женщин.
   Он смотрел в землю. Понимал, что у него никогда  не  могут  быть  такие
отношения со мной, как у Абрайры. Я подумал, все ли  привязавшиеся  химеры
так ревнуют. Может, кончится тем, что они будут сражаться друг в другом за
мое внимание? И еще я понял: и Перфекто, и Абрайра ищут моего  внимания  с
тех  пор,  как  я  вышел  из  криотанка.  Оба  стараются  советовать  мне,
предостеречь  меня,   удовлетворить   мои   эмоциональные   и   физические
потребности. Оба пытаются стать моими лучшими друзьями, кому я доверяю.
   - Если ты женишься на Абрайре, - сказал Перфекто, - можно, я буду  жить
рядом? Помогать тебе обрабатывать сад или просто  приходить  поговорить  и
выпить пива?
   - Тебе всегда будут рады в моем доме, - ответил  я.  -  Ты  мой  лучший
друг.
   Перфекто ненадолго задумался.
   - Хорошо, пока ты помнишь, что я твой лучший амиго
   Через несколько минут вернулась от ручья Абрайра,  и  Перфекто  крикнул
ей:
   - Абрайра! Я лучший амиго Анжело, а ты его лучшая амиго!


   После встречи  с  незнакомыми  животными  накануне  вечером  я  не  мог
представить себе, что останусь  на  этой  планете  на  всю  жизнь.  Гарсон
сказал, что даже  если  мы  победим  ябадзинов,  на  Землю  мы  не  сможем
вернуться. Я не мог представить себе этого.  Боялся,  что  забуду,  какова
Земля. Вспомнил, как хорошо было мне во сне в  Панаме,  какое  спокойствие
охватило  меня  дома.  Да,  я  оставил  себя  там.   Утратил   способность
сочувствовать, когда убил Эйриша. И подумал: найду  ли  себя  вновь,  если
вернусь домой, в Панаму? Больше всего мне хотелось создать в мониторе  для
сновидений совершенно новый мир, иллюзию Панамы, какой она была,  когда  я
ее покинул.
   Позже я взял свой монитор и пошел к  лагерю  Гарсона.  Никаких  опасных
животных не встретил,  хотя  много  раз  слышал  шуршание  в  кустах:  там
существа размером с морскую свинку рылись  в  опавших  листьях.  В  лагере
Гарсона горел большой костер,  вокруг  сидело  сотни  две  наемников.  Они
обменивались шутками. Холод миновал, но все равно у  костра  было  хорошо.
Тамара  сидела  рядом  с  Гарсоном  в  своем  инвалидном  кресле.  На  ней
единственной был полный защитный костюм. Гарсон ни на минуту  не  выпускал
ее из вида. Можно было почти физически увидеть невидимый ремень  длиной  в
пять метров, надетый на шею Тамары; конец ремня держит в  руке  Гарсон.  Я
знал, что Гарсон не позволит мне поговорить  с  нею  наедине.  Однако  он,
казалось, думает о чем-то другом.
   Гарсон рассказывал забавную историю  о  человеке,  который  еженедельно
после боя быков ходил в ресторан в Мехико и  заказывал  heuvos  fritos  de
guey, бычьи яйца. Так продолжалось несколько недель, и  этот  человек  был
очень доволен, но однажды официант принес ему тарелку, и на  ней  были  не
большие яйца, которые ему так нравились, а маленькие,  размером  в  лесной
орех. Тогда человек спросил официанта:
   - Каждую неделю после боя быков ты приносил мне большие свежие  вкусные
huevos размером с  апельсин!  Почему  же  теперь  принес  мне  эти  жалкие
маленькие?
   На что официант ответил:
   - Но, сеньор, бык ведь не всегда проигрывает бой!
   Этот анекдот был встречен с таким восторгом, что Гарсон тут же принялся
рассказывать историю о тайной полиции в Перу. Все ловили каждое его слово.
Я воспользовался возможностью и сказал Гарсону на ухо:
   - Генерал, я хочу восстановить сон о Панаме. Можно ли попросить  Тамару
помочь?
   Гарсон кивнул и взмахом руки отослал меня, довольный,  что  избавляется
от помехи.
   Я подошел к коляске Тамары, откатил ее подальше от огня и объяснил:
   - Хочу попросить тебя создать для меня мир: мой дом в Панаме.
   Потом  настроил  монитор  на   взаимодействие,   подключил   Тамару   и
подключился сам.
   Тамара уже работала, создавала Панаму, сидя на спине своего гигантского
быка. Она смотрела пустым взглядом на воду, и из ничего возникали  здания.
Я почувствовал прилив надежды и ожидания. Сработает. Получится мир.  И  он
сделает меня лучше. Но не такую Панаму я помнил.  Она  смотрела  на  озеро
Гатун и поместила магнитный рельс поезда, идущего через озеро, чуть ли  не
у меня на заднем дворе. Сам мой дом был воспроизведен верно,  но  соседние
дома казались незнакомыми. Однако Тамара работала хорошо, и это давало мне
надежду. Она послала быка вперед и въехала ко мне во двор,  помещая  небо,
землю, насекомых и птиц  на  свои  места;  воздух  она  сделала  густым  и
тяжелым, полным запаха моря, а над головой поплыли пушистые белые  облака,
бросая тени на озеро. Подробности, которые заняли бы у меня целые  недели,
у нее  отняли  несколько  минут,  и  я  предоставил  ей  работать  дальше,
подмечая, что необходимо будет изменить.
   Закончив, она спросила:
   - Что еще?
   Я побрел по двору. Все сделано превосходно, пальмы и  ирисы  на  месте,
семена папайи лежат на траве, куда  их  ночью  бросили  фруктовые  летучие
мыши. Я вошел в дом и увидел, что ковер у двери изношен точно так,  как  я
помнил, а стерео на кухне по-прежнему  настроено  на  нужный  канал.  Были
небольшие проблемы, кое-что опущено, но, открыв холодильник, я нашел в нем
мое любимое пиво. Открыл банку и попробовал: превосходный вкус.
   Я осмотрел мир сновидения: лучшей работы нельзя ожидать.  Недостатки  я
легко исправлю сам. Но что-то все же не так. Что-то исправить я не  смогу.
Я по-прежнему ощущал пустоту, как чужак,  не  принадлежащий  этому  месту.
Боль  оставалась  во  мне.  Я  вспомнил  мужчину  из   своего   сна,   его
обвинительные слова. То, что я искал, - это человек, которым был я сам.  Я
вышел на крыльцо, Тамара по-прежнему сидела на своем быке во дворе.
   - Этого недостаточно, - сказал я.
   - Чего еще ты хочешь? - спросила Тамара.
   - Я всегда мечтал жить со страстью. С энергией  и  пылом.  Но  каким-то
образом я все это утратил. Ты можешь заглянуть ко мне  внутрь.  Ты  делала
то, чего никогда не делал профессиональный создатель  снов:  стимулировала
мой гипоталамус, стимулировала  эмоции,  действовала  прямо,  а  не  через
посредство мира. Ты заставила меня ощущать страсть.
   Тамара кивнула.
   - Обычным создателям снов запрещено это делать. Слишком опасно. Но  мне
иногда это нужно в работе.
   - Я хотел получить этот маленький дом,  чтобы  чувствовать  то,  что  я
чувствовал в Панаме. Я хочу чувствовать - хочу любить мир.
   - Любить жизнь, - поправила она.
   - Да. Я этого хочу. - Желание горело во мне. С  того  самого  дня,  как
покинул Землю, я тосковал по этому чувству.
   Тамара покачала головой, глаза у нее были мягкие, задумчивые.
   - Я помогла бы тебе, если бы смогла,  но  четыре  дня  назад  ты  хотел
умереть внутри. Ты сам не знаешь, чего хочешь. - Она права.  Я  чувствовал
себя так, словно балансирую на веревке и не знаю, в какую сторону упаду. -
И даже  если  бы  я  сделала  то,  что  ты  просишь,  с  помощью  монитора
непосредственно стимулировала твои эмоции, тебя это не изменит. Ты  можешь
всю ночь провести, подключившись к монитору, но утром  по-прежнему  будешь
ощущать пустоту и мертвенность внутри. Я  показала  тебе  это  только  для
того, чтобы ты понял, что оставил  за  собой.  Тебе...  тебе  нужно  найти
другой путь.
   Я взглянул ей в глаза и понял удивительную вещь: она лжет. Говоря,  что
я должен найти свой путь, она солгала.
   - Ты лжешь мне! Ты знаешь больше, чем говоришь! Ты считаешь, что можешь
мне помочь, но не хочешь признавать это. О чем ты думаешь?
   Тамара задумчиво смотрела на землю.
   - Нет. Я не могу помочь тебе, - наконец сказала  она.  -  Забирай  свой
монитор и постарайся помочь себе сам.


   Днем я отнес монитор в лес, сел спиной к стволу дерева и подключился  к
созданному  Тамарой  миру.   Многие   мелкие   подробности   нуждаются   в
корректировке.
   Начал я с дома, простого белого дома. Поместил трещины в  штукатурке  у
основания фундамента,  отколол  несколько  кусочков  красной  черепицы  на
крыше. Начал все воссоздавать  буквально  таким,  каким  помнил,  создавал
совершенную запись, чтобы уже никогда не забыть. Дома соседей, вой обезьян
на южном берегу озера, виды, запахи, звуки ярмарки - все это я создавал  в
последующие несколько дней. И когда закончил, получил мир, в  котором  мог
провести целый день в своем киоске на  ярмарке,  продавая  лекарства.  Все
было так, как в действительности.
   Я остро сознавал, что все это по-прежнему было бы моим, если  бы  я  не
убил Эйриша. Тамара могла  передать  свои  тайны  гверильям;  было  чистым
безумием убивать Эйриша.
   Я украшал камин в своей берлоге, воссоздавал вазы и  салфетки,  которые
унаследовал от матери, когда ко мне подключился Перфекто.
   Он посмотрел на меня.
   - Я беспокоился о тебе. Ты кажешься  таким...  озабоченным,  печальным.
Может, боишься предстоящего сражения?
   - Не очень. На открытом месте у ябадзинов нет шансов. Мы их  уничтожим.
Хотоке  но  За  взять  будет  потруднее.  Не  знаю,  как  мы  справимся  с
управляемой на расстоянии защитой.
   Перфекто кивнул. Немного погодя он сказал:
   - Должно быть, это твой дом. Красивый.
   Я показал ему дом и двор,  объяснил  свои  планы.  Показал  место,  где
сделал ярмарку. Он кивнул, печально улыбаясь, и сказал:
   - Вероятно, все правильно. Не очень безумно.
   - О чем ты? - спросил я.
   - Ты уверен, что не собираешься сбежать в прошлое,  как  иногда  делают
старики? Могу себе представить, как ты будешь проводить целые дни  в  этом
сонном мире, а тем временем твое тело придет в негодность.
   - Нет! Клянусь тебе, я не собираюсь этого делать! - крикнул я, придя  в
ужас от нарисованной им картины.
   Перфекто облизал губы, положил руку мне на плечо и отключился.
   Я  снова  принялся  рассматривать  комнаты,  пытался   припомнить   все
подробности, упивался ими. Потом позволил иллюзии рухнуть и отключился.  А
монитор оставил в лесу.


   На следующий день рано утром дирижабли  Гарсона,  полные  инструментов,
улетели на север, подальше от предстоящей битвы; наш космический  шаттл  с
людьми и кибертанками улетел  к  Хотоке  но  За;  а  мы  в  своих  машинах
двинулись по реке тоже в сторону Хотоке  но  За  навстречу  приближающимся
ябадзинам. По реке, как по широкой дороге, машины могли двигаться по сотне
в ряд. Шли на полной скорости и за  час  преодолели  горы,  которые  иначе
потребовали  бы  нескольких  недель.  Сосновые  леса  сменились  обширными
саваннами, поросшими туземной травой с синими плодами,  похожими  на  яйца
малиновки. На песчаных отмелях в реке грелись  на  солнце  речные  драконы
тридцати метров длиной; при нашем приближении они,  как  змеи,  уходили  в
воду.
   Ребенок может видеть животное или  растение,  но  не  воспринимать  его
существование.  Только  несколько  лет  опыта  дают  возможность  отличить
маргаритку от одуванчика. И я был как ребенок в своем восприятии. Когда  я
говорю, что видел поле, поросшее травой, с листьями, как перья, я описываю
только то, что увидел на поверхности. Упрощаю для описания, но  упрощенное
описание неточно. Потому что были  и  другие  растения:  какие-то  длинные
ультрафиолетовые  ленты,  травы,  похожие  на  крошечные  сосны,  лианы  с
невероятно толстыми пузыристыми корнями. Но сознание не  воспринимало  все
это одновременно.  Как  невозможно  воспринять  одновременно  все  мириады
растений на хлебном поле и насекомых среди них,  так  и  мое  сознание  не
воспринимало индивидуальные явления. Мозг мой восставал.  Глаза  и  голова
начинали болеть, когда я  пытался  перечислять  разнообразных  животных  и
растения. Часто я даже не знал, что вижу.
   На реке мы снова  встретили  волосатые  круглые  существа,  похожие  на
кокосовые орехи с хвостами, но без всяких признаков головы или лап. Хвосты
бешено бились, и существа двигались в воде, как  головастики.  Я  подумал,
что они напоминают ондатр на Земле и подключился, чтобы  вызвать  Фернандо
Чина; он сказал, что это вообще не животные, а  семена  водорослей,  хвост
помогает им передвигаться в такие места, где уровень кислотности позволяет
расти. Немного погодя я увидел существа в форме колеса;  они  катились  по
речному дну. Я спросил у Чина, растения это или животные,  и  он  ответил,
что это части экзоскелета какого-то животного.
   Ощущение  чуждости  дополнялось  свистом   и   щелканьем   животных   в
кустарнике,  лавандовым  цветом  неба,   бесконечными   лентами   опаловых
воздушных змеев, спутниками Пекаря, которые дважды в день поднимались  над
горизонтом. И так как от всего этого у меня болели глаза, я с  облегчением
воспринимал знакомые предметы: рощи ив или дубов на речном  берегу,  спину
костюма Абрайры, очертания передней машины.
   Через три часа мы миновали еще одну  группу  очень  крутых  гор.  Из-за
высокого содержания двуокиси  углерода  в  атмосфере  Пекаря  дожди  здесь
кислее, чем на Земле, и это видно по  действию  кислоты  на  скалы.  Утесы
словно  изгрызены.  Природа  создала  тысячи  уродливых  лиц:  старики   с
запавшими глазами и вздутыми носами, с  чудовищными  конечностями.  Многие
камни достигали сотен метров в высоту, они походили на согбенных гигантов.
Дважды  мы  преодолевали  водопады.  Река  значительно  сузилась,  и   нас
окатывали  брызги,  поднятые  соседними  машинами.  Река  вырыла  глубокий
каньон, и, преодолев горный район, мы  оказались  в  пустынном  плато,  на
котором с цементных стволов, как  ракушки,  свешивались  чуждые  растения.
Многие растения на Пекаре выработали свою защиту от сильных ветров, и один
из способов такой защиты - способность втягивать листья в разрезы стволов.
У этих растений была такая способность,  и  так  как  дул  сильный  ветер,
растения  постоянно  убирали  свои  листья,  время  от  времени  осторожно
высовывая их.
   На горизонте расстилалась бесконечная красная пустыня.  На  удалении  в
воздухе повисли большие красные  облака,  и  так  как  почва  была  сильно
нагрета, я видел линию огня вдоль  всего  горизонта.  Двигались  мы  тихо,
никто не разговаривал, но неожиданно Гарсон крикнул в свой микрофон:
   - Muchachos, вы видите перед собой врага! Мы сразимся с  ябадзинами!  У
вас есть шанс совершить великие деяния! Переключитесь на каналы А, В и  С,
а сержанты пусть распределят субканалы. Сражайтесь храбро!
   И тут я понял: линия огня на горизонте -  это  тепло  двигателей  машин
ябадзинов, а пыль, накатывающаяся, как облако, поднята ими.





   Я включил свой микрофон и услышал голоса сотен людей:
   - Идут! Идут!
   Командир нашего взвода  приказал  выстроиться  треугольником  с  севера
группы и назвал номера каждого сержанта, чтобы они знали, где  расположить
свои машины. Абрайра приказала мне достать сумку  с  ремонтной  краской  и
положить так, чтобы ее удобно было  достать;  я  начал  рыться  в  поисках
нужных вещей и положил сумку передо мной, потом проверил, заряжен  ли  мой
самострел, потом осмотрел прицельный лазер на ружье; убедился,  что  перед
стволом возникает светящаяся точка и я точно буду  знать,  куда  целиться.
Раскрыл коробку с зарядами и стал ждать.
   Голова кружилась, меня тошнило, я хотел только закрыть  глаза.  Абрайра
увеличила  скорость  до  максимума,  машина  скрежетала,  словно   вот-вот
развалится, и мы понеслись по пустыне. Воздух был так  прозрачен,  что  мы
увидели ябадзинов на расстоянии в тридцать километров. Армии двигались  на
полной скорости, и до  встречи  оставалось  шесть  минут.  Ноздри  у  меня
раздувались, я неожиданно испугался: мы  уже  потеряли  в  космосе  четыре
тысячи человек; ябадзины сумели уничтожить защиту Кимаи но Джи. Я мало что
о них знал, но думал, что вряд ли мы сумеем застать их врасплох. Лучше  не
недооценивать противника. Гарсон хотел вообще миновать их, но  они  сумели
преградить нам дорогу.
   И вот мы движемся им  навстречу  на  скорости  120  километров  в  час,
надеясь, что наше древнее оружие - простые пули и  снаряды  -  смутит  их.
Теперь я в это не верил. Не мог поверить, что на ябадзинах  только  тонкая
защита от энергетического оружия. Я сжал челюсти и постарался успокоиться.
   Абрайра свернула налево и заняла  место  в  строю.  Наша  тысяча  машин
образовала клин, в голове  которого  шли  суда  с  установленными  на  них
пулеметами  Хаусера.  Они  были  одновременно  благословлены  и  прокляты:
пулеметный огонь уничтожит все в пределах досягаемости, но они оказывается
в самой голове нападения. Я был рад, что наша  машина  не  получила  такое
оружие.
   В защищенном центре строя, в середине V, я  видел  машину  Гарсона.  За
пушкой сам генерал, рядом с ним инвалидное кресло Тамары, самой  Тамары  я
не видел. Должно быть, ее уложили на пол.
   Я слышал, как компадрес в моем взводе выкрикивали ставки:
   - Три к двум, что группа де ла Куско уничтожит больше всего машин!  Три
к двум!
   Машина де ла Куско шла в самом опасном месте, в голове клина. Ответ:
   - Барзум ставит миллион на победу де ла Куско! Барзум ставит миллион!
   Чей-то низкий голос:
   - Говорит Мотт. Ставлю два миллиона, де ла Куско поджарят. Два миллиона
за то, что де ла Куско поджарят.
   И тут в свой микрофон закричал сам де ла Куско:
   - Принимаю ставку!
   Все рассмеялись, потому что в  случае  проигрыша  де  ла  Куско  нечего
беспокоиться об уплате.
   Все смеялись и ставили огромные суммы: чтобы заработать  их  на  Земле,
требуются годы. Ябадзины шли тремя линиями,  в  двухстах  метрах  друг  за
другом, и их машины располагались парами,  так  что  мы  попадали  бы  под
перекрестный огонь, проходя между ними. Гарсон приказал всем  свернуть  на
север, мы так и поступили, потом тоже разбились на пары. Ябадзины ответили
поворотом. Я мысленно подсчитал, сколько времени будет длиться битва, если
мы столкнемся на полной скорости: учитывая дальность  поражения  в  двести
метров, нам предстоит пройти 800 метров на скорости  в  240  километров  в
час. Это означает, что мы будем в пределах досягаемости их  оружия  меньше
двенадцати секунд; вся битва будет продолжаться двенадцать секунд, хотя мы
при этом пройдем через три фронта.
   Я не мог представить себе,  что  трижды  рискну  жизнью  за  двенадцать
секунд. Гарсон  снова  развернул  все  машины  навстречу  ябадзинам,  и  я
попытался перейти в состояние munen, отсутствие сознания.
   Мои компадрес продолжали  смеяться  и  делать  ставки,  но  их  голоса,
казалось, ушли далеко  и  стихли.  Остались  только  машины  ябадзинов.  Я
смотрел на них, как кошка смотрит на мышь, готовая  прыгнуть.  Челюсти  не
дрожали, зубы не стучали. Я был спокоен и полностью владел собой, и,  хотя
наша машина подскакивала на буграх, мне казалось, я  вижу  тропу,  ведущую
нас к ябадзинам. Я воображал, что могу выбрать любую цель, и  враг  упадет
под моими выстрелами. Я чувствовал себя неуязвимым:  это  чувство  знакомо
солдатам, идущим умирать в бою.
   Мы словно медленно поднимались им навстречу, слишком медленно. Я  видел
ябадзинов, они приближались в  своих  красных  костюмах  цвета  окружающей
пустыни, видел, как солнце отражается на тефлексовых пластинах  их  брони.
Но время  для  меня  не  остановилось.  Я  не  достиг  Мгновенности,  того
состояния  сознания,  когда  миг  включает  в   себя   вечность.   Абрайра
утверждала, что она и другие научились достигать этого состояния по своему
желанию, и, возможно, с ее снадобьями с Эридана это и правда.  Я  надеялся
достичь  этого  состояния  в  бою,  думал,  что  мне  помогут  собственные
средства, но этого со мной не произошло.
   Мы  плыли  навстречу  ябадзинам  как  по  темному   длинному   туннелю.
Столкнулись с их первой линией, и обе армии одновременно начали  стрелять.
Прекрасные мирные "вуф, вуф, вуф" послышались от пушек ябадзинов,  похожие
на звуки голубиных крыльев, когда голуби пытаются парить в  воздухе.  Наша
машина  подпрыгивала  на  буграх,  я  полусогнул  ноги  и   держал   ружье
нацеленным.  Ябадзины  начали  стрелять  из  своих  лазеров,  и  я  увидел
серебристое свечение перегретого воздуха. Мы ответили громовым  залпом  из
пулеметов и самострелов, и машины ябадзинов перед нами словно раскололись.
   Полетели осколки брони, как береговая галька  в  бурю;  я  увидел,  как
отлетела левая рука одного из артиллеристов ябадзинов, словно сделанная из
папье-маше. Машина непосредственно перед нами превратилась в огненный шар,
огонь охватил и две  соседние  машины,  водители  бросали  суда  в  разные
стороны, пытаясь уйти от нашего огня. Я услышал крик, но он доносился не в
шлемный микрофон, и понял, что это от удивления и боли кричат ябадзины. Мы
были среди них, справа совсем близко машина, полная ошеломленными  людьми,
передний артиллерист исчез, в воздухе обрывки  красной  брони,  словно  он
только что взорвался; водитель пригнулся к сгоревшей  контрольной  панели;
стрелок с лазерным ружьем навалился вперед, в плече у него кровавая  рана;
стрелок из плазменной пушки посылает в воздух над  нашими  головами  залпы
плазмы - я  выстрелил  в  стрелка  с  ружьем,  и  шлем  его  раскололся  и
взорвался; потом взял самострел, и артиллерист раскололся надвое у  пояса.
Перед глазами у меня вспыхнуло белое пламя, правый  глаз  закрылся.  Такая
вспышка мгновенно сожгла бы радужную оболочку обычного глаза. Я потер глаз
рукой, смахнул лазерный залп какого-то ябадзина, словно муху.
   Машина наших компадрес перед нами приняла на себя сильный огонь. Задний
пулеметчик поворачивался, передний упал. Перфекто упал на  колени,  плазма
капала с его грудной пластины, до конца схватки он  прикован  к  полу.  Мы
сближались со второй линией, и у  меня  не  было  времени  думать;  машина
ябадзинов нацелилась ударить по  нашей  тараном,  и  я  выстрелил  дважды,
прежде чем снял водителя. Он резко свернул  налево  и  нажал  на  тормоза,
умирая; его товарищи не  успели  среагировать  на  этот  маневр;  одна  из
соседних машин столкнулась с поврежденной, взлетела в воздух, повисла, как
неудачно брошенный диск,  и  ударилась  о  землю  прямо  перед  нами.  Она
взорвалась, и мы оказались перед последней линией ябадзинов.
   Машины этой линии уменьшили скорость и находились в четырехстах  ярдах.
Мы открыли огонь с дальнего расстояния и продолжали стрелять, но  они  как
будто расходились перед нами, как пушинки одуванчика на ветру, мы еще  раз
выстрелили, оказавшись совсем рядом, и у меня уже не было целей.  Ябадзины
разошлись в стороны, и мы проскочили через их линию. Мавро бросил пакет  с
мексиканским волосом, и тот взорвался  за  нами;  ветер  подхватил  тонкие
голубые хлопья стали. Я тоже отцепил свою бомбу и поторопился бросить  ее,
и все наши люди стали бросать бомбы. За нами поднялась черная стена.
   Слева от нас наемник бросил бомбу, но он был слишком близко к нам, и  я
понял, что мы глотнем мексиканского волоса раньше ябадзинов.
   Абрайра свернула направо и выключила двигатель, чтобы волос не попал  в
наши  заборные  отверстия;  мы  повисли  в  воздухе  и  опустились.  Бомба
взорвалась чуть ли не под нами, воздух  трещал  от  разрядов  статического
электричества, стальные хлопья посыпались на нашу машину.
   Абрайра  снова  включила  двигатель,  мы  поднялись.  За  нами   машины
ябадзинов проходили сквозь мексиканские волосы, и у многих двигатели сразу
вспыхивали. Но некоторые сумели преодолеть барьер  и  теперь  преследовали
нас.
   Я быстро осмотрелся. За нами несколько машин потеряли своих  водителей,
и их окружало множество ябадзинов. Четырнадцать боевых групп  гибло  таким
образом. Многие другие  машины  тоже  пострадали,  плазма  проела  тефлекс
защиты, как огненные змеи. Повсюду люди на своих сидениях  лежали,  словно
мертвые. Но у меня на глазах они начали подниматься,  оживая.  Они  только
позволяли  плазме  остыть.  В  целом  у  нас  оказалось  удивительно  мало
пострадавших.
   Я достал полупустую обойму из своего ружья и  вставил  свежую.  Пустыня
тянулась перед нами как скоростное шоссе. Мы можем повернуть и  уничтожить
немногих преследующих нас ябадзинов. У нас пулеметы. Но они только  первое
препятствие на нашем пути к Хотоке но За, и Гарсон не приказывал  нападать
на них.
   Несколько десятков машин ябадзинов могут  следовать  за  нами.  Это  не
имеет значения. На полпути  к  своей  столице  они  просто  остановятся  в
пустыне из-за отсутствия горючего.
   Я затаил дыхание. В груди заныло, и я заметил, что что-то не так:  наши
компадрес уходят от нас, а ябадзины сзади догоняют.
   От нашего двигателя поднимался маслянистый дым, болезненно выли турбины
двух заборных отверстий. Машина начала медленно сворачивать  влево,  и  мы
постепенно отходили от строя.
   - Не могу держать скорость! - крикнула Абрайра в микрофон.
   Завала качнул шлемом в сторону преследующих ябадзинов.
   - Не останавливайся! - сказал он.
   Крайние машины остались слева, они уходили  от  нас.  Вой  поврежденных
турбин  перешел  в  свист.  "Это  не  должно  случиться,  подумал  я.   На
тренировках такого никогда не происходило. Наши машины  неуязвимы  в  бою.
Они нас никогда не подводили".
   Перфекто крикнул в микрофон:
   - На такой скорости наш двигатель взорвется! Если он уцелеет,  я  смогу
его починить! Сейчас отсоединю подачу топлива. - Он слез со своего места и
пополз по полу к Абрайре, приподнял какую-то крышку и сунул туда голову. Я
увидел  повреждения  его  защитного  костюма  на  ногах  и  спине,  достал
восстановительную краску и начал заливать трещины и  дыры.  Мы  продолжали
двигаться по широкой дуге, скорее на северо-восток,  чем  на  восток.  Две
поврежденные турбины неожиданно смолкли, остальные шестнадцать  продолжали
работать. - Готово! - сказал Перфекто.
   Он поднялся на колени.
   В других машинах заметили наше положение, послышались возгласы:
   - У группы Сифуэнтес поврежден двигатель.  Шесть  к  одному  -  они  не
выберутся! Шесть к одному!
   - Не трать свои деньги, cabron! [козел (исп.)] - крикнул Мавро. -  Наши
дела не так уж плохи!
   Я рассмеялся его шутке. Мы поднялись на небольшой холм.
   - Компадрес, - сказала Абрайра, - мы не можем дальше так продолжать. Не
можем держаться со всеми. Мне  кажется,  нам  нужно  оторваться  от  всех,
повернуть на север. Будем надеяться, ябадзины за нами не последуют. Но это
рискованно. Я не стану этого делать, если все не согласятся.
   - Давай! - сказал Перфекто, Мавро добавил: "Si", а я прошептал: "Да".
   Завала сказал:
   - Мне надо подумать, - и Мавро рявкнул: "Некогда думать!"
   Мы поднялись на вершину холма. За ним крутой спуск в широкое, но мелкое
углубление. Остальные наши машины уже  преодолевали  это  углубление.  Тут
росли высокие  цементные  папоротники,  шести  или  семи  метров  высотой.
Пустыня кажется плоской и ровной, но я был уверен, что на ней много  таких
мест.
   Абрайра сказал:
   - Вот наш шанс.
   Она  спустилась  в  углубление,  повернула  на   север   и   двинулась,
придерживаясь контуров местности. На скорости мы едва успевали  увернуться
от цементных стволов, задевали их, и  листья  уходили  в  стволы.  Впереди
долина чуть глубже, вполне достаточно, чтобы  мы  скрылись  от  проходящих
ябадзинов за высокими стволами.
   Завала крикнул:
   - Ты с ума сошла? Мы там не пройдем!
   - Прекрасно! - ответила Абрайра, двигаясь прямо  в  заросли,  -  значит
ябадзины не смогут преследовать нас.
   Если бы ябадзины находились в километре за нами, они  не  заметили  бы,
как мы отошли, но нас выдавал след и дрожание листвы. Мы  смотрели  назад.
Когда машины ябадзинов поднялись на холм, один из стрелков указал на  нас,
и пять машин отделились и двинулись за нами. Сердце у меня упало.
   - Не так плохо! - сказал Мавро. - Совсем не плохо!  -  И  он  развернул
свою пушку в сторону ябадзинов.
   - Мы еще немного проедем по углублению, потом повернем к горам, назад в
сторону Кимаи но Джи, - сказала Абрайра, словно рассуждая про  себя.  -  В
горах мы от них уйдем.  Всем  пригнуться,  нужно  уменьшить  сопротивление
воздуха!


   Перфекто сидел на полу и чинил свою броню. Мавро показал на мой лоб.
   - Лучше побыстрее залепи это, - сказал он, - прежде чем мы встретимся с
ябадзинами.
   И вот все занялись своим вооружением. Абрайра продолжала вести  машину.
Я слушал разговоры наших компадрес, уходивших в сторону Хотоке но  За,  но
наши маленькие  передатчики  действовали  километров  на  десять.  К  тому
времени как мы закончили со своей защитой, голоса в микрофоне стихли.
   Закончив чинить свой костюм, Перфекто занялся броней Абрайры. Он  вдруг
закричал:
   - Абрайра, ты забыла бросить свою бомбу! - и снял бомбу с ее пояса.
   - Я была слишком занята,  -  ответила  Абрайра.  -  Держи  ее  у  себя.
Бросишь, когда нужно будет.
   Мы несколько минут продолжали двигаться по долине и искали такое место,
где бомба причинила бы максимальный ущерб ябадзинам. Но  такого  места  не
было. Нам не нужно было поворачивать к горам: долина сама  уходила  в  том
направлении. Мы опускались все ниже и ниже, склоны долины становились  все
круче, как стенки чашки, а папоротники совсем исчезли.  Ябадзины  медленно
нагоняли нас. Через десять минут  они  были  в  полукилометре.  Еще  через
десять минут будут сразу за нами.
   Абрайра на предельной скорости вела машину мимо  скал.  Впереди  словно
выпрыгнули из земли вертикальные красные утесы. Столкнуться с таким утесом
- все равно что удариться в стену. Мы  пересекли  подъем  и  опустились  к
широкой, но мелкой коричневой реке, которая вьется у подножия гор.  На  ее
берегах росли светло-зеленые деревья и туземная  трава.  Ветер  свистел  в
складках моего шлема.
   Ябадзины с грохотом двигались по долине  в  трехстах  метрах  за  нами.
Выстрелили из лазера, серебристое свечение озарило небо  впереди.  Абрайра
вела машину меж деревьями, пока мы не достигли реки.  Двинулись  на  север
над медлительной водой.
   Ябадзины приближались, а  река  не  становилась  уже,  чтобы  мы  могли
бросить бомбу. Если сделаем это здесь, противник  просто  обойдет  опасное
место. Я следил за самураями, выбирая цель. В одной из машин  только  один
стрелок, он сидит у пушки, броня у него  на  плече  расколота.  На  другой
машине два стрелка.
   Абрайра крикнула:
   - Открывайте навесной огонь по реке!
   И я вспомнил нашу гонку по снежной долине. Схватив  лазерное  ружье,  я
выстрелил в воду. Мавро и Завала начали стрелять из  плазменных  пушек,  и
вода за нами закипела. Поднялся пар, но его оказалось недостаточно,  чтобы
создать эффективную завесу. В снегу и ночью эта хитрость подействовала, но
сейчас солнце над головой пробивало тонкий пар.
   Ябадзины  были  почти  на  пределе  досягаемости.  Трое   артиллеристов
выстрелили в воздух под углом в шестьдесят градусов, надеясь,  что  плазма
польется на нас. Мы мчались по извивающейся реке, плазма падала в воду  за
нами.
   - Я хочу бросить бомбу, - сказал Перфекто. - Это  не  даст  нам  ничего
хорошего, но я ее брошу!
   Мавро тоже выстрелил в небо.
   - Всем продолжать вести настильный огонь! Подожди, пока мы  не  свернем
за поворот! - крикнула Абрайра.
   Я посмотрел перед собой:  впереди  поворот  и  узкая  скальная  отмель.
Абрайра вписалась в поворот,  как  автогонщик,  обогнула  линию  деревьев,
пронеслась через заросли тростников, и ябадзины последовали за нами.
   - Давай! - крикнула Абрайра.
   Перфекто бросил бомбу в заросли, потом он и  Мавро  начали  стрелять  в
воздух. Я поднял самострел. Бомба Перфекто взорвалась, мексиканский  волос
разлетелся над поверхностью и начал подниматься в воздух. Я  открыл  огонь
по водителю первой машины, хотя на таком расстоянии не смогу  пробить  его
броню: я надеялся отвлечь его.
   Две  первых  машины  выскочили  из-за  поворота  и  влетели  в   облако
мексиканского волоса, тут же носы  их  опустились  к  земле,  раскололись,
машины вспыхнули. Две следующие, выходя из-за поворота,  успели  выключить
двигатели и повисли в воздухе. Затем над водой повисла и последняя машина.
   Мавро рассмеялся, выстрелил в небо над ними и крикнул:
   - Теперь они не будут так торопиться за нами!
   И действительно: ябадзины уменьшили скорость и следующие  десять  минут
шли за нами на расстоянии. Мы двигались на север, пока  река  не  свернула
резко в горы. И стала  всего  лишь  тропой  для  речных  драконов:  берега
высокие, дно углублено, через  каждые  несколько  сотен  метров  омут.  На
берегах большие гибкие деревья с крошечными  голубыми  листиками,  которые
нервно дрожали на ветру. Деревья росли так густо, что машины пройти  среди
них не могли,  и  ябадзины  вынуждены  были  двигаться  за  нами  по  реке
цепочкой.
   Деревья на берегах сменились  выветренными  скалами,  снова  показались
головы великанов, черные ямы глаз, гранитные лбы, скальные  подбородки,  и
среди них мечется множество потревоженных опаловых воздушных змеев.
   Каньон неожиданно кончился, впереди с  утеса  высотой  в  сотню  метров
спускался водопад. Наша машина  спуститься  так  круто  не  может,  дороги
вперед нет.
   Абрайра остановила машину, и мы оглянулись. За нами двигались  ябадзины
в своем пыльно-красном вооружении. Я нажал  кнопку  на  подбородке  шлема,
вызывая телескопический прицел, и в ответ загудела оптика шлема.  На  трех
оставшихся машинах десять солдат. У одного шлем в крови. У другого рана на
груди, и он прижимает к ней  платины  костюма,  очевидно,  чтобы  сдержать
кровотечение. Машины движутся по реке цепочкой. До них триста метров.
   Камни на берегах блестят от брызг водопада. Перфекто соскочил со своего
места и подобрал меч, который Мавро взял у хозяина Кейго. Достал лезвие из
черных лакированных ножен и взмахнул сталью над головой. Крикнул:
   - Идите! Будем сражаться как  люди  чести!  Победитель  продолжит  свое
задание. Проигравший вернется домой!
   Он расстегнул шлем и бросил его на пол.
   - Что ты делаешь? - прошептала Абрайра.
   - Попробую уговорить их сражаться один на один, - ответил  Перфекто.  -
Помнишь? "Прекрасный стиль" войны? Это их обычай.
   Ябадзины переглядывались, они о чем-то заговорили друг с другом. У всех
за поясом торчали wakizashi, маленькие мечи  для  харакири.  Но  только  у
одного был tachi - большой боевой меч.
   Один из ябадзинов расстегнул шлем и на ломаном испанском крикнул:
   - Вы не знаете наших обычаев, nanbeijin. Что  вы  знаете  о  чести?  Вы
нарушили традиции и стреляли в нас из пулеметов. Вы хотите продолжить свое
дело, но это означает убийство наших жен и детей. Как мы  можем  допустить
это?
   Перфекто немного подумал, потом ответил:
   - Я не хочу сражаться оружием. У нас оно лучше, а у вас  больше  людей.
Кто может сказать, что из этого получится. Я хочу сражаться  с  человеком,
мечом против меча. И как  бы  ни  кончилась  эта  бессмысленная  война,  я
докажу, что я лучше.
   Ябадзины очень удивились. Они поговорили между  собой.  Наконец  рослый
самурай, тот самый, у которого был tachi, снял меч  со  спины,  расстегнул
шлем и бросил его на пол.
   Я ахнул. В  ябадзине  едва  можно  было  распознать  человека.  У  него
оказались огромные желтые глаз, как у тигра, и надбровные дуги так велики,
что искажалось все лицо. На месте висков бугры. Он лыс, и на первый взгляд
можно  было  подумать,  что  кожу  ему  раскрасил   художник,   она   была
оливково-зеленой, с извилистыми полосами цвета желтой охры. Но  достаточно
было взглянуть чуть внимательней, чтобы увидеть, что эти странные цвета не
краска, это пигмент. Цвет  его  кожи  -  явно  результат  вмешательства  в
генетику. Я знавал испанцев в Майами, которые платили за то,  чтобы  у  их
детей кожа была светлее и их могли бы принять за англичан.  Видел  голубую
кожу  немногих  оставшихся  в  живых  правоверных  индусов   в   Восточном
Исламабаде. Но ябадзин отличался от всех. Он часть за частью  снимал  свою
броню; под ней у него не было одежды, и мы увидели все его тело. На  лобке
волосы оливкового цвета, на животе -  оранжевого.  Исключительно  развитые
мышцы и очень длинные пальцы на руках и ногах. К  груди  каким-то  образом
прикреплены два диска с японскими иероглифами. Я не мог понять  назначения
этих дисков: либо какое-то кибернетическое усовершенствование, либо просто
механическое приспособление. Но вдруг понял, что это просто украшение,  да
и вся кожа у него тоже украшение, он превратил всю поверхность своего тела
в произведение искусства. И общее впечатление от этой  перемены  приводило
меня в ужас. Я никогда так не пугался химер, может быть,  потому,  что  те
химеры, которых я знал, внешне очень похожи  на  людей.  Но  этот  человек
ужасал меня на самом примитивной, глубинном уровне.
   Перфекто тоже разделся до шорт. Его бочкообразная грудь,  руки  и  ноги
казались тонкими, почти тощими по  сравнению  с  телом  ябадзина.  Но  это
обманчивое впечатление. В теле его огромная сила.
   - Будь осторожней с этим, - прошептала Абрайра. - Против тебя вышел  их
лучший боец.
   - Si, - добавил Завала. - Даже когда  он  мертвым  будет  дергаться  на
конце твоего меча, держись от него подальше.
   Ябадзин  выбрался  из  своей  машины  и   пошел   навстречу   Перфекто,
перепрыгивая с камня на камень. Они встретились друг с другом на полпути и
низко поклонились.
   Потом вытянули мечи, держа их обеими руками,  и  стояли  на  расстоянии
нескольких шагов, внимательно следя друг за другом. Желтые тигровые  глаза
ябадзина не мигали.  Не  глядя  по  сторонам,  бойцы  начали  медленно,  с
бесконечной осторожностью передвигаться, как  движется  богомол  на  своих
стебельках-лапах.
   Руки Перфекто дрожали, он все крепче сжимал рукоять меча. Потом  сделал
ложный выпад, надеясь застать ябадзина врасплох. Но ябадзин не поддался на
хитрость.
   Перфекто бросился вперед, меч ябадзина описал гигантскую дугу. Перфекто
отразил удар и отступил.
   Без предупреждения, не моргнув глазом, без всякого видимого  напряжения
мышц ябадзин напал.
   И тут Перфекто достиг состояния Мгновенности. Я не мог уследить за  его
движениями, так они были быстры, но в  следующее  мгновение  меч  Перфекто
пронзил сердце ябадзина, а сам Перфекто схватил  противника  за  руки,  не
давая ему выронить меч. Кровь брызнула из груди ябадзина и потекла по  его
животу, и я подумал, что он упадет,  но  ябадзин  продолжал  держать  меч.
Самурай использовал Полный Контроль, он остановил биение сердца,  перестал
дышать. Он должен был бы умереть через десять секунд, но, остановив сердце
и позволив своему телу функционировать, пока не кончится запас  кислорода,
он смог на мгновение продлить схватку. Но чем больше энергии он  тратил  в
схватке, тем быстрее терял сознание. Перфекто  продолжал  удерживать  его,
заставлял в тщетной борьбе тратить последние силы.
   Ябадзин вырвался и правой рукой потянулся за wakizashi. Перфекто ударил
самурая коленом в грудь, оттолкнул назад.
   Ябадзин прыгнул к Перфекто, держа в одной руке wakizashi,  в  другой  -
tachi. Но Перфекто увернулся от него. Самурай остановился  и  метнул  свой
короткий меч, но промахнулся намного, потом упал на  землю  лицом  вниз  и
затих.
   Не дышал, не бился. Лежал так неподвижно, словно никогда и не жил.
   Перфекто извлек свой меч из живота самурая, вонзил  лезвие  в  землю  и
стоял, положив руку на рукоять, глядя на остальных самураев. Он спросил:
   - Это был ваш лучший боец?  Лучше  нет?  Или  вы  хотите  оспорить  мое
превосходство?
   Это зрелище прибавило  мне  нервной  энергии.  Осталось  только  девять
ябадзинов, и один из них, с раной в груди, обвис на сидении, глядя на бой.
   Начал раздеваться второй ябадзин, черный человек с коричневыми узорами,
лентами, кольцами, завитками, как на крыльях бабочки.  Одна  нога  у  него
биопротезная, вместо пальцев на ней три больших  когтя  и  еще  шпора;  но
раскрашена эта нога, правая, точно так же, как левая, словно покрыта кожей
поверх металлического протеза. У него большие пушистые усы и борода, и  он
крикнул: "Kuso kurae!", вытащил меч  и  прыгнул  на  землю.  Он  в  порыве
страсти сбрасывал с себя вооружение, и я  вспомнил  свое  состояние  после
поражений в симуляторе: как я напрасно надеялся на победу и какую  пустоту
ощущал внутри. У этого человека было такое же выражение.
   Абрайра прошептала в микрофон:
   - Они рассержены. И  больше  такого  не  допустят,  не  захотят,  чтобы
сравнялась численность. Никто не шевелитесь, но когда я скажу,  открывайте
огонь. Анжело и Завала, за вами стрелки. Мавро, ты берешь водителей.
   Ябадзин не стал кланяться Перфекто. Вместо этого  он  бросился  вперед,
размахивая мечом, и Перфекто вынужден  был  отражать  его  удары.  Ябадзин
действовал искусно и умело, быстро и коварно.  Град  ударов  обрушился  на
Перфекто,  и  каждый  раз  в  самый  последний  момент  лезвие  неожиданно
отклонялось в сторону, так  что  Перфекто  было  трудно  парировать  удар.
Ябадзин не беспокоился о защите, он хотел убить,  а  Перфекто  мог  только
обороняться: времени на контрудар у него не было.
   Во время шестого удара ябадзин изменил направление на середине,  и  меч
обрушился за запястье Перфекто, прорубил броню и глубоко впился  в  правую
руку.
   Перфекто пнул ябадзина в колено и отчаянно пытался  парировать  удар  и
нанести ответный.
   Это был отчаянный ход, самоубийственный. Оба оказались беззащитны.  Оба
умрут. Мавро понял  это  и,  как  только  Перфекто  отклонился,  выстрелил
самураю в грудь.
   Абрайра включила двигатели, и наша машина с  воем  двинулась  назад,  к
ябадзинам. Перфекто укрылся за камнем, и мы пронеслись мимо него. Я открыл
огонь и свалил одного стрелка, а второго ранил  в  лицо.  И  тут  ябадзины
открыли ответный огонь, и на нас обрушился дождь плазмы. Плазма залила мне
голову и грудь,  защитная  броня  предупреждающе  вспыхнула,  но  я  успел
свалить еще двух стрелков.
   Завала стрелял в пять раз быстрее меня,  и  четыре  ябадзина  буквально
взорвались, а я тем временем занялся раненым в грудь.  Абрайра  нажала  на
тормоза, мы столкнулись с машиной ябадзинов, и Мавро  крикнул:  "Вниз!"  и
сбил меня на пол.
   Завала по-прежнему стрелял трижды в секунду. Я даже не заметил, как  он
перезарядил обойму. "Боже  мой,  подумал  я,  он  мертвец!"  Завала  решил
погибнуть со славой и не обращал внимания на удары плазмы.
   Выстрелы Завалы разрывали тефлексовую  броню  ябадзина.  Я  видел,  как
осколки  разлетаются  во  все  стороны,  как  будто  Завала  стреляет   по
манекенам, набитым опилками. Он три или  четыре  раза  выстрелил  по  всем
самураям, даже по мертвым, которые уже полчаса лежали на дне машин.
   Я досчитал до пятнадцати, а плазма жгла мою защиту. На груди  вспыхнуло
горячее пятно. Мавро спас мне жизнь,  толкнув  вперед.  Я  хотел  еще  две
секунды стрелять, участвовать в бою.
   Я посмотрел на Завалу. Из щелей его брони било белое пламя. Ногу окутал
густой жирный дым. Завала упал, и я  бросился  к  нему,  начал  стаскивать
броню. Рамы его  ног  целы,  но  нити,  служившие  мышцами,  расплавились,
восстановить их невозможно.
   - Как, во имя Господа, ты не поджарился? - крикнул я.
   - Увернулся, - ответил Завала.
   Абрайра и Мавро тоже упали, получив плазменные удары. Они  ждали,  пока
плазма перегорит, потом сели. Перфекто забрался в машину, поднял крышку  в
полу,  достал  медицинскую  сумку  и  принялся  накладывать  турникет   на
запястье. На левой голени у него виднелась круглая черная дыра, ее прожгла
плазма.
   - Я мог погибнуть! - кричал он в экстазе. - Но вы этого не допустили!
   Рана на руке у него глубокая,  до  самой  кости,  и  мне  пришлось  ему
помочь, запечатать кровеносные сосуды, наложить скобки и перевязать. Потом
я дал ему большую дозу обезболивающего. Рука у  него  сразу  опухла,  и  я
знал, что теперь он несколько  недель  не  сможет  ею  пользоваться.  Ногу
Перфекто обработать было легче:  рана  небольшая,  и  крупные  кровеносные
сосуды не задеты. Нужно было только срезать обожженную  плоть  и  наложить
повязку.
   Потом мы сняли шлемы и передохнули. Воздух  был  полон  дыма  и  запаха
сгоревшей плоти - похоже на жареную свинину. Чуждые запахи растений Пекаря
окутали меня.
   Следующие два часа Абрайра и Мавро возились  с  машиной.  Они  извлекли
поврежденные лопасти и заменили из частями,  снятыми  с  машин  ябадзинов.
Собрали также топливные стержни, оружие и пищу. У ябадзинов нашлось пиво в
холодильнике под полом. Мы сидели на скалах,  грелись  на  солнце,  ели  и
пили.
   Приятно быть  живым  и  иметь  возможность  поесть.  Мавро  и  Перфекто
говорили о том, как хорошо прошла битва, как мы все удивились,  обнаружив,
что Завала не погиб. Я часто облегченно смеялся,  и  все  остальные  тоже.
Завала  много  пил,  словно  выиграл  эту  схватку  в  одиночку.  Он   был
великодушен и все время повторял:
   -  Ты  хорошо  действовал,  Анжело.  Хорошо  сражался.  Прости,  что  я
сомневался в тебе. Мы еще сделаем из тебя самурая, ne? - Он похлопал  меня
по ноге и продолжал: - Такие отличные ноги!  Такие  сильные!  Хотел  бы  я
иметь такие ноги!
   Он шевелил своими протезами и смеялся. И все время предлагал мне  пиво,
словно это последнее пиво в мире.
   Мы всего на четыре  часа  отстали  от  армии,  но  Абрайра  торопилась.
Перфекто не в состоянии  был  сидеть  за  прицелом.  Мы  дали  ему  выпить
несколько порций пива, помочиться, потом надели на него броню и усадили  с
самострелом рядом с Завалой. Его защита пострадала от плазмы,  в  перчатке
образовалась дыра размером в мандарин, поэтому  Завала  занялся  починкой,
стал залеплять эту дыру. Я занял место Перфекто у пушки.
   Мы вернулись по реке, выбрались из гор, пробрались через рощи  деревьев
с нервной листвой в пустыню. Завала сказал:
   - Давайте не пойдем тем же путем. Если пойдем следом за армией, попадем
в опасность. Сейчас уже поздно ее догонять.
   Волосы встали дыбом у меня на затылке, и я испытал предчувствие, что он
прав. Но ничего не сказал,  чтобы  подтвердить  свое  согласие.  Теперь  я
жалею, что не видел в тот момент глаза Завалы, его устремленный  вдаль,  к
источнику духовного знания, взгляд. Мы решили, что он  говорит  спьяну,  и
Абрайра продолжала  двигаться.  Завала  как  будто  сразу  забыл  о  своей
тревоге. Они с Перфекто запели старую песню о человеке, который напился  и
отправился искать свою постель в отеле, но  постоянно  попадал  в  постели
других людей. Мы неслись по холмам  и  по  бесконечной  пустыне,  заросшей
переплетающимися вьюнками.
   В сумерках мы увидели небольшой подъем в пустыне  -  не  холм,  а  так,
скорее складка местности. Перфекто закричал:
   - Помедленней! Меня сейчас вырвет! Это все пиво!
   Абрайра остановила машину и сказала:
   - Давай побыстрее!
   Перфекто встал, перегнулся через  борт  машины,  принялся  расстегивать
шлем, потом выпрямился и подозрительно осмотрел горизонт. Снова  застегнул
шлем, и его тревога заразила нас.  Мы  принялись  следить  за  горизонтом.
Перфекто принюхался и сказал:
   - Чувствуете запах?
   Мы все были в шлемах и не могли ощутить запах.
   - Похоже на цветы. Может быть, орхидеи. Не  похоже  на  пустыню.  -  Он
снова принюхался и посмотрел на  меня,  потом  начал  поворачивать  голову
вперед.
   Завала крикнул: "Нет!", ноги его  дернулись,  он  пытался  продвинуться
назад. В тридцати метрах выше по холму из дыры в земле выбралось  какое-то
существо, песок и ветки разлетелись во все стороны. Оно поднялось вверх на
пять  метров,  как  гигантский  красный  богомол:  заостренная  голова   с
выпуклыми фасеточными глазами, огромные передние лапы, нависшие, как  жала
скорпиона. Он щелкнул клешнями, и я инстинктивно наклонил  голову.  Мне  в
голову полетел шар с такой скоростью, что увернуться я все равно не успел.
   Шар ударился о шлем и сбросил меня на пол. Я посмотрел  в  небо.  Мавро
закричал и выстрелил из плазменной пушки,  над  головой  вспыхнула  жидкая
комета, трижды прозвучали выстрелы. Плазма ударила в  грудь  животного,  и
оно с грохотом упало  на  землю.  В  ушах  у  меня  зазвенело,  я  не  мог
сфокусировать взгляд. Почувствовал запах орхидей, очень сильный, как будто
рядом целое цветущее поле.
   - Пустынный владыка! - закричал Перфекто. - Сбил Анжело и Завалу!
   Я почувствовал, что кто-то  тащит  меня  за  руки,  оттаскивает  назад.
Крепкие пальцы раздвигали обломки шлема, убирали их, как  скорлупу  омара,
освобождали лицо.
   - Eshtoy bien, - сказал я. Все в порядке.
   - Анжело жив! - сказал Перфекто, лицо его расплывалось надо мной.
   Кто-то спрыгнул с машины, загремела броня.
   - Завала погиб, - сказала Абрайра. - У него разбит череп.
   Я не мог поверить в это. С трудом встал на колени. Задняя  часть  шлема
уцелела, и я отбросил ее. Абрайра на земле наклонилась к Завале,  закрывая
мне видимость. Защита Завалы цела, но шлем разбит на куски и залит кровью.
Мягко светится платиновым блеском грудь, нет ярких точек. Кровь остывает в
венах. Абрайра отодвинулась в сторону, открыв лицо  Завалы,  во  лбу  яма,
словно от снаряда. Смотрят пустые глаза. Выше на  холме  дымится  туловище
пустынного владыки.
   Я вцепился в перила машины, слезы мешали смотреть. В  ушах  по-прежнему
звенело, низкой гулкой нотой,  очень  похоже  на  звуки  рога.  Все  долго
молчали, просто стояли неподвижно и смотрели.
   - Надо похоронить его, - сказал Перфекто.
   Абрайра и Перфекто продолжали смотреть  на  Завалу.  Мавро  спрыгнул  с
машины, поискал и принес мне шар  -  круглый  камень  размером  с  большой
мандарин, совершенно гладкий, как будто обработанный вручную.
   - Сохрани это! - сказал Мавро. - Метательный камень пустынного владыки.
Его отразил твой шлем. Тебе повезло, что ты не погиб.
   Что-то загремело на  холме,  и  туловище  мертвого  пустынного  владыки
начало приподниматься. Из норы выходило другое существо.
   - Смотрите! - крикнул я, и из  норы  высунул  голову  второй  пустынный
владыка.
   - Это одна из его самок, пустынная владычица,  -  сказала  Абрайра,  не
поворачивая головы. Существо  выбралось  из  норы  и  уставилось  на  нас.
Толстое брюхо служило противовесом верхней чести торса, голова  на  тонкой
стебельчатой шее. Но у самки  нет  передних  метательных  лап.  На  плечах
углубления, словно передние  лапы  у  нее  вырвали.  И  наши  шлемы  точно
напоминают морду этого существа.
   Пустынная владычица  печально  смотрела  на  нас,  переводя  взгляд  на
мертвого самца и обратно. Вслед за ней из  норы  выбралась  вторая  самка,
потом третья. Никто, кроме меня, не обращал на них внимание.
   - Здесь похоронить Завалу нельзя, - сказала  Абрайра.  -  Самки  съедят
его. Давайте погрузим его в машину.
   Абрайра и Перфекто подняли Завалу и перевалили через поручни, как мешок
с камнями. Мавро поднялся по холму и осмотрел мертвого пустынного владыку,
потом заглянул в его логово. Самки фыркали и  отпрыгивали  от  Мавро,  но,
казалось, не испугались, а заинтересовались.
   - Эти существа знают, как  обращаться  со  своими  самками,  -  заметил
Мавро, глядя на самок. - Нужно вырвать женщине руки, тогда она  не  сможет
тебе сопротивляться!
   - Это делают не самцы, - сказала Абрайра. - Матери отрывают им руки при
рождении, чтобы они зависели от  самцов.  -  Я  удивился,  откуда  ей  это
известно, потом вспомнил  первое  правило  сражения:  знай  своего  врага.
Абрайра знала, что на Пекаре есть другие противники, кроме ябадзинов.
   - Ха! Вы только поглядите на эту нору! -  крикнул  Мавро.  -  Абсолютно
круглая и зацементирована, как плавательный  бассейн.  И  прикрыта,  чтобы
нельзя было заглянуть сверху. - Он столкнул в нору землю, потом вернулся к
машине и забрался в нее.
   Тело  у  меня  отяжелело,  голова  отупела,  но  любопытство  заставило
спросить:
   - Они делают цемент? Может, они разумны?
   Абрайра покачала головой.
   - Пустынные владыки? Нет. Готовя цемент, они смешивают грязь с  гравием
и ветвями, это у них прирожденная способность. Они не  умнее  обезьян,  но
гораздо кровожаднее.
   Я чувствовал себя виноватым: задаю глупые вопросы, когда  Завала  лежит
мертвым. И почему-то страшно рассердился на самураев за  то,  что  они  не
рассказали нам об этих животных. Впрочем, даже если бы я о них  знал,  это
не спасло бы Завалу.
   Все сели в машину, и Абрайра включила двигатель. Она спросила:
   - Что нам делать с самками? Без самца они погибнут с голоду.
   - Оставь их, - сказал Мавро. - Может, найдут другого самца.
   Мы двинулись.  Пустынные  владычицы  подняли  головы,  и  над  пустыней
пронесся пронзительный свист. Потом они погнались за  нашей  машиной,  как
собака бежит за машиной хозяина.  Солнце  опустилось  за  горизонт,  стало
темно.
   Абрайра еще час вела  машину  при  свете  Шинджу,  жемчужины,  меньшего
спутника Пекаря, пока мы не добрались до каменистой местности,  где  можно
было похоронить Завалу. У меня подгибались колени, и я не мог носить камни
для насыпи. Эту работу делали остальные.
   Я чувствовал внутреннюю опустошенность и подумал, ощущают ли  остальные
то же самое. Все время ждал, что  Абрайра  сорвется  и  заплачет,  но  все
продолжали деловито собирать камни в груду.  Абрайра  когда-то  пообещала,
что не будет горевать, если кто-то из нас погибнет. Теперь Завала мертв, и
она как будто выполняет свое обещание. И я опять подумал, жива ли  она  на
самом деле. Или умерла для всяких чувств?
   Мы похоронили Завалу под  камнями,  и,  пока  все  стояли  на  коленях,
Абрайра прочла молитву. И, несмотря на свое обещание, заплакала.
   Мы уже готовы были двинуться дальше, когда  Абрайра  подняла  голову  и
посмотрела вдаль.
   - Три самки следуют за нами, - сказала она. - Они бегут к  нам  в  пяти
километрах отсюда. - Мое  инфракрасное  зрение  не  позволяло  рассмотреть
подробности  на  таком  расстоянии.  -  Когда  пустынный  владыка  убивает
соперника, самки переходят к победителю, - продолжала Абрайра. - Эти самки
хотят жить с нами. Лучше не будем их оставлять: они могут выкопать Завалу.
   Мы погрузились в  машину  и  повернули  назад.  Встретили  самок  через
километр, и Мавро  полил  их  плазмой.  Плазма  прожгла  их  экзоскелет  и
осветила изнутри,  ясно  выделялись  светло-голубые  сосуды  и  внутренние
органы. Особенно четко виднелся экзоскелет, словно из желтого пластика.
   Убив пустынных владычиц, мы повернули машину, но еще несколько часов  я
вместе со сладким запахом растений ощущал аромат орхидей.





   Всю ночь Абрайра вела  машину  зигзагами  по  пустыне,  отыскивая  след
армии. Звон у меня в ушах немного стих, но голова болела, и я не мог ни на
чем сфокусировать взгляд, поэтому принял  болеутоляющее.  Звуки  и  запахи
ночи на Пекаре возбуждали: шелест крыльев опаловых  птиц,  свист  и  крики
невидимых животных,  сливающиеся  в  странный  хор,  музыка  вселенной,  к
которой я не принадлежу. Запахи поражали еще больше:  многие  из  животных
Пекаря общаются химическим  путем,  и  нас  окружили,  наряду  с  ароматом
растений, следы их отметок. Часто эти запахи приятны,  как  запах  орхидей
пустынных  владык;  часто  отвратительны,  как  горькая   мускусная   вонь
пятиметровых броненосцев Пекаря, оставляющих за собой слизистый след.
   Я чувствовал приближение безумия, приступ экошока,  слишком  длительное
общение с чуждым. Вспомнил, как в колледже читал  о  трудностях  тех,  кто
обретает зрение в зрелом возрасте, прожив всю предыдущую жизнь в  темноте:
человек выпал их окна четвертого этажа, он  перегнулся  через  подоконник,
чтобы понюхать розы, ему показалось, что они в метре от его  руки;  другой
чуть не сошел с ума от страха, стараясь договориться с толпой;  слепым  он
делал это очень успешно. Для таких людей бремя  зрения  оказывалось  часто
слишком тяжелым. Те, кто не мог с ним справиться, часто  требовали,  чтобы
им перерезали оптические нервы, чтобы они смогли вернуться в привычный мир
слепоты. А самые нетерпеливые могли вырвать глаза из глазниц. Такова  боль
от экошока.
   Дважды над головой проходил больший спутник Пекаря - Роджин, старик,  и
один  раз  меньший  -  Шинджу,  жемчужина.  Мне  по-прежнему  трудно  было
смотреть. Все перед глазами расплывалось. На рассвете Шинджу встала вместе
с солнцем, и на несколько мгновений солнце оказалось в частичном затмении.
Мы по-прежнему не нашли следов армии и начали приходить в отчаяние.  Глаза
у меня болели, и я большую часть времени держал их закрытыми.
   Абрайра сказал скорее себе, чем нам:
   - Должно быть, они двигались,  не  разбивая  лагерь.  Может,  опасались
преследования ябадзинов. А может, узнали что-то важное и решили продолжать
движение всю ночь.
   Если она права, мы отстали от своих компадрес по крайней мере на  день.
Солнце уже освещало многоцветные ленты oparu no  tako,  и  это  болезненно
действовало на мое зрение. Я потер виски и сдержал стон. У нас есть о  чем
беспокоиться: без помощи от Гарсона мы даже не знаем дороги  к  Хотоке  но
За. И если наши компадрес ушли далеко, мы их не  найдем:  вряд  ли  машины
оставят заметный след на твердой почве пустыни. Делая непрерывные зигзаги,
чтобы отыскать  следы,  мы  все  больше  отстаем  от  них.  Земля  поросла
многочисленными белыми растениями, целый лес высотой  в  метр,  похоже  на
грибы, пропеченные и съежившиеся. Но наша армия могла пройти здесь  и  все
же не оставить ни следа.
   Компас мало помогал на длительных расстояниях. Материк  Кани  по  форме
напоминает краба, с головой, указывающей на север. Хотоке но За расположен
на  юго-восточном,  а  Кимаи  но  Джи  -  на   северо-западном   побережье
континента. Мы могли двинуться прямо на юго-восток, но на пути  нас  ждали
бесконечные джунгли, большие каньоны и горы между нами  и  Хотоке  но  За.
Легко можно  потратить  много  времени,  отыскивая  проход  в  горах,  или
застрять в непроходимых джунглях. Однако  на  карте  видна  была  обширная
равнина на северо-востоке, внутреннее море и лишь несколько незначительных
холмов и хребтов. Там холодно, зимой почва  промерзает,  и  мало  растений
сумели приспособиться к этим суровым условиям.
   Перфекто считал, что мы должны двинуться прямо на север,  добраться  до
моря и потом по его берегу спуститься  к  Хотоке  но  За.  Если  не  будем
останавливаться, можем добраться до Хотоке но  За  одновременно  с  нашими
companeros.
   Мавро горячо возражал.
   - Мы должны попытаться отыскать след наших компадрес, -  заявил  он.  -
Поступать иначе - значит струсить.
   И я на этот раз приветствовал образ мыслей Мавро, его macho  [крепость,
сила (исп.)]. Я хотел как можно скорее отыскать армию, но  слишком  устал,
чтобы спорить. Абрайра  неохотно  согласилась  с  Мавро  и  начала  делать
широкий поворот на юг.
   В полдень появились отдельные полосы ультрафиолетовой  травы  на  белом
цементе, а вдали виднелось целое поле спутанной  растительности,  обширная
саванна с туземными травами. У меня вызывала отвращение мысль о  том,  что
придется пересекать эту саванну.
   Солнце засветило ярче, словно кто-то повернул выключатель. Я все  время
смотрел на саванну и подумал, что над нами разошлись облака и солнце стало
светить в полную силу. И не вспомнил бы об этом больше, если бы Абрайра не
сказала:
   - Черт возьми, кто-нибудь еще видит это?
   В голосе ее звучала тревога, и я немедленно  посмотрел  вверх.  Никаких
облаков над головой не было.
   - Да, я тоже вижу! - нервно крикнул Мавро. - Солнце  только  что  стало
ярче!
   Абрайра сказала:
   - Si, вот  почему  Гарсон  двигался  всю  ночь.  Должно  быть,  получил
сообщение, прогноз от спутника связи Мотоки и решил побыстрее добраться до
безопасного места.
   Я по-прежнему соображал с трудом.
   - Что произойдет? - хотел я спросить, но произнес только: - Что?...
   - Солнце увеличило  светимость!  -  сказала  Абрайра.  -  Все  начинает
нагреваться. Через двадцать два часа средняя температура на  всей  планете
возрастет на восемь градусов. И начнутся бури, каких вы никогда не видели:
ветер в пустыне достигает скорости в 150  километров  в  час,  а  песчинки
могут разорвать на  части.  Небо  становится  коричневым  от  поднятого  в
пустыне  песка.  Японцы  называют  такой  коричневый  воздух   chairo   no
sunaarashi, чайные ветры. Нужно побыстрее убираться из пустыни!
   Абрайра повернулась ко мне и воскликнула:
   - Боже, что с твоими глазами?
   - Болят, - ответил я, и все посмотрели на меня.
   - Они у тебя скошены, - сказал Мавро, наклоняясь ко мне.  -  Смотри  на
мой палец! Сосредоточься! - Он поднял палец вверх и  провел  им  вперед  и
назад. Я не мог следить за ним.
   - Когда сосредотачиваешься, они немного распрямляются, - сказал  Мавро,
качая головой.
   - Тебе досталось больше, чем мы думали, - сказала  Абрайра.  -  Прости,
Анжело. Надо было немедленно заняться тобой. Ты  врач,  что  нам  с  тобой
сделать?
   Должно быть, я оказался в шоке. Попытался сосредоточиться и  вспомнить,
что делать в случае сотрясения, но  ничего  не  смог  вспомнить.  Перфекто
уложил меня  и  дал  воды.  Он  порылся  в  медицинской  сумке  и  отыскал
антикоагулянт  для  приема  внутрь  и  противовоспалительное.  Лучше,  чем
ничего, и у меня не было сил давать ему новые указания.
   Абрайра отчаянно вела  машину  на  восток,  пока  мы  не  добрались  до
травянистой саванны, потом повернула на  север.  Меня  удивил  страх  моих
компадрес.  Небо  оставалось  ясным,  ветра  не  было.  День  солнечный  и
приятный. От жары мне скоро стало плохо, и меня вырвало. Если бы не жара и
головная боль, поездка была бы даже приятной. Я хотел верить, что  тревога
моих друзей чрезмерна.
   Но в саванне я сам увидел тревожные признаки. Светло-оранжевые вьюнки с
пыльными красными листьями, похожими на тонкие языки, окружили меня острым
кислым запахом апельсинов; желтые  стручки  на  деревьях  приобрели  запах
конфет. Ящерица размером с монитор, с одним  глазом  на  верху  головы,  а
другим - сзади, плюнула в нашу машину луковым соком, маленькие восьминогие
личинки размером с мышь  рассыпались  среди  листьев  и  ветвей,  оставляя
острый запах своих земных аналогов. Экошок.
   Мы примерно час шли на север и увидели обширную полосу сожженной травы.
Тут прошли тысячи машин на воздушной подушке. Мы отстали от них на день.
   - Куда отправимся? - спросила Абрайра. - Пойдем следом?
   - Самое разумное было бы вернуться к Кимаи но Джи, - ответил  Мавро.  -
Мы добрались бы туда за полдня.
   Но он говорил это зря. Вернуться мы не могли. После того, что  сделали.
Даже мысль о движении в том направлении вызывала у меня чувство вины. Я не
мог бы вернуться и снова увидеть, что  мы  сделали  с  Мотоки,  даже  ради
спасения своей жизни.
   - Я думаю, на северо-восток, - сказала Абрайра.  -  В  том  направлении
горы. Пройдем на северо-восток до внутреннего моря Аруку Уми, оттуда прямо
на восток до океана. Мавро, ты поведешь. Мне нужно отдохнуть.
   Я не говорил о  растущем  чувстве  страха.  Абрайра  права:  безопаснее
сейчас отыскать убежище, и мое ощущение экошока не стало бы фактором в  ее
решении. Я считал себя неэгоистичным и храбрым  человеком,  а  такие  люди
должны в качестве награды обладать способностью подавлять  боль  и  быстро
приходить в себя после болезни. И пока я храбр, чуждое окружение  меня  не
погубит.
   Остальную часть дня машину вел Мавро, а я пытался уснуть. Несколько раз
открывал глаза и видел мрачный ландшафт - огромные  пространства  красного
песка и скал, почти без растений. Солнце светило так ярко, что каждая тень
отчетливо  выделялась:  все,  что  на  свету,  видно  было  в   мельчайших
подробностях; то, что в тени, вообще переставало существовать,  как  будто
проглоченное черной дырой, продолжавшей втягивать  в  себя  свет.  Однажды
Мавро разбудил нас и показал стаю небольших красных песчаных  крабов;  эта
стая тянулась на много километров.  Крабы  двигались  на  север  по  сухой
равнине, абсолютно лишенной пищи; они словно шли ниоткуда в никуда.
   Я подумал о планах  Гарсона  о  завоевании  ябадзинов.  Пока  все  идет
хорошо, но я не верил, что нам будет продолжать  везти.  План  зависит  от
слишком многих факторов. Мы  пробились  сквозь  ябадзинов  и  не  дали  им
завязать сражение. Если нам повезет, они осадят Кимаи но Джи, и исход этой
осады нас не интересует. Мы  взорвали  все  хранилища  горючего  вместе  с
промышленным районом и дирижаблями Мотоки. Ябадзины  не  найдут  в  городе
средств для передвижения, а если захотят перевозить  солдат  и  вооружение
назад к Хотоке но За в дирижаблях,  Гарсон  был  уверен,  что  наш  шаттл,
полный людьми и кибертанками, сумеет этому помешать. Но главный  фактор  -
колумбийцы. Гарсон рассчитывал на  то,  что  колумбийцы  восстанут  против
ябадзинов и присоединятся к нам. Он считал, что у них нет чувства чести. А
я считал, что его план даст неожиданные и неприятные последствия.
   Мы весь день шли  холмами  и  лесами  живых  mizu  hakobinin,  огромных
животных в форме бочек для воды. В свой первый день я  видел  их  кости  в
симуляторе и по незнанию принял за "коралловые деревья".  Думал,  что  это
скелеты  растений.  Я  пытался  справиться  с   окружением,   устанавливая
ассоциации, сравнивая растения и животных  с  чем-то  знакомым  на  Земле.
Желтые лианы-паразиты, свисающие с mizu  hakobinin,  как  кишки  с  живота
раненого шакала, не очень отличаются от эпифитов и вьюнков Южной  Америки.
Мускусные броненосцы видны были  повсюду,  они  рылись  своими  крошечными
лапками в листве, оставляя за собой вонючий след и полуобглоданные  ветви.
Главное травоядное - по функции олень, по внешности мешок с картошкой.  Мы
проезжали кусты, на которых висели сладкие плоды в форме почек и гнили  на
солнце, а тысячи опаловых птиц и крошечных грызунов  пожирали  эти  плоды.
Похоже на поля манго, где  кормятся  макао  и  опоссумы.  Много  часов  мы
пересекали большое море Аруку Уми,  потом  оказались  в  лесу  больших,  с
перечным запахом, сине-серых деревьев, со стволами  в  форме  веретена,  с
красными пузырями, наполненными газом, эти пузыри свисали с каждой ветки и
качались в воздухе. Похоже на леса водорослей в земных  морях.  Лес  очень
редкий, и ехать  через  него  легко.  Но  ассоциации  не  выдерживали,  не
облегчали боль, и я все время обнаруживал, что они рвутся.
   Мы проезжали mizu  hakobinin,  и  Мавро  сказал,  что  хочет  пить.  Мы
остановились, и он  выстрелил  в  экзоскелет  этого  существа.  Экзоскелет
треснул, и оттуда хлынули тысячи литров воды, а  в  воде  оказались  сотни
живых существ: полупрозрачные лягушки без передних  лап,  крошечные  манты
цвета патоки, покрытые броней угри с острыми зубами,  множество  насекомых
самой разной наружности. Внутри mizu hakobinin располагалось целое море со
своей собственной экологией.
   На наших глазах большие пластины хитина подплыли к отверстию  и  начали
задерживать уходящую воду, как  кровельная  дранка  в  желобе;  неожиданно
поток прекратился. Существо занималось самовосстановлением.
   Но животные из его брюха бились на горячей поверхности и умирали.  Mizu
hakobinin не простой аналог бочкообразного  кактуса,  и  отличия  казались
огромными.
   Увидев всю эту живность в воде, Мавро не захотел пить. Мы отъехали, и я
закрыл глаза и постарался ни на что не смотреть. Затаил  дыхание,  отрезал
запахи, стал напевать про себя, чтобы заглушить звуки. Не подействовало.
   Время от времени доносился  какой-то  запах  или  звук,  и  я  невольно
открывал глаза. Повсюду жизнь: восемь больших красных  пауков  размером  с
кошку сидят в расщелине и деловито жужжат хитиновыми крыльями, как саранча
- коты, распевающие любовные песни  в  ночном  переулке,  сказал  я  себе.
Опаловый воздушный змей, с дурным запахом, обвился  пластиковыми  зелеными
крыльями вокруг красного пузыря, как куколка, очевидно, кормится  каким-то
плодом, - летучая мышь на дереве папайя возле моего дома в Панаме. Пруд со
стоячей коричневой водой, сразу под его поверхностью ходят кругами голубые
угри, они гоняются за собственными хвостами  и  стонут  -  песни  зубатки.
Поверх тростников висит пустой экзоскелет гигантской  куколки  размером  с
мою руку, с мордой  мухи  -  стрекоза,  отрастившая  крылья.  Порыв  ветра
пронесся по полю  желтого  хлопка,  разбросав  пушистые  шарики,  пахнущие
эфиром. От этого запаха разбухли и закрылись мои носовые полости. И в этом
поле стая  животных,  похожих  на  бесхвостых  волков  с  голыми  мордами,
торжествующе и радостно выла, пожирая перевернутого броненосца. На  закате
искривленное старое дерево  выпустило  цветы,  такие  белые,  что  солнце,
отражаясь, превратило их в факелы. И все  это  вызывало  у  меня  головную
боль. Хотелось вырвать глаза и проткнуть  барабанные  перепонки.  Вечернее
небо заполнили желтые, зеленые, пурпурные и синие ленты oparu no tako, как
вены матки, окружающей зародыш.  И  я  понял,  что  эта  планета  -  живое
существо, со своей экологией  и  биосферой.  Испытал  мистическое  чувство
открытия. "Что вырастет в этой матке?" - подумал я.  Воздух  был  наполнен
электричеством.  На  горизонте  повисли  огромные   грозовые   тучи,   как
грибообразные облака после ядерного  нападения.  Все  инстинкты  требовали
укрыться. Я плакал, бранился, потом понял, что пытаюсь зарыться  в  пол  в
поисках медицинской сумки с болеутоляющим.
   А потом, должно быть, мое тело перекрыло все органы чувств, потому  что
я потерял сознание. А подсознание наслало ужасные галлюцинации, где образы
Пекаря накладывались на земные образы. Мы мчались в своей машине по скалам
Пекаря в сумерках. В ушах у меня звучали голоса, давно умершие  люди  вели
нескончаемые и непонятные разговоры.
   -  Ты  видел  сеньору  Гардосу?  -  спрашивала  моя  мать.  -  Она  так
растолстела. Какой стыд!
   А отец кричал на нее:
   - Мне все равно! Как мы проживем, если снова подняли налоги?!
   Я слушал эту болтовню, словно она столь же незначительна, как  жужжание
пчелы. В пустынном небе, там, где должны  быть  опаловые  воздушные  шары,
повисли какие-то ленты. На горизонте я что-то  увидел  -  что-то  бежит  в
вертикальном положении, как человек. Я попытался разглядеть подробности, и
глаза мои превратились  в  телескопы.  И  я  ясно  увидел  двух  пустынных
владычиц, они спотыкались на красных камнях,  передние  конечности  у  них
вырваны, и из углублений на плечах капает кровь. Я  замигал  и  постарался
забыть это зрелище, а они молили:
   - Анжело, Анжело, вернись и накорми нас!
   Я узнал голоса - девочка Татьяна и Тамара. Это они бегут ко мне, у  них
отрублены руки и груди, и они умоляют: "Анжело!  Анжело!"  Я  отскочил  от
них, и вокруг  все  почернело.  Спокойным  повелительным  тоном  заговорил
Завала. Слышался смех, словно  он  участвует  в  вечеринке.  Я  наклонился
вперед, чтобы лучше слышать, но  чьи-то  руки  удержали  меня,  сжали  мне
грудь. Я попытался заговорить, но губы  обгорели  от  ветра  и  солнца.  Я
понял, что на мне шлем, а разговаривают с помощью микрофонов. Держит  меня
руками Завала и что-то шепчет мне на ухо. Завала говорит:
   - Конечно, при взгляде извне все  культуры  в  равной  степени  кажутся
злыми, но если заглянуть  изнутри,  увидишь,  что  большинство  апельсинов
заражены раком. Поэтому у тебя такое зловонное дыхание. Ты слушаешь людей,
запрограммированных социальными инженерами. Но я знавал людей,  у  которых
была заменена хромосома 116 в гене  21755394200001,  и  у  них  повышенная
сопротивляемость к вирусам посещения. Сунь нож такому в живот, ты, везучий
cabron [козел (исп.)], и увидишь, как засияют его глаза.
   Я всмотрелся в дымку. Завала меня не держит. На меня смотрит крошечными
черными глазками в  складках  жира  улыбающаяся  пурпурная  морда  речного
дракона.
   Я снова потерял сознание. Надо мной светились два  глаза,  один  синий,
другой белый. Это Флако, а злобной идиотской улыбкой  ему  служит  вспышка
молнии. Голосом грома он заговорил:
   - Hola, Анжело! Где ты был? Мы все ждем тебя  здесь  в  раю,  вечеринка
сейчас начнется. У разносчиков на ярмарке есть durnos [персики  (исп.)]  -
со вкусом бананов и запахом цветов страсти.
   - Прости, - сказал я. Не мог понять,  где  нахожусь.  -  Я  заблудился.
Война. Я был очень занят - убивал людей.
   - Ха! Это плохо! Вот что случается, когда  служишь  злому  обществу,  -
фыркнул Флако.
   Его обвинение врезалось в меня, как скальпель.
   - Нет! Я не служил злу! - Но тут же вспомнил свою юношескую клятву дону
Хосе Миранде:  много  раз  я  клялся  служить  обществу  и  завоевать  его
благодарность. А потом вспомнил, как сообразил, что  нахожусь  в  обществе
убийц. И в словах Флако правда. Я слуга злого общества.
   - Верховный жрец конгрегации демонов, - сказал Флако. -  Не  отпирайся.
Бесчеловечные социалисты. Годятся только на удобрение сада. Но, ах, у  нас
durnos твоих любимых сортов. С вкусом банана, с  запахом  цветов  страсти.
Какие хочешь?
   Он взглядом требовал ответа. Глаза его сверкали. Они проникали в  самый
центр моего существа.
   - Бананы! - закричал я.
   - Ха! Ответ неверный!
   И я понял, что должен был попросить цветов  страсти,  страстоцветов,  -
чтобы жизнь моя наполнилась страстью. Даже Завала знал бы верный ответ.
   - Прости! - закричал я.
   Я смотрел на темную тучу, за ней только что исчезли Роджин и Шинджу. Мы
в пустыне, перед нами край каньона.
   Рядом со мной Абрайра; опираясь на поручень, она держит меня  руками  и
успокаивает.
   - Успокойся, - говорит она,  -  успокойся.  Она  снимает  свой  шлем  и
надевает мне на голову. Шейное кольцо мне  не  соответствует,  и  я  слышу
пробивающиеся запахи. Ветер бьет словно кулаками,  машина  дрожит,  передо
мной над каньоном торчит  в  небо,  как  палец,  скала  высотой  метров  в
пятьдесят. И от этой скалы исходит поток синих  и  серебристых  призрачных
фигур, похожих на полоски материи или ветви ивы; они в тишине  поднимаются
к небу.
   Все смотрят на них.
   -  Вы  только  поглядите!  -  благоговейно  говорит  Мавро.  -   Видели
когда-нибудь подобное?
   Слышится шелест песка и камни.
   Все просто сидели и молча смотрели, и я наконец понял, что  это  просто
стая биолюминесцирующих  oparu  no  tako,  они  поднимаются  в  восходящем
термальном потоке над каньоном и еще выше в воздух. Брюхо у  них  светится
голубоватым светом, а тепло их тела мои глаза регистрируют как  платиновый
блеск. Красная молния ударила в дальний край каньона.
   Мавро включил двигатель. И двинул машину по краю пустыни.
   Ветер свистел в моем шлеме. Каньон, который мы огибали, как  трещина  в
мире, и мне все время казалось, что  мы  в  нее  упадем.  Я  начал  дышать
тяжело. Закрыл  глаза,  постарался  блокировать  все  ощущения.  "Думай  о
чем-нибудь другом, - решил я. - Займи свой мозг". Я попытался  представить
свой дом в Панаме, добрые времена на ярмарке.  Боль  стала  невыносима.  Я
застонал.
   - Ты не спишь? -  спросила  Абрайра.  Она  наклонилась  ко  мне,  чтобы
услышать ответ. Микрофон в моем  шлеме  отключен,  поэтому  она  коснулась
передней части шлема, чтобы слышать.
   - Si.
   - Что случилось? Ты кричал на нас, потом начинал смеяться. Я думаю, это
от удара по голове. Но почему ты только сейчас сдал?
   - Сенсорная перегрузка, - ответил я. -  Экошок.  Слишком  много  чуждых
запахов и звуков. Не могу этого выдержать.
   - Мы привыкали два года, -  сказала  Абрайра.  -  Через  шесть  месяцев
симулятор добавил звуки и запахи.
   - Да, так и должно быть. Постепенно привыкать к местности. -  Я  лег  и
закрыл глаза. Хотел снять шлем, чтобы потереть виски.
   - Что мы можем для тебя сделать? - спросила Абрайра.
   - Оберните мне шлем чем-нибудь. Нужно отрезать все звуки и запахи.  Это
поможет. А потом просто разговаривай со мной, чтобы я отвлекся.
   Я услышал шелест ткани, и Абрайра начала оборачивать мне шею.
   - Я могу сверху наложить смолистое покрытие  и  совершенно  изолировать
тебя, но не знаю, как подействует запах, - сказала она, работая. -  О  чем
ты хочешь поговорить?
   - Мне приснился плохой сон, - сказал я. - Покойный друг обвинил в  том,
что я служу злому обществу.
   Абрайра легко рассмеялась.
   - Наверно, так и есть. Если правду  утверждают  социальные  инженеры  -
любое общество злое, тогда всякий, кто служит обществу, служит злу.
   Она сказала это так легко, что я  не  поверил,  что  она  понимает  мою
тревогу.
   - Ах! Ах! Но если общество злое, тогда нужно задать  вопрос:  что  есть
зло? - Я почувствовал, что выход есть: если я запутаю вопрос в философских
аргументах и спорах, то  чувство  вины,  которое  грозит  поглотить  меня,
ослабнет.
   Перфекто, сидевший у пушки, сказал:
   - Нарушение территории другой личности - вот в чем корень всякого  зла.
Таково простейшее определение зла.
   Его слова удивили меня, отчасти потому что микрофон мой был отключен  и
я думал, что он меня не слышит, а отчасти из-за полной  неожиданности  его
ответа.
   Перфекто продолжал:
   - Когда человек ворует, он нарушает территорию другого. Когда  убивает,
нарушает территорию другого. Когда  спит  с  чужой  женой,  тоже  нарушает
территорию. Когда клевещет на тебя, лишает тебя доброго имени, которое  ты
заработал своими поступками. У  людей  все  моральные  нормы  основаны  на
территориализме. И всякое зло возникает при нарушении чужой территории.
   Ответ Перфекто показался мне совершенно  неожиданной  концепцией,  и  я
спросил:
   - Тогда что же такое добро?
   Перфекто ответил:
   -  Допуск  чужого   на   твою   территорию,   отказ   от   собственного
территориализма: хорошо раздавать свои деньги бедным. Хорошо отдать одежду
нагому. Хорошо приютить бездомных в твоем  доме.  Добро  -  это  когда  ты
увеличиваешь чужую территорию, уменьшая  свою.  Вы,  люди,  считаете,  что
добро - это отказ от территориализма.
   Я не мог принять такую упрощенную философию. Возможно, Перфекто  просто
хочет отвлечь меня своим спором. Поэтому  ловит  меня  на  приманку  своих
аргументов. Впрочем, он уже говорил нечто подобное, сказал, что я  убивал,
защищая свою территорию. Но я не думал, что он выработал целую философскую
систему, основанную на территориализме. Я обдумал его слова.
   - Мне кажется, что существует добро  и  зло,  не  имеющее  отношения  к
территориализму, - сказал я, хотя не мог тогда и не могу  сейчас  привести
пример, не связанный с этой концепцией.
   Перфекто немного подумал.
   - Нет, территориализм - единственное мерило,  с  помощью  которого  вы,
люди,  определяете  добро  и  зло.  Некоторые  моральные  нормы  не  имеют
отношения к добру и злу, они просто определяют человека как элемент  своей
культуры, и  поэтому  вы,  люди,  иногда  воображаете,  что  добро  и  зло
относительны,  что  у  них  нет  основы  в  биологической   или   духовной
реальности.  Например,  правоверный  еврей  может  счесть  другого  еврея,
отрицающего необходимость обрезания, злым, но за пределами  этой  культуры
все понимают, что принятие обрезания или отказ от него - не вопрос морали.
Это просто утверждение своей принадлежности к культуре. Ты  носишь  именно
такую одежду и употребляешь именно  такие  невербальные  средства,  просто
обозначая свое членство в культуре. Если ты неожиданно  станешь  одеваться
во все черное и подолгу гулять после полуночи, другие члены твоей культуры
решат, что ты зол и опасен.  Вы,  люди,  всегда  определяли  добро  и  зло
исключительно на территориальных инстинктах. Вот что такое добро и зло.  Я
удивлен, что ты не заметил этого в последние четыре тысячи лет. Я...
   Я оборвал его. Мне пришла в голову мысль, вызывающая мысль.
   - Тогда согласно твоей теории морали, Перфекто, поскольку твой инстинкт
территориализма искусственно  генетически  усилен,  разве  ты  не  станешь
утверждать, что вы, химеры, моральнее людей?
   Мне этот вопрос показался очень важным, так как социалисты  утверждают,
что улучшают мораль людей, ослабляя их территориализм.  Они  считают,  что
истинный коммунизм будет достигнут только тогда, когда мы будем  думать  о
себе не как  об  индивидуумах,  но  только  как  о  части  целого.  Другие
социалисты говорят, что это только приведет к появлению  расы  лентяев,  у
которых  не   будет   никаких   побудительных   мотивов   для   увеличения
производительности труда.
   - Может быть. Мы инстинктивно лучше сознаем,  что  социально  приемлемо
для нас. Мы, химеры, меньше расположены нарушать территорию других, но  мы
также совсем не расположены отдавать собственную территорию. Но, возможно,
степень территориализма не имеет значения. Значение имеет только  действие
по отношению к собственной территории и  территории  других.  И  когда  мы
грешим, мы платим дороже - чувством вины.
   - Тогда  почему  ты  участвуешь  в  этой  войне?  Почему  не  признаешь
территорий Мотоки и ябадзинов? Почему ты убил Люсио?
   Перфекто повесил голову и не  ответил.  Абрайра  негромко,  но  сердито
сказала:
   - Мы, химеры, не уважаем вашу территорию, потому что вы, люди,  никогда
не уважали нашу. Вы всегда боялись нас  -  потому  что  мы  не  такие,  мы
сильнее вас, умнее и  искуснее.  И  поэтому  люди  отбирали  у  нас  дома,
отказывали нам в равной  плате,  старались  лишь  нас  самоуважения.  Люди
утратили право на то, чтобы с ними обращались как с равными в  морали.  Ты
спрашиваешь, почему Перфекто убил Люсио. Он сделал это ради тебя! Чтобы ты
сам не...
   - Довольно! - закричал Перфекто.
   Абрайра продолжала:
   - ...чтобы ты сам не испытывал  бремени  вины  за  убийство  Люсио.  Он
видел, как мучит тебя вина...
   - Молчи! - кричал Перфекто. Из его горла послышалось рычание, он дрожал
всем телом. Я понял, что он плачет. И что  Абрайра  права.  Перфекто  убил
Люсио, чтобы принять на себя мою вину, и налил себе чашу, которую не  смог
осушить.


   Я снова уснул, и на этот раз злые сны  не  преследовали  меня.  Однажды
проснулся ненадолго: бушевала буря, подобной которой я  не  видел;  вокруг
темно-красная ночь, грохочет гром. Прямо впереди поднимались  три  смерча,
но я остался к этому равнодушен. Перфекто вел машину,  Абрайра  лежала  на
полу рядом со мной,  голову  она  обернула  тканью,  чтобы  защититься  от
жалящего песка. Я снова задумался о философии территориализма  Перфекто  и
сквозь нее взглянул на собственные представления о добре  и  зле.  И  хотя
согласился, что могу взглянуть на все с его точки  зрения,  словно  теперь
его философия определяет и мои мысли, я все же попытался отыскать  пробелы
в его логике. Не мог поверить, что химеры генетически созданы  так,  чтобы
быть моральнее людей. Но я вспомнил  никитийских  идеал-социалистов,  того
нетерриториалистского человека, которого  они  мечтали  создать;  вспомнил
рассказы о бесчеловечных убийствах, совершенных химерами. И долго думал об
этих существах,  территории  которых  мы  постоянно  нарушаем;  о  других,
которым отдаем свои территории, и неожиданно понял, что  всю  жизнь  я  не
делал ни того, ни другого: не отдавал и  не  брал,  и  в  результате  люди
оставались для меня незнакомцами, как прохожие на улице.
   Вторично я проснулся в темноте, в тихой пещере, снаружи ревел ветер. На
мне не было шлема Абрайры, и в пещере пахло влагой и пылью.
   Меня беспокоил сон о Флако. Флако обвинил меня в том, что я служу злому
обществу. И если мое общество злое, подумал я, то я тоже злой, если  искал
его благодарности. Все равно что брать деньги у преступника.  Я  вспомнил,
что многие годы меня  называли  caballero,  джентльмен,  и  я  считал  это
комплиментом. Но если присмотреться к слову caballero, увидишь, что у него
общий корень со словом chivalry (рыцарство), и назвать человека  caballero
значит сказать, что у него  благородное  происхождение,  что  он  силен  и
искусен в военном деле. И только  в  обществе  убийц  такой  эпитет  может
рассматриваться как комплимент.
   Социальные инженеры  считают,  что  любое  общество  зло.  И  эта  вера
позволяет им создавать любой мир, независимо от того, какие  страдания  он
принесет. Я решил, что их философия -  обман,  хитрость,  чтобы  одурачить
самих себя. Я не могу жить в злом обществе.
   Я решил оставить свое общество и подумал, смогу  ли  оставить  его,  не
изменившись сам. Единственная  попытка  изменить  общество,  с  которой  я
знаком, это попытка никитийских идеал-социалистов,  но  их  методы  всегда
вызывали во мне отвращение. Символ веры идеал-социалистов начинается  так:
"Мы верим, что для достижения гармонических взаимоотношений  между  людьми
мы должны создать новое общество, в котором общие благородные  цели  стоят
выше целей индивидуума". Звучит прекрасно. Но тут просто утверждается, что
общество значит больше индивидуума, а я никогда не мог в это поверить.
   Но  они  считают  также:  чтобы  программа  социальной  инженерии  была
эффективной, созданное с соответствии с этой  программой  общество  должно
находиться  в  культурной  изоляции.   И   отсюда   другой   символ   веры
идеал-социалистов: чтобы их "благородный эксперимент" преуспел, они должны
уничтожить другие культуры - либо поглощением, либо  геноцидом.  Для  тех,
кто верит в идеал-социализм, это прекрасное решение, но для  тех,  кто  не
верит, совсем наоборот.
   И, размышляя над этим, я понял,  что  идеал-социалисты,  создавая  свое
общество, тут же разлагают его. Они мочатся в собственную  питьевую  воду,
так сказать, потому что верят: их  идеалы  будут  процветать  в  обществе,
отдельные  члены  которого  могут  при  этом  разложиться.  Считают,   что
преданный социалист имеет право убивать невинных граждан и при этом сам не
утратит любви к человечеству и благородства.
   И поэтому те из нас, кто смотрит на идеал-социализм извне,  видят,  что
вся  эта  система  зла.  Мы  видим  убийства,  предательство,  видим,  как
уничтожают людей и не уважают человечество, распространяя эти  идеи,  и  у
нас вся система вызывает отвращение. Как сказала Абрайра, всякое  общества
при взгляде извне кажется злым. Я  легко  вижу  зло  идеал-социализма.  Но
гораздо труднее увидеть зло в собственном обществе.
   Я решил никогда больше не служить  злому  обществу.  Не  стану  служить
своему обществу. Я принялся пересматривать свои  убеждения  и  думал,  как
уничтожить их. "Как  можно  освободиться  от  подсознательных  верований?"
думал я. Как сказала Абрайра,  у  каждого  из  нас  тысячи  представлений,
наложенных на нас нашей культурой. Я ожидаю, что люди обязательно ходят  в
обуви и расчесывают волосы. Такие представления я не могу уничтожить,  как
же тогда мне уничтожить представления, выработанные всей жизнью, такие,  о
которых я даже не подозреваю? Легче было бы рыбе прожить  без  воды.  И  я
понял, что мне придется покинуть свое общество. Остаться  в  нем  означает
разложиться.  Среди  всего  этого  количества  утопий,  которые   пытаются
организовать меж звезд, для меня должно найтись место, где я обрету мир.
   Я снова уснул и проснулся в ослепительных лучах солнца.  Выл  ветер,  и
ветви деревьев качались, чуть не ломаясь. По небу  неслись  яркие  облака,
почва  влажная.  Буря  только  что   кончилась.   Я   лежу   на   боку   в
ультрафиолетовой траве и гляжу на небольшой пруд с крутыми берегами, почти
круглый по форме. Абрайра, Мавро и Перфекто набирают из пруда воду в ведро
и пьют. Губы у меня растрескались от жажды.
   На  дальней  стороне  пруда  из  леса  вышло  существо,   темно-зеленое
маслянистое  животное  с  длинным  сегментированным  телом  и   небольшими
клешнями. Оно двигалось, прижимаясь к поверхности, и было не  выше  кошки,
но длиной с  человека.  Я  пытался  вспомнить,  что  оно  мне  напоминает:
скорпиона без жалящего хвоста,  краба,  вытащенного  из  панциря.  Пытался
определить, травоядное это, хищник или  стервятник,  но  у  меня  не  было
данных. Оно подползло к воде. И я понял, что оно само по себе. Одно.
   Не знаю, есть ли у него аналог на  Земле,  можно  ли  его  описать  как
что-то "похожее"; на Земле нет ничего похожего на это существо.  Проводить
простые ассоциации, утверждать, что на Пекаре  все  похоже  на  что-то  на
Земле, просто несправедливо. К тому же помешает мне разобраться в истинной
природе этих существ и может оказаться опасным.
   Абрайра дала мне попить. У меня кружилась голова.
   - Тебе лучше? - спросила она. Села рядом со мной и положила мою  голову
себе на колени.
   - Немного.
   - Могу я помочь?
   - Говори со мной. Займи мой мозг чем-нибудь приятным.
   - Ну, давай найдем что-нибудь утешительное. Мне интересно,  каково  это
иметь семью. Твоя мать мертва. Расскажи мне об отце, братьях и сестрах.
   - Отец? - спросил я. - Мой отец... - И ничего не смог придумать.  Отец.
Я помню, как отец сидит в кресле и плачет после смерти матери, а дети  Евы
карабкаются на него. А что было  потом,  не  могу  вспомнить.  Ничего.  Не
только ничего о нем не знаю и не слышал. Я даже не могу  вспомнить,  чтобы
думал об  этом.  Совершенно  неожиданное  ощущение.  Словно  я  пришел  на
экзамен, а профессор экзаменует меня по предмету,  о  котором  я  даже  не
слышал. Отец. Я вернулся назад. Помню об отце все после смерти матери.
   - Мой отец, - закричал я, - был  слабый  и  циничный  человек.  Он  был
безнадежный неудачник.  Бросал  одну  работу  за  другой.  Часто  говорил:
"Неизученная жизнь недостойна жизни,  но  и  изученная  не  лучше".  После
смерти матери он... он...
   Я был ошеломлен. После смерти матери он перестал для меня существовать.
Я встал,  и  меня  охватил  ужасный  страх.  Я  мог  привести  только  два
объяснения: либо у меня  серьезно  пострадал  мозг,  или  произошло  нечто
настолько ужасное, что я полностью блокировал все  воспоминания  об  отце.
Мне хотелось убежать, но бежать было некуда. Я очень встревожился и кончил
тем, что принял новую дозу болеутоляющего, чтобы опять уснуть.
   Мы миновали обширные  равнины  и  оказались  в  неглубоком  каньоне  из
спрессованной грязи. А в каньоне увидели много обветренных  камней,  грубо
округленных, как шары. Каждый камень достигал восьми метров  в  высоту,  и
расположены  они  были  спиралью,  как  рисунки  в  пещерах  австралийских
аборигенов.  За  многие  сотни,  а  может,  тысячи  лет,   круглые   камни
погрузились в землю. Но их вид  наполнил  меня  благоговением.  Они  очень
похожи на камни, которые бросал в нас пустынный владыка, но эти огромны, а
спиральное расположение свидетельствует  как  будто  об  их  искусственном
происхождении. Я все время ожидал  увидеть  вход  в  пещеру,  какую-нибудь
дверь на склоне, какие-нибудь росписи. Но не было ни следа  тех,  кто  так
расположил камни.
   В этот день мы добрались до берега. Я пытался что-нибудь  вспомнить  об
отце, но не смог ничего, абсолютно ничего. И гадал,  почему  я  блокировал
воспоминания о нем. Может, узнал, что на самом  деле  он  убил  мою  мать?
Может, он трусливо убил себя сразу после смерти  матери?  Я  подумал,  что
если создам сценарий,  близкий  к  правде,  смогу  вспомнить.  Но  тут  же
обнаружил, что у меня в памяти еще один провал - провал, в котором  должна
находиться Татьяна, девочка из моих снов. Почему, если она так  важна  для
меня, я помню только ее лицо и имя? Я не  мог  ответить  на  этот  вопрос.
По-прежнему дул  сильный  ветер.  Вечером  мы  остановились,  и  компадрес
посадили меня спиной к дереву. Руки и ноги не слушались  меня,  словно  их
вообще не стало. У меня едва хватило энергии, чтобы поесть;  я  чувствовал
себя слабым, как ребенок. И долго лежал без сна и думал об отце.
   На следующее утро я проснулся в машине, летящей над землей. Я лежал  на
спине и больше не слышал прибоя. Чувствовал себя обособленным от всего. От
своего прошлого, от своих друзей, от своего мира. Небо темно-красное,  как
на закате, и безоблачное. И на нем  ни  одной  ленты  oparu  no  tako.  Их
разнесло бурей. Мы проехали под деревом,  изорванной  пальмой  с  увядшими
листьями, которые шуршали, как бумага, и  меня  в  самое  сердце  поразило
нечто знакомое.
   "Я возвращаюсь  в  Панаму,  -  с  безумной  радостью  подумал  я.  -  Я
возвращаюсь в Панаму". Солнце, отразившееся  в  листве,  напомнило  мне  о
давно забытом случае. Не  могу  вспомнить,  когда  это  произошло  в  моем
детстве: помню, что лежал на диване, глядя в окно. Между  двумя  открытыми
полями проходила линия деревьев, и толпа обезьян переходила из одного леса
в другой. И в то время мне показалось, что это я движусь, а обезьяны стоят
на месте.
   Я лежал на дне машины, вспоминал эту пальму, так неожиданно появившуюся
после необычной фауны  Пекаря,  и  меня  наполнило  ощущение  спокойствия,
эйфория. И снова я ощутил,  что  возвращаюсь  домой,  в  свою  собственную
утраченную страну.
   Постепенно  пальмы  стали  встречаться  чаще.  К  полудню  мы  достигли
полностью  терраформированной  лесистой  местности.  На  деревьях  болтали
попугаи, поедая фрукты; мы, несомненно, добрались до земель ябадзинов.
   Мы остановились на ночь и два следующих дня двигались вдоль  берега  на
юг. Днем и ночью дул сильный ветер, он летел с холодных морей на  нагретую
сушу и иногда достигал силы шквала. Но море здесь представляет собой узкую
ленту, и поэтому бури приносили мало  дождей.  Пыль,  поднятая  в  пустыне
ветром, окрасила небо в тусклый желто-коричневый цвет, и закаты и  восходы
стали особенно великолепны. Я чувствовал себя крепче  и  вечером  лежал  у
костра и слушал разговоры.
   Абрайра весь день тревожилась, напрягалась и потому очень устала. Когда
к ней обращались, нужно было повторить два-три раза, чтобы  она  ответила.
После того как Мавро лег спать, Перфекто сказал:
   - Что у тебя на уме, сестренка?
   - Я только... не знаю. Хочу ее. Хочу эту планету!
   - Да, - энергично подхватил Перфекто. - Знаю. Я тоже чувствую это.
   Абрайра спросила:
   - Помнишь, каково было в нашем поселке, в Темуко, когда мы были детьми?
У нас ничего не было! Абсолютно ничего, что можно было бы  назвать  своим!
Капитан Гуэррера давал нам одежду или игрушки, но ничего  не  принадлежало
мне - мне одной. Давая нам обувь, он всегда говорил: "Не забывай  делиться
с другими". Мне это было ненавистно.
   - Знаю, - сказал Перфекто. - Я тоже это ненавидел. Нас  создали,  чтобы
мы имели свою территорию, а потом ничего нам не дали.
   Абрайра рассмеялась.
   - Помнишь, как мы детьми прятали вещи под кроватью? И время от  времени
приходил Гуэррера и все отбирал.  Я  нашла  в  канаве  куклу  и  несколько
месяцев прятала ее; она мне была  нужна  не  потому,  что  была  красивая,
чистая, вовсе нет - она была моя.
   Перфекто улыбнулся.
   - Si. Гирон и его палки. Помнишь, как он приносил домой  палки.  Ничего
особенного в них не было, простые палки. Если он еще жив, я думаю, у  него
дома их горы.
   - Вот что я чувствую, - сказала Абрайра. - Хочу эту планету, как  Гирон
хотел свои палки. Хочу дом. Так хочу, что ни о чем другом не могу  думать!
Если мы выиграем эту войну, я, наверно, умру от радости.
   - Ах, - сказал Перфекто, - как было бы хорошо! Иметь  целую  планету  в
своем распоряжении. Это желание в наших  костях.  Никогда  не  думал,  что
захочу чего-нибудь так сильно. Но убивать ябадзинов я не  хочу.  Мне  жаль
того, что с ними случится, когда мы достигнем Хотоке но За.


   На третий день в полдень,  продолжая  идти  вдоль  берега,  мы  увидели
первые признаки цивилизации: в море уходил причал, и  на  камне  нарисован
один японский иероглиф, одно слово. Я  не  знал,  что  оно  означает,  но,
казалось, это предупреждение. Над иероглифом нарисован  белый  самурайский
меч, а еще выше - кровавый глаз.
   Мы остановили машину и долго смотрели на эти символы.
   - Как ты думаешь, это предупреждение? - спросил Перфекто.
   - Не знаю, - ответила Абрайра, - но мы явно недалеко от Хотоке  но  За.
Может, всего в нескольких километрах.
   - Нет, - сказал Мавро, - не думаю. Мы не можем быть так близко. Я долго
изучал карту. Думаю, нам еще километров двести.
   Абрайра сказала:
   - Хочешь пойти вперед вслепую? Мы даже  не  знаем,  виден  ли  город  с
берега. Не хочу наткнуться на мину или нейтронную пушку.
   - Может, в городе не осталось никакой защиты, - с надеждой сказал я.. -
Может,  наши  компадрес  уже  добрались  до  города   и   уничтожили   всю
автоматическую защиту. Мы встретили в пустыне  столько  ябадзинов,  словно
все  мужское  население  покинуло  город.  Его  остались  защищать  только
женщины, старики и дети. И, конечно, десять тысяч  колумбийцев,  если  они
уже высадились.
   - Нет, защита не уничтожена, - сказал  Перфекто.  -  Даже  если  Гарсон
успел добраться. Он сказал, что битва будет на девятый день  после  выхода
из Кимаи но Джи. Это завтра утром. И даже если по какой-то причине  Гарсон
решил напасть на город раньше и захватил  его,  он  не  станет  уничтожать
защиту; наоборот, постарается как можно быстрее восстановить ее, чтобы  не
опасаться мести Мотоки или ябадзинов.
   Я нервничал при мысли о защите,  управляемой  на  расстоянии.  К  такой
задаче меня не готовили, я видел это только в симуляторе,  и  единственный
эпизод обороны города доказал мне мою неготовность. Я не хотел идти на юг.
   Абрайра сказала:
   - Направимся в глубь суши и посмотрим, не найдем ли следы Гарсона. Если
армия прошла к городу, должны остаться взорвавшиеся  мины  и  уничтоженные
пушки.
   Абрайра повернула от моря через деревья. Нам  потребовалось  два  часа,
чтобы преодолеть десять километров  джунглей,  потом  джунгли  поредели  и
сменились травянистой равниной. Я порылся  в  карманах  и  нашел  камешек,
который подобрал к Кимаи но Джи. Сидел и смотрел  на  маленькую  рубиновую
головку цветной капусты.
   Мавро увидел и спросил:
   - Что это?
   - Рубин, - ответил я, и все посмотрели на меня. - Я нашел его  в  Кимаи
но Джи. Очевидно, они здесь часто встречаются.  На  планете  все  металлы.
Рубин, изумруд - это всего лишь  кристаллы  кварца  с  примесью  меди  или
железа. Здесь они ничего не стоят.
   - Ха! - сказал Мавро. - Настоящий рубин? Имеет смысл - со  всеми  этими
металлами. Может, здесь в каждой реке золото, а  на  каждом  заднем  дворе
груды рубинов, а мы ничего и не знали.
   Мы поехали дальше, а я подумал: возможно, он прав.
   Ночью мы проехали триста километров по большому полукругу через  полосы
джунглей и подошли к густому лесу на берегу широкой реки. Мы были уверены,
что именно на этой реке расположен Хотоке  но  За,  мы  видели  на  лентах
машины ябадзинов на этой реке; а это единственная крупная река  на  карте;
поэтому мы двинулись по ней на юго-восток, двигались  осторожно,  опасаясь
защиты города. Абрайра часто говорила словно про себя:
   - Мы это сделаем! Мы это сделаем!
   За час до рассвета мы обогнули поворот, река устремлялась вперед прямо.
Ничто не закрывало поле зрения, и  мы  увидели  огни  большого  города  на
холме. Но огни красные и окружены столбами дыма.
   Город пылал.





   Абрайра смотрела на тускло-красные облака дыма над городом.
   - Что происходит? - спросила она. - Может, он напал раньше  намеченного
времени?
   - Должно быть, колумбийцы,  -  сказал  Перфекто.  -  Вероятно,  приняли
предложение Гарсона и решили сжечь город. А может, прямо сейчас  сражаются
в городе с ябадзинами, а пожар вспыхнул случайно. - Огонь и  дым  казались
очень далекими, километрах в восьмидесяти от нас.
   Мы смотрели какое-то время. Абрайра сказала:
   - Там нет сражения. Я не вижу  в  облаках  отражений  лазеров.  Никакой
битвы нет.
   Мавро ответил:
   - Тогда это ябадзины жгут свои дома перед сражением. Они знают, что  мы
приближаемся. Знают, что их ждет. И не хотят оставить нам что-нибудь.
   Его слова показались мне правильными.  Ябадзины  жгут  свои  дома,  как
жители Мотоки сожгли свои перед массовым самоубийством.
   Абрайра вздохнула и сказала:
   -  Если  ябадзины  жгут  город,  значит  Гарсону  не  удалось   убедить
колумбийцев присоединиться к нам. Иначе город был бы наш или в нем шли  бы
бои. Если Гарсон все еще не вошел в город, мы встретим его ниже по реке. -
Она передвинула дроссель, машина поднялась в воздух и полетела  на  высшей
скорости. Мавро и Перфекто начали стрелять  плазмой,  и  река  осветилась.
Абрайра крикнула: - Анжело, бросай за борт все запасы пищи и воды,  всякий
лишний груз. В реке обязательно есть мины, и я не хочу наткнуться на  них.
Достань все лазерные ружья и держи их наготове. И если придется плыть,  не
выпускай ружье.
   Я открыл крышку в полу и начал  выбрасывать  все  наши  запас:  одеяла,
запасной турбо,  воду  и  продовольствие.  Достал  лазерные  ружья,  и  мы
повесили их на спину. Все это заняло  минут  пять,  потом  я  сел  и  стал
смотреть на пролетающие мимо деревья.
   Мы двигались по реке, и следующие полчаса прошли  быстро  и  незаметно.
Сердце стучало у меня в груди, дыхание стало тяжелым и неровным.
   Перфекто похлопал по своему шлему.
   - Слышишь? - спросил он. - Мы, должно быть, близко от  армии!  Я  слышу
переговоры по радио. Мы сразу за ними. Они идут!
   И почти тут же  я  услышал  звуки  выстрелов,  над  городом  замелькали
вспышки  лазеров,  освещая  облака.  Солнце  еще  не   встало,   но   день
приближался. Мы  находились  в  двадцати  километрах  севернее  города,  и
Абрайра включила двигатель на  полную  мощность,  наша  скорость  выросла.
Звуки выстрелов сливались и становились громче.
   - Десять минут до защитного параметра, - крикнула Абрайра.  Она  начала
выкрикивать по комлинку, вызывая кого-то мне незнакомого. Назвала свое имя
и звание и попросила задание.
   Перфекто кричал мне:
   - Маленький братец, мы пойдем в хвосте, так  что  не  беспокойся.  Если
услышишь звяканье металла или  шорох  разрываемой  бумаги,  значит  в  нас
попали из нейтронной пушки. Сразу прыгай с машины, ладно? Они бьют  только
по подвижным мишеням.  Их  залп  покрывает  0,008  градуса  по  горизонту,
поэтому они выберут в качестве цели машину,  а  не  одного  из  нас.  Если
попадешь в  воду,  побыстрее  выбирайся  из  защитного  костюма.  Изоляция
лазерного ружья позволяет ему плавать.  Плыви  к  ружью  и  вместе  с  ним
добирайся до берега. Если услышишь высокий гудящий звук, это ракеты ласки.
Стреляй по ним в воздухе. Защита у города не сильная, но  если  мы  пойдем
фронтом,  все  их  подвижные  защитные  средства:  ласки  и  кибертанки  -
обрушатся на нас.
   У Перфекто это выходило как-то легко. Но правда заключалась в том,  что
легко не будет.  Ябадзины  нанесли  нам  гораздо  больший  ущерб,  чем  мы
ожидали. Начиная от эпидемии на корабле до уничтожения защитного периметра
Кимаи но Джи. Мы только  один  раз  сумели  поставить  их  в  тупик  своим
оружием, но у них было пять дней, чтобы принять меры. И даже  если  у  них
сражаются только женщины, они будут вооружены не хуже нас.
   Абрайра неожиданно отключила все двигатели, и машина  медленно  поплыла
по темной воде.
   - Muchachos, - сказала она, - я только  что  получила  сообщение:  план
Гарсона не удался. Ябадзины видели, что мы сделали с Мотоки,  и  не  стали
переправлять колумбийцев в Хотоке но За.  Они  им  не  доверяют.  Ябадзины
подавили остатки сопротивления Мотоки. Наша защита сбила шесть  дирижаблей
ябадзинов, но три ее преодолели и вчера утром приземлились. Город защищают
не менее трех тысяч самураев и тридцать пять  тысяч  жителей.  Они  смогли
усовершенствовать свое вооружение. А может, даже и броню.
   - Что же нам делать? - спросил Перфекто.
   - У нас нет выбора. Гарсон не верит, что в городе три тысячи  самураев.
Мы должны идти вперед и сражаться до последнего. Пленных не брать.
   Она права. Мы не можем отступать. Если дать ябадзинам  время  прийти  в
себя, мы с ними никогда  не  справимся.  Единственная  надежда  -  напасть
сейчас, используя все резервы.
   - Тогда пошли, - сказал Мавро.
   Абрайра включила двигатель, и мы двинулись вперед. В десяти  километрах
от города мы встретились  с  первыми  АНП  -  автоматическими  нейтронными
пушками. Их дымящиеся пилоны были хорошо укрыты за бревнами. В воде плавал
с десяток машин, но наших компадрес видно не было.
   Абрайра увеличила скорость. Мы миновали поворот  и  на  короткое  время
снова увидели город: утреннее солнце осветило Хотоке но За;  расположенный
на склонах горы, весь город блестел, как золотой. Вдоль гранитных  склонов
тянулись дома и фабрики. Но не дома с тонкими  бумажными  стенами,  как  у
Мотоки.  Нет,  аккуратные  кирпичные   купола   коричневого,   желтого   и
темно-зеленого цвета; во дворах много пальм и зеленой  травы.  Из  больших
куполов поднимался дым, и даже на расстоянии в десять километров мы видели
сотни наших машин, крошечные  точки,  поднимавшиеся  по  склону  навстречу
ябадзинам.
   Наши люди приближались к городу с юго-востока,  и  это  показалось  мне
странным. Они должны были бы идти от реки, с северо-востока.  Может,  река
поворачивает и подходит к городу с юга, подумал я.
   Перфекто закричал:
   - Абрайра!
   Наша машина  затрещала  и  загремела.  Абрайра  взлетела  в  воздух,  а
Перфекто схватил меня за правую руку и  чуть  не  вырвал  ее  из  сустава,
увлекая меня за собой в воду. Я успел сообразить, что в нас попал залп  из
автоматической нейтронной пушки, и прихватил с собой самострел и  лазерное
ружье. Мы погрузились в теплую  воду,  наша  машина  пролетела  еще  сотню
метров и превратилась в огненный шар.
   Я лежал на  поверхности  воды  и  чувствовал,  как  она  заполняет  мой
защитный костюм. Одной рукой снял пластины с ног и груди, другой продолжая
удерживать самострел и ружье. Грудные пластины утонули, а лазерное  ружье,
как пробка, повисло на поверхности. Я схватил  ремень  лазерного  ружья  и
самострела, удерживая их в одной руке, и принялся снимать плиты  с  левого
бедра. На правом бедре в карманах  запасные  обоймы,  поэтому  я  не  стал
снимать эту часть костюма. Пытался плыть к южному берегу, но броня  тащила
вниз.
   Перфекто, держа перед собой лазерное  ружье,  как  спасательный  жилет,
схватил меня за руку и потянул.
   - Подержи, - сказал я, протягивая ему самострел. - Мне нужно раздеться.
- Перфекто взял его, а я раскрыл карманы и переложил обоймы в рубашку.
   Перфекто подплыл ближе, снова схватил меня за правую  руку  и  потянул.
Глядя мне в глаза, он прошептал:
   - Скажи всем, что ты ранен! Скажи, что не можешь идти! Не вздумай  идти
на холм, братец, или я вынужден буду ранить тебя!
   Глаза Перфекто расширились и стали страшны. Он повернул  мне  руку,  ее
пронзила боль. Он хотел сохранить мне жизнь любой ценой.
   Опять повернул мне руку, и я крикнул.
   - Ну, хорошо! - сказал я. Выпустил деталь костюма и медленно,  сберегая
энергию, оберегая больную руку, поплыл к  берегу.  Я  все  еще  чувствовал
слабость после болезни. Река текла  медленно,  от  воды  неприятно  пахло.
Абрайра первой выбралась на берег и долго сидела,  глядя  на  кусты  перед
нами. Потом сняла свое лазерное  ружье  и  тщательно  прицелилась.  Тонкой
струйкой поднялся дым над тщательно замаскированным пилоном АНП.
   Мы подплыли к ней. Она тяжело дышала.
   - Моя вина, - сказала она. - Гарсон, должно быть,  прошел  кустарником.
Он знал, что река нашпигована АНП и кибертанками.
   - Si, - сказал Перфекто. - Я увидел их след как раз перед  тем,  как  в
нас попало, но ты смотрела на город. А  след  вон  там.  Но  мне  кажется,
Анжело повредил правую руку. Он не может идти дальше! - Перфекто помог мне
выбраться из реки.
   Абрайра озабоченно посмотрела на меня.
   Я потер плечо.
   - Все в порядке.
   Перфекто несколько мгновений печально смотрел на меня. Сжал кулаки, и я
подумал, что он меня ударит, что-нибудь сделает, чтобы помешать мне  идти.
Но он взял мой самострел и сказал:
   - Идите за мной. Я пойду первым.
   И пошел вверх по течению,  прихрамывая,  прокладывая  дорогу  в  густом
кустарнике. Мне это не понравилось. Он опять принимает на себя  опасность,
отдает мне свою жизнь, как это сделал Люсио.
   Вскоре мы отыскали след армии: плазма стекала с деревьев,  обжигая  их.
Это наши стреляли перед собой, уничтожая мины. Земля почернела и обгорела,
листвы почти не осталось. В кустах лежало  несколько  машин,  разбитых  на
куски залпами АНП. След был усеян телами наших наемников, но  трава  росла
так густо, что труп мы замечали только тогда, когда  спотыкались  о  него.
Перфекто шел  в  пятидесяти  ярдах  перед  Мавро.  Мы  с  Абрайрой  шли  в
пятидесяти ярдах за Мавро. Если кто-нибудь наступит на мину, остальные  не
пострадают. Мы осматривали тела и подбирали себе части брони. Мы  с  Мавро
не нашли подходящих шлемов, и я быстро отказался  от  поисков.  Теперь  мы
находились всего в пяти  километрах  от  фронта.  Через  каждые  несколько
метров попадались ямы, оставленные взорвавшимися минами,  и  раз  двадцать
нам встречались пустые машины. На обочине лежали черные кибертанки.  Глядя
на них, я был уверен, что в зарослях скрываются другие, потому  что  видел
отверстия в листве, проделанные огнем.
   На расстоянии продолжали звучать выстрелы. Все молчали.  Сосредоточенно
смотрели под ноги, наблюдали за кустами, не шевельнутся ли они.
   Перфекто крикнул, чтобы  мы  остановились,  и  сам  остановился,  глядя
вперед. Перед нами открытое пространство без всяких следов  мин.  Ябадзины
очень густо минировали местность, поэтому когда мы проходили метров десять
и не встречали мину, значит что-то не так. Перфекто протянул руку,  набрал
пригоршню земли и  бросил  вперед.  Мины  взорвались  от  падающей  почвы.
Перфекто улыбнулся и сказал:
   - Впереди свободно. Ни мин, ни ласок.
   Я взглянул на Мавро. Пот покрыл  его  лоб,  глаза  стали  пустыми.  Пот
mugga, абсолютной сосредоточенности. Мы  вышли  из  зарослей  у  основания
холма. Впереди на склоне звучали выстрелы, и я различал  фигурки  людей  в
зеленых боевых костюмах. Они, как муравьи, взбирались в бреши, пробитые  в
высокой стене, и исчезали в городе. Я удивился, что  они  так  близко.  Из
джунглей выбирались пять черных  кибертанков.  Люди  с  лазерными  ружьями
пытались попасть в их сенсоры. Один танк наклонился на  крутом  подъеме  и
опрокинулся. Другой выкатился из джунглей у основания холма и менее чем за
секунду сжег своим смертоносным лазером человек двадцать.
   А на обширной поляне перед  нами  лежали  сотни  мертвых.  Над  городом
вспыхнуло пламя, огненные полосы потянулись в небо, как фейерверк,  тысячи
лент оранжевого огня. Перфекто закричал:  "Дерево  смерти!"  и  указал  на
ленты. Каждая из них, касаясь поверхности,  взрывалась,  посылая  во  всех
направлениях шрапнель. Люди  падали  сотнями.  Ябадзины  усовершенствовали
свою защиту. А  в  городе  не  было  колумбийцев,  которые  могли  бы  нас
поддержать.
   Мы бежали изо всех сил, надеясь пересечь открытое пространство,  прежде
чем вырастет новое дерево смерти. И находились уже  в  километре  от  лини
фронта, когда Перфекто взглянул в сторону  и  нырнул.  Я  услышал  высокое
гудение, и пять ласок  -  снарядов  размером  с  мою  руку  -  с  шелестом
пролетело на север сквозь кусты. Перфекто быстро выстрелил несколько раз и
сбил их. Но последнюю ласку он сбил всего в  нескольких  метрах  от  своей
груди. И шрапнель  разорвала  его  броню  на  груди,  разлетелись  зеленые
обрывки.
   Перфекто удивленно крикнул, сделал шаг назад, грудь его превратилась  в
месиво изорванной плоти и крови. Он упал. Я подбежал к нему. Из дыр в  его
груди выходили кровавые пузыри. Мавро выхватил из руки Перфекто  самострел
и стоял над его телом, оглядывая небо в поисках новых ласок.
   - Как странно, - сказал Перфекто в микрофон, и обратная  связь  сделала
его голос гулким, как рычание собаки. - Нет москитов! Во всех джунглях  ни
одного москита!
   Он протянул руку ко мне, коснулся моего лица, словно в ласке. Рука  его
упала. Он умер.
   Наверху на холме кричали люди, кричали и  умирали  ябадзины  на  улицах
Хотоке но За, слышались звуки выстрелов. Я поднял голову и увидел высоко в
небе желтое солнце. Ужасный гнев охватил меня. Ябадзины  отобрали  у  меня
друга, и я ненавидел их за это. Хотел бежать вверх по холму, все опустошая
на своем пути, но потом посмотрел на грудь Перфекто и понял, что  не  могу
оставить его, не могу перенести его несуществование.  Он  отдал  мне  свою
жизнь. И я надеялся вернуть ее ему.
   Я взглянул на свои руки. В них только ружье. А должна быть  медицинская
сумка. Снова посмотрел на рану:  легочный  мешок,  чтобы  закрыть  дыры  в
легких, с литр искусственной крови, смолистая повязка  поверх  раны,  раб,
который будет поддерживать работу сердца. Все это нужно,  чтобы  сохранить
ему жизнь. Если бы медицинская сумка была со мной, я мог бы его спасти.  Я
достал  мачете,  разрезал  пенистую  изоляцию  ствола  лазера  и   обнажил
замороженные тюбики с азотным охладителем, потом отрезал розовый  палец  с
левой руки Перфекто и положил его  между  тюбиками.  Затем  отрезал  кусок
окровавленного кимоно и обвязал ствол лазера,  надеясь  сохранить  образец
плоти Перфекто, не дать ему испортиться.
   - Ах, только поглядите на доктора... -  сказал  Мавро,  оглядываясь  на
меня. Пот mugga покрывал  его  лицо,  и  смотрел  он  в  землю.  -  Старик
превратился в вампира.
   Я ничего не ответил. Конечно,  он  понял,  что  я  делаю,  но  в  гетто
Картахены не берут у мертвецов образцы ткани  для  клонирования.  В  мире,
кишащем людьми, которые ждут своей очереди  родиться,  и  у  каждого  есть
какая-то индивидуальная добавка в генофонд,  клонирование  оправдано  лишь
для тех, чья генетическая  структура  может  быть  названа  "невосполнимым
сокровищем". Мало кто генетически  достоин  такой  чести.  Но  Перфекто  и
другие  химеры,  пожалуй,  единственные,  кто,   по-моему,   должен   быть
клонирован.
   Голос Абрайры звучал хрипло.
   - Ты собираешься сделать его копию? Это удивительно. Я  люблю  тебя  за
это.
   - Прекрасно, - ответил я и посмотрел вверх по  холму.  С  самой  первой
встречи я помнил слова Перфекто: "Мы с тобой оба  умрем  на  Пекаре".  Его
пророчество исполняется. Он мертв,  а  я  чувствую,  как  умирает  во  мне
способность испытывать страсть,  сочувствие,  надежду.  А  когда  все  это
уходит, ничего ценного не  остается.  Я  понимал,  что  становлюсь  пустой
шелухой. Мы находились внизу, у рисовых полей, выше  начинались  банановые
плантации. Несколько машин перевернулись при  попытке  подъема  на  крутой
склон. Никакого следа защиты я не видел. Далеко, по бокам от нас, медленно
двигались кибертанки. Должны быть еще ласки, но их, наверно, сбили те, что
прошли перед нами. С полдесятка стволов АНП дымились в утесах у  основания
города. Ничто не может помешать нам войти в Хотоке но За. Жители не  стали
бы минировать банановые плантации.
   Я вскочил, закричал и побежал к городу. Бежал  по  полям  к  городу,  и
Абрайра кричала:
   - Подожди! Там опасно!
   Она обогнала меня и побежала впереди, а Мавро попытался обогнать и  ее.
Его глаза опасно сверкали. Солнце ярко освещало вытатуированные серебряные
слезы, они казались горящими.
   Я продолжал бежать по полям, пытался первым из нас троих  добраться  до
города. Но Абрайра сильнее и быстрее,  она  поднималась  по  холму  передо
мной, а Мавро словно перелетал через бугры, задерживавшие меня.
   На бегу я сбрасывал защитную одежду, она мне мешала.
   Мы миновали  рисовые  поля,  пробежали  плантациями,  потом  преодолели
крутой подъем  с  полкилометра  длиной.  Пробрались  в  бреши  в  стене  и
оказались на улицах Хотоке но За, и повсюду лежали тела, а звуки выстрелов
стали громче. Абрайра приказала пройти  между  двумя  домами,  гигантскими
иглу, высеченными из светлого камня, и там лежали три  мертвых  самурая  в
красных боевых костюмах.  Я  не  хотел  портить  образец  ткани  Перфекто,
поэтому свое ружье повесил на спину и  взял  другое  у  мертвого  самурая.
Перед нами километра на два узкой аккуратной лентой тянулся к морю  город;
теперь он превратился в развалины, в  центре  города  рухнувший  воздушный
корабль провел длинную  черту  разрушений.  Целые  здания  при  этом  были
снесены до основания. Я  подумал,  что  такое  опустошение  может  вызвать
только шаттл, ударившийся на полной скорости. По  улицам  двигалась  сотня
наших машин, разбрызгивая смерть из плазменных пушек, выпуская кривые ножи
из самострелов. Все затягивали густые облака дыма.
   Мы пересекли улицу и двинулись  к  океану.  И  тут  увидели  ябадзинов:
стариков в белых кимоно, изрезанных лезвиями, старух,  сожженных  лазером,
малышей с разбитыми головами. На улицах  города  я  увидел  только  одного
мертвого наемника. Мы подбежали к стене дыма, и дым окрасил всю  местность
в темно-желтый цвет. Я ощущал телом ветер, ярко светило солнце, поблизости
слышался гром пушек, и меня охватила дикая радость. "Так и должно быть,  -
подумал я. - Сражаться.  Чувствовать  себя  живым.  Так  и  должно  быть".
Повсюду дома одинаковой внешности, у многих контрфорсы,  как  отходящие  в
стороны руки. Из многих куполов поднимался дым, на порогах лежали  мертвые
ябадзины, их обожженные останки свидетельствовали об избранной  ими  форме
самоубийства. "Пусть будет больно,  дамы,  -  подумал  я.  -  Пусть  будет
больно".
   Мы бежали туда,  где  звуки  битвы  были  всего  слышнее,  но  странная
городская акустика сыграла с нами шутку. Все время  звуки  битвы  казались
впереди, всего в нескольких метрах от нас.
   Платиной  вспыхнул  передо  мной  выстрел  из  лазера,  я  отпрыгнул  и
покатился по земле, крича от радости. Мы находились в километре от моря. Я
вскочил и посмотрел на стрелявшего - компадрес в зеленом защитном костюме.
Он извиняясь развел руками. Я понял, что добрался до края схватки.  Вокруг
множество куполов разного цвета. Деловой район.
   Прямо передо мной  послышались  крики,  болезненный  женский  вопль,  я
пробежал под контрфорсом через тучу дыма.  Передо  мной  Мавро  стрелял  в
купол. Я услышал сдавленный крик справа  и  подбежал  ко  входу  в  купол.
Оттуда валил дым, и  я  ничего  не  увидел.  Выстрелил  от  пояса,  кто-то
закричал и упал.
   Я повернулся. Абрайра следила за улицей, держа лазер  наготове.  Мавро,
продолжая стрелять, нырнул в купол. Ниже по холму двигались наши  люди,  и
мертвые ябадзины лежали так густо, что  местами  приходилось  перебираться
через трупы. У ябадзинов, казалось, не было никакой защиты, не  было  трех
тысяч самураев, они совершенно нас не ждали, я не мог этого  понять.  Ниже
по холму одновременно взорвались три купола. Ябадзины взрывали свой город.
   Я слишком отстал. Передо мной никаких живых целей. Чтобы  их  отыскать,
нужно бежать вперед. Ни у кого  из  ябадзинов  нет  защитных  костюмов.  Я
нащупал регулятор и уменьшил энергию луча лазера. Пробежал мимо Абрайры  и
здания, в котором скрылся Мавро. Абрайра что-то  крикнула  и  побежала  за
мной.
   Я пробежал по улице мимо десятка компадрес  в  зеленой  броне,  которые
методично обстреливали два горящих здания, словно там скрываются ябадзины,
мимо полных наемниками машин, поливавших город на полкилометра плазмой.
   Я пробежал два  квартала  делового  района,  царапая  голые  ноги.  Три
молодых японца выбежали из здания, я выстрелил им в  спины  и  повернулся,
чтобы взглянуть, где мои компадрес. И  вдруг  понял,  что  рядом  со  мной
никого из компадрес нет: я на  передней  линии,  и  впереди  улицы  залиты
плазмой. Я могу перебить всех.
   Я закричал, взглянул вверх по холму, и вдруг из двери  купола  выбежала
женщина. На  ней  синий  костюм,  как  у  чиновника,  кожа  светло-желтая,
усеянная кровавыми точками, под  глазами  темные  круги.  Глазные  складки
сильно подчеркнуты, черные волосы зачесаны назад. Она  опустила  взгляд  и
посмотрела на лазерное  ружье.  Потом  принялась  возиться  с  собственным
лазером, нацеливая его на меня.
   Я выстрелил  и  провел  огненную  полосу  по  ее  грудной  клетке.  Она
удивленно открыла рот и смотрела  на  меня,  словно  знала,  что  она  уже
мертва. Потом упала, уступая мне дорогу, вытянулась. И  в  этот  момент  у
меня закружилась голова, сердце  гулко  забилось,  и  я  достиг  состояния
Мгновенности. Женщина падала, глаза ее в последний раз  закатились,  ружье
она отбросила и оно повисло в воздухе. По улицам катились волны дыма,  они
изгибались  вокруг  куполов,  и  все  похоже  было  на  ад.   Небо   почти
расчистилось от oparu no tako, сильный ветер  разогнал  грозовые  тучи.  Я
видел только одну желто-зеленую полоску,  плывущую  по  небу;  а  на  фоне
утреннего горизонта видны были миллионы  и  миллионы  отдельных  oparu  no
tako, они золотом и белизной сверкали на солнце, как кусочки слюды. Больше
ничего  чуждого.  Орхидеи  на  крошечных  газонах,  приземистые  пальмы  и
гигантские папоротники во дворах - это я видел всю свою жизнь. Купола, как
женские груди, поднимающиеся в воздух, - это всего лишь дома. А  умирающая
женщина, лежащая на земле с искаженным лицом, с бледной  кожей  в  розовых
пятнах, - простая женщина, я таких видел миллионы. И каким-то образом  она
соответствует окружению. Словно дым,  катящийся  по  улицам,  завивающийся
вокруг куполов, небо,  блестящее  осколками  слюды,  умирающая  женщина  с
бледной кожей - все  это  части  огромного  холста,  пейзаж,  нарисованный
искусным художником. И я испытал чувство, которое можно  было  бы  назвать
совпадением. Эта женщина,  эта  планета  -  это  совсем  не  Земля.  Но  я
почувствовал, что готов их принять. Я стал частью Пекаря.
   Женщина, в которую я выстрелил, любила, ей были дороги  незнакомые  мне
люди. Она не ябадзин. Она человек. Она человек не из-за своего сходства со
мной, а вопреки  отличиям.  Я  огляделся,  пораженный  этим  ощущением,  и
увидел, что все вокруг чужое, более чуждое,  чем  я  себе  представлял.  И
одновременно все это принадлежит мне.
   Я больше не в Панаме. Я посмотрел на  улицы,  на  холм.  Мои  компадрес
бежали за ябадзинами, стреляли в них. Ябадзины  не  очень  сопротивлялись.
Никаких  трех  тысяч  самураев,  о  которых  нас  предупреждали,  нет.  На
дирижаблях, должно быть, прилетело всего несколько сот человек. И все  они
как будто погибли. Большинство зданий горит и разрушено.  Только  немногие
ябадзины  решили  жить  и  сражаться.  Подобно  жителям  Мотоки,  ябадзины
предпочли покончить самоубийством. Они не верили, что могут победить  нас.
Мало кто сражался, и ни у кого не было  оружия,  способного  пробить  нашу
броню. Они были обречены. Но мои companeros словно не понимало этого.
   Выше по холму из дома выбежала девушка.  Двое  наемников  обернулись  и
автоматически  выстрелили.  Девушка  закричала  и  поскользнулась  в  луже
собственной крови. Те же два наемника медленно направились  к  куполу,  из
которого она выбежала, как будто в нем десятки самураев. Они совершенно не
понимали, что бой окончен, война выиграна.
   У меня не было стремления бросить оружие, как во время убийства  Люсио.
Просто не было и сил нести его  дальше.  Я  подбежал  к  женщине,  которую
застрелил. Она лежала на земле, дышала с трудом, но дышала. "Она дышит!  Я
могу спасти ее, - подумал я, - могу спасти ее!"  И  тут  я  понял,  что  с
самого убийства Эйриша ищу  человека,  которого  смог  бы  спасти,  как-то
оправдаться. Я тащил полуживую Тамару на станцию Сол. Во время эпидемии  я
изо всех сил старался спасти хоть одного  человека.  Даже  когда  Перфекто
убил Бруто, что-то во мне кричало: "Надо его спасти!" Но все время мне  не
удавалось спасти. И я подумал: "Если я сумею спасти по одному человеку  за
каждого убитого, счет сравняется. И я буду свободен".
   Я расстегнул костюм женщины и прикрыл ее  рану.  Кожа  у  нее  бледная,
женщина в шоке. Я подложил ей под ноги свой лазер, приподняв  их.  Оглядел
улицу. Мне нужна медицинская сумка, перевязочные материалы,  болеутоляющее
и средства для сокращения  сосудов.  Я  осматривал  улицу,  словно  где-то
здесь, в укрытии, сидят медики.  Интересно,  где  здесь  больница.  Но  на
зданиях только японские иероглифы. Я увидел машину, медленно  спускающуюся
с холма по направлению ко мне. Поднял руки и закричал, потом побежал вверх
к своим компадрес.
   - Мне нужна медицинская сумка! - кричал я на бегу. Артиллерист  спросил
в свой микрофон:
   - Что ты здесь делаешь без защиты?
   - Мне она не нужна. Ябадзины не сопротивляются, - сказал я, словно  это
все объясняет. Один из наемников  порылся  в  машине,  достал  медицинскую
сумку и бросил мне.
   - Graciac, - крикнул я и побежал назад.
   Женщину я нашел на прежнем месте.  Проверил  раны  и  обнаружил  разрыв
одного легкого и повреждение кровеносных сосудов под  грудиной.  Запечатал
дыры в легких пневматической пеной, а кровеносные сосуды просто  перекрыл.
Наложил повязку и дал диалилфталат, чтобы вывести ее из шока.
   Когда я оканчивал работу, за спиной у меня появилась Абрайра.
   - Что ты делаешь? - крикнула она.
   - Спасаю людей. Они не сопротивляются. Помоги мне! Раздобудь  еще  одну
медицинскую сумку, - крикнул я в ответ, и она,  отбросив  ружье,  побежала
вверх по холму. Я  прошел  по  улице  и  нашел  старика  с  остекленевшими
глазами, девочку лет  двенадцати,  спасти  которую  было  уже  невозможно,
полную женщину с очень широкими  бедрами:  похоже,  она  родила  множество
детей. Она лежала, и с ноге ее торчало множество метательных  стрел.  Одно
колено отрезано. Из раны била кровь. Женщина тяжело  дышала,  как  раненое
животное, и цеплялась пальцами за землю, пытаясь уползти от меня.
   Я наложил ей турникет на ногу и  сделал  инъекцию  болеутоляющего.  Она
покорно смотрела на меня,  не  мешая  работать.  Трудно  спасти  ей  ногу,
времени  на  это  нет.  Лучше  стабилизировать  ее  положение,   сохранить
турникет, хотя при этом она  ногу  потеряет.  Но  всегда  можно  отрастить
новую.
   Подошла Абрайра с новой медицинской сумкой. Она крикнула:
   - Там внизу! Целая толпа! - И указала в сторону берега.
   Мы побежали к берегу и на углу одной улицы обнаружили человек тридцать.
Десять были еще живы. Я начал лихорадочно работать, один случай за другим:
мальчик с развороченным  бедром,  старик  со  стрелой  в  спине,  девочка,
которой плазма попала в грудь и у которой хватило ума упасть и дать плазме
стечь. Я быстро работал, вокруг стреляли, но ни разу не выстрелили по мне.
Казалось чудом, что можно заниматься медицинской работой посреди  боя,  но
ябадзины на нас не нападали, а из наших компадрес никто  не  выстрелил  по
ошибке.
   Время замедлилось, мгновение тянулось бесконечно. Я работал, а  Абрайра
бегала от машины к машине и  приносила  медикаменты.  Один  раз  я  поднял
голову и увидел, что стрельба почти прекратилась. Не знаю, сколько времени
я работал: минуты или часы. Подсчитал,  что  помог  примерно  двадцати,  в
среднем на одного уходило две минуты. Но не может быть,  чтобы  я  работал
меньше часа. Земля подо мной дрогнула, взорвалось соседнее здание.
   И всякий раз как я поднимал голову, чтобы  перевести  дыхание,  Абрайра
указывала на нового раненого, и  я  хватал  свои  вещи  и  бежал  к  нему.
Постепенно мы приблизились к какому-то складу, здесь грудой лежали десятки
раненых. Я занялся молодой девушкой, услышал скрежет и поднял голову.
   Кто-то в зеленой защитной броне тащил раненую женщину в  угол.  Наемник
уложил женщину и побежал  в  поисках  других  раненых.  Подошел  еще  один
компадрес, снял шлем. Химера с деформированными ушами. Он порылся  в  моей
сумке. Сказал, что его зовут  Фаустино,  и  бегло  объяснил,  что  работал
санитаром в полевом госпитале в Перу. Он  работал  очень  хорошо.  У  него
оказались быстрые и искусные руки.
   Еще двое компадрес, неразличимые в защитной броне,  стали  подтаскивать
раненых. Меня это очень удивило. Я вдруг понял, что создается что-то вроде
военно-полевого госпиталя, и скоро нас завалят ранеными.
   Я слышал настойчивое "бум-бум-бум" в здании всего за три двери  от  нас
по улице. Это  было  единственное  место  поблизости,  где  еще  стреляли.
Абрайра несла на плечах старика. Я подумал, что стреляющий  добавляет  нам
много ненужной работы, и рассердился.
   Я побежал к дому, откуда доносилась стрельба. Абрайра в это время вошла
под арку большого  промышленного  здания,  и  неожиданно  все  это  здание
вздрогнуло от взрыва. Подпрыгнуло на дециметр в воздух, и  все  его  стены
рухнули. На Абрайру обрушилась груда кирпичей и изогнутых стальных балок.
   Я побежал к ней. Под камнями Абрайры не  видно.  Я  стоял  потрясенный,
глядя на эту груду, потом начал растаскивать кирпичи.  Посчитал,  что  они
покрывают ее слоем толщиной в  метр,  и  старался  убирать  их  как  можно
быстрее. Поблизости продолжали стрелять.
   "Когда откопаешь, она будет раздавлена, - подумал я.  -  Нужно  спасать
людей. Спасать миллионы". Я знал, что от Абрайры ничего  не  осталось  под
камнями.
   Побежал к большому куполу, откуда раздавались выстрелы, и даже  снаружи
услышал женские крики. Я вбежал внутрь.  Купол  оказался  театром.  Сквозь
круглые окна под самой крышей лился свет, впереди располагалась  сцена.  В
здании укрылась сотня женщин, и один человек  в  броне  стоял  у  входа  и
стрелял в женщин из самострела, а они прятались за сидениями.  У  меня  на
глазах одна из женщин метнулась к запасному выходу, человек  повернулся  и
выстрелил   в   нее.   Действовал   он   с   удивительной   скоростью    и
уравновешенностью, точно  и  изысканно,  погруженный  в  состояние  munen,
одновременно достигнув Мгновенности и  Полного  Контроля.  Он  стрелял  по
своим жертвам, словно это учебные цели, и делал это  исключительно  точно.
Он символизировал все то,  чему  научили  нас  самураи.  Женщины  отчаянно
кричали.
   Я крикнул "Muchacho!" и подбежал к этому человеку сзади. Он  повернулся
ко мне - я увидел,  что  это  латиноамериканец,  -  потом  снова  принялся
стрелять в женщин. Я выбил самострел у него из рук и закричал: "Не нужно!"
Он взглянул на меня, потом на ружье, словно хотел подобрать его.
   Я стал расстегивать его шлем, кричал  "Не  нужно!",  хотел  посмотреть,
узнаю ли я его. Темноглазый человек средних лет. Для меня  он  безымянный.
Лицо может принадлежать любому из тысяч знакомых  мне  рефуджиадос.  Глаза
его горели, он был покрыт потом munen.
   Он ошеломленно смотрел на меня, не понимая, почему я на него кричу, как
человек, очнувшийся от сна.  Лицо  его  сияло  восторгом.  Неожиданно  его
взгляд сфокусировался, он увидел меня.
   - Que glorioso! Как славно! - удивленно сказал он.
   Снаружи звуки выстрелов стихли. В городе слышались радостные  возгласы:
наши люди осознали, что победили. И хоть меня тошнило от того,  какими  мы
стали, в то же время я дрожал, сознавая, что мы приобрели целую планету. Я
вышел наружу. Счастье, словно пот, сверкало на  лицах  моих  товарищей.  Я
видел cоmpanero со снятым шлемом, с его волос стекала радость.
   Я повернулся и побежал помогать раненым.


   День тянулся бесконечно. Мы обрабатывали сотни раненых  и  переправляли
их в больницу. Огромная работа, в которую постепенно было вовлечено  около
восьмидесяти человек. Город принадлежал нам, и ябадзинов к полудню согнали
в  огражденный  лагерь.  Гарсон  провозгласил  себя  президентом   Пекаря.
Командование ОМП, находившееся на орбите, с радостью приняло нашу  просьбу
о вхождении  в  Объединенные  Нации  в  качестве  единого  члена,  и  наше
пребывание на планете  было  узаконено.  Объединенные  Нации  предпочитают
иметь  дело  со  стабильным  правительством,  единым  для  всей   планеты,
независимо от того, чего это стоит населению.  Захватив  обе  столицы,  мы
доказали, что являемся таким правительством, и получили  признание:  закон
признает любое правительство, добившееся объединения планеты. Объединенные
Нации счастливы, что мы прекратили распрю на  Пекаре.  И  потому  одобрили
нашу победу.
   Мы узнали, что  ябадзины  не  смогли  соорудить  огнестрельное  оружие,
потому что их фабрики оказались разрушены.  Через  несколько  часов  после
того, как дирижабли ябадзинов вылетели в город, наемник  по  имени  Овидио
Гардоса с помощью амигос нагрузил шаттл камнями.  Потом  со  стороны  моря
подлетел к Хотоке но За и на скорости в 1500 километров в час  ударился  в
промышленный комплекс Ро. Он погиб сам, но  уничтожил  и  несколько  сотен
самураев, которые лихорадочно готовили там оружие. Все говорили об Овидио,
и многие считали, что нужно почтить  его  героизм  и  назвать  его  именем
город. Мне казалось, что Овидио - хорошее название для города.
   В полдень подъехал Гарсон, он привез с собой в больницу Тамару,  и  она
молча смотрела, как мы  заботимся  о  ябадзинах.  Я  чувствовал,  как  она
смотрит мне в спину, как ворон.
   Я наполнил ее сосуд для внутривенных вливаний. Она поблагодарила  меня,
но больше мы не разговаривали. Работая, я вдруг вспомнил, что на  спине  у
меня по-прежнему лазерное ружье. Я достал из него образец плоти Перфекто и
поместил в холодильник, а потом продолжал  работать  далеко  заполночь.  В
полночь вернулся Гарсон и увез Тамару, обращаясь с  ней  так,  словно  она
собака на привязи. Он негромко разговаривал с  ней,  рассказывая  о  своих
планах  немедленной  депортации  всех  мужчин  японцев.  Я  работал,  пока
эмоционально и физически не выдохся совершенно, потом  вышел  на  улицу  и
поискал места, где бы поспать.
   Пошел к театру, где в последний раз видел  Абрайру  живой.  Улица  была
хорошо освещена и это  меня  удивило,  потому  что  большая  часть  города
разрушена. Никто не разбирал камни в груде, под которой лежит Абрайра, и я
подумал, что это должно быть сделано ее амиго. Что случилось с Мавро, я не
знал. Спина у меня болела, глаза устали, но я  начал  поднимать  камни  из
зеленой пемзы.
   Каждый камень большой, весит не менее пятидесяти килограммов, даже  при
меньшем тяготении. Я боялся взглянуть на Абрайру, боялся,  что  она  будет
изуродована до неузнаваемости. Но  когда  я  снял  большую  часть  камней,
увидел тело старика, которого несла Абрайра, изломанное и изуродованное, а
из-под трупа торчала рука Абрайры. Она светилась теплым платиновым светом,
выделялись горячие и ясные вены.
   Я отбросил еще несколько камней, и  неожиданно  вся  груда  сдвинулась,
Абрайра раздвинула камни и посмотрела на меня. Лицо ее  было  окровавлено,
во всем теле, казалось, не осталось ни одного живого места. Она  с  трудом
встала, и я помог ей выбраться из груды. Абрайра пошатнулась и  опустилась
на колени.
   - Я... я думал, что ты умерла, - сказал я.
   Абрайра с презрением взглянула на рухнувшее здание, словно эти камни  -
ничтожные детские игрушки. В голосе ее звучало удивление. Она сказала:
   - Может быть, я и человек, но не настолько!
   Я облегченно рассмеялся и помог ей добраться до больницы.


   Следующие два дня Абрайра провела в больнице.  Удивительно,  но  у  нее
треснули только два ребра. Очевидно, усовершенствование коллагена  сделало
ее кости более гибкими. Я готов был поклясться, что только медуза способна
выдержать такое избиение. Я расспросил ее,  и  она  сказала,  что  большую
часть удара принял на себя ябадзин, которого она несла, и "кирпичи  просто
показались ей немного тяжелее обычного".
   Мы встретились утром с Мавро, отыскали тело Перфекто и  похоронили  его
на кладбище. Потом я работал в больнице, как  вол,  приветствуя  забвение,
приходящее с работой.
   Гарсон большую часть времени посвящал  восстановлению  обороны  города.
Большой  контингент  был  отправлен  в  поселки  Мотоки,  оттуда   жителей
дирижаблями перевозили на отдаленный  остров,  впоследствии  им  предстоял
перелет  на  Землю.  Наши  люди  по-прежнему  опасались  мести:  выстрелов
снайперов, бомб в зданиях. На наших границах были  в  первые  же  два  дня
задержаны пятьдесят машин с самураями - и Мотоки и ябадзинами; все самураи
хотели добраться до Гарсона, с этой целью они  в  бурю  пересекли  большую
пустыню.
   В том, как люди держались группами у лагерных костров  по  ночам  и  не
снимали броню даже на отдыхе, виден был страх. И как только наши  пациенты
приходили в себя, Гарсон переправлял их на юг.
   - Пусть ябадзины заботятся о своих, - говорил он. - Это даст им хорошее
занятие.
   И сказал он так, несмотря на то,  что  большинство  ябадзинских  женщин
обращалось  с  нами  как   с   суперменами,   биологически   и   культурно
превосходящими их.
   Наши потери соответствовали прогнозам.  Гарсон  потерял  несколько  сот
человек в сильной буре при переходе через пустыню. Сорок процентов погибли
при захвате Хотоке но За.  Осталось  двадцать  пять  сотен.  Недостаточно,
чтобы удержать планету, если японцы восстанут.
   Но наши люди больше не думали о том, чтобы  оставить  планету.  Однажды
утром я встретил Абрайру за  пределами  больницы,  она  сидела  на  земле,
держала в руке горсть почвы и смотрела на нее. Я несколько минут  наблюдал
за ней и понял, что она никогда не улетит. Рано или поздно, но  умрет  она
на Пекаре.
   Гарсон договорился с колумбийцами, предложив им часть планеты,  и  мало
кто отказался от возможности стать богатым землевладельцем. Почти сразу мы
начали разгружать их с корабля - это заняло больше недели.
   По ночам мне по-прежнему снилась Тамара, которую я пытаюсь  освободить.
Снилась Татьяна, девочка, имя которой я помнил, - больше ничего. Я  гадал,
что случилось с моим отцом, почему я  совершенно  ничего  о  нем  не  могу
вспомнить. Это меня беспокоило.  Я  провел  сканирование  своего  мозга  в
поисках  темных  пятен,  где  погибли  клетки,  но  не  обнаружил   ничего
клинически  неправильного.  Да  я  и  не  думал,  что  что-нибудь   найду.
Воспоминания не живут  в  определенной  части  мозга,  как  на  булавочной
головке.  Она  разбросаны  и  повторяются   по   всему   мозгу.   И   даже
незначительное повреждение мозга не может полностью  лишить  меня  памяти.
Поэтому я еще больше погрузился  в  работу,  надеясь,  пока  лечу  других,
вылечиться и самому, а в минуты одиночества сидел в углу и грыз ногти.
   Я работал днем, когда Абрайра захотела немного  пройтись.  У  нее  было
много синяков, она вся распухла и хотя и пыталась помогать в больнице,  ей
это было не под силу. Я подставил ей плечо и помог идти.
   Она тяжело дышала, и ее дыхание  шевелило  мои  волосы.  Ее  запах,  ее
прикосновения действовали на меня возбуждающе.
   Неожиданно она повернулась ко мне и сказала:
   - Ты лучше выглядишь сейчас. Я рада.
   - О чем ты?
   - Да ни о чем. Просто лучше выглядишь. - Абрайра надолго задумалась.  -
Ты однажды сказал мне, что я показала тебе твою темную сторону. Ты  узнал,
что способен к жестокости, и это тебя глубоко встревожило. Я  часто,  пока
ты спал, говорила об этом с Перфекто. Перфекто опасался, что это  сознание
погубит тебя. Но он говорил: "Еще рано судить. Если он не погибнет, то сам
справится со своей жестокостью. Теперь, обнаружив зверя,  он  либо  должен
уничтожить его, либо сам погибнет". И Перфекто часто спрашивал,  выиграешь
ли ты эту схватку. Когда ты дрался с Люсио, я подумала, что ты  погибнешь.
Но теперь я вижу, что ты победил.
   - Все получилось хорошо. Ты не погиб, потому что  остался  верен  своей
страсти.
   Я обдумал ее  слова.  В  своей  борьбе  я  чувствовал  себя  совершенно
одиноким. Мне казалось, что Абрайра и Перфекто  говорят  со  мной  о  моих
проблемах, только чтобы войти ко мне  в  доверие.  Но  они  помогали  мне.
Абрайра своими мудрыми мыслями, Перфекто своей преданностью. Но я  считал,
что Абрайра хвалит меня  незаслуженно.  Если  я  одержал  победу,  где  же
испытываемое мной торжество? Я взглянул на свое прошлое и  испытал  только
печаль и пустоту. По ночам меня по-прежнему осаждают кошмары.
   - Ничего не закончилось хорошо,  -  сказал  я.  -  Какое-то  время  мне
казалось, что я потерял самого себя. Теперь  кажется,  что  я  себя  снова
нашел. Я убивал людей, и то, что изменил свои намерения и  теперь  помогаю
им, не устраняет совершенного мной зла. И иногда я думаю:  может,  я  ждал
удобного момента, чтобы вернуться к своей страсти, момента, когда это  уже
не опасно. Ничего не закончилось хорошо.
   И тут же понял, что мне все равно, хорошо закончилось или плохо,  важно
только оставаться верным свой страсти.
   Через час в больницу пришел наемник в боевом костюме, он пробился через
толпу. Увидел меня и поднял ружье, собираясь выстрелить.
   Я в этот момент я  достиг  Мгновенности  и  увернулся  вправо.  Выстрел
ударил в стену за мной.
   Я смотрел на ствол ружья,  и  он  не  поворачивался  ко  мне.  Движения
человека казались невероятно медленными, как у больного и  ослабевшего;  я
чувствовал, что целый день смог бы увертываться от его выстрелов.  Мне  не
приходилось раньше сражаться в таком состоянии,  и  я  поразился  разнице.
Санитар, помогавший нам уже два дня, ожил,  перепрыгнул  через  кровать  и
ударил наемника по голове. Тот упал на пол. Несколько  человек  сорвали  с
него шлем и обнажили темнокожее лицо  явно  арабского  происхождения.  Еще
один убийца ОМП. Санитар связался с Гарсоном, потом убийцу  увели.  Я  был
поражен и опечален этим происшествием.
   Немного позже в больницу пришел личный адъютант Гарсона,  он  о  чем-то
пошептался с Абрайрой. Она нахмурилась, а он  поглядел  на  меня  и  ушел.
Абрайра казалась очень встревоженной, и я целый час наблюдал за ней, но ни
о чем не спрашивал. Наконец она подозвала меня и сказала:
   - Анжело, пойдем пройдемся - снаружи.
   Встала со своей кровати и обхватила меня рукой.
   Ведя меня к выходу, она молчала. Солнце светило необыкновенно ярко, дул
теплый влажный ветер. Повсюду пахло пеплом, и ветер нес по улице  частички
белого пепла. Абрайра провела меня к большому  бежевому  куполу,  и  около
него на столе лежал боевой костюм и самострел. Абрайра указала на костюм и
сказала:
   - Надевай.
   Я послушался. Шлема не было.
   Когда я оделся, она посмотрела мне в глаза и сказала:
   - Там внутри Гарсон. У него есть для тебя задание. Он говорит, опасное.
   И она обняла меня.
   Я вспомнил намек Гарсона, что  мне  нужно  работать  убийцей.  Мысль  о
разговоре с ним меня не радовала. Я подобрал самострел и  вошел  в  купол,
прошел по коридору с деревянными панелями. У двери сидел адъютант Гарсона.





   - Генерал ждет вас внутри, - сказал адъютант, кивая на дверь.
   Я открыл дверь и увидел помещение, полное  людей,  техники  работали  с
оборудованием по получению голограмм, три  оператора  нацелили  камеры  на
дверь. Я не мог понять, что происходит. Мне показалось, что снимают, как я
вхожу в помещение. Я широко распахнул  дверь,  смущенный  этими  камерами,
вошел и увидел в десяти шагах от себя человека в одежде наемника.
   Он поднял на уровень груди пистолет, и я достиг состояния Мгновенности.
С криком "Нет!" я попытался увернуться, но, отскакивая влево,  думал,  что
увернуться невозможно.
   Ничего не произошло. Голубой электрический шар не пролетел по  комнате.
За наемником сидело больше  десяти  человек,  включая  Гарсона  и  Тамару.
Тамара склонилась на стол, от ее затылка отходил провод. Она сказала:
   - Сантос, прокрути ленту назад.
   На столе перед ней мое  крошечное  изображение  удивленно  отскочило  с
криком "Нет!"
   - Я думаю, хорошее время реакции, очень убедительно, не  правда  ли?  -
спросил у нее Гарсон.
   - Да, - согласилась Тамара.
   Гарсон повернулся ко мне.
   - Похоже, у нас проблема. Капитан Фаруки демонтирует  орбитальную  базу
ОМП, собираясь вернуться на Землю,  и  не  хочет  оставлять  незаконченное
дело. - Гарсон махнул рукой: в углу комнаты,  почти  скрытый  механизмами,
спал в кресле араб-убийца. На голове  у  него  была  металлическая  лента,
похожая на тонкую платиновую корону, лента соединялась с  компьютером.  Он
явно  находился  под  действием  наркотиков.  -   Я   перехватил   убийцу.
Идеал-социалисты в составе контингента ОМП обвиняют вас в своей неудаче  в
Латинской Америке. Мы решили, что лучше имитировать вашу смерть, сбить  их
с вашего следа. Тамара попросила привести вас сюда, чтобы вы  видели,  как
это организовано, и мы подумали, что если вы на самом деле  поверите,  что
вас хотят убить, это  добавит  реализма  сцене.  На  некоторое  время  вам
придется действовать в  другом  обличье,  понятно?  Пока  не  улетит  весь
контингент ОМП. - Он повернулся к Тамаре  и  кивнул,  показывая,  что  она
может говорить.
   Тамара не повернулась в своей коляске ко мне, никак  не  показала,  что
знает о моем присутствии. Просто сказала:
   - Дайте нейрокарту убийцы.
   Перед  Тамарой  появилось   голографическое   изображение.   Призрачное
изображение человеческого мозга, в нем в теменных долях  извивались  сотни
красных огоньков, как огненные черви, они пронизывали весь головной  мозг,
углубляясь в лимфатическую систему, и каждый огонек сверкал,  умирая.  Это
мозг человека, сосредоточенного на  каком-то  плане.  Гарсон  подвел  меня
ближе к голограмме, чтобы я мог смотреть.
   - Вы знакомы с нейрокартографированием, - сказал  он.  -  Мы  наблюдаем
электромагнитные флуктуации мозга и отмечает  вспыхивающие  индивидуальные
синапсы.  Мы  этим  занимаемся  уже  с  час.  Подключили  его  к  монитору
сновидений и стерли воспоминания о пленении: изображения,  звуки,  запахи,
мысли, эмоции. Давайте голограмму.
   Он щелкнул переключателем, и началась запись того, что  помнит  убийца.
Сам он представлял из себя пустое пространство, вакуум в населенном  мире.
Он входил в больницу  мимо  наемников  в  зеленых  защитных  костюмах.  Не
пытался напасть на них. Вошел  в  больницу,  увидел  меня,  поднял  ружье,
услышал звук и повернулся, увидел смазанное  изображение  ноги,  ударившей
его в лицо.
   Гарсон сказал:
   -  Вы  видите,  как  запомнил  убийца  свое  пленение.  Теперь   Тамара
стимулирует его память. Смотрите.
   Гарсон кивнул, подошел техник со шприцем.  Он  ввел  в  сонную  артерию
убийцы немного желтой жидкости. И  в  течение  двух  минут  на  голограмме
исчезли почти все красные точки. Воспоминания исчезли.
   - Вы, несомненно, слышали  об  омега-пиромицине  и  других  наркотиках,
используемых для уничтожения памяти. Большинство может заставить  человека
забыть только недавние воспоминания, скажем, за полчаса, потому что просто
сдерживают электрохимическую активность мозга. Но военные  часто  находили
их  полезными,  несмотря  не  все  их  недостатки.  Однако  есть  средства
воздействовать и на долговременные воспоминания -  те,  что  уже  записаны
химически. Нужно уничтожить нейронные связи между аксонами и дендритами  в
коре головного мозга, и мозг человека превращается в табула  раса,  чистую
грифельную доску. Эти средства тоже использовались время  от  времени.  Но
следы их применения очевидны, это грубое средство.
   -  Но  вот  этот  наркотик  совсем  новый.  Он  способен   избирательно
воздействовать на долговременную память, и в этом его преимущества.  Я  не
могу сказать вам, как он называется: вы фармаколог и  можете  по  названию
создать целую партию его. Но мы можем с  его  помощью  у  любого  человека
стереть в памяти все, что захотим. А  после  этого  Тамара  может  нанести
новое воспоминание. Мы можем заставить его  помнить  то,  что  нам  нужно.
Можем программировать человеческий мозг.
   Маленькая голограмма перед убийцей очистилась, и Тамара начала подавать
воспоминания, простые сновидения, которые можно смотреть для  развлечения.
Но Тамара была профессионалом, художником. Ее миры  казались  совершенными
до мельчайших подробностей. Сны, которые  она  создает,  запоминаются  как
правда. Она начала с нападения на меня, показала меня в больнице,  одного,
с пистолета сорвался голубой электрический шар, я закричал и поднял  руку,
пытаясь отразить его. Потом убийца подошел к моему телу, всадил иглу, беря
образец ткани, и вышел из комнаты. В это время ко  мне  подошел  техник  и
взял образец моей ткани из руки.  Очевидно,  потом  его  подложат  убийце,
чтобы убедить в истинности моей гибели.
   Мне неожиданно стало жарко  и  неудобно.  Техники  неслышно  разошлись,
вывезли убийцу из помещения на носилках, и я понял, что Гарсон не зря  все
это мне показывал. Не для того, чтобы развлечь меня. Он сказал:
   - Придя в себя, он  испытает  легкий  шок:  потерю  ориентации,  легкое
смущение. Но так никогда и не узнает, что произошло на самом деле.
   Гарсон  следил  за  мной,  глаза  его  блестели.  На  лице   выражение,
показавшееся мне неуместным: печаль, жалость.
   И вдруг я оказался в своем доме в Панаме,  в  спальне,  подключенный  к
монитору сновидений, я брожу по комнате, не в состоянии вспомнить название
самых обычных домашних предметов. Темное пятно на том  месте,  где  должны
быть воспоминания об отце. Я вспомнил разговоры своих компадрес о  великом
философе генерале Квинтанилле, они  говорили  о  нем  как  о  герое,  а  я
оказался дураком, не знающим собственную  историю.  Я  понял,  что  что-то
неправильно, ужасающе неправильно. Я оставил  в  своем  доме  больше,  чем
способность к сочувствию. Я хочу только уйти.
   - Шлюха! - крикнул я Тамаре. - Что ты  со  мной  сделала?  Я  не  хотел
покидать Панаму! Я в жизни и не думал покидать Панаму! Ты  поместила  свои
желания мне в голову! Что ты со мной сделала? Что ты отняла у меня?
   Я посмотрел в сторону: на столе набор наушников и другое  оборудование.
Вырвал наушники и швырнул их в Тамару, целясь ей в  затылок.  В  последнее
мгновение рука у меня дрогнула, и я промахнулся. И сама мысль о том, что я
собирался ударить ее, наполнила  меня  глубоким  ощущением  вины,  ужасной
вины. Я достал мачете и сделал шаг к Тамаре, собираясь ударить ее, и в  то
же время знал, что не смогу убить ее, не  смогу  перенести  мысль  о  том,
чтобы причинить ей вред, как бы справедлив ни был мой поступок. Я в  гневе
отбросил мачете. Задрожал, дыхание стало  неровным.  Зубы  застучали,  как
всегда, когда я готов к убийству.
   - Мне кажется, Тамара хочет остаться с вами наедине, - негромко  сказал
Гарсон, - поговорить один на один. - Он смотрел на меня, стоя между мной и
Тамарой, защищая ее.
   Коляска Тамары повернулась, и Тамара оказалась лицом ко мне. Лицо у нее
расслабленное, пустое. В ее микрофоне послышалось:
   - Анжело не причинит вреда женщине. Он никогда не мог обидеть  женщину.
- Голос, доносящийся их микрофона, должен был звучать холодно,  вызывающе.
- Не правда ли?
   И я неожиданно понял, что она говорит правду. Она знала меня лучше, чем
я сам. Я перестал сражаться в Хотоке но За  не  потому,  что  выстрелил  в
человека, а потому, что этим человеком оказалась женщина. Женщина  вообще.
Убийство в бою мужчин, даже ни в чем  не  виноватых,  меня  не  тревожило.
Какой же я  глупец.  Как  я  радовался,  что  вернул  себе  способность  к
сочувствию.
   В глазах ее не было вины.
   - Мать говорила ему, чтобы он никогда не бил девочек.  -  В  голосе  ее
звучала насмешка.
   - Это правда! Правда! - закричал я, вспоминая, как  мама  говорила  мне
это, вспомнил, как сказал это, когда  ударил  Люсио  по  лицу.  -  Ты  это
сделала со мной? - Я хотел бы ударить ее,  но  обнаружил,  что  расхаживаю
взад и вперед, как рассерженная собака в клетке, но не приближаюсь.
   Гарсон смущенно смотрел на меня и Тамару, и я понял, что  его  смутило:
вызывающий тон Тамары, ее хвастливость. Это совсем на нее  не  похоже.  Он
сказал Тамаре:
   - Очень  впечатляюще.  Прекрасный  результат.  -  Потом  кивнул  мне  и
прибавил: - Не причиняйте ей вреда.  Она  изменила  глубочайшие  структуры
вашего мозга, стерла  образцы,  создававшиеся  всю  жизнь.  Но  она  может
исправить это. Может вернуть вам большую часть ваших воспоминаний. Она уже
пыталась восстановить то, что отняла у вас  за  два  года.  Сейчас  я  вас
оставлю.
   Он вышел из помещения, и в нем остались только мы с Тамарой.
   Я стоял, рассерженный и неспособный действовать. Долго ждал, прежде чем
она заговорила.
   Тамара холодно разглядывала меня, и я не мог понять значения ее пустого
взгляда.
   - Ты моя лучшая работа, - сказала она.  -  Мне  не  приходилось  раньше
совершать   серьезные    перемены    в    людях,    так,    незначительное
перепрограммирование в интересах нашей службы. Но все же в тот день я была
не в лучшей форме и не смогла завершить работу. У тебя в  памяти  остались
пустые места, и это должно было предупредить тебя, что что-то не так. Но в
чем дело, ты ведь так и не понял, верно?
   - Знаю, - ответил я. Она говорила  так  уверенно.  -  Я  обнаружил  эти
пустые места. Не могу ничего вспомнить об отце, кроме того, что он  плакал
после смерти матери.
   - Это подделка. Все, что касается смерти матери, я подделала. -  Тамара
наблюдала за мной. - Ты  по-прежнему  действуешь  в  соответствии  с  моей
программой.
   - Что это значит?
   Тамара продолжала холодно наблюдать за мной.
   - Догадайся сам! - Она взглянула на поднос, где лежал шприц и флакон  с
желтоватой  жидкостью.  -  Сделай  себе  инъекцию  этого,   примерно   два
миллилитра. Мне нужно кое-что  убрать.  Устранить  радикальную  программу,
прежде чем возвращать воспоминания.
   - Ничего не нужно убирать, - сказал я, неожиданно насторожившись. - Что
значит радикальная программа?
   Тамара сказала:
   - Это такой термин. Программа -  это  набор  воспоминаний,  которые  мы
добавляем, чтобы человек  действовал  или  вел  себя  иначе,  чем  обычно.
Например, я запрограммировала убийцу, чтобы он сказал  своему  начальству,
что убил тебя; в противном случае он  доложил  бы  о  своей  неудаче.  Это
называется программой.  Радикальная  программа  идет  на  шаг  дальше:  мы
создаем программу, которая вынуждает к обязательному строго  определенному
поведению: мыслить определенными образцами, вести себя  в  соответствии  с
внушенными  положениями.  Ребенок,  который  с  помощью  лжи  выбрался  из
затруднительного  положения,  быстро  научается  лгать.  И  с  годами  эта
привычка становится так  сильна,  что  является  эквивалентом  радикальной
программы. - Она смотрела на меня. - Я поместила в тебя такую программу.
   - Что за программу?
   Она  взглянула  на  голограмму  в  углу.  Там  по-прежнему  видно  было
изображение мозга, по которому ползали  огненные  змеи.  -  Я  называю  ее
петлей гипоталамуса. Если ты видишь, что обижают  женщину,  это  мгновенно
ассоциируется с мучениями твоей матери и другими  инцидентами,  которые  я
ввела тебе в память. И чувство ужаса приводит  в  действие  планы  мщения,
которых у тебя на самом деле никогда не было; ты начинаешь надеяться,  что
месть принесет тебе душевный мир.  И  действуешь  принудительно,  яростно,
независимо от того, чего это тебе будет стоить. Я  сотни  раз  накладывала
этот образец на сотни нервных путей.  Ты  не  можешь  действовать  вопреки
своей программе.
   Я знал, что она говорит правду. Я яростно реагировал, когда  насиловали
Абрайру. И попытку  Джафари  захватить  Тамару  я  тоже  рассматривал  как
насилие: мужчина насилует женщину.  И  действовал  по  ее  программе,  как
марионетка пляшет, когда кукольник дергает ее за ниточки. Но  я  не  хотел
позволять ей менять программу, ведь она может еще что-то украсть из  моего
мозга.
   - Зачем мне пускать тебя в свой мозг?
   - Хочешь впадать в ярость всякий раз, как  услышишь  о  том,  что  бьют
женщину? - спросила Тамара. - Посмотри, чего это уже тебе  стоило.  Сделай
инъекцию. Подключись, - сказала она.  И  посмотрела  в  угол,  на  монитор
сновидений на столе.
   Вся ситуация оказалась настолько ошеломляющей, что  я  не  мог  логично
рассуждать. Я не верил ей, но она, казалось, действует  мне  на  благо.  Я
подошел к столу, наполнил шприц, сделал себе укол, подключился к монитору.


   И оказался в холодной пустыне, где  ветер  дул  над  голыми  песками  и
морские чайки метались над головой, как  конфетти.  Небо  серое.  Вся  эта
сцена заставляла меня нервничать. Передо мной появилась Тамара и  какое-то
время смотрела на меня. Я вспомнил попытку генерала Квинтаниллы  захватить
Гватемалу, кровь моей матери, забрызгавшую стену  за  шкафом  с  фарфором,
свой собственный гнев, изнасилованную сестру Еву  и  отчаяние,  которое  я
испытал тогда. И вдруг все  это  стало  словно  во  сне,  это  были  яркие
сновидение, которые я мог ясно вспомнить, и тем  не  менее  сновидения.  Я
никогда не бродил ночами по городу в поисках солдат  Квинтаниллы.  Никогда
не испытывал такой гнев и отчаяние. И точно так  же  десятки  воспоминаний
всплывали в сознании и теряли свою интенсивность: тот случай,  когда  я  в
молодости избил человека в баре за то, что он со смехом  рассказывал,  как
избивает свою подругу; когда ударил мальчика на ярмарке - он толкнул  свою
сестру.
   Страшная боль заполнила голову, я  услышал  звуки  словно  от  рвущейся
резины, звуки сильного ветра, и упал без сознания.
   Медленно пришел в себя и огляделся, не понимая, где нахожусь. На  песке
пустыни сидела женщина и смотрела вверх, как чайка. Я подошел к ней и стал
молча смотреть. Она не обращала на меня внимание, и  я  ходил  вокруг  нее
кругами, пока в памяти не вспыхнуло: Тамара. И я вспомнил, кто я и где.
   Она посмотрела на меня и спросила:
   - Готов?
   - Да, - ответил я, не понимая, к чему я готов.
   И тут же на меня обрушились сотни воспоминаний. Я переживал их  в  мире
сновидений, где секунда равна часам. Передо мной раскинулись пятьдесят лет
моей жизни, и я проживал  их  все  заново.  В  большинстве  незначительные
происшествия: запах, прикосновение,  голоса  в  темной  комнате.  Мозг  не
сберегает все, как утверждают некоторые: на  самом  деле  мозг  обманывает
нас, если мы его слишком напрягаем, и добавляет воображаемые  подробности.
Редки были воспоминания, которые записались с  такой  четкостью,  что  мне
ясные были все связи. И эти воспоминания  не  приходили  единым  эпизодом,
отраженным во всех подробностях. Скорее  напоминало  распространяющийся  в
мозгу невроз: клетка возбуждается, затрагивает другую клетку, та,  в  свою
очередь, еще  несколько.  Каждый  обрывок  воспоминания  влечет  за  собой
другие, с ним связанные, пока все это не сплетается, и я вспоминаю  случай
или человека, сыгравшие определенную роль в моей жизни.
   Я вспомнил мать, какой она была в год,  когда  я  отправился  в  Мехико
изучать морфогенетическую фармакологию. Теперь я знал,  что  мою  мать  не
изнасиловали и не убили. Она много  лет  мирно  прожила  с  моим  отцом  в
пригороде, и я вспомнил обрывки разговоров, которые мы вели  по  телефону,
отчетливо,  с  ностальгической  радостью,  вспомнил,  как  навещал  ее  на
Рождество. Вспомнил, как ехал в поезде на магнитной подушке через  джунгли
и увидел в окно нескольких парней. Они изо всех сил старались  вытянуть  в
длину анаконду. Сильно ощущался запах сигар. И живя в этом воспоминании, я
в то  же  время  думал,  почему  воспоминание  именно  об  этом  Рождестве
оказалось таким важным. И тут же вспомнил, что большую  часть  жизни  мать
была католичкой, но в  возрасте  шестидесяти  восьми  лет  она  неожиданно
перешла в баптизм. Она настояла, чтобы ее крестили заново с погружением, и
послала мне денег, чтобы я мог приехать в Гватемалу на эту церемонию.  Моя
сестра Ева пренебрежительно относилась к этому, и мать  обижалась.  Помню,
как стою за матерью - она лежит в  гамаке  на  солнце  -  и  смотрю  груду
комиксов, лежащих рядом с ней; это  все  христианские  комиксы  о  плохих,
ставших хорошими, о том, как дети-бандиты в гетто обретают Иисуса:  "Пабло
Лягушонок встречается с Христом", "Стилет и библия". Я помню своего  отца,
он сидит рядом со мной,  пьет  утренний  кофе  и  смеется  над  обращением
матери.
   - Она целыми днями лежит в своем гамаке и читает эти комиксы, - говорит
отец, думая, что это очень смешно.
   - Не может быть!.. - возражаю я, а отец, взмахнув рукой, продолжает:
   - Точно! Она даже спит с ними в гамаке,  вместо  того  чтобы  спать  со
мной!
   И я беспокоюсь о ее здоровье  из-за  того,  что  они  проводит  ночи  в
гамаке, и думаю, что  мать  моя  с  возрастом  не  стареет,  а  становится
странной. Она стала  регулярно  звонить  мне  по  телефону  и  каждый  раз
рассказывала о каком-нибудь новом евангелисте, который скоро должен  будет
выступать в Колоне, уговаривала меня приехать и послушать.  Несколько  раз
принималась плакать и говорила, что боится за мое  духовное  благополучие.
Два года спустя моя мать внезапно умерла от  аневризма,  и  отец  винил  в
смерти ее привычку спать в гамаке под открытым небом.
   И хотя мы уже семь лет не жили с женой, мы  вместе  пошли  на  похороны
матери, и поэтому я сразу вспомнил о своей жизни с Еленой. Елена на  самом
деле не походила на Елену в моих  сновидениях.  В  ней  не  было  никакого
сходства с Тамарой, и я понял, что Тамара наложила  это  сходство  на  мои
воспоминания, чтобы я привязался к ней. Елена оказалась полной, низенькой,
с светло-каштановыми волосами, и не слишком умной. Когда я на ней женился,
мне казалось, что у нее сильный характер, это меня влекло к ней, поэтому я
ее любил. Она  так  же  открыто  обсуждала  свою  сексуальную  жизнь,  как
высказывают мнение о местном политике, и  я  спутал  эту  откровенность  с
честностью. Мы встретились в колледже. Как и я, она часть детства  провела
в деревне  в  Гватемале,  и  ей  не  хватало  социального  чутья,  которое
вырабатывается в городе. Наша неумелость и неопытность в сложной городской
жизни заставила нас цепляться друг за друга. Мы поженились после окончания
колледжа, и она пыталась заставить меня заработать  состояние.  В  медовый
месяц она забеременела и, когда мы вернулись домой, заявила, что я  должен
ехать в Майами, открывать практику  и  заработать  много  денег,  продавая
омоложение, а деньги нужны для nina [девочки (исп.)] (она с самого начала,
как узнала, что беременна, была убеждена, что родится девочка).  Моя  жена
часто смотрела голографическую хронику о жизни богачей и  знаменитостей  в
Панаме, и в каждой хронике рядом с богатыми людьми обязательно  оказывался
морфогенетический фармаколог,  который  заботится,  чтобы  ваша  молодость
никогда не кончалась. В Майами я увидел больше  разврата,  чем  богатства.
Когда я был в Майами, Елена родила сына,  и,  вернувшись  в  Гватемалу,  я
впервые увидел своего сына Викториано.  И  то  чувство  радости  и  тайны,
которые я испытал, впервые увидев Викториано, снова обрушилось на  меня  в
воспоминании. В этот момент у меня как будто снова родился сын.
   Елена приставала ко мне семь лет, и я все же решил заняться практикой в
Майами,  но  она  всегда  бранила  меня  из-за   нашего   полуразрушенного
маленького дома, из-за тараканов под раковиной и из-за отсутствия  во  мне
честолюбия. Однажды я раньше обычного вернулся домой с ярмарки и  принялся
обрезать папоротник за домом, выкапывал корни, чтобы они  не  проросли  на
газоне. Я сидел в тени  в  кресле  и  пил  пиво,  когда  прибежал  молодой
Родриго, уже отрастивший пивное брюхо, и закричал:
   - Я  думаю,  Елена  уходит  от  тебя!  Она  забрала  Викториано  и  все
остальное!
   Я побежал в дом и увидел, что Елена выносит свои вещи  к  обочине.  Она
закричала на меня, на  самом  деле  закричала  -  необычный  поступок  для
женщины, так редко проявлявшей эмоции, прокляла меня за мою  лень,  за  то
что валяюсь на заднем дворе и пью пиво, а "семья в  это  время  гибнет  от
бедности!" В тот же день она ушла от меня, и я помню письма, простые счета
врачей и школы, где учился Викториано. Я по праздникам  писал  Викториано,
но никогда ничего от него  не  получал.  Однажды  вечером  ко  мне  пришла
женщина, жившая ниже  по  улице,  пришла  с  бутылкой  вина  и  попыталась
соблазнить меня. Она обвиняла Елену в том, что та меня бросила,  говорила,
что Елена нашла себе сексуального партнера с очень  извращенными  вкусами;
эта женщина сказала, что она предпочитает мой  простой  секс.  Кое-что  из
сказанного ею она могла знать, только если действительно говорила с Еленой
о нашей интимной жизни, и я поверил, что Елена меня обманывала.
   А потом я пошел на похороны матери, и Елена пришла не одна, она привела
с собой Викториано. Ему тогда было двенадцать - красивый мальчик,  и  него
становились широкими плечи. Фигура как у матери, и он носил белую рубашку,
распахнутую на груди. Мне он показался очаровательным, и после похорон  мы
решили прогуляться и купили у разносчика немного bole [вина (исп.)]. Мы  с
ним долго говорили, и я понял, что он мной гордится, считает, что  здорово
иметь отца,  продающего  морфогенетические  средства.  Мне  его  отношение
показалось забавным, но он  мне  понравился,  и  после  похорон  он  начал
отвечать на мои письма. А в двадцать три года  он  неожиданно  женился  на
красивой девушке, испанке, намного  выше  его  по  положению,  переехал  в
Гатун, всего в  трех  кварталах  от  меня,  и  стал  работать  по  ремонту
оборудования в общественном транспорте.
   Меня поразила мысль о том, что у меня был сын, живший рядом со мной, на
той же улице. Я подумал, где он сейчас,  что  испытал,  узнав  новости  об
отце. Каждое воскресенье я приходил к  Викториано  на  обед,  и  мы  очень
хорошо проводили время. А через три года его  жена  родила  дочь,  которую
назвали Татьяной, и я любил ее, как собственного ребенка. Елена отобрала у
меня радость видеть, как взрослеет сын, но я испытал много радости, глядя,
как растет Татьяна. И воспоминания, которыми снабдила меня Тамара об  этой
девочке, оказались  точны.  Девочка  с  тонкими  чертами  лица  и  темными
блестящими волосами - тот самый ребенок,  о  котором  у  меня  сохранились
обрывки воспоминаний, и я знал, что это воспоминания верны. У Татьяны  был
быстрый ум, как часто бывает у первого ребенка, и с того времени,  как  ей
исполнилось  три  недели,  я  был   полон   надежд,   что   она   вырастет
сообразительной. Очень хороший ребенок, всегда страстно и  долго  обнимала
меня, когда я уходил. От ее волос всегда хорошо пахло, и я часто завидовал
мужчине, который когда-нибудь женится на такой умной страстной  женщине  с
чистыми волосами. Мне это казалось сочетанием лучших качеств женщины.
   Часто ко мне в киоск на ярмарке заходил Флако. Он дружил с Викториано и
всегда оставлял подарок для Татьяны - конфету  или  цветок.  Флако  всегда
беспокоился о ее будущем и  говорил  о  приближении  социалистов  к  нашим
границам и о том, что худшее еще впереди. Я вспомнил уличную кошку, никому
не принадлежавшую, ловившую птиц  и  рывшуюся  в  отбросах.  За  несколько
недель до того, как я покинул Землю, у этой кошки родились котята, и мы  с
Флако и Татьяной с большим трудом спасли котенка  из  дренажной  трубы.  Я
вспомнил, как Татьяна попросила меня  несколько  дней  подержать  котенка,
пока она уговорит родителей разрешить ей взять его, и я понял, почему этот
котенок  так  тревожил  меня,  постоянно  возникал  в  моих   сновидениях.
Вспомнил, как впервые вернулся домой с Тамарой; и мы  с  Флако  сидели  на
крыльце, пили пиво и смотрели, как по улице идет обезьяна; Флако говорил о
социалистах и их угрозе и рисовал ожидающее нас мрачное будущее.
   И я понял, что сделала Тамара. Она  дала  мне  воспоминания  о  боли  и
ненависти, чтобы пробудить во мне насилие,  заставить  убить  Эйриша.  Она
отрезала все воспоминания о моей семье, о тех, кого  я  любил,  о  близких
друзьях, потому что хотела, чтобы кто-нибудь увез ее  с  планеты.  Она  не
хотела,  чтобы  какие-то   эмоциональные   привязанности   или   моральные
обязательства помешали мне улететь. Она отрезала все воспоминания  о  моей
семье, почти все воспоминания о дружбе с Флако и оставила меня лежащим  на
полу спальни. Тогда я удивлялся, откуда на заднем крыльце появилась  чашка
с молоком для котенка; теперь вспомнил,  что  сам  поставил  ее  туда.  Но
Тамара даже этого не хотела мне  оставить,  лишила  даже  привязанности  к
глупому животному.
   Потом воспоминания изменились, и я ощутил легкое беспокойство. Это были
воспоминания,  не  связанные  с  близкими  людьми,  скорее  -  о  каких-то
незначительных поступках, о  моральном  выборе,  который  мне  приходилось
делать. Я вспомнил старуху, которой помог омолодиться, донью Йоланду,  эта
женщина пользовалась репутацией bruja - ведьмы - у  себя  в  Колумбии.  Из
многих деревень приходили ко мне люди, давали деньги и  просили  омолодить
ее. Вначале  я  отказался:  мне  показалось,  что  она  обирает  бедняков,
заставляя их верить, что обладает чудодейственными силами. Но  случайно  я
узнал от компадрес кое-что о ее методах: она ходила из деревни в деревню и
бесплатно заботилась о больных. У  нее  была  медицинская  подготовка,  но
обычно она использовала местные травы,  потому  что  ее  пациенты  слишком
бедны, чтобы покупать лекарства. И вот  из-за  этих  трав  местные  жители
провозгласили ее bruja, хотя сама она не говорила, что обладает магической
силой. Если бы эта женщина было католичкой, ее провозгласили бы  святой  и
канонизировали. Чем больше я о ней узнавал,  тем  большее  впечатление  на
меня она производила, пока я не собрал  все  скудные  приношения,  добавил
собственных сбережений и купил для  нее  омоложение.  Я  сделал  это  ради
жизни. Сделал для женщины, знающей, как драгоценна и  хрупка  человеческая
жизнь.
   И я вспомнил времена, когда плакал, молился, сражался в усилиях  помочь
своим пациентам. Однажды ко мне пришла юная пара из Коста Рики с ребенком,
родившимся без рук. Родители не могли покупать ему протезы по мере  роста,
а сам мальчик вырастить руки не мог  из-за  искаженной  последовательности
ген. Обычно можно  просто  взять  образец  ткани,  исправить  поврежденную
последовательность, клонировать ребенка,  взять  у  клона  зародыш  рук  и
пересадить пациенту. После  этого  отрастить  их  очень  просто.  Но  этот
ребенок отторгал пересаженные органы, и мы дважды потерпели с ним неудачу.
В конце концов мне пришлось вырастить специальный вирус,  чтобы  устранить
генетическое  повреждение,  потом  я  два  месяца  продержал   ребенка   в
изолированной камере в своем доме, дожидаясь, пока  подействует  инфекция.
После этого  уже  легко  было  восстановить  руки.  Однако  пока  все  это
происходило, мы с Еленой разрешили  матери  ребенка  жить  с  нами.  Елена
бранила меня за это, пилила днем и ночью,  обвиняла  в  том,  что  я  хочу
переспать  с  матерью  ребенка.  Она  была  убеждена,  что  мои   действия
объясняются сексуальной привязанностью к  матери  ребенка.  Я  не  мог  ее
разубедить, и так как считал, что  вернуть  ребенку  здоровье  важнее,  не
обращал внимания на жену. Этот случай в конечном счете и привел к разводу.
   Список таких случаев, когда приходилось  делать  моральный  выбор,  все
рос. Я много раз бывал в такой  ситуации,  и  тот  Анжело  Осик,  которого
показала мне Тамара, был совсем не таким,  каков  я  на  самом  деле.  Тот
Анжело казался слишком мягким, слишком великодушным, легко отдающим. Я  не
мог понять, почему  Тамара  сообщила  мне  сильное  чувство  вины,  почему
пригрозила:
   - Если ты мне откажешь, я умру.
   Анжело, которым я был раньше,  не  мог  устоять  перед  такой  угрозой.
Однако я уже не был тем человеком.
   Я вспомнил также еще  несколько  важных  случаев  морального  выбора  -
случай, который определил мою последующую карьеру. Это  произошло  в  моем
детстве, когда я был свидетелем расстрела Батисто Сангриентос,  семейства,
убивавшего людей ради частей их организмов. Один  из  казненных  мальчиков
был моего возраста, его звали Саломон Батиста. Он  любил  грубые  шутки  и
всегда был главарем среди детей. С ним мы всегда попадали в  неприятности.
У Саломона была огромная энергия и большая физическая сила, и в спорте и в
драках он всегда побеждал. Я пришел в ужас, когда капитан выстроил их всех
в ряд, когда Саломон просил о милости и цеплялся за  отца,  просил,  чтобы
его убили вместе с отцом. Я видел,  как  Саломон  от  страха  обмочился  в
штаны, смотрел, как капитан приказал своим людям прицелиться и стрелять. А
когда расстрел закончился и семья Батисто лежала на  земле,  я  подошел  к
Саломону и посмотрел ему в глаза. Лицо его было окровавлено, словно кто-то
провел по нему кровавой тряпкой, это была кровь его братьев. Я  смотрел  в
глаза Саломона и видел, как они стекленеют. Руки его все еще дергались. Он
умер всего три минуты назад, но глаза уже так остекленели, словно он мертв
несколько часов. В воздухе стоял сильный запах крови. Я смотрел  на  него,
понимая, что у меня на глазах произошло чудо: перестал  существовать  этот
энергичный молодой человек. У меня на глазах дух  оставил  его  тело.  Мне
казалось чудом, что он умер. Но я понял:  гораздо  большее  чудо,  что  он
вообще жил. И вот в этот момент, в возрасте двенадцати  лет,  я  поклялся,
что всю жизнь буду бороться ос смертью.


   Изображения  перестали  возникать.  Но  запах  крови  остался.   Тамара
смотрела на меня, сидя скрестив  ноги  на  пыльной  равнине.  Над  головой
вились чайки.
   - Так быстро кончилась лента? - спросила она.
   Гнев охватил меня. Я чувствовал, что насилие  затронуло  глубины  моего
существа. Я хотел увидеть свою семью,  узнать,  что  с  ней  было  дальше,
увидеть, как обернулась ее жизнь.  Но  она  мне  не  показала  этого.  Она
говорила, что сама утратила сорок процентов памяти,  но  мне  не  показала
даже шестидесяти процентов. Показала лишь  столько,  чтобы  я  понял,  как
много утратил. Мне было больно из-за этой утраты.
   - А как же мой отец, моя сестра? - спросил  я.  -  Ты  не  вернула  мне
воспоминания о них. Только периферийные воспоминания.
   Тамара фыркнула.
   - Не повезло, старик. Мой  мозг  поджарили.  Я  понятия  не  имею,  что
сохранила, а что потеряла. Мне это не казалось важным.
   Я не верил ей, не верил,  что  она  способна  на  такую  черствость.  Я
однажды заметил, что мы всегда пытаемся представить тех, кого хотим убить,
лишенными человеческих качеств. И  подумал:  может,  она  в  глубине  души
ненавидит меня, не считает человеком и потому продолжает  меня  мучить.  И
меня наполнило чувство ужаса и потери. Я хотел вернуться на  Землю,  найти
свою семью. Корабли готовы к возвращению, но на них будет  полно  японцев,
ненавидящих нас за то, что мы  сделали.  В  этих  кораблях  я  никогда  не
доберусь домой  живым.  И  даже  если  доберусь,  смогу  ли  найти  семью?
Викториано будет уже стариком. Даже Татьяне будет около шестидесяти.  Если
она меня и помнит, то никакой эмоциональной привязанности ко мне у нее  не
будет. Да и Панама не будет той же самой.
   Я не могу вернуться. А Тамаре все равно.  Она  использовала  меня,  как
тряпку, и выбросила.
   - Шлюха! - закричал я. - Шлюха!
   Зубы мои застучали, и мир покраснел.  Я  увидел  ее  как  в  тумане.  И
отключился.
   Встал со стула и бросился к ней. Я  свободен!  Я  свободен!  Она  сняла
запрет, который мешал мне напасть на нее. И я ударил ее по  лицу.  Раз.  И
другой. И третий. Ее инвалидная коляска развернулась. Капли крови брызнули
из носа. Но я хотел убить ее. И не просто убить. Поиск. Я  схватил  ее  за
горло, оно оказалось теплым, мягким и хрупким.  Я  могу  сломать  ей  шею,
сообразил я и начал медленно и целенаправленно сжимать.
   Нужно много времени, чтобы задушить человека.
   Голова ее откинулась, лицо покраснело. Она  смотрела  на  меня.  Я  был
холоден и отчужден. Одна-единственная слеза выкатилась из угла ее глаза.
   И я вспомнил другую Тамару, ту, что дала мне ощутить  свою  неумирающую
страсть, ту, что говорила:
   - Научись бегло владеть мягким языком сердца.
   Вспомнил, как она смотрела на меня в симуляторе, смотрела с жалостью  и
сочувствием, словно я изорванная и выброшенная кукла.  Она  знала,  что  я
убиваю ее, потому что именно она убила меня. И хотела, чтобы я жил, потому
что она украла у  меня  жизнь.  И  плакала  она  потому,  что  знала,  как
уничтожила меня. Я  снова  увидел  в  ее  глазах  боль.  Даже  сейчас  она
манипулирует мной и плачет, потому что снова уничтожает меня.
   Она хотела, чтобы я убил ее. И знала, чего это будет стоить мне.
   Я ахнул и отдернул руки. Она  хотела  умереть  в  Панаме.  Предпочитала
умереть, чем оказаться в мозговой сумке, но не могла сама  убить  себя.  И
освободила меня, потому что хотела умереть.
   - Кончай! - послышалось из ее микрофона, как  только  ее  легкие  снова
обрели способность дышать. -  Ты  меня  ненавидишь!  Разве  ты  можешь  не
презирать меня?
   Она права. Я больше не привязан к ней. Я чувствовал себя, как на острие
иглы. Прежний Анжело не мог убить ее.  Но  я  изменился  с  тех  пор,  как
встретился с Тамарой. Теперь я чувствовал, что способен убить ее. И не был
уверен, что буду испытывать угрызения совести. Но выбор у меня  свободный.
Я отступил, решив навсегда отказаться от оружия.
   - Нет, - сказал я. - Ты знаешь, какие  у  Гарсона  планы  на  тебя.  Ты
знаешь, в какую тюрьму он тебя поместит...
   - Кончай - немедленно! - кричала Тамара.
   - ...и знаешь, что с Пекаря нам не уйти. И хочешь, чтобы я казнил тебя.
Милосердное убийство...
   - Убей меня,  пока  не  будет  слишком  поздно!  Гарсон  заставит  меня
причинять боль другим - их будет бесконечно много!
   - Но я предан жизни! - крикнул я, хотя чувствовал, что это неправда.  -
Ты будешь жить!
   Тамара смотрела на меня, и  слезы  катились  по  ее  щекам.  Потом  она
рассмеялась - смехом боли и презрения к себе.
   - Ты с ним. С Гарсоном. В Панаме мне был нужен человек, который спас бы
меня. Большой и сильный. А ты был  единственным  подходящим  куском  мяса.
Когда ты подключился там в последний раз, я на самом  деле  подумала,  что
это Эйриш и что он пытается убить меня.  Поэтому  я  напала  на  тебя.  Ты
потерял сознание. И я увидела, что ты лежишь на полу, а  Эйриш  жив.  -  Я
кивнул, вспоминая, как все это было на самом деле.  -  Я  была  больна.  И
страшно устала. Хотела убежать. Хотела, чтобы Эйриш умер. Ты  не  стал  бы
увозить меня. Не стал бы убивать ради меня. - Она  всхлипнула.  -  Я  была
больна. В лихорадке... я была вне себя. И дала  тебе  глубокую  программу.
Запрограммировала тебя, чтобы ты отвез меня в  райский  сад.  И  посмотри,
куда ты привез меня!
   Из ее микрофона послышался презрительный смех.
   Я посмотрел на нее - она  в  инвалидном  кресле,  в  бесполезном  теле,
неспособная двигаться, совершенно уничтоженная. А еще через несколько дней
- я знал это - Гарсон заключит ее в  кимех,  а  этого  она  боится  больше
всего. Все ее хитрые планы ничего ей не дали. Она сказала:
   - Итак. Ты можешь не убивать меня. Ты уже отомстил.
   Все мои добрые намерения не привели ее ни к чему. Это правда  -  теперь
она попала в свой худший кошмар.
   - Да, я отомстил, - ответил я. - Ты больная и жалкая  женщина.  С  того
времени, как мы встретились,  ты  считала,  что  смерть  -  ответ  на  все
проблемы. Какая ограниченность! Какая тупость!
   - Ты не понимаешь, что может сделать со мной Гарсон. Не понимаешь,  что
означает для меня киборгизирование! - воскликнула Тамара.
   - Я встречался и раньше с пуристами тела.  Твои  страхи  не  оправданы.
Тебя поместят в клетку, где ты никому не сможешь вредить, -  ответил  я  и
повернулся, собираясь уходить.
   - Ты ошибаешься! - сказала Тамара. - Я не хотела вредить тебе.  Я  была
испугана, больна, не знала, что делать. Но клянусь, я  никогда  не  хотела
причинить тебе вред!
   Я вспомнил нашу встречу в  симуляторе,  когда  она  показала  мне,  что
значит жить. И понял, что она пыталась загладить свою вину. Я остановился.
   Она продолжала:
   - Тебе никогда не приходилось испытывать воспоминания другого человека.
- Ты никогда не сживался с чужими мыслями. Считал, что все думают так  же,
как ты. Но я побывала во многих сознаниях, была свидетелем  такого  образа
мыслей, который привел  бы  тебя  в  ужас.  Я  побывала  в  мозгу  военных
киборгов.  Военные  хирурги  удалили  часть  их  гипоталамуса,   химически
прекратили выделение определенных гормонов, полностью отрезали их от  мира
эмоций. И так как они не способны чувствовать, не могут сочувствовать, они
утрачивают всякое сходство с человеком.
   Я повернулся к ней. Слишком часто я был близок к социопатии,  чтобы  ее
слова  не  встревожили  меня.  Я  неожиданно  понял,  почему   перспектива
заключения в кимехе приводит ее в такой  ужас,  почему  она  так  отчаянно
бросилась бежать от Джафари, почему параноидально обвиняла меня в том, что
я киборг.
   - Это правда, - сказала Тамара. - Военные  предпочитают  такой  способ.
Это позволяет им легче выполнять работу. Когда ты доставил  меня  Гарсону,
он пообещал мне свободу. Пообещал отпустить меня, если я ему помогу. Но ты
видишь, как он держится за меня. Он меня никогда не отпустит. И  постоянно
ворчит из-за  сохранившихся  у  меня  остатков  морали.  Я  слишком  часто
отказывалась от его  предложений.  Если  он  поместит  меня  в  кимех,  то
превратит  в  военную  модель.  И  постепенно  мне   станет   все   равно.
Человеческое сознание, эмоции  людей  для  меня  станут  только  объектами
манипулирования. Я стану бесконечно более злой и сильной, чем кажусь  тебе
сейчас.
   Я обдумал ее слова. Военная  тренировка  Мотоки  подействовала  на  мою
хрупкую мораль. Всего две недели тренировок, и я понял, что навсегда теряю
способность к сочувствию. А что произойдет,  если  эта  способность  будет
ликвидирована хирургическим  путем?  Сколько  продержится  Тамара?  Вообще
любой человек?
   - Значит, я должен найти способ освободить тебя, - сказал я.
   - Если не сможешь, - ответила Тамара, - я предпочитаю умереть.
   - Понимаю, - сказал я, зная, что в таком случае я должен буду убить ее.
- Сколько человек знают о твоей роли в  разведке?  -  Тамара  назвала  мне
шесть имен, все ближайшие советники Гарсона. Я направился к выходу. И  тут
мне пришла в голову еще одна мысль. Я понял, кто еще оказался ее  жертвой.
- В обмен ты должна вернуть воспоминания Абрайре Сифуэнтес!
   Тамара удивленно мигнула, но больше никак не показала, что поняла меня.
Я подумал,  что  она  отрицает,  будто  что-то  отбирала  у  Абрайры.  Она
спросила:
   - А зачем?
   Я крикнул:
   - Какое право ты имеешь отбирать ее прошлое?
   - Я убрала только болезненные воспоминания, воспоминания о  насилии,  -
защищаясь, сказала Тамара. - Сняла боль! Если у тебя пациент с  раком,  ты
вырезаешь опухоль. Эти воспоминания пожирали ее, как рак. Никто не  должен
страдать так, как страдала она!
   - Ты и Гарсон - вы не отличаетесь друг от друга! Ты хочешь играть  роль
Бога!
   Тамара мягко ответила:
   - Тогда позволь мне быть добрым  Богом.  Подумай,  о  чем  ты  просишь!
Хочешь, чтобы я вернула  ей  боль?  Хочешь,  чтобы  это  было  ценой  моей
свободы? Тогда освобождай меня! Давай! Но тебе придется увидеть,  как  она
умирает внутренне!
   Я вышел из помещения и пошел по улицам Хотоке но За. Права  ли  Тамара?
Надо ли возвращать Абрайре воспоминания, которые убьют ее? Я не знал.  Это
будет жестоко. Даже трудно представить себе, насколько жестоко.
   Небо потемнело,  затянутое  красными  облаками  пыли.  Мне  нужен  план
освобождения Тамара. И нужна уверенность, что этот план  сработает.  Самое
простое решение - убить Гарсона и техников, знающих о способностях Тамары.
На моих руках и так много крови. А я предан жизни. Потребовалось несколько
часов размышлений, пока страх Гарсона перед  Тамарой  не  подсказал  более
трудное, но морально более правильное решение. Я видел, что может  сделать
его страх перед Тамарой, и  подумал:  "Почему  не  лишить  Гарсона  и  его
советников способности передвигаться и не дать Тамаре  возможности  убрать
из их сознания все воспоминания  о  ней?"  Тогда  никого  не  нужно  будет
убивать, никто не пострадает.
   Я взглянул на часы. Тамара работала со мной быстро. Вся операция займет
у нее всего несколько часов. Может, даже меньше.  И  тогда  Тамара  сможет
жить на Пекаре, как все остальные.
   Я вернулся в больницу, позвонил на "Харон" и запросил  все  медицинские
данные о Тамаре. Как я и думал, они загадочно исчезли незадолго до  нашего
прибытия на Пекарь. Но сохранился ее генотип и индекс клеточных  структур.
Я  пошел  в  отдел  генетической  инженерии  больницы,   ввел   данные   в
генетический синтезатор и начал создание клона. Если  хочу,  чтобы  к  ней
вернулась способность ходить, нужно ввести новые клетки в мозг,  взятые  у
клона, понадобится стимулятор роста нервных клеток. Все это займет  время,
вероятно, несколько недель.
   Я запросил данные о  тех,  кто  знает  о  роли  Тамары  в  разведке,  и
постарался запомнить  их  лица.  Изготовил  партию  слабого  нейротоксина,
который парализует человека, попадая ему в кровь. Их шестеро,  и  я  знал,
что мне потребуется помощь. Я принялся обдумывать свои возможности.  Нужны
такие, кто не станет задавать вопросов. И  очень  сильные.  Четверо  химер
привязались ко мне. Мигель жив; он побывал в больнице с  большой  раной  и
целый день, лежа на кровати, не отрывал от меня взгляда.  Об  остальных  я
ничего не знал. Но по вечерам на холме у костров сидят люди.  А  я  теперь
знаю, как привязывать к себе химер. Мысль эта вызывала во мне  отвращение,
но я знал теперь, как получить помощь.
   В этот вечер я отправился к лагерным кострам. Как  обычно,  вокруг  них
собралась тысяча наемников. Они сидели  вокруг  костров,  разговаривали  о
сражениях, рассказывали анекдоты и пели песни. Я встретил Мавро и  немного
посидел с ним. Он был угнетен и печален. Сказал:
   - Мне так и не удалось стать офицером, а теперь война кончена.  Что  же
мне делать?
   У меня не было ответа на это.
   Появился Гарсон, вместе в ним везли в коляске Тамару. Гарсон тоже знал,
что нужно сесть так, чтобы в темноте сзади освещались его седые волосы. Он
хотел, чтобы как можно больше химер привязалось к нему. Он  казался  очень
спокойным, расслабленным. Я старался не смотреть в его сторону.
   Подошла Абрайра,  принесла  мясного  бульона  и  села  рядом  со  мной.
Говорила мало. Я слушал пение. Абрайра вымыла  волосы,  и  от  них  хорошо
пахло.
   - Я тебя теперь редко вижу, - сказала она.
   - Я работал в генетической лаборатории, делал клон Перфекто.
   - Весь день? Ты собираешься создать целую  армию?  Сколько  копий  тебе
нужно?
   Я рассмеялся.
   - Просто следил, как растут  зиготы,  хотел  убедиться,  что  все  идет
нормально. Вероятно, две. Я сделаю близнецов.
   - Ты знаешь, в больнице есть целое крыло с инкубационными камерами. Оно
запечатано уже восемьдесят лет, но оборудование действует.
   - Знаю, - ответил я.
   - Если тебе понадобится помощь в выращивании детей, я готова, - сказала
она. Она сидела очень близко,  вступила  на  мою  телесную  территорию.  Я
понимал, каково химере вступать в такую близость. Взял ее за руку,  и  она
сжала ее.


   Этим же вечером я встретился с Мигелем и еще  двумя  привязавшимися  ко
мне химерами, но не  говорил  о  своих  планах  относительно  Гарсона.  Мы
говорили о прошлом и еще больше подружились.
   Мне не нравилось то, что я делаю, планируя освобождение Тамары.  Я  был
смущен. Не понимал до конца,  почему  пытался  спасти  женщину  ябадзинку,
почему вообще заботился обо всех  них.  Если  я  делал  это  только  из-за
программы Тамары, тогда моя мораль ничего не стоит. Убивая Эйриша, я делал
это из-за Флако. Когда я убил Хуана  Карлоса,  то  сделал  это  ради  себя
самого. А когда спасал женщину, то думал, что делаю это  потому,  что  она
человек. Это совсем не связано с программой Тамары. Лишь однажды я пытался
убить из-за женщины - это случай с Люсио. И  я  понял,  что  нечто  другое
подействовало на  мою  решимость  убивать:  радикальная  программа  Тамары
убедила меня, что до некоторого предела  мы  программируем  себя  сами.  В
течение жизни мы вырабатываем образ мыслей. И не потому ли я  убивал,  что
тренировался в насилии, как  сказала  она?  И  прекратил  тренироваться  в
насилии, когда понял, как оно действует на меня.
   Я  поклялся  упражняться  в  сочувствии,  создать  глубокую  программу,
которая изменит всю мою жизнь; так слабак в пятьдесят килограммов начинает
наращивать мышцы, чтобы стать самым сильным человеком в мире.  На  примере
Абрайры я видел, что эта способность к сочувствию  не  обязательно  должна
быть врожденной. Ее можно выработать. Я чувствовал себя так,  словно  стою
на вершине холма, от него вперед уходит золотая дорога, и я  вижу  на  ней
человека, каким когда-нибудь стану.
   Наше общество в Панаме прославляло противоречивого человека -  человека
из стали и бархата. Я знавал людей, которые пытались быть тем и другим.  И
насколько мне известно, это  никому  не  удавалось.  Я  видел  также,  что
тренировки в симуляторе, тренировки  в  насилии  заставили  меня  потерять
способность сочувствовать. Я знал, что если продолжил бы  тренироваться  с
самураями, вообще потерял  бы  такую  способность.  Образ  жизни  воина  -
смерть. Я стал бы таким же опустошенным, как рефуджиадос, как  Мавро,  как
сами самураи. И если я сохранил какое-то подобие  человечности,  то  из-за
того, что мне повезло, а не по  своему  выбору.  Мне  повезло,  что  после
мятежа меня поместили в криотанк, повезло, что у  меня  оказались  друзья,
которые помогли  мне  стать  лучше.  Тамара  считала,  что  я  действую  в
соответствии с ее программой, и до некоторой степени она права.  Но  такой
ответ слишком упрощен и не объясняет всего.
   Я провел день, размышляя над этими проблемами и приводя в порядок  свои
воспоминания о семье.  Записывал  их,  чтобы  больше  никогда  не  забыть.
Связался с кораблями на орбите и убедился, что могу получить место в жилых
помещениях экипажа "Харона", тем  самым  риск  встречи  с  японцами  будет
невелик.
   Я решил навсегда оставить Пекарь.
   Я думал о Викториано и Татьяне, о своем отце и о возможности встречи  с
другими членами семьи, и меня тянуло к ним. Я не мог вынести мысли о  том,
что мне придется остаться на Пекаре, и дело  не  в  плохих  воспоминаниях:
дело в злом будущем. Общество, которое  создают  мои  companeros,  злое  и
нездоровое. Мы захватили планету  из  жадности  и  все  время  убивали  ее
жителей. Я не видел будущего  у  такого  общества.  Действительно,  прошло
четыре дня, а мы ничего не делали. Город лежал в развалинах, и  никто  его
не расчищал. Никто ничего не  восстанавливал.  Наемники  бродили  повсюду,
хлопали друг друга по спине и весь  день  бездельничали.  По  вечерам  они
сидели у костров, пели песни, играли, напивались и рассказывали анекдоты.
   Весь день меня преследовали тяжелые мысли. Я планировал  свои  действия
относительно Гарсона. Вечером пошел к костру, пил,  пел  и  вел  себя  как
придурок - как и все остальные. А когда Гарсон  отправился  спать,  толкая
перед собой коляску с Тамарой, я встал и пошел за ним, рассчитывая узнать,
где он ночует и как можно его  подстеречь.  За  ним  пошло  больше  десяти
химер, точно так же, как  меня  сопровождали  мои  химеры.  Я  понял,  что
справиться с Гарсоном будет нелегко, потому что он  никогда  не  оставался
один. Куда бы он ни шел, его сопровождали взгляды химер.
   Мы шли по городу к большому дому,  где  разместился  Гарсон,  когда  из
джунглей на холме появилась машина. Очевидно, одна из  наших,  потому  что
автоматическая защита пропустила ее к городу. Я решил,  что  это  один  из
наших патрулей. В ней сидели четверо оборванных  наемников;  когда  машина
вошла в город, один из наемников крикнул:  "Гарсон!"  Все  они  беспокойно
оглядывались. Явно были испуганы.
   Интересно, что случилось, подумал я. Может,  они  заметили  в  джунглях
отряд ябадзинов?
   Гарсон крикнул:
   - Сюда!
   Машина свернула к нему и  остановилась  в  нескольких  метрах.  Химеры,
сопровождавшие Гарсона, начали приближаться.  Им  тоже  хотелось  услышать
новость. Артиллерист на машине сорвал шлем. Это был японец.
   Он крикнул:
   - Я Мотоки Хотайо!
   И все они  открыли  огонь  из  лазерных  ружей  и  самострелов.  Гарсон
по-прежнему толкал перед собой коляску с Тамарой, и выстрел самурая прошел
прямо через нее. Плазма прожгла ее, Тамара вспыхнула, как факел, а выстрел
из самострела почти снес ей голову.
   Я упал на землю, вокруг химеры начали доставать свое оружие.  Двигатель
машины взвыл,  она  повернула  и  устремилась  назад  в  джунгли,  самураи
продолжали, отступая, стрелять, сеяли  смертоносный  дождь.  Кто-то  успел
дважды выстрелить по ним из самострела,  но  стрелы  отскочили  от  брони.
Через несколько секунд машина самураев оказалась  за  городской  стеной  и
исчезла.
   Я встал. Химеры, ближе всех стоявшие к Гарсону, были убиты или  ранены.
Кто-то крикнул:
   - Убили Гарсона! Это был Мотоки Хотайо, сын президента!
   Из домов выбегали люди с оружием.
   Несколько химер подняли останки Гарсона - обгоревший труп, по  которому
ползали огненные змеи плазмы, пробитый десятками пуль,  -  и  бросились  в
больницу. Но остальные посмотрели им вслед и поняли, что делать что-то уже
поздно. И химеры, привязавшиеся к Гарсону, упали на землю и заплакали.
   Я медленно подошел к Тамаре.
   От нее практически ничего не  осталось.  Обожженное  тело,  без  волос,
вместо одежды пепел. Слишком ужасно, чтобы описывать. Я стоял и ждал, пока
тело не остыло, потом положил ее на траву.
   Глаза Тамары смотрели в ночное небо, словно она хотела увидеть  звезды.
Глазницы почернели. Век не осталось. Вокруг  кричали,  раненых  уносили  в
больницу, и я подумал, что нужно бы помочь. Подбежал наемник  в  белье,  в
руке у него было ружье.
   - Она твоя подруга? - спросил он. Я долго не отвечал.
   - Нет, - сказал я наконец. - Она моя убийца.  -  Он  удивленно  кивнул,
потом снял рубашку и закрыл ее невидящие глаза. И произнес слова,  которые
говорят над своими мертвыми рефуджиадос: "Свободна наконец".
   И я пошел в больницу помогать в уходе за ранеными.


   Позже я отыскал Абрайру, пошел с ней погулять и рассказал,  как  Тамара
перепрограммировала нас. Рассказал Абрайре о том,  как  ее  насиловали  на
корабле и что я об этом помню. Абрайра взяла в руки мое лицо и  посмотрела
мне в глаза.
   - Это что, какой-то розыгрыш? - Она нервно  рассмеялась.  -  Ты  хочешь
избавиться от меня? Я ведь к тебе не  очень  пристаю.  Можем  продвигаться
медленнее, если хочешь. Я знаю, у тебя давно не было женщины.
   Мне хотелось рассмеяться. Не чувствовал  ни  радости,  ни  возбуждения.
Только печаль.
   - Это не розыгрыш, - ответил я. - Всего лишь честность. Можем  пойти  в
лабораторию, и я покажу тебе оборудование в ее голове с сонограммой,  если
хочешь.
   В голосе ее звучала угроза.
   - Что? О чем ты говоришь? Я  не  пойду  туда  с  тобой.  Ты  лжешь!  Ты
пытаешься обмануть меня! Ничего не произошло  на  борту  "Харона"!  Ничего
плохого не случилось!
   - Я не хотел причинять тебе  боль.  Но  я  не  лгу.  Воздерживаться  от
неприятной правды значит лгать. Я бы никогда не рассказал  тебе  об  этом,
Абрайра, потому что это причинит тебе боль. Но я знаю, что ты  испытываешь
ко мне определенные чувства и должна знать, что они  основаны  на  лжи.  Я
пытался спасти тебя от Люсио - и спас бы, если бы мог, - но  я  ничего  не
сделал. Я не тот человек, каким тебе кажусь.  Твои  воспоминания  об  этом
инциденте - фальшивка. Это программа, навязанная тебе. И многое другое  из
твоего прошло у тебя отобрано.
   Абрайра смотрела на меня. Я не знал, что она  видит  в  темноте  своими
серебряными глазами. И не понимал ее выражения.
   - Правда, что я испытываю к тебе чувства, Анжело, - сказала она.  -  Но
даже  если  твой  рассказ  правдив,  мои  чувства   основаны   на   тысяче
незначительных поступков: ты обращался со мной как с равной,  ты  страдал,
когда поступал неправильно, ты всегда был добр ко мне.
   Я отвел взгляд.
   - Ты можешь уверить себя в этом, но правды это не изменит.
   Она долго молчала. Наконец сказала:
   - Пошли! - и в голосе ее звучал страх.
   Когда мы вернулись  в  больницу,  один  из  техников  Гарсона  вскрывал
Тамару.  И  хоть  я  не  раз  присутствовал  при  вскрытии,   это   ужасно
подействовало на меня. Он вскрыл теменную и затылочную доли ее  черепа  из
извлекал платиновые провода из головы. Сотни тончайших  нейросинаптических
адаптеров были присоединены ко  всем  центрам  ее  мозга  -  к  слуховому,
зрительному, тактильному, эмотивному центрам, а сразу за затылочной вилкой
находился небольшой процессор.
   - Неплохое оборудование, - небрежно заметил техник словно  резал  салат
на завтрак а не  вскрывал  свою  знакомую.  -  Знавал  я  профессиональных
снотворцев, тех, что могут  создавать  подлинные  сновидения.  Ни  у  кого
такого оборудования не было. Ни у кого!
   Абрайра в ужасе отвернулась от операционного стола. Я не  хотел,  чтобы
она увидела правду в таком отвратительном обличье. Вид ее лица  вызывал  у
меня боль. Химеры всегда испытывают ужас, что с ними жестоко обойдутся.
   - Что ты будешь с этим делать? - спросил я  у  техника,  чтобы  отвлечь
Абрайру.
   - Продам! Рано или поздно здесь тоже потребуются создатели  сновидений.
Из этого можно соорудить три хорошие соединения.
   И хоть меня тошнило от всего происходящего, я с почтением посмотрел  на
серое вещество мозга Тамары. Она очень хорошо  знала  нас,  понимала  наши
мысли, страхи и желания. Она была непревзойденным картографом мира мыслей.
И в этом мире была необыкновенно талантлива. Мне  неприятно  было  видеть,
как с ней обращаются.
   Я увел Абрайру из больницы, и она упала мне  на  руки  и  расплакалась,
потом вдруг оторвалась от меня и убежала. Я побежал  за  ней,  схватил  за
руку, остановил, и мы пошли дальше вместе. Абрайра  долго  плакала,  потом
сказала:
   - Перфекто часто расспрашивал меня о моем прошлом - сразу после мятежа.
Он говорил, что в прошлом со мной происходили нехорошие  вещи.  Я  ему  не
верила.
   Грудь ее вздымалась, Абрайра тяжело дышала, словно вот-вот ее вырвет.
   - Люди, которых я знала всю жизнь, говорили мне, что я изменилась.  Что
я впервые в жизни  могу  быть  счастливой!  -  Она  остановилась  и  долго
смотрела вперед, словно видела что-то такое, что мне не видно.
   - Наверно, они говорили правду, - сказал я.
   - Ты сказал, что эта женщина уничтожила тебя.  Но  меня  она  старалась
спасти!
   - Ты не чувствуешь себя обманутой? - спросил я. - Ведь я не  спас  тебя
от Люсио.
   - Да, я чувствую себя обманутой! Но не ты  меня  обманул!  Все,  что  я
помню о твоих поступках, ты бы сделал, если бы  мог.  В  глубине  души  ты
именно такой человек, каким я тебя считаю.
   И я понял, что она говорит правду. И моя честность - я  надеялся  -  не
отвратила от меня Абрайру, хотя и причинила ей боль.


   Все ночь шел сильный дождь, а  на  следующий  день  в  полдень  Абрайра
пришла в больницу. Она приготовила еду и попросила меня  пойти  с  ней  на
пикник. Я согласился, и она отвела меня к машине. Мы двинулись  на  юг  от
города,  и  на  нас  не  было  брони.  Абрайра  отыскала  платье  с  ярким
многоцветным цветочным узором. Я надел свое  белое  кимоно.  Чувствовал  я
себя неуверенно, оказавшись за пределами города без защиты. Одежда у  меня
такая тонкая, что сквозь нее пробиваются лучи солнца. Мы говорили о разных
пустяках, и Абрайра попросила меня рассказать о своей семье. Ее  очаровала
сама мысль о принадлежности к семье. К югу от города, километрах в сорока,
мы нашли длинный полуостров с несколькими дюнами на нем,  остановились  на
его северной оконечности и поели.
   Когда еда кончилась, Абрайра сказала:
   - Пойдем за дюны. У меня есть для тебя сюрприз.
   Мы пошли по белым дюнам, шли легко и  неторопливо.  Песок  после  дождя
промок и отяжелел, и идти  было  нетрудно.  Остро  и  чисто  пахло  морем,
гораздо лучше, чем от разлагающихся океанов Земли, и Абрайра взяла меня за
руку. Я подумал, что  она  захочет  лечь  со  мной  на  землю  и  заняться
страстной любовью, и эта мысль опечалила меня.
   - Ты снова думаешь о чем-то печальном, - сказала Абрайра. - О чем?
   - Я решил улететь с Пекаря на "Хароне", - ответил я, - и отыскать  свою
семью. Корабль улетает через три недели. Я думаю, что мне будет не хватать
тебя.
   Абрайра крепко сжала мою руку.
   - Ты не можешь возвратиться! Тебя никто не ждет на Земле! Разве  ты  не
понимаешь? Ты не представляешь себе, как там все изменилось.  У  тебя  нет
там будущего. Как ты можешь об этом думать?
   - Но и здесь я не вижу будущего, - сказал я. - Тут слишком  много  злых
воспоминаний.
   - Но мы можем получить  и  хорошие  воспоминания,  -  сказала  Абрайра,
продолжая крепко держать меня за руку. Я подумал, какова может быть  жизнь
с чилийкой-химерой.
   - Дело не только в воспоминания, больше в семье, - сказал я. - Я всегда
хотел служить обществу, но теперь вижу, что общество вовсе не так  хорошо,
каким я его считал. И не думаю, что на Пекаре будет  приятно  жить.  Когда
улетят японцы-мужчины, наши люди сойдутся с  их  женщинами.  Возможно,  не
сразу, но через несколько лет это произойдет. И когда это произойдет, наши
два общества безнадежно смешаются.  Наша  любовь  к  убийству  и  их  -  к
самоубийству. Не думаю, чтобы получилась хорошая смесь. Не думаю, чтобы  я
смог служить обществу, которое не одобряю.
   - Но... но... - Абрайра говорила с трудом.  -  Но  ты  можешь  изменить
общество, сделать его лучше. Это твоя моральная обязанность.  Помнишь  Сан
Мигеля де Мадрид?
   Я ответил:
   - Я не знаком с католическим пантеоном святых.
   - Он жил в двадцать первом столетии. Выжил после ядерной  бомбардировки
Мадрида. После того как упали атомные бомбы, он выполз из развалин, и руки
его обгорели, как  головешки.  Вокруг  люди  отказывались  сопротивляться,
сдавались, умирали, потому что были убеждены, что наступил конец света. Но
святой Мигель считал себя обязанным выжить и создать такой мир, в  котором
это больше никогда бы не случилось. Он прожил всего несколько  недель,  но
его мужество спасло много жизней. Он тоже видел зло общества, но служил не
ему, а будущему.
   И я понял правду ее слов. Если я последую учению дона Хосе  Миранды,  я
буду служить обществу ради наград, которые  оно  может  мне  дать.  И  вся
мораль при этом ни к чему. Но если я служу еще не существующему  обществу,
какую награду я могу надеяться получить? Единственная награда - надежда на
то,  что  когда-нибудь  такое  общество   возникнет.   Выбор   Абрайры   -
единственный правильный выбор.
   - О, я вижу, ты улыбаешься. Тебе понравилась моя мысль?
   - Si.
   - Значит ты останешься? Нам понадобятся такие  люди.  Нужен  человек  в
серебряными волосами, к которому привязались бы дети Перфекто. У нас будет
свой дом, усадьба, и ты будешь пользоваться большим влиянием...  -  И  она
продолжала говорить, сочиняя планы на мое будущее.
   "Нет, ты морфогенетический фармаколог, - подумал я, - и можешь отыскать
ген, управляющий этим свойством  химер  -  способностью  привязываться.  И
через неделю по всей планете распространится вирус, который уничтожит этот
ген. И ты создашь  вирус,  который  уничтожит  социопатические  склонности
химер и даст им возможность жить в мире. И  ты  будешь  жить  на  планете,
удаленной от других, и сможешь создавать на ней общество по своему выбору.
- Не знаю, кто я: Анжело из сновидений Тамары, Анжело, убивший Эйриша.  Не
знаю, смогу ли я стать таким человеком, каким хочу  быть.  Но  знаю  одно.
Каковы   бы   ни   были   источники   зла   в    обществе:    генетическая
предрасположенность  к  территориализму,  химизм  мыслительных  процессов,
глубокое программирование, закладываемое в нас, когда мы учимся думать,  -
у меня есть средства уничтожить их. Но возникает вопрос  морали.  Изменять
сознание других средствами  социальной  инженерии,  как  это  делалось  на
Пекаре, - сама эта мысль вызывала во мне отвращение. Я подумал, почему это
так, и тут же вспомнил теорию Перфекто о  природе  зла.  Попытка  навязать
другим свои мысли  -  это  нарушение  территории  мозга.  -  Но  никто  не
советовался с тобой, создавая твой деформированный мир, - подумал я.  -  И
ты не  можешь  спросить  у  нерожденных,  каковы  их  желания.  Ты  должен
поступать так, как считаешь правильным".
   Мы миновали последнюю песчаную дюну и посмотрели на джунгли. В удалении
виднелась белая гора, словно вырубленная из соли, а за ней  ряд  пурпурных
гор. И я понял, что вижу ту самую белую гору, которую видел  на  маленькой
голограмме, когда в шаттле летел на станцию Сол с Земли. И стою  точно  на
том месте, откуда была сделана фотография!
   - Абрайра, покидая Землю, я видел изображение этой белой горы! Я  тогда
с ума сходил от страха и шока. Бормотал что-то. Сказал Тамаре,  что  увезу
ее туда, и верил, что мы отправляемся в рай!
   Абрайра ответила:
   - На всех рекламных афишах изображают эту  белую  гору.  От  нее  город
Хотоке но За получил свое название - гора Хотоке но За, Трон  Будды.  Если
хочешь, можем пойти в  земельное  управление  и  затребовать  участок.  Ты
имеешь право на большой участок, и сейчас еще только начало,  так  что  ты
получишь все, что хочешь.
   Меня возбуждал вид этой горы. И я почувствовал, что на самом деле  стою
на пороге рая. И внутренний голос сказал мне:  "Помни,  помни:  что  бы  с
тобой ни случилось, лучшее  еще  впереди".  Волосы  мои  встали  дыбом,  я
почувствовал сильнейшее возбуждение и понял, что, может быть, это  правда.
Сердце забилось  сильно,  и  я  достиг  состояния  Мгновенности  -  такого
состояния, когда за мгновение проживаешь целую жизнь. Я  увидел  все  свои
планы, все мечты, увидел долгую извилистую  дорогу,  по  которой  придется
пройти, чтобы стать человеком сочувствия, жить жизнью страсти  и  изменить
мир, а в конце это тропы старик Анжело, человек, которым мне еще предстоит
стать. Когда-нибудь наступит мир. Когда-нибудь я прощу себя.  Когда-нибудь
вернется страсть.
   Мы стояли на холме, и Абрайра указала вниз, на основание дюны. Здесь  в
океан впадала река, был прилив. Множество скал,  покрытых  густым  голубым
мхом, и среди мха тысячи гигантских голубых полночных  крабов  с  панцирем
длиной в метр. Я узнал в них  manesuru  onna,  дразнящих  женщин.  Абрайра
рассмеялась и  сказала:  "Позволь  мне  первой  произнести  слово",  и  мы
побежали по песку к дразнящим женщинам,  спустились  к  ним.  Они  щелкали
клешнями подбирая обрывки  водорослей  и  держа  их  перед  собой,  словно
прятались от нас.
   Абрайра закричала:
   - Счастлива!
   И тысячи дразнящих женщин повторили:
   - Счастлива! Счастлива! Счастлива! - и с треском, шорохом  и  щелканьем
ушли в море.





   Я начал писать "Мой путь в рай" весной 1986 года после того, как увидел
сон: мне снилась пыльная улица рынка, ярко светит солнце, вокруг  толпятся
крестьяне в белой одежде, и ко мне идет ужасающе худая женщина, ее  темные
глаза сверлят меня, и на правой  руке  у  нее  окровавленная  культя.  Мне
отчаянно хочется помочь ей, дать ей что-нибудь. И когда я проснулся,  этот
сон преследовал меня, пока я не решил написать рассказ, в котором дать  ей
новую руку.
   Действие я решил развернуть в Панаме, хотя сам там никогда не был.  Всю
свою жизнь я знаю латиноамериканцев - как соседей, товарищей по комнате  в
колледже, подруг, сослуживцев, когда я работал в тюремной охране. Я изучал
карты Панамы, разглядывал фотографии и пытался  представить  себе,  каково
там жить. Однажды, рассматривая карту района озера Гатун, я  заметил,  что
на южном берегу озера никто не живет. Я представил  себе,  что  там  живут
обезьяны,  и,  когда  гудит  проезжающий  мимо  поезд,  обезьяны  начинают
кричать. Через несколько дней я встретился с человеком, который только что
вернулся после двухлетнего пребывания в Панаме, и спросил его, был  ли  он
когда-нибудь на Гатуне. Он проезжал однажды поездом из Панама-сити в Колон
и помнил только, что когда они подъехали к Гатуну, машинист  засвистел,  и
на южной стороне озера в страхе закричали тысячи обезьян. И я  понял,  что
готов начать писать.
   На той же неделе я встретил друга, который рассказал о своем племяннике
в Португалии, который только что пошел в первый класс. В  первый  день  он
отказался надеть белую школьную форму, и другие дети так его преследовали,
что он потом вообще никуда не хотел выходить  без  формы.  Мне  показалось
интересным, что дети так отчетливо проявляют инстинкт  территориализма,  и
поэтому решил в своем рассказе рассмотреть проблему территориализма. И так
как  мой  рассказчик  должен  был  быть  панамцем,  я  хотел  использовать
стилистические приемы, которые  могли  бы  быть  для  него  характерны,  и
написал рассказ, сочетая стиль киберпанка и латиноамериканского  реализма.
И послал рассказ на конкурс "Писателей будущего".
   Но пока я ожидал  результатов  конкурса,  мне  начали  сниться  сны  об
Анжело: наемники в защитной броне под чуждым небом рассказывают анекдоты и
случаи из прошлых сражений. Гигантские  крабы  в  окутанном  туманом  лесу
шепчутся женскими голосами.  Пустынный  владыка,  похожий  на  гигантского
богомола, выползает из своей песчаной норы и  бросает  камни.  И  я  решил
превратить рассказ в роман.
   В одном из журналов я прочел статью  "Почему  я  ненавижу  японцев".  Я
удивился, зачем печатают такие статьи. Может, Америка еще не избавилась от
чувства ненависти времен второй мировой войны? Я решил ввести в свой роман
японцев и сделать их достойными противниками. С пятнадцати  лет  я  изучал
древнюю литературу, пытаясь понять, как возникают  и  развиваются  идеи  в
различных культурах и субкультурах. Никто  не  писал  книг  на  эту  тему,
поэтому я занимался совершенно самостоятельно,  читал  религиозные  книги,
поэзию, народные сказки,  изучал  законы  общества.  Хотел  понять  чуждый
взгляд на мир. Начал изучать  японцев,  встречался  с  людьми,  жившими  в
Японии, читал японско-английский  словарь,  изучал  также  психологические
отчеты, написанные по заказу военных и в деловых интересах.  И  разработал
специальную психология общества корпорации Мотоки. Придуманное я проверял,
расспрашивая нескольких великодушных японских профессоров (они  не  хотят,
чтобы  их  имена  тут  упоминались,  потому  что  научили  меня  браниться
по-японски). Я начинал задумываться о сути конфликта. Мне хотелось,  чтобы
столкновение  латиноамериканцев  с  японцами  было  не  просто  конфликтом
личностей - я  хотел  показать  конфликт  цивилизаций,  а  с  этими  двумя
группами такой конфликт изобразить нетрудно.
   Держа в памяти эту цель, я начал писать  и  разработал  сюжет,  который
позволил мне поиграть с интересовавшими меня идеями и конфликтами. Я делал
это как интеллектуальное упражнение - таким образом, перед вами скорее  не
роман,  а  результат  такого   упражнения.   Начиная   писать   "Рай",   я
сформулировал  свыше  сорока  целей,  которые  должен  был  достичь.   Вот
некоторые из них.
   Так как я хорошо знал, как меняются идеалы от одного века к другому, от
культуры к культуре, я хотел показать,  что  наши  потомки  будут  мыслить
иначе, чем мы, что они для нас будут  чужаками.  То  есть  хотел  написать
роман, где современный моральный кодекс будет экстраполирован в будущее, -
ничего подобного я еще не встречал.
   Поскольку я убежден, что  наши  тела  сконструированы  плохо,  я  хотел
написать о генетически преобразованных людях, но это преобразование должно
быть не просто косметическим; я хотел показать  людей,  стоящих  на  грани
утраты своей человечности.
   Я хотел написать роман, который можно читать на разных уровнях. Если вы
будете читать его,  как  простой  приключенческий  роман,  он  должен  вам
понравиться. Хотя я искренне надеюсь, что читатели заглянут и глубже.
   Поскольку я знаю, что фантастика разделилась  на  множество  жанров,  я
хотел  объединить  многое,  что  мне  нравится  в  фантастике:  социальную
фантастику, киберпанк, романтическую фантастику, сотворение мира. Я  хотел
также написать то, что называю "биофантастикой", - внимательно рассмотреть
биологические  потенциалы  и  мотивы  человека  в  случае   гипотетических
изменений его сущности. Я считаю, что это один из способов понять, что  же
такое человек.
   В 1985 году я начал  создавать  теорию  писательства,  которую  называю
теорией "усиления/ослабления стресса". Она основана на предположении,  что
в  развлечениях  мы  ищем  не  угрожающий  нам  стресс,   чтобы   повысить
вероятность выдержать  настоящий  стресс  в  реальной  жизни;  и  я  хотел
применить некоторые приемы, выработанные в ходе создания теории. Например,
прием, который я называю "Нападение на аудиторию". Он заключается  в  том,
что  писатель  вызывает  у  читателя  стресс,  опровергая  его  врожденные
представления или  чувства.  Эта  техника  оказалась  очень  полезной  при
написании романа.
   Я хотел написать роман о солдате, который начинает понимать, что лучший
способ выиграть войну - это отказаться от оружия.  Я  не  думаю,  что  наш
современный мир продержится долго, если мы будем продолжать вести войны.
   Я хотел написать о проблемах, общих для всего человечества. Особенно  о
той эмоциональной смерти, которой подвергаются  молодые  люди,  когда  они
учатся сдерживать свои эмоции и  постепенно  вообще  забывают,  что  такое
чувство.
   Я  хотел  написать  о   собственных   усилиях   сохранить   способность
чувствовать в обществе, где редко вознаграждается мужская чувствительность
и где Конан-варвар представляется идеальным героем  в  субботних  утренних
мультфильмах.


   Сформулировав эти цели, я начал писать. Но по мере того, как я писал  и
переписывал роман, его сюжет и образы приобретали самостоятельную жизнь. Я
достиг такого состояния, когда мне казалось, будто я могу  переселиться  в
эту воображаемую жизнь, и, насколько возможно, я так и поступал. И  именно
в этот момент  писать  стало  хорошо,  потому  что  начали  обнаруживаться
неожиданные вещи. Например: я часто думал, как обостренный  территориализм
будет воздействовать на моральный кодекс химер, но  не  знал  этого,  пока
Перфекто  не  сказал  Анжело,  что  "территориализм  -  это  наше   мерило
определения добра и зла". Я перестал писать и задумался. Интересная мысль,
но  очень  пикантная.  И  мне  показалось,  что  могу  увидеть  мир,   где
господствует  такой  взгляд,  где  территория  -  это  не   только   нечто
физическое, не только земля и телесное пространство, но она существует и в
наших взаимоотношениях, в обладании семьями и  друзьями,  в  наших  целях,
идеалах, репутациях,  мечтах.  Я  понимал,  о  чем  говорил  Перфекто,  но
несколько месяцев отказывался записать его слова, обдумывая  разнообразные
последствия. И постепенно понял, что мне трудно что-либо  противопоставить
такому взгляду на мир. В сущности, Перфекто показал мне  мир  более  ясно,
чем я сам его  видел.  Вот  когда  становится  интересно  писать  -  когда
внимательно всматриваешься в созданные тобой жизни и характеры  и  делаешь
открытия.
   Теперь меня спрашивают:
   - Что же дальше? Будет ли продолжение?
   Возможно. Но бедный Анжело заслужил мир, если не место в раю.
   В моем следующем романе "Поймать змея" речь идет о сотворении мира, это
биофантастика  в  романтических  традициях.  Я  исследую  глубинные  корни
некоторых фобий  и  одержимостей.  Действие  происходит  на  планете,  где
генетики-палеонтологи создают зоопарк, где различные  континенты  населены
животными  из  плиоцена,  мезозойской  эры  и  юрского  периода.  Действие
разворачивается в далеком будущем, когда слово  "вымер"  просто  означает,
что живой организм временно переведен на хранение,  когда  люди  перестают
быть людьми в прежнем смысле.
   В романе рассказывается о молодом человеке, полунеандертальце,  который
предпринимает опасное путешествие к далекой реке, чтобы поймать в  большую
бочку морского змея, и в то же самое время он должен научиться справляться
со змеем, живущим в нем самом, - с ненавистью к собственному отцу, которая
угрожает уничтожить все его шансы на счастье. Даже тех из вас,  кто  много
попутешествовал в воображаемых мирах,  "Поймать  змея"  увлечет  в  места,
которые вам и не снились.

Популярность: 7, Last-modified: Fri, 26 Oct 2001 14:16:21 GmT