----------------------------------------------------------------------------
OCR Бычков М.Н. mailto:bmn@lib.ru
----------------------------------------------------------------------------
The Raven
Once upon a midnight dreary, while I pondered,
weak and weary,
Over many a quaint and curious volume of forgotten
lore -
While I nodded, nearly napping, suddenly there came
a tapping,
As of some one gently rapping, rapping at my
chamber door -
'"Tis some visiter", I muttered, "tapping at my chamber
door -
Only this and nothing more."
Ah, distinctly I remember it was in the bleak December;
And each separate dying ember wrought its ghost
upon the floor.
Eagerly I wished the morrow; - vainly I had sought
to borrow
From my books surcease of sorrow - sorrow for
the lost Lenore -
For the rare and radiant maiden whom the angels
name Lenore -
Nameless _here_ for evermore.
And the silken, sad, uncertain rustling of each purple
curtain
Thrilled me - filled me with fantastic terrors never
felt before;
So that now, to still the beating of my heart, I stood
repeating
"Tis some visiter entreating entrance at my chamber
door -
Some late visiter entreating entrance at my chamber
door; -
This it is and nothing more."
Presently my soul grew stronger; hesitating then no
longer,
"Sir", said I, "or Madam, truly your forgiveness
I implore;
But the fact is I was napping, and so gently you came
rapping,
And so faintly you came tapping, tapping at my
chamber door,
That I scarce was sure I heard you" - here I opened
wide the door; -
Darkness there and nothing more.
Deep into that darkness peering, long I stood there
wondering, fearing,
Doubting, dreaming dreams no mortal ever dared
to dream before;
But the silence was unbroken, and the stillness gave
no token,
And the only word there spoken was the whispered
word, "Lenore?"
This I whispered, and an echo murmured back the
word, "Lenore!"
Merely this and nothing more.
Back into the chamber turning, all my soul within me
burning,
Soon again I heard a tapping somewhat louder than
before.
"Surely", said I, "surely that is something at my
window lattice;
Let me see, then, what thereat is, and this mystery
explore -
Let my heart be still a moment and this mystery
explore; -
'Tis the wind and nothing more!"
Open here I flung the shutter, when, with many a flirt
and flutter,
In there stepped a stately Raven of the saintly days
of yore;
Not the least obeisance made he; not a minute stopped
or stayed he;
But, with mien of lord or lady, perched above my
chamber door -
Perched upon a bust of Pallas just above my chamber
door -
Perched, and sat, and nothing more.
Then this ebony bird beguiling my sad fancy into
smiling,
By the grave and stern decorum of the countenance
it wore,
"Though thy crest be shorn and shaven, thou", I said,
"art sure no craven,
Ghastly grim and ancient Raven wandering from
the Nightly shore -
Tell me what thy lordly name is on the Night's
Plutonian shore!"
Quoth the Raven "Nevermore."
Much I marvelled this ungainly fowl to hear discourse
so plainly,
Though its answer little meaning - little relevancy
bore;
For we cannot help agreeing that no living human
being
Ever yet was blessed with seeing bird above his
chamber door -
Bird or beast upon the sculptured bust above his
chamber door,
With such name as "Nevermore."
But the Raven, sitting lonely on the placid bust, spoke
only
That one word, as if his soul in that one word he did
outpour.
Nothing farther then he uttered - not a feather then
he fluttered -
Till I scarcely more than muttered "Other friends have
flown before -
On the morrow _he_ will leave me, as my Hopes have
flown before."
Then the bird said "Nevermore."
Startled at the stillness broken by reply so aptly
spoken,
"Doubtless", said I, "what it utters is its only stock
and store
Caught from some unhappy master whom unmerciful
Disaster
Followed fast and followed faster till his songs one
burden bore -
Till the dirges of his Hope that melancholy burden bore
Of 'Never - nevermore.'"
But the Raven still beguiling my sad fancy into
smiling,
Straight I wheeled a cushioned seat in front of bird,
and bust and door;
Then, upon the velvet sinking, I betook myself
to linking
Fancy unto fancy, thinking what this ominous bird
of yore -
What this grim, ungainly, ghastly, gaunt, and ominous
bird of yore
Meant in croaking "Nevermore."
Thus I sat engaged in guessing, but no syllable
expressing
To the fowl whose fiery eyes now burned into my
bosom's core;
This and more I sat divining, with my head at ease
reclining
On the cushion's velvet lining that the lamp-light
gloated o'er,
But whose velvet-violet lining with the lamp-light
gloating o'er,
_She_ shall press, ah, nevermore!
Then, methought, the air grew denser, perfumed from
an unseen censer
Swung by seraphim whose foot-falls tinkled on the
tufted floor.
"Wretch", I cried, "thy God hath lent thee - by these
angels he hath sent thee
Respite - respite and nepenthe from thy memories
of Lenore;
Quaff, oh quaff this kind nepenthe and forget this lost
Lenore!"
Quoth the Raven "Nevermore."
"Prophet!" said I, "thing of evil! - prophet still,
if bird or devil! -
Whether Tempter sent, or whether tempest tossed thee
here ashore
Desolate yet all undaunted, on this desert land
enchanted -
On this home by Horror haunted - tell me truly, I
implore -
Is there - is there balm in Gilead? - tell me -
tell me, I implore!"
Quoth the Raven "Nevermore."
"Prophet!" said I, "thing of evil! - prophet still, if bird
or devil!
By that Heaven that bends above us - by that
God we both adore -
Tell this soul with sorrow laden if, within the distant
Aidenn,
It shall clasp a sainted maiden whom the angels
name Lenore -
Clasp a rare and radiant maiden whom the angels
name Lenore."
Quoth the Raven "Nevermore."
"Be that word our sign of parting, bird or fiend!"
I shrieked, upstarting -
"Get thee back into the tempest and the Night's
Plutonian shore!
Leave no black plume as a token of that lie thy soul
hath spoken!
Leave my loneliness unbroken! - quit the bust above
my door!
Take thy beak from out my heart, and take thy form
from off my door!"
Quoth the Raven "Nevermore."
And the Raven, never flitting, still is sitting, still is
sitting
On the pallid bust of Pallas just above my chamber
door;
And his eyes have all the seeming of a demon's that
is dreaming,
And the lamp-light o'er him streaming throws his
shadow on the floor;
And my soul from out that shadow that lies floating
on the floor
Shall be lifted - nevermore!
(1844-1849)
Ворон
Раз, когда я в глухую полночь, бледный и утомленный, размышлял над
грудой драгоценных, хотя уже позабытых ученых фолиантов, когда я в полусне
ломал над ними себе голову, вдруг послышался легкий стук, как будто кто-то
тихонько стукнул в дверь моей комнаты. "Это какой-нибудь прохожий, -
пробормотал я про себя, - стучит ко мне в комнату, - прохожий, и больше
ничего". Ах, я отлично помню. На дворе стоял тогда студеный декабрь.
Догоравший в камине уголь обливал пол светом, в котором видна была его
агония. Я страстно ожидал наступления утра; напрасно силился я утопить в
своих книгах печаль по моей безвозвратно погибшей Леноре, по драгоценной и
лучезарной Леноре, имя которой известно ангелам и которую здесь не назовут
больше никогда.
И шорох шелковых пурпуровых завес, полный печали и грез, сильно
тревожил меня, наполнял душу мою чудовищными, неведомыми мне доселе
страхами, так что в конце концов, чтобы замедлить биение своего сердца, я
встал и принялся повторять себе: "Это какой-нибудь прохожий, который хочет
войти ко мне; это какой-нибудь запоздалый прохожий стучит в дверь моей
комнаты; это он, и больше ничего".
Моя душа тогда почувствовала себя бодрее, и я, ни минуты не колеблясь,
сказал: "Кто бы там ни был, умоляю вас, простите меня ради Бога; дело,
видите, в том, что я вздремнул немножко, а вы так тихо постучались, так тихо
подошли к двери моей комнаты, что я едва-едва вас расслышал". И тогда я
раскрыл дверь настежь, - был мрак и больше ничего.
Всматриваясь в этот мрак, я долгое время стоял, изумленный, полный
страха и сомнения, грезя такими грезами, какими не дерзал ни один смертный,
но молчанье не было прервано и тишина не была нарушена ничем. Было
прошептано одно только слово "Ленора", и это слово произнес я. Эхо повторило
его, повторило, и больше ничего.
Вернувшись к себе в комнату, я чувствовал, что душа моя горела как в
огне, и я снова услышал стук, - стук сильнее прежнего. "Наверное, - сказал
я, - что-нибудь кроется за ставнями моего окна; посмотрю-ка, в чем там дело,
разузнаю секрет и дам передохнуть немножко своему сердцу. Это - ветер, и
больше ничего".
Тогда я толкнул ставни, и в окно, громко хлопая крыльями, влетел
величественный ворон, птица священных дней древности. Он не выказал ни
малейшего уважения; он не остановился, не запнулся ни на минуту, но с миною
лорда и леди взгромоздился над дверью моей комнаты, взгромоздился на бюст
Паллады над дверью моей комнаты, - взгромоздился, уселся и... больше ничего.
Тогда эта черная, как эбен, птица важностью своей поступи и строгостью
своей физиономии вызвала в моем печальном воображении улыбку, и я сказал:
"Хотя твоя голова и без шлема, и без щита, но ты все-таки не трусь, угрюмый,
старый ворон, путник с берегов ночи. Поведай, как зовут тебя на берегах
плутоновой ночи". Ворон каркнул: "Больше никогда!"
Я был крайне изумлен, что это неуклюжее пернатое созданье так легко
разумело человеческое слово, хотя ответ его и не имел для меня особенного
смысла и ничуть не облегчил моей скорби; но, ведь, надо же сознаться, что ни
одному смертному не было дано видеть птицу над дверью своей комнаты, птицу
или зверя над дверью своей комнаты на высеченном бюсте, которым было бы имя
_Больше никогда_!
Но ворон, взгромоздившись на спокойный бюст, произнес только одно это
слово, как будто в одно это слово он излил всю свою душу. Он не произнес
ничего более, он не пошевельнулся ни единым пером; я сказал тогда себе тихо:
"Друзья мои уже далеко улетели от меня; наступит утро, и этот так же покинет
меня, как мои прежние, уже исчезнувшие, надежды". Тогда птица сказала:
"_Больше никогда_!"
Весь задрожал я, услыхав такой ответ, и сказал: "Без сомнения, слова,
произносимые птицею, были ее единственным знанием, которому она научилась у
своего несчастного хозяина, которого неумолимое горе мучило без отдыха и
срока, пока его песни не стали заканчиваться одним и тем же припевом, пока
безвозвратно погибшие надежды не приняли меланхолического припева: "Никогда,
никогда больше!"
Но ворон снова вызвал в моей душе улыбку, и я подкатил кресло прямо
против птицы, напротив бюста и двери; затем, углубившись в бархатные подушки
кресла, я принялся думать на все лады, старался разгадать, что хотела
сказать эта вещая птица древних дней, что хотела сказать эта печальная,
неуклюжая, злополучная, худая и вещая птица, каркая свое: "_Больше
никогда_!" Я оставался в таком положении, теряясь в мечтах и догадках, и, не
обращаясь ни с единым словом к птице, огненные глаза которой сжигали меня
теперь до глубины сердца, я все силился разгадать тайну, а голова моя
привольно покоилась на бархатной подушке, которую ласкал свет лампы, - на
том фиолетовом бархате, ласкаемом светом лампы, куда она уже не склонит
своей головки больше никогда!
Тогда мне показалось, что воздух начал мало-помалу наполняться клубами
дыма, выходившего из кадила, которое раскачивали серафимы, стопы которых
скользили по коврам комнаты. "Несчастный! - вскричал я себе. - Бог твой чрез
своих ангелов дает тебе забвение, он посылает тебе бальзам забвения, чтобы
ты не вспоминал более о своей Леноре! Пей, пей этот целебный бальзам и
забудь погибшую безвозвратно Ленору!" Ворон каркнул: "Больше никогда!"
"Пророк! - сказал я, - злосчастная тварь, птица или дьявол, но все-таки
пророк! Будь ты послан самим искусителем, будь ты выкинут, извергнут бурею,
но ты - неустрашим: есть ли здесь, на этой пустынной, полной грез земле, в
этой обители скорбей, есть ли здесь, - поведай мне всю правду, умоляю тебя,
- есть ли здесь бальзам забвенья? Скажи, не скрой, умоляю!" Ворон каркнул:
"Больше никогда!"
"Пророк! - сказал я, - злосчастная тварь, птица или дьявол, но все-таки
пророк! Во имя этих небес, распростертых над нами, во имя того божества,
которому мы оба поклоняемся, поведай этой горестной душе, дано ли будет ей в
далеком Эдеме обнять ту святую, которую ангелы зовут Ленорой, прижать к
груди мою милую, лучезарную Ленору!" Ворон каркнул: "Больше никогда!"
"Да будут же эти слова сигналом к нашей разлуке, птица или дьявол! -
вскричал я, приподнявшись с кресла. - Иди снова на бурю, вернись к берегу
плутоновой ночи, не оставляй здесь ни единого черного перышка, которое могло
бы напомнить о лжи, вышедшей из твоей души! Оставь мой приют неоскверненным!
Покинь этот бюст над дверью моей комнаты. Вырви свой клюв из моего сердца и
унеси свой призрачный образ подальше от моей двери!" Ворон каркнул: "Больше
никогда!"
И ворон, неподвижный, все еще сидит на бледном бюсте Паллады, как раз
над дверью моей комнаты, и глаза его смотрят, словно глаза мечтающего
дьявола; и свет лампы, падающий на него, бросает на пол его тень; и душа моя
из круга этой тени, колеблющейся по полу, не выйдет больше никогда!
(1885)
Переводчик неизвестен
Ворон
Погруженный в скорбь немую
и усталый, в ночь глухую,
Раз, когда поник в дремоте
я над книгой одного
Из забытых миром знаний,
книгой полной обаяний, -
Стук донесся, стук нежданный
в двери дома моего:
"Это путник постучался
в двери дома моего,
Только путник -
больше ничего".
В декабре - я помню - было
это полночью унылой.
В очаге под пеплом угли
разгорались иногда.
Груды книг не утоляли
ни на миг моей печали -
Об утраченной Леноре,
той, чье имя навсегда -
В сонме ангелов - Ленора,
той, чье имя навсегда
В этом мире стерлось -
без следа.
От дыханья ночи бурной
занавески шелк пурпурный
Шелестел, и непонятный
страх рождался от всего.
Думал, сердце успокою,
все еще твердил порою:
"Это гость стучится робко
в двери дома моего,
Запоздалый гость стучится
в двери дома моего,
Только гость -
и больше ничего!"
И когда преодолело
сердце страх, я молвил смело:
"Вы простите мне, обидеть
не хотел я никого;
Я на миг уснул тревожно:
слишком тихо, осторожно, -
Слишком тихо вы стучались
в двери дома моего..."
И открыл тогда я настежь
двери дома моего -
Мрак ночной, -
и больше ничего.
Все, что дух мой волновало,
все, что снилось и смущало,
До сих пор не посещало
в этом мире никого.
И ни голоса, ни знака -
из таинственного мрака...
Вдруг "Ленора!" прозвучало
близ жилища моего...
Сам шепнул я это имя,
и проснулось от него
Только эхо -
больше ничего.
Но душа моя горела,
притворил я дверь несмело.
Стук опять раздался громче;
я подумал: "Ничего,
Это стук в окне случайный,
никакой здесь нету тайны:
Посмотрю и успокою
трепет сердца моего,
Успокою на мгновенье
трепет сердца моего.
Это ветер, -
больше ничего".
Я открыл окно, и странный
гость полночный, гость нежданный,
Ворон царственный влетает;
я привета от него
Не дождался. Но отважно, -
как хозяин, гордо, важно
Полетел он прямо к двери,
к двери дома моего,
И вспорхнул на бюст Паллады,
сел так тихо на него,
Тихо сел, -
и больше ничего.
Как ни грустно, как ни больно, -
улыбнулся я невольно
И сказал: "Твое коварство
победим мы без труда,
Но тебя, мой гость зловещий,
Ворон древний. Ворон вещий,
К нам с пределов вечной Ночи
прилетающий сюда,
Как зовут в стране, откуда
прилетаешь ты сюда?"
И ответил Ворон:
"Никогда".
Говорит так ясно птица,
не могу я надивиться.
Но казалось, что надежда
ей навек была чужда.
Тот не жди себе отрады,
в чьем дому на бюст Паллады
Сядет Ворон над дверями;
от несчастья никуда, -
Тот, кто Ворона увидел, -
не спасется никуда,
Ворона, чье имя:
"Никогда".
Говорил он это слово
так печально, так сурово,
Что, казалось, в нем всю душу
изливал; и вот, когда
Недвижим на изваяньи
он сидел в немом молчаньи,
Я шепнул: "Как счастье, дружба
улетели навсегда,
Улетит и эта птица
завтра утром навсегда".
И ответил Ворон:
"Никогда".
И сказал я, вздрогнув снова:
"Верно молвить это слово
Научил его хозяин
в дни тяжелые, когда
Он преследуем был Роком,
и в несчастье одиноком,
Вместо песни лебединой,
в эти долгие года
Для него был стон единый
в эти грустные года -
Никогда, - уж больше
никогда!"
Так я думал и невольно
улыбнулся, как ни больно.
Повернул тихонько кресло
к бюсту бледному, туда,
Где был Ворон, погрузился
в бархат кресел и забылся...
"Страшный Ворон, мой ужасный
гость, - подумал я тогда -
Страшный, древний Ворон, горе
возвещающий всегда,
Что же значит крик твой:
"Никогда"?
Угадать стараюсь тщетно;
смотрит Ворон безответно.
Свой горящий взор мне в сердце
заронил он навсегда.
И в раздумьи над загадкой,
я поник в дремоте сладкой
Головой на бархат, лампой
озаренный. Никогда
На лиловый бархат кресел,
как в счастливые года,
Ей уж не склоняться -
никогда!
И казалось мне: струило
дым незримое кадило,
Прилетели Серафимы,
шелестели иногда
Их шаги, как дуновенье:
"Это Бог мне шлет забвенье!
Пей же сладкое забвенье,
пей, чтоб в сердце навсегда
Об утраченной Леноре
стерлась память - навсегда!..
И сказал мне Ворон:
"Никогда".
"Я молю, пророк зловещий,
птица ты иль демон вещий,
Злой ли Дух тебя из Ночи,
или вихрь занес сюда
Из пустыни мертвой, вечной,
безнадежной, бесконечной, -
Будет ли, молю, скажи мне,
будет ли хоть там, куда
Снизойдем мы после смерти, -
сердцу отдых навсегда?"
И ответил Ворон:
"Никогда".
"Я молю, пророк зловещий,
птица ты иль демон вещий,
Заклинаю небом. Богом,
отвечай, в тот день, когда
Я Эдем увижу дальней,
обниму ль душой печальной
Душу светлую Леноры,
той, чье имя навсегда
В сонме ангелов - Ленора,
лучезарной навсегда?"
И ответил Ворон:
"Никогда".
"Прочь! - воскликнул я, вставая,
демон ты иль птица злая.
Прочь! - вернись в пределы Ночи,
чтобы больше никогда
Ни одно из перьев черных,
не напомнило позорных,
Лживых слов твоих! Оставь же
бюст Паллады навсегда,
Из души моей твой образ
я исторгну навсегда!"
И ответил Ворон:
"Никогда".
И сидит, сидит с тех пор он
там, над дверью черный Ворон,
С бюста бледного Паллады
не исчезнет никуда.
У него такие очи,
как у Злого Духа ночи,
Сном объятого; и лампа
тень бросает. Навсегда
К этой тени черной птицы
пригвожденный навсегда, -
Не воспрянет дух мой -
никогда!
(1890)
Перевод Дм. Мережковского
Ворон
Как-то в полночь, в час угрюмый, полный тягостною думой,
Над старинными томами я склонялся в полусне,
Грезам странным отдавался, - вдруг неясный звук раздался,
Будто кто-то постучался - постучался в дверь ко мне.
"Это, верно, - прошептал я, - гость в полночной тишине,
Гость стучится в дверь ко мне".
Ясно помню... Ожиданье... Поздней осени рыданья...
И в камине очертанья тускло тлеющих углей...
О, как жаждал я рассвета, как я тщетно ждал ответа
На страданье без привета, на вопрос о ней, о ней -
О Леноре, что блистала ярче всех земных огней, -
О светиле прежних дней.
И завес пурпурных трепет издавал как будто лепет,
Трепет, лепет, наполнявший темным чувством сердце мне.
Непонятный страх смиряя, встал я с места, повторяя:
"Это только гость, блуждая, постучался в дверь ко мне,
Поздний гость приюта просит в полуночной тишине -
Гость стучится в дверь ко мне".
"Подавив свои сомненья, победивши спасенья,
Я сказал: "Не осудите замедленья моего!
Этой полночью ненастной я вздремнул, - и стук неясный
Слишком тих был, стук неясный, - и не слышал я его,
Я не слышал..." Тут раскрыл я дверь жилища моего:
Тьма - и больше ничего.
Взор застыл, во тьме стесненный, и стоял я изумленный,
Снам отдавшись, недоступным на земле ни для кого;
Но как прежде ночь молчала, тьма душе не отвечала,
Лишь - "Ленора!" - прозвучало имя солнца моего, -
Это я шепнул, и эхо повторило вновь его, -
Эхо - больше ничего.
Вновь я в комнату вернулся - обернулся - содрогнулся, -
Стук раздался, но слышнее, чем звучал он до того.
"Верно, что-нибудь сломилось, что-нибудь пошевелилось,
Там, за ставнями, забилось у окошка моего,
Это - ветер, - усмирю я трепет сердца моего, -
Ветер - больше ничего".
Я толкнул окно с решеткой, - тотчас важною походкой
Из-за ставней вышел Ворон, гордый Ворон старых дней,
Не склонился он учтиво, но, как лорд, вошел спесиво
И, взмахнув крылом лениво, в пышной важности своей
Он взлетел на бюст Паллады, что над дверью был моей,
Он взлетел - и сел над ней.
От печали я очнулся и невольно усмехнулся,
Видя важность этой птицы, жившей долгие года.
"Твой хохол ощипан славно, и глядишь ты презабавно, -
Я промолвил, - но скажи мне: в царстве тьмы, где ночь всегда,
Как ты звался, гордый Ворон, там, где ночь царит всегда?"
Молвил Ворон: "Никогда".
Птица ясно отвечала, и хоть смысла было мало.
Подивился я всем сердцем на ответ ее тогда.
Да и кто не подивится, кто с такой мечтой сроднится,
Кто поверить согласится, чтобы где-нибудь, когда -
Сел над дверью говорящий без запинки, без труда
Ворон с кличкой: "Никогда".
И взирая так сурово, лишь одно твердил он слово,
Точно всю он душу вылил в этом слове "Никогда",
И крылами не взмахнул он, и пером не шевельнул он, -
Я шепнул: "Друзья сокрылись вот уж многие года,
Завтра он меня покинет, как надежды, навсегда".
Ворон молвил: "Никогда".
Услыхав ответ удачный, вздрогнул я в тревоге мрачной.
"Верно, был он, - я подумал, - у того, чья жизнь - Беда,
У страдальца, чьи мученья возрастали, как теченье
Рек весной, чье отреченье от Надежды навсегда
В песне вылилось о счастьи, что, погибнув навсегда,
Вновь не вспыхнет никогда".
Но, от скорби отдыхая, улыбаясь и вздыхая,
Кресло я свое придвинул против Ворона тогда,
И, склонясь на бархат нежный, я фантазии безбрежной
Отдался душой мятежной: "Это - Ворон, Ворон, да.
Но о чем твердит зловещий этим черным "Никогда",
Страшным криком: "Никогда".
Я сидел, догадок полный и задумчиво-безмолвный,
Взоры птицы жгли мне сердце, как огнистая звезда,
И с печалью запоздалой головой своей усталой
Я прильнул к подушке алой, и подумал я тогда:
Я - один, на бархат алый - та, кого любил всегда,
Не прильнет уж никогда.
Но постой: вокруг темнеет, и как будто кто-то веет, -
То с кадильницей небесной серафим пришел сюда?
В миг неясный упоенья я вскричал: "Прости, мученье,
Это бог послал забвенье о Леноре навсегда, -
Пей, о, пей скорей забвенье о Леноре навсегда!"
Каркнул Ворон: "Никогда".
И вскричал я в скорби страстной: "Птица ты - иль дух ужасный,
Искусителем ли послан, иль грозой прибит сюда, -
Ты пророк неустрашимый! В край печальный, нелюдимый,
В край, Тоскою одержимый, ты пришел ко мне сюда!
О, скажи, найду ль забвенье, - я молю, скажи, когда?"
Каркнул Ворон: "Никогда".
"Ты пророк, - вскричал я, - вещий! "Птица ты - иль дух зловещий,
Этим небом, что над нами, - богом, скрытым навсегда, -
Заклинаю, умоляя, мне сказать - в пределах Рая
Мне откроется ль святая, что средь ангелов всегда,
Та, которую Ленорой в небесах зовут всегда?"
Каркнул Ворон: "Никогда".
И воскликнул я, вставая: "Прочь отсюда, птица злая!
Ты из царства тьмы и бури, - уходи опять туда,
Не хочу я лжи позорной, лжи, как эти перья, черной,
Удались же, дух упорный! Быть хочу - один всегда!
Вынь свой жесткий клюв из сердца моего, где скорбь - всегда!"
Каркнул Ворон: "Никогда".
И сидит, сидит зловещий Ворон черный, Ворон вещий,
С бюста бледного Паллады не умчится никуда.
Он глядит, уединенный, точно Демон полусонный,
Свет струится, тень ложится, - на полу дрожит всегда.
И душа моя из тени, что волнуется всегда.
Не восстанет - никогда!
(1894)
Перевод К. Бальмонта
Ворон
Как-то в полночь, в час унылый, я вникал, устав, без силы,
Меж томов старинных, в строки рассужденья одного
По отвергнутой науке и расслышал смутно звуки,
Вдруг у двери словно стуки - стук у входа моего.
"Это - гость,- пробормотал я, - там, у входа моего,
Гость, - и больше ничего!"
Ах! мне помнится так ясно: был декабрь и день ненастный,
Был как призрак - отсвет красный от камина моего.
Ждал зари я в нетерпенье, в книгах тщетно утешенье
Я искал в ту ночь мученья, - бденья ночь, без той, кого
Звали здесь Линор. То имя... Шепчут ангелы его,
На земле же - нет его.
Шелковистый и не резкий, шорох алой занавески
Мучил, полнил темным страхом, что не знал я до него.
Чтоб смирить в себе биенья сердца, долго в утешенье
Я твердил: "То - посещенье просто друга одного".
Повторял: "То - посещенье просто друга одного,
Друга, - больше ничего!"
Наконец, владея волей, я сказал, не медля боле:
"Сэр иль Мистрисс, извините, что молчал я до того.
Дело в том, что задремал я и не сразу расслыхал я,
Слабый стук не разобрал я, стук у входа моего".
Говоря, открыл я настежь двери дома моего.
Тьма, - и больше ничего.
И, смотря во мрак глубокий, долго ждал я, одинокий,
Полный грез, что ведать смертным не давалось до тою!
Все безмолвно было снова, тьма вокруг была сурова,
Раздалось одно лишь слово: шепчут ангелы его.
Я шепнул: "Линор" - и эхо повторило мне его,
Эхо, - больше ничего.
Лишь вернулся я несмело (вся душа во мне горела),
Вскоре вновь я стук расслышал, но ясней, чем до того.
Но сказал я: "Это ставней ветер зыблет своенравный,
Он и вызвал страх недавний, ветер, только и всего,
Будь спокойно, сердце! Это - ветер, только и всего.
Ветер, - больше ничего! "
Растворил свое окно я, и влетел во глубь покоя
Статный, древний Ворон, шумом крыльев славя торжество,
Поклониться не хотел он; не колеблясь, полетел он,
Словно лорд иль лэди, сел он, сел у входа моего,
Там, на белый бюст Паллады, сел у входа моего,
Сел, - и больше ничего.
Я с улыбкой мог дивиться, как эбеновая птица,
В строгой важности - сурова и горда была тогда.
"Ты, - сказал я, - лыс и черен, но не робок и упорен,
Древний, мрачный Ворон, странник с берегов, где ночь всегда!
Как же царственно ты прозван у Плутона?" Он тогда
Каркнул: "Больше никогда!"
Птица ясно прокричала, изумив меня сначала.
Было в крике смысла мало, и слова не шли сюда.
Но не всем благословенье было - ведать посещенье
Птицы, что над входом сядет, величава и горда,
Что на белом бюсте сядет, чернокрыла и горда,
С кличкой "Больше никогда!".
Одинокий, Ворон черный, сев на бюст, бросал, упорный,
Лишь два слова, словно душу вылил в них он навсегда.
Их твердя, он словно стынул, ни одним пером не двинул,
Наконец я птице кинул: "Раньше скрылись без следа
Все друзья; ты завтра сгинешь безнадежно!.." Он тогда
Каркнул: "Больше никогда!"
Вздрогнул я, в волненье мрачном, при ответе стол
"Это - все, - сказал я, - видно, что он знает, жив го,
С бедняком, кого терзали беспощадные печали,
Гнали вдаль и дальше гнали неудачи и нужда.
К песням скорби о надеждах лишь один припев нужда
Знала: больше никогда!"
Я с улыбкой мог дивиться, как глядит мне в душу птица
Быстро кресло подкатил я против птицы, сел туда:
Прижимаясь к мягкой ткани, развивал я цепь мечтаний
Сны за снами; как в тумане, думал я: "Он жил года,
Что ж пророчит, вещий, тощий, живший в старые года,
Криком: больше никогда?"
Это думал я с тревогой, но не смел шепнуть ни слога
Птице, чьи глаза палили сердце мне огнем тогда.
Это думал и иное, прислонясь челом в покое
К бархату; мы, прежде, двое так сидели иногда...
Ах! при лампе не склоняться ей на бархат иногда
Больше, больше никогда!
И, казалось, клубы дыма льет курильница незримо,
Шаг чуть слышен серафима, с ней вошедшего сюда.
"Бедный!- я вскричал,- то богом послан отдых всем тревогам,
Отдых, мир! чтоб хоть немного ты вкусил забвенье, - да?
Пей! о, пей тот сладкий отдых! позабудь Линор, - о, да?"
Ворон: "Больше никогда!"
"Вещий, - я вскричал, - зачем он прибыл, птица или демон
Искусителем ли послан, бурей пригнан ли сюда?
Я не пал, хоть полн уныний! В этой заклятой пустыне,
Здесь, где правит ужас ныне, отвечай, молю, когда
В Галааде мир найду я? обрету бальзам когда?"
Ворон: "Больше никогда!"
"Вещий, - я вскричал, - зачем он прибыл, птица или д
Ради неба, что над нами, часа Страшного суда,
Отвечай душе печальной: я в раю, в отчизне дальней,
Встречу ль образ идеальный, что меж ангелов всегда?
Ту мою Линор, чье имя шепчут ангелы всегда?"
Ворон; "Больше никогда!"
"Это слово - знак разлуки! - крикнул я, ломая руки. -
Возвратись в края, где мрачно плещет Стиксова вода!
Не оставь здесь перьев черных, как следов от слов позорны?
Не хочу друзей тлетворных! С бюста - прочь, и навсегда!
Прочь - из сердца клюв, и с двери - прочь виденье навсегда!
Ворон: "Больше никогда!"
И, как будто с бюстом слит он, все сидит он, все сидит он,
Там, над входом, Ворон черный с белым бюстом слит всегда.
Светом лампы озаренный, смотрит, словно демон сонный.
Тень ложится удлиненно, на полу лежит года, -
И душе не встать из тени, пусть идут, идут года, -
Знаю, - больше никогда!
(1905-1924)
Перевод В. Брюсова
Ворон
Мрачной полночью бессонной, беспредельно
утомленный.
В книги древние вникал я и, стремясь постичь их суть
Над старинным странным томом задремал, и вдруг
сквозь дрему
Стук нежданный в двери дома мне почудился
чуть-чуть,
"Это кто-то, - прошептал я, - хочет в гости
заглянуть,
Просто в гости кто-нибудь!"
Так отчетливо я помню - был декабрь, глухой и
темный,
И камин не смел в лицо мне алым отсветом сверкнуть,
Я с тревогой ждал рассвета: в книгах не было ответа,
Как на свете жить без света той, кого уж не вернуть,
Без Линор, чье имя мог бы только ангел мне шепнуть
В небесах когда-нибудь.
Шелковое колыханье, шторы пурпурной шуршанье
Страх внушало, сердце сжало, и, чтоб страх с души
стряхнуть,
Стук в груди едва умеря, повторял я, сам не веря:
Кто-то там стучится в двери, хочет в гости заглянуть,
Поздно так стучится в двери, видно, хочет заглянуть
Просто в гости кто-нибудь.
Молча вслушавшись в молчанье, я сказал без
колебанья:
"Леди или сэр, простите, но случилось мне вздремнуть,
Не расслышал я вначале, так вы тихо постучали,
Так вы робко постучали..." И решился я взглянуть,
Распахнул пошире двери, чтобы выйти и взглянуть, -
Тьма, - и хоть бы кто-нибудь!
Я стоял, во мрак вперяясь, грезам странным
предаваясь,
Так мечтать наш смертный разум никогда не мог
дерзнуть,
А немая ночь молчала, тишина не отвечала,
Только слово прозвучало - кто мне мог его шепнуть?
Я сказал "Линор" - и эхо мне ответ могло шепнуть...
Эхо - или кто-нибудь?
Я в смятенье оглянулся, дверь закрыл и в дом
вернулся,
Стук неясный повторился, но теперь ясней чуть-чуть.
И сказал себе тогда я: "А, теперь я понимаю:
Это ветер, налетая, хочет ставни распахнуть,
Ну конечно, это ветер хочет ставни распахнуть...
Ветер - или кто-нибудь?"
Но едва окно открыл я, - вдруг, расправив гордо
крылья,
Перья черные взъероша и выпячивая грудь,
Шагом вышел из-за штор он, с видом лорда древний
ворон,
И, наверно, счел за вздор он в знак приветствия
кивнуть.
Он взлетел на бюст Паллады, сел и мне забыл кивнуть,
Сел - и хоть бы что-нибудь!
В перья черные разряжен, так он мрачен был и важен!
Я невольно улыбнулся, хоть тоска сжимала грудь:
"Право, ты невзрачен с виду, но не дашь себя в обиду,
Древний ворон из Аида, совершивший мрачный путь
Ты скажи мне, как ты звался там, откуда держишь
путь?"
Каркнул ворон: "Не вернуть!"
Я не мог не удивиться, что услышал вдруг от птицы
Человеческое слово, хоть не понял, в чем тут суть,
Но поверят все, пожалуй, что обычного тут мало:
Где, когда еще бывало, кто слыхал когда-нибудь,
Чтобы в комнате над дверью ворон сел когда-нибудь
Ворон с кличкой "Не вернуть"?
Словно душу в это слово всю вложив, он замер снова,
Чтоб опять молчать сурово и пером не шелохнуть.
"Где друзья? - пробормотал я. - И надежды
растерял я,
Только он, кого не звал я, мне всю ночь терзает
грудь...
Завтра он в Аид вернется, и покой вернется в грудь..."
Вдруг он каркнул: "Не вернуть!"
Вздрогнул я от звуков этих, - так удачно он ответил,
Я подумал: "Несомненно, он слыхал когда-нибудь
Слово это слишком часто, повторял его всечасно
За хозяином несчастным, что не мог и глаз сомкнуть,
Чьей последней, горькой песней, воплотившей жизни
суть,
Стало слово "Не вернуть!".
И в упор на птицу глядя, кресло к двери и к Палладе
Я придвинул, улыбнувшись, хоть тоска сжимала грудь,
Сел, раздумывая снова, что же значит это слово
И на что он так сурово мне пытался намекнуть.
Древний, тощий, темный ворон мне пытался намекнуть,
Грозно каркнув: "Не вернуть!"
Так сидел я, размышляя, тишины не нарушая,
Чувствуя, как злобным взором ворон мне пронзает
грудь.
И на бархат однотонный, слабым светом озаренный.
Головою утомленной я склонился, чтоб уснуть...
Но ее, что так любила здесь, на бархате, уснуть,
Никогда уж не вернуть!
Вдруг - как звон шагов по плитам на полу, ковром
покрытом!
Словно в славе фимиама серафимы держат путь!
"Бог,- вскричал я в исступленье,- шлет от страсти
избавленье!
Пей, о, пей Бальзам Забвенья - и покой вернется в
грудь!
Пей, забудь Линор навеки - и покой вернется в грудь! "
Каркнул ворон: "Не вернуть!"
"О вещун! Молю - хоть слово! Птица ужаса ночного!
Буря ли тебя загнала, дьявол ли решил швырнуть
В скорбный мир моей пустыни, в дом, где ужас правит
ныне, -
В Галааде, близ Святыни, есть бальзам, чтобы
заснуть?
Как вернуть покой, скажи мне, чтобы, все забыв,
заснуть?"
Каркнул ворон: "Не вернуть!"
"О вещун! - вскричал я снова, - птица ужаса
ночного!
Заклинаю небом, богом! Крестный свой окончив путь,
Сброшу ли с души я бремя? Отвечай, придет ли время,
И любимую в Эдеме встречу ль я когда-нибудь?
Вновь вернуть ее в объятья суждено ль когда-нибудь?
Каркнул ворон: "Не вернуть!"
"Слушай, адское созданье! Это слово - знак прощанья!
Вынь из сердца клюв проклятый! В бурю и во мрак -
твой путь!
Не роняй пера у двери, лжи твоей я не поверю!
Не хочу, чтоб здесь над дверью сел ты вновь
когда-нибудь!
Одиночество былое дай вернуть когда-нибудь!"
Каркнул ворон: "Не вернуть!"
И не вздрогнет, не взлетит он, все сидит он, все
сидит он,
Словно демон в дреме мрачной, взгляд навек вонзив
мне в грудь,
Свет от лампы вниз струится, тень от ворона ложится,
И в тени зловещей птицы суждено душе тонуть...
Никогда из мрака душу, осужденную тонуть,
Не вернуть, о, не вернуть!
Перевод В. Бетаки
Ворон
Как-то в полночь, в час угрюмый, утомившись от раздумий,
Задремал я над страницей фолианта одного,
И очнулся вдруг от звука, будто кто-то вдруг застукал,
Будто глухо так застукал в двери дома моего.
"Гость, - сказал я, - там стучится в двери дома моего,
Гость - и больше ничего".
Ах, я вспоминаю ясно, был тогда декабрь ненастный,
И от каждой вспышки красной тень скользила на ковер.
Ждал я дня из мрачной дали, тщетно ждал, чтоб книги дали
Облегченье от печали по утраченной Линор,
По святой, что там, в Эдеме, ангелы зовут Линор, -
Безыменной здесь с тех пор.
Шелковый тревожный шорох в пурпурных портьерах, шторах
Полонил, наполнил смутным ужасом меня всего,
И, чтоб сердцу легче стало, встав, я повторил устало:
"Это гость лишь запоздалый у порога моего,
Гость какой-то запоздалый у порога моего,
Гость - и больше ничего".
И, оправясь от испуга, гостя встретил я, как друга.
"Извините, сэр иль леди, - я приветствовал его, -
Задремал я здесь от скуки, и так тихи были звуки,
Так неслышны ваши стуки в двери дома моего,
Что я вас едва услышал", - дверь открыл я: никого,
Тьма - и больше ничего.
Тьмой полночной окруженный, так стоял я, погруженный
В грезы, что еще не снились никому до этих пор;
Тщетно ждал я так, однако тьма мне не давала знака,
Слово лишь одно из мрака донеслось ко мне: "Линор!"
Это я шепнул, и эхо прошептало мне: "Линор!"
Прошептало, как укор.
В скорби жгучей о потере я захлопнул плотно двери
И услышал стук такой же, но отчетливей того.
"Это тот же стук недавний, - я сказал, - в окно за ставней,
Ветер воет неспроста в ней у окошка моего,
Это ветер стукнул ставней у окошка моего, -
Ветер - больше ничего".
Только приоткрыл я ставни - вышел Ворон стародавний,
Шумно оправляя траур оперенья своего;
Без поклона, важно, гордо, выступил он чинно, твердо;
С видом леди или лорда у порога моего,
Над дверьми на бюст Паллады у порога моего
Сел - и больше ничего.
И, очнувшись от печали, улыбнулся я вначале,
Видя важность черной птицы, чопорный ее задор,
Я сказал: "Твой вид задорен, твой хохол облезлый черен,
О зловещий древний Ворон, там, где мрак Плутон простер,
Как ты гордо назывался там, где мрак Плутон простер?"
Каркнул Ворон: "Nevermore".
Выкрик птицы неуклюжей на меня повеял стужей,
Хоть ответ ее без смысла, невпопад, был явный вздор;
Ведь должны все согласиться, вряд ли может так случиться,
Чтобы в полночь села птица, вылетевши из-за штор,
Вдруг на бюст над дверью села, вылетевши из-за штор,
Птица с кличкой "Nevermore".
Ворон же сидел на бюсте, словно этим словом грусти
Душу всю свою излил он навсегда в ночной простор.
Он сидел, свой клюв сомкнувши, ни пером не шелохнувши,
И шептал я, вдруг вздохнувши: "Как друзья с недавних пор,
Завтра он меня покинет, как надежды с этих пор".
Каркнул Ворон: "Nevermore".
При ответе столь удачном вздрогнул я в затишьи мрачном,
И сказал я: "Несомненно, затвердил он с давних пор,
Перенял он это слово от хозяина такого,
Кто под гнетом рока злого слышал, словно приговор,
Похоронный звон надежды и свой смертный приговор
Слышал в этом "Nevermore".
И с улыбкой, как вначале, я, очнувшись от печали,
Кресло к Ворону подвинул, глядя на него в упор,
Сел на бархате лиловом в размышлении суровом,
Что хотел сказать тем словом Ворон, вещий с давних пор,
Что пророчил мне угрюмо Ворон, вещий с давних пор,
Хриплым карком: "Nevermore".
Так, в полудремоте краткой, размышляя над загадкой,
Чувствуя, как Ворон в сердце мне вонзал горящий взор,
Тусклой люстрой освещенный, головою утомленной
Я хотел склониться, сонный, на подушку на узор,
Ах, она здесь не склонится на подушку на узор
Никогда, о nevermore!
Мне казалось, что незримо заструились клубы дыма
И ступили серафимы в фимиаме на ковер.
Я воскликнул: "О несчастный, это Бог от муки страстной
Шлет непентес - исцеленье от любви твоей к Линор!
Пей непентес, пей забвенье и забудь свою Линор!"
Каркнул Ворон: "Nevermore!"
Я воскликнул: "Ворон вещий! Птица ты иль дух зловещий!
Дьявол ли тебя направил, буря ль из подземных нор
Занесла тебя под крышу, где я древний Ужас слышу,
Мне скажи, дано ль мне свыше там, у Галаадских гор,
Обрести бальзам от муки, там, у Галаадских гор?"
Каркнул Ворон: "Nevermore!"
Я воскликнул: "Ворон вещий! Птица ты иль дух зловещий!
Если только Бог над нами свод небесный распростер,
Мне скажи: душа, что бремя скорби здесь несет со всеми,
Там обнимет ли, в Эдеме, лучезарную Линор -
Ту святую, что в Эдеме ангелы зовут Линор?"
Каркнул Ворон: "Nevermore!"
"Это знак, чтоб ты оставил дом мой, птица или дьявол! -
Я, вскочив, воскликнул: - С бурей уносись в ночной простор,
Не оставив здесь, однако, черного пера, как знака
Лжи, что ты принес из мрака! С бюста траурный убор
Скинь и клюв твой вынь из сердца! Прочь лети в ночной простор!"
Каркнул Ворон: "Nevermore!"
И сидит, сидит над дверью Ворон, оправляя перья,
С бюста бледного Паллады не слетает с этих пор;
Он глядит в недвижном взлете, словно демон тьмы в дремоте,
И под люстрой, в позолоте, на полу, он тень простер,
И душой из этой тени не взлечу я с этих пор.
Никогда, о, nevermore!
Перевод М. Зенкевича, 2002
Ворон
Как-то сидя у камина, в час ночной, забывшись книгой,
Над приятными листами позабытых древних знаний
Задремал я... Вдруг стучатся, тихо так - совсем неясно:
Будто кто-то нежным стуком сон нехочет мой нарушить.
"Вот и гость" - ворчу я в дреме - "стукнул в дверь моей каморы -
Хоть бы так, зачем нам воры".
Как не вспомнить день ужасный, что Декабрь принес ненастный:
Блики света от огня лижут пол вокруг меня;
Ждал я утра, но напрасно я искал в томах прекрасных
Прекращение печали по утерянной Линор -
Той девице лучезарной, что зовут в Раю Линор
Безымянной здесь с тех пор.
Вкрадчивый и жуткий шорох в складках занавес бордовых
Наполняет душу страхом мне доселе незнакомом.
Чтоб унять лишь сердца трепет, я твержу в надежде встретить
Гостя или молодицу, что сегодня в дверь стучится:
"Это только гость усталый стукнул в дверь моей каморы,-
Так и есть, зачем нам воры".
И когда душа окрепла, я пошел судьбу изведать:
"Сэр",- приветствовал я в мыслях - "извините, что не быстро
Двери вам я открывал - слишком тихо стук звучал;
Слишком тихо вы стучали в двери комнаты моей,
Да и сон мой был сильней", - тут открыл я дверь каморы -
Нет ни гостя и ни вора.
Так стоял я изумленный, в мрак полночный погруженный,
Сомневаясь, грезя сон, недоступный с давних пор.
Тщетно ждал я признак жизни, но не смог нарушить извне
Тишину, как мне в укор прошуршала ночь: "Линор!"
Это я шепнул и эхом мне вернулось имя это,
С эхом, спутником поэта.
В комнату назад, за двери, чтоб огонь души умерить,
Я вернулся; вскоре снова я услышал стук знакомый.
"Несомненно стук сей странный",- я сказал, а сам за ставни:
Посмотреть, что там в окошке, может это были кошки
Или ветер там стучится в окна дома моего,-
Ветер - больше ничего.
Быстро распахнул я ставни и в окно ввалился странный,
Величавый и забавный с давних пор известный малый -
Черный Ворон - вестник бед - он за всех держал ответ.
Ни малейшего поклона, без задержки, с видом Лорда,
Взгромоздясь на бюст Паллады у порога моего,
Сел - и больше ничего.
Я, конечно, улыбнулся, от печали вдруг очнулся,
Видя столь нелепый вид птицы страшной из Аид.
"Твой хохол ощипан в битве и задор твой очевиден,
Но скажи зловещий Ворон, что во Мраке жил суровом,
Как зовут тебя повсюду, где Плутона Мрак всегда""
Каркнул Ворон: "Никогда".
Я был полон удивленья, слыша птицы заявленье;
Хоть ответ ее был вздорен, и не понят мной тогда,
Мы не можем не признаться, что навряд ли может статься,
Чтобы где-нибудь на свете, вот так просто, как всегда
Сядет птица вам над дверью и заявит без труда
Громко имя "Никогда".
Да, сидящий одиноко над дверями гордый Ворон
Говорил одно лишь слово, как молитву в час суровый;
Ни крылом нешелохнувши, ни пером невстрепенувши,
Он сидел, а я промолвил: "Как друзья мои тогда
Утром он уйдет туда, где Надежды - навсегда!"
Каркнул Ворон: "Никогда!"
Вздрогнул я в тиши полночной, услыхав ответ столь точный.
"Несомненно затвердил он это слово, как Беда
Посетила вдруг сурово жизнь хозяина младого,
Понесла рекой бурливой, все Надежды разорила,
Унесла любовь, удачу и счастливые года
Этим словом "Никогда".
Отвлекаясь от печали, улыбнувшись, как вначале,
Сдвинув кресло до порога, где сидел на бюсте Ворон,
Опустился я в раздумьях на подушки, чтоб обдумать
В размышлениях мятежных образ птицы, что всегда
Изможденная и злая, предвещала в те года
Хриплым криком "Никогда".
Так сидел я весь в догатках, без вопросов, даже кратких,
К птице, чей горящий взор был как совести укор.
Утомившись от раздумий, я склонился к той подушке,
Чей лиловый бархат нежный под лучами люстр всегда
Манит искоркой надежды, но, как понял я тогда -
Не прильнуть ей - Никогда!
Воздух вдруг весь заструился, дымный аромат разлился
От кадила Серафима, чьи шаги глушил ковер.
"О, несчастный",- я взмолился - "видит Бог - я исцелился,
Наконец-то в облегченье он послал ко мне забвенье -
Чашу чудного напитка от Линор на все года!"
Каркнул Ворон: "Никогда!"
От такого предсказанья я вскричал: "О, зла созданье!
Кем ты послан, Вещий Ворон, буря ль занесла сюда,
На пустынный берег суши, где сгорели наши души,
В этот дом, кошмаров полный,- правду мне скажи, когда
Получу я исцеленье" Заклинаю Богом я!"
Каркнул Ворон: "Никогда!"
Я взмолился: "Ворон Вещий, птица ты иль дух зловещий"
Мы ведь оба верим в Бога, что над нами Мир весь создал;
Ты скажи душе печальной, можно ли в Эдеме дальном
Встретить душу той Линор, что святая с давних пор,
Лучезарную подругу обнять можно ли когда""
Каркнул Ворон: "Никогда!"
"Все теперь, с меня довольно" - закричал я - "будь хоть вольной
Птицей или бесом ночи, возвращайся в царство Тьмы!
Не оставь своих мне перьев, как приметы черной лжи!
Я один хочу остаться, так что с бюста прочь лети!
Вынь жестокий клюв из сердца, прочь лети и навсегда!"
Каркнул Ворон: "Никогда!"
С той поры сидит зловещий, гордый Ворон, Ворон Вещий
На вершине бюста словно черный траурный убор.
Он сидит в застывшей позе с взглядом Демона в дремоте,
И от лампы свет струится, тень бросая на ковер,
Но моя душа из тени, что колышится всегда
Не взлетит уж никогда!
(c) Сергей Муратов, murom@bigpond.com, Сидней, 2003.
Полночь мраком прирастала; одинокий и усталый
Я бродил по следу тайны древних, но бессмертных слов.
Усыпляя, плыли строки; вдруг раздался стук негромкий,
Словно кто-то скребся робко в дверь моих волшебных снов.
"Странник, - вздрогнув, я подумал, - нарушает сладость снов,
Странник, только и всего".
О, я помню, дело было в декабре унылом, стылом,
И камин ворчал без силы, уступая теням спор.
Страстно жаждал я рассвета, - тщетно проискав ответов,
Утешений в книгах ветхих - по потерянной Ленор,
По прекраснейшей из смертных с чудным именем Ленор,
Чей был смертный час так скор.
Шорох шелковой портьеры, вкрадчивый, глухой, неверный,
Теребил, тянул мне нервы, ужас полнил существо,
Так что, страхи отгоняя, я твердил как заклинанье:
"О ночлеге просит странник у порога моего,
О ночлеге молит странник у порога моего,
Странник, только и всего".
Вскоре, мужества исполнясь, я шагнул как в омут в полночь:
"Сэр... мадам... - не знаю, кто вы - не ищите строгих слов:
Я в дремоте был печальной, и так тихо вы стучали,
Вы столь слабо постучали в двери дома моего,
Что, я думал, показалось..." - распахнул я дверь рывком -
Темнота и... - ничего.
В тьму недвижным впившись взглядом, замер я; и будто рядом
Ангел снов и страхов ада черное крыло простер.
Тишина была полнейшей, темнота была кромешной,
И лишь призрак звука нежный шепот доносил: "Ленор!"
Это я шептал, и эхо возвращало мне: "Ленор!" -
Эха бесполезный сор.
В комнату вернувшись грустно, без надежд, в смятенных чувствах,
Я услышал те же стуки, - чуть ясней, чем до того.
Я подумал: "Да ведь это у окна скребется ветер;
Гляну - и в одно мгновенье будет все объяснено,
Сердце стоит успокоить - будет все объяснено...
Ветер - только и всего!"
Но едва открыл я ставню, как на свет, с вальяжной статью
Благородной древней знати, ворон выступил из тьмы.
Не смущаясь ни секунды, извинений, даже скудных,
Предъявить и не подумав, он уселся над дверьми -
Как на трон, на бюст Паллады взгромоздился над дверьми -
Наяву взирать на сны.
Видя гордое величье, видя, как смешно напыщен
Этот лорд из рода птичьих, скрыть улыбку я не смог.
"Ты, хоть временем потрепан, но уж, верно, не из робких;
Так скажи: на тех дорогах, что ты в жизни превозмог, -
Звали как тебя в том аде, что ты в жизни превозмог?"
Каркнул ворон: "Nevermore".
Сей бесхитростною речью, сколь скупой, столь человечьей,
Удивленный бесконечно, я воззрился на него;
Потому как, согласитесь, смертным раньше и не снилось,
Чтобы птицы громоздились над порогами домов,
Чтоб на бюсты громоздились над порогами домов -
Птицы с кличкой "Nevermore".
Ну а ворон, в грусти словно, молвил только это слово,
Будто в этом самом слове вся душа была его.
И замолк, перо не дрогнет; из меня же слабый, робкий
Выдох вырвался негромкий: "Я друзей сберечь не мог, -
Так и он к утру исчезнет, как надежды до него".
Рек здесь ворон: "Nevermore".
Звук в ночи таким был резким, так пугающе уместным,
Что я дернулся с ним вместе, под собой не чуя ног.
"Но, конечно, - бормотал я, - это весь запас словарный,
Что какой-то бедный малый заучить ему помог,
Хороня свои надежды и кляня тяжелый рок
Бесконечным "Nevermore".
Ворон все же был забавен, и, чтоб грусть свою разбавить,
Я, дела свои оставив, кресло выкатил вперед;
В нем усевшись поудобней перед бюстом с птицей гордой,
Разрешить решил я твердо, что имел в виду сей лорд,
Что имел в виду сей мрачный, старый, мудрый птичий лорд,
Говоря мне "Nevermore".
Так сидел я отрешенно, в мир догадок погруженный,
Ну а ворон взглядом жег мне, словно пламенем, нутро;
Головой клонясь устало на подушки бархат алый,
Вдруг с тоскою осознал я, что склониться головой -
Что на этот алый бархат лишь склониться головой
Ей нельзя, о - nevermore!
Вдруг как будто сладость дыма от незримого кадила
Воздух в комнате сгустила, ангельский донесся хор.
"Глупый! - я вскричал. - Бог, видя, как горьки твои обиды,
С ангелами шлет напиток для забвения Ленор!
Пей же снадобье, пей жадно и забудь свою Ленор!"
Каркнул ворон: "Nevermore".
"О, вещун - пусть злой, все ж вещий! - птица ль ты, иль зла приспешник! -
Послан ли ты силой грешной, иль тебя низвергнул шторм -
Сквозь безмолвье светлых далей, через брег, где волны спали,
В этот дом, юдоль печали, - говори: до сих ли пор
Есть дарующий забвенье сладкий сон средь вечных гор?"
Каркнул ворон: "Nevermore".
"О, вещун - пусть злой, все ж вещий! - птица ль ты, иль зла приспешник!
Заклинаю Небесами, Богом, чей так мил нам взор:
Сей душе, больной от скорби, дай надежду встречи скорой -
Душ слияния с Ленорой, с незабвенною Ленор,
С той прекраснейшей из смертных, смертный час чей был так скор".
Каркнул ворон: "Nevermore".
"Будь ты птица или дьявол! - этим словом ты доставил
Сердцу многая печали! - так закончим разговор!
Убирайся в ночь, обратно! Прочь лети, в объятья ада!
Там, наверно, будут рады лжи, что молвил ты как вор!
Прочь из жизни, сердца, дома! Растворись в ночи как вор!"
Ворон каркнул: "Nevermore".
До сих пор во тьме сердито все сидит он, все сидит он
Над моей мечтой разбитой, в сердце дома моего;
Черный огнь меж век струится, будто демон в нем таится,
Да и тень зловещей птицы в пол вросла уже давно;
И душе моей от этой черной тени не дано
Оторваться - nevermore!
Перевод Геннадия Аминова.
Популярность: 58, Last-modified: Thu, 17 Feb 2005 18:40:14 GmT