26/26
     McAuley Child of the Stones.rtf
     Paul McAuley "Child of the Stones"
     © 2003 Paul McAuley and SCIFI.COM.
     © 2004, Гужов Е., перевод
     Eugen_Guzhov@yahoo.com
     -----------------------------------------------------

      По ночам прошлое крепче держит Лондон, чем настоящее. Неумолимый  ритм
дневных  забот  стихает  и  отступает. Обитатели города запираются в тюрьмах
своих  домов  и  пустые улицы простираются во всех  направлениях  под  тощим
оранжевым  свечением,  что  отбрасывают  высокие  регулярные  ряды   уличных
фонарей, их молчание  полнится эхом трагедий прошлых поколений. Но некоторые
лондонские улицы не затихают  никогда. Квинсвей, Уголок ораторов Гайд-парка,
Олд-Комптон-стрит в Сохо, улицы вокруг вокзала Виктории, Набережная, Верхняя
улица  в Арлингтоне: люди по  ночам тянутся  сюда, и  именно на эти неспящие
улицы тянутся многие мертвые -  по привычке,  из-за голода, из  безнадежного
любопытства. В последнее время я тоже провожу здесь большинство ночей, бродя
среди живых и среди умерших.
     Хотя дела умерших  были моим занятием  с тех пор,  как я  живу  в  этом
великом и ужасном городе, во время этих ночных хождений меня интересовали не
духи, импы и другие обычные ревенанты, с которыми я сталкивался, но то,  что
их привлекает. За шесть месяцев до этого я обнаружил, что в мире пробудились
новые  ужасные твари. Твари, что охотятся на мертвых  и черпают их  них свою
силу;  твари,  что  начинают  охотиться на  живых.  Львы,  тигры и  медведи.
Неспящие улицы, где пересекаются города живых и умерших, начинают привлекать
внимание этих новых  хищников, как водопои в африканском вельде  притягивают
больших  кошек,  которые охотятся  на буйволов,  зебр и  газелей, приходящих
пить. Именно тогда, когда я наносил на  карту этот страшный новый бестиарий,
я обнаружил, что не только монстры пробудились в наши  странные времена, что
дверь из моего прошлого распахнулась и из нее вышел старый враг.



     Айлингтон, Верхняя улица, лето, два часа пополуночи.
     Молодой  человек  с  голой грудью  с  ярко-зеленой  прической  в  стиле
"могиканин",  с  руками  усеянными  бугристыми  татуировками  и узелками  от
уколов, сидит в дверном проеме конторы агента по недвижимости и  делит банку
пива с молодой женщиной в истрепанном черном платье и в  армейских ботинках.
Импы  гнездятся  вокруг  их  глаз,   словно  крошечные  скорпионы,  бледные,
возбужденные и жирные от яда героиновых снов.
     В  другом  проеме  спит, свернувшись  калачиком,  человек  под  грязным
одеялом, охраняемый дворняжкой-заморышем, которая  спокойно смотрит на меня,
когда я бросаю пару  монет рядом с  головой  ее хозяина. Человек, мой старый
знакомец, шевелится и бормочет, не просыпаясь: "Берегитесь, мистер Карлайл."
     Хороший совет,  и  мне следует прислушаться к  нему. Ибо последние  три
ночи   меня  перехватывает   пара  громил  в   безупречно   реставрированном
кроваво-красном  Ягуаре Марк-I.  Каждую ночь большая машина мурлычет впереди
меня, когда я  направляюсь домой,  а человек на месте пассажира склоняется в
открытое  окошко  и  говорит о некой  книге, находящейся  в моем владении, о
редком томе, который его наниматель желает купить. Каждую ночь он предлагает
за  книгу  все  больше денег и  каждую ночь  я  отвергаю  его предложение. Я
понимаю, что рано или поздно он перейдет к другой тактике - самое вероятное,
к какой-нибудь разновидности насилия.  Этой ночью я еще не  видел Ягуара, но
уверен, что он появится до того,  как я достигну безопасного  убежища своего
дома, и  предчувствия этого столкновения словно электрическим током  щекотит
мне затылок.
     Чуть дальше по улице закрывается какой-то клуб. Люди спотыкаясь выходят
на  улицу мимо двух  вышибал в черных костюмах.  Какая-то женщина в коротком
белом платье горбится  на  обочине  и  плачет. Другая в  еще  более коротком
платье  обнимает ее за  плечи  и пытается успокоить, не подозревая об импах,
тучами гнездящихся в волосах  подруги, словно  блохи  на больной  кошке. Еще
одна  женщина  отталкивает  мужчину  в  сером  костюме,  безуспешно  пробует
остановить проезжающее такси, и нетвердо уходит прочь, и пока он изрыгает на
нее оскорбления,  черные искры  гнева  прыгают  по его лицу.  Три  мужика  в
футболках,  обнимая  друг  друга  за  пояс,  шагают мимо  меня  механической
походкой  в  дрезину пьяных. Когда я делаю шаг в сторону, крайний пристально
смотрит на меня, но  взгляд его вдруг становится смущенным, когда я снимаю с
него зубчатую мелкую тварь, что вызывает его враждебность.
     Когда я  завершаю свой жест, что-то  привлекает  мой взгляд  по  другую
сторону улицы. Маленькая тощая фигурка сутулится в дверях ресторана,  одетая
в  прогулочные штаны и серую куртку, капюшон которой натянут на  бейсбольную
шапочку. Имп,  толстый и лоснящийся, как  кладбищенская  крыса,  скрючился у
фигуры на плече, концом длинного хвоста обмотав фигуру за запястье.
     Я ощущаю щекотку любопытства и прохожу чуть дальше по улице перед  тем,
как пересечь дорогу, возвращаюсь и нахожу себе хорошую точку зрения в дверях
другого  ресторана.  Позади  меня  по  краешку  тьмы  проплывает  старуха  в
старомодном чепчике и  шали,  накинутой  на истрепанное  черное  платье. Она
такая худая, что  я вижу прямо сквозь нее. Этот дух, отброшенный очень давно
безработной швеей, умершей с голоду  в каком-то близлежащем подвале, был мне
знаком, был  безвреден,  а  временами  и полезен.  Я  спрашиваю ее о фигуре,
таящейся в засаде в дверном проеме дальше по улице, но она ничего не знает о
ней, знает только,  что ослабла  от  голода и  если только найдет что-нибудь
поесть, то будет  бегать, как паровоз. Я отметаю ее в сторону снова и снова,
как  обычный человек отметал бы  дым, но всякий раз  она забывает об этом  и
подплывает снова, надеясь, что  я из тех джентльменов, что  могут подбросить
пенни-другой на  настоятельные нужды, ведь она уже так  давно не жевала даже
корку.  Наконец  фигура в капюшоне выступает  из  своего  дверного  проема и
отправляется дальше по улице. Когда я пускаюсь за  нею, жалкий маленький дух
проплывает за  мною  всего  несколько  шагов,  а  потом  удаляется к  своему
постоянному местообитанию.
     Приятель в капюшоне  следует  за  нетвердо  шагающей парочкой, которая,
обнимая  друг  друга  и  пошатываясь,  двигается  на  юг  по Верхней  улице,
останавливаясь,  чтобы пообниматься и  поцеловаться у  Зеленого треугольника
Айлингтона  перед поворотом  на  Кемден-Пассаж. Он, горбясь,  шагает вперед,
держа руки в карманах, приостанавливаясь, когда они целуются, делая паузу на
углу каждой  улицы,  проверяя,  что там  впереди,  перед  тем  как двинуться
дальше. Любой  другой  посчитал  бы  его  обычным  срезателем  сумочек,  или
бандитом, нацелившимся на грабеж или другое преступление, ибо  не  увидел бы
толстого импа, сидящего на левом плече. Я  раздумываю, одержим ли этим импом
молодой срезатель  сумочек, или имп - что-то вроде его  домашней  собачки. А
если это так, то как он его приручил и с какой целью?
     С растущим  любопытством  и с немалым  рвением я следую  за  срезателем
сумочек, пока  тот идет  по пятам парочки по улице ранневикторианских домов,
что проходит параллельно каналу Гранд-Юнион  (мужчина сидит на  пороге дома,
рыдая над  окровавленным  молотком  у себя на коленях; женщина стоит у  окна
другого дома, баюкая детский скелетик,  лицо ее - маска триумфа и отчаянья).
Парочка  вальсирует за  угол  на конце  улицы; срезатель  медлит  секунду  и
следует за ними; я слышу громкие, гневные голоса, нарушившие глубокую тишину
ночи, и  спешу за ними,  помедлив на том же месте и осторожно  заглядывая за
угол. В  нескольких десятках ярдов  впереди дорога пересекает канал; парочка
стоит возле моста,  обернувшись  к преследователю.  Запертые воротца по одну
сторону моста охраняют дорожку для  буксирных канатов, и что-то таится там в
тенях. Ревенант очень  старый и некогда  весьма  могущественный. Он  одержим
ужасным голодом и его внимание сосредоточено на импе, что скорчился на плече
срезателя.
     Девушка требует, чтобы ее оставили  в покое, голос резко звенит в ночи.
Ей  пятнадцать-шестнадцать  лет, на ней  скудная  маечка  и  короткая  юбка,
оставляющая живот голым. Она  потрясает кулаками. Она гневается и страшится.
"Вали отсюда! Тебе нет до этого никакого дела!"
     Ее компаньон, бритоголовый бандитского вида мужик под  тридцать, делает
шаг вперед  и угрожает, но сумкорез  держится стойко.  Имп у  него  на плече
дрожит  от  внезапного  возбуждения,  словно  заводная  игрушка,  заведенная
слишком туго. Колючий нимб черной энергии потрескивает  вокруг  него, словно
ерошится пес перед  тем,  как укусить. Хозяин импа говорит девушке, что  она
совершает  ошибку.  "Не  надо  ходить с  ним,  Лиз.  Это  плохо."  Его голос
пронзительно высок, но говорит он ровно и искренне, именно так, как говорить
совершенно неправильно.
     "Оставь ее в покое, уродина", говорит  бритоголовый, делает два быстрых
шага и наносит удар.
     Сумкорез   увертывается  от  удара  и  выбрасывает   левую  руку,   как
сокольничий  выпускает свою  хищную  птицу. При  всей  своей упитанности имп
быстр и  энергичен.  Он прыгает прямо в лицо громилы. Но  тварь за  воротами
оказывается еще  быстрее. У нее  длинная  гладкая  бледная  шея и  маленькая
головка с  челюстями, что  распадаются,  как  у  змеи.  Широко растянувшись,
челюсти  хватают жирного импа  в  полете  и  заглатывают целиком.  Сумкорез,
соединенный хвостом  импа  с  сожравшим  его  ревенантом,  вопит  от страха;
компаньон девчонки  не упускает шанса и врезает  ему прямо  в лицо. Сумкорез
сразу падает,  капюшон его  слетает,  бейсбольная  кепочка сваливается, и  я
вижу, что он - девушка с тонким бледным лицом и светлыми волосами, коротко и
неровно подстриженными.
     Страшная морда  ревенанта дергается  в ее сторону, девушка пронзительно
вскрикивает  и  пытается  отползти.  Бритоголовый,   совершенно  не  замечая
видения, пинает ее в  бок и пнул бы еще  раз,  если  б я  не  остановил его,
вытащив клинок из своей пустотелой трости.
     "Блефуешь, сука", говорит громила,  глядя на ярд гравированной  стали в
моей правой руке.
     Я шагаю ближе  и  коротким ударом перерубаю  пуповину,  что привязывает
сумкореза  к ревенанту. Он  всасывает  отрубленный  кончик,  словно  длинную
макаронину, и  поворачивается ко  мне. Какими бы человеческими качествами он
не  обладал  когда-то,  они исчерпались очень давно, оставив  только слепой,
бездонный  голод.  На  краткое  мгновение, когда  я  угрожая  своим  клинком
неудачно  пытаюсь  отогнать  его,  он проникает  ко  мне  в голову,  и  меня
сотрясает внезапная, замораживающая головная боль. Тварь отступает и смотрит
на  меня,  потом   ее  крошечная  головенка  с   широкой  пастью,  наподобие
глубоководных рыб,  что  сплошь только зубы и  брюхо, дергается в сторону  и
щелкает зубами на сумкореза.
     "Твой дружочек",  говорю я,  отмахиваясь клинком  от быстрых, змеящихся
движений ревенанта. "Он хочет то, что осталось от твоего дружочка."
     Громила, все еще  совершенно не замечающий драму, думает, что я угрожаю
ему, и отвечает, что сейчас задаст мне хорошую  трепку, если я не уберусь ко
всем  чертям.  Подружка  дергает его за руку  и  говорит,  чтобы он  все это
бросил, через секунду он плюет под ноги и говорит, что  если увидит меня еще
раз, то заставит съесть мой поганый  меч,  и, получив сатисфакцию, позволяет
увести себя прочь.
     Ревенант  делает   выпад  на   сумкореза   челюстями,   которые  теперь
раскрываются широко, как у акулы.  Я хватаю ее запястье, отрываю  комковатый
остаток  хвоста импа и швыряю  монстру, который цапает безделицу  в полете и
удаляется  быстро,  как  молния. Я подбегаю к  мосту, гляжу  через парапет и
вижу,  как что-то слабо светящееся и  очень длинное  плюхается в черную воду
канала.
     Сумкорез  сидит посреди дороги,  глядя,  как  я иду к ней. У меня пошла
носом  кровь, после того, как тварь на мгновение побывала у меня в голове. Я
промокаю кровь платком, складываю его, протягиваю руку и говорю девушке, что
самое лучшее для нее - пойти со мной.



     Хотя  она  явно  испытала  большое  потрясение,  девушку  благословляет
упругость  юности,  и  вскоре  она начинает  оправляться и  принимать  свой,
по-видимому обычный, вызывающий вид  угрюмого неповиновения. Из ее более или
менее  односложных ответов на мои  расспросы я узнаю, что  зовут ее Миранда,
что ей  шестнадцать,  что  она  живет поблизости  с матерью  в муниципальной
квартире, что  с другой девушкой, Лиз, они соседи, и что они оставлены  сами
на себя, потому что их матери вдвоем уехали на отдых.
     "Этот тип, с  которым она ходит, хочет ее только ради  одного", говорит
Миранда. "Вот почему..."
     "...ты хотела ей  помочь. Здесь нечего стыдиться. Заботиться о других -
превосходное качество."
     "Я сглупила", бормочет она. "И меня пнули по голове."
     "И  ты потеряла  своего дружочка, но я уверен, что  довольно  быстро ты
найдешь другого."
     Она глядит на меня из-под козырька бейсбольной шапочки. Она  маленькая,
тощая  и уже ожесточенная дорогами  мира: она того типа, что не изменился  с
тех пор, как римляне впервые сделали Лондон столицей  самой  северной  части
своей  империи,  дитя  "выросшее  на камнях",  в  броне  струпьев  и шрамов,
наросших на душе, в броне преждевременного цинизма. "Ты давно видишь то, что
не видят другие?", спрашиваю я.
     "Не понимаю, о чем вы. Даже не знаю, кто вы такой."
     "Меня зовут мистер Карлайл. Я имею честь быть консультантом по вопросам
умерших."
     "Вроде из тех, кто хоронят людей?"
     "В каком-то смысле. А иногда я также и частный детектив."
     "Ага, вы слегка  походите на этого, как  его зовут?  На Шерлока Холмса.
Это настоящий меч? Куда мы идем?"
     "Мой  клинок  из  дамасской стали и  очень древний. Говорят, что  такие
клинки после последней перековки закаливали,  пронзая тело раба, хотя я  сам
не верю  в  подобные фантазии. В любом случае он черпает свою силу не только
из одной стали, вот почему я смог тебе помочь. Я получил его сотню лет назад
- ты  не веришь, но  это  правда. Насчет того, куда мы идеи, что ж, вот мы и
пришли."
     Мы стоим в начале короткого, мощеного камнем переулка. Когда Лондон был
не более чем скопищем пастушеских лачуг, теснившихся на  расчистке на холме,
ныне  называемом Ладсгейт,  это место было  началом тропы, которая связывала
две священные рощи. Сейчас  тропу  перегораживает кривой  маленький домишко,
первый  этаж  которого  занимает  кафе.  Теплый  свет  падает   из  большого
стеклянного окна  на пластиковые столы  и стулья, расставленные  на каменных
плитах тротуара перед ним. Неоновая вывеска  хвастается, что кафе открыто  в
любое время суток.
     "Я не  был здесь  долгое время, но сегодня это  самая ближняя  гавань",
говорю я.  "Даже если ты не желаешь подкрепиться, мы  по крайней мере  можем
посидеть здесь в уюте, пока будем говорить."
     "А о чем нам говорить?"
     "Я  вижу все то, что можешь видеть ты. Для  начала поговорим об  этом",
говорю я и шагаю в кафе. Через секунду к моему безмерному облегчению девушка
следует за мной.
     Флуоресцентный  свет сияет  на потертых деревянных  столах и  церковных
скамьях, на стеклянной стойке  и  ее крышке из полированной  стали.  В одном
углу сидит человек в сером костюме, играясь  с эспрессо в кукольно-крошечной
фарфоровой чашечке; в другом водитель такси изучает старый номер  "Файненшнл
Таймс", его ламинированная лицензия висит на  цепочке вокруг шеи, свисая  на
грудь рубашки с короткими рукавами.
     Роза,  приятная круглолицая  женщина неопределенного  возраста, хозяйка
этого заведения в  течении  уже  более столетия,  материализуется  из  теней
позади  массивной  кофейной  машины.  Серебряные  волосы  сложены  в  пучок,
скрепленый   карандашом.  Ярко-красная  помада.  Улыбка  теплая,  широкая  и
радостная. "Мистер К.!  Какой приятный сюрприз! Вам как обычно?  Я что вашей
подружке? Вам обоим явно надо подкрепиться."
     "У нас поблизости случилась маленькая неприятность."
     "Догадываюсь, возле канала",  говорит Роза,  суетясь за стойкой, шлепая
ломтики бекона на решетку и намазывая маслом два ломтя белого хлеба.
     "Вы о нем знаете?"
     "Он живет глубоко в болотах Хакни с тех пор, как я стала хозяйкой этого
заведения,  мистер  К.,  но  с  недавнего  времени он  стал  смелее, если вы
понимаете, что я имею в виду. Что-то  меняется в  воздухе, не  так ли? Вы не
единственный давний знакомый,  лицо  которого я недавно вижу", добавляет она
более конфиденциальным  тоном, кивая в  сторону человека  в  сером  костюме,
который бросил на стол несколько  монет и  вышел. "Он  иностранец, но у меня
такое чувство, что я знаю его со стародавних времен."
     Я смотрю, как он  уходит по  короткому переулку. Он мне не знаком, но я
не могу не подумать, не имеет ли он отношение к тем двоим в красном Ягуаре.
     "Всю последнюю неделю  он заходит примерно  в это время", говорит Роза.
"Сидит в уголке, пьет свой кофе, не  перемолвится словечком  ни с кем."  Она
улыбается Миранде, которая уставилась на водителя  такси. "А  вы что хотите,
дорогая?  Коку, наверное? После  шока хорошо немного сахара. Гораздо  лучше,
чем  кофе или  алкоголь.  Вам  повезло, что вы наткнулись на  мистера К.  Он
выглядит несколько  странно, я  понимаю,  в  этом  своем черном  костюме,  в
галстуке-бабочке, в своей шляпе и с тростью, однако, он лучший из нас."
     Я  снимаю  свою  шляпу-гомбург  и отвешиваю небольшой поклон.  "Что  ж,
спасибо, Роза."
     "Ерунда, мистер К., я не говорила бы, не будь  это правдой. Поэтому я и
рада вас видеть снова и снова."
     Пока Миранда  потягивает  из соломинки, опущенной в  свою банку Коки, я
выдавливаю коричневый соус из пластиковой  бутылки на мой сэндвич с беконом,
насыпаю  в чай  три ложки коричневого сахара  и добавляю  туда  же  капельку
бренди  из  собственной  фляжки.  Я расспрашиваю  ее  об импе, которого  она
сделала  своим  дружочком, где  она нашла его, и  как ей это удалось, но она
пожатием  плеч отметает мои  вопросы, потом  достает  мятую пачку  сигарет и
закуривает. Левая  сторона  ее  лица  побагровела  и  начинает  распухать от
полученной  оплеухи. Она  выпускает дым  и  говорит:  "Вы  думаете, вы такой
крутой, в своей чудной одежде и со словесными выкрутасами?"
     "Что-то произошло сейчас на мосту через канал. Что-то на тебя напало."
     "Если этот гад попробует еще раз", говорит Миранда с внезапной холодной
яростью, "я отрежу ему хрен на хрен, клянусь."
     "Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виде не бойфренда Лиз. Ты видела,
Миранда, что тварь сожрала твоего дружочка?"
     "Не понимаю, о  чем вы толкуете",  говорит  Миранда,  но рука, держащая
сигарету, дрожит. Я  заметчаю на коже внутренней части запястья тонкие белые
линии. И вижу овальные белые шрамы.
     "Ты видишь импов и можешь заставить их  слушаться. Твой дружочек был из
таких.   Ты  нашла  его  и   натренировала  исполнять  твои  приказы.  Такая
привязанность отрастила нечто вроде привязи или пуповины между тобой и твоим
любимчиком  и чуть не  привела тебя к гибели. Ревенант, который  съел твоего
дружочка,  проглотил и  пуповину, и по этой  причине  ты на момент оказалась
связанной с ним. Возможно, ты не видела  его, Миранда, но я знаю, ты  должна
была почувствовать его голод."
     Девушка пожимает плечами и отверачивается, чтобы не встречаться со мною
взглядом.
     "Ты  пыталась  использовать  импа,  которого изловила  и натренировала,
против этого парня. Он не видел его, но имп  мог  его напугать. Я  верю, что
хотела  сделать это по  доброй причине. Ты  хотела помочь девушке. Ты всегда
так пользуешься импами и превращаешь их в своих дружочков?"
     Миранда так глубоко затягивается сигаретой, что у той трещит кончик,  и
бросает на меня прямой, вызывающий взгляд. "А как их видите вы?"
     "В  большинстве  они черные  и  в  основном  не  больше насекомых.  Они
плодятся от  разряда эмоций насилия, или от  делириума, вызванного пьянством
или наркотиками. Тот, которого ты приручила, был чрезвычайно громадным."
     "Рядом со  мной живет один мерзавец. Он много пьет и всегда  зол на или
другое. В его квартире их полно. В судах тоже хорошие места. Там тьма страха
и  гнева. Я  заставляю их следовать за мной, кормлю их, заставляю делать то,
что  захочу.   Как  будто   тренируешь  собаку."  Миранда  снова  затянулась
сигаретой. "Думаю, вы меня за это отругаете."
     "В мире  полно  худших  тварей,  чем  импы",  говорю  я.  "С  одним  ты
встретилась только что."
     "Я вижу всякое. Людей, которых на самом деле здесь нет. Мертвых. Духов.
Вон там  сидит один,  читает газету.  Он  из  безвредных.  Я и  их  пыталась
заставлять что-нибудь  делать,  но они  меня не  слушаются. А  вы? Вы можете
заставить их делать то, что хотите?"
     "У  тебя  редкий дар,  Миранда, и  он пугает тебя. Он  заставляет  тебя
чувствовать, что  ты  другая - что с тобой что-то не  так. И ты  наказываешь
себя за это. Ты режешь себя бритвой. Ты гасишь окурки о собственную кожу. Ты
казнишь свое тело, потому что считаешь, что оно предает тебя. Я все понимаю,
потому что тоже владею этим даром. Я вижу все то, что видишь ты."
     "Вы   ничего  не  понимаете",  говорит  Миранда,  гасит   сигарету   об
исцарапанный красный  пластик стола и  встает.  Банка  Коки  опрокидывается,
выплескивая шипящий ручеек. "Не  знаю,  во что вы играете, но хочу, чтобы вы
оставили меня в покое. Хорошо?"
     Я удивлен, обнаружив, что чувствую разочарование ее отказом. Когда  она
поверачивается, я говорю:  "Если снова  захочешь  поговорить со мной,  приди
сюда и спроси мистера Карлайла. Сделаешь?"
     Она просто пинает входную дверь и выходит.
     Стоя  за  стойкой, Роза смотрит  на меня  и  слегка качает  головой, но
изумление ли это, симпатия или неодобрение нельзя сказать.



     С тех самых пор, как скончались мои родители, и я покинул Эдинбург ради
Лондона,  я  провел  большую часть  жизни  в одиночку, и большую часть этого
времени я  прожил в узком, высоком георгианском доме в районе Спиталфилдс на
краю   Сити.  Это  тихое,  комфортабельно  запущенное   место.  Единственным
современным улучшением  было газовое  освещение  и газовый  гейзер, который,
если  его  зажечь,  с  мощным вулканическим  грохотом  выплевывал  в  ванную
мизерную  струйку   горячей  воды.  Немногие   духи,  населявшие  дом,  были
безвредны;  они, да  мыши  в  стенах,  были моей  единственной компанией.  Я
обеспечил, чтобы каждый порог дома был хорошо защищен, и не давал объявлений
для своей клиентуры. Если кому-то были нужны мои услуги, он должен был найти
свою дорогу ко мне.
     Двое в антикварном Ягуаре еще не обнаружили мой дом, однако в четвертую
ночь  кряду, когда я иду домой после  неудачного  разговора с  Мирандой, они
меня находят по дороге.
     Их кроваво-красный автомобиль стоит возле автобусной остановки напротив
городского зала  района Шоредитч. Когда  я  приближаюсь, пассажирская дверца
открывается  и  наружу выбирается человек,  который уже трижды приставал  ко
мне.  Ему  за  сорок,  он  высокий  и широкоплечий, со шрамами  и  сломанным
боксерским носом. Кремовый льняной костюм  и рубашка матового шелка выглядят
дорогими,  но измятые  и пропотевшие. У  него  пробивается борода, и поэтому
хмурый, изможденный  вид. Когда я пробую обойти его, он  шагает  следом.  Он
пока не отваживается наложить на меня лапы - пока еще нет.
     "Вы упрямый человек", говорит он, "однако мой босс очень терпелив."
     "Другие сказали бы, что он до глупости настойчив."
     "Мой босс крайне  сильно желает эту книгу. Он приказал мне сделать все,
что я  могу,  чтобы  заставить  вас  увидеть  смысл в  его  предложении.  Вы
понимаете, что я имею в виду, мистер Карлайл?"
     Он говорит ровно и механически, словно цитируя то, что заучил наизусть.
     "Можете   передать  ему,   что  он  напрасно  тратит  время.  Книга  не
продается."
     Я убыстряю шаг, однако человек легко шагает рядом. Ягуар тащится сзади.
Я  гляжу  на  водителя, но не  могу  разглядеть лица сквозь  полоску  света,
отраженного на стекле.
     "Мой  босс щедр  на свое время",  говортт громадина.  "Он  вообще очень
щедрый  человек.  И как  таковой, он  готов принять во  внимание любую цену,
которую вы назовете. Он сказал, чтобы я передал вам это. Я предупреждал его,
я говорил, что этот  человек  вас надует, но ему все равно. Деньги  для него
ничего не значат.  Почему бы вам не сесть в машину, мистер Карлайл? Мы могли
бы обсудить все в комфорте."
     "Думаю, нет."
     "Вы не доверяете мне?"
     "Я вам,  конечно, не доверяю. И  также  нахожу  некомфортабельными  все
разновидности современного транспорта."
     "Я обратил внимание, что вы  повсюду  разгуливаете  пешком. Это опасно.
Всякое может случиться."
     Мы достигаем перекрестка  с  шоссе  А10,  пять  рядов  свежего асфальта
чернеют, как глубокая вода. Вдоль него  располагается группка бледных духов,
словно  цапли на  берегу реки. Я останавливаюсь  перед  светофором,  и Ягуар
останавливается  тоже. Свет горит  зеленый, белый фургон гудит своим горном,
объезжает его и рвет через перекресток.
     "Вы живете где-то поблизости", говорит человек. "Почему бы нам не зайти
к вам и не поговорить обо всем?"
     "Зачем ваш босс, чтобы поговорить со мной, посылает марионетку?"
     Светофор  над  нами  переключается  на  красный и  я  бегу  через  А10,
перемещаясь  меж  горстки  машин,  что  набирая   скорость  от  перекрестка,
соревнуются, кто быстрее доберется в Сити. Человек  дергается было за  мной,
но   ему  приходится  отпрыгнуть  назад,  когда  черный  кабриолет  чуть  не
переезжает его. Я скольжу мимо другого черного кабриолета в дизельный выхлоп
от громадного грузового трейлера и достигаю той стороны дороги.
     Человек  отступает и  нетерпеливо  топчется рядом с Ягуаром.  Он кричит
мне, его голос прерывался грубым ревом уличного движения: "Мы отыщем, где вы
живете! Мой босс, он не сдается!"
     Я не  могу удержаться и салютую  своим гомбургом. Я хожу  еще час, пока
ощущение преследования окончательно  не  уходит  прочь,  потом,  наконец-то,
поворачиваю к дому.



     Я  растрачиваю следующий вечер в бесплодных поисках  Миранды. Несколько
моих обычных информаторов  зналют девушку,  за  которой следуют  прирученные
импы, но ни один не знает, где она живет. "Она проводит прорву  времени ниже
на Кинг-Кросс",  говорит  один. "Отпугивает приставал своими дружочками.  Те
фланируют в поисках кратковременных игр и забав, а она склоняется к стеклу и
дает им почуять. Они потом мчат по дороге, с плачем и в слезах."
     Похоже  на то,  что  она  пугает  приставал  на машинах  уже  несколько
месяцев.  Когда я спрашиваю информатора, почему он не  говорил о ней прежде,
он выдает нечто эквивалентное пожатию плеч и отвечает, что я не спрашивал.
     "Ты должен знать, что я интересуюсь подобными ей."
     "Подобными вам, вы  хотите сказать.  Наверное,  да.  Но  я вижу всяких,
мистер Карлайл, особенно в последние  дни. Просыпаются твари, которые должны
были давно  уйти. Голодные твари. Я сейчас пытаюсь держаться сам по себе, но
это не легко, даже здесь."
     Мы  встретились на краю  пустыря. На дальней  его  стороне трое  мужчин
сидят  у  костерка, который они  соорудили  из щепок  и  картонных  коробок,
передавая по кругу бутылку сивухи.
     "Бедные  уроды", говорит мой информатор. Он тонок, как  струйка дыма, и
клонится   под  углом,   словно  на  большом  ветру.   "Довольно  скоро  они
присоединятся ко мне."
     Я  делаю  свое ритуальное предложение отправить его на покой, он так же
ритуально отвечает  отказом. "Мне  все еще интересно, что происходит, мистер
Карлайл. В тот день, когда это станет не так, я, возможно, прибегну к вашему
сервису, и вы  развоплотите  меня  или  что вы там  делаете, чтобы заставить
подобных мне исчезнуть. Но сейчас я никоим образом еще не готов."
     Я настраиваю себя на поиски на шумных улицах  района Кинг-Кросс, терплю
неудачу,  и иду вверх  по холму  в Айлингтон. Хотя и  здесь  мне нет счастья
найти Миранду, и под конец я сдаюсь и возвражаюсь  домой. Три утра.  На  сей
раз не видно ни следа кроваво-красного Ягуара, а когда я достигаю улицы, где
стоит  мой дом, то  понимаю почему. Все  препоны, что я установил, нарушены,
пронзительно  вопя у меня в  голове, словно  обычные сирены от воров.  Более
века я  никогда  не чувствовал необходимости запирать переднюю дверь, однако
теперь, когда я вступаю в знакомый мглистый хаос моей прихожей, я запераю ее
за собой.
     Три  духа,  что делят  со  мною  дом, куда-то отступили. Я  выволакиваю
шелкодела-гугенота, но он  заявляет,  что не  видел ничего, и  скрывается на
чердаке как только я его выпускаю. Я зажигаю свечу и отправляюсь по лестнице
за ним. Я уверен, что знаю, кто вломился в  мой дом, это довольно  очевидно,
потому  что  несколько дюжин моей маленькой библиотеки эзотерики сброшены со
своих полок  и валяются грудой на истертом турецком ковре, который покрывает
большую часть почерневшего от времени дубового  пола,  словно трупики  целой
стаи  пораженных  молнией  птиц.  Я  зажигаю  газовые  светильники  и  через
несколько минут определяю, что недостает одной единственной книги.
     Это та самая книга, которую желал приобрести человек в красном Ягуаре -
конечно,  самая редкая,  самая  ценная и самая  опасная из моей коллекции. Я
купил ее на публичном аукционе  всего двадцать  лет назад, завершив  наконец
восстановление библиотеки,  которая  была уничтожена вместе со столь многими
еще при несчастном случае, когда погибли мои родители.
     Мой  отец  разыскал  и приобрел  большинство книг той библиотеки,  но в
большинстве случаев он руководился инструкциями моей матери. От своей матери
она унаследовала наш фамильный интерес и талант к делам умерших, и хотя, как
всякий обычный человек, отец был слеп к ревенантам, он был счастлив помогать
ей  чем  мог.  Он  был  низкорослым,  стройным человеком,  в  чем-то  денди,
знаменитым  своими  костюмами  из жатого вельвета  и  тщательно  вырезанными
курительными   трубками   (я  не   могу   миновать   табачный   магазин   на
Черинг-Кросс-роуд  без того,  чтобы  не остановиться и  не  вдохнуть  земной
запах, напоминающий мне о нем). Когда  я  стал  достаточно  взрослым,  чтобы
сопровождать его  в беспорядочных блужданиях  по Эдинбургу, я  быстро понял,
что он на короткой ноге  с каждым от уличных подметальщиков до мэра, и знает
каждый  мрачный  закоулок  и уголок  древнего города. Хотя у него было много
друзей,  никто  не был  близок  к  нему,  и  большинство  принимали  его  за
какого-нибудь поэта. Поэтом он не был, но был выдающимся писателем  писем, и
среди своих регулярных  корреспондентов числил Байрона и Китса. Почти каждый
вечер я находил его в излюбленном кресле,  завернувшимся в шелковый халат, в
колпаке с  кисточкой,  пишущим  письмо  на письменной лоске,  положенной  на
колени, трубка дымит в уголке рта, стаканчик виски стоит у локтя.
     Хотя столь  многое я унаследовал от нее, я меньше помню свою мать.  Она
была  практичной,  быстро  принимающей  решения женщиной, рассеянно  нежной,
занятой  своими  клиентами или в своей  лаборатории с ее резкими химическими
запахами,  исцарапанным  деревянным  рабочим  столом и  стеклянными  колбами
ручной  работы,  пятнистыми  фарфоровыми  тиглями,  очагом  из  огнеупорного
кирпича  и  запутанными  диаграммами, начертанными на беленой  стене  черным
мелом и  гематитом.  Она  обеспечила меня  хорошим  фундаментом  в  семейном
бизнесе и,  гораздо больше, она давала мне настоящие уроки каждое утро моего
детства, а когда  я  стал постарше, позволила  присутствовать  на сессиях со
своими клиентами.  Лучше всего  я запомнил ее острый напряженный взгляд и ее
стройные  руки  с  обкусанными  ногтями,  царапинами, ожогами и  химическими
пятнами.
     Мои мать и отец были так же различны, как мел и сыр, но они любили друг
друга больше, чем я способен описать. Они вместе участвовали в экспериментах
по увеличению природных способностей  моей  матери, и  они  погибли  вместе,
когда их последняя и наиболее  продуманная работа высвободила нечто хищное и
бесконтрольно мощное. Они знали  об  опасности  и  приняли предосторожности,
отослав меня помогать клиенту в Сент-Эндрюс, тем самым сохранив мне жизнь. С
тех пор я чту их память.
     Я как  раз заканчиваю расставлять упавшие книги, когда  слышу  где-то в
доме звук,  легкий стук в  переднюю  дверь чуть громче мышиного царапанья. Я
вынимаю свой клинок, беру свечу и спускаюсь по лестнице, потом отпираю дверь
и открываю ее на  скудной  цепочке. Там стоит  Миранда, ее бледное лицо  под
козырьком бейсбольной шапочки кажется каменным.
     "Я знаю, кто ее взял", говорит она.



     Она выдает свою историю за чашкой горячего шоколада в  моей кухне.  Это
продуманное представление, но, хотя я убежден, что почти все,  что  она  мне
рассказала, было ложью, хотя я  едва контролирую свой гнев и свою тревогу, я
невольно  восхищаюсь  ее хладнокровием.  Она рассказала, что вчерашней ночью
крутилась  возле  кафе, пока я  не  вышел,  и последовала  за мной, когда  я
направился  в  сторону  дома. Она  наблюдала стычку с  Ягуаром и  ухитрилась
остаться у  меня на хвосте,  пока  я  двигался длинной  витиеватой спиралью,
чтобы оторваться от любых преследователей.
     "Я становлюсь беззаботным", замечаю я. "Несколько лет назад я обнаружил
бы тебя немедленно."
     Миранда  пожимает плечами.  Она сидит  за струганным сосновым столом  в
моей  полуподвальной  кухне,  с  бейсбольной  шапочкой  на  коленях, сдвинув
капюшон  со своих грубо подстриженных светлых  волос. Мелкими  брызгами акне
усеяно  ее бледное,  острое лицо, слабые усики шоколадной пены  остались  на
верхней губе.  Она  обрабатывает свою третью сигарету, выпуская  уголком рта
тонкие  струйки дыма,  стряхивая  нарастающий  пепел указательным  пальцем в
подставленное мною блюдце.
     "Я хорошо умею следовать за людьми", говорит она просто, словно называя
свой рост или цвет глаз.
     "И сегодня вечером ты снова следовала за мной."
     Я  злюсь и тревожусь, а  также весьма  немало побаиваюсь  ее.  В дурных
руках  ее сырой  талант  мог стать  очень  опасным, а я уверен,  что она уже
попала в дурные руки, что она работает на человека, который искал мою книгу.
     Она качает головой. "Я стала следить прямо здесь. Я слышала, что сказал
этот Халливел, поэтому подумала, что буду настороже."
     "Халливел? Это человек из Ягуара? Откуда ты знаешь его имя?"
     У маленькой лгуньи ответ готов, она даже не моргнула. "Донни Халливел -
давно известен в Айлингтоне", говорит она, и рассказывает о семейке, которая
заправляла большей частью крышевания в этом районе.
     "Догадываюсь, что сейчас он больше на них не работает."
     "Я услышала, как он говорил, что найдет, где вы живете, и подумала, что
лучше держать глаза открытыми. И оказалась права."
     Она смотрит  на меня, когда я  смеюсь, и спрашивает, чего здесь  такого
забавного.
     "Пока ты была здесь и следила за моим домом, я разыскивал тебя."
     "Да? А зачем?"
     "У многих людей есть тень наших способностей,  Миранда, но лишь у очень
немногих имеется нечто  большее, чем  просто тень. В большинстве случаем они
либо сходят от этого с ума, либо стараются изо всех сил отрицать свой талант
и позволяют  ему зачахнуть,  как ненужному члену. Но один-другой, хотя и без
обучения, находят применение своему дару. Обычно они становятся шарлатанами,
грабителями легковерных  и горюющих,  и, если  и  делают  что-то доброе,  то
только случайно. Очень редко они активно пытаются применить свои способности
ради блага других. Вот почему я разыскивал тебя."
     Она пожимает плечами.
     "Прошлой  ночью  ты хотела  помочь подруге. Я  верю,  что  ты пробовала
помогать другим. И ты хотела помочь мне."
     "Я хотела  понять,  кто вы такой.  Таких,  как  вы  я никогда прежде не
встречала."
     "Да, думаю, что так."
     "А  сейчас  я  вижу,  где вы  живете. Я понимаю,  вы из тех, кто  любит
держаться сам по себе. Вы искали меня, потому что я вам любопытна. Вы хотели
меня найти, потому что тревожились обо мне - о том,  что я делаю, о том, что
я могла бы делать. Но не похоже, что вы хотите быть другом или что-то такое,
не так ли? Вы не из тех, у кого бывают друзья."
     Я поражаюсь, насколько ясно она меня видит.
     "Напротив, у меня множество друзей."
     "Вы позволяете им приходить сюда? Вы проводите с ними время, болтаете с
ними о том, о сем за выпивкой?  Нет, мне кажется,  что нет. Вы знаете людей,
но у вас нет таких,  кого можно было бы назвать настоящими друзьями. Что  вы
планировали  сделать, если бы нашли меня?  Дать мне какой-нибудь  совет, как
мне жить, как вы говорили в кафе прошлой ночью?"
     "Я могу помочь тебе, Миранда, если ты мне позволишь."
     "Я  сама могу  приглядеть за  собой.  Я не нуждаюсь в человеке, который
говорил бы мне, что делать. Я хотела пробраться в ваш дом сама", говорит она
со взглядом, который заставляет меня возразить ей. "И  пробралась бы, если б
не пришел тот тип."
     "Прости меня, Миранда,  но я тебе не верю.  Ты смогла следовать за мной
так, что я этого не заметил, и это немалое достижение. Но не думаю, чтобы ты
смогла преодолеть препоны, которые я наложил на это место."
     "Ему-то удалось", говорит Миранда.
     Кому-то  удалось, это  точно.  Сомневаюсь,  чтобы это  был мистер Донни
Халливел с его стеклянным  взглядом,  с его дорогой  одеждой,  в которой  он
спит, с  его сомнамбулическими угрозами. "Если он это сделал", говорю я, "то
я виновен, в том, что огорчительно недооценивал его."
     "Вы говорите так же чудно, как одеваетесь."
     "Ты считаешь, что мои одежды и  орации - это притворство. Уверяю  тебя,
что это не так."
     "Орации? Это что-то в доме?"
     "Это то, как я говорю."
     "Смешные устаревшие слова, вот что это. Старомодные, как и ваша одежда.
Как это место. Вся эта старая мебель,  свечи и все такое, вместо правильного
освещения." Миранда в резкой вспышке пламени  закуривает четвертую сигарету.
"У вас даже  нет  нормальной  печки,  нет  холодильника...  Спорю,  нет даже
телика."
     "Когда  ты станешь  чуть  постарше,  Миранда, то  поймешь,  что  многие
предпочитают время, в котором они выросли, тому, в котором находятся."
     "Наверное. Но вы, похоже, выросли не в викторианские времена."
     "Это  совершенно  верно. Когда  я  впервые  прибыл  в  Лондон, королеве
Виктории еще только предстояло взойти на трон."
     Она смотрит на  меня. Ей хочется усмехнуться,  однако в  глубине сердца
она начинает мне верить. Я воспринимаю это как многообещающий знак того, что
ее еще можно спасти. И даже если я не смогу ее спасти, думаю я, всегда самое
лучшее держать своего врага поблизости.
     "Те из нас, кто что-то понимают  в делах  умерших, могут  быть большими
долгожителями",  говорю  я.  "Если   ты  с   большой  осторожностью  станешь
пользоваться своим талантом, Миранда, то сможешь научиться и этому трюку."
     "Я смогу прожить сотню лет, да? И не стану старухой?"
     "Или же выйдешь завтра на дорогу, где тебя переедет автобус."
     Ее  улыбка  больше  похожа на гримасу и  быстро уходит. "Я следовала за
вами,  а  вы  не  имели  ни  малейшего  понятия,  так?  Человек, вроде  вас,
прячущийся в  таком  старом место,  вы не знаете  улиц.  Спорю,  есть  много
такого, чему я смогла бы научить вас. Может, мы договоримся?"
     Когда она входила  в дом, протискиваясь мимо меня, я улучил возможность
обшарить карман ее анорака. Я выкладываю на  стол ее мобильник и проездной и
говорю: "Ты не проживешь так долго,  как я, не научившись нескольким трюкам,
необходимым для выживания."
     "Я знала, что вы их забрали",  отвечает она, не может полностью  скрыть
дрожь тревоги,  и очевидно не догадывается, что  я сделал с  ее мобильником,
ибо иначе не положила бы его прямо в карман.
     "Ты думаешь, что я старомоден, что в некотором смысле достаточно близко
к истине,  но это  не значит,  что  я  отключен от мира. И  есть  достойная,
практическая  причина,  по  которой  у  меня  здесь  нет  электричества  или
телефона, и вообще  ничего из параферналии современной  жизни. Электричество
привлекает  импов и прочую пакость. Ты сама должна это знать. Погляди  ночью
на любой уличный  фонарь, и увидишь, что не только  мотыльки вихрем клубятся
вокруг света."
     "Вы не знали, кто  был  тот  тип, что говорил с  вами прошлой  ночью. И
спорю, вы не знаете, на кого сейчас работает Донни Халливел, не так ли?"
     "Я  уверен,  что смогу  это  найти и без  твоей помощи. У меня обширные
ресурсы, а  человек,  способный взломать  мои  препоны,  должен  быть хорошо
известен в тех кругах, где я вращаюсь."
     Миранда клюет  на мою приманку. "Моя мама все о нем знает, и спорю, она
не вращается в ваших кругах."
     "Ты хочешь заключить сделку, не  так ли?  Ты  поможешь мне, а я  помогу
тебе, взаимообразно."
     "Заметано", говорит Миранда и протягивает руку.
     Я улыбаюсь ее храбрости, беру ее ладонь и  пожимаю, зная что соглашение
ничего не значит ни для одного из нас.
     Миранда  рассказывает,  что  Донни  Халливел,  когда  сидел  в  тюрьме,
познакомился  с  поп-звездой.  Эта  поп-звезда,  некий  Райнер Сью,  отбывал
короткий срок за обладание разнообразным набором наркотиков класса А у Донни
Халливела заканчивался гораздо  больший срок за добывание  денег угрозами  в
ресторанах  Северного Лондона.  Освободившись, он стал работать  на  Райнера
Сью,  ныне  затворника  в собственном  доме в Шейен-Парке, в одном из  самых
избранных  районов Челси,  в  качестве  телохранителя  и,  вообще,  решателя
проблем.
     "Откуда ты так много знаешь об этих людях?"
     "Моя  мама  сильно  увлекалась  старым  Райнером,  когда  была  в  моем
возрасте,  то есть в 80-х.  Но он многими годами  больше  ничего  не делает,
только ходит  на тусовки,  на премьеры  фильмов  и все  такое. Когда мамочка
возвращается слегка  под мухой, или видит его фотку в  "Хелло!" или еще где,
она ставит  какой-нибудь его сидишник и все идет гладко.  Хотя  это довольно
гадкая штука, оловянные синтезаторы, драм-машина и саксы. В общем, дерьмо."
     "Понимаю."
     "Спорю, что нет. Во всяком случае, вот почему я знаю о Донни Халливеле,
и о его Яге тоже."
     "Это Ягуар Марк 1."
     Миранда притворяется удивленной.
     "Пытаюсь быть на уровне", говорю я.
     "У него особый номер, так? RAINR. Я как увидела, так  сразу поняла, кто
хозяин. Во всяком случае,  о  Райнере Сью известно, что  он был знаменит  на
всякие жуткие прикиды. Он не то чтобы как Готика, но одевался под Кристофера
Ли в старых фильмах о  Дракуле, на сцене была прорва черепов, гробов, свечей
и  всякое такое,  ага?  Наверное, он что-то узнал о  вас, подумал, что у вас
есть что-то ему нужное, правда?"
     "Он хотел приобрести книгу, которой я владею."
     "Да? Что-то вроде книги заклинаний?"
     "В каком-то смысле, да. "Стенография" - это произведение монаха и мага,
который назвал себя Тритемиусом, она содержит коды, заклятия и разнообразные
молитвы, которые, как заявляет автор, могут заставить ангелов действовать по
желанию вызвавших их. Мой экземпляр не того сильно попорченного издания, что
опубликовали  много после смерти  Тритемиуса в 1676,  но один из всего  лишь
пяти томов,  напечатанных в 1504,  в тот год, когда его вызвали к императору
Максимилиану  I  и  допрашивали  по  вопросам веры.  Мистер Халливел  -  или
человек,  на  которого  он работает - вероятно,  выследил  книгу по  отчетам
аукционной фирмы, где я приобрел ее почти двадцать лет назад."
     "Когда-нибудь  пробовали  сами  эти   заклинания?"  Миранда   пыталется
говорить обычным голосом, но глаза ее сверкают.
     "Конечно,  нет.  Если  ты владеешь бомбой,  ты попробуешь  взорвать ее,
чтобы увидеть, работает ли она?"
     "Конечно, да.  Но  я никогда не оставила  бы ее в доме, где  не заперта
дверь."
     "Дом был защищен  куда  лучше, чем замками, как ты хорошо  знаешь, но я
должен признать, что у тебя законная точка зрения."
     "У него был портфель", говорит  Миранда.  "У Донни  Халливела, я имею в
виду. Какой клерки из Сити таскают на работу. Мой приятель Уэйн свистнул раз
один,  думая, что там что-то ценное, но нашел только  сэндвич. Даже  не смог
продать портфель, потому что сломал замки, открывая его. "
     "Ты видела, как мистер Халливел входил в дом?"
     Ее  взгляд  остается  смелым  и немигающим. Она действительно  обладает
восхитительным даром ко  лжи. "Сначала он сжег кусочек бумажки на ступеньках
входа. Она  вспыхнула, как фейерверк,  выпустив  зеленоватый  дым. Потом  он
вошел, и примерно через две минуты вышел. Сел в машину и покатил."
     "И все еще, догадываюсь, держал свой портфель."
     "С вашей книгой  внутри. Так  что теперь ее  надо  вернуть,  пока он не
сделал с ней что-нибудь плохое."
     "Я сам ее верну, Миранда. Ты уже сделала больше, чем достаточно."
     "Ноу проблем, мистер Карлайл. Вам надо сделать то, что надо."
     Она  смело встречает мой  взгляд и я вижу отблеск триумфа в ее  глазах.
Она верит, что ей удалось  одурачить меня, однако еще  не настало  время  ее
разочаровывать.



     Когда  Миранда ушла,  я поспал  несколько часов, позавтракал в  кафе, и
прошагал навстречу растущему  приливу спешащих с работы людей до Темзы, и по
дорожке рядом с  рекой пошел вверх по течению  в сторону Челси. Общественный
транспорт  так  густо заражен  импами  и  другими  ревенантами, что  я всюду
вынужден ходить пешком, а в наши  дни  даже  улицы  так  запружены остатками
мгновенной фрустрации и гнева, что временами словно бредешь, опустив голову,
против адского дыма и сажи из заводской трубы.
     Обычно,  прежде  чем  действовать,  я  жду и  наблюдаю.  Мне  следовало
проконсультироваться с  различными контактами, мне следовало удостовериться,
что я знаю  достаточно много  о противнике,  прежде  чем  делать первый ход.
Однако, времени на трезвые созерцания не было. Мой дом  подвергся вторжению;
одна из  моих наиболее  ценных  вещей  была похищена;  я  испытывал  большое
раздражение. И еще я страшился, что похищенная книга будет немедленно пущена
в ход -иначе зачем босс Донни Халливела прибегнул к подобным отчаянным мерам
для ее  получения?  Тем  не  менее, по пути я  сделал одну остановку,  чтобы
воспользоваться  (добрые пять минут потратив  на ее очистку  от  обитателей)
одной из немногих оставшихся телефонных будок, которые еще принимали монеты,
чтобы позвонить  своему старому другу  главному  суперинтенданту  Роулсу. Он
недавно  вышел в отставку из  столичной  полиции,  но сказал, что достаточно
легко сможет найти ответы на мои вопросы.
     "Я перезвоню  тебе примерно  через час", сказал  я  и  повесил  трубку,
прежде чем он смог задать хотя бы один встречный вопрос.
     Я  достиг  Челси  уже после  полудня,  разгоряченный, натерший  ноги, и
начинающий чувствовать уколы тревоги по  поводу  предстоящей  мне задачи.  Я
нашел  убежище  в  пабе,  купил  "Завтрак Пахаря"  и полпинты пива, и  после
обычной неприятной чистки, воспользовался будочкой, чтобы позвонить Роулсу.
     Он  пересказал  все,  что  нашел  о  Миранде,  подтвердив  то, что  она
рассказала мне о Донни Халливеле,  дал адрес Райнера Сью и спросил, не попал
ли я снова в беду.
     "Ничего серьезного", ответил я, сожалея о лжи.
     "Позвони, если  потребуется реальная помощь", сказал Роулс.  "И обещай,
что расскажешь в чем было дело, когда все закончится."
     Я сказал,  что расскажу, и при этом не  врал: Роулс был добрым и щедрым
другом, который много раз в  прошлом оказывал мне большую помощь. Я  покинул
паб и побрел по опрятным, чистеньким улицам Челси к Чейен-Уолк, с их духами,
воспоминаниями  и тяжелым  покровом  истории.  Здесь  стоял  дом, в  котором
молодой инженер, разделивший со мной мое первое приключение в  этом  городе,
жил когда-то со  своим отцом; здесь стоял  дом,  где раздражительный  старый
художник, которого соседи знали только под кличками Адмирал или Свинина Бут,
закончил  свои дни, прячась  от публики. Здесь находился дом Джона  Мартина,
чья способность мельком заглядывать в города мертвых, что окружают и взаимно
переплетаются   с   городами   живых,    послужила   материалом    для   его
апокалиптических   картин   (его   брат,  который  однажды   пытался   сжечь
Йорк-Минстер,  сошел с ума от того же проклятого дара), и  здесь стоял  дом,
где одним  незабываемым  вечером  я  посетил  Хилари  Беллока  в  кампании с
Гилбертом Честертоном.
     Адрес, который дал мне Роулс, находился на восточном конце Чейен-Уолк в
середине  ряда старых  краснокирпичных зданий,  защищенных  от громогласного
грохота  уличного движения по набережной  Челси узким  общественным  парком,
заросшим кустарником  и  травой. На  обочине узкой  удочки, что бежала между
домами и  парком,  впритык друг к  другу  стояли  дорогие машины.  В воздухе
разливалась спокойная, полная достоинства аура  процветания, доносился запах
свежей краски.
     Я нашел  скамейку в  парке и сквозь щелочку в кустарнике рассмотрел дом
Райнера  Сью.  Не  было  видно  ни  следа  кроваво-красного  Ягуара  Марк 1.
Громадная вистерия  хлопала  бледно-зелеными листьями  и гроздьями пурпурных
цветов над черной оградой передней лужайки. Занавеси были задвинуты  на всех
окнах,  словно в трауре, или словно те, кто обычно здесь живет, собрались  и
уехали куда-то на сезон, и я быстро сообразил, что в определенном смысле дом
в  действительности необитаем.  В отличие  от всех остальных  домов на  этой
старой многонаселенной улице, он был  совершенно без духов или  любых других
ревенантов, и никто  из них не  подходил к нему близко,  не было слышно даже
малейшего мышиного писка какого-нибудь завалящего импа. Было тихо, как будто
под  колпаком в  центре  шумной  улицы была устроена гробница, так абсолютно
тихо,  что эта тишина звенела  в ухе,  словно  комар. Глубоко запечатанным в
этом  молчании, словно  муха  в янтаре,  находился крошечный,  плотный  узел
спрессованной ударной энергии.  И этот узел  мог бы избежать внимания любого
обладающего чуть меньшим умение, чем я.
     Угрюмый дух молодой служанки, которая утопилась здесь более века назад,
после того,  как  она забеременела  от шашней с каретником,  слонялся  возле
речной стенки на дальнем конце набережной. Я подозвал ее (она проплыла через
дорогу, совершенно не замечая уличного  движения), но она не откликнулась на
мою просьбу, сказав, что сделает  для меня  все, что угодно, совершенно все,
только  не  это.  Я  ощутил  такую  внезапную вспышку  раздражения  на  этот
несчастный  остаток,  что  отказывал  мне  и  при этом  глупо  улыбался, что
прекратил ее - стер ее полностью, так легко, как задувают свечу, и  позволил
моему  гневу  раздуться,  всосав  в  него все отброшенные  за  ненадобностью
эмоции, которые  летели по  улице, словно клочья  мусора на  ветру.  Колючие
осколки  гнева; удушающее  тряпье нужды; крупинки шока и страха,  яркие, как
осколки  стекла;  липкие  нити  отвращения; даже  несколько  пылинок  чистой
радости, этой  самой  кипучей  из эмоций  -  я  взял все.  Мешковатая  толпа
закружилась вокруг  меня,  словно  карманная  буря, становясь все  темнее  и
плотнее. Затрепетали листья пыльной молодой чинары,  под которой я сидел. На
набережной  шоссе водители бессознательно нажимали на газ,  чтобы  побыстрее
проехать мимо.
     Вызвав всех  импов  в  пределах досягаемости,  я швырнул  всю  стаю  на
переднюю   дверь   дома,    прямо   в   сердце   его    внутренней   кипящей
сверхъестественной  тишины. Дом  целиком заглотил  толстую,  живую  веревку.
Несколько  минут ничего не  происходило.  Машины  продолжали  мчаться  вдоль
набережной. Аэроплан тупо  гудел  над  низкими серыми  облаками, что  висели
почти  над деревьями,  стоявшими  по  другую сторону  реки. Потом  я  ощутил
нарастающее  давление,  и обычная  материя  дома  -  краснокирпичные  стены,
балконы кованного  железа,  черепичная  крыша  - все  перекрылось  блестящей
черной волной, как фотография, пошедшая пузырями от жара огня. В ней бурлили
какие-то твари,  черные  на черном, импы всех  сортов, извивающиеся друг  на
друге, словно мириады  змей, грызущих друг другу хвосты, их было многократно
больше, чем я запустил  в  дом, они  высвободились из ловушки,  захороненной
глубоко в ткани дома и разлетелись во всех направлениях. Я отбил и уничтожил
сотни импов, когда они широким волновым фронтом хлынули на меня, но это было
все равно что пытаться отбить каждую каплю дождя, что льется на вас во время
грозы. Я ощутил мгновение интенсивного головокружения, когда несколько дюжин
выживших  импов прошли  прямо  сквозь меня  и  ухитрились при этом  уцелеть.
Остальные  полетели  дальше,  через   дорогу,  через   реку.  Белый  фургон,
оказавшийся  на  пути  неощутимого  шторма,  вильнул  и  врезался  в  идущую
навстречу  машину, та завертелась и багажником ударилась о дерево. Сломанные
ветви  упали на машину  и  на дорогу.  Со взрывоподобным  визгом  затормозил
автобус, на двух полосах замершего шоссе зазвучали горны.
     У меня не было  сомнений, что ловушка была  создана, чтобы  взорваться,
когда я войду в дом без подготовки, и если б я попал в самую середину потока
тысяч  внезапно  освобожденных  импов, я был  бы  начисто сметен  яростью их
гнева,  страха,  безумия  и  отвращения.  Мне  понадобились  бы  дни,  чтобы
поправиться, и, кроме того, я  все это время был бы совершенно беспомощен. А
так  сегодня  ночью произойдет  внезапное  и необъяснимое увеличение степени
насилия в  этой части  города- споры, драки, возможно даже убийства - однако
самого худшего в этой ловушке я избежал.
     По  обе  стороны  дорожного  происшествия  движение  замерло.  Водитель
машины, которая врезалась в дерево, выбирался из искореженного  остова. Двое
мужчин оторвали дверцу фургона, его водитель осел им на руки. Передняя дверь
дома Райнера Сью отворилась и женщина в нейлоновом домашнем халате  сошла со
ступенек, открыла воротца, уселась на обочине, опустила голову между колен -
и ее стало рвать. Я пронырнул  сквозь  кустарник и прямо мимо  нее  прошел в
дом.
     В коридоре  стонал пылесос.  Я выдернул его из розетки, он  перешел  на
шепот и затих. Я позвал Райнера Сью,  позвал Донни Халливела, а когда ответа
не последовало,  прошел  в  гостиную. Ее  бледно-желтые стены  были завешаны
пластинками  в золоченых рамочках и  замысловатыми  картинами  австралийских
аборигенов, которые шептали о ландшафтах, что я никогда  не видел, и о снах,
которых  у  меня  никогда  не  было.  Громадный  белый  диван   стоял  перед
широкоэкранным телевизором. Стояли вазы  с белыми цветами,  вазы  с  ветками
эвкалиптов. Высокая книжная полка была набита переплетенными в кожу  томами,
в основном  фальшивыми  инкунабулами  и  гримуарами,  хотя  среди хлама  был
изъеденный червями  трехтомник "Disquisitionum Magicarum" дель  Рио и весьма
красивый экземпляр "Summa Diabolica"  Касиано в марокканской  коже. Поднятое
крыло громадного рояля отразило меня, когда я проходил мимо. Сквозь открытое
французское  окно  по ступеням я спустился  в сад. Песчаная  дорожка  бежала
между  приподнятых  грядок  белой  лаванды, белой розы, серого чертополоха и
травы какой-то тигровой  полосатой окраски к перголе, растущей под огромной,
древней виноградной лозой, которая,  наверное, была такой же старой,  как  и
сам  дом.  Стеклянные гроздья винограда, прозрачного, как слезинки, качались
среди листьев  в  форме ладони. В  одном углу стояла фанерная конструкция не
намного   большая,   чем   гроб,   стоящий   вертикально.  Я  открыл  крышку
вертикального гроба. Он был выложен материалом и слоями земли и фольги - это
была  разновидность оргона, хотя и  бесконечно более изощренная - и человек,
который скрючился внутри на узенькой скамеечке, замигал на меня.
     Ему было чуть за  сорок, он сидел с голой грудью и босой, одетый только
в  белые джинсы и в глубокий загар, он обладал тонкой, андрогинной красотой.
Лицо  без морщин, светлая челка искусно  взъерошена.  На внутренней  стороне
предплечий виднелись  следы вроде  маленьких  пчелиных  укусов,  однако импы
делириума  не  липли к  нему.  Он робко мне улыбнулся, глядя  затуманенными,
рассеянными глазами, и спросил: "Я вас знаю?"
     У меня  не  было  сомнений, что это бывшая  поп-звезда. Райнер Сью, и я
сразу понял, что  он не имеет  никакого отношения ни к похищению моей книги,
ни к ловушке, поставленной на меня в его доме. "Вам надо немедленно пойти со
мной", сказал  я  и потянул  его за руку, когда он помедлил со вставанием. Я
чуть не  шипел, как сковорода, от  нетерпения и  страха  -  я  понимал,  что
человек, расставивший ловушку, должен  быть где-то рядом,  желая увидеть  не
попался ли я.
     Райнер Сью уступчиво и без вопросов последовал за мной. Когда я спросил
о Донни Халливеле, он пожал плечами.
     "Его нет здесь?"
     Райнер  Сью  снова  пожал  плечами.  Я был  уверен,  что  его  накачали
наркотиками -  пчелиные укусы -  но  его  одновременно  сделали  безопасным,
сделали послушным.  Мы  теперь  уходили от дома  и на мгновение его внимание
привлекли  мелькающие синие  огни скорой  помощи и  двух  полицейских машин,
которые появились на место происшествия на набережной.
     "Кто-то пострадал", сказал он.
     "Не так худо, как могло быть. Кроме мистера Халливела, кто  еще живет с
вами?"
     Райнер  Сью  задумался.  Мысли всплывали на  поверхность его  лица, как
форели в  тихом  пруду.  "У  меня есть парень,  который для меня  готовит  и
присматривает  за  садом. И еще женщина ходит прибираться, она  должна  быть
где-то здесь, мне кажется. Разбудила меня своим пылесосом..."
     "Я ее видел. Где Донни Халливел? И где ваш водитель?"
     "Меня возит Донни. Или мы вызываем лимо и водитель в нем свой."
     Я  задумался о  двух  людях в Ягуаре. Если  Донни  Халливел  тот  самый
человек,  что противостоит мне - а  в  пользу  этого у меня  есть лишь слова
Миранды,  так же  как  только слова Миранды подтверждают,  что именно  Донни
Халливел вломился в мой дом  - то кто  же  был водителем? Кто-то искусный  в
делах умерших, это наверняка. Кто-то заставивший Донни Халливела стать своим
слугой и  превративший Райнера Сью в дружелюбного зомби,  очистивший его дом
от ревенантов и запаковавший тысячи импов в ловушку.
     Я  спросил: "У  мистера Халливела есть друг? Тот, кто  сейчас гостит  у
вас?"
     "Он и мой друг", просто ответил Райнер Сью.
     "А кто он, этот ваш друг?"
     "Нам  нравится одно и  то же.  Книги  -  вот  как мы  стали  друзьями."
Поп-звезда попытался  взглянуть лукаво, отчего  показался  просто имбецилом.
"Мы любим одни и те же книги."
     "У него есть имя, у этого вашего друга?"
     "Калиостро." Райнер Сью нахмурился, когда я рассмеялся. "Что  такое? Вы
его знаете?"
     "Я знавал человека, имя которого взял себе ваш друг. Как долго он живет
с вами?"
     Райнер Сью  скреб  свою голую  грудь, пока мысли  всплывали на и  снова
уходили  под  поверхность  его  лица.  Наконец, он сказал: "Несколько  дней.
Наверное, с неделю. Он очень  дружелюбный парень,  понимаете. Он  мне помог.
Помог избавиться от  очень  тяжелого психологического  груза.  Заставил меня
чувствовать себя гораздо лучше, понимаете?"
     "Да уж, конечно, заставил." Я почувствовал  слабую дурноту при мысли  о
том, что было сделано с этим бедным дурачком, и спросил: "Вы умеете водить?"
     "Конечно. Я  люблю водить." Его глаза на мгновение зажглись, потом лицо
погасло. "Но Донни мне не позволяет."
     "Я вам позволю. У вас есть другая машина, кроме Ягуара?"
     "Конечно."
     "Тогда вперед, мистер Сью", сказал я. "Ведите меня к машине."



     Она стояла в  запертом гараже на задах отдельного здания: мини зеленого
цвета с белыми  кожаными сидениями  и затененными  стеклами. У  меня  заняло
пятнадцать минут, когда я, дрожа от сосредоточенности и напряжения, вычистил
всех импов и  прочую нечисть, и  убедился,  что в ней  нет  тайных ловушек и
сюрпризов. Все  это время  Райнер Сью  прыгал с одной  босой ноги на другую,
словно несдержанный ребенок, приговаривая: бой, о бой, бой, о бой.
     Оказалось,  он неплохой водитель, и  в любом случае он  не мог вести на
большой скорости на забитых машинами улицах, но я  большую часть пути держал
глаза закрытыми, открывая только  чтобы  указать направление или  попытаться
сообразить,  где  это  мы,  когда четыре-пять  раз  он терялся. Он все время
улыбался от уха до уха, отбивал на баранке короткие ритмы и напевал под нос,
пока маленькая машина кренилась на поворотах, срывалась с места или медленно
тащилась вперед. Ему по крайней мере оставили  способность быть  счастливым,
но не  из милосердия со стороны человека, который называл себя Калиостро, но
потому, что это делало его более податливым к приказам.
     Чтобы проехать  через весь город до второго адреса, что дал  мне Роулс,
заняло более двух часов: до захудалого квартала муниципальных  квартир,  где
жила Миранда. Я оставил Райнера Сью в машине -  я был совершенно уверен, что
он  не  уедет, и  так же  совершенно уверен,  что  он не  вспомнит, что надо
погудеть, если он  увидит Донни Халливела или красный Ягуар - и взобрался по
трем  пролетам  бетонной  лестницы.  Обычные граффити,  обычная  вонь  мочи,
обычный мусор выброшенных  иголок из-под шприцев и  банок  из-под  напитков,
полистереновых презервативов, обычная мелкая нечисть импов.
     Наподобие    дома   Райнера    Сью,    обиталище    Миранды    окружала
сверхъестественная, пустая тишина. Здесь не было препон или ловушек, и кроме
единственного гнездилища импов,  дом был выметен начисто. Когда  я постучал,
никто к  двери не подошел. Окно  рядом было завешено кружевными занавесками,
подоконник  внутри  был густо усеян дохлыми мухами, которые  обладают  равно
безмозглым тяготением к определенного сорта выделениям, будь то экскременты,
протухшая еда или трупы.
     Дверь  была   снабжена   тремя  дешевыми   замками,   открыть   которые
понадобилось всего  пару минут.  Внутри было  жарко, в воздухе висел густой,
затхлый человеческий запах. Кухонная стойка полнилась контейнерами фаст-фуд,
коробками  из-под пиццы, картонками универсальной протеиновой пудры,  мятыми
банками  из-под   напитков.  В  гостиной  кучами  лежала  воровская  добыча.
Маленькие   телевизоры   и  портативные   стерео,   видео-  и   DVD-плейеры,
микроволновые  печи  и  лэптоп-компьютеры,   дюжины  коробок   тренировочных
костюмов.  Кушетка поблескивала  сугробами  CD  и DVD. Коробка  из-под обуви
тяжелела от  краденых украшений,  наручные  часы валялись на верхушке стопки
аккуратно  сложенных  спортивных  костюмов.   Я  вообразил  Миранду,  ждущую
снаружи, пока прирученный имп обшаривает каждую  комнату; я  представил, как
она  допрашивает импов  или даже духов бывших  домовладельцев,  выясняя, где
хранятся запасные ключи и каковы коды охранных систем.
     Я приготовился к худшему и  пошел  к месту, где располагалось маленькое
гнездо  импов.  Дверь в одну из спален,  наверное,  Миранды, была закрыта на
мощный  металлический  засов. Дверь в другую стояла  нараспашку. Внутри было
очень темно и воняло хуже, чем на лестнице. Кто-то лежал на постели, мерно и
хрипло дыша и похрапывая.
     Я  предположил,  что  это мать Миранды,  но  когда  поглядел в  щелочку
занавески,  то  увидел,  что это мужчина, очень  худой,  сильно бородатый  и
нагой, если не считать пары  влажных  от мочи трусов.  Импы делириума  густо
роились  вокруг  его  головы.  Они  походили  на  жирных,  бледных  личинок,
пресыщенных,  ленивых и уязвимых, как новорожденные котята,  но мне пришлось
попотеть, чтобы рассеять их. Потом  я присел  на краешек постели, чувствуя в
жилах  ток собственной крови, медленной и густой.  Человек был  бледен,  как
бумага, сплошные кости  и  сухожилия, и  от него несло, как от трупа. Волосы
свалялись  в сальные веревки и свисали на лицо.  Кожа плотно  обтянула кости
черепа. Неглубокое дыхание с хрипом вырывалось из черной расщелины рта. Пока
я смотрел на него, он слегка шевельнулся, отвернув лицо, словно со стыда.
     Я  смел  серый  мох  с кофейника в кухне  и напоил  человека,  дав  ему
несколько  капель с  помощью  моего смоченного  платка. Я мягко спросил, как
долго его держат в  этом состоянии.  Он не смог или не  захотел ответить, но
когда я  назвал  ему дату,  из  запавших глаз просочились  слезы. Внутренние
части  его предплечий распухли  от  следов  уколов.  Одноразовые шприцы  для
подкожных уколов в прозрачных  пластиковых  конвертах и  одноразовые  иглы в
коричневом  пластиковом  рулоне  лежали   на  ночном  столике.  Там  был   и
целлофановый пакет  зернистого белого порошка,  почерневшая ложка, несколько
одноразовых  зажигалок,  детская  бутылочка.  Миранда  долго  держала  этого
человека  в  заключении,  утихомиривая его с  помощью  героина  и держа  под
наблюдением  импов,  питая  протеиновой  смесью.  Я  с  большой уверенностью
догадывался, кто это мог быть, и думал, что же он  сотворил с нею (или,  что
она думает он сотворил с нею), чтобы заслужить подобную ужасную кару.
     Я нашел работающий  мобильник на  кухонном столе  и воспользовался  им,
чтобы сделать два звонка, а  потом провел исследование в соседних квартирах,
объясняя, что  я частный  сыщик, пытающийся проследить Миранду по  поручению
адвокатов, которые оформляют ей  небольшое наследство.  Болтливая  старуха в
ярко-красном парике  сказала,  что ей  жалко  девушку - мать исчезла, а отец
гнусный  тип.  Трезвомыслящая  негритянка,  стоявшая в  дверях  с  маленькой
девочкой,  обнимающей ее  колени (восхитительный  запах выпечки  окружал ее,
словно коконом), сказала, что считала -  Миранда живет одна, подтвердив, что
у ее отца есть татуировка черепа,  та самая, что я увидел на плече мужчины в
постели,  и  сказала,  что  не  видела  его  уже  шесть  месяцев,   приятное
избавление, если спросить ее мнение. Она наклонилась ближе и прошептала, что
с его дочерью мне надо быть поосторожнее, это та еще девушка. "Как маленькое
привидение.  Так глядит,  словно  хочет,  чтобы у  вас  сердце остановилось,
понимаете?"
     Я  сказал,   что  понимаю,  и  поблагодарил  ее.  Спускаясь  по  шумным
лестницам, я увидел знакомую головку с копной каштановых волос, подымающуюся
навстречу: это была Лиз, та  девушка, за которой Миранда следовала две  ночи
назад. Когда я  назвал  ее по имени, она побежала,  открыла дверь  квартиры,
проскользнула внутрь и захлопнула ее у меня перед носом. Я позвал в щель для
почты, говоря, что хочу  расспросить ее  о Миранде; она ответила, что если я
не уйду, она позвонит в полицию.  Я дотянулся до нее и вытеснил ее страхи. Я
сказал,  что понимаю  теперь,  как  не  прав я был  той  ночью, и что  желаю
поправить положение. Я сказал: "Я хочу убедиться, что она больше не доставит
вам хлопот."
     Наступило  долгое   молчание,  потом  Лиз  сказала:  "Она   сумасшедшая
какая-то. Кто-то должен с ней что-то сделать."
     "Я и намерен. Наверное, вы сможете мне  помочь, молодая леди. Наверное,
вы сможете рассказать мне об отце Миранды."
     "О нем? он настоящий дьявол. Привык лупить  ее и мамашу просто страшно,
пока она не сказала хватит и не сбежала назад  в Ирландию. Тогда он принялся
за Миранду.  Он лупил  ее то  телефонной книгой, то ремнем.  Полиция  иногда
заявлялась, но они ничего  не  сделали.  Мне было жалко ее, но потом папочка
тоже сбежал, и она повеселела. Она изменилась."
     Лиз  рассказала, что  Миранда  перестала  ходить в школу  шесть месяцев
назад, что она мучила себя с тех самых пор, как сбежала мать.
     "Говорила, это единственное, что помогает ей чувствовать себя реальной.
Но потом она стала делать больно другим."
     Лиз  заплакала,  по  другую  сторону  двери  слышались  полуподавленные
рыдания, напоминающие икоту.
     Я спросил: "Когда вы в последний раз видели ее отца?"
     "Примерно в  то же  время. Миранда сказала,  что  он  отправился искать
мать.  С  тех  пор  она  живет  сама  по  себе. Как-то рядом  покрутились из
соцпомощи,  но оставили ее в покое. Она всех пугает. А кто вы, мистер? Вы из
социалки или из полиции?"
     "Я пытаюсь найти,  чем  я смогу  помочь  Миранде", сказал  я. Я думал о
человеке  на  постели. Я подозревал, что она  карает  отца за что-то гораздо
более гнусное, чем несколько колотушек.
     "Она все время преследует людей",  шептала  Лиз в щель для писем.  "Как
преследовала  меня  той  ночью.  Думаю,  она  ревнует.  Ей не нравятся люди,
которые ведут обычную жизнь. Кто-то должен ее остановить, но все ее боятся."
     "Где она проводит время днем?"
     "Говорю вам,  она больше  совсем  не  ходит  в школу.  Самоустранилась,
понимаете. Крутится где-то рядом и выскакивает, когда ее совсем не ждешь..."
     "Когда она вам сказала - буду на обычном месте - то что это значило?"
     "Знаете паб  на рынке, где продают всякую дребедень? Она крадет барахло
и толкает его там. И совсем не заботится, если кто узнает. Наливается пивом,
которое этот старый пьянице берет для нее."
     "Спасибо, Элизабет. Вы мне очень помогли."
     "Она хочет куда-нибудь  убраться. Туда,  где  она станет лучше.  Вы это
хотите для нее сделать?"
     "Я попробую ей помочь", ответил я.



     Когда  Райнер Сью увозил меня  в  своем мини,  в другом направлении,  в
сторону  дома  Миранды,  промчалась скорая  помощь.  Один из  сделанных мною
звонков был в скорую,  другой я сделал в мобильник  Миранды,  куда во  время
демонстрации своих  способностей карманника я поместил  импа. Это  был очень
маленький  и очень глупый имп, но после того как Миранда  выпалила проклятие
на мое молчание и отключилась, имп стал поддерживать соединение и передавать
разные   подслушанные  им  разговоры.  Несколько   звонков  были   посвящены
избавлению от краденых вещей и приобретению героина, а потом я услышал это:
     НЕИЗВЕСТНЫЙ: Ловушка сработала.
     МИРАНДА: Я же говорила, что заманю его туда. Значит, теперь он выпал из
картинки, верно?
     НЕИЗВЕСТНЫЙ:  К несчастью, он из дома  ушел.  Там не менее,  думаю,  он
серьезно ослабел, и я разберусь с ним потом, когда мы завершим наше дело.
     МИРАНДА: Это не меняет сделку о книге.
     НЕИЗВЕСТНЫЙ: Не слишком умно гневить меня, красавица.
     МИРАНДА:  Что  ж,  со  мной  тоже  не стоит  ругаться,  иначе  я  найду
кого-нибудь  другого, заинтересованного  в  том,  что  я  взяла. (Пауза.) Вы
слушаете?
     НЕИЗВЕСТНЫЙ: Мы встретимся, где договорились.
     МИРАНДА: На обычном  месте,  где я со всеми встречаюсь, в открытую, без
трюков. Я дам вам то, что вы хотите, а вы заплатите, чем обещали.
     НЕИЗВЕСТНЫЙ: Да, все как договаривались.
     МИРАНДА: И вы покажите мне тварей?
     НЕИЗВЕСТНЫЙ: Конечно. Я человек чести.
     Я остановил  Райнера Сью неподалеку от Камден-Пассажа  и сказал, что он
свободен ехать куда захочет.
     "А нельзя ли остаться?  Мне  ужасно интересно."  Он  ерзал на сидении и
глядел на меня сияющими глазами, как щенок, страстно желающий поиграть.
     На листке бумаги я написал имя и  адрес психолога, доброй души человека
с  открытым разумом, который раз-другой прибегал к моей помощи, сложил его и
сунул  в  руку бывшей поп-звезды.  "Этот  человек поможет  вам,  если вы ему
позволите.  Езжайте домой,  мистер Сью, и продолжайте жить. А  если человек,
который  называет себя  Калиостро,  вернется в ваш  дом,  не позволяйте  ему
входить",  сказал   я,   выбрался  из   мини  и   зашагал  прочь  в  сторону
Камден-Пассажа.
     Был  четверг,  когда   продавцы  антиков  расставляют  свои  столики  в
промежутках  между маленькими магазинчиками, что  стоят в Пассаже.  Было уже
близко  к  вечеру,  и  большинство  сейчас паковались, заворачивая в  газеты
непроданные  товары,  унося  загруженные  картонные  коробки  и  пластиковые
подносы  к  своим  Вольво  и  к  носильщикам,  что  в  два  ряда  стояли  на
Эссекс-роуд. Я увидел  Миранду на стене террасы возле паба  в центре  рынка,
пьющую из  бутылки с пивом и лениво болтающую ногами, пока она разговаривала
с  одной  из  продавщиц  одеял,  которая  разложилась   на  тротуаре  рядом.
Неизменная бейсбольная  кепочка  была  на голове. Рядом с Мирандой  на стене
стоял портфель.
     Я  ждал  и следил  за нею более часа.  Наконец, она вошла в  паб, чтобы
посетить туалет. Я перехватил ее в коридоре, когда она вышла,  и  втолкнул в
чулан,  полный чистящих  материалов. Поначалу она  отрицала, что  имеет хоть
какое-то отношение к  похищению моей книги, но  после того, как я вынул свой
клинок,  приставил  к горлу и убедил ее, что не шучу, она сказала, что Донни
Халливел заставил ее это сделать.
     "Мистер Халливел  всего  лишь марионетка  человека,  который хочет  мой
экземпляр "Стенографии". Человека,  с которым ты разговаривала по мобильнику
несколько часов  назад. Человека, который называет  себя Калиостро. Кто  он,
Миранда?"
     Девушка  попыталась вывернуться,  замерев, когда я  пощекотал  ей гордо
острием  клинка.  Мы  теснились вдвоем в  плотной тьме чулана. От нее  пахло
страхом  и  алкоголем:  страх отделился от  нее  дискретной каплей,  которая
застряла в  капюшоне. Она неудачно попыталась применить этого новорожденного
импа против меня.
     "Он  не  станет  тебе  повиноваться,  пока  я  здесь",  сказал  я.  "Ты
действительно думаешь, что сильнее меня?"
     "Я одурачила вас, не так ли?"
     "Немного и ненадолго. Когда ты начала работать на Калиостро?"
     "Я ни на кого не работаю."
     "Ты заключила с ним  сделку. Ты говорила  ему, что нашла, где я живу, и
ты согласилась украсть для него мою книгу."
     "Говорю же, я ни на кого не работаю."
     Удерживая острие клинка  у ее горла,  я потянул у нее портфель.  "Что я
найду, Миранда, если загляну сюда?"
     Она смотрела на меня сердито, с вызовом и со страхом.
     "Человек,  который хочет украденную тобой книгу, не смог найти мой дом,
он пытался заманить меня в оскорбительно очевидную ловушку, и он прячется за
дурацким  псевдонимом. Если  б  у  тебя  было  соответствующее  образование,
Миранда, ты должна была бы знать, что граф Калиостро был шарлатаном, который
умер  более  двух   столетий   назад,  он  торговал  вразнос   шарлатанскими
снадобьями,  и  слава его  основана  на  том,  что его  обессмертили писания
Александра  Дюма. Сомневаюсь, что я должен хоть  немного опасаться человека,
взявшего его имя, и так же сомневаюсь, что он хотя бы чему-то сможет научить
тебя."
     "Он показал, как сломать ваши  препоны, и сказал, что покажет и другое.
Он могущественный  человек",  сердито  сказала Миранда,  "так что вам  лучше
поостеречься."
     "Мы скоро  увидим, насколько он  могуществен - ты  договорилась с ним о
встрече здесь, на своем обычном месте,  так? Я предупреждал  тебя о влечении
импов  к телефонам. Один такой обитает в твоем мобильнике и он подслушал ваш
разговор. Ты договорилась встретиться с Калиостро. Очень хорошо. Мы дождемся
его вместе."
     "Он навредит вам."
     "Нет, не навредит. И я не позволю ему повредить тебе тоже."
     "Я сама умею присмотреть за собой."
     "Я знаю,  чего ты  умеешь", сказал я.  "Но  то, как  ты собираешься это
делать, может  нанести тебе  только вред.  Я  знаю о твоем отце, Миранда.  Я
знаю, что он сделал с тобой, и знаю, что ты сделала с ним. И понимаю..."
     Она снова  стала вырываться из моей хватки, начала кричать "убийство!",
этот вечный  крик лондонского сброда, и пинать дверь чулана. Я повернул ключ
и шагнул в сторону, чтобы позволить ей убежать.
     Громадный мужик  в  зеленом  свитере, замызганном  пятнами общественной
харчевни, стоял на верхушке лестничного пролета,  и явно желал знать, отчего
такой переполох.  Я  подобрал импа,  метнул  в  него и  оставил  мужика  там
хнычущим какую-то чушь о крысах, и  последовал за Мирандой.  Я знал, что она
направится прямо к Калиостро. Настало время и мне встретиться с ним.



     Красный  Ягуар  дожидался  на  конце   Камден-Пассажа.  Донни  Халливел
выскочил из него, как пробка из бутылки шампанского.
     Я  поднял  вверх  портфель  и  сказал, что  буду  иметь  дело только  с
человеком, на  которого он  работает. Водитель  Ягуара  что-то  пробормотал:
Донни Халливел полез в  карман своего мятого пиджака и показал мне небольшой
черный пистолет. Улыбка его была гримасой, словно кончики рта поднимались на
пружинках. Один передний зуб был золотым. "Забирайтесь в машину", сказал он.
     Я  сел на заднее  сидение.  Миранда  горбилась в  уголке,  маленькая  и
напуганная.  Она  посмотрела на меня, закусив верхнюю  губу, и  отвернулась,
когда я сказал ей, что все будет олл райт.
     "У  него меч в  трости",  сказал человек за  баранкой.  "Разберись-ка с
ним."
     Донни Халливел  забрал у меня трость, вытащил из  ножен клинок,  вонзил
его между  камней мостовой  и согнул  под  прямым углом. Он  оставил его там
подрагивать,  словно  сломанный  Эскалибур,  и  затолкался  в машину, сделав
заднее  сидение  неприятно перенаселенным, и  окутав меня дрожжевым  запахом
затхлого пота.  Водитель положил  руку  на  спинку  пассажирского  сидения и
посмотрел на меня.  Я понял,  что видел его две ночи назад  в кафе, и понял,
что  он,  должно быть,  и есть  тот  самый  человек,  который  называет себя
Калиостро.
     "Отпустите  девушку",   сказал  я.  "Она  не  имеет  к  этому  никакого
отношения."
     "Она пыталась обмануть меня", сказал Калиостро.  У него было то  четкое
английское  произношение, которое  было  нормой  на  радио  БиБиСи  примерно
двадцать лет  назад. С квадратным, красивым  лицом,  в черной водолазке  под
пиджаком из  черного вельвета, он выглядел как  профессор философии, который
пишет бестселлеры,  злословя  на  своих коллег.  Его  черные  волосы,  почти
наверняка крашеные,  были  подстрижены очень коротко, демонстрируя под собой
белый скальп, глаза  бледно-голубого цвета, словно солнечный свет, проникший
сквозь снег,  смотрели немигающе и напряженно.  Он выглядел старше  меня, но
таковым явно не был.
     Миранда  рядом со  мной  пошевелилась и  сказала:  "Я  вас  никогда  не
обманывала.  Я хотела отдать вам книгу, но  он  нашел меня, правда? И забрал
обратно."
     "Ты должна была сразу же отдать ее мне", сказал Калиостро.
     "Мы же договорились. Вы сказали, что научите меня всему."
     "И я это сделаю", сказал Калиостро.  "Какие чудеса. Жаль только, что ни
ты, ни мистер Карлайл не переживете этого." Он посмотрел на  Донни Халливела
и сказал: "Покажи мне книгу."
     Громадина  взял  у меня  портфель  и защелкал замками. Калиостро тронул
книгу длинными  белыми пальцами,  потом  приказал слуге  закрыть портфель  и
положить его на переднее сидение. Он улыбнулся мне и спросил: "Вы не узнаете
меня?"
     "Мы встречались прежде?"
     "В   1941",  сказал  Калиостро,  выжал  сцепление  и  въехал  в   поток
транспорта, игнорируя яростный гудок автобуса.
     "На чьей вы были стороне?"
     "Надо ли спрашивать?"
     "Думаю, нет."
     "Я был тогда  едва мальчишкой. И поэтому мне потребовалось определенное
время,  чтобы научиться продлевать свою жизнь, и  я несколько  постарел. Вы,
однако,  выглядите совсем таким же, как выглядели тогда. Вы  даже носите все
тот же глупый маскарадный костюм."
     "Это не  маскарадный  костюм", сказал я, вспоминая  молодого  человека,
который смотрел на меня спокойным  взглядом чистейшей  ненависти, стоя между
двух  военных  полисменов  в  комнате,  заполненной  синеватым  туманцем  от
сжигаемых им блокнотов  с  одноразовыми кодами, пока солдаты вели  бой с его
помощниками.  Я сказал ему сейчас: "У вас имелся определенный незначительный
талант  в делах умерших. Когда  мы встретились  впервые,  вы верили, что это
разновидность магии, а  я считал, что вы до глупости обманываетесь. Если  вы
еще продолжаете в это верить, то, боюсь, мое мнение не изменилось."
     "Видите,  как он  говорит",  сказала  Миранда,  обращаясь к  Калиостро.
Бедная девушка  все еще пыталась завоевать его расположение. "Он думает, что
важнее всех. Вот почему я помогаю вам."
     "Этот человек во второй мировой войне был  агентом врага", сказал я ей.
"Нацистским шпионом. Он связывал духов  с важными зданиями. Духи действовали
как маяки для других таких же мерзавцев, что летели на бомберах."
     "Звучит очень круто", сказала Миранда.
     "Это  и  было  очень  круто",  сказал  Калиостро.  Он  был  искусным  и
безжалостным водителем, двигаясь  впритык к машине впереди Ягуара, обойдя ее
с внутренней стороны на большом кольце и нацеливая свою машину на Олд-стрит.
"К несчастью, лесть не покрывает ущерба, который ты мне нанесла."
     "Тогда он называл себя графом Ремхельдом", сказал я. "Это не  более его
настоящее имя, чем Калиостро."
     "Имена - материя могущественная, мистер Карлайл", сказал  Калиостро. "Я
со своим расстался нелегко."
     "Я сделала все, как вы сказали", сказала Миранда. "Я добилась, чтобы он
пришел в дом Райнера Сью."
     "Однако, мистер Карлайл избежал  ловушки. Я задумываюсь, молодая  леди,
не потому ли, что вы рассказали ему о ней."
     "Никогда!"
     "Я избежал ее", сказал я,  "потому что западня была слишком  грубой.  Я
уже победил вас дважды и я сделаю это снова."
     Но несмотря  на мои  бравые  слова и ощущение  роскошного  спокойствия,
которое овладело мной с тех пор, как я предался  этой конфронтации, я не был
уверен, что я  или Миранда выживем  в переделке.  Я  не  знал,  сколько силы
прибавил  Калиостро с тех пор, как  мы встретились  в последний раз, и  я не
рассчитывал на то, что Донни Халливел окажется вооружен. Миранда была права.
Я больше не обладал мудростью и знанием обычаев улицы. Я не предполагал, что
английские преступники станут носить  пистолеты так же  привычно, как ковбои
на Диком Западе.
     Ягуар пронесся под железнодорожным мостом, где меня останавливали двумя
ночами   ранее,  и  резко  свернул   на  Кингсленд-роуд.  Какой-то  прохожий
левитировал себя с нашего пути. Мы проехали мимо музея Джеффри.  Мы проехали
мимо новой мечети.  Золоченые  купола ее башен сверкали в свете наступающего
вечера.  Калиостро  взглянул  на  меня  в зеркальце заднего  вида и  сказал:
"Наверное, вам интересно, зачем мне нужна эта книга."
     "Фактически, я размышляю,  почему вы считаете, что вам нужен я. С вашей
глупой маленькой западней вы получили массу лишних хлопот, и вы не попросили
ваше создание убить меня сразу, раз уж вы владеете моей книгой."
     "Времена  меняются, мистер Карлайл. Мы находимся в конце  одной эры и в
начале следующей. Время  выбирать, на  чьей вы стороне. Похожие  на вас, кто
пытается остаться нейтральным, кто претендует оставаться в стороне  от мира,
будут первыми павшими. Вам не кажется, что это поэтическая справедливость?"
     "Я  не усматриваю здесь справедливости,  только усталые клише  старого,
побежденного наци, пытающегося отомстить своей бывшей Немезиде."
     "Если  б  я  хотел отомстить,  мистер  Карлайл,  я отыскал бы вас более
пятидесяти  лет назад.  Это не более чем счастливое совпадение. Я обнаружил,
что у вас есть кое-что желаемое мне, а когда вы не согласились на мои весьма
разумные предложения, я был вынужден просто забрать это."
     "Я  считаю, что  это Миранда украла  книгу. Вы не смогли найти мой дом,
хотя несколько раз путались следовать за мной."
     "Глупый камуфляж, ничего более."
     "Камуфляж, который  вы  не смогли  проницать, хотя  Миранде это  вполне
удалось.  Из нас  троих кто в самой  большей  степени обладает  тем, что  вы
называете могуществом?"
     "Я взломал ваши препоны. Я установил ловушку."
     "Которая  совсем не поймала меня.  У вас  есть книга,  и у вас есть  я.
Почему  же  не  позволить  девушке уйти?  Она  не  участвует  во  всей  этой
глупости."
     "Я сама умею присмотреть за собой", сказала Миранда.
     "Хотел бы я, чтобы это оказалось правдой", ответил я.
     Мы насквозь  проехали  Хэкни, промчались  под эстакадами  перекрестка с
шоссе  за парком Виктории в индустриальный район, названный именем мрачного,
обуреваемого духами шекспировского принца. Донни Халливел тяжело выбрался из
Ягуара и открыл ворота.
     "Человек, заправляющий  безопасностью этого места -  один из помощников
мистера Халливела", сказал Калиостро. "Его удивительно легко  купить. Нас не
побеспокоят."
     Он проехал мимо длинных низких кирпичных навесов, где занимались делами
в основном  имеющими  отношение к  торговле  автомобилями, и остановил Ягуар
возле ограды, которая наполовину осев среди  полоски травы и редких деревьев
бузины, шла вдоль границы промышленного  участка  до края пересечения канала
Херфорд-Юнион  с судоходным  отрезком реки  Ли.  Под угрозой пистолета Донни
Халливела  мы с  Мирандой  стали продираться сквозь  узкую  полосу  колючего
кустарника к буксировочной тропе.
     "Крест Христа был сделан из бузины", сказал Калиостро, следуя за  нами.
"А Иуда на бузине повесился. Приятная симметрия, вам не кажется?"
     "Более вероятно, что он повесился на фиговом дереве", сказал я, "потому
что  фиги родные  в его стране,  а  бузина нет. И все же, если  вы верите  в
подобного сорта вещи, говорят, что бузина защищает от колдовства.  Эту мысль
я нахожу ободряющей."
     Воздух был жарким и душным, густым от запахов изобильной растительности
и открытой воды. К западу  низкие тучи  разошлись и солнце  горело в  центре
рваного клочка синего неба. На двухрядном шоссе, приподнятом над зазубренной
линией крыш, сбежавшие осколки солнечного света блестели на  крышах спешащих
машин и  грузовиков. Калиостро, держа портфель  в одной руке,  сделал полный
поворот, вбирая  в себя вид задворков промышленных  зданий и кирпичные стены
на  другой  стороне канала. Это  было  одно из тех печальных, грязных  мест,
которые не принадлежат никому,  кроме  умерших, однако здесь не было никаких
ревенантов - даже самых мельчайших импов.
     "Тихое  местечко",  сказал он.  "Я  надежно обеспечил, что нас тоже  не
потревожат. Любой  пешеход  или велосипедист,  если они  подойдут достаточно
близко, обнаружат, что у них есть настойчивая нужда повернуть назад."
     Он поставил портфель у ног, полез в пиджак, достал за голый хвост белую
мышку и бросил ее  на  землю.  Она  побежала по буксирной тропе, вереща, как
воробей.  Он  улыбнулся,  увидев  мое смятение,  и сказал:  "Думаю,  вы  уже
встречались    с    существом,    которому   предназначено   мое   маленькое
жертвоприношение. Застрели его."
     Донни Халливел дернулся, как человек, внезапно вырванный из сна, поднял
свой  маленький пистолет и выстрелил. Пуля вонзилась  мне в левое бедро. Она
прошла  мышцы  насквозь, не повредив кости,  но  я  все равно  почувствовал,
словно меня ударили раскаленной докрасна кочергой. Я  инстинктивно схватился
за место попадания, потерял равновесие и упал на спину в сухую траву.
     "Вы  должны  были  продать мне книгу", сказал Калиостро. "Я  сделал вам
превосходное предложение  и  честно выполнил  бы его.  Специально для такого
дела у меня  готовилось  даже  еще одно  жертвоприношение.  Но  вы оказались
слишком упрямы, мистер Карлайл, и упрямство довело вас до этого."
     "Так  вот зачем вы сидели в кафе", сказал я, испытав небольшое утешение
тем, что спас его добрую хозяйку.
     "Но  вместо этого заявились вы,  да  еще с девушкой. Вы пытались помочь
ей,  но  чуть позднее  этой же ночью она  вас предала  и заключила сделку со
мной. А теперь у меня есть эта книга, у  меня есть  вы, и у меня  есть  она.
Миранда, я действительно выполню  обещание научить  тебя  чему-то полезному.
Найди четыре ветки бузины, каждую в толщину твоего  большого  пальца. Отломи
их  или  воспользуйся своим ножом, о котором ты думаешь,  что  я  не знаю, и
заостри обломанные концы."
     "Для чего?"
     "Потому что я тебе так говорю."
     Они уставились друг на друга.  Миранда явно  искала  хоть какого-нибудь
ревенанта, которого могла бы применить против него, но кроме какой-то твари,
с холодным безжалостным голодом плывущей в нашу сторону с  запада, никого  в
пределах досягаемости не было.
     "Он хочет распять  меня", сказал я Миранде.  "Как жертвоприношение  той
твари, которая живет  в  этой полоске воды. Той, что сожрала твоего  любимца
пару ночей назад. Ты чувствуешь, как она приближается?"
     "Очень хорошо, мистер Карлайл", сказал Калиостро.
     "Вы надеетесь сделать эту  тварь  более могущественной, а потом связать
ее  инкантациями из "Стенографии". Я обязан  предупредить вас,  что  это  не
сработает."
     "Книга даст могущество."
     "Ничего подобного."
     "Думаю, ваши родители не согласились бы."
     "Они не в том положении, чтобы соглашаться."
     Мои родители мертвы уже более ста семидесяти лет, но мне все еще больно
говорить о них с чужаком.
     "Вы сами скоро окажитесь  в таком же невыгодном положении. Четыре куска
дерева, красавица. Выполняйте немедленно,  иначе мистер  Халливел  застрелит
вас, а я скормлю ваш дух своему любимцу."
     Миранда взглянула на него из-под козырька бейсбольной шапочки. Она была
хрупкой  и такой молодой, однако внутри обладала  твердым ядром неукротимого
неповиновения.  "Я знаю,  что  вы все  равно  так поступите",  сказала  она,
"поэтому не ждите, что я выполню эту работу за вас."
     Калиостро  пожал плечами и приказал Донни  Халливелу разобраться с ней.
Когда громадина шагнул к Миранде, я воспользовался связью,  которую  все еще
сохранял с импом  в ее мобильнике,  и  заставил маленькую машинку зазвонить.
Калиостро сразу выщепил импа, как  я и  предполагал, но я воспользовался его
мгновенным отвлечением, чтобы  высвободить тех импов,  которых я сохранил из
ловушки в  доме  Райнера  Сью.  Тогда  с скатал  их  в  комочек  размером  в
типографскую точку и  проглотил.  Сейчас я выплюнул их и швырнул так сильно,
как только смог.
     Но не  в Калиостро  -  он распылил  бы их в одно мгновение  - а в Донни
Халливела.
     Они  врезались  в громадину  и  прилипли, покрыв его трещащими  искрами
паники  и отвращения, которые в  одно мгновения напрочь сожгли безмятежность
его транса.  Его лицо  просветлело,  он  повернулся к Калиостро, поднял свой
маленький  черный пистолет и выстрелил в него,  а потом выстрелил и еще раз,
когда  тот дернулся  вперед с  залитым  кровью  лицом.  Когда  оба  выстрела
отразились эхом от кирпичной стены  по другую сторону канала, упавшее ничком
тело  Калиостро  на  мгновение  расплылось,  словно   фотография  с  двойной
экспозицией,  но  в тот момент,  когда дух,  вырвавшийся  их него в  секунду
жестокой  насильственной   смерти,  начал  подниматься   вверх,   из  канала
выхлестнулась гибкая  белая змея, широко распахнула челюсти и  прижала его к
земле. Миранда пронзительно вскрикнула, и что-то массивное  и  быстрое,  как
поезд-экспресс,  пронеслось  над  моей   головой  и   врезалось  в  древнего
ревенанта. Он взорвался, словно снежная баба от прямого попадания гаубичного
снаряда. В одно мгновение тысячи  фрагментов понеслись во  всех направлениях
над  спокойными черными  водами канала,  а потом  истаяли дымом в  воздухе и
пропали.
     Миранда упала  на колени. Красная кровь хлынула у  нее  из носа, ужасно
яркая на  фоне белой  кожи.  Она стерла ее тыльной стороной ладони, увидела,
что я смотрю на нее, и сказала:  "Тварь достала его. Я  видела. Она  сожрала
его душу."
     "Она  сожрала  дух,  который  он  отбросил  в  момент  смерти.  Если  и
существует такая вещь, как душа, то я еще не видел ни одной."
     Донни  Халливел сказал: "Я не понимаю, о чем вы тут оба  толкуете. И не
хочу понимать. Скажите только, он хотел вас убить?"
     "Что-то в этом роде", ответил я. Моя нога уже  довольно  сильно болела,
распухла и ныла до самой кости.  Штанина  намокла  от  крови. В ботинок тоже
налилась кровь.
     Донни Халливел  сунул  пистолет в карман пиджака. Рука  его так  сильно
тряслась, что он попал только с третьей попытки. "Он заставил меня  стрелять
в вас", сказал он.
     "Я знаю."
     "Это была не моя мысль. Я ничего такого и не думал. Я даже не  понимаю,
где я  сейчас. Последнее, что я ясно помню, это как  открываю ему  дверь.  А
потом все словно  куда-то ушло. Было  похоже, что я  сижу у  себя в затылке,
наблюдая что происходит на очень маленьком телевизоре."
     "Он загипнотизировал вас", сказал я.
     "Где Райнер?"
     "Он помог мне, а потом я отослал его домой."
     "Он так обрадовался, когда этот  тип написал  ему  что-то  об  этих его
глупых  книгах. Он слишком верит людям. Вы  уверены,  что  он  в  порядке? В
какой-то момент мне казалось, что я колю ему какую-то наркоту."
     "Я дал ему адрес человека, который сможет ему помочь", сказал я.
     "Мне бы  лучше пойти и посмотреть, как он  там", сказал Донни Халливел.
"Он не слишком хорошо управляется сам по себе."
     "Конечно",  сказал   я   и  почувствовал  облегчение,  когда  громадина
продралась сквозь колючую зеленую изгородь.
     Миранда  вздрогнула  раз, другой,  потом вся  задрожала  и  сказала: "Я
думала, он прикончит нас."
     "Я тоже так думал. Твой мобильник работает?"
     "Конечно. Я вызову скорую."
     "В  этом  нет  необходимости",  сказал я  и  дал  ей  телефонный  номер
симпатизирующего мне врача. Когда она позвонила, я сказал, чтобы она открыла
портфель и принесла мне книгу.
     Она  отводила глаза,  вручая  ее  мне.  Это был тяжелый  том ин-кварто,
переплетенный  в  шкуру  нерожденного  теленка,  потемневшую  от  возраста и
приобретшую  неровный  цвет масла.  Страницы  были  из  качественной льняной
бумаги. Я провел пальцами по сложному узлу, тисненному на коже переплета под
напечатанным золотом  заголовком.  "После смерти родителей  мне  было  важно
воссоздать их библиотеку. Это  последний том, что бы мне нужен, самый редкий
и самый дорогой. Ты не поверишь мне,  когда я  скажу,  сколько я заплатил за
него", сказал я и швырнул книгу в канал.
     Раздался тот еще всплеск.
     "Вы сумасшедший", сказала Миранда.
     "Мне следовало сделать это довольно давно. Наш мертвый друг в одном был
прав: времена меняются.  И  настало время  уйти  от  прошлого.  А теперь, не
будешь ли ты так любезна и не срежешь ли ветку с бузины?"
     "Что вы собираетесь делать? Пронзить его сердце?"
     "Калиостро не был вампиром. Но я не хочу, чтобы доктор Барроу нашел нас
здесь,  рядом  с  трупом. Если я  хочу доковылять  до  дороги, то мне  нужен
костыль."
     "А потом?"
     "Потом доктор  Барроу заберет  меня в свой  дом, обработает рану,  и  я
смогу соорудить историю для полиции."
     "А что будет со мной?"
     "Полиция захочет поговорить с тобой о  твоем отце, но я могу поручиться
за тебя."
     "Он насиловал  меня",  сказала  она откровенно и  просто.  "Когда  мама
сбежала, он каждую ночь приходил в мою комнату и насиловал меня."
     "А  когда ты  смогла,  то  в свой  черед обратила  насилие  на  него. Я
понимаю. Но разрушая его таким способом,  посвятив свою жизнь его наказанию,
ты одновременно разрушаешь саму себя."
     "Я хотела убить его", сказала она. "Но не хотела, чтобы его дух гонялся
за мной. Я иногда вижу духов, но ничего не могу с ними сделать."
     "Ты очень хорошо справилась с любимчиком Калиостро."
     "Меня заметут, да?"
     "До сих пор у меня  никогда не было учеников, Миранда. Я жил уединенной
жизнью с тех самых  пор, как приехал в Лондон. Прошлой ночью ты сказала, что
у меня нет настоящих друзей, потому что я никого не подпускаю к себе близко.
И ты  была права. Но времена изменились гораздо больше, чем  я думал,  когда
впервые  стал  ночами  разгуливать по  улицам.  Ты  обладаешь могущественным
даром,  и  я  могу научить  тебя,  как  пользоваться  им, если  ты  мне  это
позволишь. Но я должен предупредить тебя, что это будет трудная тропа."
     "Учите меня."
     Она  произнесла это с внезапной, резкой, обнаженной страстью,  и в  это
мгновение я  впервые уловил очертания реальной Миранды,  того  человеческого
существа,  что  пряталось   за   угрюмой   маской   многоопытного   ребенка,
воспитанного на камнях города.
     "Учите меня", сказала она, "учите меня всему."

     Конец



Популярность: 8, Last-modified: Sun, 16 May 2004 16:03:36 GmT