-----------------------------------------------------------------------
   Esther Friesner. The Psalms of Herod (1995).
   Пер. - В.Ковалевский, Н.Штуцер. М., "АСТ", 1996.
   OCR & spellcheck by HarryFan, 12 October 2001
   -----------------------------------------------------------------------





                                   Господу Богу хвалу воспою я,
                                   Царство его да цветет изобильем!
                                   Нет в этом царстве рыданий и горя,
                                   В нем только встречи и нет расставаний.
                                   В нем негу места и тени печали,
                                   Радостно дети приветствуют Бога.
                                   Он их берет под высокую руку,
                                   Чтоб благодатью наполнить их души.
                                   Сердце полно мое слов благодарных:
                                   Взял Всеблагой в царство светлое деток,
                                   Божия милость безбрежна, бескрайна.

   Когда Бекка возвращалась с просяного поля, ребенок  на  холме  все  еще
плакал. Так же отчетливо она слышала его  каждый  раз,  когда  уходила  на
полевые работы и когда возвращалась с них домой. Хотя никто не  говорил  о
таком в присутствии детей, она подслушала, как кто-то  из  женщин  шепотом
сказал, что этот ребенок  не  умирает  куда  дольше,  чем  можно  было  бы
ожидать. Это Знак, сказала Тали. А Знак чего именно,  никто  не  осмелился
даже гадать.
   Теперь горький плач ребенка  звучал  слабее,  но  он  был  все  так  же
непрерывен и  настойчив.  Плач  преследовал  Бекку  все  время,  пока  она
спускалась по тропинке мимо мертвых яблонь, и  провожал  до  самых  дверей
дома.
   Ребенок. Ребенок Линн. Девочка,  если  верить  слухам,  которые  начали
ходить еще несколько дней назад. А в этом сезоне на всех соседских  фермах
родилось слишком много девочек. Слухи оказались верными, они  и  не  могли
быть иными - иначе как оказалось бы это дитя сейчас на холме? Линн - самая
лучшая травница во всем Имении,  которой  спасти  жизнь  другому  человеку
легче, чем чихнуть.
   А вот эту жизнь она спасти не смогла.
   Бекка ускорила шаги, она пыталась обогнать этот звук, но в то же  время
не казаться бегущей. Если б кто-нибудь из женщин увидел ее, ее обругали бы
и прочли длинную нотацию. Ну а если б это был мужчина...
   Она сделала над собой усилие, заставляя себя не ускорять шаг, и  запела
гимн Господина нашего  Царя  "Город  покоя".  Она  пела  громко,  и  пение
помогало ей вплоть до той  самой  минуты,  когда  тропинка  вывела  ее  на
главную дорогу.
   Здесь Бекка вдруг вспомнила, что "Город покоя" -  любимая  песня  Линн.
Она всегда пела ее во время своих частых объездов.
   Выйдя на дорогу, Бекка почувствовала, что камень на сердце непереносимо
тяжел. Даже на таком расстоянии от холма детский плач все еще был  слышен.
Она различала и его, и одновременно  голос  Линн,  поющий  "Город  покоя".
Осенний воздух был населен призраками, суровыми и упрямыми призраками ныне
живущих. Память Бекки вызвала к жизни призрак Линн, и вот, пожалуйста - та
уже трусит рысцой по дороге на хутор Праведный Путь.
   Когда ты была еще ребенком, ты всегда прислушивалась, не зазвучит ли на
дороге эта песня. И в ту минуту,  когда  до  твоих  ушей  долетал  женский
голос, поющий "Город покоя", ты со всех ног мчалась в дом, чтоб оповестить
все тамошнее женское население, что мисс Линн уже  едет.  Ошибки  быть  не
могло - это Линн! Она никогда не пропускала свои обычные объезды,  никогда
не позволяла младшим травницам подменять себя - даже  и  тогда,  когда  ее
живот стал таким огромным, что было удивительно, как она может ходить,  не
говоря уж о том, как умудряется влезать на свою  древнюю  рабочую  лошадь,
которую альф ее хутора определил ей для поездок.
   Теперь, стоя на дороге под полуденным солнцем, ласкающим ее плечи своим
вялым теплом, бессильным  прогнать  из  сердца  смертельный  холод,  Бекка
ощущала, как память овладевает ею - телом  и  душой.  Время  текло  назад,
недели и месяцы осыпались с него, пока Бекка снова не  оказалась  рядом  с
матерью перед собственным домом. Мисс Линн, натянув поводья старой кобылы,
весело здоровалась с ожидавшими ее приезда женщинами.
   - Захария избаловал меня, - говорила Линн, пока мать Бекки помогала  ей
слезать с костлявой спины лошади. - Я говорю и говорю  ему,  что  прогулка
пешком только полезна женщине, носящей плод, а он и  слышать  об  этом  не
желает.
   - А должен был бы, - ответила, улыбаясь, Хэтти. -  Если  он  не  желает
прислушиваться к мнению старшей травницы Имения,  искушенной  в  искусстве
помощи роженицам, то кого же он вообще готов слушаться?
   Линн расхохоталась и  прошла  за  Хэтти  внутрь  дома.  Бекка  тихонько
следовала за ними в большую гостевую комнату, с  нежностью  вслушиваясь  в
милый и легкий звук смеха Линн. Ни одна женщина во всем Имении не смеялась
таким счастливым смехом, как Линн.
   - Зах слушается только себя, Имения, Коопа,  Бога  и  Господина  нашего
Царя - именно в этом порядке. - Линн уселась в одно из  кресел  с  высокой
деревянной спинкой, стоявших вблизи очага.
   Хэтти издала тихий осуждающий вздох и рухнула на свой стул, будто слова
Линн подкосили ей ноги. Она прижала ладони ко рту, а ее испуганный  взгляд
обежал гостевую комнату, ища на юных лицах присутствующих  признаки  того,
что они слышали только что произнесенные слова. Бекка, к  счастью,  успела
повернуться к матери спиной, сделав вид, будто занята сервировкой угощения
для их желанной гостьи.
   Линн, словно ничего не произошло, снова весело расхохоталась.
   - Не пугайся, Хэтти. - Она с трудом нагнулась к своей  дорожной  сумке,
стоявшей на полу возле ее стула, и открыла  ее.  -  Это  я  просто  дурака
валяю. Детишки ведь далеко не  всегда  воспринимают  всерьез  то,  что  мы
говорим. Так что, надеюсь, я их нисколько не испортила. А  кроме  того,  у
тебя очень короткая память. Вспомни-ка, какими мы сами  были  в  юности...
Наверняка обнаружишь, что мы частенько подшучивали  и  над  Богом,  и  над
Господином нашим Царем, и над всем прочим... И кстати, никогда не  считали
это преступлением.
   Хэтти сложила руки на коленях и вытянулась в струнку на своем  стуле  с
прямой спинкой, стоявшем напротив кресла Линн.
   - Я покаялась во всех прегрешениях, и они были прощены, когда Пол  взял
меня в жены.
   Бекка  опять  услышала  тот   резкий,   полный   сознания   собственной
непогрешимости тон, которым ее мать пользовалась, если хотела поставить на
место старших девочек, не прибегая  к  более  сильным  аргументам,  нежели
жалящие, как хлыст, слова.  Особого  эффекта  это  не  давало,  разве  что
девчонки начинали скрывать усмешки да сдавленно, чуть слышно хихикать.
   Не  стала  исключением  и  Линн.  Бекка  краем  уха  уловила  намек  на
приглушенный смешок и закусила губу, чтоб не присоединиться к нему.
   - Хэтти! Ты становишься все прямее и прямее,  так  что,  чего  доброго,
тебя вскоре  станут  использовать  вместо  межевого  столба!  Мы  тут  все
женщины, и маленькие - тоже. Расслабься. Ну а теперь говорите, кого я  тут
должна осмотреть? Кто-нибудь расхворался? А может, кто-то из девиц  входит
в пору?
   Бекка внесла угощение и стояла у кресла  старшей  травницы  все  время,
пока та произносила  благодарственную  молитву  и  ела.  Даже  когда  мать
приказала ей поставить блюдо на  маленький  столик,  а  потом  постараться
найти себе какое-нибудь полезное занятие, Бекка осталась, сделав вид,  что
не расслышала.
   - Разреши девочке остаться, Хэтти, - сказала Линн. Когда она улыбалась,
на ее щеках проступали ямочки. Она откусила кусочек ячменного  печенья.  -
Вполне возможно, тут стоит будущая старшая травница.  Я  слышала,  что  ее
бдение было отмечено чудесами...
   - Ты слышала? - Гневный румянец, вспыхнувший на щеках Хэтти,  казалось,
отразился на лице Бекки слабой краской стыда. - Где это ты слышала?!
   Линн тут же отступила на более безопасную почву:
   - Где? Да как это обычно бывает... Мужчины и те поговаривают...
   - Бдения - дело чисто женское! - Хэтти была неумолимо сурова. - То, что
случилось с Беккой, случалось и с другими. Голод и холод ночи бдения кое у
кого из девушек иногда вызывают галлюцинации.
   - А я слышала, что на этот раз случилось нечто большее... - Линн  резко
оборвала фразу. Благодаря своим познаниям она разбиралась  в  человеческом
теле куда лучше других и понимала, когда наступает время забыть о заданных
вопросах. Бекка в душе  произнесла  за  это  коротенькую  благодарственную
молитву. Травница же продолжала говорить так, будто слов насчет  слухов  и
чудес  никто  вообще  не  произносил:  -  Бекка  интересуется   искусством
врачевания, и у нее вполне хватит ума, чтоб его изучить. Может, именно  ей
уготовано заново открыть древние  знания  о  том,  как  по  выбору  рожать
мальчиков или девочек.
   - Все во власти Господина нашего Царя,  -  пробормотала  Хэтти,  и  все
женщины и дети, собравшиеся в комнате для осмотра травницей, повторили  ее
благочестивые слова. Бекка тоже присоединила к ним свой голос.
   Одна только Линн промолчала.
   Именно в этот визит Линн и сказала Хэтти, что та снова понесла, и  дала
пораженной женщине ряд советов: как вести себя, чтобы, учитывая ее уже  не
совсем юный возраст, родить здорового ребенка. Когда последний пациент был
осмотрен, Бекка проводила травницу на крыльцо. Она  придержала  лошадь,  а
один из мальчиков-подростков, подставив ладони,  сложенные  лодочкой,  как
подобие стремени, помог Линн взобраться в седло.
   Угнездившись  на  спине  старой  рабочей   кобылы,   Линн   внимательно
посмотрела на Бекку.
   - Так вот, девочка, думаю, скоро у тебя будет братик или сестричка.
   - Такие речи могут накликать беду, - нахмурилась Бекка.
   - Ты говоришь совсем как твоя ма, не так ли? Хотя  на  прочих  девчонок
совсем не похожа, разве что у Пола была  какая-нибудь,  которая  умерла...
Ладно, не будем искушать судьбу. Задам тебе совсем уж невинный вопрос - ты
действительно хочешь стать травницей, когда подрастешь, или просто торчишь
у меня за спиной, отлынивая от честной работы?
   - Я хочу быть травницей! И все свои обязанности я выполняю...
   Линн успокаивающе подняла руку.
   - Тихо, тихо, малышка! У меня и в мыслях не было тебя  обидеть.  Просто
такая уж манера - говорить напрямик. Точно такой же была и твоя ма в давно
прошедшие времена. Верно, я так никогда и не избавлюсь от старых  домашних
привычек, даром что вышла замуж и все такое прочее.  Я  ведь  родилась  на
самом крошечном, самом жалком хуторе во всем  этом  богоспасаемом  Имении.
Нас только потому и оставляют в покое, что наши  мужчины  знают  гончарное
ремесло. Так-то куда удобнее - меняться  товарами  между  хуторами,  а  не
между хуторами и Имениями, Имениями и  Имениями  или  пытаться  заполучить
товары прямо из самого Коопа. Еще как удобнее!
   - Там вы и обучились траволечению? - застенчиво спросила Бекка. Она все
еще держала лошадь под уздцы, будто боялась, что, отпусти она Линн,  и  та
умчится прочь, оставив Бекку с сотней  вопросов,  которые  прямо  жгли  ей
язык. - И вы научились всему  этому  на  своем  маленьком,  Богом  забытом
хуторе? А кто же вас учил?
   Линн показала пальцем на свои глаза - холодные и серые, будто  дождевые
облака.
   - Вот они - самые лучшие учителя  в  мире.  Но  если  ты  действительно
хочешь учиться, а твой па не будет против, я могла бы начать обучать  тебя
хоть сейчас, во время своих объездов.
   Бекка не могла скрыть восторга. Она так вцепилась в уздечку, что  резко
рванула ее  вниз.  Старая  кобыла  только  всхрапнула  да  лениво  мотнула
головой.
   - Ой! Неужели вы согласны... Я...  Я  умею  хорошо  шить.  Я  могла  бы
сделать какую-нибудь хорошенькую вещицу для мал...
   Она резко оборвала  начатую  фразу  -  разговор  о  белье  для  еще  не
родившегося ребенка тоже мог накликать беду.
   - Ну насчет оплаты мы поговорим позже. - Линн забрала  поводья  из  рук
Бекки. - Все равно никаких официальных уроков до этого  не  будет.  -  Она
похлопала себя по животу. - Но ты можешь пока учиться сама. Я была  ничуть
не старше тебя, когда начала, а других учителей у меня не было. Я ведь  до
сих пор помню, как твоя ма кончает собирать свои вещички, чтобы успеть  до
прихода твоего па, который должен забрать ее в свой дом,  и  говорит  мне,
что пора перестать тратить время на возню со  всякими  зельями  и  прочим,
иначе, дескать, меня никто не захочет взять замуж.
   Бекка так и вытаращила глаза.
   - Моя ма жила на вашем хуторе? - Ей никогда даже в голову не  приходила
мысль, что Хэтти могла когда-нибудь жить в другом месте, кроме  Праведного
Пути. Казалось, эта суровая худощавая женщина, будто лозинка,  сама  собой
выросла из почвы этого хутора. - Вы и ма - родственницы?
   - Сестры, - поправила ее Линн. - Один отец, одна мать. Совсем как ты  и
тот новый росточек. Твоя ма - хороший человек, но ее  предсказания  далеко
не всегда сбываются. Как, например, в моем случае. С тех пор как я вошла в
брачный возраст, я принесла в этот мир семь  новых  жизней,  и  "это  куда
больше, чем у многих старых травниц в Имении Добродетель. Мужчина, взявший
меня в жены, получил нечто большее, чем просто пару рабочих  рук,  ведь  у
Заха отличный нюх на хорошую прибыль. - Она весело улыбнулась.  -  Знаешь,
ты присматривайся к тому, что я буду  делать  в  свои  следующие  приезды,
когда стану осматривать твою маму. И наблюдай, как меняется  ма,  особенно
теперь,  когда  тебе  известие,   что   она   понесла.   И   наблюдай   за
родственницами, да и за  собой  тоже.  Из  этих  наблюдений  ты  извлечешь
многое.
   Линн затрусила прочь. Узнав о кровных узах, связывающих ее с травницей,
Бекка  всем  нутром  ощутила  нечто  странное  -  как  будто  по  ее  телу
разливается приятная теплота. Ма сочла бы такое чувство чем-то  близким  к
богохульству, ибо настоящая порядочная женщина, входя в дом  своего  мужа,
оставляет все прежние узы родства и дружбы  за  порогом.  Она  никогда  не
оглядывается назад, никогда не упоминает об этих узах. Бекка же ощущала их
скорее как благословение.
   Линн приезжала и  через  месяц,  и  потом  еще  раз.  И  у  нее  всегда
находилась минутка  расспросить  Бекку  о  том,  что  той  удалось  узнать
новенького, а затем дополнить наблюдения девушки сокровищами  собственного
опыта и знаний. Она даже позволила Бекке положить ладошки на свое  еще  не
родившееся дитя, чтоб ощутить его движения.
   - Будто верхом скачет, должно быть, мальчик, - сказала Линн.
   Бекка ощутила толчки крошечных ножек под тонкой кожей травницы,  и  это
вызвало у нее улыбку.
   - Какой сильный...
   - Он и должен  быть  сильным.  Когда-нибудь  он  станет  альфом  хутора
Миролюбие. А за это ему придется немало побороться.
   Бекка сняла ладони с живота Линн и опустила голову.
   - И сил понадобится еще больше потом, - сказала она печально.
   Линн обняла худенькие плечи девушки.
   - С моим сыном все будет иначе. Я уж об этом сама позабочусь. Он  будет
добр. Будет добр ко всем юным, а не только к тем, кто сумеет  убежать.  На
нашем старом хуторе убийств не было, и я слыхала, что и  в  других  местах
они вовсе не обязательны.
   - Моя ма говорит иначе. - Бекка содрогнулась.
   - Твоя ма думает, будто Имение Добродетель  -  это  весь  мир.  Но  мир
меняется, Бекка. Вот погоди немножко, и ты сама убедишься, что он меняется
прямо на глазах. А может, и сам мир увидит, как станете изменять его вы  -
ты и другие такие же молодые. - Линн снова прижала ладонь к животу и нежно
улыбнулась. - И вот этот - тоже! Он обязательно внесет в мир что-то новое.
И вы все будете изменять мир к лучшему.
   Но не изменилось ничего. Линн  родила  девочку,  а  девочек  на  хуторе
Миролюбие  родилось  уже  слишком  много,  так  что  пустых  колыбелек  не
осталось. И Линн на горьком опыте убедилась, что доброе  отношение  к  ней
Захарии имеет свои границы.
   Бекка все еще безмолвно стояла посреди  дороги.  Стальные  цепи  памяти
обвивали и сковывали ее  лодыжки.  Тихий  голодный  плач,  доносившийся  с
холма, будто лезвием бритвы кромсал ее душу, заставляя ее кровоточить. Вот
точно так же было и в ночь бдения, но тогда все ее помыслы были связаны  с
другим холмом -  с  Поминальным.  Те  хутора,  которые  совместно  владели
холмом,  где  сейчас  исходило  криком  дитя  Линн,  так  и  не  дали  ему
собственного имени. Имя придало бы ему большую реальность, о нем  было  бы
труднее не вспоминать. Ведь вся суть этого безымянного места заключалась в
том, что там оставляли нечто и уходили, стараясь ни о чем  не  вспоминать.
Так было всегда, так будет  всегда.  А  Поминальный  холм  -  дело  совсем
другое. Поминальный холм - место поминовений. Бекка  попыталась  вздохнуть
поглубже, и, хотя у нее заломило грудь, сил уйти не было -  неподвижная  и
окаменевшая, как костяки, что покоятся в Поминальном холме, она  не  могла
сдвинуться с места.
   - Бекка?
   Не имея сил повернуться, она все равно узнала этот голос.
   - Джеми!..
   Не вскрик, а вздох... но радость освобождения придала ему силу  осанны.
И вот Джеми уже в поле ее  зрения  -  коса  на  плече,  рубашка  испещрена
пятнами пота - признак нелегкого труда в поле. В его глазах  Бекка  читала
собственную надежду на спасение.
   - О Джеми! - Не думая ни о чем, она бросилась на грудь юноше.
   - Нет, Бекка, нет... - Он мягко отстранил ее  свободной  рукой.  -  Дом
совсем рядом, нас могут увидеть.
   - А ты боишься?
   - Ты уже почти взрослая женщина, и этого нам не простят. -  Он  говорил
тихо, но за каждым словом стояла  глубоко  продуманная  мысль.  -  Ты  уже
прошла через Перемену и бдение, а я ведь старше тебя. Так что  это  совсем
не то, что было в наши детские годы. По обычаю нам не  следовало  бы  быть
тут вообще. Если б Пол узнал...
   - Па ничего бы не сказал! - Бекка чувствовала свою правоту. - И если  я
взрослая женщина, то моя прямая обязанность дать тебе  Поцелуй  или  Жест,
когда ты этого попросишь. - А ее глаза молили: "Попроси..."
   Джеми покачал головой, его черные волосы упали на глаза  цвета  доброго
ржаного хлеба.
   - Ты же знаешь, что это не то, что я захочу  получить  от  тебя,  когда
придет время. - Он оглянулся на поле, где работали другие мужчины. - Лучше
я пойду. Они тоже скоро отправятся домой.
   Ее рука рванулась к нему, не отпуская.
   - Джеми, любимый, меня томит жизнь в постоянном ожидании и  неутоленном
желании. - Ее  лицо  пылало,  выдавая  стыд  перед  собственными  чересчур
смелыми словами, хотя в сердце ее стыда не было и в помине. - То,  что  ты
задумал... Откуда ты знаешь, что из этого  хоть  что-то  получится?  Чтобы
добиться этого, чтобы стать альфом Праведного Пути...
   - Только не Праведного Пути! - Его загорелое  на  полевой  страде  лицо
выражало твердую уверенность в своей правоте. - Этому  не  бывать,  Бекка.
Хоть Пол мне и не отец, я никогда не  выйду  с  ним  на  бой  из-за  этого
хутора.
   - Среди его кровных сыновей мало найдется столь чувствительных, как ты!
   - Что ж, каждый свою борозду ведет по-своему. Ведь  именно  слово  Пола
спасло мне жизнь, когда меня принесли сюда с холма. А со  мной  он  всегда
обращался так, будто я один из его родных детей. Мир широк. Есть и  другие
хутора, и другие Имения, и всюду есть альфы, которые  правят  ими.  Может,
судьба сведет меня лицом к лицу даже с альфом  того  хутора,  откуда  меня
выбросили подыхать. И если мне суждено стать  твоим  женихом  и  мужем,  я
обращу свой взор к одному из них, но если цена этому - смерть Пола,  то  я
скорее откажусь от тебя.
   Ее рука потянулась к его руке, пальцы их сплелись.
   - Ты даже не подозреваешь, как мне радостно слышать  твои  слова!  Хотя
одновременно они  ранят  меня.  Как  мне  хочется,  чтоб  мы  опять  стали
маленькими! Ведь именно твоя доброта к малышне сделала тебя героем в  моих
глазах...
   Джеми изобразил на лице печаль, притворившись, будто ее  слова  глубоко
обидели его.
   - А я-то думал, что это моя жуткая  образина  заставила  тебя  пожалеть
меня, несчастного.
   - Образина? Перестань дразнить меня, провокатор! - Бекка с силой  сжала
его пальцы. - Если ты - образина, то я - древняя старушонка!
   Но он не хотел оставить за ней последнее слово:
   - Ну-ну, Бекка, ты же знаешь, что женщина не смеет судить  о  том,  как
выглядит мужчина. Это в тебе говорит тщеславие!
   - И ничего похожего! Это...  -  начала  было  Бекка,  но  спохватилась,
поняв, что он просто подшучивает над ней. Его  светящаяся  радостью  жизни
душа и доброе сердце влекли ее к нему задолго до  того,  как  она  ощутила
себя женщиной, жаждущей его, как жаждут мужчину. -  О  Джеми,  если  я  не
смогу стать твоей женой, я буду умолять па никогда не выдавать меня замуж.
   Лицо Джеми осветилось широкой улыбкой.
   - Такая прекрасная женщина и будет что-то вымаливать? Да и  надежды  на
успех тут маловато, особенно учитывая, что Окончание Жатвы уже на носу.  А
все прочие  альфы  просто  поубивают  друг  друга  за  одно  лишь  счастье
поцеловать кромку твоего праздничного наряда!
   - Наряда! - Бекка бросила разочарованный  взгляд  на  себя  и  оправила
простенькую коричневую юбку.
   Джеми отбросил косу; она упала,  срезая  толстый  слой  дорожной  пыли.
Обеими руками он обхватил талию Бекки. И хоть он не сказал ни  слова,  она
прочла в его глазах,  что  в  эту  секунду  он  видит  ее  во  всей  красе
королевских нарядов. Она тесно прижалась к  юноше,  и  даже  острый  запах
мужского пота показался ей прекрасным.
   - Пусть уйдет эта боль, Джеми, - шептала она, касаясь его щеки своей, -
пусть уйдет наваждение, пусть уйдет тот призрак, что провожал меня домой с
Поминального холма.
   - Тебя преследует все та же галлюцинация, Бекка? - Его дыхание шевелило
ее волосы, как летний ветерок колышет спелые колосья хлебов.
   - Это больше, чем галлюцинация! - Что-то сжало ей горло, так что  Бекка
с трудом выдавливала из себя слова. - Галлюцинации не ходят за тобой,  они
не могут обретать форму. Галлюцинации  не  проникают  в  твой  мозг  и  не
нашептывают гадости. Вот слышишь, Джеми?  -  Она  резко  вскинула  голову.
Глаза - совсем безумные.
   - А что я должен слышать? Ничего ведь не слышно.
   - А плач на холме?
   - Ш-ш-ш, Бекка! Ты же знаешь, это приносит боль, только если  обращаешь
на него внимание. А кроме того... слышишь - все тихо.
   Так оно и было. Мяукающий надрывный плач  прекратился.  Может,  ребенок
уснул. Может...
   Но Бекка яростно трясла головой.
   - Он не молчит, он плачет, - стояла она на своем, - он все еще  там,  и
он плачет, плачет... И он всегда будет там -  этот  плач...  это  жестокое
бесконечное чувство голода... он всегда будет звучать во мне...
   - Тише, тише, Бекка, - повторял Джеми, гладя  ее  волосы.  И  снова:  -
Успокойся, Бекка. Что бы с тобой там ни случилось в ночь бдения,  все  это
всего лишь воображение. Лунные тени иногда выглядят так странно, а ветер -
известный обманщик...
   Бекка напрягла мышцы и вырвалась из рук Джеми. Ее взгляд был  жесток  и
упрям, как у Пола, когда тот бывал особенно непреклонен.
   - Я слышала, что слышала. Я видела, что видела!
   На красивом лице Джеми возникло выражение жалости, но  только  на  одно
мгновение.
   - Ты же знаешь, что тебе скажут, если услышат такие слова?
   - Что я сумасшедшая, - опустила глаза Бекка.
   - Но я-то знаю, что ты не такая! Знаю наверняка!
   - Тогда скажи, кто я такая! - выкрикнула она, с вызовом глядя  на  него
бешеными глазами. - Дебора? [Дебора (библ. Девора)  -  пророчица  и  судья
Израиля, призывавшая израильтян освободиться от гнета царя ханаанского,  а
затем воспевшая победу (Библия, Книга Судей)] Прорицательница?
   - Знаешь, вот это-то они навряд ли скажут. А кроме  того,  видеть  лица
мертвых еще не значит прорицать.
   - Эндорская  колдунья  [Эндорская  колдунья  (Эндорская  волшебница)  -
библейский персонаж;  по  просьбе  царя  Саула  вызывала  призрак  пророка
Самуила] вызывала мертвых. - Бекка говорила медленно и уверенно. Она знала
Священное Писание лучше  всех  своих  родичей  и  даже  лучше  большинства
старших жен Пола. - "Ворожеи не оставляй в живых" [цитата из Библии (Книга
Исхода, гл.22); служила оправданием для жестоких  средневековых  процессов
над ведьмами].
   - Но ты же не  вызывала  мертвых,  -  сказал  Джеми,  все  еще  пытаясь
воззвать к ее разуму, - они ведь сами пришли, по твоим словам.  Это  вовсе
не колдовство, хоть в какую книгу ни погляди. Это просто морок.
   - Морок? - Бекка произнесла это слово, будто не совсем понимая, что оно
значит. - Ты хочешь сказать, что... что Сатана уловил меня?
   - Не вижу другого объяснения.  А  нас  учили,  что  мы  можем  победить
дьявола и его порождения, которые он взращивает  в  наших  умах.  -  Джеми
потянулся за своей косой. - Ты самая сильная  из  всех  женщин  Праведного
Пути, каких я знаю. Если Сатана свяжется с тобою, я ему не позавидую!  Иди
домой, моя славная Бекка! Давай-ка мы оба двинем туда.
   Он оставил ее на дороге. Она долго стояла там и  глядела  вслед  Джеми,
пока он не превратился в тонкую тень,  тающую  в  ослепительном  солнечном
сиянии. Джеми выбрал более короткую дорогу, которая  должна  была  вывести
его к дворовым постройкам фермы с  другой  стороны,  чем  та,  по  которой
пойдет Бекка. Ее взгляд продолжал следить за Джеми, он льнул к нему, будто
именно в Джеми  заключалось  ее  единственное  спасение  от  подступающего
безумия. Чары истончались, вытягиваясь,  как  нить.  Потом  нить  лопнула.
Ребенок на холме опять заходился в крике.
   Бекка пробежала бегом всю оставшуюся дорогу до дома,  надеясь  оставить
за своими плечами этот мучительный звук. И только пробежав половину двора,
она перестала слышать голодное хныканье младенца.
   Переступив порог дома, Бекка постаралась загнать боль  поглубже,  чтобы
ее лицо могло соревноваться  в  спокойствии  с  каменными  лицами  пожилых
женщин, спешащих по своим домашним делам. Однако призрачный  детский  плач
все еще эхом отдавался в ее ушах.
   Свою мать Бекка отыскала в ткацкой. Хэтти подняла глаза от утка и сразу
же прочла на лице дочери все, что мучило девушку.
   - Все еще жива?
   Бекка кивнула, и тут же из груди ее вырвались рыдания; она оказалась  в
объятиях матери, опускаясь на пол, чтоб зарыться лицом в ее  пышные  юбки.
Хэтти, шепча  что-то  ласковое,  пыталась  успокоить  свою  младшенькую  и
осторожно гладила ее светлые волосы своими мозолистыми ладонями.
   - Тише, тише, Бекка, -  случайно  повторила  Хэтти  слова  Джеми,  хотя
сейчас они уже не обладали той успокоительной силой, которую  имели  всего
лишь несколько минут назад. - Успокойся, девочка!  Скоро  придет  твой  па
вместе с другими мужчинами, и если ты не осушишь глаза и  не  повеселеешь,
он тут же поймет, что с тобой что-то неладно. Увидит тебя в таком  виде  и
скажет, что ты все еще не годишься в женщины, и  запретит  тебе  ехать  на
праздник Окончания Жатвы.
   - Ну и пусть, не велика потеря! - пробормотала Бекка.
   - Что такое?!
   Бекка  так  резко  вскинула  голову,  что  руки   Хэтти   непроизвольно
взметнулись, защищая ее огромный живот от импульсивных движений дочери:
   - Я сказала, что не желаю ехать на праздник Окончания Жатвы.
   - Ты уже взрослая женщина, и у тебя есть еще несколько месяцев до того,
как ты окажешься в поре. Так почему бы тебе не поехать?
   - Потому что не хочу. А если этого мало...
   Хэтти воздела руки к небесам, надеясь призвать этим жестом свою дочь  к
спокойствию и заставить ее прекратить мятежные речи.
   Бекка замолкла, но продолжала яростно сверкать  глазами.  Ей  казалось,
что она читает неодобрительные мысли матери: "Своенравная.  Слишком  много
куражу. Да поможет ей Господин наш Царь найти такую  семью,  где  излишнюю
смелость не сочли бы за грех".
   А про себя Бекка думала: "Да, ма, но смелость - это опора.  Она  скорее
сломается, чем согнется. А ты хотела бы видеть меня совсем  другой.  Такой
же твердокаменной, как  ты?  Такой  же  твердокаменной,  как  все  другие?
Твердой, как высохшая кость, чтоб  ни  слезинки  не  проронить  по  бедной
малютке, умирающей там, на вершине холма? Такой, как Тали, которая обязана
жизнью всех своих детей врачебному искусству Линн? Чтоб  ни  слезинки,  ни
слова, а только одно молчаливое любопытство - когда же умрет малышка?  Вот
что значит быть прочнее кости".
   Тихо, но строго Хэтти сказала:
   - Ты уже достигла возраста женщины, тебя  осмотрели  и  нашли,  что  ты
вполне готова к деторождению. Но ты  не  можешь  найти  мужа  внутри  этой
семьи, и тебе это прекрасно известно.
   Перед правотой материнских слов Бекка склонила голову; вся ее  смелость
была бессильна перед этой правдой.
   - Я знаю.
   Хэтти приподняла рукой подбородок дочери, заставив ее взглянуть себе  в
глаза. Глаза у Бекки были зеленые, настоящие глаза  альфа;  они  наполняли
душу Пола гордостью каждый раз, как  он  встречал  взгляд  таких  же  глаз
других детей семьи хутора Праведный Путь.
   - Бекка, ты славная девочка, - сказала Хэтти, и в ее голосе послышались
странные  просящие  нотки.  -  Ты  знаешь,  что  правильно  и  почему  оно
правильно, но ты вечно противостоишь... вечно воюешь с тем, чего  победить
нельзя и чему нельзя противиться. Кэйти сказала мне, что, кроме тебя,  она
не видит никого, кому могла бы доверить обучение малышни. Она говорит, что
надеется - Пол отложит твое замужество до тех пор, пока нам не понадобится
в семье свежая кровь, так  что  ты  могла  бы  пока  остаться  в  семье  и
руководить школой, когда у Кэйти не будет возможности заниматься ею.
   Услышав слова матери, Бекка сразу же просветлела.
   - Я не тороплюсь покинуть Праведный Путь, мама, - сказала она.
   - Будешь ли ты торопиться или не будешь, зависит  от  того,  как  решит
Пол, - напомнила ей мать. - Впрочем, и он, видимо,  не  торопится  увидеть
твою спину. - Под этими словами Хэтти явно проступала горечь. - Бунтарство
и учение - они плохо совмещаются. Ты ведь так много знаешь,  девочка,  так
почему же ты не хочешь понять, что изменить заведенный ход вещей не  может
ничто?
   Так долго выдерживать взгляд чистых голубых глаз Хэтти Бекка не  могла.
"Детские глаза" - называли их.  Очень  немногим  взрослым  из  этой  семьи
посчастливилось унаследовать такой цвет глаз, а их выражение было таким же
прямым и доверчивым, как у новорожденного ребенка, принимающего мир таким,
каков он есть, без вопросов и без попытки понять происходящее.
   С Хэтти нельзя спорить.
   - Прости, ма, - сказала Бекка, - я умоюсь холодной водой. Па никогда не
догадается, что я плакала.
   Бекка так ничего и не сказала матери о своем желании  стать  травницей,
не упомянула она и своем тайном складе  всевозможных  лекарственных  трав,
который она устроила в никем не используемом закутке риги.  А  еще  у  нее
была старинная книга - из тех драгоценнейших сердцу Кэйти редких книг,  по
которым та обучала детей; книга, в которой  повествовалось  о  том,  какие
растения применяются и в каких именно целях.  Многие  картинки  изображали
листья и цветы, которых Бекка никогда в жизни не видела, но  кое-какие  ей
были знакомы. Вот их она и собирала. Позже, когда наберется побольше,  она
намеревалась показать их Линн. Подумать  только  -  запас  для  ее  личной
рабочей сумки травницы! Но всем этим Бекка не смела поделиться с  матерью.
Ей она сказала именно то, что  хотела  услышать  Хэтти.  Она  была  готова
говорить что угодно, давать любые обещания, лишь  бы  не  смотреть  в  эти
глаза и не думать, не думать о новорожденных...
   - Вот теперь я узнаю свою девочку, - сказала Хэтти, похлопав  Бекку  по
руке и улыбаясь. - А сейчас  беги  и,  когда  приведешь  себя  в  порядок,
быстренько сбегай на кухню. Селена и Рэй готовят полдник, помоги нам Боже!
Это ж чистый грех, во что они могут превратить достойную пищу! Поторопись,
пока ее еще можно есть.
   - Хорошо, мама!  -  Бекка  склонила  голову  и,  постаравшись  избежать
благословения, выскочила из дому. Хэтти же вздохнула и вернулась  к  узору
на своем ткацком станке.
   Снаружи царила тишина.  Устойчивый  ветерок  тянул  на  запад,  высокие
облака ярко белели на фоне синего неба -  дождя  явно  не  ожидалось.  Дым
кухонного очага серой пеленой стлался  почти  горизонтально,  застревая  в
сухих голых ветвях дуба, служивших главным источником лучины.
   Бекка подставила лицо ветру и дала ему разрумянить своей  прохладой  ее
щеки, чтобы никто не мог даже заподозрить, что она недавно плакала. Только
после этого она решилась войти в кухню и предложить свою помощь.
   Обстановка там была такая, будто Селена  и  Рэй  готовятся  к  войне  с
Имением, а не к полднику. Все стояло вверх дном. Пять мальчишек носились с
пронзительными воплями, вырывая из-под рук поварих  всевозможную  кухонную
утварь с длинными ручками, заменявшую оружие в их игре.  Пара  подростков,
еще слишком юных и тощих, чтоб отпустить их на полевые работы со взрослыми
мужчинами,  болталась  тут  же   без   всякого   дела.   Бекка   знала   -
подразумевалось, будто они должны помогать поварихам, но у  Селены  и  Рэй
явно  не  хватало  мозгов  заставить  их   выполнять   хоть   какие-нибудь
обязанности.
   - Наверняка даже козлы для столов еще не  расставлены,  -  пробормотала
Бекка. Быстрый взгляд в буфетную, дверь в которую  находилась  за  главной
плитой, подтвердил ее  опасения.  Все  тарелки  были  на  месте,  ни  одна
вырезанная из  дерева  миска  не  покинула  полок,  включая  даже  любимую
обливную глиняную миску ее отца.
   - Бекка! Благодарение Господу, ты пришла! Пудинг скоро... Прекрати это,
Вилли! - Рыжая Рэй схватила самого рослого из подростков за ворот  рубашки
и рванула на себя как раз в  ту  минуту,  когда  он  нацеливался  стукнуть
младшего мальчонку суповым черпаком. - Ты что - убить его хочешь?!
   Вилли лишь ухмыльнулся во весь рот и вывернулся из ее рук.  Его  жертва
пискнула и кинулась под защиту  юбок  Бекки,  но  Вилли  такая  защита  не
показалась слишком мощной. Однако Бекка быстрым движением спрятала  малыша
за спину и вырвала из пальцев  Вилли  железную  рукоятку  черпака.  Другой
рукой она выдрала Вилли за уши, да так неожиданно и  с  такой  силой,  что
мальчишке   понадобилось   менее   минуты   на   то,   чтоб   окончательно
капитулировать и громко зареветь.
   Пока Селена вопила на Бекку, обвиняя ее  в  избиении  Вилли,  последний
вместе с Рэй грудью встал на ее защиту. В это  время  раздалось  бульканье
пудинга, который начал переливаться через край  кастрюли,  наполнив  кухню
вонью горелого сала.
   Полдник в этот день подали  на  столы  поздно.  После  молитвы,  сделав
первый глоток, трое или четверо молодых парней громко заявили, что  поздно
далеко не всегда лучше, чем никогда. Со своего  места  за  женским  столом
Бекка с облегчением отметила, что среди недовольных  не  было  Джеми.  Она
слишком хорошо знала, какова может быть реакция ее па на такие слова.
   И братцу Тому тоже надо бы знать это. Он был старше  всех  и  сидел  по
правую руку от отца, как то и полагалось по обычаю. Но сегодня  эта  честь
ему мало помогла, когда он шутливо заметил:
   - Есть такие вещи, которые, пожалуй, даже хуже голода...
   Па вскочил со своего места во главе дощатого стола,  установленного  на
скорую руку на козлах, и ударил Тома по лицу с такой силой, что тот слетел
со скамейки.
   - Встань! - ровным голосом произнес Пол.  За  женским  столом  Бекка  и
другие женщины, которые не были заняты  обслуживанием,  опустили  глаза  и
уткнулись в свои тарелки и сделали вид, что ничего не видят и не слышат. -
Встань, я кому говорю!
   Бекка услышала, как что-то ворочается в густой пыли. Шевельнулась тень,
замеченная лишь  краем  глаза.  Она  слышала  тяжелое  дыхание  Тома.  Все
остальные затаили дыхание.
   - Иди в могильник, сопляк!
   - Па, я...
   - Не теряй времени на пустые слова. И на извинения тоже,  разве  что  у
тебя есть какие-то,  которые  ты  можешь  принести  самому  Господу  Богу.
Убирайся в могильник. Молись, парень, и когда ты услышишь, как  твоя  мать
колоколом зовет нас домой обедать, я хочу, чтоб ты уже  был  на  дороге  к
хутору Миролюбие и спросил бы там мисс Линн. Скажешь ей, что пришел, чтобы
совершить обряд в память ее ребенка, которого возлюбил Господин наш  Царь.
И ты совершишь этот обряд! А затем, когда все кончится, ты вернешься домой
и поведаешь мне, есть ли что-то хуже, чем ходить голодным.
   Бекка не поднимала глаз. Молчали все. Потом послышалось тихое:
   - Хорошо, па.
   Потом удаляющиеся шаги. Женщины наконец подняли глаза от своих тарелок.
   - А где же наш Том? - спросила Кэйти с несколько излишней  живостью.  -
Уж он-то никогда не пропустит трапезу!
   Пол молча пожал плечами, продолжая спокойно пережевывать  свою  еду,  а
один из братьев Тома, сидевший чуть ниже опустевшего места, не  говоря  ни
слова, переложил содержимое миски Тома в свою.
   Ветер усиливался, переплетающиеся ветви мертвых деревьев  над  длинными
столами громко скрипели. Бекку пробрал озноб. Она тупо уставилась  в  свою
миску, изо всех сил понуждая себя подцепить ложкой кусок, прежде чем  отец
заметит и спросит, что с ней такое. У еды был ужасный  вкус,  но  деваться
было некуда.
   После полдника мужчины снова ушли на поля, а женщины вернулись к  своим
делам. У Бекки оказалось немного свободного времени  -  особая  привилегия
юных женщин, которые прошли проверку в период Перемены,  но  еще  не  были
востребованы.  Это  свободное  время  вообще-то  не  являлось   свободным.
Предполагалось, что оно будет посвящено  каким-нибудь  полезным  и  нужным
делам  -  преимущественно  шитью  разных  вещиц,  пополнявших  коробки   с
приданым. На это уходило все свободное время, которым располагали девушки.
   Бекка не торопилась вытаскивать  из  своего  ящика  последнюю  вышивку,
чтобы добавить к ней несколько  стежков.  Некоторое  время  она  болталась
возле  растопочного  дуба,  наблюдая,  как  другие  женщины  и   ребятишки
заканчивают уборку кухни. Она готова была делать  все  что  угодно,  а  не
просто пялить глаза на работающих, лишь бы оттянуть  время  возвращения  к
своему ящику с приданым. Однако стоило  ей  предложить  свои  услуги,  как
около нее возникла Хэтти.
   - У нас достаточно рабочих рук, Бекка, чтоб заниматься  такими  делами.
Иметь много слуг почти так же плохо, как иметь их слишком  мало.  Чего  ты
тянешь? Что, тебе нечем заняться, что  ли?  Праздник  Окончания  Жатвы  не
успеешь и мигнуть, как настанет, а я готова спорить на что угодно, что  ты
будешь первой из наших девушек, кто получит предложение. Да, сразу же, как
начнутся танцы и ты покажешь свои хорошенькие ножки!
   Осторожно (на случай, если кто-то из родичей мужского пола наблюдает за
ними) Хэтти на дюйм приподняла оборку юбки Бекки, так что стала  видна  ее
босая ступня - длинная, узкая и  такая  несказанно  белая  на  фоне  пыли,
устилавшей ферму. Улыбаясь, Хэтти тут же опустила оборку.
   - Откуда, скажи на милость, у тебя такая ножка... - задумчиво  покачала
она головой. - Городская ножка. Ножка для Коопа, точно как у твоего брата.
У большинства наших ребят, кого забирает к  себе  Кооп,  ноги  такие,  что
только глянешь на них, сразу видно, откуда они. А вот у нашего Елеазара...
Наверняка они там уже считают, что он прямо в Коопе  и  родился.  Если  он
хорошо учится и привык там... - Взгляд Хэтти скользнул к  восточной  части
горизонта. Много миль и много Имений лежало между  Имением  Добродетель  и
городом Коопа, с которым у этого Имения были постоянные торговые связи. Но
Бекка знала, что ее мать видит там - за линией, разделяющей небо и  землю,
- лишь одно лицо и никакие проклятущие расстояния этому помешать не могут.
   - Уж пора бы нам получить от него весточку, - сказала Хэтти. Сказала  с
тоской и одновременно с ноткой  надежды,  которая,  правда,  лишь  еле-еле
окрашивала ее слова. - Ведь прошло так много времени  с  тех  пор,  как  я
известила его через последних торгашей, которые проходили мимо нас, что  я
снова понесла.
   - Должно быть, он занят, мама,  -  сказала  Бекка  и  тихонько  вложила
пальцы в материнскую ладонь.
   Это прикосновение разом пробудило Хэтти от грез и грустных мыслей.  Она
бросила на дочь суровый взгляд.
   - И тебе бы следовало сделать то же самое! А не терять свободное  время
и не отрывать меня от дел! У меня на станке лежит кусок ткани,  который  я
обязательно должна доделать сегодня же. Сию минуту бери вышивку и  приходи
с ней в ткацкую. Я хочу видеть, как продвигается твое шитье.
   Бекка опустила голову.
   - Хорошо, мама.
   Теперь уж вывернуться не удастся. Хэтти никогда не просит,  она  отдает
приказы. Бекка ощутила холод, сродни тому, что приносит ветер,  дующий  со
снежных горных вершин. За шитьем надо было бежать в общую девичью спальню,
а значит - мимо Поминального холма.





                         Кто же там плачет в холодной пугающей мгле?
                         Это овечка твоя, мой всесильный и добрый Господь.
                         Кто же грядет, чтоб овечку доставить домой?
                         Это Дитя, защищенное шпагой Твоей,
                         Наш Господин, Повелитель и Царь.

   Бекка, дрожа, пробиралась  хорошо  утоптанной  тропинкой,  вьющейся  по
мягко всхолмленной земле. Во времена последней войны, которую вело Имение,
низкие  холмы  фермы  Праведный  Путь  дали  ее   мужчинам   казалось   бы
незначительное, но на самом деле важнейшее преимущество перед мародерами с
запада. В стране по преимуществу равнинной любой холмик позволяет издалека
увидеть тех, кто готовится напасть на вас, когда войска врага  еще  только
на подходе. Захватчики с запада, потеряв преимущество неожиданности,  были
отбиты, и их гнали чуть ли не до самых скалистых пустошей. Так, во  всяком
случае, рассказывали. Непонятно только, как они живут  в  тех  краях,  где
плодородной земли всего-то ничего...
   Есть вещи, о которых лучше не думать. Узенькие плечики Бекки  дрогнули,
голова качнулась, изгоняя рожденные памятью призраки. Она было  попыталась
изгнать из памяти все лишнее, оставив в ней лишь образ коробки с приданым.
Она старалась не думать даже о том, как  радостно  было  бы  готовить  ее,
будучи нареченной невестой Джеми. Уловка, однако, не сработала.  Образы  -
воспоминания  прошедшей  войны  -  были  слишком  настойчивы.  Подумав   о
разведчиках, карабкающихся по склонам холмов,  чтоб  следить  за  врагами,
Бекка тут же вспомнила о другом холме и о другом дозорном на нем.
   А вот и сам холм. Выше  любой  естественной  возвышенности  поблизости,
куда выше... И тем не менее ни  один  дозорный  никогда  не  взбирался  по
крутым  склонам  Поминального  холма,  чтоб  оттуда  обшаривать   взглядом
горизонт в поисках грабителей. Наверняка  оттуда  их  можно  было  увидеть
задолго до того, как они будут замечены с  других  возвышенностей.  Однако
никто этого не делал. Просто не было никого, кто отважился бы на такое.
   Бекка чувствовала, как по мере приближения к Поминальному холму ее кожа
как бы стягивается  и  становится  суше.  Она  не  останавливалась  только
потому, что знала - стоит ей остановиться,  и  члены  скует  ледяной  ужас
перед этим местом. Она снова услышит звуки, доносящиеся  из  самых  глубин
подземной пустоты, из обители молитв  и  размышлений.  Звуки  исходили  из
тьмы, и если бы сейчас, когда она снова была одна, она опять услыхала  их,
если б остановилась, чтоб прислушаться к  ним,  если  б  вновь  перед  ней
возникло прежнее видение, Бекка всем сердцем ощущала - она сошла бы с ума.
   В тот первый раз, когда она  услышала  их  зов,  ей  чудом  удалось  не
потерять рассудок - она сама слышала, как  ее  мать  говорила  это  другим
женщинам. Когда девушка переживает Перемену, то есть когда  кто-нибудь  из
женщин замечает, что мужчины начинают смотреть на девушку совсем по-иному,
ноздрями улавливая, как это  могут  делать  только  мужчины,  запах  новых
соков, которые предшествуют появлению запаха первой крови, пожилые женщины
начинают следить  за  ней.  Если  же  за  этими  соками  следует  кровь  -
свидетельство того, что девушка превращается в женщину, взоры всех  женщин
хутора уже не отрываются от нее, пока  не  пройдет  Полугодие,  в  течение
которого не должно быть новых свидетельств  превращения  в  женщину  -  ни
новых выделений, ни новой крови. (Если по недосмотру сама девушка может не
заметить первого раза, то никакие силы  в  мире  не  дадут  ей  пропустить
второй).
   И хотя все с тревогой ждут, чтоб благополучно миновал  последний  месяц
Полугодия, но у женщин есть и другие способы убедиться в том, что  девушки
их хутора в будущем  станут  достойными  женами  и  матерями.  Есть  такие
проверки, которые позволяют предсказать заранее, что из этой девушки будет
толк.
   На хуторе Праведный Путь этим установленным женщинами  испытанием  было
бдение на Холме в течение бесконечно  тянущихся  часов  одной-единственной
ночи. Вопрос о желании или  выборе  времени  не  стоял  и  не  обсуждался.
Хуторская девчонка в эту ночь была, конечно, в относительной  безопасности
- Пол был бы никудышным альфом, если б не смог удержать своих мужиков  под
двойным замком  -  собственного  приказа  и  угрозы  проклятия,  ожидавшей
дурака, что осмелится вмешаться в женские дела.
   В безопасности... но только от мужчин.
   Очередь Бекки пришлась на  весну.  Погода  была  на  удивление  хороша,
воздух тих и  полон  недолговечной  свежести.  Проснувшаяся  после  зимней
спячки мелкая живность наполняла  сумерки  шуршанием  и  жужжанием.  Бекка
призвала на них милость Господина нашего Царя, возблагодарив небеса за то,
что они послали сих малых и незначительных созданий уничтожать тех, что  с
незапамятных времен наносят ущерб полям и нивам.
   Бекка произнесла слова  молитвы  очень  громко,  но  даже  если  б  она
прокричала их во весь голос, то и тогда они  вряд  ли  заглушили  бы  тот,
другой звук, ту, другую, полную скорби песнь. Впервые она коснулась  слуха
Бекки в самые глухие часы той памятной ночи. Звуки сочились из  глубинного
мрака холма, а странный, леденящий, приглушенный перестук лишь подчеркивал
этот главный мотив. Он плыл на  крыльях  обманчивого  ветерка,  он  крался
сквозь ночь, полную разноцветных  звезд,  обволакивая  несказанным  ужасом
замирающее сердце Бекки. Вновь и вновь повторяла она слова молитвы,  вновь
и вновь молила о милосердии Бога и Господина нашего Царя, но молитва  была
тщетной.
   Песнь как бы растворялась в Бекке, в ее теле, в ее уме,  и  теперь  она
знала - песнь никогда не покинет ее.
   И утром, когда женщины пришли за  Беккой,  им  было  достаточно  одного
взгляда на ее лицо, чтобы понять то, что она слышала этой ночью.
   - Что это было? - настойчиво выспрашивала Сара.  -  Что-то  похожее  на
плач?
   Бекка отрицательно качнула  головой.  Она  напрягла  все  силы,  чтобы,
несмотря на спазм, который свел ей горло и затруднил  речь,  воспроизвести
те звуки, которые донеслись до нее из глубин Поминального  холма.  Пожилые
женщины обменялись взглядами. Бекка увидела, как Рэй ограждает себя знаком
от дурного глаза, но ведь всем известно, что Рэй глупа и суеверна. Слышать
то, что слышала Бекка, бесспорно, было Знамением, но отнюдь не дурным.
   Она слышала голоса. Сухой перестук, который превращал ее нервы в  серый
пепел, перекрывался другими звуками и переплетался с  ними  -  со  слабыми
голосами, называвшими имена женщин Праведного Пути - как живущих ныне, так
и умерших. Те голоса, что звали  умерших,  казалось,  исходили  с  большей
глубины, они звучали слабее и были вроде бы  старше,  нежели  тоненькие  и
сильные голоса, называвшие имена живых. Но Бекка и не пыталась  вникать  в
эти различия. Она с радостью отдала бы все те грядущие годы, в которые  ей
будет суждено сохранить слух, за то, чтобы Господин наш  Царь  наказал  ее
глухотой до того, как она услыхала первые имена, выкрикиваемые голосами из
глубин Холма.
   Было там и имя Хэтти,  хотя  голос,  который  звал  ее,  звучал  совсем
по-детски и даже слова произносил неразборчиво.
   Женщины  сказали  Бекке,  что  пост,  предшествующий   бдению,   иногда
становится  причиной  того,  что  девушки  слышат  голоса,  исходящие   из
Поминального холма, и что когда уходит ночь, она уносит с собой и память о
происшедшем. Но в дальних тайниках сердца Бекка знала, что  женщины  лгут.
Никто не мог бы услышать то, что слышала она,  а  потом  не  выдать  этого
никогда хотя бы случайно.
   Хэтти обняла Бекку за плечи и сказала,  что  гордится  смелостью  своей
дочки - тем, что та не убежала, как иногда бежали другие  девушки,  и  что
Пол тоже будет горд. Хэтти считала, что на том все и кончилось.
   Бекка так и не могла довериться матери и рассказать,  что  каждый  раз,
когда она поспешно пробегает мимо широко распахнутой  калитки,  ведущей  в
темное чрево Холма, ей теперь постоянно слышатся эти тихие голоса.  Бывает
это лишь в тех случаях, когда Бекка одна. Если на дороге  есть  кто-нибудь
еще, если раздается смех людей, то этот звук загоняет голоса  глубоко  под
землю. Зато когда она одна, голоса преследуют ее. А кроме того, ведь  было
еще и видение.
   Единственной  причиной,  по  которой  Бекка  тогда  не  убежала,   была
уверенность, что призрак - всего лишь обыкновенная девушка, сошедшая с ума
и изгнанная из своего  хутора  искать  пропитание  и  жилье  где  захочет.
Некоторые альфы так боялись безумия, что беднягам от них ждать  пощады  не
приходилось. Обычно те бродили  по  округе,  пока  Господин  наш  Царь  не
забирал их туда, где они могли наконец  обрести  покой.  Предугадать,  как
далеко они могут забрести, прежде чем милость Царя снизойдет на них,  было
поистине  невозможно.  Для  этих  безумных  пилигримов   место,   подобное
Поминальному холму, было  просто  вторыми  небесами,  не  отягощенными  ни
благостью, ни страхом.
   Девушка,  которую  видела  Бекка,  стояла,  прислонясь   ко   входу   в
Поминальный холм, и, подняв лицо к луне, улыбалась  ей.  Бекка  сжалась  в
комочек на том пятачке, что был отведен для бдения, и,  молитвенно  сложив
руки, но не произнося ни единого слова, таращилась  на  девушку.  По  виду
девушке было не  больше  шестнадцати,  а  ее  странно  длинные  ноги,  как
показалось Бекке, были щедро испещрены пятнами теней. Ее  лицо,  ее  тело,
шелковистый водопад ее волос, даже ее глаза, казалось,  впитывали  в  себя
лунный свет, и вся она становилась  такой  светлой,  что  виден  был  лишь
светящийся абрис девичьей фигуры.
   Девушка нагнулась, сорвала стебелек травы и сунула его конец в рот.
   Рядом с Поминальным холмом не принято даже дотрагиваться до травы.  Там
вообще никто не  задерживается  лишнюю  минуту,  разве  что  он  послан  с
каким-то специальным  поручением.  И  уж  никто  не  стал  бы  там  стоять
улыбаясь, когда из гулкой пустоты холма раздаются жалобные зовы  и  глухой
перестук.
   Девушка повернулась так, что теперь смотрела прямо туда, где находилась
Бекка. Бекка попыталась стать еще меньше и быть  неподвижной  как  камень.
Девушка медленно протянула руки к луне, заставив Бекку вспомнить старинную
детскую сказку, которую Кэйти читала малышам, сказку о светлой  принцессе,
которая упала на землю, свесившись с лунного диска. Теперь, когда  девушка
подняла руки к небу, Бекка смогла получше рассмотреть странный, ни на  что
не похожий фасон ее платья, особенно юбку, которая была так  коротка,  что
никак не соответствовала  требованиям  приличия.  Одежда  была  разорвана,
обнажая твердые, бледные и совсем юные груди.
   Из них лилась кровь. Глубокие узкие раны рассекали их подобно  разрывам
меж лепестками бутона, открывающегося  навстречу  солнцу.  Кровь  медленно
стекала черными вязкими дорожками на живот, но девушка,  казалось,  ничего
этого не ощущала. Она спокойно зевнула и села на  корточки,  прислонившись
спиной к выступу холма. Ее ноги были широко раздвинуты, будто она  никогда
не слыхала о приличиях, и  пятна,  разбросанные  по  коже  ног,  оказались
кроваво-красного цвета.
   Туго сцепленные пальцы обеих рук Бекка с силой прижала ко рту, стараясь
заглушить  тихий  стон,  готовый  сорваться  с  ее  уст.  Девушка,  теперь
казавшаяся сотканной из лунного света и крови, лениво подняла  голубоватые
веки, и ее горящие глаза сфокусировались на...
   "Привет, Бекка!"
   Ох, нет! Ни капли сомнения в том, что ее зовут, ни единой, самой  малой
капли сомнения...
   Это было далеко не все, что сказала Бекке девушка-призрак той ночью,  и
это был не последний раз, когда это видение посетило ее.  И  если  слышать
голоса  в  ночь  бдения  не  считалось  предзнаменованием  беды,  то   все
остальное, безусловно, было им. Пол был  альфом  и  опорой  добрых  старых
традиций. Он разделался  бы  с  обладательницей  дурного  глаза  быстро  и
беспощадно.
   С земным благоденствием шутить не приходилось, даже если  в  этом  деле
оказывались замешанными кровные родичи. Предания были полны  всевозможными
предостережениями, и мудрый человек должен  был  с  ними  считаться  и  не
медлить в случае чего.
   А потому Бекка крепко хранила свой секрет, хотя из-за этого  она  почти
сразу почувствовала, как между нею  и  другими  женщинами  начинает  расти
стена отчуждения, а разделяющая их пропасть расширяется  с  каждым  часом.
Нет, не могла она поведать  об  истерзанных  грудях  девушки,  и  ни  один
мужчина не должен был знать об истинном происхождении этой крови.
   Только однажды у Бекки возник соблазн во всем  довериться  Линн.  После
встречи с  девушкой-призраком  любопытство  Бекки  буквально  переливалось
через край, но у травницы не было ни единой свободной минутки, которую она
могла бы  уделить  разговору  о  чем-то,  не  относящемся  к  хворям  и  к
врачеванию. К тому времени, когда  Бекка  набиралась  смелости,  Линн  уже
уезжала. Бекка каждый  раз  надеялась,  что  ей  еще  выпадет  возможность
поговорить с травницей о той ночи  и  о  том  призраке.  Оказалось  -  она
ошиблась. Теперь Бекка знала, что мысли, которые и по сей день мучили  ее,
так и не дойдут до ушей Линн. Во всяком случае, сейчас. Сейчас  Линн  было
не до чужих проблем.
   А может, это и  к  лучшему?  Бекка  не  была  уверена,  что  ей  теперь
когда-нибудь захочется остаться с Линн наедине.  Она  опасалась,  что  уже
никогда не сможет поглядеть ей в глаза, не  услышав  последнего  жалобного
вопля ребенка травницы. И Бекка ускорила шаги, пытаясь убежать и от  своих
мыслей, и от своих воспоминаний.
   На какое-то время ей это удалось. Полушаг-полубег вышиб у нее из головы
все, кроме звуков  прерывистого  дыхания  и  шлепанья  подошв  по  твердой
спекшейся земле. Радуясь наступившему освобождению, Бекка задала ногам еще
больше работы. А затем  -  впрочем,  слишком  поздно  -  она  поняла,  что
добилась лишь одного - оказалась в тени Поминального холма быстрее, чем ей
хотелось.
   Поминальный холм весь был покрыт  свежей  зеленью,  хотя  вегетационный
период уже близился к концу  -  еще  один  признак  его  отдельности,  его
обособленности. Травы свисают вниз, они похожи на прямые нечесаные волосы,
окаймляющие дыру  в  боку  холма.  Уже  один  этот  вид,  даром  что  дело
происходило при ярком свете  дня,  наполнил  душу  Бекки  тем  же  ужасом,
который окрашивал все ее воспоминания о той ночи.  Взглянуть  на  вход  ей
было ничуть не легче, чем вспомнить о том, что  лежало  там  -  на  склоне
совсем другого  холма.  И  это  несмотря  на  то,  что  причина,  делавшая
Поминальный холм таким страшным местом,  была  полностью  скрыта  от  глаз
любого наблюдателя.
   Нет, Бекка не видела между ними  большой  разницы.  Она-то  знала,  что
скрывается в глубинах Поминального холма. Она видела это так же ясно,  как
если б покрытые травами склоны были сделаны из стекла. И зная это, ей  все
равно предстояло преодолеть оставшийся путь. Хэтти воспитала  дочку  не  в
тех правилах, чтобы та  уклонилась  от  своих  обязанностей  из-за  глупой
слабости. Бекка крепко зажмурилась, чуть замедлила шаг, концентрируя  свой
внутренний взгляд на коробке с приданым, на празднике Окончания Жатвы и на
своем долге.
   - Бекка! Бекка, это ты?
   Нет,  голос  не  принадлежал  к  числу  тех.   Это   был   обыкновенный
человеческий голос, но обыденный звук  ее  имени,  слетевший  с  губ  явно
живого человека, казалось, лишил всех сил ее мышцы.  Бекка  подумала,  что
вот сейчас она шлепнется на дорогу, не выдержав  внезапного  высвобождения
от гнета наложенного на себя заклятья. То был голос Тома, и она знала, что
тот не осмелится покинуть подземные пустоты холма, чтобы помочь ей встать,
а у нее самой не хватит сил подняться из пыли, если она в нее упадет.
   Поэтому она остановилась, наклонившись вперед, и крепко оперлась руками
о бедра, чтобы уменьшить нагрузку на ноги.
   - Тебе не следовало бы окликать меня. Том, - шепнула она,  не  глядя  в
сторону входа. - А если кто услышит? Тебе  же  сейчас  положено  молиться.
Ведь если ты прервешь молитву и  соприкоснешься  со  смертным  миром,  это
может накликать беду на весь хутор.
   Из тьмы холма донесся издевательский смешок:
   - Беду на меня, а не на хутор!  Ты  уже  достаточно  взрослая  женщина,
чтобы не болтать обо всяких там приметах, а тем более не перевирать их.  А
я готов рискнуть, особенно если ты будешь держать язык за зубами и придешь
ко мне сюда. А если б тут был еще кто-то, кроме тебя, я бы  распознал  его
шаги так же, как я распознал твои.
   И  снова  к  Бекке  пришло  ощущение  холодного,   леденящего   страха,
поднимающегося прямо от ступней и обвивающего ее ноги совсем как две змеи,
что увлекли Еву к сожительству с ее альфом. Хэтти предостерегала ее против
хитростей молодых мужчин, которые еще не готовы рискнуть выйти на бой  или
обменять   свои   ниспосланные   Богом   таланты   и   умения   на   право
сожительствовать с женами другого альфа, тех мужчин,  которых  уже  нельзя
удовлетворить Поцелуем или Жестом.
   В таких людях  гнездится  Грех,  он  рвется  наружу,  и  они  стремятся
заманивать доверчивых женщин в укромные местечки и  там  понуждать  их  на
грязные дела. Если их ловят за этим занятием, то альф того хутора  убивает
их или, что даже хуже, отдает их для  расправы  женщинам.  Но  и  девушки,
которых они опозорили, тоже несут на себе  вину,  разве  что  их  признают
полоумными. Если такие девушки оказываются в поре и готовы к сожительству,
то их дети, если Господин наш Царь был милостив, могут быть даже оставлены
на хуторе. После родов девушки исчезали бесследно, и об  их  судьбе  никто
ничего не знал. Так же бывало и в тех случаях, когда мужчина  познавал  их
богомерзким способом.
   - Бекка! - снова воззвал Том. - Бекка, идиотка, я же не собираюсь  тебя
насиловать! Ты ведь об этом думаешь? Здесь? Значит, ты ничего не понимаешь
в мужчинах, если полагаешь, что у меня может встать, когда все  эти  будут
пялиться на нас! Входи же и ничего не бойся. Мне надо с тобой  поговорить,
вот и все. Мне нужна помощь!
   У Бекки не хватило сил повернуться к Тому спиной после того, что он  ей
сказал. Он просил помощи, и в ней будто что-то перевернулось - и не только
из-за материнских поучений насчет  женского  долга.  Перед  ее  внутренним
взором мелькнуло видение - поющая Линн. Слишком много боли  в  этом  мире,
чтоб позволить себе стоять в сторонке. Для Линн  всегда  на  первом  месте
стояла помощь страждущему, а вопрос об оплате - на  втором.  Ма  говорила,
что разговора  о  плате  вообще  не  было  бы,  если  б  мужчины  Линн  не
вмешивались и не были так практичны.
   Бекка сделала глубокий вдох и прошептала молитву Господину нашему Царю,
прося у него защиты, и еще одну  -  нежной  Богоматери  Марии,  умоляя  ее
окутать своим голубым  покрывалом  и  защитить  невинную  девушку.  Только
тогда, когда были произнесены слова защиты, Бекка  смогла  заставить  себя
войти в Поминальный холм, к  хранящимся  там  костякам,  чтобы  прийти  на
помощь своему родичу Тому.
   Во тьме Бекка ощутила запах костей - их сухой отдающий  медью  привкус,
чем-то сходный с запахом старой высохшей крови. Мужчины обычно издевались,
когда слышали разговоры женщин о запахе костей, - называли  это  дурацкими
вымыслами. Раз плоть слезла с  костей  при  кипячении,  говорили  они,  то
откуда ж возьмется место для крови, разве не так?  Но  женщины  оставались
при своем мнении.
   - Том?
   Голос Бекки в сумраке был подобен  полету  птенца,  впервые  пробующего
силу своих крыльев. Солнечный свет снаружи высвечивал мастерскую  каменную
кладку пилонов, поддерживающих арку входа в Поминальный  холм.  Не  каждая
ферма  могла  похвалиться  святилищем  столь  древним   и   столь   хорошо
обустроенным. Железо никогда не касалось этих камней в полном  согласии  с
тем, что говорит Писание  о  строительстве  алтарей.  Камни  служили  лишь
украшением, позднейшим добавлением  к  истинному  фундаменту  Поминального
холма. Что действительно держало на  себе  возложенный  человеком  снаружи
слой дерна, - так это костяки.
   - Иди сюда, Бекка...
   Голос родича теперь  доносился  до  нее  гораздо  тише,  чем  когда  он
окликнул ее на дороге. То, что Бекка вошла в холм, явно успокоило Тома.
   - Я стою  прямо  перед  тобой,  шагах,  должно  быть,  в  пятнадцати  -
двадцати. Протягиваю тебе руку. Иди, не бойся.
   Бекка вытянула вперед руку, надеясь, что  она  коснется  руки  Тома,  и
сделала несколько неуверенных шагов туда, откуда доносился его голос. Если
не считать просочившихся снаружи световых бликов, то в  подземелье  царила
полная темнота. По тому, как звучал голос Тома, можно было подумать, будто
он считает, что его отлично видно. Бекка  же  не  видела  ничего,  как  ни
старалась. Единственно, на что она могла полагаться, так это на голос Тома
и на его обещание защитить ее.
   - Еще немного, Бекка, еще чуть-чуть...  Да  не  сюда!  Ты  же  чуть  не
дотронулась до стены!
   Бекка содрогнулась и отскочила назад. Не было худшего предзнаменования,
чем незамужней девушке прикоснуться к истинным стенам Поминального  холма.
Такое предвещало череду неудачных беременностей, будто  кости  погребенных
проникали в женскую плоть и собирали дань с ее чрева. Они  всегда  чего-то
вожделели, эти костяки!  Все  рожденное  чего-то  вожделеет  -  этот  грех
погубил извечно плодородные земли Рая, но некоторые души так и  не  обрели
способности обуздывать свою страсть.  Из  таких  душ  и  получаются  особо
могучие призраки.
   Бекка замерла на месте,  дрожа  и  начисто  потеряв  доверие  к  своему
чувству направления. Любой шаг, который она сделает, они  могут  направить
не туда. Они в  состоянии  заставить  ее  коснуться  стены,  и  тогда  она
окажется в их полной власти. Ведь что-то в этом роде уже чуть не произошло
с ней совсем недавно...
   Нет! Только не думать о прошлом, только не это... и только  не  сейчас!
Как много еще ее сил высосут из нее призраки ночи бдения, если она  станет
думать о них здесь? Бекка зажмурилась, и с ее уст сорвался тоненький  стон
подавленной непереносимым ужасом души.
   - Постой, родная, подожди! - Теперь голос Тома звучал куда  мягче.  Она
услышала приглушенный звук  движения  и  тут  же  ощутила  теплую  сильную
ладонь, сжавшую ее руку. - Замерзла! -  сказал  он,  удивляясь  тому,  как
холодна ее плоть. - Холоднее воды в  роднике.  Бедняжка  моя,  мне  ужасно
жаль... Я не стал бы окликать тебя, если б знал, что ты такая. Я-то всегда
держал тебя за самую смелую из всех.
   - У меня крепкий костяк, - пробормотала Бекка, медленно раскрывая глаза
навстречу черной тьме, окружавшей их со всех сторон.
   Том бешено дернул ее за руку:
   - Совсем рехнулась, что ли! Да разве тут можно говорить такое!
   Бекка услыхала слабое шуршание, будто какой-то мужчина  потирает  руки,
чтоб выгнать из них засевший в ладонях холод. А  затем  раздалась  россыпь
веселого девичьего смеха.
   - А почему у тебя тут нет света?  -  спросила  Бекка,  стараясь  звуком
собственного голоса заглушить этот второй жуткий звук. - Па послал тебя  к
костякам, а значит, полагается, чтоб  у  тебя  горел  свет  и  ты  бы  мог
видеть...
   - Без тебя знаю! - рявкнул Том. - Я просто погасил его,  когда  услыхал
твои шаги, вот и все! А все остальное время, пока я тут был, огонь горел.
   В  голосе  Тома  звучало  каменное  спокойствие.  В   нем   так   много
самоуверенности,  что  это  противоречит  истине,  подумала  Бекка.   Тьма
Поминального холма страшна, но, может быть,  еще  страшнее  присутствовать
тут и видеть то, что неотрывно следит за тобой. Да, верно, так и  было  на
самом деле... Даже  для  мужчины...  И  тут  же  мелькнула  другая  мысль,
заставившая Бекку ощутить непереносимое чувство стыда. Ты  сомневаешься  в
его словах? Ты - женщина? Эта мысль не уходила, она шептала Бекке  голосом
Хэтти: "Ты посмела усомниться в словах мужчины?"
   - Я знаю свои обязанности, - продолжал меж тем Том. - Думаешь, это  так
просто - освоить производство свечей и благодаря этому  удостоиться  чести
служить тут? Свечи - все-таки товар для обмена с Коопом! Но  так  и  быть,
зажгу тебе свет, если это поможет тебе перестать дергаться и  ты  спокойно
выслушаешь меня.
   Бекка не сказала ему "не надо". Одна  часть  ее  сознания  корчилась  в
страхе оттого, что ей предстоит увидеть те ужасы, которые откроет ей свет;
зато другая - крепкая и сильная - требовала, чтобы  она  открыла  глаза  и
посмотрела, действительно ли так страшно  то,  что  она  привыкла  считать
страшным. Кремень ударился о сталь, и маленький кусочек деревянного  трута
принял искру. Огонек проплыл сквозь черноту и  коснулся  фитиля  священной
лампады.
   Костяки внезапно как бы выпрыгнули из тьмы - ряд за  рядом  вдоль  стен
тянулись прямые высокие кости, ниша за нишей были  битком  набиты  костями
неправильных  форм.  Эти  кучи  костей,  несмотря  на   всю   неразбериху,
производили сильное впечатление - они казались едиными загадочными блоками
желтого,  белого  и  коричневого  цвета.  Ряды  каменных  сосудов  обегали
внутренний периметр подземелья Поминального холма - глубокие  широкогорлые
урны, таящие в себе самые мелкие части скелетов - косточки крошечных ручек
и маленьких ножек, а также пыль, которая их цементировала.
   Гордостью этого места были черепа, украшавшие верхние поверхности  стен
там, где находились и священные лампады бдения. Здесь не  было  ни  одного
черепа, который был бы больше ладони Бекки. Обесцвеченные  временем,  одни
крошились, другие были слегка обработаны штукатурной кистью, дабы продлить
им жизнь. Поминальный холм хранил в  себе  ставшие  священными  реликвиями
многие поколения детей  Праведного  Пути,  некогда  брошенных  на  склонах
совсем другого холма.
   - И тогда Господин наш Царь Ирод услышал, что в Вифлееме родилось Дитя,
- исполненным благочестия голосом  четко  произнося  слова,  декламировала
Бекка, как  будто  кости  обладали  слухом.  -  И  раскаялся  он  в  своей
неправедной жизни, получив это известие.  И  обратился  он  к  своим  трем
мудрецам, сказав им: "Отыщите Младенца, о котором  оповестила  звезда,  и,
когда найдете, известите меня, чтоб и я мог пойти поклониться ему".
   Но эти три мудреца слишком  возгордились  мудростью  своей,  что  часто
является причиной несчастий людских. И  порешили  они  наказать  Господина
нашего Царя, сказав ему: "Ты - сосуд зла, о Царь, и поклоняешься  ты  лишь
мечу своему. И хотя в стране голод и множество ртов, нуждающихся в пище, а
хлеба мало и кажется, что если уменьшить число голодающих хоть на  одного,
то и то будет благом, мы  все  равно  не  расскажем  тебе,  где  находится
Младенец". И тогда Господин наш Царь Ирод ответил им так: "Будь по-вашему.
Но я со своим мечом буду чтить его и стану служить ему лучше, чем кто-либо
другой".
   - "Со своим мечом, - повторил Том, оглядывая бесконечные  ряды  детских
черепов, - так, чтобы Младенец никогда не испытал  чувства  голода,  чтобы
всегда был у него хлеб и был бы хлеб у милосердной Марии и у Иосифа,  и  у
всего их рода". - Том облегченно вздохнул. - Ты чудо, Бекка. Ты так  ловко
умеешь читать наизусть Писание! Хотел бы я уметь так! Меня бы это  здорово
выручило - сидишь тут один-одинешенек и вдруг обретаешь  нечто,  что  дает
тебе поддержку.
   - Этой помощи ты и хотел от меня? Почитать Писание?
   Том отрицательно качнул головой. Он был так же высок, как па,  и  почти
так же силен, как тот, с выпуклой грудью и  тяжелыми  огромными  ручищами,
которые должны были здорово пригодиться ему, когда в недалеком будущем ему
придется оторваться от родной земли и  идти  искать  счастья  где-то  еще.
Бекка чувствовала жестокость своих мыслей, и  в  то  же  время  в  глубине
сердца она молилась, чтоб этой новой землей оказался  хутор  Миролюбие,  а
большие руки ее родича запятнала бы только кровь Захарии.
   Однако подобные мысли насчет будущих альфов и того,  с  какими  тяжкими
испытаниями они встретятся, ведя свою  личную  борозду  к  предназначенной
цели, могли запросто накликать  несчастье.  Бекка  вспомнила  руки  Джеми,
такие непохожие  на  руки  Тома,  такие  изящные,  с  длинными  и  тонкими
пальцами.  Глядя  на  них,  она  иногда   физически   ощущала,   как   они
дотрагиваются до ее кожи, и ее спрятанные под кофточкой груди  напрягались
и делались твердыми - почти до звона.
   Сможет ли Джеми сделать все  как  надо,  когда  придет  время?  Сможет,
твердо решила она. Должен сделать, раз в том есть нужда. "О  Господин  наш
Царь Ирод, ты, что сидишь по левую руку самого Господа Бога, подобно  сыну
Его, сидящему справа, дай Джеми силу, потребную для  достижения  цели,  от
которой сам он готов отказаться, если перед ним возникнут препятствия".
   Бекка выбросила Джеми из головы и запретила себе думать об их  будущем.
Хэтти вечно повторяла ей, что нужно заботиться  лишь  о  дне  сегодняшнем.
Бекка сложила руки на груди и, опустив голову, стала ждать, когда  же  Том
скажет, что ему нужно от нее.
   - Мисс Линн... ребенок... - Хоть Том был и велик и силен, но сейчас его
голос звучал так, будто он подавился комком затвердевшей каши. - Я  обязан
заняться этим... Это... это я еще могу, но идти в Миролюбие и  говорить  с
ней... передавать ей кости...
   Бекка приподнялась на цыпочки и положила ладони на широкие плечи Тома.
   - Я схожу туда.
   - Бекка!
   Видеть его радость и благодарность было почти больно. Эта боль  вышибла
из ее памяти все, что говорила Хэтти о мужчинах и о силе, которой  наделил
их Господь. Когда она услыхала свое имя, произнесенное с дрожью в  голосе,
новая волна сомнений, казалось, накрыла ее целиком - душу  и  тело.  Бекка
попыталась напрячь все силы души, чтоб противостоять этому напору, и,  как
ей показалось, начала побеждать.
   Но тот Червь сомнения, который сидел в ней, тот, что был внедрен в  нее
призраком с девичьим ликом, заставил ее произнести:
   - Я даже помогу тебе совершить то, что надо  сделать  с  ребенком  мисс
Линн.
   Из  глаз  Тома  исчезла  даже  тень  былой  благодарности.   Его   лицо
ожесточилось, черты окаменели.
   - Да знаешь ли ты, о чем говоришь! Понимаешь ли, о чем идет речь?
   Червь, угнездившийся в ее сердце, уже  успел  превратить  его  в  нечто
чужеродное. Слух Бекки был полон тайными словами, что нашептывались  ей  в
ту бесконечную ночь бдения. И она услышала  свой  ответ  так,  будто  была
кем-то третьим в чреве Поминального холма,  кем-то,  кто  видел,  как  эта
полоумная девчонка  осмеливается  спорить  со  своим  огромным  и  сильным
родичем так, будто он юная девочка, еще не вошедшая в возраст Перемены.
   - А чего  тут  знать-то.  Том?  Выполнить  долг  в  отношении  младенца
означает дать его костяку возможность родиться на свет.  Я  ведь  слыхала,
как па разговаривал с Джеромом, который чуть не победил Захарию в  бою  за
хутор Миролюбие. Это было как раз вслед за тем, как Селена в последний раз
ходила на тот холм. Па попросил Джерома оказать ему услугу  и  присмотреть
за ребеночком, поскольку тот уже умер, и...
   Ладонь Тома сильно и точно хлестнула ее по  левой  щеке,  заставив  рот
захлопнуться с такой силой, что лязгнули зубы. Она ощутила на  языке  вкус
крови.
   - Не смей говорить об этом! И особенно здесь! Ты  хочешь,  чтоб  я  все
рассказал па? Хочешь, чтоб тебя как безумную выгнали с хутора? Ворье будет
в восторге. Им уж давно не доставалось девичьей плоти!
   По коже Бекки побежали ледяные мурашки, когда  ее  родич  упомянул  про
ворье. Еще бы! Ведь каждая порядочная женщина  знала,  как  называется  ее
самый страшный кошмар... Но этот леденящий ужас никак не отразился  на  ее
лице. Она и сама поразилась тому, что  ни  на  секунду  не  дрогнула,  что
продолжала спокойно стоять и глядеть на  Тома,  который  в  это  мгновение
держал в руках и ее жизнь и смерть, и жизнь и смерть ее будущих детей.
   Голос той лунно-серебристой девушки шевельнулся в глубине сердца Бекки.
Этот голос одновременно был и Червем  сомнения,  и  повелителем  запретных
слов. Он шепнул: "Нет, не  ворье  сделало  со  мной  такое!"  Распускались
бутоны грудей, окропленные  кровавой  росой...  Бекка  с  трудом  прогнала
видение. Проклятый Червь не желал оставить ее в покое; должно быть, он был
порождением самого Сатаны и орудием его пыток.
   Но сглаз - это еще не безумие, и она не позволит  Тому  повернуть  дело
таким образом, который обречет ее  на  гибель.  Безумие  превращало  ее  в
изгоя, и даже Джеми не смог бы ничем ей помочь. Но  если  Том  назовет  ее
безумной, то обвинению мужчины она сможет противопоставить лишь одно  свое
слово... Разве что...
   Медленно и веско она сказала:
   - А может, ты хочешь, чтоб  я  рассказала  па,  как  ты  со  страху  не
выполнил его приказа?
   "Он может убить тебя, - звучал в ее мозгу голос Хэтти. - Он может убить
тебя и даже сотворить кое-что похуже, а потом бросит твое тело так,  чтобы
остальные подумали, будто  шайка  ворья  обнаглела  и  получила  желанное.
Бекка, девочка, кровинка моя, верно, ты и в самом деле сошла с ума!"
   Но после того, как первая краска багровой ярости слиняла с  лица  Тома,
Бекка увидела, что его голова склоняется перед ней, будто она  была  самим
Господином нашим Царем.
   - Хорошо, Бекка. Раз ты хочешь, мы пойдем вместе,  и  ты  поможешь  мне
выполнить долг перед младенцем. Но если нас обнаружат,  вся  тяжесть  вины
ляжет на тебя.
   - Согласна,  Том.  -  Поселившийся  в  ней  Червь  наполнил  ее  сердце
гордостью и торжеством, но тем не менее взгляд ее глаз хранил  по-прежнему
скромность и мягкость. - И пусть свидетелем нам будет Господин наш Царь.





                   Сарра была стара и в  годах  преклонных,  когда  родила
                Аврааму дочь. И в день тот пришли к  шатру  Авраамову  три
                странника. И Авраам приветил их и поставил перед ними все,
                что у него было, и угощал их из собственных рук.  И  когда
                те трое поели и напились сколько хотели,  главный  из  них
                сказал: "Благословлен ты Господом,  Авраам,  и  будешь  ты
                родоначальником великого множества людей. Благословенна  и
                жена твоя Сарра, ибо родит она тебе сына".
                   И тогда Сарра ответила: "Как может такое случиться, раз
                я состарилась и смогла родить господину моему  всего  лишь
                девчонку?"
                   Но  вестник  Бога  сказал  ей:  "Есть  ли  трудное  для
                Господа?" И тогда Авраам взял новорожденное дитя  женского
                полу из рук жены своей Сарры, и отдал его ангелам, сказав:
                "В шатрах моего племянника Лота мало дочерей".
                   И  взяли  ангелы  девочку,  которая  была  единственным
                ребенком, рожденным  Саррой,  и  унесли  ее.  И  Сарра  не
                плакала, видя, как они  уходят,  и  не  упрашивала,  и  не
                пыталась остановить их. Смеялась Сарра, ибо велика была ее
                вера в Господа. И когда прошло нужное время, слова Господа
                исполнились, и Сарра родила Аврааму сына, и дала  ему  имя
                Исаак, что значит - Улыбка.

   В рощице мертвых деревьев на коленях, упираясь в землю  руками,  стояла
Бекка. Ее рвало последними остатками полдника. За своей спиной она слышала
поток брани родича, обрушивающийся  в  равной  степени  на  ее  и  на  его
собственную голову. Ее глаза почти ничего не видели из-за  застилавших  их
слез, а из носа, как только начался новый приступ  рвоты,  потекла  густая
вязкая жижа. Омерзительная  вонь  от  кипящего  котла  теперь  стала  чуть
послабее, а запах пылающих под котлом сучьев, наоборот, усилился.
   - Ты, верно, хочешь, чтоб нас  обоих  убили,  Бекка!  -  бормотал  Том,
яростно помешивая в котле деревянной лопаткой. Он кинул в котел  еще  одну
пригоршню крошек какого-то зелья, которое он притащил вместе  с  котлом  и
лопатой из хижины, специально отведенной под встречи мужчин. - Так шумишь,
что счастье, если нас не услышат дома.
   - Я... я вовсе не шумела... Я... - Бекка  ничего  не  могла  сделать  с
собой. Она втянула еще один глоток  того  специфического  запаха,  который
исходил от котла, и ее тут же снова вырвало. Несмотря  на  свои  претензии
стать травницей, Бекка не имела ни малейшего представления  о  том,  какие
травы пошли на изготовление этого серовато-коричневого порошка, и  о  том,
когда и где мужчины собирали и сушили их. А  если  по  правде,  то  ей  не
полагалось даже задавать себе такие вопросы. Это было чисто мужское дело.
   Однако сатанинский Червь сомнения был силен. Даже в  те  минуты,  когда
Бекка извергала из желудка все  его  содержимое,  а  ее  ноздри  наполняла
отвратительная  вонь  адского  варева,  она  продолжала  думать   о   том,
действительно ли порошок облегчает процесс рождения скелета, как уверял ее
Том. "А может, он нужен лишь для того, чтобы  производить  впечатление  да
разводить на всю округу зловоние, - нашептывал Червь. - Я помню, когда они
впервые..." Но Бекка усилием воли заставила его замолчать.
   Вонь и показуха. Именно из этого и состоит почти  все  мужское  Знание,
если верить тому, о чем шептались Хэтти и другие женщины, когда поблизости
не было никого, кроме ребятишек женского пола.
   Бекка отерла  рот  тыльной  стороной  ладони  и  осторожно  попятилась,
стараясь не коснуться подолом юбки луж  пенистой  блевотины.  Ей  придется
умыться, прежде чем они пойдут  в  Миролюбие,  чтобы  смыть  кислый  запах
рвоты. Она поднялась на ноги и попыталась вернуть себе  тот  храбрый  вид,
который напустила на себя внутри Поминального холма.
   - Никто не собирается убивать нас. Том, -  сказала  она,  стараясь  изо
всех сил, чтоб голос ее звучал спокойно. - Никто же не знает, что  я  была
тут. По правде говоря, я бы очень удивилась, если б  главный  смысл  этого
порошка заключался не в том, чтоб распространять  жуткую  вонищу,  которая
удерживала бы народ подальше отсюда.
   - Бекка!.. - Голос ее родича звучал тихо, а потому особенно угрожающе.
   - Нет, правда, Том, не надо бояться.  Когда  меня  хватятся,  я  просто
скажу, что я пошла вместе с тобой, чтобы выразить почтение мисс Линн.  Все
же знают, как я люблю ее. И меня простят. Ведь  это  ты  попросил  у  меня
помощи, и я была обязана помочь тебе, не так ли?
   Том прислонил к ноге деревянную лопаточку, с  которой  стекала  горячая
жижа. Он, по-видимому, не ощущал боли от кипятка, сбегающего  с  лопаточки
на его рабочие штаны и пропитывающего их.  Это  безразличие  к  боли  было
залогом успехов, ожидавших его впереди.  Мужчины,  занимавшие  в  иерархии
фермы низшие места, расхваливали тех  мальчишек,  которые  обладали  таким
качеством, подлизываясь к потенциальным наследникам  хутора.  Так  что  те
парни, что были поумнее, старались не хвалиться  подобной  способностью  и
скрывали ее от па. Ведь и раньше на хуторе бывали случаи исчезновений:  не
один родственник Бекки погиб во  время  "дружеских"  соревнований  молодых
ребят на предмет того, чье тело сможет вынести большую боль. И никто ни  о
чем не спрашивал, если оказывалось, что за столом не  хватает  кого-то  из
молодых.  Правда,  потом  слышалось  приглушенное  перешептывание  женщин,
скрытно хлопочущих вокруг той, кто была матерью исчезнувшего.
   Па называл это Божьим судом, и все разговоры прекращались, хотя  иногда
именно он бывал последним человеком, которого видели вместе с  исчезнувшим
юношей.
   - Ты мне здорово помогла, Бекка, - сказал Том. - Я признаю это.  Там  -
ближе  к  вершине...  -  Его  глаза  закатились  так,   как,   по   словам
рассказчиков, закатываются под лоб глаза людей, почувствовавших  на  своем
затылке дыхание призрака. - Я ведь боялся, что она еще не умерла, но ты...
   - Я просто знала. - "Ее плач звучал у меня в голове вместе  с  голосами
остальных. Теперь его уже доносил не ветер, нет, он звучал в самом черепе,
он звал Линн по имени. О Господин наш  Царь,  если  Знание  кладет  предел
женской добродетели, то зачем Ты  даровал  мне  такое  темное  Знание?"  -
Готовясь к тому, чтобы стать травницей, узнаешь многое.
   Добродушная ухмылка Тома выглядела будто наклеенной.
   - Это  ж  надо  -  моя  маленькая  родственница  и  вдруг  -  травница!
Благостная Мария свидетельница - ты будешь самой замечательной  травницей,
какие только бывали в этом Имении. Ну а теперь отойди подальше, Бекка,  да
поглядывай внимательнее по сторонам. Ты в этих делах мне помочь не можешь.
Забрызгаешься, обожжешься, уж тогда тебе никакие объяснения не помогут.
   Бекка послушалась. Она отбежала от Тома как можно дальше и затаилась  в
реденькой рощице. Ее родич ногами  накидал  на  умирающий  костер  пыльную
землю, потом подвел лопатку под днище котла и пользуясь ею,  как  рычагом,
опрокинул котел на бок. Вода и какая-то  рыхлая  масса  вылились  как  раз
туда, куда хотел Том, - в направлении, строго  противоположном  тому,  где
лежали пахотные земли Праведного Пути.  Жирная  масса  застряла  у  корней
деревьев, но она не могла повредить тому, что уже было мертво.
   Том стоял на коленях  за  перевернутым  котлом,  пока  последняя  капля
жидкости не стекла с его стенок. Он  принес  с  собой  из  мужской  хижины
небольшой кожаный  рюкзачок.  Оттуда  он  еще  раньше  вытащил  мешочек  с
порошком для кипячения, отличные смолистые лучинки для растопки и чудесную
трутницу, вряд ли принадлежавшую Тому, как решила Бекка, уж слишком изящно
была она изукрашена. Все  это  Том  аккуратно  выложил  на  кусок  простой
голубой ткани, цвета покрывала благостной Марии.  Теперь  он  доставал  из
рюкзака последнюю вещь, которая там оставалась.
   Бекка сначала подумала, что это тоже  материя,  скатанная  в  трубку  и
выглядевшая совершенно безобидно. Выцветшие узоры, изображавшие зверей  из
Писания,  красными,  черными  и  охряными   пятнами   проглядывали   между
бечевками, связывавшими рулон.  Том  развязал  узлы,  раскатал  сверток  и
расстелил его на земле чуть подальше от других предметов.
   Бекка увидела в центре фигуру распятого  на  кресте  Христа.  Его  Мать
склонялась по одну сторону, Иосиф и  его  юные  жены  -  по  другую.  А  у
подножия креста толпа  веселых  ребятишек  радостно  пировала  среди  чуда
изобилия - хлебов и множества рыбы. С терновым венцом на лбу, с  гвоздями,
вбитыми в руки и в ноги, с глубокой  раной  от  копья  в  боку,  улыбаясь,
Христос взирал на них со своего креста.
   Этот раскинутый на земле плат поражал  высоким  искусством  исполнения.
Бекка  подошла  поближе,  чтобы   лучше   разглядеть   детали.   Ее   нога
оскользнулась на наполовину сгоревшей головешке  из  погасшего  костра,  и
Бекка чуть не упала на Тома и его ткань.
   Бекка никогда не подозревала, что ее  родич  может  двигаться  с  такой
стремительностью и что он может отшвырнуть ее так далеко и так грубо.  Она
отлетела назад и тяжело приземлилась, с силой ударившись о  ствол  дерева.
На мгновение ей показалось, что Том сейчас сломает ей шею; сквозь боль  до
ее сознания донеслись слова, тем  более  страшные,  что  Тому  приходилось
шептать то, что он хотел бы выкрикнуть во весь голос:
   - Ты и в самом  деле  сошла  с  ума!  Боялась  прикоснуться  к  костям,
приносящим несчастье, и чуть было не дотронулась до кожи!
   - Кожи? - Она ощущала себя круглой  дурой  и  могла  лишь  бессмысленно
повторять это дикое слово. - Какая еще кожа? И что дурное может  случиться
от того, что я дотронулась до твоей...
   Том нависал над ней, сжимая кулачищи.
   - Женщина не должна даже спрашивать о таком. Если по правилам, то  тебе
даже видеть это нельзя! Господин наш Царь, видно, послал мне кару  за  мое
робкое сердце. Моя кожа? - Его смешок был колюч  и  пуст,  будто  колосок,
пожранный саранчой. - Да разве во мне есть хоть частичка святости?
   Внезапно гнев отпустил его. Он протянул Бекке руку, помогая встать.
   - Поднимайся. Надо много чего еще сделать, прежде чем мы  отправимся  в
Миролюбие. Ты постой тихонько подальше от меня и от моих дел, да подумай о
том, что мы скажем мисс Линн. И никаких дурацких выходок, запомни.
   Бекка задумчиво кивнула, но ничего не сказала. Теперь, когда она знала,
какая игла изобразила эту поразительную  сцену  -  "Распятие  и  кормление
толпы", кожа с татуировкой с новой силой притягивала  к  себе  ее  взор...
"Этот дурак, - шептал ее Червь, - думает,  ты  имела  в  виду,  будто  эта
крашеная кожа - его собственная! Неужели же современные женщины верят, что
мужчина может подобно змее снимать свою кожу и оставаться живым?  Если  ты
так думаешь, значит, он тут не один идиот!"
   Беззвучно Бекка ответила внутреннему голосу: "Я ж  не  знала,  что  это
такое, до тех пор, пока он сам не сказал. И тут я подумала, что он  боится
сглаза, если я случайно дотронусь до его собственной живой кожи".
   "Суть в другом, - ответил Червь. - От этого не может  проистечь  ничего
плохого, если иметь в виду Тома. Что может быть плохого, раз  его  член  и
так наполовину издох от страха перед предстоящей передачей детских костей.
Но в мое время мужчины далеко не всегда были такими слабаками".
   Глаза Бекки по-прежнему не отрывались от  кожи.  Кожа  святого,  сказал
Том. Ее ум содрогнулся при мысли о том, какие  же  телесные  муки  сделали
кожу этого неизвестного и безымянного человека священной реликвией.  Из-за
этого Бекка чуть не пропустила, как Том с помощью лопатки  снова  поставил
котел на днище, потом запустил в него руки  и  вытащил  оттуда  крошечные,
совершенно чистые косточки. Только когда он выложил их на кожу и  завернул
ее края, сделав аккуратный сверточек,  Бекка  смогла  оторвать  взгляд  от
кожи.
   Том быстро сложил  все  остальные  предметы  в  рюкзак,  влил  в  котел
холодную воду из деревянного ведра, а затем, ополоснув, вылил ее, так  как
металл уже успел остыть. Внутренние  стенки  котла  Том  протер  древесной
золой и оставил все стоять рядом - котел, рюкзак  и  деревянное  ведро  со
вложенной в него лопаткой.
   - Потом отнесу назад, - сказал он, насухо обтирая руки о свои штаны.  -
Никто их тут не потревожит. - Том поднял аккуратно упакованный  сверток  с
костями. - Ладно, Бекка, вот и наступило время помочь мне.
   - Я бы сначала хотела помыться. Запах...
   - Нет времени. Да и на свежем воздухе запах должен  выветриться.  Пятен
на твоей одежде нет? Вот и ладно.  К  тому  времени,  когда  доберемся  до
Миролюбия, ты уже будешь в полном порядке.
   По дороге, ведущей к Миролюбию, они шагали молча. Тропа  вела  их  мимо
полей Праведного Пути, где работали мужчины. Когда они увидели  Тома,  те,
что были постарше, отрывались от работы, снимали шляпы и склоняли головы в
знак  почтения  к  проходящему  мимо  них  одному  из  возлюбленных  детей
Господина нашего Царя. Даже человек, работавший на жнейке, и тот  заглушил
мотор и слез с нее, выказывая свое благочестие.
   Шагая впереди Тома, так, чтобы он мог защитить ее в случае нужды, Бекка
ловила ухом бормотание молитв. Кто-то даже запел старинный Гимн Ворона. Ей
показалось, что она узнает звонкий голос Джеми, и она  осмелилась  бросить
на мужчин косой взгляд. Да, вон он - стоит, сложив руки на держаке косы, и
поет песнь во славу мертвых. Старший на этом поле - Джон - подошел к  нему
и положил руку на плечо юноши; грустный напев чуть смягчил каменно-суровые
глаза старшины.
   Что же касалось молодых парней, за исключением Джеми, положение которых
на хуторе, в Имении и вообще на земле пока еще не определилось, то они  не
слишком утруждали себя показной демонстрацией религиозности. Они, конечно,
тоже  прекращали  работу,  когда  узнавали,  что  по  дороге   идет   Том,
направляющийся в Миролюбие с ребенком мисс Линн, но делали это только ради
передышки в работе и маленькой разминки. Они молились, когда того требовал
па, но все прочее почитали за  бабство;  юноша,  мечтающий  о  собственном
хуторе, ни в чем не должен проявлять слабость или мягкость характера.
   Хотя Бекка шла, как и должно идти настоящей  достойной  женщине,  глядя
прямо перед собой, ей все же  удавалось,  слегка  скосив  глаза,  замечать
выражение лиц этих парней и то, как они таращатся на нее, а  вовсе  не  на
Тома с его завернутой в кожу ношей. А то, что все они  были  ее  родичами,
особого значения не имело. Писание  было  полно  таких  примеров,  которые
позволяли мужчинам при желании превращать грех в добродетель  и  наоборот.
Сердца этих парней отнюдь не  были  преисполнены  страхом  и  верой.  Даже
здесь, среди родных полей, где  работали  одни  мужчины,  на  ум  невольно
приходили рассказы о бандах ворья. Ни  одна  разумная  женщина  сейчас  не
назвала бы их сказками для маленьких девочек. Во  всяком  случае,  если  у
этой женщины хорошее зрение.
   Вскоре они оставили за спиной обработанные поля и оказались сначала  на
равнинных залежных землях, а затем  на  бесплодных  пустошах  приграничья.
Путь их лежал на север - к Миролюбию. Бекка чувствовала, как солнце  греет
ей левый бок, но приближение зимы  уже  высосало  большую  часть  жара  из
желтого солнечного пламени. Ветер  с  покрытых  льдом  гор  тут  дул  куда
сильнее, а может, это только показалось Бекке. Хутор Предусмотрительность,
откуда происходили ма и мисс Линн, лежал  западнее.  Он  находился  совсем
рядом со снежными горами, и земля там была так плоха, что немногочисленным
мужчинам, жившим на хуторе, приходилось выкупать у соседей право на жизнь,
отдавая  им  плоды  своих  трудов  -  плоды  знания  секретов   гончарного
мастерства.
   Ветер со снежных гор дул пронзительный  и  холодный.  Бекка  согнулась,
стараясь скрыть сотрясающую ее дрожь. Ей ужасно  не  хотелось,  чтобы  Том
вдруг проявил к ней повышенное внимание.
   Переполнявшее его сейчас благоговение перед возложенным на  него  делом
явно обеспечивало ей полную безопасность во время их путешествия  наедине.
Ведь сам па не остановил ее - верный знак, что он не  предвидит  от  этого
никакой беды... Но  разве  можно  предугадать,  на  что  способны  или  не
способны мужчины? Хэтти  вдалбливала  ей  это,  не  говоря  уж  об  уроках
остальных жен па, преподанных ей в дни празднования  ее  Полугодия,  когда
она стала в ряды полноценных женщин.
   "Никогда не доверяй мужчине - его действия непредсказуемы". Даже легкое
прикосновение к нему может спустить его с  цепи,  если,  конечно,  мужчина
достиг соответствующего возраста. И не важно, что это  прикосновение  было
совершенно невинным или даже непреднамеренным. В  этом  случае  вам  лучше
всего подготовиться к необходимости обслужить его, если вы в поре, а затем
быть наказанной за это, если ваш альф человек суровый.
   Но если вы не в поре и не готовы к тому, чтобы  мужчина  взял  вас  тем
способом, который приличествует женщине,  или  если  вы  страшитесь  гнева
своего альфа больше смерти, тогда вам лучше заранее освоить другие способы
умиротворения и надеяться, что они все же подействуют. Но лучше  всего  до
мужчин вообще не дотрагиваться. Держаться от них подальше.
   - Бекка, с тобой все в порядке? - В голосе Тома звучала тревога. Здесь,
на ничейной земле, разделяющей участки хуторов Имения, когда никто из  его
родичей-мужчин не мог посмеяться над  его  заботливостью  по  отношению  к
женщине, было вполне вероятно, что забота, проявленная им, - искренняя. Но
кто знает, так ли это? Решать же такой вопрос опытным путем  было  слишком
рискованно.
   - Все хорошо, Том. Может, я иду слишком медленно?
   - Нет, мы идем как надо. Бежать-то нам нельзя - могут подумать, что  мы
торопимся поскорее покончить с этим делом. - Он выдавил из  себя  короткий
смешок. - А ведь это совсем не так.
   - Том, а ты не слыхал детский плач, когда мы шли полями?
   Бекка не оглянулась, но по тому, как изменился голос  Тома,  она  легко
представила выражение гнева на его лице.
   - Что с тобой,  женщина?  Уж  больно  ты  разболталась,  несешь  всякую
непотребщину! И сейчас, и до этого в роще, и еще раньше  внутри...  внутри
Поминального холма, а иногда и дома... Что на тебя нашло? Болтовня о таких
вещах приводит мужчину в бешенство, но может и беду накликать.
   - Разве в честном прямом  вопросе  может  таиться  зло?  -  Бекка  сама
поражалась своей дерзости. Теперь они уже были близки к цели. На некотором
расстоянии в быстро меркнущем свете дня она уже видела мужчин из Миролюбия
- правда, пока еще маленьких, как палочки, - тянущихся по  тропе,  ведущей
от полей к усадьбе. При таком количестве свидетелей,  готовых  с  радостью
броситься на защиту одинокой женщины. Том ничего ей сделать не мог. Если б
он попытался, она бы завопила, и мужчины тотчас были бы тут как тут.
   "И убили бы его, - шептал Червь. - Ион знает это так же хорошо,  как  и
ты. Стой на своем, спрашивай, не бойся  его.  Теперь  пришла  его  очередь
бояться тебя".
   "Но ведь тебе предстоит еще возвращаться с ним домой, -  прошелестел  в
голове Бекки голос Хэтти. - Дорогая  детка,  ты  никогда  не  заглядываешь
вперед. Сначала - поступок, а горькие сожаления - потом".
   - Мне просто показалось, будто я что-то слышу, - сказала Бекка,  слегка
ускоряя шаг, чтобы поскорее достигнуть тропы, по которой шли домой мужчины
с полевых работ. - Возможно, это был просто ветер.
   Том промолчал. Он не сказал ей больше ни единого слова за всю дорогу до
главного дома хутора Миролюбие. Неужели он замолчал из-за  того,  что  она
взбесила его? От этой  мысли  мороз  побежал  по  коже.  Мужчина,  который
молчит, опаснее всех других. Разум пытался успокоить Бекку, напоминая  ей,
что, учитывая характер миссии, которую  они  выполняют,  молчание  -  лишь
свидетельство хорошего воспитания.
   Было нечто странное в той быстроте, с которой люди Миролюбия догадались
о цели, ради которой пришли сюда Том и Бекка. Что-то  еще  более  странное
было в том, что шедшие с поля мужчины вдруг выстроились в две  шеренги  по
обеим сторонам дороги, заставив ее с Томом шагать по самой середине тропы.
Когда они таким образом вошли в поселок, откуда-то появились женщины,  тут
же присоединившиеся к  мужским  шеренгам.  Они  выбегали  чуть  ли  не  из
полудесятка дверей, в шуршащих юбках, с глазами, как положено,  опущенными
долу, будто там в пыли были изображены какие-то загадочные рисунки. Только
две женщины не присоединились к шеренгам - обе прижимали к  груди  недавно
родившихся детишек. Самым большим несчастьем, которое  только  можно  было
вообразить,  считалась  встреча  живого  младенца  с  останками   ребенка,
которого призвал к себе Господин наш Царь. Обе матери  накинули  передники
на лица своих детей, чтоб закрыть им глаза, и тут же утащили куда-то.
   Пройдя между рядами мужчин и женщин Миролюбия, Бекка и  Том  вместе  со
своей ношей были любезно препровождены куда им было нужно, причем им  даже
не пришлось нарушить священную тишину своими вопросами. Правила  обряда  в
той его части, которая касалась того, как достойные люди должны  известить
горюющую мать о милости  Господина  нашего  Царя,  были  яснее  прозрачной
родниковой воды: сделать все возможное, чтобы защитить живых  младенцев  и
женщин, несущих плод, от вида  или  даже  от  скрипа  костей,  чтобы  сила
последних не вырвалась наружу и не  востребовала  бы  еще  одну  душу  под
высокую руку Господина нашего Царя; не говорить о том, что привело вас  на
ферму, до тех пор, пока вас об этом не спросят.
   Они остановились перед огромным строением. Пока  они  ждали  в  строгой
тишине, когда же появится кто-то и обратится к ним, тем самым освободив их
уста от печати молчания, Бекка наконец смогла бросить первый  внимательный
взгляд на чужой хутор.
   Она предполагала, что все фермы более или менее  похожи  и  различаются
лишь  размерами  и   планировкой.   Она   пыталась   разузнать   побольше,
расспрашивая мать и других жен па, прибывших сюда из других  мест;  она  с
пристрастием допрашивала своих более взрослых родственниц, уже танцевавших
на празднике Окончания Жатвы.
   Но женщины отделывались от ее вопросов о тех местах, где они родились и
выросли, уклончивыми ответами.  Некоторые  из  них  держались  так,  будто
боялись говорить о своем прежнем  житье-бытье.  "Дня  сегодняшнего  вполне
достаточно нормальной женщине для разговора, - учила Хэтти. -  Куда  более
достойные люди умудрялись подавиться и помереть, болтая о дне вчерашнем".
   К этому времени Бекка уже представляла, что больше узнать  о  мире  она
сможет, только отправившись в этом году на праздник Окончания Жатвы, общий
для всего Имения. И еще больше - став травницей, но это была  мечта  столь
далекая, что особых надежд с ней связывать не приходилось.
   "Твоя ма не знает о тебе ровным счетом ничего,  -  шепнул  ей  Червь  с
девичьим лицом, испещренным пятнами  лунного  света.  -  Со  всеми  своими
чересчур осторожными советами насчет того, чтоб не трогать  прошлого,  она
никогда не поймет, что ты принадлежишь  скорее  к  числу  тех,  кто  готов
подавиться, заглотав чрезмерную порцию дня завтрашнего".
   Теперь же, когда она добралась до Миролюбия, Бекка  жадно  впитывала  в
себя окружающее, даже позабыв, что ей надлежит держать голову опущенной, а
глаза смотрящими в землю. В Праведном Пути чужестранец легко мог с первого
взгляда отличить главный дом  от  всех  прочих.  Только  одно  строение  и
выглядело там достаточно импозантно.  В  Миролюбии  дело  обстояло  совсем
иначе,  что  заставило  Бекку  почувствовать   благодарность   к   местным
обитателям за то, что они вышли на улицу и проводили их с Томом,  куда  им
надо было попасть. Здесь  было  гораздо  больше  каменных  зданий,  чем  в
Праведном Пути; некоторые из них, безусловно, являлись  остатками  древних
руин,  стены  которых  укрепили,  а  крыши  покрыли   более   современными
материалами. Одно здание было столь высоким, что его верхний этаж и  крыша
значительно возвышались над прочими, более низкими  строениями,  стоявшими
перед ним. Скорее всего это был машинный модуль. Подумать только -  модуль
на обыкновенной ферме! А она-то думала, что такое бывает только в Имениях!
   Кто-то пристально рассматривал ее. Все бежавшие вразнобой  мысли  Бекки
внезапно застыли, и ее внимание обратилось на нечто куда более важное.
   Это был молодой парень,  может  быть,  чуть  постарше  Тома.  Его  тело
казалось состоящим из отдельных каменных блоков -  сплошные  выпуклости  и
грубая сила. Стоял он совершенно спокойно, слегка наклонясь вперед,  будто
обнюхивал приятно пахнущее блюдо  на  обеденном  столе.  Весь  он  казался
окрашенным  в  какой-то  неприятный  бледно-желтый  тон.   Его   загар   и
красновато-коричневые волосы отливали  желтизной,  а  на  щеках  и  вокруг
переносицы расплющенного  носа  лежала  желтая  россыпь  веснушек.  Взгляд
зеленых глаз цепко держал ее собственный взгляд. Глаза были зеленые, будто
листья больного растения, совсем не похожие  на  яркую  пышущую  здоровьем
зелень, которой горели ее глаза или  глаза  ее  па.  Где-то  внутри  Бекки
возникло неприятное жгучее  ощущение,  немедленно  проступившее  на  щеках
краской стыда.
   Впрочем, это не был стыд. Ни в коем случае не стыд! Ее губы  сжались  и
затвердели, пальцы стиснулись в кулаки, а  сатанинский  Червь  зазвучал  в
голове куда громче, чем когда-либо звучали слова Хэтти. "Да как он смеет!"
   "Смеет, ибо он  мужчина,  -  отозвался  здравый  смысл.  -  А  ты  сама
спровоцировала его своими беспечными прогулками по  чужому  хутору,  своим
глазеньем по сторонам на местные диковины. Еще хорошо, что Том не  обратил
внимания на твое поведение".
   "А  если  б  заметил,  так  что?  -  Теперь  голос  Червя  звучал   еще
пронзительнее, - верно, он питался тем греховным  гневом,  который  сейчас
пылал в Бекке. - Что, у тебя разве нет права смотреть и учиться,  что  ли?
Разве не сама мисс Линн говорила, что  эти  два  глаза  -  лучшие  в  мире
учителя?"
   "А где же сейчас  мисс  Линн"?  Это  был  уже  голос  Хэтти,  мягкий  и
вкрадчивый. За своей спиной Бекка услышала шорох -  это  Том  перекладывал
сверток с руки на руку, вызывая тихое поскрипывание и  царапанье  трущихся
друг о друга костей.
   На этот раз здравому  смыслу  удалось  заглушить  выпады  Червя.  Бекка
повернула голову, отрывая свой взгляд от глаз  парня  и  опуская  глаза  к
земле - на деревянные ступени, ведущие  к  крыльцу  большого  дома,  перед
которым они остановились. Она услыхала тихий  смешок  и  поняла,  что  это
смешок того, кто так пялился на нее, пялился, возможно, даже и  сейчас.  А
она уже почти забыла, как он выглядит. Только эти  сулящие  беду  глаза  и
остались в памяти.
   На крыльце раздались тяжелые шаги.
   - Добро пожаловать в Миролюбие, соседи.
   Бекка подняла голову, чтоб ответить, но Том уже вышел  вперед,  ему  не
терпелось вступить в разговор, чтоб поскорее покончить с этими делами.
   - Спасибо, Захария. Надеюсь, ты не раскаешься в своем приглашении.
   Эта  фраза  должна  была  предупредить  хозяина,  что  гости   принесли
печальные вести. Произнося ритуальные слова. Том становился как бы  старше
и опытнее. Бекке даже показалось, что в голосе ее родича  появились  нотки
излишней самоуверенности. Может, в конце-то концов он обойдется и  без  ее
помощи? Тогда он оставит ее  на  попечении  женщин  Миролюбия  и  даже  не
вспомнит о ней до завтрашнего утра, когда придет время отправляться домой.
И она вернется в Праведный Путь, даже не повидав мисс Линн.
   "И набьешь себе мозоли на этой утомительной дороге только  затем,  чтоб
поддержать бодрый дух в Томе?" Каждый шаг, удалявший Бекку  от  Праведного
Пути, видно, придавал  гнездящемуся  в  ней  Червю  все  новые  силы.  Она
попыталась заставить его замолкнуть, но он не желал молчать, совсем как те
призрачные голоса, что впервые воззвали к ней из Поминального холма.
   "Правду не скрыть никому - ни  мужчине,  ни  женщине".  Бекка  даже  не
понимала, чей это голос, - Хэтти или ее собственного Червя.
   Бекка не отрывала глаз от Тома и Захарии. Смотреть  прямо  перед  собой
было допустимо и безопасно. Альф Миролюбия был высок ростом и выглядел еще
выше, ибо стоял на крыльце. Он не был таким плотным, как  ее  па,  но  эти
худощавые руки и ноги явно обладали большой силой.  Силой  и  быстротой  -
иначе он не был бы тут альфом. Впрочем, в  нем  ощущалось  и  еще  что-то,
что-то более опасное, чем сила  и  быстрота.  Что-то  лисье  было  в  лице
Захарии, хищное и хитрое. Бекка никогда  не  видела  лисиц,  разве  что  в
книжках Кэйти, она даже не знала, существуют ли они сейчас в  природе,  но
она знала, что лисы славились злобой и хитростью самого дьявола.
   Зах повернул в сторону свое лисье лицо  и  щелкнул  пальцами.  Какая-то
девушка - чуть помоложе Бекки - вышла из парадной двери с гостевым  блюдом
в руках. Глаза она опустила долу, как и было положено, и все  время,  пока
спускалась по ступенькам и протягивала блюдо Тому, не  поднимала  их.  Она
так старательно держала их опущенными, что даже не заметила,  что  руки  у
Тома заняты.
   Том растерялся. Отказ от  предложенного  угощения  был  бы  глубочайшим
оскорблением, но обращаться  с  его  ношей,  как  с  обыкновенной  кладью,
перекидывая ее с  руки  на  руку  или  кладя  на  землю,  было  бы  просто
богохульством. Том не знал, как поступить, как не знала и девушка, которая
уже дрожала, но все еще ждала прикосновения  руки,  которая  возьмет  хоть
что-то с протянутого ею блюда. Губы Бекки  слегка  дрогнули.  Ей  хотелось
рассмеяться, но она не посмела. Все выглядело так  глупо,  ее  здоровенный
братец  весь  побагровел,  ибо  ожидал,  что  так  или  иначе  обязательно
опозорится перед людьми из Миролюбия, показав всем, как он плохо воспитан.
А что скажет па, когда слух об этом дойдет до него?
   "Ты только глянь на Заха, - думала Бекка. Она видела насмешливый огонек
в глазах высокого альфа. - Ведь он все это спланировал! Как только  узнал,
кто именно принес ребенка, он как дважды два спланировал всю эту ситуацию.
Он же вечно завидует па! Опозорив Тома,  он  трусливо  опозорит  и  па,  я
уверена в этом..."
   Бекка вспомнила, как мать говорила ей,  что  они  оба  -  па  и  Зах  -
происходят из одного хутора, но па получил Праведный Путь открыто,  как  и
положено, в честном бою один на один. Об  этом  до  сих  пор  рассказывают
мальчикам, особо подчеркивая милосердие их отца после победы. Но никто  не
вспоминает, каким образом Зах стал альфом Миролюбия.
   "Бывают времена, когда лучше разбить тарелку, чем сломать ногу".  Бекка
смело шагнула между Томом  и  девушкой  и  взяла  с  блюда  щепотку  сухих
фруктов.
   - Благодарим вас за вашу доброту, - сказала она, глядя в глаза  Заху  с
таким нахальством, от которого у  нее  внутри  все  дрожало  от  смеха.  -
Немногие способны так гостеприимно  встретить  людей,  принесших  скорбную
весть.
   - И какова же она? - Глаза Заха сузились, когда он вернулся к привычным
ритуальным фразам. Теперь  он  уже  не  улыбался.  Если  он  и  сообщит  в
Праведный Путь о дерзостном поведении Бекки, это будет совсем не  то,  что
жалоба на полный провал Тома. Па только посмеется и скажет, что нельзя  же
в самом деле ждать от женщин чудес рассудительности.
   Ответ Бекки был апробирован многими поколениями:
   - Господин наш Царь избрал младенца мисс Линн, сэр.
   Захария сложил руки на груди и склонил голову:
   - Бог посылает. Господин наш Царь отнимает.
   - _И кто скажет,  каков  Его  меч?_  -  раздался  хор  голосов  жителей
Миролюбия, собравшихся вокруг них.
   - Возблагодарим Его за дары и покоримся воле Его.
   - _Его путь - не наш путь. Он справедлив, но неисповедим_.
   - Да будет благословенно имя Господне.
   - _И имя Господина нашего Царя_.
   Руки Заха опустились. Эта часть церемонии кончилась.
   - Мисс Линн ждет вас. Входите.
   Внутри дома глаза  у  Бекки  разбежались.  Такого  ей  никогда  еще  не
приходилось видеть. Ее босые ноги оскользались на отлично оттертых  песком
деревянных полах, шуршали по мягкому уюту ковров, куда более красивых, чем
старые вытертые дерюги, привычные для Праведного Пути. К тому же они  были
тонкие и приятно щекотали подошвы. Стены тут тоже были другие  -  покрытые
чем-то гладким и скользким на  ощупь  и  многоцветным,  как  небо  в  часы
заката.
   А на одной стене даже висело изображение. До сих пор Бекка видела  лишь
священные изображения: Мария с Младенцем, Иисус на  кресте,  ну  и  другие
персонажи из Писания. Там было легко понять, кто изображен, -  сцены  были
знакомые, позы персонажей тоже почти не менялись. Священные изображения  в
Праведном Пути появились так давно, что никто из его  нынешних  обитателей
не помнил даже названия хутора, где их рисовали, не знал, был ли тот хутор
в Имении и существует ли по сей день. Па держал их в  кладовой  и  выносил
оттуда лишь по праздничным дням, когда бывала Служба.
   Леди на изображении не была ни Марией, ни  Марфой,  ни  Магдалиной,  ни
кем-либо из других знакомых святых. Одежды на  ней  было  меньше,  чем  на
новорожденном. И хоть видна она была только чуть ниже  плеч,  спорить  тут
было не о чем. В самом низу полотна, почти у рамы виднелся как бы намек на
руку, поднятую, чтоб прикрыть грудь, а в правой части полотна  можно  было
различить другую руку - уже не женскую, -  которая  держала  кусок  ткани,
чтобы прикрыть стыд женщины.
   Но леди вроде бы никакого стыда не ощущала. Наклон  головы  и  разворот
плеч говорили, что нагота леди - радостный дар, а не нечто  позорное,  что
должно быть скрыто от всех глаз, пока не придет время. Ее  золотые  волосы
развевались воображаемым ветерком, а мягкие глаза смотрели спокойно, будто
говоря: "Вот я какая! И ваши обычаи не для меня!"
   Бекка ощутила глубочайшее волнение, встретившись с глазами леди. В  них
не было ни ослепляющей радости или бездонной печали Марии; вообще не  было
ничего, на что можно было бы молиться или чего следовало страшиться.  Было
только - "Вот я какая!", принятие жизни такой, какова она есть,  и  знание
собственной глубинной сущности. И все чудо состояло в том, что этого  "Вот
я какая!" для любого зрителя было больше чем достаточно.
   Так смотреть на мир... и говорить смотрящим на тебя: "Бери меня  такой,
какая я есть"... быть свободной от всего...
   Тому пришлось дважды резко  окликнуть  Бекку,  прежде  чем  она  сумела
оторваться от изображения.
   - Такие вещи нельзя  вывешивать  там,  где  их  могут  увидеть  молодые
женщины! - Том сплюнул, высказывая отвращение, но  так  тихо,  что  только
Бекка могла услышать его. Он уже стоял в  самом  дальнем  от  входа  конце
холла, оставленный в одиночестве перед двумя большими дверями. Одна  дверь
старинная  и  темная,  вся  лоснящаяся  от  бесчисленных  лет  тщательного
протирания маслом. Другая - явно недавно установленная  на  месте  старой,
еще сырая и без всяких пятен,  но  с  тщательно  скопированным  со  старой
узором.
   Бекка поспешила присоединиться к Тому.
   - А где же Захария?
   - Велел мне ждать, - сварливо ответил Том. - Скрылся в одной из боковых
дверей холла. Сказал, что поищет девушку,  которая  проводит  нас  к  мисс
Линн. Будто он невесть какая важная шишка!
   - Не заводись, Том. Может, у них тут так принято.
   - Оставлять гостей ждать у запертых дверей? Па никогда бы  не  позволил
так поступить с пришлым человеком, а Зах и в подметки  не  годится  нашему
па. Старик Зах действует так, будто ему зазорно самому ввести нас туда.  И
это после всех наших услуг! - Голос Тома звенел негодованием.
   - Ш-ш-ш... Кто-нибудь услышит нас!
   - Чего доброго, ты еще скажешь мне, что в Миролюбии принято предъявлять
обвинения гостям, подслушав их разговоры? Это  свободная  страна!  Я  могу
говорить о Захе, что захочу, лишь бы не в глаза и не там,  где  эти  слова
могут быть услышаны его людьми. А похоже,  что-то  в  этом  роде  скоро  и
случится...
   Том прижимал завернутый в кожу сверток к груди, но в том,  как  он  его
держал, явно не хватало ни почтительности, ни нежности. Содержимое  пакета
издало слабый скрип, похожий на скрип мела  по  грифельной  доске,  словно
протестуя против грубого обращения; завязки в нижней части  свертка  стали
расходиться.
   "Если Том не поостережется, они вывалятся наружу и разлетятся по  всему
полу. - Эта мысль  перепугала  Бекку  не  хуже  самого  страшного  ночного
кошмара. - А что скажет па, когда узнает о таком скандале? Да еще  сейчас,
когда на Тома наложена  епитимья  за  непочтительность?"  В  глазах  Бекки
промелькнули страх и жалость к ее слишком горячему  родственнику.  Неужели
же он не видит, что все это просто еще одна  ловушка,  приготовленная  для
него Захом? Но зачем? Бекка никак не могла додуматься до причины.  Слишком
уж долго ее обучали тому, что в дела мужчин вникать не положено.
   "А может, самое время этим заняться? - Серебристый шепот проникал прямо
в сердце. - Да и делами женскими - тоже".
   Бекка осторожно дотронулась до рук Тома, стараясь при этом не коснуться
свертка, который он держал.
   - Подоткни его немножко, - шепнула она. - Вон там - внизу. Видишь?
   - Боже мой! - Том глянул и торопливо поправил обертку свертка.  -  Я  у
тебя в долгу, Бекка, и не только за это.
   - Не стоит терять голову из-за того, что Зах не может отыскать свою.  -
Ее губы сложились в заговорщицкую усмешку. - Самый лучший  способ  вывести
врага из себя - это не  обращать  на  него  внимания  и  сохранять  полное
спокойствие.
   - И где это моя маленькая родственница набралась такой мудрости? -  Том
смотрел на нее с искренним уважением.
   Бекка тихонько рассмеялась:
   - Да нигде. Это образчик женской мудрости, только переодетый в немножко
другой наряд. Говорит же па, что мужчине больше  всего  надо  остерегаться
слишком умной женщины.
   "Это если он сам умен, - думала Бекка, вспомнив Заха. - Хитроумен...  И
еще тот зеленоглазый... должно быть, из  числа  старших  сыновей  Захарии.
Упаси меня Господин наш Царь от его дурного взгляда".
   Слева от Бекки раздался шорох  ног,  одетых  в  матерчатую  обувь.  Она
обернулась и  увидела  молоденькую  женщину,  только-только  переступившую
порог детства. У нее было нервное личико, какие  бывают  у  тех,  кто  уже
прошел через Перемену, но еще не был благословлен Полугодием.
   - Я - Дасса, - сказала она голосом тоньше тростниковой дудочки. - В эту
неделю моя очередь прислуживать  мисс  Линн.  Я  слышала,  что  вы  пришли
навестить ее. Я проведу вас. - Как и полагалось, она обращалась к Тому, но
ее глаза неотрывно следили за Беккой.
   "Не хочет слишком долго смотреть на кости, - думала Бекка. - Даже  если
они спрятаны от глаз этой кожей. Неужели я так же пугалась всяких  примет,
когда ожидала конца своего Полугодия? Вот бедняжка..."
   Бекка прекрасно видела, как смотрит на  Дассу  Том,  хотя  та  явно  не
желала смотреть ни на него, ни на его ношу.
   "Он просто сгорает от желания попросить у нее  Поцелуй  и  Жест  -  это
совершенно очевидно. Только навряд ли Зах позволит ему такую вольность.  А
она  хорошенькая.  Хотелось  бы  мне  иметь  такие  тонкие  черты  лица...
Интересно, а почему у нее лицо совсем не загорелое? А ее волосы..."
   Они были длинные, шелковистые и того же редкого оттенка, что у леди  на
изображении... Явно унаследованы  от  Заха.  Невзирая  на  то,  что  Бекка
страшилась альфа Миролюбия и не верила ему, она поймала себя на мысли, что
ради этих волос цвета бледного пламени она  не  отказалась  бы  иметь  его
отцом.
   Дасса открыла большую дверь, которая с лязгом ушла в паз,  сделанный  в
стене. Все трое оказались в комнате,  залитой  ярким  солнечным  светом  и
наполненной запахом сушащихся лекарственных  трав,  свисающих  связками  с
потолочных балок.
   Бекка  прижмурила  глаза,   ослепленные   лучами   садящегося   солнца,
вливающимися в комнату через большие окна. Казалось, вся эта стена комнаты
была сделана из стекла.
   У центрального окна стояла качалка, такая же, как была у них дома.  Для
сидящей в ней женщины открывался вид на живописную местность  за  стеклом.
Мягкие  подушки  громоздились   над   подлокотниками   и   торчали   между
перекладинами спинки кресла. С того места, где она  стояла,  Бекка  видела
волосы мисс Линн... Да, пожалуй, даже Зах не рискнул  бы  направить  их  к
другой женщине. Такая выходка опозорила бы мужчину перед  всем  Имением  -
альф он или нет, безразлично.
   Дасса, тихонькая как мышка,  подвела  их  к  качалке.  Сидевшая  в  ней
женщина не шевелилась и даже не подала  виду,  что  слышит  их,  хотя  Том
слегка поскользнулся на полу. Что-то странное было в этой неподвижности.
   Бекка  почувствовала,  что  Том  начинает  отставать.  Чем  ближе   они
подходили к мисс Линн, тем больше замедлялся звук его тяжелых шагов справа
от Бекки. Затем они стихли вообще. Бекка взглянула через плечо и  увидела,
как бледен Том. Он опять крепко прижимал к груди свой сверток,  но  теперь
уже с тем страхом и благочестием, которого требовал от него па.
   Губы Тома шевелились, и Бекка прочла на них "Я не смогу".  Он  повторял
эту фразу снова и снова, не произнося ни звука.
   Бекка даже не улыбнулась - улыбку Том мог бы понять неверно,  хотя  она
хотела лишь  поддержать  его.  Вместо  этого  она  ободрила  его  иначе  -
молчаливым кивком головы и небрежным движением руки. Она  все  возьмет  на
себя, она произнесет первые, самые деликатные слова обращения к мисс Линн.
   "И пусть Господин твой Парь побеспокоится  и  сделает  Тома  альфом!  -
радостно заверещал дьявольский Червь с девичьим  лицом.  -  Тома,  который
навсегда запомнит этот день, запомнит свой долг перед тобой и то,  как  ты
справилась с чувствами женщины, только что потерявшей ребенка. Ты глянь на
него. По его глазам  видно,  что  он  сейчас  весь  ушел  в  россказни  об
одичавших женщинах и о тех из них, кто бежал в пустоши, обезумев от  того,
что у них отобрали их младенцев. Думаешь, сказки есть только  насчет  банд
ворья, которыми женщины запугивают девчонок? У мужчин свои страхи.  Сделай
это для него, Бекка, и ты навсегда наденешь на Тома узду. Узду куда  более
прочную, чем любая услуга, которую тебе, может быть, предстоит оказать его
телу. Воспользуйся же моментом и взнуздай его!"
   Бекка решительно тряхнула головой. Она хотела бы изгнать  этого  Червя,
этот тонюсенький голосок зла,  который  рано  или  поздно  приведет  ее  к
гибели, если она станет к нему прислушиваться. "Что-то скверное происходит
во мне, - думала она. - Что-то худшее, чем  неудачная  Перемена  или  даже
голоса из Поминального  холма.  О  Господи,  возможно,  если  мне  удастся
поговорить об этом с мисс Линн, она мне поможет? Но сначала  мне  придется
сделать для нее вот это..."
   Вместе с Томом отстала и  Дасса,  чьи  тоненькие  ручки  ниже  коротких
рукавов ее домотканого платья  покрылись  гусиной  кожей.  Бекка  облизала
сухие губы и подошла одна к креслу-качалке. Она остановилась на расстоянии
двух протянутых рук от него и сказала:
   - Я принесла вам вести, мисс Линн.
   - Вести? - Голос был какой-то мятый,  будто  спросонья.  Что  ж,  Хэтти
всегда говорила, что сон - лучший врач.
   Бекка вобрала в легкие побольше воздуха. Ей казалось,  что  тут  стоять
легче - позади кресла, не видя ничего, кроме  макушки  мисс  Линн,  -  все
остальное было скрыто от ее глаз спинкой качалки.
   - Воля Господина нашего Царя - воля самого Господа. -  Формальный  язык
Писания прозвучал как-то глухо и пусто,  но  таков  был  накатанный  путь,
чтобы подвести ее к тому, что ей еще предстояло сказать... Если,  конечно,
Господь раньше не дарует Тому умение работать языком. И разве мисс Линн не
подготовлена уже к тому, чтоб услышать нечто в этом духе? То, что  ребенок
прожил на холме так долго, уже само по себе удивительно. Ведь если  бы  он
был нужен какой-нибудь ферме, за ним пришли  бы  сразу,  после  первых  же
криков. Если же ребенок плакал больше суток, всем становилось ясно,  какая
судьба его ожидает. Вопрос упирался лишь во время.
   - Воля его простирается над всем сущим...
   - Божия воля да исполнится, - пришел обычный в таких случаях ответ,  но
прозвучал  он  так,  будто  произнесен  во  сне.  Столько  разных  поводов
существовало у женщин, чтобы выразить  вслух  свою  готовность  безропотно
принять волю Господа, что обе  они  могли  говорить  о  совершенно  разных
вещах.
   Бекка  прикусила  губу.  Воцарившаяся  тишина  успокоила  Тома,  но  от
странного  поведения  мисс  Линн  волосы  Бекки,  казалось,  зашевелились.
_Похоже, горе высосало ее  досуха_.  Как  будто  разговариваешь  с  пустой
оболочкой. Бекка мечтала об одном - бежать из этой комнаты, такой  темной,
несмотря на заливающий ее солнечный свет. Нет! Упрямство  заставило  Бекку
опомниться. Все должно быть сказано,  все  должно  быть  исполнено.  Бекка
решила сказать все напрямик, разом, отстранив  от  губ  ту  чашу,  которую
трусость Тома поднесла к ним.
   - Мисс Линн... ваш младенец больше не  страдает  от  холода  и  голода.
Милость Божия направила меч Царя, и он...
   Крик был так пронзителен и так  громок,  что,  казалось,  способен  был
вдребезги разбить стекла окон.  Качалка  откачнулась,  наклонилась  набок,
перевернулась и закрутилась на полу, ударив Бекку  по  ногам,  хотя  та  и
отпрыгнула  назад.  Дасса  застонала  и  упала  на  колени,  закрыв  глаза
передником. Бекка услышала хрипение Тома: "Иисус!" - будто в горле у  него
проскрипел сухой песок.
   А мисс Линн стояла перед ними с безумным огнем  в  глазах,  с  длинными
распущенными волосами, реющими в воздухе, подобно знамени  ангела-воителя.
Она стояла с обнаженной грудью и с живым ребенком, приникшим к этой груди.
Это был ребенок, выброшенный какой-то другой фермой  и  принесенный  сюда,
подобно тому, как Джеми был принесен в  Праведный  Путь,  ибо  этот  хутор
нуждался в детях мужского пола.
   - Будь ты проклята! - выкрикивала мисс Линн прямо в меловое лицо Бекки.
- Божья кара на  тебя  и  на  твоих  близких,  идиотка!  Говорить  о  мече
Господина нашего Царя вблизи моего малютки! Да поразит  он  тебя  прямо  в
сердце! Убирайся! Убирайся вон! И не смей мне никогда попадаться на глаза,
гадина!
   Бекка ощутила, как слезы брызнули у нее из глаз, горячие и жгучие.  Она
испустила тихий стон отчаяния, закрыла ладонями уши и  опрометью  выбежала
вон, сопровождаемая проклятиями мисс Линн.





                                         Храня свою честь и стать,
                                         Он торным путем отцов
                                         Прошел, чтобы Богу отдать
                                         Душу, отмытую от грехов.
                                         И каждый из нас, кто нищ, и убог,
                                         Хвалу умершим поет:
                                         Мы тоже ослепнем от пыли дорог,
                                         Но опыт чужой нас спасет.

   Бекка сидела на полу маленькой совершенно темной  комнаты.  Спиной  она
вжалась в угол, руки крепко охватили  голову,  опущенную  почти  до  самых
высоко поднятых колен. Через  собственные  горькие  рыдания  до  ее  слуха
донесся скрип двери. И тут же она ощутила, как легкий  сквозняк  пошевелил
прядь ее волос, и даже сквозь плотно сжатые веки  до  нее  дошел  какой-то
намек на слабый свет, упавший из коридора и тут же исчезнувший.  Вернулась
темнота.
   - Бекка? - Легкие ножки прошлепали по  деревянному  полу.  Нежные  руки
нащупали плечо и спину Бекки, принеся с собой запах сохнущих лекарственных
трав. Но голос не был голосом мисс Линн. - Бекка,  это  я  -  Дасса.  Тебе
вовсе не нужно тут прятаться. Отец, когда я видела его за ужином, вовсе не
казался рассерженным. А твоего родича он  посадил  на  почетное  место  за
столом. Я сама это видела. Бекка, с тобой все в порядке?
   Одна вопрошающая ручка скользнула вниз  и,  пробравшись  сквозь  заслон
ладоней Бекки, нащупала слезы на ее щеках.  Она  услыхала,  как  тоненький
музыкальный голосок Дассы издал удивленное восклицание, будто девушка была
так глупа, что ожидала после той ужасающей сцены увидеть сухие глаза.
   Воспоминания  о  случившемся  вырвали  из  груди  Бекки  еще  несколько
коротких всхлипов, и она, обхватив шею Дассы руками, разразилась на  груди
девушки новым потоком слез.
   Дасса, видимо, умела утешать не больше,  чем  летать,  но  она  все  же
попыталась успокоить.
   - Не плачь, не плачь! - Никаких резонов, по которым  плакать  не  надо,
она не  давала,  а  лишь  тупо  повторяла:  -  Не  плачь.  Ну  пожалуйста,
перестань, не плачь.
   - Я же не знала! - выдавила из себя Бекка. - Откуда мне было знать, что
она держит на коленях новорожденного? Я скорее вырвала бы у себя язык, чем
упомянула бы о мече  Господина  нашего  Царя!  Почему  ты  нам  ничего  не
сказала, когда ввела нас к ней?  Мы  бы  отдали  кости  старшей  из  ваших
женщин, чтоб она оповестила мисс  Линн  позже.  Почему  ты  позволила  нам
сделать такое?
   "Нам? - хохотал Червь. - Том и рта не раскрыл. Это с тебя  спросит  па,
когда сегодня вечером Зах отправит тебя домой с известием о том,  что  тут
произошло. Сегодня же вечером!"
   Дасса вся тряслась.
   - Я тоже не знала. Не знала и наша старшая женщина - я спрашивала ее за
ужином, и она мне так сказала. Никто во всем Миролюбии не знал, что у мисс
Линн новый ребеночек.
   - А ведь мне показалось, что я слышала плач на холме, когда мы вышли из
Праведного Пути! - Бекка думала вслух, будто Дассы тут вовсе  не  было.  -
Решила, что какая-нибудь женщина с другой фермы родила... -  Конвульсивная
дрожь Дассы заставила Бекку прикусить  язык.  Похоже,  эта  девица  готова
свихнуться при  первом  же  случайном  упоминании  чего-то,  связанного  с
деторождением.
   "Нет, я  никогда  не  была  такой  дерганой,  ожидая  окончания  своего
Полугодия. Даже зная, как пришлось Рэй поступить со своей Маргарет,  когда
она..."
   Внезапно, полностью осознав, как  сильно  страх,  испытываемый  Дассой,
изувечил эту вполне здоровую юную женщину,  Бекка  почувствовала,  что  ее
страх исчез почти бесследно.
   "О гордыня, гордыня!" - Голос Хэтти, может, и был прав, но гордость  не
казалась Бекке сейчас такой уж плохой штукой; ни в коем случае,  если  она
позволила Бекке перестать ныть и придала ей решимость добраться до истины.
Даже мысль о том, что сделает с ней па, когда она вернется домой, утратила
прежнюю силу. И слезы высохли.
   - Дасса, если никто ничего не знал тогда, значит, они должны все  знать
теперь. Такие вещи долго в секрете не хранятся. Женщины после ужина  любят
потрепать языками. Каким образом у мисс Линн  на  коленях  оказался  новый
ребенок?
   Кожа Дассы даже на ощупь стала ледяной. Говорить она не хотела.
   Гнев выжег из Бекки последние остатки страха.  Тут  пахло  похуже,  чем
воняет застарелая моча, и она  должна  узнать  -  чем  именно,  даже  если
признание придется вытягивать из Дассы силой.
   - Ты не хуже меня знаешь, что мисс Линн сейчас не в  состоянии  доехать
верхом до холма. Так скоро после родов это невозможно.
   - Отец об этом даже слышать не захотел бы. -  В  голосе  Дассы  звучали
тоска и бесконечная усталость.
   - И никто из ваших женщин по собственной воле без причины не отправился
бы на холм. Даже за ребенком, не имея на то разрешения твоего  па,  готова
спорить на что угодно. Но в  поле  можно  услышать  крики,  доносящиеся  с
холма. Именно поэтому это место и было выбрано. Я слыхала  разговоры,  что
вести с него доносятся до четырех крупных хуторов, а иногда еще и до  двух
меньших, если ветер дует в их сторону. Но этот крик,  который  я  слышала,
могли уловить только ваши мужчины. Никаких девушек в полях,  мимо  которых
мы проходили, я не видела.
   - Отец не позволяет нам выходить в поле, когда праздник Окончания Жатвы
уже так близок. - Слова шли медленно, с трудом, как на  исповеди.  -  Наши
родственницы - те, что постарше, - слишком взвинчены мыслями о том, что  с
ними может  случиться  на  празднике.  Отец  говорит,  что  надо  избегать
соблазнов. В прошлом году ему ведь пришлось разделаться с Джубалом.
   - Разделаться?
   Слабенький, как у птички, голосок стал совсем неслышным:
   - Убил его.
   - Ты хочешь сказать, что Джубал  отделился?  -  Бекка  мягко  напомнила
Дассе о том, как следует  говорить  о  подобных  вещах,  соблюдая  правила
приличия.
   - Я хочу сказать, что он убил его! - крик Дассы вылетел из тьмы с силой
оплеухи. Она резко оттолкнула Бекку. - Убил перед всем хутором.  Он  велел
связать Джубалу руки,  чтоб  тот  не  мог  сопротивляться,  а  затем  стал
бороться с ним до смерти, делая вид, что это честный  бой.  Честный!  Отец
убил Джубала и заставил нас всех  смотреть  на  это  -  всех,  даже  самых
маленьких, чтоб лучше запомнили.
   - Но... но ведь это такой страшный грех, что... - Бекка спохватилась  и
умолкла. Существовало лишь одно оправдание убийства  ценного  работника  и
сына, превращавшее грех в святую  обязанность.  Дасса  тоже  это  знала  и
вполне поняла смысл невысказанного Беккой вопроса.
   - Моя младшая сестренка. - Ее голос снова стал тих и спокоен. -  Джейл.
Отец действовал по справедливости, но зачем ему понадобилось, чтоб мы  все
были свидетелями... Крошка Джейл. Она еще даже Перемену не прошла.
   Это было отвратительно, но Бекка чувствовала, что в этой  истории  есть
еще что-то очень постыдное. Она рискнула:
   - А Джубал был еще и ее братом? Не просто родичем?
   - Ее и моим. Его это не остановило.
   - Мария Блаженная! - Кислый привкус омерзения изо  рта  переместился  в
желудок, но Бекка подавила его. Она не должна позволить этим  рассказам  о
гнусной жестокости встать между собой и тем, что она хочет  узнать.  Бекка
сжала зубы и заставила себя успокоиться, прежде чем повернуть разговор  на
ту тему, которая ее интересовала.
   - Кто-то же принес мисс Линн ребенка. Кто?
   Молчание.
   - Кто это сделал, Дасса? - Бекка шарила в темноте, пока  не  наткнулась
на запястье девушки, и сжала его изо всех  сил.  Жестко  и  угрожающе  она
шепнула: - Младенец сам по себе не мог добраться до этого дома. Иначе твой
папаша разослал бы по всему Имению пеших и конных гонцов, чтоб  раззвонить
о таком чуде. Он же известный мастер выставлять себя напоказ. Истинное  же
свое лицо он предпочитает прятать  за  мешком  дерьма.  -  Бекка  говорила
серьезно, совсем как взрослая, а  на  самом  деле  повторяла  как  попугай
подслушанные ею сплетни о поведении Захарии. - Если ты не скажешь мне, то,
вернувшись домой, я расскажу моему па все о Джубале и Джейл и других твоих
родичах. Вести о таких вещах распространяются  мгновенно.  Я  хорошо  знаю
характер моего па (что было ложью чистейшей воды) и готова  спорить,  что,
услышав  об  этом,  он  запретит  своим  сыновьям  уходить  в  приймаки  в
Миролюбие.
   - Это нечестно! - зарыдала Дасса. - Я не хотела  рассказывать  тебе  об
этом! Я только  хотела  заставить  тебя  перестать  плакать,  чтоб  ты  не
разбудила отца и тех, кто будет провожать тебя домой.
   Бекка не обратила на горе Дассы  ни  малейшего  внимания  и  продолжала
гнуть свое:
   - Кто это сделал, Дасса? Кто принес ей ребеночка,  кто  знал,  что  она
сидит с ним, кто не предупредил нас об этом? Иначе я всем расскажу, почему
твой отец убил Джубала!
   - Это отец! - взвизгнула Дасса. - Отец и Адонайя  сделали  это  вдвоем,
они и привезли ребеночка домой.
   - Адонайя? Кто такой?..
   Из темноты взметнулась рука, нанесшая Бекке сильнейший удар по  голове.
Умышленно ли нанесла Дасса удар такой силы или  нет,  значения  не  имело.
Вполне возможно, что девушка из Миролюбия просто искала рукой опору, чтобы
вскочить на ноги и, уклоняясь от расспросов Бекки,  выбежать  из  комнаты.
Сам удар хоть и был силен, но особых бед не вызвал бы. Хуже было то,  что,
получив его, Бекка, сидевшая на корточках, потеряла равновесие,  ударилась
о стену, а затем упала на  пол  лицом  вперед.  Она  вытянула  руки,  чтоб
смягчить падение, но без толку. Ее подбородок проехался по полу, пока  она
с силой не ударилась головой о какую-то мебель, почти невидимую в темноте.
Бекка врезалась виском в массивный деревянный  выступ  -  вернее  всего  в
резную ножку. В глазах у нее мелькнули серые и красные пятна, которые  тут
же исчезли в густой  мгле.  Где-то  за  спиной  она  услышала  моментально
оборвавшийся голос Дассы, звавший ее по имени.


   - Ну вот, - говорила мисс Линн, снимая нагревшуюся мокрую  тряпочку  со
лба Бекки и заменяя ее новой, холодной. -  Надеюсь,  ты  теперь  довольна.
Разговоров о возвращении домой сегодня и быть не может. Я еще  никогда  не
видела Захарию столь обескураженным. Он терпеть не может, чтобы его  планы
нарушались, да еще по вине глупой  девчонки,  которая  вздумала  играть  в
жмурки с ножкой от бюро!
   Бекка зажмурилась, услышав такой любимый  ею  добродушный  смешок  мисс
Линн. Она же потеряла всякую надежду когда-нибудь снова услышать его!  Она
попробовала было  сесть  и  что-то  сказать,  но  травница  обеими  руками
придавила ее плечи и голову  к  чудесно  пахнущей,  набитой  свежим  сеном
подушке.
   - Лежи и молчи. Я проверила твое зрение.  Зрачки  свидетельствуют,  что
все в порядке, можешь  не  беспокоиться.  Лежишь  ты  в  моей  собственной
постели, но  я  прошу  тебя  отнестись  к  этой  чести  по-простому  и  не
доставлять мне лишних хлопот. - Прежняя шутливая  манера  речи  мисс  Линн
вернулась. Должно быть, на лице Бекки отразилось невероятное изумление,  а
потому мисс Линн добавила: - Я искренне  сожалею  о  том,  что  произошло,
детка. Дасса прибежала и объяснила, что никто, кто должен  был...  Словом,
что вы не знали. Этой бедняжке  понадобилось  собрать  все  силенки  своей
души, чтоб заговорить об этом. Бедная девочка, мы все вздохнем  спокойнее,
когда ее Полугодие завершится. Теперь осталось всего два месяца.
   Бекка сняла тряпочку со лба, поморщившись, когда  та  коснулась  самого
больного места. Она не смогла противиться желанию выяснить, глубока ли  ее
рана. Ее тонкие пальцы коснулись ватной подушечки,  наложенной  чуть  выше
левой скулы.
   - Перестань валять дурака с  этим  компрессом,  девочка!  Только  мазь,
которую я наложила, и удерживает ватку на месте. Ничего, кроме здоровенной
шишки да маленькой царапины, там нет. Все это быстро заживет, когда  через
несколько дней ты снимешь повязку и дашь свежему воздуху завершить дело. А
сейчас моя мазь из окопника уже начала оказывать свое  лечебное  действие.
Но, конечно, придется тебе  походить  с  солидным  синяком.  -  Мисс  Линн
прищелкнула языком. - Так что лучше помолись, чтоб все прошло к  празднику
Окончания Жатвы.
   - А я не стала  бы  возражать,  если  б  синяки  остались  подольше,  -
буркнула Бекка. Перед ней промелькнуло лицо Джеми. - Я  еще  не  готова  к
обручению. Не хочу я ехать на праздник Окончания Жатвы!
   - Вот как? - Мисс Линн бросила на нее озорной взгляд. - И кто же он?
   - Кто?
   - Разумеется, не родич, это-то ясно,  но  ведь  немало  младенцев  было
принесено в Праведный Путь с холма. Время-то бежит, и кто  может  отличить
родившихся на хуторе от тех, кого туда принесли? - Улыбка  предназначалась
для Бекки, но девушка знала, о чем сейчас думает травница. - Со мной можно
поделиться. Я не умею читать мысли, но твое личико так  красноречиво,  что
не надо обладать этой способностью, чтобы понять:  ты  мечтаешь  о  юноше.
Говори же. Я храню больше секретов, чем ты услышишь за всю жизнь.
   - Джеми. - Ах, как радостно было произнести  вслух  это  имя!  Будто  в
комнату больного впустили свежий воздух.
   - Ага, - откликнулась травница. - Он красивый мальчик. И  умен  к  тому
же. Достаточно умен,  чтоб  держаться  ниже  травы,  тише  воды,  пока  не
окрепнет настолько, чтоб бросить вызов. Может, через год, а?
   - Возможно. - У Бекки вдруг возникло  ощущение,  что  чья-то  огромная,
холодная и  темная  рука  нависла  над  ней.  Говорить  о  юноше,  который
готовится к вызову, значило испытывать судьбу. Ей  не  хотелось  думать  о
своем Джеми, сражающемся с  каким-то  безликим  альфом  за  первенство  на
неизвестном далеком хуторе. Она знала, что  эта  борьба  или  превратит  в
реальность все их общие мечты, или покончит с  ними,  а  потому  с  дрожью
отшатнулась от этого видения. Она еще никогда не  видела  настоящего  боя;
вызовы, брошенные ее па, относились к тому времени,  когда  она  была  еще
слишком мала, чтобы присутствовать на схватках. Но слухи о них доходили  и
до нее. Ведь слухами земля полнится.
   Непереносимо  больно  было  думать  о  Джеми,  втянутом  в  смертельную
схватку, гибнущем в  случае  проигрыша  и  превращающегося  в  убийцу  при
выигрыше.
   - Мисс Линн... Я о том, что случилось, когда мы пришли навестить вас...
   - Я же приказала тебе молчать! - След былого  безумия  снова  возник  в
словах мисс Линн. В ее глазах блеснул тот  же  дикий  огонь  сумасшествия,
который до смерти напугал Бекку в той  залитой  закатным  светом  комнате.
Потом травница сказала уже более спокойно: - Я уже поговорила с  Захарией,
детка. Он не виноват. Он сознался, что велел Адонайе предупредить вас,  но
у этого парня голова была  забита  другими  делами.  Да  и  вообще  в  его
черепушке не так уж много свободного  места.  Его  уже  наказали,  чтоб  в
другой раз не забывал. Никто не собирается скакать к твоему  па  и  что-то
сообщать ему. Все улажено, все  забыто.  Ну  а  теперь  не  пора  ли  тебе
отдохнуть?
   Бекка хотела было что-то  добавить,  но  взгляд  травницы  заставил  ее
превратить вертевшиеся на языке слова  в  глубокий  вздох.  Она  поудобнее
улеглась на подушке и вытянулась, с  радостью  отдаваясь  еще  никогда  не
испытанному ощущению мягкого и пышного  матраса.  Простыни  пахли  сладким
клевером - надо думать, одной из добавок мисс Линн к воде  для  полоскания
белья. Под простыней и одеялом на Бекке не было ничего, кроме сорочки. Она
закрыла  глаза  и  попыталась  вообразить  себя  лежащей  на  поле   среди
колосистой ржи во время короткого  перерыва  в  работе,  когда  можно  так
сладко вздремнуть несколько минуток.
   Ей привиделось, как раздвигаются стебли, как над  ней  склоняется  лицо
Джеми, как в его голосе звучит музыка ее имени, как теплы  его  руки,  как
пахнет его тело...
   Плач ребенка прогнал сон. Бекка вскочила, крича:
   - Господи! На помощь!
   - Ш-ш-ш, детка! - Сидя на  стуле,  придвинутом  к  кровати,  мисс  Линн
шепотом призвала Бекку к молчанию.  -  Это  всего  лишь  Иессей,  которому
захотелось молочка.
   Ребенок снова лежал у нее на коленях, заходясь в яростном крике оттого,
что его желание не было исполнено без промедления. По его виду и громкости
крика было ясно, что на свет появился  тиран  и  повелитель,  начисто  уже
забывший страшные часы бессилия, проведенные на холме.
   "Да и вспомнит ли он их когда-нибудь? Вспомнит ли он,  когда  вырастет,
как вплотную приблизился к смерти?  Изменит  ли  это  хоть  что-то  в  его
отношении к собственным детям, если он поднимется достаточно высоко,  чтоб
получить право их иметь?"
   Голова Бекки шла кругом от этих вопросов, не имевших ответа. Она  снова
откинулась на подушку и дала отдых и уму, и слипающимся глазам.
   А мисс Линн с любовью рассматривала крошечное бурое личико, красноватое
сморщенное  тельце  и  крепко  сжатые,  дрожащие  от  гнева  кулачки.  Она
распустила   тугой   детский   свивальник,   обнажив   кривоватые    ножки
новорожденного и малюсенький знак его пола, затем  подняла  дитя  к  своей
обнаженной груди. Темная головка, покрытая густой  порослью  волос,  жадно
приникла к ней.
   - Ну разве он не прелесть? - Мисс Линн просто думала вслух. - Не каждая
женщина способна родить такого силача. Да простит Бог мою  гордыню,  но  я
никак не могу ее побороть.
   "Из-за рождения этого ребенка? Да она, наверное, грезит! -  Бекка  дала
своему Червю свободу, она  слишком  устала,  чтобы  бороться  с  нечистыми
мыслями, которые это порождение Сатаны  насаждало  в  ее  мозгу.  -  Разве
нормальный человек может поверить, что ребенок, который выглядит так,  как
этот, родился от такой матери, как  мисс  Линн,  и  от  такого  отца,  как
Захария? Дитя, что умерло на холме, -  ее  настоящее  дитя...  Сходство  с
матерью было такое сильное, что ошибиться невозможно, несмотря на то,  что
девочка была новорожденной  и  к  тому  же  мертвой.  Но  Миролюбию  нужны
сыновья, а другие хутора тоже не нуждались в девочках, вот  почему  эта  и
превратилась в кости... Женское счастье недолговечно".
   А скоро все станут толковать о  маленьком  Иессее  точно  так  же,  как
сейчас говорила о нем мисс Линн; будто он родился в Миролюбии,  а  не  был
принесен сюда с холма.  История  его  рождения  будет  повторяться  устами
старух, которые  все  еще  жаждут  внимания  или  нуждаются  в  союзниках,
способных клятвенно подтвердить их полезность в дни  Чистки.  Они  заявят,
что были свидетельницами того, как мисс Линн родила этого малыша из своего
чрева, и будут так часто повторять эту историю, что даже знающие правду  в
конце концов забудут о ней. Без сомнения,  между  хуторскими  старухами  и
молодыми матерями, чьих детей отнесли на холм, а  оттуда  принесли  других
младенцев, возникают весьма прочные связи.
   "Мальчика вместо девочки, девочку  вместо  мальчика,  а  иногда  кто-то
остается на холме, и  вместо  него  никого  не  приносят.  Иногда  же  все
происходит иначе - приносят ребенка, чтобы скрыть бесплодие чрева  женщины
или пустоту колыбели у очага,  которые  Господин  наш  Царь  опустошил  по
каким-то своим предначертаниям. И все это для блага хутора! А кто  решает,
в чем заключается это самое благо?"
   Зах избаловал меня, как-то сказала мисс Линн.  Но  не  настолько,  чтоб
разрешить ей оставить при  себе  здоровую  девочку,  которую  она  родила,
поскольку у Миролюбия  избыток  девчонок.  Бекка,  казалось,  собственными
глазами видела хитрое лицо Заха, уносящего на холм  новорожденную,  видела
его всегдашний расчетливый взгляд, сопоставляющий жизнь  этого  ребенка  с
тем, как Зах представляет себе будущее. Точно так  же  торговцы  из  Коопа
соотносят цену на  свои  товары  с  ценой  зерна,  и  никакие  посторонние
обстоятельства в расчет при этом не принимаются.
   "А разве твой па чем-то отличается от него?  -  радостно  взвыл  Червь,
хотя его девичьи груди все еще лоснились от крови.  -  Скольких  младенцев
отнес он, идя по той же тропе? Твоя собственная мать носит в себе плод, не
зная, есть ли в Праведном Пути место для сынов или дочерей".
   "Уходи, - сказала Бекка Червю, засевшему в ее  уме.  -  Оставь  меня  в
покое. Мы делаем то, что должны  делать.  Тяжело  быть  женщиной,  но  еще
тяжелее быть мужчиной. А всего тяжелее быть альфом фермы. Он один в ответе
за голодные рты, за пустые животы,  которые  надо  наполнить,  за  будущее
вообще. Никто не может помочь па в том, что ему приходится делать".
   "Опять повторяешь как попугай, -  издевался  Червь.  -  Разве  твой  па
когда-нибудь спрашивал совета? Или просил разделить с ним ношу?  Разделить
власть? Да  он  просто  не  потерпел  бы  этого!  Разве  кто-нибудь  видел
доказательства того, что ты говоришь правду? Кто..." - Но Бекка уже спала.
   На этот раз она проснулась от голоса мисс Линн.
   - Уходи прочь, Адонайя! Она нуждается в отдыхе. Я не позволю будить  ее
по пустякам.
   - Я же только хочу извиниться перед ней. - Голос отвечавшего был тих  и
жалобен, но низок по тембру. - Это самое малое, что я могу сделать, раз уж
виноват в той ошибке. А для отдыха у нее была целая ночь.
   Бекка открыла глаза и увидела, что мисс Линн стоит у двери, закрывая от
ее глаз того, кто находился за этой дверью  в  холле.  Раннее  солнце  уже
светило в окно,  неожиданно  открыв  Бекке,  как  мала  спальня  травницы.
Кровать, стул да комод занимали почти  всю  площадь.  Аккуратно  сложенная
одежда  Бекки  лежала  на  стуле.  Она  почувствовала  прохладу  -  одеяло
соскользнуло с кровати, вероятно, скинутое ею самой, когда она металась во
сне. Бекка поискала его глазами, а потом, придерживая на  груди  простыню,
перегнулась  через  спинку  кровати.  Скомканное  одеяло  лежало  рядом  с
колыбелькой, где тихо посапывал Иессей.
   Мисс Линн сказала:
   - Извинения подождут, пока она не проснется. А теперь иди в поле,  пока
отец не пошлет... Ох!
   Травница отшатнулась от двери. В маленькой комнатушке было мало  места,
и каблук Линн запутался в складках лежавшего на полу одеяла. Линн чуть  не
рухнула на колыбель Иессея. Бекка протянула  руки,  чтоб  поддержать  мисс
Линн, но споткнувшаяся Линн толкнула ногой колыбельку. Та сильно качнулась
и чуть было не опрокинулась. Иессей проснулся и зашелся в крике.
   - Ты совсем спятил, Адонайя!  -  закричала  мисс  Линн,  обернувшись  к
дверям. Она тут же схватила Иессея на руки. - Отпихивать меня так,  что  я
едва не упала на сына! Неужели тебе мало урока,  полученного  от  Заха  за
вчерашнее?
   Дверь широко распахнулась. Адонайя прислонился  к  косяку.  С  чувством
страха и отвращения, от которого закружилась голова, Бекка  узнала  в  нем
того парня, который так бесстыдно пялился на нее вчера. Сейчас он вломился
в спальню мисс Линн так, будто она принадлежала ему.  Желто-зеленые  глаза
лениво скользили по комнате, проявляя к женщинам не больше интереса, чем к
мебели.
   - А ведь вчера ты не называла меня спятившим, Линн, - гнусавил он, даже
не сочтя нужным уважительно титуловать травницу. - Вчера я получил от тебя
все знаки благодарности, какие только могли дать твои губы. Все  знаки.  -
Его собственные губы сложились во что-то столь дьявольское, что невозможно
было назвать улыбкой.
   Бекка увидела, как мисс Линн побагровела и как Адонайя наслаждается  ее
унижением. Одет он был в  рабочую  одежду,  относительно  новую,  материал
которой  отличался  высоким  качеством,  что  резко  выделяло  его   среди
домотканых  одежд  большинства.  Если  альф  носит  костюм   из   материи,
приобретенной в Коопе, это в  порядке  вещей.  Когда  то  же  самое  носит
хуторской парень, да еще явно не с чужого  плеча,  это  говорит  об  очень
многом.
   Адонайя протянул свою здоровенную ручищу к Иессею, все еще плачущему на
материнских руках.  Мисс  Линн  прижала  барахтающегося  малыша  к  груди,
защищая его собственным  телом.  Пятясь  от  Адонайи,  она  наткнулась  на
кровать и сделала движение, будто хотела передать малыша под защиту Бекки;
при этом она ни на минуту не отрывала глаз от Адонайи. Бекка была поражена
- она никогда еще не видела на лице женщины такого нескрываемого ужаса.
   Адонайя расхохотался и опустил руку.
   - Ну и кто из нас сейчас сумасшедший? Ты не следишь за тем, что говорят
и делают другие люди, Линн. Твой сопляк еще слишком мал, чтоб быть опасным
для меня. Поэтому мне  он  просто  безразличен.  Я  только  хотел  поближе
познакомиться с новым родственником  и  заодно  сказать  мисс  Бекке,  что
весьма сожалею, что не успел предупредить ее вчера о его существовании.  -
Его сулящие беду глаза обшарили закутанную в простыню Бекку  и  скользнули
прочь, оставив ее сгорающей от стыда. - Мужчины  тоже  иногда  забывают  о
мелочах.
   -  Я  принимаю  ваши  извинения.  -  Бекка   сама   подивилась   своему
спокойствию. "Будто я смотрю на него сверху вниз, вроде как с башни Коопа,
- подумала она. - Будто я старшая женщина, а он - нашкодивший подросток".
   - В высшей степени благородно с вашей  стороны.  -  Рот  Адонайи  снова
скривился, и он снял перед Беккой воображаемую шляпу. -  Вы  очень  добры.
Надеюсь, у вас не останется никаких печальных воспоминаний.
   Каждое его слово, каждый  жест  таили  в  себе  издевку.  Эти  насмешки
заставили Бекку собрать в  кулак  все  присущее  ей  чувство  собственного
достоинства. В своем голосе она услышала  голос  отца,  тот  тон,  который
звучал, когда он бывал особенно строг. Она ответила:
   - Я постараюсь забыть. А теперь не будете ли вы так добры и не оставите
ли нас. Мне пора готовиться к возвращению домой.
   - Па будет особенно приятно узнать это. Он освободил от  работы  Наума,
чтоб тот проводил вас обратно до Праведного Пути. Если бы  вы  отправились
домой вчера, честь проводить вас туда в целости и сохранности принадлежала
бы мне. - Только зубы  Адонайи  казались  незатронутыми  этой  странной  и
пугающей желтизной. Они сверкали во рту, поражая своей белизной,  мощью  и
остротой. Итак,  вы  меня  изгоняете.  Не  стану  больше  отнимать  у  вас
драгоценное время. Бог да хранит вас, мисс Бекка.
   - И вас тоже.
   Бекка смотрела, как он пятится из комнаты,  как  плотно  прикрывает  за
собой дверь; она остро ощущала, что если оторвет от него  взгляд  хоть  на
мгновение, то какое-то защищающее ее  сейчас  заклятие  будет  снято.  Она
знала, что мисс  Линн  поступает  точно  так  же,  добавляя  свою  силу  к
загадочным чарам защиты, которую они возвели между собой и Адонайей.
   Только когда звякнул засов, Бекка расслабилась и  вдруг  ощутила  тупую
боль в напряженных мышцах, которые помогли ей стоять перед Адонайей  столь
высокомерно и прямо.
   "О Боже, - молилась  она.  -  О  Боже,  пусть  он  никогда  не  посмеет
приблизиться ко мне!"
   "Молитвы! - хмыкнул Червь. - Одни слова".
   Но это все, что у меня есть, - ответила она, полностью  осознавая  свое
бессилие. - Это все, чем располагает женщина.
   "У меня тоже так было, -  согласился  Червь.  -  Самое  время  поискать
что-нибудь ненадежнее".





                                          Сегодня на танцы с любимой иду.
                                          Играй, музыкант, нам, играй.
                                          И пусть даже завтра умру поутру,
                                          Сегодня узнаю, где рай.

   - Успокойся, Бекка. Разве ты не можешь разговаривать с  собственным  па
без того, чтобы не трястись от страха, а? - Пол откинулся на спинку  стула
и отодвинулся от письменного стола, на котором громоздились стопки счетных
книг и валялись измазанные чернилами гусиные перья. Он подпер голову рукой
и в этой позе казался более усталым, чем бывал после  целого  дня  тяжелой
физической работы в поле.
   Комната  освещалась  только  одним  маленьким  окошком,   к   тому   же
расположенным очень высоко, но не прикрытым ни шторами, ни жалюзи.  Однако
время шло уже к празднику Окончания Жатвы,  и  окно  давало  слишком  мало
света для чтения и письма. Небольшая глиняная лампа - работа  умельцев  со
старого хутора мисс Линн - позволяла  видеть  все  более  отчетливо,  хотя
кое-каким вещам, по правде говоря, лучше было бы оставаться в тени. Огонек
маленькой лампы высвечивал каждую морщину усталости на лице  Пола,  тяжело
опущенные веки, колючую поросль на щеках и седину, уже  посеребрившую  его
волосы.
   - Господь свидетель, это время года всегда самое  тяжелое,  -  вздохнул
Пол и протер покрасневшие глаза не слишком чистыми пальцами. - Иногда  мне
хочется передать всю эту бухгалтерию Кэйти, чтоб покончить  с  этим  делом
навсегда.
   - Так почему же ты так не сделаешь? - спросила  Бекка,  даже  не  успев
подумать, что она такое говорит.
   Отец Бекки улыбнулся, увидев, как собственные слова заставили его дочку
подскочить на месте.
   - Узнаю свою дочурку, - сказал он. - Что на уме, то и на  языке.  Ну  и
чего ты испугалась,  будто  сказала  что-то  греховное?  Разве  нет  таких
вопросов, от которых никакого вреда быть не может? Кэйти - учительница  на
этой ферме и считает даже лучше, чем прядет хлопковую пряжу. И все же  она
- не я. Я связан словом чести и должен  выполнять  свои  обещания,  данные
городским торговцам. Я обещал, что  буду  единственным,  кто  отвечает  за
содержание этих книг, и намерен сдержать свое  слово.  Но  почему  ты  так
испугалась, когда спросила об этом, Бек? Ты ж  не  из  тех,  кто  способен
ходить на цыпочках  по  яичной  скорлупе?  Я  считал  тебя  женщиной,  уже
пережившей и Перемену, и Полугодие, но то, как ты ведешь себя с тех пор...
   Бекка опустила глаза, тщательно изучая свои пальцы, которые  сплетались
и расплетались сами по  себе.  Только  па  мог  так  свободно  говорить  о
Перемене. Вообще же такой разговор среди мужчин  считался  неприличным,  и
ему пришлось бы наказать любого другого, кто был бы уличен в  произнесении
запретных слов. Но преподать такой урок самому па не мог никто.  Тот,  кто
сделал бы это, вряд ли прожил бы долго.
   - Ну-ка, ну-ка... - Его грубый голос смягчился. По полу пробежала тень,
кресло протестующе скрипнуло. Пол уже стоял  рядом  с  Беккой  и  пальцами
поднимал ее маленький круглый подбородок. Кожа рук была жесткой, как  рог,
но прикосновение нежнее, чем у женщины. Зеленые глаза, точно такие же, как
у Бекки, в свете лампы горели ярким изумрудным пламенем.
   - Прости меня, детка. Я не должен был бы  говорить  с  тобой  так.  Все
забываю, что ты уже женщина. Мне больше нравится думать, что ты все та  же
малышка, слишком юная, чтоб скоро выйти замуж и уйти из Праведного Пути.
   Его рука обняла ее за плечи, тяжелая и уютная, как большой зимний плед.
Бекка по привычке вздрогнула. Не было ни единого движения мужчины, включая
самые пустяковые, которые взрослые женщины не описывали бы  своим  дочерям
во всех деталях: что за жест, что он означает у нормального  мужчины,  что
он может означать, если мужчина не вполне нормален, что может  или  должна
сделать женщина, чтоб подбодрить мужчину или, наоборот, скрыться от  него.
Когда отец обнимает за плечи  девочку-ребенка  -  это  жест,  говорящий  о
радости и о теплом отношении. Но бывало и...
   "Слишком уж много болтовни, - вскричал ее Червь. Да, он  опять  говорил
во весь голос, этот посланец Сатаны, этот Червь,  питающийся  ее  сердцем,
пляшущий в ее мозгу на своих запятнанных кровью ножках, красующийся своими
истекающими кровью грудями. Ничто не  могло  его  утишить,  хоть  Бекка  и
прочла все молитвы, какие только знала. - Слишком много пустой болтовни, и
все это только для того, чтобы запугать тебя!  Слишком  много  болтающихся
туда-сюда языков и  слишком  много  ушей,  готовых  принять  всякую  чушь,
которую в них вливают. Вот и Дасса такая же - в каждой пылинке читает свои
грядущие несчастья. Неужели и ты сделана из такой же слизи, что и Дасса?"
   - Бекка? - Еще одно непрошеное, почти  женское  прикосновение  кончиков
пальцев альфа. А ведь мог бы одной ладонью закрыть все ее  лицо!  -  Хэтти
сказала, что ты хочешь о чем-то поговорить  со  мной?  И  вот  ты  тут,  а
молчишь, как скала. Что  тебя  тревожит?  Ведь  не  то,  что  случилось  в
Миролюбии?
   Она покачала головой.
   - Вот и прекрасно. Тот день, когда меня начнут волновать выходки  Заха,
будет днем, когда я соберу вещички, а Тали поставлю альфом  хутора.  -  Он
сам усмехнулся своей шутке. Потом, уже более серьезным тоном, продолжал: -
Из всех детей, которыми Господин наш Царь счел нужным  наградить  меня,  в
тебе я всегда ощущал что-то особое. Один Бог знает, что это такое и  зачем
оно. Ох, да не дергайся ты так! Уж не думаешь  ли  ты,  что  я  этим  хочу
сказать что-нибудь плохое?
   - Нет, па.
   Он щелкнул языком.
   - Все так же боишься! Иногда я думаю, что  твоя  мама  не  читала  тебе
ничего, кроме самых суровых глав Писания. Когда я говорю, что высоко  тебя
ставлю, в этом нет ничего, кроме отцовской любви.
   "А что бы ты могла сделать, если б это было не так?" - спросил Червь.
   - Я не заслуживаю особого отношения, па.
   Пол ей улыбнулся. Казалось, он сбросил с плеч часть усталости,  отложив
просмотр счетных книг.
   - Это ты так говоришь. Человек далеко  не  всегда  лучший  судья  того,
каков он там - под своей шкурой. Погляди-ка на  Заха,  если  ты  этому  не
веришь. Если б из сахарной свеклы можно было выжимать еще и удовлетворение
гордыни, Зах был бы первым, кто усладил бы себя до смерти.
   Мысль, что Зах может оказаться  сластеной,  вызвала  у  Бекки  ответную
улыбку.
   - Надеюсь, я на него не похожа.
   - Ты? Да его имя не заслуживает того,  чтоб  его  произносили  рядом  с
твоим. Ты слушай, что говорит твой па, девочка. Я немало прожил  и  немало
повидал, так что знаю, о чем говорю. Есть нечто, что  привлекает  внимание
Господа к детям, которых зачали мы с твоей мамой. Хэтти не так  плодовита,
как мне хотелось бы, но когда она входит в пору, я всегда стараюсь, как не
знаю кто, чтоб она была  опять  благословенна.  Разве  твой  брат  Елеазар
когда-нибудь считал себя важнее и лучше родичей? Нет, но торговцы положили
на него глаз, еще когда он был чуть ли не мальчонкой. Они даже  зашли  так
далеко, что...
   Тут Пол остановился, обвел взглядом комнату и даже проверил, плотно  ли
закрыта дверь. Совсем как мальчишка, задумавший устроить  первую  в  жизни
засаду. Пол спросил:
   - А ты умеешь хранить секреты?
   - Да, па.
   - Тогда давай меняться. Я доверю тебе то, чего больше никто не знает, а
ты честно расскажешь мне, что тебя так тревожит. Но это секрет, помни.
   "Секреты бывают очень даже полезны", - бормотал голос Червя.
   Бекка облизала губы, чтобы выиграть  хоть  немного  времени.  Это  ведь
Червь привел ее сюда. Это он настолько свел ее с ума,  что  она  попросила
личной беседы со своим па. Теперь она  знала,  почему  па  оказался  таким
неосторожным, что согласился на этот разговор. Подобно Елеазару,  которого
торговцы Коопа сочли подходящим для  городской  жизни,  она  была  дочерью
Хэтти. Если па действительно относится к ней так нежно  и  безгрешно,  как
говорит, возможно, ей и не придется платить особо высокую цену за то,  что
она собирается ему рассказать.
   - Па, я грешна. Я не могу ехать на праздник Окончания Жатвы.
   - Что такое?
   - Я пыталась поговорить об этом с ма. - Теперь Бекка говорила  быстрее,
пытаясь сказать все самые страшные слова, прежде чем удивленное и  гневное
выражение лица Пола скует ей язык. - Я рассказала ей, в чем дело и как это
произошло со мной в ночь бдения, и она послала меня к Бабе Филе. Баба Фила
и назвала это грехом. Она велела мне поговорить с тобой.
   - Баба Фила... - Взгляд Пола сам собой поднялся к  потолку  -  там  под
свесом крыши большого дома была комната Бабы  Филы,  которой  прислуживала
девчонка, еще не имевшая собственного имени. Баба была старейшей  женщиной
Праведного Пути, хуторской вещуньей, старше которой не было  на  ферме  ни
женщин,  ни  мужчин.  Она   была   единственной,   кто   помнил   имя   ее
предшественника и те хитрости, к которым она прибегла, чтоб убить  старика
и занять его место. Раз она назвала это грехом...
   - Она сказала, что я должна покаяться и тогда освобожусь от него.
   Пол явно расслабился. У  Бекки  полегчало  на  сердце,  когда  она  это
заметила. Как альф он должен был следить за порядком и  охранять  хутор  и
всех, кто на нем живет. Он был ответствен перед  Богом  за  ведение  счета
хуторским грехам, так же как перед торговцами за наблюдение над  посевами.
Бабе Филе виднее, грешна ли Бекка, но еще лучше она должна  разбираться  в
том, может ли этот грех быть  снят  покаянием  или  его  придется  смывать
кровью.
   "Кровь, - шептал Червь. - Каждая женщина должна знать все,  что  только
возможно, о грехах, смываемых кровью".
   Бекка  увидела,  как  по  лицу  отца  мелькнуло  невысказанное  словами
выражение радости. Возможно, подумала она,  он  действительно  любит  меня
так, как говорит.
   "Или убеждает себя в этом", - шипел Червь.
   "Умолкни! - прикрикнула на него Бекка. - Заткнись ты со своими  подлыми
мыслишками, со своими дьявольскими дарами. Я повинюсь в том, что ты  засел
во мне, и стану свободной, как сказала мне Баба Фила.  Я  изгоню  тебя  из
сердца, и ты погибнешь!"
   "А удастся ли тебе изгнать из  себя  и  другие  голоса  с  Поминального
холма? - спросил Червь. - Можешь ли ты и твой могучий  отец  сделать  это,
если я и они стали неотъемлемой частью тебя  самой?  А  это  так  и  есть,
Бекка, и ты можешь давать нам другие  имена  и  клясться  хоть  на  тысяче
Писаний, что мы отвратительны тебе, а мы все равно будем сидеть в тебе. Ты
- это мы. Мы - в знании, обретенном твоими глазами, мы в  сомнении  сердца
твоего, и мы будем там вечно. Назови нас нашим истинным именем, женщина! И
это будет твое собственное имя!"
   Бекка торопливо заговорила, стремясь заглушить голос Червя. Но  это  не
помогало. Червь плясал на босых ножках юной девушки, он плел  вокруг  себя
кокон, свивая его из стонов и плача, услышанных ею в ночь бдения, а  также
из тех страшных вещей, которые она видела в глубинах Поминального холма  и
в той роще, где стоял котел, где они были с Томом, а еще  из  наглой  силы
зловещего лица Адонайи, которое повсюду преследовало ее,  даже  когда  она
вместе с другими девушками сидела за вышиванием, даже когда  они  готовили
наряды для праздника Окончания Жатвы, восхищаясь  привезенными  из  города
материями. В каждом стежке иглы ей тогда мерещились узкие  глаза  Адонайи,
жадно щупающие ее тело.
   "Он ведь тоже будет на празднике Окончания Жатвы, - напомнил ей  Червь.
- И ты отлично знаешь, ради чего он туда приедет. И в ту  ночь  ни  одному
мужчине не может быть отказа, если ты девственница и не в поре. "Будем  же
благодарны", - скажет женщинам проповедник, но ведь только мужчины будут в
эту ночь иметь повод для благодарности".
   Этого ей не вынести! И сколько бы там ни говорили, что это ее долг,  но
только не с Адонайей! Она будет в безопасности, пока идет танец девушек, в
безопасности во время борьбы подростков и бойцовских матчей на полу  риги,
где молотят хлеба и где будут присутствовать торговцы из города.
   Но когда замужние женщины погасят факелы и  все  фонари,  кроме  самого
главного  фонаря  Имения,   и   когда   останется   лишь   кривая   улыбка
луны-свидетельницы, тогда ей придется  пойти  с  любым  мужчиной,  который
попросит послужить ему любым способом, какой только доступен для еще никем
не востребованной девственницы. Это ничего, говорили пожилые женщины.  Это
всего лишь выражение благодарности и простой вежливости.
   (- Ты же не захочешь опозорить Праведный Путь?
   - Да и кончится это быстро.
   - Да, если ты хорошо помнишь уроки и знаешь, что надо делать.
   - А я никогда не хотела, когда была молодой, чтоб это кончалось быстро.
   -  Ну,  Селена,  ты  даешь!  Разве  женщина  из  такого  может  извлечь
удовольствие?
   - Ну не знаю. Просто это мне напоминает о тех временах, когда я бываю в
поре. Уж не хочешь ли ты сказать мне, что ты и тогда ничего не чувствуешь?
   - Смотри - ты крошку Рушу прямо в краску вогнала.
   - Ну и пусть себе! В темноте не видно.
   - Вот именно так меня и приметил Пол - в темноте на празднике Окончания
Жатвы.
   - О гордыня, гордыня...)
   Эхо женских голосов исчезло, остался лишь  Червь,  передразнивающий  их
смех.
   "Если бы ты только знала, что в темноте  тебя  будет  ждать  Джеми,  ты
небось первой вскочила бы в повозку, отправляющуюся на праздник  Окончания
Жатвы".
   Бекка продолжала говорить, не обращая внимания  на  Червя,  не  замечая
голосов взрослых женщин. Она слышала собственный голос, рассказывающий  па
о том, что гнетет ее, и о том нечистом существе, которое подчинило себе ее
дух. То, в каком странном облике - запятнанное кровью - это существо перед
ней явилось, и то, как она впервые познакомилась с этим наваждением, Бекка
от отца, однако, утаила.  Наконец  Бекка  кончила  рассказывать  и  теперь
ждала, что сейчас альф одним словом покончит со всем этим.
   Пол к тому времени уже снова сидел у стола, подкрутив фитиль лампы так,
чтоб она давала побольше света.
   - Это  все,  детка?  Только  внутренний  голос,  который  сеет  в  тебе
сомнения?
   Бекка кивнула.
   - Плохие сомнения, па. Сатанинские. Иногда я  не  сплю  целыми  ночами,
прислушиваясь к нему.
   Пол сложил руки, положив одну ладонь на другую. Он не смотрел на  дочь.
Все время разговора с ней его взгляд был устремлен в маленькое окошко, так
слабо освещавшее комнату.
   - Когда мне было года на два больше, чем тебе, умер мой брат  Натан,  -
наконец сказал он. - Он  был  старше  меня  на  год,  и  ему  должно  было
исполниться девятнадцать. Мы были полными братьями, а не просто родичами и
родились вот на этой самой ферме. Моя ма говорила, что нас обоих принимала
Баба Фила и что мы происходим по прямой линии от нее; не знаю,  правда  ли
это. - Пол вздохнул. - В тот год, за месяц до того, как ему исполнилось бы
девятнадцать, Натан вызвал нашего па на бой и проиграл. Силы у  него  было
много, а по весу и росту он был равен отцу, но именно отец сломал ему шею.
Мы  все  присутствовали  на  этом  бою,  а  после  него,  помню,   Захария
похвалялся, что он провел бы поединок  иначе,  чем  Натан,  и  получил  бы
хутор. Однако я что-то не припоминаю, чтоб он сделал такую попытку.  Натан
был отличный парень. А Захария - проныра и болтун,  недостойный  коснуться
пыли у ног Натана. Но Натан умер, а Захария - жив.
   Пол отвел взгляд от окна и перевел на Бекку глаза, как две  капли  воды
похожие на ее собственные.
   - Именно в "этот год и пришел ко мне тот сатанинский Червь и  поселился
во мне.
   - В тебе, па? - Бекка не могла представить себе, как эта залитая лунным
светом девица подходит к ложу ее отца и шепчет полные яда слова. А  может,
папин Червь принял другой облик? Бекка пришла покаяться, и оттого, что все
обернулось почти наоборот, она ощутила  какую-то  расслабленность  -  и  в
теле, и в уме. И она тут же обругала себя за  то,  что  не  нашла  лучшего
способа избавиться и от праздника Окончания Жатвы, и от Адонайи.
   "Ага! - дохнул ей в ухо Червь. - Так вот какова была  истинная  причина
твоего прихода сюда! Вовсе не я! Если бы  Джон  -  начальник  Джеми  -  не
сказал, что тот ему нужен на полях, то Джеми отправился бы на праздник,  и
ты никогда не поведала бы обо мне своему отцу ни слова!"
   - Сомнения, - меж тем продолжал Пол, -  вот  и  весь  твой  дьявольский
Червь. Ты росла, как и я,  в  Праведном  Пути.  Тебя  хорошо  воспитывали,
рассказывали, что правильно и достойно, а что неправильно и греховно.  То,
чему мы учим детей, никогда не меняется: вот это верно, и все тут! И  пока
вы обучаетесь этой детской правильности, у Сатаны нет ни  малейших  шансов
вас заполучить. Но вот приходит время, когда вопросы тебе  задает  уже  не
учитель, да и задаются они  частенько  не  вслух.  И  так  как  ты  хорошо
воспитана, ты знаешь, что есть такие вопросы, которые  вообще  не  следует
задавать... но ветхий Адам, живущий во всех нас, силен. Ты говоришь: "Ведь
это не я задаю все эти почему? отчего? зачем? - ибо знаю, что делать этого
нельзя. Значит, должно быть, сам Сатана проник в мою душу и  отравляет  ее
злом".
   - Почему твой брат должен был умереть? - тихонько произнесла Бекка.
   - Да, это был один из моих вопросов. - Пол  протянул  ей  руку,  и  она
ухватилась  за  нее  обеими  руками.  -  Но  я  понял,  что   не   следует
перекладывать на Сатану вину за то, что есть во мне  самом.  Я  знал,  что
если буду продолжать в том же духе, то вскоре  примусь  винить  дьявола  в
каждом непристойном слове, которое произнес, и в каждом плохом поступке, а
не только в одних дурных мыслях.
   - Значит... это все-таки я сама. Но ведь Баба Фила сказала...
   - А сколько лет миновало с тех пор, как Баба Фила позабыла,  что  такое
быть юной? Я же понимаю, откуда твоя боль, малышка.  -  Пол  наклонился  и
положил на ее ладонь вторую руку. - Это ведь ребенок мисс Линн, не так ли?
- Ему даже не понадобилось ждать утвердительного кивка. - Я знал это.  То,
что ты называешь Червем, подсказывает тебе, что это неправильно,  что  это
несправедливо, что это плохо?
   На этот раз Бекка чуть помедлила, прежде чем кивнуть.
   - Что ж, может, оно и так. Может, боль так глубока и сильна,  что  тебе
кажется, будто сами кости у тебя сейчас запылают огнем;  может,  это  и  в
самом деле плохо и жестоко. Но я скажу тебе, чему я научился и что вернуло
все мои  сомнения  в  тот  ад,  из  которого  они  вышли:  то,  что  нечто
несправедливо, вовсе не значит, что оно еще и плохо.
   Пол притянул Бекку поближе и заставил сесть к себе на  колени.  Шутливо
подергав ее за один из локонов, он продолжал:
   -  Твой  единственный  грех  состоит  в  том,  что  ты  слишком  быстро
развиваешься.  Хотелось  бы  мне,  чтоб  это  была  единственная  причина,
мешающая тебе радоваться поездке на праздник Окончания Жатвы.
   - И я бы хотела того же...
   Голос Бекки звучал совсем глухо. Ее отец должен был бы быть и слепым, и
глухим, чтоб не понять - у нее на душе лежит и другая тяжесть.  У  Пола  с
ушами и глазами был полный порядок, а еще он обладал даром задавать нужные
вопросы. Всего один простенький  вопрос,  и  вот  уже  Бекка  выплескивает
скопившийся в душе страх.
   - Адонайя? Хм-м... - сказал  Пол,  когда  Бекка  кончила  говорить.  Он
спустил ее с колен и задумался. -  Старший  сын  из  живых  сыновей  Заха,
насколько мне известно, или наверняка будет  таким,  если  он  унаследовал
пронырливость и хитрость отца. Что ж, можешь забыть свои  тревоги,  Бекка.
Поезжай на праздник с легким сердцем  вместе  с  остальными  и  ничего  не
бойся. Держись со мной рядом, сколько потребуется и  сколько  захочешь,  и
если мы увидим, что Адонайя подходит к нам, я тут же расскажу  сказочку  о
том, как ты помогаешь мне в моих делах и что тебя от них нельзя  отрывать.
Не говоря уж о том, что там будет множество  других  девчонок,  которые  с
радостью доведут его до самых Райских Врат.
   От слишком вольных слов отца личико Бекки стало совсем пунцовым, но  ни
один проповедник не мог бы определить  масштабов  истинной  благодарности,
которую она сейчас ощущала.
   - Правда, па? Ты сделаешь это для меня?
   - Столько, сколько смогу. Но помни, я не обещаю, что буду  мешать  тебе
выполнять долг женщины в отношении других мужчин.
   - Это я перенесу, па, раз мне не придется делать это для Адонайи...
   - Не надо называть это имя, дорогая. Я ведь сказал,  что  буду  держать
его подальше от тебя, верно? А это, кстати, напомнило мне, что я  пообещал
тебе секрет за секрет. Сейчас я покажу тебе одну  из  причин,  по  которым
этот желтоглазый щенок Захарии не посмеет мне хамить...  Не  говоря  уж  о
том, что я вообще могу переломить ему шею, как соломинку.
   Пол вместе с креслом отъехал назад и выдвинул правый нижний ящик стола.
Тот был немного глубже остальных и заполнен бумагами, часть которых успела
пожелтеть от времени. Пол запустил в них руки  и  выложил  на  столешницу,
обнажив дно ящика. Под этим дном пряталась темная металлическая шкатулка.
   - Фальшивое дно, - объяснил Пол, отпирая шкатулку.  -  Взгляни,  но  ни
слова никому о том, что ты увидишь.
   Бекка заглянула в шкатулку. Она видела рисунки  таких  вещей  в  книгах
Кэйти. Читала она и разные  истории.  Это  была  награда  для  тех  детей,
которые хорошо учились: таких ребятишек пускали  в  маленькую  комнату  на
задах здания, где Кэйти вела уроки и где в полной  безопасности  хранились
драгоценные книжки. По этим рисункам Бекка сразу узнала вещь,  лежавшую  в
шкатулке, хотя просто не могла поверить собственным  глазам.  Если  б  там
оказалось стадо мясного скота,  с  ревом  возвращающееся  с  пастбищ,  она
наверняка удивилась бы меньше.
   - Па, откуда у тебя револьвер?
   Пол ухмыльнулся, явно довольный тем  впечатлением,  которое  его  тайна
произвела на Бекку.
   - Значит, ты знаешь, что это такое? Ты  хорошо  училась,  и  я  горжусь
своей девочкой. Вероятно, ты не очень хорошо помнишь тот раз, когда к  нам
приехали торговцы и впервые обратили внимание на нашего Елеазара? Ты  ведь
тогда была совсем еще малышкой, с вечно  грязной  попкой,  и  пряталась  в
маминых юбках каждый раз, когда на ферме появлялся кто-то чужой.  Да,  так
вот торговцы из нашего Коопа долго и внимательно слушали, как мой  мальчик
рассуждал перед ними о том, что он вычитал в книгах. Потом  они  не  менее
тщательно осмотрели его в кухне, где он работал полуобнаженным: они желали
убедиться, что его тело хотя бы  вполовину  так  же  совершенно,  как  его
разум.
   - А я не знала, что для них сила играет  столь  большую  роль,  сказала
Бекка. - Я имею в виду - в городах...
   - Еще как играет! - Пол ударил кулаком  по  ладони  другой  руки,  чтоб
подчеркнуть важность своих слов. - Когда-то из-за того, что мы обессилели,
мир чуть не погиб. Больше  мы  не  намерены  повторять  такую  ошибку!  Мы
помним, что тогда случилось. Иначе мы  погибнем.  Что  там  -  за  горами,
которые позволили нам сохранить цивилизацию? Один Бог знает, что нас  ждет
в тех краях. И если горы расколются,  как  уже  однажды  раскалывались,  и
спустят на нас своих чудищ, никакой разум не проживет и  минуты,  если  не
будет могучих рук, способных  отбросить  их.  Кооп  или  Имение,  они  все
нуждаются в сильных мужах, которые встанут вместе с ними, рядом с ними или
за ними.
   - Да, па. - Голос Бекки дрожал, как зеленый колосок на ветру.
   Лицо Пола побагровело, желваки на челюстях вздулись.  Испуганный  голос
дочери вернул его к действительности.
   - Извини, детка. - Он виновато улыбнулся. - Вот уж не думал,  что  этот
разговор способен тебя напугать. Ты же изучала историю, как  уверяла  меня
Кэйти. И все это тебе хорошо известно.
   - Кое-что. - Бекка снова оказалась в школьной комнате - совсем малышка,
с завистью глазеющая на книжные  полки  Кэйти,  будто  это  невесть  какое
сокровище. И вот она стоит на цыпочках, стараясь дотянуться  до  книжки  в
особо яркой обложке, стоящей в ряду других.  Оттуда  этой  книжке  суждено
свалиться на пол, и далеко не только ей одной.
   - Ладно, во всяком случае, ма рассказывала тебе о бандах ворья и о том,
почему следует держаться  поближе  к  дому.  -  Упоминание  отца  о  ворье
оказалось для воспоминаний Бекки тем же, что ушат  холодной  воды.  -  Они
ведь охотятся отнюдь не только на одиноких женщин, знаешь ли. Когда  банда
пополнится   людьми,   она   начинает   нападать   на   небольшие   группы
путешественников, вот так-то. Даже торговцы из города, и  те  предпочитают
не рисковать и ездят большими караванами осенью и  весной.  Именно  весной
они и положили глаз на Елеазара. Одному из них мальчишка  так  понравился,
что он хотел его тут же забрать с собой.
   - И забрал?
   - Нет. - Пол погладил ее по голове, забавляясь тем,  насколько  невинна
его умненькая дочка. - Видишь ли, Бекка, в городах тоже есть  определенные
порядки, как и у нас. Все  создания  ведь  равны  перед  лицом  Господа  и
Господина нашего Царя.  Тот  человек,  что  был  особенно  очарован  твоим
братом, по положению был ниже альфа. И вообще выглядел замухрышкой. Если б
я не был уверен  в  противном,  я  бы  его  даже  в  противоестественности
заподозрил.
   - Но они же не потерпят такого в городах, правда, не потерпят, па?
   - Не потерпят. Высокие стены не меняют внутренней сущности людей  и  не
делают их менее богобоязненными. Там разделываются с грешниками точно  так
же, как и у нас.
   Бекка кивнула, вспомнив случай, о котором, судя по всему,  отец  думал,
что он ей неизвестен. Она была еще слишком мала для работ  в  поле,  когда
это случилось, но уж и не такое дитя, чтоб не понимать подслушанного. Один
из низших  по  рангу  работников  и  один  из  ее  родичей  -  совсем  еще
подросток... Их застали во время...
   Мерзость перед лицом Господа!
   Бекка не была уверена в  точном  значении  этих  слов,  но  ей  нередко
доводилось слышать их в часы,  последовавшие  за  этим  открытием,  и  она
видела результаты. Шепоток бежал по  хутору,  будто  огонь,  прыгающий  по
сухим веткам. Мужчины и женщины воззвали к Бабе  Филе,  которая  вышла  из
своего логова на чердаке, чтобы произнести ритуальный приговор из Писания.
О приговоре известили работавших в поле. Детям было приказано не  выходить
за пределы гостиной большого дома, и к ним приставили одну из девушек  для
присмотра. И все-таки Бекке удалось узнать о том, что случилось. Мерзость!
Интересно, они там, в городах Коопа, действуют так же, как мы, а если  да,
то как приводят в исполнение приговор?
   Пол, однако, не имел времени на анализ проблем  горожан.  Ему  явно  не
терпелось  поведать  такому  внимательному  слушателю  дальнейшую  историю
Елеазара.
   - Ну, замухрышка он или нет, но старшина купцов его выслушал и  сказал,
что мальчик, возможно, обладает  нужными  данными,  но  что  сам  старшина
что-то не слыхал по сети, чтоб какие-то города нуждались в  притоке  новой
крови. Тогда тот купец стал с ним спорить, да  так  яростно,  что  я  ушам
своим не поверил.
   Тут Пол пожал плечами, вновь вспомнив о недоступном пониманию поведении
людей из Коопа.
   - Он кричал, что если они будут тянуть, то  с  мальчиком  может  что-то
стрястись, а еще хуже, его может  перехватить  какой-нибудь  другой...  не
помню, как он его назвал. Илик, что ли... Знаешь, их очень трудно  понять,
особенно когда они начинают говорить о своей жизни в городах.  Впрочем,  я
слыхал, будто эта жизнь мало отличается от нашей жизни, только одни  и  те
же вещи называются по-разному - сети какие-то, илики, Коопы,  и  наверняка
один  лишь  Господин  наш  Царь  знает,  как  они  называют  наши   фермы,
сообщества, кровные семьи и Имения...
   - Неужели только этим отличается, па? - спросила Бекка, неотрывно глядя
на блестящий от смазки револьвер. - Только названиями?
   Пол опять пожал плечами.
   - Все мы люди, что тут, что там. Не стоит верить всем этим россказням о
сытной и теплой жизни в городах. У тебя слишком хорошая голова, чтоб  быть
сбитой с панталыку такими дурацкими байками. Я тебе  верно  говорю  -  они
люди, такие же люди, как ты или я.
   Пол откашлялся, сплюнул и продолжал:
   - Ну так вот... Этот парень, что хотел получить твоего брата, спорил со
все большей яростью, но начальник был  непоколебим.  Вот  так  и  надо,  -
подтвердил Пол. - Но, видно, и  на  него  подействовало  соображение,  что
какой-нибудь другой илик может перехватить  нашего  Елеазара.  Поэтому  он
отвел меня в сторонку.
   И мы договорились как мужчина с мужчиной. Я должен был  пообещать,  что
не отпущу мальчика с каким-нибудь независимым торгашом, что бывают  у  нас
еще до весны; а он сообщит мне еще до жатвы - ну, передаст с  кем-либо,  -
да или нет, то есть возьмет он осенью Елеазара или не возьмет.
   - А если бы другие торговцы прибыли к нам осенью?
   Пол широко улыбнулся, вспомнив о том, уже давно исчезнувшем торговце.
   - Что-то говорило мне, что, что бы  там  ни  случилось,  даже  если  бы
потребовалось   перевернуть   землю,   тот   парень   обязательно    будет
руководителем каравана, который явится сюда к жатве. Даром  что  он  такой
замухрышка. Так оно и вышло. Сам он тогда ничего этого  еще  не  знал,  но
жутко хотел, чтоб Елеазар попал именно к его илику. Он сказал, что  пошлет
мне слово с  верным  человеком,  если  в  его  общине  вдруг  да  появится
вакансия. И когда я получу это уведомление, то сразу же  должен  снарядить
Елеазара в город, дав ему в охрану самых сильных родичей.
   - Понятно, - сказала Бекка, глядя, как  свет  лампы  играет  на  стволе
оружия. Револьвер был старый, даже еще более старый,  чем  те,  о  которых
говорилось в рассказах. (В той книжке, что часто  падала  с  полки,  когда
Бекка вытаскивала ее из ряда других, рисунки таких пистолетов были. Книжка
имела мягкую обложку,  хрупкие  желтоватые  страницы,  а  вот  о  чем  там
писалось...) Бекка не могла оторвать глаз от  оружия.  Может,  произведено
оно недавно, но по старинному образцу? Этого она  не  знала.  -  Так  вот,
значит, зачем он дал тебе оружие? Чтоб защищать Елеазара на пути в город.
   - Все верно, кроме того, что никто меня до окончания жатвы ни о чем  не
известил, а после праздника сразу же появился сам торговец.  Он  забрал  с
собой Елеазара, но, видать, запамятовал, что оставил мне эту штуку. -  Пол
почесал голову. - Даже горожане, случается, что-то забывают.  Ну  а  я  не
видел особой нужды напоминать ему об этом.
   Пол взял оружие и стал поворачивать его, чтоб Бекка  могла  рассмотреть
револьвер под разными углами. Бекка  и  не  думала  шарахаться  в  страхе,
несмотря на все, что читала в книжках и слышала от  других.  Разве  па  не
посоветовал ей не верить глупым  россказням?  Что-то  в  ней  настоятельно
требовало не  ограничиться  рассмотрением  одной  лишь  внешности  оружия.
Интересно, а что скажет па, если она попросит  разрешения  дотронуться  до
этой штуки?
   Она медленно придвинулась, надеясь устроить так, что  одна  из  ее  рук
сможет как бы ненароком коснуться револьвера. А в уме у нее кипели вопросы
о  том,  каково  будет  ощущение  от  прикосновения  к  такой   совершенно
необычайной вещи.
   Тяжел ли он?  Как  смотрится  в  руке  -  неуклюжим  или  изящным?  Она
придвинулась так близко, что смогла даже заглянуть  внутрь  шкатулки.  Там
лежала свернутая  тряпочка,  от  которой  пахло  так  же,  как  пахнет  от
внутренностей жатки, тяжелым запахом машинного  масла.  А  еще  там  лежал
мятый коричневый конверт и сложенный пополам лист пожелтелой бумаги. Кроме
того, небольшая металлическая коробочка. Она подумала, что притронуться  к
этому куда безопаснее, чем к самому оружию.
   - Что тебе нужно, женщина? - Па захлопнул крышку шкатулки  так  быстро,
что чуть не придавил Бекке пальцы.
   - Мне только хотелось...
   - Еве тоже только хотелось, - пробурчал он старинный трюизм. - И  из-за
этого "хотелось" Адаму здорово не поздоровилось. Патроны - это не  забава.
А потом ты их рассыплешь по полу, и если я не  досчитаюсь  хоть  одного  -
только одного-единственного, - что  будет  с  нашим  секретом,  хранящимся
здесь?
   - Патроны?! - О них Бекка тоже читала.
   - Привяжи-ка свои глазки на веревочку,  а  то  они,  чего  доброго,  из
глазниц выскочат. - Пол приоткрыл крышку и  осторожно  положил  оружие  на
место. - Ты не одна на этой ферме знаешь, что это за штука такая, хоть  ты
единственная, если не считать меня, кто знает,  что  она  спрятана  именно
здесь. Меня и Елеазара. Ну а теперь беги. Разве у тебя нет других дел?
   Дел у Бекки было множество.  Все  последующие  дни  она  занималась  то
полевыми, то домашними работами,  и  на  сердце  у  нее  было  легко.  Она
напевала, когда кроила свое новое  платье  для  танца  девушек,  она  даже
помогла своей родственнице Леноре с очень замысловатой вышивкой на жакете.
В первый раз за последние недели она чувствовала себя  юной  и  свободной;
наступающий праздник теперь ощущался ею как нечто, чему можно  радоваться,
а не отшатываться с отвращением. Па защитит ее. Она имеет для него  особую
ценность, такую же, как имел для человека из Коопа ее брат Елеазар.  И  па
позаботится о ней, точно так же, как тот.
   Чувствуя над собой надежный размах крыльев па, Бекка осмелела. На одном
из полдников она подняла глаза от тарелки и так взглянула  на  Джеми,  что
Хэтти назвала бы этот взгляд просто наглым. Джеми на мгновение  встретился
с ней глазами, а затем быстро отвел свои в сторону. "Будто он девушка, а я
мужчина", - подумала она. Но затем здравый смысл  восторжествовал,  и  она
вспомнила,   что   Джеми   всегда   строго   соблюдает   приличия.   Обмен
многозначительными взглядами перед всей общиной весьма далек от того,  что
можно назвать достойным поведением.
   И все-таки ей ужасно хотелось, чтоб он разделил  с  ней  ее  радость  и
раскрепощение. Перед окончанием уборки  женщинам  полагалось  свести  свое
участие в полевых работах к минимуму и оставаться вблизи от дома и  служб.
На поля выводились драгоценные машины - Праведный Путь благодаря  выгодной
сделке, провернутой несколько лет назад, обзавелся двумя  лобогрейками,  и
теперь Полу уже не приходилось выводить на поля так много рабочих рук, как
прежде. Джеми  был  отличным  жнецом,  а  поэтому  Бекка,  подождав,  пока
домашние сплетницы не сообщат, что сегодня его очередь работать на машине,
тихонько пробралась к сараю, куда в конце рабочего дня  Джеми  должен  был
доставить жатку.
   Она услыхала лязганье и бренчанье возвращающейся домой машины и почуяла
вонь горелого мазута. Земляной пол сарая покрывала сеть  следов  одетых  в
шины колес, а его воздух  пропах  маслянистым  запахом  полевых  орудий  и
грузовичка, на котором их перевозили. У напарника Джеми был свой сарай, но
Бекка все же удостоверилась, что сюда едет именно Джеми. В Праведном  Пути
неуклонно соблюдалось правило: после  работы  все  должно  быть  тщательно
убрано на свои места  -  от  драгоценных  спиц  до  больших  машин.  Бекка
укрылась в тени и стала ждать.
   Она видела, как он ввел машину в сарай, как выключил мотор, делая это с
тем же изяществом, которое она наблюдала в каждом его движении еще  с  тех
пор, как стала достаточно взрослой, чтоб замечать такие вещи в мужчинах, и
от которого у нее сладко замирало сердце.
   Хотя погода уже посвежела настолько, что Бекке пришлось  надеть  туфли,
рубаха Джеми была испещрена пятнами пота. Она  видела,  как  он  роется  в
карманах, ищет платок, чтобы отереть мокрый  лоб,  как  он  бормочет,  что
платок, должно быть, выпал, когда...
   - Может, возьмешь мой? - спросила она, выходя из укрытия.
   - Бекка!
   Почему она не услышала  радости  в  голосе,  произнесшем  ее  имя?  Она
отступила на шаг, внезапно, без всякой на то причины, ощутив острый  стыд.
На лице Джеми отражался тот же страх, который прозвучал  в  его  возгласе.
Нет, и не в неожиданности ее появления было тут дело. Боль пронзила сердце
Бекки. Да, конечно, она явилась незваной, но она даже представить себе  не
могла, что Джеми отнесется к ней как к непрошеной гостье.  Затем,  так  же
быстро, это страшное выражение исчезло с  его  лица,  сменившись  ласковым
мягким взглядом, который она так любила.
   - Бекка, как тебе это удалось?
   Он тут же оказался в ее объятиях, кружа  ей  голову  острым  и  горячим
запахом своего тела.
   Вокруг не было никого. И вообще вероятности, что  их  обнаружат,  почти
нет.
   - Поцелуй меня, Джеми.
   Ей было необходимо нечто прочное, к чему можно было бы прильнуть, нечто
даже более прочное в ее глазах, чем обещанная ей защита па. Джеми  дал  ей
то, что она просила, но он был нежен, а она ждала.  Поцелуй  был  какой-то
пресный. Бекка стремилась к большему.
   Но...
   - Нет, дорогая. - Он снял с себя ее ищущие руки. - Мы слишком  рискуем.
- В его глазах таилась усталость, а  лицо  казалось  истерзанным  каким-то
непонятным напряжением.
   - Не думаю, - шепнула она и тут же выложила ему все, что узнала  от  па
насчет того, как высоко он ее ставит в  своем  мнении.  -  Даже  если  нас
поймают, он нас пощадит.
   - Тебя - может  быть.  -  Пальцы  Джеми  пригладили  золотистые  пряди,
выбившиеся из ее тугой косы. - А меня - только в том случае,  если  я  уже
достигну возраста, дающего право попросить у  любой  женщины  Поцелуя  или
Жеста.
   - Лучше бы тебе  не  просить  этого  у  любой  женщины,  когда  станешь
постарше, - поддразнила его Бекка. - Попробуй  только,  и  ты  никогда  не
дождешься от меня милостей.
   Джеми даже не улыбнулся.
   - Когда я стану достаточно взрослым,  чтоб  получить  такое  благо,  ты
будешь у меня единственным ключом к Раю, который мне нужен. Па сказал, что
не подпустит к тебе Адонайю, но ведь там будут и другие мужчины...
   Это Бекка хорошо знала. Она помнила об этом все время, но старалась  не
думать, не давать волю чувствам. Она сказала па, что вынесет это,  но  все
равно чувствовала себя как бы запятнанной. То, что ждало ее  на  празднике
Окончания Жатвы, было совсем не то, что она выбрала бы, будь у нее выбор.
   "Выбор - он не для женщин, - шепнул ей Червь. - Вот чему они учат  нас,
приводя в пример дурацкий выбор Евы как доказательство своей правоты.  Они
приписывают все несчастья  мира  женскому  выбору,  будто  их  решения  не
приводили никогда ни к чему плохому".
   - Я сделаю только то, что должна по обычаю, -  ответила  Бекка.  И  тут
весь ее страх и вся ее тоска хлынули из потаенных глубин души и слились  в
едином диком выкрике горя: -  Джеми,  давай  убежим  отсюда  до  праздника
Окончания Жатвы! У меня  в  городе  живет  брат!  Мы  его  отыщем.  Вполне
возможно, что в их общине требуется приток свежей крови. Тогда они  примут
нас. Па говорит, что в городах живут так же, как мы, но ведь этого быть не
может! Он же там никогда не был, а потому и знать не может. Возможно,  нам
с тобой удастся...
   Он заставил  ее  замолчать  поцелуем,  но  тот  оказался  на  удивление
водянистым. Она ничего не почувствовала, за прикосновением его губ  ничего
не стояло. Ее сердце не принимало этого.  Она  готова  была  отдать  Джеми
гораздо больше того, что тот предлагал ей, а ее потребность в любви просто
одевала эти скромные дары в пышные праздничные одежды.
   Потом Джеми сказал:
   - Ты же сама понимаешь, что все это глупости, Бекка. Наше место  здесь,
а не в городах Коопа. Подожди. Перенесем все. Ты же  знаешь,  я  не  стану
любить тебя меньше из-за того, что ты будешь делать на празднике Окончания
Жатвы то, что должна. И я знаю, что ты... отнеслась бы ко мне так же, если
б я даже... - Его горло издало странный  звук.  -  Не  всегда  же  я  буду
мальчишкой!  Все  переменится.  Но  нам  придется  терпеть,  пока  это  не
произойдет.
   - Для меня все может перемениться куда скорее, если я буду востребована
еще на празднике. - Против воли ее голос прозвучал несколько сварливо.
   - Но ты же сказала, что па...
   - Я сказала, что он будет защищать меня от Адонайи. Но  ведь  тот  тоже
любимый сын своего па. Ты-то не видел, как он  расхаживает  по  Миролюбию,
разодетый, как какой-нибудь король. А если с нами случится  что-то  и  наш
хутор окажется в долгу у Заха...
   - Господь не допустит этого, - торопливо возразил Джеми.
   - Будем на это надеяться, - согласилась Бекка, - но если такое сбудется
и я окажусь ценой, которую придется уплатить за помощь нам, то как  бы  он
ко мне ни относился, па меня продаст. Ты помнишь, что говорится в  Писании
про Иакова и Рахиль?
   Джеми помнил.
   - Иаков пришел на ферму Лавана, чтоб взять там жену. Он хотел  получить
красивую дочь Лавана Рахиль, но Лаван отдал ему Лию.
   Потом пришла беда и унесла большую часть стад  Лавана.  И  тогда  Иаков
предложил Лавану,  что  пригонит  ему  стада  другого  альфа  в  обмен  на
красавицу Рахиль. И Лаван сделал то, что должен был сделать,  чтоб  спасти
свой хутор от голода. - Странная горечь появилась в глазах Джеми, когда он
подходил к концу истории. - Так уж устроена жизнь - мы все делаем то,  что
должны...
   Бекка крепко прижала его к себе, она отдала бы что  угодно  за  женскую
магию, которая заставила бы его тело войти в нее и остаться там  навсегда.
Для нее сейчас не существовало ничего важнее, чем убрать из его  глаз  эту
горькую тоску.
   - Ничего, мой любимый, мой Джеми, - шептала она ему на ухо, -  праздник
Окончания Жатвы придет и уйдет, и я сделаю все, что могу, чтобы  заставить
па оставить меня тут еще на год. А на следующий год у тебя уже будет право
на меня, а может, даже право на рождение ребенка, если ты будешь  работать
изо всех сил. Кто знает? А через год или  около  того...  -  Нет,  она  ни
словом не намекнула на вызов. Сам должен понять.
   - Еще год, - повторил он, и на этот раз вся его тоска и все его надежды
слились в последнем поцелуе, подаренном ей на прощание.
   После этого у Бекки не было случая повидаться с  Джеми  наедине.  Жатва
была в разгаре, и женщины  получили  распоряжение  держаться  подальше  от
полей "Что-то такое, что имеет отношение к мужскому Знанию",  -  объяснила
Хэтти маленькой Сьюзен, которая подросла как раз настолько, чтобы ощутить,
как в крови, текущей в ее артериях, закипает огонь фатального  любопытства
Евы.
   Все женщины - молодые и старые - собрались в большой гостевой  комнате.
Мужчины взяли с собой всех мальчиков, кроме тех, кого  еще  не  отняли  от
груди, да тех, что учились ходить, держась за юбки своих матерей.
   Последние недели перед праздником Окончания  Жатвы  были  чем-то  вроде
отдыха, особенно для тех женщин, которые работали в поле; это, однако,  не
означало, что все работы  вообще  прекратились.  Работы  на  ферме  всегда
хватает, особенно если ферма хорошо организована. Лень  -  угода  дьяволу.
Надо, чтобы люди трудились непрерывно - руками, спиной, головой. Учение  -
такая же важная вещь, как прополка рядов кормовой капусты или моркови.  Ну
а когда никакой другой работы вообще нет, достойные женщины  либо  учатся,
либо учат других.
   Именно этим и занималась Хэтти с малышкой Сьюзен  и  ее  однолетками  -
сестрами и родичами, обучая их азам  обычного  права  и  законодательства.
Вернее сказать, обучала их в то время, которое оставалось  от  ответов  на
бесконечные вопросы Сьюзен, все время ее перебивавшей. Эта  девчонка  была
первенцем Тали, имела такие же каштановые волосы, что и ее мать, и  глаза,
в которых карий цвет глаз Тали смешивался с яркой зеленью глаз Пола.  Зато
у девчонки  не  было  ни  капли  от  сдержанности  Тали.  "Почему  так?  -
спрашивала она снова и снова. - Почему мы не можем  помочь  им  с  уборкой
урожая?"
   - Мы им там не нужны, - отвечала ей Хэтти. - Если б  в  нас  нуждались,
они бы послали за нами.
   - Это неправильно! - Бекка подняла глаза от книжки, которую  читала,  и
услышала тонкий голосишко родственницы, выражавший решительное  несогласие
с тем, что говорила Хэтти. - В другое время нам  приходится  им  помогать,
даже когда мужчин вполне хватает  для  работы!  Это  чтоб  вы  не  боялись
тяжелой работы, говорили они нам весной. А чем весна отличается от  осени?
А зачем они сейчас забрали с собой всех мальчиков-подростков,  хотя  летом
для их же блага им было ведено оставаться дома? Почему?
   Хэтти закатила глаза к потолку. Ее живот был уже  велик,  и  мисс  Линн
говорила, что срок очень скоро.
   - Тали, милочка...
   И прежде чем Сьюзен успела спустить с языка очередное "почему", ее мать
схватила ее за шиворот и вытащила  из  гостиной.  И  вскоре  все  услышали
звуки, говорившие о результатах совсем  другой  системы  обучения  хорошим
манерам.
   Баба Фила закудахтала. Она занимала лучшее место - кресло возле  самого
камина. Для нее время отдыха тоже имело немалое значение - один из  редких
случаев, когда она спускалась из своей мансарды под крышей большого  дома.
Безымянная прислужница,  ухаживавшая  за  хуторской  вещуньей,  сидела  на
скамеечке у ног старухи, готовая отыскивать, приносить и подтыкать  пледы,
которые превращали долгожительницу в подобие капустного кочана. Те  редкие
фразы, которые произносила Баба из  вежливости,  звучали  резко  и  грубо.
Вообще же она больше помалкивала.
   Когда Сьюзен и Тали вернулись, Сьюзен  тихонько  заняла  свое  место  в
группе девочек, окружавших кресло Хэтти, и уже ни  разу  не  задала  своих
"почему". Хэтти же продолжила лекцию.
   - Бекка, тебе бы лучше присоединиться к нам, - позвала  Селена,  жестом
указывая на свой  кружок  молодых  женщин  -  "невостребованных"  девушек,
прошедших Перемену, но никогда еще  не  бывавших  на  празднике  Окончания
Жатвы.
   Бекка неохотно отдала  свою  книгу  Кэйти.  Учительница  принесла  сюда
солидную стопку своих драгоценностей, чтоб скоротать часы, пока не  придет
время готовить ужин и мужчины не вернутся домой. Эта книга  была  особенно
хороша, с чудесными картинками и  с  рассказами  столь  невероятными,  что
можно было не опасаться, что кто-то примет их всерьез. И все же  они  были
увлекательны, эти забавные побасенки.
   Бекке особенно нравилась картинка,  изображавшая  закованного  в  сталь
мужчину, убивавшего страшенное чудище вроде дракона. В  рассказе  это  был
богобоязненный странник, убивший  Сатану,  принявшего  образ  дракона,  но
Бекке казалось, что рыцарь похож  на  ее  отца.  А  чудовище,  которое  он
убивал, иногда приобретало образ Адонайи. Бывало и так, что  другая  книга
как бы  наслаивалась  на  первую,  и  тогда  написанные  от  руки  строчки
закрывали и рыцаря  и  дракона.  Бекка  вздрагивала,  моргала  глазами,  и
призрак исчезал.
   - Так вот, мне известно, что многие из вас, девушки, воображают,  будто
знают все, - говорила Селена, пока Бекка занимала свое место  на  потертом
коврике из плетеного дубового луба.  -  Вы  разок-другой  обслужили  своих
родичей и думаете, что можете заставить  все  мужское  население  есть  из
ваших рук...
   - Особенно после того, как они побывали  в  руках  Леноры,  -  хихикая,
шепнула Марион.
   - Очень нам нужно их кормить, - фыркнула Дел.
   На них Селена не обратила никакого внимания.  Она  пошарила  под  своим
стулом с прямой спинкой и, вытащив оттуда деревянный ящичек, положила  его
себе на колени.
   - Вы тут все хорошие и послушные девушки, да и вообще  за  многие  годы
Праведный Путь не выдал замуж ни одной девушки,  которая  была  бы  плохой
женой и не сделала бы чести своей ферме. Это следствие хорошего  отбора  и
хорошего воспитания, которое  в  конечном  счете  зависит  от  полученного
образования. Мужчины, которые увидят вас танцующими  на  празднике,  могут
быть альфами или станут альфами в недалеком будущем. Вы обратите  на  себя
их внимание, вы  взвесите  их  положение,  и,  если  они  что-то  из  себя
представляют, это может определить все ваше дальнейшее  будущее.  Вот  это
вам следует запомнить!
   - Ручаюсь, Ленора ни о чем другом и не думала все эти месяцы, - шепнула
Дел на ухо Бекке. -  Небось  всю  краску  с  кроватного  столбика  стерла,
практикуясь.
   Эту шпильку Селена оставить без внимания не могла. Ее рука мелькнула  в
воздухе и тяжело опустилась на розовую щечку Дел.
   - Во всяком случае, Ленора знает, что к чему, молодая  женщина!  А  вот
когда ты будешь старой и никем не востребованной  каргой  и  придет  время
Чистки (чего да не  допустит  Господин  наш  Царь),  тогда,  может,  ты  и
пожалеешь, что не уделяла больше внимания своему кроватному столбику!
   Потом, уже более спокойно, она обратилась к своему кружку:
   - Все, что мы делаем для мужчин, это  достойно  и  прекрасно,  но  есть
много способов и хитростей, как это делать еще лучше. Вам обязательно надо
научиться этим способам, благодаря которым мужчина запомнит вас лучше, чем
если бы вы были в поре или оказались его первой женщиной. Вы должны  стать
для него чем-то большим, чем простая забава в темноте праздника  Окончания
Жатвы. Вы должны заставить мужчину, который вас выберет,  потерять  сон  и
тосковать до тех пор,  пока  он  не  явится  к  вашему  па  и  не  сделает
предложение.
   Крышка ящика, лежавшего на  коленях  Селены,  поднималась  на  ременных
петлях. Она вынула из него несколько художественно вырезанных предметов  и
раздала  их  девушкам  -  каждой  по  одному.   Выражение   девичьих   лиц
варьировалось от шока до смертельной скуки,  когда  они  стали  вертеть  в
руках  эти  деревянные  фаллосы.  Каждый   кровеносный   сосудик,   каждая
складочка, каждая деталь, отличающаяся от других, были тщательно выкрашены
и перенумерованы, чтобы выявить все индивидуальные особенности целого.
   - Надеюсь, она не станет рассказывать нам байку  про  девушку,  которая
думала, что и настоящая штука будет раскрашена и  перенумерована  так  же,
как эта? - пробормотала Дел.
   - Ну и как с этим работать? - спросила Ленора.
   - Этой штуковиной хорошо выбивать пыль из тряпичных кукол,  -  довольно
громко прошептала Марион, так что Бекка  ее  хорошо  услышала.  -  Размер,
конечно, не в натуральную величину, но это не так  уж  важно.  Погляди-ка,
как Ленора уставилась на свой! Ты понимаешь, о чем она сейчас думает?
   - Внимание! - прикрикнула Селена. Урок начался.





                                    Заходится в плаче голодном дочь -
                                    Обеим нам вышел срок.
                                    И я не могу ей ничем помочь -
                                    Истерзан сухой сосок.
                                    Я только молюсь: о сладчайший Исус,
                                    Твоя ль не щедра рука,
                                    Так дай моей дочке испробовать вкус...
                                    Глоток... моего молока.

   - А ну убирайся отсюда! - Тали уперла кулаки в бока и  закинула  голову
назад, сверкая на Пола полными ярости глазами. Бекка как раз в эту  минуту
пробегала через гостиную с корзиной чистого белья и  не  удержалась  перед
искушением замедлить шаги,  чтобы  полюбоваться  тем,  как  эта  маленькая
женщина спорит с ее па. Бекка усмехнулась, увидев, с каким  обескураженным
выражением лица взирал отец на самую молодую из  своих  жен.  Он  не  хуже
любого другого знал, что только одна вещь в  мире  может  придать  женщине
смелость разговаривать с ним в таком резком и повелительном тоне,  но  тем
не-менее был здорово удивлен.
   - Я думал, что она в своей комнате, - выдавил он из себя  наконец.  Его
большие руки смущенно мяли широкие поля  соломенной  шляпы,  свивая  их  в
трубочку.
   - Ну а у Бога были другие соображения на этот счет, и бедная женщина их
разделяет. Ты что, хочешь, чтоб ради твоих удобств ее перевели наверх?
   - Да... я хочу сказать, нет... Но тут? - Он кивнул на закрытую дверь. -
Ведь в этой комнате нет даже кровати, да и вообще негде повернуться. Будет
ли ей там хорошо?
   Тали расхохоталась ему  прямо  в  лицо,  которое  приобрело  еще  более
смущенное и даже глуповатое выражение. У дверей Бекка вообще остановилась,
чтоб услышать, как самая юная из жен сказала:
   - А с каких это пор мы рожаем на кроватях? Если хочешь  быть  полезным,
иди наружу и дожидайся там приезда мисс Линн. И хотя все знает  лишь  один
Бог, но я не думаю, что мисс Линн появится тут быстрее, чем этот ребенок.
   Бекка выскользнула в дверь и тихонько прикрыла ее за  собой.  Ей  вдруг
показалось, что она находится совсем в другом мире. Там - в гостиной - все
шторы  на  окнах  подняты,  чтоб  впустить  в  комнату  как  можно  больше
солнечного света. В этой  же  комнате,  скорее  похожей  на  кладовку  или
большой  шкаф,  единственное  окошко  было  занавешено   сложенной   вдвое
простыней. Прохладный ветерок с трудом, но все  же  пробивал  себе  дорогу
сквозь плотную ткань, и в комнате царил приятный полумрак.
   Хэтти лежала на  тощем  матрасике,  принесенном  женщинами  из  чьей-то
спальни. Бекка бросила испуганный взгляд на бледное лицо матери.  Поставив
корзину на пол, вынула из нее сложенную чистую тряпочку,  смяла  ее,  чтоб
удобнее было вытереть пот, проступивший на лбу Хэтти.
   - Оставь, как есть, - раздался из темноты голос Бабы Филы. Он  скрипел,
как  скрипит  под  ногами  ледок  на  замерзшей  луже.  Баба   сидела   на
единственном стуле, который с трудом поместился в этом крохотном  закутке,
а ее безымянная прислужница расположилась, скрестив ноги, прямо на полу. -
Для нее уже сделано все, на что она имеет право. В муках должны мы  рожать
детей, так повелел Господь. А потому - оставь все, как было.
   - Да свершится! - прозвучал, как  эхо,  чей-то  голос.  Это  была  Рэй,
сидевшая на подушке рядом с  кувшином  и  тазом,  поставленными  слева  от
Хэтти; к ней присоединились и Селена, прислонившаяся к  родильной  стойке,
чтобы проверить на прочность соединение ее частей, и девчонка  Бабы  Филы,
чьи глаза, казалось, видели все, а может, и ничего.
   Губы Бекки что-то шепнули, но это было отнюдь  не  "Да  свершится".  За
несколько часов она  получила  столько  знаний,  заплатив  за  них  тяжким
трудом, сколько ей вряд ли еще когда-нибудь захочется получить. Когда у ее
матери  начались  первые  схватки,   Бекка   и   маленькая   Сьюзен   были
единственными, кто оказался в  гостиной.  Все  остальные  девушки  и  дети
помогали на кухне. Время жатвы - время заготовки пищи  на  долгие  месяцы,
что ждут впереди, а потому каждая пара рук на  счету.  Вообще-то  и  Бекке
полагалось бы быть там, но Кэйти сказала, что в настоящую минуту ее помощь
не требуется и будет лучше, если  она  займется  со  Сьюзен  чтением.  Они
сидели, склонив головы над книжкой, когда Хэтти вдруг со стоном  поднялась
с кресла, а у ее ног неожиданно появилась лужа.
   Селена тут же взяла на себя руководство, приказав юной Сьюзен бежать  в
поле... к черту те мужские дела... и послать  одного  из  мужчин  за  мисс
Линн.
   - Я боюсь, - хныкала Сьюзен, и подбородок у нее дрожал.
   - Чего ты боишься?
   - Нам нельзя находиться в поле во время уборки...
   - Но у нас роды! Ты еще слишком мала, чтоб  понимать,  что  это  такое!
Мужчины должны уж совсем спятить, чтоб  настаивать  на  каких-то  дурацких
церемониях, когда речь идет о родах!
   - Селена, не посылай эту девчонку, - сказала Хэтти. - С мужчинами  надо
поосторожнее. Да и у меня это не первые роды. Ты и Баба Фила, и...
   - А кому захочется объясняться с Полом, если выяснится, что тебе именно
в этот раз понадобилась помощь травницы?  Такие  вещи  ведь  бывают...  да
охранит тебя Господь... а потом уж ничего не поделаешь - поздно.  Конечно,
может случиться, что я окажусь единственной,  кто  сможет  принять  твоего
ребенка, но по крайней мере мы сможем  сказать,  что  за  мисс  Линн  было
послано. И никто нас  упрекнуть  не  посмеет.  А  ну,  беги,  девчонка,  -
приказала Селена Сьюзен. - Если что случится, я тебя прикрою.
   - Я могу сходить вместо Сьюзен, - вмешалась Бекка. Она умолчала о  том,
как была бы рада, если б ее отпустили. С той самой  минуты,  как  ее  мать
поднялась с кресла с промокшими сзади от хлынувших  вод  юбками,  у  Бекки
было одно желание - удрать отсюда куда угодно.
   - Нет, ты останешься, - приказала Селена. - Нам нужен кто-то, кто может
быстро отыскать и принести вещи, которые понадобятся, а остальные  женщины
и девчонки заняты по горло консервированием. И  вообще  -  скоро  ты  сама
выйдешь замуж, уедешь отсюда и окажешься в таком же положении. Так что для
тебя все это будет хорошим уроком.
   Так Бекка и осталась. Помогла Тали принести для Хэтти матрас, притащила
свежей воды и сбегала в одну из кухонь поставить на огонь котел  с  водой.
Та жена Пола, которая  там  командовала,  заявила,  что  Бекка  им  мешает
готовить запасы на зиму, так что ей пришлось  разъяснять  причины  спешки.
Бекке пообещали дать столько кипятку,  сколько  понадобится,  и  отправили
обратно помогать Хэтти. Потом Бекка поднялась на чердак сказать Бабе Филе,
что она нужна внизу. Помогла безымянной девчонке  спустить  Бабу  Филу  по
лестнице,  помогла  Селене  приготовить  родильную  стойку,  помогла   Рэй
занавесить окно двойной простыней, делала все, что ей приказывали, и  все,
что считала нужным.
   И делая все  это,  старалась  не  видеть  и  не  слышать  самой  Хэтти.
Затрудненное дыхание и стоны, еле слышный голос, молящий  о  глотке  воды,
шлепанье босых ног, спешащих туда-сюда  по  крошечному  пространству  пола
душной каморки, все это существовало как бы отдельно  от  ее  мамы.  Когда
схватки участились и  Хэтти  попросила,  чтоб  ее  посадили  на  родильную
стойку, Бекка  встала  у  окна,  пряча  лицо  за  чуть  приподнятым  краем
простыни. Она объяснила это тем, что смотрит, не подъезжает ли мисс Линн.
   Добродушная Рэй нарушила ее хрупкий временный  покой.  Рэй  была  самая
маленькая и самая кругленькая из матерей фермы, к которой  прибегали  чуть
ли не все детишки, когда хотели, чтобы кто-то поцеловал их ушиб или  вытер
слезы. Готовить она не умела, даже если бы от  этого  зависела  ее  жизнь,
зато всюду приносила тепло, куда более ощутимое, чем огонь кухонной печи.
   - Это не наказание, Бекка. - Рэй стояла за ее  спиной  и  говорила  так
тихо, что никто другой ее услышать не мог. - Это всего лишь то,  что  ждет
нас всех. О, я знаю, как это больно слушать и как ужасно видеть, но поверь
- эта боль окупается. Ты сама увидишь, как будет выглядеть твоя ма,  когда
возьмет в руки ребенка. Ш-ш-ш... Так же она  страдала,  и  рожая  тебя,  а
видела ли ты в ее глазах упрек, когда она теперь смотрит на тебя?
   - Рэй...
   - Что, детка?
   - А что если б я родилась мальчиком?
   - Что такое?!
   - Мне позволили жить потому, что я  родилась  тогда,  когда  Праведному
Пути нужны были девочки. А  кто  нам  нужен  сейчас?  Что  случится,  если
ребенок будет не тот...
   Сильные пальцы больно впились в руку Бекки. В тоне Рэй не было ни капли
былой теплоты, ее слова резали острее осколков кремня:
   - Еще одно карканье в этой комнате, накликающее беду, и  ты  пожалеешь,
что вообще родилась на белый свет! Убирайся отсюда вон! Придумай  повод  и
убирайся! И пусть Господин наш Царь пошлет тебе все невзгоды,  которые  ты
накликала на свою ма, и даже еще хуже! Вон!
   Руки Рэй оттащили Бекку от окна и довели ее до двери.
   - Бекка сходит и принесет еще чистого белья, - сказала Рэй, улыбаясь. И
последнее  проклятие,  произнесенное   шепотом,   полетело   вслед   Бекке
одновременно с громким стуком захлопнувшейся двери.
   Бекка  копалась  как  можно  дольше,  собирая  простыни,  и  безуспешно
старалась выгнать из памяти слова Рэй.
   "Есть такие слова, которые не хотят умирать. - Прежний  страшный  голос
Червя сочился сквозь ее мысли. - И как бы ты ни старалась их изгнать,  они
все равно цепляются  за  тебя.  Ты  пытаешься  выгнать  их,  пытаешься  их
похоронить глубже, чем хоронят трупы, но они снова тут как тут.  Они  ждут
появления чего-то, что придет и соскребет землю, которой ты их засыпала, и
снова вытащит их на свет. И вот они опять  тут  -  ждут  своего  часа.  Ты
запомнишь их навеки, Бекка. Сама знаешь, что запомнишь".
   "Я и так помню множество слов", - подумала Бекка.
   "Но не таких. И не тех, что ты вычитала в той маленькой книжке. То  мои
слова. Для маленькой девочки ты была слишком умна, хоть и ненамного старше
Сьюзен, так? Кэйти-то понимала, что ты  умна.  Даже  учительница,  которая
очень любит свое дело, понимает, что для женщины иметь слишком большой  ум
- равносильно смерти. Потому и спрятала от тебя ту книжку. А в книжке  моя
история. А сколько ты успела прочесть в ней, пока Кэйти не обнаружила, что
ты пыхтишь над ней, пытаясь разобрать слова, написанные моей рукой?"
   "Я знаю все, что мне надо знать, - яростно стояла на своем  Бекка,  как
бы сооружая стену против Червя. - Прошлое мертво, а ты - прошлое. И к моей
жизни ты никакого отношения не имеешь".
   "Или очень большое. Помнишь ли ты, как читала про все, о чем помнила я?
О том, как было раньше, о том, что рассказывала мне бабушка, а она слыхала
от своей бабки? Но ведь времена меняются. Меняется мир, меняются  женщины.
О, не сразу, но неотвратимо. Мы можем принимать в себя мужчину лишь тогда,
когда наши несчастные, запуганные, изголодавшиеся тела разрешат нам это, -
даже если б нам вдруг захотелось принять его в другое время.  Но  попробуй
это сделать, и он изувечит тебя так, что многие из нас от  этого  умирают.
Поэтому мы научились ждать знака, который говорит нам, что мы готовы,  что
мы... превращаемся в "принимающих" женщин, как вы называете это. Женщин  в
поре. Но в мое время некоторые из нас, видимо, снова становились  другими,
непохожими на тех, какими были раньше. Но когда все одинаковы, то тем, кто
становится отклонением от нормы, лучше поберечься..."
   "У меня нет нужных слов..."
   "Ничего подобного, тебе они известны.  Ты  знаешь  больше,  чем  нужно,
чтобы чувствовать себя в безопасности, однако другого пути у тебя  нет.  И
ты знаешь и это, Бекка".
   Бекка стала напевать, складывая белье в корзину и изо всех сил стараясь
выгнать Червя из своих мыслей. Но это уже не был просто  Червь.  Это  была
девушка, та самая, что ждала под ливнем лунного света, чье тело  покрывали
кровавые потеки. И как бы громко ни распевала Бекка, крик  пролитой  крови
все равно звучал громче. Девушка-призрак вдруг начала  расти,  прижимая  к
окровавленной груди призрак книги.
   "А разве ты не хочешь узнать, чем кончилась моя  история?  -  мурлыкала
она, протягивая свою книжку Бекке. Каждая буква в ней была налита  кровью.
- Кэйти любит книги, она никогда бы не посмела уничтожить одну из тех, что
отданы под ее охрану. Неужели ты никогда не интересовалась, где эта книга?
Неужели тебя не тянуло узнать об этом?"
   Тут Бекка подхватила свою корзину и выбежала вон. И хоть ей страсть как
не хотелось возвращаться в родильную комнату, но и оставаться вне  ее  она
тоже не смела, даже если б и не было понукавшего ее призрака, - уж слишком
много кривотолков могло бы возникнуть. Оказавшись в комнате, она старалась
держаться поближе к матери. Глаза Бекки не отрывались от лица Хэтти -  так
было лучше, чем случайно наткнуться на испепеляющий взгляд Рэй.
   - Вроде она задремала, - сказала Селена, вглядываясь в  лицо  Хэтти.  -
Наступила, как это иногда бывает, передышка между приступами боли.  Может,
все-таки мисс Линн успеет приехать к родам.
   - Дал бы Бог, - отозвалась Бекка.
   -  Господин  наш  Царь  даст,  -  поправила  ее  Рэй.  Говорить  о  нем
разрешалось,  нельзя  было  лишь  упоминать  о  его  мече.  Кое-кто   даже
утверждал, что воззвание к Царю во время родов благодетельно, так  как  он
мог воззрить на дитя  благосклонно  и  перенести  свой  выбор  на  кого-то
другого.
   Стук в дверь вырвал Хэтти из полузабытья. В крошечную,  набитую  людьми
комнатку просунулась голова Тали.
   - Солнце уже садится. Скоро начнут возвращаться  мужчины.  Пол  сказал,
что, возможно, мисс Линн уехала в другой хутор, так  как  в  Миролюбии  ее
нет. Если это так, то из Миролюбия должны снарядить за ней  своего  гонца,
чтобы вызвать ее сюда.
   - В какой же это другой хутор?
   Тали только плечами пожала:
   - Откуда мне знать. Если он далеко или если она там не завершила  своих
дел, которые начала, кто знает, когда мы ее увидим.
   - И все же надо было послать сюда младшую травницу, -  сказала  Селена,
взъерошенная, будто курица над цыплятами. - Хоть бы кого прислали.
   - Ты сама справишься с родами не хуже младшей травницы, - напомнила  ей
Рэй. - Зачем нам нужна...
   - Из принципа. Ну ладно, что ж делать.  Хэтти,  милочка,  как  ты  себя
чувствуешь?
   - Опять начинаются, - сказала Хэтти, задыхаясь. - И сильные.
   - Помогите ей встать. Бекка, подставь плечо. И ты,  девка,  -  показала
она на прислужницу Бабы Филы.
   Безымянная девушка послушно подошла к Хэтти справа, так же покорно, как
вол подставляет шею под ярмо. Они немножко походили с Хэтти по комнате, но
та вскоре попросила, чтоб ее посадили в родильную стойку.
   Эта  конструкция  выглядела  такой  старой,  что  вполне   можно   было
предположить, будто она служила еще Бабе Филе, когда та была молодой женой
какого-то давно забытого альфа Праведного Пути. Сама стойка  больше  всего
походила на летнее отхожее место, у которого оторвана крыша, стенки и даже
половина  сиденья.  Только  четыре  вертикальных  столба  да  перекладины,
достаточно прочные, чтобы удерживать столбы в вертикальном  положении.  На
первый  взгляд  сооружение  казалось  очень  хрупким  -  несколько  тонких
древесных стволиков,  скрепленных  ремнями  из  сыромятной  кожи.  Правда,
никаких деревьев вблизи Праведного Пути не  росло,  лесная  страна  лежала
дальше к востоку за фермой Святость, а на ремнях почему-то не  видно  было
пятен ни от пота, ни от пролитой воды, хотя сыромятная кожа их обязательно
должна была сохранить.
   Когда Бекка помогала матери поднять  юбку  и  угнездиться  на  узеньком
сиденье, она случайно дотронулась до прохладной гладкости стойки и поняла,
что это городская работа. Поддельная сыромятная кожа, соединяющая столбы и
перекладины и из которой сделаны петли  для  рук  роженицы,  тоже,  должно
быть, привезена из города.
   Селена  опустилась  на  колени  перед  Хэтти,  подняла  ее   сбившиеся,
пропитанные потом юбки и произвела быстрый осмотр. Потом встала и сказала:
   - Ничего не  поделаешь.  Вы,  девчонки,  бегите  на  кухню,  где  Бекка
поставила котел с водой, и тащите кипяток сюда.  Да  сами  не  ошпарьтесь!
Ребенка я принять сумею, а вот лечить ваши обваренные шкуры  может  только
мисс Линн.
   Бекке пришлось  сдерживать  себя,  чтоб  не  помчаться  бегом  из  этой
комнаты. Прислужница Бабы Филы выскочила  за  ней  быстрыми  и  неслышными
шагами, сохраняя при этом на лице отсутствующее выражение.
   Всю дорогу до кухни она держалась позади Бекки,  хотя  могла  бы  легко
догнать ее и даже перегнать, если  б  захотела.  В  отличие  от  Бекки  ее
нисколько не сковывали длинные юбки. Одежда, которую  она  носила,  больше
всего походила на мужскую клетчатую рубашку свободного покроя, кончающуюся
чуть выше колен.
   На кухне никого не оказалось, несмотря  на  то,  что  день  кончался  и
мужчины должны были вот-вот возвратиться с полевых работ. Во  время  жатвы
еда была  особенно  скромной,  ибо  у  женщин  уходило  много  времени  на
заготовку продуктов на зиму и на другие хозяйственные дела. Мужчины  брали
в поле завтрак, иногда дополняя его мясом мелких  зверюшек,  пойманных  на
межах ржи и кормовой пшеницы. За  ужином  мужчины  будут  хвалиться  своим
уловом, показывать жалкие малюсенькие шкурки несчастных животных и  вообще
вести себя так, будто совершили невесть какие подвиги.  Только  в  прошлом
году старый Гаррет отвел Бекку в сторонку  и  предложил  ей  такой  жалкий
обрывок меха в обмен на Поцелуй Признательности. Она отказала и убежала  -
знала, что он имел право на эту услугу (с согласия па), но  ее  трясло  от
одной мысли, что он пытался купить ее как блудницу вавилонскую...  Позднее
она увидела этот же кусочек меха, лежавший, как трофей, на подушке Марион.
   - Ну и чего ты  рот  раззявила?  Ясное  дело,  они  тут  все  поспешили
свернуть и разбежались. Ты что, не знаешь, что они  скорее  попрячутся  по
углам, чем согласятся нам помочь. Женщина, что рожает,  для  них  страшнее
самой смерти.
   Голова Бекки резко повернулась, она искала  взглядом  того,  чей  голос
прозвучал так  неожиданно.  Девчонка  Бабы  Филы  радостно  скалила  зубы,
довольная эффектом своего внезапного выступления.
   - Ну что еще тебя удивляет? Ты что же, веришь идиотским  басням  насчет
того, будто у меня вырвали язык при рождении? Ничего подобного.  А  вообще
задумано здорово - загнать сумасшедшую старуху  на  чердак  в  компаний  с
немой. Ну а как же - та еще быстрее окончательно спятит, даже раньше,  чем
найдется кто-нибудь, кто ткнет ее ножом. - Девчонка хихикнула. -  Впрочем,
ткнуть ее ножом - дело не больно-то легкое. Она пока еще жуть  как  хитра,
эта старая карга, она и меня научила приемам драки, чтобы я смогла сделать
то, что старухе самой уже не по силам.
   - Так ты умеешь драться?
   Зубы девчонки обнажились в чем-то отдаленно напоминающем улыбку.
   - Не хуже любого мужика. А может, и получше. Им-то, чтоб убивать, нужна
палка или камень, если с самого начала не удалось  сломать  врагу  шею.  -
Улыбка стала еще шире. - А мне не надо. Хочешь, покажу?
   Откровенный ужас на лице  Бекки  заставил  безымянную  девчонку  весело
расхохотаться.
   - Да не стану я тебя убивать, дуреха! Ну подумай сама, что я выгадаю от
этого? Разве то, что меня убьют? Конечно,  можно  убежать,  но  я  не  так
глупа, чтоб пойти на такое.  Говорят,  банды  ворья  вооружены  отнюдь  не
одними палками и камнями и они держат у себя женщин,  только  пока  те  на
что-нибудь годятся. А это значит - очень недолго, как утверждает  Баба.  Я
же вовсе не рвусь, чтоб меня распластали. Вот уж не рвусь.
   - Если хочешь, - сказала Бекка медленно и  осторожно,  -  ты  могла  бы
поучить меня приемам боя.
   - Интересуешься приобретением знаний, да?
   Бекка постаралась сохранить на лице выражение полного безразличия.
   - Баба  Фила  -  хуторская  вещунья,  а  значит,  она  накопила  немало
мудрости. Если она настолько хорошо владеет этим искусством,  чтоб  учить,
то мне бы не мешало узнать, что это за искусство.
   - А ты хитрая, - задумчиво ответила девушка. - Ладно.  Научу  тебя,  но
тебе придется насчет этого держать язык за зубами.
   - Пусть Господь Бог и Господин наш Царь будут свидетелями!
   Девушка презрительно сплюнула.
   - Господин наш Царь!  Ладно,  хватит  с  меня  и  Господа.  Только  мне
придется поговорить с Бабой - тут проблем не  будет,  но  жест  вежливости
нужен, а кроме  того,  она  должна  договориться,  чтоб  именно  ты  стала
приносить нам еду. Вот в это время ты и будешь учиться.
   Бекка протянула ей руку - так, как это делают мужчины.
   - Еще один вопрос, - сказала она, - а почему тебе вздумалось поделиться
со мной этим знанием?
   Узкий рот девчонки дернулся в усмешке, значение которой  было  ясно  ей
одной.
   - Слова летят быстрее птиц. Думаешь,  мы  там  на  чердаке  сплетен  не
слышим, что ли? О том, что ты сделала для ребенка мисс Линн,  о  том,  что
случилось в Миролюбии, о том, как твой брат  уехал  в  город,  чтоб  стать
горожанином, о том, как твой па ценит тебя, и о многом другом,  включая  и
шепоты... Скажем так: Баба Фила видит в тебе, Бекка, что-то от себя самой.
Ты, Бекка, никогда ее не убьешь, но  зато  сможешь  стать  сама  хуторской
вещуньей, если убьешь того, кто прикончит старуху.  Вкус  мести  сладок  и
приятен, даже если месть придет через вторые руки и доставит радость  лишь
призраку.
   Бекка содрогнулась. Мало ей своих призраков!
   - Но я ведь еду на праздник Окончания Жатвы,  -  сказала  она.  -  Если
кто-нибудь захочет на мне жениться, я уеду жить в другое место  (что  Боже
упаси) и тогда уж никак не смогу стать вещуньей в  Праведном  Пути.  Да  и
захочу ли я этого, вот вопрос.
   И снова эти зубы - острые, белые, совсем как на изображении  посланного
Богом Голода или как жадный оскал Адонайи.
   - Я ж тебе сказала, до нас доходит множество слухов. Ты  же  не  хочешь
покинуть Праведный Путь; это правда, которую ты отрицать не  станешь.  Раз
па так любит тебя, он сможет запросить очень много  с  того,  кто  захочет
взять тебя в жены. Например, ты останешься здесь, а  муж  будет  приезжать
сюда только, когда ты в поре. "Кормящие жены" -  такое  случается  иногда.
Кэйти - учительница - тоже поддержит па, она ведь хочет, чтоб ты осталась.
Немного найдется мужчин, способных упустить  шанс  получить  жену,  но  не
тащить на себе груз необходимости кормить ее. О, ты наверняка будешь  жить
и умрешь в Праведном Пути. Так говорит Баба Фила.
   Бекка поймала себя на том, что молится, чтоб Господь Бог склонил слух к
предсказаниям Бабы Филы. В них, безусловно, был смысл. И хотя Бекка  никак
не могла вообразить себя подкрадывающейся к человеку, который займет место
хуторской  вещуньи,  чтоб  убить  его,  но   безымянной   девчонке   такое
предположение казалось вполне здравым. Будущее  каждой  хуторской  женщины
неизбежно включало в себя и убийство. И лучше уж  быть  в  союзе  с  рукой
смерти. Куда лучше, чем однажды встретить ее во внезапно наступившей  тьме
в качестве жертвы.
   - Ты хочешь, чтоб я поклялась отомстить за Бабу? Это и есть  твоя  цена
за обучение меня приемам боя? - спросила Бекка.
   Этот вопрос сильно позабавил девушку.
   - А почему бы мне не взять заодно клятву, что ты отомстишь и  за  меня?
Когда умрет Баба Фила, умру и я. Нет  уж,  спасибо!  Отмщение  -  дешевка.
Можешь заплатить мне гораздо более ценным для меня товаром. Я слышала,  ты
неплохая учительница. Вот поэтому я и сделала это предложение.
   - Так чему же такому я могу научить, чего ты не...
   Лицо девушки так побледнело, что даже губы стали не различимы  на  фоне
кожи. Ее волосы были болезненного выцветшего желтого цвета; они  обрамляли
лицо клочьями, которые вырывались на свободу из тугого  узла,  завязанного
на затылке. Только глаза и были красивы - сверкающие,  голубовато-зеленые,
искрящиеся живым, бешено напряженным умом.
   Они буквально пылали, когда девушка ответила:
   - Научи меня Жесту Признательности и Поцелую Благодарности. Обучи,  как
поклоняются мужскому телу, чтобы потом, когда дело будет сделано,  мужчина
поклонялся бы мне.  Принеси  мне  одну  из  деревянных  фигурок,  которыми
пользуются женщины, чтобы изучать мужчин. Научи, как  надо  ходить,  чтобы
глаза мужчин следили за каждым твоим шагом,  а  их  кровь  вскипала  бы  и
влекла к тебе. Научи, как заставить их желать меня все сильнее и  сильнее,
и тому, как сделать так, чтоб они дрались до смерти, желая удержать меня.
   Щеки Бекки пылали. Глаза же девушки светились в сумраке  кухни;  зрачки
то расширялись, то сужались в точку. Огонь под клокочущим котлом превращал
ее лицо в свирепую маску - наполовину белую, наполовину - кроваво-красную.
   - Не знаю, достойна ли я,  чтоб  учить  такому,  -  произнесла  наконец
Бекка. - Баба Фила может этого не позволить.
   - Трахала я Бабу Филу в глаз! - Девчонка с силой ударила по руке Бекки,
поднявшейся, чтобы закрыть ей рот. - И нечего  тут  жеманничать,  черт  бы
тебя побрал! Сама знаешь, что только представляешься!
   - А говорить так - грязно...
   - Ничего, твои-то губы чисты. Это сказала я и скажу еще сто  раз,  если
захочу! И никакой опасности в том нет. Никто тут не прячется, тут лишь  ты
да я. Самое время тебе выслушать  правду,  уж  раз  ты  собираешься  стать
сильной и выжить.
   - Но то, что ты сказала о Бабе Филе...
   - А кто имеет на это больше права, чем я? - Еще несколько клочьев волос
поднялись над головой девчонки; сквозь них просвечивало пламя очага.
   - Никто не имеет права говорить таким языком о Бабе  Филе,  -  ответила
Бекка, сама ощущая, как проникает в ее слова непререкаемый тон ее  матери.
- И уж особенно ты.
   - Ты только попробуй напомнить мне, что  я  сохранила  жизнь  благодаря
этой старой суке, и я тебя швырну в эту печку! Как по-твоему, у  меня  был
выбор? Я родилась лишней - ребенок с  холма!  Бросили,  чтоб  я  там  либо
сдохла, либо чтоб меня  кто-то  подобрал  и  отнес  в  другой  хутор.  Для
настоящей жизни. А не для того,  чтобы  влачить  свои  дни  на  чердаке  и
прислуживать старой, выживающей из ума вещунье. Не  для  того,  чтоб  быть
лишенной всего - даже имени! А потому да, трахала я Бабу Филу  в  глаз,  а
заодно и все то, что она когда-либо сделала для меня! Пожирала  дарованные
мне дни, пила мою жизнь, которую накрепко повязала со своей, - вот что она
со мной сделала! А теперь я - ее сторожевой пес. Вот почему она и  обучила
меня, как надо драться, как надо убивать, - чтоб она могла  протянуть  как
можно дольше. А когда ее прикончат, убьют и меня. У  новой  вещуньи  будет
своя безымянная девка с холма или мальчишка, если шею  Бабе  Филе  свернет
мужик.
   Девчонка сжалась в комок ярости, крикнув:
   - Ну а теперь посмей мне сказать, что ты ничего этого на знала!
   - Знала. - Свойственное Хэтти напускное сознание своей правоты покинуло
Бекку. Она ведь предостаточно наслушалась кухонных разговоров о Бабе Филе.
- Когда мне  было  семь  лет,  одна  из  старших  женщин  исчезла.  Кто-то
обмолвился, что она хотела убить Бабу Филу и занять ее место.
   - Помню такую. - Безгубая улыбка стала совсем ледяной. - После  я  сама
привела мужика, чтоб он унес ее тело. Я тогда была маленькая и на  большее
не годилась. Но даже и тогда я почувствовала, как он смотрел  на  меня.  -
Углы ее рта кривились, когда она вспоминала о прошлом.
   - Но тебе же тогда было только семь! Неужели тот мужчина  пытался...  А
па об этом знал?
   - Баба Фила знала. - Смех девчонки был  почти  неотличим  от  хихиканья
старухи, вспоминающей прошлое. - Она не позволила  ему  трогать  меня,  но
обещала разрешить позже, когда я дорасту до Перемены. Она хотела, чтоб  он
был ее ушами и глазами среди мужчин.
   - Кто... Кто это был? Что за человек?
   - Он мертв, что тебе за  дело  до  него?  Или  ты  полагаешь,  что  эти
сведения нужны кому-то еще?
   - Нет. Никому. - Бекку мучил вопрос, который ей ужасно хотелось задать,
но храбрости не хватало.
   - О, не думай о том, что сказал бы  наш  па...  -  Девка  с  презрением
произнесла это слово. - Чем  меньше  он  знает  о  делах  Бабы  Филы,  тем
спокойнее будет спать. В свое время, знаешь  ли.  Баба  Фила  была  совсем
неплохой травницей.
   - Травницей? - Бекка не видела связи с  предыдущим  разговором.  Может,
эта безымянная девка в конце концов просто сумасшедшая?
   - А если б то, чем она меня поила,  не  помогло  избавиться  от  плода,
благословенного семенем того мужика, то холм не задает лишних вопросов.  -
Ее взгляд впитывал в себя отвращение, которое ощущала Бекка, но, казалось,
девчонке этого было мало. Да, странные  существа  произрастали  в  сумраке
того чердака...
   - Во всяком случае, сейчас у нас есть  новый  шпион.  Видишь  ли,  Баба
вовсе не собирается сидеть и ждать, пока будущее придет к ней само  собой.
Она сама его творит. Этому и я научилась у нее. Сейчас я гожусь только для
того, чтоб мужик использовал меня и тут же забыл, но если ты научишь меня,
как доставить ему радость и заставить помнить об этом... Мои шансы на  то,
что я таким путем спасусь, когда старая  сука  сдохнет,  резко  возрастут.
Даже в семь лет во мне было что-то такое, что привлекало их  взгляды.  Тот
большой парень... твой родич, что ходил с тобой в  Миролюбие...  Том?..  У
него есть все задатки, чтоб стать альфом.
   - Такой разговор о мужчинах может накликать на них несчастье.
   - А тут никто нас не услышит. - Глаза девчонки как  будто  заглянули  в
будущее, ведомое только ей одной. - Я стараюсь  попадаться  ему  на  глаза
всегда, когда Баба Фила посылает меня вниз с поручениями. Ты обучишь  меня
правильным способам,  и  я  сумею  стать  для  него  чем-то  большим,  чем
игрушкой,  с  которой  можно  позабавиться.  Он  запомнит  меня.  В   один
прекрасный день он станет альфом и не позволит им убить меня. У  альфа  на
то власти хватит.
   "У альфа большая власть, - подумала Бекка, - а чтобы  Том  стал  альфом
этой фермы, па и он должны..."  Ей  не  хотелось  думать  об  этом.  Пусть
безымянная тешит себя несбыточными фантазиями. От этого никому  ни  тепло,
ни холодно, а девчонка будет переносить  свое  заточение  легче.  Урок  за
урок, как договорились. Быть по сему.
   - Ладно, - сказала  Бекка,  снимая  с  кухонного  шкафа  пару  стеганых
рукавиц, чтобы брать раскаленные горшки. - Я научу тебя  всему,  что  знаю
сама, но  сейчас  нам  надо  поскорее  отнести  кипяток,  пока  Селена  не
заявилась сюда с толстой палкой.
   Они несли закрытый крышкой котел вдвоем, не давая ему  раскачиваться  и
стараясь не коснуться его голыми ногами. Кое-кто  из  молодых  парней  еще
торчал здесь; они стояли по трое и по четверо в сгущающихся сумерках,  изо
всех сил стараясь, чтоб группа не уменьшалась до двух человек,  что  могло
вызвать нездоровый интерес.
   Стоя, они поедали холодную еду, украденную из подвалов и складов фермы.
Бекка краем глаза углядела Джеми, стоявшего с Сэмом, Джоном и Ноем.  Между
ними по кругу ходила бутылка.
   Пробежал Вилли, таща факел,  чтоб  зажечь  фонари.  Осенний  вечер  был
непривычно тих, и топот босых ног мальчишки по утоптанной земле раздавался
отчетливо и громко. Иногда  слышался  скрип  -  ноги  ступали  на  полоску
гравия.
   Перед входом в дом была привязана старая костлявая лошадь.
   Бекка так торопилась вбежать в дом и поздороваться  с  мисс  Линн,  что
наверняка обварилась бы кипятком. Но  безымянная  девка  притормозила  ее,
приложив палец к губам; все ее недавнее красноречие было убрано и спрятано
под замок. Зато ее глаза в свете фонаря  ясно  говорили:  будь  осторожна,
учись.
   Они вошли спокойно  и  достойно,  глаза  опущены  на  их  ношу.  Кто-то
засветил лампы и зажег огонь в камине гостиной. Сидел там только один Пол.
И почему это Тали позволила ему вернуться сюда? Взгляд Бекки не поднимался
выше сапог па, сидевшего в большом кресле у самого камина, но  искоса  она
все же успела увидеть его лицо. На нем были написаны печаль,  усталость  и
заботы. Особенно глубоко они гнездились в уголках рта и в глазах.
   - Ты опоздала, Бекка, - сказал он.
   Опоздала... Целый рой слов бился у нее в горле. А  у  девки  Бабы  Филы
лицо было совсем каменное. Резкий запах плыл  в  воздухе  -  сладко-кислый
запах алкоголя. Пол кивнул на закрытую дверь комнаты.
   - Иди, повидай маму.
   Котел оттягивал руки девушек мертвым грузом.  Безымянная  остановилась,
вынудив тем самым Бекку опустить котел на пол. Потом  она  прислонилась  к
косяку и скользнула вниз,  сев  у  стояка  на  корточки.  Бекка  повернула
дверную ручку, но не раньше, чем обменялась  со  странной  и  страшноватой
прислужницей Бабы Филы прощальным взглядом.
   Именно в это мгновение их мысли как бы слились, переливаясь из прошлого
в настоящее: "Мне было тогда семь, столько же, сколько тебе".
   "Ей было семь, когда и мне исполнилось  семь.  Значит,  мы  родились  в
одном и том же году. Родилась для холма, так как в том году Праведный Путь
в девчонках не нуждался. Она старше меня, но ведь могло случиться  и  так?
Первым пришел, первым и получай. Ну а если? Па ценит  мою  маму  и  детей,
которых она ему рожает. И даже если она родилась первой, то есть последней
девочкой, которая была нужна Праведному Пути, то когда родилась я, для нее
все могло измениться. И изменил это па".
   У альфа есть такая власть.
   У альфа в руках много власти.
   Жизнь Бекки уже готова  была  прерваться,  уже  послана  была  какая-то
несчастная личность, чтоб вырвать ее из объятий матери. "Но ты  же  обещал
мне, Пол! Ты же  говорил,  что  она  будет  жить!"  Дело  альфа  принимать
решение, право альфа изменять его. Бог дает. Господин наш Царь - отнимает.
Если так случилось, то у этой девушки когда-то было  свое  имя.  И  вместо
того,  чтобы  отправить  ее  на  холм,  ее  отдали  Бабе  Филе,  чтоб  она
прислуживала старухе всю свою оставшуюся жизнь.
   Могло так случиться? Та часть мозга Бекки, которая превращала  мысли  в
слова, начисто отвергала подобную возможность. А та, что ведала  чувствами
- догадками, инстинктами, дурацкими девчачьими выдумками,  та  отвечала  -
да, да, да! Стоило  только  поглядеть  в  глаза  безымянной,  но  когда-то
имевшей имя девушки.
   "Ты у меня в долгу, Бекка. - Подергивание уголков губ подтверждало это.
- Ты достаточно умна, чтоб не отрицать того,  что  знаешь  наверняка.  Или
наоборот - слишком глупа. Вот почему ты свободна и жива, а  я  заперта  на
чердаке и должна сама обдумывать планы, как  спастись,  когда  придет  мое
время. И все это потому, что чрево твоей матери рождает умниц - с иголочки
новенькие отводки с Древа Познания. И разве не прекрасен вкус Знания?  Это
единственный вкус, который остается на языке навсегда".
   - Бекка? - Мисс Линн открыла дверь. Она улыбалась. - Входи, дитя.  Пора
познакомиться с сестренкой. - Травница ввела ее в комнату и закрыла за ней
дверь. Хэтти лежала на полу на матрасе, под  спину  подложена  целая  гора
подушек. Резкие запахи пота и крови исчезли, их выгнали за дверь вместе  с
грязным бельем и родильной стойкой. Простыню  с  окна  убрали,  и  оконный
переплет рассекал серый и пурпурный квадрат неба. Других жен в комнате  не
было.
   - Поздновато ты подошла, - мягко упрекнула мисс Линн.  -  Нам  пришлось
воспользоваться той водой, что была в кувшинах, чтоб обмыть ее. Я  сделала
все возможное, чтоб охранить твою маму и  малышку  от  родильной  горячки.
Полагаю, удалось.
   - Котел был слишком горяч, - начала объяснять Бекка.
   - Не имеет значения.  Я  принимала  детей,  когда  не  хватало  гораздо
большего, нежели чашка горячей воды.
   - Бекка... - Волосы Хэтти были зачесаны назад и  перевязаны  счастливой
голубой ленточкой. Новорожденная в белых пеленках сосала  грудь,  а  Хэтти
улыбалась обеим своим девочкам. - Встань на колени  и  погляди-ка  на  нее
получше. - Любовь придала голосу Хэтти непривычную мягкость.
   Бекка повиновалась. Мисс Линн чем-то занялась; шорох и  шарканье  шагов
создавали фон, на котором дети знакомились друг с другом.
   - Ее зовут Шифра.
   Тут мисс Линн не могла не вмешаться:
   - Это в честь повитухи в Писании, да, Хэтти? Той, что рассказывала, как
весело и живо рожали еврейки своих детей. А по мне - так и эта  девица  уж
чересчур веселилась во время родов.
   На лице Хэтти засветилась слабая улыбка, когда  она  согнутым  пальцем,
вложенным в ребячий ротик, заставила девочку отпустить  сосок.  И  тут  же
переложила ее к другой груди.
   - Да, она очень торопилась родиться. Должно быть,  ангелы  шепнули  ей,
что ее ждет прекрасная жизнь, Бог да благословит ее!
   Бекка увидела, как ее  собственная  рука  как  бы  сама  собой  тянется
коснуться поросли  золотых  волосиков,  выбившихся  из-под  надвинутой  на
головку пеленки.  Видеть,  обонять,  осязать  ребенка  казалось  ей  цепью
невероятных чудес. Новорожденная слегка вздрогнула от ее прикосновения, но
все ее внимание было поглощено грудью Хэтти.
   - Пол жутко обрадовался, - шепнула Хэтти.
   - Вот как? - Бекка  произнесла  это  слишком  громко,  и  в  ее  голосе
прозвучало слишком много удивления. Ее мать  бросила  на  нее  вопрошающий
взгляд.
   - А как же иначе? Разве можно сомневаться... Как только Селена  сказала
ему об этом, он так громко закричал от радости, что  вся  ферма  наверняка
уже знает эту важную новость.
   - Если он так рад... - Бекка решила лучше  промолчать  и  удержать  при
себе дальнейшие результаты своих наблюдений: "Если он так рад,  то  почему
же выглядел таким печальным - там, в  гостиной?  О  Господи,  не  дай  ему
изменить свое решение! Если он сейчас  вырвет  эту  чудесную  девчушку  из
маминых рук, то, клянусь, я буду той, кто убьет его".
   Мисс Линн протянула руки за ребенком.
   - Она хорошо поела. А теперь ты должна поспать, Хэтти. Утром вас  обеих
отправят наверх. - Травница положила малютку в колыбель, стоявшую у  Хэтти
в головах. Она  помогла  роженице  устроиться  поудобнее,  затем  погасила
лампу, которая стояла по другую сторону матраса, и притушила  свет  других
ламп. - Ну вот, теперь хорошо. Можно не опасаться, что она  собьет  ее  во
сне. Проводи меня до лошади, Бекка.
   - Вы уже уезжаете? В такую темень?
   - Твой па велел своим людям ждать меня на  дороге,  чтоб  в  целости  и
сохранности проводить до дому. Он мало о чем забывает.
   За дверями комнаты,  где  спали  Хэтти  и  Шифра,  дом  казался  совсем
обезлюдевшим. Безымянная девушка ушла, вместе с ней исчез и котел,  кресло
перед камином пустовало. Бекка взяла с каминной  полки  одну  из  глиняных
ламп, чтобы освещать дорогу.
   - Я так поняла, что нам сейчас нужны девочки, -  сказала  Бекка,  когда
мисс Линн взобралась на седло.
   - Почему ты так думаешь?
   - Потому что па позволил этой... Позволил маме оставить ее.
   - Бекка, у тебя не мозги, а булыжник! - Мисс Линн наклонилась с седла и
заговорила в самом резком тоне;  в  колеблющемся  свете  лампы  фигура  ее
выглядела крайне внушительно. - Сказать такое! Лучше бы тебе помолчать,  а
то неровен час, па услышит! Нам нужны все дети! Каждое рождение - радость,
это выполнение завета Господа Бога всем народам земли. Ты думаешь, род Ноя
делил детей на девочек и мальчиков, когда  он  заново  заселял  землю?  Ты
думаешь, иудейские женщины воздерживались от  деторождения,  когда  фараон
объявил, что будет швырять младенцев в  Нил,  или  когда  они  блуждали  в
пустыне, где у них не было даже куска хлеба для пропитания? Даже тогда - в
пустыне - они плодились, выполняя завет Господа. И согласно Его воле,  они
безропотно принимали решения Господина нашего Царя.
   - Но ведь Господин наш Царь появился гораздо позже! Я не понимаю...
   - А тебе ничего и не надо понимать! - Мисс Линн выпрямилась в  седле  и
тряхнула поводьями. - Так учит нас Писание, и такова жизнь. И никакое твое
понимание или непонимание ничего изменить не  может.  Надо  принимать  все
таким, каким оно предопределено  быть.  -  Кобыла  развернулась  и  лениво
зарысила по дороге к Миролюбию. Всадница сидела в седле  прямо  и  сурово,
как столб родильной стойки. Мисс Линн теперь  во  время  объездов  уже  не
пела. Она непреклонно и без тени вполне простительного страха смотрела  во
тьму.
   Бекка  попробовала  выкинуть  из  головы  только  что   испытанное   ею
удивление. Мисс Линн коренным образом  изменилась  со  времени  "рождения"
своего сына Иессея. Эта резкость, это желание спрятаться за законы Писания
заставили сердце Бекки сжаться от боли.
   А желудок все равно требовал пищи. Бекка постаралась забыть  обо  всем,
кроме одной мысли - где раздобыть кусочек-другой  чего-нибудь  съедобного.
Никакие силы сейчас не заставили бы ее проделать путь, ведущий к  девичьим
спальням мимо Поминального холма. Да еще ночью, да еще с пустым  желудком,
да еще в это время года, когда многие шарили  по  кладовкам  да  закромам.
Сейчас запасы, оставшиеся  с  прошлого  года,  учитывались  и  проверялись
гораздо менее строго, поскольку кладовые и склады как раз в эти дни должны
были  принимать  плоды  нового  урожая.  Поэтому  Бекка  и  отправилась  к
ближайшему складу.
   Это была одна из временных  построек  -  крытый  дерном  погреб,  какие
заново копали ежегодно  перед  праздником  Окончания  Жатвы;  прошлогодние
уничтожались сразу же после него. На землях Праведного Пути были и  другие
склады и погреба - в том числе большие и постоянные как  наземные,  так  и
подземные. Житницы, склады корнеплодов -  все  они  тщательно  охранялись.
Времянки же представляли собой хранилища без окон  в  дерновом  куполе,  с
дощатым полом, настланным над собственно погребом. На полу стояли  два-три
предмета мебели - жалкие удобства для тех, кому придется работать  в  этом
помещении.
   Хуторские правила гласили, что в каждой времянке должен храниться запас
продуктов, достаточный для пропитания двух взрослых и двух детей в течение
всей зимы. Никто, насколько  помнила  Бекка,  опытным  путем  не  проверял
точности подобных расчетов. Не знала она и той  причины,  по  которой  эти
строения должны ежегодно уничтожаться и строиться заново - год  за  годом.
Принимай все таким, каким оно было от века, говорила ей мисс  Линн.  Таков
был ответ, даваемый в Праведном  Пути  на  множество  неудобных  вопросов.
Запасы в землянках были особенно обильны сразу после  окончания  жатвы,  и
тогда же они охранялись особенно тщательно, ибо здесь же лежали  и  товары
для Коопа. К завершению же своего жизненного цикла землянки почти  пустели
и были открыты для каждого, кто не ленился в них пошарить.
   Когда Бекка вошла в землянку,  уже  приближалось  время  сна.  Все  уже
поужинали, а  мужчины  так  наработались  за  день,  что  вряд  ли  у  них
обнаружилось бы желание шарить по закромам в такое время. Бекка  осторожно
потянула веревочку щеколды.
   Как только свет лампы осветил помещение, из-за стола вскочила  Рэй.  Ее
толстые пальцы с силой сжимали глиняный кувшин, полный  крекеров,  но  она
тут же поставила его снова на стол, узнав свою гостью.
   - Извини. - Бекка попятилась  к  двери,  но  Рэй  оказалась  быстрее  и
заставила ее сесть к столу.
   - Значит, теперь у тебя сестренка, как я слыхала. Возрадуйся.
   - Я рада. - То, что добродушие Рэй так быстро восстановилось, заставило
Бекку насторожиться. - Мама назвала ее Шифрой.
   - Хорошее имя. - Рэй села за  стол  и  пододвинула  к  Бекке  кувшин  с
крекерами. - Голодна?
   - Спасибо. - Бекка взяла крекер и  держала  его  во  рту,  пока  он  не
размяк. Голод сразу поутих. Но атмосфера, окружавшая ее  и  Рэй,  казалась
густо насыщенной тайнами. Гнев пожилой женщины уже испарился. Теперь Бекка
видела на ее лице только печаль, как будто перекочевавшую на него прямо  с
лица па. Придется спрашивать о причине. Мисс Линн должна была бы знать, но
не в характере Бекки было принимать вещи такими, какими кто-то и почему-то
захотел их видеть. Ей обязательно нужно  было  протянуть  руку  и  сорвать
Яблоко Познания; ей надо было знать.
   - Рэй, что случилось?
   - Случилось? Да ничего...
   - Не верю! Разве я не женщина, разве я не из  числа  женщин  Праведного
Пути, что от меня скрывают? Говори же, Рэй.
   - Что ж... Сьюзен умерла, - ответила та.
   Бекка задохнулась. Вкус плодов с Древа Познания был острее ножа.
   - Ее убил Пол.





               Восславьте Господа, люди,
               Имя Его восславьте, народы, по всей Земле.
               Кто, как не он, посылает силу и гордость мужчинам,
               Кто, как не он, посылает женщинам их красоту.
               Он своей мощной дланью четко провел границу:
               По эту сторону - жизнь, по ту - неизбежная смерть.
               И кто посмеет поставить себя против силы Бога.
               Кто сможет сказать: "Я всесилен, и слава моя в веках"?
               Кто сможет сказать: "Я вечен, и время над мной не властно"?
               Бог может тебя возвысить, а может - развеять в прах.
               Во власти Его природа, во власти - людские судьбы,
               И тот, кто сегодня первый, последним станет потом.
               Но новые сильные встанут и обретут свободу,
               Только затем, чтоб рухнуть и обратиться в пыль.
               Только затем и встанут, чтобы по воле Бога
               Были забыты навечно даже их имена.

   - Селене просто повезло, вот что  я  хочу  сказать!  -  Дел  устроилась
поудобнее на устланном подушками  полу  крытого  фургона  и,  не  прерывая
разговора, продолжала рыться в большой плетеной  корзине  с  едой.  Фургон
сильно трясло, и речь Дел сама напоминала  ухабистую  проселочную  дорогу,
ведущую в Имение Добродетель. Ответное же хихиканье Марион  вообще  скорее
походило на икоту.
   - Ей просто повезло, что Тали вдруг оказалась в поре.
   С губ Марион снова сорвался взрыв смеха:
   - Точно, как и то, что Ленору угораздило войти в пору как раз  накануне
праздника Окончания Жатвы! Вы бы поглядели на ее физиономию...
   - А как она пыталась скрыть это от  па!  -  Дел  снова  склонилась  над
корзиной и толкнула локтем Бекку. - Ты-то при этом присутствовала?
   - Нет...
   Бекка молча снова углубилась в свое шитье. Во время той сцены она  была
совсем в  другом  месте,  там,  где,  строго  говоря,  быть  ей  вовсе  не
полагалось. И искала там что-то, чего  брать  права  не  имела.  Обсуждать
несчастья Леноры у нее не  было  ни  малейшего  желания.  Старая-престарая
книжка,  которую  она  разыскала  в  кладовке  Кэйти,   постыдным   грузом
оттягивала потайной внутренний карман ее юбки.
   - Очень жаль, что тебя там не было. Случилось  это  на  кухне.  Я  тебе
говорю - ее физия  то  пылала  огнем,  то  становилась  серее  пепла.  Она
повторяла свое "нет", "нет", "нет" снова и снова, пока  по  глазам  па  не
увидела, что тот все знает. Это  заткнуло  ей  глотку.  -  Дел  захлопнула
крышку корзины и сунула ее на место - к боковой стенке фургона. - Мыло!  -
воскликнула она так, будто испустила клич победы. - Эта дуреха думала, что
запах городского мыла ее спасет! Кстати,  мыло  она  украла  у  твоей  ма,
Бекка. Прямо удивительно, что ты ничего не знала.
   - Будто это могло обмануть па!  Или  вообще  какого-нибудь  мужчину!  -
Приска опустила свою вышивку тамбуром на колени и присоединилась  к  общей
дискуссии.
   Всего в крытом фургоне их было восемь. Восемь готовых к браку девиц  из
Праведного Пути, и каждая из  них  имела  свое  мнение.  Помалкивали  пока
только Бекка и Сара Джун. Бекке было о чем подумать, а что касается совсем
еще юной Сары Джун, то она боялась  приближающегося  праздника  не  меньше
Дассы из Миролюбия.
   - Ну не знаю. - Раскрасневшаяся Руша  подтянула  свои  высоко  поднятые
коленки еще выше. - Я слыхала разговоры,  будто  есть  приемы,  с  помощью
которых мужчин в таком деле можно провести.
   - Какой только чуши не наслушаешься, - фыркнула Марион, - если  слушать
всех дур с длинными языками. Да я сама слыхала глупейший  разговор,  будто
есть способы, пользуясь которыми женщина может принять мужчину, не  будучи
в поре. Я говорю, конечно, не о Поцелуе и  Жесте.  -  Все  девицы  тут  же
потребовали, чтоб она назвала идиотку,  которая  несла  такую  несусветную
ерунду, но Марион не захотела распространяться на эту тему. - Говорю  вам,
услышать можно что угодно! А вот правда - это дело  совсем  другое.  Когда
женщина в поре, то нет на земле такой вещи, которая  заставила  бы  мужчин
думать, будто это не так. Один наш  запах  способен  привлечь  их  всех  с
расстояния в несколько миль. Полевая работа в это время так и кипит у  них
в руках, потому что молодежь бесится, а те, что постарше, надеются,  будто
альф разрешит кому-то из них тоже попользоваться.
   - А что хорошего в том, что они бесятся? - Теперь наступила очередь Дел
вызвать презрительный смешок.
   - Они видят сны. И вряд ли есть нужда, Дел, рассказывать, что они видят
в этих снах. Даже страх перед па не может удержать парней от того, чтоб не
изловчиться и не заняться самообслуживанием. Спорю, па очень  рад,  что  с
Ленорой это случилось так близко ко  времени  праздника  Окончания  Жатвы:
теперь он может убрать парней из хутора и отправить в Добродетель,  прежде
чем они сотрут себе пальцы в порошок.
   - Марион, и ты еще берешься осуждать меня! - возмутилась Дел. - У  тебя
грязный язык и еще более грязные мысли.
   Ее родственница в ответ только хихикнула.
   В разговор вмешалась старшая дочь Селены, все еще живущая на хуторе. Ее
звали Эпл - Яблочко, - как красотку из  книжки  с  картинками,  хотя  сама
девушка  не  выглядела  ни  такой  свежей,  ни  такой  сочной,  ни   такой
соблазнительной или хотя бы такой же приятной, как ее литературная тезка.
   - В такое время года это  разрешается.  Занимайся  лучше  своим  делом,
Делл. Марион - хорошая девушка.
   - И насколько же она хороша? - промурлыкала Дел, хитро щуря глаза. В ее
словах содержался намек столь откровенный и понятный, что только тряпичная
кукла могла его не понять. - Я считаю совершенно удивительным, как это вы,
мисс Эпл, вечно берете Марион под защиту. И что  бы  только  эта  бедняжка
делала, если б вы не следили за каждым ее шагом и не затыкали рот каждому,
кто скажет ей резкое слово! По тому,  как  вы  над  ней  трясетесь,  можно
подумать, будто вы с ней нечто большее, чем просто кузины.
   Руша потянула Дел за пышный рукав ее голубого хлопчатобумажного платья.
   - Дел, такие вещи говорить просто некрасиво!
   - Некрасиво? - Глаза Дел широко распахнулись.
   - Обвинить собственную родственницу в такой мерзости...
   - Только потому, что Эпл хорошо относится  к  своей  кузине  Марион?  И
потому, что она в такие годы все еще торчит на хуторе?  И  только  потому,
что она ездит на праздник Окончания Жатвы чуть не столько же раз, как  наш
па, и до сих пор не нашлось еще ни одного мужчины, достаточно  отчаянного,
чтоб с ней заговорить? Должно быть, мужчины  могут  судить  о  женщине  не
только, когда она в поре. Они могут вынюхать нечто  большее,  чем  простой
факт, что наше тело готово их принять.
   - На что ты намекаешь? - Крупные  некрасивые  руки  Эпл,  сложенные  на
коленях, сжались в сильные кулаки.
   - А я просто хочу сказать, что есть женщины, которые  хотят  мужчин,  -
ответила Дел с улыбкой слаще сахарной свеклы, - а есть, которые не хотят.
   Пол вовсе не обрадовался тому, что ему пришлось  останавливать  караван
Праведного Пути, чтобы прекратить свалку в девичьем  фургоне.  Еще  меньше
ему понравилось, что ни одна из его дочерей не  пожелала  разъяснить  ему,
из-за чего разгорелся весь сыр-бор. Дел зачесала свои  жесткие  волосы  на
глаза,  чтобы  скрыть  худшие  из  полученных  царапин,  и  молчала.  Эпл,
согнувшись над вязанием, которое захватила с собой как средство борьбы  со
скукой, распустила несколько идеально сделанных рядов и с головой  ушла  в
работу.
   Как только фургон снова двинулся в  путь,  Орисса  пересела  на  другое
место, почти незаметно освободив пространство, которое она занимала  между
Эпл и Марион, и теперь оказалась между своей младшей  сестренкой  Рушей  и
кузиной Беккой.
   - Приходилось ли тебе когда-нибудь, - шепнула она, - слышать такое?
   - Бедняжка Эпл, - вздохнула Руша и еще крепче обхватила себя руками.  -
Да убережет меня Господин наш Царь от тех  тягот,  которые  выпали  на  ее
долю. Я бы такого просто не вынесла. Если б я стала такой старой  и  никто
бы на меня не позарился... один стыд от этого заставил бы  меня  молить  о
смерти...
   - А насчет того, о чем  говорила  Дел,  так  такая  болтовня  возникает
нередко, когда девушка так долго  не  выходит  замуж...  -  И  обе  сестры
глубокомысленно покачали головами.
   Саре Джун наконец удалось справиться со своим беспокойством  настолько,
что она склонилась к Бекке и шепнула:
   - Я слыхала, что па просил всех мужчин фермы выяснить,  хорошо  ли  она
справляется с Поцелуем и Жестом...
   - И что же? - Орисса облизала губы, предвкушая дальнейшие подробности.
   - И ничего. Она всегда была достойной женщиной. Иначе бы ее тут уже  не
было, не правда ли?
   - А я слыхала, что в первый же раз после ее Полугодия, когда Эпл  вошла
в пору, она понесла. - Приска слышала, о чем шепчутся ее  кузины  в  левой
стороне фургона, и решила внести свою лепту. Она была почти  одних  лет  с
Эпл и тоже до сих пор не востребована, но поскольку на ферме была еще одна
девушка  чуть  постарше  ее,  та  как  бы  прикрывала  Приску  от  позора,
вытекавшего из этого факта. - Тогда как раз приближался праздник Окончания
Жатвы, а человек, которому па поручил присматривать за женщинами, оказался
слишком стар и слеп, чтоб застукать ее с кем-то из молодых парней.  Так  я
слыхала, во всяком случае.
   - Ручаюсь, па убил его в тот же день, как  узнал  об  этом,  -  сказала
Орисса со злобным удовлетворением.
   -  Понесла?  По-настоящему?  -  Сара  Джун,  по   мнению   рассказчицы,
отреагировала вполне удовлетворительно. - Да как же это могло случиться? -
Презрительное фырканье Приски заставило ее вспыхнуть  и  быстро  исправить
ошибку: - Я хочу сказать, почему же об этом не  было  никаких  разговоров?
Это ж такая вещь, которую нельзя скрыть ни от женщин, ни от мужчин.
   - О, после того, как па разделался со стариком, он отправил ее куда-то,
прежде чем стало заметно. - Приска пожала плечами, как будто ее объяснение
было совершенно естественным.
   - А что стало с тем парнем? - спросила Сара  Джун.  Она  явно  находила
облегчение в возможности обсуждать чужие и такие  интересные  проблемы.  -
Что с ним сделал па?
   - Я ничего такого не слыхала. Должно быть, она не назвала его имени,  а
па не настаивал. Какой смысл терять хорошего работника только потому,  что
он поддался естественному  чувству,  заложенному  в  него  самим  Господом
Богом? К тому же во всем была виновата Эпл. Настоящая  женщина  следит  за
собой. Говорят, па отправил ребенка сразу же после его рождения на холм аж
куда-то к ферме Благоговение. Думаю, его там кто-нибудь подобрал,  но  все
это только домыслы и предположения.
   - Сплетни это или нет, а Эпл  все  равно  несчастная.  -  Руша  бросила
взгляд на постель, где, положив под голову свои похожие на окорока ручищи,
лежала ее кузина. - А теперь еще все эти неприятности, что ждут ее ма...
   - Селена сама виновата во всем. - Приска поджала губы. - Бекка, ты ведь
была там. Неужели никто не подсказал Селене, чем она рискует,  посылая  ту
бедняжку в поля во время жатвы? Ну же, Бекка!  -  И  она  крепко  стукнула
Бекку по руке.
   - Отстань от меня! - Бекка развернулась  и  открытой  ладонью  с  силой
хлестнула Приску по щеке. Слезы  кипели  у  нее  на  глазах,  но  ни  одна
слезинка - не скатилась вниз. - Не твое поганое дело, что сделала Селена!
   - Что ты сказала?! Па! - Приска, казалось, даже не почувствовала удара,
хотя он был достаточно силен, чтобы оставить на щеке белый отпечаток  всех
пяти пальцев Бекки, тут же  приобретший  пунцовый  оттенок.  Она  высунула
голову наружу, приподняв заднее полотнище фургона, и  взвыла,  как  кошка,
которой наступили на хвост. - О па-а-а!
   Потом Бекка долго шла в хвосте каравана Праведного Пути позади  повозок
с зерном. Рядом с ней шагал Пол. Его рюкзак тяжело свисал с правого  плеча
на единственной целой лямке. Он дал Бекке такой же носовой платок,  как  и
его собственный, чтоб она повязала его на лицо, - единственная  защита  от
клубов пыли, поднимаемых колесами телег.  Из-за  этих  платков  их  голоса
звучали приглушенно и незнакомо.
   - Я могу, если хочешь, починить порванную лямку, когда  мы  остановимся
на ночевку,  -  осторожно  прозондировала  обстановку  Бекка.  Она  видела
угловатые очертания какого-то предмета, выпиравшего через брезентовое  дно
рюкзака. Бекка полагала, что  это  скорее  всего  шкатулка  из  тайника  в
письменном столе. Металлическая шкатулка с  револьвером.  Стало  быть,  Па
намерен сдержать свое слово насчет Адонайи. Даже призрак несчастной Сьюзен
не мог перевесить то чувство благодарности, которое сейчас она  ощутила  к
своему отцу.
   Челюсти Пола были упрямо сжаты. На предложение Бекки он не  обратил  ни
малейшего внимания. Он даже  не  замедлил  шагов,  чтоб  облегчить  ходьбу
дочке. Бекка была отличным ходоком, но в паре с Полом ей приходилось почти
вдвое против обычного ускорять шаги, чтобы  держаться  с  ним  наравне.  А
суровое молчание отца делало дорогу еще более тяжелой.
   - Па, если ты так сердишься на меня, я могу вернуться домой.
   - Одна? Когда на хуторах, что лежат на пути домой, так мало людей,  что
они не смогут выделить никого для твоей защиты? -  Пол  приподнял  носовой
платок, закрывавший лицо, и сплюнул на золотую стерню, окаймлявшую дорогу.
- А кроме того, ты можешь заблудиться. В этот  сезон  даже  торная  дорога
небезопасна.
   Бекка знала, что отец прав. Дорога, которой их  люди  ездили  в  Имение
Добродетель на праздник Окончания Жатвы, была совсем не  та,  которой  они
пользовались в другие времена года. Весной тот путь, по которому они ехали
сейчас, представлял собой просто тропу, тянущуюся между полями.
   Каждый хутор имел свой собственный путь,  которым  он  пользовался  для
путешествия  на  праздник  в  имение   Добродетель   во   время   осеннего
паломничества. Никто из них не прибегал к прямому торному пути.  Это  было
простым проявлением вежливости - едущие в  Имение  караваны  старались  не
встречаться друг с другом - так проявлялась забота о земле и  о  животных,
которых надо было выпускать на выпас.  Если  бы  множество  караванов  шли
одной и той же дорогой, то вся местность вдоль нее быстро превратилась  бы
в пустыню, так что последние паломники оказались бы без воды,  а  их  скот
погиб бы от голода. Такие инциденты неизбежно вызвали бы войну.  А  так  -
чуть больше неудобств, чуть больше  времени  на  дорогу  в  Добродетель  -
совсем небольшая плата за мир.
   - Я вполне бы могла благополучно дойти до  дому.  -  Лицо  Бекки  стало
таким же суровым и упрямым, как лицо отца, -  каменная  маска,  выражающая
наполовину целеустремленность, наполовину - ослиное упрямство. - Отсюда  и
до самого дома места равнинные, даже если я буду держаться  в  стороне  от
торной дороги. Так что опасность я увижу издалека.
   - А опасность увидит тебя еще раньше! - Пол ухватил одну из золотых кос
Бекки, будто это были поводья норовистой лошади,  и  потянул  за  нее  так
сильно, что Бекка тут же остановилась. Караван продолжал свой путь.
   - Па, фургон...
   - Ничего, далеко не уйдут. Догоним. Я-то боюсь только одного -  как  бы
Смерть Дураков не добрался до тебя раньше.  Ну  а  теперь  послушай  меня,
девчонка! Вся эта болтовня насчет  того,  что  сам  Сатана  выстроил  свой
личный хутор у тебя в душе... Я начинаю ей верить. С тех  самых  пор,  как
родилась твоя сестренка Шифра, ты ведешь себя как  вестница  несчастья.  Я
понимаю, что ты можешь быть не в своей тарелке  из-за  первого  визита  на
праздник Окончания Жатвы, но разве я не  пообещал  не  подпускать  к  тебе
Адонайю? Но ты все равно занимаешься домашними делами, а на  лице  у  тебя
написан такой страх, будто ты - не ты, а тень какого-то  жалкого  воришки.
Баба Фила говорит, что ты боишься первой встречи с мужчиной. Если это так,
я запрещу тебе бывать на чердаке.
   - Ох нет, сэр! - Бекка была готова выдумать  любую  ложь,  лишь  бы  не
лишиться тех драгоценных для нее уроков, которые она давала  и  брала  под
низкими стропилами крыши. Овладевая Знанием, которому ее обучала  девчонка
Бабы Филы, Бекка поняла, почему Ева сначала решила  попробовать  яблоко  с
Древа Познания, а Древо Жизни так и осталось нетронутым до тех  пор,  пока
не стало слишком поздно. - Баба Фила говорила  совсем  другое...  Разговор
шел о чарах третьего рода... - Лоб Бекки собрался в морщинки. - Но когда я
спросила, что она имеет в виду, она только засмеялась.
   Суровость Пола явно пошла на убыль.
   - Экая похотливая старая... А, не важно. Баба Фила молодец. А вот  твоя
драка в фургоне и брань... Какое право ты имела так обозвать свою  кузину?
Ругань на устах женщины подобна чашке грязи...
   - Приска меня спровоцировала.
   - Приска всех провоцирует. А иначе она бы не сидела так долго в девках,
верно? Я слыхал, что в Благоговении сейчас альф, потерявший в  драке  одно
ухо. Если он способен пропускать половину ее колкостей, то, может, она ему
понравится, и он освободит нас от этой чумы. - Пол двинулся вперед. Как бы
совсем между прочим он спросил: - А чем она тебя так достала?
   Бекка ускорила шаг, делая вид, что ей очень нужно догнать караван.  Она
вовсе не  собиралась  передавать  отцу  разговоры  в  девичьем  фургоне  и
особенно те, где упоминалось имя Сьюзен. В ее ушах  все  еще  звенел  крик
Тали, которая клялась, что Селена  заплатит  ей  своей  кровью  за  смерть
Сьюзен:
   - Ты обещала, что защитишь ее от Пола! А ее  убили,  убили,  когда  она
выполняла  твое  поганое  поручение.  Пусть  Господь  Бог   накажет   тебя
бесплодием - ведь ты даже не нуждалась в травнице, чтобы принять  у  Хэтти
ребенка! Просто хотела обезопасить  свою  шкуру  на  случай,  если  что-то
пойдет не так. Рэй мне все рассказала!
   И Селена, такая жалкая, так похожая на кусок  выжатой  влажной  тряпки.
Селена, у которой из носа текло от бесконечных слез, которые она пролила с
тех пор, как узнала о том, что Сьюзен мертва, мямлила:
   - Я так бы и сделала, Тали! Я прибежала к Полу сразу же  после  приезда
мисс Линн, чтоб умолить его простить девочку. Но к этому времени все  было
уже кончено. Если б я только знала,  что  они  так  строго  охраняют  свои
проклятые жатвенные обряды, я бы никогда...
   - Так это, значит, мужские обряды убили  мою  девочку?  Ты  это  хочешь
сказать? Ты навлекаешь на себя проклятие, понося то, что кормит и тебя,  и
всех нас! Как бы я хотела, чтобы тут сейчас присутствовал мужчина, который
мог  бы  засвидетельствовать  твои  слова!  Это  бы   избавило   меня   от
необходимости убивать тебя моими собственными руками! Сука!  Богопротивная
сука! Я уж позабочусь, чтоб ты подохла так, как того заслуживаешь!
   Но, конечно, никаких мужчин там не было. Все мужчины уже  вернулись  на
поля и на склады, где готовился караван для Добродетели. А Пол никогда  бы
не стал выслушивать обвинения одной жены против другой. Требовалось еще не
меньше пяти женщин, способных подтвердить подобные обвинения,  прежде  чем
умный альф примет решение. Женская вражда - дело обычное,  особенно  между
женами, а опыт былых ошибок слишком тяжел  и  широко  известен,  чтоб  его
игнорировать.
   В  комнате  присутствовало  больше  пяти  женщин,  которые   могли   бы
засвидетельствовать и угрозы Тали, и глупые речи Селены, но это ничего  не
значило. Никто из них не подумал бы играть роль осведомителя - даже  самые
богобоязненные. Нужно  было  нечто  гораздо  большее,  чем  смерть  одного
ребенка, какой бы несправедливой она ни была, чтоб выдать Полу кого-то  из
своих. Дети родятся еще. И как будто, чтоб доказать это, Тали той же ночью
оказалась в поре.
   - Бекка! Я, кажется, задал тебе вопрос?
   - Ох, да просто глупость, па. Ты же  знаешь,  какая  я  вспыльчивая.  А
Приска принялась меня дразнить, будто я шить не умею. А у меня  и  так  до
сих пор платье для танцев не готово.
   Пол не слишком поверил, но все же позволил Бекке  вернуться  в  девичий
фургон. Новых ссор не последовало.
   Караван находился в сутках пути  от  Имения  Добродетель,  и  атмосфера
подавляемого возбуждения возобладала над мелкими ссорами девушек. Этой  же
ночью, когда раскинули лагерь, маленькая  Сара  Джун  оказалась  настолько
возбужденной, что принялась во весь голос читать молитвы и никак не  могла
остановиться.
   - Я весьма ценю набожность в женщине, но это уж слишком, - сказал  Пол,
подходя с несколькими сопровождавшими его мужчинами  к  девичьему  костру,
чтоб  разобраться  с  происходящим.  -  Сара  Джун,  Бог  уже   достаточно
наслушался от тебя для одного вечера, и я - тоже. Я везу тебя на танцы,  а
не на заклание. А теперь - спи и дай нам немного побыть в мире и тишине.
   - Да, па, - пропищала Сара Джун, но почти сразу же  вновь  вернулась  к
перечислению  своих  просьб  к  Господу  Богу,  Господину  нашему  Царю  и
Благостной Марии-Матери, и все это таким свистящим шепотом, что  и  святой
мог потерять терпение.
   - Я помогу ее успокоить, па, - быстро вмешалась Бекка, увидев, как  Пол
возвращается к их месту ночлега и глаза у него  горят  куда  сильнее,  чем
девичий костер. - Разреши мне отнести наши постели чуть подальше. Я посижу
с ней, пока она не уснет.
   Пол неразборчивым бурчанием выразил согласие. Бекка быстро выложила  из
камней круг на некотором расстоянии от остальных костров,  сложила  внутри
него небольшой костер из щепочек, принесла  из  девичьего  костра  горящую
лучину, чтоб разжечь свой. Завернувшись  в  одеяло,  Сара  Джун  выглядела
точь-в-точь как удрученная гусеница  и  жалась  поближе  к  разгоравшемуся
огоньку.
   - Прости меня, Бекка, - хныкала она.
   - А что тут прощать? - Бекка еще плотнее закутала  в  одеяло  худенькие
плечики девушки. - Это ведь и мой первый праздник Окончания Жатвы. У  всех
у нас бывает  время,  когда  нам  кажется,  что  должно  случиться  что-то
страшное. А хуже  всего,  когда  ожидаешь  наступления  чего-то  нового  и
незнакомого. Ожидание Перемен, ожидание Полугодия, ночи бдения, поездки на
первый праздник Окончания Жатвы, дань благодарности первому мужчине, роды,
смерть - все это важные вехи жизни.
   - Это я понимаю... - В голосе девушки не слышалось ни убежденности,  ни
радости.
   Бекка обернула руку носовым платком и сняла  с  углей  глиняную  чашку,
которую она поставила у самого края костра, чтоб согреть.
   - Попробуй, милочка, - протянула она чашку Саре Джун. - Бери  вместе  с
платком, она горячая.
   - Что это? - Сара Джун еще глубже ушла  в  свой  кокон,  спрятала  руки
подальше, в глазах - страх.
   - Немножко травяного чая, который  я  поставила  настояться.  Тебя,  он
успокоит и позволит поскорее уснуть. - Она улыбнулась. - А  еще  важнее  -
даст уснуть и нашему па. Ну  вперед,  ты  вполне  можешь  довериться  моей
дозировке.
   - Ох, ну конечно. - Видимо, уговоры Бекки успокоили девушку.  -  Ты  же
учишься на травницу, верно?
   - Если Бог пошлет. Ну, пей.
   Успокоившаяся и согревшаяся Сара Джун попила чая, а  затем  со  вздохом
свернулась в клубочек.
   - Бекка, а ты не хочешь спать?
   - Немного погодя. А пока хочется посидеть и посмотреть на звезды.
   - На звезды? Хм? - Такая мысль показалась Саре Джун  столь  непонятной,
что она тут же забыла о ней, равно как и о самой Бекке. И почти  сразу  же
ее грудь под одеялом стала подниматься и опускаться в ритме глубокого сна.
   Бекка села, накинув на плечи свое одеяло,  и  осторожно  оглянулась  по
сторонам. Вокруг других костров все уже улеглись. Не спали  лишь  часовые,
выставленные ее па. Для себя  па  устроил  отдельный  костер,  за  которым
присматривали более пожилые  люди,  обязанные  ему  гораздо  большим,  чем
кое-какими знаками расположения и, благодарности. Вообще во время  поездки
на праздник вызовы на бой не поощрялись, но иногда альфу случалось обрести
врагов столь отчаянных, что они готовы  были  погибнуть,  лишь  бы  только
расправиться с ним. Поэтому па спал под охраной верных людей,  как  это  и
полагалось.
   Бекка поглядела на ночное небо. Колеблющийся свет  костра,  разумеется,
несколько ослаблял красоту звездного купола, но он не мог все же отнять  у
звезд ту силу, которая заставляла сердце Бекки биться так сильно.
   - Вы вечны,  -  шепнула  она  небесной  чаше,  испещренной  серебряными
блестками. - Вы были раньше. И будете потом.
   Книга давила ей на бедро. Бекка бросила последний взгляд на спящую Сару
Джун, прежде чем осмелилась  вытащить  книжку.  Книжка  оказалась  гораздо
меньше, чем запомнилась Бекке с того  давно  миновавшего  дня,  когда  она
случайно свалилась с полки прямо в руки девочки. Теперь же  она  раздобыла
книжку далеко не случайно. Если Кэйти узнает об  этом,  она  с  нее  шкуру
спустит.
   Бумага внутри картонной обложки была иссохшая и такая пожелтелая, что в
свете костра она казалась почти коричневой. Чернила выцвели, а в некоторых
местах расплылись. Большинство страниц  были  пусты.  А  Бекке  помнилось,
будто раньше слова заполняли чуть ли не всю книжку. Некоторые  слова  было
невозможно разобрать, иногда отсутствовали целые фразы, но все  же  читать
было что. И когда глаза Бекки попривыкли и стали  лучше  разбирать  почерк
автора, она подумала, не слишком ли много текста там осталось...

   "...Она умрет завтра, так как они о ней узнали, и теперь мне надо очень
беречься. Я очень боюсь, мама. А что если они вдруг поймут, что и я  такая
же? Я не понимаю... что со мной такое. С тех  пор  как  я  себя  помню,  я
всегда слышала, что нас осталось слишком мало, чтобы  обрабатывать  землю.
Нора и я могли бы иметь множество детей благодаря тому,  что  мы  такие...
неужели они не понимают? Почему... они хотят нас...
   Найти землю, пригодную для обработки... сама по себе задача нелегкая. Я
подслушала, как Конрад объяснял мальчикам, что  когда-то  -  давным-давно,
еще до Потопа, земля была прекрасна и... пищи столько, что,  казалось,  не
будет конца...
   Но после того,  как  воды  поднялись  и  Ковчег  всплыл,  соленая  вода
покрыла... и стала бесплодной. Я не верю тому, что он говорил о Потопе, но
эта земля... живая с... это правда.
   Мне так тебя не хватает, мама. Мне  кажется,  что  ты  ушла  уже  очень
давно. Мне не хватает... я не могу говорить, а потому  все  запишу...  как
славно будет разделить это с тобой, и мне становится легче. Ах, если б  не
надо было думать о завтрашнем дне, и Нора...
   С Конрадом я больше  не  говорю.  Конрад  хороший,  но  чем  старше  он
становится... как чужой. А речи моих кузин... как  он  в  один  прекрасный
день станет самым подходящим человеком, чтобы вести. Однажды... дядя  Айра
подслушал... и с тех  пор...  мне  не  нравится,  как  он  поглядывает  на
Конрада. Он не знает, что я вижу, а вижу я многое. Вижу... смотрит на меня
тоже, и мне это не нравится. Мама, мама, торопись!
   Дядя Айра говорит, что  он  слыхал  о  каком-то  другом  отряде  людей,
живущем вон за теми холмами...  к...  Он  сказал,  что,  может  быть,  нам
следует пойти отсюда и посмотреть, не примут  ли  они  нас.  Есть  же  еще
места, где земля родит... родит, во  всяком  случае,  легче...  забавно...
мужчины говорят, что земля неродящая, но... что-то все-таки растет  всюду,
где бы мы  ни  бывали.  Нет  совершенно  голой  земли,  такой  мы  еще  не
встречали. Просто, видно, наши семена не хотят там расти...  Помнится,  ты
сказала, что тоже заметила это, как раз перед тем, как мы пошли на восток?
   Может быть, если в городах еще есть люди... смогут дать ответ  на  наши
вопросы...  глупо  думать,  что  горожане  могут   знать,   какие   семена
приживутся, а какие - нет, но если ты их найдешь...
   Вы  их  найдете.  Мама,  ты  должна  их  отыскать!  Из  того,  что  мне
приходилось слышать, я пришла к выводу, что я и ты  -  мы  последние,  кто
помнит рассказы о том, как было раньше. Некоторые мои кузены  не  верят...
или такие вещи, как  города.  Никто  теперь  на  одном  месте  подолгу  не
живет... говорят, будто так и должно быть.
   ...меняется... страшно. Как-то в воскресенье, когда дядя  Айра  говорил
проповедь... звучали как-то странно. Я стала рыться  в  ящике  с  книгами,
который ты оставила, и нашла ту черную, о которой ты говорила, что она еще
бабушкина, а она получила ее от своей бабушки,  а  та...  сколько  бабушек
тому назад... слова дяди Айры, но только сформулировано иначе...  когда  я
принесла ему и показала... слова совсем не такие, он отобрал ее у  меня  и
сказал: "Все меняется. И ко всем моим тревогам и обязанное  -  тям...  как
накормить вас... от мародеров и ворья... неужели ты не можешь  вести  себя
хотя бы просто как обязанная мне лично женщина и  не  совать  свой  нос  в
вещи, которые тебя не касаются".

   Дальше отсутствовал целый абзац. Потом шло:

   "...ножи. Все делали сами женщины. Элайн даже вложила нож в мою руку  и
показала... не смогла. Просто уронила его... кричала на  меня.  Как  бы  я
хотела отдать нож Норе, чтоб она либо покончила с этим, либо унесла  бы  с
собой жизни нескольких своих палачей... но... слишком много крови.
   ...сказал, что это знак того, что  она  исчадие  ада.  Ни  одна  другая
женщина в нашей группе не может принять мужчину... только раз или  два  за
год. Нам казалось, что мы очень ловко скрываем кровь, когда она стала течь
столь часто... и притворялись, что не можем... мужчин, за исключением  тех
дней, когда могут и остальные. Но Нора оказалась неосторожной. Именно  так
я и узнала, что она такая же, как и я, застав ее за стиркой... кровь, хотя
я знала точно, что прошел лишь месяц с той поры, когда она  была  доступна
для мужчин.
   ...много крови, когда они покончили с ней.  Зло.  Теперь  я  знаю,  что
такое настоящее зло. Страх. Зависть. Они же видят,  как  увиваются  вокруг
них мужчины, когда у женщин время... год... не дуры... Они понимают,  что,
если мужчине предоставить выбор, он в тысячу раз  больше  будет  ценить  и
охранять женщину, которая может служить ему  в  любое  время,  нежели  ту,
которую он может иметь один или два  раза  в  год.  Поэтому  они  объявили
несчастную Нору исчадием ада и убили ее.
   Но ведь так было не всегда. Об этом ты много говорила мне,  мама,  даже
когда читала мне волшебные сказки из тех книг, что в  ящике...  (гордилась
мной. Я уговорила дядю Айру не сжигать книги, как он сжег ту черную книгу.
Я сказала, что, может быть, люди, которые живут за холмом,  дадут  нам  за
них что-нибудь в обмен). Кажется, ты говорила мне, будто бы все это  вроде
сказок... возможно, ты просто хотела поддержать в нас  надежду,  но...  не
думаю. Неужели  мир  всегда  был  таким  голодным?  Неужели  голод  всегда
превращает людей в злобных... кромсали груди  Норы...  распластали,  будто
это был кролик, которого надо было освежевать... бедра... тампон  выпал  и
выдал ее... Кровью смыли кровь... сколько крови.
   Ты должна была взять нас на поиски города. Не  надо  было  бросать  нас
тут.  Теперь  я  осталась  одна-одинешенька  из  тех,  что   отличаются...
Возможно, эти записи я делаю не к твоему возвращению. Какая-то часть моего
сердца не верит в то, что ты вернешься, хотя я все время твержу себе,  что
надо, обязательно надо верить в это. А на самом-то деле я  и  пишу  только
потому, что убеждена - тебя нет в живых, потому что Нора умерла, а  я  так
одинока, что мне все равно - умру я или буду жить... во что я  превращусь,
если выживу. Дядя Айра..."

   Это было все.
   Бекка еще плотнее натянула на себя одеяло и  придвинулась  к  огню  так
близко, что ее волосы запахли паленым. И все равно ее  трясло  от  холода.
Она сунула книгу обратно в карман, с трудом подавив желание бросить  ее  в
костер. Какой кусок этой страшной исповеди о давно прошедших временах  она
успела прочесть в детстве? Вероятно, достаточно большой, чтобы вызвать  из
глубин Поминального холма эти  давно  исчезнувшие  призраки.  Достаточный,
чтоб перед ее глазами  навеки  встал  серебристый  призрак,  сотканный  из
лунного света и крови.
   Так было не всегда.
   Все изменяется.
   Однако если послушать па или ма, то все  обстоит  вовсе  не  так.  Даже
Бекку мысль об изменениях иногда пугает больше, чем  самые  ужасные  вещи,
которые существуют сегодня и здесь.
   - Кто была ты? - шепнула она во тьму. - Как тебя звали? Схватили ли они
тебя так же, как схватили Нору? Нашла ли твоя мать город, или же она...
   Бекка снова взглянула на небо и подумала: светили ли эти  звезды  столь
же ярко той  несчастной,  перепутанной  до  смерти  девчонке,  от  которой
остались только вот эти слова? Если Бекке и удалось в эту ночь заснуть, то
какие ей снились сны, она не помнила. На следующую ночь те же звезды  были
лишь отражением зарева костров,  пылавших  вокруг  Имения  Добродетель,  а
утром их караван благополучно прибыл туда.





                                              Леди в платьице зеленом,
                                              Я влюбился в вас, когда
                                              Целовались мы под кленом,
                                              Что у старого пруда.
                                              Вы мне клятвы говорили,
                                              Вы клялись моею быть,
                                              Вы мне сердце подарили,
                                              Чтоб мое верней разбить.
                                              Я на свете сем не житель -
                                              Сплю один, и наконец,
                                              Вижу сны, как мой родитель
                                              Вас уводит под венец...
                                              Сон, конечно, прямо в лапу -
                                              Так и вышло, ну хоть плачь!
                                              Дайте нож - зарежу папу,
                                              А с мамашей скроюсь вскачь.

   Как только лагерь возле Добродетели  был  разбит,  Пол  велел  Бекке  и
другим девушкам никуда от своей палатки не отходить и по Имению не шляться
без сопровождения хотя бы одного крепкого  родича.  Девушки,  для  которых
этот  праздник  Окончания  Жатвы  был  первым,  посмеивались  над  суровым
"проповедническим" выражением лица па; среди них была даже  Сара  Джун.  А
те, что постарше - Эпл и Приска, - сидели, сложив губы так, будто  держали
под языком нечто удивительно противное.
   На следующий день Пол послал  девушек  представиться  женщинам  Имения,
которые отвечают  за  организацию  танцев.  Сопровождать  их  он  отправил
десяток своих сыновей и еще шестерых крепких мужчин. Те девушки, что  были
помоложе, перешептывались, придумывая, как бы им избавиться от  бдительных
стражей и побродить по Имению на свой страх и риск. Это  ж  вам  не  Дикое
Поле, где банды ворья прячутся чуть ли не за каждым  деревом,  верно?  Это
Имение Добродетель, а каждый альф  неусыпно  держит  под  бдительным  оком
своих людей. И никто их тут не обидит, даже если они немножко побегают без
привязи. Никто не осмелится на это.
   По  этой  причине  девушки  спустились  со  своего  холма  чуть  ли  не
приплясывая; шли они по двое, тогда  как  мужчины  образовали  вокруг  них
нечто вроде сплошной ограды. Эпл и Приска  шли  первыми,  все  с  теми  же
недовольно поджатыми губами.
   Бекка держала за руку Сару Джун и шла в последнем ряду шеренги дев.
   - Убежим, Бекка? Давай убежим! - дергала ее за руку Сара Джун,  шепотом
убеждая  присоединиться  к  грандиозному  плану  бегства,   разработанному
Ориссой.  -  Дел  сказала,  что  она  остановится,  схватится  за   живот,
притворяясь, что испытывает сильную  боль.  Никто  не  умеет  так  здорово
притворяться, как Дел.
   -  Что  всего  лишь  другое  название  обмана,  -  сказала  Бекка,   но
улыбнулась.
   - А когда все мужчины соберутся вокруг нее...  Бог  знает,  может,  они
подумают, что она входит в пору... тогда мы разбежимся в разные стороны.
   - Па зашипит, как раскаленная сковорода...
   - И больше ничего не сделает! Не сможет же он всех  нас  наказать!  Это
означало бы, что придется возвращаться домой еще до  танцев  и  матчей,  а
значит, не получится и нас показать,  и  похвастать  своими  сыновьями  не
выйдет, и... - тут она заговорила еще тише, - сбагрить с рук Эпл тоже.
   - Но зато мы все еще в том возрасте, когда нас можно отодрать  хлыстом,
- напомнила Бекка.
   - Чтобы следы остались? - засмеялась маленькая  родственница  Бекки.  -
Вот бы когда шансы Эпл увеличились! И разве па не говорит  постоянно,  что
хороший альф никогда не пользуется хлыстом при воспитании детей?
   Бекка покачала головой.
   - Эпл и Приска никогда на такое не пойдут.
   - Они уже согласились. - Сара Джун относилась к этой идее так серьезно,
что ее глаза светились, как летнее небо. - Они  так  сказали  и  поклялись
Господином нашим Царем.
   - Ну, в этом случае... - В сердце Бекки вспыхнула страсть  к  проказам.
Как прекрасно было бы стать снова свободной и делать все, чего пожелает ее
душа!  Она  не  привыкла  жить  в  постоянном  тесном  общении  со  своими
родственницами женского пола, если не говорить о ночах, проводимых в общей
спальне. В поле Бекка работала в одиночку, и ей это нравилось. Если бы  не
уроки, которые она брала у девчонки Бабы Филы, она ни за что и никогда  не
согласилась бы добровольно торчать под стропилами крыши большого дома. Что
же касается  долгого  путешествия  в  девичьем  фургоне  и  навязанной  ей
необходимости проводить время в  девичьей  палатке,  то  это  казалось  ей
ничуть не лучше преддверия в чистилище.
   - Я с вами, - шепнула Бекка Саре Джун. Последнее сомнение - а вдруг она
там встретится с Адонайей - быстро улетучилось. Сейчас ясный день, а кроме
того, она будет с Сарой Джун. Если по злой  случайности  их  пути  все  же
сойдутся, она будет чувствовать себя в безопасности, имея компаньонку. Да,
желание свободы было сильнее страха перед зловещей тенью Адонайи.
   - Тогда следи за Дел. Она идет сразу за Эпл, там  впереди.  Она  подаст
сигнал, когда...
   И тут же Сара Джун чуть ли не врезалась в спину Ориссы.
   - Эй! Да что с тобой такое? - Маленькая девушка дала своей родственнице
довольно ощутимый толчок в зад.  Однако  Орисса  не  обратила  на  это  ни
малейшего внимания.
   - Гляди! - вот все, что она сумела выдавить из себя. - Нет,  вы  только
поглядите!
   Эпл и Приска захихикали, прикрывая рты ладонями,  услышав  тихие  стоны
удивления и испуга, вырвавшиеся у всех без  исключения  девушек.  Возгласы
изумления были вызваны тем дивом предивным, превосходящим даже  упомянутые
в Писании чудеса, столь возвышенным, что никакие самые смелые их мечты  не
шли  в  сравнение  с  увиденным;  дивом,   которое   именовалось   Имением
Добродетель!
   Спины рослых родичей так сильно  ограничивали  видимость,  а  умы  юных
девиц были столь поглощены планами бегства,  что  они  оказались  в  самом
центре Имения, не имея ни  малейшего  представления  о  том,  что  их  там
ожидало. Там, где границы Имения соприкасались с временными лагерями ферм,
не было ничего такого, что могло бы поразить хуторянок. Фургоны  Имения  и
обветшалые складские помещения выглядели примерно так  же,  как  временные
постройки, которые возводились для своих нужд  фермерами,  приехавшими  на
праздник Окончания Жатвы. Чуть подальше молодежь из Праведного Пути видела
склады из камня  и  дерева,  которые  мало  чем  превосходили  аналогичные
строения дома. Ум в первую очередь  регистрировал  черты  сходства  с  уже
знакомым, потом переходил на другие предметы, тоже  ничем  не  выдающиеся,
так что новых впечатлений почти не поступало.
   А затем неожиданно, как летняя гроза, на них  обрушился  вид  на  самое
сердце Добродетели,  и  сложившееся  у  них  представление  разлетелось  в
клочья.
   Здания в три-четыре человеческих  роста,  все  каменные,  с  настоящими
стеклами в окнах!
   Машины для  обработки  полей,  свежеокрашенные  в  самые  яркие  цвета,
расположились рядами, как горошины на лущильном столе.  Громоздились  друг
на друге канистры, слишком большие, чтоб их  мог  поднять  один  работник.
Запах горючего пропитывал воздух.
   А загородки для животных, которых Бекка и ее родственницы знали лишь по
картинкам в книжках! Настоящий мясной  скот!  Из  чьих  снов  вылезли  эти
страшилища, наполняющие воздух непривычным зловонием и  ужасающе  свирепым
ревом?
   - Бекка, а что если они вырвутся? - Сара Джун прильнула к Бекке,  пряча
лицо в складках одежды, как это делают испуганные малыши.
   - Не бойся, они ведь надежно заперты. На волю им не вырваться. -  Бекка
утешала ее словами, которым и сама-то не очень верила.  Рисунки  в  книгах
Кэйти не позволяли предположить, что коровы могут быть такими громадными и
такими громогласными. Она видела, что некоторые из них больше лошадей.
   Плечом к плечу, держась за руки, девушки медленно и скромно шли  сквозь
это средоточие чудес. Приска и Эпл были единственными, кто нес свои головы
гордо, хотя  и  они  опускали  глаза  долу,  как  того  требовали  правила
соблюдения скромности.
   Даже мужчины и то нервничали, их глаза бегали по сторонам, и  они  явно
опасались, что еще какой-нибудь страшный сюрприз  выскочит  на  них  из-за
угла. Если б не приказ па, они бы охотно повернули назад.
   Свидание с женщинами Имения было  коротким  -  только  дело  и  никаких
нежностей и учтивостей. Девушки ждали в большом здании - хотя  вообще  все
здания в Добродетели казались Бекке огромными, - где их усадили в холодной
комнате с очень высоким потолком. Там же ждали еще несколько групп девушек
с других хуторов. Женщины  из  Добродетели  в  совершенно  недвусмысленных
выражениях велели мужчинам остаться снаружи. Центр комнаты  занимали  ряды
скамеек  с  жесткими  деревянными  сиденьями  -  совсем   как   во   время
Божественной Службы. Бекка узнала  Дассу  из  Миролюбия.  Она  попробовала
подать ей знак рукой, но девушка не поднимала глаз, а ее  голова  и  плечи
были низко опущены. Бекка подошла бы к ней поздороваться, если бы  Эпл  не
заметила, как она встает со скамьи.
   - И куда это  ты  вздумала  отправиться?  -  прошипела  она,  почти  не
разжимая губ. Она ухватилась за пояс платья Бекки  и  силой  заставила  ее
сесть на место.
   - Увидела девушку, с которой знакома. Хотела подойти и...
   - Сиди! В этом месте можно делать только то,  что  приказывают  местные
хозяйки, так что забудь обо всем остальном. Я не хочу,  чтоб  ты  позорила
Праведный Путь!
   Бекка все еще сопротивлялась:
   - Позорить? Тем, что вежливо поздороваюсь со знакомой?
   - Во время праздника  Окончания  Жатвы  действуют  давно  установленные
правила, и почтенные  женщины  их  уважают.  Сейчас  не  время  для  твоих
кривляний. Подождет твоя подружка. А теперь - сиди!
   - Старая кислятина, - проворчала Бекка, но старшей родственнице все  же
полагалось повиноваться.
   Одну за другой девушек уводили в какую-нибудь из  трех  задних  комнат.
Начали со старших. На этот раз и Приска и Эпл, ко всеобщей радости,  имели
весьма расстроенный вид, когда вышли оттуда, чтоб воссоединиться со своими
родственницами. Когда пришла очередь Бекки, ее проводили в  самую  дальнюю
комнату справа. Там ей велели раздеться до рубашки  и  сесть  на  какую-то
конструкцию, весьма похожую на родильную  стойку.  Решительная  энергичная
женщина, от которой исходил пряный запах лекарственных трав,  въевшихся  в
платье  травницы,  задала  Бекке  множество  вопросов  насчет  Перемены  и
Полугодия. Затем подвергла ее осмотру, который хоть и длился  недолго,  но
тем не менее носил довольно унизительный характер.
   - У твоей мамы были когда-нибудь нелады с беременностью или с родами? -
спросила женщина, помыв руки и подойдя к заваленному бумагами столу.
   - Насколько я знаю, нет. Сейчас она в постели - недавно родила дочку. -
Краска на лице Бекки теперь  была  вызвана  уже  своим  происхождением  не
стыдливостью, а гневом, хотя она и понимала, что эти испытания почти ничем
не отличаются от тех, которым подвергли ее родственниц.
   -  Возрадуйся,  -  автоматически  ответила  травница;  ее  глаза   были
устремлены на какую-то бумагу. - Хм... и это в ее-то годы...  Что  ж,  для
тебя это хорошая новость. Когда-нибудь обслуживала мужчину? Не Поцелуем  и
Жестом, а...
   - Обслуживала? - К этому времени гнев уже вскружил голову  Бекки.  -  Я
чистая девственница...
   - Ну и что? Разве это повод, чтоб орать во всю глотку? Ты тут  не  одна
такая. Да и сам этот факт отнюдь не повсюду даст тебе преимущество в цене.
Некоторым хуторам плевать на это, а есть и такие, где  альфы,  прежде  чем
принять  решение,  предпочитают  получить  доказательство   продуктивности
девушки в виде новорожденного, а не выслушивать всякие семейные истории.
   - Я могу идти? - Бекке  ужасно  хотелось  вырвать  из  рук  женщины  ее
бумажки и разорвать их в клочья.
   - Хм?  Да,  да,  одевайся  и  уходи.  Пришли  мне  следующую.  -  Бекку
выпроваживали без всяких церемоний.
   В зале ожидания ей пришлось  еще  посидеть  и  остыть,  пока  остальные
девушки Праведного Пути проходили сквозь тот  же  обряд.  Наконец  с  ними
покончили и  отправили  назад.  Когда  Бекка  шла  через  зал,  она  снова
попыталась встретиться взглядом с Дассой.  Девушка  из  Миролюбия  подняла
голову и, уж конечно, увидела Бекку, но ее глаза, казалось, смотрели прямо
сквозь  нее.  Поймав  этот   остекленевший   неподвижный   взгляд,   Бекка
почувствовала, будто чья-то ледяная лапа шарит у нее в груди.
   Обратный путь к лагерной стоянке Праведного Пути показался куда  короче
дороги в Имение. Девушки прямо рвались назад, стремясь поскорее  оказаться
на знакомой земле. Остаток этого дня и часть следующего ушли на  то,  чтоб
оправиться от впечатлений первого контакта с Добродетелью. Могло бы уйти и
побольше, если б Эпл и Приска не заняли провоцирующую позицию, подчеркивая
свою опытность и заявляя, что совершенно не понимают, из-за чего весь этот
крик, так как Добродетель  -  всего  лишь  поселок,  ничем  от  других  не
отличающийся.
   - Ведут себя так, будто они родились в Имении или поблизости от него, -
фыркала Дел, когда они сидели в девичьей палатке, занимаясь  всякого  рода
шитьем и починкой. Эпл и Приска были где-то на территории лагеря, так  что
темница девушек казалась почти приятной. -  Теперь  они  разглагольствуют,
будто мы так напуганы, что нам  нельзя  показываться  на  людях,  пока  не
начнутся танцы.
   - Но нам ведь и незачем ходить в Имение до этого? -  тихонько  ответила
Руша. - Ведь правда? - Они с Сарой Джун выглядели так, будто очень хотели,
чтоб с ними согласились.
   Бекка нежно положила руку на плечо своей маленькой родственницы.
   - Конечно, нет, дорогая. У нас нет никаких дел,  которые  бы  требовали
нашего присутствия в Имении до начала танцев.
   Она почувствовала, как плечо Руши вздрогнуло под ее ладонью.
   - Я бы и на танцы не хотела идти.  Как  бы  мне  хотелось  снова  стать
маленькой и сидеть дома рядом с моей ма. - Она сказала это с такой  тоской
и злобой, что никакие просьбы Сары Джун говорить потише не могли заставить
Рушу понизить голос.
   - А тебе, мисс, следует беспокоиться совсем не об этом.  -  Голос  Эпл,
неожиданно раздавшийся в палатке, был резок и холоден, как утренний ветер.
Она откинула входное полотнище и просунула внутрь палатки свое  некрасивое
лицо. В руках Эпл держала мужскую рубаху с воткнутой в нее иголкой.  -  Ты
лучше подумай, что скажет па, а если ты будешь продолжать в том  же  духе,
он тебя обязательно услышит!
   - А тебе-то какое дело, длинноухая? -  резко  оборвала  ее  Бекка.  Она
физически ощущала, как ужас охватывает душу и тело ее маленькой сестрички,
как он вливается в нее, подобно родниковой воде,  что  наполняет  питьевой
мех до пределов, за которыми  бурдюк  должен  неизбежно  лопнуть.  Сколько
кругом страха, подумала она с ненавистью. Слишком много  страха,  особенно
когда ребенок превращается в женщину.  Она  вдруг  вспомнила  о  том,  что
прочла в своей книжке - призрачной книге, как она называла  ее  теперь.  О
том, как та неизвестная ей девушка выводила  слова,  исполненные  ужаса  и
тоски. Нет, с тех пор страх ничуть не ослабел. Наверняка и Эпл  все  время
чего-то боится. Что будет, если она не найдет человека, который захочет ее
взять? Что, если она станет никому не нужной старухой? И  что  станется  с
хуторскими старыми девами, если в Праведный Путь придет Чистка? Но  почему
же  она  так  издевается  над  страхом  своей  маленькой  родственницы?  -
Займись-ка лучше своими делами!
   Эпл натянула на  лицо  свою  подленькую  улыбочку,  как  бы  призванную
подчеркнуть ее особые права и достоинства.
   - Я не с тобой говорю, Бекка, так что лучше  прибереги  свои  проповеди
для себя самой. - Ее взгляд перетек на Рушу, а в голосе и в выражении лица
не было и капли жалости. - Пусть только па услышит, как  ты  ведешь  себя,
как отказываешься выполнять священный долг женщины, позоря Праведный Путь,
и тогда тебе придется радоваться, если  ты  лишишься  только  удовольствия
потанцевать. Как бы тебе не пришлось мечтать о  том,  чтобы  вообще  живой
вернуться на нашу ферму.
   Руша испустила тонкий жалобный вопль и нашла спасение в объятиях Бекки.
Пришедшая в ярость Бекка уже раскрыла рот, чтобы достать Эпл своим  острым
как бритва языком и пообещать  ей  еще  кое-что  похуже,  как  только  она
успокоит Рушу. Однако Бекке не пришлось прибегать к угрозам. Какая-то тень
упала на входное полотнище, закрыла половину лица Эпл и преградила  доступ
свету.
   - Объясни мне, дочка, как это получилось,  что  ты  стала  играть  роль
альфа нашего хутора? - Раскатистый бас па еще  никогда  не  казался  Бекке
таким добрым и ласковым. Она увидела, как лицо Эпл бледнеет, увидела,  как
ее голова рывком исчезает из-под полога, а потом  Бекка  услышала  режущий
свист  хлыста,  что  означало  начало  трепки,  которую  вряд  ли  получал
какой-нибудь хуторской мальчишка за порчу ценного имущества. Пол  закончил
наказание словами: - Может, тебе самой лучше посидеть в палатке до  начала
танцев, Эпл. Хоть на танцевальной площадке света бывает много, но  у  тебя
все же так будет побольше шансов.
   Дел не смогла  удержаться  от  злорадного  смешка.  Сара  Джун  и  Руша
несколько раз непроизвольно радостно взвизгнули, услышав, как  па  говорит
прямо в лицо их самоуверенной кузине, что он не слишком высокого мнения  о
ее шансах и на этом празднике.
   Бекка услыхала, как Эпл что-то  бормочет  насчет  необходимости  зашить
рубашку Дэниелу и отдать ее ему. Шорох ее удаляющихся юбок, метущих  пыль,
говорил скорее о бегстве с поля боя, чем о  достойном  отступлении.  После
этого снаружи раздался голос па, требующего, чтобы Бекка вышла к нему.
   - Па, я хотела бы поработать над...
   - Надеюсь, не над своим бальным платьем? Каким же дураком,  ты,  должно
быть, считаешь меня, если полагаешь, что  такая  причина  может  сработать
хотя бы еще раз! Господин наш Царь свидетель, Бек,  что  ты  у  нас  вроде
Пенелопы. - В глазах Пола вспыхнула гордость, когда он увидел на  ее  лице
краску стыда.  -  Вот  теперь  узнаю  свою  девочку!  Немного  нашлось  бы
девчонок, которые бы покраснели от моих слов. Для большинства твоих  кузин
Пенелопа - просто имя, но твое образование позволяет тебе  видеть  больше.
Правда, пока это только книжное знание. Теперь  тебе  не  вредно  получить
кое-какие знания о мире,  в  котором  ты  живешь.  Пошли,  девочка.  А  от
неприятностей я тебя уберегу.
   И вот Бекка уже идет по тропе, ведущей от лагеря Праведного Пути  прямо
в безумное, дикое, страшное и  полное  чудес  сердце  Имения  Добродетель.
Идет, держась шагах в двух позади своего па. На  этот  раз  Бекка  ощущала
гораздо меньше страха. Шум, толкотня, странность обстановки - все это  как
будто утратило свою остроту и силу, вчера еще грозившую обратить  Бекку  в
каменного истукана. А когда они проходили мимо загонов со скотом и  корова
чуть было не положила свою голову  на  плечо  Бекки,  та  даже  глазом  не
моргнула, а не то чтобы пустилась в бегство.
   Они прошли дальше, чем заходили вчера со своими сопровождающими. Там  и
сям попадались  каменные  тротуары  и  бревенчатые  гати.  Бекку  потрясло
богатство и величие увиденного. Взгляд на суровое и недовольное лицо  отца
подсказал ей, что это выставленное на  всеобщее  обозрение  богатство  для
Пола граничит с безбожным расточительством. Она  попыталась  взглянуть  на
окружающее  глазами  отца,  но  жажда  насладиться  зрелищем  таких  чудес
оказалась сильнее. Она держала  взор  опущенным,  но  преимущественно  для
того, чтобы скрыть от па  выражение  своих  глаз,  а  не  из  предписанной
женщинам скромности.
   Они остановились возле одного из  самых  высоких  домов,  какие  только
приходилось видеть Бекке даже в Добродетели.
   - Подожди-ка меня здесь, - сказал па.
   Остаться тут одной?! Надо было бы испугаться, но  страха  почему-то  не
было.
   - Хорошо, па, - вот и все, что она ответила.
   - Я не задержусь. Это то место, где встречаются купцы из  Коопа.  -  Он
похлопал по туго набитому рюкзаку. - Надо свести счета за этот сезон.
   Бекка  смотрела,  как  он  исчезает  за  дверями,  глазами  такими   же
сверкающими, как глазки певчих птичек, такими же чистыми,  как  вода.  Она
даже не спросила отца - нельзя ли сопровождать  его.  Если  б  такое  было
возможно, он взял бы ее сам. А если уж говорить правду, то она радовалась,
что осталась одна в первый раз за все эти  дни,  вольна  делать  все,  что
захочется. Она заняла указанное ей место  и  постаралась  не  дать  сердцу
волю, чтоб не запеть от радости наконец-то обретенной свободы.
   Сначала Бекка держала глаза опущенными к земле, а спиной изо  всех  сил
вжималась  в  стену  дома.  Но  очень  скоро  ее  взгляд  стал  постепенно
подниматься. С полуопущенными веками она внимательно следила за всеми, кто
разгуливал по улице. Без особого труда Бекка поняла, что эта часть селения
принадлежит самим торговцам. Хотя простая хуторская одежда Бекки бросалась
здесь в глаза, как бросается зеленый сочный стебель проса в гуще цветущего
клевера, но никто из прохожих не обращал на  нее  никакого  внимания.  Все
были заняты собственными важными делами.
   Почти каждый  из  тех,  кто  проходил  мимо,  носил  городскую  одежду,
привлекавшую взгляд яркой  расцветкой  и  тонкой  выделкой.  Бекке  ужасно
хотелось потрогать ее, чтобы осязание подтвердило то, во  что  уже  успели
поверить ее глаза. Она слышала акцент, столь странный, что надо было долго
вслушиваться, чтобы понять, что горожане говорят на  ее  родном  языке.  У
некоторых голоса были высокие,  щебечущие,  почти  женские.  Впрочем,  они
никак не могли быть женщинами. Ни одна юбка не прошла мимо, метя  оборками
пыль. Все носили сапоги, бриджи и куртки с большими, свободно лежащими  на
плечах капюшонами, которые могли закрывать голову.
   Бекка как раз раздумывала о том, не попадет ли она  в  ад  за  то,  что
представила себе, каково это будет, если натянуть  на  ее  ноги  городские
бриджи, когда появился па.
   - У меня в кармане премия, Бек, - сказал он и похлопал по  груди  своей
рубашки с очень хитрым видом. - Вполне оплатит мои  кровь  и  пот,  что  я
пролил над этими счетами. Репутация Праведного Пути среди торговцев  Коопа
очень прочна. Они попросили нас об услуге. Проверить  новые  семена.  Если
эти семена дадут то, чего ждут торговцы, то каждый акр сможет прокормить в
десять раз больше ртов, чем кормит сейчас.
   - Это замечательно, па! - Бекке жуть как  хотелось  посмотреть  на  эти
многообещающие семена, но было похоже, что тут ей подрежут крылышки. Такой
замечательный дар наверняка сейчас же запрут за  семью  печатями  Мужского
Знания, и семена предстанут  перед  глазами  женщин  только  тогда,  когда
превратятся в нечто обыденное.
   - Как думаешь, стоило нам прогуляться ради этого, а? Не  боялась,  пока
ждала меня? - спросил Пол, улыбаясь. Она покачала головой. - Молодец. Этот
сектор отведен только для горожан.  А  любой  из  них  скорее  умрет,  чем
нанесет оскорбление деревенской девушке, даже если она стоит  на  улице  в
полном одиночестве, как стояла ты. Так что я знал, что ты в  безопасности.
А ты знаешь - мне верить можно. - Его лицо смягчилось, но Бекка уже успела
отвернуться.
   Ничему не верь, когда имеешь дело с мужчинами.
   Пол с Беккой направились опять  в  сторону  своего  лагеря.  Когда  они
проходили через рынок Имения, то услышали тоненький пронзительный голосок,
который звал Пола по имени.
   - Пол! Эй,  Пол,  погоди  минутку!  -  Вертлявый  маленький  человечек,
раздвигая толпу, пробирался к ним сквозь рыночную суету.
   Бекка взглянула на своего отца,  спрашивая  взглядом,  кто  такой  этот
странный человечек. Сначала она было  подумала,  что  это  расстояние  так
забавно искажает его истинный рост, но когда он приблизился вплотную,  она
увидела, что он ниже ее на целую голову.
   - Виджи, очень рад видеть тебя! - Пол протянул человечку обе руки  так,
как он делал всегда, когда встречался со своими маленькими детьми. - А это
дочь Хэтти - Бекка. Помнишь, я говорил тебе о ней? Бек, это Виджи с хутора
Благоговение.
   - Для меня большая честь познакомиться с вами, мистер... Виджи. - Бекка
низко склонила голову, скорее по привычке, чем из уважения. Она  никак  не
могла представить, как это случилось, что такой человеческий  огрызок  был
другом и ровней ее па.
   Спрятав карие глаза под лохматыми, посеребренными сединой  бровями,  он
быстро оглядел ее с ног до головы. Губы Виджи  обрамляли  темно-каштановые
усы и маленькая остроконечная бородка того типа, который  Бекка  встречала
только  на  картинках  в  книгах.  Волосы,  почти  целиком   скрытые   под
бесформенной шляпой, спасающей от солнца, были такой же  смесью  белого  и
каштанового цветов, как и брови.
   - Не зови меня мистером, девочка. В твоих устах это слово явно идет  не
от сердца, а потому его трудно считать почетным.
   Отец Бекки расхохотался,  увидев,  как  на  лице  его  дочки  появилось
выражение растерянности и стыда.
   - Господи, Виджи, иногда я начинаю  верить,  что  разговоры,  будто  ты
обладаешь внутренним зрением, все же имеют под собой основу.
   - Так оно и есть, - ответил маленький человек совершенно серьезно. -  Я
могу читать и в сердцах, и в умах, и в будущем - или сразу во всех трех.
   - Это ты так говоришь! - Пол похлопал карлика по плечу,  для  чего  ему
пришлось немного нагнуться. - А вот в том, что ты проделал с Беккой,  тоже
присутствовал твой внутренний взгляд? Ну-ка, выкладывай правду!
   Виджи подмигнул ему.
   - Да одного взгляда было достаточно, чтоб увидеть, как она  колеблется,
называть ли ей такого крошку мистером. Ты ведь чувствовала себя почти  так
же,   как   если   б    титуловала    одного    из    своих    надоедливых
малышей-родственников,  правда,  девочка?  -  Он   пощекотал   Бекку   под
подбородком. Рука была мягкая, гладкая, приятно пахнущая  и  без  отметин,
говорящих о привычке к труду.
   - Отвечай же мужчине, Бек, - приказал Пол.
   - Вы действительно видите то, что говорите, мисс... Виджи?
   Карлик покачался на каблуках, его внимательные умные  глаза,  казалось,
впитывали в себя рыночную суету. Потом и, как  считала  Бекка,  совершенно
невпопад он спросил:
   - Ты любишь читать, дитя?
   За Бекку ответил Пол:
   - Моя Кэйти утверждает, что Бекка  самая  прилежная  ученица  из  всех,
какие у нее были. Вряд ли на хуторе есть  хоть  одна  книга,  которую  она
прочла бы меньше двух раз.
   "О па, па, если бы ты только знал!" -  подумала  Бекка.  Книжка-призрак
все еще была при ней... При ней,  как  всегда.  Она  не  могла  рисковать,
оставляя ее в девичьей палатке, даже в собственной дорожной сумке.
   - Я ведь ее спрашиваю, Пол. - Виджи понизил  голос  и  придвинулся  так
близко, что Бекка ощутила сложную смесь запахов - клевера,  табака  и  еще
чего-то странного, чего она  никак  не  могла  определить;  возможно,  так
пахнут те кислые желтые плоды, которые продавали торговцы Коопа  на  одном
из прилавков рынка. - А сказки ты читала, Бек?
   - Некоторые.
   - А из тех, что называются волшебными?
   Она вспомнила человека  в  броне  и  огромное  чешуйчатое  чудовище  на
картинке. Потом подумала о том, что читала в книжке-призраке: так было  не
всегда. "Вот о чем ты говорила мне, мама, даже  тогда,  когда  читала  мне
волшебные сказки".
   - Да.
   - Тогда ты знаешь,  как  меня  звать...  и  что  я  такое  есть...  мое
правильное название.
   -  Вы...  -  Она  взглянула  на  отца,  ища  в   его   лице   признаков
неудовольствия и не находя их. Лицо Пола не выражало  ничего.  -  ...Вы  -
гном.
   У Виджи была необыкновенно приятная улыбка - таких она еще не видала.
   - Отлично. Смела, умна и  очень  любознательна,  готов  поклясться  чем
угодно! - Он поглядел на Пола. - Еще один Елеазар, а?
   Пол засунул руки в карманы и гордо выпятил грудь.
   - А почему бы и нет? Они ведь кровные брат и сестра.
   - О, я об этом не знал. В моей огромной голове должно поместиться очень
много знаний, чтоб довести это маленькое тельце до спокойной смерти.
   - Ты нас всех переживешь, Ви... - Пол остановился, сморщил нос, а потом
громко чихнул.  Неудивительно  -  рынок  был  насыщен  самыми  экзотичными
запахами и еще  большим  количеством  пыли,  поднимаемой  колесами  телег.
Расчихаться мог кто угодно.
   Бекка видела, как ее па вытащил  из  нагрудного  кармана  рубашки  свой
носовой платок.  И  одновременно  оттуда  же  вылетел  маленький  мешочек,
небрежно завязанный бечевкой, содержимое которого рассыпалось  по  пыльной
земле рынка.
   Девушка испуганно вскрикнула и упала на колени рядом со своим па. Ей не
требовалось подтверждения, что рассыпалось  нечто  очень  ценное.  Опытные
семена, назвал их отец, и при этом он  действовал  так,  будто  в  мешочке
хранились какие-то священные таинства, а вовсе не твердые, белые,  похожие
на гвоздики зерна.
   Семена - это семена. Их нельзя терять, нельзя выкидывать. Острые  глаза
Бекки замечали каждое зернышко, валявшееся в пыли, задолго до того, как ее
пальцы подбирались к нему,  чтоб  спасти  и  убрать  подальше.  Когда  она
собрала столько зерен, сколько могла удержать, она протянула отцу то,  что
лежало в ее сложенных чашечкой ладонях.
   Но он не обратил внимания ни на Бекку, ни на ее драгоценные семена.  Он
все еще стоял на четвереньках, подобно большому  хищному  зверю,  хотя  на
земле уже давно не осталось несобранных  семян.  Подбирая  своими  грубыми
пальцами невидимые Бекке зерна, он шепотом обменивался с  Виджи  какими-то
секретами прямо на людной торговой площади.
   - ...дела в Благоговении?
   - Плохо... кое для кого.  Женщины  с  грудными  детьми  заблаговременно
начинают присматривать потайные местечки, где можно укрыться. Мать  Тазара
ведет себя так, будто все уже  кончено,  будто  она  намерена  командовать
всеми остальными женами, ибо точно знает, чью задницу им придется  лизать,
коль они хотят сохранить своих деток.
   Пол покачал головой и поднял еще одно зернышко, которого  там  отродясь
не бывало.
   - Дура. Я знаю Тазара. Он неплохой парень, но всегда делает только  то,
что полагается делать. Он не станет заводить любимчиков,  даже  если  речь
пойдет о его собственной матери. Ты уверен, что именно он станет...
   - А у нас все равно больше никого подходящего  нет.  Разве  что  явится
какой-нибудь бычок со стороны. В чем я сомневаюсь. Все тут  видели,  каков
Тазар был на ринге в прошлый праздник. Если им так хочется  помереть,  так
проще это сделать у себя дома.
   - Бедняга Джед.
   - Ну Тазар знает способы, чтоб проделать это быстро, а это куда больше,
чем сделал Джед для своего отца. - Глаза гнома сузились. - Никогда ему  не
прощу, что он заставил Да умирать так мучительно и долго.
   -  Твой  отец  заслуживал  лучшего,  Виджи...  -  Пол  встал,  стряхнул
горсточку собранных им зерен обратно в мешочек и вытер пыльные руки о свои
штаны. - Но разве многие получают то, что они заслужили...
   - Па...
   Пол  наконец  был  вынужден  заметить  Бекку,  стоявшую  перед  ним   с
пригоршнями семян,  перемешанных  с  пылью.  Но  вместо  благодарности  за
усердие он сердито прошипел:
   - Чтоб тебя Господин наш Царь прибрал к себе! Неужели всем моим  дочкам
ниспослано наказание  иметь  такие  длинные  уши?  Какое  право  ты  имела
подслушивать наш разговор? Я намерен...
   Виджи тронул его за локоть.
   - Возьми у нее семена. Пол. - Его голос казался мягче  его  собственной
кожи, а глаза не отрывались от лица Бекки. - Говори с  ней  нежно.  О  да,
говори нежно и мягко с этой девушкой, рожденной от чресел твоих. Ибо несет
она на плечах тяжкий груз, а предстоит ей вынести куда больше.
   Бекке  хотелось  громко  закричать.  Ей   хотелось   отступить   назад,
повернуться к ним спиной и без оглядки бежать домой.  В  ее  сердце  вошел
новый страх, черный ужас перед тем, что этот человечек, словно вышедший из
сказок, сию же минуту возложит на нее свои неправдоподобно мягкие руки.  В
его голосе сейчас не было и следов былого оживления, он  трансформировался
в неестественно тихий и монотонный звук, от которого золотистые волоски на
руках Бекки встали дыбом. Ей хотелось криком предостеречь отца,  заставить
его переломить этого коротышку надвое, чтоб он защищал  ее,  как  положено
настоящему  альфу  защищать  своих  женщин.  Но  она  знала,  что  па   не
послушается ее, и понимала,  что  слова  карлика  содержат  в  себе  силу,
способную навсегда сокрушить мир, к которому она так привыкла.
   - Что прячешь ты, дитя? - сказал Виджи, продолжая  упорно  вглядываться
ей в глаза. Это было одновременно и утверждением, и вопросом. - Тайна  эта
слишком  глубока  для  моего  внутреннего  взора,  но  я  знаю,  что   она
существует. Не спускай с нее глаз, Пол. Будь для нее щитом,  будь  скалой,
будь Бараком [Варак (традиц. Барак, Бейрак)  -  воин,  которого  Дебора  -
судья Израиля  -  призвала  на  битву  с  Сисарой  -  военачальником  царя
ханаанского Иавина (Библия, Книга Судей)] для этой Деборы. Приходит  конец
убийствам, и слышна уже новая песнь, которую время возносит к луне, и реки
ищут путей из моря...
   Виджи трясло. Это нисколько не походило на  дрожь,  вызванную  страхом.
Это был спазм, сотрясавший все его тело, от которого стучали зубы, а кости
скелета дергались в разных направлениях. Он свалился на землю,  молотя  по
ней руками и  ногами.  Бекка  не  могла  оторвать  от  него  глаз,  она  с
невероятной силой прижимала к губам побелевшие пальцы. Зерна просыпались у
нее из рук, когда па упал на колени возле  Виджи,  вытащил  у  него  из-за
пояса палочку с глубокими следами зубов и  с  большим  усилием  вложил  ее
между крепко сжатыми челюстями карлика.
   Вокруг них быстро собиралась толпа. Бекка слышала голоса, шептавшие:
   "Это Виджи из Благоговения. Помоги нам Господин наш Царь,  Виджи  опять
пророчествует!"
   "Сила этих видений слишком велика для такого маленького  тельца  и  для
его лет".
   "Истина для всех тяжела..."
   В ответ прозвучал злорадный смешок:
   "Ну, в его-то прозрениях далеко не все и не всегда  истина.  Я  слыхал,
что это мать обучила его тайным делам,  чтоб  он  смог  выжить.  Она  тоже
считалась провидицей, иначе бы его отец никогда не дал Виджи увидеть  хотя
бы второй рассвет. Каждый раз, когда в Благоговении  дело  приближается  к
Чистке, к Виджи приходят "видения", и судьба милует его еще раз".
   Бекке очень хотелось узнать, кто это говорит, но  она  не  осмеливалась
обернуться и поглядеть. Ее глаза должны  оставаться  опущенными  к  земле.
Даже если па сейчас  полностью  погружен  в  заботы  о  Виджи,  то  всегда
найдутся языки, готовые позже  доложить  ему,  что  она  нарушила  правила
поведения достойной девушки. Она решила избежать этого и,  опустившись  на
колени, стала собирать вторично рассыпанные семена.
   Наконец появились люди из Благоговения, привлеченные криками толпы.  Па
оставил Виджи на руках его родичей и увел Бекку в лагерь Праведного  Пути.
Он даже не спросил у нее о зернах, а у нее не хватило духу напомнить ему о
них. Она все же умудрилась опустить их в свой карман и услышала, как сухие
зерна шуршат по обложке спрятанной там же книги.
   Большую часть пути они проделали  в  полном  молчании,  но  как  только
показалась девичья палатка, Пол больно схватил Бекку за руку.
   - Ни слова о том, что ты слышала  от  Виджи,  Бекка.  Ни  словечка,  ни
шепотом, ни вслух! Ты меня поняла?
   - Д-д-да, па. Ничего о том, что сказал Виджи.
   - Молодец. - Он отпустил ее руку, круто повернулся и ушел,  предоставив
ей идти своей дорогой одной. Бекка решила быть покорной и хорошей  дочерью
и постараться забыть обо всем, что случилось; однако синяк на  руке  скоро
почернел, а лицо карлика все еще стояло перед ее глазами,  пока,  наконец,
брови, борода и вся  плоть  не  сошли  с  него,  оставив  лишь  обвиняющие
глазницы черепа.





                                  В раю хорошо, в раю лепота,
                                  А ад у нас не в чести.
                                  И нам тут с тобой на земле родной
                                  Суждено одну ношу нести.
                                  Вот я выбрал тебя за твою красоту,
                                  И за ум, и за гордую стать,
                                  И за то, что, уж если чего прикажу,
                                  Будешь место свое ты знать.
                                  Ибо женская мудрость - мужа любить
                                  И покорно встречать судьбу.
                                  А переть против бурь - это женская дурь,
                                  И ты с нею будешь в гробу.

   - Как тебе мое платье? - спросила Дел. Бекка никогда еще не видела свою
сводную сестру такой взволнованной. Дел ведь никогда не теряет головы, Дел
лучше всех знакомых Бекке людей умеет притворяться,  и  вдруг  сейчас  эта
самая Дел не  может  скрыть,  что  она  всего  лишь  девчонка,  охваченная
паническим страхом. Ночью ее уже как следует пронесло, да и не только ее.
   Хотя все они за ужином почти ничего не ели, можно было только  дивиться
тому, как быстро все съеденное вышло  из  них.  Если  бы  вскоре  одна  из
пожилых хуторских женщин не пришла вынести их ночные горшки, то  очередная
девица со слабым желудком оказалась бы в весьма затруднительном положении.
Те, кто был поздоровее,  сделали  все,  чтобы  помочь  своим  пострадавшим
сестрам, а главное, позаботились, чтобы ни  слова  о  ночных  событиях  не
дошло до отца. Невозможно представить, какова была бы его реакция на  одно
лишь предположение того, что его дочери способны опозорить Праведный Путь.
   - Ты выглядишь чудесно, Дел, - ответила Бекка, без всякой необходимости
разглаживая ладонью белоснежную юбку родственницы. - Думаю, немало  альфов
затеют из-за тебя драку сразу же после первой фигуры нашего танца.
   - Вруша, - с  облегчением  улыбнулась  Дел.  Из  глаз  девушки  исчезло
выражение страха.
   Бекка  с  трудом  выдавила  ответную  улыбку.  Она   чувствовала   себя
отвратительно, и лишь силой воли  ей  удавалось  обуздать  взбунтовавшийся
желудок. "Я не заболею. Не позволю себе заболеть. Эта палатка и  без  того
провоняла так, что в ней нечем дышать. Было бы свинством добавить к  этому
еще и свою долю". Бекка  молилась,  чтобы  их  очередь  танцевать  подошла
поскорее, прежде чем жара,  нервное  напряжение  и  зловоние  заставят  ее
последовать примеру более хилых родственниц.
   Палатка, в которой их разместили, была куда жарче  девичьей  палатки  в
лагере, хотя и заметно превосходила ее  по  размерам.  Брезент  шатра  был
толстый, старый и черный. Никакой свет не  проникал  сквозь  стенки  -  ни
снаружи, ни изнутри. За туго натянутым входным полотнищем девушки с хутора
Благоговение только что кончили танцевать  на  великолепном  дощатом  полу
площадки,  окруженной  волшебными,  изготовленными  в   городе   фонарями,
которые, так сказать, похитили у дня круг его яркого света и перенесли его
прямо  в  созданное  Господом  Богом  чрево  ночной  темноты.  Но  как  бы
ослепительно ни сияли наводящие страх прожектора, ни один лучик  света  не
должен  был  проникнуть  в  этот  шатер.  Лишь  один-единственный  тусклый
светильник свисал с потолка, и девушки еле-еле могли разглядеть друг друга
в полумраке.
   Бекка пыталась подавить в себе ощущение гнетущей  тяжести  от  жаркого,
спертого и вонючего воздуха. Ее  платье  промокло  насквозь  под  мышками,
тонкие струйки  пота  стекали  по  внутренним  поверхностям  бедер.  Бекка
подумала: не следует ли отнести хотя бы часть того неистовства,  с  каким,
по слухам,  плясали  некоторые  девушки,  за  счет  чувства  освобождения,
которое они испытывали, выйдя из шатра на свежий  воздух,  где  наконец-то
можно было дышать?
   Музыка все же доносилась туда, куда  не  мог  просочиться  свет.  Плохо
различимая,  приглушенная  толстым  брезентом  мелодия,  как  робкий  вор,
пробиралась в шатер. Струнные, ударные и духовые инструменты, собранные со
всех хуторов, относящихся к Имению Добродетель, находились в  руках  тощих
подростков и согбенных стариков, чье шаткое право на жизнь зиждилось  лишь
на том, как быстро и как хорошо сумеют они  подчинить  себе  душу  музыки.
Прекрасно быть творцами музыки, думала Бекка. Она навострила уши,  надеясь
уловить из обрывков музыкальных фраз главную мелодию, исполняемую снаружи.
   Женщинам заниматься музыкой не полагалось.  Это  считалось  грехом.  О,
напевать они могли  все  что  угодно,  если  было  подходящее  настроение.
Временами от пения просто  нельзя  было  удержаться.  Например,  во  время
стирки, когда однообразие движений и звуков - шлеп, шлеп, шлеп -  способно
было  довести  ум  до  исступления;  песня  служила  тогда   своего   рода
спасательным  кругом,  удерживающим  работающих  женщин   на   поверхности
реальности. Нет, женщинам петь не возбранялось. Святая  Дебора  тоже  пела
под своим чудесным деревом,  а  Дева  Мария  песней  утешала  Сына,  когда
ангельский посланец Царя Ирода провожал их в страну изобилия -  в  Египет.
Так что пение было для женщин делом естественным, и его от них ожидали.
   А вот музыкальные инструменты - это совсем  другая  история.  Это  дело
чисто мужское. Бекка подобралась поближе к выходу из  шатра  и  попыталась
представить себе, каково это - ощутить на губах вкус костяной  флейты  или
как чувствуют руки тяжесть шейкера, когда крохотные шарики бьются о стенки
его глиняной раковины, пока наконец тебе не  начинает  казаться,  что  это
стучат маленькие кости.
   "Слишком много костей". Ее пальцы сжались в кулаки, ладони  были  мокры
от пота. Она обтерла их о юбку.  Было  бы  ужасно,  если  бы  рука  Приски
выскользнула из ее влажной ладони, когда они начнут водить хоровод. Дорого
бы она дала, чтоб все было уже позади - и этот танец, и вся эта ночь. "Все
было бы совсем иначе, будь тут Джеми". Но Джеми далеко - дома, в Праведном
Пути. Бекка почувствовала себя  такой  же  одинокой,  как  та  неизвестная
девушка, чью книгу она украла.
   Книжка осталась там - в девичьей палатке,  надежно  спрятанная  на  дне
дорожной сумки, так как  сегодня  Бекка  никак  не  могла  воспользоваться
потайным карманом. Ее  легкое  бальное  платье  такое  же  тонкое,  как  и
хлопчатобумажная рубашка, надетая под него. Когда Бекка и ее сестры выйдут
на танцевальную площадку, там будет наверняка холодно.  Однако  вопроса  о
том, нельзя ли девушкам надеть  что-нибудь  потеплее  во  время  праздника
Окончания Жатвы, просто никогда даже не возникало.
   "Я же слыхала, что говорили  местные  женщины  насчет  похолодания",  -
думала Бекка. "Совсем не такая, как в мое время, - сказала одна из них.  -
Тогда мы были счастливы, что надевали воздушную одежду  хотя  бы  на  одну
ночь. В это время года погода была такая же, как в разгар лета. А теперь я
опасаюсь, что девчонки простудятся насмерть раньше, чем  подцепят  мужей".
Как все странно. Времена года  меняются.  А  сами  годы?  Изменения  такие
сильные, что даже старые женщины их замечают и помнят.
   Входное полотнище вдруг откинулось, и ход  мыслей  Бекки  прервался.  У
входа возникла старуха в простом платье из  домотканой  материи,  хотя  ее
головной платок  явно  мог  похвалиться  городским  происхождением.  Спину
старухи заливал яркий свет фонарей танцевальной площадки, но в  руках  она
держала обыкновенный довольно тусклый фонарь, подняв его до  уровня  лица,
так что ожидавшие своей очереди  девы  могли  видеть,  что  она  такой  же
человек, как они сами. Ходили рассказы,  что  однажды  женщина  из  Имения
насмерть напугала целую палатку девушек, войдя к ним без  предварительного
оповещения и не освещенная привычным для них домашним светом  фонаря.  Они
сочли ее ангелом смерти, который явился за ними, и их сердца остановились.
   В этой старухе не было ничего ангельского.
   - Это Праведный Путь, что ли? -  прокаркала  она.  Никто  не  осмелился
подтвердить ей это. - Отвечайте, а то так и сгниете  там,  где  сидите!  Я
спрашиваю, ваша ферма называется Праведный Путь?
   Бекка готова была поклясться, что слышит, как  пересохший  язык  Приски
трется о ее не менее сухие губы. Наконец эта перезрелая  девица  смогла  с
трудом произнести:
   - Мы из Праведного Пути.
   Старуха фыркнула:
   - Видно, на  том  пути  произрастают  изрядные  дурехи.  Ладно,  пошли.
Остались только вы да ферма Долготерпение, а потом сразу - борьба. Клянусь
Господином нашим Иродом, если вы, девки, не поспешите, те молодые грешники
перебьют друг друга задолго до  того,  как  их  вызовут  на  ринг.  Вараку
пришлось уже улаживать три ссоры, и я могу лишь возблагодарить Господа  за
то,  что  он  послал  нам  в  альфы  такого  терпеливого  человека.  А  ну
побыстрее... - Старуха свободной рукой  делала  ободряющие  жесты  и  даже
легонько шлепнула по задику перепуганную Сару Джун, когда та замешкалась у
выхода из шатра. Под резкостью слов и морщинистой,  как  шляпка  высохшего
гриба, кожей Бекка почувствовала добрую душу.
   Вышедших на танцевальную площадку девушек встретило гробовое  молчание.
Не было даже легкого шепота, который мог бы хоть  немного  поддержать  их.
Сам воздух был как натянутые струны божественной арфы,  которым  недостает
лишь прикосновения руки Господа. Пальцы ног Бекки поджались от незнакомого
прикосновения  идеально  отшлифованных  песком  досок   пола,   прямо-таки
выскальзывающих из-под пяток. Ей вдруг вспомнились ее домашние туфли, хотя
она и знала, что туфли здесь под запретом,  равно  как  и  хорошая  теплая
одежда. Полученное от Коопа освещение было таким слепящим, что  она  могла
сравнить его только с солнечным светом. Бекка  глупо  таращилась,  стоя  в
этом ослепительном мареве. Оно скрывало от нее  все,  что  ожидало  ее  за
пределами танцевальной площадки.  "Как  могут  спать  горожане,  если  они
прогнали от себя добрую господнюю ночь", - подумалось ей.
   Маленькая ручка скользнула в левую руку Бекки, другая, побольше, крепко
ухватилась за правую. Зажатая между Сарой Джун и  Эпл,  Бекка  -  частичка
белой волны девушек Праведного Пути - в шорохе юбок  готовилась  к  первой
фигуре  танца.  Ни  единого  звука  не  доносилось  до  них   из-за   цепи
прожекторов, ни единого шороха не улавливали чуткие  уши  и  оттуда,  где,
видимо, должны были сидеть музыканты. Бекка не видела ничего, кроме  досок
пола и фонарных столбов, ни единой живой души, кроме своих сводных сестер.
Несмотря на то, что они были рядом, она чувствовала себя раздетой донага и
совершенно одинокой.
   "Ты не будешь одинока во время танцев, девочка, -  на  крыльях  ночного
ветерка проник в ее сознание тихий  голос  матери.  -  Прислушайся,  и  ты
услышишь ее - святую защитницу всех танцующих девственниц. Открой душу для
ее благостной любви, Бекка. Прими в душу святую  Саломею  [дочь  Иродиады,
которая во время празднования дня  рождения  царя  Ирода  за  свою  пляску
потребовала, по наущению матери, голову Иоанна  Крестителя  (Евангелие  от
Матфея, 14)], иди вперед и ничего не бойся".
   Словно дыхание  былых,  уже  исчезнувших  домашних  вечеров  шевельнуло
золотые локоны, и они нежно  коснулись  ушей  Бекки.  Вернулись  в  память
древние слова, которые спугнул  яростный  свет  фонарей:  "Царь  Ирод  был
некогда человеком, погрязшим в жестокости и во зле". Сухая  ладонь  Элл  и
влажная - Сары Джун исчезли из пальцев Бекки. Слепящие фонари потускнели и
постепенно уменьшились до размеров  каминного  огня  в  гостевой  комнате.
Бекка снова была ребенком, примостившимся у материнских  колен,  обтянутых
домотканой юбкой. Она внимательно слушала истории из Писания,  которые  по
очереди речитативом рассказывали женщины, собравшиеся у  камина  в  зимний
вечер.
   "И он творил много зла, он купался в вине и не желал  прислушиваться  к
мудрым словам своих советников.  И  случилось  так,  что  Господь  вник  в
беззакония Господина нашего Царя и сказал своим ангелам  такие  слова:  "Я
уничтожу этого человека и очищу мир ото зла".
   Но среди небесного воинства нашелся один ангел,  осмелившийся  говорить
перед лицом Господа, и он сказал: "Нет,  Господь  мой,  раз  Спасение  уже
существует в девственном чреве, я прошу Тебя, чтоб  человек  этот  не  был
уничтожен, а, наоборот, был бы спасен".
   И сказал Господь своему ангелу: "Не отыщется ни единого слова,  которое
спасло бы его". И ангел ответил: "Тогда он будет спасен не словом".
   И случилось так, что этот ангел Господен спустился на землю  и  посетил
царскую дочь - девственницу царского рода по имени Саломея, дочь Ирода.  И
велел ей ангел именем Господа встать  и  плясать  пред  глазами  отца  ее,
сказав: "Отец твой не прислушивается к словам добрых  советников,  которые
привели бы его к спасению души его. А потому только ты можешь привести его
к свету и любви к Господу Богу".
   Но Саломея стала возражать, говоря: "Отец мой не станет  слушать  меня,
ничтожную девственницу, раз он  не  желает  внимать  словам  своих  мудрых
советников".
   И ангел ответил ей так: "Они переливали мудрость с губ своих в уши  его
и все без толку. А ты свой свет напишешь в живительном  воздухе,  где  все
смогут узреть его, и плотью  тела  своего  засвидетельствуешь  и  выразишь
истины Божьей пред родителем своим больше, нежели мог бы  сделать  Соломон
со всей мудростью своей".
   И встала тогда девственница Саломея, омыла и умастила тело свое маслами
и душистыми благовониями, а потом, закутавшись в  покрывало,  пошла  туда,
где Господин наш Царь сидел и пил вино.
   И сняла девственница Саломея с ног  туфли  свои,  изукрашенные  камнями
драгоценными, и сплясала  танец  Истины  Господней  пред  лицом  Господина
нашего Царя. И из фигур этого танца узрел Царь свое нечестие  так  ясно  и
наглядно, как не могли бы ему представить слова и десяти тысяч советников.
   И напал на Царя стыд великий.  И  велел  он  удалить  от  себя  вино  и
отстранился от  путей  зла  и  отдал  себя  на  милость  Господа,  которая
бесконечна, взывая к Небесам: "Прости меня,  мой  Господь,  прости  самого
жалкого из всех грешников!" И  Бог,  услышав  эту  мольбу,  послал  своего
ангела, чтоб был бы тот гласом Его.
   И сказал ангел: "Встань, Царь, ибо близок уже  час  спасения  твоего  и
спасения всего человечества. Оно уже в чреве девственницы. Встань же,  ибо
по милосердию Божьему и Сына его единственного, твои грехи будут прошены".
   И Господин наш Царь встал, и стала душа его  чиста,  и  на  сердце  ему
стало легко. И тогда послал  Царь  за  принцессой  Саломеей,  ибо  дал  он
священный обет воздать ей за ту пляску,  что  спасла  его.  "И  все,  чего
попросит она, дам я ей, даже если будет это половина  моего  царства!"  Но
царские гонцы пришли и сказали: "Не смогли мы найти принцессу Саломею".
   И тогда во второй раз заговорил с ним ангел, сказав: "Не  ищи  ее,  ибо
исчезла она из глаз навсегда". И куда она ушла, не знает ни  один  муж  на
земле".
   Мать  Бекки  закончила  пересказ  Писания,  и  обменялась   понимающими
взглядами с остальными женами па. Не знал ни один  мужчина,  но  зато  все
женщины отлично ведали, куда  подевалась  блаженная  святая  Саломея!  Они
знали  это,  но   всем   девочкам   предоставлялась   полная   возможность
выспрашивать свою ма и умолять раскрыть  ей  эту  тайну.  Они  никогда  не
услышат ее из материнских  уст.  Для  этого  требовалось  Знание  -  более
могучее, чем заклятие Господина нашего Царя, более потаенное,  нежели  все
скрытые от глаз обряды мужской науки.  "Когда-нибудь  и  ты  узнаешь  это,
дитя, - вот и все, что говорила в ответ ма. - Но помни,  та,  что  плясала
ради спасения Господина нашего Царя, никогда не бывает так близка  к  нам,
как в то время, когда ее маленькие сестрицы встают в ряд, чтобы  исполнить
танец в честь ее святости".
   И сейчас дыхание святой вошло в грудь Бекки; оно вошло в нее в то самое
мгновение, когда Бекка стояла в самом центре  танцевальной  площадки.  Она
жадно втянула его в себя ноздрями  и  вдруг  в  исступлении  подняла  руки
ввысь. Застигнутые врасплох, стоявшие рядом сестры последовали ее примеру,
и вот уже это движение бежит к обоим концам  девичьей  шеренги,  пока  все
девы  Праведного  Пути  не  оказываются  стоящими   с   высоко   поднятыми
скрещенными руками. Приска, которая должна была вести  танец,  на  секунду
замешкалась. Холодная и решительная, как пригоршня ледяной  воды  в  лицо,
она сделала резкий жест, чтоб вернуть себе контроль над родственницами.
   Короткий кивок, и тут  же  музыканты  грянули  мелодию  танца,  которая
извечно принадлежала девам Праведного Пути. Сам  танец  мог  меняться,  но
мелодия - никогда. Бекка слышала рассказы, будто она дошла до их поколения
сквозь годы лишений и голода, прячась в порванных струнах  и  в  онемевших
костяных флейтах, а иногда и просто в тонком  посвисте  мужских  губ.  Эта
музыка  пришла  из  прежних  времен,  и  она  будет  сопровождать  девушек
Праведного Пути вечно.
   Девушки в унисон  топнули  правой  ногой,  потом,  сделав  пол-оборота,
притопнули левой. Они обвивали талии друг  друга  руками,  они  кружились,
бросая одну партнершу и спеша к другой, они  делали  пируэты  и  скользили
через всю площадку, чтобы затем снова образовать единый  круг,  обращенный
лицом к зрителям. Руки, охватывающие талии партнерш, уверенно ложились  на
бедра.
   Взлетали обнаженные ноги, сверкая белой, розовой, золотистой и  смуглой
кожей на фоне янтарных досок пола, и тут же скрывались под покровом  юбок,
будто испуганные собственной  смелостью.  А  музыка  сотрясала  вселенную,
заставляя ее клониться то в ту, то в другую  сторону.  Флейты  и  шейкеры,
арфы и барабанные палочки торопились вперед, выстраивая  спираль  огромной
лестницы, поднимающейся с земли до самого неба, и всегда на одну ступеньку
опережая кружащихся, как волчок, плясуний.
   Теперь из-за цепи прожекторов уже можно было услышать  какие-то  звуки,
помимо обжигающих бичей музыки. Бекка слышала их - эти приглушенные голоса
из  тьмы.  Ее  глаза  уже  начали  привыкать  к  ослепительному  сверканию
городского света, так же как  они  в  свое  время  привыкли  к  невероятно
огромным масштабам Имения Добродетель. Впрочем,  особой  благодарности  за
этот подарок Бекка не чувствовала. Ее внутренний взор  видел  перед  собой
образ святой Саломеи, и она страшилась, что, заглянув туда  -  за  пределы
площадки, - она увидит слишком многое. А образ святой плясуньи  не  станет
помогать тому, кто взывает к ней только из страха, а не из благочестия.
   Взгляд Бекки как бы сам собой проникал все дальше, открывая ей то, чего
она не хотела бы видеть никогда.
   Раздевающие глаза хищно оглядывали ее и ее сестер. Искаженные  страстью
мужские лица. Все мужчины с ферм, относящихся к  Имению  Добродетель,  как
старые, так и молодые, жадной стаей  окружали  танцевальную  площадку;  их
темные ряды терялись в ночной мгле. Они затаились там,  в  этой  тьме,  но
даже она была не в состоянии скрыть бешеное  биение  коллективного  пульса
обнаженного желания. Их жажда наслаждения вырывалась наружу потоками слов,
гулом восклицаний, вопросов и ответов на них.
   Бекка молилась о чуде - пусть снизойдет на нее глухота,  пусть  лишится
она зрения, только бы не видеть откровенной похоти на этих лицах. Ибо  как
ни отвратительно выслушивать их обмен гнусными замечаниями,  но  еще  хуже
было видеть взгляды, которыми эти слова сопровождались.
   "Альфы или те, кто в недалеком будущем займет их место, да и вообще все
мужчины, все они возжелают тебя, - всплыл в памяти  Бекки  последний  урок
Селены в тот самый момент, когда она  плавно  пересекала  площадку,  чтоб,
взяв снова руку Приски, принять участие  в  завершающем  хороводе.  -  Они
будут глядеть тебе в лицо, но это совсем не то место, куда направлены  все
их помыслы. И ты сразу же поймешь это. И даже те, кто в этот момент  видит
тебя танцующей, все они в своем воображении прижимают  твое  разгоряченное
тело к своему и видят тебя только в поре. И это достойно всяческой  хвалы.
Именно  эту  цель  преследовал  Господь  Бог  -  сводить  мужчин   с   ума
воображаемыми образами. Ведь каждый камень, который  мужчина  водружал  на
другой камень, каждый шаг, который делал мужчина, чтоб вывести свой род из
голодных времен и привести его к свету Господню,  все  это  подстегивалось
обещанием  женской  страсти,  жаждой  женщины  отблагодарить  мужчину,  ее
стремлением сохранить в себе именно его семя и дать ему жизнь".
   Достойно хвалы... Весь груз этой похоти, тяжесть которого Бекка ощущала
так явственно - там, в темноте. Достойно хвалы то, как пылают  их  взгляды
от неутоленной страсти к ней и к ее сестрам. Обещание  -  вот  это  она  и
есть;  она  и  все  остальные  плясуньи.  То  обещание,  которое   находит
глубочайший отклик в мужчине, которое распаляет его кровь и заставляет его
делаться сильнее, хитрее и умнее своих собратьев, чтобы его семя, а не  их
пускало бы корни в каждой женщине, до которой он мог дотянуться. И  только
самые сильные, самые хитрые и самые умные получали право на то, чтоб из их
семени прорастали костяки еще не  рожденных  детей.  Но  рождающиеся  дети
должны превосходить своих отцов. Таков всеобщий закон,  на  котором  стоит
этот мир. Камень на камень, жизнь на жизнь, каждый  шаг  -  только  вверх,
совсем как в их девичьем танце - только вверх, пока какое-то поколение  не
поднимется наконец так высоко, что, очищенное от зла,  достигнет  когда-то
утерянного Рая.
   "По лестнице из раздвинутых женских ног?"
   Бекка, как раз в это мгновение стремительно бежавшая на цыпочках,  чуть
не задохнулась от этих слов... Они не могли... не смели  появиться  в  уме
достойной девушки. Истекающий кровью, издевающийся призрак из Поминального
холма плясал перед ее глазами в самом центре  хоровода.  Тот  самый  Червь
сомнения, которого, как думала Бекка,  она  все-таки  изжила.  Теперь  она
нарочито тяжело опустилась на пятки,  как  бы  надеясь  выдавить  из  себя
проклятый фантом. Ее сестры невольно выпучили глаза -  такое  движение  не
входило в их танец, но Бекка  тут  же  бешено  закружилась,  давая  своему
белому платью превратиться в распустившийся бутон и надеясь, что  поднятый
им ветер унесет прочь проклятое видение.
   Призрак в ее голове громко хихикнул.
   Теперь Бекка плясала яростнее, ею двигало страстное желание  растоптать
гнусный узел, туго затянутый у нее внутри призраком и  призрачной  книгой.
Она слышала во тьме, казавшейся уже совсем рядом с ней,  нечистые  шепоты.
Червь высунул голову наружу и ловил обрывки фраз  -  далеких  и  леденящих
кровь.
   "...ноги получше, чем у девчонок из Благоговения... Погляди-ка  на  эту
малышку. По-моему, она еще не доросла до Перемены..."
   "...вот  услышит  Пол,  что  ты  тут  болтаешь,  Джаред,  и  в   хуторе
Долготерпение появится новый альф, который получит свое место задарма. Пол
никогда не выпустит девчонку, негодную для замужества. Ты  же  знаешь,  он
человек щепетильный".
   "...такие молоденькие, они лучше поддаются дрессировке. Вот потому-то я
их  и  люблю.  Думаю,  мне   сегодня   придется   перекинуться   с   Полом
словечком-другим".
   "...ну и наслаждайся своей молочной диетой! А я больше люблю вон таких,
как та, что танцует в середине. Ишь ведь, как взлетает! Знаешь поговорку -
огонь в танце, буря в постели. Что ж, если моя сделка  с  Коопом  выгорит,
то, готов спорить, у меня с Полом  найдется  о  чем  поговорить...  больше
словечка-другого".
   - Нет. Это моя.
   Грубый смех перекрыл эти слова, произнесенные очень тихим голосом,  так
что Бекка даже не могла сказать,  правильно  ли  она  их  расслышала.  Она
замедлила темп танца, чтоб попасть в такт музыке, но ей не удалось слиться
с мелодией настолько, чтобы  перестать  слышать  слова.  Она  узнала  этот
голос, но как ни пыталась обмануть себя, Червь все равно использовал  свои
неземные  силы  на  полную  мощь,   заставив   сидевшего   рядом   мужчину
переспросить:
   - Твоя, Адонайя?
   И поднялся смех,  который  продолжался  до  тех  пор,  пока  музыка  не
прекратилась, а танец девушек Праведного Пути не закончился.





                                            Куда ты бежишь, красавица,
                                            От дома, где мама с ужином?
                                            Я к речке бегу, чтоб свидеться
                                            С любимым моим и суженым...
                                            Поймала ты сердце верное?
                                            Об этом мы с ним потолкуем.
                                            А как ласкать его станешь ты?
                                            Жестом и Поцелуем!

   Когда танец кончился, девы Праведного Пути  удалились  в  сопровождении
уже другой старухи, а не той, что привела  их  на  танцевальную  площадку.
Уходя вместе с сестрами, Бекка слышала,  как  музыканты  настраивают  свои
инструменты, готовясь  к  танцу  девушек  из  Долготерпения;  которым  это
испытание еще предстояло.
   Старуха вела их каким-то запутанным путем, который  проходил  вдали  от
толпы зрителей-мужчин, по пустым улицам, освещенным только полной луной, и
закончился в небольшой роще. Бекке еще никогда не приходилось видеть таких
деревьев. Все они были живыми, о чем говорил запах  свежей  древесины,  но
листья на них шелестели над головой совершенно как мертвые и сухие.  Босые
ноги  Бекки  оскользались,  наступая   на   маленькие   округлые   штучки,
рассыпанные в траве между стволами. Ребенку было ясно, что для того,  чтоб
могли вымахать  такие  гиганты,  требовалась  не  одна  сотня  лет.  Бекка
осмелилась  протянуть  руку  и  погладить  кору  дерева,   мимо   которого
проходила. Ее поразила мысль, что, может быть, перед ней  находится  живой
свидетель Голодных Годов.
   Нет, больше, чем свидетель, - выживший современник!
   Путь через рощу был  короток,  он,  можно  сказать,  окончился  слишком
быстро! Девушек и их провожатую приветливо встретили золотые огни длинного
одноэтажного  здания.  Внутри   него   они   встретились   с   плясуньями,
танцевавшими перед ними. Девы сидели прямо  на  полу,  хутор  за  хутором;
невидимые границы четко разделяли группы друг от друга.  С  балок  свисали
городские светильники, которые тут, однако, горели не так  ярко,  как  те,
что окаймляли танцевальную площадку. В большом камине в дальнем конце зала
горел огонь. Пламя слабенькое - за ним  плохо  присматривали,  но  толстые
стены дома хорошо защищали от наружного холода.
   Девушки Праведного Пути быстро освоились на своем клочке пола. Старуха,
которая их привела, покинула их сразу же, как  только  ступила  за  порог,
бросив: "В ящике есть тапочки, на случай, если они вам  понадобятся";  она
тут же отошла к камину и вступила в разговор с четырьмя другими  матронами
из Добродетели, пришедшими раньше.
   Девушкам стульев не полагалось. Ни стульев, ни возможности поболтать  с
кем-нибудь  не  из  компании  собственных  родичей,  с  которыми  они  уже
несколько  дней  находились  как  бы  в  заключении.   Бекка   попробовала
обменяться  любезностями  со   смуглянкой   из   группы,   расположившейся
неподалеку, но ее попытка была встречена каменным молчанием.
   - Прекрати, Бекка, - прошипела Эпл, больно дернув ее за  ухо.  Говорила
Эпл еле слышно - в зале никто, кроме дуэний, не осмеливался говорить иначе
как шепотом. - И оставь свои дурацкие выходки. Сидеть тихо как мыши -  вот
и все, что от нас требуется, пока нас не вызовут. Только начни  откалывать
свои идиотские номера, и ты тут же узнаешь, какими  жестокими  могут  быть
эти старушенции, что сидят у камина. Они живо отбарабанят по твоей  глупой
башке. - Зловещая ухмылка Эпл ясно говорила, что любая  попытка  отомстить
за пострадавшие уши будет расценена как "откалывание номеров"  и  наказана
соответственно.
   Бекка повернулась спиной к Эпл,  хотя  и  знала,  что  ее  безжалостная
сводная сестра в данном случае  права.  Она  ведь  действовала  исходя  из
собственного опыта, которым обладала и Приска,  так  как  обе  уже  бывали
раньше на празднике Окончания Жатвы. Как бы ни презирала Бекка  и  Эпл,  и
Приску за их жестокосердие и злобу, но крошечный одинокий  огонек  страха,
трепетавший где-то в глубине ее души, жаждал, чтобы она выспросила  у  них
правду о том, что ждет их всех сегодня ночью за  стенами  этого  дома  под
ледяной луной.
   Одно дело слушать  поучения  мамы  и  других  жен,  демонстрирующих  на
деревянных  изображениях  фаллосов,  как   ей   следует   исполнять   Жест
Благодарности или Поцелуй Признательности. Но ведь в действительности  все
будет иначе, когда в  руке  ей  придется  держать  не  искусно  вырезанную
деревяшку, а живую плоть.  Ведь  на  ферме  ее  еще  ни  разу  не  просили
послужить мужчине,  возможно  потому,  что  мужчины  чувствовали  на  себе
тяжелый взгляд Пола каждый раз, когда кто-то засматривался на его  любимую
дочку. Раньше она радовалась этому, но сейчас приходилось  жалеть,  что  у
нее нет никакого опыта, который дал бы ей смелость встретиться с тем,  что
ждет ее этой ночью. Странные  плоды  собственного  воображения  заставляли
сердечко Бекки сжиматься в крошечный комок.
   "Рассказы жен иногда слишком скудны сведениями, иногда  же  смехотворно
многословны, - думала она. - Поцелуй и Жест, когда их  у  меня  потребуют,
это ладно, но ведь должно же быть еще что-то?  Что  может  последовать  за
благодарностью? Может, там будет еще нечто, что мужчина захочет дать  мне?
И что делать, и кто будет виноват, если он захочет чего-то большего,  а  я
скажу ему - нет? Нежнейшая Богоматерь, сделай так, чтоб я встретилась с па
сразу же, как только они выгонят нас за двери! Научи меня словам,  которые
заставили  бы  его  поверить,  будто  я  выполнила  свой  женский  долг  в
достаточной мере, чтобы сделать честь нашему  хутору.  И  что  теперь  мне
нужна защита, которую он мне обещал. Небо свидетель, в эту ночь я боюсь не
только одного Адонайю!"
   Пришли девы из Долготерпения, сопровождаемые старухой, которая отводила
на площадку девиц Праведного Пути. Они расположились на своем участке пола
рядом с группой Бекки,  но  та  больше  не  делала  попыток  заговорить  с
кем-нибудь из них. Сомнения в себе слишком расстроили Бекку. Она встала  и
подошла к ближайшему окну, разрешив себе  вольность  прислониться  лбом  к
незнакомой прохладе настоящего стекла. Она потеряла счет времени.  Снаружи
еще больше потемнело. Свисавшие с балок светильники отбрасывали  блики  на
стекла.
   - Видно что-нибудь, Бек? - Неслышно подошла Сара  Джун  и  пристроилась
под крылышко более взрослой  сестры.  Бекка  заглянула  в  ее  наполненные
страхом глаза и вспомнила, как часто ей приходилось успокаивать Сару  Джун
и Рушу, когда те с криком просыпались в общей спальне от ночного  кошмара.
Только случай (Перемена произошла у Бекки позже, чем у  других  одногодок)
привел к тому, что она вошла в пору как раз  накануне  прошлого  праздника
Окончания Жатвы, и это избавило ее от необходимости появиться тут такой же
юной, как обе эти девочки.
   - Тут немногое увидишь, милая. - Бекка снова устремила взгляд в  полную
тьму за окном. - Мне померещилось, что я вижу слабое зарево вон там, - она
показала на запад, - но оно давно уже исчезло.
   - Там, должно быть, борцовский ринг, - раздался надтреснутый старческий
голос за спиной девушек. Это оказалась женщина из Имения,  которая  только
что привела девиц из Долготерпения. Бекка не слышала, как та подобралась к
ним так близко, чтобы можно было заговорить. -  Верно,  в  скором  времени
схватки кончатся, ну и все, что за этим следует, - тоже.
   Сара Джун нахмурила брови:
   - Разве схватки не кончились, когда погасли фонари?  Не  могут  же  они
бороться в темноте?
   Старуха рассмеялась и ущипнула девушку за щечку.
   - Да благословит тебя Господин наш Царь, в этом  вопросе  содержится  и
ответ. Но неужели ты, дитя, так торопишься прильнуть к  истинной  радости,
которая вот-вот начнется? Когда я была девушкой, моя  ма  говаривала  мне,
что в Праведном Пути девчонки уже рождаются похотливыми. - Маленькие глаза
старухи прямо лучились при виде того, как вспыхнули щеки Сары Джун.
   Бекка обняла сестру. Бедная Сара Джун спрятала  лицо  на  груди  Бекки,
стараясь найти убежище в ее сильных руках. Свирепо глядя на старуху, Бекка
огрызнулась:
   - Вы не смеете мерить нас на свою подлую мерку! Если б мой па  услышал,
что вы говорите о нас, вам  потребовалась  бы  нора  поглубже,  чтоб  туда
забиться! Моя ма говорит о старухах, что они как веники из соломы -  могут
пригодиться, но если потеряются, никто жалеть не будет.
   - Бекка! - Охваченная страхом  за  сестру,  Сара  Джун  рывком  подняла
голову. Ее испуганные глаза перебегали с гневного лица Бекки на старуху. -
Бекка, как ты можешь! Она же из Имения!
   Старуха попробовала было придать своему лицу выражение обиды, но ей это
решительно не удалось. Она хихикнула и легко коснулась щеки Сары Джун.
   - Не надо дрожать, цветочек! Имение для меня - просто  пустой  звук.  И
твоя сестричка на меня тоже никаких бед  не  накличет.  -  Широкая  улыбка
вывела новый узор из морщин и глубоких провалов на лице старой женщины.  -
А ты - смелая девушка, Бекка, так, что ли, тебя кличут? Поставила меня  на
место как надо, защищая младшую сестренку. Да поможет тебе Дева Мария,  ты
можешь далеко пойти.
   Неожиданная доброта старухи застала Бекку врасплох, обезоружив ее.
   - Я, мэм, не хотела...
   - Чушь! - Старуха движением руки как бы отбросила извинения Бекки. - Ты
сказала то, что хотела сказать, и была совершенно права.  У  тебя  сильный
характер, и в этом нет ничего плохого. Бог свидетель, в моих странствиях я
тоже нередко в нем нуждалась,  а  тебе  придется  странствовать  больше  и
дальше, чем мне. - Она протянула мосластую руку, похожую скорее на  связку
мертвых прутьев, и вежливым тоном, более подходящим для гостевой  комнаты,
сказала: - Айва из Добродетели.
   Бекка пожала руку с большой осторожностью, будто боялась,  что  хрупкие
пальцы переломятся, если их сжать чуть сильнее.
   - Бекка из Праведного Пути, приплод Пола.
   - Приплод? Значит, они все еще вбивают такое в ваши головенки? К своему
стыду, я уж давно забыла, чье семя зачало меня. - Один  из  ее  глаз  чуть
заметно подмигнул. - Вот какая я неблагодарная. - Она еще раз взглянула на
Сару Джун и добавила: - Я  действительно  очень  сожалею  об  оскорблении,
которое нанесла тебе, моя девочка. Прямые  вопросы  заслуживают  таких  же
прямых ответов, особенно когда ожидание становится непереносимым. Простишь
старую дуру?
   К Саре Джун наконец частично вернулось самообладание. Она отступила  от
Бекки на шаг и с усилием поклонилась. Однако сказать что-нибудь так  и  не
сумела.
   - Вот и славно, - вздохнула Айва и поглядела  в  окно,  заслонив  глаза
ладонями, чтобы свет в комнате не мешал ей всматриваться в темноту.  -  Не
легка судьба женщины, но в такое  время  не  приходится  сомневаться,  что
мужская - еще хуже. Значит, вы ничего о борьбе не знаете? Ладно. Так  вот,
пока  свет  горит,  а  люди  из  Коопа  смотрят,  схватки  так  же  хорошо
организованы и упорядочены, как  и  ваши  девичьи  танцы.  Любой  мужчина,
которого вы спросите, скажет вам, что борьба - дело чистое и  оканчивается
вместе с  окончанием  официальных  схваток.  Хутор  против  хутора,  борцы
соответствуют друг другу по годам и по весу, торгаши пускают  свои  фляжки
по кругу - передают их нашим, будто мы все одной крови и одного положения.
Заключаются пари,  по  ним  расплачиваются.  И  когда  схватка  кончается,
победитель пожимает руку побежденному в знак дружбы.
   Айва отвернулась от окна и опустила поднятые руки. Голос ее был  тих  и
невыразителен, слова предназначались только Саре Джун и Бекке. - Но  когда
все пари улажены, а весь  спирт  выпит  и  люди  из  Коопа  отобрали  себе
кое-кого из юношей, чтоб увезти их с собой после  конца  праздника,  тогда
гасят фонари и наступает тьма. А вместе с ней начинается дело.
   Бекка ничего не понимала... не могла понять. Слова Айвы предназначались
ей, но глаза Айвы бегали, ощупывая весь ярко освещенный зал. Они плясали с
призраками. Так говаривала ее ма, когда глаза Бекки вдруг начинали рыскать
из стороны в сторону. Чувствуя себя сейчас не менее застенчивой, чем  Сара
Джун, Бекка дотронулась до радужно переливающейся шали и спросила:
   - Пожалуйста, будьте добры, скажите, что вы имели в виду,  говоря,  что
начинается дело?
   Глаза Айвы перестали гоняться  за  призраками  и  внезапно  наполнились
слезами. Слезы дрожали на ресницах красных век глубоко запавших  глаз,  но
ни одна из них не скатилась по щекам.
   - Господь сохрани тебя, девочка,  да  какое  же  дело  есть  у  мужчин?
Убивать, конечно.
   Полузадушенный вопль ужаса вырвался из уст Сары Джун.
   - Айва! - Имя прозвучало как острый свист бича. Одетая в  синее  платье
женщина из Имения вскочила со своего кресла с прямой спинкой и кинулась  к
ним,  как  какое-то  рассерженное  насекомое,  не  обращая   внимания   на
попадавшиеся на пути группки девиц. Хуторские девы выкатили глаза, радуясь
неожиданному развлечению.
   Она схватила Бекку и Сару Джун за руки и поволокла  их  за  собой.  Эта
добровольная надсмотрщица была старше Айвы, но достаточно энергична,  чтоб
обвинить во лжи каждого, кто назвал бы ее ископаемым. Небольшого  роста  и
необыкновенно полная, она катилась, как шар, к своему месту у камина, таща
за собой обеих девушек.
   -  Хорошенькое  дело,  -  бурчала  она,   -   начала   забивать   своей
сентиментальной жвачкой ваши бедные-головки, пичкая их ужасами, которых  и
в природе-то не существует! Как будто вам сейчас больше не о чем думать! -
Она грузно плюхнулась на свой стул. Толстые руки обмахивали  красное  лицо
так энергично, будто она только что вернулась после долгой пробежки.
   - Благодарение Господину нашему Царю, уши мои работают  пока  прилично.
Заявляю во всеуслышание, что эта дуреха с  непомерным  воображением  может
выдать росу за град, а дождик за Всемирный Потоп!  Садитесь  же,  девочки,
садитесь... - Она сложила руки  на  коленях  и  наклонилась  вперед,  пока
изумленные Сара Джун и Бекка послушно опускались на пол возле ее ног. - Ну
а теперь слушайте, девочки, дважды я вам повторять не стану. Вы - женщины,
прошедшие проверку и испытания, да хранит вас Господин наш Царь от  всякой
скверны, иначе вас тут сегодня бы не было. И вы достаточно взрослые,  чтоб
принимать вещи такими, какие они есть на  самом  деле.  Да,  вещи  таковы,
каковы они есть, и никакие зловещие загадки Айвы их изменить не могут. Вам
нечего бояться! Нечего, слышите меня?
   Это ведь не Чистка, которая может задеть и девушку. Этой  ночью  должны
бояться не вы, а ваши братья. Пока горят фонари,  молодежь  дерется  между
собой честно, и победители пожимают руки побежденным.  Но  когда  наступит
тьма, побежденным приходится бежать, потому что иначе они - мертвецы.
   Женщина, по-видимому, была вполне удовлетворена выражением неописуемого
удивления, появившимся на лицах девушек. Прочие  старухи  прикрыли  глаза,
как греющиеся на солнце черепахи, но Бекка почуяла, что они тоже извлекают
какое-то извращенное удовлетворение из рассказа толстухи.
   "Это потому, что они знают нечто, что и ты стремишься узнать, -  шепнул
ей Червь. - Им доставляет радость вытаскивать по кусочкам да по крохам  на
свет Божий те сокровища, которые им даровали годы. И если у  тебя  на  лбу
возникнет морщинка, которая отнимет у тебя хоть крупинку юности - предмета
их венной зависти, - они будут просто счастливы".
   Женщина же из Имения продолжала:
   - Когда люди из Коопа объявят о конце схваток и начнут убирать  фонари,
они будут считать, что наши  мужчины  прямиком  направились  за  вами  или
затем, чтоб обзавестись факелами для дальнейшего.  Ну  так  вот  -  ничего
подобного не происходит! У них есть еще одно очень  важное  дело,  и  если
горожане и наслышаны о нем, то помалкивают в тряпочку и не суют носы  куда
не надо. Вы же знаете, что на ринг наших ребят никто  силой  не  загоняет.
Когда кто-то из них выходит  на  ринг,  это  все  равно  как  если  бы  он
громогласно  заявил,  что  надеется  в  скором  времени  свергнуть  своего
родителя. И если он проиграл схватку, то велика ли потеря, если позднее  -
в темноте - появляется кто-то, кто лучше его,  и  учит  проигравшего,  что
такое гордыня и как высока у нее цена?
   - Убивает его? - Губы Сары Джун раскрылись. - И кто же это делает?
   - Да всякий, кто его повстречает, дитя.
   - Даже тот, кто  не  является  альфом  его  хутора?  -  В  голосе  этой
женщины-ребенка не  прозвучало  даже  намека  на  жалость  к  побежденным.
Удовлетворенное любопытство и возбуждение придали ее лицу какую-то  хищную
остроту. Бекка не верила своим глазам.
   Толстуха кивнула:
   - И надменные будут повергнуты в прах, - со значением сказала она.
   Сара Джун вся подалась вперед, ее  крохотная  ручка  протянулась,  чтоб
сжать руку Бекки.
   - Тогда все, кто придет за нами сегодня, будут альфами  или  теми,  кто
станет альфами в недалеком будущем?  -  Возбуждение  сестренки,  казалось,
обжигало кожу Бекки. В глазах Сары Джун  гордость  засветила  огни  поярче
городских фонарей. - Только сильные?
   - О, даже больше того, милочка. - Довольная женщина поудобнее  устроила
в кресле свое невероятно жирное  тело.  -  Дело  в  том,  что  наступление
темноты устраняет и часть победителей. Они имели смелость выйти  на  ринг,
им пришла удача и они одержали победу, но где  они  найдут  такого  дурака
альфа, который будет  покорно  дожидаться  прихода  смерти,  им  же  самим
зачатой? От юноши требуется не только сила, но и мудрость,  чтоб  пережить
эту ночь. Некоторые из них  слишком  умны,  чтоб  выставить  напоказ  свою
ретивость, другие слишком хитры, чтоб продемонстрировать свою слабость.  -
Толстуха повела головой и указала глазами на окно, возле которого все  еще
стояла Айва. - У нее был сын, обладавший огромной силой, а вот ума у  него
было маловато.  Иначе  она  сейчас  была  бы  одной  из  самых  главных  в
Добродетели. - Легкая улыбка тронула сложенный бутончиком рот. - Сидела бы
на моем месте.
   - Только самые лучшие придут искать вас, дитя, -  вступила  в  разговор
другая матрона. Ее глаза оставались закрытыми, будто она спала, и  поэтому
казалось, что слова исходят  как  бы  из  уст  статуи-оракула,  о  которых
рассказывают старинные сказания. -  Ни  тебе  мякины,  ни  тебе  костры  -
отборное семя нашего урожая. Альфы и молодые  люди  слишком  сильные,  или
слишком ловкие, или слишком умные, чтобы бояться того, что таится во мгле.
Недостойные, но обладающие здравым смыслом, те унесут ноги в  какие-нибудь
безопасные местечки. Сегодня ночью ты будешь благодарить не кого попало, а
самых лучших сынов Имения Добродетель.
   Сара Джун от счастья чуть не расхохоталась.
   - А я-то думала, что мне  придется  благодарить  любого  мальчишку  или
мужчину, которые приехали на праздник Окончания Жатвы!
   Матроны тоже рассмеялись, и одна из них взъерошила волосы девушке.
   - Господь с тобой, моя милая, ты что  ж,  думала,  что  попала  в  руки
ворья, что ли? Наши мужчины сильны и умны, но они знают правила и умеют их
соблюдать. За все время, прошедшее с конца войны с Праведниками - Господин
наш Царь да спасет нас от новой, - мы на  праздниках  Окончания  Жатвы  не
потеряли ни одной девушки.
   - Ну а теперь, милые, идите к своим сестрам, - сказала третья  матрона,
делая знак Бекке и Саре Джун, что они могут удалиться. - Вам скажут, когда
наступит время.
   - Ну успокоилась, младенчик? - Эпл так и вцепилась в Сару  Джун,  когда
они присоединились к своей группе. - Или тебе все еще нужна мамочка,  чтоб
и сегодня ночью держать за ручку?
   - Заткнись ты, бесплодная! - Бекка не могла удержаться, чтоб не  встать
между своей маленькой сестричкой и хамством. -  Это  тебе  надо  молиться,
чтоб хоть кто-нибудь, кроме твоей мамы, захотел подержать тебя за руку!
   - Ох, Эпл, ты же ее взбесишь! - Приска скорчила испуганную гримасу,  но
слова ее были щедро приправлены кислотой. - Разве  тебе  неизвестно,  что,
подняв голос на Сару Джун, ты  навлекаешь  на  себя  гнев  Бекки?  Она  же
обожает эту куклу!
   - И в самом деле, - Эпл охотно поддержала инсинуацию сестры, - я  же  -
дура такая - совершенно забыла, о чем все на хуторе давно знают.
   - Что? Да какую еще грязь вы хотите на нас вылить, мерзкие  старухи?  -
почти закричала Сара Джун. Ее маленькое личико вспыхнуло праведным гневом.
   - Не обращай на них внимания, - сказала Бекка спокойно. - Им  же  очень
хочется, чтоб у нас  возникли  неприятности  с  женщинами  Имения.  -  Она
демонстративно поднялась и отошла. Но до нее все равно доносилось мяуканье
Эпл и Приски. Тогда Бекка пересекла весь зал, осторожно  прокладывая  путь
между группами девушек. Идти было некуда,  но  это  не  имело  значения  -
только быть подальше от своих сводных сестер.
   - Бекка?
   Чья-то рука дотронулась до оборки ее  бального  платья.  Бекка  глянула
вниз.
   - Дасса?
   Бекка упала на колени и сжала тонкие пальцы девушки из Миролюбия.
   - О Дасса, как я рада снова видеть тебя!
   Прочие девы из Миролюбия  отнюдь  не  выглядели  так,  будто  разделяют
радость Бекки. Все физиономии как одна приняли такое выражение,  будто  на
них натянули туго накрахмаленные маски,  а  их  рты  сжались  в  крошечные
узелки, дабы не выпустить наружу ни словечка. От этих девиц исходил холод,
который не имел ничего общего с погодой за стенами зала.
   - Нельзя ли... Нельзя ли нам отойти куда-нибудь? - спросила Дасса.
   Она говорила так тихо, что Бекке пришлось переспросить.
   - Думаю, можно. - Бекка оглянулась. - Никто не обругал ни меня, ни Сару
Джун за то, что мы подошли к окну.
   Обе  девушки  крадучись  отошли  от  группы  из  Миролюбия  так,  будто
совершали какое-то преступление.
   Бекка подвела Дассу к окну, которое выходило  не  туда,  где  находился
борцовский ринг. И хотя тьма  за  окном  стала  еще  более  непроницаемой,
воображение Бекки было полно лицами юношей и зрелых мужчин, скованных друг
с другом пляской смерти.
   -  Ты  прекрасно  выглядишь,  Дасса,  -  сказала  Бекка,  надеясь  хоть
чуть-чуть приподнять завесу  печали,  которая,  как  ей  казалось,  плотно
окутывала девушку из Миролюбия. - Я  спрашивала  о  тебе  мисс  Линн.  Она
сказала, что Полугодие прошло хорошо. Возрадуйся.
   - Возрадуемся... - Слово слетело с губ Дассы,  будто  орех  в  скорлупе
иронии. - Теперь  я  полноценная  женщина  с  хутора  Миролюбие.  -  Фраза
прозвучала как смертный приговор.
   - Ну теперь уж недолго, - ответила Бекка, слыша, как фальшиво  и  лживо
звучит ее собственный голос. Новый призрак встал  между  ней  и  Дассой  -
холодный и безликий, - и ей хотелось одного - вырваться и бежать  от  него
без оглядки. - Могу спорить, после этой ночи не один альф явится к  вам  в
лагерь, чтобы поговорить с твоим  родителем.  -  Бекка  произнесла  слова,
которые, как предполагалось, хотела бы услышать любая девушка. Она  желала
от всего сердца, чтоб они оказали свое магическое действие,  облегчили  бы
сердце Дассы и заставили ее наконец улыбнуться.
   - Меня никто не возьмет. - Невидящий взгляд Дассы был обращен в окно, в
стекле которого плавали светящиеся  отражения  фонарей,  подобные  большим
пузырям Надежды, достигнуть которых не было никакой возможности.
   - Что это за дурацкий разговор?..
   Внезапно глаза Дассы ожили. Сейчас  они  обжигали,  как  обжигает  руку
стылый металл на морозе; они  остановили  вспышку  Бекки  вернее  челюстей
захлопнувшегося капкана. Даже если б Бекка  попыталась,  шевельнуться  она
все равно бы не смогла.
   - Бекка, останься со мной в эту ночь, - умоляла Дасса.  -  Не  оставляй
меня одну, когда они выгонят нас к мужчинам...
   - Детка, это же невозможно. -  Бекка  попыталась  было  дотронуться  до
шелковистых волос Дассы, но ей почудилось, что сейчас от  девушки  полетят
искры неведомой смертельной энергии, которой заряжено  ее  тело,  и  Бекка
отдернула руку. - Жены па говорили, что женщины Имения  пристально  следят
за тем, чтоб мы отсюда уходили только поодиночке. Возможно, нам удалось бы
встретиться, как только мы выберемся из этой конуры, но ведь никто из  нас
не знает улиц Добродетели. Как же мы сумеем договориться о встрече?
   - Но я не могу выйти отсюда одна! Я ни за что одна не выйду!
   - Дасса, это же все не так уж страшно... Тут нечего  бояться!  -  Бекка
никогда и  предположить  не  могла,  что  ложь  с  такой  легкостью  будет
срываться с ее губ. - Даже малютка Сара Джун и та уже не  боится  того,  с
чем ей придется встретиться снаружи.
   - А разве ей предстоит встреча с  собственным  отцом?  -  Этот  вопрос,
неожиданно сорвавшийся  с  уст  Дассы,  обжег  Бекку  не  хуже  хлыста.  -
Собирается ли она встретиться с ним, как женщина встречается  с  мужчиной?
Говорил ли ей в лицо ее собственный отец, какой именно дорогой она  должна
идти к месту встречи? Водил ли он  ее  по  Добродетели,  показывал  ли  то
место, где он будет дожидаться ее? Говорил ли, что он с ней сделает,  если
она его ослушается?
   - Ее... родитель? - Подобно спутанным ночным снам, ничто из  сказанного
Дассой не имело смысла. Бекка могла только тупо повторить какие-то обрывки
слов.
   - Мой родитель! - Дасса  стукнула  кулачком  по  оконному  стеклу.  Она
обратила взгляд к Бекке, глаза ее были полны слез. - Я думала, это  шутка,
когда он впервые сказал мне... приказал мне. Сначала, когда он вызвал меня
к себе, я обрадовалась. Я подумала, что должна выполнить во время  поездки
сюда какую-то его просьбу и что это позволит мне заслужить его похвалу. Он
ведь никогда не играет со своими дочками...  и  даже  не  разговаривает  с
нами, если рядом есть кто-то другой, к кому он может обратиться. Поэтому я
просто гордилась его вызовом. Гордилась!
   Дорого бы дала Бекка за то, чтоб не слышать страшного смеха девушки!
   - Ты что говоришь, Дасса!.. Это... этого  не...  это  мерзость,  худшая
чем...
   - А кто докажет? - Дасса почти выплюнула эти слова. - Чье  слово?  Мое?
Мое слово против слова альфа Миролюбия? Ну скажи, кто мне поверит?  Назови
хоть одного человека, который поверит мне и поможет, и я  влезу  на  самую
высокую крышу Добродетели и буду оттуда кричать ему хвалу! Но  ведь  нужны
пять женщин, чтоб опровергнуть слово мужчины!
   Бекка могла лишь  мотнуть  головой,  отрицая  то,  чего  отрицать  было
нельзя.
   - Быть того не может! Ты, должно быть, не так его поняла! Даже Зах...
   - А, собственно, почему? - возразила Дасса. - Он альф,  и  его  воля  -
единственный закон для всех, живущих на хуторе, до тех пор,  пока  у  него
есть сила поддерживать эту власть. Если б я  была  мужчиной,  я  бы  могла
вызвать  его  на  бой.  Проиграла  бы,  но   такая   смерть   сейчас   мне
представляется желанной...
   -  А  что  он  сказал  тебе?  -  спросила  Бекка,  хотя  желания  знать
подробности у нее никакого не было.
   - Он сказал... - Глаза Дассы стали  похожи  на  глаза  мертвеца.  -  Он
сказал, что гордится тем, какой прелестной я стала. Он сказал,  что  жаден
до прелестных вещей, прости его Господин наш Царь за эту слабость. Сказал,
что таких, как он, немало, но  что  он  готов  сокрушить  даже  прелестную
вещицу, ежели она окажется неблагодарной и недостойной той  руки,  которая
ее вскормила. И поцеловал меня.
   - Дасса...
   - Мы тогда были в его палатке, сразу же после того, как разбили лагерь.
Он поцеловал меня не как отец, а так, как - я не раз видела -  он  целовал
мою ма и других своих жен. А потом во всех подробностях рассказал, как это
будет и как он наградит меня, если я буду послушной девочкой. И все  дети,
которых я рожу...
   - Дети! - Бекка отшатнулась.
   - ...никогда не увидят холма, независимо от того, кто  именно  родится.
Он даже поклялся в этом. А потом он провел  меня  по  тому  пути,  где  он
рассчитывает встретить меня нынешней ночью. И чтоб я обязательно появилась
там, а то будет хуже, сказал он!
   Она закинула голову и подняла лицо к  городским  светильникам,  которые
превратили в серебро полоски слез на ее щеках.
   - Мария милосердная, - рыдала Дасса, все же приглушая  плач  так,  чтоб
старухи у камина не услыхали его. - Блаженная дева Мария, почему же я  так
боялась, что не пройду через свое Полугодие? Зачем молилась тебе, чтоб все
кончилось благополучно? Ведь все, что рассказывается о  девушках,  которые
его не прошли, не просто страшные сказки. Ведь в живых  остаются  лишь  те
женщины, у которых следующая  Перемена  наступает  не  раньше,  чем  через
полгода. Таков обряд. Так лучше бы мне было молиться  о  раннем  появлении
второй крови! Лучше было бы, чтоб  женщины  предали  меня  тайной  смерти!
Лучше любая смерть, чем то, что ожидает меня сегодня ночью. О Боже мой!
   - Нет!  -  выдохнула  Бекка.  Она  обняла  Дассу  так,  будто  та  была
младенцем, которого надо спасти от смерти на холме. - Нет, смерть  никогда
не бывает лучше чего-то. Я останусь с тобой! А  твоему  родителю  до  тебя
никогда не дотронуться! Мы отыщем моего па! Я знаю, где встретиться с ним.
- Сверкнули глаза Дассы, в  которых  плескался  ужас,  и  Бекка  торопливо
добавила: - Нет, нет, у нас совсем другое.  Он  обещал  мне  защиту  от...
одного человека, которого  мы  считаем  плохим,  вот  и  все.  Он  и  тебя
защитит... вот подожди, увидишь... Я знаю, он...
   - Против другого альфа? - не поверила Дасса.  -  Хутор  против  хутора?
Мужчина против другого мужчины?
   - Успокойся, успокойся! - Вот и все, что  могла  сказать  Бекка,  гладя
волосы девушки. - Все будет хорошо! Только успокойся.
   Они еще стояли у окна, когда дверь в  дальнем  конце  зала  отворилась.
Вошедшая местная женщина объявила:
   - Все кончено. Время.
   Тишина, воцарившаяся, когда несколько десятков  девушек  разом  затаили
дыхание, была  как  тень  крыла  ангела  смерти.  Бекка  чувствовала,  как
содрогается в ее объятиях тело Дассы.
   Айва молча взяла странную гладкую палку и погасила висящие светильники.
Матроны у камина забросали тлеющие угли песком; зал погрузился в темноту.
   Во тьме Бекка слышала шорох юбок,  шлепанье  десятков  ног  -  босых  и
обутых. Она еще крепче  прижалась  спиной  к  окну,  продолжая  сжимать  в
объятиях Дассу и молясь святой Саломее, чтоб  та  набросила  на  них  свой
невидимый покров.
   Но не та, видно, была ночь, чтобы исполнились мольбы невинных.  Сильные
руки схватили Бекку  за  плечи  и  повлекли  куда-то.  Она  изо  всех  сил
хваталась за Дассу, которая издавала лишь один монотонный звук - животный,
низкий, нечленораздельный стон. Девушку вырвали из рук Бекки. Она  сделала
еще  одну  попытку  дотянуться  до  нее,  но  слишком  много  крепких  рук
противостояло ей.
   - Дасса! - кричала она. - Дасса, жди меня! Я найду, я  отыщу  тебя!  Не
смей уходить одна!
   А затем в ее ищущих пальцах не осталось ничего, кроме воздуха. Холодный
ветер ударил ее в лицо, и ее  плашмя  швырнули  прямо  в  грязь  у  корней
древних деревьев.





                        Вот как воспитывают женщин:
                        Пока она в пеленках, мать кормит ее.
                        Когда она шалит, отец дает ей шлепка.
                        Когда она превращается в девушку, за ее воспитание
                        Ответственен тот, кто станет ее мужем.
                        Таков Закон мужчин.
                        А вот как ломают тех, кто не хочет учиться:
                        Пока она в пеленках, мать шлепает ее.
                        Когда она не слушается, отец порет ее ремнем.
                        Если же она девушка и нет над ней хозяина,
                        То тот, у кого есть и ум и сила, внушит ей
                        Страх Божий и станет ее господином.
                        И это тоже Закон мужчин.

   Бекка блуждала в роще, время от времени окликая Дассу  по  имени.  Свет
луны сочился сквозь ветви, превращая  опавшие  орехи  в  маленькие  слитки
золота, рассыпанные по тронутой инеем траве. Бекка, спотыкаясь, побрела  к
длинному зданию, надеясь,  что  девушка  из  Миролюбия  притаилась  где-то
поблизости. Но вместо Дассы она наткнулась на Айву,  охранявшую  дверь  со
своим шестом в руках.
   - Показать тебе дорогу в Имение? - спросила старуха.
   - Я... я ищу кое-кого...
   - Те, кого тебе надлежит искать, уже вышли на улицы. И  они  ждут  тебя
там.
   - Я ищу свою подружку. Она ужасно напугана...
   - Не ту ли твою хорошенькую  сестренку?  Мне  показалось,  что  женщины
сумели дать ей средство от расстройства желудка. Она выглядела так,  будто
предвкушение ночной работы вызывает у нее приступ  энтузиазма;  во  всяком
случае, так было, когда они с ней покончили.
   - Нет, это не Сара Джун.  Я  сказала  -  подружку,  девушку  с  другого
хутора.
   - Меня не касается, откуда она. Пусть хоть с луны. Вы должны  ходить  в
одиночку. Эта ночь - не для цыплячьего писка.  И  нечего  тебе  заниматься
чем-то помимо того дела, которое возложено на тебя обычаем.
   - А если... - начала Бекка, и в глазах у нее сверкнул  огонек,  -  что,
если я случайно наткнусь  на  улице  на  какую-нибудь  девушку?  Нас  ведь
много...
   - Имение тоже  немаленькое,  даже  если  говорить  об  улицах,  которые
отведены специально вам. Но случайные встречи все же бывают, и  когда  они
происходят, ты обязана сделать  вид,  что  ничего  не  видишь,  ничего  не
слышишь и побыстрее унести оттуда ноги. Я же  сказала  -  сегодня  девушки
ходят только в одиночку. А разве тебя мама учила по-другому?
   - Меня учили не хуже других! - сердито отозвалась Бекка.
   - Ну а тогда убирайся вон  туда!  -  Айва  кивнула  головой  в  сторону
залитых лунным светом улиц Добродетели. - Я-то понимаю, что ты задумала  -
тянешь время пустой болтовней. Бог свидетель, как мне  хотелось  бы,  чтоб
эта ночь уже миновала и для тебя, и для твоих сестренок, но  вещи  таковы,
каковы они есть, и нет смысла бороться с тем, что  всегда  было  и  всегда
будет. А теперь убирайся, а то мне придется вложить в тебя храбрости! -  И
она красноречиво взмахнула своим шестом.
   Бекке не  потребовалось  никаких  других  побудительных  причин,  чтобы
покинуть эти места. "Плевать мне на то, что она говорит, - подумала она  с
яростью, пробираясь через рощу по тропе, ведущей к Добродетели. - Я  отыщу
Дассу и не буду отходить от нее ни на шаг  всю  ночь.  Самое  плохое,  что
может с нами случиться, так это то, что они нас разлучат, но тогда я снова
отыщу ее! Да, да, и снова, и снова, пока мы или не  натолкнемся  на  моего
па, или нас обеих не отправят в наши палатки. А тогда уж они,  несомненно,
побегут извещать па. Ну и пусть! Мне того только  и  надо!  Он  мне  сразу
поверит, когда я перескажу ему историю Дассы. Он знает, что за птица  этот
Зах, и сделает все возможное, чтоб найти нужные  улики.  Я  же  помню,  он
как-то сказал, что самое лучшее, что может сделать альф, -  это  с  корнем
вырвать  мерзость  человеческую.  А  это  мерзость,  да  еще  не   имеющая
оправдания. А может, когда все кончится, найдется возможность сделать Тома
альфом Миролюбия... И он возьмет Дассу в жены..."
   Ее ум был  полностью  занят  плетением  будущего,  соответствующего  ее
собственным желаниям и устремлениям.  А  поэтому  она  не  заметила  тени,
притаившейся в боковой улочке, на которую она свернула. Не заметила до той
минуты, пока мужчина не выступил вперед и не схватил ее за руку,  заставив
остановиться и повернуться к нему.
   - Благословенна будь, сестра. Сыта ли ты? - спросил незнакомец.
   Вот и началось. У Бекки с самого начала  не  было  шансов  найти  отца.
Мужчины должны были попасться ей гораздо раньше.
   После третьего раза все стало легче. Ее уже не  мучило  острое  желание
немедленно найти бочку с дождевой водой, чтобы  отмыть  ладони  и  начисто
выполоскать  рот.  Следующий  мужчина,  которого  она  благодарила,   лишь
отсрочил  момент  освобождения  и  очищения.  Достаточно  было  и  легкого
ополаскивания.
   Самым омерзительным,  насколько  она  могла  судить,  был  запах.  Даже
ощущение липкости и то  было  лучше  -  что-то  вроде  скользкого  месива,
смытого  с  пригоревшей  сковороды.  Что  касается  остального,   то   она
действовала механически, следуя урокам, полученным у Селены и других  жен,
и делала все, что от нее зависело, для тех, кто  ее  избрал,  чтобы  елико
возможно ускорить достижение ими честно заработанного входа в Рай.
   Только один из этих мужчин дался ей нелегко, и то преимущественно из-за
своего странного поведения, а не из-за осознанного желания сыграть  с  ней
злую шутку. Это был весьма забавный с виду человечек -  таким  по  крайней
мере он виделся Бекке при лунном свете.  Он  был  почти  лыс,  а  вид  его
красных щечек почему-то вызвал у нее мысль, что она его откуда-то знает  и
ей надо вспомнить - откуда.
   Бекка сидела на земле, прислонясь к грубой кирпичной стене, когда он ее
обнаружил, вернее споткнулся об нее. Она  встала,  чтоб  ответить  на  его
вежливое приветствие, и оказалось, что они одного роста.
   - Благословенна будь, сестра, сыта ли  ты?  -  спросил  он.  Его  голос
срывался, как у подростка.
   - Ваша сила - мое убежище, ваша доброта - моя пища, ваша  честь  -  мое
спасение. - Бекка уже потеряла счет тому, сколько раз за ночь она  бубнила
этот канонический ответ на  его  тоже  каноническое  приветствие.  Они  ей
осточертели до смерти, и  она  страстно  желала  одного  -  пусть  мужчина
перестанет валять дурака и  просто  предоставит  ей  заняться  делом.  Она
решила как бы  отключиться  и  сделать  вид,  что  дремлет  от  усталости,
выполняя  свой  долг  перед  ним.  В  самый  первый  раз  она  попробовала
представить себе, будто приносит долг благодарности  Джеми,  но  от  этого
стало только хуже. Джеми никогда не отнесся бы к ней так... как к  вещи...
о, конечно, к вещи, доставляющей удовольствие, вещи удобной, приятной,  но
не более того. Для этих мужчин она была чем-то вроде ковша холодной воды в
жаркий полдень или остывшим блюдом  для  голодного,  которому  в  конечном
счете безразлично, что он ест, лишь бы насытиться... Нет,  это  не  был...
это не мог быть Джеми. И она постаралась забыть о нем. Взойдет  солнце,  и
все изменится. А до этого ей придется пройти через серию  движений,  чтобы
никто из встреченных ею не мог побежать с жалобой к ее па.
   Она заставила замолчать своего Червя, который спрашивал, а не ошибается
ли она и обнаружится ли какая-нибудь разница, когда она станет женой.
   "Я буду тогда принадлежать Джеми", - ответила она гордо.
   "Так ведь я не об этом", - ответил Червь.
   Этот ответ Бекка оставила без внимания и вернулась к своим обязанностям
в отношении розовощекого мужчины, требовавшего выполнения  долга.  Тем  же
самым ровным и послушным голосом, которым она  говорила  "да,  ма",  когда
мать отчитывала ее за  какую-нибудь  воображаемую  ошибку,  она  повторила
толстячку все, что полагалось говорить в таких случаях: "Я выражу вам свою
благодарность и свое расположение". Теперь наступила его очередь  сказать,
в какой форме он хочет получить благодарность.
   Но он подскочил с такой живостью, что на мгновение она подумала, что он
просит о Поцелуе Расположения. Бекка приподняла юбку как можно выше,  чтоб
случайно не испачкать ее, и встала на колени, но тут его толстенькие ручки
схватили ее за плечи, заставив встать во весь рост.
   - О нет, нет, нет, этого не надо, мисси! - Голос высокий, какой-то даже
чирикающий.  Слышавшееся  в  нем  волнение  разрушило   с   таким   трудом
возведенную  ею  стену  отчуждения.  Удивленно  хлопнув   ресницами,   она
протянула к нему руку, думая, что  ему  нужен  Жест.  Но  его  толстенькое
тельце отшатнулось от нее с такой стыдливостью,  будто  он  был  девушкой,
только что вступившей в первую Перемену.
   - Ну, пожалуйста, - он жестом показал, чтоб она вернулась на свое место
у стены, - пожалуйста, сядь. У меня нет  другого  желания,  кроме  желания
поговорить с тобой.
   - Поговорить? В эту ночь? В ночь Окончания Жатвы? Да что с вами такое?!
- Слова успели вырваться из уст Бекки прежде, чем она сообразила, что  она
говорит. Поздно! Ее пальцы метнулись к губам,  чтоб  заглушить  нанесенное
оскорбление, а горячий румянец стыда обжег ее щеки.
   Но он только расхохотался. Смех такой милый, такой домашний.  Бекка  не
могла припомнить, когда она в последний раз слышала такой сердечный смех в
Имении. Рука незнакомца на ощупь  была  мягкой  и  прохладной,  когда  его
пальцы сжали ее влажную липкую ладонь.
   - Бог с тобой, моя девочка, какой же чушью забили тебе головку  женщины
вашего хутора, рассказывая  о  мужчинах.  Меня  благодарили  и  утешали  и
обслуживали этой ночью до такой степени, что я с радостью встретился бы  с
небольшой неблагодарностью, а то так ведь недолго и в песок просочиться. -
Он устало соскользнул на землю и сел, потащив Бекку за собой. - Знаешь ли,
возможности мужчины тоже не безграничны.
   Бекка в удивлении выпятила губы.
   - Но если вам так хорошо послужили, то почему вы  остаетесь  на  улице?
Почему не вернетесь в свою палатку в лагере вашего хутора?
   В глазах мужчины появилось выражение тоски.
   - Думаешь, ко мне они отнесутся иначе, чем к вам - девушкам?
   О, эти матроны из  Добродетели,  воистину  скалы  несокрушимые  и  бичи
разящие; они сумеют стать преградой на пути тех, кто  думает  отбиться  от
стада, и загнать их в загоны.
   - Знаю я, - пробормотала Бекка, вспомнив Айву.
   - Пыталась удрать из Имения, а? -  добродушно  осведомился  мужчина.  -
Знаю, знаю. Каждый год находится несколько  девушек,  которым  не  хочется
быть Руфью для бесчисленного числа мужчин,  решивших  сыграть  роль  Вооза
[согласно Библии (книга Руфь), богобоязненная и скромная Руфь, преданная и
любимая  сноха  Ноэмини,  после  смерти  мужа  вышла  замуж  за   богатого
землевладельца Вооза]. Небось, встретилась с ними на баррикадах?
   - На баррикадах?
   - Ну, эти сооружения, по военным  стандартам  не  такие  уж  мощные,  -
просто несколько древесных  стволов,  связанных  вместе,  но  их  охраняют
старухи из Имения, и лица у них каменные. Они тебе макушку проклюют своими
вопросами: "Ты зачем сюда явился? Уж не хочешь ли ты  удрать  от  девушек,
честно выполняющих долг в праздник Окончания Жатвы? Да нет,  ты,  конечно,
просто заблудился, ведь верно?" И под их свирепыми взглядами  твои  ответы
тебе самому кажутся просто жалким лепетом. И из попытки спрятаться в одном
из городских зданий тоже ничего не получится. Они присматривают, чтоб  все
двери или окна,  которыми  ты  можешь  воспользоваться,  были  бы  надежно
закрыты.
   Толстый человечек тяжело вздохнул.
   - Долг, долг, долг, - сказал он и покачал головой. - Хотелось  бы  мне,
чтоб моя ма менее сурово вбивала в меня понятие долга. Если б не это, я  б
наверняка подмигнул этим старым гарпиям, чтобы они сделали вид,  будто  не
замечают  тех,  кто  хочет  пройти   мимо   их   заграждений.   Нежеланная
услужливость никому чести не делает. Некоторые  из  моих  ребят  трудились
последние недели как буйволы, чтоб приготовить все для людей  из  Коопа  и
для всех этих хуторян, которые  должны  были  приехать  в  Добродетель  на
праздник. Да разве я не знаю,  что  большинство  их  предпочли  бы  сейчас
выспаться как следует, чем... Но долг! - Он утомленно прислонил  голову  к
стене и прикрыл глаза. А потому и не заметил острого вопрошающего взгляда,
который бросила на него Бекка.
   А ее внутренний взгляд в это время рисовал  ей  ту  вульгарную  толстую
тетку, которая читала ей и Саре Джун лекцию о том,  чем  занимаются  юноши
после того, как кончится официальная борьба на  ринге.  Что  она  сказала?
Что-то насчет того, что ум иногда важнее силы...
   - Вы альф Добродетели? - В устах Бекки  это  звучало  как  обвинение  в
каком-то преступлении.
   - И назван Вараком при крещении святой водой. - Он открыл глаза и  мило
улыбнулся. - Ну а теперь, когда тебе это  известно,  не  угодно  ли  будет
поболтать со мной?
   Почувствовав  себя  чуть  ли  не  младше  Сары  Джун,  Бекка  с  трудом
проглотила слюну и согласно кивнула. Ее руки сами собой чопорно  сложились
на коленях, а губы поджались, будто в ожидании урока,  которому  предстоит
быть невероятно скучным.
   Жатвенная луна отражалась в глазах Барака, занимая там  столько  места,
что спрятать выражение боли ему уже было некуда.
   - Понятно, - сказал он, - ты это делаешь из чистого страха передо мной.
Что ж, лучше так, чем специально раскидывать свои  сети  вокруг  меня.  По
этой дорожке я, знаешь ли,  этой  ночью  находился  предостаточно.  А  вот
собираешься ли ты со мной говорить? Или станешь  сидеть,  закрывшись,  как
устрица во время отлива?
   Была ли причиной печаль в его голосе, или же сыграло роль пробудившееся
в ней любопытство, но Бекка не смогла удержаться:
   - Во имя Господина нашего Царя, что такое устрица во время отлива?
   Варак расхохотался от всего сердца и внезапно все стало совсем простым.
Было в необычном альфе  Добродетели  нечто  такое,  что  успокоило  бешено
скачущее сердце Бекки. И тогда он начал говорить.
   Куда-то ушла луна, а твердая стена за  спиной  уже  не  казалась  Бекке
такой шершавой, грубой и холодной сквозь  легкую  ткань  бального  платья.
Точно так же, как она и ее сестры  недавно  выводили  фигуры  танца  перед
сборищем мужчин, так этот  человек  сейчас  выделывал  удивительнейшие  па
перед ней одной, но  только  с  помощью  своего  языка.  Он  мог  говорить
практически обо всем, что существует под солнцем, и заставлял Бекку видеть
все это его глазами. Он мог рассуждать о событиях прошлого и брать ее туда
вместе с собой, даже если она имела о вещах, свидетелем  которых  он  был,
столько же представления, сколько... устрица  во  время  отлива.  Он  даже
радовался ее вопросам. И хотя где-то на задворках своей памяти она хранила
факт, что он человек, который занят  привычной  мужской  работой,  что  он
убивал, чтоб занять  место  альфа,  и  снова  убивал,  чтоб  удержать  это
место...  но  когда  он  разговаривал  с  ней,  все  это  казалось   почти
невозможным.
   А о городах Коопа он знал больше всех на свете, включая ее па!
   - Конечно, я знаю твоего брата Елеазара.  Видел  его  и  тот  отряд,  с
которым он путешествовал, когда они проезжали через Имение...  сколько  же
лет назад? А, ладно, не  имеет  значения.  Но  обычно  люди  нашего  Коопа
приезжают к нам другим путем. Я больше всего жалею людей из других Коопов,
когда вижу на горизонте цепочку их фургонов и вьючных  животных.  Им  ведь
приходится пересекать снежные горы... во всяком случае, так  говорили  мне
торговцы из нашего Коопа... Они  считают,  что  их  конкуренты  отдали  бы
многое, чтоб завести торговлю с Добродетелью, и  именно  поэтому  люди  из
нашего Коопа так увиваются вокруг нас. Они панически боятся нас потерять.
   - Потерять? - Бекка остановилась.  Внезапно  она  поняла,  что  все  ее
представления о том, что связывает хутора с Имениями и Имения с  городами,
столь же туманны, как  осеннее  утро.  Она  даже  не  могла  припомнить  -
интересовалась ли  она  когда-нибудь  подобными  вопросами.  Прочная  нить
практичности, унаследованная ею с кровью матери, вернее  всего  удерживала
Бекку от таких тем. Хэтти сказала бы, что подобные  проблемы  представляют
собой  абсолютно  бесполезное  знание  для  девушек,  а  женщинам   просто
неприлично совать нос в такие дела.
   Но сейчас Хэтти тут не было.
   Варак дружески положил ладонь на ее руку.
   - Я испугал тебя, дитя? Бог свидетель, я  вовсе  не  преследовал  такую
цель. Неужели дело в том, о чем говаривала моя  ма:  "Мир  слишком  велик,
чтоб женщина могла охватить его своим умом. Ей  целого  дня  еле  хватает,
чтоб справиться с одним очагом".
   - О нет, нет,  сэр,  я  нисколько  не  испугалась,  ни  на  волосок  не
испугалась! О пожалуйста, если вы можете еще что-то рассказать о  городах,
я готова на что угодно, лишь бы услышать это! -  Бекка  говорила  с  такой
искренностью, что это вызвало еще один смешок у ее странного приятеля.
   - Ева, маленькая Ева. - Он  снисходительно  и  добродушно  улыбнулся  и
ласково погладил ее по голове.
   - Ну пожалуйста, расскажите,  -  настаивала  она.  -  Это  не  праздное
любопытство, честное слово, нет! Знаете, у меня есть подружка  из  другого
хутора  и...  ее  жизнь  сложилась  так  ужасно...   Если   города   Коопа
заинтересованы в нас, то, может, торговцы будут так добры  и  разрешат  ей
уехать вместе с ними? Вы ведь альф  Добродетели,  сэр.  Вы,  должно  быть,
знаете уйму важных горожан. Не могли бы вы замолвить словечко в ее пользу?
Просто из милосердия?
   Брови Варака полезли на лоб:
   - В чем дело, дитя? Что такое натворила твоя подружка?
   "Да, что она сделала? - шептал Червь. - В чем ее преступление? Подумала
ли ты, что он может взглянуть на это с  совсем  другой  точки  зрения?  Ты
только послушай, как он спрашивает. Он вообще  не  верит  в  существование
подружки. Он уверен, что речь идет о тебе самой".
   Истина слов Червя таила в себе боль. И все-таки Бекке удалось сказать:
   - Она ни в чем не повинна, сэр.
   - Ну а тогда хорошей девушке бояться нечего.  -  Он  пощекотал  ее  под
подбородком. - Все в полном порядке, детка. И не надо  ничего  выдумывать.
Кое-кто из нас не видит греха в том, что женщина хочет узнать  побольше  о
нашем мире. Конечно, если она не спрашивает  о  вещах,  которые  ей  знать
вредно. Ну а теперь скажи мне, какое имя носит этот тючок, набитый доверху
любопытством? Может, мне все-таки следует  предупредить  твоего  родителя,
какую хитрюжку он вскармливает у себя?
   - Я - Бекка из Праведного Пути, приплод Пола, - ответила она, как  того
требовали обычаи. Теперь она  уже  окончательно  потеряла  надежду  помочь
своей подруге. В Вараке она обманулась. Для нее  непредубежденный  и  даже
благосклонный взгляд альфа был еще одной  потенциальной  дверью  спасения,
которая захлопнулась и наглухо закрылась прямо перед лицом Дассы.
   - Да благословит тебя Господин наш Царь,  пусть  поддержит  он  тебя  и
вырастит детей, вышедших из лона  твоего,  не  знающими  голода.  -  Варак
поднял руку в жесте благословения, и слова его звучали странно и  несли  в
себе  нечто  давно  забытое.  Серьезное  выражение  его   лица   полностью
соответствовало смыслу слов и жесту руки, но тут же оно стало  по-прежнему
веселым и радушным. - А  теперь  ты  можешь  сказать  своему  па,  что  ты
испытана и одобрена и имеешь право отдохнуть.
   - Сэр?
   - Как? Неужели хуторских девушек так  плохо  учат?  Ах,  погоди!  Я  же
должен пометить твой лоб на тот случай, если твоему  родителю  потребуется
доказательство. - Варак высыпал на ладонь щепотку сухой земли,  плюнул  на
нее, пальцем размешал грязь, наклонился, чтобы дотронуться до  лба  Бекки.
Вертикальная полоска холодной грязи пришлась  как  раз  над  носом  Бекки,
затем ее пересекла горизонтальная черта.
   - Ну вот, - сказал Варак, прижимая  большой  палец  в  месте  скрещения
полосок. - Это мой знак, и твой па поймет, что его сделала не ты  сама.  А
теперь беги быстренько, покажи его отцу и заодно повтори те слова, которые
я произнес над тобой. Поверни  сразу  же  направо,  пройди  два  квартала,
сверни налево и окажешься как раз позади баррикады. Думаю, отца ты найдешь
легко.  Последний  раз,  когда  я  его  видел,  он  разговаривал  с  двумя
знакомцами из Долготерпения. - Варак засмеялся. - Судя  по  разговору,  он
вроде бы поздравлял их с успехами  на  ринге,  а  по  виду  был  такой  же
усталый, как и я, и просто искал предлога отделаться от девиц.
   Окончание Жатвы - праздник молодежи, он рассчитан на молодую поросль, у
которой колоски тяжелые. Ну а мы - народ пожилой, что-то вроде соломенного
жнивья,  нам  дай  Бог  хорошее  настроение  у  жен,  которых  уже  имеем,
обеспечить. Хотя, думаю, мне для поддержания престижа придется в этом году
взять еще одну, а то моя ма снова примется читать мне лекции насчет долга.
   Автоматически рука Бекки поднялась, чтоб пощупать знак на лбу. Но страх
перед тем, что она может его смазать, вовремя остановил ее.
   - Я не поняла, сэр. Что именно должен сказать моему па этот знак и ваши
слова?
   Рука Варака снова коснулась ее подбородка, но на этот раз  кончики  его
пальцев лишь слегка погладили кожу Бекки. Однако по ногам Бекки  пробежала
странная дрожь.
   - Это самая большая честь, которую я мог оказать тебе,  Бекка.  Я,  так
сказать, дал тебе свой собственный Поцелуй и Жест. Я пометил тебя  крестом
- истинным знаком спасения для каждой порядочной женщины с  тех  пор,  как
страшные беды впервые сошли на наш мир.  И  я  благословил  тебя  словами,
которые должны подарить тебе благость, недоступную для менее удачливых. Со
времени тех темных лет, когда мир превратился в бедлам  и  Господь  закрыл
двери в женское чрево в наказание за грехи женщин, только те женщины могли
воспроизвести новую жизнь, которых благословляли альфы.
   Бекка  склонила  голову.  Она  знала  истории,  которые  рассказывались
холодными вечерами, когда девочки начинали озорничать. Похоже было, что  в
эти дни в них вселялся сам дьявол, говаривала в таких случаях  ма.  Демон,
чей приход означал, что у  них  скоро  наступит  время  Перемены.  Девушки
дерзили, грубили, переворачивали дом вверх дном. Их пытались успокоить, им
рассказывали о том, что ждет надменных женщин, которые болтают, будто  они
достойны лучшего положения.
   "...Она была разорвана и умирала долго. Она считала, будто Господь  Бог
закрыл врата ее чрева камнем, а не плотью, как у остальных,  -  вот  какая
гордыня ее обуяла. Но ей пришлось убедиться в противном. Она  узнала,  что
может сделать с камнем толпа мужчин, охваченных единой мыслью и  желанием.
Говорят, ее стоны можно слышать и по сей день - там, в просяном поле,  где
на нее напали эти дикари".
   "...Узнала, к горю своему, что поучения ее ма вовсе не были  сказочками
о бандах ворья. К сожалению, больше ей  уже  никогда  ничего  не  пришлось
узнать, ибо она умерла".
   "...Самое ужасное, что она выжила. Я видела ее сама, когда еще ребенком
жила в своем прежнем хуторе, но мне этого не забыть. Лицо как бы из  глины
- холодное, серое, и еще тот  жуткий  ребенок,  которого  она  родила.  Он
цеплялся за ее тощую грудь - страшно  худой,  один  жадный  рот  и  больше
ничего. Он высасывал из нее все молоко, пока оно не становилось розовым от
крови".
   Позыв к рвоте стянул желудок Бекки. Выкинуть  эти  рассказы  из  памяти
было невозможно.  Их  ужас  кровоточил  в  воспоминаниях,  как  застарелый
заусенец на пальце. Варак видел, как сжались губы Бекки в тщетной  попытке
прогнать нахлынувший страх.  Все  еще  мягко,  все  еще  добродушно  Варак
спросил:
   - Что тебя тревожит? Этот знак и эти слова, которые  я  дал  тебе,  они
относятся  к  числу  важнейших  в  ряду  мужских   обрядов.   Нет   такого
цивилизованного мужчины, который не был бы знаком с их значением и  силой.
Они означают, что я на эту ночь дал тебе право отказать любому мужчине,  с
которым ты не захочешь иметь дело. Разве тебя это не радует, Бекка?
   -  О,  более  чем...  -  Нет,  это  может  создать  у   него   неверное
представление,  что  она  радуется   первой   подвернувшейся   возможности
уклониться  от  выполнения  первейшего  долга  женщины.  Правду   придется
переделать так же, как переделывают  старую  одежду,  чтобы  она  казалась
новее новой. - Я ваша служанка, сэр. Я была бы недостойна этой чести, если
б отказалась от вашей щедрости...
   "А теперь надо поскорее найти па и уговорить его  помочь  мне  отыскать
Дассу", - думала она.
   Варак смотрел на нее в полном недоумении.
   - Да, не так проста ты, как кажешься. Такое славное открытое личико, но
что кроется за ним? Ум. Расчетливость. У тебя есть тайны, Бекка, и,  готов
спорить, они таковы, что женскому знанию они не по зубам. Что ж, иди своим
путем. А мне, полагаю, надо благодарить Господина нашего Царя за  то,  что
ты не родилась мужчиной. Иначе я вряд ли  вышел  бы  живым  из  встречи  с
тобой. Удачи тебе! - И Варак исчез.
   Бекка не стала терять времени на обдумывание его прощальных  слов.  Она
была безумно рада, что он наконец ушел. Ни одно  сказанное  им  слово,  ни
один его жест не успокоили ее, они были ничуть не лучше, чем шепоток  того
зловещего Червя. Альф  Добродетели  был  каким-то  собранием  странностей,
которые бросили бы ее мать с воплем ужаса в объятия па - под теплую защиту
настоящего, без подделки, мужчины! И он еще смеет осуждать ее за ум  и  за
расчетливость! Если не этими именно двумя  отточенными  мечами  он  сразил
бывшего альфа Имения, то Бекка готова навсегда отказаться от завтрака.
   Ощущение стягивающейся кожи на лбу напомнило ей,  что  ее  терпение  по
отношению к Бараку по меньшей мере окупилось  освобождением  от  праздника
Окончания Жатвы. Неплохая цена за то, что  она  слушала  его  удивительные
рассказы! Ах, если б он дал ей еще капельку надежды для Дассы... Ну что ж,
он все равно сделал доброе дело. Улыбаясь,  Бекка  отправилась  на  поиски
своей подруги и своего родителя,  в  глубине  души  молясь,  чтоб  все  ее
жизненные трудности в будущем решались бы так же просто.
   Для начала  она  обыскала  вдоль  и  поперек  несколько  улиц,  надеясь
встретить Дассу и взять ее под свою защиту. Надо думать,  что  перекладины
креста Барака достаточно длины, чтобы защитить не одну  женщину,  а  двух?
Завернув за угол,  она  увидела  Сару  Джун,  стоявшую  на  коленях  перед
мужчиной примерно возраста па. Бекка ускорила шаги, от всей души  надеясь,
что отыщет Дассу раньше, чем это сделает отец девушки, и моля  Деву  Марию
помочь ей спасти невинную девочку.
   Когда она наконец нашла Пола, ожидавшего ее как раз в том месте, где он
и обещал быть, все произошло  именно  так,  как  и  предсказал  Барак.  Па
взглянул на ее  лоб,  выслушал  слова  благословения  и  тотчас  велел  ей
вернуться в свою палатку. Он ни в малейшей степени не выглядел огорченным,
хотя парочка юнцов из Долготерпения с весьма недовольными лицами  тут  же,
извинившись, отправилась по своим делам.
   Па расхохотался.
   - Боятся, что Барак поставит такие кресты на каждой  деве,  которую  он
повстречает. Побежали получать свое удовольствие, пока не поздно.
   Бекка нерешительно спросила:
   - Ты не... ты не сердишься на меня, па?
   Он улыбнулся.
   - Разве я не говорил тебе, что очень не хотел бы потерять тебя  в  этом
году? Для девушки вовсе не зазорно вернуться со своего  первого  Праздника
Жатвы невостребованной. - Пол сделал кислую мину. - Это не значит,  что  я
советую тебе взять за образец Эпл. - Эта шутка дала им обоим повод  издать
подавленный смешок. В глазах Пола читалась нежность, когда он  добавил:  -
Ну а теперь беги в лагерь, Бекка! У ворот никаких сложностей не возникнет,
как только женщины Имения увидят этот крест.
   - Я знаю. Они легко пропустили меня к тебе, - сказала она. - Но,  па...
я еще не могу в лагерь. Этой ночью  мы  должны  помешать  случиться  злому
делу.
   - Что такое? - Пол уже не улыбался. - Что это еще за злое дело?
   Слова, произнесенные ею, прозвучали еле слышно.
   - Мерзость перед Господом. - Даже и сказать такое было  все  равно  что
опоганить губы.
   Па грозно нахмурил брови.
   - Как ты узнала об этом? Что ты видела? - От  его  угрожающего  вида  у
Бекки язык примерз к гортани, но Пол уже потерял терпение и не мог  ждать,
пока она закончит свою речь. Пол схватил ее за плечи и  встряхнул.  -  Кто
тот негодяй, который намерен навлечь проклятие Господа на всех нас?
   С трудом отыскивая нужные слова, говоря еле слышным шепотом, несвязно и
сбивчиво, Бекка поведала Полу историю Дассы. Чем  ближе  подходила  она  к
концу, тем становилось труднее, так как гримаса, превратившая лицо Пола  в
дьявольскую  маску,  с  каждой  фразой  Бекки  становилась  страшнее.   Ей
казалось, что она раздувает пламя костра, на котором  ей  самой  предстоит
сгореть заживо.
   Наконец, когда, как ей показалось, прошла целая вечность, она закончила
словами:
   - ...И он хочет, чтоб она была с ним в эту ночь. Па, нам надо  отыскать
ее... мы...
   - Молчи! - Полу не нужно было кричать, чтоб Бекка немедленно  замолкла.
- Помолчи и успокойся, а теперь выслушай меня: кто еще знает о том, что ты
мне рассказала?
   - Никто... никто, насколько мне известно. Не думаю, чтоб Дасса  сказала
об этом кому-нибудь, кроме меня.
   - Значит, тут всего лишь слова двух девчонок,  спятивших  от  страха  в
свой первый праздник Окончания Жатвы, против слова альфа?
   - Па! Неужели ты думаешь, что я способна солгать в таком деле? -  Бекка
не знала, что делать - разрыдаться от стыда или взорваться от ярости.
   - Я твой отец, дитя. Я знаю, что воспитал тебя правдивой, иначе  вообще
не стал бы утруждать себя твоим воспитанием. Я сказал тебе  лишь  то,  что
скажут другие. Да, конечно же, я верю тебе! И отлично знаю Заха. Еще когда
мы были мальчишками, он имел такую слабость - тянулся за тем,  за  чем  не
следовало. Сейчас он альф, и, должно быть, одному Богу  известно,  сколько
раз он неправедно использовал власть, дарованную ему Господом. Но  ни  мое
знание, ни твое  свидетельство  не  весят  столько,  сколько  надо,  чтобы
низвергнуть его.
   - Но надо же сделать... хоть что-нибудь, - простонала Бекка.
   - Именно этим мы и займемся. Я отправлюсь на поиски твоей подружки. И я
буду не один; Уговорю еще кого-нибудь пойти вместе со мной,  расскажу  ему
байку, чтоб он пошел... И если нам повезет, мы найдем и ее, и ее  гнусного
отца. А если повезет еще больше, застукаем его  за  этим  делом...  -  Пол
мрачно улыбнулся... - и тогда все будет кончено.
   - Но, па, если ты пойдешь и альфа в  Миролюбии  не  станет...  -  Бекка
знала, что это значит, и задрожала, вспомнив об  участи,  которая  ожидает
мисс Линн... и о судьбе других женщин и детей. -  Разве  нельзя  просто...
просто отобрать ее у него... Заставить отдать ее тебе?  Дасса  -  чудесная
девушка, из нее получится отличная жена, она...
   - Ты что - спятила? - грубо ответил Пол. -  Пощады  в  таких  делах  не
бывает. Вино - тоже хорошая штука, но похотливые дочки Лота превратили его
в дорогу в ад [после разрушения Содома и гибели жены Лот, спасшийся вместе
с двумя дочерьми, стал жить в пещере;  однажды  дочери,  отчаявшись  найти
себе мужей, напоили отца допьяна и переспали с ним, чтобы продолжить  свой
род; родившиеся у них сыновья стали родоначальниками моавитян и  аммонитян
(Библия, Книга Бытия, гл.19)].  Там,  где  есть  мерзость  перед  Господом
твоим, там праведный человек не имеет выбора -  он  обязан  вырвать  ее  с
корнями.
   - Нет, пожалуйста, только не Дассу! Ее вины тут нет!
   - Кто подтвердит это? - вызывающе бросил Пол.
   Бекка вдруг ощутила, как отступает ее страх.
   - Я, - ответила она, вытянувшись, как стрела, и  смело  глядя  прямо  в
глаза отца. - Моя жизнь - за ее! Я кое-что знаю о правосудии и о том,  что
только альф имеет право судить женщин  своего  хутора.  Если  ты  схватишь
Захарию за свершением греха, он больше не альф и, стало  быть,  не  сможет
осудить Дассу, и вообще не будет того, кто бы мог это сделать.
   - Вон оно как? - Тень былой улыбки тронула губы Пола.  -  А  что  будет
тогда, когда в Миролюбии появится новый альф?
   Бекка припомнила уроки Селены насчет того, что  бывают  времена,  когда
женщине, чтобы стать сильнее, необходимо прикинуться слабой. Она  опустила
к земле вызывающий взгляд и искоса поглядела на отца - трезво и с намеком.
   - Но ведь тогда это дело будет уже в руках Тома, не так ли?
   - В руках... - Пол откинул упавшую на лоб  прядь  волос.  На  лице  его
проступило выражение удивления,  смешанного  с  восхищением.  -  Ну  ты  и
хитрюга... Господь свидетель, вот будущее, о  котором  я  не  думал,  хотя
почему бы и нет... Ну ты и штучка же, Бекка! Я  прихвачу  с  собой  именно
Тома, и когда все будет кончено, засвидетельствую, что это был честный бой
по вызову, который был принят. Мой Том - альф Миролюбия! -  воскликнул  он
восхищенно.
   "Том, тот самый Том, который так обязан мне за помощь в деле с ребенком
мисс Линн, - думала Бекка, вполне довольная ходом событий.  -  Он  возьмет
Дассу в жены, пощадит остальных, и все будет распрекрасно..."
   - Бог даст, все получится именно так, - сказала она.
   -  И  да  будет  благословен  твой  разум.  А  теперь  с  легкой  душой
отправляйся  в  лагерь,  детка.  Ты  этой  ночью   отлично   для   женщины
потрудилась; теперь  переложи  этот  груз  на  более  сильные  плечи.  Спи
спокойно, и пусть ангел Господина нашего Царя хранит твой сон.
   Пол показал ей нужную дорогу, и Бекка  легко  зашагала  по  ней.  Ей  с
большим трудом удалось удержаться, чтоб не запеть во  весь  голос.  Только
суровое воспитание, полученное ею дома, помешало ей сделать это.  Раз  или
два ее окликали незнакомцы, но тут же извинялись, увидев на  ее  лбу  знак
Варака. После таких встреч ей стало казаться, что  она  просто  лопнет  от
счастья, как будто  власть  отправить  любого  мужчину  восвояси  с  носом
принадлежала ей, а не маленькому кусочку грязи.
   В укромных уголках  улиц,  по  которым  она  проходила,  ей  попадались
парочки, притаившиеся в тени, но вежливость учила, что молчание прохожих -
практически  единственное  убежище,  которым  можно  воспользоваться   для
уединения. Бекке показалось, что однажды она видела Приску, а один раз она
вроде бы услышала грубый голос Эпл, издающий какой-то  странный  стон,  но
Бекка была слишком хорошо воспитана, чтоб  глядеть  или  прислушиваться  к
подобным вещам.
   "А ведь тебе очень хотелось бы узнать? Если  по  правде,  а?"  -  Бекка
отогнала Червя и пошла еще быстрее.
   "Но, кажется, я нигде не видела Заха с Дассой", - подумала она.
   Срезая путь к палаточному лагерю, Бекка снова попала  в  дубовую  рощу.
Крепкий, чуть мускусный аромат деревьев  радовал  Бекку,  которая  провела
столько часов  на  улицах,  где  царил  лишь  острый  и  неприятный  запах
облицовочного камня. Время от времени она задевала  ногой  шуршащие  кучки
опавших листьев. Ей казалось, что позади раздается еще чье-то шуршание, но
хорошие манеры принуждали ее игнорировать этот шум, сколько бы парочек  ни
нашло себе убежища в рощице, через которую лежала  ее  тропа.  Сейчас  она
думала об одном: о своем матрасике там, в девичьей палатке, и о  том,  как
согреть замерзшие ноги.
   Чьи-то крепкие руки  схватили  ее.  Она  даже  не  успела  как  следует
испугаться. Слишком поздно пришла к  ней  мысль  о  той  старухе,  которая
торопила ее поскорее уйти из рощи.  Этой  ночью  тут  не  было  места  для
порядочных хуторян. Сильные  пальцы  впились  в  предплечье,  когда  Бекку
прижали к  толстому  древесному  стволу.  Ее  нога  неловко  подвернулась,
поскользнувшись  на  горсточке  опавших  желудей,  прятавшихся  под  сухой
листвой.
   Прямо на нее смотрели бледно-зеленые глаза, встретившие  ее  испуганный
взгляд с каким-то омерзительным ликованием.
   - Будь благословенна, сестра. Сыта ли ты?  -  Голос  Адонайи  превратил
традиционный вопрос в издевательское богохульство.





                                      Лунные ночи, лунные ночи...
                                      Ангелы сходят в лунные ночи.
                                      Душу открой, как окошко под крышей -
                                      Бог Вседержитель твой шепот услышит.

   Адонайя грубо прижал Бекку к толстому стволу всем весом своего  мощного
тела. Она беспомощно трепыхалась, движениям мешал длинный  подол  бального
платья. Когда она открыла рот, чтоб позвать на помощь, он закрыл его своим
собственным. Ни один Поцелуй Благодарности,  которые  она  раздавала  этой
ночью, не был ей так отвратителен, как  этот  обыкновенный  поцелуй.  Язык
Адонайи казался мерзко горячим и кислым, а в его дыхании ощущался какой-то
незнакомый странно неприятный запах.  Бекка  попыталась  укусить  его,  но
Адонайя откинулся назад, смеясь.
   - Забыла нужные слова, Бекка? - Он ущипнул ее за щеку так грубо, что ее
зубы до крови оцарапали внутреннюю поверхность рта.  -  Что  ж,  я  помогу
тебе. Не хочется, чтоб твой па узнал, что одна из  его  девочек  оказалась
столь дурно воспитанной. Ну-ка, повторяй за мной: "Ваша  сила  дарует  мне
защиту, ваша доброта..."
   - Отпусти меня! - В ее ушах этот крик прозвучал достаточно громко, чтоб
привлечь сюда десяток людей; никто, однако, не появился. В  длинном  доме,
видном сквозь ветви деревьев, не светилось ни одного  огонька.  Окна  были
темны и холодны, как глазницы черепа. У матрон  Добродетели,  видно,  были
дела в других местах. Адонайя опять рассмеялся:
   - Отпустить? Вот это вряд ли! Я тебя слишком долго искал - с тех  самых
пор, как нам сказали, что за вами уже пошли. А ты  ведь-единственная,  кто
мне нужен сегодня ночью, Бекка. Чувствуешь, какая честь? Все, что  у  меня
есть, я припас для тебя и не отпущу, пока ты не послужишь мне так же нежно
и любовно, как служила Ева Адаму за подаренное  яблоко.  Ты  и  я,  Бекка,
сегодня будем единственными мужчиной и женщиной во всем мире.
   Она снова закричала, еще громче. Она  звала  на  помощь,  но  никто  не
откликнулся. Адонайя повторил оскорбление, нанесенное телу Бекки,  пытаясь
заставить ее открыть рот. Его язык скользнул по ее зубам. Странные видения
проносились в ее  голове,  стараясь  увести  Бекку  подальше  от  страшной
реальности, навалившейся на нее. "Адам и Ева... яблоко, - думала она. -  И
змея..."
   Желчь поднималась почти до самого горла. Тяжесть тела  Адонайи  и  сила
его рук придавливали ее руки к шершавой коре дерева. С неимоверным усилием
Бекка высвободила одну руку и изо всех сил ударила его  кулаком,  но  удар
получился совсем слабый. Девушка Бабы Филы обучила ее слишком малому числу
приемов, а в данной ситуации  они  вообще  не  годились.  Как  она  жалела
сейчас, что не взяла больше уроков, редко  практиковалась,  уделяла  этому
так мало времени! Все, чему она  пока  обучилась,  были  удары  ногой.  Но
Адонайя так плотно прижимался к ней, что она не могла даже  поднять  вверх
колено, чтоб дать ему то, чего он,  безусловно,  заслуживал.  Да,  то  что
говорила ей ма, было правдой: "Разве может женщина совладать  со  взрослым
мужчиной?" Когда он наконец оторвал свой рот от ее губ, Бекка задыхалась.
   - Ну, Бекка, так с чего мы начнем? С Поцелуя или с Жеста? А может быть,
твои матроны выучили тебя каким-нибудь специальным штучкам? Мой па слыхал,
будто следующий альф Праведного Пути получит в наследство истинный Эдем.
   - Твой па... -  с  отвращением  отозвалась  Бекка,  вспомнив  о  бедной
затравленной Дассе.
   - А тебе-то какое дело до моего па?
   - Он человек, которого мне хотелось бы поскорее увидеть у врат  Рая,  -
сказала она, отвернув голову от его лица. После  его  смерти.  Потому  что
именно от врат райских ангелы швыряют души проклятых в глубины ада.
   Адонайя не смог прочесть ее мысли. Он придал им естественный,  с  точки
зрения мужчины, смысл:
   - Вон ты куда метишь? Можешь  позабыть  о  своих  надеждах.  Для  этого
старья, которое сейчас сидит в альфах, дни уже сочтены. Ты уж лучше мечтай
обо мне, если так  любишь  власть.  Будь  со  мной  вежлива,  Бекка,  и  я
удовлетворю все твои желания. - Его  рука  больно  сжала  ее  грудь.  Знак
обладания, а не нежности.
   - Ты должен отпустить меня, Адонайя! - Слова сопровождались бесслезными
рыданиями. Бекка презирала себя за слабость, за свой молящий голос.  -  Ты
обязан меня отпустить.
   - Это с какой же стати? Не хочешь мне послужить, что ли?  Не  заставляй
меня вытаскивать тебя на судилище здешних  матрон.  Это  только  унизит  и
тебя, и твоего па, и весь ваш  род.  Тебе  придется  доказывать  мне  свою
глубочайшую благодарность перед множеством свидетелей, чтоб показать всем,
какая ты достойная женщина. А если ты  и  тогда  будешь  отказываться,  ну
тогда - смерть. А ты когда-нибудь  слыхала,  как  убивают  в  Добродетели?
Ихний альф, видимо, умница и немало идей почерпнул у людей из Коопа.
   - Взгляни сюда! - В полном отчаянии она все же нашла силы, чтоб немного
оттолкнуть его и ткнуть пальцем в  свой  лоб.  -  Взгляни  сюда,  Адонайя,
взгляни на этот знак. Это знак мужского обряда! Варак - альф Добродетели -
собственноручно отметил меня им и освободил от всяких обязательств. Мой па
и еще двое свидетелей видели его. Дотронься до меня, пока я ношу священный
знак, и ты сам  окажешься  тем,  кто  узнает,  каким  способом  убивают  в
Добродетели!
   Ее грудь гневно вздымалась, когда она бросала ему эти  слова.  Снова  в
памяти всплыли уроки матери, но уже из числа тех, что должны были укрепить
ее смелость: "Мы должны быть благодарны мужскому закону, как бы ни был  он
временами крут, ибо большая часть их правил появилась в Голодные Времена и
это сильная защита для тех, кто беспомощен".
   Лунный свет, затененный стволами и ветвями деревьев, был слаб,  но  его
все же хватало на то, чтоб разглядеть каждую  черточку  ненавистного  лица
Адонайи. А ему  -  чтобы  видеть  ее.  Конечно  же,  он  должен  различить
очертания креста на ее лбу! Теперь ему придется  отпустить  ее  и  уползти
отсюда - побежденным.
   Но Адонайя только свистнул, и тотчас раздался шорох многих ног, бегущих
по сухой листве. Четверо - пятеро - шестеро юношей - ни  один  из  них  не
достиг тех лет и  не  обзавелся  той  мускулатурой,  которая  нужна,  чтоб
выступать на ринге, -  вдруг  возникли  из  темноты  и  встали  за  спиной
Адонайи. Еще четверо подошли и встали правее, а  двое  -  левее.  Их  лица
выражали волчью жадность, а ничем не прикрытая тоска в  глазах  заставляла
вспомнить мертвецов, вылезших из могил и облизывающих припорошенные землей
губы в откровенной зависти к живым.
   - Не угодно ли тебе познакомиться с моими друзьями,  милочка  Бекка?  -
спросил Адонайя. Его зеленые  глаза  сейчас  горели  желтым  пламенем.  Он
смачно плюнул на свои пальцы и смазал знак креста на ее лбу.  Бекка  могла
только слабо трепыхаться в его крепких руках. - Это очень хорошие мальчики
- все двенадцать - умные мальчики из разных хуторов. Я познакомился с ними
давно, во время наших с па странствий. У меня больше оснований считать  их
моими кровными родичами, чем многих из отцовского приплода. Участвовать  в
борьбе на ринге им нравится  ничуть  не  больше,  чем  мне,  равно  как  и
возбуждать у своих родителей и более сильных братьев какие-нибудь  опасные
мысли. И тем не менее на своих хуторах они умудряются проворачивать немало
любопытных делишек, причем делают это очень славно. Их  слова  заслуживают
полного доверия. И все они  засвидетельствуют,  что  когда  ты  преклонила
передо мной колени, на твоем лбу не было  никаких  знаков,  кроме  сияния,
коим Господин наш Царь наделяет особо ревностных женщин.
   Бекка  с  ужасом  смотрела  на  юношей,  окружавших  Адонайю.   Правда,
произнесенная  чужими  устами,  теперь  предстала  перед  ней  не  в  виде
таинственного Червя, а страшного дракона. И  когда  она  подумала  о  том,
какие узы связывают их с Адонайей, она легко прочла истину в их глазах:
   "...Она была истерзана и умирала долго..."
   Какой же слепой  дурой  надо  быть,  чтоб  думать,  будто  банды  ворья
прячутся вдали от пахотных земель,  где-то  в  пустошах!  Все,  что  будет
делать с ней Адонайя, эти звери повторят  после  него.  В  каждом  из  них
читалось привычное спокойствие слабых, но умных существ. Они  умеют  ждать
своей очереди, и эта очередь обязательно наступит.
   Паника сковала Бекку. Воздух как будто сам собой рванулся в ее легкие и
сорвался с губ воплем - сплошным сгустком черного ужаса. На какое-то время
она перестала видеть, перестала ощущать  это  крошечное  бессильное  тело,
которого домогался Адонайя. И хотя чувства еще не полностью  покинули  ее,
они были так затуманены, что ей казалось, что она одновременно находится в
двух местах - внутри своего тела и - бесчувственная - вне  его,  отрешенно
наблюдая за тем, что они делают с ней, будто это не она, а кто-то другой.
   Чьи-то руки хватали ее  за  плечи,  заставляя  откидываться  назад;  ей
казалось, что она тонет в этом море  хватких  жадных  пальцев.  Ее  платье
зацепилось за кору дуба, когда  стая  Адонайи  накинулась  на  нее.  Бекка
сопротивлялась изо всех сил, понимая  -  не  мозгом,  а  нутром:  если  им
удастся повалить ее на землю, с ней покончено - и с телом, и с душой.
   Адонайя схватил ее - падающую - за подбородок, заставив откинуть голову
назад так далеко, что  она  наверняка  закричала  бы  от  боли,  будь  она
способна ее  ощутить.  Он  что-то  говорил  ей,  в  бледно-зеленых  глазах
скользила грязная ухмылка. Бекка вышвырнула и это  лицо,  и  значение  его
слов в спасительный туман, сгущавшийся вокруг нее.
   В голове Бекки звучали обрывки старинных песен, которые напевала  мама,
когда Бекка была еще новорожденной и делила с матерью  тепло  ее  постели.
Голос матери звучал в ушах Бекки так громко, что места для глупой  мужской
болтовни просто не оставалось. Бекка, улыбаясь, смежила  веки  -  ведь  ма
пела так хорошо, пела для нее одной, и это пение было святая  святых,  где
Адонайе не было места.
   - Гляди на меня! - Он нажал на ее подбородок с такой  силой,  что  боль
прорвала защиту, рассеивая благодетельный туман пламенеющим красным мечом.
- Будь ты проклята, женщина, я все равно заставлю тебя увидеть, что это я!
   Она слишком поздно открыла глаза, чтоб умиротворить  его.  Она  увидела
поднятую руку, готовую обрушить ей на лицо удар,  избежать  которого  было
невозможно. Он поставит на ней клеймо точно так, как это сделал Варак,  но
это будет знак позора, а не знак почета. Ни один мужчина не ударит женщину
без серьезной причины, ибо женщины  -  неполноценны  и  это  общеизвестно.
Слезы хлынули у нее из глаз, слезы жалости к себе, к маме,  которая  будет
так горевать...  па  перестанет  дарить  ее  своей  любовью,  которой  она
гордилась... В том странно замедленном времени, в котором она жила с  того
момента, как Адонайя начал опускать руку, Бекка вдруг увидела сон - ее  па
неожиданно выступил из лесной темноты, чтобы  стать  свидетелем  наказания
непослушной дочери.
   И тут Господин наш Царь  соизволил  сделать  ее  свидетельницей  совсем
другого чуда.
   Руки па сомкнулись на поднятой руке Адонайи.  Тот  громко  вскрикнул  -
альф Праведного Пути вывернул его руку за спину под таким  углом,  который
вряд ли был предусмотрен Господом Богом. Где-то рядом Бекка услышала шорох
мертвых листьев - это в панике бежали друзья Адонайи. Она спрятала лицо  в
ладонях и громко  разрыдалась  от  счастья.  Сквозь  рыдания  она  слышала
тяжелые, какие-то мясистые звуки ударов. Что-то грузное рухнуло на  листья
совсем рядом с ней. Она отодвинулась от упавшего  тела,  не  желая  видеть
Адонайю даже сейчас - опозоренным, побежденным, может быть, даже  мертвым.
Когда она подняла лицо, Адонайя еще был жив. Па никогда бы не стал  пинать
труп в живот.
   - Держись подальше от моей дочки, иначе  костей  не  соберешь,  клянусь
именем Царя! - Пол нанес своему  поверженному  противнику  еще  один  удар
ногой. Адонайя застонал и откатился как можно дальше от Бекки, где  его  и
вырвало прямо на сухую листву. Кровь текла у него изо рта, из  рассеченной
кожи на щеках и на лбу. Один глаз плотно  закрыт,  другой  только  начинал
отекать. Его сотрясали позывы к рвоте, хотя ничего, кроме желчи, в нем уже
не осталось.
   Двое молодых людей, которые вместе с па стояли на  углу  улицы,  сейчас
вышли из-за деревьев и подняли Адонайю на ноги. Усмехаясь во весь рот, они
поддерживали его в вертикальном положении, чтобы Полу было  легче  нанести
ему удар. Как будто пародируя то, что происходило тут немного раньше, отец
Бекки одной рукой поднял подбородок Адонайи так, что юноша смотрел прямо в
лицо альфа своим полузакрытым глазом. Пол явно был доволен. Бекка  видела,
что он наслаждается этими минутами.  Впрочем,  продолжалось  это  недолго.
Кулак альфа врезался в лицо Адонайи. Кровь хлынула из раздавленного  носа.
Тело обмякло и безжизненно повисло на  руках  поддерживавших  его  юношей.
Коротким кивком Пол приказал им отпустить Адонайю. Они повиновались, затем
исчезли среди деревьев столь же бесшумно, как и появились.
   - Девочка, с тобой все в порядке? - Пол обнял Бекку и  дал  ей  осушить
слезы о грубую ткань его  рубашки.  Заскорузлые  от  работы  пальцы  нежно
прикоснулись к тому месту, с которого  Адонайя  стер  крест,  изображенный
Бараком. - Этот подлый... Я полагаю, его следует вызвать на суд. Вместе  с
родителем, который не сумел внушить сыну, какова у нас цена богохульства.
   - Па, ну пожалуйста, не надо! - Бекка еще теснее прижалась к отцу. - Ты
преподал ему урок. Он его забудет нескоро.
   - Но крест, Бек! Он же плюнул на крест!
   Она быстро-быстро  отрицательно  замотала  головой,  как  будто  хотела
стряхнуть память о последних минутах.
   - Он плюнул на свои пальцы, па. О пожалуйста, оставь это. Ты  же  видел
стаю, с которой он ходит?
   - Трусы! - прорычал Пол.
   - Однако они пользуются уважением на своих фермах, - сказала  Бекка.  -
Он мне сам говорил. Если  будет  суд,  будут  и  показания.  И  эта  банда
вывернет все наизнанку. Они все повернут против меня, па! Они  сумеют  это
сделать, если захотят.
   Пол еще крепче обнял дочку.
   - Ты придаешь слишком много значения уму, Бекка. Думаю, это потому, что
ты сама очень умна. Ни один из этой шайки никому не опасен.  Я  же  видел,
как они разбегались - не хуже кроликов! Эти двое отличных ребят, что  были
со мной, они родичи четырех подонков Адонайи. Они помрут  со  смеха,  если
кто-нибудь скажет, что это отребье чем-либо  выделяется.  Среди  них  всех
один Адонайя имеет что-то вроде  мускулов.  Раз-два,  сломанный  на  ринге
хребет, вот и конец  блеску,  даже  если  им  казалось,  что  он  способен
соперничать с блеском солнца.
   Бекка знала, что все так и есть. Сила, как правило, побеждает ум; Варак
- лишь исключение, которое подтверждает  правило.  Она  привыкла  находить
спокойствие в незыблемых  основах  их  жизни.  И  все  же  выражение  глаз
соратников Адонайи продолжало ее тревожить.
   - Па, обещай мне.
   Пол снова прижал ее к себе.
   - Ну, если это может порадовать тебя, детка, мы  не  дадим  этому  делу
законного хода, разумеется, если вон тот сам не поднимет шум. - Он  кивнул
на  лежащего  Адонайю.  -  Хотя,  когда  его  па  увидит  своего   сынишку
измордованным,  готов  биться  об  заклад,  этот  щенок  сумеет  придумать
какую-нибудь сказочку, чтоб удовлетворить гонор родителя.
   Бекка поглядела на поверженное тело своего обидчика и задрожала. Даже в
этой беспомощной позе, даже с подсыхающими на щеках потеками крови и рвоты
он продолжал страшить ее.  Ей  хотелось  как  можно  скорее  уйти  отсюда,
скрыться в палатках Праведного Пути, однако искра упрямства, тлевшая в  ее
мозгу, продолжала удерживать ее на месте.
   Па Адонайи... Зах... Дасса...
   - Па, когда ты шел сюда, ты не видел...
   В Имении раздались ужасные крики.  Яркий  язык  пламени  лизнул  темное
небо.
   - Господи, что же это такое? - воскликнул Пол, и его  руки  еще  крепче
сжали плечи Бекки, как бы желая защитить ее от новой напасти. В роще  стал
слышен рев пламени, а колеблющийся свет огня упал  на  отца  и  дочь,  как
приговор.
   - Пол! Пол! - Один из тех юношей,  что  сопровождали  Пола,  с  треском
прорывался сквозь кусты. Даже в красноватом свете было видно, что лицо его
бледнее мела. - Скорее! Житницы горят! - Он повернулся  на  одной  ноге  и
помчался туда, откуда пришел.
   - Проклятие Иисуса на них! - Пол кинулся за юношей, оставив Бекку одну,
не бросив ей ни взгляда, ни слова. Что касается Бекки, то она, в последний
раз посмотрев на Адонайю, уже знала, что ей надо делать. Неприлично подняв
юбку выше колен, она бросилась догонять отца.
   Сделать это было нелегко. Мощное тело Пола  прорывалось  сквозь  цепкие
ветки дубового подлеска, не обращая на них внимания и не  задерживаясь  ни
на секунду. Бекка же путалась позади среди безлистных, хлещущих  как  бичи
веток, цепляющихся и льнущих к ее рукам  и  ногам,  стегающих  по  лицу  и
глазам.
   Бекка вскрикнула, когда ее нога оступилась и подогнулась  под  тяжестью
тела - та самая нога,  которую  она  повредила  еще  раньше,  наступив  на
скользкий желудь. Боль  пронзила  колено,  Бекка  неловко  упала,  обнимая
руками камни и целуя губами сырую землю.  Отец,  должно  быть,  слышал  ее
крик, но продолжал бежать. Бекка с трудом поднялась на  ноги  и  захромала
ему вслед, стараясь идти как можно быстрее.
   К тому времени, когда Бекка оказалась среди зданий Имения, острая  боль
в ноге уже прошла, превратившись  в  весьма  болезненную  пульсацию.  Пола
нигде не было видно, но это ничего не  значило.  Сейчас  она  могла  найти
сколько угодно провожатых. Улицы Добродетели кишели бегущими  мужчинами  -
старыми, молодыми, местными, из Коопа. У многих в руках  были  рассыпающие
искры факелы - маленькие братишки огромного пламени, полыхающего на склоне
холма. Насколько Бекка могла судить, все бежали на запад, но  в  голове  у
нее так все перемешалось, что особенной уверенности,  что  это  запад,  не
было. Из страха, что ее затопчут, Бекка старалась держаться стен зданий. С
факелами или без них, но мужчины  не  видели  перед  собой  ничего,  кроме
пожара.
   Плетясь следом за мужчинами, Бекка миновала несколько групп девушек. Ей
показалось, что она видит кого-то из сестер, ей даже послышалось,  что  ее
окликают по имени, но останавливаться она не стала, сделав вид, что ничего
не слышит. Пламя, все выше взвивавшееся на холме, влекло ее к  себе  более
властно, чем любой голос. Колено еще болело, но уже не  так  сильно.  Если
сжать зубы покрепче, то доковылять можно.
   Она миновала место, где две пересекающиеся улицы образовывали  довольно
обширную площадь. Здесь тоже горели факелы и толпилось  множество  пожилых
женщин с каменными лицами. Они  были  суровы,  но  деловиты.  Группами  по
нескольку человек они  выкатывали  на  площадь  одну  за  другой  бочки  с
дождевой водой. Другие группы матрон опускали  в  бочки  кожаные  ведра  и
передавали   их   бегущим   мужчинам,   сопровождая   лаконичными   сухими
предупреждениями о необходимости беречь каждую каплю  воды.  Бекка  узнала
Айву, которая с трудом одна передвигала бочку, поставленную на попа. Бекка
тут же подбежала, чтоб помочь старухе, но за все свои труды получила  лишь
ругательство и грубый приказ не болтаться под ногами.
   - Тут не место детишкам! Возвращайся в свой лагерь и сиди там!
   Но Бекка думала иначе. Ее место было там, где пламя швыряло свои  языки
в лицо глубокой ночи. Там, где можно увидеть зрелище, подобного  которому,
возможно, она уже никогда не увидит. Вот там и было ее место, а советы  ма
пусть провалятся в  тартарары.  Никто  не  обращал  внимания  на  девушку,
которая плыла в потоке мужчин Имения. Она плыла в этом потоке, пока он  не
разбился о стены пылающей житницы.
   Жар пахнул на Бекку, будто в лицо ей швырнули совок раскаленных  углей.
Знойное дыхание пожара откинуло назад пряди волос,  окаймлявших  ее  лицо.
Житница представляла собой одиноко стоящую высокую башню с прорезанными  в
ней узкими окнами-щелями, из которых теперь наружу рвались оранжевые языки
огня.
   Окружавшая башню  толпа  держалась  от  нее  на  приличном  расстоянии.
Исключением были отряды мужчин, образовывавших шеренги,  расходившиеся  от
башни, как спицы колеса. По этим живым спицам взад и вперед ходили  ведра,
и целые фонтаны воды взлетали в воздух в тщетной попытке победить бушующее
пламя.
   - Чье это хранилище? - услышала Бекка вопрос какого-то мужчины.
   - Благодарение Богу, не мое, - послышался ответ, - и пока это все,  что
меня интересует.
   - Да, но что будет, если огонь перекинется на наши? Ты хоть знаешь, где
они находятся?
   - Будь я проклят, если знаю! В темноте все кажется другим.
   - Было бы легче разобраться, стой  башни  с  зерном  с  каждого  хутора
вместе, а не вразброс...
   - Ну, с обычаями Имения не спорят.
   - А как начался пожар?
   - Откуда ж мне знать?
   - Смотри! Смотри вон туда! Вон та башня тоже загорелась!
   - Как это могло случиться? Она  же  далеко  от  этой.  Искры  на  такое
расстояние не долетят, да и более близкие зернохранилища не загорелись!  И
ветра сейчас нет, за исключением того, который создается самим пламенем!
   - Господи помилуй, это же житница Миролюбия, да и вторая башня его  же!
Я вижу их тавро при свете огня.
   - Миролюбия?
   - А что это там такое карабкается по стене? - Мужчина указал пальцем на
только что вспыхнувшую  башню.  Башня  была  без  окон  -  только  спираль
деревянных ступенек, вбитых в стены,  поднималась  до  самой  ее  вершины.
Пламя уже лизало основание этой спирали, но пока оно поднималось на высоту
не больше двух человеческих ростов.
   - Спаси нас Господин наш Царь, это же демон!
   При свете  пожара  Бекка  увидела  нечто  вроде  лохматого  призрака  в
дымящейся юбке, с лицом закопченным и страшным, как дьявольская  маска.  В
одной руке призрачная фигура держала тонкую  горящую  палку  и  с  помощью
этого самодельного факела спокойно и расчетливо поджигала каждую ступеньку
лестницы, которую она, поднимаясь, оставляла за собой. В другой  руке  она
сжимала питьевой мех, но  если  в  нем  и  была  вода,  то,  надо  думать,
зачерпнутая  прямо  из   адской   реки.   На   каждой   ступеньке   фигура
останавливалась и брызгала на пройденную ступеньку, после  чего  поджигала
ее своим факелом. Ступенька сразу же вспыхивала веселым пламенем.
   Призрак уже почти достиг верха башни, когда по неосторожности выплеснул
немного жидкости на свою  одежду.  Искры,  летевшие  от  факела,  подожгли
материю, окружив фигуру бело-синим сиянием. И факел, и мех полетели  вниз,
а окутанная пламенем фигура, все еще покачиваясь  из  стороны  в  сторону,
стояла на лестнице. Руки, мгновенно превратившиеся  в  обугленные  клешни,
тянулись к небу. Волосы вспыхнули, как факел, только куда более страшный и
грозный,  чем  любой  факел,  когда-либо  зажженный  человеком.  Несколько
мгновений  фигура  раскачивалась  взад  и  вперед,   как   бы   колеблемая
потусторонним ветром, а затем с воплем, от которого сердце Бекки  чуть  не
остановилось, полетела вниз.
   Бекка рванулась вперед.
   "Нет, Бекка! - Лицо  давно  погибшей  девушки-призрака  проплыло  перед
глазами Бекки на фоне пожара. - Есть вещи, видеть которые не следует".
   Бекка не послушалась. Шаг за шагом она прокладывала дорогу между рядами
мужчин, пока не увидела демона, рухнувшего с высоты  башни.  Череп  скалил
зубы сквозь лопнувшую и обугленную кожу. Плоть  все  еще  пузырилась,  как
пузырилась пена на поверхности котла, в котором мужчины вываривают детские
скелетики. Запах стоял такой, будто его  специально  изготовили,  чтоб  он
вечно сопровождал мысли о проклятии и адском пламени,  кишевшие  сейчас  в
уме Бекки.
   Только размеры тела указывали на то, кому оно только что  принадлежало.
Только обугленный и дымящийся остаток бального  платья  говорил,  что  это
женщина. Вернее - девушка.
   "Это не человек...  -  Бекка  многократно  повторяла  слова  про  себя,
чувствуя, что только так она сможет сохранить рассудок, а  потому  яростно
отгоняя от себя всякую другую возможность. - Это не может быть никто, кого
я когда-то знала".
   Только позднее, когда она вернулась под защиту палаток своего лагеря  и
не раздеваясь забралась в постель, Бекка подслушала, как ее  отец  говорит
кому-то из мужчин о печальном событии: безумие охватило  одну  из  дочерей
Захарии. Эти слова прорвали наконец возведенную Беккой вокруг себя защиту,
и она, обхватив обеими руками голову, безудержно разрыдалась.





                                  - Детка, во тьме притаилась беда,
                                  Надо бежать, да не знаю куда.
                                  Разве туда, где за дальней рекой
                                  Райские кущи сулят нам покой.
                                  Правда, играя туда не дойдешь -
                                  С болью ложишься, с тоскою встаешь.
                                  - Мама, а что там за белый покров?
                                  - Это холодная россыпь снегов.
                                  - Что там горит за полоскою вод?
                                  - Жемчуг и яхонты Райских ворот.
                                  - Кто там рыдает под галочий крик?
                                  - Грешник - недавно умерший старик.
                                  - Кружит зачем воронье над холмом?
                                  - Тише, родная. Об этом - потом.
                                  Смерть и страданья царят на земле,
                                  Радость лишь завтра, а завтра - во мгле.
                                  Ангелов сонмы асанну поют...
                                  Слышишь, малютка, к воротам идут...
                                  В Рай пропустите дочурку мою,
                                  Славу Творцу своему пропою.
                                  Грешников мертвых омою тела,
                                  Лишь бы в Раю моя дочка жила.
                                  Спи, моя мышка, под древний напев...
                                  - Мама, мне страшно... там прячется лев.
                                  - Спи, дорогая, не страшен нам он.
                                  Криком прогоним и льва, и ворон.
                                  Грудь разорву, душу выжгу дотла,
                                  Лишь бы в Раю моя дочка жила...

   - Итак, Эпл все же получила своего суженого?  Вот  и  чудесно!  -  Мать
Бекки бросила на нее быстрый взгляд поверх пушистой  головы  Шифры,  а  ее
губы беззвучно добавили: - Наконец-то.
   Бекка прижала пальцы к  губам,  чтоб  удержать  рвущийся  наружу  смех.
Хорошо воспитанная Хэтти лишь изобразила слово, которое почти все на ферме
произносили вслух, нисколько не стесняясь.
   - Благоговение - отличный хутор, -  вмешалась  Кэйти;  Она  подняла  на
вытянутых  руках  рубашку,  которую  чинила,  будто  бы  желала  проверить
качество  своей  работы,  но  Бекка  видела,  что  руки  молодой   женщины
подрагивают от сдерживаемого смеха. - И Приска последует за ней туда же.
   - Да, этих двух  избрали.  Вот  уж  поистине  чудо  из  чудес,  -  сухо
промолвила Тали. Ее лицо до сих пор хранило  отпечаток  горя,  что  сильно
старило Тали, хотя, как шепнула Хэтти Бекке, эта женщина снова понесла.  -
Если Пол действительно умен, то ему  следует  поторопиться  с  заключением
этих браков, пока альф Благоговения  еще  жив...  Второго  такого  дурака,
который забрал бы у него с шеи этих двух девок, он уж никогда не найдет.
   - Тали!  -  Хэтти  переложила  Шифру  на  руках.  Голос  ее  дрожал  от
возмущения.
   - Во всяком случае, ни молодой альф, ни один из других молодых  альфов,
- продолжала Тали. - Столько  всяких  событий  произошло  после  праздника
Окончания Жатвы... Похоже на то, как тень облака  бежит  по  "созревающему
ячменному полю. - Тали прикрыла глаза и процитировала: - Род  проходит,  и
род приходит [книга Екклесиаста, 1,4].
   - Никогда еще не слышала из уст взрослой  женщины  таких  сулящих  беду
слов! Стыдись!
   Тали пожала плечами.
   - Не боюсь примет. Больше не боюсь.
   В разговор вмешалась Селена, которая сидела, отодвинувшись от Тали  так
далеко, как только позволяли стены гостиной.
   - Что ж, для наших девушек этот праздник  Окончания  Жатвы  был  совсем
неплох. - Ее слова прозвучали легко и хрупко, будто в воздух взлетел пепел
от сгоревших в очаге поленьев. - И милочка Сара Джун тоже обручена, да так
рано! Эта славная девочка ведь совсем еще ребенок.
   - Только на два года старше моей Сьюзен, - отозвалась Тали, не поднимая
глаз от шитья, лежавшего у нее на коленях, - если я  правильно  помню.  Но
что значит для мертвых время...
   Селена побледнела и замолкла.
   В беседу вмешалась Рэй, с той же стремительностью, с какой она кидалась
прятать беспорядок на своей кухне.
   -  Подумать  только,  наша  Сара  Джун  обручена  с  самим  Вараком  из
Добродетели! Стать женщиной Имения в таком возрасте! Это такая  честь  для
нас всех!
   - Честь! - Приходилось только удивляться, что Тали  удалось  вложить  в
одно слово так много яда.
   - Не огорчайся,  Бекка,  -  продолжала  Рэй,  наклоняясь  вперед,  чтоб
похлопать девушку по руке. - В следующий раз обручишься и ты. К  чему  нам
спешить?
   Усилием воли Бекка заставила себя держаться естественно. Одна  мысль  о
следующем  празднике  сжимала  ее  сердце  ледяной  рукой.  Хотя  до  него
оставался еще почти год, она уже страшилась приближения жатвы.  Достаточно
плохо было, когда раньше ей приходилось жить в Праведном  Пути  с  местным
призраком в душе; теперь к нему добавился  обгорелый  черный  фантом,  чьи
слепые, заполненные серым пеплом глазницы будут следить за каждым ее шагом
по земле Имения Добродетель.
   "О Джеми! Джеми! Не  дай  и  этому  году  ускользнуть  от  нас!  Что-то
изменилось в мире, и  все  это  чувствуют.  Старые  альфы  уступают  место
молодым. Где-то... наверняка где-то есть место... есть способ,  с  помощью
которого ты можешь стать альфом  собственного  хутора...  нашего  с  тобой
хутора. Джеми, мои сны полны страха, в них  если  не  пылает  пламя  и  не
взлетает пепел, то горят светло-зеленые глаза. Спаси меня, спаси  от  моих
снов!"
   - Ты не заболела, детка? - заботливо спросила Кэйти. -  Ты  все  еще  в
поре?
   Бекка, чувствуя  себя  очень  неловко,  слегка  изменила  положение  на
скамейке.
   - Все в порядке, - пробормотала она.
   Хотя Бекка и была благодарна Кэйти за ее слова, которые избавили ее  от
собственных пугающих мыслей, но ей все  же  было  неприятно,  что  та  так
свободно говорит о  состоянии,  Которое  в  лучшем  случае  можно  назвать
неудобным, а в худшем - неприятным.
   - На этот раз у тебя началось, по-моему, чуть раньше, чем в прошлый,  -
заметила Селена.
   - Селена у нас просто чудо, - сказала презрительным  и  глухим  голосом
Тали. - Успевает следить не только за собственной течкой, но  и  за  теми,
которые ее вовсе не касаются.
   Рэй опять поспешила разрядить напряженную атмосферу в комнате:
   - После праздника Окончания Жатвы у девушек нередко наступают  сбои.  У
меня, например, после него все наступило чуть ли не на три  месяца  позже,
но женщины моей фермы сочли это вполне нормальным.  Да  и  мне  потом  это
никаких неприятностей не доставило.
   Хэтти качала Шифру на коленях и гладила ей спинку, пока та не срыгнула.
   - Ну-ка, Бекка, положи сестренку в колыбель и принеси мне  для  починки
белье Бабы Филы. -  Она  передала  Бекке  ребенка  и  добавила:  -  Да  не
задерживайся у нее. На вопросы о празднике отвечай коротко, насколько  это
позволяет обыкновенная учтивость. Она обо всем и так скоро  узнает,  когда
придет время давать нашим невестам последнее наставление.
   - Хорошо, мама. - Бекка отнесла Шифру в большую  колыбель,  стоявшую  у
самого камина. Она была рада  хотя  бы  ненадолго  оказаться  подальше  от
благожелательной болтовни Рэй о таких стыдных вещах, как течка.
   Укладывая девочку, Бекка с наслаждением вдыхала сладкий молочный  запах
чисто  вымытого  ребячьего  тельца.  Она  протянула   девчушке   палец   и
улыбнулась, почувствовав, как крохотный кулачок крепко сжался вокруг него.
Глядя на Шифру, она вслушивалась в то, что говорит  ей  сердце.  А  сердце
говорило, что замужество может оказаться не такой уж плохой  штукой,  даже
если ее мужем станет не Джеми. Когда она будет невестой и женой, ей уже не
придется, войдя  в  пору,  скрываться  от  мужчин,  ощущать  дискомфорт  и
неприятное  беспокойное  чувство  в  животе.  Наоборот,  с   благословения
Господина нашего Царя, она может понести! Ребенка! Дитя, которое  заполнит
все ее сердце. Ее сердце. Дитя, которое утишит тоску ее матки.
   "Скорее, Джеми, - думала она, как бы надеясь перелить жажду собственной
души в душу юноши. - Пожалуйста, мужай  скорее,  иначе,  боюсь,  я  захочу
иметь ребенка... от любого мужчины, раз этот ребенок будет моим...  захочу
больше, чем хочу тебя самого..."
   - Бекка! - Резкий окрик матери вернул Бекку к действительности.
   - Бегу, мама, - ответила она и взбежала по лестнице туда, где под самым
свесом крыши гнездилась Баба Фила.
   Ступеньки ведущей на чердак лестницы теперь были отлично знакомы Бекке.
Она наизусть знала, какой  писк  или  скрип  издает  каждая  из  них,  ибо
запомнила это, многократно тайком пробираясь сюда для встречи с безымянной
девкой Бабы Филы, чтоб обменяться  с  ней  уроками,  согласно  их  тайному
договору.
   Голый пол казался босым ногам  гладким  и  уютным,  он  был  отшлифован
многими поколениями женщин и детей Праведного Пути до такой  степени,  что
говорить о каких-то щепках или занозах  было  просто  бессмысленно.  Бекка
подошла к старинной дубовой двери возле самой лестницы и постучала.
   - Войди и будь благословенна во имя Господина нашего Царя! - Голос Бабы
Филы был скрипуч, но ясен. Услышав его и не видя самой старухи, определить
ее истинный возраст было бы невозможно.
   Бекка  потянула  за  веревочку  щеколды  и  вошла.  Ее  ноздри  тут  же
наполнились  знакомыми  ароматами  чердака.  Она   ощутила   запах   сухой
древесины, хорошо прожаренной летним жарким солнцем, и запах старых  книг,
исходивший от таинственных ящиков,  строгими  рядами  выстроившихся  вдоль
стен. Девчонка Бабы Филы уверяла, что даже сама старая карга не знает, что
в них лежит, хотя старуха упрямо отказывалась разрешить Кэйти  исследовать
их содержимое. А еще тут  пахло  металлом  всяких  подносов,  чаш,  прочей
утвари, предназначенной для еды, приносимой Бабе  Филе.  Но  ни  малейшего
признака  тухлого  запаха  испорченной  пищи  тут  не  замечалось.  И   ни
крошечкой, ни каплей хорошей свежей еды здесь тоже не пахло.
   Пылинки весело танцевали в  солнечном  луче,  пробивавшемся  в  комнату
сквозь единственное окошко, расположенное  в  треугольной  части  фронтона
большого дома. Много раз Бекка и ее безымянная подруга  сиживали  у  этого
окна, пока Баба Фила храпела на своей циновке.  Сквозь  безупречно  чистое
стекло можно было видеть передний двор, а дальше  открывался  широкий  вид
через поля на запад.  Это  круглое  окошко  было  двойником  другого  -  в
противоположном конце чердака. Его блестящий круг был виден со  двора,  но
изнутри оно было скрыто нагромождением ящиков. Жилое помещение прилегало к
небольшой окруженной стенами площадке, на которую выходила лестница.
   - Подойди поближе,  дитя!  -  Баба  Фила  сидела  у  окна,  ее  древнее
скрюченное  тело  было  втиснуто  в  деревянную  качалку.  Бабу   укрывали
тряпичные одеяла, так что садившееся солнце высвечивало  лишь  морщинистое
лицо, похожее на печеное яблоко, и узловатые пальцы  рук.  Белая  шапочка,
напоминавшая  скорее  чепчик  грудного  младенца,  скрывала  то,  что  еще
осталось от ее волос. Вдоль увядших щек свисали завязки.
   Бекка повиновалась, присев, как того  требовали  правила  учтивости  по
отношению к пожилым людям. Потом она огляделась, но прислуги не заметила.
   Глаза Бабы Филы насмешливо сверкнули.
   - Нет ее! - А когда Бекка  удивленно  открыла  рот,  старуха  принялась
смеяться. Ее смех походил на треск раздавленной ногой яичной  скорлупы.  -
Ах ты, дитя, неужели ты не знаешь, что я обладаю  силой,  позволяющей  мне
читать людские умы?
   - Я бы сказала, что это скорее чувства, мэм, а  не  умы,  -  парировала
Бекка, частично вернув самообладание.
   - Ты бы сказала? - Вещунья склонила голову набок,  и  довольная  улыбка
тронула ее губы. - И была бы совершенно права. У тебя  острый  взгляд.  Он
режет как нож - до кости. Нам кое-что известно о  костях  -  тебе  и  мне,
верно? Ну а теперь скажи,  куда  ушла  Марта,  и  я  сделаю  тебе  славный
подарочек, если догадаешься.
   - Марта?
   Баба Фила вскинула свои холодные, покрытые шишками руки.
   - Ах, это еще один секрет, который тебе предстоит хранить,  девочка.  Я
знаю, что ты и без того таскаешь в себе в эти дни столько  тайн,  что  ими
можно заполнить всю землю. Да, я назвала ее Мартой, а почему бы и нет?  Мы
с ней проводим  вместе  много  дней  и  ночей.  Так  почему  же  я  должна
обращаться с ней, как с животным? Даже старая кобыла мисс Линн, у  которой
все кости наружу, и та имеет имя.  Формально,  как  того  требует  обычай,
имени у нее нет, как и у всех служанок, которые тут  были  до  нее.  Но  в
память о нашем изгнании я дала ей имя. Раздели эту тайну с нами, дитя,  но
молчи. То, что мы знаем здесь, умирает сразу за дверью. Ни словечка внизу!
- Последняя фраза звучала особенно твердо. В ее значении  было  невозможно
усомниться.
   - Я не  скажу,  клянусь  Господином  нашим  Царем.  -  Бекка  задумчиво
погладила подбородок. - Но если ее тут нет, значит,  она  выполняет  очень
важное поручение. Может, помои пошла выносить?
   Баба Фила раскудахталась и закашлялась.
   - Так! Именно так! Я же знаю, что ты  умница.  Скажи  мне,  Бекка,  это
правда - мне ее поведал сквознячок -  насчет  праздника  Окончания  Жатвы?
Правда, что Эпл, Приска и Сара Джун обручены?
   - Да, мэм, в общем, правда.
   - А то, что тебя пометил Варак?
   Бекка чуть язык себе не  прикусила,  так  она  торопилась  опровергнуть
сказанное.
   - Нет, мэм, он сделал предложение только Саре Джун.
   - Я  говорю  не  "обручился",  а  "пометил",  девушка!  Знаком  Христа,
сотворенным из земли, и все такое? - Баба Фила изобразила в воздухе  крест
на лбу Бекки. На этот раз  в  реакции  девушки  было  больше  страха,  чем
удивления. Вкрадчиво, голосом мягче падающих  снежинок  Баба  Фила  задала
вопрос: - Ну и что ты теперь думаешь о силах хуторской вещуньи?
   Тщательно взвешивая слова, Бекка наконец ответила:
   - Я думаю, тут было достаточно  разговоров  о  том,  что  случилось  на
празднике Окончания Жатвы, для того, чтобы часть их просочилась и сюда.  Я
бы больше удивилась, если б до вас не дошли столь важные новости.  Ваша...
Марта - это ведь ваши вторые уши, не так ли? И  она  бесшумно  приходит  и
уходит, да и имени у нее нет, так что в умах местных жителей она как бы не
существует. Именно так она и собирает для вас сведения.  Я  думаю,  что  с
помощью ее ушей и ваших собственных вы научились слышать  так  же  хорошо,
как мисс Линн научилась видеть.  И  еще  я  думаю,  что  настоящая  мудрая
женщина должна воспитать в себе и то и другое умение.
   - А мудрая женщина, значит, это ты? - На мгновение в глазах  Бабы  Филы
мелькнуло выражение  жалости.  Старуха  дотронулась  до  пальцев  Бекки  и
погладила их. - Смотри  и  слушай,  девочка,  слушай  и  смотри.  Погибают
грезящие, ибо у них и уши,  и  глаза  каменные.  Звезды  слепят  их  своим
блеском, и они не замечают, что кто-то уже выкопал яму на их пути. Но  те,
кому светит пламя ума, выживают и  в  тяжелейшие  времена,  и  в  голодные
времена, и во времена  боли.  Они  знают,  что  существуют  забытые  пути,
которые  позаросли  травами,  но  которые  лишь  ожидают,  чтоб  их  снова
отыскали.
   - Но если тропа заросла, - Бекка говорила так тихо,  что  ее  почти  не
было слышно, - если она скрыта от  глаз,  то  для  того,  чтоб  ее  заново
открыть, нужны не только острые глаза? Не может  ли...  может,  для  этого
надо уметь грезить?
   - О, свои сны ты тоже держи при себе, милочка, - согласилась старуха. -
Только не следует опираться на одни грезы. Есть времена, когда глаза видят
так много, что сердце перенести этого не может.  Вот  тогда  сны  способны
исцелять. Есть времена, когда даже  при  твоем  разуме  ты  можешь  узнать
непереносимо много для него.
   Скрип ременных петель большой двери заставил Бекку обернуться. В дверях
стояла девушка Бабы Филы, придерживая рукой упертый в бок  свежеотчищенный
ночной горшок старухи.
   Баба Фила оттолкнула от себя руку Бекки.
   - А теперь займись своим делом и прекрати  мне  надоедать,  -  рявкнула
она. - Только потому, что у тебя течка, нечего изображать из себя поникший
стебелек! Работай! В работе спасение женщин.
   Бекка еще раз присела и пробормотала что-то насчет  починки  белья,  но
при этом не слышала ни собственных слов, ни ответа Бабы  Филы.  Даже  пока
девчонка отыскивала ночные рубашки, чулки и юбки,  нуждавшиеся  в  штопке,
Бекка продолжала слышать в своем уме отголосок слов Бабы Филы. Бекке  было
непривычно жарко, что,  впрочем,  могло  быть  еще  одним  результатом  ее
состояния. Но весь этот разговор об  огне,  о  забытых  тропах,  о  смерти
грезящих...
   "И сны? Они тоже умирают? - шептал Червь с лицом девушки из ночи бдения
Бекки. - Тогда чем был голос, принесенный ветром  от  Поминального  холма,
как не дыханием безумия? Призраков, Бекка, не существует.  Нет  блуждающих
душ, которые окликают тебя по имени. Мы - всего лишь сны. Реально же  лишь
то, что можно пощупать руками. По-настоящему умная женщина  получает  свои
знания лишь таким образом".
   Что-то тлело в груди Бекки. Это тление не давало  искр,  зато  жар  был
такой, что, казалось, мог  поспорить  с  любым  камином.  Тверже  камня  и
яростнее солнечных недр были  буквы,  слагающие  одно-единственное  слово,
слово, отрицающее горькое и  непререкаемое  определение  того,  что  такое
реальность и что такое ее противоположность.
   НЕТ. И еще раз, и еще громче, и еще раскаленнее  в  сложенных  лодочкой
ладонях ее души: НЕТ!
   Дасса обуглилась от той же  искры  отрицания  и  отказа,  и  эта  искра
вырвалась из ее души на крыльях реального пламени.
   "И сожгла ее дотла в огне, который она разожгла сама, - шептал призрак.
- Разве ты хочешь того же, Бекка? Ты хочешь  этого?  -  Сонное  личико  ее
крошки-сестры внезапно возникло перед глазами Бекки. -  Ни  одно  семя  не
прорастет  в  обожженной  пламенем  борозде.  Ни  единого  плода  не  даст
обгоревшее дерево".
   Девушка Бабы Филы трясла ее за руку.
   - Эй!  Ну-ка,  проснись!  Иначе  слетишь,  чего  доброго,  со  ступенек
лестницы. Баба хочет посмотреть, чему я тебя научила.
   - То, чему я сначала  научила  тебя,  -  довольным  голосом  отозвалась
старуха. -  Через  Марту  я  дала  тебе  важнейшие  знания,  которые  тебе
когда-нибудь могут очень пригодиться.
   "Когда-нибудь!"  -  повторила  про  себя  Бекка.  Сейчас!  И  вспомнила
Адонайю, прижимающего ее к стволу дуба, тут же от всей души пожелав, чтобы
они снова оказались там и чтобы она показала ему все,  чему  научилась  со
времени праздника Окончания Жатвы.
   - Положи свои вещички на пол, Бекка, - сказала бабина девушка. -  Будем
драться.
   Бекка  начала  было  протестовать,  говоря,  что  мама  внизу  ждет  ее
возвращения, что она с нетерпением дожидается, когда же Бекка принесет  ей
белье Бабы Филы для штопки и Хэтти сможет покончить с этим делом. В запасе
у Бекки было еще немало весьма весомых причин, по  которым  она  не  могла
дольше оставаться на чердаке. Как это девушка в  поре  будет  кататься  по
всему полу с другой девчонкой? Да  у  всех  без  исключения  жен  случится
родимчик, если они услышат о такой дикости! Борьба,  драка,  знание  того,
как спасти свою шею и сломать чужую, все это чисто мужское дело!
   "Мужское дело", - согласился Червь.
   Бекка положила на пол узел с бельем.
   - А почему бы и нет? - улыбнулась она.
   Схватка длилась недолго,  зато  отличалась  свирепостью.  Марта  начала
первой, прыгнув на Бекку как кошка,  готовая  драться  зубами  и  когтями.
(Первый урок, полученный Беккой, заключался в том, что женщины дерутся без
соблюдения  правил,  принятых  на  турнирах,  и  не  гнушаются  ничем  для
достижения победы.) Прыжок застал Бекку врасплох - дерзкий  ложный  прием,
который  эта  тощая  молчаливая  девчонка  еще  ни  разу   не   применяла.
Неожиданность!  Любому  дураку  известно,  что  зачастую  именно  этим   и
выигрывается бой. За то мгновение, которое  продолжался  прыжок  Марты,  в
голове Бекки успели промелькнуть все случаи, когда она слышала эту  фразу.
Время растягивалось. Она успела пересчитать все зубы в широко открытом рте
девчонки, разглядела каждую полоску грязи под  ее  ногтями.  За  считанные
мгновения тело Бекки успело перехватить на себя руководство  действиями  у
пораженного неожиданностью мозга.
   Неожиданность? Но не для меня!
   Теперь время обрело былую скорость. Действуя совершенно  автоматически,
Бекка сделала шаг в сторону и, ухватив еще в  воздухе  Марту  за  талию  и
ворот  рубашки,  рывком  придала  прыжку  девушки  еще  большую  высоту  и
скорость. Рухнувшая на пол Марта проехалась лицом по половицам, а  старуха
залилась смехом.
   Не успел еще старухин смех смолкнуть, как Марта была  уже  на  ногах  -
готовая к прыжку, глаза узкие, свирепые. Она притворилась, что  собирается
снова повторить свой прыжок, но тут же изменила намерение, и  когда  Бекка
скользнула вбок, она встретила это движение на  полпути.  Босая  загорелая
ступня Марты врезалась в живот Бекки. Сильные руки вцепились  в  ворот  ее
платья, и одновременно Марта, свернувшись в тугой комок,  опрокинулась  на
спину, увлекая Бекку за собой. Рот Бекки уже открылся для вопля, но тот же
самый инстинкт битвы наглухо заткнул ей глотку.
   "Ты только завопи, и тут же весь дом сбежится сюда!"
   Теперь в ее голове  звучал  голос  совсем  иной  Бекки  -  той  вредной
жестокой девчонки, которая с таким восторгом приняла предложение  подружки
подраться. Порядочная девушка уже давным-давно сбежала бы отсюда  -  туда,
вниз,  к  своему  рукоделию.  Бекка  закусила  губу,  чтобы  ненароком  не
вскрикнуть, когда с размаху врезалась плечом в пол. Зубы пропороли кожу на
губе, и она ощутила соленый вкус крови.
   Марта вскочила с пола первой, сразу же став хозяйкой  положения.  Бекка
еще не отдышалась от своего падения, а Марта уже бросилась ей на  грудь  и
попыталась пригвоздить к полу раскинутые, как крылья, руки. Девушка весила
немного, но и этого хватало, чтоб не дать Бекке подняться. Слабый  ветерок
торжествующего смеха Марты всколыхнул прядь волос над ее ухом.
   Вот так же злорадствовал и Адонайя!
   Бекка сложилась, как перочинный нож. Ее юбки взлетели в  воздух,  когда
она, прижав к животу колени, вдруг с силой бросила их вверх и вперед,  как
косой смахнув с себя Марту. Удар заставил  девчонку  Бабы  Филы  отпустить
одну из рук Бекки. Этого оказалось достаточно. Бекка сжала кулак и с силой
нанесла Марте удар, прямо между ее маленькими грудями. Воздух  со  свистом
вылетел из легких девушки, и она упала на локти.
   Рывок и контррывок, удар и защита от него, отдельные детали  безмолвной
схватки временами превращались в подобие невиданного  девичьего  танца  со
сложным сплетением фигур. Ни одна из девушек не вкладывала  в  борьбу  всю
свою силу, зная,  что  даже  одно  плохо  рассчитанное  движение  принесет
смерть. Но хотя драка и велась не вполне всерьез, она несла в себе грубую,
извращенную, кровавую красоту сражения не на жизнь, а на смерть.
   Танец захватил танцоров. Странная,  чужеродная  радость  охватила  тело
Бекки,  куда-то   оттесняя   беспомощную,   послушную   женщину,   которую
воспитывала в ней мать. В Бекке бушевал прибой гнева.
   "Почему я не была такой с Адонайей?  Почему  я  позволила  ему  ударить
себя? Конечно, тогда я еще не  знала  этих  приемов,  но  даже  тогда  мне
следовало попытаться, следовало драться беспощадно, следовало..."
   Злость на прошлое бессилие взбесила  Бекку.  Время  утонуло  в  красном
тумане и вернулось лишь тогда,  когда  она  оказалась  сидящей  верхом  на
Марте, на Марте, почти обезумевшей от унизительного  ощущения  неминуемого
поражения. Бекка чуть не оглохла от тех проклятий, которые обрушила на  ее
голову прислужница Бабы Филы. Она глядела на эту тощенькую  девчонку  так,
будто чья-то чужая рука, к которой она не имела ни малейшего касательства,
заставила их оказаться в этом странном положении.
   - Здорово! - Баба Фила с силой хлопнула ладонями по коленям. - Вижу, ты
преподала ей урок не хуже, чем те, которые  получала  от  нее.  -  Старуха
вылезла из кресла, двигаясь с неожиданной легкостью. Она стащила  Бекку  с
ее противницы и помогла побежденной встать. - Ну и как мы  теперь  назовем
ее, Марта? Беккой или Юдифью? [Юдифь - героиня неканонического библейского
текста "Книга Юдифи"; во время осады ее родного города Ветилуи ассирийским
полководцем  Олоферном,  притворной  лаской  добившись  его  доверия,  она
проникла в шатер и отрубила спящему Олоферну голову его собственным мечом]
- Видеть беззубый оскал старухи было странно и страшно.
   Бекка поднялась без посторонней помощи. Отерла грязным  рукавом  пот  с
лица. Во рту чувствовался солоноватый привкус. Почему-то болели  глаза,  а
из носа текло нечто клейкое.
   - Кто бы мог подумать! - давилась от смеха Марта,  уже  забыв  о  своем
унижении. - А по виду, Бог свидетель, ведь ничего  подобного  не  скажешь!
Впрочем, может быть, это и к лучшему. Дай им только понять, что скрывается
за этим да-сэр-простите-сэр личиком, так ни один мужчина  во  всем  Имении
тебя по доброй воле в постель не впустит!
   - Неплохо, - согласилась Баба Фила. А затем практично добавила: - Иди и
умойся, прежде чем встретишься со своей матерью, детка.  Спорю,  ты  лучше
управляешься с кулаками, чем с объяснениями.
   - Да и переоденься заодно, - сказала Марта, поднимая  узелок  Бекки.  -
Это я отнесу твоей ма, да и постараюсь объяснить что да как.
   - Но ма ждет, что я...
   - Ты  сначала  переоденься,  -  стояла  на  своем  Марта.  -  Тебе  это
необходимо. Матерь Божия, и почему ты допустила, чтоб Господь Бог  повелел
женщинам входить в пору...
   Бекка приподняла юбки и поняла, что имеет в виду Марта. Кровавое  пятно
говорило, что время течки кончается, за что  она  искренне  возблагодарила
Бога. Дело было хоть и Божие, но стыдное. Она покраснела.
   - Все мои юбки - в девичьей спальне. А как  раз  сейчас  мужчины  будут
возвращаться с полей. Я не посмею идти туда.
   - Хочешь, провожу тебя? - предложила Марта.
   - А уж я сама отнесу белье  для  чинки,  -  прокряхтела  старуха,  беря
узелок у своей помощницы. - И уж если  я  не  сумею  сплести  какую-нибудь
байку, чтоб заговорить твоей маме зубы так, чтобы она и не  заметила,  как
их вырвут, то согласна помереть на этом самом месте. А вы  обе  идите.  Да
набрось-ка на себя вон ту накидку, что висит за дверью, Бекка. У нее  есть
капюшон, который скроет твое лицо.  Все  на  хуторе  знают,  что  это  моя
одежка. Даже если ты встретишься  с  одиноким  мужчиной,  он  поглядит  на
накидку и не поверит своим глазам. Давненько, ох как давненько у  меня  не
было течки. Ну а теперь - брысь!
   Бекка схватила с вешалки накидку и набросила  ее  на  свою  испачканную
одежду. Осторожно, стараясь не шуметь, они спустились  по  лестнице  вниз,
сопровождаемые кудахтающим смехом Бабы Филы.





                               Если рая в объятьях твоих не найду,
                               Я войду в него после кончины.
                               Мне в постели одной - все равно что в аду -
                               Вздохи в ней не заменят мужчину.
                               Ты не верь, что я ложную клятву дала -
                               Я ж клялась на мече и на хлебе.
                               Я бы с радостью рай на земле обрела,
                               А придется искать его в небе.

   -  Мне  тут  не  полагается  быть,  -  говорила  Бекка,  вытирая   лицо
полотенцем, принадлежавшим какой-то другой девушке. Она повесила полотенце
на другое место, спрятав мокрую ткань поглубже среди остальных и молясь  в
душе, чтобы настоящая владелица полотенца не заметила подмены.
   - А мне еще больше! - Марта улыбнулась потолку спальни, а  затем  резко
села и спустила ноги с постели, на которой развалилась как на собственной.
Постель принадлежала Приске, и Бекка знала, что ее родственницу хватил  бы
удар, если б она увидела девчонку Бабы Филы, вольготно расположившуюся  на
ее кровати. - Но кто сможет доказать, что мы тут были, а потом ушли? -  Ее
взгляд лениво обежал комнату с двумя рядами кроватей. В ногах каждой стоял
шкафчик для личных вещей, а рядом с постелью - умывальник. - Вот,  значит,
как вы живете! А я там, на своем чердаке, полном ночных кошмаров,  думала,
что у вас  тут  кругом  роскошь  да  богатство...  А  оказывается  -  тоже
убожество!
   Бекка сложила запачканные юбки и засунула их в свой шкафчик для одежды.
Самые большие пятна она отмыла. Потом, когда течка кончится, у  нее  будет
время заняться ими более основательно.
   - Не надо было так долго возиться с пятнами, - продолжала Бекка. - Надо
было просто попросить тебя разыскать мне другую смену одежды.
   - Мне нипочем не разыскать твою одежку  в  таком  месте,  -  равнодушно
отозвалась девушка Бабы Филы. - Все кровати на один манер. Можно подумать,
что вы - девчонки - тоже все на одно лицо, тасуй вас как хочешь. А  насчет
времени не волнуйся.  Сейчас  все  твои  сестрички  заняты  приготовлением
ужина.
   - Все, кроме малышек.
   - Ах, эти... - В голосе Марты звучало презрение. - В случае чего  я  их
до полусмерти напугаю, чтоб не смели даже одним глазком...
   - Марта! - Бекка с треском захлопнула дверцу своего шкафчика. - Да  как
ты смеешь угрожать моим маленьким сестренкам!
   - Любишь маленьких, а? Даже если придется выбирать между тем, что  тебя
тут поймают, когда ты в  поре  -  уж  не  знаю,  какое  наказание  за  это
положено, - и тем, что какой-нибудь сопливый недоносок повоет маленько, но
зато заткнет свою глотку? - Марта скорбно покачала головой.
   Бекка взяла таз с грязной водой и вылила ее  из  окна.  Вытерла  насухо
халатиком таз, затем отлила осторожно понемногу чистой  воды  из  кувшинов
своих родственниц, чтоб пополнить свой, совсем опустевший.
   - Ну вот, - сказала она, игнорируя провокационный выпад Марты,  -  вряд
ли тут найдется достаточно умная голова,  чтоб  докопаться  до  истины.  Я
кончила, надо поторапливаться. Я отдам тебе накидку Бабы  Филы  у  черного
входа, а ты отнесешь ее наверх. Я же  отправлюсь  сначала  помыть  руки  и
лицо, будто готовилась к ужину. Пошли.
   - Иду! - Марта вскочила с  постели  Приски  и  даже  не  побеспокоилась
подтянуть покрывало, чтоб придать ей  хоть  видимость  прежней  аккуратной
заправки. И когда Бекка кинулась выравнивать смятые простыни и  покрывало,
ей показалось, что она слышит презрительный смешок.
   Бекка задула единственный тусклый фонарь, который она рискнула зажечь у
самого входа в спальню, и тщательно прикрыла за собой  дверь.  Прежде  чем
она осмелилась вступить на тропинку, она осторожно поглядела в  оба  конца
дорожки. Уши напряженно ловили шум, который мог означать, что кто-то идет.
Воздух был свеж и холоден.  Он  свободно  проникал  под  колокол  капюшона
накидки Бабы Филы и ледяной рукой обнимал шею Бекки. Она  еще  раз  кинула
взгляд на дорогу.
   - Да шевелись же ты, дуреха чертова! - Марта с силой толкнула  Бекку  в
спину, заставив ее выскочить на дорогу. - Я на тебя и без того какой кусок
жизни потратила! И будь я проклята, если еще и  ужин  пропущу!  Баба  Фила
запросто сожрет мою долю в случае чего.
   Бекка выпрямилась, стараясь вернуть себе пошатнувшееся достоинство.
   - В осторожности нет беды, - сказала она с важностью.
   - Если б Дева Мария была столь же осторожна, так Иисус и  по  сей  день
сидел бы у нее в чреве, -  бросила  ей  прислуга  Бабы  Филы.  -  Давай-ка
побежим домой. Наступает вечер, а я терпеть не могу темноты.
   Бекка не стала бы говорить этого вслух, но к темноте она тоже  симпатии
не испытывала. Хотя та и скрывала ее не вполне законные приходы  и  уходы,
но в ней таились вещи и пострашнее. Под скрывавшей Бекку накидкой ее  руки
сжались в  кулаки,  когда  ей  представилось  лицо  Адонайи,  до  сих  пор
преследовавшее ее в воспоминаниях. Вот такие обожают  тьму,  благословляют
ее. Они - отродье этой тьмы. Бекка напрягла зрение, надеясь увидеть слабый
свет окон большого дома, и побежала.
   Этот свет был так слаб, что Бекка вряд  ли  увидала  бы  его,  не  будь
убеждена, что он там должен быть. В глубине души она, конечно, знала,  что
от дверей девичьей спальни огни дома вообще не видны. Только  после  ужина
девы Праведного Пути получали свои  фонари  и  отправлялись  спать,  точно
светлячки, блуждающие в темноте. А потом цепочка  светляков  собиралась  в
тугой узелок света - в том месте, где  тропа  проходит  мимо  Поминального
холма. Потом ряд желтых пузырьков света снова растягивался цепочкой.
   Мимо Поминального холма вообще проходить  неприятно.  Этот  кусок  пути
было легче преодолеть, если идти в большой компании и  при  свете,  а  вот
когда вас всего двое, а фонарей и  в  помине  нет,  да  еще  стремительные
облака то и дело скрывают луну, ну тогда...
   Бекка подумала было, а что сделает  или  вообразит  Марта,  если  Бекка
возьмет ее за руку. Поминальный холм громоздился возле тропы,  как  чудище
из старинных сказок. Бекка никак не могла подыскать название тому чувству,
где были смешаны и лед, и жаркий  пламень,  которое  эта  темная  громада,
построенная на костях, вызывала в глубинах  ее  души.  Слишком  часто  вид
холма заставлял ее память возвращаться к тем ночам, когда девы  Праведного
Пути собирались в своей спальне, чтоб посидеть Допоздна, рассказывая  друг
другу завораживающе страшные истории.
   Тогда еще юная Приска была за главную, и из ее уст  потоком,  прямо  на
головы меньших  сестренок,  жадно  впитывающих  их,  изливались  всяческие
ужасы... Ведь ужасам так сладко внимать, когда знаешь, что это всего  лишь
сказка, а не реальность... И так естественно просить еще и еще...
   Всем, кроме Бекки. Для нее все злые дела, о  которых  рассказывалось  в
этих  байках,  были  вполне  реальны.  История  молодого  альфа,   который
отправился в путь, чтоб отыскать призрак  своей  любимой,  запускала  свои
страшные когти прямо в самое сердце Бекки.
   "И вот он шел, шел и повстречал женщину, понуро сидевшую у  дороги.  Он
приветствовал ее как положено, ибо был вежлив, и спросил, как ее зовут.  И
тут она повернула к нему  свое  лицо,  и  он  увидел,  что  на  нем  можно
различить только глаза да зубы - горящие глаза  и  огромные  окровавленные
зубы. И она сказала ему: "Я первая женщина, которая  понесла  после  того,
как бесплодие поразило нас всех, а Голодные Годы упали на землю". И  тогда
он собрал  все  свое  мужество  и  произнес:  "Ну,  матушка,  тогда  ты  -
благословение  для  глаз  моих,  ибо  ты  есть  начало   нового   женского
плодородия". А она засмеялась и завопила, клацая своими страшными  зубами:
"Благословение?" И от одного звука  этого  скрипучего,  как  кости,  смеха
дивные густые черные волосы альфа сразу поседели.  А  она  села  опять  на
корточки и слегка распахнула накидку, чтобы он увидел  ребенка  -  первого
ребенка, рожденного после бесплодия...  ребенка,  которого  она  родила...
и... СЪЕЛА!"
   Обычно в этом месте Приска кидалась на какую-нибудь малышку,  заставляя
ее  визжать  от   ужаса.   Все   остальные   тоже   визжали,   исполненные
восхитительного щекочущего страха. Все, кроме Бекки,  которая  только  еще
сильнее обнимала голову руками, зажмуривалась и умоляла тот жуткий  образ,
который возникал перед ее внутренним оком, убраться прочь.
   Именно  так  ей  иногда  и  мерещился  Поминальный  Холм  -  чудовищной
воображаемой колдуньей  из  той  страшной  сказки,  первой  матерью  после
Голодных Лет. Она скорчилась у дороги, скрылась под накидкой  из  дерна  и
травы и гложет начисто вываренные кости своих детей.
   - Марта... - Рука Бекки скользнула из-под накидки Бабы Филы.
   Пусть это девчонка думает о ней что угодно,  но  ей  просто  необходимо
дотронуться до живой плоти, чтоб отогнать прочь ночных демонов.
   - Ш-ш-ш! - Девушка  как  вкопанная  остановилась  на  середине  дороги.
Мгновение она вслушивалась, склонив набок голову, затем ухватила Бекку  за
плечо, скрытое накидкой, и потащила ее в сторону,  подальше  от  тропы,  в
тронутую инеем траву, оставленную нескошенной  после  праздника  Окончания
Жатвы.
   - Ложись! - шепнула она и, бросившись плашмя на землю,  потащила  Бекку
за собой. Бекка послушалась, ощутив холод земли сквозь платье  и  накидку.
Она еще глубже натянула на голову капюшон, хотя ее лицо было  и  без  того
хорошо скрыто. Как бы ей хотелось, чтоб тут оказалась  какая-нибудь  ямка,
которая позволила бы полностью спрятаться от чужих глаз.
   - Что... что там? - спросила она еле-еле слышно.
   Девушка Бабы Филы крепко сжала ее руку.
   - Что-то послышалось. Мне  кажется,  там  кто-то  есть.  -  Она  кивком
указала на холм.
   - Там? - Бекка всмотрелась в темноту. Если бы внутри Поминального холма
горел фонарь, он бы был виден отсюда. Света не было.
   - Не уверена. Тихо! Слушай! -  Обе  девушки  скорчились  в  придорожной
траве, их дыхание образовывало в холодном воздухе тонкую серебристую сеть.
   Теперь услыхала и Бекка. Это был голос, голос знакомый и в то же  время
чем-то измененный, как будто он ей снился.  Голос  раздавался  не  изнутри
холма, а откуда-то сбоку. Он поднимался и падал, будто музыка  ночи,  и  с
каждой нотой в Бекке росла уверенность - она знает, кому принадлежит  этот
голос.
   Сердце превратилось в кусок льда, когда загадка наконец  разрешилась  и
Бекка поняла: это его голос, голос Джеми.
   Девушка Бабы  Филы  что-то  ей  прошипела,  попыталась  остановить  ее,
ухватившись за накидку, но это оказалось пустой тратой сил.  Бекка  ползла
на голос Джеми, ползла изо всех сил, собрав в кулак  всю  свою  волю,  всю
свою решимость. Что делает он там один в этом  священном  месте,  где  ему
совершенно незачем быть? Почему он говорит так громко, будто безумный? И в
то время, когда все его родичи готовятся к ужину, почему он  здесь?  Бекка
обогнула Поминальный холм,  скрываясь  в  складках  юбки  этой  пожиравшей
собственных детей матери. Бекку вел голос, взывавший прямо к ее сердцу.
   Но вот во тьме возникли и другие тени, которые заставили  Бекку  теснее
припасть к земле. Мужские фигуры высились на склоне  холма,  там,  где  ни
один человек не стал бы стоять по собственной воле. Они  кольцом  окружали
кого-то лежащего на земле, кого-то, кто говорил, кто  умолял,  воздевал  к
небу руки и молил о пощаде. Бекка бесшумно села на  корточки  -  еще  один
камень на склоне холма. И не издала ни звука - точно мертвая кость.
   Но зато она видела все. Вот он, вот ее Джеми, ее возлюбленный. Но  небу
бежали облака, в разрывах которых на землю сочился яркий свет луны. Теперь
уже спутать его с кем-нибудь другим было невозможно. Никаких сомнений.  Не
было сомнений и в том, что вон там она видела своего па с одиннадцатью  из
своих самых пожилых и самых верных людей. Их головы обнажены, несмотря  на
холод. Она хорошо знала их всех в лицо. Некоторые  из  них  даже  обладали
привилегией спать с женами па  и  зачинать  детей  ради  здоровья  и  силы
Праведного Пути. Не было сомнений в  том,  кто  они  такие,  как  не  было
сомнений и в блеске ножа в руке ее па.
   Не было сомнений и в блестящих потеках крови, стекавших по щекам  Джеми
из порезов над глазами и под ними. Кровь текла у него и  из  ноздрей,  она
сочилась из угла рта и из глубоко рассеченной нижней губы. Местами в крови
виднелись бороздки, промытые слезами.
   И ни молитвы, ни желание ослепнуть не могли заставить ее оторвать глаза
от того, что лежало рядом с Джеми - обнаженное и изрезанное тело  мужчины,
с дырами вместо глаз и черной кровью в колодце открытого рта.
   - ...За то, что он мне сделал! - кричал Джеми,  показывая  на  труп.  -
Нет, вы не заставили его страдать и вполовину  того,  что  выпало  на  мою
долю! Вы хотите знать, как это было? Хорошо же, и не надо вырезать это  из
меня ножами... Я и так все расскажу. Он задумал  это  давно,  но  выжидал,
пока вы все не уедете на праздник Окончания Жатвы. Вот тогда он и открылся
мне. Он велел мне отправиться на поле под паром,  сказав,  что  там  стоит
оставленная им неисправная жатка. Сказал, у него другие дела, ему некогда,
а я должен  осмотреть  машину  и  попробовать  починить.  Что  ж,  я  туда
отправился: ведь Джон - мой старший по полевым работам,  и  я  никогда  не
подвергал сомнению его распоряжения... Но когда я туда пришел, он уже ждал
меня в тени жатки. Мы были далеко от дома, далеко  от  других  работников,
одни... - В его голосе звучали тоска и боль, прерываемые сухими всхлипами.
- Когда я понял, чего он от меня хочет, я попытался бежать. Но  он  нагнал
меня и сшиб с ног. Когда я пришел в себя... было уже поздно.
   - А после? - Голос у Пола  был  как  кремень.  -  После  того,  как  он
использовал тебя, будто... - Он плюнул на землю, выплюнув и то, что  хотел
сказать. - Почему ты ничего не сказал нам потом?
   Джеми пробормотал нечто, чего нельзя было разобрать.
   - Что?
   - Я сказал, что он запугал меня! - Тоскливый вопль Джеми пронзил сердце
Бекки, как клинок. - Он пригрозил, что объявит меня  лжецом,  скажет,  что
вся вина на мне, скажет, что я сам предложил себя... кому-то другому...  В
его  записях  говорилось,  что  мой  брат  Саймон  плохо  работает.   Джон
пригрозил, что, если я скажу хоть слово, он переложит всю вину на нас - на
меня и Саймона. Он  заявит,  что  мы  вдвоем  согласились  оговорить  его,
скажет, что мы... - Джеми не хватило воздуха.
   - Продолжай! - В голосе Пола не было ни следа жалости.
   - Он пригрозил, что выдаст нас и заявит,  что  мы  были  любовниками...
Саймон и я... - Казалось, тело Джеми лишилось костей. Оно  обмякло,  будто
от него уже отлетел последний вздох.
   - Любовники... - Услышав, как ее па произносит это слово,  Бекка  почти
физически ощутила отраву на своем языке. - Вот, значит, как он это назвал?
- Пол кивком указал на труп.
   - Да.
   - Но мы знаем настоящее имя этому, не так ли? - Впрочем,  это  не  было
вопросом.
   - Мерзость перед Господом. - Звук был так тих, что самое слабое дыхание
могло легко унести его прочь.
   - Как ты сказал, мальчик?
   - Мерзость! - На этот раз уже громче.
   - Мерзость, - согласился Пол,  и  утвердительный  шепоток  пронесся  по
кругу других мужчин. - Та самая  мерзость  перед  лицом  Господа,  которая
разрушила мир.
   - Но это же не было моей...
   - Но с ним был ты, Джеми. Никого не было с  вами,  когда  Марк  и  Иоав
нашли вас обоих. - Оба названных мужчины переступили с ноги на ногу.  -  И
никто не может опровергнуть их показания.
   - А я? - закричал в отчаянии Джеми.  -  Неужели  мои  слова  ничего  не
значат? Я же не хотел того, что случилось со мной!
   - В первый раз, надо полагать, нет. Но ведь тот раз не был последним?
   - Он сказал... Он сказал, что уж если однажды  поимел  меня,  то  назад
пути нет. И если я не буду приходить к  нему,  когда  он  позовет,  то  он
попросит вас прислать травницу, чтоб она  осмотрела  меня.  И  она  увидит
знаки...
   - Значит, ты стал его вещью из страха? - вздохнул Пол.
   Бекка ощутила боль в кистях. Она взглянула  вниз  и  увидела,  что  так
крепко сжала руки, что кровь перестала в них поступать. Свежий ветер подул
сильнее и нагнал облака, закрывшие лунный лик. Холм погрузился во тьму.
   Справа до Бекки доносились голоса мужчин, по очереди высказывающих свое
мнение. Все они были единодушны:
   - Пол, к чему волынить? Женщины, должно быть, уже переполошились. Ты же
знаешь, каково наказание...
   - Нам еще почиститься потом надо. А ужин ждет.
   - Послушай, мне надо переменить рубашку. Этот подонок  полез  в  драку.
Она вся в крови.
   - Чего мы ждем? Давай кончать!
   Бекка увидела, как поднялась рука ее отца. Та, в которой не было  ножа.
Его голос, казалось, от края до края заполнил собой ледяной сосуд неба.
   - Ты знаешь, Джеми, что я должен сделать?
   - То же, что вы сделали... сделали с ним? - Голос Джеми  был  так  тих,
так безразличен, что, если  бы  ужас  не  заледенил  ее,  Бекка  наверняка
бросилась бы защищать его тело своим.
   "Тебя сковал страх? - спросил Червь. - Или ты слишком умна, чтоб хотеть
умереть?"
   Опять заговорил ее отец:
   - Нет, он умер так, как того заслужил.  Он  навлек  это  на  себя  теми
словами, которые произнес, когда Марк и Иоав застали вас во грехе.
   - Но тогда... тогда я не умру? - Было больно слышать надежду, звучавшую
в его голосе.
   Все, что ответил па, было:
   - Уберите это прочь.
   Шесть мужчин вышли из  круга,  чтоб  поднять  истерзанное  тело  Джона.
Вместе со своей ношей они пошли  прочь  от  холма,  направляясь  к  полям.
Пятеро остались с Полом. Он кивнул им, и  они,  согнувшись,  стали  что-то
искать в траве. Пока они занимались этим, Пол подошел к  Джеми  и  ласково
провел ладонью по его волосам.
   - Сынок мой. - Тяжелы были эти слова и велик был груз заключенной в них
тоски и печали. И тут же Пол схватил его за волосы  и  без  предупреждения
оттянул его голову далеко назад. Лезвие ножа  скользнуло  по  горлу  юноши
быстро, как шепот. У Джеми даже не было возможности вскрикнуть. Кровь  все
еще сочилась из глубокой раны, когда Пол отпустил  тело  и  оно  упало  на
траву.
   Один из пяти - Иоав - выпрямился и сказал:
   - Зачем ты это сделал. Пол? Ты же знаешь, что наказание по закону...
   - Смерть, - коротко ответил Пол. - Это требование удовлетворено.
   - Побивание камнями, - стоял на своем Иоав.
   - Стал законником, Иоав? - Бекка  хорошо  знала  эту  опасную  нотку  в
голосе отца и ужасно боялась ее. Неужели Иоав  не  понимает...  -  Я  знаю
букву закона не хуже тебя. Он должен быть побит камнями и должен  умереть.
Но разве так важна очередность этих действий, если  они  будут  выполнены?
Что ж, побейте его камнями, если хотите. - Пол нагнулся  и  поднял  камень
величиной с кулак. Затем с силой швырнул его в труп Джеми. Раздался мягкий
мясистый звук, когда камень попал в человеческую  плоть.  -  Вот.  Аппетит
закона должен быть удовлетворен. - Не сказав больше ни  слова,  Пол  круто
повернулся и пошел туда, куда уже ушли шестеро.
   - Удовлетворен аппетит закона? - Иоав поднес ко рту  сложенные  рупором
ладони и крикнул во весь голос: - Скорее уж совершено  издевательство  над
ним! Неужели всему хутору предстоит испытать гнев Господен из-за того, что
ты любил этого мальчишку! Да еще не из собственного приплода, а  найденыша
с холма!
   Пол остановился и обернулся. Он даже не  повысил  голоса,  но  тот  все
равно, несмотря на расстояние, долетел до  них  -  быстрый  и  бьющий  без
промаха, как стрела.
   - Под этой землей лежит много костей, в том числе и кости зачатых мною,
если именно они тебя интересуют. Эти кости говорят. А ты знаешь, о чем они
говорят, Иоав? Об очень многом, но никогда они не  скажут  одного:  будто,
когда дело касается благополучия Праведного Пути, я проявил  мягкосердечие
и не выполнил того, что должно быть сделано.
   Пол сделал шаг к Иоаву, который стоял, безвольно опустив руки.
   - Я не виню тебя в невежестве. Могло случиться, что  ты  просто  забыл.
Что ж, ступай к костякам и попроси их напомнить тебе то, что ты позабыл.
   Иоав медленно покачал головой. Губы его почти не шевелились.
   - Нет! - Это было все, что ему удалось прохрипеть. И снова: - Нет, Пол!
Пожалуйста, сжалься, не заставляй меня идти...
   - Сжалиться... - повторил Пол. - Иди!
   Бекка видела - Иоав дрожал,  как  испуганная  девчонка.  Она  была  так
поражена  новым  доказательством  того,  что  костяки  могут  даже  сердце
взрослого мужчины обратить  в  камень,  что  не  сообразила  сначала,  что
кратчайший путь к воротам Поминального холма  обязательно  приведет  Иоава
прямо к ней. Если она сейчас побежит, они увидят ее, а если  останется  на
месте, ее тоже обнаружат. Она крепко зажмурилась и вознесла в душе молитву
Богоматери, чтобы па даровал бы ей такую же быструю и милосердную  смерть,
какой он наградил Джеми.
   И вдруг снова раздался голос Пола:
   - Подожди! - Шаги Иоава смолкли. - Ладно. Можешь не ходить.
   Голос Пола звучал глухо и устало.  Иоав  что-то  говорил,  он  бормотал
слова благодарности вперемежку  с  клятвами  впредь  не  говорить  ничего,
хорошенько не подумав. Бекка слышала, как скрип его сапог удаляется от нее
- Иоав спешил к Полу, превознося его милосердие и клянясь в верности.
   До ушей Бекки донесся вздох Пола:
   - Не теряй слов, Иоав. Лучше вдохни силу в руки твои, если сердце  твое
все еще требует побивания камнями. А если ты узнал, что такое жалость,  то
лучше произнеси молитву о душе этого мальчика.
   Бекка не стала  дожидаться,  чтобы  узнать,  будут  ли  Иоав  и  другие
побивать  камнями  бедное  окровавленное  тело  Джеми.  Она  еще   плотнее
завернулась в накидку Бабы  Филы  и  помчалась  прочь  так  быстро  и  так
бесшумно, как это было возможно. Холод  заледенил  ей  ноги,  невзирая  на
туфли, которые она успела надеть, выходя из дому. Но этот холод был  ничто
в сравнении с тем, который пронизывал всю ее плоть.  Она  промчалась  мимо
Марты и ни разу не обернулась. Удивленный вскрик Марты отозвался за спиной
Бекки тихим умирающим стоном.
   Она пробежала весь путь до дому, на ходу сбросила накидку Бабы  Филы  у
задней лестницы и все еще не могла остановиться. Она стремительно  вбежала
в комнату матери, где тоже спала во время течки, и бросилась  на  постель,
прижимая к сердцу скомканное одеяло.  Тьма  за  окном  обрела  еще  одного
бездомного призрака. А каждый новый фантом тяжким грузом ложился на  плечи
девушки, пригибая ее к земле. Будет ли у нее хоть шанс крикнуть  "хватит!"
прежде, чем она переломится пополам?
   Эта комната, этот дом, этот хутор сейчас ощущались  Беккой  как  пласты
камня, навалившиеся на нее. Скоро ее  родичи  пойдут  ужинать;  женщины  с
тщательно продуманной скромностью будут  подавать  мужчинам  еду,  мужчины
будут свежевымыты, чтобы никто не мог догадаться, какую работу они  только
что выполняли. Это будет самая обычная трапеза. И никто ничего не узнает.
   "И па поднимет глаза после того, как прочтет благодарственную  молитву,
и спросит, не видел ли кто-нибудь  Джеми  и  Джона",  -  думала  Бекка.  И
притворится, что он ни о чем и представления не имеет; точно так  же,  как
это сделала Кэйти, когда речь шла о Томе. Все будут сначала  задавать  тот
же вопрос, но пройдет немножко времени, и правда выйдет наружу.  Но  никто
никогда не проговорится. Особенно женщины. Ибо это неприлично - говорить о
таких вещах. "Прости меня, Дева Мария, но я больше не могу быть  приличной
женщиной. Господи, помоги мне, ибо я не могу больше жить во лжи".
   Бекка уткнула лицо в подушку и разрыдалась. Это были слезы,  о  которых
Джеми было не дано узнать. Она оплакивала сейчас того безымянного ребенка,
которым он был когда-то, когда его взяли  со  склона  холма  и  спасли  от
верной смерти.
   (Спасли? Какая разница - тот холм или  этот?  Смерть  ведь  никогда  не
торопится).
   Бекка рыдала. Она оплакивала и Джеми, и всех будущих  детей,  избранных
Царем Иродом, и девочку мисс Линн, и Сьюзен Тали,  и  Дассу,  танцующую  в
огненном облаке, и па, который так любил своего сына и все же даровал  ему
смерть. И всех детей, получивших приют в Поминальном холме.
   И Джеми, и несбывшиеся сны.





                                  ...И если будет сын, то умерщвляйте его.
                                                      (Книга Исхода, 1:16)

   После того, как Джеми исчез, Бекке  показалось,  что  холода  наступили
куда более сильные, чем были в это же  время  в  прошлые  годы.  Когда  ей
приходилось бывать во дворе, она никак не могла  решить:  это  ощущение  -
всего лишь еще один призрак, порожденный ее собственным мозгом,  или  и  в
самом деле климат изменился? Она бегала туда-сюда по разным  хозяйственным
делам, но чувство, будто нечто мрачное опускается на весь Праведный  Путь,
как если бы Баба Фила набросила на  него  свой  разросшийся  благодаря  ее
сверхъестественным  силам  до  невероятной   величины   плащ,   непрерывно
усиливалось.
   - Что с тобой, девочка? - Этот вопрос мать задавала ей все чаще и чаще,
пока дни складывались в  недели,  а  недели  свивались  в  пучки  месяцев.
Какая-то часть души Бекки требовала, чтобы она бросилась к ногам матери  и
выплакала свое горе, а другая часть, отрастившая на себе прочную скорлупу,
шептала  ей,  что  в  задаваемых  матерью  вопросах  недостает   настоящей
материнской заботы.
   "То бледное вытянутое лицо,  с  которым  ты  ежедневно  появляешься  на
людях, не кажется ей пристойным у юной девушки, - издевался над ней Червь.
- Теперь, когда уборка окончилась, а  посевные  работы  еще  далеко,  груз
забот стал куда легче. Все радуются, и эта радость  находит  отражение  на
лицах. На всех, кроме твоего. В твоих глазах - скелеты. Такой взгляд  если
и не превращает тебя в живой труп, то во  всяком  случае  свидетельствует,
что ты плохо воспитана. А  это  обстоятельство  может  дать  другим  женам
преимущество по сравнению с Хэтти. Ведь для всякой матери ее дети  -  либо
ожерелье из золотых бусин, либо тяжелая связка грязных галек. Все, что  ее
сейчас заботит, - это то, как твое поведение отразится на ее положении".
   Нет, думала Бекка,  сжимая  кулаки.  Она  доставала  свежее  белье  для
маленькой Шифры из запаса подаренных или одолженных  вещей  и  выкладывала
его на кровать Хэтти. Ребенок рос очень быстро, и  другим  женам  пришлось
рыться среди собственных детских вещичек, чтобы подыскать  то,  что  могло
пригодиться малышке. "Нет, моя ма заботится обо мне гораздо больше, чем  я
о ней. Моя мама любит меня!"
   "А тогда почему, когда у тебя началось это, ты побежала к Селене, а  не
к ней?"
   "Потому что... потому что это доставило бы  ей  ненужное  беспокойство.
Когда я... Когда это началось так скоро после  последнего  раза,  я  пошла
поговорить с Селеной. Сначала мне  показалось,  что  все  это  плод  моего
воображения, но то, как мужчины глазели на меня...  Значит,  это  было  на
самом деле. Я сама ощущала свой запах задолго до того,  как  пошла  кровь.
Селена просто засмеялась и сказала, что такое случается. Сказала, что  так
было и с ней, после первых родов, когда у нее все сроки спутались и  кровь
появилась гораздо раньше, чем  ожидалось.  Так  случается  с  большинством
женщин, и в этом ничего такого нет. Другое дело, если б это  произошло  до
того, как миновало первое  Полугодие,  сказала  она.  Тогда  это  было  бы
неестественно".
   "А они лихо разбираются в том, что естественно, а что - нет,  эти  твои
родственнички, - гнусавил Червь. - Будто сам Господь Бог шепчет им на  ухо
- апелляцию-то уже подавать некуда. Значит, ты в безопасности... Насколько
это возможно для женщины, находящейся в поре..."
   "Молчи!" Бекка сложила последнюю распашонку и сбежала вниз.
   Когда Бекка вошла в гостиную, там  среди  жен  уже  находился  па.  Она
скромно склонила голову и покорно прошла  на  свое  место  возле  колыбели
Шифры. Страстное желание подержать на руках  своего  собственного  ребенка
после смерти Джеми потеряло былую  остроту.  Она,  как  и  раньше,  любила
сестренку, но нелегкая работа по уходу  за  ней  быстро  надоедала.  Когда
наступили холода, а она снова оказалась в поре, Бекке пришлось  заниматься
с ребенком все больше и больше. Пока течка не  кончилась,  ей  приходилось
делить ложе с матерью, но теперь это уже не доставляло прежней радости.
   Боль в сердце была слишком остра, чтобы наслаждаться этими безмятежными
ночами, и Бекка чувствовала, что Хэтти излишне внимательно  приглядывается
к ней. Теперь Бекке не  хватало  того  чувства  одиночества,  которое  она
ощущала  в  переполненной  девичьей  спальне,  но  мать  сказала,  что   о
возвращении туда сейчас и речи быть не может.
   - Твой па слишком хорошо разбирается в чувствах молодых людей и  в  том
мощном отклике, который рождает в них запах женщины, находящейся  в  поре.
Тебя воспитывали в понимании того, что  мужчине  отказать  нельзя.  И  это
правильное воспитание! При  этом  ты  недостаточно  сильна,  чтоб  оказать
мужчине сопротивление, если он настаивает на своем. В обычное время  страх
Господень  и  понимание  требований  цивилизации  удерживают   мужчин   от
грехопадения, но когда женщина в поре... -  Хэтти  даже  не  сочла  нужным
закончить фразу.
   - К счастью, течка  долго  не  продолжается,  -  шепнула  Бекка  спящей
сестренке. - Дева Мария свидетельница, я бы очень хотела, чтобы у меня все
выправилось и вошло в норму. Дважды в год - более чем достаточно для меня.
А сейчас я была бы благодарна и за то, чтобы пошла кровь и  первая  стадия
этого дела осталась позади. - Она погладила бархатистую щечку сестрички  и
улыбнулась.
   Ее внимание привлекла какая-то суета возле входных  дверей.  Там  стоял
сын Селены - Вилли. Это могло означать лишь одно - новости. Хотя подростки
росли смелыми и дерзкими, но ни один из ее сводных братьев не набрался  бы
нахальства вломиться в дом, где сейчас находился его  родитель  со  своими
женами, вот так - незваным, непрошеным.  Значит,  новости  были  важные  и
неотложные.
   Вилли прошел в глубь комнаты, прямо к Полу. Однако, проходя мимо Бекки,
он слегка притормозил. Вилли был  маленький  тощенький  мальчуган,  но  он
сразу же ощутил в гостиной присутствие чего-то особенного. Этим  особенным
была Бекка. Нос мальчика задергался, а рот раскрылся, давая дополнительный
выход затрудненному дыханию. Все это выглядело довольно комично, но  в  то
же время по спине  Бекки  поползли  мурашки  страха.  Она  сжалась,  будто
стараясь превратиться в маленький комочек теней, притулившийся за  высоким
деревянным изголовьем колыбели Шифры.
   - Ну так в чем же дело, Вилли? - благосклонно  спросил  Пол.  -  Может,
барсук затрещал сухим жнивьем и напугал тебя?
   Жены позволили себе тихонько рассмеяться в  ответ  на  эту  шутку.  Все
знали, что Вилли и другие его  родственники-одногодки  наслаждаются  своим
первым ответственным поручением - несут ночные караулы на сжатых полях.  И
множество ложных тревог, которые выпали на долю хуторян из-за этих  ночных
стражей, давали повод для всевозможных шуток. В стремлении  доказать  свою
бдительность  мальчишки  мчались  бегом  в  хутор  из-за  каждого  шороха,
показавшегося им странным.
   Вилли открыл рот еще шире, потом закрыл  и  попытался  что-то  сказать.
Группа самых старых жен - уже давно бесплодных, но по каким-то причинам не
подвергнутых  Чистке,  -  чуть  не  лопалась  от   непристойно-сладостного
любопытства. Они-то прекрасно знали, что сковало язык парню. Они родили  и
воспитали достаточно сыновей для пажитей Праведного Пути, чтоб знать,  как
ведут себя дурачки-мужчины, когда их кровь почует зов Евы. А у  этого  еще
не хватало сообразительности.
   Селена была единственной из присутствующих, кому нелегкая  ситуация,  в
которую попал Вилли, не казалась  смешной.  Бекке  стало  даже  интересно,
когда же она встанет на его защиту. Ждать пришлось недолго.
   - Вилли! Ответь же своему па, а иначе ты завтра же вернешься на кухню и
шагу оттуда не сделаешь!
   Вилли сделал судорожное  глотательное  движение  пересохшей  глоткой  и
покорно отозвался:
   -  Да,  ма.  -  Его  неуклюжие  руки  сами  собой  выделывали  какие-то
сложнейшие выкрутасы, пока наконец ему удалось выдавить  из  себя:  -  Там
снаружи стоит какой-то,  чтоб  повидаться  с  тобой,  па.  -  Вилли  опять
сглотнул вязкий комок. - Он сказал, что пришел за твоей кровью.
   Смех оборвался. Тишина смерти легла толстым  и  мягким  саваном,  будто
недавно выпавший снег. Кэши еле слышно простонала и  привстала  со  стула.
Одна из старших жен поднялась и силой посадила ее обратно.
   - Дети... - начала та.
   - Они спят. - Голос старухи -  тусклый  серый  металл.  -  Сон,  может,
спасет им жизнь. А ты должна быть свидетельницей происходящего  и  принять
его таким, каким оно будет по воле и милосердию Господина нашего  Царя.  А
пока не смей даже шелохнуться, чтоб не опозорить своего мужчину.
   Сидя на своем месте, Хэтти так тяжело дышала,  что,  казалось,  вот-вот
задохнется. В ее глазах пылало отчаяние, и она  повернула  к  Бекке  лицо,
полное невысказанных слов. В них не было необходимости - Бекка поняла все.
Спрятать. Руки Бекки  скользнули  под  теплое  маленькое  тельце  Шифры  и
попытались бесшумно поднять спящую сестренку.
   Малышка зашевелилась и заплакала. Громкий плач разорвал мертвую тишину.
   Пол вскочил на ноги. Бекка про себя отметила взгляд, которым  он  обвел
своих жен - старых и молодых, избранных им  самим  или  добытых  вместе  с
Праведным Путем. В этом взгляде трудно было прочесть что-то  человеческое,
кроме одного - знания, что перед ним стоит задача, которую придется решать
в одиночку.
   - Кто это, Вилли, сынок? - спросил Пол. Голос совершенно спокоен. Будто
о погоде спросил. - Ты его знаешь?
   - Нет, сэр. - Мальчик выглядел совсем несчастным. - Я был в  карауле  с
Левием, когда мы увидели, что он идет по  дороге  мимо...  мимо  холма.  -
Говорить, какой это был холм, не было нужды. - Мы его окликнули, он тут же
отозвался и сказал, в чем дело. Но еще он сказал,  что  имя  свое  назовет
только, когда ты к нему выйдешь. Поэтому Левий подкинул  сучьев  в  огонь,
чтоб вызвать гонцов с других постов и разнести эту  весть.  А  он  -  этот
человек - послал меня сюда - предупредить тебя. - Стремление  уйти  отсюда
как можно быстрее охватило мальчугана. Его босые ноги как будто  танцевали
на горящих углях. - Ты не хочешь, чтоб я разбудил своих родичей, па?
   Пол спокойно положил руку на плечо Вилли.
   - Мы подумаем насчет этого, мальчик. Вот прямо сейчас и подумаем. - Пол
пошел к дверям. На пороге он остановился и обратился  к  самой  старой  из
своих жен. - Мишель, ты отвечаешь за порядок тут. Место буду выбирать я, и
оно будет прямо перед крыльцом моего  собственного  дома.  Я  пошлю  Вилли
позвать тебя и всех остальных, как свидетелей, когда  настанет  время.  До
этого пусть никто с места не трогается. Это ясно?
   Мишель склонила тщательно причесанную голову.
   - Господь да укрепит твою десницу, мой муж. Господин наш Царь  позволит
этому человеку пойти той же дорогой, которой до него ушли другие.
   Пол улыбнулся.
   - Господин наш Царь так и поступит. - Он поднял ее лицо за подбородок и
поцеловал сухие губы, уже многие годы не знавшие такой ласки.
   Бекка  попыталась  воспользоваться  этой  минутой,   когда,   казалось,
внимание всех было отвлечено, чтоб схватить Шифру и вынести ее из  комнаты
через задние двери. Для нее не составило  бы  труда  выпрыгнуть  потом  из
окошка и добраться до какого-нибудь заброшенного хранилища.  Ко  всеобщему
удивлению, па приказал разрушить после праздника Окончания  Жатвы  не  все
времянки годичной давности. Парочка осталась целой - была задумка укрепить
их камнями и таким образом увеличить  число  постоянных  хранилищ.  Только
Бекка знала, что значительная  часть  оптимизма  па  была  связана  с  тем
маленьким мешочком опытных семян, который ему  подарили  городские  купцы.
Никто и слова не сказал, чтоб не накликать беду, но все на хуторе считали,
что более обильного урожая, чем  урожай  этого  года,  в  прошлом  еще  не
бывало. Поэтому план  Пола  увеличить  емкость  хранилищ  на  будущий  год
казался вполне практичным.
   Но для Бекки следующий год скрывался где-то в конце ночи длиной чуть ли
не в сто лет. Сейчас значение  имело  лишь  одно  -  склад  мог  послужить
хорошим убежищем для Шифры на случай, если...
   - Куда это ты изволила собраться? - Вопрос Мишель  обрушился  на  плечи
Бекки, как удар плети.
   - Я хотела  поискать  чистую  пеленку  для  малышки.  Она  запачкалась,
поэтому  и  плачет.  -  Бекка  сама  удивилась  тому,  с  какой  легкостью
соскальзывает ложь с ее языка.
   Бесполезно. Мишель пересекла гостиную и отобрала у Бекки девочку.
   - А почему бы не  принести  пеленку  сюда,  вместо  того  чтобы  носить
девчонку к пеленке? - Опытная рука порылась в свивальниках Шифры. - Сухая,
- объявила Мишель. И передала девочку Хэтти. - Чтоб это было  в  последний
раз.
   С потупленным взглядом Хэтти расстегнула блузку  и  дала  Шифре  грудь.
Если она и заплакала, то никто этого не увидел.
   - Пол хороший человек, - сказала Селена.
   - И к тому же сильный, - добавила Кэйти, стараясь вложить в свои  слова
как можно больше уверенности. - Сильнее не бывает.
   Тали подняла одну бровь.
   - Ты же столько лет безвылазно просидела на  хуторе,  так  откуда  тебе
знать? - Ее глаза обежали всю комнату. - Откуда вы  знаете,  насколько  он
соответствует тому, что ждет его  этой  ночью?  Наш  мир  ограничен  этими
четырьмя стенами. Что  лежит  за  ними  -  нам  неизвестно.  Насколько  мы
знаем...
   Мишель не стала размениваться на  оплеухи,  она  сразу  же  прибегла  к
кулакам. Тали упала со своего стула чуть ли  не  прямо  на  янтарные  угли
камина. Рэй подбежала к ней в ту же минуту.
   - Сумасшедшая старуха! - крикнула она на Мишель, прижимая плачущую Тали
к своей груди. - Да есть ли у тебя вообще мозги? И где твои уши?! Ты что -
единственная в Праведном Пути, кто не знает, что она беременна?
   Мишель побледнела.
   - Я не... Она не смеет говорить такое... О милосердный Господь,  вы  же
не скажете...
   - Так ведь у нее все на лице написано! - Рэй сплюнула на пол.
   - Нет! - Тали приложила ладонь к покрасневшей щеке и  высвободилась  из
рук Рэй. Сидя со скрещенными ногами на полу, она сказала: - Я наступила на
подол юбки и упала. И если у меня будут какие-нибудь  неприятности  вот  с
этим, - она указала на живот, - то пусть будет, что будет.  Да  исполнится
воля Господина нашего Царя... - Ее смех звучал безрадостно. - Я быстренько
снова забеременею. Может, это и будет истинным милосердием Господа.
   - Милосердием? - Голос Хэтти рвался наружу из каких-то темных глубин ее
души. И в этом слове, прозвучавшем как эхо слов Тали, было столько огня  и
силы, что, казалось, оно способно содрать плоть с костей не хуже,  чем  то
делает котел из обихода мужских обрядов. Хэтти поднялась со своего  кресла
и сунула ребенка в руки Бекке, ни на секунду не отрывая глаз от лица Тали.
   - Ну а теперь запомни, женщина, что я  скажу  тебе  перед  свидетелями,
которые подтвердят  каждое  мое  слово.  Когда  случится  то,  что  должно
случиться этой ночью, и если милосердие, как ты его  понимаешь,  постигнет
тебя, я дам тебе урок, что такое настоящее милосердие.  Я  буду  поджидать
тебя в каждом укромном уголке этого хутора.  Я  буду  терпелива,  и  когда
следующая  беременность  покажется   тебе   благословением,   я,   клянусь
всемогущим Господом Богом, выйду из темноты  и  вот  этими  самыми  руками
вырву у тебя из матки это кровавое благословение!
   Малюсенькие золотистые волоски на руках  Бекки  становились  дыбом  при
каждой фразе, произнесенной ее матерью в ответ на богохульство  Тали.  Рэй
отшатнулась от Тали, как  будто  боясь  заразиться  от  нее.  Другие  жены
молчали, и только расширенные зрачки их глаз говорили, что они внимательно
вслушиваются в каждое слово. Одна Тали была непоколебима как гранит.
   - Раньше или позже, - глухо сказала молодая женщина, -  ты  или  кто-то
другой вырвет у меня ребенка то ли из матки, то ли из рук - какая разница?
Это всего лишь ребенок. Я принимаю твое проклятие, Хэтти, -  не  такая  уж
это тяжелая ноша. Давным-давно Господин наш  Царь  возложил  на  нас  всех
гораздо более тяжелую.
   Дверь открылась. Это вернулся Вилли.
   - Па говорит, чтоб вы... - Он сделал долгую паузу. Он явно чувствовал в
атмосфере комнаты нечто большее, чем  просто  зов  готовности  Бекки.  Его
невольно  передернуло.  -  Па  велел,  чтоб  вы  все  сейчас  же  вышли  и
становились перед домом, - закончил он и тут же убежал.
   Женщины  прошлепали  босыми  ногами,  выдерживая  строгий  порядок,  по
половицам Большого дома Праведного Пути.  Бекка  вышла  вместе  со  всеми,
держась рядом с матерью, как будто она снова всего лишь  малышка  с  вечно
измазанной мордашкой, которую все еще водят на матерчатых  помочах.  Ужас,
поднимающийся откуда-то из живота, заложил ей  уши  и  застилал  глаза.  И
внезапно на нее нахлынуло море запахов: мускусный запах пропитанного потом
платья матери; острая вонь опаленных волос Тали; запах  горящих  камышовых
свечей, бросающих свой колеблющийся  свет  на  весь  бесконечный  путь  от
гостиной до парадной двери дома; хлесткий удар свежего холодного  воздуха,
когда эта дверь отворилась и женщины вышли в  ночь;  влажный,  прохладный,
сочный запах вспаханной земли. Запах земли,  ожидающей  семени,  а  совсем
близко от Бекки - молочный сладковатый аромат ребенка, тепло  прижавшегося
к ее плечу.
   Здесь же была и Баба Фила, сидевшая на стуле с прямой спинкой  рядом  с
притулившейся у ее ног прислужницей. Бекка тщетно пыталась поймать  взгляд
этой девушки. Пальцы ног поджаты, пальцы рук накрепко вцепились в  колени,
каждая мышца, каждая жилочка тела  безымянной  напряжены  так,  что  могут
сорваться как пружины при малейшем прикосновении. А глаза горят. Это  было
единственное лицо, которое улыбалось. Голодной улыбкой.
   Женщины выстроились как по  линейке  за  спиной  у  хуторской  вещуньи.
Большой дом прикрывал тыл этой шеренги. Все они смотрели вперед с деланным
спокойствием и безразличием. За открытым пространством, прямо напротив них
стояла шеренга мужчин -  родичи-Пола,  сыновья  Пола.  При  свете  наскоро
изготовленных факелов все они  готовились  стать  свидетелями,  как  то  и
положено по обычаю.
   Не было лишь самых маленьких мальчиков, тех, что слишком молоды,  чтобы
работать в поле, а потому никакой пользы Праведному Пути принести  еще  не
могут. Она сейчас спали в своей общей спальне, устав после целого дня игр.
Спал там и сын Кэйти, и  сын  глупой  Тамар,  и  Саймон  -  сын  Метрии  -
результат ее последней течки, после чего у нее наступила вторая Перемена в
жизни женщины. Бекка представила себе их всех, хотя ей ни разу не пришлось
побывать в  спальне  мальчиков.  Она  увидела  их  взлохмаченные  головки,
раскрасневшиеся во сне  лица,  их  ночные  рубашки,  путающиеся  в  ногах,
которые  еще  только-только  стали  удлиняться,  готовясь  к  тому,  чтобы
совершить прыжок из детства в юность.
   Особняком от мужской и женской  шеренг  стояли  две  фигуры.  Эти  двое
мужчин, освещенных колеблющимся светом факелов, находились в квадрате, чьи
границы кто-то прокопал в  твердой,  утоптанной  земле.  Бекка  узнала  их
обоих. Одним был ее отец, другим -  Адонайя.  Странно,  но  сейчас,  когда
Бекка узнала их, чувства удивления и ужаса нисколько не ослабли в ее душе.
   Был такой случай, когда Бекка - тогда еще совсем  маленькая  -  залезла
слишком высоко на ветви мертвого дерева  и  свалилась  вниз.  И  хотя  она
прекрасно знала, что удар, когда она  стукнется  о  землю,  будет  страшно
болезненный, каким он и оказался, но в те секунды, пока она  летела  вниз,
ей казалось, что она покинула свое тело  и  ее  душа  парит  рядом,  чтобы
оказаться среди ангелов. С высоты и как бы извне она видела, как  какая-то
незнакомая девчонка пролетает  сквозь  ветви  мертвого  дерева  и  вот-вот
сломает ключицу. Она не ощутила страха даже тогда, когда земля  вздыбилась
ей навстречу... Не ощутила она и боли, когда врезалась в нее.
   И вот теперь - все та же бесчувственная изоляция. Что-то происходит.  В
голове она не ощущает присутствия Червя, но нет там и собственных  мыслей.
Все расползается, как выношенная ткань,  и  ничем  этому  не  поможешь,  и
ничего не изменишь. Эти два человека и то, что они собрались делать,  были
где-то далеко-далеко. Ее это все не  касалось.  Адонайя  пришел  убить  ее
отца, если получится, и  забрать  под  себя  Праведный  Путь.  Бекка  была
слишком ошеломлена, чтобы молиться о  предотвращении  немыслимого.  Просто
таков порядок вещей.
   "И холм тоже в порядке вещей? - Сатанинский Червь, а  если  точнее,  то
истинная сущность Бекки, взвыл от возмущения. - И котел в порядке вещей, и
вранье во имя спокойствия, и то, что станет с Шифрой, если Пол  проиграет,
и все эти мерзости, все это в порядке вещей? И неужели это повсюду так?  И
в городах - тоже? Неужели в мире, который куда  больше,  чем  учит  Кэйти,
неужели же там все устроено так, как здесь?"
   "Ну и что? - ответил закаменевший дух Бекки. -  Я-то  живу  не  там,  а
здесь!" Она почти поверила этому выводу.
   На ринге достаточно громко, чтоб все могли  слышать,  Пол  обратился  к
сопернику:
   - Адонайя, привет тебе. Будь здрав, Адонайя из  Миролюбия,  сегодня  на
земле Праведного Пути.
   Эти слова  были  специально  разработаны  вот  для  таких  случаев.  Их
спокойная,  несколько  церемонная   интонация   должна   была   подсказать
слушателям, каким  древним  и  почтенным  обычаем  является  соревнование,
которое произойдет немного позже.
   Адонайя ответил соответственно:
   - Привет тебе. Пол, и да пойдешь ты по пути Адама,  Пол  из  Праведного
Пути.
   - Из земли вышел, в землю ушел.
   - От кости - к праху.
   - Господь да поддержит и укрепит меня.
   - Господь сокрушает могучих.
   В обмене репликами произошла пауза.  Затем  Пол  сказал  своим  обычным
голосом, сказал почти мягко:
   - Адонайя, то, что произошло между нами на празднике  Окончания  Жатвы,
кончено и забыто. Стоит ли терять жизнь из-за своей гордыни?
   Адонайя оскалился:
   - Испугался, старичок?
   Люди Пола как бы окутались паром дыхания, разом сорвавшегося с  их  уст
при обмене возмущенными  репликами.  Насмешка  Адонайи  стерла  даже  тень
мягкости с лица Пола.
   - Ладно же. - Челюсти Пола сжаты крепко. - Тебе угодно  валять  дурака,
но за  это  придется  платить  полновесной  монетой,  как  то  и  положено
мужчинам. Ты привел кого-нибудь, кто стоял бы рядом с  тобой,  чтоб  потом
рассказать о том, что здесь произошло? Я  не  желаю,  чтобы  сюда  являлся
Захария и божился, что я просто убил его сыночка.
   - Нет, - верхняя губа  Адонайи  приподнялась,  -  ничего  подобного  не
случится. - Он, как и раньше, пристально  вглядывался  в  Пола,  храня  на
губах все ту же шакалью усмешку. Однако он  тут  же  подал  знак  кому-то,
стоявшему  за  его  спиной,  чтобы  тот  вышел  вперед.  В  шести  юношах,
вступивших  в  круг  света,  Бекка  узнала  каждого.  Это  была   половина
охотничьей своры Адонайи. По затылку Бекки пробежал холодок,  подсказывая,
что и вторая половина где-то близко.
   - Так много? - Пол с сомнением поглядел  на  них.  -  По  обычаю  нужен
только один.
   - По меньшей мере один. - Зубы Адонайи сверкнули. - И больше, если  мне
заблагорассудится. - Люди Пола зашептались, факелы в их руках дрогнули.  -
Ты и их тоже боишься? Но ведь ты будешь бороться со мной  одним,  а  после
должно пройти не меньше месяца, прежде чем кто-то из  них  сможет  вызвать
тебя. Или меня.
   - Я не боюсь ни их, ни тебя, - сказал Пол и тут же повернулся спиной  к
Адонайе.
   Перед тем, как начнется бой, нужно было решить несколько второстепенных
вопросов. Самых сильных и легконогих сыновей  Пола  надо  было  послать  в
соседние хутора и в Имение с известием, что Полу  брошен  вызов.  Стоявшая
рядом с Беккой Кэйти находилась в крайнем напряжении. Чтобы  не  думать  о
невинных ребятишках, спящих в своих постельках в общей спальне, она  нашла
убежище в привычной роли учительницы.
   - Видишь, Бек, - она указала туда, где несколько  мужчин  и  подростков
катили пару  черных  бочек,  взятых  из  какого-то  склада,  -  эти  бочки
металлические.  Металлические!  Я  слыхала,  что  они  сохранились  еще  с
Голодных Лет, когда мужчины занимались разборкой  развалин.  Господин  наш
Царь свидетель, что выглядят  они  достаточно  старыми,  но  мы  их  очень
бережем  и  обращаемся  осторожно.  В  них  мы  сжигаем  всякий  мусор  из
Праведного Пути. Сейчас в них  положат  кое-какие  вещества,  которые  при
сжигании дают дым разных цветов. Это, понимаешь  ли,  достижения  мужского
знания. Вполне возможно, что дым на дальних  хуторах  увидят  раньше,  чем
туда доберутся гонцы, но их дозорные заметят цвет дыма и вспомнят об этом,
когда наши люди прибудут к ним, чтоб сообщить имя победителя.
   - Имение далеко. - Бекка попыталась вложить в свои слова все, о чем она
сейчас думала. - А это значит, что они о начале боя узнают  только  тогда,
когда у нас уже все кончится. Так что никто не сможет предотвратить  того,
что произойдет у нас.
   - Предотвратить? - Кэйти нахмурилась. - Бекка, да кто же посмел бы?
   Бекка подумала о Бараке, который был так добр к ней. Конечно,  у  альфа
Имения достаточно власти,  чтоб  предотвратить  несчастье  целого  хутора.
Разве ему не все равно, что такой скверный человек, как Адонайя,  пытается
убить ее отца? Пол богобоязненный человек, тогда как отродье  Заха  стерло
крест у нее со лба. Неужели же этому  богохульнику  разрешат  бороться  за
власть над Праведным Путем?
   Только дым разносится ветром. Слова летят куда медленнее.  Мысли  Бекки
становились все мрачнее. К тому времени, когда  Варак  узнает,  что  здесь
произошло, все уже давно кончится. И никакой альф  Добродетели  не  станет
заниматься делами, которые кончены и забыты.
   Пол вынул из кармана штанов носовой платок и  вытер  им  ладони.  Потом
отшвырнул его прочь и произнес слова,  которые  Писание  Господина  нашего
Царя вкладывает в уста Пилата, снявшего с себя всякую  ответственность  за
то, что может произойти в дальнейшем. Он снял  рубашку,  и  Том  подбежал,
чтобы принять одежду отца. Двое младших  сыновей  Пола  встали  на  колени
прямо в пыль, чтобы снять с него обувь и носки, в то  время  как  один  из
стариков опустился на четвереньки, подставив Полу  спину,  чтобы  тот  мог
присесть, пока подростки выполняют свой долг. Если Пол переживет этот бой,
об оказанных услугах вспомнят  с  благодарностью.  Бекка  была  достаточно
взрослой, чтоб знать, какой монетой альф расплачивается по своим долгам.
   Ее отец тут единственный муж, но иногда - в  определенных  ситуациях  -
ему приходится делиться.
   Что касается Адонайи, то он небрежно стряхнул с ног  ботинки,  а  носки
снял сам, не прибегая ни к чьей помощи. В отличие от Пола  он  оставил  на
себе рубашку. Бекка услышала шепот одного  из  своих  родичей-мужчин,  что
Адонайя, должно быть, закрутил интрижку со смертью, если он дает па  такое
преимущество. Ведь ухватить человека за одежду  куда  проще,  чем  за  его
кожу. Одежда облегчает и захват  приемом,  ломающим  ребра,  и  достижение
такой позиции, когда шея противника оказывается в вашей власти. Тогда один
поворот, и...
   Бекка молилась, чтоб бой кончился вот так быстро и просто, вкладывая  в
это всю душу и сердце.
   Затем один из пожилых мужчин вышел на площадку, где  стояли  Адонайя  и
Пол. Он поднял правую руку к ночному небу:
   - Во имя Господа! - произнес он, резко опустил руку и отпрыгнул назад -
в ту же неизвестность, где пребывал до того.
   Бекка была поражена, так же как и ее отец, первым броском  Адонайи.  Ей
он показался очень похожим на прямолинейную тактику девчонки Бабы Филы. Ее
отец явно  ожидал  привычного  борцовского  кружения  вокруг  друг  друга,
позволяющего  оценить  противника,  прежде  чем  войти  в  клинч.  Однако,
несмотря на неожиданность, рефлексы Пола оказались  слишком  хорошими  для
лихого наскока Адонайи,  который,  таким  образом,  извлек  из  него  мало
пользы. Пол встретил бросок Адонайи и его цепкие руки  грудью  и  с  силой
ударил по ним молотом обеих сцепленных рук, тут же разорвав кольцо рук его
противника. Еще один мощный удар обрушился на подбородок Адонайи, отбросив
нападающего назад. Борьба началась.
   Бекка просто физически ощущала напряжение в окружающей атмосфере, когда
бой между мужчиной и юношей перешел в стадию чередования коротких схваток.
Видно, Адонайя быстро израсходовал все новинки, загодя подготовленные  для
боя. Слева и справа от себя Бекка видела, как лица жен  Пола  проясняются,
как в их позах исчезает напряженность. Теперь им казалось, что перед  ними
разыгрывается спектакль по мотивам старой  знакомой  сказки.  Другие  люди
приходили сюда раньше, чтоб принять участие в  игре,  которую  сейчас  вел
Адонайя, но конец был всегда один и тот же.
   Кэйти откровенно улыбалась. Даже Хэтти разрешила  себе  сбросить  маску
неподкупного свидетеля; прямая линия крепко сжатого  рта,  казалось,  дала
трещину по углам. Бекка смотрела на это, не веря своим глазам. Для  ее  ма
улыбка в такой момент... Для этой гордой  Хэтти,  хранительницы  хуторских
обычаев, любившей эти обычаи больше, чем она любила  собственных  детей...
Если уж она вела себя таким образом, то у другой женщины могла  бы  просто
вырваться благодарственная песнь!
   - Молод еще... - пробормотала  Рэй.  Селена  кивнула,  подтверждая  это
заключение. Хотя Адонайе и удалось несколько раз удачно  зажать  Пола,  но
альф выворачивался из захвата, как будто это было для него самым привычным
делом. Он даже не вспотел. Ему тоже хорошо было  известно,  чем  этот  бой
должен окончиться. Время не подпирало.
   - Очень юный; кто-то подложил ему большую свинью, уговорив его пойти на
такое дело. - Эти слова, сказанные Рэй, передавались из уст в  уста.  Жены
Пола -  молодые  и  старые  -  чувствовали  такое  облегчение,  что  могли
пожертвовать обреченному мальчику немножко жалости.
   Все, кроме Тали. Бекка видела, как сжимаются ее кулаки,  когда  Адонайе
удавалось ловко ухватить противника. Глаза молодой  жены  Пола  светились,
как угли, и вспыхивали, как пламя,  ее  губы  раскрылись,  а  изо  рта  со
свистом вырывалось дыхание, будто усилием воли она  хотела  перелить  свои
слабые силы в тело Адонайи. Бекка отвела глаза и спрятала  лицо  в  теплую
шейку Шифры.
   В это время на ринге  Пол  схватил  Адонайю  за  перед  его  рубашки  и
подтянул к себе. Тот резко  и  мощно  нанес  Полу  удар  головой  в  лицо,
размозжив ему нос. Пол взвыл от боли. А хитроумный сын Заха легко отскочил
назад и хищно осклабился, глядя, как альф вытирает поток крови, окрасивший
его руку в ярко-красный цвет.
   - Не ожидал, старичок? - крикнул  Адонайя.  -  Лучше  держись  от  меня
подальше. А то как бы я тебя ненароком не зашиб. - А потом, широко раскрыв
объятия, будто встречал любимую, позвал: - Вот он я!
   Глаза Пола вспыхнули. Оскорбления Адонайи имели целью вывести  Пола  из
себя, чтобы тот кинулся в бой очертя голову. Но Пол  был  слишком  опытен,
чтоб позволить кому-нибудь, кроме себя, контролировать свои  действия.  Он
не шел на сближение.
   Визгливый смех Адонайи разорвал ночь:
   - Вот это дело, старичок! Держись за жизнь, пока можешь. Но  не  успеет
еще рассвести, как ты превратишься в кусок мяса, который плугом закопают в
землю, а заодно с тобой и все, что выросло из твоего семени. Твои  сыновья
станут моими слугами, твои дочери - моей забавой, а  твои  жены...  -  Его
насмешки вызывали у Бекки ощущение мурашек, бегающих по всему ее  телу.  -
Они же и так говорят между собой, что все, что у тебя  ниже  пупка,  давно
принадлежит могиле. Доставь удовольствие этим бедняжкам. Пол, отдай  земле
и все остальное.
   Пол набрал в легкие воздуха.
   - Я отдам земле кое-что побольше, - ответил он, и  его  голос  был  так
тих, что  Баба  Фила  громко  спросила,  что  он  оказал.  Но  прежде  чем
кто-нибудь успел ей ответить, Пол прыгнул вперед;  на  плечах  его  сидела
смерть. Адонайя сделал неудачную попытку уклониться. Мощный толчок  свалил
его с ног, и он плашмя упал на землю. Пол попытался схватить его за горло,
но бешенство, застилавшее ему глаза,  оказалось  плохим  советчиком.  Даже
ребятишки, еще находящиеся под присмотром своих матерей, знали,  как  надо
избавляться от такого захвата: выбросить с силой руки вперед  -  иначе  их
родичи наверняка не дали бы им времени дожить до  второго  урока.  Адонайя
выдвинул вперед свои напряженные руки, но желаемого результата не получил.
Пол  придавил  его  всем  весом  своего  грузного  тела.  Барахтающийся  и
трепыхающийся юноша еще слабо  сопротивлялся,  но  теперь  все  свелось  к
вопросу - кто тяжелее, у кого сильнее мускулы и крепче кость.
   - Дерется, как баба, невзирая  на  свою  хвастливость,  -  пробормотала
Мишель. Бекка ясно различала множество оттенков  презрения,  вложенного  в
эти слова.
   "Нет, я  бы  так  драться  не  стала,  -  с  удивлением  поймала  Бекка
собственные мысли. - Если б я дралась с кем-то, кто гораздо крупнее  меня,
я бы всячески избегала клинча, пока мой противник не  выдохся  бы.  Почему
Адонайя старается приблизить конец поединка? Он быстр, он  вполне  мог  бы
уклониться от броска па и тянуть время. И все-таки  он  этого  не  сделал.
Неужели он такой дурак, что стремится к смерти?"
   Но в глубине сердца она знала, что это не так. Нет, Адонайя  не  дурак,
он хитер, как лисица. Знание этого факта давало Бекке то, чего не могло бы
ей дать наблюдение за боем, хотя бы оно и длилось целую ночь. И  от  этого
знания пахло страхом.
   В квадрате света Адонайя изо всех сил  молотил  кулаками  в  грудь  его
отца,  а  остальные  мужчины  с  любопытством  смотрели  на  это.  Видимо,
окончательное суждение уже было вынесено;  уверенность  в  близкой  победе
Пола придавала атмосфере какую-то особую легкость,  тем  более  радостную,
что  еще  недавно  эта  атмосфера  была   полна   сомнениями   и   дурными
предчувствиями. Только приспешники  Адонайи  молчали,  не  обнаруживая  ни
особой печали, ни особого стыда за падение своего вожака и за его слабую и
бессмысленную  оборону.  Пол  уже  просунул  согнутую  ногу   под   своего
противника, готовясь перевернуть его, а потом  сделать  последний  могучий
рывок, чтобы переломить ему неподатливый позвоночник.
   - Ради Бога, Пол, пощади его! - Все головы повернулись. Крикнул  кто-то
из членов стаи Адонайи - худенький парень со  спутанными  волосами  и  еле
пробивающейся бородой. Даже Пол,  все  еще  продолжая  прижимать  к  земле
Адонайю, взглянул туда же. И как будто  в  благодарность  за  отсрочку,  а
может, и  в  последней  бесцельной  попытке  защитить  себя  руки  Адонайи
прикрыли его горло.
   Только на мгновение. Ладони тут же  отпустили  ворот  рубашки  и  снова
сжались в кулаки. Левый ударил так слабо, что заставил Пола  лишь  бросить
взгляд в том направлении, будто кто-то  хлопнул  его,  отвлекая  внимание.
Правый кулак ударил сильнее - странный удар, нацеленный куда-то под мышку.
Бекка нахмурилась,  продолжая  внимательно  вглядываться  в  происходящее.
Неужели Адонайя думает таким образом столкнуть с себя ее отца? Но  почему,
если удар такой пустяковый, как кажется, почему па  издал  такой  страшный
крик?
   Почему он схватился правой рукой за левый  бок  -  там,  где  находятся
верхние ребра грудной клетки? Бекка постаралась припомнить  уроки  девушки
Бабы Филы насчет того, как можно причинить противнику острую боль.  Может,
Адонайя случайно наткнулся на такое место? Но в  этой  части  корпуса  она
такого места припомнить не могла. Правда,  тот  слабый  удар  не  выглядел
случайным - Адонайя не из тех, кто надеется на случай,  особенно  если  на
кон поставлена его собственная жизнь. У Бекки не  было  сомнения,  что  он
хотел нанести именно такой удар и именно в то место, куда он попал.
   Нет,  о  случайности  следует  забыть.  Борьба  возобновилась,  но  для
наблюдательного взгляда Бекки было ясно  -  в  ней  присутствует  какой-то
элемент фальши, нечто, подозрительно напоминающее  детскую  игру.  Адонайя
снова принялся наносить Полу  прежние  слабые  и  бессмысленные  удары.  У
встревоженных женщин Праведного Пути было  слишком  много  поводов  желать
победы Полу, чтобы не задаваться вопросом: почему такой крепкий юноша, как
Адонайя, показывает столь очевидную  неподготовленность  к  борьбе?  Бекке
казалось, что она  слышит,  как  они  мысленно  опровергают  свидетельство
собственных глаз: он молод, у него нет опыта, он плохо  знает  приемы,  он
действует под влиянием прихоти, молодые люди часто погибают  под  влиянием
прихотей...
   Но и хуторские мужчины были не лучше. Старшие боялись любых  перемен  в
их жизни, а молодые? Они считали победу своего отца желанной лишь  потому,
что каждый из них считал именно себя тем человеком,  который  когда-нибудь
убьет Пола. И никакой аутсайдер не имеет права красть у  них  из-под  носа
эту славу.
   Все смотрели, но никто не видел.
   Дождь слабых, скользящих ударов Адонайи должен  был  служить  лишь  для
отвлечения  внимания.  Их  раздражающая  барабанная  дробь  очень   быстро
заставила Пола забыть о том невероятно болезненном  толчке,  который  враг
нанес ему куда-то под мышку. Он еще сильнее навалился  на  Адонайю  и  все
свое искусство направил на то, чтоб перевернуть противника, как  черепаху.
Ему оставалось только убить, а уж тогда можно будет выслушать восторженные
крики жен.
   Но мир вдруг рухнул и покатился под наводящим ужас небом  куда-то,  где
течение времени страшно замедлилось, а привычные движения лишились смысла.
   Неужели Бекка одна заметила ту судорогу, которая  прошла  по  рукам  ее
отца? Его челюсть отвисла, рот  безвольно  приоткрылся.  Огромные  лапищи,
вцепившиеся в плечи Адонайи, побелели от напряжения  -  сила  вытекала  из
пальцев Пола. Бекка прижала сестренку к  груди  еще  крепче,  увидев,  как
левое колено Пола вдруг подогнулось и он упал.
   А может, это был результат действий Адонайи - того точно  продуманного,
молниеносного движения, с которым  его  колено  с  силой  взлетело  вверх,
нанеся удар меж раздвинутых ног Пола и отбросив его влево?
   Адонайя откатился в другую сторону - свободный от клинча - и уже  успел
вскочить на ноги, пока Пол все еще извивался в пыли.  Сильный  удар  босой
ногой попал в уже окровавленное лицо Пола в тот  самый  момент,  когда  он
пробовал встать. Однако Бекка видела, что Пол  рухнул  еще  до  того,  как
получил этот удар.
   Все было неправильно.  Все  казалось  чем-то  нереальным.  Неужели  это
видела только она одна или же все произошло так быстро, что  остальные  не
успели осмыслить происходящее?  Да  и  как  вообще  эти  люди,  зашоренные
собственными интересами, всецело зависящими от  того,  чем  кончится  бой,
могли вообще что-то заметить? Никогда еще Бекка не чувствовала себя  такой
одинокой. Независимо от того, насколько был силен удар ноги Адонайи, Бекка
знала - ее  па  обладал  такой  силой,  которая  позволила  бы  ему  легко
перенести и гораздо более сильный удар.  И  если  Адонайя  сейчас  показал
столь высокое понимание искусства боя, то почему ничего  подобного  он  не
проявил на празднике Окончания Жатвы?
   Разве может человек овладеть таким сложным искусством за столь короткое
время? А не  могло  ли  нечто,  весьма  далекое  от  естественных  причин,
заставить па двигаться так медленно и с такими усилиями, будто  он  полный
инвалид?
   О Господин наш Царь, неужели они не видят?
   "Пути Господина нашего Царя неисповедимы. - Голос Хэтти  возник  в  уме
Бекки, чтоб произнести эту фразу, которая давала  ответ  на  все  вопросы.
Казалось, Бекка опять стала ребенком, который внимательно  вслушивается  в
голос взрослой женщины, обучающей их: - Как у Давида  с  Голиафом,  как  у
израильтян под Иерихоном, иногда  Господь  Бог  и  его  возлюбленный  Царь
решают показать нам чудеса, слава которых длится вечно".
   "Нет! - Червь  в  сердце  Бекки  голосом,  похожим  на  ревущее  пламя,
ниспроверг авторитет Писания, на который ссылалась Кэйти. - Па не Голиаф и
не город, погрязший во грехе! Он не творил зла. Зло творил Адонайя!"
   Шифра зашевелилась в теплых объятиях Бекки и тихонько  пискнула.  Бекка
взглянула на сестренку, и все голоса Поминального холма вдруг хором запели
что-то, используя в качестве своего рупора этот крошечный  влажный  ротик.
Всю самоуверенность Бекки как рукой сняло.
   Голоса налетали темными шквалами, наполняя воздух жалобами на  то,  что
Пол отправлял новорожденных на холм,  потому  что  это  были  мальчики,  а
хутору требовались девочки, или наоборот.  Они  напоминали  о  подростках,
превращенных в скелеты за то, что они в чем-то погрешили против  хуторских
норм. Они оплакивали девушек, чьи  Перемены  начались  не  так  и  длились
иначе, чем они начинаются и длятся  у  достойных  женщин.  О  девушках,  у
которых кровь шла  или  слишком  обильно,  или  слишком  часто  и  которым
приходилось умирать, дабы  их  присутствие  не  нарушало  привычного  хода
вещей. Звучал там и голос дочери Тали Сьюзен, да и не только ее. Ведь  для
каждой смерти Пол подыскивал оправдание в, обычаях или в строчке  Писания,
строчке, которая подтверждала  его  волю,  но  Бекка  знала,  что  не  эти
мертвые, холодные цепочки букв были настоящими палачами детей.
   Песня, которую сейчас пели младенцы и  дети  Поминального  холма,  была
проста:
   - Пришла его очередь!
   "Его очередь, думала Бекка. Да, может быть, то, что он делал, тоже было
злом, но все же... О, па!"
   И сквозь слезы,  от  которых  пламя  факелов  казалось  колеблющимся  и
расплывчатым, она снова взглянула на ринг  и  увидела,  как  Адонайя  дает
подножку Полу -  примитивный  прием,  которым  пользуются  даже  хуторские
девчонки, чтоб подшутить над неуклюжими сестренками. Толчок, если говорить
правду, еле заметный,  но  Пол  падает  на  землю.  На  этот  раз  Адонайя
вскакивает обеими ногами прямо на грудь  Пола.  Горестно  кричат  женщины,
заглушая треск ломающихся ребер. Потом удар  ногой  в  голову,  за  ним  -
другой, наносимые с такой дикой злобой, что каждая клеточка в  теле  Бекки
покрывается ледяной коркой.
   К этому времени Адонайя уже перевернул тело Пола  на  живот  и  схватил
изуродованную голову альфа в руки, чтоб  сделать  тот  последний  поворот,
который выдавит жизнь из Пола. Он сделал это с таким видом, будто  у  него
есть  планы  и  более  интересные.  Треск  шейного  позвонка  был   скорее
формальностью, чем необходимым завершением.
   Адонайя встал над телом Пола и вытер со лба пот рукавом рубахи.
   - Во имя Господа! - сказал он.
   - Да исполнится воля его, - послышалось бормотание хуторян. Один из них
подошел и сунул свой факел в железную  бочку,  которая  тут  же  выплюнула
густой дым, подкрашенный чем-то темно-красным. На мили вокруг,  на  других
фермах увидят лишь поднимающееся к небу черное облако. Вторая бочка должна
окрасить небо белым.
   Люди из отборной шайки Адонайи уже двинулись сквозь тьму, туда, где все
окна Праведного Пути, кроме одного, разрывали темноту ярким светом.  Стоны
и вопли спиралью взвились  к  небу,  оставляя  за  собой  шлейф  кровавого
дурмана.
   У Бекки не было времени оплакивать отца. Скорбь может подождать. Сейчас
значение имело только одно. Пока оставалась хоть малейшая  надежда,  Бекка
бежала в ночь с Шифрой на руках.





                      На лужайке, где ползают змеи с отравленным жалом,
                      Я Лилит с моим милым на травке зеленой застала.
                      На лужайке, где яблоки красные зреют.
                      Я дала ему плод, а вину возложила на змея.
                      На лужайке, где змей опечален подобным итогом,
                      Я смеюсь над глупцами - мужчиной и Господом Богом.
                      На лужайке, где монстры, а я не сказать, чтоб одета,
                      Я в лицо им кричу: да, я сделала, сделала это!
                      [согласно Талмуду, Лилит - первая женщина,
                      сотворенная Богом; в вавилонской мифологии
                      Лилит - злой дух, нападающий на спящих]

   - Она здесь! - Бекка узнала голос Тали. Она услышала его еще  до  того,
как свет факела залил глубокий подвал  хранилища,  где  она,  скрючившись,
просидела, как ей казалось, бесконечные часы. Бекка откинула голову, чтобы
встретить свет, и тут же перекосилась от боли, хотя и  не  позволила  себе
вскрикнуть.
   С Тали было еще двое мужчин -  один  из  шайки  Адонайи,  другой  -  из
пожилых  хуторян.  У   последнего   лицо   выражало   угрюмое   тонкогубое
удовлетворение. Там - снаружи  -  сводились  старые  счеты  за  пустяковые
обиды, за  давние,  но  так  и  не  прощенные  ссоры.  Хуторянин  выглядел
достаточно старым,  чтоб  принадлежать  к  тем  жителям  Праведного  Пути,
которые достались Полу, когда он завоевал место  альфа.  Вполне  вероятно,
что он помнил еще отца Пола.
   "Такой старый, - подумала Бекка, когда он спрыгнул в погреб и подставил
ей руки, чтоб она дотянулась до люка и  вылезла  наверх.  -  Интересно,  а
сколько раз он в своих мечтах, набравшись храбрости, делал то,  что  потом
сделал мой па, и поднимался выше, переставал  быть  просто  парой  рабочих
рук? Но он так и не осмелился и, должно быть, завидовал моему па,  который
стал тем, кем ему уже никогда не бывать.  Может,  во  сне  он  видел  себя
чем-то большим, но - Пресвятая Богоматерь! -  как  он  наверняка  радуется
смерти моего бедного па!"
   Да разве он один такой? Человек Адонайи тоже преобразился, его  плоское
лицо излучало сияние восторга. Этого-то следовало ожидать.  Теперь,  когда
Адонайя стал альфом Праведного Пути, на тех, кто  стоял  с  ним  заодно  с
самого начала, посыплются благодеяния и дары. Не приходилось сомневаться в
том, в какой форме этот человек захочет получить свою плату -  слишком  уж
красноречиво он поглядывал на Бекку.
   Но вдруг он ощутил ее запах, и его лицо тут же омрачилось.
   - Лучше эту девку отвести прямо к Найже... Адонайе.
   Пожилой кивнул, сморщив нос, когда резкий, ни с чем не сравнимый  запах
женщины в поре коснулся его ноздрей. Он злобно  уставился  на  Бекку,  как
будто она совершила нечто непотребное специально назло ему.
   "А все потому, что не может получить меня, - думала Бекка. - Как  будто
он мог раньше! Для этого мы с ним слишком близкие родственники. Разве  что
Поцелуй или Жест. Но Боже сохрани меня от того, чтобы разделить их с  ним.
Она взглянула на молодого и содрогнулась. Спаси меня и от этого.  Хотя  бы
сейчас. Сейчас, когда я в поре, я для них как Ева. Никто  не  может  взять
меня, кроме..." Содержимое ее желудка поднялось почти к  самому  рту.  Она
стала молча молиться.
   - Не торопитесь! - Тали  подняла  руку.  Ее  лицо  горело  лихорадочным
румянцем, глаза пылали неестественным огнем. Она опустила факел  в  подвал
хранилища; его свет исключал возможность скрыть здесь  что-нибудь.  -  Где
она? - крикнула она, осветив  факелом  кучу  посевного  зерна  и  какие-то
тряпки, слишком небольшие, чтобы под ними можно было спрятать ребенка.
   Бекка промолчала.
   Юноша, по всей видимости, боялся Тали, шарахался от нее,  как  раз  уже
обжегшийся ребенок. Весь нерешительность и уважение, он заикаясь сказал:
   - А может быть... Не может ли быть, что наши уже нашли ее?
   Тали издала губами малоприличный звук - свидетельство ее презрения.
   - Думаешь, я не знала бы об этом? Я тебе уже говорила - с остальными ее
не было. - Она бросила на Бекку грозный взгляд. - Если ты  полагаешь,  что
оказываешь услугу своей проклятой помешанной на Писании мамаше-наседке, то
советую подумать еще раз. Она сама прикажет тебе  принести  ребенка  и  во
всем подчиниться воле Господина нашего  Царя.  -  Дикая  пародия  на  смех
сорвалась с губ Тали, поразив Бекку в самое сердце. - Да  исполнится  воля
его, скажет она! Похоже, именно эти слова были  на  ее  устах,  когда  Пол
впервые овладел ею или  когда  она  давала  какому-нибудь  другому  идиоту
Поцелуй Мира. Его воля исполнится, и если я дам ей  больше  утешения,  чем
она когда-либо давала мне, то пусть священный меч Царя Ирода поразит  меня
на этом месте!
   - Иди с нами, Бекка, - сказал хуторянин тихо, но твердо. - Пожалуйста.
   Она вышла вместе с ними из хранилища в мир,  где  рассвет  уже  начинал
высвечивать поля. Бекка прикусила нижнюю губу,  приказав  себе  не  видеть
того, что утренний свет должен  был  обнажить  перед  ее  глазами.  Вотще!
Слишком многое случилось за ночь, и никто еще не успел убрать мертвецов.
   Первым она увидела сына Тамар - Хирама. Он лежал на спине,  с  глазами,
устремленными в небо. Должно быть, хотел найти убежище  в  дальних  полях,
когда мужчины поймали его. Его ночная рубашонка была  слишком  длинна  для
таких маленьких ножек, верно, перешла к нему от кого-то из братьев. Голова
повернута под каким-то невероятным углом. Зато крови нет.
   Кровь в изобилии появилась дальше, когда  они  подошли  ближе  к  дому.
Вилли - сын Селены - лежал во дворе, раскинувшись в тачке; его  кожа  была
болезненно желтой: кровь вытекла из покрытого загаром тела.
   Тому, кто поймал его, видно,  пришлось  нелегко,  пока  он  наконец  не
перерезал Вилли глотку. Рана была рваная, а лицо и руки  мальчика  покрыты
множеством мелких порезов и царапин. Еще двое ребятишек, примерно того  же
возраста, что и Вилли, привалились к стене большого сарая,  будто  присели
на корточки, чтоб сыграть в шарики. У них были проломлены головы.
   Бекка вдруг обнаружила, что она тяжело дышит широко открытым ртом.  Это
произошло в тот момент, когда Тали и двое мужчин подвели ее  к  дому,  где
ждал Адонайя. Здесь стояла какая-то неестественная тишина, а в воздухе  не
чувствовалось никаких запахов, кроме неожиданно свежих и бодрящих ароматов
чистого осеннего утра. Ни из кухни, ни из очагов дым не шел. Небо  пачкали
лишь клубы умирающего багрового сигнального дыма, размазываемого  утренним
ветерком.
   "О мой Господь и Пресвятая Дева Мария, пусть окажется, что женщины  уже
приходили, - молилась Бекка. - Пусть будет так, что они были тут до  меня,
чтоб убрать  своих  мертвецов.  Господь  мой,  только  не  дай  мне  стать
свидетельницей этого, и я клянусь своей душой..."
   Эту молитву ей не суждено было закончить.  Они  обогнули  угол  дома  и
увидели Кэйти и Рэй, стоявших  на  коленях  возле  самых  маленьких.  Дети
лежали длинным рядом, уже раздетые - их ночные рубашонки  были  брошены  в
бельевую корзину, стоявшую рядом. Женщины подняли  глаза,  когда  услыхали
приближающиеся к ним шаги. Лицо Рэй  испещрено  полосками  высохших  слез,
волосы всклокочены и висят космами вдоль  лица.  На  коленях  она  баюкала
крошечное искалеченное тельце девчурки,  не  достигшей  еще  и  трех  лет.
Темные кудри девочки были еще темнее там,  где  запеклась  ее  кровь.  Рэй
пыталась завернуть маленькое холодное  тельце  в  небольшой  кусок  грубой
материи, но руки ее отказывались повиноваться разуму.  Они  были  способны
лишь на одно - прижимать ребенка к груди,  баюкать  его  под  тихий  напев
колыбельной песни.
   У Кэйти глаза сухие.  Это  испугало  Бекку  даже  больше,  чем  зрелище
нескрываемого горя Рэй. Хуторская учительница горько улыбнулась и  сказала
своим "классным" голосом:
   - Бекка, как я рада, что ты пришла. Ты  ведь  пришла  нам  помочь?  Это
прекрасно. Ты ведь знаешь, я Дел не могу доверить ничего важного. Толку от
нее мало, а мы должны убрать все, что  ты  здесь  видишь,  еще  до  начала
полдневной трапезы. Я не имею представления, что готовить, хотя вообще-то,
по правилам, сегодня готовить должна Селена. Но  и  на  Селену  положиться
нельзя. А  уж  от  мужчин  и  вообще  никакой  помощи  не  получишь.  Надо
заготовить очень много дров, надо натаскать много сучьев - вот  и  все,  о
чем они думают. И еще они требуют, чтоб мы доставили им детей  сегодня  же
утром, причем в полном порядке, а нас только двое, чтоб этим заняться.
   И она небрежно махнула рукой в сторону длинной  шеренги  трупов.  Среди
них лежало и тело ее младшего сына. Он был единственным, чье лицо не  было
изуродовано. Кэйти вытащила из корзины  окровавленную  детскую  рубашку  и
взмахнула ею, чтоб расправить.
   - Я стираю не хуже других женщин, но без  помощниц  одолеть  столько...
Нет, просто не представляю. Столько  дел  до  полдника,  -  добавила  она,
покачивая головой.
   Самые пожилые женщины сидели в гостиной, куда Тали ввела и  Бекку.  Они
занимали целый ряд стоявших бок о бок стульев с высокими прямыми  спинками
и были одеты в свои лучшие платья. Ни один  волосок  не  выбивался  из  их
причесок, а лица были спокойны и чисто умыты, как у невест.
   Старшая из жен Пола даже ухом не повела, услышав, что Тали окликнула ее
по имени. Она смотрела прямо перед собой куда-то в будущее, которое у  нее
сейчас измерялось часами.
   - Мишель, что вы сделали с ним?
   Все так же твердо глядя вперед, Мишель ответила:
   - Мы о нем позаботились. Для этого мы воспользовались его кабинетом. Он
в стороне от других комнат, как раз то,  что  нужно.  Никто  из  тех,  кто
увидит его, не сможет упрекнуть нас, что мы  были  небрежны  или  отказали
нашему мужу в последней услуге.
   Тали хмыкнула и взмахнула своим факелом, так что тот оказался  всего  в
нескольких дюймах от стоического лица Мишель. Старуха  не  дрогнула  и  не
шевельнулась. Тали поднесла пламя еще ближе, еще  медленнее,  пока  любое,
даже случайное, движение руки  могло  привести  его  в  соприкосновение  с
темным платьем Мишель. Все та же каменная неподвижность.
   - Лицо, точно лемех плуга! - Тали приложила губы  почти  к  самому  уху
Мишель и сказала свистящим шепотом: - На лемехе ничто не оставляет следов,
но на камне он нередко ломается. Вот, значит, ты какая?
   Мишель не смотрела на Тали. Для нее эта молодая женщина была все  равно
что сквозняк, что полет надоедливой мухи,  что  обрывок  забытого  сна.  И
только Бекке да небесам она сказала:
   - А они удачно подобрали ей имя. Все так и сбудется.
   Кровь отхлынула от лица Тали.  Она  выпрямилась  и  отошла  от  шеренги
сидящих жен Пола. То, что  такая  невинная  фраза  вызвала  у  Тали  столь
сильную реакцию, удивило Бекку, и, видимо, это отразилось у нее на лице.
   - Аталия. Аталия - это тот, кто убил всех царских детей из рода Давида,
а затем погиб ужасной смертью прямо у священного алтаря.
   Бекка резко повернула голову, чтоб взглянуть на ту, чей голос  раздался
откуда-то снизу. Баба Фила, чуть  склонив  голову  набок,  подмигнула  ей,
будто ребенок, готовящий удачную шалость.
   - Что ж делать, коли ее так зовут? - И обращаясь к Тали, добавила: - Не
обращай внимания на Мишель, милочка. От  женщин,  чей  ум  занят  высокими
помыслами, вежливых слов не услышишь. И тебе тоже не следует  уделять  так
много внимания своему имени. Тали, а то твой новый муж  подумает,  что  ты
заносишься выше, чем тебе надлежит быть. Он  ведь  предпочитает  достойных
женщин, этот Адонайя из Миро... из Праведного Пути.
   Старуха пристально поглядела на ряд сидящих женщин - моложе,  чем  она,
но достаточно старых, чтобы не считаться приносящими пользу.
   - Может, вам что-нибудь нужно  от  меня,  Мишель,  Офир,  Делис  и  все
остальные? Что-то, чтоб облегчить ваше ожидание или что-то после него?
   - Бог да будет с тобой, Фила, скоро мы ни в чем не будем нуждаться.
   Баба Фила пожала плечами.
   - Да будет Он и с вами. Если передумаете, то дайте знать моей девчонке,
она меня отыщет. - Старуха снова повернулась к  Тали.  -  Все,  о  чем  ты
просила, уже готово, а моя девчонка ждет  тебя  у  задней  двери.  И  будь
добра, присмотри, чтоб твой факел был  погашен,  когда  туда  пойдешь.  Я,
знаешь ли, прожила так много совсем не для того, чтоб помереть от пожара в
доме.
   В словах Тали прозвучала какая-то почти свирепая готовность:
   - А как скоро это должно сработать?
   Еще одно пожатие опущенных под бременем лет плеч:
   - Часа через два-три. Да ты и сама  узнаешь,  незадолго  до  того,  как
начнется.
   - Тогда постереги эту! - Тали слегка подтолкнула Бекку в  сторону  Бабы
Филы и выбежала из комнаты. Она замешкалась лишь для  того,  чтобы  сунуть
свой факел в ведро с водой, стоящее возле камина.
   - О чем это вы? - спросила Бекка.
   Вещунья хихикнула:
   - Женские дела, - ответила она и бросила  многозначительный  взгляд  на
обоих мужчин. Злобный взгляд старухи заставил их поежиться, будто по  коже
пробежал холодок. Они тут же отошли подальше, чтобы не слышать, и оставили
Бекку и Бабу Филу в относительном уединении.
   - Это потому, что она опять понесла? - спросила Бекка, прежде чем  Баба
Фила успела заговорить. - Какой-нибудь настой, который  ты  сделала,  чтоб
убить ребенка па прямо у нее в чреве?
   - Говори потише, такие речи сулят беду и вообще  крайне  неприличны.  -
Старуха явно пародировала жесткую самоуверенность  Хэтти,  но  ее  увядшие
губы выдали ее с головой своей хищной усмешкой. - Тали чувствует  себя  не
очень хорошо, Бекка.  Она  выпросила  у  меня  средство,  чтобы  подлечить
желудок. Разумеется, есть немало женщин,  которые  плохо  выносят  сильные
лекарства, и если дело повернется против  ребенка,  ну...  -  Она  развела
руками. - А раз уж это все равно приплод Пола, то не так уж и важно, когда
именно отлетит эта бедная душа.
   - Не так уж и  важно...  -  Бекка  поглядела  на  Мишель  и  остальных,
вспомнила Рэй и малышку, которую та прижимала к груди. С трудом она  снова
переключилась на Бабу  Филу,  и  в  ее  словах  послышалась  едкая  горечь
отвращения.
   - А ты все еще жива, старуха...
   - Да, не умерла, повезло. - Баба Фила ответила так  беспечно,  будто  в
словах Бекки не было ни капли яду. - И вовсе не потому, что таких  попыток
не было. Просто моя  Марта  оказалась  такой  храброй,  как  мне  даже  не
снилось. Двое попытались прикончить меня этой ночью. Они все еще там -  на
чердаке. Старые дуры, но не похоже, что долгое пребывание там пошло им  на
пользу. - А затем, уж совсем тихо, хуторская вещунья сказала:  -  Я  знаю,
что терзает твое сердце, девочка.  В  первый  раз  боль  всегда  ощущается
сильнее. Как ты думаешь, сколько Чисток я пережила на  своем  веку?  И  не
только при смене альфов,  но  и  в  неурожайные  годы  или  при  появлении
заразной болезни... Во всех этих случаях всегда происходит примерно одно и
то же. За свою жизнь сегодня ночью я дралась так  же,  как  эти  маленькие
дети, что лежат сейчас там - остывшие. Ты не можешь отнять у  меня  время,
отпущенное мне, и тем самым вернуть им возможность дышать.
   - Я не сделала бы этого, даже если б такое  было  возможно,  -  сказала
Бекка так тихо, что ее почти не было слышно.
   Но у старухи, когда это касалось ее, слух всегда оказывался на редкость
острым.
   - Да я и так знаю, что ты  этого-не  сделала  бы.  Но  давай  на  время
отложим твои неприятности. Я просто сгораю от желания узнать  новости.  Не
осмеливалась спуститься сверху вплоть до этой минуты. Скажи  мне,  сколько
народу потерял Вифлеем? Сколько их перестало дышать воздухом,  но  открыло
свои рты для райских песен, чтобы младенец Иисус мог жить в изобилии?
   - Сколько? - Эти слова как бы отплясывали веселый танец  вокруг  своего
безобразного смысла. Бекка была начитана в Писании не хуже  всякой  другой
девы Праведного Пути. Но смысл вопроса  Бабы  Филы  добирался  до  ее  ума
медленно  и  постепенно.  Она  вполне  могла  бы  дать  старухе  столь  же
закамуфлированный ответ, но откуда-то  взявшийся  тонкий  ребячий  волосок
вдруг налился кровью и туго стянул ей горло.
   - Нет, - сказала она открытым текстом, - я не знаю, сколько  несчастных
младенцев убил сегодня Адонайя.
   Она пожалела о своей смелости тут же, как только эти слова сорвались  с
ее языка. Баба Фила жива сегодня только потому, что знает о выживании все,
что о нем можно знать. Если  она  опасается  назвать  бойню  ее  настоящем
именем, то для этого должна быть важная причина.  "Неосмотрительные  слова
могут привести меня к гибели. Господи помилуй! А если они убьют  меня,  то
что же будет с Шифрой?"
   Она  подумала  о  девчушке,  спрятанной  в  потайном  месте,  и  страх,
сжимавший ее желудок, сразу усилился вдвое.
   Но Праведный  Путь  уже,  должно  быть,  исчерпал  сегодня  свою  квоту
смертей. Время убийств истекало.  Всякий  ребенок,  вышедший  из  возраста
учившихся ходить и пока избежавший меча Господина нашего Царя,  теперь  до
поры до времени был в безопасности. Бекка увидела  одного  такого  малыша,
примостившегося под  юбками  двух  почтенных  матрон  -  Делис  и  Метрии.
Хуторянин, пришедший с Беккой, тоже увидел его, человек Адонайи - тоже. Но
ни один  из  них  не  подошел,  чтоб  вытащить  мальчика  на  двор  и  там
прикончить. Он был в том  возрасте,  когда  его  смерть  не  была  насущно
необходима для нового альфа. Если такие  же  мальчики  и  девочки  все  же
погибли, то это происходило в первые часы больших перемен, когда внезапный
взрыв накопившейся ненависти и страха  вдруг  давал  возможность  излиться
самым темным инстинктам. Бекка твердо знала, что все перемены в ее  судьбе
сопровождаются кровью.
   - Но мы богопослушные люди. - Уроки Хэтти, всплывая в памяти ее дочери,
обретали оттенок иронии. - Все, что мы делаем, мы делаем так, как учит нас
Писание. Мы не можем похвалиться тем, что нам известны цели Господа  Бога;
это было бы с нашей стороны  нахальством.  Мы  просто  повинуемся  Ему,  а
потому на нас почиет Его благословение.  Разве  может  человек  подвергать
сомнению Слово Божие?
   Чудом выживший мальчуган сжался и затрясся, как древний больной старик.
Бекка почувствовала во рту вкус желчи, увидев, как ужас вытесняет сознание
из глаз ребенка, оставляя после себя зверя. Этот ребенок выжил, но если он
не восстановит способность пользоваться своим мозгом и телом, то его жизнь
будет коротка. В  Писании  найдется  строчка,  которая  оправдает  решение
убрать из хутора этот лишний и бесполезный рот. Всегда, когда в этом  есть
нужда, подходящая строчка находится, и ее будут вертеть и так и эдак, пока
она не станет полностью приемлемой.
   "Слово Господне". Эти слова окутывали Бекку, как окутывает плечи теплая
золотистая ткань, даруя уют и безопасность. Теперь они несли в себе память
об убитых детях, чья единственная вина заключалась в  том,  что  они  были
слишком малы и, стало быть, могли отвлекать своих матерей от  любых  видов
служения их новому господину. Если же при этом погибнут и другие дети, что
ж,  так  получилось:  таковы  пути  Господа,  без   вопросов   принимаемые
настоящими богопослушными людьми.
   Мы просто повинуемся.
   "Тогда, значит, я не богопослушная женщина!" Поняв это, Бекка отнюдь не
испугалась. Она чувствовала себя так, будто кто-то принес ей,  пребывавшей
в сумерках, яркий источник света. Все проповеди ее матери, извлеченные  из
Писания, все это  преклонение  перед  обычаями  и  хуторскими  традициями,
обязательное для каждой покорной дочери Праведного Пути, - все это  отпало
от Бекки, как мякина от  тяжелых  зерен  ячменя.  Вот  она  стоит  тут,  и
единственная ее опора - ясное понимание своих возможностей,  а  она...  не
боится!
   Вернулась Тали. Грубо толкнула Бекки локтем.
   - Он ждет.
   Бекка с силой ударила женщину по лицу.
   - И подождет. Я не корова, чтоб меня  погонять,  Тали.  Я  пойду,  куда
должна идти, но ты держи от меня свои лапы подальше!
   - Заносишься передо мной, ты, маленькая... - Рука Тали метнулась к лицу
Бекки. Пальцы Бекки сомкнулись на  запястье  Тали,  удержав  руку  той  на
волосок от щеки.
   - Не смей!
   Бекка произнесла это совсем тихо, но в короткой  фразе  было  заключено
обещание целого моря боли - столько, сколько вообще можно вложить в слова.
   Потеряв дар речи. Тали показала на дверь,  ведущую  к  лестнице.  Бекка
спокойно вышла из гостиной  с  гордо  поднятой  головой  и  с  королевским
достоинством в каждом движении. За спиной она услышала сухой  смешок  Бабы
Филы.
   Бекка поднялась наверх в сопровождении  Тали,  шедшей  следом  за  ней,
будто служанка, и двух мужчин, игравших роль почетной стражи.
   Не торопясь она подошла к старой двери, ведущей в бывшую спальню па,  и
повернула ручку до того, как кто-нибудь  из  ее  трех  сопровождающих  мог
вмешаться.
   В большой неубранной постели лежала  и  рыдала  Руша;  маленькая  грудь
обнажена, на подбородке несколько ссадин.
   Адонайя развалился в большом мягком кресле у окна со  стаканом  воды  в
руке. На нем был надет один из старых домашних халатов Пола, явно  слишком
большой для него. У Адонайи был вид человека,  который  и  родился  и  был
воспитан исключительно для того, чтобы  править  округой  именно  из  этой
комнаты. Все здесь, включая и девчонку  в  постели,  принадлежало  ему  по
праву рождения.
   - Бекка! - Нотка притворного гостеприимства в словах, произнесенных им,
резанула ее по нервам. - А нам так не хватало тебя этой ночью! Но ты вечно
так застенчива, так скромна. Мой родитель учил меня, что это  великолепные
качества в женщине. Однако он не упомянул о том, что иногда они  чертовски
неудобны.
   - Бекка! - Маленькая Руша  протянула  к  ней  руки.  Появление  сводной
сестры исторгло громкое рыдание из самых глубин ее сердца. Бекка не  стала
ждать разрешения. Она  бросилась  к  кровати  и  крепко  обняла  Рушу.  От
простынь исходили запахи пота и  секса  и  еще  какой-то  очень  резкий  и
незнакомый запах. Несчастнее самого несчастного грешника, Руша,  перемежая
слова всхлипами, покаянно шепнула, упираясь носом в грудь Бекки:
   - Я только сегодня вошла в пору.
   - И вот это оказалось большой удачей, -  заговорил  Адонайя.  -  Всегда
ведь исключительно  приятно,  если  молодой  альф  получает  свидетельство
благосклонности Господа сразу  же  после  начала  своего  правления.  Я-то
надеялся, что этот момент со мной разделишь ты, Бекка, но твоя скромность,
твоя невиданная скромность... - Адонайя причмокнул языком.  -  К  счастью.
Бог решил наградить своего достойного слугу.
   Он осушил стакан с водой и протянул его к постели.
   - Я желаю пить!
   Руша, высвободившись из объятий Бекки, взяла голубой глиняный кувшин  и
наполнила стакан. Удовольствие, доставляемое ему зрелищем этой прирученной
девочки, казалось, заставляло Адонайю раздуваться, как шар. Руша  даже  не
пыталась скрыть свою наготу перед глазами еще двух мужчин. Старший из  них
прикрыл  глаза  веками,  младший  бесстыдно  пялился  на  то,   как   Руша
прислуживает своему господину, а  затем  с  несчастным  видом  прячется  в
ворохе мятых простынь. Пока все  это  происходило,  Бекка,  сама  того  не
желая, заметила на простыне пятно - знак потерянной Рушей невинности.
   Адонайя маленькими глотками выпил воду, а затем откинул  голову,  будто
собирался вздремнуть. Бекка вдруг обнаружила, что пристально  вглядывается
в его обнаженную шею и что откуда-то из глубин ее живота в ней поднимается
и крепнет желание: "Господь Всемогущий, неужели ты не можешь дать мне силу
мужчины на то время, которое нужно, чтоб сломать эту мерзкую шею!"
   Только когда Адонайя снова заговорил,  Бекка  очнулась  и  вернулась  в
реальный мир. Она настолько пришла в  себя,  что  наконец  смогла  уловить
смысл его слов:
   - ...О костях позаботятся. Этим могут заняться старшие жены,  чтобы  не
торчать, изображая из себя каменные столбы. Я  займусь  ими  потом,  когда
подбодрю своих женушек.
   Старик хуторянин возразил:
   - Нужна неделя, а то и больше, чтоб они  снова  вошли  в  пору.  Обычно
приходится ждать, пока не кончится траур, Адонайя.
   Молодой альф вскочил с кресла  и  кинулся  на  хуторянина  прежде,  чем
кто-нибудь успел  мигнуть  глазом.  Удар  кулака  правой  отбросил  голову
хуторянина влево, а  кулак  левой  врезался  ему  в  живот,  заставив  его
согнуться пополам и уже  в  этом  положении  принять  удар  босой  ноги  в
челюсть. Хуторянин отлетел к стене и ударился о старый ящик, в котором Пол
хранил свои немногочисленные книги. Ящик  закачался  и  чуть  не  упал  на
мужчину, однако дело ограничилось  тем,  что  несколько  томов  вывалились
наружу и упали на пол. Кровь у старика лилась из носа и изо рта. Когда  он
очнулся, то вместе с кровью выплюнул на пол несколько зубов.
   Хотя жертва еще не опомнилась, Адонайя уже кричал:
   - Советы я принимаю только от своих людей, да и  то,  когда  я  их  сам
попрошу. И клянусь Богом, если я еще раз  услышу,  что  кто-то  из  вас  -
недоносков из Праведного Пути - называет меня по имени, это для вас  будет
означать одно - смерть. Я покажу вам, кто здесь господин!
   Бекка метнулась мимо постели и  подбежала  к  подоконнику,  на  который
Адонайя поставил стакан. Человек Адонайи с неразборчивым воплем  попытался
остановить ее, но она быстро и ловко ускользнула от Него.  В  этот  момент
для Бекки не существовало ни приспешника, ни его господина. Бекка схватила
стакан и твердым шагом подошла к хуторянину. Тали попыталась  было  встать
между ними, но  в  ответ  получила  краткое  проклятие  и  резкий  толчок,
опрокинувший ее на постель рядом с Рушей.
   Волосы Бекки, заплетенные в косы, расплелись и мешали  ей  видеть.  Она
откинула их назад, за уши, и наклонилась, чтобы смыть прямо руками кровь с
лица хуторянина. Она слышала  смех  Адонайи,  потом  распоряжение,  данное
подручному, произнесенное слишком тихо, чтоб его можно было разобрать. Она
просто не обращала на это внимания. Ощутила на своем плече руку молодого и
нетерпеливо стряхнула ее.
   Горькое презрение, ненависть, бессильная жажда  крови  виновника  всего
этого, все это Бекка отодвинула куда-то в самый темный уголок  души.  Если
выпустить свои истинные чувства на свободу сейчас, понимала она, это будет
глупость, за  которую  расплачиваются  смертью.  Она  не  хотела  умирать,
особенно сейчас, когда беспомощная Шифра ждет  возвращения  Бекки.  Старый
призрак той Бекки, которой не было уже давно,  поднялся  из  глубин,  чтоб
спасти ее: "Я хочу быть травницей и помогать людям, как мисс Линн. Я  хочу
исцелять".
   Это призрак  нашептал  ей  те  слова,  а  сегодняшняя  Бекка  всю  силу
страстей, толкавших ее к убийству, перелила  в  руки,  исполнявшие  сейчас
совсем другую работу. Насколько это было возможно, она очистила нос и  рот
хуторянина от крови; Потом возложила ему на лоб  свои  влажные  прохладные
руки.
   Он шевельнулся. В глазах  мелькнуло  сознание.  Бекка  улыбнулась  ему,
приветствуя возвращение в мир.
   Его первая реакция была проявлением чистого ужаса.
   - Убирайся прочь, проклятая! Ты что, хочешь моей смерти? Не  смей  меня
трогать! - Он плюнул ей в лицо и шатаясь встал на ноги еще  до  того,  как
сгусток кровавой слюны успел стечь со щеки Бекки.
   Чьи-то руки схватили Бекку за локти и подняли с пола. На этот  раз  она
не сопротивлялась. Адонайя засмеялся ей прямо в ухо.
   - Соблазн - плохая штука, верно? А  те  соблазны,  что  обуревают  Еву,
особенно опасны. Женщины хитры и маскируют свои уловки, но Бог видит  все.
И он наказал их за грехи, за грехи, что привели к Голодным Годам. Что ж, у
мужчины есть лишь два способа победить соблазн: бежать  от  него  или  его
сокрушить. Богобоязненный человек никогда не отступит перед злом, каким бы
сильным оно ни было. - Он повернулся, чтоб улыбнуться сначала  хуторянину,
а потом члену своей стаи. - Братья,  вы  увидите,  как  настоящий  мужчина
сокрушает соблазн. Подойдите, и вы будете первыми,  кто  выразит  почтение
избранной мной жене.
   Бекка не мигая смотрела перед собой, когда человек Адонайи  почтительно
поцеловал ее в щеку. Автоматически она подставила  другую,  и  морщинистые
губы хуторянина скользнули по все еще влажному следу  недавно  нанесенного
оскорбления.
   - Сегодня, - сказал Адонайя. - Возрадуемся.





                                    Ветер как лед и грех как лед.
                                    Ребенок в грехе растет.
                                    Греховен совет и греховен ответ -
                                    Пощады грешнику нет.
                                    Я низко склонюсь пред Тобой до земли -
                                    Руби мою голову с плеч.
                                    Но лучше мне душу в огне прокали,
                                    Чтоб стала сама как меч.

   Отдельные пощечины слились в какой-то каскад частых, хотя  и  не  очень
болезненных ударов, но ведь и резкая, и тупая боль - все равно  боль,  что
там ни говори. Бекка втянула голову в плечи и забилась  в  угол  гостиной,
чтобы удары, наносимые матерью, приходились преимущественно на спину.  Она
слышала сухие, задыхающиеся всхлипы Хэтти и глухие звуки отдельных тяжелых
ударов, когда матери удавалось вложить в них всю силу. Эти удары да гулкие
толчки сердца Бекки и ее тяжелое дыхание, которое она пыталась сдерживать,
были единственными звуками, раздававшимися в большой комнате. Людям -  как
мужчинам, так и женщинам - улыбающийся Адонайя приказал выйти отсюда.
   - Пусть мать попробует уговорить Бекку, - сказал он, закрывая за  собой
дверь. - Хэтти лучше всех сумеет привести ее в чувство.
   Усилия Хэтти по приведению Бекки в чувство начались с  попытки  убедить
девушку словами, но  это  продолжалось  недолго.  Теперь  же  не  было  ни
аргументов, ни хладнокровных, взывающих  к  разуму  фраз,  ни  просьб,  ни
диких, чудовищных угроз. Бекка слишком  часто  отвечала  "Нет!",  и  Хэтти
пощечиной смела это слово с ее губ. Следующие удары дались ей уже легче, а
вскоре слова  и  вовсе  исчезли  из  обихода  Хэтти.  Мать  и  дочь  стали
участниками поединка, где оружием служили упорство, отчаяние и боль.
   "Она, должно быть, сошла с  ума,  -  думала  Бекка.  Ее  руки  казались
лилейно-белыми в сравнении с ярко-красными от хлестких  ударов  щеками.  -
Да, она сошла с ума, она обезумела". Вновь и вновь мозг Бекки  внушал  ей,
что только безумие виновато в том,  что  сейчас  происходит  между  ней  и
Хэтти. Ей казалось, что  если  она  потеряет  веру  в  сумасшествие  своей
матери, то просто кинется и убьет эту женщину.
   - Где она? Где Шифра? -  Голос  Хэтти  царапал  согнутую  спину  Бекки,
словно тысячи острых зубчиков рашпиля. - Пусть Господин наш Царь  истребит
тебя за неповиновение матери! Где мой ребенок?
   "Господин наш Царь..." - Червь хохотал, но  для  Бекки  этот  смех  был
менее страшен, чем истинное безумие. Сатанинский Червь - истинная сущность
Бекки - требовал ответов на вопросы. Нет, это  не  безумие.  Сердце  Бекки
утверждало то же самое и с той же уверенностью, с какой недавно  верило  в
безумие матери. Повинуйся без колебаний, соверши  то,  что  разорвет  тебя
самое от  сердца  до  матки,  отведи  слепой  взор  от  жестокости,  стань
улыбающейся прислужницей зла, и все это лишь потому,  что  таков  извечный
ход вещей, и не надо никаких рациональных объяснений -  вот  оно  истинное
безумие.
   - Зачем тебе знать это? - пробормотала Бекка, и эти слова показались ей
самой каплями, стекающими изо рта прямо на грудь. Собственный  голос  стал
чужим. Безмолвное  сопротивление  -  такова  была  тактика  Бекки  с  того
момента, как люди Адонайи увели на Чистку старых жен Пола,  оставив  Хэтти
разделываться с ней.
   - Как это "зачем"? - В голосе Хэтти звучало такое удивление, будто  она
забыла, что ее дочь все еще сохраняет дар речи. - Зачем? Да затем,  что  у
меня есть право знать это! Затем, что я ее мать, равно как и твоя. Я хочу,
чтоб мой ребенок был со мной!
   - Ты хочешь  получить  ее  труп.  -  Эти  слова  выговорились  легче  и
прозвучали громче первых. "Если я творю зло, пусть я сотворю его в  полной
мере. Если грешно противиться тем, кто зачал и родил меня, то  я  уже  все
равно проклята". - Ты хочешь обменять ее шкуру на  свою,  расстилаясь  под
ногами Адонайи. - Бекка подняла пылающее лицо и  крикнула:  -  Ты  хочешь,
чтобы она умерла, и тогда он позволит тебе  жить!  Я  видела  твои  глаза,
когда они уводили старух на смерть, я видела в них ужас. А вот я не боюсь!
Я хочу, чтоб она жила, даже если ради этого мне придется умереть. Так  кто
же из нас для нее настоящая мать?
   - Ты не боишься, - эхом отозвалась Хэтти. - А чего тебе бояться - такой
юной и свежей? Тебя-то он оставит в живых! - Не было смысла объяснять, кто
такой этот "он". Адонайя ушел из гостиной,  но  ощущение  его  присутствия
накрыло весь Праведный Путь как  зимний  туман.  -  У  тебя  целый  карман
золота, чтоб выкупить свою жизнь. А что есть у меня?
   Бекка услышала в голосе матери надлом. И хотя Червь, что  сидел  у  нее
внутри, издевался над ее слабостью, она не могла не  ощутить  острую  боль
сочувствия к этой женщине. Она сказала мягко:
   - Ты еще молода, мама. Ты только что доказала, что еще  можешь  рожать.
Любой разумный альф был бы рад...
   - Держать кормящую мать? - взвизгнула во весь голос Хэтти. - Кормить ее
до тех пор, пока она снова не войдет в  пору,  что  может  произойти  даже
через несколько лет, когда младенца отлучат от груди?
   Бекка преклонила колени, как будто молилась о  возвращении  хоть  капли
здравого смысла обезумевшей от страха матери.
   - Но ребенку нет необходимости умирать! Если ты прекратишь кормить,  то
и молоко пропадет, разве не  так?  И  тогда  ты  войдешь  в  пору  гораздо
быстрее. Мисс Линн учила меня, когда приезжала осматривать...
   - Проклятие Господина нашего Царя на Линн и ее гнусные уроки!  Это  она
вскружила  тебе  голову  и  набила  ее  тщеславными  замыслами,  это   она
запорошила тебе глаза картиной своей бродяжьей жизни!  Ты  никогда  бы  не
стала такой непослушной девчонкой, если б не ее дьявольские уроки!
   Бекка крепко сжала губы,  удерживая  рвущиеся  наружу  резкие  слова  в
защиту мисс Линн. Если ее ма хочет взвалить на кого-то другого вину за то,
чем стала Бекка, то пусть ее. Жизнь Шифры важнее мелкого выигрыша в споре.
   - Женщина входит в пору вскоре после того, как у нее  пропадет  молоко.
Это так, мама, и ты это знаешь. Шифре незачем умирать. Так же, как и  всем
прочим малышам.
   - Богохульство! - Хэтти закрыла уши ладонями. -  Это  греховные  слова,
это дьявольские слова, противоречащие всему, что есть в Писании.  Не  хочу
слышать тебя! Господин наш Царь защитит меня от них!
   - Значит, Господин наш Царь защитит тебя от твоей собственной  слепоты!
- закричала и Бекка. - И от твоей собственной глупости!
   Хэтти со свистом втянула воздух сквозь зубы, ее руки  снова  сжались  в
кулаки. Лицо побагровело. Бекка увидела, что Хэтти уже делает шаг  вперед,
готовая снова избивать ее.
   - Хватит! - Бекка вскочила с  поднятыми  руками,  чтобы  пресечь  любую
попытку нового нападения. С нее довольно  и  того,  что  было.  Когда  она
выпрямилась, то оказалось, что они с Хэтти почти  одного  роста.  Девчонка
Бабы Филы научила ее, как надо драться. Всякая  любовь  к  матери,  всякая
симпатия, которая еще пережила слепое,  упрямое  преклонение  перед  волей
Господина нашего Царя и Писанием,  к  этой  женщине,  не  желавшей  видеть
простое человеческое добро, исчезли из последних тайников сердца Бекки под
воздействием событий последнего получаса.
   Теперь она уже не видела в Хэтти равную  себе.  Какое  равенство  может
быть между существами из разных миров?
   - Если ты еще раз ударишь меня, - сказала она  тем  же  голосом,  каким
говорила с Тали, - если ты только попытаешься сделать это, я изувечу  тебя
так, что Адонайя не захочет пустить тебя в свою  постель  даже  за  тысячи
трупов таких, как Шифра, в качестве твоего приданого.
   Глаза  Хэтти  превратились  в  блюдечки,   налитые   ужасом.   Медленно
опустились руки. Она сделала шаг назад. Только одно  слово  произнесли  ее
губы, произнесли тихо, почти беззвучно:
   - Демон...
   - Возможно. Но может, это не так уж  плохо,  если  приходится  выбирать
между дьяволом и такой, как ты.
   Теперь Хэтти отступала уже всерьез. Ее дрожащий палец был нацелен туда,
где билось сердце ее дочки.
   - Ты заплатишь за это. Как точно то, что  Господин  наш  Царь  возлюбил
меня, так точно и то, что ты заплатишь за это. Думаешь,  Адонайя  потерпит
твои причуды? Раз у тебя течка, это спасет тебя от смерти,  но  ненадолго.
Еще день, другой, и с тобой будет покончено. Ты не сможешь скрыть крови, а
это будет означать, что ты мертва. Господин наш Царь запомнит мои слова. -
Хэтти покачала головой,  будто  сожалела  о  непроходимой  глупости  своей
дочери. - Он женился на тебе перед свидетелями, сделав тебя  своей  первой
избранной им самим женой. Твое положение в Праведном Пути  было  бы  самым
высоким. Но у тебя не хватило ума, чтоб понять это. Все,  чего  он  хочет,
это покончить с прошлым. А ты со своим упрямым молчанием стоишь между  ним
и тем, чего он добивается... И ради чего? Ради младенца, который все равно
обречен на смерть! Где бы ты ни спрятала Шифру, она все равно нуждается  в
людях, которые принесут ее сюда, будут ее кормить,  ухаживать  за  ней,  а
ведь ты в это время уже будешь мертва. Он возьмет тебя так  же,  как  взял
Рушу, использует тебя, а когда течка кончится, он от тебя отделается.
   Бекка почувствовала, что  сейчас  выплюнет  в  лицо  матери  тот  уголь
ненависти, который, обжигая все на своем пути, вышел из ее глотки.
   - Меня не так-то легко убить, Хэтти.
   Улыбку ее матери трудно было назвать приятной.
   - Нет, убить тебя легко. А вот смерть твоя будет тяжелой. Думаю, я умру
с более легким сердцем, зная, какие страдания предстоят той, которая  меня
убила. Адонайя - это для тебя, только пока ты в поре, а потом... а потом -
все остальные.
   Она резко отвернулась от Бекки и с треском захлопнула за собой дверь.
   Бекка осталась одна в большой комнате, так и не сдвинувшись с места, на
котором стояла во время последнего разговора. Каждая жилка внутри ее  тела
дрожала. Слишком много правды,  перемешанной  с  желчью,  было  в  словах,
сказанных матерью. Женщина не в поре не может  принять  мужчину  и  выжить
после  этого...  во  всяком  случае,  не  может  жить  долго.  Она   будет
растерзана, будто это  жертвоприношение  во  искупление  женской  гордыни,
наказание за греховность свою...
   "...Истерзана и умирала долго..."
   Из окон быстро уходил дневной свет. Бекка подошла к  окнам,  выходившим
на восток, и прижалась носом к стеклу. Через пузырчатое и волнистое стекло
она видела множество столбов дыма, поднимающихся к  небу.  Чистка,  должно
быть, закончилась, старые жены Пола ушли той  же  дорогой.  Она  пересекла
комнату и подошла к окнам, выходящим на запад. Кэйти и Рэй шли по дороге к
девичьей спальне, каждая несла  корзинку  со  свежими  белыми  простынями.
Мужчины тащили к кухне козлы и доски, готовились к ужину.  Среди  них  она
узнала и своего родича Тома.
   Том... Такой большой, такой сильный и все же не  сделал  ничего,  чтобы
встать между Адонайей, прошлой ночью и днем  убийств.  Почему?  Ответ  был
столь ясен, что заставил Червя громко расхохотаться.
   Потому что таков закон, таковы обычаи, таковы заповеди Писания:  только
что пришедший к власти альф сметает со своего пути то, с чем была  связана
жизнь прежнего альфа, все ее приметы и особенности,  а  то,  что  остается
после этого, делает своей собственностью. И никто не  имеет  права  в  это
вмешиваться! Костяк остается нерушимым. А если мы попробуем нарушить  этот
обычай, произойдет нечто худшее. В каком смысле  худшее?  Только  грешники
способны задавать подобные вопросы, ибо  предали  они  забвению  память  о
Голодных Годах.
   "Я ничего не знаю о Голодных Годах, - думала Бекка, - но  я  их  боюсь.
Это ужас моего сердца, черный сон оледенелой души. И все же что я  знаю  в
действительности об этих Годах такого, что не связано с  женским  знанием,
что появляется страшными сказками или чистой выдумкой?"
   Она снова пересекла комнату и  подошла  к  восточным  окнам.  Восточная
сторона неба уже выцвела до серого цвета, дым костров скрыл  все  то,  что
лежало за ними. Бекка напрягала зрение и память, вглядываясь  в  горизонт.
Когда  она  была  маленькой,  то,  бывало,  она  и  ее  маленькие   родичи
становились на цыпочки и хвастались,  будто  видят  серебряные  и  голубые
башни города. После отъезда Елеазара Бекка всегда хвалилась, что видит там
и своего брата, который стоит на самом  верху  невероятно  высокой  башни,
сотканной из лунного света, и машет ей рукой. Этот взмах руки мог означать
все что угодно - приветствие, приглашение, зов, призыв...
   "В городах Наука, а не обычай, - сказал серьезно Червь.  -  Горожане  -
они знают".
   Цепь украшенных башнями и амбразурами стен вставала там  далеко  по  ту
сторону оконного стекла - фантом, рожденный жаждущим  умом  Бекки.  Теперь
она уже не воображала, будто видит лицо  брата,  -  слишком  взрослой  она
стала для таких фантазий, лишенных всякого подобия вероятности, но все  же
за миражем сверкающих башен, рожденных горячей надеждой, лежало прозрачное
видение лица ее па, а в ушах звучало эхо мечтательного, слегка завидующего
и благоговейного тона, с которым он говорил о далеком городе, как о земном
рае.
   Боль пронзила сердце Бекки. Лицо ее отца, отраженное в оконном  стекле,
исчезло вместе с дневным светом, а за ними уходил в небытие  и  призрачный
город. Она отвернулась от уже сгущавшихся сумерек  к  плохо  различимой  в
темноте двери, расположенной на середине длинной стены  комнаты.  Закрыта,
подобно двери, ведущей на лестницу и на верхние этажи, но  не  заперта  на
засов и не охраняется, как дверь, ведущая во двор. Тому, кто захочет  туда
войти, достаточно повернуть дверную  ручку.  Неизбежно  -  возможно,  даже
завтра, - кто-то так и поступит. А до этого - никто.  За  этой  дверью  не
было ничего, что могло кого-то заинтересовать.
   Ничего - для большинства людей, но Бекка, она  другая.  Она  решительно
выкинула из головы окна, а заодно и новый облик своей матери... нет,  нет,
не матери, во всяком случае в эту минуту... а просто Хэтти... Она забыла и
о себе, и о постоянно живущей в ней памяти о Шифре. Другие фантомы  манили
ее. Она решительно открыла дверь и вошла в комнату, где лежал мертвец.
   Он лежал на временном похоронном настиле из досок, положенных прямо  на
письменный стол. Тело было закрыто  саваном.  Присутствие  холодного  тела
ощущалось в комнате еще до того,  как  Бекка  зажгла  лампу.  Когда-фитиль
вспыхнул, он бросил острые тени на впалые щеки и глазницы Пола.  Никто  не
подвязал ему нижнюю челюсть  и  даже  не  позаботился  набросить  на  лицо
тряпку. Рот был широко открыт,  будто  Пол  открыл  его  во  сне,  пытаясь
втянуть глоток воздуха, да так и не смог этого сделать.
   Бекка постояла рядом с трупом отца, а потом положила руку на его навеки
умолкшее сердце.
   - О па, почему? -  Слова  падали  осколками  боли.  Ее  руки  были  так
холодны, что она не ощутила никакой разницы в температуре  своей  плоти  и
отца. - Почему ты не сумел проявить свою силу в этот раз?  Что  случилось?
Почему ты проявил нерешительность сейчас, а не тогда, когда держал в руках
жизнь Джеми? Почему Адонайя проскользнул у тебя сквозь  пальцы?  Ты  же  с
такой легкостью оттрепал его  во  время  праздника  Окончания  Жатвы?  Что
помешало тебе убить  его?  -  Из  глаз  Бекки  текли  слезы,  хотя  добела
раскаленный костяк внутри нее приказывал им  остановиться.  Из  носа  тоже
побежала тонкая  жидкая  струйка,  которую  она  небрежно  отерла  тыльной
стороной ладони.
   Из груди Бекки вырвался всхлип, за ним другой, третий.  Никакие  усилия
не могли их сдержать. И напрасно протестовал Червь в ее голове, совершенно
справедливо указывая, что ее отец на  пути  к  власти  прошел  по  той  же
усыпанной пеплом тропе, по которой  сейчас  шел  Адонайя.  То,  что  знала
Бекка, сейчас не имело значения - ни то, что в свое время он  тоже  провел
Чистку стариков и детей, ни то, что по его приказам  добавилось  множество
слепых детских черепов к  длинному  ряду  тех,  что  хранятся  в  глубинах
Поминального холма, ни то, что он предал Джеми  милосердной  смерти.  Все,
что она сейчас помнила,  -  это  счастливые  игры  с  детьми  да  то,  как
смягчался при этом его голос, то, как он любил их.
   Невзирая на испытываемую боль, разум Бекки не спал, он был  нацелен  на
действия. В городах... и внезапно все стало просто и ясно. Здесь,  под  ее
рукой, в этом самом столе лежит секрет ее па, который он доверил ей одной.
В нижнем ящике, под  фальшивым  дном,  хранится  коричневая  металлическая
шкатулка, а в ней - сокровище па. Револьвер и  пули  -  могучая  сила  для
защиты, как она читала в старинных рассказах. Но это еще не все. Там лежит
еще бумага, которая, возможно, для ее па была столь же важна, как и  самое
оружие, раз он держал их в одном и том же месте столько лет. Револьвер был
нужен, чтоб доставить Елеазара в  город  в  целости  и  сохранности,  если
горожанам не удастся вернуться за ним; вероятно, и бумага  имела  к  этому
какое-то отношение. Она еще узнает об этом.  То,  что  могло  привести  ее
брата в город несколько лет назад, сможет помочь и ей достигнуть того же.
   Она заберет шкатулку, во что бы то ни  стало  найдет  способ  выйти  из
дому, заберет Шифру  из  ее  убежища  и  убежит  с  ребенком.  Вместе  они
доберутся до города. А оказавшись там, разыщут Елеазара. Он встанет на  их
защиту против Адонайи, тут  сомнений  быть  не  может.  Горожане  сильнее,
умнее, их боятся и  на  хуторах,  и  в  имениях.  Как  только  они  найдут
Елеазара, все будет хорошо. Вот такой план был у Бекки.
   "Как? - шептал Червь. - Как долго, как далеко  придется  идти,  как  ты
потащишь на себе малышку по дороге, о которой не имеешь представления?"
   Бекка  заставила  его  умолкнуть,  ее  глаза  высохли,  они  сияли  той
надеждой, с которой она когда-то слушала истории из Писания о Руфи, Иоали,
Истер и Мириам. Она решила не вникать в  нудные  вопросы  Червя.  Все  это
только сон. Но если она сейчас  не  воспользуется  возможностью,  если  не
ухватится за тоненький лучик надежды, то уверена - она  свалится  в  такую
пропасть, из которой уже никогда не найдет выхода. Вера стала неотъемлемой
частью ее плоти и крови, чтобы ее можно было так вот  небрежно  отбросить.
Бекке было необходимо верить хоть во что-то.
   Сейчас она заберет все нужное из потайного ящика и уйдет, но  до  этого
ей надо совершить еще кое-что. Она встала на колени перед  смертным  ложем
отца и молитвенно сложила руки.
   - Господь всемилостивый и Дева Мария, дайте  ему  покой.  Простите  ему
дела его. Пусть не ляжет на него вечным грехом смерть Сьюзен и других.  Он
не ведал, что творил, он поступал так,  как  поступали  до  него.  Он  был
хорошим человеком, когда освобождался от ярма Господина нашего  Царя.  Раз
вы стоите несравненно выше нас, простите его.
   "Слова", - насмехался Червь, но сердце Бекки вкладывало в  них  гораздо
больше, чем просто звук. Она кончила молиться, и с того места, где  стояла
на коленях, протянула руку к ящику, чтобы вытянуть его.
   - О, какая очаровательная картинка...
   Адонайя боком протиснулся в дверь и тут  же  захлопнул  ее.  Большим  и
указательным пальцем правой руки он придерживал манжету  на  левом  рукаве
рубашки. Свет лампочки играл  на  небольшой  прямой  булавке,  которую  он
только что вытащил из манжеты. Острый конец  булавки  был  тускл  и  более
темен, чем полированная поверхность стерженька. Адонайя поднес  булавку  к
глазу, как будто хотел проткнуть себе зрачок.
   - Твоя мама приходила и ушла. Наступило время поговорить, Бекка. Только
теперь ты будешь беседовать со мной.





                   Иаков служил Лавану семь  лет  за  Рахиль,  которую  он
                любил. Но Лаван обманул его и хитростью заставил  жениться
                на Лие, которую тот не любил. После чего  Иаков  прослужил
                ему еще семь лет за Рахиль, которую он любил  куда  больше
                сестры ее, потому что была она красива.  По  этой  причине
                Рахиль стала презирать свою сестру Лию и сказала ей:  "Вот
                видишь! Иаков с охотой прослужил ради  меня  семь  и  семь
                лет. Да, и он рад был бы проработать ради меня и  семь,  и
                семь, и еще семь лет".
                   Лия укорила свою сестру, сказав: "Неправильно это,  так
                говорить о нашем господине". Но Рахиль не  могла  удержать
                языка своего, и случилось так, что слова ее дошли до  ушей
                Иакова. И Иаков этим очень огорчился.
                   Обратился тогда Иаков к Господу своему и  сказал:  "Мое
                сердце склоняется к Рахили, но она в речах  своих  не  так
                сдержанна, как положено женщинам. Потому что я  нахожу  ее
                красивой и ценю выше сестры ее Лии, которая некрасива, она
                возгордилась и перестала меня бояться. Скажи, как  научить
                ее  правильному  женскому  поведению  и  излечить  ее   от
                гордыни?"
                   "Не бойся, -  ответил  Господь  Иакову.  -  Гордыня  не
                украшает женщину, она готовит ей падение. Я исправлю ее".
                   И тогда Лия родила Иакову десять  сыновей,  но  Бог  не
                отверз  врат  чрева  Рахили,   так   что   она   оказалась
                бесплодной. Более того, Господь наказал  ее  еще  и  таким
                образом, что, несмотря на всю любовь, которую  чувствовало
                сердце Иакова к Рахили, он не смог познать ее до тех  пор,
                пока не минует время ее наказания.
                   И узрела Рахиль, что она бесплодна, и что муж не  может
                ее познать, и что гордость завела ее  далеко  в  скорбь  и
                грех. И стала она унижена и воззвала к  Господу  в  печали
                своей. И Господь услышал ее и разверз чрево ее, и муж смог
                познать ее. Рахиль родила Иакову двух сыновей, но чтоб она
                больше не впадала в грех  гордыни,  Господь  в  милосердии
                своем взял Рахиль к себе при рождении  второго  сына.  Она
                похоронена   в   Вифлееме,    который    является    домом
                неисчерпаемого изобилия.

   Бекка послушно сложила руки на коленях. Когда проклятые  глаза  Адонайи
впивались в нее вот так, как сейчас, ей казалось, что он  обладает  силой,
способной сорвать с ее черепа весь толстый слой кости и  читать  ее  мысли
прямо  с  поверхности  обнаженного  мозга...  Школьные  книги,  в  которых
говорилось об оружии, были полны  рассказами  о  людях,  знавших,  как  им
пользоваться. Это, видимо, было Мужское Знание - как овладеть оружием, оно
являлось частью самой мужской природы, чуждым  и  греховным  для  женщины.
Сила заключалась в самом оружии. Вот, пожалуй, и все, что она помнила.
   Он не должен найти револьвер, не должен его отыскать. Ее  мысли  бешено
метались, подстегиваемые страхом перед тем, что  Адонайя  благодаря  своей
дьявольской  проницательности  способен  догадаться  о  цели  ее  прихода,
обнаружить второе дно у ящика  и  найти  то,  что  там  лежит.  "Горожанин
оставил револьвер моему па. Адонайя не должен заполучить его в  дополнение
к тому, что он уже украл. Я не допущу этого. - И в сердце своем Бекка дала
безмолвную клятву мертвецу, лежавшему на столе. - Это будет  наш  с  тобой
секрет, па. Только наш. Я заплачу сколько придется, чтоб сохранить его".
   - Где Хэтти, Адонайя? - Она заговорила, только  чтобы  отвлечь  его  от
мысли о том, что она искала в этом ящике. А кроме того, она  говорила  для
того,  чтобы  ослабить  свой  безумный  и  мгновенный  страх  перед   этим
человеком. - Ушла с остальными, которых ты убил?
   - Хэтти? - передразнил он ее. - Неужели так в  Праведном  Пути  обучают
девочек величать своих матерей? - Острая булавка в его  пальцах  дрогнула,
когда он расхохотался. - А его ты тоже называла по  имени?  -  Он  воткнул
обмазанный чем-то липким конец булавки в труп и снова расхохотался. - Нет,
Бекка.  У  твоей  матери  впереди  еще  годы  жизни  -  хорошей  работы  и
плодовитости. Мы заставили вашу хуторскую вещунью порыться в своей  сумке,
поискать, что там у нее есть, чтоб отпугнуть  молоко  из  грудей  Хэтти  и
поскорее подготовить ее  для  меня.  Зелье,  приготовленное  этой  каргой,
сработало отлично, освободив чрево Тали, но если у нее ничего не выйдет, я
пошлю за Линн. У нее тоже найдутся кой-какие способы.
   Бекка тихо сказала:
   - Грешно нарушать покой беременных или кормящих матерей.
   Каменные глаза Адонайи сверкнули.
   - Хуже, чем грешно. Это противозаконно. Но если Хэтти - кормящая  мать,
то где ее дитя, а? Может, ты мне скажешь, Бекка?
   Бекка упорно смотрела на свои сложенные руки.
   - А что касается брюха Тали, - продолжал Адонайя, - что  ж,  та  бедная
жалкая старушонка сказала мне,  что  зелье,  которое  она  дала  ей,  было
предназначено совсем для другого. Вот бывают же такие  несчастные  случаи!
Да, наш мир - очень суровый мир. Но если мы будем беспрекословно следовать
Слову Божию, то мы как-нибудь выживем.
   - Когда же кончится ложь, Адонайя? Что это  -  грех,  или  преступление
перед законом, или несоблюдение того, что  предписывают  обычаи?  Ты  лгал
Хэтти. Ты внушил ей, что убьешь ее, если она не заставит меня заговорить.
   Адонайя присел рядом с ней.
   - Я скажу ей, что все обстоит иначе, когда мы с тобой покончим  с  этим
делом.
   - Ты хочешь сказать, что она об этом еще не знает? - Бекка еле обуздала
боль, пронизавшую  ее  сердце  при  мысли  о  той  пытке,  которую  сейчас
переживает Хэтти. "Она ценит свою жизнь выше жизни Шифры, выше, чем  жизнь
рожденного ею ребенка, и все же я  не  могу  не  жалеть  ее.  О  Пречистая
Богоматерь, как могла ты  позволить  появиться  на  свет  такому  бездумно
жестокому человеку, как Адонайя?"
   Булавка теперь танцевала перед глазами Бекки, точно голова свернувшейся
в кольцо змеи. Во рту у нее пересохло, смелость начала  увядать.  Ей  были
хорошо видны два-три беловатых зернышка, приклеившихся к  чему-то  серому,
как дым, чем был обмазан конец булавки.
   - О, она узнает, узнает, -  гнусил  Адонайя.  -  Я  ей  это  постепенно
расскажу. - Он  задумчиво  вертел  булавку  в  подушечках  пальцев.  -  Не
сердись, что я так затянул это дело. Чего-чего, а времени у нас много. Мне
же надо было испытать ее, верно? Отличная  женщина  -  твоя  мать.  Вполне
оправдает затраты на свою кормежку. Но мой родитель говорил мне,  что  она
всегда была любимой женой Пола. Так как же я  мог  пустить  ее  к  себе  в
постель, так сказать, подставляя  спину  собственной  смерти  (которой  я,
безусловно, не заслуживаю), не будучи уверен,  что  Хэтти  служит  мне  от
всего сердца. - Его свободная рука мгновенным движением зажала руку Бекки.
- Но теперь я знаю. - Булавка вонзилась ей в  руку  так  быстро,  в  самый
разгар обманчиво мягкой речи Адонайи, что Бекка не успела отдернуть ее.
   Бекка вряд ли расслышала его последнюю фразу. Ее слабый испуганный крик
заглушил ее. Она откинулась назад,  прижавшись  спиной  к  столу,  зажимая
другой рукой  больное  место.  Адонайя  своими  шершавыми  губами  выводил
длинное заботливое о-о-о!
   - Да простит меня Господин наш Царь, я, кажется,  сделал  тебе  больно,
Бекка? - Он даже не  пытался  скрыть  всю  фальшивость  своей  заботы.  Он
отшвырнул булавку куда-то в темноту за своей спиной. - Впрочем, это  всего
лишь булавочный укол и ничего больше. Ну-ка,  дай  твое  бо-бо,  и  я  его
хорошенько поцелую. - Он снова потянулся за ее рукой.
   Бекка  отшатнулась.  Вернее,  попыталась  отшатнуться.  От   крошечного
пятнышка на тыльной стороне ладони по телу расходился странный холодок. Ее
руки   повиновались   отданным   волей   приказам   с   какой-то   нелепой
замедленностью. Когда она  попыталась  ухватиться  за  край  стола,  чтобы
отодвинуться  от  Адонайи,  то  между  испуганной  командой  ее  мозга   и
замедленной тягучей реакцией ее членов оказалась целая вечность.
   Для Адонайи не составляло труда схватить Бекку в объятия и с притворной
нежностью прижать ее к сердцу, отчего у нее в  желудке  появилось  мерзкое
кислое и жгучее ощущение.
   - А ты уже не так застенчива, как раньше? И  больше  не  боишься  меня,
правда? Если б боялась, так давно  бы  вырвалась,  а  сейчас  ты  вот  так
покоишься в колыбельке моих рук. Я же говорил твоей маме, что найду лучший
подход к тебе,  чем  отыщет  она.  Хэтти,  как  мне  показалось,  не  была
расположена поверить этому, но я объяснил,  что  у  меня  для  этого  есть
особый талисман.
   Губы Бекки одеревенели. Она с трудом прошепелявила:
   - Что ты шо мной шделал? Какой талишман...
   - Магия, моя милая Бекка. - Его ладонь погладила  ее  волосы,  а  затем
скользнула  вниз  к  пуговицам  блузки,  которые  он  стал   не   торопясь
расстегивать одну за другой. - Талисман, который не известен ни  мужчинам,
ни женщинам, его знают лишь те, кого уважают люди Коопа. Талисман бесценен
- этакий миленький белый порошочек,  чудо  в  мешке  из  грубой  парусины,
прибывшее в Миролюбие уже после праздника Окончания  Жатвы.  Да,  мне  оно
принесло огромную удачу, это уж точно.  И  не  только  сейчас,  когда  оно
помогает  мне  приручить  одну  дикую  девицу  и  призвать  ее  к  полному
послушанию.
   Он сжал ей грудь  -  ощущение,  которое  осталось  почти  незамеченным,
пройдя сквозь черную пропасть оцепенения, разверзшуюся между разумом Бекки
и ее телом. На мгновение на его лбу  появилась  морщина  неудовольствия  -
Бекка поняла, что он знает, сколь бесчувственным становится ее тело. Тогда
его рука так сжала ее грудь, что Бекка чуть было не закричала -  от  этого
ощущения ей ускользнуть не удалось.
   Адонайя оттащил Бекку подальше от стола и уложил  на  голом  деревянном
полу. Ее руки и ноги находились где-то на расстоянии многих миль  друг  от
друга, так, будто ни кисти рук, ни  стопы  ног  не  были  никогда  частями
одного тела. Она так и не уловила момент, когда он стал стаскивать  с  нее
юбки, но зато почувствовала, как он грубо раздвинул ей ноги, так что  одно
колено со стуком ударилось о стол.
   Зрение, обоняние и слух - вот все, что у нее осталось.  Но  этого  было
достаточно, чтоб отнять у нее убежище - уверенность, что все  происходящее
- лишь страшный ночной кошмар. Рот пересох. Когда он всем весом  навалился
на нее и просунул язык между  ее  губами,  она  почуяла  горячую  слюну  с
привкусом горелого цикория, яблок и хлеба.
   Бекка попыталась ударить его, она призвала на помощь уроки,  полученные
у Марты Бабы Филы, которые она  повторяла  столько  раз.  Даже  если  твой
противник крупнее тебя, даже если он повалил тебя на землю, все равно есть
способы выкрутиться. Да они и были, и она помнила, как разучивала их,  как
овладевала шли. Но куда же они все подевались? Ее рука поднялась в изящном
жесте, но Адонайя усмехнулся, перехватил ее в воздухе и сжал с такой силой
запястье, что она даже ощутила боль.
   - Ах, так ты тоже боец, Бекка? Пошла по стопам Пола? - Он грубо схватил
в горсть ее лицо, так нажав при этом  на  подбородок  снизу,  что  челюсти
громко щелкнули. Медленно, медленно он вонзал свои ногти в щеки  Бекки,  с
живым интересом наблюдая  наступление  той  минуты,  когда  к  ней  придет
ощущение боли. - Щепотка этого городского чуда позволила мне замедлить его
движения до такого уровня, когда я смог справиться с  ним.  И  еще  меньше
порошка потребовалось, чтоб взнуздать тебя.
   Он вонзил ногти еще глубже, пока Бекка не застонала.
   - "Ты будь осторожнее с этой штукой, Зах,  -  вот  что  я  подслушал  в
разговоре горожанина и моего родителя. - Разбросай его по весне на поле, а
осенью получишь богатый урожай. Понаблюдай и скажи нам,  насколько  больше
ты соберешь зерна,  чтобы  мы  могли  сообщить  об  этом  домой.  Но  будь
осторожен. Эта штука годится только для поля!  Если  хоть  крошка  попадет
тебе в легкие или под кожу, ты будешь парализован,  и  один  Господин  наш
Царь знает, на какой срок". Парализован,  -  повторил  Адонайя,  скаля  на
Бекку сверху зубы. - Мне пришлось спросить у Линн, что значит это слово. -
Он стал больно крутить сосок груди  Бекки,  пока  она  не  издала  громкий
невнятный крик боли. - Но люди Коопа были неправы, Бекка! Их чудо  помогло
мне снимать урожай даже зимой.
   Его рука между ног Бекки ощущалась ею как  нечто  неудобное,  мешающее.
Внезапно Адонайя заспешил, как спешит нетерпеливый ребенок, которому  дали
давно обещанную игрушку. Она почувствовала, что он вошел в  нее.  Боли  не
было.
   "Видишь, мама,  ты  была  неправа.  Это  вовсе  не  больно".  Странная,
полубезумная тень улыбки скривила ее  губы.  Она  примет  этот  ужас,  что
обессилил ее, эту тяжесть, придавившую ее тело, это вторжение в ее  недра,
она примет это и превратит в повод для смеха. Этой шуткой она поделится  с
мамой - не с Хэтти, а с той мамой, которую Бекка  когда-то  любила.  Хэтти
живет, а та - другая - давно умерла, поэтому придется ловить  призрак  той
матери где-то среди теней, чтобы кинуться всем своим измученным  телом  на
пол, прижать призрак и поделиться с фантомом своими женскими секретами.
   "Мама, зачем же ты так пугала нас рассказами  о  том,  как  больно  это
бывает впервые? Я ведь вообще ничего не почувствовала!"
   И дух ее мамы тепло ей улыбнулся: "Ну, девочка, это потому что он  тебя
очень любит".
   А вот это было смешнее всего. Ей так хотелось, чтоб был еще кто-то, кто
смог бы посмеяться вместе с ней над такой отличной  шуткой.  Интересно,  а
Джеми нашел бы ее смешной? Ей  пришлось  до  крови  закусить  губу,  чтобы
удержаться от громкого смеха.
   Она заставила себя зрительно прокладывать дорожки сквозь  лисьи  волосы
Адонайи, а потом попыталась связать все то,  что  он  делал  за  прошедший
день, с запахом, который исходил от его тела:  "Запах  древесного  дыма...
это значит, что он был возле кухни, а может, в роще... везут ли они убитых
старух тем же путем, что и убитых детей?.. Котлы, пожалуй, слишком малы...
Пища... разная... Наверняка он проверял зимние  припасы..."  Литания  этих
умозаключений уводила Бекку все дальше и дальше от той реальности, которая
нависала над ней. Ее истинная сущность  не  имела  ни  плоти,  ни  костей,
которые можно было бы унизить. Ее истинная сущность была так же далека  от
власти Адонайи, стремившегося подчинить ее, как и луна.
   А он содрогался всем телом и рывками  втягивал  в  себя  воздух.  Новый
запах оскорбил ее обоняние. Когда он скатился с нее,  она  продолжала  все
так же смотреть в потолок.  Она  старалась  создать  лабиринт  из  рисунка
древесных волокон на мощных балках, чтоб скрыться в  его  центре.  Адонайе
там никогда не найти ее.
   Громада Адонайи возникла в поле ее  зрения,  разрушив  все  возведенные
Беккой стены. Она закрыла глаза, чтоб не видеть его, но он  рывком  поднял
ее на ноги и так встряхнул, что ей невольно пришлось взглянуть на него. Ее
колени, видимо, сделаны из ваты.
   - Что, не так страшно, как ты думала,  а?  Но  в  следующий  раз  я  не
потерплю  твоих  дурацких  причуд.  Девственница  -  еще   туда-сюда.   Ты
сладенький кусочек, но у меня бывали и послаще. Если ты знаешь еще что-то,
что может сделать тебя приятнее для мужчины, то я желаю, чтоб ты  мне  это
показала. И побыстрее.
   Он отпустил ее руки. Голова кружилась, и Бекка подумала,  как  странно,
что ноги все-таки ее  держат.  Она  попыталась  сделать  шаг,  но  тут  же
споткнулась,  так  что  Адонайе  пришлось  подхватить  ее,  чтоб  она   не
грохнулась на пол.
   - Эва! Полегче! Ты скоро придешь в себя  -  может,  через  час,  может,
раньше. Порция, что я истратил на тебя, совсем крохотная.  Видишь,  уже  и
прежний цвет кожи возвращается.
   Ее глаза последовали за его взглядом, ощупывающим ее тело. Все, что  он
оставил на ней, была распахнутая измятая блуза, спустившиеся вязаные чулки
и туфли. Она засмеялась прыгающим сухим смехом, за  которым  не  слышалось
даже капли человеческого веселья.
   Адонайя внимательно оглядел ее и покачал головой:
   - Ну это уж чересчур!
   Она не могла остановиться и хохотала до тех пор, пока не упала на грудь
Адонайи, ухватившись руками за его рубашку. Он снова поставил ее на  ноги,
проявив столько же заботы, как если бы  она  была  куклой,  вырезанной  из
дерева. А она все  еще  смеялась,  хотя  по  ее  исцарапанным  и  покрытым
ссадинами щекам уже текли слезы и она чувствовала, что они  жгут  ее,  как
маленькие раскаленные шарики.
   Этот смех изменил Бекку сильнее, чем окаянная булавка  Адонайи.  Сквозь
мокрые от слез ресницы она видела, как  выражение  его  лица  меняется  от
удивления к тревоге, от тревоги к недоумению, пока наконец он не уставился
на нее с неподдельным ужасом.
   Может, он решил, что она сошла с ума? Бекка знала  -  о  таких  случаях
ходило множество  рассказов.  Сумасшествие  иногда  заразительно,  в  этом
отношении оно ничуть не лучше больных легких. Теперь у  нее  было  хоть  и
слабое, но все же орудие мщения, и она  с  радостью  за  него  ухватилась,
можно сказать, обеими руками. Она заставила себя хохотать еще громче, пока
комки звуков, вылетавшие из ее груди, не стали походить на ревущее  пламя,
знаменующее конец мира. Она взывала  из  самых  дальних,  самых  потаенных
глубин души, из темно-багровой массы своего раздавленного сердца, чтоб  ее
безумие превратилось в огонь, который поглотит их обоих.  Она  хохотала  и
молилась так истово, что ей померещилось, будто она уже видит это пламя, а
за ним - раскрытые объятия Джеми, ждущие ее.
   Но ничто не ответило на ее  молитву.  Ничто,  кроме  молчания.  Адонайя
что-то бормотнул насчет того, что пришлет за ней позже, и  выскользнул  из
комнаты. Бекка услыхала, что за ним звякнула щеколда,  и  поняла,  что  ее
смех был недостаточно громок, но зато ее безумие оказалось  сильнее  тупой
силы Адонайи. Она откинула голову назад  и  позволила  слезам  оросить  ее
виски.  На  вкус  слезы  были  солоны,  и  к  соли   примешивался   резкий
металлический привкус крови. В памяти вертелись обрывки  каких-то  женских
рассказов. На красном раскаленном  фоне  закрытых  век  мелькали  картины,
рожденные ритмично произносимыми фразами:
   "И теперь, когда Господь увидел, что женщины все больше утверждаются  в
своей гордыне  и  именуют  себя  вершительницами  жизни  и  смерти  в  Его
собственных владениях, Его обуял гнев".
   Тогда в спальне, где Рэй рассказывала эту историю, ярко  горели  лампы.
Бекка представляла себе этих женщин далекого прошлого, одетых в сверкающие
одежды, способные соперничать с радугой. Они торжественно  шли  по  улицам
города, блистающим золотыми башнями и легкими воздушными дворцами. И  даже
тогда, хотя Бекка и знала, что грешно изображать зло с красивым лицом, она
рисовала себе этих женщин писаными красавицами.
   "И точно так же, как было с Рахилью, из-за  того,  что  они  не  желали
слушаться добрых  советов.  Он  запечатал  их  недра,  и  те,  что  раньше
беременели с каждым новым оборотом луны,  теперь  могли  понести  лишь  по
милости и соизволению самого Господа Бога не раньше, чем  пройдет  год.  И
теперь от женщин уже не зависело -  говорить  им  да  или  нет.  Они  были
унижены в своей слабости".
   Светящиеся  наряды  исчезли,  прекрасные  лица  исказились   плачем   и
жалобами. Бекка содрогалась, слушая повесть об их падении,  ее  охватывала
дрожь от предвкушения тех  слов,  которыми  должен  был  завершиться  этот
рассказ.
   Это случилось в Голодные Годы...
   Ветер мчал на своих крыльях призраков,  рушил  воздушные  башни,  дышал
липкой черной пылью, посыпая ею золотые шпили. Рэй  говорила  это  так  (а
рассказ никогда не менялся и повторялся слово в  слово),  будто  неистовый
призрак тех ужасных годин был монстром, рожденным  в  последние  мгновения
жизни этих противоестественных женщин.
   "И мужчин Он тоже сурово наказал, ибо отвратили они взор  свой  от  Его
заветов, перестав делать различие между мужчинами и женщинами, и  мерзость
эта распространилась по всей земле. И Господь  решил  испытать  их,  чтобы
каждый мог занять надлежащее ему место - и  мужчины,  и  женщины.  Поэтому
Господь запечатал недра Земли так, что не рожала она больше, и отворил  он
врата для морей, и поднялись их воды, и ослабил он цепи молний..."
   Бекка рухнула на  колени  и  сжала  руками  низ  живота,  будто  хотела
выдавить из собственного  тела  семя  Адонайи.  Лица  порочных,  гордых  и
грешных женщин, из-за которых Господь обрушил свой гнев  на  все  грядущие
поколения, проносились перед ее глазами,  сливаясь  в  пламенный  хоровод.
Петля, изготовленная из крошечных черепов, давила ей на виски -  там,  где
билась голубая жилка.
   - О Боже,  -  стонала  она,  пытаясь  сорвать  с  себя  невидимые  узы,
безжалостно царапая острыми короткими ногтями  свои  запястья  и  саднящие
внутренние поверхности бедер. - О Господи! - Но крик, как и стон,  остался
без ответа.
   Их эхо и то умерло. Бекка вслушивалась  в  молчание  запертой  комнаты,
крепко обхватив себя  руками,  чтоб  согреться  и  не  подпустить  к  себе
дьявола. Но тоска сжимала ее куда крепче.
   - Шифра... - Это имя, сказанное вслух, было как теплый  вздох,  снявший
боль с искусанных губ Бекки. Она смигнула, будто просыпаясь  от  сна,  уже
высохшие слезы, от которых остались только сухие  корочки  в  углах  глаз.
Медленно, медленно она выплывала  из  ледяных  объятий  отчаяния.  Подобно
ребенку, пытающемуся встать на ножки, Бекка поднялась сначала  на  руки  и
колени, опираясь на край отцовского стола, а затем и на тело отца.
   Бекка взглянула на труп - такой холодный, такой печальный, в котором не
было больше никаких мужских тайн. В памяти всплыла его схватка с Адонайей.
Теперь она знала, что надо искать и где надо искать, и знала,  что  найдет
то, что ищет. Правда, она знала и то, что пользы от этого  знания  уже  не
может быть, но чувствовала, что обязана это искать и  найти.  Она  подняла
простыню и дотронулась до тела.
   Вот оно! Ниже левой подмышки торчит маленький металлический шарик.  Она
вытащила прямую булавку из плоти отца и поднесла  ее  к  слабеющему  свету
лампы,  точно  так,  как  это  делал  Адонайя,  когда   любовался   второй
отравленной булавкой, прежде чем вонзить ее в Бекку.
   Мужское Знание, женское Знание, знание  Коопа,  хуторское...  Да  разве
важны  эти  разграничения?  Они  значат  так  же   мало,   как   священные
установления, определявшие и ограничивавшие поступки Бекки до этого  часа.
Теперь все будет не так. Во всяком случае, для нее. Мужчина научил ее, как
легко можно переступить  через  эти  ограничения.  И  всего-то  для  этого
потребовалась лишь щепотка белой холодной пыли на кончике иглы.
   В темной комнате ей пришлось немало пошарить и поползать по полу,  пока
она отыскала вторую булавку. Адонайя отшвырнул  ее  так,  будто  это  была
никому не нужная мелочь. Она с улыбкой поглядела на этот второй  трофей  и
покатала обе булавки на ладони.
   Липкая теплота проползла по ноге, застав ее врасплох. Дотронулась рукой
- красное. Это красное  было  куда  более  ярким  и  текло  обильнее,  чем
полагалось бы девушке, только что познавшей своего  первого  мужчину.  Она
припомнила маленькое пятнышко, оставшееся на простыне Руши,  -  потерянная
девственность. Пятно крови, но очень маленькое. Нормальное.
   А вот это уже ненормально. Она тупо уставилась на руку.  Я  все  еще  в
поре; крови еще не должно быть долго. Такого со мной еще не бывало. Это не
то, что должно быть у нормальной женщины. Нормальной...
   "Но ты..." - это был знакомый внутренний голос, но она  знала,  что  он
принадлежит ей самой.
   Времени на то, чтоб оторвать большой кусок материи от одной из  юбок  и
сделать из него тампон, а потом принять прочие нужные меры,  потребовалось
не слишком много. Все сделано было быстро,  даже  думать  не  пришлось.  И
никаких этих девичьих штучек, связанных  с  якобы  глубоким  стыдом  перед
свершившимся, о чем им столько долдонили жены па, тоже не было. На все это
она потеряла меньше времени, чем на то, чтоб натянуть  одежду  и  воткнуть
обе булавки в пояс. Затем она  вытащила  потайной  ящик,  откинула  крышку
металлической коробки,  засунула  скомканные  бумаги  в  блузку,  высыпала
серебристо-серые патроны на ладонь  и  спрятала  на  груди  револьвер.  Ее
пальцы оставляли на ледяном металле маленькие пятнышки крови.





                                            Иду одиноким путем своим,
                                            Не зная, дойду ль до дома.
                                            Иду я трудным путем своим,
                                            И все мне здесь незнакомо.
                                            Иду одиноким путем своим,
                                            Безмолвная спит округа.
                                            Я сотни согласен дорог пройти,
                                            Чтоб верного встретить друга.

   Когда пришли люди, чтоб доставить Бекку в постель Адонайи, она уже была
готова. Сердце колотилось в грудину так,  будто  это  было  не  сердце,  а
чей-то могучий кулак. Усилием воли Бекка старалась  контролировать  каждое
движение своего тела.
   "Я - Бекка из Праведного Пути, - повторяла она про себя. - Я знаю  свое
место - место достойной женщины, и я  знаю  все  способы,  которыми  можно
доставить  мужчине  наслаждение.  Я  собираюсь  служить  моему   законному
господину униженно, но с благодарностью в сердце, так,  как  меня  обучали
этому. Да, это я. Во мне нет ни капли  дикости  или  того,  что  считается
неприличным для женщин. Я - Бекка, дочь Хэтти, приплод Пола из  Праведного
Пути".
   Так она говорила, повторяя это снова и снова,  пытаясь  превратить  эти
слова в узы, стягивающие  осыпающуюся  скорлупу  видимой  внешности,  узы,
которые должны не позволить ее истинной  сути  прорваться  наружу  слишком
рано.
   Сквозь надетую на лицо маску она  переводила  хитрый  взгляд  с  одного
стража на другого. Не подозревают ли они? Не очевидны ли ее намерения?  Не
могут ли они догадаться, что представляет собой то существо,  которое  они
ведут в постель своего нового господина? Их лица выглядели,  точно  пустые
мешки из грубой мешковины, им претило это поручение, такое же нудное,  как
заготовка дров и  доставка  воды  на  кухню.  Один  из  них  был  пожилой,
воспитанный в Праведном Пути, а может, и родившийся там. Другой - юноша из
шайки  Адонайи.  Он  поймал  блеск  ее  быстрого  оценивающего  взгляда  и
подмигнул, приняв его за то, что ему хотелось бы видеть в лице женщины.
   Пусть думает что хочет. Бекка позволила краешком  губ  поддразнить  его
тенью улыбки. Но если он вздумает подкрепить  свои  желания  действием,  у
меня найдется сила послать его прямехонько в ад.
   Револьвер лежал в "кармане", который она соорудила, подогнув подол юбки
и как следует укрепив его булавками. Незаметная волчья ухмылка  скользнула
по ее губам, когда она подумала о том, какие булавки использовала она  для
этой работы. Только две, но в них была  огромная  сила.  Они  были  сильны
смертью ее отца, сильны поруганием ее девственности.
   Тяжесть оружия влекла его то в одну, то в другую сторону,  превращая  в
своеобразный маятник, который, пока мужчины вели ее по лестнице, бился  то
об одну ее  ногу,  то  о  другую.  Те  синяки,  которые  он  оставит  там,
затеряются среди других синяков и ссадин, которыми одарил ее сам  Адонайя.
Они испятнали ее кожу - злобные знаки, легшие тенями на ее груди,  руки  и
бедра. Та губа, которую укусил Адонайя, вспухла,  сделав  ее  рот  как  бы
более сочным и манящим. Она вспомнила о Дел, которая  воспитывала  в  себе
манеры соблазнительницы и репетировала, сидя в ванне и думая, что ее никто
не видит, сцены совращения мужчин во время праздника Окончания Жатвы.
   "Теперь я сама сумела бы поучить тебя кое-чему, Дел. Я могла бы научить
тебя, как надо выглядеть,  чтоб  залучить  мужчину...  Я  учусь  быстро...
можешь спросить любого, кто учил меня, - мисс Линн, Кэйти,  Селену,  Марту
Бабы Филы... Да, я учусь быстро, особенно быстро усваиваю чужие  уроки,  и
значит, Адонайя, у меня есть нечто, чем я поучу тебя так, что нескоро  это
забудешь".
   После всех тяжких уроков, которые Бекке преподнесла жизнь, узнать,  как
пользоваться револьвером, было совсем не трудно. Если  исключить  то,  что
она не знала, сколько времени она сможет пробыть в этой комнате наедине  с
мертвецом, а потому со страхом, берущим начало где-то в  желудке,  вертела
пистолет так и эдак, готовая  сунуть  его  под  юбку,  когда  ей  слышался
какой-то шорох у запертой двери, то все остальное было просто. Ее  немного
смутил вес оружия, но в книгах, которые ей давала Кэйти, были упоминания о
том, что мужчины держали подобное оружие  не  только  одной  рукой,  но  и
двумя. Самое трудное было загнать патроны на место, но и  это  получилось,
когда большой палец Бекки обнаружил небольшую защелку. Вращающийся магазин
открылся так легко, будто хотел приветствовать ее.
   Патроны были круглые, отверстия в барабане - тоже, а заостренные  концы
пуль следовало направить в ту сторону, куда эта пуля будет  лететь,  чтобы
попасть куда надо... Следовало быть идиоткой, чтоб напутать что-то с таким
простым делом, ясным для любого  человека,  у  которого  есть  глаза.  Она
заполнила каждое отверстие так  же  аккуратно,  как  высаживают  семена  в
землю, а затем закрыла  задвижку,  чтобы  барабан  удерживался  на  месте.
Спусковой крючок тоже как бы приглашал ее - сама форма требовала, чтоб  на
него положили палец и потянули. В рассказах на крючок всегда жали, и  жали
мягко, постепенно. Это надо  хорошенько  запомнить.  Тогда  все  будет  не
сложнее, чем испечь пирог.
   Шифра... Вес стали, покоящейся в подоле ее юбки, был легче  для  сердца
Бекки, чем имя ее сестренки. Держись,  дитя.  Я  иду  за  тобой.  Держись,
держись, Бекка идет за тобой, она принесет тебе кое-что получше этой соски
из старой тряпки. Удары сердца тяжело отсчитывали  время...  очень  долгое
время. Сколько его прошло с тех пор, как  она  спрятала  ребенка  в  самом
безопасном из всех известных ей мест и помолилась Пресвятой Деве, чтобы та
хранила девочку от всех напастей? Каждый удар пульса означал для Бекки еще
один придорожный столб на дороге, по которой шагало время, время,  которое
все увеличивало и увеличивало разрыв между девочкой и ее шансом выжить.
   Скоро, Шифра. Это обязательно будет скоро. Обязательно будет.
   И вот они снова стоят перед той же самой дверью в спальню. Тот, что был
помоложе, постучал и осклабился на Бекку как кот, когда  Адонайя  крикнул,
чтоб они ввели ее. Адонайя ждал Бекку, стоя у окна, одетый все  в  тот  же
халат. Постель  перестелена  наново,  простыни  белы  и  даже  скрипят  от
крахмала. Как положено, они отвернуты на стеганое одеяло, в котором  Бекка
узнала работу Тали.
   Бекка опустила голову, будто это был наполненный тяжелыми зернами колос
ячменя, склонившийся  к  серпу  жнеца.  Удовлетворенное  хмыканье  Адонайи
царапнуло ее по коже и заставило изо всех сил сжать ноги под юбкой,  когда
он подошел к ней поближе и жестом отослал обоих мужчин  заниматься  своими
делами. Она сложила руки перед собой,  ощутив  под  ладонью  успокаивающую
тяжесть револьвера.
   - Пришла охотно, как вижу,  -  сказал  он,  закрывая  задвижку  наверху
оконной рамы. - Стало быть, изменила свою точку зрения, а?
   Бекка ничего не ответила.  Глаза  опущены  вниз,  так  что  можно  лишь
слышать шарканье его ног по коврику и протестующий треск старых половиц  в
доме, который он захватил подлым обманом.
   - Ну? - Его голос слегка  поднялся,  и  в  нем  прозвучало  нетерпение.
Уловив это, Бекка ощутила странное удовлетворение. Это была азартная игра,
и ей было приятно сознавать, что она все еще может его провоцировать, даже
не сказав ни единого слова. А  затем  он  совершенно  неожиданно  оказался
возле нее, его пальцы сжали ее подбородок, старые ушибы и синяки вернулись
к жизни, оживив все виды боли - от тупой и ноющей до непереносимо острой.
   - Будешь отвечать? - Бекка почувствовала горячие брызги  его  слюны  на
своем лице. - Отвечай, или получишь вот это! - В поле ее зрения возник все
тот же крохотный кусочек металла. - И тогда  я  потом  отдам  тебя  тем  -
остальным.
   Ее вскрик не был притворным, а ужас не  был  поддельным.  Все,  что  он
сделал с ней в  той  маленькой  комнате  внизу,  вернулось  к  ней,  будто
вырванное из прохладной  безопасности  памяти  с  помощью  этой  маленькой
булавки. Ее язык стал шершавым как бумага, и она, заикаясь, прошептала:
   - Нет... пожалуйста...
   И тут же стыд перед собственным  испугом  поднялся  откуда-то  изнутри,
подобно вкусу желчи. Ведь то, чем он ей угрожал, было  ничто,  совершенное
ничто! Ее покорно сложенные руки вдруг рванулись вниз, прямо  к  потайному
карману, сжались на гладкой рукояти револьвера и с силой сунули его  ствол
в живот Адонайи.
   Она  чуть  не  расхохоталась,  когда  увидела,  как  белеет  его  лицо,
становясь похожим на рыбье брюхо, а глаза от  изумления  лезут  из  орбит.
Господи Боже мой, что, он думает, я прячу там? И только для того, чтобы он
знал, только для того, чтоб он лучше понимал,  какой  урок  ему  предстоит
получить, Бекка сказала тихо и нежно, как и положено говорить женщине:
   - У меня револьвер,  Адонайя.  Его-то  ты  и  чувствуешь.  Со  мной  не
произошло чуда, и я не отрастила Адамов признак, так что выбрось из головы
сказки о чудесах. Для меня достаточно и такого  чуда,  как  револьвер.  Ты
знаешь, что с тобой может  сделать  револьвер?  У  тебя  была  возможность
познакомиться с такой штукой у себя на хуторе Миролюбие?
   - Где ты его взяла...  -  Голос  Адонайи  говорил  о  глубоком  страхе.
Значит, о револьверах он знал, это ясно.
   - Заткнись! - Она опять ткнула его стволом. Адонайя откачнулся назад, и
Бекка вытащила оружие из его укрытия, дав возможность побелевшим от  ужаса
глазам Адонайи полюбоваться блеском и скрытой мощью револьвера.  -  Теперь
твоя очередь слушать.
   - Ты не можешь из него стрелять,  Бекка!  -  Его  голос  дрожал,  будто
Адонайя хотел подавить душащий его смех. Явно пытался скрыть свой страх  и
сделать вид, что ничего не боится. -  Выстрел  будет  столь  громким,  что
потолок  рухнет  на  нас  обоих,  как  когда-то  рухнул  на  Самсона  храм
филистимлян. Эти штуки стреляют с такой силой, что сюда сразу же  сбежится
весь хутор.
   - Готова рискнуть. А вот захочешь ли рисковать  ты,  это  вопрос.  Твой
череп разлетится на куски, Адонайя, его лицевые кости разлетятся и  вместе
с кровью врежутся прямо в мозг. - Бекка говорила это тем же  тоном,  каким
отвечала уроки Кэйти в случаях, когда точно  знала  правильный  ответ.  Ее
уверенность в себе не оставляла места для сомнений, лишая  Адонайю  всякой
надежды. - Конечно, они прибегут, но только  для  того,  чтоб  найти  тебя
мертвым, изуродованным хуже, чем если  бы  на  тебя  упал  храм.  Половина
твоего черепа будет снесена, с лица сорвется все мясо, так что им придется
поднапрячься, чтобы вспомнить,  как  ты  выглядел  раньше.  Как  тебе  это
нравится, Адонайя?
   Бекка говорила совершенно спокойно, убедительно, одновременно  поднимая
ствол револьвера так, чтобы ее взгляд совпадал с металлической шишечкой на
конце ствола. - Так что если ты очень попросишь, я тебе все это обеспечу.
   Адонайя ничего не ответил. Он только раз открыл рот, но словам так и не
удалось родиться на свет, и рот  остался  открытым.  Он  лежал,  время  от
времени сглатывая слюну, а его руки странно шевелились, трепыхаясь,  будто
крылья птицы.
   Пытается  отогнать  меня,  думает,   что   ему   надо   проснуться,   и
померещившийся ему кошмар исчезнет. Если бы Бекка улыбнулась хоть  чуточку
шире, ее щеки наверняка лопнули бы,  как  кожура  переспелого  фрукта.  Ее
передние зубы совсем обсохли - она со свистом втягивала в  себя  воздух  -
спокойная и холодная, как оружие в ее руках.
   Адонайя даже не пытался сказать что-нибудь. Он не двигался, не  моргал,
он почти не дышал - во всяком случае, Бекка не  видела,  чтобы  его  ребра
подымались при вдохе. Молчание и неподвижность спустились на него  подобно
покрывалу,  сползающему  с  колыбели  как  бы  само  собой,  под  влиянием
собственной тяжести.
   - Ладно. - Слова Бекки были тихи, как падение пушинки. Она не рисковала
говорить громко, чтобы не разрушить чары, сковавшие Адонайю.  -  А  теперь
слушай. Слушай внимательно и делай, как  я  прикажу.  Тогда  я,  возможно,
оставлю тебе жизнь. - Она заметила сомнение, мелькнувшее в его  глазах,  и
ее лицо снова ощутило боль при усилии сдержать улыбку.  Вместо  этого  она
слегка кивнула. - Я сказала это, Адонайя, ты расслышал верно. Я  поклянусь
тебе именем Господа нашего и Пресвятой Девы Марии, если  хочешь,  что  так
оно и будет. Если ты исполнишь то, что я прикажу, именно так оно и  будет.
Я обещаю, я клянусь. Я покидаю Праведный Путь, и мне  плевать,  кто  будет
тут альфом, после того как я уйду. Я не хочу новой Чистки, если  ее  можно
избежать. Когда я получу то, что мне  нужно,  ты  можешь  взять  все,  что
останется.
   Его губы дрогнули, как будто он колебался между желанием спросить ее  о
чем-то и страхом перед тем,  что  может  случиться,  если  его  вопрос  не
понравится. Бекка слегка кивнула,  чтобы  он  понял:  может  быть,  она  и
ответит на один вопрос.
   - Куда? - Его слова были похожи  на  звук,  который  производит  песок,
пересыпающийся в песочных часах. - Куда ты пойдешь?
   Спрашивать он мог, а вот заставить ее отвечать было не в его  силах,  и
понимание этого было как укрепляющее для ее сердца. Как будто жар ее  тела
внезапно зажег нечто, вспыхнувшее ярким белым светом. Он больше не  сможет
принудить  меня  ни  к  чему!  Понимание  этого  вызвало  воспоминание   о
причиненной ей боли и одновременно подняло ее настроение  на  недосягаемую
высоту. Радость  переполняла  какую-то  часть  Бекки  от  пальцев  ног  до
макушки. Благодарность била в ней через  край,  благодарность  тому  давно
исчезнувшему торговцу Коопа, который так пленился Елеазаром,  что  оставил
ее па этот револьвер. Тот человек, кто бы он ни был, дал куда больше,  чем
сам мог предположить. Если  бы  был  способ  узнать  его  имя,  когда  она
принесет Шифру к вратам города, она от  всего  сердца  предложила  бы  ему
Поцелуй и Жест в благодарность за полученную свободу.
   Но другая часть Бекки все еще кровоточила.  Эта  часть  получила  такую
глубокую рану, что она проникла до самых костей,  так  что  вряд  ли  даже
благодетельное лекарство радости сможет когда-нибудь  залечить  ее.  Бекка
заставила эту боль уйти, а  сама  целиком  сконцентрировалась  на  стоящей
перед ней задаче.
   - Туда, куда мне надо попасть сначала, ты сам отведешь меня, Адонайя.


   Как странно ощущать этот холодный бриз на склоне холма и знать, что  ты
здесь в последний раз. Как странно стоять здесь, прислушиваясь, когда  еще
недавно исходившие отсюда звуки приводили ее в такой  ужас.  Бекка  пожала
плечами и внимательно вгляделась в ночную тьму, одновременно изо всех  сил
напрягая слух. Как ей  казалось,  материя  ее  платья  шелестит  и  шуршит
слишком громко. Сверток за  спиной  увязан  довольно  плохо  -  у  Адонайи
тряслись руки, но когда они с Шифрой будут в безопасности, у нее  найдется
время, чтоб перевязать этот узел.
   Луна стояла уже высоко на рано  потемневшем  небе.  Жаль,  что  она  не
полная, Бекке не помешало бы побольше света. Когда она  прибежала  сюда  в
последний раз, времени было в  обрез.  Необходимость  спешить  сделала  ее
неосторожной. Ей надо было спрятать Шифру и вернуться на ферму, пока никто
не  обнаружил  ее  отсутствия  и  не  заметил  направления,   откуда   она
возвращалась. Холм был небольшой,  но  довольно  широкий,  так  что  Бекка
запуталась и никак не могла сразу определить то место,  где  она  спрятала
девочку.
   Адонайя стоял возле нее на коленях, лицом к вершине,  как  ему  и  было
приказано. Не было смысла разрешить ему стоять, раз у него мог  возникнуть
соблазн сорваться с места и бежать, надеясь, что плохая видимость помешает
ей попасть в цель. Ей очень хотелось связать ему руки,  но  она  никак  не
могла сообразить, как это сделать, не отложив в сторону  свой  драгоценный
револьвер. На это она никогда не решится. Всю дорогу сюда, после того, как
они миновали хуторские постройки, она держалась рядом с Адонайей, прижимая
дуло револьвера к самой его спине. Часть рассудка Бекки объясняла это тем,
что ей приятно заставлять Адонайю страдать от  ужаса,  чувствуя  револьвер
так близко от своей шкуры. Но где-то в глубине души  Бекка  понимала,  что
правда в другом - она так же боялась неизвестной ей  силы  оружия,  как  и
Адонайя.
   "Я многого не знаю! А от знания зависит сейчас  все!"  Она  смотрела  в
затылок  Адонайи,  представляя,  как  легко  было  бы   приставить   ствол
револьвера прямо туда,  где  череп  соприкасается  с  шеей,  и  нажать  на
спусковой крючок так, как об этом сказано в книге.
   А что потом? Она не знает, ни как  громко  прозвучит  выстрел,  ни  как
велики будут разрушения вокруг, ни того, переживет ли она сама этот взрыв?
Ходили разговоры о людях, которые овладевали револьверами для того,  чтобы
обратить это оружие против своих господ, - это она точно знала. Говорили и
о других видах оружия, которые уносили как жизни  тех,  против  кого  были
направлены, так и жизни тех, кто этим оружием пользовался.
   Но если я убью его, то что станется с Праведным Путем? Отсюда  с  холма
она не видела спален, но представляла, где они находятся. Дети,  спасшиеся
от Чистки, к этому времени уже,  наверное,  вернулись  домой.  Они  лежали
рядом   с   опустевшими   кроватями   своих   менее   удачливых   родичей,
прислушивались к биению собственных сердец, пока усталость и истощение  не
погружали их в тяжелое забытье. Их память все еще  кровоточила,  но  время
залечивает  раны,  оно  превратит  погибших  родичей  в  ангелов,   сладко
распевающих под сенью развевающегося,  как  крылья,  голубого,  как  небо,
покрывала Богоматери. Воля Господина нашего Царя  должна  быть  исполнена,
умершие были взяты, ибо  они  были  избраны,  чтобы  пройти  трудный  путь
спасения. Они станут  ангелами-хранителями  выживших,  их  смерть  служила
Добру, теперь окропленные кровью поля станут благословенным  садом.  Таков
извечный ход событий. Выжившие дети излечатся.  Никто  не  уцелеет,  кроме
тех,  кто  сумеет  превратить  горькую  правду  в  сладкую   ложь,   такую
приторно-сладкую, что разум в конце концов проглотит ее целиком.
   Но что если вторая Чистка последует сразу же по следам  первой?  А  она
обязательно последует, не дожидаясь того, как минует срок, священный срок,
предназначенный для залечивания ран, если новый альф  умрет  до  истечения
времени обязательного перемирия.
   Нет, она не может позволить, чтоб ее собственный страх  потребовал  так
много от ее маленьких  братьев,  которых  она  оставит  за  своей  спиной.
Адонайя должен жить.
   Приглушенный расстоянием  крик  донесся  до  слуха  Бекки.  Тихий  плач
привлек все ее чувства к вершине холма, как будто вел ее туда на  ременном
поводу.
   - Не двигаться! - приказала она Адонайе. - Если я  позову,  придешь.  -
При свете луны она увидела, что  он  слегка  кивнул  -  единственный  знак
согласия, который он  осмелился  подать.  Осторожно  переставляя  ноги  по
тропе, вьющейся меж разбитых кувшинов  и  сломанных  корзин,  Бекка  пошла
туда, откуда раздавался одинокий плач ребенка.
   Идти было трудно. Временами под ноги попадались кости; иногда - кое-что
похуже. Не все хутора из тех, что пользовались этим холмом, заботились  об
останках тех младенцев, которых они бросали  здесь,  и  далеко  не  всегда
возвращались за ними, когда раздавался последний в жизни ребенка плач.  Да
и не каждый альф относился к соседям так дружелюбно,  как  отец  Бекки,  и
следил за тем,  чтобы  тела  умерших  доставлялись  домой  для  достойного
захоронения. Бекка старалась  не  заглядывать  в  открытые  корзины,  мимо
которых проходила, или в  углубления  в  глинистой  почве.  Старалась,  но
какие-то отвратительные свидетельства  того,  что  тут  происходило,  сами
лезли в  глаза:  маленькие  пальчики  ног,  подогнутые,  как  лапы  паука,
схваченного  внезапным  морозом;  крошечная  коричневая  ручка,  сухая   и
сморщенная, как стручок, ухватившаяся за кусок истлевшей  пеленки;  пустые
глазницы на крошечном объеденном черепе там, где мелкие шмыгари  добрались
до ребенка, избранного Господином  нашим  Царем,  раньше,  чем  кто-нибудь
пришел за его костями.
   Только знание, что хищные шмыгари слишком трусливы, чтобы подобраться к
живому ребенку, позволило Бекке оставить  Шифру  на  холме.  То  безумное,
стремительно летящее время снова встало перед ее глазами...  Волны  памяти
обрушивались на нее с каждым ударом пульса. Бегство из хутора с Шифрой  на
руках, а в ушах уже звенят вопли,  уже  мчится  за  ней  шквал  освященных
обычаем убийств... Кража скатерти на кухне... завернуть в  нее  ребенка...
потуже, потеплее... еще тряпичную соску с сахарной водой, чтобы  заглушить
плач... Небо над  холмом...  и  все  время  оглядываться,  оглядываться  в
судороге самого примитивного, самого  откровенного  страха...  Карабкаться
среди обломков корзин и костей... Корзина, в  которой  еще  лежат  останки
другого маленького тельца, уже  давно  бездыханные...  выкинуть  их  вниз,
чтобы уложить в этом гнездышке Шифру,  чтобы  она  выдержала  здесь  день,
необходимый Бекке для подготовки неизбежного теперь бегства... ибо  именно
столько потребуется, чтобы вернуться сюда, схватить сестренку и бежать без
оглядки из хутора.
   Но прошло гораздо больше дня. Слишком много  мужчин  прочесывали  земли
вокруг  хутора...  Страх  Бекки  превратился  в  неистовое  желание  стать
невидимой,  он  загнал  ее  в  погреб  хранилища.  Слишком  много  времени
потеряно. Крик Шифры тонок и слаб - безнадежный вопль, совсем  не  похожий
на громкозвучный  требовательный  плач  здорового  ребенка.  Казалось,  он
вонзается в бок Бекки остро отточенным клинком вины,  невзирая  на  шумные
протесты разума, что не Бекка повинна в той ужасной задержке.
   Ребенку упреки не ведомы. Он просто голоден. Бекка помчалась бегом.  По
пути она отшвырнула несколько предметов, попавшихся ей под ноги,  приказав
сердцу верить, что это всего лишь камни, в изобилии валяющиеся на  склоне.
Крик ребенка, становившийся  громче,  заставлял  ее  бежать  еще  быстрее.
Позаимствованная у мертвеца  корзина  при  свете  луны  отбрасывает  тень,
похожую на живот беременной женщины.
   - О Боже!
   Бекка рухнула на колени, положив револьвер на холодную землю. Ее  руки,
намертво сцепив пальцы, прижались к груди, заставив зашелестеть спрятанные
там бумаги. Ей просто надо было  за  что-то  ухватиться,  иначе  последние
крохи ее рассудка взорвут мозг и вылетят  наружу,  оставив  пустой  череп,
сквозь который со свистом мчится холодный ветер безумия. Даже гнездившийся
в уме Бекки Червь умолк, не выдержав представившегося ему зрелища.
   Корзина была перевернута. Шифра была крупная, здоровая  девочка.  Когда
она выспалась и высосала досуха свою тряпичную  соску,  она  рассердилась,
почувствовав,  что   о   ней   забыли.   И   начала   брыкаться.   Корзина
предназначалась для куда менее крупного ребенка. Такой рослой девочке, как
Шифра, понадобилось  совсем  немного  времени,  чтобы  раскачать  корзину,
несмотря на то, что девочка была спеленута. При  всех  своих  ограниченных
возможностях, оказавшись на земле.  Шифра  освободилась  от  пеленок,  но,
разумеется, расстелить их под собой не сумела.
   Чего только не потянет в рот ребенок, когда он голоден? Если под  рукой
нет ничего другого, то даже высохшие и омерзительные на вкус остатки того,
что не доели шмыгари, и те пригодятся, чтобы наполнить пустой желудок.
   "...И в первые годы Голодных Лет повсюду распространилась  мерзость.  И
до тех пор, пока Господин наш Царь не наполнил уши пророков Своих  учением
Своим, много зла случилось на земле, и  голод  все  усиливался,  ибо  люди
грешили без конца и без края. И  те,  что  были  подателями  жизни,  стали
забирать свои дары обратно, а живые поедали грехи  мертвецов.  И  то,  что
должно было обострять голод, противоестественно утоляло  его,  и  то,  что
должно было вызвать рост населения,  которое  приложило  бы  руки  свои  к
возделыванию земель, еще не затронутых полным бесплодием, наоборот, вело к
его сокращению.
   Но Господь поднял могучих мужей, чтоб они опустили  свои  мечи  на  выи
тех, кто творил позорные дела;  и  святых  людей,  распространявших  среди
народов учение, полученное  из  рук  пророков  Господина  нашего  Царя;  и
праведных людей, которые бы вывели свои народы из погибельных  заблуждений
к свету. И тогда  земля  начала  возвращаться  к  самоочищению.  И  теперь
никогда человек, как бы ни был он голоден, не ест нечистой пищи, чтобы  не
погубить душу свою. И таков путь истинных детей Господа".
   Но у шмыгарей нет душ, и они не понимают ничего, кроме чувства голода и
необходимости его насытить. Шмыгари, питавшиеся мертвой плотью,  что  ж...
их умы были ничем не лучше их желудков. Укусить живую плоть,  в  то  время
как эта живая плоть занята мертвой? Так, должно быть, и произошло.  Только
один укус, пока живое существо дернется и отпугнет шмыгаря, но первый укус
множества жадных ртов, это...
   - О, Шифра! - Бекка осторожно разжала бледный кулачок сестренки,  вынув
из него то ужасное утешение,  которое  Шифра  подобрала,  когда  тряпичная
соска отлетела слишком далеко,  чтобы  ребенок  смог  до  нее  дотянуться.
Кончик этой косточки был все еще тепел и влажен  от  мягких  губок  Шифры.
Место, к которому  подбегали  шмыгари,  пробовали,  узнавали,  что  им  не
нравится живая плоть, тоже было теплым и влажным. Бекка  оторвала  полоску
от пеленок умершего ребенка и перевязала то, что осталось от ступни Шифры.
Ребенок плакал от боли и прижимался к груди Бекки, ища утешения.
   Шелест и шорох прорезали  мрачную  тишину,  окружавшую  занятую  Бекку.
Топот бегущих ног отвлек ее от  промелькнувшей  в  уме  мысли  о  лечебных
травах, спрятанных где-то на дне свертка, который  она  заставила  уложить
Адонайю. Луна  роняла  свой  свет  на  сжатое  поле,  окружавшее  холм,  и
высвечивала бегущий  силуэт  Адонайи,  который  летел  по  жнивью  подобно
призраку, испуганному восходом солнца.
   - Адонайя! - Ее крик не заставил его остановиться, он даже не  замедлил
бега. Он рискнул, он ухватился за последний шанс, что,  возможно,  она  не
так уж хорошо стреляет, как говорит. Если он побежит, у него  будет  шанс.
Если останется, то у него есть лишь ее обещание отпустить его после  того,
как  она  заберет  Шифру.  Он  сравнил  вес  ее  обещаний  с  весом  своих
собственных, и бежал.
   Стоя на коленях, Бекка положила ребенка на землю,  схватила  револьвер,
подняла его обеими руками и поглядела  вдоль  ствола  на  шишечку  на  его
конце. Адонайя был еще не очень далеко,  хотя  бежал  быстро,  но  ее  это
нисколько не смущало. Во всех рассказах  револьверу  свалить  свою  жертву
было так же легко, как человеку - свистнуть. Рукоятка оружия в  ее  сжатых
ладонях уже успела согреться, когда Бекка нажала на гашетку.
   Гром выстрела подбросил револьвер вверх и  на  какое-то  время  оглушил
Бекку. Отдача отшвырнула  ее  назад  и  вбок.  Плечо  уткнулось  в  грязь,
скользнув  по  черепкам  разбитого  горшка.  На  какое-то   мгновение   ей
показалось, что пуля полетела назад, что ствол  разорвало  и  его  осколки
вошли ей в грудь. Задыхаясь, она хватала ртом воздух, одновременно  так  и
эдак поворачивая перед глазами пальцы, пока  не  убедилась,  что  все  они
целы. Тогда Бекка снова схватила револьвер и вскочила  на  ноги,  взглядом
отыскивая мертвое тело Адонайи.
   Но Адонайя вовсе не умер. Выстрел было остановил его, но ничего,  кроме
удивления, он не почувствовал. Он торчал на середине  поля  -  согнувшийся
черный силуэт на облитом лунным  светом  сером  фоне.  Бекка  видела,  как
дыхание семь раз шевельнуло ему грудь, прежде чем он  повернулся  и  снова
кинулся бежать.
   - Адонайя, стой! Это только предупреждение! - Ложь звучала уверенно, но
результатов не дала. Он не подчинился, он не верил ни во что, кроме  своей
проклятой удачи и быстроты своих ног. -  Я  повторяю,  Адонайя!  Следующим
выстрелом  я  разнесу  тебя  в  клочья!  -  Теперь  она  держала  рукоятку
увереннее, ее челюсти были крепко  сжаты.  На  этот  раз  она  прицелилась
получше - это было легче делать стоя,  чем  опустившись  на  одно  колено.
Палец чуть дрогнул, ложась на спусковой крючок. Она услыхала слабый щелчок
- это взвелся курок. Затем раздался выстрел, от которого зубы  заскрипели,
а руки подпрыгнули к небу, как древесные ветви во время сильного ветра.
   Адонайя все еще был на ногах и бежал  -  олицетворенное  издевательство
над всей новоприобретенной Беккой мощью. Он мчался к еще далеким строениям
фермы, он бежал, чтобы собрать своих людей. Должно быть,  в  спальнях  уже
зажигались огни, люди вскакивали с  постелей,  сторожа  просыпались,  люди
спрашивали друг друга, что означает  этот  дьявольский  шум  и  откуда  он
происходит. Если она погонится за Адонайей, это все равно что  приговорить
себя и Шифру к смерти. Если же она схватит ребенка и убежит, ей не удастся
уйти от Праведного Пути достаточно далеко,  и  Адонайя  сразу  же  наведет
своих людей на их след.
   Эхо выстрелов все еще висело в холодном воздухе -  затихающие  отзвуки,
вызванные бесполезными выстрелами. Потом Бекке вдруг показалось,  что  это
эхо ширится, растет, становится громче, наполняя ее голову громким звоном.
Она поглядела на  оружие,  которое  продолжала  держать  в  руках;  оружие
мужчин, которое не желает подчиняться женщине. Она вывернула руки так, что
ствол уставился на нее своим пустым глазом. Она  проиграла.  Шифра  умрет.
Остается только одно желание, исполнение которого можно  вымолить  у  этой
городской игрушки.
   Язык Бекки ощутил жар металлической трубки. Ей  было  неудобно  держать
револьвер под таким  углом,  но  это  неудобство  быстро  кончится.  Бекке
хотелось одного - пусть у  нее  в  ушах  перестанет  звенеть.  Звон  мешал
молиться.
   Гром выстрела, потрясший залитое лунным светом небо, заставил  ее  зубы
звякнуть о воняющий порохом ствол. Ствол выскользнул изо рта  и  вместе  с
рукой  упал  на  бедро,  когда  Бекка  вытянулась  во  весь  рост,   чтобы
насладиться зрелищем невозможного. Адонайя вдруг  остановился,  закачался.
Как во сне Бекка увидела падающего на колени Адонайю, во сне, который  был
желанным даром Господа, посланным  ей  в  час  ее  смерти.  Она  задумчиво
слизала с нижней распухшей губы слабый след ружейного масла, наблюдая, как
тело Адонайи распростерлось на сжатом поле.
   - Мисси, с вами все в порядке?
   Она вскрикнула от легкого прикосновения чьей-то руки  к  своему  плечу.
Инстинктивно рванулась вперед, чтоб избежать его, поднырнув под эту  руку.
Револьвер описал полукруг, потом поднялся, как будто его слепое око  могло
видеть само по себе, могло найти и убить этого чужака, который  набросился
на нее, выскочив из тьмы.
   Зрение медленно возвращалось к ней,  прорываясь  сквозь  белую  повязку
паники,  плотно  закрывшую  глаза  Бекки.   Она   опустила   револьвер   и
возблагодарила Деву Марию, которая не дала ее пальцу  нажать  на  курок  и
спасла ее от осуждения на вечные муки.
   - Эй! Полегче, мисси! Я вовсе  не  хотел  вас  пугать.  Уберите-ка  эту
штуку! - Он кивнул на револьвер.
   Разумеется, можно и убрать. Выбора-то нет. Он одной рукой держал Шифру,
а в другой - черное оружие с длинным стволом. Горький дымок облачком повис
над его головой. Ребенок чихнул.
   - Отдайте ее мне! - крикнула Бекка. Ее слова звучали как нечто  среднее
между мольбой и требованием. Она все еще держала револьвер, но  у  него-то
оружие было куда сильнее. Бекка совсем растерялась в этом  таком  странном
для нее мире.
   - Отдам. - Его широкое и очень простое лицо вряд ли скрывало что-то, но
ставка была слишком высока, чтобы Бекка стала играть в эту  игру,  доверяя
незнакомцу. - А что это за человек, а? - Он еще крепче прижал к себе Шифру
и указал своим оружием в сторону поля. - Хотите,  чтоб  он  помер?  Потому
что, если хотите, то я, можно сказать, начисто провалил эту работенку.
   Бекка смотрела на него во все глаза, она изучала его с ног  до  головы.
Ей  нужно  было  только  одно  -  пусть  он  отдаст  ей   ребенка.   Шифра
изворачивалась, но он держал ее  со  знанием  дела.  Малышка  захватила  в
кулачок край куртки незнакомца и запихивала его в свой усиленно работающий
ротик. Его  одежда  и  прическа  не  имели  ничего  общего  с  хуторскими.
Почему-то Бекке внезапно вспомнились рассказы об ангелах.
   - Ты хочешь, чтоб он умер?
   Бекка отвернулась и от вопроса, и от самого незнакомца. Там, внизу - за
полем по всему Праведному пути, должно быть, уже разливалась тревога. Дети
проснулись, те из них,  кто  постарше  и  похитрее,  уже  бежали  к  своим
потайным норам. Что ж, что будет, то будет. Слишком много  лет  воспитания
по образу и подобию Праведного Пути, слишком усердное заучивание законов и
обычаев стояли сейчас между желанием Бекки спасти всех своих родичей и  ее
стремлением попытаться спасти Шифру.
   - Ты побережешь ее для меня? - Ее голос был тверже камня.
   Он удивился ее вопросу.
   - Ну разумеется. Только из-за нее я и  обнаружил  себя.  Не  мог  же  я
позволить женщине...
   - Я быстро...
   Она бегом спустилась с холма, юбки подоткнуты высоко, пистолет уложен в
карман. К тому времени, когда она добежала  до  Адонайи,  лежавшего  среди
щетины жнивья, Бекка уже начала задыхаться. Адонайя перекатился на  спину,
глаза таращились на луну. Кровь зачернила штанину на бедре. Бекка могла бы
пересчитать ртутные шарики пота, выступившие на лице  Адонайи,  когда  она
присела возле его.
   - Адонайя! - Он отвернулся,  чтоб  не  видеть  ее.  -  Адонайя!  -  Она
положила ему руку на сердце, а другой  сунула  ствол  револьвера  под  его
подбородок. - Тебе не следовало бежать.
   Изо рта Адонайи посыпались сухие крошки смеха, челюсть глухо стукнулась
о ствол.
   - Должно быть, не следовало. Ну а что  дальше,  Бекка?  Убьешь  меня  и
станешь альфом Праведного  Пути?  -  Еще  одна  россыпь  блестящих  острых
осколков звука, вылетавшего откуда-то из верхней части  груди.  -  Что  ж,
чтобы сделать это, тебе придется повернуть весь  мир  на  прежнюю  дорогу!
Иначе это означало бы, что мы подошли к последним дням нашего мира. Но  ты
виновна в нарушении срока перемирия. Не бывает такого, чтобы  альф  сменял
альфа без передышки между ними, без времени, нужного, чтобы родились новые
дети, раз погибло слишком много прежних.
   - Слишком много, - согласилась Бекка. Она отложила  револьвер,  положив
его подальше, чтобы  Адонайя  не  мог  дотянуться  до  него.  Адонайя  был
повержен, ранен, но она слишком хорошо знала его, чтобы доверять. -  Я  не
собираюсь менять законы. Я не хочу, чтобы ты умер от моей руки.  Пользуйся
временем перемирия, которое ты заработал, Адонайя. Наслаждайся им. Ни один
человек не посмеет коснуться тебя, пока оно длится, верно? Таков закон.  А
потом... Ты будешь править Праведным Путем, пока того захочет Господь.
   Из пояса своей юбки Бекка вытащила две прямые  булавки  и  показала  их
ему.
   - Воля Господа да исполнится, - сказала она.  А  затем  воспользовалась
ими - быстро, решительно. Булавки были тем единственным, что было  суждено
увидеть Адонайе до истечения дней оставшейся у него жизни.





                               Я брат братьям моим, я опора для их друзей,
                            я летящая во тьме стрела для их  врагов,  и  я
                            скорее умру, чем опозорю себя в очах их.

   Он двигался с бесшумной грацией, подобной которой Бекка не  видела  еще
ни в одном человеке, даже в Джеми.  Его  глаза  пронизывали  темноту  так,
будто  обладали  внутренними  источниками  света.  Сначала  Бекка   просто
испугалась, видя, с какой легкостью и быстротой он шагает по  пересеченной
и неизвестной ему местности, продолжая держать на руках Шифру.  Бекка  же,
карабкаясь за ним и оступаясь, задыхалась, будто в горле у нее стоял комок
чего-то твердого, что нужно было раскусывать зубами, чтобы проглотить.
   Он так и не отдал ей Шифры. Даже когда  они  перевалили  через  вершину
холма и оказались среди  старых  мертвых  яблоневых  деревьев,  чьи  ветви
тянули к ним сухие пальцы голодных старух. Тут он остановился и огляделся,
ища что-то, но и тогда продолжал крепко прижимать к себе девочку.
   Они все еще слышали стоны и вопли Адонайи,  хотя  на  таком  расстоянии
звуки казались какими-то водянистыми - вроде размазанной по тарелке жидкой
овсяной кашки. Воздух среди  мертвых  стволов  был  неподвижен,  и  ветра,
который мог бы донести до Бекки эти крики боли в их  полном  звучании,  не
было и в помине. Бекка напрягала слух, чтобы не потерять ни единой  крошки
страданий  Адонайи  в  ночной  темноте.   Это   доставляло   ей   истинное
наслаждение.
   - Ага, вот она, там и лежит, где я  ее  оставил.  -  Мужчина  переложил
Шифру с одной руки на другую и нагнулся, чтобы просунуть руку с  ружьем  в
широкую кожаную лямку. Квадратная  красная  канистра,  значительно  больше
фляжки, ударила его по бедру, когда он выпрямился.
   Бекка узнала запах; впервые она почувствовала его, когда па разрешил ей
покататься на большой жатке-сноповязалке.  Весь  сарай,  где  держали  эту
драгоценную машину, пропах тем же, чем  и  канистра  мужчины.  Теперь  она
вспомнила и эту емкость - видела, как ее родичи-мужчины грузили  множество
таких канистр в один из хуторских фургонов, когда собирались  домой  после
праздника Окончания Жатвы. Канистры потом скрылись под  брезентом,  но  их
запах долго держался в холодном осеннем воздухе.
   - Ты украл это! - крикнула  она,  показывая  на  тяжела  покачивающуюся
канистру, и тут же, как только эти слова сорвались с ее  языка,  пожалела,
что не откусила его до того. Глупо  швырять  обвинения  человеку,  который
обладает такими преимуществами перед ней.  О,  как  плохо  быть  женщиной,
которая хоть раз вырвалась из узды! Она уже никогда не наденет  ее  снова,
хотя бы для того, чтобы держать язык за зубами в присутствии мужчин.
   К ее удивлению, мужчина казался скорее пристыженным, чем  рассерженным.
Лунного света было больше чем достаточно, чтобы увидеть, как он съежился.
   - Но ведь тут совсем его немножко, мисси. Всего одна жалкая баночка.  А
мы его хорошо обменяем. Знаете, торговля, она идет  по  кругу,  по  кругу;
так, во всяком случае, мне объяснял Мол. Впрочем, то,  что  я  видел  сам,
тоже это подтверждает. Через некоторое время она вернется в ваш хутор  или
мы принесем вам взамен что-то, в чем вы нуждаетесь куда больше, чем в этом
пустяке. Кто знает? - Его голос дрожал,  в  нем  не  чувствовалось  особой
уверенности. - Мисси, вы же не станете держать на меня зло из-за этого?
   Бекка не видела ничего забавного в жестокой  насмешливости  незнакомца.
Она затаит на него зло? Как будто это имеет значение! Конечно, у нее  есть
револьвер, но он тоже вооружен и знает, как пользоваться своим оружием.  И
Шифра у него в руках. Все преимущества у него.  Так  какой  же  смысл  ему
говорить с ней так робко и мягко?
   Разве что  он  кое-что  унюхал.  Разумеется,  дорога  уничтожает  запах
женщины, у которой кончается течка и появляются крови.  Но  есть  мужчины,
которые не  обращают  внимания  на  такие  сантименты  и  которые  считают
нормальным предъявить права на принимающую женщину, даже если  она  совсем
близка к тому, чтобы перестать быть принимающей.
   "А ворье и вообще не делает никаких различий!"
   Мысль,   нашептанная   Червем,   вызвала   головокружение.    Тоскливое
болезненное ощущение в животе было сейчас куда  сильнее,  чем  оно  бывало
обычно перед прекращением течки. Тряпка, засунутая между ногами, ощущалась
как набрякший и неудобный  груз.  Все  домашние  наставления  Хэтти  снова
промелькнули в уме Бекки, настоятельно требуя, чтобы она  нашла  местечко,
где можно как следует привести себя в порядок. Глухой смех, зазвучавший  у
нее в голове, прогнал эти барские замашки далеко-далеко.
   Мужчина все еще смотрел на Бекку, но не так, как обычно смотрит мужчина
на принимающую женщину. В  глазах  не  было  похоти,  которая  Бекке  была
прекрасно знакома. Этот человек казался ей все более и  более  загадочным.
Ей чудилось, что она как  бы  вышла  из  собственного  тела  и  слышит  со
стороны, как ее губы  выговаривают  сбивчивые  невразумительные  уверения,
смывающие с лица мужчины выражение неуверенности.
   - Спасибо, мисси, - сказал он, и в этих словах действительно прозвучала
признательность. Ничего не добавив, он повернулся  и  зашагал  на  восток,
скользя меж стволов погибших от голода яблонь.
   - Подождите! Куда вы идете? - Бекка ухватилась за ту руку, которая  как
в люльке держала Шифру. Девочка тихо постанывала. Скоро она  закричит  или
от боли в изуродованной ноге, или от голода, или потому что мокрая, или от
холода. Бекка вцепилась в полу мягкой кожаной куртки незнакомца. - Отдайте
мне ее!
   Его широкое загорелое лицо было спокойно, как вода в глубоком колодце.
   - Будет лучше, если по той местности, которую  нам  предстоит  пересечь
сегодня ночью, ее понесу я, мисси. Нам придется идти быстро, особенно если
нас начнут преследовать.  Я  могу  сражаться,  но  только  Богу  известно,
сколько хуторян выйдет охотиться на нас, когда тому парню удастся  поднять
тревогу. Я хочу, чтобы мои братья были рядом со мной, если врагов окажется
слишком много. - Он приподнял ребенка чуть  выше  и  улыбнулся  маленькому
похудевшему  личику.  -  А  кроме  того,  я  думаю,  что  вскоре   кое-кто
проголодается. Там, куда мы идем, найдется, чем ее покормить. -  Его  губы
сжались, а глаза утратили блеск. - А еще мы там найдем то, чем полечить ее
раны, пока не стало слишком поздно.
   Его глаза все время перебегали с Шифры  на  Бекку,  и  в  них  было  то
холодное, суровое, оценивающее выражение,  которое  много  раз  мерещилось
Бекке, когда она представляла, что сам Господь смотрит на ее дрожащую душу
в Судный День. Под этим взглядом дыхание, несущее слова, прерывалось еще в
горле, превращаясь в тоскливые безмолвные  вздохи.  Незнакомец  знал,  кто
оставил  ребенка  на  том  жутком  холме.  Какое-то  проклятое   ухищрение
позволило  ему  установить  это.  Теперь  настала  ее  очередь,  заикаясь,
бормотать объяснения и оправдания.
   - Пожалуйста... мистер... малышка... у  меня  не  было  выбора.  Это  я
оставила ее на холме, но я не могла поступить иначе.  Ни  в  одном  другом
известном мне месте она не была бы в безопасности.  Шифра  -  моя  сестра,
полная сестра, а не просто родич. Наш па был альфом Праведного Пути, и его
убил, предательски убил тот, кто остался там... - и она  показала  куда-то
за спину, на поле, где она бросила Адонайю лежать в одиночестве.  -  После
того, как наш па погиб, пришло время Чистки...
   - Не смей говорить мне об этом! -  Он  рассек  воздух  длинным  стволом
ружья, как бы обрезая дальнейший разговор. - Там, откуда я родом, мы много
чего слыхали о хуторских делах. И, да поможет вам Бог, эти рассказы верны.
   Он поглядел на Бекку с  такой  жалостью,  что  она  почувствовала,  как
где-то внутри у нее закипает возмущение. Выражение на лице незнакомца было
то же самое, которое всегда возникало на лицах жен па, когда они  говорили
о Голодных Годах и о людях, невежественных до такой степени,  что  они  не
вняли пророкам Господина нашего Царя, когда те  пришли,  а  обратились  со
своими чахнущими семьями к новым законам и обычаям, что  и  привело  их  к
гибели.
   Только невежество, убийственное невежество  и  могло  вызвать  на  лице
другого человека выражение столь глубокой жалости. И он осмелился смотреть
на нее вот так!
   - Мистер, я не знаю, кто вы такой или откуда вы взялись,  но  на  вашем
месте я бы сначала сверила все те сказки, которые вы слыхали, с  тем,  что
есть на самом деле.
   Незнакомец только головой покачал.
   - Зовут меня Гилбером Ливи. Там, откуда я пришел, у нас побывало немало
народу, так что нам рассказывали о жизни на хуторах. - Он  произнес  слово
"хутора" так, что  оно  прозвучало  как  грязное  ругательство.  -  Я  сын
священника. Я не могу даже слушать о таких  грязных  делах,  не  осквернив
себя, а один Бог знает, найду ли я по эту сторону города место, где  смогу
по-настоящему очиститься.
   Город! Это слово заставило Бекку  так  резко  повернуть  голову,  будто
что-то-хлестнуло ее по лицу. Множество  вопросов  зашевелилось  у  нее  на
языке, но прежде чем она успела задать хотя бы один, мужчина  взглянул  на
беспокойно копошащегося ребенка.
   - Она - вот что сейчас главное, - сказал  он  с  такой  нежностью,  что
сердце Бекки еще сильнее, чем всегда, потянулось к девочке. Теперь,  когда
он снова двинулся в ночь, уже и  речи  не  было,  чтобы  отобрать  у  него
ребенка.
   Их не преследовали. А если и преследовали, то Бекка ничего не  слышала.
Она старалась занять мозг  дорогой,  а  глаза  -  зрелищем  широкой  спины
Гилбера. Яблони вскоре остались позади,  земля  на  какое-то  время  стала
ровной и пустой, а потом  они  через  поле  вошли  в  заросли  худосочного
сосняка. Бекка не имела ни малейшего  представления  ни  о  том,  где  они
находятся, ни о том,  где  лежит  ближайший  хутор.  Небо  могло  ей  дать
некоторые  указания  насчет  того,  в  каком  направлении  они  идут,  но,
оказавшись под покровом колючих ветвей, она не могла видеть звезды.
   Шифра начала плакать.  Гилбер  бормотал  что-то  на  детском  лепечущем
языке, но результата это не давало. Ребенок уже не  поддавался  на  пустые
уговоры. Шифра издавала громкий ритмичный вопль, в котором скорее  звучала
злость, чем какая-нибудь  конкретная  нужда.  Бекка  слышала,  как  Гилбер
несколько раз выругался - брань относилась  к  незадаче,  к  хуторянам,  к
глупости, к потере времени, даже к самой Бекке... но только не к малышке.
   И тут Бекка увидела огонь костра.


   - Ребенок? - Человек, сидевший ближе  всех  к  костру,  посмотрел  так,
будто не знал, как поступить - захохотать или выругаться. Языки пламени  и
тени превращали его покрытое шрамами лицо  в  какую-то  гротескную  маску.
Бекка держала руки сложенными, а голову  опущенной,  хотя  в  сердце  была
странная пустота: все хранившиеся там молитвы были уже произнесены. Что бы
ни сказал этот человек, все было для нее и для Шифры жизненно важным.  Она
услыхала смешок - более сухой, чем треск хвороста в огне, и вопрос:  "Чего
тебе, Гилбер, взбрело в голову тащить сюда эту парочку?"
   Гилбер сначала, похоже, не расслышал вопроса. Он  поздоровался  с  этим
пожилым человеком - его звали Мол - довольно  почтительно,  но  потом  все
выглядело так, будто Гилбер по какой-то причине очень  экономно  расходует
свой запас слов. Первое, что он сделал,  когда  они  вошли  в  круг  света
костра, это  зачерпнул  ложку  чего-то  серого  и  мучнистого  из  горшка,
стоявшего на угольях, бросил эту массу в другой горшочек, долил туда  воды
из фляжки, размешал и сунул ложку жидкой кашеобразной массы в  рот  Шифры.
Малышка с жадностью начала глотать и быстро успокоилась. Никто из сидевших
у костра не сказал ни  слова  и  не  шевельнул  пальцем,  чтоб  остановить
Гилбера.
   Теперь Шифра лежала на спинке возле костра, издавая тихие звуки,  будто
родниковая вода омывала  камень.  Гилбер  развязал  пеленку,  и  губы  его
побелели, когда он разглядел ее изуродованную ножку.  Мол  наклонился  так
близко, как это можно было сделать, не вставая,  и  издал  какой-то  звук,
выражавший сочувствие.
   - У нас осталось немного мази Райана, если  ты  считаешь,  что  от  нее
будет толк. А чистые тряпки найдутся в мешке у Яйузи.
   Гилбер кивнул, принимая предложение:
   - Мне еще понадобится вода посвежее той, что у меня во фляжке.  А  мазь
сэкономим.
   - Что-нибудь из твоих горских порошков? - Мол рассмеялся от всей  души,
так что Бекка увидела пеньки сломанных зубов, окаймлявшие его челюсти.  Те
немногочисленные зубы, которые остались целы - и как  это  им  удалось,  -
были удивительно чисты: белые, как диск  луны.  -  Валяй,  доставай  их  и
возьми сколько надо воды из кувшина. Корп нашел хороший  родник,  пока  ты
отсутствовал, чтоб рекрутировать нам этих двух мощных бойцов. Иди,  сказал
я. Я пригляжу за этим... Это кто? Стригунок или кобылка? -  Он  указал  на
ребенка.
   Слабая улыбка подняла угол рта Гилбера:
   - Я-то думал, что такие вещи всем известны, но  если  ты  нуждаешься  в
моей помощи, чтоб разобраться, хотя ты вроде бы и не слепой, то...
   Мол фыркнул. Когда Гилбер отправился за  нужными  ему  вещами,  пожилой
мужчина придвинулся поближе к Шифре и осторожно  приподнял  угол  пеленки,
все еще прикрывавшей бедра малышки.
   - Это девочка! - Резкий окрик  Бекки  подействовал,  как  если  бы  она
ударила Мола по руке. Он мгновенно выронил  ткань  из  пальцев.  Бекка  же
упала на колени и  переложила  жалкие  тряпочки  так,  чтобы  ни  один  из
сидевших вокруг костра мужчин не увидел срамного места ребенка.
   - Я нечаянно, - сказал Мол. - Извини.  -  Мягкость  его  тона  поразила
Бекку - еще один шок от несоответствия  действительности  всему,  что  она
слыхала о бандах ворья. - Я бы прямо у тебя спросил, но только ты  и  двух
слов не сказала с тех пор, как Гилбер привел сюда вас обеих.
   - Мы уж думали, что ты просто идиотка, - вмешался в разговор долговязый
юноша. Он был похож на брата Бекки Тома, только Том  был  куда  изящнее  и
очень гибок - мог гнуться, как воск в куске сота.
   Человек, сидевший рядом с юношей, крепко ударил его, сбив мальчишку  на
землю, так что тот едва не попал в угли костра.
   - Сам ты идиот, раз говоришь этакое, хоть прекрасно видишь, что она  не
такая. Побойся Бога, Сарджи,  неужели  нам  снова  придется  обучать  тебя
хорошим манерам?
   Юноша поднялся с земли, что-то бормоча. В неразборчивой мешанине  слов,
возможно, были и извинения.
   Вернулся  Гилбер,  неся  небольшую  деревянную  чашку,  стенки  которой
сверкали в свете костра как полированные. Он присел возле  Шифры  и  вынул
из-за пояса небольшую коричневую трубочку. Она затрещала  в  его  пальцах,
когда он снял крышечку, закрывавшую конец трубки, и  осторожно  высыпал  в
чашку щепотку порошка. Света было мало, и Бекка так и не разобрала, какого
цвета был порошок. Впрочем, по правде  говоря,  даже  если  б  она  это  и
углядела, все равно бы ничего не изменилось. Однако на всякий  случай  она
придвинулась ближе. Темные, зловещие вопросы рождались у нее -  ее  Червь,
эта  сатанинская  шепчущая  тень  ее  собственного  "я",  -  заставлял  ее
опасаться Гилбера, будто у него были не руки, а  когтистые  лапы,  готовые
вцепиться в тельце Шифры.
   - Что это такое? - спросила она.
   Тот продолжал действовать так, будто не  слыхал  ее  вопроса.  Все  его
внимание было отдано порошку, чашке  и  ребенку.  Из  угла  рта  высунулся
кончик языка. Она вспомнила, что такая же привычка была и у  Джеми,  когда
его внимание полностью переключалось на что-то,  не  имевшее  отношения  к
Бекке.
   "Джеми ушел далеко-далеко, - шептал Червь. - Интересно, встретится ли с
ним па на той длинной дороге?"
   Бекка плотно зажмурилась, заставляя любимые призраки,  обитающие  в  ее
сердце, уйти прочь,  чтобы  полностью  отдать  внимание  тому,  что  делал
Гилбер.
   Она сидела так близко к нему, что различала даже его  запах  -  не  тот
запах мыла после мытья или рабочего пота, как у ее взрослых родичей-мужчин
или других хуторян, и не кислый и прогорклый, как у  товарищей  Гилбера  -
Мола, Сарджи и остальных, - а свежий запах диких  растений.  Было  похоже,
что сосновые заросли проникли под кожу Гилбера и остались там,  и  чистое,
сладкое, пахучее дыхание деревьев стало составной частью его тела. Пока он
колдовал над порошком и чашкой, этот запах вытеснил из  головы  Бекки  все
остальное и стал парить над ней,  как  крылья  ветра,  дующего  с  ледяных
вершин, вызывая головокружение.
   Женское Знание  утверждает,  что  мужчины  могут  отличать  принимающую
женщину по одному ее запаху, удивляясь, размышляла Бекка. Может, и тут  то
же самое? Может здесь, в этой дикой  глуши,  зародились  еще  какие-нибудь
чудища? Мужчины, у которых бывает течка и они становятся принимающими?
   Пульс Бекки бился так сильно, что она даже не заметила, что  Гилбер  ей
что-то ответил и в свою очередь спросил о чем-то.
   - Извините, что вы...
   - Я спросил, нет ли у хуторян каких-то слов, которые  они  говорят  над
ранами, чтоб те быстрее заживали, мисси?
   - Слов?
   - Ну, знаете, вроде ворожбы...
   - Господи Боже мой! - Бекка вскинула  руку  к  горлу,  чтобы  заглушить
ужас, рожденный словами Гилбера. И с какой невинностью он их произнес! Как
будто это дело общеизвестное  в  тех  местах,  откуда  он  пришел,  и  что
хуторяне, они... они...
   - Ты соображаешь,  что  говоришь,  Гилбер?  -  Тот  юноша  -  Сарджи  -
опустился возле них на корточки, хоть его и  не  звали,  и  слегка  ударил
Гилбера по руке. Чашка с водой дрогнула, но не пролилась.  -  Видно,  твой
народ и в самом деле  живет  на  полпути  к  краю  света,  это  уж  точно.
Подумать, что хуторяне занимаются  ворожбой?!  Ха!  Это  преступление,  за
которое тебя сразу предадут смерти, как только  почуют  у  тебя  на  губах
запах этих слов - ворожба или колдовство. - Он  улыбнулся,  показав  Бекке
целый рот зубов, находящихся в еще худшем состоянии, чем зубы Мола. - Вам,
миз, надо привыкать пропускать  мимо  ушей  большую  часть  того,  что  он
болтает. Он ведь не вырос на хуторе, как  некоторые  из  нас,  и  Господин
наш... Господь знает, что он и не из Приграничья...
   - А ты, значит, родился на хуторе? - Вопрос вылетел у Бекки раньше, чем
дух Хэтти успел  появиться  и  предать  поношению  столь  неприличное  для
женщины нахальство.
   - Я? А то как же! И я, и Корп, и Лу - вон тот рябой,  что  у  костра  с
другой стороны. Возможно, в этой скадре есть и еще ребята, что родились на
хуторах, но они тут служат уже так давно, что потеряли хуторской  запах  и
снова получили имя.
   Бекка покачала головой:
   - Я не поняла.
   - Прошу прощения, миз, но и не вашего ума это дело.
   Сарджи  сказал  это  просто  и  с  улыбкой,  как  человек,  всего  лишь
излагающий общеизвестный факт, который только остолоп может оспорить.  Это
не было оскорбление.  Червь  прямо  взвыл  от  восхищения,  а  тень  Хэтти
застонала от стыда, когда Бекка швырнула ему в ответ:
   - Это почему такое? У тебя же в голове  нет  и  половины  того,  что  я
узнала уже давно. Знаешь ли ты что-нибудь о науке траволечения? Умеешь  ли
читать? Писать? Можешь ли принять роды? Мое дело - стараться  понять  все,
что можно, во всяком случае, пытаться этого достичь. Если у тебя просто не
хватает мозгов, чтоб объяснить что-то, то ты так и  скажи,  а  не  пытайся
свалить вину на мою неспособность понимать.
   - Ого! - Мол, сидевший у огня на своем обычном месте, расхохотался и  с
силой хлопнул ладонями по коленям. - Вот какой опасный  язык  у  девчонки,
Сарджи! Ежели его наточить по краям, так она уж точно  откромсает  у  тебя
яйца сегодня ночью. Я б на твоем месте пропустил свою очередь.
   - Точно, Сарджи, - подхватил подначку рябой Лу. - Обменяй свою  очередь
на лишний кусок солонины, а свое имущество лучше побереги - оно все  равно
завянет, когда она за него ухватится.
   Другие мужчины тоже подключились, безжалостно высмеивая  Сарджи  и  все
как один советуя ему держаться потом от Бекки подальше.
   Потом...
   Бекка  невольно  съежилась.  Это  слово  было   как   ледяное   лезвие,
вонзившееся ей между грудями. Нет смысла притворяться, что она не слышала.
Она уронила голову на грудь и крепко сжала колени, молясь  изо  всех  сил,
чтобы и это слово, и все ему подобные испарились и исчезли; при  этом  она
ясно понимала, что все они останутся с нею.
   Да, Знание не лгало. Мягкие речи и постоянная  доброжелательность  этих
мужчин на время усыпили ее бдительность.  Теперь,  когда  фальшивая  соска
высохла, осталась неприкрытая правда. Понимание  того,  что  последует  за
знакомством с ворьем, теперь дошло до нее,  как  оно  дошло  бы  до  любой
другой злополучной женщины. Не так резко, не так ужасно, но все равно  все
произойдет так, как сказано, и расплата будет страшной.
   "...Умирала долго..."
   Даже крови, и те им не помеха. Она знала, что двери ее матки открыты, а
потому, возможно, у нее есть какой-то шанс выжить, но все  равно  ее  ждал
кошмар - вон они сидят, спокойно, выжидая своей очереди, чтоб познать  ее.
А что было бы, если б с ней произошло то же, что происходит с большинством
принимающих женщин, получивших мужское семя? Если б она  забеременела,  то
какое чудовище родилось бы - ребенок, зачатый столькими  отцами?  Судорога
пробежала по ее телу, и Бекка еще глубже спряталась под защиту темноты.
   Только раз она немного приподняла лицо, чтоб бросить взгляд на Шифру. К
этому времени Сарджи уже перешел на другую сторону костра.  Гилбер  кончил
возиться с ножкой Шифры и теперь укачивал малышку,  прижимая  ее  к  своей
украшенной бахромой куртке. Он улыбнулся довольной и гордой улыбкой матери
в ответ на смех  ребенка,  пускающего  пузыри.  Сейчас,  когда  он  держал
девочку на руках, Бекка для него все равно что не существовала.
   Жизнь за жизнь, подумала Бекка. Моя жизнь в обмен  на  твою,  Шифра.  О
Богоматерь, дай моей девочке силу завладеть сердцем Гилбера Ливи! И тогда,
если я умру, он заменит ей меня. Пусть Господь дарует мне эту милость.
   "Бог помогает тем, кто сам себе помогает, - шепнул Червь ей в самое ухо
и тут же напомнил  об  уроках,  которые  жены  па  давали  девушкам  перед
праздником Окончания Жатвы. - Есть способы послать мужчину по  тому  пути,
который ты предпочитаешь сама. Если ты еще  будешь  жива,  когда  подойдет
очередь Гилбера, то сделай так, чтоб вверить ему судьбу Шифры".
   "Если я выживу, я сделаю это, да ниспошлет мне Господь силу, и волю,  и
смелость...
   Бекка все еще была погружена в молитвы, когда Мол похлопал ее по плечу,
сказав:
   - Корп говорит, что приготовил для вас, миз, уютненькое местечко.  Идем
со мной. Время.





                                       В давние времена, в потерянной ныне
                                   стране пошли мы в высокие горы и обрели
                                   там мудрость многую...

   Бекка не считала их, когда они один за другим приходили к ней, каждый с
таким выражением на лице, будто он  случайно  запнулся  обо  что-то,  чего
вовсе не думал обнаружить на своем пути.
   Она не считала их, ибо если принимала вот так - одного  за  другим,  ей
было легче заставить себя считать их за одного человека. Один за другим, и
каждый раз она возносила благодарение Деве Марии, что этот  другой  уважал
крови женщины и просил дать ему либо Поцелуй, либо Жест. Один  за  другим,
но каждый, протягивавший к ней в темноте свои руки, был не тот,  кого  она
так нетерпеливо ждала. Одетые или обнаженные, они не носили кожаную куртку
с бахромой, никто из них не имел запаха дикого леса, ни  у  кого  не  было
таких широких плеч и спины, никто не был Гилбером Ливи.
   "Он сильный, он спасет Шифру, - думала она. - Он сильный,  он  вызволит
нас обеих".
   Когда к ней пришел Лу, он принес с собой горящую головешку  в  жестяной
миске. Небольшой костер, который он зажег возле ее ложа из сосновых веток,
высветил оспины  на  его  лице  так,  что  они  стали  казаться  глубокими
провалами. Бекка смотрела на него прямо и холодно.  Если  он  искал  в  ее
глазах ласку, то он ее вряд ли там обрел. Но и отказа тоже не встретил.
   - Я хотел только взглянуть... - Он кивнул в сторону костра,  который  в
целях безопасности развел в собственной блестящей миске. - Когда ты пришла
к нам, мне показалось, что ты красива, но в темноте, да еще  в  начавшемся
переполохе я ничего не смог разглядеть. А потом, у огня, ты тоже сидела от
меня далеко... Я надеялся... Мне хотелось убедиться...
   Бекка поняла, что он извиняется за принесенный огонь, и никак не  могла
сообразить - почему.
   Она произнесла ритуальные слова, надеясь, что раз он пришел, то  сейчас
позволит ей сделать все, что надо,  и  на  этом  все  и  кончится.  Но  он
продолжал сидеть и смотреть на нее  так  пристально,  будто  хотел  съесть
глазами. Его голодный взгляд пронизывал ее до костей, вызывал воспоминания
о старых ранах и дрожь. Ей приходилось слышать еще более страшные истории,
чем о женщинах, которых брали, когда они не были в поре, и которые умирали
от разрывов. Иногда, а в те далекие  Голодные  Годы  даже  часто,  женщины
использовались для гораздо более насущных нужд, нежели  хранение  мужского
семени.
   Для того, чтобы называться Голодными, у тех  времен  были  внушительные
основания.
   Разделявшее их молчание опасно сгущалось. Бекка попробовала действовать
так,  будто  между  ними  ничего  особенного  не   произошло:   подумаешь,
помолчали, ну и что? Но сидевший в ней Червь насмешливо  заявил,  что  она
ошибается. Это молчание было каким-то тяжелым, в нем до  поры  до  времени
затаилась гроза, а может быть,  та  опасная  тишь,  которая,  если  верить
древним сказаниям, спускалась на бескрайние просторы зеленых вод, бесшумно
отступавших от земли только затем, чтоб с диким ревом кинуться обратно  на
берег, дабы без остатка сокрушить Башни Гордыни.
   Наконец женская слабость заставила Бекку нарушить железное молчание.
   - Там... откуда ты... женщины говорили другие слова? - Возможно, он  не
понял приглашения?
   Лу покраснел. Он сидел напротив нее с высоко поднятыми коленями;  между
ним и Беккой находилась миска с костерком. Ее вопрос заставил Лу подтянуть
колени еще выше, так что при мерцающем свете  пламени  он  стал  похож  на
треснувшую коричневую оболочку впавшего в зимнюю спячку  жука.  Если  б  у
него не было такого несчастного выражения лица, которое трудно забыть, она
никогда бы не поверила, что это тот самый парень, который  так  насмехался
над Сарджи, предлагая взять на себя  и  его  очередь.  Теперь  было  очень
похоже, что ему и со своей-то не справиться.
   Чем дольше он станет тут сшиваться, тем дольше не придет Гилбер Ливи, а
у Бекки  к  тому  было  неотложное  дело.  Она  снова  попыталась  поднять
настроение Лу.
   - Твой старый хутор, он лежит ближе к горам или к Коопу,  если  считать
от Благоговения? - Она назвала  хутор  Виджи,  а  не  свой,  надеясь,  что
громкая  слава  ясновидящего   гнома   разносится   далеко,   что   делает
Благоговение  лучшим  ориентиром  на  местности.  Виджи  был  единственным
существом, пользовавшимся широкой известностью.
   Лу покачал головой, отказываясь клевать на такую приманку.
   - Все это в прошлом, - сказал он. - Ушло навсегда. Я теперь  принадлежу
к этой скадре. Хоть я родился не в Пограничье, но стал почти не  хуже  их.
Зарабатываю себе прежнее имя. - То, как он это сказал, звучало,  будто  он
мечом обрубил все  вопросы  о  себе,  обрубил  раз  и  навсегда.  -  А  ты
действительно красивая, - добавил он вроде бы совсем не к месту.
   Бекка не  знала,  как  следует  отнестись  к  этим  словам.  Тогда  она
подвинулась на своем ложе из сосновых веток и сделала Лу знак приблизиться
к ней. Она не знала - и никогда не узнает, - из какого он  хутора,  почему
он его покинул, сколько ему лет. Но она знает, что страх течет по его коже
как масло, готовое вспыхнуть и сжечь  его  заживо.  Тонкая  пленка  страха
покрывала рану какого-то  невыразимого  стыда,  который  она  чувствовала,
будто на язык ей попал комок протухшего жира. Да, в  хуторских  ребятишках
прекрасно умели воспитывать чувство стыда.  Иногда  оно  внедрялось  столь
глубоко, что, казалось, стыд становился ядром какой-то собственной тьмы. А
во тьме ребенок терялся, страх схватывал его с еще большей  силой.  И  вот
сейчас она будет держать в объятиях именно такого потерявшегося хуторского
мальчика.
   Он придвигался к ней постепенно, его тело пыталось доказать ей, как  он
смел, но его глаза кричали, что все это ложь. Она жестом дала ему  понять,
чтобы он прилег на сосновую подстилку рядом с  ней.  Тихо-тихо,  чтобы  не
напугать его, она стала рассказывать ему старую сказку для детей:
   - Когда женщины впали в грех и повсюду воцарилось беззаконие, они стали
давать мужчинам в любое время, когда хотели, или отказывались принимать их
семя по прихоти; и  узнал  Бог  об  этом,  и  огорчился.  Он  обратился  к
Пресвятой Богородице, сказав: "А где же дети?" И Богоматерь заплакала, ибо
женщины либо не впускали в  себя  семя,  либо  заставляли  его  падать  на
иссохшую землю, потому что отвернулись они от колыбелей и те  опустели.  А
сами они стали гоняться за яркими побрякушками Дьявола, отшвыривая  ногами
колыбели, будто это были ловушки.
   И тогда Господин наш Царь, ощутив печаль  Господа,  сказал  Богоматери:
"Воззри на этих неблагодарных, этих истинных  дочерей  Евы.  То,  что  они
могут получить даром, они выбрасывают и разрушают. А за тем, что никак  не
должно вызвать у них желания, они  гоняются  в  своей  гордыне.  Из-за  их
эгоизма колыбели пустуют, но гнев моего  меча  наполнит  эти  колыбели  их
собственной кровью".
   Но Пречистая сказала ему: "Не делай этого, ибо они дочери двух  чрев  -
они мои дочери, равно как и дочери Евы.  Господин  наш  Царь,  ты  мне  не
Господь, чей гнев наполнил чрево Мира водой, но все же пощадил Ноя  и  его
жен, чтобы снова заселить землю. Я прошу, чтоб  твой  беспощадный  меч  не
наполнял колыбели кровью. И без того,  слишком  много  крови,  но  это  мы
изменим".
   Бекка почувствовала, как дыхание Лу становится спокойнее и ровнее,  как
у мальчика, готового отойти ко сну. Она дотронулась до его волос,  грязных
и пыльных, но еще не свалявшихся колтуном, как ей  сначала  показалось.  В
волосах было  множество  ползунов,  от  прикосновения  которых  ее  пальцы
ощущали щекотку. Она помолилась, чтобы ей выпала возможность очиститься от
всего этого, чтобы отвратить опасность заразы от ползунов, копошащихся  на
нем и на других мужчинах. Но это все потом. А пока ей надо мириться с  его
присутствием, если она хочет увидеть  Гилбера  до  восхода.  И  она  снова
заговорила, убаюкивая Лу.
   - И тогда Богоматерь Мария зарыдала, а потом пересчитала все  слезинки,
и число их  стало  числом  Голодных  Лет.  И  за  эти  годы  произошли  те
изменения, о которых говорила Богоматерь.
   А Господин наш Царь скакал по всей земле, и меч его убивал, но  лишь  в
пределах, дозволенных Господом. И сам Господь летел за ним в сопровождении
сонма ангелов, и каждый ангел ставил печать на  недрах  каждой  женщины  и
шептал ей на ухо: "Это чрево Евы, которое ваши грехи сделали бесплодным. И
раз ты презрела колыбель свою, то теперь будешь  постоянно  стремиться  ее
заполнить. Сейчас не хватает тебе хлеба, а  скоро  будет  не  хватать  еще
большего". И прекратились крови у женщин, а  врата  чрева  у  них  жестоко
сузились от страха перед мечом Господина нашего Царя. Вот как оно было.
   Лу содрогался в ее объятиях. Может, слова были немного другие, но Бекка
знала, что именно эту историю Лу рассказывали,  когда  он  был  мальчиком.
Какой порядочный хутор  позволил  бы  ребенку  вырасти,  не  услышав  этой
повести? Узнав ее, они познавали доброту Господа Бога, который мог стереть
с лица земли все живое из-за  гордыни  и  распутства  женщин,  но  все  же
пощадил  эту  жизнь.  Этот  рассказ  пояснял  также,  почему  должны  были
наступить Голодные Годы - они были необходимы, как  необходимо  пламя  для
закалки  стали.  А  больше  всего  учил  он  тому,   что   такое   женская
благодарность, что такое  плата  за  древние  долги,  порожденные  женской
скверной.
   Если  грешницу  удерживают  от  уплаты  долга,   это   трудно   назвать
добродетелью.
   Ей не пришлось закончить эту историю для детей. Лу ведь знал ее  смысл,
знал и свои обязанности. Она почувствовала, как его рука скользнула ей под
блузку - бестолково шарящая и ищущая, касающаяся ее маленькой груди, чтобы
вызвать возбуждение. Она ждала, пока не уловила слабого движения плоти,  а
затем протянула руку, чтоб дать ему Жест Благодарности и ввести его в Рай.
Другие мужчины давали ей знать знаком или словами, что им больше  по  душе
Поцелуй Признательности, но тут она решила, что это было бы слишком  много
для того, кто так робок и пуглив.
   "Думаешь,  что  когда-нибудь,  когда  они  захотят  получить  это,   ты
вспомнишь, что у тебя есть зубы? - Червь чуть не задохнулся  от  похабного
смеха. - Будь счастлива уже тем, что из тебя за  время  дороги  выветрился
запах принимающей женщины, а то тебе пришлось бы дать им всем куда больше,
чем они получили. Для ворья уважать знак крови - вещь необычная".
   Бекка изгнала насмешливого демона из своего ума  и  сосредоточилась  на
том, что надо было делать в данный момент.
   Все кончилось быстро. Когда она услышала стон наслаждения, она  поняла,
что он получил Господню награду мужчине за то, что  помог  гордой  женщине
вернуться на отведенное ей место. Она очень хотела, чтоб тут было темно  и
можно было бы не видеть Лу. Его покрытое оспинами лицо светилось счастьем,
и она поняла - его переполняет благодарность, которая мужчине не к лицу.
   "Уходи, - приказывала она ему мысленно, напрягая всю свою  волю.  -  Ты
мне ничего не должен.  Это  я  плачу  долги  женщин;  мы  с  тобой  квиты.
Благодарение Пресвятой Деве, я не обязана платить их дважды. Уходи же!"  -
Она ужасно устала.
   А он все тянул. Ее чуть не стошнило от  того,  какими  растроганными  и
влажными стали его глаза.
   - Я могу принести тебе воды...
   - Нет, спасибо.
   - Мисочку, чтоб умыться? Я могу притащить ее из нашей кухни...
   Она решила воспользоваться его благодарностью, чтобы поторопить уход.
   - Я подожду до того времени, пока вы  все...  -  Бекка  оставила  фразу
неоконченной.  Сам  поймет,  не  такой  уж  он  недоумок.  Она   почему-то
сомневалась, что Мол станет держать у себя тех, кто не годится для этой...
как ее... скадры, что ли? Ведь  для  того,  чтобы  учиться  новому,  нужны
мозги.
   - Пока ты не покончишь с  нами?  О,  все  кончилось,  ты  можешь  спать
спокойно. Я последний. - Теперь благодаря ее дару это был уже мужчина.  Он
повернулся на ее сосновой подстилке и заложил руки за голову. -  Такой  уж
мне выпал жребий. - Его взгляд поднялся к  звездам,  видимым  между  хилых
сосновых ветвей. - Ну, разве это не  прекрасно?  -  Он  показал  на  белое
пятно, четко выделяющееся на черном  небе.  -  В  моем  старом  хуторе  мы
называли его Молоком Марии.
   Бекка от нетерпения сжимала кулаки. Сейчас она  не  дала  бы  и  горсти
мякины за рассказ о хуторе Лу. Ей нужно было знать только одно - почему он
ведет себя так, будто Гилбер Ливи куда-то провалился.  Липкая  субстанция,
склеивавшая ей пальцы, доводила ее до бешенства. Она пробовала обтереть ее
о ветки, но лишь обклеила ладони сухими семенами и опавшими иголками.
   Бекка набрала в грудь  побольше  воздуха,  медленно-медленно  выдохнула
его, стараясь, чтобы мысль, только что промелькнувшая у  нее,  не  ушла  в
пустоту. Он просто забыл про Гилбера. Сейчас я помогу ему вспомнить.
   - Думаю, я все же воспользуюсь водой, которую ты предлагал,  -  сказала
она. - Но тебе не стоит себя утруждать, бегая  взад  и  вперед  с  миской.
Пусть Гилбер Ливи захватит ее сюда, когда придет.
   Глаза Лу раскрылись так широко,  будто  им  предстояло  расширяться  до
бесконечности, чтоб вобрать в себя всю ее глупость.
   - Ты думаешь, что Гилбер Ливи придет к тебе, миз? Вот за этим делом?
   - А разве нет? - Была лишь одна причина, как воображала Бекка,  которая
могла объяснить слова Лу, но ее нельзя  было  произнести  вслух:  мерзость
перед Господом! Если так и  если  Мол  дышит  с  ним  одним  воздухом,  то
действительно порядки в этой скадре разительно отличались  от  порядков  в
хуторах.
   Лу не потребовалось много времени, чтоб понять, какая мысль возникла  у
Бекки - уж больно ясно она была написана у нее на лице. Он  издал  звук  -
нечто среднее между фырканьем и смехом - и тут же вскочил на ноги.
   - Нет, дело не в этом. Неужели ты думаешь, что Мол позволил  бы  такому
позорить нашу  скадру?  Когда  он  брал  меня  к  себе,  он  прежде  всего
досконально выспросил у меня  причины,  по  которым  я  сбежал...  оттуда,
откуда я происхожу. Послал к моим родичам Яйузи - тайком, - но все, с  чем
вернулся Яйузи, было... - Он бросил на Бекку быстрый  взгляд,  поняв,  что
чуть было не выдал себя, и тут же поправился: - Нет, он узнал, что я чист.
Если б я был одним их этих... несущих в  себе  смерть,  отказывающихся  от
жизни... он убил бы меня на месте. То же и с Гилбером  Ливи.  Только  Молу
пришлось удовлетвориться  словами  самого  Гилбера  -  уж  слишком  далеко
пришлось бы переть туда, откуда он пришел,  чтоб  удостовериться,  что  он
чист. Но Гилбер Ливи, так сказать, носит свое доказательство на себе.
   По лицу Бекки скользнула гримаса стыда, что дало Лу основание потрепать
ее по щеке. Ее дар превратил его в мужчину, а она стала для него  милым  и
славным ребенком.
   - Я пришлю его к тебе с водой, дорогая. А тогда,  если  у  тебя  хватит
ума, ты сама поймешь, что к чему. И если у тебя  получится,  у  меня  есть
настоящая монетка, прямо из Би-Сити, которую я дам тебе в уплату  за  этот
фокус. - Он грубовато пощекотал ее под подбородком и зашагал  к  лагерному
костру, напевая старинный благодарственный псалом Господину нашему  Ироду,
слова которого были весьма умело превращены в похабщину.
   Оставшись одна, Бекка порадовалась, что он не забрал с  собой  миску  с
головешкой. Ночь уже кончалась, дело шло к утру. Она замерзла и не  знала,
что делать дальше. Придет ли за ней  сам  Мол,  чтоб  отвести  обратно,  и
сделает вид, будто она провела  время  в  этих  кустах  в  одиночестве  по
собственной  воле?  Или   ей   надлежит   собраться   и   без   разрешения
присоединиться к тем, кто сидит сейчас у костра? Маленький костерок Лу уже
умирал. Она сунула в него несколько сухих сучков и стала смотреть, как они
шипят  и  трещат;  одновременно  она  обдумывала  проблему  -   идти   или
оставаться.
   Тут она услыхала  твердые  уверенные  шаги  и  увидела  второй  огонек,
пробирающийся сквозь кусты. Появился Гилбер Ливи с сосудом  воды  в  одной
руке и самодельным светильником - в другой.
   Он сел рядом с ней, поставил свой светильник рядом со светильником Лу и
протянул ей воду.
   - Я захватил и тряпочку для твоих рук, мисси. - Его глаза были темны, и
ей показалось, что она видит в них слабый отсвет звезд.
   - Спасибо. Я воспользуюсь ею потом.
   - Потом?
   - Теперь ведь твоя очередь, верно? - Она повозилась на своей подстилке:
вопрос был нахален даже для ее сестрицы Леноры. Там - внутри  -  ее  горло
пылало от щелочного вкуса стыда.  Это  чувство  поднималось  откуда-то  из
глубин живота и усиливалось с каждой секундой, а он  продолжал  сидеть  на
том же месте, не изменив выражения лица. Поскольку он даже не  придвинулся
к ней, Бекка произнесла традиционные  слова  и  снова  подождала,  но  уже
дольше. Ничего. Причем ничего похожего на страх Лу перед женщиной  она  не
почувствовала.
   - Мисси, - сказал он, помолчав так долго, что Бекке показалось, будто у
нее от ожидания начинает сама собой слезать кожа. - Мисси, все эти дела не
для меня. - Он снова сунул ей сосуд с  водой.  -  Лу  был  последним,  кто
использовал тебя сегодня  ночью.  Можешь  умыться  и  немножко  отдохнуть.
Ребенок  сейчас  спокойно  спит.  Мы  уйдем  с  рассветом.  -   Бекка   не
шелохнулась, и тогда он взял ее руки в свои и тщательно отчистил от  сухих
семян и коричневых сосновых иголок. Его  сильные  руки  выражали  пугающую
нежность, когда он склонил голову к ее рукам и насухо вытер пальцы.
   - Кто ты такой? - Слова, лишенные каких-либо прикрас, с трудом  сходили
с ее губ. - Ты мужчина?
   Он поднял голову и откинул назад несколько тонких прядей черных  волос.
В его глазах было что-то, заставившее все у нее внутри сжаться, как  будто
у него была сила Бога - войти в ее глаза, обыскать  душу  и,  взвесив  ее,
узнать, куда эту душу отправить - может быть, в ад?
   - Я бы сказал, что я мужчина, - ответил он, -  и  если  я  не  разделил
блудницу этой скадры с остальными, это никак не делает меня не мужчиной.
   - Да как ты смеешь так  меня  называть!  -  вскричала  Бекка.  Ее  рука
взвилась и, прежде чем она  успела  удержать  эту  руку,  хлестко  ударила
Гилбера Ливи по лицу.
   Червь в восторге вопил:
   "Еще! Дай ему еще!"
   Багровый свет углей вспыхнул и бешенством застлал ей глаза.
   Слишком поздно тот беспомощный  призрак,  что  был  послушным  ребенком
Хэтти, увидел ножи на поясе Гилбера.
   "Дай ему еще! Что ты теряешь? Все они пользовались  тобой  по  очереди,
тобой, которая хотела лишь его одного, - шипел Червь. - Все  равно  никому
нет дела, убьет он тебя или нет! Да стукни ты его  еще  разок  хорошенько!
Еще! Набирай очки! Он все равно может убить тебя только один раз!"
   Доведенная до белого каления, Бекка занесла руку для еще одного  удара.
Но Гилбер оказался быстрее. Всякая мягкость исчезла из его глаз, когда  он
схватил ее за запястье. Бекка пыталась вырваться,  но  он  противопоставил
этим попыткам свою силу, прижав ее к себе обеими руками. Бекке показалось,
что Червь подмигнул ей, когда она почувствовала знакомое шевеление плоти у
своего бедра.
   Потом Гилбер сказал:
   - Мне очень жаль. У меня не было права называть тебя так. Я знаю,  ваши
обычаи отличны от наших. Мне стыдно. - Он отпустил ее и встал. - Ты была в
своем праве, ударив меня.
   Она сидела, глядя, как он складывает  влажную  тряпку,  как  использует
оставшуюся воду, чтобы сделать себе компресс на  пламенеющую  щеку.  Голос
Бекки был не громче шепота:
   - Блудницы делают за  деньги  то,  что  порядочная  женщина  делает  из
благодарности. Они живут богохульством.
   Сама она никогда не видала блудниц, никогда не была с ними знакома,  но
разговоры-то шли... Мужчины Праведного Пути обменивались такими историями,
причем глаза  их  горели  похотью.  Слова  Бекки  прозвучали  своего  рода
извинением, но были ложью даже для ушей, радостно готовых  принять  их  за
правду.
   - Я знаю. -  Его  глаза  все  еще  просили  извинения,  хотя  губы  уже
дружелюбно улыбались. - Это часть твоей веры, да? До того, как  я  покинул
дом, мой отец велел мне держать ум открытым, а нрав - под замком. У других
народов обычаи могут отличаться от наших, сказал он, хоть я и  не  могу  в
деталях сказать - в чем именно. Конечно, нам приходилось слышать  рассказы
старых путешественников, но это такие давние времена, что... Но  вообще-то
он надеялся, очень надеялся, что  я  кое-что  узнаю,  прежде  чем  разозлю
кого-нибудь так, что меня укокошат. - Гилбер отложил  тряпку  и  осторожно
потрогал щеку. - Ого! Был бы у  тебя  под  рукой  камень,  ты  бы  тут  же
доказала правоту моего отца. - Он подмигнул Бекке. - Надеюсь,  в  девчушке
есть хоть частица твоей жизненной силы, мисси.
   Тот прежний холод, что вошел в нее еще  в  недрах  Поминального  холма,
струйкой потек по спине.
   - Почему ты сказал так? Ты ж говорил, что она спит?
   Он встал, помог ей подняться и стряхнул сухие иглы с ее волос.
   - Иди за мной.
   Она проследовала за ним к лагерному костру, неся влажную тряпку и миску
с водой; сам Гилбер  в  обеих  руках  держал  уже  умирающие  светильники,
освещая ими дорогу. Все спали, кроме дежурившего Сарджи; не было  видно  и
Лу, который, вероятно, притаился в кустах. Гилбер уверенно вел  Бекку  меж
спящих мужчин, молчанием показывая, что женщине не следует ничем  нарушать
их покой.
   Шифра лежала в подобии гнездышка,  сооруженного  из  ветвей,  собранных
Гилбером, укрытая одеялом. Он  поставил  один  из  светильников  у  нее  в
головах, второй - в ногах, что заставило сердце Бекки  тревожно  забиться.
Они встали на колени по обеим сторонам спящего ребенка.
   "Совсем  как  на  картинке  в  старой  книге,  где  изображены  волхвы,
посетившие Младенца Богоматери, - подумала Бекка. - Только наше  посещение
куда печальнее. Господи, как же я боюсь!" В колеблющемся  свете  головешки
лицо Шифры казалось белым, как  лицо  мертвеца,  а  еле  заметное  дыхание
спящей не могло рассеять эту страшную иллюзию.
   -  Смотри,  -  сказал  Гилбер,  откидывая  загнувшийся   угол   одеяла,
прикрывавший ножку Шифры.
   Бекка с трудом заглушила крик, рванувшийся наружу из  самых  глубин  ее
сердца, и поднесла к губам еще пахнущие спермой  пальцы.  То  кисло-жгучее
ощущение во рту, которое у  нее  бывало  и  раньше,  не  шло  ни  в  какое
сравнение с нынешним. Изъеденная нога распухла и побагровела. Мясо  вокруг
укусов при свете огня выглядело совсем черным.
   - Даже порошкам, принесенным с гор,  такое  вылечить  не  под  силу,  -
сказал Гилбер; он говорил очень просто, не  стараясь  облегчить  страдание
девушки.
   - Город! - вскричала Бекка, схватив его за руку. Ей  казалось,  что  ее
ноги  уже  бегут,  стараясь  сравняться  по  скорости  с  биением  сердца.
Торопись! Торопись! Этот вопль, звучавший где-то в  глубине  ее  существа,
был пронзителен и неистов. - Мне надо бежать, мне надо бежать отсюда,  как
только рассветет достаточно, чтобы видеть дорогу! Я  должна  добраться  до
города и разыскать там своего брата. Он достанет ей  лекарство!  В  городе
можно вылечить все! - Ее пальцы сжимались, они впивались в  руку  Гилбера,
пока не ощутили под собой кость. Ей было необходимо передать плоти Гилбера
всю глубину своего ужаса.
   Он не шевельнулся, даже выражение печали на окаменевшем лице  и  то  не
изменилось.
   - Слишком поздно, - сказал он. - Я не знаю, о каком городе ты говоришь,
я даже не уверен, что знаю, сколько их  там  всего,  если  ты  выйдешь  на
прибрежную дорогу. Карты, которые я достал, относятся  лишь  к  небольшому
участку, патрулировать который город поручил этой скадре. Но какой дорогой
до тех краев ни иди, они еще далеко. Девочка все равно не доживет.
   Бекка отпустила его руку. Она разом потеряла все надежды, поняв, что  в
его голосе и в самих словах нет ни капли лжи.  В  них  была  лишь  истина,
истина, открытая его глазам. Эта истина была остра, ею можно было кромсать
живое сердце, чтобы приложить кровоточащие  куски  к  изуродованной  ножке
Шифры. Бекка сжалась в комок, так что  лоб  уперся  прямо  в  колени.  Она
втянула воздух длинным раздирающим горло глотком, потому что не осмелилась
нарушить тишину окрестностей своими женскими воплями и слезами.





                                      - Что легче, - спросил Искуситель, -
                                   знать,  что  действительно  принадлежит
                                   тебе или что справедливо?

   - Мисси! - Это слово прозвучало как приказ - четко и определенно,  хотя
он произнес его почти шепотом. -  Мисси,  просыпайтесь.  Идем.  Мы  и  так
опаздываем.
   Бекка кулачками стерла с глаз сон, а с лица пятна грязи,  приставшие  к
дорожкам слез. Она сама не могла бы сказать - проснулась она или вообще не
засыпала. Она не помнила той минуты, когда, изнуренная беззвучным  плачем,
погрузилась в глубокий сон без сновидений. Над лагерем висела  тишина.  Ее
место - рядом с Шифрой - находилось в некотором отдалении от других.
   "Место женщины, - прошипел Червь,  -  чтобы  можно  было  притвориться,
будто тебя тут вообще нет... до  тех  пор,  пока  ты  им  не  понадобишься
опять".
   Да, это так. Мол и его скадра - и те, что имели имена, и те, что их  не
имели, - ухитрялись устраиваться так, что женщины и были частью их лагеря,
и в то же время не были связаны с его обыденной  жизнью.  Их  верные  друг
другу сердца способны на предательство.  На  случай  внезапного  нападения
врага мужчины располагались так, чтоб вскочить и  оказать  поддержку  друг
другу. И только уж потом они, возможно, подумали бы о ней с Шифрой.
   Потому-то ее и устроили на открытой лужайке - тени и лес лежали  у  нее
за спиной. Часовой - тот долговязый парнишка  Сарджи  -  явно  пребывал  в
состоянии сильного напряжения: боялся на шаг  отойти  от  своего  поста  и
вообще  проявить  самостоятельность  -  например,  выйти  за   расчищенный
периметр лагеря.
   Глупо. Мысли Бекки были смутны, но почему-то она сохраняла  уверенность
в их правоте. Если кто-нибудь нападет на них из лесу, то все сразу же...
   - Мисси, скорее! - Настойчивый хрипловатый шепот доносился из зарослей,
и на мгновение в кустах мелькнуло лицо Гилбера Ливи, еще более  измазанное
грязью и зеленью лишайника, чем ее собственное.
   А затем она поняла, что он держит на  сгибе  руки,  что  барахтается  и
пытается вырваться оттуда. Она хотела закричать, но сдержала пронзительный
вопль потери, ибо не по силам ей было одновременно кричать и,  вскочив  на
ноги, стремительно бежать вслед за Гилбером.
   Перед глазами мелькала дерюжка, в которую  была  завернута  Шифра,  это
было знамя, манившее ее, заставлявшее лететь вперед, в какую-то никому  не
известную даль. Лес поглотил их - всех  троих.  Какой-то  уголок  сознания
Бекки все еще удерживал контакт с призраком Хэтти, и тот  требовал,  чтобы
она кричала, будила людей Мола, наводила их на след  Гилбера  Ливи.  Но  с
призраком Хэтти была связана память о смерти и предательстве, так что  она
не могла прислушиваться к его словам с другим чувством,  кроме  ненависти.
Она и в одиночку справится с этим гнусным похитителем детей!
   А тот летел сквозь лес быстро, как ветер, бесшумно, как сумрак. Тяжелый
камень в груди у Бекки раскалился докрасна, когда она поняла,  что  Гилбер
родился в лесах точно так, как она -  на  хуторе,  и  что  лесные  запахи,
лесные тени - неотъемлемая часть его души и тела, его  крови  и  плоти.  В
любую минуту, когда он захочет, он  скроется  от  нее,  может  быть,  даже
превратится в дерево и заберет с собой и ребенка - ему это проще простого.
Гилбер все время держался так, чтобы она видела, как  он  мелькает  где-то
впереди, чтобы могла следовать за ним, но знала при этом, что все способно
мгновенно измениться, что его присутствие -  дар,  который  может  быть  и
отнят в любую секунду; это-то ее и пугало сильнее всего.
   Только тогда она перестала думать о  нем  и  о  себе  как  о  добыче  и
охотнике. Хочешь не хочешь, а он был  главным,  тогда  как  она  -  чем-то
зависимым, способным лишь выполнять  отданные  приказы.  Что-то  колкое  и
горькое, как желчь, обожгло ее горло.  Проклятый  и  отнюдь  не  по-женски
воспитанный Червь вопил в приступе багрового бешенства, уже  почти  ничего
не соображая. Эта гнусная лесная тварь украла  у  нее  не  только  сестру.
Одновременно он украл у нее даже  право  расспросить  его,  право  выбора,
право на что-то, помимо беспрекословного повиновения. Он был таким же, как
хуторяне, как альф. И незачем было ей бежать из Праведного Пути. Эта мысль
все перевернула в Бекке, слив все чувства в  одно  -  чувство  бессильного
гнева.
   К  тому  времени,  когда  Гилбер  замедлил  свой  летящий,   пожирающий
пространство бег, они уже были далеко от  лагеря,  а  Бекка  задыхалась  и
обессилела. Ей даже во сне не могло пригрезиться, что на свете может  быть
столько живых деревьев, но в том месте, где Гилбер Ливи решил обождать ее,
не было ничего, кроме  деревьев,  затемнявших  даже  солнечный  свет.  Она
оперлась, чтобы не упасть, на шершавый ствол и с ненавистью уставилась  на
Гилбера, стоявшего перед ней с мешком на  спине,  ружьем  за  плечом  и  с
девочкой на руках. Бекка старалась проникнуть  взглядом  в  самую  глубину
ненавистного ей сердца.
   Серебристый, какой-то ненастоящий свет сочился  сквозь  сито  деревьев,
зажигая хороводы пылинок. Там - в другом мире - уже  наступал  рассвет.  В
Праведном Пути уже все проснулись, мужчины  уже  вышли  на  поля,  женщины
разбежались по своим  делам,  дети,  которым  посчастливилось  остаться  в
живых, шмыгали подобно мышкам, чтоб принести воду, мчались сломя голову по
поручениям женщин. А может, детей вообще не осталось?  Неужели  там  снова
воцарился террор, на этот раз вызванный самой Беккой?
   Того, что она сделала с Адонайей...
   "С радостью, с радостью сделала!" - пел Червь...
   ...достаточно   для   того,   чтобы   спровоцировать   кого-нибудь   из
приспешников этого мерзавца вырвать власть из рук нового  альфа,  невзирая
на всякие там перемирия и обычаи. Слепой альф - это не альф. И  даже  если
обычай требует, чтобы после переворота наступало  время  безопасности,  то
разве это имеет  значение?  Адонайя  -  далеко  не  единственный  человек,
которому хватает хитрости, чтобы обойти  или  даже  поломать  обычай  ради
собственной выгоды. Обычай гласит,  что  Адонайя  может  жить,  но  вполне
вероятно, что он давно мертв, на его месте сидит новый альф, а дети...  Ни
один еще альф не отбирал хутор у другого без крови,  которая  должна  была
запечатлеть это событие навечно  в  памяти  поколений.  Кровь  была  нужна
альфу, чтобы войти в историю, стать неотъемлемой реальностью мира.
   Бекка услыхала, как из ее глотки вырвался бессловесный вопль -  хриплый
крик  отвращения  и  осознанной  вины,  в  котором  она  с  трудом  узнала
собственный голос. Слишком многим  поступилась  она  ради  того  младенца,
которого держал в своих лапах  этот  лесовик.  Слишком  велики  потери,  а
теперь еще и жизнь  самой  Шифры  висела  на  волоске,  чтобы  можно  было
бездействовать.
   - Отдай ее мне, Гилбер Ливи, -  сказала  она  громко  и  бесстрашно.  -
Положи ее на землю, или я убью тебя.
   "Чем?" - ухмыльнулся Червь, вызвав к жизни жестокое воспоминание о том,
как этот самый человек ловко воспользовался своим ружьем, уложив  Адонайю,
чего самой Бекке сделать не удалось.
   Если бы все происходящее относилось к области разума, она  прислушалась
бы к Червю, но ее здравый смысл уже успел выгореть дотла.  У  нее  остался
лишь гнев, пламя которого в эту минуту  было  готово  очистить  мир  и  от
мужского Знания, и от женского, и вообще от всего.
   - Отдай мне ее, иначе ты погиб!
   - Мисси, неужели вы не понимаете...
   - Отдай! - завопила Бекка так, что лес, казалось, загудел.
   - Проклятая идиотка, если ты так хочешь натравить их на нас, то  почему
бы заодно не поджечь еще  и  кустарник?  -  крикнул  ей  Гилбер  Ливи.  Он
протянул ей Шифру прямо в ее мокром одеяльце, и его лицо  сморщилось,  как
это обычно бывает с мужчинами, которым пришлось иметь дело с  обделавшимся
ребенком. - На, забирай ее! У тебя в башке даже камней вместо мозгов и тех
нет, тупая хуторская корова! Забирай ее и отправляйся к Молу, если тебе те
штуки больше по вкусу. Она все равно умрет раньше, чем наступит  следующий
шаббит! [шаббит - испорченное "шаббат" - суббота]
   Глаза и рот Бекки напоминали ей самой трещины в рассохшейся  от  засухи
земле. Она пересекла  пространство,  отделявшее  ее  от  Гилбера  Ливи,  с
невероятной скоростью и почти вырвала у него из рук девочку, как будто это
был не ребенок, а горсть колосьев,  которые  предстояло  сжать.  Соска  из
мокрой тряпки выпала изо рта девочки. Шифра издала давно копившийся в  ней
вопль. Она принялась брыкаться, но ее израненная  ножка  задела  за  бедро
Бекки. Крик боли, исторгнутый ребенком, обрушил бы крышу  леса,  существуй
таковая на самом деле.
   Весь необъятный гнев Бекки  сразу  покинул  ее,  вытесненный  ощущением
дурноты, когда она при свете наступающего утра увидела ножку  Шифры.  Рана
была ужасна с самого начала,  но  сейчас  она  стала  еще  страшнее  из-за
огромного отека вокруг нее. Коричневый гной сочился из  рыхлой  плоти;  он
был так густ, что застывал на ране, не давая возможности увидеть ее  цвет.
Бекка могла только смотреть, не имея сил дотронуться до ноги. Та выглядела
так, будто даже слабое прикосновение могло заставить ее  лопнуть,  подобно
пузырькам в болотной воде. Запах гниения был слышен даже на расстоянии.
   - Она умрет. - Было похоже, что Бекка уже пережила то горе, которое она
ощутила вчера, впервые увидав состояние ноги Шифры. Теперь в голосе  Бекки
не было надежды, что девочку может исцелить хотя бы  чудо.  Все,  что  она
сделала, все, что она перенесла ради Шифры, ради последнего ребенка ее па,
все это было впустую. Ее планы рухнули, они мертвы и безжизненны,  подобно
рассыпающимся  страницам  старинных  хуторских   книг,   полных   красивой
неправды. Весь мир заполняла одна-единственная правда: она умрет!
   - Ты хочешь этого? - Гилбер Ливи стоял справа от нее, его зеленый запах
был настолько силен, что отгонял гнилостные волны, обволакивающие  ребенка
плотнее, чем одеяло. - Ты хочешь, чтоб она умерла, или ты готова выслушать
меня?
   Его слова проскользнули мимо - ужас закрыл ее глаза и уши. Он потряс ее
за руку. Он заставит ее выслушать себя.
   - Я унес  малышку  потому,  что  посчитал  это  лучшим  приемом,  чтобы
заставить тебя вскочить и последовать за мной, отложив объяснения на более
позднее время. То есть до этой минуты. Если бы я потерял время на уговоры,
мы бы все еще сидели  в  лагере  Мола  и,  возможно,  без  всякой  надежды
выбраться оттуда вообще.
   - Выбраться... - она повторяла его слова,  будто  в  них  был  источник
силы. - Куда?
   - Куда-нибудь, где есть средства помочь  этому  ребенку,  вот  куда!  -
Гилбер Ливи издал носом короткий звук, выражавший нетерпение. Он  в  гневе
назвал ее тупой хуторской  коровой,  и  Бекка  вспыхнула,  поняв,  что  ее
действия полностью подтверждают справедливость этих слов.
   Она попыталась отогнать тошноту и успокоить Шифру, насколько  возможно.
Взяв ребенка на руки и вобрав в легкие побольше воздуха, она сказала:
   - Что ж, спасибо... Мне стыдно, что  я  была...  Но  я  не  успела  еще
проснуться, и вдруг вижу, что кто-то  схватил  ее...  а  после  того,  как
случилось...
   Загорелая рука Ливи погладила спинку ребенка.
   - Я понимаю, - сказал он. - Думаю, мог бы  придумать  и  лучший  способ
дать тебе знать, что собираюсь делать,  но...  Ладно,  оба  мы  дураки.  А
теперь забудем обо всем и побережем силы вот для нее. - Он протянул руки к
ребенку, и Бекка, чуть помедлив, передала ему заботу о сестренке. Шифру же
добрая улыбка молодого человека не прельстила, и она завопила еще громче.
   - Возьми свежую соску из моего рюкзака, - распорядился Гилбер  Ливи.  И
повернулся к Бекке спиной, чтоб ей легче было достать. - Как следует смочи
водой из моей фляжки.
   Вскоре тряпичная  соска  уже  оказалась  во  рту  Шифры,  и  девочка  с
удовольствием начала ее сосать, почти позабыв про боль.
   - Мария милосердная! - чуть не задохнулась от удивления Бекка,  увидев,
как быстро изменилось настроение ребенка. - Значит, боль не так уж сильна,
если сахарная соска так быстро ее успокоила?
   - Хорошо, когда бы так.  -  Улыбка  Гилбера  исчезла.  -  Я  положил  в
тряпочку кое-что, снимающее боль.  Но  боль  или  не  боль,  а  помощь  ей
необходима, и как можно скорее. - Он поймал взгляд Бекки. -  Мисси,  а  вы
умеете читать карты?
   Бекка закусила нижнюю губу.
   - Некоторые.
   - Значит, ни одной в жизни не видала, - уверенно сказал он.
   - Нет, видала! -  Бумаги  из  металлической  шкатулки  в  памяти  Бекки
шелестели громче, чем у нее в кармане.
   - Ладно, - отозвался он  тоном,  ясно  говорившим,  что  он  собирается
продолжить эту игру. - В моем  рюкзаке  есть  наружный  карман,  а  в  нем
рулончик аккуратно свернутых карт.  Они  старые  -  вполне  возможно,  что
некоторые хутора изменили название с тех пор, но если я покажу  тебе,  где
мы сейчас находимся, то, возможно, ты скажешь мне, где находится ближайшее
к нам поселение и отнесутся ли местные жители к нам доброжелательно.
   Бекка кивнула.
   - Кроме Праведного Пути, - сказала она. - Туда возвращение невозможно.
   - Есть еще уйма мест, куда мы не можем вернуться, мисси, - ответил  он,
снова ненадолго обретая тень былой усмешки. - Но  еще  больше  таких,  где
только и ждут нашего появления.
   Карты были новые и в  то  же  время  старинные:  недавние  копии  карт,
составленных один Бог знает сколько лет назад. Бекка не находила  знакомых
имен  среди  поселений,   изображенных   на   пергаменте.   На   некоторых
территориях, имевших ныне жесткую  современную  систему  управления,  было
написано, что они принадлежат кланам, племенам, семьям,  группам,  бандам.
Краткие надписи предупреждали  путников,  что  от  таких-то  мест  следует
держаться подальше, а там и сям виднелись  какие-то  колдовские  каракули,
похожие на буквы, которых Бекка отродясь не видывала.
   - Что они означают? - спросила она Гилбера Ливи, показывая  на  цепочку
таких четко  и  красиво  выведенных  значков.  Оба  сидели  на  корточках,
прислонившись спинами к стволам двух близко стоящих деревьев. Карта лежала
между ними, а Шифра мирно посапывала на коленях у Гилбера.
   Он перегнулся, насколько мог, чтоб не  потревожить  спящую  девочку,  и
всмотрелся в надпись.
   - B'ruk atach deshem...  Это  благословение  переписчика,  своего  рода
напутствие путешественнику. Ну вроде пожелания, чтобы  опасности  миновали
его. - Он широко улыбнулся. - Не могу сказать, чтобы я  стал  отказываться
от такого пожелания.
   Бекка прищурилась и приблизила глаза к карте. Она  умела  читать  лучше
всех хуторян (разве ее па не говорил, что городские охотно взяли бы  ее  к
себе?), но эти буквы, должно  быть,  были  заколдованы,  раз  Гилбер  Ливи
расшифровал фразу с такой легкостью, а  у  нее  ничего  не  получалось.  А
может, те странные звуки, которые он произнес перед тем, как  сказал,  что
означает надпись, были заклинанием, необходимым для чтения?
   - Brook ataaah doshem, - начала она. Ничего ровным счетом не произошло.
Буквы смеялись над ней, Гилбер Ливи - тоже.
   - Ха! Недурно, мисси, особенно для женщины.  Но  язык  Скрижалей  вашим
людям неизвестен, даже мужчинам. Ну и не думай о нем  сейчас,  в  нем  нет
ничего, что могло бы пригодиться нам в эти дни. Вот смотри, я полагаю,  мы
находимся тут. - Бекка была разочарована -  он  показал  на  такое  место,
которое было очень далеко от побережья с его частой цепочкой городов. -  А
вот тут ближайший хутор, который, насколько я знаю, существует и сейчас. Я
так понимаю, что он не входит в территорию, патрулируемую скадрой Мола, но
некоторые из людей Мола происходят оттуда - во всяком случае, Лу и Сарджи.
Он лежит примерно в двух днях пути отсюда, но второй день придется идти по
безлесной территории. Я не стал бы рисковать, если ты знаешь о людях этого
хутора что-то опасное для нас.
   Бекка упрямо продолжала рассматривать таинственные буковки, не  обращая
внимания на то, что Гилбер Ливи спокойно ожидает ее  ответа.  Brooka  tada
shem... Она должна узнать, что это означает! Да, должна, и  даже  если  ей
придется целый  день  повторять  их,  ломая  свой  язык...  Но  тут  Шифра
выплюнула соску изо рта и громко  заплакала  от  боли,  которую  не  могли
заглушить лекарства Гилбера. И Бекка сейчас  же  забыла  обо  всем,  кроме
того, что было для них насущно необходимо.
   - Этот хутор... я не уверена... А может, эти люди говорили что-нибудь о
хуторе еще? Ну хоть что-то? Историю какую-нибудь?
   - Не так уж много. - Гилбер пожал плечами и отпустил свой  край  карты,
когда шарящая ручка Шифры схватила его за большой палец и тут же  потащила
его в рот. - Когда мужчина  присоединяется  к  скадре  -  я  имею  в  виду
хуторских, - это происходит потому, что ему деваться больше некуда. Может,
он сделал что-то не то, может, отказался сделать что-то, но,  если  только
он не сотворил мерзость перед Господом,  это  его  личное  дело  и  больше
никого не касается. Ему дают временную кличку - как Сарджи или Корп,  -  и
после того, как он пробудет в скадре  достаточно  долго  и  сделает  нечто
замечательное, что позволит вожаку и остальным с  гордостью  называть  его
своим братом, он обретает новое рождение и новое имя.
   - Но ты его не обрел, - сказала Бекка, открыто глядя ему в глаза.
   - Я пришел в скадру не для того, чтобы к ней присоединиться, -  ответил
тот. - Они просто шли туда же, куда было нужно и  мне,  -  к  берегу  и  к
городам. Мол рассказывал мне, что скадры  существуют  тут  чуть  ли  не  с
Плохих Времен, чтобы  поддерживать  мир  и  охранять  путешественников  от
опасностей. Многого он не знает, но это, говорит, точно.
   - Охраняют путешественников? - Это было такое вранье,  что  Бекка  была
глубоко потрясена. - Эти  мерзкие...  А  тогда  кто  же  набрасывается  на
женщин, оказавшихся такими дурами, чтобы отойти от хутора, и  убивает  их,
наси... - Нет, произнести этого слова она не может. - Кто обращает  оружие
против ферм, кто крадет нашу еду  и  наших  детей,  пока  мы  не  создадим
собственную охрану? Кто, как не эти шайки ворья, эти ужасы ночи? Это  они,
значит, охраняют путников? - На  этой  исполненной  сарказма  ноте  она  и
кончила.
   - Я знаю о людях Мола только то, что видел, -  медленно  сказал  Гилбер
Ливи, - за то время, которое я с ними был. Я видел, что Мол заставляет  их
действительно следить за безопасностью путей, и  они  немножко  занимаются
торговлей, конечно,  сторонясь  Праздников  Жатвы  и  караванов  торговцев
Коопа. - Он откинул голову так, что его спутанные темные волосы  легли  на
почти такую же темную  кору  дерева.  -  И  еще  я  знаю,  что  Мол  -  не
единственный вожак и что его скадра не единственная в этих местах. Так что
мне неизвестно, как действуют остальные и каких правил они придерживаются.
Может, от них и идут ваши хуторские рассказы. Но Мол - хороший человек.
   - Если Мол такой хороший, то почему нам пришлось бежать из его  лагеря,
как ворам? - с вызовом спросила Бекка.
   В глазах Гилбера была ничем не прикрытая искренность.
   - Потому, что ты - женщина.
   Лицо Бекки покраснело, в желудке почему-то громко забурчало.
   - Значит, они держали бы меня как рабыню? И Шифру - тоже?
   - Ох, нет, мисси, совсем не так! - Гилбер  покачал  головой  для  пущей
убедительности. - Это было бы неправильно. Они проводили бы вас туда, куда
лежал ваш путь, но сейчас у скадр дела  идут  неважно;  я  слыхал,  что  в
некоторых из них остались по два-три человека. Так говорил мне Мол,  когда
я расспрашивал его. Он сказал, что есть такое место, где  сходятся  раз  в
два-три года все вожаки скадр, чтоб узнать  общую  численность  отрядов  и
обговорить, что происходит на вверенных им территориях. Последний раз  два
вожака вообще не пришли, и их территории  останутся  без  присмотра,  пока
Совет не назначит туда новых вожаков из состава других отрядов. Были там и
другие вожаки, говорившие, что у них осталось всего по два-три человека.
   - Тогда им нужны мужчины, а не женщины.
   - Им нужны именно женщины, - ответил Гилбер. - Женщины,  которые  родят
им новых мужчин.  -  Онемев,  она  слушала  продолжение  его  рассказа.  -
Одинокая женщина, то есть путешествующая одна, беглая,  все  равно  никуда
живой не доберется. Жизнь за  жизнь,  гласят  Скрижали.  Это  справедливо.
Скадра поможет тебе сохранить жизнь, а ты дашь им жизнь, которая  позволит
им заселить Приграничье. О, это совсем не так плохо  для  женщины,  сказал
Мол.
   К ней будут относиться по-королевски, ей не надо  будет...  обслуживать
мужчин... как только выяснится, что она понесла. А когда придет  ей  время
рожать, в округе, которую патрулирует скадра, всегда найдется  хутор,  где
ее примут и помогут родить. И если родится  мальчик,  она  свободна  идти,
куда захочет.  А  если  девочка,  ей  дадут  еще  один  шанс,  прежде  чем
освободить от этих уз. Это справедливо, сказал Мол, будто старался убедить
себя в правильности сказанного.
   - Если скадре так нужны сыновья,  я  могу  указать  им,  где  их  можно
набрать с избытком, - мрачно  произнесла  Бекка.  Черный  холм  на  костях
возник перед ее внутренним оком. - Я  помогу  им  собрать  богатый  урожай
сыновей.
   Гилбер плотно прищурил веки, его загорелая кожа внезапно побелела.
   - Я это знаю. - Он проглотил жесткий ком и откашлялся. - Я знаю, о  чем
вы говорите, мисси. Через такие места я проходил, когда впервые  спустился
с гор. - Дышал он рывками - наполовину вздох,  наполовину  -  стон.  -  Но
скадры стараются не подходить к таким местам. Они их  называют  святынями.
Словом - хуторские дела. А скадры - они не хуторские.
   Бекка знала, что тут спорить не о чем. Бесполезная  жалость  Гилбера  к
брошенным детям ничем не отличалась от ее столь же бесполезного гнева.  Но
какая от них польза? Слишком много лет  пролетело  над  делами  хуторов  и
скадр и  городов,  чтобы  можно  было  рассчитывать  на  какие-то  быстрые
изменения.
   "Но так ведь было всегда, - издевался Червь. - И всегда,  всегда  будет
то же самое. И даже сам Господь не может сказать "нет!" достаточно громко,
чтобы вышибить этих тупых и слепых людей из ржавого круга представлений  -
"всегда было, всегда будет"?"
   Дух Бекки повернулся спиной к мыслям  о  делах  скадры,  будто  обладал
силой, способной стереть с лица земли и скадры, и их ледяное милосердие.
   - Ну и пусть катятся  к  дьяволу  в  таком  случае!  А  мне  надо  хоть
какую-нибудь мелочь, сказанную ими об этом хуторе. - Ее палец так  яростно
ткнул в то место на карте, что чуть не прорвал ее.
   - Ну... - Гилбер Ливи задумался. - Была  одна  история.  Яйузи  дразнил
Сарджи, что тот такой тщедушный. Яйузи сказал, что дивится, почему  такому
ничтожеству, как Сарджи, вообще дали выжить. А Сарджи ответил, что на  его
хуторе быть малорослыми не стыдятся. Он сказал, что у них  там  есть  один
мужчина ростом с девятилетнего мальчишку. И тут Лу почему-то  сбил  его  с
ног и велел заткнуться и не болтать ерунду. Но я не считаю, что  у  Сарджи
хватит мозгов сочинить такую байку.
   - Он ничего не сочинил, - ответила Бекка. - Он сказал чистую правду,  и
именно это не понравилось Лу.  О,  Гилбер,  если  эта  карта  верна  и  мы
находимся близко к хутору, давай начнем его искать!
   - Дружелюбный народец, а?
   - Куда лучше! - Лицо Бекки под грязью светилось  радостью.  -  Это  дом
друга!





                         Одиноко жил пахарь в соседней округе.
                         Землю он не пахал, а земля тосковала о плуге.
                         Был женат, но ребенка жена не качала,
                         А земля без семян все дичала, почти что кричала.
                         Он ребенка нашел... Где и как это было,
                         Мы не знаем. Возможно, что просто в могиле.
                         Умным людям до этого нету ведь дела.
                         Важно только одно - как земля улыбалась и пела...

   Немая девушка, делившая с Виджи его дом, даже если она стояла на  одном
месте, производила впечатление всегда готовой нестись куда-то. Сейчас  она
протягивала Бекке  свежевыглаженный  лоскут  чистой  тряпки.  Но  за  этим
простым и  радушным  жестом  явно  ощущалось  напряжение  всего  ее  тела,
готового куда-то лететь, и рыжих глаз, бегающих из  стороны  в  сторону  в
поисках наилучшего пути для бегства. Стараясь не вспугнуть ее, Бекка взяла
тряпку и поблагодарила девушку, хотя, по правде  говоря,  у  нее  у  самой
нервы были напряжены до предела странными выходками немой.
   - Больше не нужно, - сказала она. - Я хорошо отмылась. Но  если  ты  не
возражаешь, я возьму эту материю с собой,  когда  мы  снова  отправимся  в
путь.  Благодарение  Богоматери,  у  нас  нет  ни  ран,  ни   ушибов,   но
благоразумнее быть к ним готовыми.
   Девушка оскалила зубы, при большом воображении это можно  было  принять
за улыбку. Бекка подумала, что этой девице доверять нельзя ни в  чем.  Она
мало что знала о диких животных - только из книг, -  но  какое-то  древнее
опасение пробуждалось в ней при  взгляде  на  странную  немую  компаньонку
Виджи.
   Две молодые женщины пристально изучали друг друга, стоя в  единственной
большой комнате жилища Виджи. Из  кладовки  доносился  тоненький  жалобный
плач Шифры. Немая никак не реагировала на пронзительный  крик,  во  всяком
случае не больше, чем на другие звуки.
   Когда Бекка и Гилбер, спотыкаясь, вышли из ночной  тьмы  и  непрошеными
гостями возникли на пороге дома Виджи, совершив долгий бросок чуть  ли  не
ползком через сжатые поля, топот их ног по половицам поднял карлика из его
кресла  у  камина,  но  девчонку  не  разбудил.  Она   продолжала   спать,
свернувшись клубком, на полу возле огня, совсем как собака. Об их  приходе
она узнала только тогда, когда Виджи схватил  ее  за  плечо  и  хорошенько
потряс. Тогда она тут же проснулась. Бекка до сих пор помнит  блеск  ножа,
выхваченного из ножен, прикрепленных к голени девушки, готовой  немедленно
убивать. Странные звуки - низкие и примитивные - клубились в горле  немой,
когда она дико таращилась на них.  Затем  Виджи  сделал  несколько  четких
знаков, указывая, куда надо проводить гостей, и нож - не слишком охотно  -
исчез в ножнах. В золотистых глазах погас огонь  ярости,  они  исчезли  из
виду, когда она  наклонила  голову,  приветствуя  гостей  хозяина.  Бекка,
однако, не была уверена, что ее действительно приветствуют.
   Глядя на нее сейчас и одновременно прислушиваясь к крику  Шифры,  Бекка
остро ощущала боль своего одиночества.
   - Мне даже не разрешают брать ее на руки, - жалобно сказала она  немой.
- Виджи не велит, во всяком случае, пока он не убедится, что  рана  начала
заживать. Он боится, что если с ней будут нежничать... Но  ведь  маленькой
прикосновение нужно не меньше, чем молоко, верно?
   Немая девушка продолжала смотреть на  Бекку  с  той  же  самой  ледяной
древней  подозрительностью,  как  будто   вся   ее   жизнь   зависела   от
бдительности. Прямые желтые волосы  космами  закрывали  чуть  ли  половину
лица; это был еще один барьер между ними.
   - Как бы я хотела, чтоб ты умела  говорить,  -  продолжала  Бекка.  Она
знала, что даром тратит слова, но Гилбер и Виджи ушли два дня назад,  даже
не потрудившись сказать женщинам  -  куда  и  зачем.  Поэтому  Бекке  было
необходимо хоть с кем-нибудь поговорить, иначе она  боялась  сломаться  от
непереносимой боли одиночества.  -  Я  хотела  бы,  чтобы  ты  знала,  как
сильно... как сильно я тебе завидую. Может быть, ты тогда  не  отталкивала
бы меня так непримиримо.
   Немая  насторожилась  -  пугающая   пародия   на   движение   человека,
прислушивающегося к  словам  собеседника  и  пытающегося  догадаться,  что
последует дальше. Бекка решила, что этому фокусу немую обучил Виджи, чтобы
создать у  Бекки  иллюзию  общения  в  этом  Богом  забытом  уголке  фермы
Благоговение.
   Шифра завопила еще громче. Теперь это был  уже  не  просто  крик  боли,
сопровождающей выздоровление. Бекка чувствовала в  этом  голосе  страстное
желание есть. Она жестом показала на кладовку и покачала  в  пустых  руках
невидимого  младенца,  а  затем  ткнула  пальцем  в   заляпанную   пятнами
хлопчатобумажную рубашку девушки, чтобы у той не осталось сомнения.
   - Она голодна, - добавила Бекка, хотя и знала, что ее  голос  уходит  в
пустоту.
   Девушка посмотрела вниз, потом вверх, чтоб встретиться с глазами Бекки,
снова оскалила  зубы,  будто  готовясь  грызть  кости,  весело  кивнула  и
отправилась за Шифрой. Она вернулась из кладовки,  неся  на  руках  Шифру,
завернутую в чистые пеленки, и сразу уселась  в  качалку  Виджи,  стоявшую
около камина. Ее обязанности в  отношении  ребенка  давали  ей  привилегию
сидеть в этом кресле - единственном более или менее удобном в  этом  доме.
Каким-то непостижимым способом, без слов, она дала Бекке понять,  что  эта
привилегия возвышает ее над незваной гостьей.  Связанные  веревками  части
качалки жалобно  застонали  и  заскрипели,  а  девушка  рывком  распустила
завязку на вороте рубахи и вылезла из нее так же ловко, как вылезает  змея
из старой кожи. Груди были маленькие, с розовыми сосками, но роль свою они
выполняли, судя по удовлетворенному сопению Шифры.
   Горе ледяными пупырышками струилось по коже Бекки,  смотревшей  на  то,
как немая кормит Шифру. Никакие воспоминания не ранили ее и вполовину  так
сильно, как боль, вызванная ощущением пустоты в своих руках. Она  даже  не
мой ребенок, думала Бекка. Казалось бы, это не должно ранить так сильно...
А мне больно. Какая-то  извращенная  часть  ее  сознания  молилась,  чтобы
проклятое семя Адонайи пустило росток в ее теле, чтобы  она  могла  родить
ребенка, который будет принадлежать только ей одной. Зачатое - это еще  не
рожденное и не воспитанное, думала она. Даже если это  и  его  ребенок,  я
найду способ сделать его моим, и только моим. Но крови, начавшиеся  у  нее
слишком рано, развеяли ожидания. Его семя попало  в  нее  как  раз  тогда,
когда период течки кончался. И Бекка снова ощутила всю глубину  окружавшей
ее пустоты.
   "Но впереди еще Кооп, до которого идти да идти,  -  размышляла  она.  -
Беременная женщина путешествовать не может. Пройдут месяцы, когда я  снова
окажусь в поре, а  к  тому  времени  мы  уже  доберемся  до  города  и  до
Елеазара". Ее полные тоски глаза смотрели на сосущую грудь девочку и на ее
довольную кормилицу, забывшую обо всем на свете, кроме своей ни с  кем  не
разделенной радости. Если б они разрешили мне хотя  бы  подержать  ее,  то
было бы не так тяжело. Но когда мы окажемся на дороге в город... При  этой
мысли взгляд Бекки автоматически перешел на ножки ребенка.  Нет,  подумала
она, никогда больше... Там, где еще недавно дрыгали и стучали по  пеленкам
две маленькие крепенькие ножки, теперь была только одна.
   Память раскрывала свои холодные восковые лепестки.
   Ужас той первой ночи у Виджи, наверное, никогда не покинет ее. Огонь  в
камине и свет лампы немного смягчали  зрелище  того,  что  увидел  карлик,
когда он и Гилбер развернули пеленки и обнажили ножку Шифры. Гниение зашло
так далеко, что их вердикт был одинаков и беспощаден.
   - Я могу это сделать, - сказал Гилбер. - Мой отец научил меня  кой-чему
там - в горах. Я сделал бы это и раньше, будь у меня с  собой  инструменты
(быстрый взгляд в сторону Бекки) и твое согласие, мисси. Надо было  раньше
делать, да все нужно чистое, иначе ничего не получится. Ты поможешь нам?
   Виджи кивнул и сделал знак немой. Она подбросила в огонь дрова, а затем
выскочила, чтоб принести целый котел воды. Родники Благоговения  славились
своей чистой и прохладной водой - о них  даже  пели  песни,  сложенные  во
время войны за обладание "скачущими водами", и вряд ли кто-нибудь стал  бы
оспаривать, что после кипячения эта вода  удовлетворяла  всем  требованиям
врачевателей. Но для Гилбера Ливи она была недостаточно чиста.
   - Нет ли у тебя спирта? - спросил он.
   - Спиритизмом не занимаемся, а  сами  духи  что-то  давненько  меня  не
навещали, - пошутил Виджи, как часто шутят люди, когда им предстоит  такая
суровая и страшная работа, что душа может и не выдержать. - Нет, парень, я
знаю, что тебе надо. Там, за домом, стоит сарай. В нем ты  найдешь  кувшин
сивухи.
   Гилбер нашел там еще много чего. Бекка только глянула на  хищные  зубья
ножовки и тут же убежала. Прижимаясь спиной к  наружной  стене  дома,  она
скользила вдоль по ней в поисках места, где можно было бы скрыться от глаз
тех, кто мог случайно увидеть ее из хутора Благоговение. Потом она увидела
корявое  старое  дерево.  Листья  уже  облетели,  ствол  и  кривые   ветви
почернели, так что если б  какой-нибудь  случайный  взгляд  и  заметил  ее
рядом, скорее всего ее приняли бы за жалкий изуродованный пень.
   Свежий запах земли наполнил ее ноздри, когда Бекка стала как бы  частью
дерева. Свернувшись в комок, она заткнула пальцами уши и стала ждать.  Она
слышала только собственное затрудненное дыхание.
   "Трусиха! - вопил Червь. - Позор! Пройти  весь  этот  путь  ради  своей
сестры, а затем убежать, убежать, как раз когда ты можешь что-то  сделать,
чтобы ей помочь!"
   "Убирайся! - крикнула она в темные глубины своей  души.  -  Замолчи!  Я
сделала все, что могла, и даже больше. Но я не смогу видеть это, не смогу!
Лучше мне быть здесь, где мне не надо видеть  или  знать,  что  он  с  ней
делает, чем присутствовать там с ним, когда он будет надеяться на меня,  а
я могу... могу..."
   "Бежать? - хихикнул Червь. - Упасть  в  обморок?  Ты  переняла  манеры,
которые всегда презирала в других женщинах. И это та девушка,  что  хотела
стать  врачевательницей  подобно  мисс  Линн?  Врачевание  -   не   только
успокаивающие советы беременным, а потом  угощение  в  гостиной.  Вот  так
боец, считавший, что может справиться с  любым  врагом,  обладая  знанием,
полученным от Марты Бабы Филы! Но борьба - это нечто большее, нежели возня
на полу с той костлявой и злобной девчонкой".
   Оставь меня в покое! Эта просьба была уже рыданием лущи, но  Червь  был
безжалостен, как сам Господин наш Царь.
   "Никогда ты не будешь одна, пока жива. Никогда  не  будешь  одна,  пока
будешь знать, что все твое мужество свелось к издевательству  над  раненым
мужчиной! А когда  необходимо  твердое  сердце,  когда  ребенок  чувствует
прикосновение зубьев пилы к ее плоти и к кости, а потом  укус  обжигающего
пламени, чтоб заживить рану..."
   "Нет! Нет! Шифра, моя дорогая Шифра!" - Бекка заставила  себя  вскочить
на ноги, и вдруг оказалось, что она уже далеко  от  дерева,  что  бежит  с
полубезумными глазами  и  разметавшимися  волосами.  С  вытянутыми  вперед
руками она мчится к дому Виджи, выкрикивая имя сестры.
   Крошечное существо, похожее скорее на пень, выросло из мрака и схватило
ее за руки.
   - Бекка! Бекка! - сказал Виджи с присущей ему спокойной и нежной силой.
- Твоему мужчине и моей девушке от нас не нужна никакая помощь, кроме  вот
этой. - Он отпустил Бекку и сунул ей в руки пару полированных  брусков  из
красного дерева. Она смотрела на них разинув  рот,  как  полоумная.  Виджи
показал ей старую скрипку, чтобы  она  могла  рассмотреть  ее  получше.  И
кивнул в сторону хутора. Его собственный дом - форма, в  которую  вылилось
особое отношение к нему хуторян из-за  его  провидческих  способностей,  -
стоял на небольшом холмике, откуда открывался вид на поля и на  фермерские
постройки. Уважение, которое  испытывали  к  нему  родичи,  было  окрашено
страхом и даже  отвращением,  так  что  определенный  остракизм  гнома  со
стороны хуторян можно было рассматривать и как оскорбление, и как дар.
   - Эти, что живут вон там, - сказал Виджи,  -  предоставили  меня  своим
собственным занятиям. Но это вовсе не значит, что они не  примчатся  сюда,
если поднимется тревога. Твой  мужчина  дал  девочке  свои  самые  сильные
лекарства, какие только мог составить и  которые  должны  погрузить  ее  в
сон... почти что последний. Но чувствовать она все равно будет... надеюсь,
не так уж сильно. Не очень сильно, помоги ей Боже. - Он приложил скрипку к
плечу и прижал ее своим бородатым  подбородком.  -  Там  привыкли  к  моей
музыке по ночам - моей и моей девушки. Она не может ее слышать, но ощущает
звук, когда эти бруски ударяются друг о  друга,  причем  чем  громче,  тем
лучше. Никто не говорит нам ни слова, даже если мы будим весь хутор  своим
кошачьим концертом. - Для начала он провел смычком по струнам и,  судя  по
всему, остался удовлетворен полученным кошмарным звуком. - Мы дадим им то,
что они привыкли слышать, дадим как можно громче, и тогда они не расслышат
крика, который издаст твоя сестренка, если...
   - И мы ее тоже не услышим, -  воскликнула  Бекка  и  наклонилась,  чтоб
поцеловать маленького человечка. - Не думаю, чтобы  я  выдержала  это.  Да
благословит тебя Дева Мария, Виджи.
   - Ей надо было заняться этим пораньше, - ответил он как-то странно.  Но
прежде чем Бекка успела его о чем-то спросить, он, по громко  выкрикнутому
счету "три", нырнул в волны музыки. Бекка принялась отбивать  такт  своими
деревянными брусками, и скоро и холм, и  долина  были  затоплены  какой-то
дикой безумной песней. В Благоговении в нескольких  окнах  вспыхнул  свет.
Один, два, три человека  выскочили  из  своих  спален,  грозили  кулаками,
что-то кричали. Видимо, хуторские знали, что карлик не подвластен  обычным
законам, ибо они вскоре возвратились к своему прерванному сну.
   Бекка и Виджи не останавливались ни на минуту до тех пор, пока из  дому
не вышла немая и не потянула Виджи за рукав. Вернувшись в дом, Бекка нашла
Гилбера сидящим у камина. Он сидел, закрыв лицо руками. На столе и на полу
стояли тазы с кровавой водой. В воздухе висел какой-то незнакомый запах  и
пахло горелым мясом. Гилбер снял свою кожаную куртку и рубашку. Они лежали
аккуратно сложенными на столе, который все  еще  был  покрыт  простыней  с
яркими кровяными  пятнами.  Пятна  крови  покрывали  руки  Гилбера,  кровь
засохла на черных густых волосах, покрывавших его грудь, а когда он поднял
голову, чтоб встретиться с ней взглядом, Бекка увидела, что все  его  лицо
тоже забрызгано кровью.
   - Бекка... - Его взгляд выражал страдание, но  там  не  было  смертного
приговора.
   - Где она? - спросила Бекка.
   - В кладовке. Мы для нее соорудили там ящик. -  Он  указал  глазами  на
полуоткрытую  дверь.  -  Сейчас  она  спит.  Виджи  даже  отдал  ей   свою
собственную подушку. Бекка, мне так жаль... я...
   - Она жива? Будет жить? -  Слова  словно  откусывались  -  маленькие  и
твердые, как кусочки жилистого мяса.
   - Жить она будет, - сказал он с грустью.
   - Тогда о чем сожалеть? Ты спас жизнь моей сестры, Гилбер Ливи.  -  Она
подошла к нему, опустилась на пол возле кресла, на  котором  он  сидел,  и
положила свои ладони на его  колени.  Огонь  был  жарок  и  приятен  после
ночного холода. - Ты,  должно  быть,  и  впрямь  сын  священника,  как  ты
говорил,  раз  овладел  таким  искусством  врачевания,  -  сказала  она  и
поцеловала его ладонь и костяшки пальцев.
   Вместо ответа он снова спрятал лицо в ладонях.
   - Как долго... - простонал он, качая головой, - как долго проживет  она
после того, как наши пути скрестятся с  путем  еще  кого-то?  И  когда  мы
доберемся до города и горожане увидят ее увечье, то какая будет ей  польза
от того, что я сделал? Твои люди убивают детей и за меньшее.
   Он был прав. Она знала это, и сердце ее разрывалось. Она слишком устала
для слез, холод ночи все еще пронизывал ее до костей,  несмотря  на  огонь
камина, съедая в ней все, кроме отчаяния, заставляя ее дрожать в  темноте.
Теплые руки обхватили ее, а чистый аромат леса смешался с  резким  запахом
крови и сладковатым  запахом  мужского  пота.  Она  обхватила  его  шею  и
почувствовала, как он содрогается от беззвучных приступов рыданий.  У  нее
почти не осталось сил,  но  она  все  же  отыскала  слова,  принесшие  ему
утешение в горе.
   В самом далеком и тихом уголке ее мозга возникла мысль: а ведь это даже
не его ребенок, чужой, не родич. Почему  же  он  так  убивается?  А  потом
пришла другая, ответная: я просто не знала, что  есть  мужчины,  способные
так любить.
   Где-то далеко-далеко и в то же время совсем близко скрипнула дверь.
   - Ну, она спит, и  спит  весьма  спокойно,  надо  сказать,  -  раздался
щебечущий голос Виджи. Он тряхнул их  обоих  за  плечи,  как  будто  будил
спящих. - Эй вы! Никогда еще не видал лучшей работы врачевателя, так  чего
вы ревете? Неужто моя музыка так плоха?
   - О, Виджи, какой в этом  смысл?  -  Щека  Бекки  была  мокра  от  слез
Гилбера. - Для такой калеки нет места в  этом  мире!  Она  все  равно  что
мертва!
   Виджи подергал себя за один каштановый ус и  явно  готовился  отпустить
одну из своих излюбленных шуточек, как  вдруг  что-то  в  нем  изменилось.
Глаза стали отсутствующими, они как будто  искали  нечто,  видимое  только
ему. Голос его смягчился, превратился в ритмичный шепот.
   - Все равно что мертва, говорите вы? Нет! Жизнь  всегда  лучше  смерти,
хотя ничто не умирает навсегда. Только держите это знание при себе, вместе
со всеми  другими  вашими  тайнами.  Держите  их  тут!  -  Бекка  чуть  не
вскрикнула, когда карлик протянул руку к ее животу.  Рука  остановилась  в
нескольких дюймах от него, а затем  ладонь  как  бы  сама  собой  поползла
вверх, как поднимается лист в потоке восходящего воздуха.  Виджи  смотрел,
как ползет его рука, завороженно, будто это была  часть  какого-то  совсем
другого существа.  Его  совиные  глаза  моргали.  Бекка  чувствовала,  как
напрягся пораженный Гилбер. Она подумала о том, что он будет делать, когда
ясновидение прервется и  карлик,  судорожно  дергаясь,  рухнет  на  землю.
Практичная даже в эти минуты, Бекка бросила взгляд на ведерко с  растопкой
у очага, высматривая там палочку, которую можно будет вставить  ему  между
челюстями, когда начнется припадок.
   - Твое дело не о смерти болтать, милая Бекка, - говорил Виджи, все  так
же будто бы издалека. - Твое дело - Жизнь,  и  ты  выберешь  жизнь,  а  не
смерть и возьмешь меч, чтоб учить  тех,  кто  говорит,  будто  они  служат
Жизни, хотя на самом деле они служат  лишь  Лжи.  Этот  ребенок  -  только
первый из тех, кого ты спасешь, Бекка. Она будет жить, жить тут со мной, в
полной безопасности. Что такое еще один рот под этой  крышей?  Я  странный
человек, собирающий искалеченных, повредившихся, рожденных  вне  брака.  В
будущем станут говорить об "Урожае Виджи" и о "Жатве  Шифры".  Того,  чего
она уже вкусила, ей не хватит и на глоток, когда она вырастет.
   - Вкусила... - У Бекки перехватило дыхание. Ясновидение Виджи перенесло
ее опять на ночной холм, заставило взглянуть вниз и  увидеть  ту  страшную
вещь, которую Шифра схватила и стала обсасывать, чтоб утолить голод. Перед
внутренним взором Бекки встал образ  груды  костей;  кости  живых  поедали
кости мертвецов.
   - Вырастет... О, она вырастет! И то, что она будет нести в себе, станет
соперничать с твоей... - От смеха крупная голова Виджи стала  качаться  из
стороны в сторону. Судороги делались все сильнее, и кончилось все тем  же,
что Бекка видела тысячу лет назад на празднике Окончания Жатвы.
   Припадок, случившийся с карликом, имел одно положительное  последствие:
он вывел Гилбера из его похоронного настроения и заставил действовать.  Он
сделал все, чтобы помочь Виджи и не дать ему причинить себе вреда,  бросая
короткие распоряжения Бекке: принести то или сделать это. Немая  во  время
припадка, как и во время пророчества, продолжала одиноко сидеть в  углу  с
клубком грубой шерсти в руках и с обнажающей острые зубы улыбкой на губах.
   Позже, когда Виджи стало лучше, они принялись обсуждать детали плана.
   - Мы будем хорошо заботиться о  Шифре.  Она  разделит  нашу  судьбу,  -
говорил Виджи. - Вам же предстоит дальняя дорога, готов биться об  заклад.
Ведь не хутор же Благоговение был вашей целью,  -  добавил  он  с  обычной
своей проницательностью.
   Бекка положила правую руку на то место,  где  под  ее  юбками  бугрился
спрятанный там револьвер и бумаги.
   - Мы пойдем к берегу океана и к городу Коопа. Адонайя  скоро  придет  в
себя, - сказала она, - если, конечно, он выжил...
   - О, выжить-то он выжил! - Виджи, казалось, было противно  говорить  об
этом. - Новости ведь у нас распространяются быстро. Не знаю,  как  это  ты
осмелилась так с ним поступить, но он все еще альф Праведного Пути.
   - Слава тебе. Пречистая Богоматерь! - Бекка чуть ли  не  выплюнула  эту
благодарность. - Благодарю Тебя не за него, а за то, что дети  спасены  от
Чистки.
   - Аминь.
   - И за то, что с ним сделают  горожане,  когда  я  расскажу  им,  каким
образом он украл их дары, для чего их использовал и как бесстыдно украл  у
па наш хутор и самую его жизнь.
   Все это вырвалось у нее в потоке давно сдерживаемой  ненависти.  Ей  не
понадобилось много слов, чтоб  рассказать  Виджи  и  Гилберу  о  причинах,
вызвавших ее появление на дороге, ведущей к Побережью.
   - Законы города выше законов  хутора.  Без  городов  и  без  городского
Знания мы бы все еще ковыряли землю заостренными палками. Если от  них  не
придут караваны, наши большие  машины  встанут  на  полях  из-за  нехватки
топлива. А без машин мы не вырастим и половины  того  зерна,  которое  нам
нужно, чтобы прокормить себя. Кооп всячески заботится о хуторах,  и  дела,
что там творятся, ему не безразличны, - закончила Бекка.
   - Правосудие... - Виджи  почесал  бородку.  -  Значит,  для  начала  ты
станешь разыскивать своего брата?
   - Да, Елеазара.
   - Тогда вам следует отсюда двигаться через поле  сахарной  свеклы.  Эта
тропа выведет вас к лесу скорее других. А потом я бы держался подальше  от
других хуторов. Самое доброе слово, которое я слыхал о  тебе,  Бекка,  это
"дьяволица". И это говорили женщины.
   - Их можно понять, - ответила  Бекка  с  горькой  улыбкой,  вспомнив  о
Хэтти.
   Все трое сидели на табуретках  вокруг  стола.  Виджи  протянул  руку  и
похлопал по стиснутому кулаку Бекки.
   - Не беспокойся о Шифре, дорогая. Я прожил довольно долго, но все же не
настолько долго, чтобы счастье перестало меня опекать. Видишь  вон  ту?  -
спросил он, показывая на немую,  скорчившуюся  в  уголке.  -  У  нее  есть
кое-что, чтобы правильно кормить твою сестренку. Верно ведь, милочка?
   Она никак не могла услышать его оклик, но Виджи  помог  делу,  с  силой
топнув по полу. Вибрация, видно, дошла до девушки. Она подняла  голову,  и
Виджи сделал  ей  какой-то  знак.  Она  ухмыльнулась  и  распустила  ворот
рубашки, обнажив свои тощие груди. Немая сжимала одну из них до  тех  пор,
пока из нее не потекла голубовато-белая струйка молока. Стыда у немой было
не больше, чем у Евы. Гилбер потупил глаза, чтобы не видеть.
   - Виджи, а где ее ребенок? - шепнула Бекка,  хотя  тот  же  вопрос  она
могла бы смело выкрикнуть и во весь голос. Немая  девушка  опять  занялась
своей пряжей.
   - Умер. - Голос  карлика  дрогнул.  Его  глаза,  выражавшие  целый  мир
чувств, остановились на немой. - Она родилась совсем не  такой.  Это  была
самая милая, самая умная и самая хорошенькая из всех девчушек,  носившихся
по полям. Много-много раз я сидел тут одиноко и смотрел, как  она  играет,
считая годы, оставшиеся до того времени, когда  она  исчезнет  из  хутора.
Бывало, я  сам  себе  рассказывал  сказки,  древние  сказки  о  прекрасной
принцессе,  вышедшей  замуж  за  безобразного   тролля,   любовь   которой
превратила его в молодого и красивого. Старые  сказки,  древние  сны...  -
Виджи прикрыл глаза, а рот,  казалось,  наполнился  острыми  колючками.  -
Потом пришла зараза, свалила ее с ног и выжгла почти дотла. Когда  болезнь
ушла, девушка превратилась  в  тощую,  совсем  безволосую  и  глухую,  как
камень.
   Он взглянул на свои  собственные  руки,  на  их  нежную  кожу,  слишком
розовую для настоящего мужчины.
   - Иногда я сожалею, что мне оставили жизнь из-за моего второго  зрения.
Бог знает, какими еще силами я обладаю, но мне это неизвестно. Как  знать,
может быть, я молился слишком горячо и своими молитвами вызвал это зло?  С
первого  взгляда  я  захотел,  чтобы  она  была  моей,  а  когда   болезнь
изуродовала ее... - Вздох пошевелил его усы. - Они хотели  подвергнуть  ее
Чистке, еще когда она лежала, изо всех сил цепляясь за жизнь.  Ведь  когда
они узнали, что с ней такое, она потеряла для них всякую ценность. Поэтому
я вступился и сказал, что мне пригодилась бы служанка. Джед смеялся, потом
решил, что шутка недурна, и отдал ее мне.
   Женственные руки карлика сжались.
   - За Силу надо платить. Ни одно исполнение молитв не дается просто так.
   - Ее ребенок... твой... - Гилбер никак не мог найти нужных слов.
   - Бог дает, - сказал Виджи, снова поглядев на сидевшую в углу немую,  -
а Господин наш Царь отнимает. Иногда он даже не ждет, пока ребенка положат
в колыбельку. Иногда его меч пронзает чрево. Травница приехала  уже  после
родов. Я ждал ее снаружи. Когда мы  вошли,  она  лежала  без  движения,  а
ребенок, совсем синий, в ногах кровати. - Кулаки Виджи били по столу, пока
плоть их не ощерилась занозами и не побагровела от прилива крови.
   Лепестки закрывались сами по себе,  хладный,  срезанный  цветок  памяти
умирал с наступлением заката - железной тюрьмы прошлого.
   Шифра все еще жадно сосала грудь  немой  девушки.  Бекка  взяла  хромой
табурет и придвинула его к немой  так  близко,  что  та  не  могла  ее  не
заметить.
   - Ты ведь можешь говорить, правда? - Вопрос Бекки звучал так, будто она
полностью была уверена в ответе. Так, будто в правильном ответе вообще  не
было нужды. - Ты же была взрослой, когда пришла та лихорадка... Поэтому ты
должна говорить. Так почему же ты не хочешь говорить теперь?
   Девушка упорно вглядывалась  в  Бекку  поверх  головы  Шифры  и  злобно
улыбалась. Ее глаза не отрываясь смотрели  в  лицо  Бекки,  и  взгляд  был
необычайно упорен.
   - Почему ты не говоришь? - повторила Бекка. -  Если  бы  ты  вообще  не
издавала никаких звуков, я бы подумала, что  лихорадка  отняла  у  тебя  и
голос, но я же слышала, как ты кряхтишь, рычишь, хрипишь, будто целый Ноев
Ковчег. Ты просто избрала молчание. Почему?
   Ответа она не получила; только тот же упорный взгляд да волчья ухмылка.
   Бекка откинулась назад так, что табуретка чуть не опрокинулась.
   - Бесполезно. Может быть,  ты  и  умеешь  говорить,  но  я-то  не  могу
заставить тебя  понять,  о  чем  спрашиваю.  Может,  Пречистая  Богоматерь
сделает Так, чтобы Виджи не вел себя как грубый мужлан и уделял  бы  Шифре
хоть час в день, пока она будет здесь. Если с ребенком  не  разговаривать,
то он и не научится этому. Надо будет серьезно побеседовать с Виджи, когда
он вернется...
   - А что ты хочешь, чтобы я ей сказала? - Голос  был  грубый,  гнусавый,
некоторые слова не договаривались. Как ни  странно,  но  Бекка  ничуть  не
удивилась, услышав его. Ей было только интересно.
   - Ты меня слышишь?
   Опять  те  же  зубы,  та  же  улыбка,  что  не  была  улыбкой,  то   же
отрицательное мотание головой.
   - Я ничего не слышу.
   А затем, беззвучно, она начала выразительно шевелить  губами,  формируя
слова: "Но зато я вижу".
   Бекка смешалась, она не в состоянии была прочесть  это  послание,  хотя
губы девушки двигались весьма отчетливо.
   - Я знаю, как выглядят слова, - объяснила девушка. - На губах.
   - Тебя научил Виджи?
   Смех девушки был смесью визга и скрипа:
   - Он учит меня быть его собакой. Он  пускает  меня  в  кровать,  только
когда я могу принять в себя его штуку.  А  они  еще  зовут  его  маленьким
человечком! - От ее жуткого хохота дрожали стены.
   Бекка уже стала жалеть, что она вообще начала этот разговор с  девушкой
Виджи.
   - Ты была бы мертва, если бы не он, -  сказала  она,  хотя  Червь,  что
сидел в ней, уже высекал своим железным языком мелкие злые искры: "Как  бы
гордилась Хэтти, если бы могла слышать тебя! Как это прекрасно -  защищать
мужчину от неблагодарной женщины! Вот она - моя девочка, -  истинная  дочь
Праведного Пути!"
   - А я и так рано или поздно умру! - Девушка отбросила возражение  Бекки
как ветер - полову. - Как только они решат. - Она указала  подбородком  на
окно, выходившее на хутор Благоговение. - Они определяют  мою  жизнь,  они
определяют мою смерть, они решили, что будет хорошо, если  этот  недомерок
возьмет меня к себе, чтобы трахаться (это слово  вызвало  краску  стыда  у
Бекки) и засунуть в меня ребенка.  -  Она  перегнулась  через  Шифру  и  с
нежностью во взгляде, достойной самой Богородицы,  промурлыкала:  -  Но  я
решила, что его ребенок должен умереть.
   -  Ты...  убила  его?  -  Бекка  почувствовала,  как  привычная  ровная
пульсация ее  сердца  внезапно  оборвалась.  Девушка  не  ответила.  Бекка
заставила себя снова поднять лицо и дать ей прочесть вопрос на губах:
   - Ты убила ребенка Виджи?
   - А тебе-то что? Эту я не убью. Эта - не его ребенок.
   - Но во имя самого Неба, почему?
   Прежде чем  ответить,  девушка  одним  пальцем  нежно  заставила  Шифру
отпустить левый сосок и переместила ее к правому.
   - Я же сказала тебе. На этот раз решала я. Не он. Не они. Когда ребенок
вышел из меня, я задушила его бечевкой. Ну и что? Еще один голос,  который
я слышу. Ты же знаешь - ночные голоса с холма.
   Бекка не могла бы сказать, что поразило ее больше - спокойное признание
девушки в  хладнокровном  убийстве  или  тот  вопрос,  который  теперь  ей
предстояло задать, и еще не полученный ответ на  него,  которого  она  так
боялась...
   - Какие голоса? Какой холм?
   Резкие черты лица девушки выразили огромное удивление:
   - Ты не знаешь? Холм, куда они складывают кости детей. Это их голоса. Я
слышу их.
   - И я тоже. Мое имя... Та ночь бдения, что давно миновала... Я  слышала
их плач. И они плакали обо мне...
   Девушка расхохоталась прямо Бекке в лицо:
   - Сумасшедшая! Вроде меня. Ладно, тем лучше. Ты никому  не  расскажешь,
как я убила своего ребенка, а я буду хорошо заботиться о твоем. Честно. Да
все равно, даже если ты и расскажешь, что я с тобой говорила,  они  решат,
что ты спятила. Все же знают, что я не  могу  говорить,  -  заключила  она
уверенно.
   Больше Бекка от нее ничего не узнала. Гилбер и Виджи явились  домой  по
прошествии полусуток, незадолго до заката. Карлик собрал им продовольствие
и вещи  на  дорогу,  понемногу  таская  их  с  хуторских  складов.  Он  же
пересказал  им  разные  слухи,  которые  могли  помочь  им  выбрать  более
безопасную дорогу к Побережью. Уроженец лесов - Гилбер - на  месте  изучил
начало тропы, которая вела от Благоговения к океану.
   - Он показал мне карты, а я ему -  какой  из  городов  Коопа  связан  с
Праведным Путем. Бекка, - сказал Виджи, - вы сможете добраться туда месяца
за два, если пойдете быстро.
   - При удаче примерно так, - вмешался Гилбер.
   - Удача? А хочешь, я отстегну тебе полную тыквенную фляжку моей  удачи,
чтоб путь был полегче? - Виджи подмигнул  Бекке,  но  ей  даже  думать  не
хотелось об острозубом оскале этого счастья Виджи, об остром ноже, который
оно носит, о той отточенной ненависти,  которую  это  счастье  накопило  в
сердце своем ко всем мужчинам, лишившим его права на выбор,  кроме  самого
последнего.
   Она готова была немедленно покинуть этот дом, и с радостью. Теперь, как
никогда раньше, она ощущала физическую потребность  добраться  до  города,
найти Елеазара, с его помощью побудить всесильных горожан проводить ее  до
Праведного Пути  и  очистить  Праведный  Путь  от  скверны.  Необходимость
оставить Шифру на попечение немой приводила Бекку в ужас; брать ребенка  с
собой в город было нельзя, но что будет тут с брошенной девочкой?
   - Но куда же ее девать? - вопрошало ее собственное темное "я".  -  Даже
когда Праведный Путь будет очищен, разве в нем найдется место для калеки?
   "Должно же быть такое место! -  упрямо  кричала  Бекка  самой  себе.  -
Должно быть! Мне просто нужно время, чтобы продумать это хорошенько".
   "Тут и думать нечего", - сказал Червь очень мягко и показал  это  место
Бекке. И черный призрак Поминального холма преследовал ее  во  снах,  пока
она не покинула Благоговение ради дальних краев.





                   Слышал я, что Бог повелел Аврааму принести ему в жертву
                сына своего Исаака; заметьте,  что  у  Авраама  было  двое
                сыновей, хотя  старший  был  чернее  полуночи  в  коровьем
                брюхе, да и времена  были  тяжелые.  Но  если  у  человека
                остается один сын, это не  так  плохо,  и  даже  не  имеет
                значения, какого он цвета. Это лучше, чем  если  оба  сына
                умрут с голоду, раз нечем ему накормить обоих. Так что тут
                все ясно. Но Авраам, как вы знаете, не был христианином, а
                потому он сказал Богу: "Нет!" Гордыня это, вот что: думал,
                будто ему известны ответы на  все  вопросы,  как  все  эти
                люди. И тогда Бог... ну, я полагаю, Он  считал,  что  пока
                следует  Ему  сделать  вид,  что  ничего   особенного   не
                случилось, потому что если Он уничтожит Авраама, то тогда,
                ясное  дело,  не  появятся  на  свет  ни  Давид,  ни   Сын
                Человеческий,  который  должен  был  произойти   из   рода
                Давидова. А если б он и появился, то тоже был бы черным, а
                уж это... ну это было бы богохульством. А Сын Человеческий
                должен был  появиться  обязательно,  ибо  так  предсказали
                Пророки. Поэтому Бог послал Аврааму и сыновьям его,  чтобы
                прокормиться,  большую  жирную  овцу.  Так   говорится   в
                Писании. Можете сами прочесть и убедиться.

   - Да не убьет же он  тебя,  -  поддразнивал  Гилбер,  протягивая  Бекке
листик.
   Бекка сидела на корточках, с  подозрением  рассматривая  зубчатые  края
листа. Он совсем не походил на то, что ей приходилось видеть дома.
   - Что это такое? - спросила осторожно.
   - Думаешь, я тебя отравить  хочу?  -  расхохотался  Гилбер.  -  Столько
времени мы с ней одни в пути, я ей ни разу грубого  слова  не  сказал,  ни
разу не оскорбил ее права на уединение, а она все  еще  не  верит  мне,  -
обратился он к обступившим их деревьям.
   По правде говоря, она ему действительно не доверяла. Думая  о  прошлом,
она с большим трудом могла припомнить человека или поступок,  которым  она
могла бы доверять. Вещи, казавшиеся ей надежными, как  земля  под  ногами,
вдруг разлетались на куски, как стекло, так  что  ей  приходилось  ступать
босиком по блестящим острым, как нож, осколкам, и это было похоже на спуск
в самый что ни на есть всамделишный ад.
   "Город, - думала она. - Вот там я всегда буду знать,  где  правда,  где
ложь. Горожане, они все расставят по местам, и тогда..."
   А что тогда? Эта мысль была, как туннель, ведущий в ночь. И  у  нее  не
хватало мужества дойти до его конца. Лучше мысленно вернуться к настоящему
и к этому листику сорной травы, который Гилбер хотел засунуть ей в рот.
   - Я только хочу знать, как  ты  называешь  его.  -  Она  сложила  руки,
демонстрируя решительное и упрямое неприятие. - И пробовать не стану, пока
не скажешь.
   - Ты полагаешь, что одно название вещи доказывает ее полезность?
   - Оно делает ее знакомой, и для меня этого достаточно.
   Гилбер  с  видом  отчаяния  закатил  глаза  и,  откусив  большой  кусок
пилообразного листа, стал жевать его с видимым удовольствием.
   - Львиный  зуб,  -  сказал  он.  -  Листья  одуванчика,  насколько  мне
известно, никогда и никого еще не убивали.  Дома  моя  мама  посылала  нас
собирать их бушелями. Да они к тому  же  и  вкусные...  Впрочем,  если  ты
предпочитаешь жевать пересохший хлеб до самого океана...
   Бекка выхватила у него из рук остаток листа и храбро сунула его в  рот.
И тут же поняла, что только ради того, чтобы изгнать изо рта его вкус, она
готова питаться застревающим в горле  сухим  черным  хлебом  Виджи  аж  до
Судного Дня. Все что угодно, лишь бы избавиться от этого вкуса! И все  что
угодно, лишь бы стереть это выражение насмешливого  превосходства  с  лица
Гилбера Ливи.
   Все что угодно, только не  эта  горечь,  от  которой  ее  щеки  втянуло
внутрь, а рот наполнился слюной. Вкус этого львиного зуба был горше самого
горчайшего греха! Она сжала губы, но щеки ее распирало от  полуразжеванной
зеленой  массы.  Гилбер  закусил  губу,  чтоб  удержаться  от  смеха.  Она
выплюнула бы эту гадость прямо ему на сапоги, если бы хитрый огонек в  его
глазах не говорил ей, что он ждет от нее именно этого.
   Да будь она проклята навеки,  если  доставит  этому  полумужчине  такое
удовольствие! Еще раз двинув челюстями, она протолкнула всю эту  мерзейшую
массу в желудок.
   - Вот и умница! - Гилбер похлопал ее по  коленке,  будто  поздравлял  с
чем-то. - А  ведь  неплохо,  а?  Конечно,  листья  эти  вкуснее,  если  их
сварить... во всяком случае, в это время года. Теперь  я  припоминаю,  что
моя мать никогда не делала из них салат, кроме как весной.
   Бекка вытерла все еще влажный от слюны рот тыльной стороной ладони.
   - Я когда-нибудь убью тебя, Гилбер Ливи!
   - Значит, ты практиковалась и теперь стреляешь лучше?
   - Ты же знаешь, что нет.
   Его провоцирующая усмешка исчезла так же быстро, как вспугнутая пичуга.
   - А может, и следовало бы...
   - Каким это образом? - поинтересовалась она. - Патронов  у  меня  мало.
Когда они кончатся, то где я возьму новые, пока мы не доберемся до города?
   - Если ты думаешь, что  они  там  сразу  же  преподнесут  тебе  коробку
патронов, то... - Продолжение его слов звучало как неясное бормотание.
   Бекка пощупала узел, завязанный на подоле одной  из  юбок,  где  сейчас
покоился револьвер.
   - Вероятно, надо было отдать его тебе, - сказала она,  стараясь,  чтобы
голос не выдал сомнений, обуревающих  ее.  -  Ты  хоть  стрелять  из  него
умеешь, так, чтобы попадать в цель.
   - У меня уже есть собственное оружие, и  этого  достаточно  для  любого
мужчины. Так что твое пусть останется при тебе. - Он даже  не  подозревал,
как обрадовали Бекку  его  слова.  -  Хоть  ты  и  не  сумеешь  им  хорошо
распорядиться, зато знаешь, что за штука -  отдача.  Наверняка  ты  с  ним
управишься лучше, если будешь защищаться на близком расстоянии.
   - Думаешь, я сумею?
   - А почему бы и нет? На тебя не похоже,  чтобы  ты  кинулась  с  визгом
бежать, услыхав револьверный выстрел. -  Тень  прежней  улыбки  приподняла
уголки его губ; - Хотелось бы мне познакомить тебя с моей матерью. В  тебе
хватит мужества, чтоб она воспитала из тебя настоящего бойца.
   - Твоя мать тренирует бойцов? - Бекке показалось, что вот сейчас Гилбер
Ливи расскажет ей, что в тех местах,  откуда  он  явился,  мужчины  рожают
детей. И она ему поверит. Кем бы он ни был, но он не настоящий мужчина. За
многие дни, проведенные ими в пути, он  ни  разу  не  попросил  у  нее  ни
Поцелуя, ни  Жеста.  Может,  это  потому,  что  он,  по  его  словам,  сын
священника, а может, с ним  случилось  что-то  непоправимое.  Она  все  же
надеялась, что это не так.
   - Там, откуда я родом, все обучаются защищать себя, - сказал он.  -  Не
все делают это ружьями - их у нас очень мало и боеприпасов - тоже. Но  раз
уж мы выбрали свой образ жизни, никому из ваших не  придется  считать  нас
легкой добычей.
   Бекке показалось, что она понимает:
   - Войны из-за земли обычно случаются между соседями. И мне очень  жаль,
что они все еще бывают в ваших краях.
   - Нет, наши земли никому не нужны, - ответил  Гилбер.  -  Никто,  кроме
нас, в этих горах жить не захочет. - Он  оглянулся  назад,  на  тропу,  по
которой они пришли. За полосой деревьев солнце уже склонялось к западу.  -
Кроме умения обращаться с оружием, Бекка, есть многое, чему тебе следовало
бы поучиться. Моя мать учит детей нашего племени тому,  чтобы  каждый  мог
выжить, если он останется совсем один. Вот что  ты  станешь  делать,  если
что-нибудь приключится со мной?
   - Ничего с тобой не приключится.
   Бекка говорила со свойственным ей  ослиным  упрямством,  но  страх  уже
пропитывал ее голос - он дрожал.
   - Так в чем же дело? Почему ты боишься овладеть лесным знанием?
   Бекка вспыхнула:
   - Я никаких знаний не испугаюсь!
   Гилбер потянулся за кожаной сумкой, висевшей у него на боку, и  высыпал
горсть странно выглядевших растительных огрызков,  чтобы  Бекка  могла  их
хорошенько разглядеть.
   - Ты говорила мне, что училась траволечению, так что готов спорить,  ты
многое знаешь о лекарствах. Однако беда в том, что не все, что хорошо  для
тела снаружи, годится и для желудка.
   - Я немного знаю и о том, как готовить разные чаи, отвары...
   - Если ты попытаешься заменить еду  твоим  чаем,  то  в  брюхе  у  тебя
засвистит ветер! - Гилбер явно не собирался обижать ее. -  Вот  погляди-ка
на это. - Он показал на листья, стебли, корни и кожистые пластинки грибов.
- Все это я собрал сегодня днем. Это только образцы, но я знаю места,  где
растут еще такие же. Их можно есть. Если мы будем идти и  дальше  так  же,
обходя хутора, запасы Виджи кончатся задолго до того,  как  мы  дойдем  до
берега. Я знаю, как можно прожить на таких вот дарах леса, но мне было  бы
спокойнее, если б и ты знала  о  них.  Я  вовсе  не  думаю,  что  со  мной
произойдет несчастный случай... Мои дела в городе слишком важны для  моего
народа в горах... и все же, на всякий случай...
   - Ничего с тобой не  случится,  Гилбер,  -  повторила  Бекка,  стараясь
превратить свои слова в заговор, отгоняющий зло. - Но если тебе будет  так
спокойнее, то учи меня.
   - Если говорить правду, мне будет не только спокойнее, - признался  он.
- Земли, по которым мы пойдем уже завтра, очень скудны. Если мы оба  будем
знать, что съедобно, а что - нет, мы сможем в этом  лесу  собрать  столько
еды, что обеспечим себя до будущего шаббита, а большую часть того, что нам
дал Виджи, оставим как неприкосновенный запас.
   Когда Гилбер упомянул о завтрашнем марше, Бекку пробрал  озноб.  Гилбер
принял эту дрожь за дрожь от холода. Он взял длинную  палку  и  разворошил
маленький костер, который развел на месте их стоянки. Это  была  последняя
роскошь, которую они  могли  себе  позволить,  и  оба  хорошо  это  знали.
Следующий переход будет проходить по безлесным местам - по  пустошам,  где
разрушение почвы, вызвавшее  впоследствии  Голодные  Годы,  было  особенно
сильным. Земля там, по словам  Гилбера,  умерла.  Зерновые  там  расти  не
могли, да и дикая растительность - тоже. Правда, земля теперь  не  была  и
совсем голой - уж больно много лет прошло, - однако все, что росло на этой
изуродованной земле, было как лишаи на трупе.
   Огонь,  разведенный  в  пустошах,  мог  бы  стать  маяком  для   любого
хуторянина, чьи глаза случайно глянули бы в том направлении.  После  того,
что Бекка сделала Адонайе, нельзя было рисковать ничем, что могло привлечь
к ним внимание и отдать Бекку в руки  любого  альфа.  Дьяволица  -  так  в
присутствии мужчин ее звали другие женщины, но кто знает, может, в глубине
своих сердец они ее превозносили? Ни один альф не мог спать  спокойно  под
собственной крышей, пока рассказы о ее деяниях шуршат над сжатыми полями и
передаются от одной женщины, сидящей у камина, к другой.  Бекка  присвоила
себе право решать, тогда как Мужской  Обычай  утверждал,  что  она  лишена
права на выбор. Безумная обладательница каменного сердца, живущая у Виджи,
показала, как далеко может зайти женщина, чтобы вернуть себе право  решать
и обладать выбором, хотя бы в мелочах. Бекка противопоставила себя  новому
альфу хутора, сказала ему "нет!" и всадила ему в глаза два острых и тонких
стальных зуба в подтверждение своих слов. Она сделала  то,  о  чем  многие
женщины лишь мечтают, выполняя непосильную работу, рожая детей и видя, как
этих детей у них отбирают по воле альфа. Бекка стала легендой.
   Но если легенду изловят и покажут, какого цвета ее кровь и  как  громко
хрустят ее кости, тогда...
   Бекка целиком отдалась уроку Гилбера. Это отвлекало ее от мыслей о том,
что все еще разделяло ее и город с его правосудием.
   - Ну, эти я хорошо знаю,  -  сказала  Бекка,  беря  в  руку  маленькие,
похожие на бутончики грибы. - Кэйти клала их иногда в похлебку.
   - А Кэйти говорила тебе, как отличить один вид от  другого?  -  спросил
Гилбер.
   - Еще бы, конечно. Одни белые,  другие  коричневые,  третьи  достаточно
мягкие, чтобы их есть  сырыми,  другие  же  надо  сначала  варить,  а  еще
другие...
   - ...Могут тебя убить, - перебил ее  Гилбер,  кладя  конец  оживленному
перечислению Бекки. - Знаешь  ли  ты,  как  отделить  хотя  бы  смертельно
опасные? Белая изнанка, маленькая шляпка с  краями,  свисающими  почти  до
корня, а ножка под  ней  украшена  несколькими  бахромчатыми  кольцами.  -
Гилбер с помощью охотничьего ножа заточил конец палочки,  которой  ворошил
костер,  и  начал  рисовать  на  земле,  сопровождая  рисунки   словесными
описаниями. Вскоре  голова  Бекки  закружилась  от  множества  указаний  и
предостережений: грибы, что растут  на  деревьях,  тверды,  но  безопасны;
грибы,  ножки  которых  розовеют  или  желтеют  при  срезании,  отпугивают
грибника, советуя ему заняться менее  опасным  делом;  грибы,  чьи  шляпки
загибаются  по  краям  вверх,   образуя   чашечку,   могут   оказаться   и
деликатесными, и причиной вашей гибели, если вы не знаете  мелких  примет,
позволяющих отличать один вид от другого.
   - Дождевики годятся в пищу, - говорил Гилбер, - и их трудно  спутать  с
другими. Они растут на земле, большие, округлые, белые. Некоторые  из  них
достигают размеров твоей головы. Отличная  еда,  а  кроме  того,  если  их
положить на рану, они останавливают кровотечение.
   Бекка медленно покачала головой:
   - Слишком трудно все это запомнить сразу.
   - А ведь это еще только грибы, - отозвался Гилбер. - С ними лучше всего
поступать так: запомнить два или три вида, которые наверняка безопасны,  а
остальных избегать. Я покажу тебе несколько, которые я захватил с собой, с
этого ты и начнешь. Что до других растений, то я научу тебя, как  отличать
полезные. Но это потребует времени, а на пустой желудок  заниматься  таким
делом трудно.
   - Ты покажешь мне, что и как,  а  уж  со  своим  животом  я  как-нибудь
разберусь, - отозвалась Бекка.
   У нее были учителя и получше, но никого  из  них  она  не  слушала  так
внимательно, как Гилбера. Пока он обучал ее искусству выживания в лесах, с
его губ часто срывались упоминания о том, как он сам обучался  этому.  Его
племя жило преимущественно собирательством  дикорастущих  растений,  и  им
удавалось существовать так с самых Голодных Годов.
   - Нас  изгнали  с  той  земли,  которая  осталась  плодоносной.  Кто-то
выдумал, будто мы были причастны к ее отравлению. Тогда мы ушли  в  места,
которые никому не были нужны, но иногда нас настигали  даже  там.  Однажды
ваши здоровенные правоверные хуторяне надумали, что  земле  можно  вернуть
плодородие, если окропить ее нашей кровью. Был и такой хутор, который стал
посылать своих юношей в наши края, чтобы те доказывали свою лихость, воруя
наших детей для своих жертвоприношений. Они это  называли  "отправиться  в
Морию" -  так  именовалась  местность,  где  праотцу  Аврааму  было  навек
заказано проливать человеческую кровь в приношение Господу.
   - Этот рассказ я знаю, - сказала Бекка, и в той части  ее  памяти,  где
хранились фантомы Поминального холма, зазвучал  испуганный  детский  плач.
Это не были хуторские дети, но смерть не знает различий.  Ей  было  трудно
говорить - горло будто засыпало сухим песком. - Они будут гореть  в  огне,
эти люди с того хутора.
   - Им пришлось куда хуже, - сказал Гилбер, - когда мы их поймали.
   - Ты там был?
   Ледяной холод, появившийся во  взгляде  Гилбера  Ливи,  принудил  Бекку
замолчать. То, как он говорил об этом богопротивном хуторе,  заставило  ее
вспомнить лицо па,  когда  он  читал  о  делах  Патриархов  и  о  жестоком
правосудии в жестокие времена.  Каждое  слово,  каждый  поступок  отделяли
Гилбера Ливи от других известных ей людей, пока наконец в ее представлении
ему стало  не  хватать  только  хвоста  или  крыльев,  чтоб  стать  чем-то
совершенно неземным.
   - Ты пошел со своими людьми, чтобы... чтобы остановить их?
   - Это было давным-давно, - ответил он. - Задолго до того,  как  родился
мой отец или отец его отца. Точно никто не  знает,  как  давно,  но,  надо
думать, ближе к тем временам, когда воды стояли еще высоко, а  голод...  -
Он четырежды сплюнул на землю, очищая  рот,  оскверненный  названием  этих
проклятых годин. - Тем не менее  мы  заставили  их  вспомнить  об  ангелах
смерти, когда сошли к ним с гор, могучие и наконец-то во  всеоружии  силы.
Мы исполнили то, что надлежало исполнить, чтобы больше ни  один  хутор  не
смел счесть нас легкой добычей. Думаю, это сработало. Ты можешь увидеть то
место на моих картах; мы отметили этот ныне не существующий  хутор  именем
Джихинном. Теперь там нет ничего, но мы обязаны о нем  помнить.  Не  знаю,
как его звал тот народ, который там жил. Это не имеет значения, все  равно
они все давно погибли, и среди  ваших  людей  не  нашлось  таких  дураков,
которые бы поселились на том месте,  где  когда-то  жили  эти  подонки.  -
Гилбер был человеком, излагавшим только факты и  не  нуждающимся  в  чужих
оценках его действий - хороших или плохих. - Они убивали наших детей, пока
мы не сказали им: никогда больше! Мой народ не собирается ждать, пока твой
Бог начнет карать грешников.
   Он поглядел на запад,  где  поднимались  горы  и  где  солнце  медленно
опускалось в закат.
   - Видишь, уже поздно. - Казалось, он  сам  рад  возможности  переменить
тему разговора. - Скоро лягут сумерки и наступит  шаббит.  Знаешь,  Бекка,
возьми образцы, которые ты уже запомнила, и отправляйся вон в  ту  рощицу,
погляди, может, что и найдешь там съедобное. А я пока подготовлю  кое-что,
а уж потом посмотрю, что ты нашла и как хорошо  усвоила  искусство  лесных
сборов.  -  Он  бросил  ей  кусок  аккуратно  сложенной  материи  и  велел
использовать его в качестве мешка.
   Бекка поступила как велено. Ее мозг был до отказа забит знаниями насчет
сбора дикорастущих растений, полученными от Гилбера, а потому  она  забыла
спросить его про этот шаббит, о котором он упоминал не в первый  раз.  Это
слово всегда ее удивляло, но постоянно подворачивалось какое-нибудь  дело,
которое отвлекало ее от вопросов о его значении. Что бы  там  ни  было,  а
ожидавшее ее дело было гораздо важнее. Она должна доказать  своему  другу,
что хорошо усвоила его уроки, и обязательно  выполнит  это.  Она  принесет
полный платок отличной еды, и там не найдется ни одного  кусочка,  который
он выбросит как ядовитый.
   В общем это оказалось не так уж и трудно. В этом году почти сразу же за
праздником Окончания Жатвы наступила такая холодная погода, какой никто не
ожидал. Бекка припомнила разговоры женщин о том,  что  будто  бы  холод  с
каждым годом проникает все дальше  и  дальше  в  глубь  страны.  Они  даже
расспрашивали Бабу Филу, не может ли та подтвердить их более краткосрочные
наблюдения, и вещунья пустилась в пространный рассказ  о  том,  что  в  ее
девичьи годы вообще не было времен года, которые  можно  было  бы  назвать
холодными.
   Но  пусть  времена  года  крутятся  как  хотят,  а  заморозки  принесли
великолепный урожай диких ягод. Даже Бекка знала, что они вкусны, хотя  бы
по той причине, что всякая птичья мелочь охотно поедала их  на  кустах.  К
ягодам она добавила несколько древесных грибов и  листики  львиного  зуба,
найденные там, где деревья стали реже. Были там и  орехи  -  что-то  вроде
странных желудей с маленькими чашечками, которые упали с тех же  деревьев,
на которых росли грибы. Гилбер говорил, что они вкусны,  но  только  не  в
сыром виде. Она уже так уверовала в свой взгляд грибника, что  добавила  к
сбору несколько земляных грибов, которые  тщательно  осмотрела  в  поисках
признаков  ядовитости,  прежде  чем  окончательно  решить  вопрос  об   их
пригодности.
   К тому времени, когда Бекка подошла к лагерю, солнце уже  почти  зашло.
Дорогу она отмечала - еще один урок, преподанный Гилбером, и  ей  даже  не
требовалась подсказка в виде дыма или огня, чтобы привести ее обратно.
   И вдруг она услышала голоса.
   Дерево  дружески  предоставило  ей  свой  толстый  ствол   в   качестве
прикрытия, когда она прокралась поближе,  чтоб  узнать,  что  за  незваные
гости пожаловали к ним в лагерь. Их было всего четверо, но  это  были  как
раз те люди, лиц которых она  надеялась  никогда  больше  не  видеть:  Лу,
Сарджи, Корп и Мол - все с  длинными  ружьями.  Ружье  же  самого  Гилбера
находилось от  костра  гораздо  дальше,  чем  помнила  Бекка;  оно  стояло
прислоненным к стволу дерева вместе с большим кинжалом ее  друга  и  тремя
меньшими клинками, которых она раньше не видела.  На  землю  был  небрежно
брошен кусок веревки, как бы окружая ствол дерева. Вожак скадры  почесывал
свои стоящие дыбом волосы и спокойно сообщал Гилберу, как именно они будут
его убивать.
   Окруженный ими Гилбер слушал вожака, стоя на коленях, с  лицом  слишком
безмятежным, чтоб предположить, что  за  этой  внешностью  скрывается  ум,
лихорадочно изыскивающий лазейки для  спасения.  Мол  разглагольствовал  о
предательстве, обмане товарищей и о  воровстве.  За  каждый  проступок  по
законам  скадры  полагалось  свое  наказание,  и  нельзя  сказать,   чтобы
приятное. Огонь и ножи имели множество  форм  применения  на  человеческом
теле, которые Бекке и не снились; в данный  момент  Мол  со  знанием  дела
рассуждал о том, какие возможности  предоставляют  мягкие  ткани  глазного
яблока, если  их  подвергнуть  крайне  неприличным  и  болезненным  формам
разрушения. Любой чувствительный человек от одного этого  разговора  начал
бы просить пощады.
   Но Гилбер даже глазом не  моргнул.  Сумерки  уже  прокрались  в  редкий
лесок; их наступление сдерживалось колеблющимся светом  жалкого  костра  и
спокойным золотистым светом двух толстых белых свечей, стоящих  в  голубых
керамических чашечках.
   - Я же говорил, что заплачу, -  сказал  Гилбер  Молу  спокойным  ровным
голосом. Его смуглые  щеки  горели.  Третья  голубая  чашка  стояла  между
свечами, а рядом с ней лежал маленький питьевой мех; все это было столь же
ново для Бекки, как и три ножа у обвязанного веревкой дерева. - Заплачу  и
за тот путь, что прошел с вами, и за девушку.
   - А за девчонку? - вмешался костлявый Сарджи.
   - Да кому она нужна-то? Эта сучка с провонявшей ногой давно уже сдохла.
И говори, только когда тебе разрешат! - Мол  ударил  юношу  по  лицу,  как
будто это было в порядке вещей. - Ты меня не так понимаешь, Гилбер Ливи, -
продолжал он со вздохом. - Ты служил моей скадре хорошо и честно во  время
нашего общего марша, и этого вполне хватило, чтобы расплатиться и за себя,
и за целый мешок баб. Но я не могу  менять  законы  скадры.  Размер  платы
определяет весь личный состав, и им так понравилась эта  девчонка,  что...
Черт, ну, словом, они жутко расстроены ее бегством. Вот  почему  я  тут  с
группой - отыскать ее, хотя вы и находитесь за пределами предписанных  нам
маршрутов.
   - А я-то считал тебя вожаком, Мол, - сказал Гилбер, - а не мальчиком на
побегушках у твоих людей.
   Глубокие шрамы на лице Мола побледнели.
   - Я - вожак, но мои люди знают, что они имеют право высказать  кое-что,
прежде чем следовать за мной. Когда к нам обращается за  защитой  женщина,
мы имеем право попытаться с ее помощью влить в  наши  ряды  свежую  кровь.
Достойная благодарная женщина это понимает. Та девка,  которую  ты  украл,
будет  просто  оскорблена,  если  мы  не   позволим   ей   высказать   нам
благодарность за все, что мы для нее сделали.
   Улыбка Гилбера была ясной и спокойной.
   - А ты никогда не встречался с недостойной женщиной?
   Корп испустил рев и ударил Гилбера по лицу прикладом винтовки.  Лесовик
поскользнулся в грязи и рухнул на бок, приземлившись  прямо  на  маленький
питьевой мех. Затычка выскочила, темная пахучая  жидкость  выплеснулась  в
костер, где зашипела и вспыхнула. Мол  развернулся  и  со  страшной  силой
врезал кулаком в живот Корпа.
   - Ах ты, деревенский говнюк затраханный,  -  закричал  Мол,  когда  тот
согнулся, не в силах вздохнуть. - В следующий раз  жди  приказа,  а  то  я
воткну тебе в брюхо что-нибудь поострее.
   Гилбер медленно поднялся и выплюнул на землю  сломанный  зуб.  Изо  рта
текла кровь, а еще сильнее - из раны на щеке, которую рассек  острый  край
приклада.
   - Я сказал не подумав. Мол, - с трудом выговорил он, так как  губы  уже
распухли, а крови набежало столько, что ему снова пришлось сплюнуть.  -  И
за это приношу свои извинения.
   Мол поморщился.
   - Что-то я тебя таким слабаком еще не видывал, Гилбер Ливи. Когда ты  к
нам присоединился, Яйузи увидел тебя  случайно  со  спущенными  штанами  и
натрепался насчет того, что он там усмотрел; тогда ты  его  так  оттрепал,
что он годился только в похлебку. Корп нарушил порядок. Ты же знаешь, я бы
и пальцем не пошевельнул,  если  б  ты  бросился  на  него.  А  ты  просто
валяешься на земле. Я знаю, что в тебе много силы и  много  смелости.  Так
что это дело очень странно попахивает. Чего ты добиваешься, а?
   - Ничего, - ответил Гилбер. - Клянусь Всемогущим Богом и невестой его.
   - И еще такую клятву услыхать от тебя!  Ха!  Век  живи,  век  учись,  а
дураком помрешь. Но смотри, если ты со мной хитришь, то вряд ли  проживешь
столько.
   Гилбер сел и  потянулся  за  своим  сильно  сморщившимся  мехом,  чтобы
заткнуть его. Он потряс мех и, видимо, пришел в уныние от того,  как  мало
там осталось жидкости.
   - Если хочешь, чтобы я дрался, приходи завтра. Сейчас - мир. Вы  можете
убивать меня, если на то будет воля Господа, можете  забрать  все,  что  у
меня есть, в оплату моего долга и долга  двух  женщин.  Но  вы  не  можете
заставить меня нарушить шаббит. Я сын священника.
   - Ты просто кусок дерьма, - сказал Мол без всякой злости. - Знаешь  ли,
нам вовсе не нужно, чтоб ты сказал нам, где найти эту девку. Я умел читать
следы еще до того, как твоя мать трахалась с каждой бородатой образиной из
вашего безбожного племени.
   Гилбер замер. Бекка видела, как напрягается каждая  мышца  его  тела  в
жажде вцепиться в горло Мола. Большим  усилием  воли  он  подавил  в  себе
желание прыгнуть на врага и вместо  этого  сделал  тяжелый  спазматический
вздох.
   Мол продолжал:
   - Мы ее и сами найдем. Похоже,  ты  мало  чего  сможешь  сделать,  чтоб
помешать нам взять то, что принадлежит скадре по праву.
   Бекка опустилась на колени за стволом дерева и отползла  немного  назад
от  лагеря  в  спасительную  тень  темной  рощицы.  Патроны,  которые  она
вытряхнула на ладонь, звенели, как ей казалось,  слишком  громко,  но  она
действовала хладнокровно и быстро, с искусством, удивившим ее. Второй  раз
в жизни она заряжала свой револьвер, и теперь это ей далось куда легче.
   -  Он  взбрыкивает,  -  пробормотала  она.  -  Надо  помнить,  что   он
взбрыкивает вверх. И надо подойти к ним поближе,  иначе  толку  не  будет.
Ближе, будь оно проклято!
   Она слышала, как Мол приказал Сарджи попытать  счастья  и  поискать  ее
след. Тощий парень шумел, пробираясь меж стволов, как целых четыре  Бекки.
В руке он держал пучок горящих сучьев, чтобы освещать дорогу,  глаза  были
прикованы к земле.
   - Хуторской говнюк, - прошептала  с  презрением  про  себя  Бекка.  Она
знала, что, кем бы она ни была,  слово  "хутор"  сейчас  не  будит  в  ней
ничего, кроме отвращения. Она взяла револьвер обеими  руками  и  осторожно
двинулась к лагерю.
   О, как возликовал Червь, когда Корп  подпрыгнул  в  воздух:  из  лесных
теней вылез серебристый ствол револьвера и ткнулся  ему  меж  ребер!  Если
целишься в упор, удержать револьвер одной рукой нетрудно, а  второй  рукой
Бекка вцепилась в спутанную шевелюру Корпа и  рванула  его  голову  назад.
Главное дело - привлечь его внимание! Этот конец какой-то старинной байки,
которую рассказывал приятелям ее па  на  празднике  Окончания  Жатвы,  она
случайно подслушала. Теперь фраза промелькнула в ее  уме,  хотя  будь  она
проклята, если поняла, чему они тогда все смеялись!
   Потом Корп дрожащим голосом крикнул:
   - О Мол... - И она с трудом подавила приступ безумного смеха, когда его
ружье, выпав из рук, плюхнулось на землю.
   - Оставьте нас в покое, - сказала она. - Идите своей дорогой.
   Мол обернулся. Если он когда-нибудь и видел  подобную  картину  за  все
годы пребывания на посту вожака, то он ничем этого не выдал.
   - Не могу этого сделать, миз, - сказал он. - Те, что остались в лагере,
ждут, чтобы я привел вас обратно.
   - Пусть ждут. Скажешь, что не сумел нас найти.
   - Миз, это будет неправда. - Мол поглядел на нее с явным  неодобрением.
- Я не могу предать моих братьев.
   - Тогда отвали им какую хочешь долю правды, но только убирайся  отсюда.
Я ведь могу сильно повредить этого парня, да  и  тебя  тоже.  (Молю  Бога,
чтобы это было так, подумала она. Он стоит слишком близко ко  мне.  Вверх!
Помни, револьвер взбрыкивает вверх!) И его -  тоже...  -  Она  кивнула  на
конопатого Лу. - И того дурака, которого ты послал за мной, - тоже.
   - Не сомневаюсь, - ответил Мол, почесывая  подбородок.  -  Благодарение
милости Господней, теперь я видел все, что можно увидеть на свете.  Что  ж
ты за тварь такая? Ты ведь не женщина.
   - И не та, которой интересно, что ты о ней думаешь,  -  бросила  ему  в
ответ Бекка. - Я сама знаю, кто я такая, и этого мне хватит.
   - Это-то так. - Мол обмозговал сказанное и заключил: - Не думаю,  чтобы
я оказал услугу своим людям, приведя в нашу скадру такое отродье, как  ты.
Нам никогда бы не удалось определить,  мужчина  ты  или  женщина,  это  уж
точно. Не стоит ради этого терять мужчину, даже если это  такой  хуторской
говнюк, как Корп. Тупая деревенщина, позволил бабе вот так обойти себя.  -
Мол говорил все это без злобы, но Корп съежился. - Ладно, мы  уходим.  Ты,
должно быть, совсем спятила, но  Гилбер  Ливи  еще  больше  охренел,  если
связался с ошибкой природы вроде тебя. Впрочем, кто знает, где такие,  как
он, проводят границу между тем, с кем можно трахаться, а с кем - нет?
   Вожак скадры пронзительно свистнул сквозь зубы. Бекка услыхала хруст  и
треск веток под ногами Сарджи, который  галопом  несся  на  призыв  своего
господина. Мальчишка выскочил в круг света, задыхаясь  от  быстрого  бега.
Потребовалось несколько секунд, чтобы он  понял,  что  тут  происходит,  и
тогда его глаза чуть не выскочили из орбит.
   - Ч-ч-что? - выдавил он.
   - Заткнись, - сказал Мол. - Побереги глаза до лучших времен. И ты тоже,
Лу.  Хорошенько  запомните  ее  лицо.  Сейчас  она  находится   на   чужой
территории, но если вы встретитесь с ней на нашем маршруте, то  можете  не
соблюдать законов: делайте с ней что захотите,  каким  захотите  способом,
столько раз, сколько захотите. Она не желает, чтоб с ней обращались как  с
достойной женщиной, и мы ей такое удовольствие доставим.
   - Я это тоже запомню, - ответила Бекка, напрягая все силы,  чтоб  голос
ее звучал ровно. - И лица ваши тоже запомню. А  теперь  убирайтесь  прочь,
чтобы глаза мои на вас  не  смотрели.  Я  отпущу  этого  вашего  парня  на
свободу, когда  вы  уйдете  и  сосчитаете  до  ста.  Только  не  вздумайте
возвращаться.
   - Зачем? - полюбопытствовал Мол. - За тобой, что ли? - И с хохотом увел
своих людей на запад, откуда они недавно пришли.
   Бекка сдержала слово, в душе надеясь,  что  и  Мол  сдержит  свое.  Она
сосчитала до ста, а затем приказала Корпу уходить. Он наклонился за  своей
упавшей винтовкой, но Бекка  поставила  ногу  на  ствол  и  позволила  ему
понюхать пахнущее порохом дуло ее револьвера.
   - Она останется тут, - заявила Бекка. Корп было  заколебался,  так  что
она успела пересчитать все капельки пота, выступившие у него на лбу,  пока
наконец не понял, что она говорит серьезно, после чего  помчался  догонять
своих товарищей.
   Даже не приподняв свои юбки, Бекка плюхнулась в грязь  рядом  с  ружьем
Корпа. Она выронила револьвер в подол платья и откинула назад  влажные  от
пота волосы, купая лицо в освежающей прохладе ветерка.
   - Пречистая Мария, никогда бы не поверила, что справлюсь с таким делом!
   - Ну ты и штучка, Бекка, - сказал Гилбер, на  лице  которого  светилось
искреннее восхищение. - Ты просто... победоносная!
   - Ладно, пусть я штучка! - Ее нервы были слишком туго скручены,  и  она
не знала, что  делать  со  все  еще  бушующими  в  ней  неизрасходованными
остатками энергии и силы. Легче всего было выплеснуть их в гневе. - А  кто
же тогда, во имя Господа, ты? Да простит меня Святая Дева, Мол  был  прав.
Что с тобой случилось, что ты мог рассиживать тут и  выслушивать  спокойно
то, что они говорили тебе?
   С кривой усмешкой Гилбер спросил:
   - Уж не думаешь ли ты, что это было связано с тем, что их было четверо?
   Бекка с силой хлопнула ладонями по коленям.
   - Ты мне зубы не заговаривай! Ладно, их  было  четверо,  и  ты  был  бы
идиотом, если б полез с ними  в  драку.  Но  чтобы  не  найти  ни  единого
мужественного слова и не швырнуть им его в зубы? Ты  слыхал  Мола:  он  не
вступился бы, если б ты свалил Корпа на землю. Я хочу знать правду!
   - Ты хочешь... - Это был не вопрос, скорее утверждение.
   - Да, хочу! Их было, как ты сказал, четверо, но из них трое  ничего  не
знали о жизни в лесах, так что даже я услыхала их приближение.
   Гилбер хмыкнул.
   - Да, этот Сарджи мастер производить шум. Ему еще предстоит подучиться,
иначе Мол...
   - Гилбер Ливи!
   Видно, он перестал находить в этой истории смешную сторону.
   - Хорошо, Бекка. Ты ведь не дура. Ты знаешь, что я слышал  их  шаги.  В
любой другой день я взял бы свою винтовку, ушел бы в тень и встретил их на
полпути. Мол единственный, с кем  справиться  нелегко,  но  я  думаю,  что
одолел бы и его. Но не в этот день. Это шаббит. Я зажег свечи, налил  вино
и благословил их. Посмотри туда. -  Он  показал  "на  дерево,  где  лежали
винтовка и ножи. - Быть внутри этого веревочного  круга  значит  быть  вне
моей жизни в этот день мира и покоя. Если б я дотронулся до них, я потерял
бы все, ради чего родился на свет. Я тебе уже говорил: я сын священника, и
мир шаббита - моя нареченная.
   - Да какие же священники учат такому?
   - Священники Израиля.
   - О Господи! - По  спине  Бекки  прополз  холодок  ужаса,  а  ее  глаза
уставились на эту беззаконную тварь, вылезшую из древних легенд.  -  Ты  -
жид!





                                             Благословен будь Бог Израиля,
                                             поставивший меня щитом жизни.

   Первый шаббит, который Бекка провела  с  Гилбером  Ливи,  больше  всего
напоминал ей сидение на колючем кусте. После того, как она пережила первый
кошмар, узнав, кто он такой, она все время настороженно следила за ним: не
попытается ли он выкинуть один из своих безбожных фокусов, на которые  его
соплеменники большие мастера. То, что  они  пропутешествовали  вместе  уже
более двух недель, теперь ничего не значило. Эта штуковина - шаббит - была
для  него  священна,  а  Знание  гласило,  что  евреи   обладают   силами,
позволяющими  им  притворяться  обыкновенными   людьми,   но   только   за
исключением этого священного для них времени.
   Разумеется, священного только для них!
   Все происходящее доставляло ей неприятности. Во-первых, он  дал  костру
почти что угаснуть, хотя сидел рядом с  охапкой  сухих  сучьев.  И  только
когда она увидела, что он и не думает  подкормить  пламя,  она  взяла  эту
обязанность на себя. Во-вторых, с ним чуть не приключился припадок,  когда
ее длинная юбка почти коснулась пламени одной из его приземистых свечей, и
Бекка заявила, что этот огонь опасен и она его сейчас задует.
   - Лучше ты смотри, куда идешь, - сказал он ей, сжав зубы до  скрипа.  -
Свечи оставь в покое. - Видимо, шаббит запрещал ему заниматься всем, кроме
соблюдения покоя. Однако лицо его вполне красноречиво говорило, что завтра
Бекка поплатится своей шкурой, если сегодня не подчинится его требованиям.
А она и без того была слишком сильно напугана, чтобы начинать спор.
   Бекка попыталась возродить тот дух  товарищества,  который  существовал
между ними раньше, показав ему ее лесную добычу и предложив продолжить  ее
обучение. Он же ответил, что обучение - тоже работа, а работа  -  это  то,
чего его невеста шаббит терпеть не может. - Она хочет  иметь  меня  всего,
целиком, - усмехнулся Гилбер.
   - Ну и пусть забирает! - проворчала Бекка.
   О готовке еды этим вечером и речи быть не могло. Бекка не  была  близко
знакома с его новой суженой, но шаббит сказала, что готовка  -  работа,  а
Гилбер не только сам не работал,  но  запретил  это  делать  и  Бекке.  Он
отобрал несколько принесенных ею из леса растений, которые можно было есть
сырыми, и разделил их с  Беккой,  добавив  к  ним  по  крошечному  кусочку
твердого, как глина, хуторского хлеба. Была еще вода для питья, но  совсем
немного. Большую ее часть Бекка использовала,  чтобы  омыть  избитое  лицо
Гилбера, а идти за новой он отказался.
   - Завтра на закате, - пообещал он. - Через пустыню без воды не пойдешь.
У меня в рюкзаке есть несколько пустых мехов, а к северо-востоку от нас  я
видел признаки, говорящие, что там есть вода.
   - Мы что - целый день должны потерять? - взвизгнула Бекка.
   - Это шаббит, - ответил он ей, и вопрос был исчерпан.
   Может, невеста Гилбера и принесла ему покой, но  Бекку  она  ввергла  в
полную тоску. Гилбер завернулся в свои одеяла и храпел, а она даже смежить
глаз не могла от страха, что костер погаснет, а это  страшное  существо  -
шаббит - заявится сюда с новыми распоряжениями для Гилбера, например, чтоб
он впал в яростное безумие, по-прежнему именуя это святым делом.
   Следующий день  начался  серебристым  восходом,  подчеркнувшим  красоту
леса, но Бекка вылезла навстречу ему измотанной и полной ярости.
   Ночь без сна не оставила ей никаких чувств, кроме гнева. В час  раннего
рассвета, промокшая от ледяной росы, Бекка смотрела, как он спит спокойным
сном, - до тех пор, пока чувство зависти не переросло в  туманящее  зрение
исступление. Теперь она ждала только его первого слова, которое бы  вывело
ее из себя, чтобы начисто срубить с плеч эту голову вместе  с  каштановыми
волосами.
   Но Гилбер не пожелал подставляться. Он проснулся, потянулся, убрал свою
постель и начал распевать нечто, казавшееся  Бекке  набором  бессмысленных
звуков. Он все пел и пел; Бекка еще никогда не слыхала, чтоб он так  долго
занимался подобной чепухой. Потом вынул из рюкзака полоску белой  ткани  в
палец шириной, украшенную голубой бахромой, и повесил ее себе на шею.  Это
деяние подвигло его на еще более громкое исполнение  очередного  кошачьего
концерта, причем было очевидно, что  он  совершенно  не  думает  о  других
людях, которые дико устали и очень хотели завтракать.
   Завтрак. Его не было вовсе. Из вчерашнего лесного сбора  остались  лишь
желуди да несколько древесных  грибов,  слишком  жестких,  чтобы  их  есть
сырыми. Желуди же требовали специальной  готовки,  иначе  их  нельзя  было
есть, но инструкции, как их  готовить,  наверняка  подпадали  под  понятие
обучения, а это категорически запрещалось. Бекка полезла в мешок  Гилбера,
даже не испросив разрешения, молчаливо вызывая его на  вспышку  по  поводу
такого нахальства. А он раскачивался взад и вперед, распевая нечто, в  чем
ни один нормальный человек не усмотрел бы ни единого понятного слова, и не
обращал на Бекку ни малейшего внимания.
   "Ведет себя так, будто у  него  в  объятиях  настоящая  новобрачная,  -
дивилась Бекка, глядя на выражение  глубокой  радости,  все  шире  и  шире
разливавшееся по круглому лицу Гилбера, чем дольше он пел или читал что-то
речитативом. - Он скрылся с ней и бросил меня одну". Эта  мысль  заставила
ее ощутить свое полное ничтожество. Кусочек затхлого  хлеба,  который  она
взяла из рюкзака, казался ей еще менее съедобным, чем  раньше,  а  она  не
осмеливалась снова подойти к мешку и порыться там.
   В конце концов Гилбер временно кончил свои занятия и отправился в  лес,
не сказав Бекке ни слова. Волна злости накрыла ее с головой. Насколько она
знала,  колдовские   песни,   которые   он   бормотал,   были   жидовскими
заклинаниями, имевшими целью заставить шаббит  принять  объемную  телесную
форму женщины. Сейчас он ушел, чтобы обрести свою  невесту,  а  когда  это
свершится, он навсегда позабудет о Бекке.
   Она очертя голову кинулась за ним, ибо была  обессилена  бессонницей  и
голодом, а потому и не вспомнила о ряде других обстоятельств, которые тоже
требовали уединения. Бекка даже не  подозревала,  как  далеко  она  сумела
отправить свой здравый смысл, пока не услышала тонкого журчания  жидкости,
падающей на дубовую кору, и почти  наткнулась  на  Гилбера,  только-только
закончившего свои дела.
   - О Боже! - Бекка слишком поздно закрыла руками рот  -  эти  слова  уже
успели вылететь. Но она просто не могла оторвать глаз от того, что  сейчас
было  на  виду.  И  оно  было  совершенно  не  похоже  на  те   деревянные
изображения, которые женщины использовали для обучения  девушек  там  -  в
Праведном Пути.
   - Ты! - Гилбер чуть было не задохся и быстро повернулся к  ней  спиной,
лихорадочно натягивая штаны. На считанные секунды  Бекке  показалось,  что
она нашла магический ключ, с  помощью  которого  можно  прогнать  всю  эту
гилберовскую  чушь  насчет  шаббита,  ибо  он  уже  открывал  рот,   чтобы
произнести  самую  сочную,  самую  яркую,  самую  яростную  речь,  которую
когда-либо произносил мужчина. Однако он сделал  глубокий  вдох,  медленно
выдохнул воздух из легких, повторил это еще раз, а потом спокойно сказал:
   - Когда зайдет солнце, Бекка.
   Она низко опустила голову. Ее сжигал стыд. Гилбер прошел мимо нее  так,
будто она была камнем.  А  потом  она  услышала,  что  он  снова  принялся
напевать на тот же странный мотив, сидя возле дымящегося янтаря углей.
   День разматывал пряжу  часов.  Около  полудня  Гилбер  сделал  перерыв,
достаточно долгий, чтобы можно было взять небольшую  частицу  запасов  для
трапезы. На этот раз это  были  два  ломтика,  отрезанные  от  коричневого
засаленного брусочка.
   - Виджи называл это "брикетом путника", - объяснил Гилбер. - Он не  мог
дать нам много, так что  мы  постараемся  сэкономить  его,  насколько  это
возможно, но это шаббит. Благоговение славится изготовлением  этой  штуки.
Даже маленького кусочка хватает, чтоб поддержать силы  на  долгом  отрезке
пути. Городские торговцы скупают все, что производят хуторяне.
   Бекка послушно покатала во рту маленький откушенный кусочек,  но  особо
благоприятного впечатления о нем у нее не сложилось.
   - Возможно, это неплохо, - сказала она. Но вложить много искренности  в
эти слова ей не удалось. Вкус был жуткий. Может, люди Коопа вовсе  не  так
уж хорошо во всем разбираются? - Виджи сам это делал?
   - Изготовление "брикетов путника" не мужское дело. Он  просто  раздобыл
его, пока я уходил.
   - Уходил? - Вот это была новость!
   - Ты же знаешь. Те два или даже три дня,  когда  мы  оставляли  тебя  с
Шифрой и с этой странной молчаливой девушкой. Я очень сожалею,  Бекка,  но
мне надо было скрыться  куда-нибудь,  чтобы  встретить  свою  невесту,  не
опасаясь, что кто-то обнаружит меня.  Виджи  сказал,  что,  пока  меня  не
будет, ему удобнее  всего  совершать  набеги  на  хуторские  склады,  чтоб
снабдить нас пищей.
   - Значит, вот где... - Отдельные детали загадочного  поведения  Гилбера
теперь начинали становиться на свои места.
   А он снова вернулся к своим напевам и занимался этим,  пока  солнце  не
опустилось довольно низко. Когда легли первые длинные  вечерние  тени,  он
снял с себя тот бахромчатый  кусочек  материи  и  аккуратно  спрятал  его.
Сумерки сгущались, а Гилбер все рылся в своем рюкзаке, на дне которого  он
отыскал небольшую деревянную шкатулку.  Она  была  обтянута  самой  лучшей
замшей, один вид которой соблазнял взгляд обещанием  ощущения  необычайной
мягкости при  прикосновении.  Внутри  находились  как  бы  три  подносика,
стоявшие один на другом. Он вынул самый нижний, с которого взял  небольшое
яйцо из ажурного серебра, и потряс его. Внутри что-то постукивало.  Гилбер
поднес яйцо к носу и сделал глубокий и продолжительный  вдох,  после  чего
передал его Бекке. Она взяла его с опаской,  как  будто  ожидала,  что  из
одного из отверстий вылезет ядовитый змееныш. Но все, что там было, -  это
запах выдыхающихся специй.
   На том же подносике лежала и свеча - витая, как  девичья  коса.  Гилбер
зажег ее, поднял лицо к небу и запел новую песнь,  понять  которую  Бекка,
конечно, была не в силах. Допев, он задул свечу.  И  свеча,  и  серебряное
яйцо  отправились  обратно  на  свой  подносик.  Над   ним   располагалось
отделение, на треть заполненное простыми толстыми  и  короткими  свечками.
Три  голубые  чашки  Гилбер  вставил  в  специальные  углубления  верхнего
подносика, после чего закрыл шкатулку на замок.
   - Ну вот она и ушла, - сказал он Бекке, раскачиваясь на каблуках.
   - Кто ушел?
   - Моя невеста, конечно. -  Он  покачал  головой,  будто  сожалея  о  ее
непроходимой тупости. Именно так  поступала  Кэйти,  когда  кто-нибудь  из
ребятишек не мог ответить уже давно пройденный урок. Ружье и ножи  Гилбера
уже Докинули свое прежнее место возле дерева: ножи спрятались на поясе и в
сапогах, ружье лежало под рукой, свернутая веревка улеглась в  рюкзак.  За
ней последовала и деревянная шкатулка. Очень серьезно Гилбер  произнес:  -
Надеюсь, остальное ты усвоила лучше. В следующий шаббит ты будешь зажигать
свечи - это будет твоя забота.
   - Моя? О нет! - Она взмахнула руками,  как  бы  отталкивая  даже  самую
мысль об этом. - Меня это не касается. Я все-таки христианская женщина!
   - Это я знаю. - Голос Гилбера звучал мрачно. - Тем труднее  тебе  будет
учиться. - Он взял из сумки на поясе  кремень  и  стальной  брусок,  с  их
помощью  разжег  новый  костер,  который  разогнал  сгущавшуюся   темноту.
Танцующее пламя высвечивало его суровое лицо. - Но такие вещи случались  и
раньше. Наш праотец Авраам взял в жены Агарь - египтянку, когда  Сарра  не
могла больше рожать. Иосиф тоже женился на египтянке... Ты  не  египтянка,
но, полагаю, сойдешь. В конце концов, важен ум, а не что-то  иное.  Ты  не
настолько ниже меня, чтобы моей матери пришлось...
   - О чем ты говоришь? - потребовала Бекка объяснений.
   - О нашем супружестве, конечно, - ответил  он  таким  тоном,  будто  ее
непонятливость для него полный сюрприз. -  Нам  же  предстоит  вступить  в
брак.
   - Ты что -  рехнулся?  -  Воспоминание  о  противоестественном  половом
признаке Гилбера до сих пор не покидало Бекку. Мысль  о  том,  что  он  ей
сейчас предлагал, и о тех последствиях,  которые  это  должно  повлечь  за
собой, взвинтила ее нервы, вызвав вопль: - Чтоб я вышла за тебя замуж?!
   - Мне это тоже не по  душе,  но  тут  ничего  не  поделаешь.  -  Гилбер
говорил, продолжая в то же время готовить скудный ужин. - Вы - хуторские -
тоже воспитаны на Писании, так что тебе полагалось бы знать. Ты видела мою
наготу, Бекка. Такой проступок и  у  вашего  народа,  и  у  нас  считается
грехом. Разве не так?
   С этим ей пришлось  согласиться.  Если  только  женщину  не  просили  о
Поцелуе или Жесте, ей следует  с  почтением  относиться  к  тайным  частям
мужского тела. В противном случае это расценивается как тяга к распутству.
Гилбер говорил истинную правду. Когда Бекка кивнула в  знак  согласия,  ее
голова показалась ей такой тяжелой, как будто могла сама собой сорваться с
ее плеч.
   - Вот и я так думаю, - сказал Гилбер, видимо удовлетворенный,  что  она
признала его правоту. - У тебя и без того уйма неприятностей, и  добавлять
к ним еще один грех просто стыдно. Поэтому я согласен ради  тебя  принести
себя в жертву.
   - Твоя нагота... О Боже!
   - Это ты уже раньше говорила... - Гилбер  передал  ей  порцию  хлеба  и
немножко сушеных яблок. Появился на свет и брусочек высохшего сыра, откуда
предстояло отрезать по кусочку.
   - Но как это может быть? Я хочу сказать, что у твоего народа  наверняка
есть брачные обряды. Мы, например, отправляемся в Имение, но ведь мне-то и
близко теперь нельзя подойти к этому поселению. -  Впервые  за  все  время
Бекка нашла в этой мысли нечто утешительное.
   Гилбер пожал плечами.
   - У нас принято только, чтоб  мужчина  сказал:  "Haray  at  mikoodeshti
bita". Как же там дальше, а? "Bibet, мне кажется,  zokid...  zokid..."  А,
ладно, смысл я помню, так что не обязательно повторять дословно  на  языке
Скрижалей, чтобы слова стали действительны.
   - А мне кажется,  что  тут  очень  важна  точность,  Гилбер,  -  быстро
вмешалась Бекка. - Иначе твой Бог может впасть в ярость...
   - Да что ты знаешь о моем Боге? - ответил он. - И что ты знаешь о  моем
народе, если уж говорить прямо?
   - Я слыхала...  -  Она  запнулась.  Слишком  многим  она  была  обязана
Гилберу, чтоб передать ему все, что она слышала о евреях там - в Праведном
Пути. - Не очень много, - закончила она неловко.
   - Готов биться об заклад. - Он доел свой ужин до конца и  только  тогда
заметил, что ее порция не тронута. - Ты поешь получше,  Бекка.  Я  намерен
жениться на тебе сегодня ночью, и я хочу, чтоб ты вошла в мое племя не  на
пустой желудок. От этого портится мясо. Ешь. Сыр очень вкусный.
   Она даже не взглянула на сыр, не взглянула и тогда, когда  он  взял  ее
порцию и съел сам.
   - Портится... мясо? - Ее руки рванулись  к  пистолету,  но  Гилбер  был
быстрее. Он схватил ее за руки и прижал их к своему сердцу.
   - О, Бекка, моя милая Бекка, клянусь, я буду тебе хорошим мужем! -  Его
глаза закатились, а в словах звучала жаркая страсть, о которой  она  и  не
подозревала: - В каждом моем вздохе звучит твое имя. Когда я уложу тебя  в
постель, я буду бесконечно нежен с тобой! Встань, встань,  моя  любовь,  и
приди ко мне, ибо нет больше ни зимы, ни дождя, и цветы расцветают по всей
земле... - Он отпустил одну  ее  руку  только  для  того,  чтобы  схватить
револьвер и отшвырнуть его в сторону. - И я обещаю, что похороню все, чего
не смогу съесть.
   Крик ужаса, зародившийся где-то в желудке Бекки, должен  был  вырваться
из ее глотки с дикой силой, но оказался всего лишь жалобным стоном.
   - Любимая, в чем дело? - Гилбер пощекотал ее под подбородком. - Ты  как
будто удивлена? Я готов поклясться, что хуторяне рассказали тебе о нас все
- о евреях, я хочу сказать. Я думал, всем известно, что если мы женимся на
христианках, мы всегда съедаем их на следующий день после свадьбы.
   - Просто... сырьем? - пискнула Бекка.
   -  Сырьем?  -  Гилбер  казался  оскорбленным.  -  Нет,  это   было   бы
нецивилизованно. - Его слова  звучали  бы  столь  же  убедительно,  как  и
сказанное  раньше,  если  б  последнее  слово  не  заглушилось  фырканьем,
перешедшим в смех, вырвавшийся из-под контроля и раскатившийся хохотом.
   Необузданное веселье выжало Гилбера, как тряпку для мытья посуды, и  он
рухнул на землю рядом с Беккой, сотрясаясь от смеха.  Он  лупил  по  земле
каблуками, не замечая, что они находятся в  опасной  близости  от  горящих
сучьев, и вопил так, что, казалось, звезды должны слететь со своих орбит.
   Если бы чувства Бекки можно было облечь в меха,  то  сейчас  у  Гилбера
Ливи печень и легкие терзал бы медведь размером с Имение  Добродетель.  Ее
глаза не могли убивать, но зато они вполне годились, чтобы выбрать кое-что
подходящее для этой цели из груды заготовленного для костра топлива.
   - Ох-ха-ха! - Между приступами смеха Гилберу явно не  хватало  воздуха.
Обеими руками он стискивал ребра, чтоб  они  не  поломались  на  куски.  -
Видела бы ты свое лицо! Сырьем? - она спрашивает! Да  смилуются  над  нами
Небеса, она проглотила все целиком! Ты небось думала,  что  и  я  проглочу
тебя целиком? Готов спорить на что угодно! Я  надеюсь,  ты  позволишь  мне
прожить достаточно долго, чтобы я успел рассказать эту историю всему моему
народу, и я... Ой!
   - Ты подонок! - Бекка снова опустила  палку  на  плечи  Гилбера.  -  Ты
жалкий, набитый дерьмом, вонючий объедок для полудохлого  шмыгаря!  -  Она
еще раз замахнулась на него, но он быстро откатился в сторону и вскочил на
ноги, все еще продолжая смеяться. Дразня ее взглядом, Гилбер одним прыжком
преодолел расстояние, сделавшее его недосягаемым от ее  диких  и  хлестких
ударов. - Стой на месте, проклятый трус! - вопила она.
   - Это еще зачем? - вопросил он, легко уклоняясь от ее следующего удара.
- Я-то учусь на прежних ошибках. Это ведь больно, моя  маленькая  женушка!
Нет, думаю, в конце концов я тебя не стану кушать. - Новый взмах палки,  и
еще один быстрый, дразнящий прыжок. - Твое мясо,  должно  быть,  такое  же
жесткое, как твоя белая кожа.
   Бекка уже не могла найти в  себе  ни  одного  нового  ругательства.  Та
ярость, что кипела у нее где-то в животе, сейчас вырвалась наружу в рвущем
барабанные перепонки вопле. Не испытывая ничего, кроме жажды убийства, она
кинулась на Гилбера.
   Он легко отступил в сторону, а затем вытянул ногу и наступил  на  подол
ее юбки, когда та пролетала мимо него. Материя туго  натянулась,  и  Бекка
рухнула на землю  вопящим  комком,  от  которого  во  все  стороны  летели
сломанные сучья. Гилбер бросился на землю рядом с ней, пригвоздив ее  руки
своими и навалившись телом на ее брыкающиеся ноги.
   - Ну а теперь скажи, в какие еще идиотские истории  о  нашем  народе  я
смогу заставить тебя поверить?
   - Ты... ты... - Бекка напрягала все силы, извивалась; она была  слишком
взбешена, чтоб вспомнить боевые приемы, перенятые ею у Марты Бабы Филы. Ее
возбуждение постепенно ослабевало. Гнев - великолепная штука, чтобы скрыть
весьма неприятное чувство, возникающее от понимания того, какого дурака ты
сваляла; но такой  гнев  долго  длиться  не  может.  Когда  она  перестала
сопротивляться, Гилбер отпустил ее и позволил ей сесть.
   - Прости меня, - сказала она тихо, низко опустив голову и  закрыв  лицо
спутанными волосами.
   Ему все же удалось расслышать ее слова.
   - Все в порядке. Я не могу винить тебя в том, чему тебя учили... Вернее
сказать, обманывали, но зато я буду считать тебя  ответственной  за  любую
дурацкую идею обо мне, которую ты придумаешь самостоятельно.
   Она сдвинула в сторону почти всю завесу своих золотых  волос  и  искоса
поглядела на него сквозь несколько оставшихся на лице прядей.
   - Значит, мне не надо выходить за тебя замуж?
   - И быть моим завтраком - тоже. Ха-ха-ха! - Он поднял палец, показывая,
чтоб она перестала сжимать кулаки. - Я больше не стану так шутить, обещаю.
   - Гилбер... -  То,  о  чем  она  хотела  спросить,  было  очень  трудно
выговорить. - Мне так стыдно, что я видела твою... я  очень  сожалею,  что
нарушила... а это... когда его обрезали... ему... это было... Это болит до
сих пор?
   - Болит? Отчего? - Потом он понял, о чем она спрашивает,  и  с  большим
трудом удержался от нарушения только что данного обещания.  -  Бекка,  это
было сделано со мной, когда мне исполнился всего лишь один шаббит  в  этом
мире. Сейчас мне нисколько не больно и ничуть не мешает быть мужчиной.
   - И поэтому ты не пришел ко мне, когда все  остальные  пришли?  -  Этот
вопрос дался ей тоже нелегко, но было просто необходимо  выяснить  все  до
конца.
   Гилбер кивнул.
   - Я подозревал, какова будет твоя реакция, если ты увидишь.  У  тебя  и
без того было тяжело на душе из-за всего, что ты перенесла, из-за девчушки
и прочего. Ну и из-за этих мужиков.  Я  не  хотел  подвергать  тебя  новым
испытаниям в ту ночь. - Прежнего смеха будто и не бывало. - Даже  несмотря
на то, что мне очень хотелось...
   Она обхватила его шею руками  и  прижалась  щекой  к  щеке.  Щека  была
покрыта колючей сине-черной щетиной, царапавшей ей  кожу.  Он  побрил  усы
накануне шаббита, но эта колючесть Бекке не мешала. Сладкий сильный  запах
зеленого леса был крепче всего где-то вблизи макушки. Она позволила  своим
пальцам погладить струны мышц, спускавшихся по шее  вниз,  прослеживая  их
ход вплоть до ключиц, скрытых под рубашкой.
   - Бекка! - в этом шепоте слились желание и боль.
   - Ш-ш-ш... - Она расстегнула его кожаную куртку  и  помогла  снять  ее.
Пальцы легко скользнули под грубую ткань рубахи, чтоб гладить  ему  грудь;
огрубелые от работы подушечки  пальцев,  описывая  концентрические  круги,
приближались к его соскам. Когда они напряглись, он застонал и сжал ее.
   - Внемли, - задыхался он. - Внемли, ты моя по законам Моисея и Израиля.
   Может, для нее это и были только слова, но для него это значило, что он
поддается ее обжигающим прикосновениям и жаждет ответить  ей  тем  же.  Он
освободил ее от одежды, действуя как мужчина, снимающий покров  со  статуи
своей богини. Когда же она попыталась повести себя с ним так, как  следует
поступать порядочной благодарной женщине, он  отстранил  ее.  До  сих  пор
Бекка была всегда подательницей  ласк  или  той,  кто  принимает  мужчину.
Теперь же его ласки сами превратились в  дар,  приносимый  ей  застенчиво,
почтительно и без нахальной уверенности, что она примет их.
   Все слова, все обязательные слова, которым ее  так  тщательно  обучали,
вдруг были забыты. Во рту почему-то держался вкус теплого  свежего  хлеба.
Ее руки нежно гладили израненные щеки Гилбера; она одновременно и  страшно
боялась причинить ему боль, и жаждала вечно  прижимать  его  рот  к  своим
губам. Руки Гилбера блуждали по ее телу, они ласково  касались  ее  груди,
большие пальцы нежно дотрагивались до розовых вершин, пока боль от грубого
насилия  Адонайи  наконец  не  исчезла  из  памяти  под   влиянием   жара,
разожженного Гилбером в ее душе. Когда же руки спустились  ниже,  Бекка  в
страхе рванулась прочь.
   - Тебе не будет больно, - шептал Гилбер прямо в  буйство  ее  волос.  -
Клянусь всем, что для меня истинно и свято, тебе будет только хорошо,  моя
возлюбленная.
   Она позволила ему поступать так, как он  хотел,  и  у  нее  перехватило
дыхание сначала от изумления, потом от восторга перед той магией,  которую
таили в себе его пальцы. Кремень  и  сталь  и  высеченные  ими  искры  уже
затеплили где-то в глубине ее тела сначала слабый  огонек,  который  вдруг
взметнулся ослепительным пламенем в каких-то тайных вместилищах, а потом с
быстротой молнии помчался по крови, распространяясь от живота и куда-то  к
мозгу. Теперь весь ее мир содрогнулся от  счастья,  и  она  уже  не  могла
молчать, она чувствовала, что иначе все ее  естество  разлетится  в  пыль,
взвихряющуюся к миллионам светлых звезд. И тогда из Бекки  исторгся  крик,
который поднял бы людей из их постелей в  миле  или  даже  больше  отсюда,
услышь они его. Впрочем, для Бекки это не имело значения.
   А потом она еще долго не могла заговорить своим нормальным голосом.
   - Что?.. - Это  слово  так  и  не  стало  звуком,  оно  сложилось  лишь
движением губ.
   Бекка положила ладонь на грудь Гилбера и подняла глаза  к  его  лицу  в
поисках ответа.
   - Что?..
   - Ш-ш-ш... Все хорошо. Даже лучше, чем ты думаешь. - Он снова поцеловал
ее, а потом его поцелуи начали спускаться по тем же тропам, которым  ранее
следовали руки. На этот раз ее  страх  исчез  гораздо  быстрее,  и  она  с
радостью отдала себя в его власть. Новые содрогания потрясли ее и оставили
в его объятиях дрожащей и опустошенной.
   - Пусти меня! - Она попыталась  высвободиться.  Даже  в  теплой  дымке,
окутавшей ее, голос  долга,  голос  приличий,  требующий,  чтоб  достойная
женщина выполнила свой долг благодарности, не позволял ей лежать спокойно.
- Я должна...
   Он мягко заставил ее лечь обратно.
   - Ты должна спать, - сказал он. И она повиновалась.
   А на восходе опять была  любовь.  Его  обжигающие  прикосновения  снова
зажгли ее, и только потом она обнаружила,  что  он  завернул  их  обоих  в
одеяла, сделав из них что-то вроде кокона, царапавшего ей кожу. О подобных
мелких неудобствах она вскоре забыла, и Гилбер доказал ей,  что  вчерашние
ночные события не были ни сном, ни чудом.
   - Как бы я хотела... как бы я хотела быть в поре, - прошептала она.
   - Зачем?
   - Потому что впервые у меня не было страха перед этим. - Она вздохнула.
- Я знаю, что сейчас нам не до этого.  Обычно  после  таких  вещей  бывают
дети, а перед нами еще такая далекая дорога...
   - Ребенок... - Тон был  мечтательный.  -  Здоровый  маленький  ребенок.
Возможно, судьба предопределила мне вернуться домой со  здоровым  ребенком
на руках.
   Бекка нахмурилась, ей не очень нравилось то, что она слышала.
   - Что ты этим хочешь сказать?
   - Просто думаю о том, что будет после.
   - После чего?
   - Ну после того, как мы доберемся до города, и после того, как я получу
то, зачем туда иду. - Он пододвинулся, чтоб она легла поудобнее, но эти  -
странные, еще ни разу не слышанные фразы Гилбера оставили ее напряженной и
настороженной.
   - Нам нужна их помощь, - продолжал он. - Моему племени и  даже  другим.
Никто из старейшин не соглашался... Они говорят, будто  единственное,  что
мы можем получить от твоего народа, - это смерть. Но  есть  одна  вещь,  с
которой мы одни справиться не можем. Она касается детей.
   Перед мысленным взором Бекки замаячили крошечные скелетики.
   - Они болеют? Сильно болеют?
   - Кое-кто из них уже рождается больным. Другие  рождаются  мертвыми,  а
выжившие часто... - Он не мог продолжать. - А выжившим было бы лучше, если
б они не выживали, да простит меня Господь.
   - Почему? - Его горе заставило Бекку  еще  сильнее  прижаться  к  нему,
чтобы  хоть  чем-нибудь  помочь.  -  Что  с  ними  такое?  Я   знакома   с
траволечением. Я могу отправиться с тобой в  горы  и  помочь.  И  тебе  не
придется терять время, добираясь до города.
   - А как же твои собственные дела, те,  что  зовут  тебя  в  город,  моя
родная Бекка?
   - Они подождут. - Ее прежнее упрямство  вернулось  к  ней.  -  Шифра  в
безопасности, а само наше путешествие - оно сколько времени может  занять?
Раз дети страдают...
   Его объятие сделалось еще  крепче,  так  что  Бекке  стало  не  хватать
воздуха.
   - Ты - чудо! Готова рисковать своей  жизнью  на  дороге  к  горам,  где
каждый хутор, что лежит между нами и горами,  разыскивает  тебя!  Но  ради
детей... Как бы мне хотелось, чтобы одного твоего сердца было довольно для
их излечения! Но если б дело было только в траволечении, я сейчас сидел бы
дома. Дело зашло гораздо дальше, Бекка. Мне нужно городское Знание.
   И он поведал ей жестокую историю о том, как его  племя  бежало  в  горы
вместе с другими племенами много столетий назад; как каждое племя получило
в удел большой кусок территории суровой земли и стало жить в изоляции. Шло
время, и голод пришел в горы, племена стали все  дальше  уходить  друг  от
друга, некоторые из них вообще утратили все связи с родичами.
   Что же касается тех, кто остался...
   - Нас совсем мало, Бекка, - рассказывал Гилбер. - Да и раньше  не  было
много, а расстояния  между  племенами  столь  огромны,  что  мы  почти  не
видимся. Поэтому семьи держатся особняком и практически знаются  только  с
ближайшими родственниками. Я изучал старинные рукописи, я спрашивал  себя,
не нарушили ли мы какого-либо закона, который требует, чтоб мы ушли отсюда
и соединились с другими племенами, а не бросали бы их прозябать  в  горных
дебрях. Ничего я там не нашел, как не нашел и  ни  единого  слова  о  том,
почему наши дети иногда родятся физическими, а иногда умственными уродами.
Мой собственный двоюродный брат  по  возрасту  уже  должен  был  бы  стать
полноправным членом конгрегации, но этого не  будет  никогда.  Он  говорит
всего несколько слов, а все остальное - кряхтенье и хрюканье.
   - И как давно уже? - спросила Бекка.
   - Ему почти тринадцать. И в последнее время такие, как он, родятся  все
чаще и чаще. В городах знают многое. Я слышал, что они  знают  так  много,
что их дети родятся живыми,  здоровыми  и  умными.  Может,  в  этих  людях
проснется жалость, и они поделятся со мной жалкими крохами  своих  знаний,
чтобы я мог унести их домой? Если да, то мой брат станет последним таким.
   - Этому твоему брату тринадцать, и он недоумок. А когда это выяснилось?
   - Выяснилось? Да думаю, когда он еще лежал в колыбельке. Бедный Иешуа.
   - Но если так, то почему, когда это стало ясно, вы не...
   - Не убили? - рявкнул Гилбер. - Так, как это делают ваши? - Это  задело
Бекку, и он сразу почувствовал ее боль. -  Извини,  дорогая.  Тебя  нельзя
винить за то, что тебя так воспитали. Мы не отнимаем жизнь у тех,  кто  не
угрожает нашей.
   - Но разве он не ест?
   - Иешуа? Да он пожирает все, будто лесной огонь, - засмеялся Гилбер.  -
Сам он даже голод удовлетворить не может. Сидит на пороге шатра  матери  и
стучит камнями друг о друга, пока кто-нибудь не принесет ему поесть.
   - Не работает, а вы его кормите. Слабоумный, а вы  даете  ему  жить.  -
Бекка долго обдумывала эту мысль. - Гилбер, если  вы  будете  оставлять  в
живых всех детей, невзирая на то, что они бесполезны, как твой брат, вы  в
ваших горах все вымрете от голода.
   - Так бы и случилось давным-давно,  -  согласился  он,  -  если  бы  мы
плодились подобно вам. Но мы знаем, сколько народу может  прокормить  наша
земля от года к году. В соответствии с этим  мы  определяем  время,  когда
супружеская  пара  может  попробовать  зачать  ребенка.  Если  он  родился
мертвым, они могут сделать еще попытку; если же он такой, как  Иешуа...  -
Он пожал плечами. - Такие обычно  долго  не  живут,  а  по  характеру  они
добрые. И они живые. Мы жалеем жизнь.
   Бекка подумала о мужчинах и подростках в Праведном Пути  и  попробовала
представить себе, как они ожидают одобрения своего  племени,  чтобы  взять
женщину в поре. Представить такое она не смогла, о чем и сказала Гилберу.
   - Знаешь, мне, пожалуй,  больше  нравилось,  когда  вы  нас  воображали
людоедами, - засмеялся Гилбер, когда она кончила  делиться  с  ним  своими
мыслями. - Вот уж поистине,  будешь  взбивать  глину,  прослывешь  святым!
Мужчины и женщины делают все то, что всегда делали, когда женщина в  поре;
ну а когда она в поре, всегда  отыщется  способ  насладиться,  не  зачиная
ребенка.
   -  Какие  это  способы?  -  Бекка  навострила  уши.  Тут  было   что-то
интересное!
   Гилбер ответил, что ее это не касается.
   - Насколько я знаю хуторских, ты бы сочла меня  чудовищем,  расскажи  я
тебе об этом подробно.
   - А я и так знаю, что ты не настоящий мужчина, - поддразнила его Бекка.
   - И как ты дошла до этого умозаключения?
   - Настоящий мужчина позволил бы женщине  доказать  свою  благодарность,
как положено.
   Гилбер потянулся всем своим сильным худощавым телом  и  с  наслаждением
выгнул спину.
   - Да кто я такой, чтобы противиться правилам приличия?
   - Вот и прекрасно,  -  ответила  Бекка,  принимаясь  за  дело,  которым
занималась до тех пор, пока они не забыли о  всех  своих  тревогах,  думая
лишь о той радости, которую способны принести друг другу.





                             - Малышка, скажи мне, куда ты бежишь?
                             - Под бледной луной я бегу танцевать.
                             - Там ждет тебя милый, мой славный малыш?
                             - Я девушка, сэр, да и где ж его взять?
                             - А хочешь ты чудо узреть из чудес?
                             - О сэр, мне навряд ли оно по плечу...
                             - Ты женщиной станешь, войдя со мной в лес...
                             - Вот чудо так чудо! На крыльях лечу!

   Какая-то часть души Бекки жаждала, чтобы пустоши  тянулись  бесконечно;
эта часть сейчас так ревниво льнула к Гилберу, что даже  одна  мысль,  что
его опять придется делить со всем миром, была для Бекки пыткой.  А  другая
часть - та, которая прислушивалась к рассудку, - хотела, чтобы  бесплодные
земли поскорее остались позади и чтобы глаза ее на них больше  никогда  не
глядели.
   Гилбер почему-то звал их "священными землями".  Бекка  никак  не  могла
понять, что священного в этих  мертвых  просторах.  Повсюду,  куда  только
падал ее взгляд, местность выглядела  злобной  пародией  на  зеленые  поля
Праведного Пути. Все, что знала Бекка об изобилии,  связывалось  у  нее  с
памятью о хуторе. Иногда, правда, ей вспоминались картинки в книгах Кэйти,
в сравнении с которыми урожай Праведного Пути был  нищ  и  убог,  но  если
сравнить  с  этими  голыми  и  истощенными  пустошами,  Праведный  Путь  -
настоящий Эдем. Даже солнце над  головой  и  то  казалось  здесь  каким-то
скупым, раз лучи его падали на эту  Богом  забытую  страну,  где  холодный
северный ветер с воем разносил леденящие вздохи по всей равнине.
   В пустошах встречались  развалины,  жалкие  остатки  того,  что  Гилбер
называл поселениями. Каждый  раз,  когда  путники  приближались  к  такому
месту, Бекка думала: а не станет ли это чем-то вроде репетиции  того,  что
ожидает ее в городе Коопа? Она боялась, что там ей будет неуютно, ведь она
не имеет представления, как ей искать Елеазара, и даже не уверена,  пустят
ли ее вообще в город. Она была бы благодарна даже за намек на то,  что  же
такое  город.  Однако  развалины  в  пустошах  совсем  не  соответствовали
сложившимся у нее представлениям о городах.
   - Разрушены сверху, разворованы снизу, - пробормотала  она,  когда  они
шли мимо очередных развалин. Все подобные  места  они  обходили  стороной.
Считалось, что эти мрачные руины не сохранили ничего, что  можно  было  бы
использовать, и, насколько Бекка могла судить  на  таком  расстоянии,  эти
слухи были правдивы. Кто-то уже побывал здесь и обглодал их дочиста.
   - Их тут побывало без счету, - сказал  Гилбер,  не  оглядываясь.  Такое
отношение он демонстрировал ко всем этим  безымянным  останкам  поселений,
мимо которых они шли, - отводил глаза и шел дальше.  Бекке  не  надо  было
говорить, что библейская история о жене Лота горит в его  памяти  особенно
ярко именно здесь - при виде городов, лежащих во прахе,  подобных  которым
не мог бы вообразить ни один житель Содома.
   - Я слышал, что  когда  пришел  Голод,  -  он  несколько  раз  сплюнул,
упомянув это слово, - то и  большие  города,  и  малые  поселения  сначала
надеялись выжить за счет тех запасов, которые в них имелись.  Но  возникли
пожары, как мне говорили, а потом и схватки из-за того,  что  люди  хотели
захватить себе больше  той  доли  еще  остававшихся  на  складах  запасов,
которая им полагалась. Люди грабили все, что попадалось под руку, лишь  бы
выжить, а то, что не годилось в пищу, они  превращали  в  товары,  которые
меняли на еду. Как муравьи, объедающие кость. Мы тогда были как  животные,
нет, даже хуже, чем они.
   - Я  знаю.  -  Мерзости  и  богохульства,  творившиеся  в  те  времена,
старательно запечатлялись в умах всех послушных детей на  хуторах  кистью,
которую обмакивали в память о реках человеческой крови.
   - Большая часть горожан в конце  концов,  как  я  слышал,  -  продолжал
Гилбер,  -  ушла  и  осела  на  землю.  Когда  города  больше  не   смогли
поддерживать существование своего населения,  когда  они  съели  последнюю
крошку своих запасов, сожгли последнюю каплю горючего и обменяли последнюю
вещь,  которую  вообще  хоть  как-то  можно  было  использовать,  горожане
разбежались в разные стороны.
   - И там ничего не осталось? - с тоской спросила Бекка.
   - Ничего.
   - Трудно поверить. Может  быть,  если  тропа  подведет  нас  поближе  к
следующим развалинам, мы могли бы попытаться...
   - И пытаться не буду... - Для Гилбера это было дело решенное. - Те, кто
не бежал из городов ради спасения жизни, остались и жили  в  руинах,  пока
это было возможно. Говорили, что они постепенно вырождались - те,  которые
еще могли плодиться. Их глаза стали красными, как угли, на  руках  отросли
когти,  а  уши  стали  огромными,  ибо  они  все   время   прислушивались,
прислушивались, прислушивались,  не  раздастся  ли  звук  преследующих  их
шагов. Зубы выросли длинные и острые, потому что ими рвали плоть грызунов,
живших под  развалинами,  а  если  кто-то  из  чужаков  осмеливался  ночью
проникнуть на их территорию, они накидывались на  него  черным  облаком  и
съедали живьем.
   - Ты забыл насчет хвостов, - сухо напомнила Бекка.
   - Что?
   - Забыл ту часть этой сказки, где  говорится,  что  все  они  отрастили
длинные, голые, розовые хвосты. Или ты думаешь, я не  знаю,  как  выглядят
крысы? Женщины заставляли меня убивать  их  во  множестве,  когда  я  была
маленькой.
   Гилбер подмигнул ей:
   - Не нужно  было  валять  дурака  и  пытаться  напугать  тебя  детскими
сказочками. Я просто искал предлог, который заставил бы  тебя  залезть  ко
мне под бочок сегодня ночью.
   - Будто бы тебе для этого нужен особый предлог! - И они  пошли  дальше.
Пустоши были обширны и по большей части  безлюдны.  По  меньшей  мере  три
дороги  пересекали  их,  играя  роль  торговых  путей,  которые  в   сезон
использовались караванами разных городов Коопа. Широкие, хорошо видные  на
местности, относительно ровные, утрамбованные многими  годами  путешествий
по ним, эти дороги тщательно обходили скелеты древних  поселений.  Иногда,
когда Бекка и Гилбер поднимались на вершины невысоких холмов,  они  видели
какую-нибудь из этих дорог - желтый шрам на буро-серой мертвой земле.  Что
касается их самих, то они шли где-то посередине между дорогой и руинами  и
спускались к дороге лишь там, где  карта  Бекки  показывала  существование
источников. Уже несколько недель шли они по пустыне, а воды в запас  могли
брать очень немного; к концу пути им стало ясно, что они могут оказаться и
без пищи.
   - Нам надо идти к берегу главной дорогой, так будет ближе, да и  шагать
легче; кроме того, в этом случае у нас останутся  еще  кой-какие  припасы,
когда мы доберемся до цели, - спорила Бекка с Гилбером, когда  он  еще  до
начала похода прокладывал их маршрут. - Ну и что,  если  мы  встретимся  с
другими путниками? Даже если они и знают, что меня разыскивают, все  равно
городским до меня дела нет.
   - Городские и хуторские помогают друг другу, - ответил  он.  -  А  если
нет, то зачем же ты суетишься и идешь в город за правосудием? Почему бы не
предположить, что горожане с той  же  легкостью  согласятся  помочь  альфу
своего любимого хутора свершить месть, осудив тебя?
   - Выдадут меня Праведному Пути? - возмутилась Бекка. - Не  сделают  они
этого! За то, что я защищала себя, за то, что я восстала  против  лжеца  и
обманщика, укравшего у моего отца его хутор? Адонайя нарушил закон,  а  не
я!
   - И все-таки он еще жив, - спокойно сказал Гилбер, - и  именно  по  его
приказу были разосланы послания по всем ближайшим хуторам  с  известием  о
тебе. Где гарантия, что там написана правда? Откуда  ты  знаешь,  в  каких
преступлениях он тебя обвиняет? Об этом мы можем лишь  догадываться.  Если
тебя схватят  обыкновенные  горожане,  то  их  умы  могут  быть  настолько
отравлены его ложью, что они просто препроводят тебя домой для суда, и  ты
можешь кричать, что хочешь повидаться с братом, пока не посинеешь  и  срок
твоей жизни не истечет.
   Бекка поняла справедливость точки зрения Гилбера, хотя  ей  того  и  не
очень хотелось. Они продолжали идти, избегая насколько  возможно  дорог  и
постоянно обходя руины. По ночам оба заворачивались в свои одеяла и  тесно
прижимались друг к другу, чтобы  согреться.  Даже  если  бы  Гилбер  и  не
боялся, что огонь привлечет к ним чье-то внимание, все равно в пустошах не
росло ничего такого, что могло бы гореть.
   И все же Бекке снилось, что в пустошах жизнь есть. Червь  в  ней  спал,
спал с тех пор, как Гилбер разбудил ее своей любовью. Червю теперь  нечего
было ненавидеть, незачем кидаться на что-то, не  было  цели  для  ядовитых
укусов. Недавно еще громогласный и  циничный,  ее  собственный  внутренний
голос тоже утих, и тогда,  к  своему  удивлению,  она  услышала  множество
голосов, которыми говорила пустыня. Когда они остановились в четверти  дня
пути от колодца, она услышала какое-то стрекотание и шуршание в жесткой  и
низкой растительности пустоши. Луна круглилась в  небе,  кропила  серебром
эту потерянную страну, так что та становилась почти прекрасной.
   Бекка откатилась от Гилбера и приложила ухо к земле. Неужели это пение?
Неужели даже для этой страны, ставшей пустыней уже многие века назад,  все
еще существует надежда, что наступит день, когда она вернется к жизни? Она
струилась  под  почвой  подобно  скрытому  ручью,  стремительно,  пузырясь
обещаниями, зовя следовать за собой, шепча о семенах, которые спят до  тех
пор, пока кто-либо не отыщет тайное заклинание, которое разбудит их, и они
начнут плодоносить.
   Это была чудесная фантазия -  ловить  слова  древней  песни  земли,  но
вокруг раздавались и другие звуки, которые явно не были иллюзией. В ночной
тиши громко щебетала какая-то мелкая живность, а топот  маленьких  быстрых
лапок под землей заставлял Бекку настораживаться даже во сне. Ведь то, что
они маленькие, вовсе не значит, что они безвредны. Во  всяком  случае,  не
там, где спящего путника так легко укусить какому-нибудь родичу крысолюдей
из сказок Гилбера. Любые укусы, полученные  им  или  ею,  могут  оказаться
губительными, даже если сначала это крохотные ранки. Перед  глазами  Бекки
возникла распухшая ножка Шифры. Рисковать нельзя. И все же, хотя она знала
о присутствии этих маленьких торопыг и это мешало  ее  отдыху,  в  глубине
души Бекка благословляла упорство, благодаря которому жизнь  торжествовала
даже здесь, где на первый взгляд могла царить только смерть.
   Еще хуже бывало, когда они ночевали возле руин.  Тогда  никакого  пения
слышно не было, а во тьме шевелились лишь ночные кошмары Бекки.
   - Вблизи колодцев, может быть, и живут какие-то существа, -  согласился
Гилбер, - но в развалинах нет ничего, что  могло  бы  поддерживать  жизнь.
Раньше тут, возможно, обитали твари -  настоящие  звери,  Бекка,  я  не  о
дурацких сказках говорю. Но они или вымерли из-за отсутствия  добычи,  или
были уничтожены людьми.
   - Трудно представить себе более безжизненное место,  -  сказала  Бекка,
глядя на дальние отброшенные луной тени острых зубцов руин.
   - Все съедено, - ответил Гилбер. -  Вплоть  до  самых  мелких  существ,
которых можно было ловить руками, все съедено. Когда  отчаяние  становится
таким всеобъемлющим, что значение  имеет  только  сегодня,  мало  найдется
людей, способных сдержать  себя  и  отпустить  маленькую  жалкую  зверюшку
живой, чтобы она могла размножиться. А потом приходит неизбежное завтра.
   Вот  почему,  когда  чьи-то   приглушенные   шаги,   хрустевшие   сухой
растительностью пустыни, донеслись до слуха Бекки, знавшей, что поблизости
колодцев нет, она мгновенно поняла, что опасность рядом.
   - Гилбер, проснись! - Она схватила обнимавшую ее руку  и  крепко  сжала
ее; Голос Бекки был тих и настойчив.
   - Спи, Бекка, - пробормотал он. - Тебе что-то приснилось. Вокруг нас на
многие лиги нет ниче... - И тут на его  висок  обрушился  камень...  Бекка
закричала и рывком села. Залитая сзади лунным светом, над ней громоздилась
тощая фигура, явно человеческая, но безликая. Бекка рванула к себе одеяло,
чувствуя, как безжизненное тело Гилбера откатывается  вбок,  и  зная,  что
клейкое вещество, замаравшее подрубленный край одеяла под ее  пальцами,  -
кровь Гилбера.  Ее  револьвер,  завернутый  в  дневную  одежду,  лежал  на
расстоянии протянутой руки от того места, где  они  спали.  Что  до  ружья
Гилбера, то оно уже было в руках неизвестного грабителя. Тот  обходился  с
ним без приобретенной долгим опытом ловкости Гилбера, но  Бекке  казалось,
что он достаточно хорошо владеет оружием, чтобы пристрелить ее  на  месте,
если она попробует кинуться к своему револьверу. Глупое геройство означало
бы прыжок в объятия смерти. Бекке  оставалось  только  сидеть,  дрожать  и
стараться удержать свое сердце от вопроса о том, жив ли Гилбер.
   Ствол ружья опустился и нацелился прямо на середину ее груди.
   - Вставай!
   Ей был известен этот голос, хотя разум отвергал такую догадку.
   - К... к... Корп?
   - Не смей меня так звать! Это  вонючая  дерьмовая  кличка,  данная  мне
скадрой. Я с ней покончил. Я вернул себе свое  прежнее  имя  и  не  желаю,
чтобы на  меня  навешивали  бирку  этого  старого  кровопийцы.  А  теперь,
женщина, вставай, да побыстрее, когда с тобой говорит настоящий мужчина.
   Бекка, дрожа, поднялась. Теперь  это  был  совсем  не  тот  застенчивый
боязливый человек, которого она пригласила на свое  ложе,  чтоб  дать  ему
Жест. Вся его внимательность, вся  мягкость  взгляда,  вся  почти  женская
благодарность за ее услуги исчезли, как  будто  их  пожрала  эта  высохшая
земля, запив съеденное его душой. Сколько времени  он  шел  по  их  следу?
Своим  внутренним  оком  она  видела  его  ползущим  за  ними  на  животе,
пользующимся любым укрытием, распластавшимся на  земле,  перебегающим  под
прикрытием холмов. Если бы сейчас было светло, мелькнула мысль, его одежда
оказалась бы вымазанной грязью  и  пылью,  чтобы  его  не  было  видно  на
расстоянии. Конечно, ему помогло то, что ни она, ни Гилбер - дураки  -  не
ожидали преследования. А еще больше ему на руку было  то,  что  Гилбер  не
хотел оборачиваться, проходя мимо руин. За пунктуальное следование  своему
драгоценному Писанию он заплатил почти так же, как жена Лота.
   Ночной воздух холодил ее кожу, но другой, гораздо более  могучий  холод
проникал в самую глубину ее плоти. В этом хрустальном  и  льдистом  холоде
Марта  Бабы  Филы  казалась  состоящим  из  инея  призраком,   нападающим,
уклоняющимся, танцующим, быстро катящимся по ступеням всех боевых приемов,
которые они с Беккой репетировали.
   "Но я так не смогу", - рыдал ее разум.
   "Но ты должна, - издевался над слезами и громко шипел ей  прямо  в  ухо
Червь. - И это будет так приятно! Только дай ему время положить ружье..."
   Бекка умела узнать истину, если видела ее в лицо. Да, было  бы  приятно
испытать все известные ей  приемы  на  этом  человеке.  Сначала  следовало
организовать все так, чтобы ошеломить его еще  сильнее,  чем  он  ошеломил
Гилбера (нет, только не думать сейчас о Гилбере!)...  Что  ж,  на  это  не
нужно больших усилий. Сначала следует убедить его, что она боится его куда
больше, чем  на  самом  деле.  Притвориться  нетрудно.  Тревога  о  судьбе
Гилбера, терзающая ее, ужас незнания - жив ли он вообще, все это  копилось
где-то на дне ее желудка и превращало любые сказанные ею  слова  в  жалкое
мяуканье.
   - Чего ты... Чего ты хочешь? Зачем?..
   - Заткнись! Я дам тебе кое-что, от чего ты  завопишь,  и  очень  скоро!
Из-за тебя меня вышвырнули из скадры, сука! На любой другой промах они  бы
посмотрели сквозь пальцы, сказал мне Мол, но не на то, что  женщина  взяла
надо мной верх... Вонючий лидер! Я ему эти слова засуну обратно, и мы  еще
посмотрим, кто из нас по большому счету лучше! - Винтовкой он указал Бекке
на полоску земли между лагерем и развалинами. - Туда! И ложись!
   Бекка сделала вид, что хочет взять с собой одеяло, но винтовочный ствол
дернулся и ударил ее в челюсть так, что зубы лязгнули.
   - У-у-у, думаешь устроиться со всеми удобствами? Чтоб было не колко? Ты
это брось!


   Выбора не было. Если она побежит, он просто пристрелит ее. Если даже он
такой же плохой стрелок, как она, и ей удастся бежать, то куда она пойдет?
Может,  Гилбер  пока  еще  дышит,  но  это  продлится  недолго,  если  она
предоставит Корпу возможность прикончить его. После того,  как  он  добьет
Гилбера, он с легкостью унесет из лагеря все - достаточно силен для этого.
Одна, нагая, без карт, которые показывают тропу, она  не  доберется  живой
даже до границы пустошей. А если  она  выйдет  на  дорогу...  Как  говорил
Гилбер, хуторам разослали вести, чтобы ее задержали.
   Выбора нет. Она пошла туда, куда он велел ей идти, пока  новая  команда
не остановила ее.
   - Достаточно далеко. Хватит. Ложись.
   Она  почувствовала,  как  жесткая  растительность  пустыни  щекочет   и
царапает ее обнаженные ягодицы, плечи, тыльную поверхность ног. Ее  волосы
смешались с пылью. Она лежала, будто ждала собственных похорон - колени  и
ступни сжаты, руки плотно прижаты к бокам.  Сейчас  и  здесь  было  не  до
скромности, не до стыда. С высоты над ней издевательски смеялись звезды.
   Корп ответил им тонким смехом. Она заметила, что смех у него был  такой
же, как у большинства  ее  юных  братьев,  -  нервное  женское  хихиканье,
заставляющее почему-то вспомнить о безумии.
   - Вот это правильно, - сказал он, кивая в знак одобрения. Он стоял  над
ней, широко расставив ноги. Кривой костяк древнего  города  торчал  сзади,
пририсовывая к силуэту Корпа два теневых рога над головой, тогда  как  две
полуобрушенные стены образовывали как бы два  огромных  черных  крыла.  Он
отшвырнул винтовку Гилбера подальше, так далеко, чтоб  Бекка  не  могла  и
надеяться дотянуться до  нее,  даже  если  бы  он  не  выхватил  из  ножен
охотничий нож с длинным клинком. Он прижал нож к ее горлу  одновременно  с
броском, который позволил ему навалиться на ее тело сверху.  Она  даже  не
успела подумать о том, как бы врезать ему в низ живота, а теперь было  уже
поздно. Вес неожиданно навалившегося на нее Корпа  вышиб  из  нее  дух,  а
сталь клинка была холодна и пахла кожей ножен.
   Корп дышал тяжело.
   - А теперь я расскажу тебе, как все сложится дальше, сука, - хрипел он.
Он немного сдвинулся, нависая над ней, как ночной кошмар. Ногами он прочно
прижимал ее руки к бокам. - Я все равно  убью  тебя  так  или  иначе,  это
должно быть тебе ясно. Ты же  в  поре,  верно?  -  Она  закатила  глаза  и
помотала головой, стараясь  избежать  поцелуя  ножа,  насколько  это  было
возможно. - Нет? Это плохо. Потому что я все равно возьму  тебя  так,  как
альф берет своих жен. И если ты узка, я разорву тебя, и когда  ты  станешь
исходить кровью, молись, чтоб подохнуть  от  кровотечения  прежде,  чем  я
кончу, ибо есть еще одна вещь, которую я сделаю с тобой до того как уйду.
   Когда его свободная  рука  схватила  ее  внизу,  Бекка  вздрогнула  так
сильно, что чуть не выполнила за него его работу, перерезав себе горло.
   - Тебе эта штука больше не потребуется,  после  того,  как  я  с  тобой
покончу, - пробормотал он, и его зубы обнажились в страшной ухмылке, такой
же опасной, как лезвие ножа в его руках. - Мол хотел ее так сильно, что  я
думаю принести ее в лагерь и швырнуть ему. Швырну ему прямо в рожу, ага! А
потом пусть попробует сказать, что женщина обошла меня!
   - Если ты сделаешь это, - еле прошептала Бекка, - Мол убьет тебя.
   - Черта с два убьет! Ты же сама слышала его. Ты ведь больше не  женщина
- после того, как сыграла с нами ту шутку.  Мужчина  рождается  для  того,
чтоб защищать только настоящих женщин.  А  ты  -  выродок.  Твой  родитель
должен был выкинуть тебя подыхать  сразу  же,  как  ты  родилась.  Поздно,
конечно, но я сделаю это за него. - Корп устроился поудобнее, но  его  нож
не отклонялся от ее шеи и на два дюйма; он был ловок. Теперь он уже  лежал
на ней, и она слышала звук рвущейся материи, когда его свободная  от  ножа
рука рвала завязки штанов. - Ну, начинай молиться, чтоб истечь  кровью,  -
шепнул он и вошел в нее.
   В ее крике была боль, но не та рвущая боль, которой она  ждала.  Скорее
удивление, которое сопровождалось хрюканьем с его стороны, тоже означавшим
шок.
   - Ах ты, вонючая дырка, ты ж говорила, что не в...
   Бекка воспользовалась его растерянностью;  она  мгновенно  схватила  за
запястье его руку, вооруженную ножом, приставленным к ее горлу, и с  силой
вцепилась в нее зубами. Он вскрикнул, пальцы автоматически разжались.  Нож
упал на ее шею, к счастью плашмя, а  затем  соскользнул  на  землю.  Бекка
чувствовала, что он лежит где-то совсем рядом. Во рту стоял  привкус  меди
от крови Корпа, зубы болели, скользнув по кости, но  ум  был  ясен.  Марта
Бабы Филы стояла над задыхающимся стонущим человеком, и ее глаза  сверкали
ярче звезд, когда она выкрикивала  свой  главный  совет,  который  женщина
должна зарубить на носу, если она собирается драться: дерись  без  правил,
но дерись до победы.
   Бекка схватила нож и вонзила его в ту небольшую впадинку, что находится
как раз над ключицей. Клинок наткнулся на хрящ, но ей хватило  сил,  чтобы
вонзить его глубже. Лезвие вошло почти на треть длины и там застряло. Корп
издал чудовищный булькающий и задыхающийся  стон  и  замер.  Кровь  ручьем
хлынула на рукоятку, которую Бекка все еще сжимала в  руке,  и  на  Бекку,
пятная ее груди багровым блеском.
   Теперь Бекка билась и изворачивалась,  чтобы  выбраться  из-под  Корпа,
чтобы спихнуть с себя труп. Второпях она ухватилась за нож. Кровь сразу же
ударила фонтаном из развороченной глотки, заливая  ей  руку.  Она  бросила
взгляд  на  свои  окровавленные  пальцы  и  без  всякой  разумной  причины
разрыдалась.
   - Чего ты ревешь, дура? Разве ты не хотела, чтоб он сдох?
   Голова Бекки при этих словах, произнесенных незнакомым тонким голоском,
непроизвольно  дернулась.  В  тени  руин  стоял  ребенок,  опирающийся  на
сломанную мотыгу, спокойно глядя на нее древними пустыми глазами.





                   Иаков пошел своей дорогой и встретил ангелов Господних.
                   [цитата из Библии (Книга Бытия, гл. 32), где
                   повествуется о борьбе Иакова с ангелом]

   - Она  не  знает,  сколько  ей  лет,  -  сказал  мальчик.  -  Перестань
приставать к ней с этим.
   Бекка подняла взгляд от своего последнего пациента - крошечной девчурки
с копной рыжевато-коричневых волос. У нее была лишь неглубокая царапина  -
явление вполне естественное, учитывая, где и как она жила;  она  пришла  к
"чужой леди-целительнице" как за лекарством, так и за каплей ласки.
   - Я просто хотела поговорить, - ответила Бекка.
   - Это еще зачем?
   - Она напугана. Разговор ее успокоит. Ты возражаешь?
   Мальчик пожал плечами. Для него это значения не имело. Да и вообще  для
него мало что имело значение, как успела заметить Бекка  за  те  два  дня,
которые она провела тут. Мальчик  слегка  изменил  положение  своих  тощих
ягодиц на цементном  выступе,  продолжая  внимательно  озирать  равнину  в
поисках движения, жизни, чего угодно, что могло  заставить  его  нападать,
идти на воровство или бежать. К  своим  обязанностям  он  относился  очень
серьезно, и вряд ли кто-нибудь это знал лучше Бекки. Все, чего  он  просил
взамен, - чтобы его оставили в покое. Такое она могла понять.  В  эти  дни
быть оставленной в покое казалось ей наивысшим благом.
   - Ну вот, милочка,  и  все,  -  сказала  она  девчушке.  Она  погладила
всклокоченные русые локоны и встала, чтоб потянуться и ослабить напряжение
мышц шеи и спины,  уставших  от  длительного  сидения  на  месте.  Девочка
поглядела на нее круглыми совиными глазами, а затем  исчезла  в  одной  из
тысяч щелей и ходов в развалинах.
   От девочки в сердце осталась тупая боль. Все это место напоминало Бекке
кусок сотов, состоявший из множества ячеек  и  закутков,  со  всех  сторон
закрытых от света. Дети не могли, дети не должны были  жить  так,  прячась
под землей в поисках убежища, как то делает мелкая  живность  пустынь.  Но
кто они были по существу, как не родичи этих мелких животных,  шуршащих  в
истощенной умирающей почве? Никто, кроме Бекки, вообще не  знал,  что  они
существуют, да никому и не было до этого дела.
   - Кто-нибудь еще придет? - спросила Бекка у мальчика, сидевшего рядом.
   - Почем я знаю?  -  отозвался  он,  не  отводя  глаз  от  опасной  шири
горизонта. - Думаю, они уже были бы тут, если б собирались приходить. -  У
него была манера взрослого мужчины - отвечать так, будто вопрос Бекки  был
недостойной внимания мелочью или даже глупостью. - Если хочешь  заниматься
своим мужчиной, валяй. Вирги скажет тебе, когда придет время еды.
   - Кто эта Вирги?
   - Та, кого я пришлю за тобой, ясное дело. - Он издал подавленный смешок
по поводу женской глупости и сплюнул  по  ветру.  Бекка  в  последний  раз
сполоснула руки в миске грязной воды,  стоявшей  возле  нее.  Привыкшую  к
чистоте Бекку прямо передергивало оттого, что ей приходилось  пользоваться
одной и той же водой, осматривая своих пациентов, но когда она обмыла рану
первого из них и потребовала чистой воды, мальчик напрямик сказал ей,  что
воды больше нет. Она заставила себя заниматься  своим  делом,  решив,  что
дети тут видели вещи и похуже и все-таки выжили.
   Похуже. О да, еще бы! Она  вытерла  руки  о  юбку,  ибо  каждый  лишний
кусочек материи был нужен для перевязок. Коробка  с  травами  принадлежала
Гилберу. Бекка быстро и аккуратно разобрала ее содержимое, уложила все  на
место и закрыла коробку, прежде чем  отправиться  в  глубь  развалин,  где
лежал, ожидая ее прихода, Гилбер.
   Она могла уходить и приходить, когда  хотела,  -  мальчик  дал  ей  это
понять с  самого  начала.  Ему  было  двенадцать  лет,  но  здесь  он  был
повелителем  царства  рухнувших  камней,  разбитого  стекла  и  пересохших
фонтанов. Все остальные дети, которых видела Бекка, были ростом меньше его
и наверняка моложе. Она насчитала их девять или десять - они двигались так
быстро и носили столь неотличимые  друг  от  друга  лохмотья,  что  точный
подсчет был невозможен. Сколько из них было девочек, а сколько  мальчиков,
можно было только гадать, исключая те случаи, когда дети сидели перед  ней
достаточно долго, пока она лечила их. Да и тут возможны были  ошибки:  они
носили такое тряпье, где нельзя было обнаружить различия между  мужским  и
женским. Раз оно закрывало их срам, их оно вполне удовлетворяло. Насколько
могла судить Бекка, у них не было имен, которыми она могла бы их называть,
видимо, они были неизвестны  даже  их  молодому  хозяину,  за  исключением
таинственной Вирги. Вплоть до самых маленьких они хранили полное молчание.
   Все это место было погружено в молчание.  Хотя  в  радиусе  многих  лиг
здесь не жил никто и некому было услышать их смех, чтобы  потом  доставить
неприятности, но дети вели себя так, будто были  мертвы.  Бекка  физически
ощущала этот груз тишины, эту бездонную  яму,  скрытую  где-то  в  глубине
руин, которая вбирала в  себя  малейший  шорох  жизни.  Если  б  тут  было
какое-нибудь  другое  укрытие,  она  никогда  бы  не  позволила   мальчику
перенести Гилбера в это непотребное место.
   Вход в глубины развалин пугал ее. Слишком много воспоминаний о голодной
утробе Поминального холма вылетало на нее из тьмы,  скользя  на  бесшумных
крыльях сквозь ее душу. Идти к Гилберу было все равно что навещать  его  в
его же гробнице. Она остановилась, положив  руку  на  гладкий  как  стекло
розовый камень, и крикнула мальчику:
   - Кто-нибудь отведет меня к нему?
   Древние глаза ни на минуту не перестали прощупывать горизонт.
   - Я велел Ти разметить дорогу. Там  есть  скользкота,  которая  покажет
тебе, откуда  начинается  путеводный  провод.  Положишь  на  него  руку  и
пойдешь.
   - А что такое скользкота?
   Снова смех, скорее похожий на икоту.
   - Ничего-то ты не знаешь, эх ты, женщина! -  В  его  тоне  было  больше
презрения, чем в грязной брани, извергнутой на нее Корпом.
   Больше никакой помощи он не предложил.  Он  считал,  что  ничем  ей  не
обязан. Даже меньше, чем ничем. Пока Гилбер не выздоровеет, она не посмеет
сказать ни слова. Она была тут чужой, которая даже не знала, что заставило
этого страшного ребенка показаться ей после убийства Корпа и предложить ей
и Гилберу свою помощь, найти им убежище и пищу. Больше того, она не знала,
какая причуда удержала этого непредсказуемого ребенка от  того,  чтобы  не
сделать с Гилбером того же, что она сделала с Корпом.
   "Или с тобой, если уж на то пошло", - сказал Червь.
   И она шагнула в темноту. Когда она миновала вход, все стало ей казаться
менее страшным. Крыша у здания не сохранилась, да и как могло быть  иначе,
после всех этих столетий  запустения.  Поэтому  сюда  проникали  крохотные
лучики и капли дневного света, которые ей  очень  помогали.  Нашла  она  и
"скользкоту".  Это  был  кусок  ярко-красного  незнакомого  ей  материала,
подобного которому ее пальцы никогда еще не ощупывали: гладкий, блестящий,
как полированный металл, гибкий как материя, скользкий на ощупь. Кусок был
маленький - с ее большой палец, - но столь бросающийся в  глаза,  что  мог
служить безошибочным ориентиром начала тропы, которая должна была привести
ее в нору, где лежал Гилбер.
   К красной метке было привязано  то,  что  мальчик  называл  "путеводный
провод". Это, конечно,  был  вовсе  не  настоящий  драгоценный  провод,  а
веревка из обрывков тряпок,  бечевок  и  прочных  стеблей  неизвестно  как
называвшихся  растений,  росших  на  пустошах.  Все  это   было   связано,
скреплено, перевито, так что получился длинный неопрятный шнур. Вряд ли он
годился для какой-нибудь другой цели, но как путеводная нить  в  лабиринте
был хорош. Бекка видела такие нити и  раньше  -  они  были  проложены  для
помощи самым маленьким детям, которые  иначе  могли  здесь  заблудиться  и
пропасть.
   Она следовала  за  "путеводным  проводом",  не  дотрагиваясь  до  него,
полагаясь на небольшие световые пятна, почти неразличимые для глаз.  Тогда
они утащили Гилбера далеко в чрево руин, непонятно для чего - то  ли  ради
самого Гилбера, то ли потому, что это доставляло удовольствие  мальчику  -
властелину здешних мест. Этого она не знала.
   И Корпа они тоже куда-то унесли. В темноте память работала хорошо. Даже
слишком хорошо. Бекка долго не могла уснуть,  когда  начинала  вспоминать,
как они вдруг возникли возле нее из тьмы, киша вокруг своего вождя подобно
немым собратьям крысолюдей из страшной сказки Гилбера.  Маленькие  ручонки
ощупывали мертвое кровоточащее тело тут и там, они переворачивали его, как
бревно, со стороны на сторону, пока наконец шестеро из них  не  ухватились
за одежду Корпа и не утащили  его  прочь.  Остальные  рассеялись,  оставив
Бекку и мальчика с мотыгой заниматься Гилбером. Мальчик  не  дал  ей  даже
накинуть на себя одежду. Он просто  ухватил  Гилбера  за  руку  и  потащил
куда-то. Ей пришлось кинуться ему на помощь - по-прежнему нагой: не  могла
же она позволить Гилберу умереть от такого грубого обращения.
   Черепки резали босые ноги Бекки в тот первый раз, когда она  осмелилась
войти в развалины, но она об этом  тогда  не  думала.  Путь  лежал  сквозь
густой мрак, в котором  шелестели  какие-то  мелкие  существа  и  мелькали
огоньки, похожие на упавшие звезды, слегка освещавшие  путь,  -  крошечные
факелы в детских ручках.
   Мальчик привел ее в  какое-то  помещение.  Здесь  горел  кусок  тряпки,
опущенной в комок отвратительно  воняющего  жира  в  ржавой  металлической
плошке. А еще там было нечто вроде низкого  стола,  сделанного  из  тонких
кусков металла и стекла. Часть стеклянных панелей разбилась,  часть  чудом
уцелела. Но для Бекки еще большим чудом было то, что ожидало  ее  на  этом
столе: все, что было в их лагере, вплоть до мелочей. Ружье Гилбера  стояло
в углу, рядом с тем, которое они отняли у Корпа, ее собственный  револьвер
лежал, готовый для осмотра, на ее аккуратно сложенной одежде. Исчез только
большой охотничий нож.
   Мальчик послал ей хмурую суровую улыбку, когда  она  взглядом  спросила
его, что все это значит.
   - Мы ничего не берем у тех, кто страдает. Но если вы попробуете обидеть
нас, вы увидите, что произойдет.
   Это было суровое предупреждение, и Бекка не имела ни малейшего  желания
проверить его надежность. Пол около стеклянного стола был чисто  подметен,
одно одеяло сложено пополам в длину и постелено на землю,  другое  -  тоже
аккуратно сложенное - лежало рядом. С помощью мальчика она уложила Гилбера
и укутала его поплотнее. Сама Бекка  быстро  натянула  на  себя  платье  и
бросилась осматривать Гилбера.
   Тот дышал часто и неглубоко, рана на голове все еще кровоточила.  Бекка
перерыла рюкзак, отыскала коробку  с  травами,  нож  и  запасную  рубашку,
которую тут же разрезала на бинты. Мальчик наблюдал за ее  действиями  без
особого интереса, но когда она спросила о  воде,  он  быстро  выскочил  из
помещения и вернулся с ведерком без ручки, полным воды.
   Вода была грязная, Бекке она не годилась.
   - А, так тебе нужна супная вода! - воскликнул мальчик; в его устах  это
прозвучало как обвинение: в ошибке виновата она одна. Он  унес  ведерко  и
вернулся с горшком кипяченой воды, из которого еще шел пар.  На  этот  раз
она заметила, что на поясе у него висит нож Корпа. Видимо,  он  достаточно
долго наблюдал за тем, что происходило между ней и Корпом, чтобы понять  -
нож не ее; взять у мертвого - не воровство.
   Она промыла рану Гилбера и перевязала ее. Когда она покончила  с  этим,
дыхание Гилбера стало значительно более ровным - почти нормальным.  В  его
коробке с травами она нашла несколько головок чеснока и  выдавила  из  них
сок для обеззараживания раны, как ее учили. Сильный запах въедался в руки,
она вымыла их в остывшей воде и туда же выбросила чесночную шелуху,  после
чего мальчик унес горшок.
   Вскоре он вернулся и позвал ее есть. Гилбер  мирно  спал,  поэтому  она
оставила его с легким сердцем.  Мальчик  повел  ее  по  прямым,  как  нож,
коридорам, где лежали груды обломков обрушившихся перекрытий, пока они  не
вышли в большой внутренний двор. Покрывавший  его  купол  практически  был
цел. Здесь, в самом центре развалин, девочка лет десяти что-то  помешивала
в дымящемся котле.
   Бекка сморщила нос, ощутив запах дыма.
   - Где вы берете топливо? - спросила она. - Ведь деревьев тут нет.
   - Дерьмо, - ответил он. - Смешиваем наше дерьмо с травой, что растет на
равнине. Горит не так уж плохо. Кто-нибудь принесет тебе и твоему  мужчине
горшок. А писать можешь, где хочешь.  -  Он  достал  черный  металлический
сосуд, когда-то служивший вовсе не миской, но  сейчас  игравший  ее  роль.
Когда мальчик сунул его в руки Бекке, она долго рассматривала  его,  вертя
во все стороны, но так и не поняла, чем этот сосуд был раньше. Был он весь
в заплатах, особенно на дне, а на краю все еще  держался  осколок  стекла.
Бекка отбила его и выбросила.
   - Валяй, - сказал мальчик. - И для своего мужчины возьми, если он будет
есть. - Бекка нерешительно подошла  к  юной  кухарке.  От  кипящего  котла
исходил вкусный запах, достаточно сильный,  чтоб  заглушить  вонь  горящих
экскрементов. И котел, и черпак выглядели так, будто оба  изначально  были
сделаны для их теперешнего употребления. Украдены на каком-то хуторе?  Или
позаимствованы из товаров каравана торговцев, проходившего мимо  развалин?
Этого Бекка не знала.
   Зато она сразу определила, что варится в котле. Никто не обучал молодую
кухарку, что мясо для похлебки  следует  рубить  мелко.  Рисунки,  которые
Бекка видела в старинных книгах, не  подготовили  ее  к  тому,  как  будут
выглядеть человеческие внутренности, плавающие в бульоне. Печень и  легкие
всплыли в кипящей воде и теперь лениво кувыркались в мутной  пене.  Резкий
запах чеснока, брошенного Беккой в ту грязную воду, свидетельствовал,  что
ее без всяких церемоний вылили в котел, где варились  внутренности  Корпа.
Чесночный запах был достаточно силен, что позволило Бекке сдержать  позывы
своего бунтующего желудка. Девочка смотрела на  нее  вопросительно,  держа
поднятый черпак и не понимая, в чем дело.
   Бекка попятилась и услышала, как за ее спиной хмыкнул мальчишка.
   - Упускаешь удовольствие, - сказал он, беря у нее из рук миску. - Такой
хорошей жратвы у нас не было уже давно.
   - Ты тут старший? - спросила Бекка, чувствуя, как  к  горлу  подступает
тошнота.
   - Я - альф. Так правильнее.
   - Тогда почему... Почему ты позволяешь такое? Для них - для детей - это
же мерзость перед Господом.
   Опять пожатие плеч, опять мертвые глаза глядят ей прямо в лицо.
   - Мы голодны. В моем хуторе дети не должны голодать.
   - В твоем хуторе? А где твой хутор?
   - Здесь, дура! А ты думала - где? - Он раскинул руки,  как  бы  обнимая
руины. Маленькие фигурки выходили из тьмы по одной, по две.  Они  бесшумно
подкрадывались к котлу, держа найденные где-то сосуды самых  разных  форм,
размеров и окраски. Как только миски наполнялись, дети снова скрывались  в
свои убежища.
   - Не смей называть меня дурой, - вскипела Бекка.  Ее  гнев  значил  для
него примерно столько же, сколько происшествие, случившееся на луне.
   - Буду звать, как захочу. Альфа в его хуторе надо уважать. Его слово  -
закон. Ты обязана подчиняться.
   - Почему ты так считаешь?
   - Потому, что я разрешил тебе продолжать жить. -  Он  сказал  это  так,
будто это само собой разумелось. - Когда этот мужик  трахал  тебя,  я  мог
подкрасться сзади и убить вас обоих  моей  мотыгой.  Мог  убить  и  твоего
мужчину - это уж было легче легкого.
   - И почему же ты этого не  сделал?  -  сердито  спросила  Бекка.  -  Не
удалось бы прокоптить столько мяса?
   Мальчик оскалил зубы и засмеялся лязгающим смехом.
   - Знаешь, а ты мне нравишься! У тебя  котелок  варит.  Коптить  мясо...
хм-м... - И он задумчиво  почесал  затылок  под  спутанной  массой  черных
волос.
   - Послушай, они не должны есть этого. - Бекка положила  ладонь  на  его
руку, стараясь пробудить в нем воспоминание о понятии греха. - У Гилбера и
у меня есть кой-какие продукты. Мы поделимся, а когда доберемся до города,
мы пришлем кого-нибудь вам на помощь.
   - Город... - Он обкатывал это слово во рту, как будто это была конфета.
- Ты в город не попадешь. Там внутри у них столько еды, что они могут жить
вечно. Там есть места, где вообще нет ничего, кроме вкусной еды и отличной
одежды, там волшебные сады, там не надо дробить камни, чтоб получить землю
для семян. Черт, им даже почва не нужна - растения растут прямо в воздухе.
   Его рот стал твердым. Двенадцать лет от силы, а уже  глубокие  морщины,
как борозды, пролегли к углам губ.
   - Но там нет детей. Это лучшее место в мире, и  они  хотят,  чтобы  оно
оставалось таким, какое есть. Мы им не нужны, и они нам  не  помогут.  Они
помогают только взрослым, эти горожане. Только взрослым,  у  которых  есть
что-то, нужное городским. А у детей нет ничего, кроме ртов, которые  хотят
есть. Конечно, они придут сюда, придут и заставят нас сказать,  откуда  мы
взялись, как называются хутора, с которых мы бежали. А  потом  увезут  нас
туда, раз мы были такими плохими и бежали, когда прежний альф...
   - Дитя... - Бекка попробовала успокоить его лаской, но он отшатнулся от
ее руки, как дикий котенок.
   - Не смей так меня называть, женщина! Я  тебе  не  ребенок!  Я  здешний
альф. Я кормлю свой народ, я  оберегаю  своих  женщин  от  опасности,  как
положено, а когда они подрастут и смогут рожать, у меня будут жены и дети,
а когда придет мое время сойти, я просто уйду в пустыню, и тот, кто придет
на мое место, никогда не  убьет  моих  детей  и  никогда  не  заставит  их
бежать... никогда, никогда, никогда... - Ему не хватало воздуха, он трясся
всем телом. В нем накопился тяжкий груз слез, но он скорее  умер  бы,  чем
проронил одну-единственную слезинку.
   - Милый, милый, все хорошо,  успокойся...  не  бойся,  пожалуйста...  -
Бекка попыталась обнять мальчика так,  как  она  утешала  своих  маленьких
родичей, но это было все равно что ловить  руками  ветер  или  расчесывать
пальцами воду. Его тощее тельце сразу оказалось вне досягаемости.
   - Не смей меня так звать, женщина! - кричал он. И  эхо,  рождавшееся  в
куполе, швыряло его надтреснутый голос в десяток коридоров. -  Помни  свое
настоящее место, иначе я проучу тебя как следует!
   Его дикие выкрики были как железные гвозди, забиваемые в  ее  уши.  Все
эти угрозы для нее звучали лишь сотрясением воздуха; она могла  переломить
его пополам с помощью нескольких боевых приемов, которым ее обучила  Марта
Бабы Филы. Он не сделал ничего, чтобы помешать ей взять револьвер или одно
из ружей и пристрелить его, как бешеную  собаку,  о  которых  она  читала.
Бекке даже показалось, что он с радостью принял бы спокойствие смерти.
   Это был ребенок, рыдающий в глубинах Поминального холма, согбенный  под
грузом костей множества других мертвецов.
   - Я прошу у тебя прощения, - сказала Бекка, склоняя  голову.  -  Прости
меня, пожалуйста. Ты здешний альф, а я согрешила,  забыв  свое  место.  Ты
помог нам, ты дал нам пристанище, и мы отплатили бы тебе злом, если  б  не
уважали твои желания. Богоматерь мне свидетель, я не скажу ни  одной  душе
ни слова о вас, когда доберусь до города.
   Мальчик мало-помалу смягчился, хотя  потребовалось  время,  чтоб  дикий
огонь в его глазах угас окончательно.
   - Ладно, - сказал он, с трудом выговаривая слова. - Все прошло.  А  раз
ты не хочешь есть с нами, можешь идти.
   Он свистнул одному из малышей, чтобы тот проводил Бекку назад в комнату
Гилбера.  Ребенок  казался  девочкой,  но  уверенности  в  этом  не  было.
Единственным,  что  отличало   малышку   от   других,   была   рубашка   -
окровавленная, покрытая уже чернеющими пятнами, с порванным  воротником  -
часть дара Корпа детям, которых он не знал, но чью жизнь он поддержал  так
капитально. Мол гордился бы им.
   Мрачные воспоминания оставили Бекку, когда путеводная нить привела ее в
комнату Гилбера. Гилбер сидел,  проверяя  свое  ружье.  Увидев  Бекку,  он
расплылся в улыбке.
   - Ну и как наши ангелочки? - спросил он. С тех пор, как она  рассказала
ему о случившемся на равнине (разумеется, после того, как он пришел в себя
настолько, что мог разговаривать), он так всегда называл детей.
   Ей удалось изобразить слабую улыбку.
   - Ангелочки... да ничего себе. К счастью, среди них больных мало.
   - Одна из них явилась  сюда,  пока  ты  их  там  осматривала.  Оставила
ведерко чистой воды, которое тащила всю дорогу от ближайшего колодца!
   Бекка прищелкнула языком:
   - Слишком далеко, чтобы ребенку тащить сюда воду.
   - Ну, эта девочка довольно большая, примерно в возрасте нашего хозяина.
На костях мяса  маловато,  но  сильная,  жилистая  и  черная,  как  Царица
Савская. Была бы красотка, если б кормилась  регулярно...  -  Он  даже  не
заметил, что этот разговор для  Бекки  неприятен.  -  Все  они  тут  живут
недавно.
   - Откуда ты знаешь?
   - Мне Вирги сказала.
   - Ах, это и есть Вирги?
   - Ага. Она, да и большая часть остальных из хутора Причастие.  Ее  отец
был там главным всего лишь три  месяца  назад.  Вирги  говорит,  он  долго
болел. Все в хуторе видели, что перемены близки,  и  знали,  чего  следует
ждать...
   - Чистки.
   Гилбер бросил на нее острый взгляд.
   - Я не стал бы это так называть, Бекка. Детей  убивают,  а  твой  народ
говорит об этом так, будто речь идет об очистке зерна от мякины.
   - Так это просто слово такое.
   - Если об ужасах говорить столь легко, то потом самому становится проще
творить еще большие жестокости.
   Бекка знала, что он прав, даже если и не могла выразить -  почему.  Она
подошла ближе, опустилась на колени и осмотрела его рану.
   - Как голова? - Прежде чем снять повязку,  она  достала  еще  несколько
головок чеснока из коробки с травами  и  выдавила  из  них  сок  на  кусок
керамической плитки.
   - В по... ой! Осторожнее, любимая... В порядке. Мне повезло.
   - Еще бы! Хватил бы  тебя  камнем  поближе  к  глазу,  и  ты  бы...  Не
дергайся! Я не для того пачкаю руки  в  этой  вонючей  пакости,  чтобы  ты
вырывался и не давал делать то, что надо сделать!
   -  Да,  мисси!  -  Гилбер  сказал  это  с  той   ноткой   почтительного
повиновения, которая гарантировала вспышку с  ее  стороны.  В  награду  он
получил нашлепку из давленого чеснока,  посаженную  весьма  грубовато.  По
части упрямства Гилбер мало чем уступал Бекке. Вместо того, чтоб доставить
ей удовольствие и молить с писком и визгом о пощаде, он продолжал говорить
о посторонних вещах:
   - Знаешь, я... Ой!.. думал, Бекка...
   - Это ново для меня, - хмыкнула она, добавляя еще чесночного сока. -  И
о чем же?
   - Да все об этих детях. Нельзя же жить так, как они  живут.  Во  всяком
случае, долго. Хлеба убраны, становится  все  холоднее,  холоднее,  чем...
ай!.. было несколько лет назад. Вирги говорит, что караваны с побережья до
весны будут ходить только от случая к случаю... И они тут  слишком  далеко
от... ой!.. хуторов, чтобы красть там еду...
   Бекка остановилась.
   - Вот, значит, что она тебе рассказывала... О том, как они живут? Живут
на том, что воруют?
   - Она говорит, что мальчик, который нас спас... его  зовут  Марк...  Он
пришел сюда раньше остальных. Он не говорит откуда. Когда его отца  убили,
он бежал сюда с тремя сестричками. Вирги сказала,  что  он  несколько  раз
убегал из дому, каждый раз добирался до этих развалин.  Когда  он  увидел,
что его отцу не пережить следующий вызов, Марк стал переносить сюда разные
вещи из хуторских кладовых и прятать их. В каждую сторону надо  было  идти
несколько дней, но  ему  все  же  удалось  доставить  сюда  семян  и  даже
кое-какие орудия для обработки почвы.
   Бекка  вздрогнула,  вспомнив  слова  Марка  о  том,  как  он  собирался
использовать одно из этих орудий; он говорил об убийстве с помощью  мотыги
так просто, будто рассказывал, как разбивают комья  почвы,  а  не  людские
черепа. Она почти насильно  заставила  себя  вернуться  к  перевязке  раны
Гилбера.
   - Семена, хм-м? - удалось ей произнести. - Сюда, где ничего не растет?
   - В  этом  лабиринте  есть  места,  где  пол  растрескался.  Там  можно
докопаться до почвы, которая не подверглась  тем  напастям,  что  земля  в
пустыне. Кроме того, тут много больших  площадок,  выложенных  плиткой,  с
невысокими стенками по краям. Уж не  знаю,  зачем  их  строили,  но  Вирги
говорит, что там в середине торчат небольшие куски  металла  с  дырочками,
вроде как в огородных лейках. Обычно потолки в таких помещениях  обрушены,
так что туда проникает солнце. Марк и его сестренки наносили  туда  земли,
которая может плодоносить, и посадили там семена.
   - И они здесь уже так долго, что семена успели прорасти и созреть?
   - Его хутор лежит на холодных равнинах, Бекка. Сроки сева у них  совсем
другие. Когда Марк понял, что время его отца  истекло,  он  сделал  четыре
мешка и наполнил рассадой, которую хорошенько  упаковал.  Я  думаю,  этого
детям хватило, пока не были готовы новые грядки. Счастье, что  у  них  все
это уже было к тому времени, когда сюда пришла Вирги со своими родичами.
   - Они  с  собой  что-нибудь  принесли?  -  спросила  Бекка,  заканчивая
перевязку.
   Теперь  наконец  Гилбер  обрел  свободу  и  мог  отрицательно  покачать
головой.
   - Не очень много. Когда в прежнем ее хуторе начались убийства, ей  было
уже достаточно много лет, и смерть ей не угрожала, но она не могла вынести
того, что происходило, так как знала, что никто и  пальцем  не  шевельнет,
чтобы спасти малышей. Ей удалось  украсть  несколько  тыквенных  фляжек  с
водой и немного  провизии.  Совсем  мало.  У  нее  не  было  ни  малейшего
представления ни о том, сколько чего надо, ни куда надо бежать...
   - Так оно и было! - Высокая,  гибкая  черная  девушка  проскользнула  в
комнату и изящным  движением  опустилась  на  пол  прямо  на  край  одеяла
Гилбера. - Марк говорит,  время  обедать,  -  сообщила  она  Бекке.  -  Он
говорит, не надо бояться, сегодня просто каша.
   Гилбер поднял бровь.
   - А чего ты должна бояться, Бек?
   - Чувствуешь себя в  состоянии  пойти  со  мной,  Гилбер?  -  поспешила
перебить его Бекка, опасаясь дальнейших вопросов.
   - Думаю, да, - ответил он, пытаясь встать на  ноги.  -  Чем  скорее  мы
отправимся в путь, тем лучше. Я полагаю, до берега  осталось  дней  десять
пути, и между берегом и нами обязательно должны лежать плодородные  земли,
иначе горожане не выжили бы. Знаешь, мы могли бы  оставить  детям  немного
провизии в виде платы... Надеюсь, я сумею чем-нибудь разжиться в дороге. А
им надо как-то протянуть, пока мы не пришлем к ним помощь.
   - Уж  не  собираетесь  ли  вы  рассказать  городским  о  нас?  -  Вирги
насторожилась.
   - Конечно, нет. - Бекка не дала Гилберу вступить в спор.  Выражение  ее
лица говорило, что она не намерена шутить.  Она  закончила  словами:  -  Я
обещала Марку, что не скажу.
   "Но ты такого слова не давал, Гилбер, - пыталась  она  ему  внушить.  -
Пожалуйста, не возражай, хотя бы пока! Вирги не должна кидаться к Марку  и
передавать ему наш разговор. Бог знает, как он может поступить".
   Гилбер недоумевал, но сказал:
   - Ладно, любимая, раз ты обещала... - Его ласковый взгляд  переместился
на Вирги. - Знаешь, не надо бояться городских. У Бекки там есть брат.
   - Это правда? - Вирги глядела на Бекку с явным подозрением.
   - Истинная правда. - Бекка изобразила небольшой крест у основания  шеи,
там, где билась жилка. - Вот почему я и отправилась в путь - повидать его.
Я не знаю, какие страшные сказки рассказывал тебе Марк,  но  мне  известно
совсем другое. Если бы им там было нечего есть,  то  зачем  они  стали  бы
приглашать чужих, вроде моего брата, селиться среди них?  Зачем  открывать
ворота города вообще?
   - Может, твой брат какой-то особенный?
   - Все особенности теряют значение, когда ты голоден. Я думаю, что, если
там даже  и  нет  изобилия,  они  наскребут  провизию  и  одежду  и  дадут
пристанище горстке малышей.
   Вирги выпрямилась во весь рост.
   - У нас тут всего достаточно.
   Бекка потянулась к ней, и девочка не отстранилась, когда та взяла ее за
руку.
   - Достаточно еды, Вирги? - спросила она очень, очень мягко.
   Вирги разрыдалась и умчалась в лабиринт. Гилбер сидел с открытым ртом.
   - Что ты ей сказала?
   - Ты меня слышал.
   - Знаю, что слышал,  но  не  понимаю,  почему  такой  простой  и  мягко
заданный вопрос вызвал  такую  вспышку.  -  И  когда  Бекка  не  ответила,
добавил: - Или это часть другого обещания - не говорить?
   Бекка проигнорировала намек. За последние пять минут у нее внизу живота
появилось опасное ощущение, и ей надо было немедленно выяснить, в чем  тут
дело. Она встала и взяла под мышку коробку с травами.
   - Я думаю, ты найдешь дорогу, воспользовавшись путеводной нитью, идущей
отсюда к тому месту, где они обедают, раз уж наша  проводница  сбежала?  -
спросила Бекка.
   - Дошел же я сюда от самого дома вообще  без  проводников,  любимая,  -
ответил он весело. Потом встал и обнял ее за талию.
   Она высвободилась из его объятий.
   - Подожди меня. Я сейчас вернусь.
   - Ох! Конечно! Я понимаю...
   "Ничего ты не понимаешь, Гилбер Ливи, -  пропищал  Червь,  когда  Бекка
села на корточки у открытой коробки с травами. - Ты думаешь, что речь идет
о естественных причинах, заставляющих женщину искать уединения. А  как  бы
ты реагировал, если бы знал правду? Мол и Корп, и все другие, кто  называл
тебя выродком, были правы, Бекка из Праведного Пути!"
   - Нет! - выдохнула  Бекка.  Она  развернула  кусок  ткани,  лежавший  в
отделении для  перевязочных  материалов,  и  сложила  его  так,  чтобы  он
соответствовал ее нуждам. Все это она проделала быстро и умело. - Нет, это
не то. Я не... Я просто заболела, вот  и  все.  Бегство,  бедняжка  Шифра,
которую пришлось бросить, скадра, непривычная пища, Корп и то,  как  он...
как он ранил меня. Неудивительно, что я...
   Но с Червем спорить было безнадежно - ни  в  Праведном  Пути,  ни  тут.
Обыкновенная женщина входит в пору раз или два в году, а в другие  дни  ни
один мужчина не может взять ее без крови, без боли, а чаще всего  не  став
причиной ее смерти. А ты! Корп вошел в тебя без труда, верно? Ни боли,  ни
разрывов, никакой платы за грехи тех слишком гордых женщин,  живших  много
поколений тому назад. И ведь ни ты, ни он этого не  ожидали,  так?  Именно
поэтому он и встретил свою смерть, прыгнувшую на него из-за угла.
   - О Боже! - Повязка не заладилась,  пальцы  вдруг  стали  непослушными,
неловкими. А Бекка с каждой минутой все острее чувствовала необходимость в
повязке. Глубокий вдох чуть-чуть успокоил ее и позволил  довести  дело  до
конца. Замена была произведена быстро,  и  вот  уже  в  ее  руках  прежний
тампон. Бекка смотрела на него с ужасом, как будто надеялась найти  ответ,
написанный пятнами ее собственной крови. - О  Матерь  Божия,  что  же  это
значит, кем же я стала?
   - Что с тобой, Бекка? - Голос Гилбера заставил ее резко  повернуться  -
нелегкая задача, если  ты  сидишь  на  корточках.  -  Любимая,  что-нибудь
неладно? - Он подошел ближе, протягивая руки, руки,  которые  она  никогда
уже не осмелится больше взять  в  свои.  Она  уронила  запачканную  кровью
тряпочку, страстно желая, чтобы та сгорела в адском пламени.
   Но он уже увидел. Опустился на колени, чтоб  разглядеть  получше,  хотя
то, как он держался, говорило о появлении невидимой стены, возникшей между
ними, которая должна была обуздать и его, и ее стыд. Он встретил ее взгляд
и, к ее непомерному изумлению, сказал по-прежнему нежно:
   - Мне кажется... мне кажется, ты говорила, что это же было  у  тебя  не
так давно? Я думал, женщины не... не могут... не могут так скоро... и  что
мужчина сам знает, когда...
   - С тех пор не  прошло  и  месяца...  -  Ее  сотрясала  судорога  сухих
рыданий. - Мое наказание пришло! - простонала она. - Это наказание Господа
за мое неестественное...
   - Да. - Он сделал движение, чтоб взять ее за подбородок, но его  пальцы
остановились, так и не коснувшись кожи. И тем не менее этот жест  заставил
ее поднять на него  глаза  и  увидеть  в  выражении  его  лица  удивление,
преклонение и любовь. - А что же  может  быть  естественного  в  настоящем
чуде?





                                      Город, у Лысой горы стоящий,
                                      Сказочный город Ершалаим.
                                      Днем ослепительный, ночью - горящий,
                                      Мы назовем тебя скоро своим.
                                      Мы старых грехов коросту отмоем,
                                      Все, кроме любви, развеем, как дым.
                                      И нам широко ворота откроет
                                      Сказочный город Ершалаим.

   На следующую ночь Бекка проснулась и почувствовала, что  Гилбера  рядом
нет. Она ощупью  нашла  свое  платье  в  темноте  и  принялась  нашаривать
трутницу, обычно лежавшую возле их постели со стороны  Гилбера.  У  ребят,
живших в подземельях, глаза привыкли к темноте,  да  и  Гилбер  в  прошлом
отличался великолепным ночным зрением, но Бекке все еще  требовался  свет,
чтобы что-то увидеть. Ей  с  Гилбером  выделили  одну  лампу  с  тряпичным
фитилем, и она пользовалась ею, хотя каждый раз, когда она бросала  взгляд
на кусок жира, горевшего в ней, Бекка ощущала нечто вроде рези в  желудке.
Что бы ни говорила Вирги о вылазках Марка за едой в его прежний  хутор,  у
Бекки на этот счет сложились самые мрачные предположения.
   С лампой в руке Бекка вышла из комнаты, но, сделав с десяток шагов, тут
же остановилась. Она услышала голос Гилбера - его и  чей-то  еще.  Положив
руку на путеводную нить, она двинулась вперед так  осторожно,  как  только
могла, одновременно напрягая  слух,  чтоб  разобрать  слова,  спутанные  в
какой-то клубок.
   Когда она подошла достаточно близко, чтобы отчетливо различать  голоса,
она узнала голос Марка:
   - ...Завтра. Ты и она. - Решение было безоговорочно.
   - Хорошо... - Гилбер говорил медленно, в голосе звучала  неуверенность.
- Раз ты так хочешь.
   - Хочу так. Разве я не  сказал  этого  в  самом  начале?  Но  ты  начал
спорить, понес чепуху, разговаривал со мной так, будто я - никто.
   Гилбер в темноте тяжело вздохнул:
   - Я не думал, что ты так это воспримешь. Я знаю, что мы в долгу у тебя,
сынок, и...
   - Я тебе не сынок! - Этот крик должен был разбудить всех других  детей,
но  во  тьме  никто  не  шевельнулся.  Или  они  спали  где-то  далеко,  в
какой-нибудь щели в дальних  руинах,  или  они  трепетали  перед  приказом
своего альфа - сидеть этой ночью на своих местах, что бы там ни случилось.
   Гилбер начал было говорить  что-то  успокаивающее,  потом  передумал  и
молчал, пока Марк не успокоился. Только тогда он произнес:
   - Я виноват. Я обмолвился. Даю тебе слово, что не нарочно.
   - Твои слова... - От такого презрения и камень раскололся бы.
   - Да.
   Гилбер не поддался на провокацию, подумала Бекка,  которая  с  радостью
оплеухой вбила бы в голову мальчишки представление о хороших манерах.
   - Вот! А теперь мое слово: ты и она завтра убирайтесь из моего  хутора.
Это то, что я хотел вам сказать, и то, что я твердо решил.
   - Я слышал тебя, сы... сэр. - Не таков был  Гилбер,  чтобы  обмолвиться
дважды. - И я ответил, что мы повинуемся твоему желанию. Но я прошу,  чтоб
ты слегка изменил свой приказ. Прошу не ради нас, хотя,  сказать  тебе  по
правде, мне не повредили бы еще несколько дней отдыха. Это касается других
детей - мы можем помочь им, помочь тебе. Я сильный, могу  накопать  больше
земли для ваших посевов, и я знаю, как сделать вещи,  которые  ты  сможешь
использовать. Жизнь, которую я вел дома, была почти  так  же  тяжела,  как
ваша. Со своими знаниями я мог бы немного помочь вам. А что до  Бекки,  то
мне не нужно говорить тебе, какой она отличный лекарь.
   - Что ты хочешь сказать своим "другие дети"? - зарычал Марк. - Ты  меня
равняешь с ними, что ли? Равняешь, да? Просто еще один мальчишка,  ты  так
обо мне думаешь? И хочешь забрать под себя мой хутор? Вот  что  у  тебя  в
голове!
   - Послушай, я никогда не намеревался...
   Марк не желал слушать ни того, что Гилбер  говорил,  ни  того,  что  он
собирался сказать.
   - Вон! Вон отсюда, или я вам  покажу!  Может,  ты  и  крупнее  меня,  и
старше, но это мое место, мой хутор, и никто у меня его не заберет! Никто!
- Раздался шум удаляющихся шагов. К этому времени Бекка  продвинулась  еще
немного вперед и наткнулась прямо на Гилбера, пробиравшегося по путеводной
нити обратно в их комнату.
   - Бекка?
   - Да, Гилбер. Я все слышала.
   - Тогда нет смысла повторять то, что ты и  так  знаешь.  -  Он  казался
сконфуженным. - Лучше начнем паковать вещи, любимая. Утром мы уходим.
   Когда наступило утро, они были готовы. Бекка  возражала,  она  пыталась
доказать Гилберу, что Марк - всего лишь мальчишка, хотя и столь не похожий
на ребенка, что у нее при  виде  его  по  коже  бегут  мурашки.  Она  даже
воспользовалась собственным аргументом Гилбера, что его рана  нуждается  в
долечивании. Но Гилбер ее возражений не принял.
   - Я знаю, что  ты  хочешь  мне  добра,  Бекка,  но  нам  надо  уходить.
Оставаясь тут, мы становимся лишними ртами, а отдать им столько, чтобы они
дотянули до следующей посевной, мы все равно не можем. А кроме  того...  -
Его рот скривила грустная усмешка, - мы гости, а хозяин сказал, что мы ему
тут не желанны.
   - Этот паршивый грубиян...
   - Может, он и грубиян, любимая, но мне вовсе не хочется  выяснять,  как
остры зубы, которые он прячет под своим дурным воспитанием.
   Вспомнив, как спокойно говорил Марк о Корпе, да и о ней с Гилбером  как
об источнике копченого мяса, Бекка оставила остальные аргументы  в  покое.
Этого мальчика она не хотела бы видеть поджидающим ее где-нибудь во  мгле,
а темнота тут укрывала  все,  что  лежало  в  пределах  руин,  которые  он
именовал своим хутором. Дети потихоньку выбрались на солнечный свет,  чтоб
проводить их. Путники не услыхали ни одного прощального слова, даже  когда
Бекка погладила самых маленьких по головкам и  наградила  их  сестринскими
поцелуями. Они не отшатывались при  ее  прикосновении,  но  ощущение  было
таким же, как если б ее губы дотронулись до  щек  тряпичной  куклы.  Когда
Гилбер остановился шагах в сорока от развалин и повернулся, чтобы  махнуть
им рукой, все уже  исчезли  из  глаз.  Бекке  показалось,  что  она  видит
одинокую маленькую фигурку, направляющуюся под нависший  козырек  входа  в
развалины. Она двигалась так быстро, что ее  невозможно  было  узнать,  но
Бекка была уверена, что это Марк, который хотел убедиться в их уходе.
   Когда развалины скрылись за горизонтом, Гилбер сказал:
   - Город находится от нас днях в десяти ходьбы,  если  только  карта  не
врет, а рельеф будет благоприятствовать. А почему бы  и  нет?  Бог  должен
послать нам удачу, хотя бы ради тебя.
   Прежняя нежность почти исчезла из  его  голоса,  вместо  нее  в  словах
Гилбера теперь звучало новое чувство. Это чувство можно было бы сравнить с
тигром, прячущимся в высокой траве,  тигром,  чья  красота  абсолютна,  но
человек ее не может понять до конца.  То,  как  смотрел  Гилбер  на  Бекку
теперь, заставляло ее волосы слегка шевелиться. С любовью, но  сейчас  это
было уже нечто большее,  нежели  былая  простодушная  увлеченность.  Тайна
Бекки, которую он узнал, изменила Гилбера. Бекка не знала, как именно,  но
ей начинало казаться, что прежний Гилбер исчез,  а  вместо  него  появился
некий дух, поселившийся в гилберовом теле. Но так это было или нет,  Бекке
все равно было необходимо ощущение постоянного присутствия Гилбера  рядом.
Если между ними сейчас и появилось нечто невысказанное,  то  пусть  оно  и
остается таким, пока перед их глазами не возникнут стены города Коопа.
   Они разбили лагерь в двух дневных переходах от развалин  Марка,  и  тут
перед  ними  появилась  Вирги.  Черная  девочка  шла  по   пустыне   такой
беззаботной  легкой  походкой,  будто  вышла  собрать   букетик   душистых
цветочков для своей ма. По-королевски высокая, она несла  на  каждом  боку
тыквенную фляжку с водой,  а  за  спиной  -  скатанное  одеяло,  связанное
какими-то тряпочками. Вирги опустилась рядом  с  Беккой  и  отвязала  свою
поклажу. Полдюжины высушенных корней, таких скрюченных,  что  их  названия
было невозможно определить, высыпались из ее рваного одеяла.
   - Все, что Марк позволил мне  взять  с  собой,  -  сказала  она  вместо
приветствия.
   - Этого вполне достаточно, чтобы ты могла  вернуться  в  его  хутор,  -
возразила Бекка.
   - А я не собираюсь возвращаться! - Вирги  добродушно  подтрунивала  над
недовольством Бекки и смущением Гилбера. - Вы что -  не  поняли,  зачем  я
тут? Я иду вместе с вами в город. Я обдумала то, что ты говорила. - И  она
без всякого смущения посмотрела в глаза Бекки. - И ты права. Я  достаточно
взрослая, я принимаю на себя грех, который совершают эти несчастные  дети,
чтобы выжить, грех, который входит в них через их уста. Пусть это падет на
мою голову, но  новых  грехов  она  не  вынесет.  Если  твой  брат  теперь
горожанин, как говорит вот он, - она кивнула на Гилбера, -  то,  когда  мы
пройдем через ворота, они пропустят и меня, независимо от того, ребенок  я
или нет. А уж когда я попаду внутрь, там я найду  много  чего,  что  можно
украсть и отнести к моим родичам. Я сильная. Все, что приносят Марк и  его
мальчики из своего прежнего хутора, будет ничто в сравнении с тем,  что  я
смогу украсть в городе.
   - Девочка, а знаешь ли ты, сколько придется тебе шагать,  чтобы  пройти
расстояние между городом и твоим жильем? - спросил Гилбер, и в глазах  его
загорелось восхищение ее смелостью.
   - Это не имеет значения.  -  Нижняя  губа  девочки  упрямо  выдвинулась
вперед. - Я уже шла одна целых два дня, верно? Я не боюсь дороги.  Раз  ее
надо пройти, значит, я ее пройду.
   - Марк знает, почему ты ушла? - спросила Бекка. Мальчик еще не мужчина,
но он считал себя альфом, а каждая  женщина,  рожденная  на  хуторе,  рано
узнает, как альфы разделываются с бунтарями. Если он подумает,  что  Вирги
его обманула, и не сможет обрушить свой гнев  непосредственно  на  нее,  у
него в руках оставалось много заложников одной крови с ней.
   Вирги поняла истинный смысл вопроса Бекки.
   -  Мои  родичи  в  безопасности.  Прежде  чем  уйти,  я  спросила   его
разрешения. Марк сказал, что если я  так  хочу  покинуть  хутор,  то  могу
убираться, одной заботой о голодных ртах будет  меньше.  Он  рассчитывает,
что я буду осторожна с городскими и  не  дам  им  ничего  заподозрить  или
узнать про нас и про наш хутор. Дева Мария свидетельница, я скорее позволю
вырвать себе язык, прежде чем принесу своему роду и дому новые несчастья.
   - И все же странно, что он так просто отпустил тебя...
   - Ничего странного. Что бы он ни говорил,  Марк  знает,  что  мы  долго
продержаться без помощи не сможем.
   - Возблагодарим за это Матерь Божию, - пробормотала Бекка.
   - Ну так можно мне пойти с вами?
   Прежде чем Бекка успела сказать да или нет, Гилбер наклонился и взял  в
руки один из сморщенных корешков.
   - А как мы можем сказать "нет", - спросил  он  с  улыбкой,  -  если  ты
готова разделить с нами такие вкусности?
   Все старые уроки насчет  неисповедимости  путей  Господних  вспомнились
Бекке, пока они путешествовали через пустоши. Иногда Он предвидел нужды их
тел раньше, чем тела начинали предчувствовать их возникновение;  предвидел
и удовлетворял их. Неожиданное появление Вирги было  просто  даром  Небес.
Она стала дополнительной парой рук, которой им так не хватало.  В  Гилбере
появилось что-то особенное, чего не было раньше. Хотя  он  далеко  еще  не
вернул свои прежние силы и хотя прекрасно знал большие  возможности  Бекки
как путешественницы, он вел странную борьбу за то, чтобы не  разрешать  ей
делать что бы то ни было вообще. Разрываясь между выполнением  собственных
обязанностей и тех, которые он отнял у  нее,  он  стал  похож  на  выжатую
тряпку. Если бы не Вирги, Гилбер наверняка заработался бы до смерти. А это
был бы печальный конец не  только  для  него.  Дорога  оказалась  ужасная.
Выжить одному - означало выжить всем.
   Ни карты Гилбера, ни карта Бекки не подготовили их к тем  препятствиям,
с которыми пришлось столкнуться. Чем ближе к берегу, тем  чаще  попадались
древние развалины.  Пустоши  они  прошли  за  три  дня,  но  кустарниковые
заросли, начавшиеся за ними, отнюдь не оправдали надежд  Гилбера  на  сбор
съедобных дикорастущих растений. Искривленные деревца поднимались группами
там и тут. Настоящего  леса  не  было.  Они  потеряли  много  драгоценного
времени,   разыскивая   дополнительную   еду;    занимались    они    этим
преимущественно тогда,  когда  Гилбер  делал  остановки,  чтобы  выполнить
обряды своего шаббита. Глубокие ливневые  овраги  отрезали  эти  земли  от
постоянных дорог. Сейчас овраги были сухие, но  очень  трудно  преодолимые
из-за обрывистых стен и каменных осыпей.  А  Гилбер  уставал  теперь  куда
быстрее. Но даже и тогда он тащил не только свой груз, но и груз Бекки.
   - Что такое с этим мужчиной? - шепотом  спросила  Вирги  как-то  ночью,
когда они разбили лагерь под защитой двух чудом уцелевших  стен  какого-то
рухнувшего дома. Таких развалин было полно, стены почти всюду попадали, но
фундаменты оставались, и это  позволяло  судить,  что  когда-то,  в  давно
забытые годы, дома стояли тут правильными рядами. Гилбер пошел искать хоть
какое-нибудь топливо для костра. - Он болеет, но не позволяет  тебе  нести
твой груз. Он все время пялит на тебя  глаза  большие,  как  луна,  но  не
прикасается  к  тебе  или...  Клянусь  Девой  Марией,  я  видела,  как  он
отшатнулся, когда ему понадобилось взять что-то из твоих  рук.  Он  что  -
псих?
   "А может, ты?" - этот невысказанный вслух вопрос Бекка различила  четко
и ясно.
   - Мне самой хотелось бы это знать, - ответила Бекка. Она встала и пошла
туда, где  тени  были  гуще.  -  Извини,  мне  надо  кое-чем  заняться.  -
Настоятельной нужды прятаться, чтоб сменить повязку, она  не  ощущала,  но
воспользовалась предлогом, чтобы избавиться от необходимости  отвечать  на
новые вопросы Вирги. Девочка была умна и любопытна, но Бекка  чувствовала,
как бушует в ней могучий поток любви к своим родичам, скрытый под  внешним
спокойствием. Она еще далеко не стала настоящим партнером Гилбера и Бекки,
несмотря на то,  что  они  путешествовали  вместе  и  поддерживали  вполне
близкие и добрые отношения.
   Бекка понимала ее. Иногда по ночам, в полудремоте перед настоящим сном,
мысли Бекки невольно обращались к Праведному Пути, каким он был  до  того,
как его погубил Адонайя.
   Шифра  спит  в  большой  колыбели.  Шифра  -  милая,  розовенькая,   не
изуродованная, губы ее еще не знают  никакой  еды,  кроме  теплого  молока
Хэтти. Сердце Бекки щемит от этого видения, ее  рука  тянется  к  ребенку,
которого давно нет. Видение тает в воздухе, личико  Шифры  превращается  в
лицо немой девушки Виджи. Она хохочет, хохочет беззвучно, а ребенок  сосет
ее маленькую грудь, но когда она вынимает  из  ротика  Шифры  сосок,  губы
малышки горят красными каплями.
   Бекка не помнила, сколько раз она вскакивала ночью, чтобы прогнать  это
страшное видение и задушить в себе рождающийся вопль.
   - Может, следует поговорить с Вирги,  -  сказала  себе  Бекка.  Сейчас,
когда она отошла от лагеря и  ее  окружили  призраки  прошлого,  ей  очень
хотелось услышать человеческий голос, хотя бы  даже  свой  собственный.  -
Надо же верить друг другу; в конце-то концов нас всех подгоняет одна и  та
же нужда. Бедная девочка, я знаю, что могу быть ей полезна, а она...
   "Не позволяй ей узнать о себе,  -  предостерегал  Червь.  -  Пусть  она
думает, что ты ушла  сюда,  чтоб  облегчиться,  как  будто  ты  совершенно
нормальная женщина. Гилбер назвал это чудом - то, что с тобой случилось, -
но святые прежних дней, творившие подобные чудеса, нередко горели  за  это
на кострах. Он еврей, отверженный; что он может знать об отношении обычных
людей к таким уродам и ошибкам природы, как ты? Не позволяй  Вирги  узнать
твою тайну. В ее руках это будет оружие опаснее любого револьвера".
   Бекка отошла от лагеря довольно  далеко,  прежде  чем  занялась  своими
делами. Никем не  потревоженная,  она  вернулась  к  костру,  где  застала
Гилбера, который очень серьезно говорил Вирги:
   - Поразительно! Ни  одна  женщина  за  всю  историю  моего  племени  не
испытывала такого с промежутками менее шести  месяцев.  В  комментариях  к
священным рукописям мы  находим  множество  пунктов  о  том,  как  следует
относиться к женщинам во  время  их  ежемесячной  нечистоты.  Ежемесячной,
Вирги! Значит, вон оно как было до наступления Дурных  времен!  Теперь  ты
понимаешь, почему я к ней так отношусь? Она не такая, как другие  женщины!
Она знак от h'shem, подобный радуге Ноя [согласно Библии (Книга Бытия, гл.
9), Бог после Потопа сделал радугу знамением  завета,  заключенного  между
Ним и Землей, в том, что "Не  будет  более  вода  потопом  на  истребление
всякой плоти"], знак, говорящий, что мы прощены.  Сорок  лет  блуждания  в
пустыне окончены, и земля молока и меда снова принадлежит нам!
   Вирги искоса поглядывала на него, ее длинные ноги  находились  в  таком
положении, будто она была готова в любое  мгновение  вскочить  и  умчаться
прочь.
   - Гилбер Ливи, о чем ты тут  разглагольствуешь  перед  такой  маленькой
девочкой? - резко спросила Бекка. - Неужели ты не видишь, что  испугал  ее
до полусмерти?
   - Она спросила, почему я в пути отношусь к тебе как к какой-то кукле, -
ответил он. - Разве может кого-нибудь напугать известие о том, что  настал
конец злых времен?
   - Он говорит, что ты входишь в пору не так, как моя ма,  -  проговорила
Вирги, и это в ее устах прозвучало как обвинение. - Он говорит, что у тебя
такое бывает каждый месяц.
   - Этот позор  случился  со  мной  дважды  с  тех  пор,  как  мы  с  ним
встретились, - призналась Бекка. Не было смысла притворяться  и  стараться
скрыть очевидный безобразный факт,  который  превращал  ее  в  отверженную
гораздо  явственнее,  чем  любые  другие  проявления   ее   неженственного
поведения  в  последнее  время.  И  нет  смысла   укрываться   за   ложью,
протестовать против утверждения Гилбера  -  Вирги  скорее  поверит  словам
мужчины, нежели заверениям женщины, которая всего лишь  на  несколько  лет
старше ее самой. - Может, этого никогда больше не случится, а  будет  так,
как тому и положено быть.
   - О любимая, не говори так,  будто  это  какой-то  грех!  -  воскликнул
Гилбер. Он протянул к ней руку, но тут же ее отдернул, как бы опомнившись.
   - Вот видишь, - сказала Бекка. - Говоришь так, будто со мной  случилось
нечто замечательное, даже зовешь это чудом, а сам боишься прикоснуться  ко
мне или к тому, к чему прикасалась я.
   - Да разве можно иначе, - согласился Гилбер. - Разве ты только  что  не
слышала, как я говорил о священных древних  рукописях,  где  сказано,  как
следует обращаться с женщинами в период их нечистоты? Пока я не знал,  что
с тобой, это не было для меня грехом, теперь же у меня нет  оправдания.  Я
сын священника, и я не должен дотрагиваться до тебя или до  того,  что  ты
трогала, пока ты не очистишься.
   - Хорошенькое чудо! - пробормотала Бекка так тихо, что никто другой  не
смог расслышать ее слов. - Назвал бы ты это нечистотой, если б речь шла  о
мужском Знании? Не думаю.
   - В моем прежнем хуторе была такая же девушка, - сказала Вирги.  -  Моя
сестра Халда. Впервые вошла в пору в тринадцать  лет,  и  старые  жены  ее
куда-то увели. Моя ма тогда кормила  Табиту  -  она  потом  умерла,  и  ма
сказала, что так поступают с каждой девочкой в  первый  раз:  берут  ее  и
осматривают, после того как она выходит из поры,  и  ждут  шесть  месяцев,
чтобы узнать, нормальная она или нас постигла Божья кара. Я думаю,  что  в
этот раз была именно кара, потому что женщины вернулись  обратно  одни.  Я
слышала, что одна из них сказала моей ма:  "Вошла  в  пору  месяц  спустя;
распутная Иезавель [жена  израильского  царя  Ахава,  великая  грешница  и
распутница, убита новым царем Израиля Инуем и съедена собаками, как  то  и
было предсказано пророком  Елисеем  (Четвертая  книга  Царств)]  -  готова
принимать любого мужчину!" Ма плакала. - Лицо Вирги при этом  воспоминании
омрачилось. - Она спросила эту  старуху:  "Какое  это  имеет  значение?  Я
слыхала, мы все были такими - до Голодных Годов. Почему же мы не  даем  им
жить?"
   - Они ее убили? - Гилбер пришел в ужас.
   - За это всегда убивают, - отозвалась Бекка.
   Она подумала о собственной сводной сестре  Маргарет  -  дочери  Рэй.  У
Маргарет  всегда  находилось  время  взять  маленькую  Бекку  на  руки   и
рассказывать ей дивные сказки из старых книжек, чтобы осушить  слезки  или
утихомирить  расшалившуюся  девчурку.  Бедная  Маргарет,  ей  не   удалось
выдержать ночь бдения. В один прекрасный день Бекка потянула Хэтти за юбку
и спросила, где ее обожаемая  старшая  сестричка.  В  ответ  она  получила
шлепок и резкий выговор, причины которого она так и не поняла из-за своего
юного возраста. В  ее  памяти  застряло  только:  "...проклятая...  нельзя
позволять жить... ушла..."
   - В  нашем  хуторе  считалось,  что  женщина,  которая  входит  в  пору
неправильно, отмечена дьяволом, - сказала она Гилберу.
   - Так они все говорят, - ощерилась Вирги, - но  я-то  знаю  другое.  Та
старуха, которая пришла передать моей ма,  что  ее  дочь  умерла,  сказала
правду. Она была стара и вряд ли прожила бы еще год, не попав под  Чистку,
так что терять ей было нечего. "Мы не можем позволить им жить, потому, как
сама понимаешь, иначе получится полный кавардак, - говорила она. -  Спустя
малое время все мужики на многие мили вокруг  знали  бы,  что  есть  такая
женщина, которая может принимать мужчин в любое время... а  не  давать  им
какой-то там Поцелуй или Жест! А эти мужики, они ведь думают  тем,  что  у
них между ног, а не  тем,  что  между  ушами!  Только  унюхают,  что  есть
женщина, которая может принимать постоянно, и уж никакой другой музыки  им
и не потребуется! А потом появятся и другие такие  же  музыкантши.  И  что
тогда станется с нами, а? Зачем защищать и кормить нас,  если  мы  годимся
всего раз или два раза в год? А может получиться и так, что дети,  которых
родят такие женщины, унаследуют особенности  противоестественных  матерей!
Поэтому осуши слезы, женщина, и возблагодари судьбу, что умерла твоя дочь,
а не ты сама и все остальные твои дочери".
   - Я слышал такие истории, - задумчиво проговорил Гилбер. - А дома у нас
ребята болтали о потаенных городах, которыми  правят  женщины.  Они  точно
такие же -  всегда  свободные  и  могут  принимать  мужчин,  когда  только
захотят, в любое время, и это им не приносит  вреда.  И  говорят,  за  это
мужчины им поклоняются. Но если это правда и они рожают таких же  девочек,
то тогда в мире должно быть гораздо больше женщин с такими качествами?
   - Это просто сказки, - сказала Бекка. - У нас  в  Праведном  Пути  тоже
рассказывали по вечерам о городах королев. А вот то, что говорила Вирги, -
это не сказка. Это правда.
   - А то, что о тебе говорил Гилбер, это  тоже  правда?  -  Вирги  хотела
знать, и Бекке не оставалось ничего другого, как признаться.
   - Это уравнивает нас, Вирги. Тайна за тайну. Я не знаю,  что  делают  в
городах, если женщина не... если она  отличается.  Не  знаю  и  боюсь.  Ты
понимаешь, это  гарантия  того,  что  я  в  свою  очередь  не  проговорюсь
городским о хуторе Марка без твоего  согласия.  И  Гилбер  тоже.  -  Бекка
бросила на него суровый взгляд.
   - Клянусь, - сказал  он.  И  он  подтвердил  свое  обещание,  произнеся
скороговоркой неразборчивые  слова  на  языке  Скрижалей.  Бекка,  однако,
сочла, что этого достаточно и что эти слова имеют то же  значение,  что  у
обычных людей имена Божьей Матери,  Господа  или  Господина  нашего  Царя,
когда их призывают в свидетели клятвы. - Ни слова  о  тебе,  любимая,  раз
твой народ так обращается с чудесами самого h'shema.
   - Чего, чего? - спросила Вирги, а затем ей долго  пришлось  выслушивать
рассказы Гилбера о его Боге. Бекка же даже не пыталась что-либо понять  из
этих объяснений.


   Обещанные десять  дней  пути  превратились  в  пятнадцать,  а  потом  в
двадцать. Наконец им  попалось  озерцо,  берега  которого  были  окаймлены
коричневым кружевом еще не засохшего папоротника.
   - Чудесно, - воскликнул Гилбер, когда они подошли к самому урезу  воды.
- Теперь ты можешь очиститься по всем правилам.
   - Правилам? - Брови Бекки сошлись. - Я воспитана на том, чтобы  стирать
то, что нуждается в стирке, и мне для этого никакие правила не нужны.
   - Но тебе придется выстирать и себя, - ответил Гилбер. - На этот случай
мой народ имеет специальные и очень определенные правила,  которые  должны
выполняться неукоснительно. Я изложу их тебе, и ты снова будешь чиста.
   - Меня тошнит от болтовни твоего народа насчет очищения. У  меня  давно
уже нет кровей! Что может быть чище этого, хотела бы я знать?
   - Закон говорит, что пока ты не очистишь себя как положено, скверна еще
находится на тебе.
   - Сдается мне, что и твой  и  мой  народы  могли  бы  обойтись  гораздо
меньшим числом законов и обычаев, - буркнула Бекка. - Надеюсь, ты мне дашь
знать, когда твой Бог сочтет меня достаточно чистой?
   Его  губы  чуть  тронула  улыбка,  которую  он   вовсе   не   собирался
демонстрировать.
   - Ну а надо ли говорить об этом столь прямо, мой ангел?
   - А что ты мне сделаешь? - парировала Бекка, которой было приятно,  что
наконец можно немного пошутить. - Швырнешь меня в озеро? Посмотрела бы  я,
как ты это сделаешь! Ты же до меня дотронуться  не  можешь,  пока  на  мне
скве-р-р-на! - И она показала ему язык.
   - Зато я могу, - закричала  Вирги  и,  не  тратя  лишних  слов,  сильно
толкнула  Бекку.  Раздался  всплеск.  Вирги  и  Гилбер  чуть  животики  не
надорвали от смеха, глядя на барахтающуюся и отплевывающуюся Бекку.
   Бекка вскочила на ноги и зашлепала к берегу, крича:
   - Ну, Вирги, когда я вылезу отсюда, я тебя...
   Черная девочка, пританцовывая, отбежала  от  берега,  подпрыгивая,  как
шарик, наполненный радостью, и не обращая внимания на угрозы.
   - Сначала ты жаловалась, что он не подходит к тебе и  не  подпускает  к
себе, а теперь не хочешь сделать то,  что  разом  покончило  бы  со  всеми
твоими заботами, - радостно вопила она. - Вот я и помогла тебе решиться!
   Гилбер ждал, чтобы помочь Бекке выйти на сухое место.  Она  бросала  на
него яростные взгляды из-под мокрой массы волос и сурово предупредила:
   - Только хихикни, Гилбер Ливи, и сам испробуешь того же!
   - Даже и во сне  не  позволю  себе  такого,  -  ответил  Гилбер,  делая
серьезное лицо и протягивая руку.  -  Я  не  знаю,  соответствует  ли  это
купание букве закона об очищении, но полагаю, что его хватит.
   Пока закутанная в одеяло Бекка сохла, Вирги явилась, чтобы постирать ее
грязное белье, хоть ее о том и не просили.
   - Плата за смех, - сказала она, не прекращая работы. -  А  хорошо  ведь
посмеяться!
   Промокшую одежду Бекки и выстиранное белье  надо  было  сушить.  Гилбер
развел маленький костер из того, что ему удалось собрать на  берегу  озера
(вообще-то там почти ничего не было), и приготовил еще более жалкий  обед.
Вирги поглядела на клейкую кашку и сказала:
   - Как жаль, что тут нет рыбы, - и кивнула на озеро.
   - Это все из-за тебя, - поддразнила ее Бекка. - Не толкнула бы ты  меня
туда, не распугали бы рыбу.
   Гилбер же только печально покачал головой.
   - Тут дело не только в этом, Вирги. Даже если б рыба в озере и была,  я
бы ее есть не смог, так как Бекка использовала озеро для своего  очищения.
Когда на ней была кровь, она считалась нечистой, когда  же  очистилась  от
скверны, она отдала ее воде и всему, что в ней содержалось.
   Вирги нахмурилась:
   - Уж не хочешь ли ты, чтобы я поверила, что тогда и у  этих  рыб  крови
будут идти каждый месяц?
   Гилбер расхохотался:
   - Позволь, я  попробую  объяснить  тебе  это,  милая,  -  сказал  он  и
постарался выполнить свою  задачу  как  можно  лучше.  Вирги  слушала  его
объяснения с  живейшим  интересом.  Когда  они  снова  пустились  в  путь,
оказалось, что она далеко не все свои вопросы оставила  на  берегу  озера.
Гилберу учить доставляло почти такое же удовольствие, как ей  учиться.  Ей
было так интересно все,  что  относилось  к  шаббиту,  что  однажды  Бекка
застала Вирги за тем, как она напевала возле костра одну из песен  Гилбера
на языке Скрижалей.
   - Может, ты подождешь,  пока  она  подрастет,  и  женишься  на  ней?  -
пошутила Бекка. - Она-то явно обучается вашим еврейским  штучкам.  А  я  -
нет.
   Гилберу слова Бекки не показались смешными.
   - У меня может быть только одна смертная жена,  Бекка,  и  только  одна
любовь. И у меня достанет веры, чтобы ждать, пока ты увидишь,  что  мои...
мои штучки хороши. Ты обязательно придешь к этому.
   Он так уверенно и так определенно говорил о будущем, что  Бекка  решила
не терять ни времени, ни сил на споры. Если он считает, что  время  лечит,
что ж, она тоже так думает. Она будет ждать столько, сколько  будет  ждать
он, и правда возьмет свое.
   Они шли все дальше  и  дальше.  Теперь  им  чаще  приходилось  идти  по
разбитым  камням  и  бетону,  чем  по  настоящей  земле;  нередко  путники
останавливались на ночлег под навесами огромных рухнувших мостов,  которые
вздымались над их головами, как черные приливные валы, застывшие  на  веки
веков. Местность тут была более холмистая, чем в  пустошах,  попадались  и
такие места,  где  смытая  с  вершин  холмов  почва  частично  или  совсем
покрывала  остатки  былых  селений.  Грабежи  и  мародерство   не   всегда
уничтожали все следы человеческого существования, зато ветер, и  непогода,
и ход времени обладали достаточной силой, чтоб  выгрызть  даже  память  об
убежищах и очагах. Но как-то на восходе солнца Бекка  увидела,  как  Вирги
нянчит куклу с заржавевшими  шарнирами,  блестящими  глазами  и  с  телом,
сделанным из чего-то, напоминающего кожу, но куда тверже  ее  и  странного
розового цвета, наполовину скрытого под  грязью.  Пустота  внутри  корпуса
куклы была заполнена землей, да и само тело треснуло,  как  пустая  яичная
скорлупа.
   - Я нашла это вон там, - сказала девочка,  показав  куда-то  в  сторону
земляной насыпи. - Это место похоже на хутор Марка, только поменьше.
   - Это все, что ты там разыскала?
   Девочка пожала плечами.
   - Все остальное - сплошной мусор. Хочешь пойти посмотреть?
   Бекка сказала, что не хочет; она очень обрадовалась,  когда  дня  через
три увидела, что Вирги кукла надоела и она ее где-то забросила.
   Как-то ночью они разбили лагерь в тени одного из мостов. Бекка  никогда
еще не видела мест, которые были бы  так  забиты  всяческими  обломками  и
мусором, которые  были  отвергнуты  даже  мародерами.  Шел  мелкий  дождь,
клубился  холодный  туман,  наполнявший  ее  ноздри  странным  запахом   -
приятным, но совершенно незнакомым. Бекка сидела у костра, принюхиваясь  к
нему и стараясь разгадать загадку его происхождения. Вирги и Гилбер  спали
возле маленького костерка, закутавшись в одеяла, как птицы в  свои  перья.
Гилберу теперь требовалось больше  сна.  Бекка  думала,  что  до  сих  пор
незажившая рана сильно утомляет его. Наконец-то он согласился позволить ей
подежурить ночью, думала Бекка, то переводя  глаза  на  костер,  то  опять
вглядываясь в тьму.
   Часы тянулись медленно, туман почти развеялся, унеся с  собой  странный
солоноватый запах и позволив звездам снова смотреть на землю.  Бекке  было
одиноко. Это ее даже удивляло - ведь Гилбер и Вирги лежали тут же рядом. У
Бекки к девочке возникло теплое родственное чувство. Она не привыкла  жить
без своих сестричек, и  Вирги  заняла  в  ее  сердце  их  место,  заставив
умолкнуть  постоянную  глухую  боль.  Бекка  взглянула  на  спящее  личико
девочки, и ей захотелось, чтобы та  проснулась,  чтобы  раздался  звук  ее
голоса. Треснул в огне сучок и разлетелся вихрем искр -  мелких  танцующих
звездочек. Бекка подняла лицо к настоящим звездам, ярко горящим на небе, и
вздохнула.
   "Говорят, каждая звезда - душа хорошего мужчины, ушедшего на  покой,  -
шептал голос в голове Бекки. - Так, во всяком случае, учили меня. Но когда
я набралась нахальства и спросила, а где же находятся души хороших женщин,
то..." - Горький смех раздался в ночи.
   Она сидела по другую сторону костра. Колени поджаты почти к подбородку,
руки обнимают колени -  зеркальное  повторение  настроения  и  позы  самой
Бекки. Когда она сидела вот так согнувшись, то раны на грудях и на бедрах,
равно как и потеки крови, не были видны, но Бекка ее прекрасно узнала. Это
была та самая девушка, что явилась ей в  ночь  бдения;  тот  призрак,  чьи
слова, прочтенные в полустершемся дневнике, тихо звучащие в  мозгу  Бекки,
спутались и переплелись с  шепотом  Червя  и  с  протестами,  рыданиями  и
дурными предчувствиями самой Бекки.
   "Когда же мы отдохнем? - спросила девушка. - Не в Поминальном  холме  с
невинными душами. И не в небесных высях с нашими мужчинами, сверкая славой
и ледяным холодом. Где найдут себе убежище наши души, Бекка,  если  каждый
урок,  который  нам  преподносят  с  колыбели,  утверждает,  что  во  всех
проклятых временах виновны только мы?"
   - Может быть, у нас вообще нет душ, которые нуждались бы  в  отдыхе?  -
прошептала Бекка.
   "Будешь думать так, станешь рабой тех, кто сбросил нас с той высоты, на
которой мы стояли когда-то, - сказала девушка, и ее слова были  холодны  и
ослепительны, как звезды. Она встала  и  слегка  отодвинулась  от  костра.
Теперь раны, через которые из  нее  вытекло  столько  крови,  были  хорошо
видны, и каждый кровавый потек светился множеством огненных червячков. - А
если ты так считаешь, то к чему весь этот поиск? Зачем  было  уходить  так
далеко? Зачем внутренняя борьба? Если ты только мясо и грязь,  зачем  идти
дорогой страданий? Тогда следуй дорогой своей  матери  и  познаешь  покой.
Прими! Покорись!"
   - Нет, - тихо ответила Бекка. А потом еще раз, но уже  громче:  -  Нет!
Пусть Господь будет мне свидетелем, я не знаю, где  успокоится  эта  душа,
когда все будет кончено, но это  не  имеет  значения.  Потому  что  Шифра,
Вирги, племя Гилбера и эти  несчастные  потерявшиеся  дети,  которых  Марк
ведет к смертному греху, они нуждаются в спасении.  -  Бекка  уже  стояла,
глядя прямо в подернутые туманной дымкой глаза девушки-призрака. - Я служу
им и никому больше!
   "А как ты служишь им, Бекка? - спросил призрак. -  Тем,  например,  что
поклялась молчать о них, когда доберешься до города? Чтобы позор  молчания
поглотил их?"
   - Я обещала Вирги...
   "Невозможное! Как можешь ты помочь детям,  если  ты  не  можешь  о  них
говорить? Не хочешь о них говорить?"
   - Я... я не могу. Если я скажу, Вирги выдаст мою тайну,  расскажет  обо
мне, и тогда...
   "Ты говоришь о спасении Мира, - пробормотал призрак, - но все,  что  ты
хочешь спасти, - это всего лишь твоя собственная шкура".
   Бекка спрятала лицо в ладонях. Это была  правда.  Может,  Червь  и  был
наказанием, но он никогда не лгал.
   - Что ж мне делать? - простонала она почти про  себя.  -  О  Благостная
Богоматерь, что же, во имя всех небес, мне делать?
   И девушка, сотканная из  звездного  света,  крови  и  детских  голосов,
склонилась над Беккой, как тень ангельских крыл.
   "Ты будешь делать то, что жаждешь делать, и то, чего нас лишили,  -  ты
будешь делать выбор, Бекка. Будешь делать выбор..."
   Бекка подняла лицо, чувствуя на щеках холодное дыхание ночи.
   - Делать выбор... - Она взглянула в глаза призраку. - Это так тяжело, -
начала она.
   Девушка медленно кивнула. Одинокая звезда просвечивала сквозь ее бровь.
   "Это всегда тяжело, - сказала она. - Но это всегда лучше, чем не  иметь
права на выбор. - А затем: - Пойдем со мной". - И пошла из  тени  моста  в
умирающую уже ночь. Бекка следовала за ней. Когда  они  вышли  за  пределы
света костра, девушка сама начала светиться - маяк, освещающий  путь.  Она
вела Бекку на вершину насыпи, где дул холодный ветер,  шелестевший  жухлой
травой. Звезда над бровью девушки все еще горела, а когда ее  груди  снова
стали кровоточить, Бекка увидела розы. Девушка стала  лицом  к  востоку  и
указала в темноту. Ее рука  была  тонка  и  бела,  плоть  просвечивала  до
костей.
   Бекка глянула туда, куда указывала девушка-призрак. Сначала она  видела
лишь ночь и звезды, а в отдалении - темные силуэты  других  холмов.  Потом
она обнаружила, что  не  все  огоньки,  мерцавшие  вдали,  принадлежали  к
небесным.  Казалось,  они  поднимаются   из   тьмы   и   медленно-медленно
приближаются к ней, всплывая в высоту.  От  удивления  у  нее  перехватило
дыхание, когда она поняла, что это огни дворцов и врат, башен и  бульваров
- прямых и светящихся.  Эти  огни  кружились  и  танцевали  под  неслышную
музыку; этот хоровод двигался  к  ней  с  несказанным  изяществом.  Город,
которого она алкала, шел к ней, радостно  приветствуя  ее.  Она  простерла
руки к карнавалу огней, будто по праву требуя себе эту корону.
   - Бекка... - окликнул ее сонный голос Вирги. В нем чувствовался привкус
страха. Отвлеченная им, она отвернулась от призрака и от города и побежала
по склону насыпи обратно к костру.
   Огонь почти погас, остались лишь янтарные угли. Вирги  сидела  рядом  с
костром, нахохлившись и дрожа. Бекка кинулась к ней и обвила ее руками.
   - Не бойся, дорогая, я здесь.
   - Я видела дурной сон, Бекка, - говорила Вирги, обнимая Бекку  за  шею,
как это делают все испуганные дети. - Я снова была на хуторе Марка, и  там
было так голодно... и тогда Марк сказал...  -  Вся  кожа  Вирги  покрылась
пупырышками. - Он сказал, что  мы  съедим  то,  что  должны...  Мы  тянули
соломинки, и выбор пал на мою маленькую сестричку Номи, и тогда Марк  взял
тот большой нож, который он получил... и он... и он... - Она спрятала лицо
на плече Бекки и зарыдала.
   - Тише, тише, ш-ш-ш. - Не думая о том, что  она  делает,  Бекка  начала
раскачиваться взад и вперед,  продолжая  обнимать  Вирги,  как  будто  эта
девочка,  ростом  почти  со  взрослую  женщину,  все  еще  была  маленьким
ребенком.
   - Этого не будет, клянусь тебе. Я не позволю этому случиться. - Она еще
крепче обняла девочку. - Я клянусь тебе своей  душой,  что  прежде  чем  я
скажу горожанам хоть одно слово о  своих  собственных  делах,  я  добьюсь,
чтобы они помогли этим детям.
   - Ты... - Вирги испуганно глянула на нее и стала вырываться,  крича:  -
Нет! Нет! Ты же обещала!
   Шум разбудил Гилбера. Он перевернулся на спину и медленно сел, протирая
глаза.
   - В чем дело, Бекка? Что случилось?
   - Она хочет, чтобы их всех убили! - визжала Вирги. - Она хочет нарушить
данное слово и рассказать городским, где мы прячемся! - Девочка  вырвалась
из рук Бекки, вскочила на ноги и кричала, указывая на Бекку пальцем, будто
была самим Господом, указующим на клятвопреступницу: - Ты только  попробуй
выдать нас, я всем расскажу о тебе! О тебе, и что ты не настоящая женщина,
и что у тебя крови идут каждый месяц, и что...
   - Тогда это будет твой выбор, Вирги,  -  ответила  Бекка,  не  поднимая
голоса. - Ты сделаешь его точно так же, как я сделала свой. - Она  встала,
повернулась лицом к востоку и пошла.
   Гилбер вскочил на ноги и, спотыкаясь, побежал за ней.
   - Куда ты? - кричал он, хватая ее за руку.
   - Я делаю то, что нужно делать, - спокойно ответила  она.  -  Что  надо
сделать раньше, чем заниматься твоими или моими делами. Ты был прав, когда
говорил с Марком в ту ночь, Гилбер: нам следовало остаться там. И  как  бы
громко он ни орал нам, чтобы мы убирались,  нам  следовало  остаться  даже
против его воли. Но мы нашли предлоги, которые, казалось, подкрепляли наше
решение; мы говорили себе, что боимся  его  необузданности,  что  это  его
хутор, что мы в долгу у него за то, что он нам дал,  -  предлоги,  которые
позволяли нам уйти в город, ибо уйти оттуда мы были готовы любым путем. Мы
были  слепы  ко  всему,  кроме  наших  собственных  желаний,  Гилбер.   Мы
позволили, чтобы наш страх увел нас прочь от того, что было нашим  главным
долгом.
   - Нашим главным... Ты говоришь  об  этих  несчастных  маленьких  душах,
которыми правит Марк? Бекка, но ты же идешь не туда... О, скажи  мне,  что
ты шутишь! Пройти такой путь и теперь повернуть обратно?..
   - Я этого не сказала. Я сказала, что мы должны сначала  выполнить  свой
долг перед ними, а уж потом  заниматься  своими  делами.  Мужчины  жаждут,
женщины жаждут, но только дети не  в  состоянии  высказать  свои  желания,
когда страдают. Ты это знаешь так же, как и я, Гилбер Ливи,  и  ты  знаешь
это, Вирги, - хочешь ты того или нет. Вы знаете,  что  если  и  существует
возможность их спасти, то ключ к ней лежит в городе.
   - Они убьют нас, - стонала Вирги. - Они отправят  нас  обратно  в  наши
прежние хутора, а это все равно что  убить  нас!  В  городе  нет  для  нас
ничего, кроме смерти! - И она  свернулась  в  жалкий  клубочек,  заливаясь
слезами.
   Мягко, но решительно Бекка подняла ее на ноги и, хоть та еще вырывалась
из ее объятий, заставила девочку заглянуть ей в глаза.
   - Выслушай меня, Вирги. Гилбер говорит, что я несу в себе чудо.  -  Она
говорила с убежденностью, о которой и сама не подозревала. -  Чудо  -  это
надежда на перемену. Перемену к лучшему. Как я могу нести  надежду  и  при
этом дать погибнуть тем малышам? Как я могу оставить их  умирать,  если  я
вскоре обниму свое собственное дитя?
   Вирги смотрела в глаза  Бекки.  В  ней  тоже  произошла  перемена.  Она
перестала рыдать, перестала содрогаться.
   - Ты что-то видела? - Она  пристально  вглядывалась  в  лицо  Бекки.  -
Клянусь Святой Марией, у тебя было видение! И я хочу знать, какое!
   Бекка отпустила девочку.
   - Пойдем со мной, - сказала она серьезно. - Пойдем, и ты увидишь. - Она
оперлась о плечо Вирги и кивнула Гилберу, чтобы он шел с ними. Обнимая  их
обоих за плечи, она повела их от умирающего лагерного  костра,  по  земле,
превращенной в камень, вверх по склону холма. Как радостный привет,  перед
ними разгорался восход. Взбираясь  вверх,  Бекка  понуждала  их  идти  все
быстрее и быстрее, пока не оторвалась от них и не побежала с  руками,  как
бы обнимающими свет.
   - Вот он! - кричала она восточному небу. - Смотрите! Вся красота и  вся
надежда мира!
   Она слышала, как Гилбер и Вирги идут за ней, слышала, как перехватывает
у них дыхание от восторга, когда они издали увидели просыпающийся город  и
огромное пространство вод, лежащее за ним. Город отстоял  от  них  гораздо
дальше, чем тот, что привиделся ей сегодня ночью, но был так  же  чудесен,
как и тот. Ее спутники  разделяли  ее  экстаз.  Она  слышала,  как  Гилбер
бормочет молитву на своем языке Скрижалей, как Вирги сначала всхлипнула, а
потом радостно рассмеялась.
   Город - розовый и золотой - ждал.
   - Разве в нем может быть что-то, кроме жизни? -  воскликнула  Бекка.  И
стала спускаться вниз, ведя за руки  тех,  кого  она  так  любила,  громко
распевая старинный гимн пилигримов, наконец-то достигших своей цели.

Популярность: 5, Last-modified: Fri, 12 Oct 2001 16:06:02 GmT