---------------------------------------------------------------
     Дата написания: 2002г.
     Историко-приключенческий роман (Англия, XII век)
     OCR Mega
---------------------------------------------------------------



                                   Памяти моей матери....
                                           Симона Вилар.




     Январь 1131 года.

     Я всегда знала, что могу добиться всего чего захочу.
     Конечно, я не была настолько наивной, чтобы не понимать - для получения
желаемого следует предложить немало усилий, к тому же не все приходит сразу.
Но в одном  могу поклясться - ни разу я не познала поражения. Это давало мне
повод гордиться собой, ходить с высоко поднятой головой, ничуть не стесняясь
своего происхождения.
     Да, пусть я и была незаконнорожденной, но  в то  же время и  принцессой
Нормандской. Ибо мой отец - сам Генрих  I Боклерк, герцог Нормандии и, свыше
того,  король  Англии.  Правда  в Англии  я  бывала  редко,  больше  жила  в
континентальных  землях  отца.  Я  была  "дитя  двора",  девица  выросшая  в
королевском окружении, незаконнорожденная  принцесса, и пусть бы  только кто
попробовал мне в глаза сказать, что я не более, чем  одна из  ублюдков моего
любвеобильного батюшки.
     Моя мать давно умерла. Я ее  совсем не  помнила, знала только,  что она
была вдовой нормандского рыцаря, некогда обратившаяся с прошением  к королю,
а уж Генрих Боклерк редко упускал приглянувшуюся даму. Так я и появилась  на
свет,  одна из множества его внебрачных детей. Но  ко  мне  отец относился с
особой нежностью, так как я рано осиротел, и мне с няней Маго было позволено
жить при дворе. Я с детства впитала в себя атмосферу интриг и замковых тайн,
научилась в них разбираться и  использовать себе на  корысть. Интриги! Ничто
так не волновало  меня. Я жила этой  жизнью и она мне нравилась. О, я быстро
научилась распознавать свою выгоду и никому бы не позволила себя обидеть.
     А  ведь  в  последний  раз  меня  посмел  задеть  сам  примас?   Англии
архиепископ  Кентерберийский. Этот  поп громогласно  осудил мою манеру  туго
затягивать  шнуровку  платья, заявив, что так я  сильно подчеркиваю  фигуру,
выставляя на обозрение  каждый изгиб тела,  смущая  тем самым  разум мужчин,
наводя их на плотские помыслы. Как будто мужчины не думают об удовлетворении
плоти  ежедневно! Вдобавок  этот съязвил,  что ничего иного и  не  следовало
ожидать от девицы, чья мать была одной из шлюх короля, имени  которой Генрих
и припомнить уже не может.
     Кто  бы  снес подобное оскорбление?  И  я показала, что смогу отомстить
даже главному церковнику Англии.
     Кем это сказано что Церковь вне юрисдикции короля? Уж  по крайней  мере
не такого как  мой отец. Генрих I  держал  всех этих длиннополых в кулаке и,
чтобы не вещал Рим, ни одно церковное постановление не имело силы, если отец
не  одобрил его. К  тому же любой церковник  был  так  же подданным  короля.
Пришлось  навести справки об архиепископе, и среди прочего всплыли факты его
необычайного  благоволения  к  саксам,  этому  грубому,  мятежному  племени,
которое  огнем и  мечом покорил мой грозный дед  Вильгельм Завоеватель.??  А
примас не только вступался за  них, но  даже утаивал от  короля  их выходки,
заминал  скандалы.  Стоило ли  об этом  узнать  королю?  Разумеется. И  уж я
постаралась представить все  в  таком свете, что примас выглядел едва ли  не
смутьяном.
     Наградой мне стала восхитительная сцена: отец  устроил  святоше гневный
разнос, а  под конец велел  покинуть двор,  заняться  делами духовными и  не
совать свой нос туда, куда не следует.
     Пристыженный архиепископ Кентерберийский поспешил уехать, но прежде чем
он укатил, я постаралась,  чтобы  ему стало известно, кто донес на него. Его
последний   укоризненный  взгляд  доставил  мне  немало  торжества,  как   и
порадовало то  боязливо-почтительное отношение, с каким  стали относиться ко
мне,  поняв  какое  влияние  я  имею  на  родителя.  Ибо  я  была  Бэртрадой
Нормандской... или  Английской, если угодно. Так меня полагалось называть до
той поры, пока я не выйду замуж и не стану по праву носить имя супруга.
     Вопрос  замужества для меня,  как и для любой девицы благородной крови,
представлял немалый интерес. Я была честолюбива  и не вышла  бы ни  за кого,
кто бы ни поднял меня  до уровня настоящей  госпожи с достойным  титулом.  А
почему и  нет? Сам Вильгельм I,  мой дед  по отцу, был рожден  от внебрачной
связи  герцога Роберта Дьявола и дочери кожевенника  Арлетты.  А стал  же он
королем!  Мои  незаконнорожденные  братья  Роберт,  Реджинальд  и  Бодуэн  -
могущественные  вельможи Англии. Первый носит титул графа Глочестера, второй
Корнуолла.  А третий - Девоншира. И, тресни  моя шнуровка, я  не желала  для
себя меньшего.
     Отец дал мне  понять,  что я  богатая невеста: мое приданное составляют
пять тысяч фунтов,  то есть столько же,  сколько некогда оставил  моему отцу
Вильгельм Завоеватель.  И Генрих Боклерк  сумел стать королем. Короны мне не
добиться - хотя бы потому,  что я женщина  и незаконнорожденная  дочь. Я это
понимала, но так  или иначе хотела  стать настоящей госпожой. В мои двадцать
два года я это уже  ясно  осознавала. А ранее...  Выть хочется, как вспомню,
сколько  я допустила ошибок. Но все  же я не теряла надежды. Ведь кроме пяти
тысяч  в  качестве  приданного,  не  стоило  сбрасывать  со  счетов,  что  я
красавица.
     Об этом мне говорило не только зеркало  и моя льстивая Маго, но и взоры
мужчин. Да, я знала, что красива. У меня блестящие темные глаза цвета спелой
вишни  и  золотисто-смуглая  кожа,  как  у  восточных  красавиц.  О таких  с
восхищением рассказывают  паладины,  возвратившиеся  из  Святой  Земли. Этот
золотистый отлив придает мне, нормандской  девице, особую экзотичность. Рост
у меня высокий, царственный, а фигура... Мужчины глядят мне вслед и я знаю -
им есть,  что  посмотреть!  Пояс,  что  обхватывает  талию,  я  стягиваю  на
окружности не более семнадцати дюймов. Бедра у меня широкие,  а грудь... Как
сказал  этот противный  архиепископ -  наводит на плотские  помыслы. Лицом я
удалась  в  отца-короля,  оно  у меня  несколько  худощавое, с чуть  впалыми
щеками, а рот... Пожалуй рот я  сочла бы несколько тонкогубым.  Жестким, как
говорит мой кузен Стэфан Блуаский. Но это истинный рот потомков Завоевателя.
     Главное  мое украшение - волосы,  в этом нет никаких  сомнений. Пышные,
вьющиеся мелкими  кольцами и  такие густые,  что  няня Маго не один  гребень
сломала,  расчесывая их. На  первый  взгляд они могут показаться черными, но
это только в полумраке сводов. На свету же в них явно поблескивает медь - но
это  вовсе  не рыжина, а  благородный красноватый  отлив. Придворные  поэты,
сочиняя в мою  честь  баллады, так и не смогли точно определить их цвет: кто
сравнивал их с отблеском факелов в полумраке, кто с  ценным красным деревом.
Но что мои кудри необычайно красивы, все признают в один голос. Поэтому я не
люблю покрывать их вуалью или  накидкой.  Ну, разве что, когда этого требуют
приличия. В церкви, например.
     Конечно,  такая красавица, к  тому  же  дочь короля и богатая  невеста,
вполне  может рассчитывать  на блестящую  партию. При  этом я до  сих пор не
помолвлена, а в таком возрасте уже просто неприлично оставаться  в  девицах.
Вон  моя  сестра Матильда,  правда  законнорожденная  принцесса,  уже дважды
представала перед алтарем.  Первый  раз  в двенадцать лет и мужем ее был сам
император Германский Генрих V. В двадцать три она уже овдовела, а в двадцать
шесть вторично обвенчалась  с юным  графом Анжуйским Жоффруа. Матильда стала
графиней Анжу,  хотя  ее по прежнему  все  величают  императрицей. Меня  это
просто бесит, но  я утешаюсь  тем, что  живет-то она с  мальчишкой Анжу, как
кошка с  собакой.  И то не диво - с  ее то  гордыней,  да еще на десять  лет
старше  супруга. Говоря как  на исповеди, я  рада, что у них не складываются
отношения, ибо безбожно завидую Матильде. Два раза замужем, два раза госпожа
целого края! Но о моей зависти знала только преданная Маго. С Матильдой же я
сама кротость. Ведь она бесспорно любимица Генриха I. И на  то есть причины.
У  моего отца-кобеля более двадцати  бастардов и всего одна законнорожденная
дочь Матильда.  Правда был  у него  и  сын,  наследник  принц  Вильгельм. Но
одиннадцать лет назад он погиб. Корабль на котором  он с друзьями плыл по Ла
Маншу  затонул, и никто с тех пор  не видел моего отца веселым. Ведь  теперь
его единственным законным ребенком осталась только Матильда. И  это несмотря
на двадцать других детей - с полосой на гербе с левой стороны!?
     Правда одно время и я надеялась стать английской королевой.
     Еще  когда  отец  не  оправился  от  потери  принца  Вильяма  и  велись
разговоры,  кто  же наследует корону, многие склонялись к тому,  что  Генрих
сделает  своим  приемником  племянника  Теобальда  Блуаского.  Теобальд  был
старшим сыном сестры отца, графини Адели, дочери Завоевателя, вышедшей замуж
за  графа Блуа. Поначалу все эти разговоры меня мало  волновали, до тех пор,
пока  Теобальд  не  прибыл  ко  двору и начал  проявлять ко  мне  повышенное
внимание.  Тогда  мне  уже  было  пятнадцать  лет,  грудь  и  бедра  у  меня
оформились, так что Теобальду было на  что поглядеть. Я поняла, что подобное
внимание предполагаемого наследника может сыграть  мне на руку и возвести на
Английский  трон. И я всячески поощряла ухаживания  высокородного  кузена, и
почти добилась своего. Почти. Ибо оказалось, что он уже помолвлен  с дочерью
герцога Каринтского. А помолвка в наше время почти приравнивалась к святости
венчания.  Но я  не отчаивалась, ибо, живя  при  дворе, не раз  слышала, как
расторгались  подобные  соглашения  ради  политических  интересов.  И  я  бы
добилась своего, если бы в дело не вмешался мой второй кузен, брат Теобальда
- Стэфан.
     Мы со  Стефаном не терпели  друг друга.  Этого тихоню прислала ко двору
Генриха  I  его честолюбивая  мамаша Адель и король  отдал  ему во  владения
графство Мортэн.  Меня  злила  подобная щедрость  отца,  я  ревновала  его к
Стэфану и, будь у меня хоть шанс, постаралась  бы выставить его в невыгодном
свете.  Но,  не смотря ни  на что, паинька Стэфан  оставался в любимчиках  у
короля. Именно он,  проведав о  чувствах ко  мне Теобальда, поспешил донести
обо всем этой грымзе Адели. Закончилось все скандалом. Властная Адель увезла
сына и вынудила жениться, а меня почти на целый год упекли в монастырь.
     Монастырь!.. Вот уж  местечко! Бесчисленные запреты, нескончаемые посты
и службы. Смирение, смирение и еще  раз смирение!.. Со мной, дочерью короля,
обращались  лишь чуть лучше, чем с обычной  постоялицей.  О, это был ужасный
год, и  возвратившись  в мир, я точно знала, что сделаю все что угодно, лишь
бы никогда больше не оказаться за стенами обители. Жалея бедных затворниц, я
никак не могла понять, как туда можно прийти по доброй воле.  Из монастыря я
вынесла  тайное  призрение к  женщинам,  отгородившимся  от  мира,  и  явную
симпатию к священнослужителям.  Но  к  священникам  высшего  ранга.  Аббаты,
прелаты, епископы - особенно молодые, ученые, не обезображенные лицемерием и
ханжеством, с изяществом носившие дорогие сутаны - мне очень даже нравились.
     Вскоре  по   возвращению  из  монастыря   я  допустила  непростительную
оплошность.  Я  влюбилась. И в кого!.. Поистине  Блуаский  род был  для меня
роковым.  Стремление  женить  на  себе  Теобальда,  неприязнь  к  его  брату
Стэфану... и  страстная  любовь к их младшему брату  аббату Генри. Я увидела
его, когда приехала в Руан.  Генри  было около тридцати, он  был  обаятелен,
образован, учтив. А с каким изяществом он носил свою расшитую сутану, какими
душистыми притираниями от него пахло,  какие перстни сверкали на его холеных
пальцах! Я была сражена. Я была дурой. Потому, что сама пришла к нему, стала
его любовницей.
     Правда  после первой  же нашей  плотской  близости я прозрела.  Ночь  с
мужчиной  не  доставила мне удовольствия, мне было  больно и плохо. Мне было
противно. То,  что мужчина делает с  женщиной в постели  - отвратительно! Он
просто  причиняет  ей  боль, унижает  ее,  использует. И о чем  только  поют
трубадуры в  своих томных балладах, а глупые дамы слушают их, закатив глаза!
Вот  флирт, свидания, ухаживания,  когда мужчина  хочет вас  и  признается в
любви - это еще куда ни шло. А как приятно быть избранницей рыцаря, когда он
посвящает вам свою победу на турнире, сражается ради вас. Но постель! Лежать
придавленной, обслюнявленной, слышать сопение и хрипы... Брр!..
     На  другой день я видеть не могла предмет  своего обожания.  Генри Блуа
был  напуган  моей  холодностью.  Это  хоть  немного  утешило  меня. Я  ведь
понимала, что Генри со дня  на день ждет рукоположения в сан аббата одной из
крупнейших обителей Англии, аббатства Гластонбери. И если король  проведает,
что племянник-священник обесчестил его дочь... Словом  я  неожиданно поняла,
что  имею власть  над Генри. И  забавно  же мне  было видеть, как  он  и его
заносчивый  братец Стэфан заискивали передо мной, как умоляли  держать все в
тайне. Они были полностью в моих руках.
     Поначалу я,  правда,  опасалась,  что окажусь в тягости. Наивный  испуг
девушки   впервые  оказавшейся  в  подобной  ситуации.  С   моими  месячными
кровотечениями не все было гладко: у меня постоянно случались задержки.  Так
что несколько недель я жила  в страхе и даже обратилась к Стэфану с просьбой
подыскать  мне  умелую  повитуху.  Тот пришел в  ужас -  как раз в это время
король  начал  вести  переговоры  о моем браке с принцем  Фландрии  Вильямом
Ипрским.
     Вильям,  как и я, был  незаконнорожденным, однако как мужчина имел шанс
получить наследство. Пожалуй он  мне  даже нравился, как  и  прельщала  идея
стать  графиней  Фландрской.  Но  я  была тогда  в таком страхе, думая,  что
забеременела, что почти избегала жениха.
     Но вскоре все наладилось, я успокоилась и стала куда любезнее, несмотря
на то, что меня по-прежнему брала оторопь  при мысли,  что, став супругой, я
буду обязана позволять мужу проделывать со  мной  это... Но ведь супружеской
обязанности порой можно избежать. Слышала же я, как моя сестра Матильда даже
запирается на щеколду, когда не  желает допускать к  себе  Жоффруа. Сама  же
разъезжает в компании с красивым рыцарем-охранником, к тому же крестоносцем.
Я ее понимала.  К тому же отдавать предпочтение не мужу, а рыцарю - это было
так куртуазно, так модно! Да и  иметь поклонника отнюдь не означало плотскую
близость с  ним,  но  дарило такие  волнительные  ощущения! Мне  это  всегда
нравилось,  я  всегда стремилась, чтобы  меня  окружали мужчины.  И  замечая
ревность жениха, приходила в настоящий восторг.
     Однако  вскоре помолвка с  Вильямом была расторгнута. Фламандцы избрали
своим  правителем  другого  наследника, и  все преимущества,  какие  бы  дал
Генриху этот  союз,  сошли  на нет.  Вильям  стал  просто  одним из лишенных
наследства рыцарей, каких и без  него  было  немало  при дворах Европы.  И я
сразу потеряла к нему интерес.
     Кто следующий?
     Претендентов находилось немало. Суровый Валеран де Мелен, скучный,  как
хоровое пение Уильям Суррей, иные. Время  шло, женихи менялись.  Но меня это
устраивало, даже  развлекало. Я то знала, что без мужа не останусь. А пока я
прекрасно проводила время, постоянно переезжая с двором, принимая участия  в
больших охотах, получая приглашения на турниры, интригуя, кокетничая, заводя
знакомства. Я чувствовала себя самой  обворожительно и желанной женщиной при
дворе. Пожалуй при дворе популярнее меня была  только королева Аделиза, и то
благодаря  короне.Отец  женился  на ней  уже  после смерти  наследника  - но
просчитался.  Аделиза  оказалась  бесплодна,  как  пустырь.  У короля  порой
появлялись  дети  от  случайных  связей,  но  они  оставались  ублюдками,  а
законного  наследника все не  было. И  при  дворе  ломали голову,  к кому же
перейдет корона Англии.
     Одним из претендентов считался любимый незаконнорожденный сын Генриха -
Роберт  Глочестер.  Меня  бы  это  устроило, так как с  Робертом  мы  были в
приятельских отношениях и в  запутанных интригах двора я всегда поддерживала
его сторону.
     Вторым почитали Теобальда, так как он был первым  из внуков Завоевателя
по  мужской  линии. Поговаривали даже  о втором из племянников Генриха,  его
любимце Стэфане, которому Генрих давал частые  поручения в Англии. Отец явно
к  нему  благоволил,  даже  сосватал  за одну  из первых невест  Европы  Мод
Булонскую, родословная которой велась к Карлу Великому. Однако Стэфан скорее
поддерживал партию  старшего  брата -  Теобальда.  Как  и Генри,  моя  былая
любовь, а  ныне уже  епископ Вустерский, хитро вербовавший среди церковников
сторонников Блуаского рода.
     Но что  же решит  король? Меня  так и кружило  в водовороте  придворных
интриг,  когда  я  неожиданно  узнала...  Да  мой  отец   был  самонадеянным
человеком,  поэтому  и  пошел  на  столь  неслыханный  шаг,  назначив  своей
наследницей Матильду. Женщину поставил выше мужчин.
     Увы,  Матильда  и в самом деле была законной наследницей  и до сих  пор
носила титул императрицы. А теперь она станет бкоролевой Англии и герцогиней
Нормандии, уже будучи  графиней Анжуйской.  Все ей,  ей, ей...  Единственную
усладу  мне  доставляли нелады в ее семье. Отца же они  тревожили. Анжуйский
дом  всегда  был  врагом  Нормандии,  и  Генрих  понимал,  что   многих  его
нормандских  подданных возмутит, что став  их госпожой,  Матильда навяжет им
своего  мужа Жоффруа. Что  же  касается Англии,  то я  мало знала эту  часть
владений отца. Эта страна казалась мне дикой и совсем не похожей на вотчину,
которая смириться, чтобы ею правила женщина.
     Как-то,  во  время наших редких  бесед с отцом, я намекнула ему на это.
Отец  улыбнулся, похвалил  мой государственный ум, чем  несказанно  польстил
мне.   Потом  помрачнев,  сказал,  что  оставить  все   Матильде,  для  него
единственный шанс продлить на троне Завоевателя свою плоть и кровь.
     - Что же касается  смут, то я  оставляю Матильде  покорное королевство,
усмиренное моим  мечом и волей. И я  заставлю каждого из  подданных принести
присягу  императрице Матильде,  поклясться  на  кресте.  А когда  она  родит
сыновей, они поделят меж собой и Нормандию, и Англию, и Анжу.
     Я все же осмелилась  заметить,  отчего это он так уверен, что  Матильда
наплодит столько сыновей? Ей уже двадцать сем, она второй раз замужем, но до
сих пор ни разу и не понесла.
     Король странно взглянул на меня, но промолчал. И этого хватило, чтобы я
почувствовала запах интриги. Стала разведывать.
     Среди постоянно окружавших меня поклонников был один,  кому я позволяла
поднимать  на  турнирах  оружие в мою честь. Звали  его Гуго Бигод.  Он  был
хороший боец, дерзкий  насмешник и было в нем какое-то  зло и дикость, какие
мне нравилось  укрощать.  Гуго  был  привлекателен.  Стройный, подвижный,  с
короткими  светлыми  волосами и  колючими  синими  глазами. Порой он  дерзал
обнимать и целовать меня, но  большего я не позволяла. Ведь Гуго был простым
рыцарем,  его земли располагались в Англии, в графстве Саффолкшир, зато  его
отец был одним из приближенных короля и  состоял стюардом  двора. Вот  через
него Гуго и выведал для меня новость. Да такую, что...
     Оказалось,  что тот  прекрасный охранник-крестоносец  Матильды попросту
обрюхатил ее  и дал деру.  Матильда  в положенное  время родила  внебрачного
ребенка,  который вскоре  умер, и это едва не послужило поводом, что Жоффруа
чуть не изгнал  ее с  позором.  И король Генрих, отдавая право  наследования
дочери, не только оставлял на троне свою плоть и кровь, но и спасал Матильду
от  бесчестья,  какое  она накликала  бы  на всю  семью,  если бы этот  брак
завершился позорным разводом.  Теперь  же Жоффруа простит  ей все, учитывая,
что  с  женой  он  приобретет  права  сразу  на  две короны -  королевскую и
герцогскую.
     Все это меня позабавило. И как же  я торжествовала, видя, какой понурой
и  бледной  выглядела  Матильда во  время  церемонии присяги,  когда  первые
вельможи  Нормандии  и  Англии  клялись  поддержать  ее  права,  хранить  ей
верность,  как  наследнице  Генриха  I.   Стэфан  и  Роберт  Глочестер  даже
поссорились прилюдно, не желая уступать один другому первенство  присягнуть.
Но эти  двое всегда  недолюбливали  друг друга,  вечно спорили.  Но Матильда
то... Ах,  тресни моя  шнуровка! -  но  ведь  сестрица  оказалась  не  лучше
портовой  шлюхи, и  только потому, что  она родилась  в  королевских покоях,
может  так  высокомерно вскидывать голову  и величаво  протягивать руку  для
поцелуя.
     И еще  меня порадовало, как подурнела  сестра. Вообще-то  ее признавали
красавицей.  Роста  она правда незначительного, но хорошо сложена,  с  ярким
ртом,  голубыми глазами и длинными  рыжими косами, ниспадавшими  до пояса из
под  блестящего  обода  короны.  Эта  рыжина  присуща   всем  нам,  потомкам
Завоевателя.  У меня  она была более интересной,  в  моих темных волосах.  У
Матильды же  косы были каштаново-рыжего окраса.  И их яркость  хоть  немного
умаляла ее бледность и  круги у глаз, отвлекала от ее усталого вида. Она и в
самом  деле, походила  на женщину, перенесшую, если не  тяжелую болезнь,  то
едва оправившуюся после  родов. И я не отказала себе в удовольствии посыпать
ей соль  на рану, когда мы оказались одни. Поначалу, конечно, я  обнимала  и
целовала  ее, а потом с  самым  невинным  видом  полюбопытствовала, кто в ее
свите тот красавец-крестоносец, о котором идут слухи как о  самом  ее верном
рыцаре?
     Я  заметила, как вздрогнула Матильда  и  нервно  стянула  у  горла  мех
накидки.
     - Его зовут Ги де Шампер, сеньор Круэльский, - сказала она хрипло. - Он
оказался предателем, его ищут и за его голову назначена награда.
     - Ах, ах! - посокрушалась я. - Неужели же его так сложно изловить?
     Матильда задорно улыбнулась.
     - О, он  неуловим. Его земли находятся в Англии, в графстве Шропшир, но
вряд ли его там обнаружат. Он словно ветер. Можно ли словить ветер?
     О чем только она думала в величайший день своей жизни? Нет, я перестала
понимать свою заносчивую сестру.
     Впрочем,  как  бы  не складывались  дела в политике,  меня  куда  более
волновала  собственная   судьба.   Я  тои  дело   оказывалась  с  кем-нибудь
помолвленной, но как правило из этого ничего не выходило. То отец решал, что
жених  не достойны породниться с ним,  то я сама находила  его  неподходящей
партией.
     Между  тем  среди   девиц  королевского  двора  оставалось  все  меньше
незамужних.  Я испытывала странное чувство.  С одной  стороны,  я стремилась
вступить в брак,  с другой  -  жаждала  оставаться незамужней и наслаждаться
свободой. Но второе  повлекло  бы за собой недоумение, а  потом и презрение.
Брак -  обязателен,  если  не  хочешь  слышать насмешки  за спиной, а там  и
унизительную жалость,  как к старой деве. И тогда я решила сама выбрать себе
мужа.
     ***
     В  рождественские дни  двор  находился  в  Руане, и  когда  празднества
остались позади, король решил посвятить  один  из дней аудиенции.  И вот  он
наступил:  мой  отец  и  его супруга  Аделиза  восседают  на высоком помосте
вглавном   зале  Руанского  дворца,  вокруг  толпится  множество  народу,  а
лорд-церемонимейстер  по  списку  вызывал  на  возвышение   того  или  иного
просителя.
     В толстых стенах  дворца  особо  ощущались  сырость  и холод.  Пришлось
затопить три больших очага в центре зала и многие из собравшихся грели подле
них руки, ожидая своей очереди предстать перед  монархом. Среди  собравшихся
то и дело появлялся кто-либо из знати со свитой. Их тут же замечали, спешили
уступить  дорогу,  или наоборот  -  бросались  навстречу,  протягивая свитки
прошений. Мне  ли  не знать,  как порой,  как  порой  выводит из себя  столь
навязчивое  внимание,  но и  без  него я  уже не могла обходиться. Потому  и
пришла в большой зал.
     По обыкновению,  я со своими фрейлинами расположилась  в нише окна.  Мы
принялись  прясть,  но эта  работа служила  только для отвода  глаз. В зале,
несмотря на разведенный огонь, гуляли  сквозняки, и я прятала замерзшие ноги
в  соломе,  наваленной на полу. Однако  накидку из  лисьего меха я откинула,
чтобы не скрывать свое узкое красное платье.
     Ко мне то и дело подходили, дабы выразить почтение. И конечно же, рядом
вертелось несколько верных воздыхателей. Во-первых  мой дерзкий  Гуго Бигод,
острый  на  словцо и то и дело смешивший меня колкостями по поводу  того или
иного из присутствующих. Был  и застенчивый, как девушка, красавчик-трубадур
Ральф де Брийар. Он сидел у  моих  ног, наигрывая на лютне. За моими плечами
стоял сильный как вепрь Теофиль д'Амбрей - вот уж охранник, с которым ничего
не страшно.
     Мы  выглядели внушительной группой и даже Стэфан  подошел под  руку  со
своей  неуклюжей  супругой Мод  Булонской. Мод уже  вторично была в тягости,
беременность переносила тяжело, даже пятнами пошла.  Но я не любила ее,  она
как и Стэфан была моим недругом, поэтому если я и  предложила  сесть, то  не
отказала себе в удовольствии  потеребить ей душу,  справляясь  о ее первенце
Юстасе. Ему должно было вот-вот исполниться пять лет, но всем было известно,
что с мальчиком не все ладно: он до сих пор не говорил, кусал нянек и хворал
какой-то кожной болезнью,  болтали - чуть ли не проказой. Родители  избегали
показывать первенца, а это рождало еще больше толков. Однако родственные узы
давали мне право задавать вопросы с  таким видом, будто мне  невдомек, что я
причиняю боль Мод боль.
     Впрочем, эта упрямица сделала  вид, что не понимает, о чем я толкую. Но
тут подошел  мой  брат Роберт Глочестер и так же заговорил с ней о Юстасе. У
Мод даже слезы навернулись на глаза, а мы с Робертом переглянулись и едва не
расхохотались. Оказывается задеть эту волчицу Мод не так уж и трудно.
     Но в этот  миг я забыла  и о  Мод, и  о Юстасе, и  о  брате. Придворные
расступились  и  в дымном полумраке  зала я  увидела стоявшего перед королем
незнакомца, сразу привлекшего мое внимание.
     На  меня это  не  похоже  -  любоваться  мужчиной,  не видя  его  лица.
Незнакомец  был высок ростом, я  видела его могучие,  чуть  покатые  плечи и
волнистые светлые волосы.  Белая туника, стянутая на талии поясом,  облегала
его спину поверх кольчуги,  ниспадая красивыми складками до икр в кольчужных
чулках.  Незнакомец был  воином, но  элегантным воином.  К  тому же он стоял
перед  троном так независимо и гордо, словно бросал вызов, хотя на деле  был
попросту одним  из просителей. Его люди как раз подносили королю и  королеве
дары -  и  я  заметила шкатулку, в  каких обычно хранят пряности, и  свертки
дорогих  тканей.  Королеве  Аделизе незнакомец преподнес золоченую  клетку с
попугаем,  и это указывало, что  этот  человек прибыл с далекого юга, скорее
всего - прямо из Святой Земли.
     - Кто этот рыцарь, Роберт? - спросила я брата.
     -  Не  ведаю. Но  на его  тунике  - алый  крест.  А это  знак,  что  он
принадлежит к ордену тамплиеров, которым ныне так модно покровительствовать.
     Тамплиер  -  значит   наполовину  воин,  наполовину  монах..   То,  что
недосягаемо, то влечет. Я знала - этот орден был основан несколько лет назад
в Труа. Его  рыцарей  называли  еще  и  храмовниками,  ибо  их резиденция  в
Иерусалиме  располагалась на  том  месте,  где  некогда  высился  храм  царя
Соломона.  Целью  тамплиеров была  охрана паломников-христиан от  неверных в
Святой  Земле,  но  многие монархи покровительствовали ордену,  и храмовники
начали возводить свои резиденции-прецептории по всей Европе.
     Видимо,  и  этот  тамплиер  явился  к  королю  Генриху,  чтобы  уладить
орденские  дела.  Ведь  совсем  недавно  отец  позволил  учредить  несколько
прецепторий  в  Англии,  главной  из который был лондонский Темпл - огромный
храм-крепость с многочисленными пристройками.
     Тут неожиданно подала голос Мод:
     - Этот  человек уже  не  может  называться рыцарем Храма.  Он пока  еще
состоит  в  ордене, но намерен сложить  обеты  и вернуться в  Англию,  чтобы
вступить во владенияземлями, как последний из рода.
     - Вы так хорошо осведомлены о нем, Мод? - насмешливо спросила я.
     Она лишь поправила складки вуали на плечах.
     - Эдгар Армстронг - так зовут этого рыцаря. Когда-то он состоял в свите
моего мужа, хорошо себя зарекомендовал и Стэфан покровительствует ему.
     Так Мод давала понять, что это их со Стэфаном человек.
     - Он сакс? - спросила я, не сумев скрыть невольного разочарования.
     Мод насмешливо покосилась на меня.
     - Да. И притом древней крови.  Он потомок саксонских  королей и датских
правителей из Дэнло.? К тому же он в почете у великого  магистра тамплиеров,
а во Франции его покровителями стали сам Бернар Клевросский и аббат Сугерий,
советники короля Людовика.
     Аббат  Бернар,  да еще  сам Сугерий! Я  была  заинтригована. Оттого-то,
оставив  свое   окружение,  поднялась  на  возвышение,  где  стоял  трон,  и
остановилась позади отца. Я могла это себе позволить.
     Теперь я видела лицо крестоносца. А главное - он заметил меня и даже на
какой-то  миг  запнулс. Я  ободряюще улыбнулась прекрасному рыцарю  -  и тот
продолжил свою речь.
     Они с королем обсуждали дела тамплиеров, а затем перешел  к тому, о чем
говорила  Мод:  рыцарь сообщил о  своем  намерении после завершения миссии в
Темпле выйти из ордена  и  поселиться  в Англии. А затем попросил  у  короля
разрешения принести вассальную присягу и вступить в наследственные права.
     Я слушала внимательно. Конечно этот крестоносец сакс, но отчего-то даже
это не поколебало моей симпатии к нему. Ведь он был так хорош! Мне нравилось
его смуглое, как  у всех кто долго пробыл в  Святой  Земле, лицо. Черты были
правильные, хотя немного резкие. Но это все же лучше, чем опухшие физиономии
нашей знати. Небольшой нос с  благородной горбинкой,  а  рот  нежный, как  у
девушки, что особенно  очаровывает  в сочетании с мужественным подбородком и
крепкой  шеей. Волосы  длинные, как  у  большинства прибывших  из крестового
похода; они  красиво  вились  и были  светлыми,  скорее  просто выгорели  на
солнце, ибо у корней заметно темнели. Но  особо мне понравились  его  глаза.
Они  были узкими, как говорится - миндалевидными. И такими выразительными, и
синими... Настоящие сапфиры, прозрачные и сияющие под темными дугами бровей.
     Я смотрела на него, как завороженная. Эдгар Армстронг. Сакс. К тому же,
как  я поняла, очень богатый сакс. Я слышала, как они с  королем толковали о
доходах  с его земель.  Когда  же рыцарь сказал, что  намерен,  если  король
позволит, возвести в своих владениях замок вроде тех крепостей, какие строят
в Святой  Земле, я  даже  дышать позабыла.  Выстроить укрепленный  замок мог
позволить очень состоятельный вельможа. Всем известно, что иные  крестоносцы
возвращаются  из Святой  Земли передо мной  стоял  крестоносец,  причем было
известно, что  многие  воины-крестоносцы со сказочными богатствами.  А  этот
рыцарь  вдобавок  был  тамплиером,  которые повсюду славятся  своим  умением
заключать выгодные сделки.
     Я почувствовала смутное волнение, сердце забилось. И я даже вздрогнула,
когда король вдруг резко сказал:
     - Я знаю, что род Армстронгов берет начало от саксонских королей.
     - И  от датских  правителей  Дэнло,  - добавил рыцарь  Эдгар.  Это было
существенно, ибо даны и норманны имели общие корни из Скандинавии.
     У него  был удивительно  мягкий  для  воина  голос.  Причем  совершенно
мужественный. А то,  что в нем текла королевская кровь, очаровывало меня еще
больше. Но король с его неусыпной подозрительностью, видел в стоявшем  перед
ним человеке только угрозу.
     - Ваша семья всегда сеяла смуту в Восточной  Англии. Королевская кровь,
очень заносчивы и непокорны.
     - Это давние дела, ваше величество. Мой отец восстал, когда я был сущим
ребенком. Но с  тех пор,  как  вы  взяли ко двору двух моих старших братьев,
отец смирился. И даже после их гибели...
     - Я помню твоих братьев, - перебил король.  - Экберт и Этельвульф, если
не ошибаюсь. Уж это ваше саксонское "э" в начале имен.
     - Моего старшего брата звали Канут, - заметил Эдгар.
     - Я знаю. Он был казнен за участие в мятеже.
     Отец сказал это грубо и прямо. Но Эдгар только кивнул.
     -  Я  уже  говорил, что  был в ту пору ребенком. А мои  братья Экберт и
Этельвульф до  самого конца  были верными  спутниками принцу Вильгельму - да
прибудет его душа в мире.
     Напоминать королю о  гибели его наследника опасались. Но тамплиер хотел
подчеркнуть, что его братья, оказавшиеся на том злосчастном корабле во время
бури, были друзьями принца. И отец оценил слова крестоносца.
     - Все вы храмовники - хитрые бестии, - проворчал он, но беззлобно. - Но
кто заставит меня  поверить,  что поступлю разумно, позволив  одному  из вас
построить крепость в Норфолкском графстве - очаге смут в Англии?
     -  Вы  ведь позволили  нам  построить  крепости в  Лондоне  и Йорке,  -
улыбнулся проситель. - К тому же, вернувшись домой, я сниму орденский плащ и
стану простым сельским таном,? который хочет иметь  достойный дом, в который
приведет  жену. А то, что я хочу построить свой дом из  камня, как  в Святой
Земле -  разве  одно это уже не говорит,  что  я не  совсем сакс,  а  только
англичанин, стремящийся брать пример с того, что считаю достойным?
     Улыбка   у   него  была   просто  по-мальчишески  чарующая  и,  видимо,
действовала она не только на меня. Ибо королева Аделиза перестала возиться с
попугаем и неожиданно подала голос:
     -  Государь, супруг мой.  Я  припоминаю, что три года назад вы уже дали
лицензию на постройку  замка  в Норфолке  одному из Армстронгов. У него  еще
было старое саксонское имя - Этельстан. Не ваш ли это родич, сэр Эдгар?
     Воистину Аделиза  была добра. Но  и глупа. Она вмиг выболтала то, о чем
король  не собирался  сообщать.  Вдобавок рыцарь с  удивлением  заметил, что
речь,  по-видимому, идет  о  его младшем  брате.  По затянувшемуся  молчанию
короля я поняла. что отец сердится. Но  если Генрих  Боклерк  рассержен,  то
Эдгар уйдет ни с чем. И тут я решилась.
     -  Я  тоже  припоминаю,  государь!  Вы  дали  Этельстану  Армстронгу из
Норфолкшира  лицензию на постройку  замка, ибо императрица  Матильда просила
вас  об  этом. Кажется,  он был женат  на ее фрейлине Ригине  де Шампер. Но,
насколько мне ведомо, леди Ригина  уже овдовела, а лицензия на замок все еще
принадлежит роду Армстронгов.
     Я не опасалась, что вызову гнев отца, открыв рыцарю, что Армстронги уже
имеют  право на  возведение  замка  и  остается  только продлить.  Зато была
вознаграждена благодарным взглядом синих глаз тамплиера.
     Король вдруг резко поднялся, запахиваясь в меховую накидку.
     -  Думаю на сегодня мы обсудили достаточно. Если у вас, сэр Эдгар, есть
еще, что сообщить нам, придется это отложить до следующей аудиенции.
     Я видела, как Эдгар склонился в поклоне.
     -  Мой король, позвольте мне  преподнести  вам и  королеве на память об
этой встрече небольшой подарок.  Это арабские лошади. Они во дворе замка,  и
если вы соблаговолите подойти к окну, то увидите их.
     Уж не знаю, кто из покровителей  тамплиера надоумил его сделать это, но
более угодить моему  отцу  было невозможно.  Король безумно любил лошадей, а
арабские скакуны,  каких  не так давно  стали  привозить с Востока, ценились
необычайно.
     Внизу, у  стен  дворца, нашим взглядам открылось дивное зрелище.  Грумы
едва  удерживали под уздцы двух сказочно прекрасных  белых  коней.  Говорят,
арабы не продают таких иноверцам ни за какие деньги. Их можно  либо добыть в
бою, либо получить в дар от правителей. Поистине царский подарок!
     Мой отец был несказанно доволен. И тут же сказал саксу:
     - Сегодня  во  дворце ужин в  честь нашего гостя графа Рауля Вермандуа.
Буду рад, если и вы будете присутствовать.
     С  этим он удалился  под руку с  Аделизой. Я видела,  как  стюард двора
спешно вносит имя Эдгара в списки приглашенных.
     Ко мне приблизился Гуго Бигод.
     - Ну и выскочка этот сакс! Такие везде пролезут Великий магистр, Бернар
Клевросский и сам Сугерий - отличная компания.. Да еще и Стэфан хлопочет.
     Стэфан, мой недруг, а Армстронг - его человек.
     Я  оглянулась  и  увидела  их  рядом   -  Стэфана  Блуаского  и   моего
крестоносца. Но тут Эдгар повернулся  и поглядел на меня. Взгляд был долгий,
внимательный. Я едва  улавливала слова Гуго, сообщавшего, что эти Армстронги
всегда  были самыми, что  ни на  есть  саксонскими свиньями в  Норфолке. Гм.
Саксонская свинья. Как-то  не  вязалось  это  в моем сознании  с  элегантным
крестоносцем. И когда он направился в мою сторону - ах, тресни моя шнуровка!
- как же застучало мое сердце!
     Я  отвернулась,  делая  вид,  что  продолжаю  любоваться  снежно-белыми
скакунами. Позади  Эдгар  раскланялся  с Гуго,  и  я  едва  не  рассмеялась,
поскольку Гуго  был  вынужден ответить  на поклон  сакса.  Иногда приходится
выбирать  между презрением  к саксонским  свиньям и почтением  к  тому, кого
только что приветил король.
     - Ваше высочество!
     От  этого  голоса по  моей спине  побежали  мурашки. Но  я не  отводила
взгляда от лошадей.
     - Прекрасные кони, сэр Эдгар. И королю вы несказанно угодили. Что до ее
величества... Королева робкая женщина и редко  выезжает  верхом. Боюсь,  что
подаренный вами попугай больше потешит ее сердце.
     Я наконец-то оглянулась. Рыцарь улыбался, не сводя с меня глаз.
     - Зато  ваша милость,  как я  узнал, как мне сказали,  слывет одной  из
лучших наездниц Нормандии.  Оттого-то я и  рискную  просить принять еще один
подарок.  Это  тоже лошадь, но  золотистая, как солнце, и легкая, как птица.
Вам доставят ее сегодня же вечером.
     Золотисто-рыжие  арабские  скакуны  не  так ценны, как белые. Но у меня
никогда  не было  коней этой  породы,  и  я  едва  не захлопала в  ладоши от
удовольствия.  А  вдобавок  успела  сообразить,  что  тамплиер  расспрашивал
Стэфана обо мне, и это меня восхитило.
     Вся сияя, я протянула руку для поцелуя.
     ***
     Королевский ужин подавался в зале, отведенном для малых приемов. Однако
все было  как на официальном торжестве: скатерти из  белейшего льна, богатое
разнообразие блюд, с верхней галереи звучала  музыка. Гости расположились по
обе  стороны  длинного  стола, а король  и королева  заняли места во  главе.
Позади  гостей  на треногах пылали  чаши  с жиром, не  дающим ни  копоти, ни
запаха, а камин  был  из настоящего обожженного кирпича и отличался отменной
тягой, так что под сводом зала почти не скапливался дым.
     Мое  обычное  место  было  по левую руку  от  короля, но на этот  раз я
отказалась от  него  под  предлогом, что  оно  более  пристало  гостю, этому
мальчишке  Вермандуа. Я  знала, что король не прочь породниться с ним  через
меня, и  в другое  время стала  бы  приглядываться к  очередному жениху.  Но
сейчас меня занимало  иное. Я выхлопотала себе место ближе к центру  стола -
так, чтобы Эдгар Армстронг оказался  неподалеку и я могла бы  обмениваться с
ним словом-другим через столешницу.
     Вскоре  я  отметила,  что не только  мое внимание  привлекал прекрасный
храмовник. Элионора, сестра Стэфана, то и дело заговаривала с ним, отпускала
замечания в его адрес и молодая жена графа Тальваса, известная кокетка. Даже
королева Аделиза нет-нет да и обращалась к рыцарю с вопросом.
     В  этом, впрочем,  не было ничего  удивительного  - люди,  прибывшие из
святой земли, всегда были в центре внимания. После Крестового похода наш мир
заметно  изменился  - с Востока мы  приняли обычай следить за чистотой рук и
тела,  носить  под   верхней  одеждой   белье,  приправлять  пищу  специями,
облачаться в дорогие ткани. Но я не ошибусь, если скажу: еслибы Эдгар не был
так хорош собой, эти дамы не проявляли бы к нему такого интереса.
     К тому же он действительно был превосходным собеседником. По нормандски
он  говорил без  акцента, манеры  под стать принцу,  а не невежам  саксам. Я
всячески старалась привлечь его внимание, задавала ему  продуманные вопросы,
хотела  произвести на него  впечатление.  При  дворе  в  моде  были  женщины
образованные, интересующиеся делами мужчин, а главное,  разбирающиеся в них.
Конечно вскоре я поняла, что Эдгар гораздо образованнее и культурнее мужчин,
с  которыми  я  привыкла  общаться.  По  крайней мере,  когда  я  попыталась
процитировать  Боэция, он мягко указал мне на ошибку в произнесенной цитате.
Я даже растерялась. Поправка была сделана к месту и тактично, но как он смел
указывать мне. Мне! И именно  в этот миг я почувствовала, что  хочу покорить
его, завладеть им, подчинить... Я побоялась додумать  мысль до конца. Но уже
понимала,  что хочу женить его на себе. Вы сочтете меня сумасшедшей? Излишне
самонадеянной? Возможно.  Где  это слыхано, чтобы женщина сама выбирала себе
супруга? И тем ни менее, это  было  так. Я уже не была юной девицей, которая
покорно склоняется перед  волей родителей и отдает без рассуждений руку тому
на кого укажут. Я достигла двадцати двух  дет, а это  возраст, когда женщина
уже начинает размышлять и делать выводы.
     Шут   короля  ужасно   шумел,  гости  смеялись   и   это   мешало   мне
сосредоточиться. И все же я попыталась. Оттолкнув от колен крутившихся здесь
же псов, я внимательно огляделась. Сейчас  здесь  находилось по крайней мере
четверо  мужчин,  кому  отец  мог  предложить  мою руку. Во-первых мальчишка
Вермандуа.  Он  был дерзок, необуздан, а главное  на шесть  лет моложе меня.
Конечно,  он  был владельцем земель Вермандуа и с  ним я бы  получила  титул
графини. Но этот союз был бы до смешного похож на брак Матильды и  Анжу, над
которым постоянно злословили.
     Прямо  передо  мной  сидели  братья  Мелены. Но  от  союза  со старшим,
Валераном, я отказалась,  и  он  был уже обручен с другой, а его брат-горбун
Лестер  отнюдь не прельщал меня.  Находился  тут и  Уильям  де Варрен,  граф
Суррей. Большего зануды и сыскать было трудно. Он слыл неплохим  музыкантом,
но его песни были столь  тоскливыми, что  собаки начинали выть на много миль
вокруг. И хоть он был покорен, как  церковный  служка, я  бы заскучала с ним
уже в первый год брака.
     И среди них - Эдгар. Рыцарь, повидавший мир, а теперь желавший осесть в
своих землях  и возвести замок.  Отчего  бы мне  не устроить так,  чтобы  он
дерзнул  просить   моей   руки?  Разумеется,   я  дочь   короля,   но   моих
незаконнорожденных сестер  отец выдал за простых баронов. Разница в том, что
они жили вдали от двора и их не  величали  принцессами. Я  же была Бэртрадой
Нормандской. И выдать меня за  простого  рыцаря, да еще сакса? Это  казалось
невероятным  только   на  первый  взгляд.  Если  Эдгар  богат,  если  король
заинтересуется  им... Что ж, моему  венценосному родителю не раз приходилось
возвеличивать простых  людей, делая из них преданных слуг.  Отчего бы ему не
возвысить и этого сакса?
     Я разглядывала своего избранника, и он нравился мне все больше. Светлые
одежды. Сдержанность в  манерах, умение пользоваться при еде салфеткой. Свои
длинные  волосы  Эдгар собрал  для удобства  сзади в косицу, в этом тоже был
свой шик  и выгодно  выделяло его  среди  стриженных  "в  скобу" нормандцев.
Сейчас  он выглядел  равным среди  знати. Но чтобы стать поистине вровень  с
ними, ему нужна самая малость - моя рука.
     Вместе  с  тем меня  несколько задевало, что он не оказывает мне такого
внимания, как хотелось. Я постаралась это исправить. Когда мужчины подвыпили
и стали шуметь, а дамы одна  за другой начали расходиться,  я не последовала
их  примеру, а  воспользовавшись моментом,  увлекла моего храмовника в  нишу
окна.  Тема для  беседы была  наготове  -  я принялась  его расспрашивать  о
загадочном   опиуме,  восточном  зелье,  о   котором  ходило  столько  самых
невероятных слухов.
     Сэр Эдгар любезно давал пояснения,  но поякольку шум в зале усиливался,
а говорил  он  негромко, то  мне поневоле приходилось склоняться к нему. Это
было так волнующе... и интимно.  И еще  я уловила,  что от Эдгара не пахнет,
как от обычного мужчины потом и кожей, а веет ароматом притираний.  Это было
очень приятно.
     Я  на  мгновение  даже забыла, что мне не полагалось оставаться в зале,
когда прочие  дамы  уже  удалились. Но  поскольку  уже стемнело, я попросила
крестоносца проводить меня по темным  переходам дворца, на  что он заметил -
не  поймут ли наш  совместный уход  превратно?  Излишняя щепетильность,  тем
более, что у  меня уже имелся веский довод. Разве его  плащ рыцаря-тамплиера
не лучшая защита от пересудов? Или это вымысел. Что храмовники приносят обет
целомудрия?
     Мои женщины ожидали в прихожей. И какое-то время тихо следовали позади,
пока я незаметно не сделала им знак  отстать. Мы с Эдгаром оказались  одни в
полутемном  переходе,  где  только в дальнем  конце маячил  свет  факела.  Я
замедлила  шаги, чтобы поблагодарить храмовника за  подарок - рыжую арабскую
кобылицу,  какую мне привели его  люди. Это мог  быть  долгий разговор,  ибо
лошадь  можно было хвалить и  хвалить. Эдгар отвечал любезно, сам благодарил
меня  за  данное  во  время  аудиенции   разъяснение  по  вопросу  о  правах
Армстронгов на постройку замка и просил походатайствовать за него. Но все же
я  заметила, что  мой прекрасный рыцарь начинает обеспокоенно поглядывать по
сторонам.  Что ни говори, а далеко не все сочтут  невинным наше уединение  в
переходах дворца.
     Я  же  наоборот  желала,  чтобы  кто-то нас  застал.  И мне повезло.  В
переходе послышались голоса и появился не  кто иной, как Генри Блуа, епископ
Винчестерский - мой бывший возлюбленный.
     Эдгар поспешил отступить  от меня  как  можно  дальше,  я  же  вовсе не
спешила убирать руку с его локтя.
     Видели бы  вы выражение лица генри!  Бьюсь об заклад, уж он со всех ног
бросился распространять слух, прибавив от себя добрую половину.
     Вот  и славно.  Я была  довольна.  Кивком  поприветствовав епископа,  я
предложила  Эдгару  завтра  с  утра  сопровождать  меня  во  время  верховой
прогулки.  Мне  не терпится испробовать чудесную арабскую лошадь, которую  я
уже нарекла Молнией.
     Не правда ли замечательное имя?
     ***
     Увы, на следующий  день Эдгар не  явился,  прислав пажа с извинениями и
подарком  - кустом алых роз в изящном алебастровом сосуде.Это был редкостный
цветок, который привозили с Востока и которым восхищалась вся Европа.
     Однако  мне было не до  восторгов. Розы я видела  и  прежде, но то, что
тамплиер пренебрег знаками моего внимания, заставило меня почувствовать себя
уязвленной. И вряд  ли у меня было ласковое лицо, когда я выслушивала от его
пажа всю эту чушь, что де сэра Эдгара удержал глава комтурии?  храмовников в
Руане.  А  когда  паж  ушел,  я  несколько минут  металась  по  покою,  даже
прикрикнула на своих фрейлин, квохтавших, как наседки, над пышным цветком.
     Особый  восторг алая роза  вызвала у  молоденькой Клары Данвиль. Я даже
дала  ей пощечину - и поделом. Одно из главных достоинств  фрейлины - умение
чувствовать состояние госпожи.
     Клара приняла наказание  безропотно, не  посмев заплакать. Дочь  нищего
нормандского рыцаря,  она  была бесприданницей, обузой  в многодетной семье,
которая рада была сбыть ее с рук в надежде, что при дворе Клара сможет найти
мужа. Но эта  девка была добра и глупа, никому не могла отказать, и мужчинам
не составляло  труда обвести ее вокруг пальца.  С кем  она только  не спала,
начиная  от моего брага Роберта Глочестера,  заканчивая последними конюхами.
Видимо  Клара  была бесплодна,  так  как ни  разу не обращалась за помощью к
повитухам.  Меня  же  хоть  и  раздражало  ее  распутство,  но  я  научилась
использовать  его  себе на корысть.  У Клары был просто дар  выспрашивать  у
любовников  их секреты  и  все  свои  новости  она непременно доносила  мне.
Поэтому  я и держала эту распутницу при себе, даже несмотря на то, что Клара
была  хорошенькой  -  кудрявая   брюнеточка  с  завлекательными  для  мужчин
родинками на щеке и  у рта. А ведь  обычно я  не держала  в своем  окружении
красоток, дабы только дурнушки оттеняли мою красоту.
     Вот  именно  Кларе  я  приказала,  отправиться к  комтурии  тамплиеров,
связаться с кем угодно, но раздобыть для меня сведения об Эдгаре Армстронге.
Сама же я  не  собиралась сидеть и  тосковать о нем и отправилась опробовать
свою Молнию.
     В Руане было полно гостей сехавшихся на празднества. Среди них только и
разговоров было  о турнире, какой король Генрих  собирался провести  в  день
Святого Иллариона. И хоть церковь всячески выступала против столь жестоких и
кровавых  зрелищ, но мой отец  всегда умел ставить церковников  на  место, и
турнир ожидался великолепный. Повсюду разъезжали герольды и ко  двору в Руан
съехалось  немало  рыцарей и  баронов. Их палатки и шатры  образовали  целый
городок вокруг ристалища, оборудованного за стенами города.
     Когда я подъехала туда. меня сразу окружили молодые воины, выражая свое
восхищение и стремление сразиться во  славу моей красоты. Я даже позабыла  о
досаде,  вызванной  пренебрежением крестоносца-сакса.  Но все  испортил этот
щенок  Вермандуа.  Увязался  за  мной,  принялся  болтать о  своих  отменных
пластинчатых доспехах, о крепости своего коня, а под конец заявил, что  если
я не стану поласковее с ним, то он будет сражаться за Элионору Блуаскую. Ибо
хоть сиськи у меня что надо, но я уже старая дева.
     Ух,  как же я разозлилась на  него!  Повернувшись  в седле, я наискосок
огрела этого горе-вояку своих тяжелым хлыстом. Раз, другой. А потом, пока он
не опомнился, пришпорила  Молнию и  поскакала  к  лесу. И смеялась, зная что
хоть он и погонял своего толстоногого  жеребчика, ему ни за  что не угнаться
за моей  рыжей  арабкой.  Но  что  жениха я потеряла  в  его лице  -  это уж
бесспорно.
     В тот день я заехала достаточно далеко. И неожиданно заметила  в низине
двоих всадников. К моему удивлению это оказались мой брат Роберт Глочестер и
кузен Стэфан. Надо же,  лютые враги,  а вот  беседовали как самые закадычные
приятели.  И  кони  их стояли бок  о  бок,  так  что колени всадников  почти
соприкасались.
     У  меня кровь забурлила - тут  пахло  серьезной интригой.  Я  спрыгнула
наземлю,  и ведя Молнию на поводу, стала подкрадываться, таясь за кустами, в
надежде хоть что-нибудь услышать. Я уже вполне ясно  различала их голоса, но
тут  моя  красавица-кобыла  тихонько  заржала  и  оба  их  жеребца  ответили
призывным ржанием. И конечно же, мне не оставалось ничего другого, как выйти
из кустов. Но у меня хватило хитрости сделать вид, якобы я рядом уже давно и
в курсе их дел.
     - Так, так, - улыбнулась я. - Кто бы мог подумать!..
     Роберт и Стэфан были явно смущены. Потом Глочестер подъехал ко мне.
     - Садись в седло, Бэрт!
     Всю обратную дорогу я ломала голову, как бы выведать у Роберта суть  их
разговора. Но он отмалчивался и был мрачен.
     - Ты  понимаешь,  Бэрт, Стэфан хоть, и  дурак и всегда прежде действует
чем думает, но он нам нужен. И тебе, и мне, и Матильде.
     Я  ничегошеньки  не поняла. Сказала  лишь, что как Понтий Пилат  умываю
руки. Роберт глянул на меня сердито.
     -  Нельзя  сказать, что это  очень активная позиция, а, Бэрт?  А ведь я
рассчитывал, что ты меня поддержишь.
     Когда Роберт гневался, он был страшен. Его  многие боялись, но и впрямь
в нем  было нечто ужасающее.  И хотя я часто  слышала, что  мы с Глочестером
похожи - упаси меня Пречистая  Дева от подобного сходства. Похожи у нас были
только глаза - глубокие, темные,  с вишневым отливом. В  остальном  же...  С
лава  Богу,  что  у  меня  не  такой ноздреватый  нос,  а главное  не  такая
выступающая челюсть.  Роберт всегда очень  коротко стригся и  от  этого, его
огромный  выдающийся  подбородок  казался  еще  более  массивным.  Я   вдруг
подумала, что если бы он на манер крестоносцев  отпустил длинные волосы, это
хоть немного скрыло бы его недостаток. И сразу подумала об Эдгаре.
     - А этот храмовник... сакс. Что вы думаете о нем?
     Я не ожидала, что мои слова так разозлят Роберта.
     - Чтоб больше я не слышал от тебя о  нем! Клянусь  брюхом Папы, что это
значит Бэрт!  Ты  готова предать меня,  только потому, что  тебе приглянулся
этот полувоин-полумонах?
     - Но ведь он собирается снять плащ с крестом, - робко начала я.
     - Да,  но это не  так  и хорошо.  Известно ли  тебе, куда его  пророчит
Стэфан?  Наш милый  кузен намекает королю, что в  Восточной  Англии  слишком
неспокойно из-за  усилившейся  власти церковников,  а также из-за того,  что
тамошние саксы  никак  не позабудут  старые  вольности. Вот Стэфан прожужжал
нашему  отцу  все  уши,  что  в Норфолке должен  править человек, который бы
зависел как от короны, так  и имел влияние на саксов и церковников. И прочит
на  должность  шерифа  этого  самого Эдгара  Армстронга,  будь  он  неладен.
Согласен, при других обстоятельствах лучшей кандидатуры не найти. Но Эдгар -
человек Стэфана, и разрази меня гром, если я это допущу!
     Но я то этого уже хотела и начала издалека:
     - Однако, если вы со Стэфаном договорились...
     - Если мы договоримся,  это будет стоить огромной власти. Но я говорю -
Стэфан дурак. И он сперва делает, а уж потом соображает.
     Ах, как мне  хотелось узнать  в чем тут дело! Но я понимала - если брат
узнает, что я ничего не слышала, то он вряд ли посвятит меня  в суть дела. И
все потому, что я женщина. И какого черта я родилась для юбки!
     - Но ведь  наш отец даже не спешит дать Эдгару соизволение на постройку
замка, - робко начала я, но только обозлила Роберта.
     - А  ты  уже никак  готова ему  помочь, не  так  ли, Бэрт?  Уж  эти мне
женщины! Стоило взглянуть на плащ крестоносца и смазливое  лицо - и она  уже
забыла, что перед ней всего-навсего саксонская свинья.
     -  Э,   потише,  братец.  Не  забывай,   что  наш  отец  благоволит   к
англичанам-саксам  и даже многих из  них возвеличил. А его первой  королевой
была чистокровная саксонка.
     - Тогда может и ты попросишься замуж за сакса? - зло прищурился Роберт.
     Стоп! Здесь мне лучше пока промолчать. И не ответив брату, я пришпорила
лошадь.
     ???
     До турнира  оставалось четыре дня и  все это  время я не  имела никаких
вестей об Эдгаре. Клара тоже где-то пропадала и я  злилась на эту дуру из-за
ее нерасторопности.  Наконец, за  день до турнира, она появилась. Грязная, в
измятом платье. И где ее только валяли?
     - Я  больше  не могу  там появляться, - виновато  сказала  Клара.  - Из
желания  услужить  вам,  госпожа,  я даже  сделала  невозможное: переоделась
монахом  и  пробралась на  территорию  комтурии,  хотя  вход  туда  женщинам
строжайше воспрещен.
     - И что ты узнала?
     Клара улыбнулась.
     - Для начала я отыскала человека сэра Эдгара по имени Симон. Он  мастер
каменщик  и нанят в Париже. Сакс вознамерился строить  замок, а этого самого
Симона  ему  рекомендовал  сам  Сугерий.   Симон  недавно  состоит  в  свите
крестоносца Эдгара, но кое-что ему известно. В частности, что у Эдгара  есть
сын.
     - Сын?
     -  Да, мадам.  Я даже видела  его. Коричневый,  словно финик,малыш.  Он
прижит от сарацинки, с которой тамплиер сошелся в иерусалиме. И хотя ребенок
рожден вне брака, сэр Эдгар окрестил его и нарек Адамом.
     "Хорошо, что  ребенок  внебрачный,  - подумала я.  - Ибо, если  я стану
женой Эдгара, то желательно, чтобы мои дети все унаследовали".
     Я впервые подумала о  детях,  как о чем-то обязательном  в  моей жизни.
Признаюсь,  детей  я не выносила.  Сама  мысль, что однажды  и  мне придется
произвести  на свет нечто подобное, раздражала меня неимоверно.  Однако  то,
что я так  спокойно подумала об этом, когда речь касалась Эдгара, говорило о
моих серьезных намерениях.
     - Что еще?
     Клара хитро улыбнулась.
     - Еще я узнала, что этот красавчик-тамплиер очень  богат. Он привез  из
святой земли целый обоз, в котором несколько возов с пряностями.
     Ого! Пряности! Навьюченный  пряностями  мул  делает человека богачом, а
воз прянностей - это поистине княжеский размах!
     - Но ведь тамплиеры  так  просто не упустят богатство из  своих  лап, -
засомневалась я.
     Клара пожала плечами.
     - Я  не могла толком разузнать что  к чему. Господин  Эдгар все время в
разъездах.  Симон  пояснил, что  тут все  дело  в  неких  векселях, но  я не
больно-то и поняла.
     Куда  этой  дуре  понять.  Векселя  -  это  слово  всегда  связывали  с
тамплиерами. Особые  бумаги, по которым  через ростовщические  конторы можно
получить деньги.  О, я  уже начала догадываться - все, что связано с Эдгаром
Армстронгом, пахнет золотом.  И  если  в  эти  дни он  занимался  векселями,
которые сулят ему обогащение... Что ж,  я готова многое простить ради этого.
Ему - отныне значит и мне. Я так решила.
     - Что еще?
     Клара замялась.
     -  Это все.  Симон прятал  меня на  сеновале,  и мне пришлось не только
беседовать с ним о  сэре Эдгаре.  Этот француз так хорош, так ласков и такой
любовник...
     - Ты, наглая девка, избавь меня от твоих омерзительных подробностей!
     Клара  даже  вздрогнула.  И  уже  скороговоркой   поведала,  как  ее  с
любовником выследил некий  Пенда,  личный  оруженосец Эдгара. И этот  Пенда,
оруженосец сэра Эдгара, и тут же вышвырнул Клару вон, при этом его  грубость
не знала границ...
     - Короче!
     - Госпожа, этот Пенда  вывел меня за ворота комтурии и заявил, что пока
его рыцарь не получил благословения гроссмейстера в темпле, чтобы снять плащ
храмовника и вернуться в мир, он должен оставаться непогрешимым и блюсти три
обета рыцарей Храма - бедности, целомудрия и послушания. И то, что среди его
людей затесалась женщина... Пенда сказал, что репутацию его господина спасет
лишь то, что самого рыцаря как раз не было в комтурии.
     Я не могла больше слушать. Хохотала так, что у меня закололо в боку. Уж
эти мне рыцари Храма - нет хуже лицемеров. Этот сакс должен быть непогрешим,
в то время, как уже давно нарушил все  обеты: бедности, так как  везет домой
целое состояние,  целомудрия  -  так как  прижил  ребенка  от  сарацинки,  и
послушания -  так  как  нарушил  два  первых  пункта.  Ну  чтож, мне  только
нравилось, что он не святой. Терпеть не могу святош.
     В  тот  вечер  я выяснила,  что  в  списках рыцарей  участников турнира
значится и несколько тамплиеров. А среди них и мой сакс.
     ???
     Просто  возмутительно,   что  женщинам   запрещают   присутствовать  на
рыцарских играх! Слава создателю, что мой отец не был столь  косным снобом и
позволял нам наблюдать за поединками со стены замка - так женщина вроде бы и
в отдалении, но так как ристалище расположено сразу за стенами  - все видно,
как  на  ладони.  И  это  правильно,  ведь   по  сути   дела,  рыцари  хотят
покрасоваться именно перед нами - знатными дамами, недаром они просят у  нас
то шарф, то  перчатку на  счастье, а  герольды,  в  случае победы, возвещают
какой леди тот или иной рыцарь посвящает свою удачу.
     В день  открытия турнира, несмотря на то, что ночью подморозило, многие
дамы  собрались на зубчатой стене полюбоваться красочным ристалищем.  Солнце
высушило иней, небо  было голубое, ясное.  За  оградой  ристалище  собралась
целая  толпа зевак.  Среди  них  было  и  немало женщин  простого  сословия.
Возмутительно, что  простолюдинкам позволяют быть  зрительницами, общаться с
участниками, в то  время, как нас вынуждают оставаться в отдалении. Якобы из
заботы, как бы нас не взволновало зрелище полученных на турнире увечий. Если
бы кто из нас опасался - не пришел бы. А так даже трусишка Элионора Блуаская
явилась, вырядившись в новую кунью шубку.
     Вскоре ко мне подошел  мой  верный Гуго Бигод, чтобы попросить талисман
на счастье. Я не ответила ни да, ни нет. Пожелала ему удачи, но ни перчатки,
ни шарфа он не получил, как не получил и мечтатель-трубадур Ральф де Брийар.
Он не самый  лучший воин среди  моей свиты,  хотя и чудесно поет. Ну и пусть
лучше  поет,  чем  рискует  опорочить  на  турнире  мой  дар.  Не   достался
приготовленный  шарф  и  этому  медведю  Теофилю   д'Амбрей.  Он   бесспорно
первоклассный воин, но все одно - свой шарф я приберегла для кое-кого иного.
Интересно можно ли давать подобную женскую деталь на турнире храмовнику?
     Я сразу высмотрела Эдгара среди рыцарей. Он был в белом плаще тамплиера
с красным восьмиконечным крестом. Его щит был  каплевидной формы  с  богатой
чеканкой,  на полусогнутой руке  он держал  свой полированный  шлем в  форме
желудя, а  его волосы покрывал капюшон из сплетенных металлических колец. Со
своего места я даже разглядела светлую прядь, ниспадающую на его лоб  из-под
капюшона, и неожиданно испытала волнение. Интересно подъедет ли он настолько
близко к нам, чтобы я могла вручить ему свой подарок?
     Не вытерпев, я спросила у сидевшей подле меня Мод Блуаской:
     -  А ваш  протеже,  дорогая,  намерен ли принять  участие  в  рыцарских
игрищах или явился только, чтобы продемонстрировать свою выправку и коня?
     Мод  лукаво  поглядела на меня,  отводя в сторону развевающуюся длинную
вуаль.
     - Уж не надеетесь ли вы, милая, подарить ему ваш шарф? Чтож после ваших
уединенных прогулок по переходам дворца, это вполне объяснимо.
     Я  лишь подумала, что слухи обо мне и  Эдгаре  уже  идут. Браво,  Генри
Винчестер! Хоть какая-то польза от тебя.
     Но вскоре я перестала думать  и о бывшем любовнике  и о будущем муже. Я
увлеклась.
     Турнир - вот поистине захватывающее зрелище! Гром труб, бешеная скачка,
удар!.. Как ловко  сражался мой брат Глочестер! Как великолепен  был Валеран
де Мелен.  А  Теофиль  д'Амбрей!.. Я  даже  пожалела, что  не  дала ему хоть
что-нибудь, когда даже мой отец не удержался и зааплодировал ему.
     -  Твой рыцарь, Бэртрада,  стоящий парень. Бьет, что камень пущенный из
баллисты.
     И конечно был  великолепен Гуго Бигод. Первый кровавый поединок выиграл
именно он. Когда их с противником  копья сломались и  они взялись  за  мечи,
Бигод был просто восхитителен! Потом  его противник рухнул  весь в  крови...
Ах, что я говорю! Уже  в следующем бою Теофиль пробил одного рыцаря из свиты
Вермандуа копьем насквозь и даже сорвал с лошади, держа на древке копья, как
жука  наколотого  на булавку!..  Элионоре  Блуаской даже стало плохо  и  она
облевала свою великолепную кунью шубку.
     А вот  Ральфу де Брийару  не повезло, его  ловко сбил  с лошади один из
рыцарей-храмовников.
     И  тут я заметила, что Эдгар стоит  совсем  рядом,  за креслом  Мод,  и
что-то  говорит  им  со  Стэфаном.  Я так занервничала,  что  даже  скомкала
малиновый шарф, приготовленный для него. Ах, подойдет ли ко мне Эдгар?
     Он подошел.
     - Мое почтение прекрасной принцессе.
     Я улыбнулась как можно нежнее.
     - Отчего бы и вам, сэр, не попытать удачу на ристалище?
     - Конечно, миледи. Я только  ожидаю, когда останутся наиболее достойные
из противников.
     -  Вы  столь  уверены в  себе? Что ж,  в таком случае я ничем не рискую
отдавая вам свой шарф.
     В  какой-то  миг я опасалась, что прекрасный тамплиер откажется. Но  он
лишь  молча  преклонил   колено  и   коснулся  губами   моей   руки  в  знак
признательности.  И  какое  мне  было  дело  какими  взглядами  обменивались
окружающие? Я выбрала его своим рыцарем - и точка!
     Но как же возмутились Бигод и Теофиль!  Гуго тут  же  вызвал Эдгара  на
бой.  И  какой  бой! Дважды они  ломали копья и  судьи, признав  их равными,
велели  взяться за мечи.  Но  в конце концов, Бигод был побежден.  Мне  даже
стало  его жаль,  таким  обескураженным  он покидал арену.  Но  все  же  мне
показалось, что Эдгар его пощадил. Он ведь мог сбросить его через барьер, но
он лишь прижал его лошадью к ограде ограничившись тем, что лишил меча.
     А Теофиль! Он так и вылетел из седла при  ударе. Кто  бы мог  подумать,
что  такой боец, как  Тео... Но  Эдгар, видя  мощь Теофиля,  бил его прямо в
голову.  Очень сложный удар, особенно, когда лошадь несется на полном скаку.
И выдержать его просто не возможно.
     Когда же  точно таким ударом  Эдгар  выбил Роберта Глочестера,  я  даже
испугалась. Видела, как нахмурился отец.  Сакс Эдгар  осмелился победить  на
турнире его признанного любимца!
     - Я  не  мог поступить  иначе, миледи, -  говорил  вечером на  пиру мой
храмовник. - У меня ведь был ваш шарф и я должен был сражаться в вашу честь.
     Ах,  тресни  моя шнуровка, если  это  не был  день моего триумфа. Эдгар
вошел  в  пятерку лучших рыцарей, и когда герольды известили имя его дамы, я
простила ему даже победу над Глочестером. И конечно же постаралась примирить
его с отцом. Я была дамой этого крестоносца, имела полное право не отпускать
его от  себя  весь вечер. Мы  даже танцевали в паре. И  когда я  спрашивала,
откуда  он знает модные па, он куртуазно ответил, что должен был выучить их,
раз его дамой  оказалась сама Бэртрада Нормандская. Каков  льстец!  Уж я  то
знаю, что рыцарь, побывавший при дворах Иерусалима, Венеции и Парижа, должен
разбираться  в тонкостях  этикета и  мод.  Но все равно мне было приятно.  А
вечером я жадно расспрашивала фрейлин, какие слухи ходят о нас с Эдгаром при
дворе. Самый смелый, что мы уже  стали любовниками. Я  даже онемела в первый
миг.  И  вдруг  с  удивлением  поняла,  что  не испытываю  отвращения.  Силы
небесные! Мне не было  противно! А  значит я и в самом деле готова стать его
любовницей.  Нет, нет. Это не то, что мне нужно.  Я  решительно хотела стать
его женой.
     ???
     Впервые в жизни мы с Робертом только сухо  раскланивались. Но мне  было
все равно. Помыслами моими владел только Эдгар. И я лезла из кожи, добиваясь
расположения к нему отца. По крайней мере я не упустила случая заметить ему,
что в Норфолкском графстве был бы желателен шериф-сакс.
     С Эдгаром мы виделись часто, но не настолько часто, как мне хотелось. Я
с досадой вновь  и вновь замечала, что тамплиер пользуется успехом у женщин.
А так как среди них было немало таких,  кто  по положению  был ближе к нему,
чем дочь короля, то я опасалась,  что он более серьезно отнесется к вниманию
какой-либо из этих вертихвосток.  Разумеется я его дама,  но на дамах сердца
не часто женятся.  И как же я злилась,  когда видела его  в окружении других
леди.  Чертов  полумонах!  Умеет  же  он  быть  милым  с ними.  Я стала  его
ревновать. Но с ревностью только  сильнее  окрепло мое желание  получить его
для себя.
     Чтобы быть ближе к Эдгару, я проводила много времени со Стэфаном и Мод.
Эта пара наверняка догадывалась о  причине моей  неожиданной дружбы, но  мне
было плевать на  их мысли.  Зато  мой брат Роберт  превратно истолковал  мое
неожиданное  сближение с Блуаской четой. И немудрено,  что  стал так сух  со
мною.  Его  же  отношения  со  Стэфаном  стали едва  ли  не  враждебными.  Я
подозревала,  что это как-то связано с тем их разговором в лесу, но  сколько
не пыталась, так и не смогла проникнуть в их тайну.
     Генрих Боклерк не вмешивался в такие размолвки при дворе. Он был уже не
в  том возрасте,  чтобы  утруждать  себя  мелкими  интригами,  даже если они
касались  его ближайших  родственников.  К тому  же с  приближением Великого
поста гостившие  при дворе вельможи начали  постепенно  разъезжаться. Что за
радость  оставаться  при короле в нестерпимо скучные  дни  поста, когда одно
богослужение сменяется другим, и им конца не видно!
     Покинул  двор  в  Руане   и  Вермандуа,  предварительно  обручившись  с
Элионорой  Блуаской,  о чем  я  нисколько  не  жалела. Единственное, чего  я
опасалась - что если и  Эдгар уедет до того, как я все устрою. Понимал ли он
на что направлено мое внимание  к нему? Порой, когда  я была особенно мила с
ним, он  глядел на меня  с неким недоумением. Держался любезно, но неизменно
почтительно. Черт бы побрал эту  его почтительность!  Если бы он  был  более
дерзким, мне  бы легче  было все устроить. А так  мне приходилось едва ли не
бегать за  ним.  И  если порой  он окидывал меня с ног  до головы вызывающим
мужским взглядом, то дальше этого не шел, словно понимал, что мне не ровня и
его заигрывание не более, чем дань куртуазному флирту. Но если он уедет...
     Я возлагала надежду на большую охоту, какую король  назначил  на начало
февраля. На охоте нет той строгой церемонности, там я смогу быть раскованнее
и все выложу своему избраннику.
     Охота - последнее перед Великим постом увеселение  двора  - должна была
произойти в лесах близ замка Фалез. Накануне весь двор в суматохе перебрался
в  этот замок,  знаменитый  тем, что  в  нем увидел  свет  мой  великий  дед
Вильгельм завоеватель.
     Гон  начался,  как и  положено, на рассвете.  Егеря подняли  для короля
большого оленя-одинца,  а для  прочих участников гона  предназначалось  либо
следовать  за королем,  либо  довольствоваться  той  добычей, какую  спугнут
ловчие во время облавы.
     В тот день я особо принарядилась. На мне было удобное для верховой езды
широкое одеяние бордового цвета и в тон ему  плащ. Волосы я  сколола с боков
золотыми  пряжками,  а  всю  ниспадающую  сзади основную  массу  спрятала  в
расшитую бисером  сетку. И Эдгар не преминул заметить, что нам надо отъехать
и переговорить с глазу на глаз, но я замешкалась, а уже в следующую минуту к
нам подскакал Роберт и довольно  бесцеремонно велел мне держаться  как можно
ближе к основной кавалькаде охотников.
     С чего бы это он стал вдруг мне приказывать?
     Я  не  успела спросить,  когда  он уже насмешливо  заговорил с Эдгаром,
любопытствуя,  зачем  тамплиеру понадобилось  три ножа у пояса - ведь обычно
охотники  довольствуются  луком  и  рогатиной.  И  тут  же  вмешался Стэфан,
взаявив,  что  Роберту  не должно быть никакого дела до того,  с чем охотник
отправляется на гон. Дело шло к ссоре, но Роберт сдержал себя и отъехал, при
этом  выразительно  взглянув  на  меня  и  еще  раз  напомнив,  чтобы  я  не
отдалялась.
     Вот уж, стану я ему повиноваться!  А тут еще Стэфан стал так любезен со
мной, успокоил, говоря,  что и братья порой бывают редкими грубиянами.  Даже
стал расхваливать мое умение держаться в седле, хвалить Молнию, расспрашивая
о ее достоинствах. И так уж вышло, что когда раздались звуки гона, мы  так и
поехали по тропе втроем - я, Стэфан и Эдгар.
     Я обожала бешеную скачку по лесу, когда под ногами проносится земля и у
меня столько  возможностей покрасоваться моим  умением наездницы. Вдобавок я
ловила  на себе восхищенные  взгляды  тамплиера  и испытывала необыкновенный
душевный подъем.
     День был  относительно  теплый и безветренный.  Дичи  была в изобилии -
ловчие  гнали ее со всех сторон, а впереди уже  раздавался рев трубы короля,
трубившего "по-зрячему". Мы же втроем не  спешили прорываться вперед, и я не
раз и не два пускала стрелы то в тетерева, то в барсука или зайца, то просто
в ворону.
     А  потом  появился  вепрь. Ума не  приложу.  Как  этот  огромный  секач
умудрился так долго скрываться, когда вокруг стоял такой гвалт. На мгновение
мне  даже показалось,  что  в  чаще.  Откуда  он выскочил, мелькнули силуэты
людей.
     Так или  иначе,  это  огромное черное чудовище перескочило нам дорогу и
Стэфан,  крикнув Эдгару  следовать за ним, понесся  за зверем  в сторону  от
основной массы охотников.
     Я  запросто  могла  отстать от них и тогда  у меня  не  осталось  бы  и
последнего шанса  побыть с тамплиером наедине.  Но  подо мной  была  Молния,
которая повиновалась малейшему движению шенкелей и я, не раздумывая, пустила
ее следом.
     Это была  бешеная скачка.  Собак  у нас не было  и наша  удача  в  гоне
зависела  только в том, чтобы не  потерять зверя из виду. Но странное дело -
два или три раза мне показалось, что за кустами мелькали силуэты невесть как
попавших в эту  часть леса ловчих, и они словно загоняли зверя все дальше  в
глухомань  и  низины.  Заметили ли  это мои спутники?  Похоже,  Эдгар что-то
понял. Он даже стал окликать графа Стэфана. Куда там. Стэфан был весь в пылу
гона. Несся, боясь потерять из поля зрения добычу. Он был заядлым  охотником
и, видимо, решил,  что  раз для  короля уготовлен олень-одинец, то уж  он-то
уложит в ряд охотничьих трофеев тушу могучего вепря.
     И  тут  случилось   непредвиденное.  Я   замешкалась   среди  зарослей,
приотстала, и  внезапно откуда-то  выскочили  двое  людей,  пытаясь схватить
Молнию под  уздцы.  В  испуге  я закричала - от крика  незнакомцы  бросились
прочь.  Я была взволнована и  не сразу поняла, когда рядом  оказался  Эдгар,
стал спрашивать, что случилось.
     Все происходило  удивительно быстро. Не успела я толком объяснить  ему,
как он вдруг перестал меня слушать, даже не  взглянул в сторону  исчезнувших
за деревьями  незнакомцев, а  развернул  коня  и  понесся  прочь.  Если я  и
опешила,  то лишь  на мгновение. Ибо уже поняла, что происходит. Со стороны,
куда ускакал Стэфан долетали крики, лязг оружия.
     Когда я следом за Эдгаром выскочила в болотистую низину,  то увидела...
Я даже растерялась, сильно натянула поводья, сдерживая Молнию.
     Лошадь Стэфана барахталась  в болотной жиже, пытаясь встать, а сам граф
Мортэн, обнажив меч, отбивался от шестерых вооруженных бандитов.
     Не  надо  иметь  семи  пядей  во  лбу,  чтобы  понять  -  он  долго  не
продержится.  Я  и  так уже  видела  кровь у него  на плече.  И  хоть Стэфан
считался отменным воином, но против шестерых...
     Ему   на  помощь  пришел  Эдгар.  Налетел,  тут  же  сразив  одного  из
нападавших.  Но  развернуть  коня  не  успел,  когда  кто-то  из   бандитов,
изловчившись, длинным тесаком  подрезал сухожилия на  ногах его лошади.  Мой
тамплиер оказался на земле, придавленный рухнувшим животным.
     Кажется я стала кричать.
     А  потом  увидела, как подскочивший к нему разбойник занес меч, однако,
не нанеся  удара,  вдруг  стал  заваливаться назвничь.  В  горле  его торчал
брошенный крестоносцем кинжал. В следующий миг Эдгар освободил  придавленную
лошадью ногу, вскочил, но прежде чем выхватить меч, метнул другой нож, и тот
едва ли не по рукоять застрял в спине одного из наступавших на Стэфана.
     Так  вот для чего  служили  эти ножи. Метал он  их просто мастерски.  И
глядя на него, я уже не кричала. Я была восхищена. Особенно, когда он так же
молниеносно сразил броском ножа третьего из  разбойников. Теперь их осталось
двое против двоих.  Двое бандитов против двоих воинов-профессионалов  -  уже
можно было догадаться, чем окончится схватка.
     Один из  нападавших  первым  понял  это и, бросив  сотоварища,  кинулся
прочь.  Тот  лишь на  миг замешкался  и  Стэфан  так  и резанул его - только
хрястнуло,  брызнула кровь.  Эдгар  же, подхватив какую-то корягу, метнул ее
под ноги убегавшему. Тот споткнулся, упал в грязь.
     В два счета я оказалась рядом и, спрыгнув с седла, обвила шею Эдгара.
     - Я так испугалась, так испугалась...
     всего мгновение я пребывала в тепле его  объятий. Он тут же отстранился
от меня и бросился к Стэфану.
     - Не убивайте его, граф!
     Стэфан  уже  стоял над поверженным  противником, занося  меч,  но Эдгар
удержал его руку.
     - Разве  вы не  поняли,  сэр, что это не  простые бандиты? Вас заманили
сюда. Это ловушка.
     Стэфан молчал тяжело дыша, и Эдгару пришлось пояснить, что старый секач
появился  на  их пути  неспроста: его специально  гнали в эту  глушь,  чтобы
заманить графа Мортэна.
     Тогда Стэфан приставил острие меча к горлу лежавшего бандита.
     - Говори, кто тебя нанял, или умрешь!
     Тот глядел на графа расширенными глазами, но не издавал ни звука.
     Я тоже молчала. Мне стало страшно. Я  узнала этого человека. Видела его
как-то в покоях Роберта. И  понимала,  что грозит  брату, если откроется его
роль в попытке убить племянника короля.
     Пленник молчал, догадываясь, что  смерти ему так или иначе не избежать,
но оставаясь верным своему господину.
     - Что ж, - глухо произнес Стэфан, - помоги мне  связать его, Эдгар. А в
Фалезе мои палачи быстро развяжут ему язык.
     С  этим они  справились быстро, благо  веревки у  охотников всегда  при
себе.  Но обе их  лошади были покалечены  и  пришлось их  добить. Потом  они
взвалили  пленника на Молнию, перекинув через круп лошади, связав его руки и
ноги у нее под брюхом. Мою лошадь пугал запах крови, она дергалась и плясала
на месте. Я даже помогала Эдгару со Стэфаном.  Потом они  на  миг  отошли, я
воспользовалась моментом и сунула в руки пленнику свой  маленький нож. И тут
же пошла к  мужчинам, чтобы быть с ними  и чтобы они  меня не заподозрили. Я
даже услышала две последние фразы.
     - ... Я догадываюсь, - говорил Стэфан. А Эдгар сказал:
     - Это еще надо доказать королю.
     И они разом умолкли, заметив меня.
     Я тут же затараторила, что  не хотят ли  они заставить  меня  проделать
весь обратный путь пешком, поскольку решили воспользоваться моей лошадью?
     - Конечно же нет, -  улыбнулся  Эдгар. - Вы сядете  в седло,  я  поведу
Молнию под уздцы, а граф пойдет следом и будет присматривать за пленником.
     Слава Богу, Стэфан оказался не годным надзирателем. Да  и местность шла
по пересеченной местности,  он все  время  отставал,  да и  ослаб  от потери
крови.  Порой, когда  он  заметнее отставал, я  даже  начинала слегка пинать
пленника,  не  понимая, отчего  он  мешкает.  Я  ведь  сидела  перед  ним  и
чувствовала, как  он  тихонько возится, то вновь замирает, то снова начинает
ерзать. Если бы в седле сидела не я, его действия весьма скоро можно было бы
заметить. И все же  он чего-то тянул. А я пока отвлекала Эдгара,  разъясняла
ему обратную дорогу. Я ведь хорошо знала здешние места.
     Мы  уже приближались к месту сбора  остальных охотников и уже явственно
различали  голоса рогов, трубивших  "отбой", когда я почувствовала  толчок и
поняла, что  осталась  на лошади одна. Позади послышался треск, топот  ног и
проклятия  Стэфана.  И тотчас Эдгар кинулся следом.  Я видела, как он  вновь
метнул  нож, но тот  вонзился  в ствол  дерева, за который  успел  заскочить
беглец. Эдгар по-прежнему  преследовал его. Мы  со  Стэфаном  остались одни.
Какое-то  время мы  прислушивались  к шуму  погони,  потом переглянулись.  И
Стэфан нахмурился.
     - Как это ему удалось освободиться, Бэртрада?
     Я пожала  плечами, причем глядела прямо в серые глаза Стэфана, ничем не
выдавая волнения.
     - Возможно вы его просто плохо  обыскали  и у этого разбойника оказался
остался припрятанный нож. - И добавила: - Но Эдгар-то его догонит.
     Эдгар скоро вернулся. Один. Сумрачно глядя на Стэфана, развел руками.
     - В его проворстве было его спасение. И он не упустил свой шанс.

     ???
     Лишь через  пару дней,  когда толки о происшедшем уже поутихли, я сочла
уместным переговорить с Робертом. И  как  же я кричала на него,  даже топала
ногами.
     - Понимаешь ли ты, что чуть не лишился своего доброго имени, дурак! Ах,
светлейший граф Глочестер, любимец Генриха  Боклерка - и надо же, всего лишь
подлый убийца.  Я просто спасла твою шкуру. Но теперь и Стэфан и  Мод что-то
заподозрили и косятся на меня, как на предательницу.
     Для меня  это  было тем  более прискорбно, что потеряв связь с ними,  я
невольно отдалилась  и  от  Эдгара.  разумеется, он  нанес мне  визит  после
случившегося на охоте, мы даже сыграли с ним партию  в шахматы, но, когда он
сообщил.  Что  через неделю покидает двор,  я  не  сумела  найти подходящего
предлога,  чтобы  удержать  его.  наверняка  Стэфан  и Мод поделились с  ним
подозрениями в отношении меня,  и теперь в поведении эдгара, несмотря на его
неизменную  любезность,  чувствовалась   некая  отчужденность.  Где  уж  тут
намекать, что хочу за него замуж.
     Зато Глочестер выглядел виноватым.
     - Но ведь  ты  сама понимаешь,  Бэрт, у  меня не  было  выхода.  Стэфан
слишком много знает и...
     - Да ни черта я не понимаю!
     Больше  не было нужды притворяться. Слишком многим был обязан мне брат,
и теперь пришла пора выложить все как на исповеди.
     Я сидела на  кресле, положив ноги  на скамеечку у жаровни. В  маленькой
комнате было полутемно, света  от угольев в жаровне маловато, а тусклый свет
февральского  дня  еле сочился  сквозь  толстую слюду  в оконце. И все же  я
видела, как Роберт  смущен, то и дело  нервно трет свой огромный подбородок.
Но  по  мере  того,  как  говорил, голос  его  креп,  а  челюсть  независимо
поднималась.
     Оказывается  все  дело  в  нескончаемых  ссорах  дома  Анжу  с Генрихом
Боклерком. Из-за этого Матильда словно входила  в клан врагов короля Англии.
И хотя  она  его единственный  законный  ребенок,  но трон-то он  ей оставит
только, если она родит  сына,  что исходя из  ее отношений с мужем,  пока не
слишком  возможно.  Поэтому  в  окружении короля  многие  подговаривают  его
изменить завещание  в  пользу  старшего  по  мужской  линии  из  наследников
Завоевателя -  Теобальда. И Генрих прислушивается к этим речам. Хотя, что на
уме  у короля никогда  не ясно. Два  года назад он  заставил своих  вассалов
присягнуть Матильде, а теперь  почти не  упоминает  об этом и ведет активную
переписку  с Теобальдом. Но Глочестер заинтересован, чтоб наследство перешло
именно к Матильде. Если же король переделает завещание в пользу племянника -
можно  только догадываться какое  возвышение ждет это ничтожество Стэфана. У
его брата Теобальда  уже есть и Блуаское  графство,  и графство  Шампань,  и
Шартрские  владения. Если он  получит и  Нормандию с Англией...  Ведь Стэфан
английский  граф  и большую часть времени  проводит  именно  в  Англии.  При
воцарении  же Теобальда  он  вполне  может рассчитывать,  что  старший  брат
сделает его наместником и полновластным господином в Англии, в то время, как
Теобальд будет править на континенте. Но  этого не мог допустить  Глочестер.
Он кровный брат Матильды и может возвыситься только при ней, в то время если
наберет  силу  Блуаский клан -  Теобальд, Стэфан и епископ Генри Винчестер -
Роберт  будет  просто вассалом  при  них.  А  он хотел  быть властителем. Он
английский граф, и пока сестра будет в Анжу, сам рассчитывал править Англией
от ее имени. Вот еслибы не Блуаский клан, который набирает такую силу.
     И  тогда  Роберт  решился  подкупить  Стэфана.  Еще  не  известно,  что
предложит брату Теобальд, ведь  поговаривают, что меж  ними  не самые добрые
отношения. Он же, Глочестер, готов  предложить графу Мортэну поделить власть
в Англии, пока Матильда будет на континенте  ссориться с мужем.  И для этого
Стэфану  только надо было опорочить Теобальда, наговорить королю на старшего
братца... Но все  свелось к тому,  что Стэфан решительно  отверг предложение
Глочестера  и   даже  пригрозил  сообщить  Матильде,  каковы  планы   на  ее
королевство коварного Роберта. Был ли после этого у Роберта выход? Ведь если
Матильда перестанет доверять брату... И он решил постараться устранить графа
Мортэна.
     - Теперь-то я сознаю, что сделал глупость, - удрученно говорил  Роберт.
- Это  могло обернуться для  меня  позором и  изгнанием.  Черт  побери,  все
твердят, что я любимец короля, но мало кто знает, как сильно Генрих привязан
к Стэфану. Да,  я мог бы погубить  себя. Но спасла меня именно ты, Бэрт. Мой
человек обо всем поведал мне. Теперь он далеко. А ты... Я в неоплатном долгу
перед тобой, сестричка.
     Этих слов я и добивалась от него.
     -  Чтож,  услуга за услугу. Я  помогла тебе спасти  честь, а ты  за это
обеспечишь мне мою судьбу.
     И я прямо сказала, чтобы он помог мне выйти замуж за Эдгара Армстронга.
     Поначалу  я выслушивала  его гневные  речи, о том, что этот сакс мне не
пара, что недостоин и  коснуться женщины в которой течет кровь  Завоевателя.
Но когда он выговорился, я спокойно напомнила, что он мой должник.
     Роберт устало махнул рукой.
     -Что ты от меня хочешь?
     Во-первых, чтобы он  сблизился  с  Эдгаром  и это даст ему повод начать
восхвалять  сакса  перед  королем.  Далее  я  сказала о  своем  плане насчет
Восточной  Англии  и вакантного там места шерифа. Стэфан добивается для него
шерифского жезла, так пусть Эдгар получит его  не  от графа  Мортэна,  а  от
Глочестера. Так он сразу станет его человеком. Почву для возвышения Эдгара я
и  Стэфан уже подготовили и, если отец колеблется,  то это  до тех пор, пока
Эдгар  не  снимет  плащ храмовника.  Король  осторожен  с  ним  и не  желает
возвышения  тамплиеров  в Англии  через  одного из  них.  Но  он не может не
отметить, что лучшей  кандидатуры чем Эдгар не найти. И если Эдгар выйдет из
Ордена... а это произойдет несомненно,  если он обручится, то отец  не будет
раздумывать. Далее от места шерифа к  титулу графа - один шаг. И  я, как его
законная супруга, стану графиней.
     Я давно все это продумала. Конечно мне нравился Эдгар,  но только в том
случае,  если при нем я стану не женой саксонского  тана,  а  могущественной
графиней.  Я возвышу  своего  мужа,  сделаю  своим  должником  и  этим смогу
подчинить себе, стану его госпожой.
     Кажется Роберт  понимал  меня. Его тоже  устраивало  иметь в  Восточной
Англии своего человека. Но вот как  сделать, чтобы Эдгар просил моей руки? И
тут я  поведала Роберту  свой план.  В первый миг  он возмутился, потом стал
хохотать, но неожиданно стал серьезен.
     - Сказать по чести, Бэрт, я бы не хотел, чтобы моя  помолвка состоялась
подобным образом. Для мужчины не очень  радостно, когда его ловят для брака,
словно зверя в силок.
     Я прищурилась.
     - Брак - это  сделка, Роберт. А  кто  как не рыцари Храма разбираются в
выгоде сделок? И этот сакс поймет - я его удача.
     - Но уверена ли ты, что он тебя любит?
     - Любит? При чем тут любовь? Люди женятся ради положения, ради богатого
приданного,  ради  земель  и чтобы укрепиться за  счет родственных связей. А
любовь... Право ты  сейчас мыслишь,  Роберт, как  эти мечтатели  трубадуры с
юга. К тому же разве я недостаточно хороша, чтобы мужчина полюбил меня?
     И я встала, подбоченясь  и перебрасывая на  грудь гриву своих роскошных
волос.
     Роберт улыбнулся.
     - Да, ты красавица, Бэрт, клянусь честью. И я надеюсь, сакс поймет это.
Ибо учти,  чтобы ни  говорили  о выгоде  брачных  сделок, но  именно  любовь
скрепляет  семью,  делает супругов духом и  плотью единой. И  то,  что  леди
Мабель Глочестер не видит  моего безобразного  лица  и  счастливо улыбается,
когда я возвращаюсь домой, наполняет мою душа теплом и благодатью.
     Ха! Кто  бы говорил. И это  Глочестер, мой брат, который  не один подол
задрал, как у благородных дам, так и  у простолюдинок. А его жена безвылазно
сидит у себя  в  замке  и тоскуя ждет его. Нет  уж, упаси меня Бог  от такой
участи. Ну, разумеется, вслух я ничего не сказала. Мы еще обсудили кой-какие
детали, и Роберт взялся исполнить задуманное.
     ***
     Всю  следующую  неделю я избегала своего тамплиера.  Это  не составляло
труда, так  как большинство  гостивших при дворе вельмож уже  разъехались  и
старый замок Фалез погрузился в тишину великопостных дней.  Городок  внизу у
текучих вод тоже притих.
     Из своего окна я видела берег реки, куда то и  дело причаливали баржи и
где вечно стоял гвалт прачек. Наверное когда-то так же глядел в окно грозный
герцог Роберт  Дьявол, когда  увидел на берегу  прекрасную прачку Арлетту, и
это изменило  их жизнь. От их  страсти на свет появился  мой  дед Вильгельм,
принесший Нормандскому роду корону Англии.
     Все  эти романтические размышления были  не по  мне. Но  я считала себя
влюбленной и прощала своей душе минутные слабости.
     Чувствовала ли я напряжение?  Пожалуй,  да. Я  волновалась - как-то все
произойдет? В том, что Роберт мне поможет, а  Эдгар не сумеет уклониться,  я
не  сомневалась.  И все  же сердце мое замирало.  Решалась моя судьба.  Если
задуманное не выйдет, я надолго останусь опороченной. Но почему, собственно?
Ведь сумел же отец замять дело с падением Матильды, хотя и по сей день ходят
слухи о  том, что  король клятвенно  обещал  зятю Анжу  положить к его ногам
голову некоего крестоносца по  имени Ги де  Шампер. А насчет меня... Тут все
можно  обернуть куда  тише. Но именно этого  я  и не  желала.  Мне нужен был
скандал, огласка, сплетня. На это я и делала ставку.
     Роберт  сдержал свое обещание  и сблизился с Эдгаром. Из своего  окна я
часто видела их вдвоем то на старой галерее  замка, то  гарцующими у реки на
великолепных лошадях. Однажды Эдгар, словно почувствовав мой  взгляд, поднял
голову  на  окно в моей  башне. Я отшатнулась, как  ужаленная. Заметил ли он
меня? Но когда именно в тот день он хотел нанести мне визит, я отказалась от
встречи.
     Мой  отец  перестроил  и расширил Фалез.  Одним  из новых построек была
часовенка в новом стиле -  со стрельчатыми окнами и веерным сводом. Я знала,
что вскоре отец с несколькими приближенными отстоит в ней полуночную мессу в
память о погибшем наследнике. Принц Вильгельм утонул  одиннадцать лет назад,
сейчас ему исполнилось  бы двадцать  девять. Из года в год отец в это  время
возносил молитвы за душу сына.
     В  тот день  с утра  я  была  до  приторности нежна с  отцом.  Он  даже
растрогался. Чтож, мне сегодня как никогда понадобится его доброта. Этот Лев
Справедливости, как его  называли,  мой  грозный родитель, сегодня решит мою
судьбу и мне было необходимо,  чтобы  он помнил,  какая  у  него  ласковая и
любящая дочь, как сочувствует ему в его отцовском горе.
     Выходя от короля, я едва не столкнулась с Робертом и Эдгаром. Я скромно
потупилась,  принимая  приветствия,  но  мы  с  Робертом  успели  обменяться
быстрыми взглядами и он едва заметно кивнул. А Эдгар... Я видела  его  синие
выразительные глаза, выгоревшие почти до белизны волосы, его почти по-женски
мягкую  улыбку.  У   меня  заныло  сердце  -  до   того   он  показался  мне
привлекательным. Да мой супруг будет одним из  красивейших мужчин Англии. Но
идя  к  себе, я  только размышляла, какой  же  повод придумал  Роберт, чтобы
назначить встречу Эдгару в часовне Фалеза за  полчаса до полуночи. Хотя  это
не существенно, ибо моего брата не  будет на месте  встречи. Там буду я. И у
меня будет пол часа, чтобы решить свою судьбу.
     Все же я волновалась, и вскоре даже мои фрейлины поняли это - настолько
я была  капризна и раздражительна.  Велела им выкупать меня в воде с розовой
эссенцией, а  потом просто замучила Маго, укладывавшую мне волосы. Та  никак
не могла  взять в  толк, чего же  я хочу, а я, в свою  очередь,  не могла ей
втолковать,  что  должна  сегодня  выглядеть  невинной  девой,  явившейся  в
Фалезскую часовню помолиться за погибшего брата - и только.
     В конце  концов, я велела  Маго  разделить волосы  на прямой  пробор  и
стянуть  сзади в низкий узел, а вокруг чела одеть простой  серебреный обруч.
Одежду  я  выбрала  из  темного  сукна,   соответствующую   моменту,  но  не
удержалась, велев надеть на грудь цепочки в  несколько рядов. Я знала, когда
я  бурно  дышу, по ним  скользят поразительно красивые блики.  А уж поводов,
чтобы бурно дышать, у меня найдется немало.
     Перед выходом я велела набросить себе на плечи широкий плащ на  волчьем
меху: в часовне пронизывающий холод. Однако когда, покинув своих женщин, я в
одиночестве направилась в Фалезскую часовню, я дрожала скорее от напряжения,
чем от холода.
     И вот я, коленопреклоненная, одна в пустой гулкой часовне. Передо  мной
алтарь, на нем  горят две  свечи,  освещая  украшенное каменьями распятие, и
далее,  в  углублении  стены,  изваяние  Девы Марии,  сделанное из  глины  и
покрытое белой и синей глазурью. Наверное мне  все же следует помолиться, но
мои мысли так и разбегаются, а  заученные слова  литании не касаются души. Я
вообще  не очень-то религиозна, к тому же нахожусь  сейчас в слишком большом
смятении. Я не могу  думать о  небе,  когда  здесь, на земле,  решается  мое
будущее.  Мои  мысли скачут,  как ягнята  на  лугу. Нравлюсь  ли  я  Эдгару?
Намекнул ли  уже  королю  Роберт, что я  больна от  любви к тамплиеру? И как
отнесся к  этому Генрих? Если он до сих пор ни словом не обмолвился,  значит
считает  это  просто капризом.  Ведь у  Эдгара  могущественные  покровители,
прекрасные рекомендации, за него просили и Стэфан и Роберт.
     О, я вздрагиваю от каждого звука!.. И очень хочется, чтобы мой тамплиер
не  заставил  себя  долго  ждать,  ибо  от  каменных плит  пола  поднимается
пронизывающий холод,  да и  не любительница я  стоять на  коленях. За  окном
слышен крик  вылетевшей на охоту совы. Сквозь ромбы  стекол  в узком окне  я
замечаю отсветы огней  в том крыле замка, где находятся покои короля. Сейчас
Генрих  тоже готовится прийти сюда и  с ним его свита.  Стэфан  уж наверняка
будет  с  ним,  как  и  Роберт,  чтобы  впоследствии  иметь   правдоподобное
объяснение своей неявке на встречу с тамплиером.
     Когда  в  пустом  переходе  позади  меня  послышались  шаги,  я едва не
вскочила  от  страха.  Не  приведи  Господь,  чтобы  это  оказался  один  из
священников, решивший осмотреть часовню перед приходом короля. Но  нет, шаги
уверенные, сильные, слышно легкое позвякивание шпор.
     Слабо скрипнула дверь. Я крепко прижалась лбом к сцепленным пальцам. Со
стороны  похоже, что вся ушла в молитву. И  тот  кто стоял  сзади, словно не
решался  потревожить  меня.  Господи, отчего он так медлит? И вдруг я слышу,
как дверь вновь чуть скрипнула. Неужели же Эдгар, не найдя здесь Глочестера,
решил уйти?
     Я не выдержала, резко оглянулась.
     - Сэр Эдгар?
     Он  застыл  на пороге. Светлый плащ  с крестом в  полумраке  сводчатого
перехода,  длинные  волнистые  волосы.  Одна  рука  на кольце  двери, другая
сжимает у пояса перчатки.
     Я медленно поднялась  с  колен.  Видела  как он вновь прикрыл  дверь  и
изысканно склонился в поклоне.
     - Простите, миледи. Я  не ожидал встретить вас  здесь и  у меня не было
намерения помешать вашей беседе с Богом.
     - Что же вас привело сюда?
     Он замялся,  явно не  желая  говорить  о  Глочестере..  Я улыбнулась  и
протянула ему руку.
     - Я рада, что мы свиделись, сэр.
     -  В  самом деле?  А мне-то  казалось,  что я  имел  несчастье  вызвать
неудовольствие вашего  высочества. Вы ведь не жаловали меня своими милостями
последнее время.
     И тут я всхлипнула. Да как натурально!
     -  Бог  мой!  Да знали  бы  вы, чего  мне стоило избегать  вас!  Я  так
измучилась за это время.
     Он молчал и тогда  я шагнула  к  нему, коснулась кончиками пальцев  его
щеки.
     - К чему мне было надрывать душу,  видеть вас, смотреть на вас и знать,
что вы вот-вот уедете. Да простит мне небо, но я так старалась забыть вас.
     Он молчал. Сжал мою руку и молчал. А я  вдруг и в самом деле поверила в
то, что говорю, меня начала бить дрожь, слезы так и потекли из моих глаз.
     -  Вы уезжаете,  сэр, и я  не знаю  свидимся ли мы  еще. Но мое  сердце
разбито и  истекает  кровью.  Я  всего  лишь  женщина  и не вольна  в  своих
желаниях. Но где бы вы ни были, я буду думать о вас, буду помнить и молиться
за вас. Вы - моя прекрасная мечта, сэр Эдгар...
     Его губы дрогнули, но не издали ни звука.
     Господи,  все  это  было так трогательно, что  я  расплакалась навзрыд.
Сказала сквозь всхлипывания:
     - Я рада, что мы все же встретились перед разлукой. Рада, что вы пришли
и выслушали мое признание.
     Он медленно поднес мою руку к губам.
     - Я рыцарь Христа, миледи.
     -  Но  вы  ведь  и мужчина. Прекраснейший мужчина на свете.  И вы скоро
скинете плащ храмовника,  женитесь. Я же буду с тоской думать, кто же она  -
ваша избранница. И почему она, а не я ждет вас там, в вашем замке в Англии.
     Он  по-прежнему молчал.  Меня это  стало раздражать. Я  тут изливаю ему
свою душу, а он - совершенный холод. Наконец он все же сказал:
     - Я не стою вас, принцесса.
     - Позвольте мне это решать! Да, я принцесса, но и у дочерей короля есть
сердце. О,  скажите мне хоть  что-нибудь, мой Эдгар! Нравлюсь ли я  вам хоть
немного?
     И тут я заметила, как вспыхнул огонь в его глазах.
     -  Вы  прекрасны,  леди Бэртрада.  Я  часто  любовался вами. Но  всегда
помнил, кто вы - и кто я. Я уважал высокое положение своей дамы и...
     Я прижала ладонь к его губам, заставляя умолкнуть. И тут почувствовала,
как он поцеловал  мою руку.  Нежно, так нежно... Мне это было приятно,  но я
хотела большего. Он держал мою  руку в  своих ладонях и мягко касался губами
кончика каждого пальца. А я растерялась. Я ждала, что он набросится на меня,
а   я  буду  вырываться.  Но   он   медлил...   Черт  бы   побрал  эту   его
благовоспитанность!
     И тогда я почти приказала:
     - Поцелуйте меня!
     Рыцарь  вздрогнул. Но  вот  его  руки  обвились  вокруг моей  талии и я
подчинилась им, приникла к нему, обняла.
     Нет, он не впился в меня, как  Гуго Бигод, не рвал  мой рот, как Вильям
Ипрский, не мял мои губы губами, как Генри Винчестер. Он коснулся их слегка,
как дуновение ветра. Но я так и не поняла, как вышло, что мои уста оказались
в плену у его, словно бы  стали одним целым. Я недоумевал, что же мне теперь
делать, пока  не почувствовала требовательный  нажим его  языка, размыкающий
мои  губы. Я  подчинилась, так и  не зная,  что  теперь делать.  Вырываться?
Обнимать его? Мой язык, столкнувшись с его, стал мешать, но я не знала, куда
его деть. Я не дышала, мне не хватало воздуха.
     Я  отстранила лицо. Но он обнимал меня и я почувствовала, как он тяжело
и  напряженно дышит.  А его рука  вдруг огладила мое  бедро,  скользнула  по
ягодицам и  сильнее  прижала меня к себе. И я почувствовала его возбужденную
плоть внизу своего  живота.  Мне  стало стыдно. И это была не  борьба, как я
ожидала, он брал меня словно с ленцой. Он целовал мою  шею, горло у ключицы,
а я покорная, замершая стояла у него в руках, не зная, что делать.
     Он словно бы понял это. Отпустил меня, все еще тяжело дыша.
     - Простите, миледи. Но у меня так давно не было женщины. Я напугал вас?
     Я  боялась лишь одного, что он сейчас  уйдет.  И сама  порывисто обняла
его.
     - Нет, нет, не отпускайте меня. Я хочу это знать, хочу запомнить вас.
     Он снова целовал меня, но на этот  раз более страстно. А  я вцепилась в
него и наверное мешала  ему. Он  даже чуть  отстранился и его рука коснулась
моей груди. Почему мужчин так волнует женская грудь? И что я должна делать в
этот момент? Его  пальцы запутались в моих цепочках и мне стало даже смешно.
Но мой приглушенный смешок, похоже, ему понравился. Я заметила улыбку у него
на лице. Он одной рукой обхватил мой  затылок и, приблизив к себе мое  лицо,
вновь стал  целовать. И я  опять не  знала, куда девать свой  язык. Но тут я
услышала шаги за дверью, пение литаний и, испугавшись, что это оттолкнет его
от меня, еще сильнее прижалась  к нему. И неожиданно  наши  языки сплелись и
стали двигаться в одном ритме. Эдгар даже чуть застонал...
     Дверь открылась и на пороге предстал король Генрих со свечей в руках.
     Мы даже не разжали объятий, только глядели на  него. На него и тех, кто
стоял за ним. Королева Аделиза, Стэфан, Мод, мой брат Глочестер, граф-горбун
Лестер,  канцлер  Обри де Вер...  Я  видела, как  менялись их лица. Да,  они
увидели  нас.  Я  этого и ждала, но  почему-то  ужасно испугалась. И то, как
поспешно я вырвалась из объятий Эдгара, выглядело вполне натурально.
     Что  теперь  делать? Либо  Эдгар поплатится за содеянное головой,  либо
будет изгнан, либо я получу его в мужья.
     Я  вскинула голову,  глядела в глаза короля. Он переводил взгляд с меня
на Эдгара и вновь на меня. Его худое лицо было непроницаемым и лишь по тому,
как заметался огонек  свечи  в его дрожавшей  руке, я поняла,  в каком гневе
отец.
     - Сэр Обри,  - обратился он  наконец к  канцлеру. - Отведите  тамплиера
Эдгара в Фалезскую башню. А ты, Бэртрада...
     Я  давно продумала,  как  себя вести. Я упала  на  колени перед  отцом,
заломив руки.
     - О, государь!  Будьте великодушны! Мы с сэром Эдгаром любим друг друга
и просим обвенчать нас.
     Это было  сказано и это  слышали  все.  Теперь  скандал не удастся  так
просто замять. И я сама подсказала отцу, как его избежать.
     Эдгар глядел на меня с изумлением. Я же повторила:
     - Сделайте меня женой этого рыцаря, отец,  и ваша счастливая дочь будет
до конца дней благодарить вас.
     - Идите к себе, Бэртрада, -  сухо  сказал  Генрих. - А  вы,  сэр  Обри,
выполняйте приказание.
     ???
     Если король и был потрясен случившимся, это еще не было причиной, чтобы
отказаться от полуночной службы в память о первенце.
     А с наступлением дня старый Фалез шумел, как улей.
     Меня навестила Мод.
     -  Поздравляю,  Бэртрада.  Лучшего способа положить  голову Эдгара  под
топор вы не могли придумать.
     Я еще не совсем проснулась  и поэтому довольно резко ответила, что пока
Эдгар Армстронг носит звание  рыцаря Храма, его участь  имеет  право  решать
только Папа Римский. И забавно же мне было видеть, как  вытянулось лицо этой
дурехи.
     Позже  моя  верная  Клара  доложила, что  утром  король имел беседу  со
Стэфаном Мартеном и Робертом Глочестером. Я была довольна. Пока все шло, как
я и рассчитывала. Ибо если у отца и было намерение разделаться с Эдгаром, он
бы  уже отправил  его в цепях в Руан. Но он этого не сделал. Недавно он взял
заем у тамплиеров и ему сейчас было невыгодно ссориться с ними. Поэтому вряд
ли он пожертвует Эдгаром. Но тут меня стали обуревать другие мысли. Что если
отец разгневается на меня? Что если заточит в монастырь? Силы небесные - все
что угодно, только не это!
     Но  я ни за что  не желала показать свой страх.  Я велела нарядно одеть
себя и пошла  навестить свою мачеху Аделизу. Я была весела, шутила. Играла с
собачками Аделизы, смеялась над ее попугаем. Аделиза так таращилась на меня,
что уже одно  это  могло  развеселить  меня больше, чем  все  ее  болонки  и
попугай.
     -  Разве  вы не  опасаетесь  за  жизнь своего  избранника, Бэртрада?  -
наконец решилась спросить королева.
     Куда  больше  меня  интересовала  собственная  судьба.   Я   ведь   все
подготовила  к  возвышению Эдгара,  я подвела к этому короля,  сделала  все,
чтобы  он  решил,  что  я  могу   быть  супругой  Армстронга.  Если  же  мой
непредсказуемый отец решит иначе - мне не избежать пострижения в монахини.
     После полудня я занервничала, а к вечеру стала паниковать. Мне уже было
не  до  визитов. Я послала Клару к  Глочестеру. Неужели Роберту трудно  хоть
весточку мне прислать?
     Роберт пришел сам.
     - Тебя хочет видеть король, Бэрт.
     Я  стянула у горла шаль.  Лицо у брата было каменное.  Но... но...  Ах,
тресни моя шнуровка! - какие веселые чертики плясали в его глазах!
     И я смогла взять себя в руки.  Отбросила шаль и даже  немного  наложила
румян  на щеки. Видела за темной поверхностью оловянного зеркала, как Роберт
смотрит на меня. С явной долей восхищения.
     - Тебя ведь ничем не взять, Бэрт. Ну ты и чертовка!
     Я рассмеялась.
     - Но какая из этой чертовки получится графиня! Ведь не отправит же отец
меня в монастырь.
     Его огромный подбородок задрожал от сдерживаемого смеха.
     - Да уж, монахиня из тебя вышла бы никудышная.
     Итак,  он меня  обнадежил.  И  это  дало мне  сил  выдержать разговор с
королем. Конечно,  он поначалу  метал громы и молнии. Я же  лишь  твердила о
своей  неземной любви,  но когда  отец успокоился,  так  и сказала, что хочу
стать  графиней  Норфолка. Похоже  Роберт и впрямь уже говорил с ним на  эту
тему и отец понял к чему я клоню.
     -  Тебе ведомо, Бэртрада, что Господь  не  посылает  счастья непокорным
детям?
     - Да, ваше величество. Но я действую,  чтобы не задеть ваши интересы. И
я люблю этого человека.
     -  О  молчи, молчи!  - махнул рукой  отец. И стал  вдруг задумчивым.  -
Твое-то чувство к саксу не только от сердца. Мне ли не знать тебя, дитя мое.
Пусть меня завтра же лишат трона, если ты не рассчитала все изначально.
     Я преклонила колени в поклоне.
     - Государь, я ваша дочь и вы все видите в душе моей.
     Горькая складка залегла у его губ.
     -  Да, Бэртрада.  Я вижу твою душу.  Мне горько, что  ты  подвергла мои
чувства  к тебе  подобному  испытанию. И еще  мне  горько  оттого,  что  ты,
добиваясь  своего, шла напролом, даже не понимая, что выбор твой - ошибка. Я
не жду, что ты будешь счастлива в браке.
     Вот оно! Он сказал слово "брак"!
     Я едва не задохнулась.
     - Так вы решили, государь? Я получу этого человека?
     - Да. как охотничий трофей. Когда вас обручат, у тебя уже не будет пути
назад.  Об  одном  лишь  молю Господа,  -  чтобы  тебе  не  пришлось  горько
расскаиваться в своем решении.
     - Но вы ведь сделаете Эдгара графом Норфолка?
     - Не сейчас, но все может быть.
     - Тогда мне не о чем будет сожалеть.
     На другой же день  нас  с Эдгаром обручили в той самой  часовне, где  я
добилась от него проявления чувств. Мы  стали женихом и невестой. Но отец не
желал нашего поспешного венчания.  Меня даже удивило, что он отстрочил  нашу
свадьбу на целых полтора года. Но, как мне объяснил Глочестер, королю просто
необходимо удостовериться,  что Эдгар справится с обязательствами, какие  на
него  наложит ожидающий  его  титул.  Пока  же он  будет в  должности шерифа
графства  Норфолкского.  И  если  король останется им доволен...  Конечно же
останется.  Эдгар не похож на  человека, который не  справится с властью. Но
все  же я дала своему суженому ряд  советов. И как он странно глядел на меня
во время этой беседы.
     А вскоре он уехал. На прощанье мы с ним поцеловались. Не так пылко, как
в часовне, скорее  церемонно. Но меня это устраивало. Эдгар должен понимать,
кто я и чем он мне обязан. Я - его возвышение и наибольшая удача в жизни.
     Я  не  жалела,  что нам  предстоит разлука. За это время  я буду  вести
привычную жизнь, но уже никто не скажет за моей спиной, что я старая дева. Я
становилась отныне обрученной невестой, мой жених был чертовски хорош  собой
и меня ждет титул графини Норфолкской.
     Ах, тресни  моя шнуровка! - но я всегда знала, что  могу  добиться чего
захочу!




     Февраль 1131 года.

     Если  бы мне, двадцатишестилетнему ловцу удачи,  покинувшему двенадцать
лет назад Англию, сказали, что я, завидев белые Дуврские скалы, пролью слезу
- голову бы ставил против дырявого пенса, что это чистейшее вранье!
     Поставил и оказался бы в проигрыше. Потому  что, стоя на носу корабля в
виду  английских берегов, я боялся обернуться к гребцам - чтобы они потом не
могли хвастать, что видели плачущего тамплиера.
     Но  это была  всего  лишь минутная  слабость.  Спускаясь по  сходням на
причал дуврского порта, я был уже совершенно спокоен.
     В  Дувре меня  встречали собратья  по  Ордену.  Тамплиеры  не так давно
основались  в Англии, и я вез им письма от великого магистра Гуго де Пайена,
а заодно немало золота, векселей с поручительствами и  драгоценного товара -
шелков, пряностей,  благовоний и прочего, что должно было  помочь укрепиться
ордену рыцарей Храма на  далеком  от  Святой Земли острове.  Ибо, как я  уже
знал, нас, рыцарей-тамплиеров, в Англии не очень-то жаловали.
     Я  говорю  "нас", хотя  уже не  имею права  именовать себя  тамплиером.
Пребывание  в лоне  ордена  Храма весьма  почетно,  однако  я твердо  принял
решение покинуть братство.
     Это  случилось,  когда  паломник  в  запыленной  одежде  привез  мне  в
Иерусалим  письмо  с далекой родины, в  котором незнакомая мне женщина, леди
Риган из Незерби, вдова моего младшего брата Этельстана, сообщала, что после
смерти  ее супруга я остался последним в роду, и отец умоляет меня вернуться
домой и вступить в наследство, чтобы не прервался древний род Армстронгов.
     В тот день я подумал, чего стоило отцу произнести эти слова,  адресуясь
ко мне, нелюбимому  отпрыску и  к  тому  же  беглецу. Увы,  из  семи сыновей
провидение оставило ему только меня. И хотя у меня  были  совсем иные планы,
иная  жизнь, я не посмел  не  откликнуться  на этот  зов. Ведь  разве есть у
человека  в этом  мире долг более важный, нежели перед родной  кровью, перед
семьей?
     Его слова задели  меня, но, поразмыслив.  Я понял, что  мудрый гуго  де
пайен прав. Одно то, что я завел себе женщину, не позволяло мне рассчитывать
на  возвышение  в  братстве.  Конечно  тамплиеры,   хотя  и  принимали  обет
безбрачия,  имели  право на так  называемое  "попущение Божье",  то  есть на
редкие свидания с женщинами для успокоения плоти. Мы были рыцарями более чем
монахами. Однако во мне  всегда была тяга иметь семью,  и уже одно то, что я
предпочитал не ночевать в спальнях Ордена, а шел в собственный дом, где меня
ждали  моя  Фатима и сын Адам, ставило меня несколько осторонь  от остальных
членов братства.
     Поэтому я быстро смирился  с тем, что никто не будет удерживать  меня в
Иерусалиме.  К тому времени Фатима  умерла, Адама я  мог забрать  с собой, и
все,  что мне  надлежало  отъезжая,  это выполнить некое поручение  Гуго  де
Пайена.  Я  говорю  "некое", но  на деле  это  было  весьма  ответственное и
почетное  задание: отвезти письма нашего магистра для сильных  мира  сего  -
королей,  епископов,  аббатов,  а  так  же  переправить  целый  обоз,  какой
направлял глава тамплиеров своим прецепториям.
     К  этому  обозу примкнул  и мой  собственный, так как я  возвращался из
святой земли отнюдь не бедным человеком.
     Весь мой путь проходил под охраной и защитой Ордена, и  в мыслях  я уже
видел, как встречусь  с отцом и  преподнесу ему удивительные дары Востока, в
том числе  и прекрасных  арабских лошадей, от которых в Англии можно завести
новую породу. А еще я лелеял мечту возвести неприступный каменный замок, ибо
после того,  что  я повидал, вряд ли саксонский бург моего отца казался  мне
пригодным  для жилья. Таким образом я исполню мечту моей  матери, саксонской
принцессы Милдрэд, последней дочери короля Гарольда?. Ту мечту, которую  так
и не воплотил в жизнь мой отец.
     Окрыленный надеждой, я не замечал тягот пути. Да и забот у меня было по
горло - обязанности, которые возложил на меня магистр, требовали собранности
и постоянного  внимания. Впрочем, и о себе я не забывал. Многое из того, что
вез с  собой,  я превращал  в  золото еще  по пути, ибо нет  лучшего способа
обогатиться, чем,  двигаясь на север, сбывать с рук товары, приобретенные на
юге.  Цены на них росли,  как опара  в квашне.  Я  даже  увлекся заключением
торговых сделок, неизменно блюдя свою выгоду.
     Не приведи Господь, об этом бы  узнал мой отец,  благородный тан  Свейн
Армстронг из Незерби!  Он глубоко презирал всех,  кто подсчитывает  доходы с
продаж, и был ярым сторонником старого помещичьего хозяйства. Настоящий сакс
- упрямый, твердолобый,  цепляющийся за старину. И еще не известно, как отец
примет моего Адама, незаконнорожденное. Но крещенное дитя сакса и сарацинки.
Этот  мальчик так  много значил  для меня. В нем одном  заключалась память о
Фатиме,  которая была больше  чем доброй супругой и  дала мне все, что я так
высоко ценил - тепло дома, любовь, привязанность.
     На Востоке женщины любят иначе, чем в наших краях, им в радость служить
утехой  своему  господину.  Но  отныне  я  помолвлен  с  христианкой,  дамой
королевской  крови по имени Бэртрада. И видит Бог, я не в силах предугадать,
что сулит мне этот скоропалительный союз.
     После  окончания моей  миссии  в лондонском  Темпле был совершен  обряд
выхода  из Ордена.  Однако и  после этого гроссмейстер Темпла  окружил  меня
почетом, а во время беседы дал понять: чтобы ни  случилось, если на то будет
моя воля - я останусь в рядах братства. Ордену необходим  человек, связанный
родственными узами с Генрихом Боклерком,  самым  непредсказуемым из королей.
Ибо хотя со дня  основания братства тамплиеры почитают главой папу Римского,
но и земных властителей нельзя не принимать в расчет. Здесь, вдали от Святой
Земли, Орден не  имел той силы, что на  юге. Поэтому гроссмейстер и был рад,
когда я изъявил согласие, и высказал  просьбу по мере возможности следить за
движением  в  Святую  Землю новициатов  Ордена.  За  это  мне  была  обещана
всяческая поддержка,  ибо,  породнившись  с королем,  я  невольно оказывался
втянутым  в  политику,  а  раз  так  -  помощь  тамплиеров  может  оказаться
необходимой.
     Для начала Орден выделил конвой для охраны моего обоза, и уже на третий
день  моего пребывания  в Англии  я двинулся на восток, в графство  Норфолк.
Передвигался я как знатный вельможа: две моих баржи медленно плыли по Темзе,
затем вверх  по реке  Ридинг,  а  по  берегу скакали  охранники  из  Темпла,
закованные в железо.
     Сидя  на носовой  палубе первой  баржи, я с  наслаждением вглядывался в
расстилающийся передо мной  пейзаж.  Конечно  февраль  не лучший  месяц  для
путешествий,  однако  зима в  этом году выдалась мягкая,  погода  была  хоть
пасмурная, но сухая  и безветренная. И это щемящее  ощущение,  что  вернулся
домой...  Черные  ветви деревьев четко  вырисовывались на фоне  серого неба.
Деревянные  домики на  берегах  не  казались  унылыми, слышался  лай  собак,
мычание  скотины.  Речные камыши и травы,  расцвеченные всеми  красками,  от
красно-коричневой до золотой, пробирались то там, то здесь на темной земле и
на  обледенелых берегах реки.  На  горизонте  время  от  времени  появлялись
колоколенки церквей,  на склонах темнели полоски  пашен, а порой  отара овец
переваливала через гребень холма, словно облако, легшее на землю.
     Все  это  было невыразимо  близким  и  памятным. Даже пятнистая  кошка,
сидевшая подле огромного  водяного  колеса  мельницы,  умилила меня - ведь в
Святой  Земле почти  нет кошек,  а  те  которых  удается  увидеть  -  худых,
большеухих, с длинными мордами - черт знает что, а не кошки.
     Вряд ли что-то подобное ощущал мой сын Адам. В ответ на мой вопрос он с
детской прямотой  заявил,  что считает Англию  отвратительной. Унылые черные
деревья  без  листьев, грязь  и  глина  разбитых  дорог,  постоянный  туман,
проникающий  сквозь одежду, - и  это в  феврале,  когда в  Святой  Земле уже
цветут,  распространяя  дивный  аромат,  миндальные сады!  Здесь  же скверно
пахнет, люди мрачные и никогда не моются. Вдобавок они не носят тюрбаны.
     В отличие от Адама мой оруженосец Пенда, как и я, был просто в восторге
от всего, что видел. Пенда  был сакс, рожденный в  рабстве еще в бурге моего
отца. Когда я мальчишкой бежал из Англии, он был  со мной, был мне и слугой,
и другом, и нянькой, и охранником.
     Сейчас Пенда, стоя на носу баржи, что-то весело  насвистывал. Обычно он
угрюм  и несловоохотлив, и свист  для него - выражениенеобычайной радости. Я
видел его крепкую фигуру с  широко  расставленными  ногами  и заложенными за
спину могучими руками.
     Словно почувствовав мой взгляд, Пенда оглянулся.
     - Кровь Христова, сэр! До чего же хорошо дома!
     Его коричневое от загара лицо с маленькими глазками под тяжелыми веками
и квадратной челюстью расплылось в улыбке. Брить бороду по восточному обычаю
он начал давным-давно, так что сакса в нем теперь и не распознаешь.
     Недалеко от  Пенды, на  краю  баржи сидит мой каменщик француз Симон  -
Саймон, как тотчат переиначили его  имя  в Англии. Кудрявый, быстрый, всегда
готовый расхохотаться или  пошутить.  Аббат Сугерий,  узнав,  чтоя собираюсь
возводить  замок,  порекомендовал   мне   этого   парня,   как   прекрасного
мастера-каменотеса  и как отличного организатора  работ.  Не знаю, не  знаю.
Пока я лишь понял, что Саймон большой мастер соблазнять девиц. Да еще у него
великолепные  способности  к  языкам.  С  французского он  вмиг  перешел  на
нормандский диалект; а за считанные дни, что провел в Англии, уже нахватался
местных словечек  и сейчас выкрикивает что-то забавное, обращаясь к девушкам
на берегу.
     ???
     К  вечеру  мы  достигли устья  Ридинга  и  остановились  на  ночлег  на
постоялом дворе.
     Что и  говорить - английские постоялые дворы заслужили права называться
худшими в мире. Адам был в ужасе -  блохи, грязь, копоть, везде куры и запах
навоза. От сырых дров валил дым от которого щипало в глазах. И тем ни менее,
накормили нас сытно, а эль, что вынесла хозяйка, был совсем неплох.
     Мой Адам с удивлением глядел на огромные ломти мяса и хлеба, подаваемые
к столу.  На Востоке нет таких обильных  пастбищ,  как в  Англии,  нет столь
плодородной  земли, чтобы выращивать  пшеницу. Там  мы ели  мясо  маленькими
порциями,  приправляя  его специями,  а  обязательную еду  англичан  - хлеб,
заменяли  разными  овощами и фруктами. К тому же моего  маленького крещеного
сарацина удивило,  отчего  это  в  Великий  Пост  люди столь  спокойно  едят
скоромное.  Я  стал объяснять,  что  Англия далеко  от Рима, да и английская
церковь столь самостоятельна, что здесь  на многое  смотрят сквозь пальцы. В
частности если  и  выдерживают пост, особенно в  монастырях и поместьях,  то
простолюдины  зачастую нарушают строгости установленного порядка. Но  пока я
говорил, моего сына стало клонить в сон и я отнес его на кучу соломы в углу.
     Вскоре  разошлись на ночлег  и  мои спутники. Я проверил посты,  а  сам
устроился у огня, немного в стороне, чтобы  не так мешал дым. Сидел усталый,
но расслабленный и умиротворенный.
     И вот тогда я подумал о Бэртраде.
     Три тысячи щепок Святого Креста, -  но меня не покидало ощущение, что я
попал  к ней  в силок,  точно птица. От  этого  я испытывал некое  потаенное
неудовольствие  и  сам сердился на себя. Ведь  те преимущества, какие  нес с
собой брак с  Бэртрадой,  были просто  неописуемы. Я  и в мечтах  бы не смел
предположить, что стану  зятем самого Генриха ?. И все же мне было как-то не
по себе.  В глубине души я гордился тем, что всегда и  всюду  сам  направлял
свою судьбу. Теперь же вместо меня принимали решения другие.
     Как сказал восточный мудрец, "единение душ в сотни раз  прекраснее, чем
единение тел". И я  хотел для себя  любви в браке, как основы благополучия и
нежной  дружбы двоих. Мечты?  Возможно. По  возвращению в Англию,  я  скорее
всего женился бы на дочери какого-нибудь из соседних землевладельцев, исходя
из практических соображений насчет земли и приданного. Но нет, я знал себя и
знал, что помимо общего  ведения хозяйства, мне нужна будет подруга и пылкая
возлюбленная, которую я научу  всему, что сам познал на Востоке. Упоительные
ночи, единение плоти,  экстаз...  И помимо  этого  - зов сердец.  Но теперь,
когда за меня  все решено, найду ли я все это в столь капризной  и надменной
женщине, как дочь короля?
     Нет  спору - Бэртрада  и обворожительно красива, и знатна.  Глазам моим
всегда было приятно глядеть  на нее.  Но в  ее красоте  таился  вызов, и при
каждой  встрече   я  чувствовал,  как  она  стремится  повелевать  мной.   Я
повиновался  - иначе и быть не  могло, слишком большим было различие в нашем
положении,  но и тогда,  когда мы оставались с глазу на глаз,  она  пыталась
брать  верх и  во  всем  задавать  тон.  Мне же  отводилось  место покорного
воздыхателя.
     Одно бесспорно - ее чувства были искренними.
     Хотел ли  я ее как женщину? Ода! Ее тело, формы которого не скрывали, а
подчеркивали  вызывающие  яркие наряды, влекло меня  до тех пор, пока  я  не
встречался  с  холодным колючим  взглядом ее глаз. В Бэртраде  чувствовалась
почти мужская властность, и до поры до времени я уступал ей. Но как сложатся
наши отношения, когда мы станем мужем и женой?
     Неожиданно я уловил себя на мысли, как холодно и по-деловому  рассуждаю
о  своей невесте.  Хотя, кто знает, когда  за нами задернут  полог  брачного
ложа, не загорюсь ли я, как в тот миг, когда она сама обняла меня? И как  же
холодна  была  она сама  при  этом.  Клянусь  верой, в ее речах было  больше
страсти, нежели в ее поведении.
     Хотя, когда нас обнаружили, Бэртрада была готова на весь свет кричать о
своей любви. Вот  тогда-то в моем сердце и дрогнуло  что-то. И в разговоре с
королем я не солгал,  говоря, что восхищаюсь его  дочерью и готов служить ей
до конца дней.
     Грозный Генрих Боклерк тогда был  на удивление мягок со мной. Мягок, но
после того, как меня привели к нему из Фалезской башни в цепях.
     - Я сам знаю, на что способна страсть, - глухо сказал он.
     Но потом говорил со мной только о  делах. И  я понял, что  он  ждет  от
меня, понял, что у него все продуманно. Львом  Справедливости  называли его,
этого тирана,  сжавшего свои владения в железном кулаке. Однако  я,  знавший
многих повелителей,  все  же восхитился, как он тонко и продуманно вел дела.
Ему  нужен  был свой  человек  в  Норфолке,  однако этот человек  должен был
происходить  из строй  саксонской знати,  кого он мог возвысить в противовес
надменной англо-нормандской аристократии. И одновременно этот человек должен
был иметь связи среди церковников.  Я подходил на эту  роль  и как избранник
его дочери, и как человек  известный в церковных и светских кругах Европы. И
это был  шанс  возвеличить  его  незаконнорожденную дочь. Все сходилось. Вот
тогда-то я  и  почувствовал,  что  меня  поставили  на  место, которое долго
пустовало и на которое я подходил.
     Король  Генрих часто  возвышал людей по своему усмотрению,  но при этом
желал, чтобы  они были достойны его доверия. Поэтому, хоть я и был обручен с
его дочерью, он не спешил  наделять меня графским титулом. Но он сделал меня
шерифом, своим представителем административной власти в графстве Норфолкшир.
И при  этом, давал  мне полтора года испытательного  срока. Он,  как  и  все
норманны, считал, что саксы мало  на  что  способны из-за своей  косности  и
упрямого желания отмежеваться от  всего, что исходило  из-за моря. Но  я сам
уже был  пришельцем из-за  моря, я многое  повидал и знал  чего хочу -  хочу
возвыситься.  Я стал  честолюбив. Видимо  я уже достиг того возраста,  когда
власть и могущество желанны. Да и самому себе хотелось доказать,  чего стою.
Мое обручение  с  Бэртрадой было первым  шагом на пути к  этому.  И пусть  у
короля  и были сомнения на мой счет, я знал, они  исчезнут,  когда я сделаю,
что задумал: построю в Дэнло цитадель,  наподобие тех, какие  так  восхитили
меня в Святой земле. Я так и  сказал  об этом королю  и он  был  согласен со
мной. Как-никак его дочери, графине Норфолкской,  подобает жить в  достойном
замке.  Но  у  короля  было  и свое  требование:  я  не обязан скрывать, что
обручился с его дочерью, но  было  бы желательно,  если  не стану трубить об
этом везде и  всюду. Чтож, его можно  понять  -  Генрих не хотел, если я  не
проявлю  себя  и помолвка  будет расторгнута,  чтобы знали, как  он  решился
предложить принцессу Нормандского дома выскочке-саксу. И, поверьте, меня эта
его осторожность не огорчала. Надо было подняться от  бездомного беглеца, до
посланца тамплиеров, познать причуды разных дворов  и  коварство отношений в
землях Иерусалимского королевства, чтобы понять, что  осторожность - стоящее
понятие.
     Итак,  я возвращался  домой богатым, прославленным и  чуть ли не  зятем
короля.  Моя  невеста  была  красавицей. Неплохой  итог для  двенадцати  лет
скитаний.
     Но  все же из головы у меня не шло, как надменна  и заносчива стала моя
невеста,   когда  обручение  уже  состоялось.  Да  и  не  утешало  последнее
напутствие Стэфана Блуаского:
     - Храни тебя Бога, Эдгар. Ты даже не  представляешь с  кем  связал свою
судьбу.
     Тогда  я  даже  разгневался  на него. Как он смеет? И это мой давнишний
покровитель, почти друг. К тому же разве не ведомо, что граф Мортэн  сначала
всегда говорит, а потом думает?
     ***
     Весь  следующий день мы двигались  без остановки. За  это время я  смог
оценить, какой порядок навел в Англии король-тиран Генрих ?. Этот младший из
сыновей  Вильгельма Завоевателя, которого столько осуждали и боялись,  сумел
превратить островное королевство в спокойный и благодатный край.
     Конечно  люди  продолжали  здесь  роптать  и жаловаться  -  на  тягость
налогов, на неугодные им законы, на роскошь которой окружала себя знать,  на
плохую погоду,  наконец.  Люди  всегда  и  во  всем склонны обвинять власть.
Однако  я,  видевший  иные   края  -   всегда  на  грани  войны  неспокойное
Иерусалимское королевство,  истерзанную набегами мавров Кастилию, изведавший
каково  это   ездить  по  неспокойный  дорогам  Франции  -  я   мог  оценить
стабильность  и  порядок,  увиденные  дома.  Многое меня  приятно  удивляло:
упорядоченность  взимания пошлин на дорогах, постоянное их патрулирование  и
почти полное отсутствие разбойников. Простой  люд безбоязненно путешествовал
по своим делам,  даже  женщины могли  передвигаться  без охраны.  Да, король
нормандец  Генрих  Боклерк,  силой захвативший корону после  гибели на охоте
своего брата  Вильгельма Рыжего и  в  отсутствовавшего  в  крестовом  походе
старшего брата Роберта,? этот узурпатор стал воистину благословенным королем
для Англии.  Смутные  времена правления Вильгельма  ? Завоевателя и его сына
Вильгельма ?? канули в прошлое. Я знал, что Генрих ? поощрял ученых и строил
монастыри, следил за  состояние  торговли, его казна  была  полна.  Он издал
законы, в которых объединил нормандские статусы со старыми англо-саксонскими
постановлениями.  И  хотя он  мало  считался  с  постановлениями Совета,  но
действовал  всегда  мудро.  Генрих старел, а  своей  наследницей  он  сделал
женщину,  Матильду, хотя многих такое положение  не устраивало. И это будило
опасения. Я думал, что Генрих отчаянный оптимист, если надеялся все передать
дочери и ее мужу Анжу.
     К   вечеру   длинного   спокойного   дня   мой   обоз   достиг   границ
Бэри-Сэнт-Эдмунса. Это  было самое известное  аббатство  в Восточной Англии,
уже  переросшее  в город.  Мы  издали  увидели  громаду  собора  -  длинного
каменного  здания  с  высокими  квадратными башнями, в  толще  стен  которых
темнели  крохотные  романские  оконца.  А  вокруг растекались  строения  под
тростниковыми кровлями, улочки, частоколы оград. И  все это - дома, таверны,
лавки - богатело за счет аббатства  и  его великой святыни  - мощей  святого
короля Эдмунда. Это было великое место паломничества, обогащавшее аббатство,
как и обогащали его обширные земли и непомерная алчность его настоятелей.
     В  аббатстве меня приняли  с  почетом,  но встреча с главой  Бэри-Сэнт,
аббатом Ансельмом,  радости  мне  не  доставила. Хотя мне  и было  любопытно
наблюдать  за его полным  красным лицом, когда  он узнал меня и вынужден был
благословлять, поздравляя с возвращением.
     Последний  раз  мы с ним  виделись, когда мне  было четырнадцать лет. И
слово  "виделись"  подходит  к  обстоятельствам нашей встречи не больше. Чем
верблюжье седло скакуну. У меня до сих пор перед глазами стояла туша святого
отца, прикрученная ремнями  к дубовой кровати. Рот его был  забит  кляпом  и
оттуда доносилось  только  глухое мычание,  пока  я.  строптивый  послушник,
полосую  розгами  жирные  монашеские ляжки.  Мой верный  Пенда  караулит  за
дверью, чтобы никто не помешал мне насладиться местью.
     Когда все закончилось,  я, прихватив своего раба, бежал  из аббатства и
мы растворились в огромном неизвестном мире.
     Надо полагать, меня  влекла рука провидения,  я хорошо прожил следующие
двенадцать лет - шесть из  них  я колесил  по Европе и еще шесть  сражался в
Святой Земле. В  этих скитаниях я повзрослел и изменился, и  теперь,  право,
мне было  стыдно за  ту свою  выходку.  Однако, каковы бы  ни были  те  наши
отношения, спустя годы мы  встретились весьма  любезно.  Хотя сообщить ему о
своем  браке с Бэртрадой  Нормандской мне все  же пришлось. Но я предупредил
его, что было бы неплохо, если он не станет распространяться на эту тему.
     По пухлым губам аббата скользнула усмешка.
     - Я не курица,  чтобы кудахтать  об этом на  всю округу,  - заявил  он,
нарочито гнусавя и коверкая саксонские слова.
     Эту манеру я  знал.  Многие  норманны,  когда  приходилось  общаться  с
саксами, говорили так, чтобы подчеркнуть, что они из породы господ, а  саксы
- всего лишь покоренное полудикое племя.
     Тут в крохотных глазах Ансельма  мелькнул злорадный блеск,  и  я понял,
что этот  человек ничего  не забыл и не простил. Отныне и навсегда -  он мой
недруг. А спустя миг я получил  еще одно подтверждение этому, когда аббат  я
явным удовольствием сообщил, что мой отец Свейн  Армстронг скончался в канун
Рождества.
     У  меня  пресеклось  дыхание. Значит, отец не  дождался своего блудного
сына...
     Я  выехал  из  Бэри-Сэнт-Эдмунса  на  рассвете  следующего  дня,  щедро
пожертвовав аббатству,  дабы монахи  отслужили достойный молебен о душе тана
Свейна. Отправив обоз под  присмотром  Пенды в усадьбу Незерби, я поспешил в
Тэтфорд, где находилась  родовая усыпальница  Армстронгов, чтобы  помолиться
над  могилой  отца и  поразмыслить  обо  всем,  что нас  с ним  связывало  и
разделяло.
     Тан Свейн был из тех саксов, которые так и не  смирились с владычеством
норманнов  в  Англии.  Он  был еще  подростком, когда  всю Восточную  Англию
всколыхнуло   последнее  крупное   восстание  саксов  под  предводительством
храброго Хэрварда Вейка. Отец  нередко с гордостью  рассказывал, что  не раз
бывал  проводником  у повстанцев и даже  сам великий Хэрвард как-то похвалил
его. О том, что Хэрвард Вейк в конце концов примирился с Завоевателем и даже
получил от него земли  в  Норфолке,  Свейн не любил упоминать. Зато в  нашем
доме  всегда звучали песни о  славных деяниях этого вождя и отец не  уставал
повторять, что  норманнам  никогда  не  удалось бы подчинить Англию, если бы
саксы не смирились и продолжали сражаться, как отважный Хервард.
     Вся юность отца  прошла в набегах  на людей короля Вильгельма - пустить
норманнам кровь  считалось  святым  делом.  Но  когда  за  его  голову  была
назначена  награда,  ему   пришлось  скрываться.  Он  уехал  на  север,  где
сохранилось много старой саксонской знати и где он рассчитывал поднять новый
мятеж. Но не  вышло.  Саксы устали от крови, захотели  жить в мире. Даже под
королем нормандцем.
     А Свейн Армстронг привез с севера в свой бург Незерби мою мать Милдрэд,
дочь короля Гарольда. Отец свято верил, что брак с этой женщиной, родившейся
уже после гибели короля при Гастингсе, даст ему право самому возродить новую
династию. Он был честолюбив, и то что его не захотели слушать в Норфолкшире,
посеяло  в  нем семена  раздражительности и злобы. К тому же жена рожала ему
одного  за  другим  сыновей,  и  тану  пришлось  заняться  хозяйством, чтобы
прокормить семью.
     Таким я его и помнил. Вечно чем-то недовольным, угрюмым  и пользующимся
любым способом, чтобы начать сеять смуту  и подвигать саксов к мятежу. И ему
это  дорого  обошлось. После  последней  вспышки  мятежа,  уже  при  Генрихе
Боклерке,  он  лишился не  только многих своих владений, отобранных в пользу
короны, но  и был казнен его старший сын и соратник Канут. Отца же пощадили,
но заставили присутствовать при казни сына. Более того, чтобы тан из Незерби
успокоился, король  забрал  ко  двору  заложниками двоих других его сыновей.
Тогда отец замкнулся в себе, в своей злобе и ненависти.
     Обо всех  этих  событиях  я  знал  лишь по рассказам,  так как  был еще
слишком мал  и даже лиц  старших братьев не  помнил. Мы с мои младшим братом
Этельстаном  были  поздними  детьми,   свидетельством  если   не   страстной
привязанности  Свейна  к супруге, то  о  его нескончаемой мужской силы. Семь
выживших  сыновей  из  одиннадцати детей,  каких  родила  ему  Милдрэд, дочь
Гарольда.  К тому  же  говорили,  что  отец  обрюхатил  и  немало  окрестных
крестьянок и даже имел связи с женами йоменов?, совращал их дочерей. Так что
в округе можно было нередко встретить детей похожих на тана из рода носящего
прозвище Армстронгов.??
     Мать безропотно сносила все. Все свои силы и нежность  она отдала этому
смутьяну, что  как вихрь ворвался  в ее  жизнь и  увез  из каменной башни ее
родни на Севере, где она тихо  жила со своей матерью, возлюбленной Гарольда,
Эдит Лебединой Шеей.  И хотя она тосковала о прежней жизни, она  никогда  не
жаловалась. Зато мы с Этельстаном с младенчества были наслышаны ее рассказов
об огромной каменной башне ее родни, поэтому не удивительно, что оба мечтали
построить такую же  для матери. Но теперь я знал, что  в мое отсутствие брат
сделал все. Чтобы воплотить ее старую мечту.
     С отцом у меня всегда были сложные отношения. Младшие - я и Этельстан -
были любимцами матери, но отец проводил все время со старшими. Двое братьев,
что  остались  при  нем,  выросли  такими  же,  как  и  отец,  дебоширами  и
смутьянами, и  смутьянами,  но все  одно  он  их  любил, а  нас,  малышей не
замечал. Когда я подрос, я словно  взбунтовался  против его пренебрежения  к
себе, был с отцом груб, дерзок, неуживчив. Может так я просто хотел привлечь
к себе  его внимание, а может  просто  не  мог простить его пренебрежения  к
матери, его измен ей. Так или иначе, но  Свейн решил, что я паршивая овца  в
семье  и  меня изъяли  из  семьи,  отправив  в  монастырь  Святого Эдмунда в
Бэри-Сэнт.
     В   обители  же  я,  сакс  по  рождению,  научился  бегло  говорить  по
нормандски, научился  письму, арифметике, латыни и истории. Я был  там одним
из лучших учеников и мог бы возвыситься, если бы наставником  послушников не
оказался  столь непримиримый к саксам человек,  как  брат  Ансельм. Его  мои
успехи  просто  бесили.  Словно  саксу  непозволительно было хоть  в  чем-то
превосходить  норманнов. Да  и послушником  я был не  из  примерных,  что  и
говорить. Отлынивал от работы, если она не была связана  с книгами, дерзил в
ответ. Меня томила рутина монастырских будней, мне словно не хватало воздуха
за стенами монастыря. Нет, я не был создан для духовной стези.  Я  мечтал  о
других   странах,   о  поездках.   И  вот   однажды,  не  вынеся  очередного
издевательства брата Ансельма, я решил наказать его. Уже рассказывал как.  И
сами поймите, что после подобного я не мог оставаться в Бэри-Сэнт.
     В Англии я стал  беглецом.  Однако  мне вскорости повезло. Молодой граф
Мортэнский нуждался в писце, я устроился к нему на службу, со временем  стал
его секретарем, а позднее - оруженосцем.  Вместе  со  Стэфаном я  переехал в
Нормандию, где мог  чувствовать себя в полной безопасности, не опасаясь, что
меня опознают и вернут в монастырь.
     Уже  в  Нормандии  я стал  постигать все науки,  полагающиеся  юноше из
хорошего рода: верховую  езду, владение оружием, стрельбу из лука, плавание,
даже сложение  стихов и игру  в шахматы. И еще я учился манерам, нормандским
куртуазным манерам,  какие так презирались и высмеивались в доме моего отца,
но которые я счел вполне достойными подражания и соответствовавшими высокому
духу  рыцарства.  Рыцарем  же я страстно  хотел стать. А  так  как Стэфан не
спешил с моим посвящением,  я решил, что пора оставить службу у него. К тому
же меня манили странствия и необъятность мира.
     Я уехал. Это было через год  после того, как утонули на "Белом Корабле"
мои  братья близнецы. Тогда же  я в  последний раз  имел  известие из  дома.
Узнал,  что  очередного  моего  брата  посадили  за  скандалы  в  Нориджскую
крепость, а отец со следующим из братьев едва ли не ополчение собирает, дабы
освободить их. Уже тогда я подумал, что добром  это не  кончится. Но так как
вряд ли бы в  чем смог им помочь, я просто надеялся, что дело само сойдет на
нет. Жаль  только мать.  И  я  послал  к ней известие с надежным  человеком,
сообщив о себе и обещая, что буду посылать ей вести, как только получится.
     Я сдержал слово. Я писал ей из Парижа, и Клермона, из Тулузы и Наварры,
и   даже  из  Кастилии,  где   впервые  скрестил  меч  с  неверными  и  сама
правительница  Уррака? заявила, что я достоин  носить  цепь и шпоры  рыцаря.
Затем я отбыл в  Святую Землю, где встретился с великим магистром тамплиеров
и надел белый плащ с крестом.
     В Иерусалиме я получил последнее письмо от  брата  Этельстана. Скорбное
письмо,  в  котором  он  извещал меня  о смерти матери, о  том, что мой брат
по-прежнему томится  в Норидже, а  еще один  брат  бесславно пал  в какой-то
потасовке. Отец же словно притих после навалившихся на него бедствий, словно
потеряв  силы  в  борьбе с  несчастиями.  А на  Этельстане лежит  теперь все
хозяйство, но мой братишка справляется и даже  надеется поднакопить  денег и
выполнить  мечту  нашей матери - построить каменный замок.  Тогда сердце мое
невольно затрепетало. Замок! Замок Армстронгов в Норфолкшире!
     Я заставил себя не думать об этом. У меня  была своя жизнь, свои заботы
и волнения. Я и не подозревал,  что мне предстоит вернуться. Пока не получил
письмо от некой леди Риган из Незерби.
     ???
     Риган  - старое британское имя,  еще с времен,  когда нога завоевателей
еще не  ступала  на землю Англии.  Но при дворе в  Руане,  Бэртрада называла
вдову моего младшего брата  Ригиной  де Шампер.  А это уже чисто нормандское
имя.   Я  даже   подивился,  чтоб   мой   непримиримый   отец  взял   в  дом
невестку-нормандку?
     Я навел справки, и вот что  выяснилось. Когда из семерых сыновей Свейна
Армстронга  остались в живых  только я и младший тихоня Этельстан, он уже на
многое  смотрел   иначе.   И   признал  выбор   сына.   Леди   Ригина   была
англо-нормандкой из родовитой семьи  с запада Англии, откуда-то из Шропшира.
Она и ее младший брат Ги де Шампер, будучи сиротами, воспитывались при дворе
Генриха  Боклерка.  О Ги  при дворе  мало говорили,  так как он  уехал, едва
повзрослел.  А  Ригина  стала фрейлиной  при  дочери  Генриха  Матильде. Она
входила  в  ее свиту  и когда Матильда  была императрицей германцев, и когда
вернулась и  вышла  замуж  за Жоффруа  Анжуйского. А потом Ригина де  Шампер
встретилась  с  Этельстаном  Армстронгом, вышла  за  него и стала называться
Риган из  Незерби  -  по-видимому, чтобы не злить  свекра своим  нормандским
именем.
     Обо всем этом мне поведал в Тэтфорде  хорошо знавший  мою  семью старый
епископ  Радульф, в  тот день, когда  я посетил  усыпальницу Армстронгов.  Я
помолился над  прахом отца  и братьев,  умерших, казненных, истаявших кто от
заключения, кто от болезни. Мать же моя покоилась в ином месте - в небольшом
женском  монастыре  Святой Хильды,  которому  покровительствовала при жизни.
Следовало  бы  съездить и туда,  но поначалу мне необходимо посетить вотчину
родителей.  Епископ Радульф  с  похвалой  отзывался  о  том, как ведет  дела
усадьбы вдовствующая леди Риган, но мой долг - как можно быстрее вступить во
владение наследственными землями. Сейчас они ничьи, так как бездетная  вдова
Этельстана по закону  не  имеет на  них  прав,  и если в  течении  короткого
времени  не  объявятся   наследники,   то  согласно  завещанию  отца,  земли
Армстронгов  должны отойти  аббатству Бэри-Сэнт-Эдмунс.  Неудивительно,  что
аббат Ансельм был так недоволен моим возвращением.
     Земли,  власть, богатство  - вот  что может менять любого.  И  я, новый
шериф  Норфолка и зять короля, как никто понимал это. Поэтому и был возмущен
последней  волей Свейна. У меня  было ощущение,  что  отец  хотел этим  меня
обделить, и прежняя обида  на него  всколыхнулась с новой силой. Но это  был
грех, ибо  известно, что de mortuis aut bene aut nihil.?  И я  трижды прочел
над могильной плитой "De profundis",?? и дал слово, что когда у меня родится
сын, я назову его Свейн - в честь деда.
     Однако мне  пришлось  задержаться в Тэтфорде еще  на два  дня. По долгу
моей новой службы я должен был ознакомиться с положением дел в графстве.
     Как меня и предупреждали  в Норфолкшире сильна была власть церковников.
Аббат  Бэри-Сэнт Ансельм, Радульф Тэтфордский,  епископ Нориджский и молодой
епископ  Найджел Илийский -  были  самыми богатыми  представителями знати  в
Восточной  Англии.  Было  и  несколько  родовитых  нормандских  семейств   -
д'Обиньи,  де  Клары,  де  Варрены,  но  их угодья  в основном  были  широко
разбросаны. Основную  же массу населения, если не брать  в расчет владельцев
небольших  усадеб,  составляли  фермеры  и  крепостные арендаторы. Имелись и
рабы,  но  число их было не  велико  и жили они большей частью  в усадьбах и
бургах, выполняя обязанности домашней прислуги. Единственное, что показалось
мне странным - малочисленность саксонской знати.
     Епископ Радульф ответил на мой недоуменный вопрос:
     -  Этот край в свое время  сильно был  наказан  за мятежи.  Большинство
саксонской знати уничтожили, но те что остались... Видит Бог, я не знаю, что
от них ожидать. Саксы  - это  неспокойный, всегда готовый взяться за  оружие
люд.  А  вы, Армстронг, вы их племени, потомок их  королей. Поэтому, едва вы
появитесь, они  будут ожидать, что  вы возглавите их. И тогда я не  знаю, не
зальется ли снова кровью эта земля.
     Я  постарался успокоить старичка-епископа, но он явно побаивался меня и
моего  нового  могущества.  А  когда услышал,  что  я  получил  лицензию  на
постройку  замка,  и  вовсе приуныл. Похоже решил, что я собираюсь  возвести
цитадель,  откуда  саксы  начнут  совершать  набеги,  и  довольно  нелюбезно
заметил:
     - Я был против и когда Этельстан Армстронг начал возводить Гронвуд.
     - Гронвуд?
     Я знал, что  некогда это было наше  имение, конфискованное после мятежа
отца. Выходило, что его вернули?
     Епископ Радульф взялся пояснить.
     - Леди Риган не была бедной невестой, когда Этельстан женился на ней. И
она выкупила эту землю для мужа, внеся в род  в качестве приданного. Так что
Гронвуд теперь у Армстронгов. Ели она, конечно, не пожелает его вернуть.
     Вернуть? По закону она имела  право забрать назад свою брачную долю, но
такой оборот  меня  никак не  устраивал.  Лучшего  места,  чем Гронвуд,  для
постройки  крепости  нельзя  было  и  пожелать.  Это   была   возвышенность,
расположенная в стороне от заболоченных низин фэнов,  на  берегу  живописной
реки  Уисси. К тому  же  недалеко от  Гронвуда начинались  леса - прекрасный
стройматериал. И если вдова брата не уступит мне Гронвуд по сходной цене...
     Про себя я решил, что женщина сумевшая ужиться с моим отцом и женить на
себе юношу, моложе себя на семь лет  - не иначе как хитрая бестия.  И мне не
так-то легко будет ее и уломать.
     Мы встретились, когда  я на другой день прибыл в  бург Незерби. Конечно
саксонский  бург не мог  произвести  впечатление на человека,  который видел
каменные  громады  Моавского  Крака,  Сафарда и Крак де Монреаль.? И  все же
Незерби  выглядел  внушительно.  Усадьбу  двойной  частокол  из  заостренных
бревен,  а  над  воротами  была бревенчатая дозорная вышка. Далее  виднелись
крытые  тростником кровли с  вырезанными  еще  по  датскому  обычаю головами
драконов на стыках. Усадьба Незерби была замечательна не своей архитектурой,
а  размерами. Частоколы обхватывали значительное пространство  с несколькими
дворами и хозяйственными постройками. Все это было знакомо мне с детства, но
все же сердце мое застучало где-то у самого горла. Я вернулся домой.
     Первыми нас  заметили возвращавшиеся от реки с корзинами белья женщины.
Они поставили свою ношу на землю и бегом кинулись к воротам, громко крича. И
тут же раздался звук рога, крики, целая толпа слуг выбежала навстречу.
     Мы  проехали  по перекинутому  через  ров мосту,  проскакали  под аркой
деревянной  башни  и остановились во дворе, где раздался  хор приветствий. Я
узнавал кое-кого из челяди, но большинство  были незнакомые мне лица. Что не
мешало  им  орать  и  радостно  приветствовать  меня  по  старой  саксонской
традиции, уходящей еще  в древние патриархальные времена,  когда  господин и
его люди  были одной  семьей. По  крайней мере в моих  саксах была искренняя
привязанность, без  той забитости и  раболепия, какие я столь часто видел  в
других краях.
     Я  заметил Пенду,  пробиравшегося ко мне сквозь толпу. Как ни в  чем ни
бывало, он  с ходу заговорил о делах: товары распакованы и прибраны, лошадям
отведены лучшие стойла, а всем остальным распорядилась леди Риган.
     -  Она  толковая  девка,  -  лаконично закончил  свою  речь  мой верный
спутник, а высшей похвалы женщине он не мог и подыскать.
     "Толковая девка", как и положено хозяйке, стояла на крыльце дома. Вид у
нее  был такой,  словно вот-вот  лишится чувств. Но пока я  спешивался и шел
через двор, уже взяла себя в руки, даже выдавила некое подобие улыбки.
     "Как  она  некрасива",  -  было первой  моей  мыслью.  А  второй:  "Как
элегантна".
     Вдова  моего младшего брата  была низенькой коренастой толстушкой. Лицо
круглое,  с  грубыми почти мужскими  чертами, кожа  пористая,  с  нездоровым
жирным блеском. Хороши были только глаза - выразительные, темно карие, почти
черные. Но  одета  она  была с изяществом дамы,  привыкшей жить  при  дворе.
Одеяние  темных  траурных  тонов, как  и положено вдове,  только  на  голове
шапочка из белого полотна, плотно  обрамлявшая щеки и  подбородок, а  поверх
нее  было  накинуто  покрывало  из мягкой черной  шерсти,  которое  плавными
складками  ниспадало на плечи и  спускалось на темную, хорошо сшитую одежду.
Из  украшений только  застежка у горла. Леди Риган была одета на  саксонский
манер, но как дама самых благородных кровей.
     Она приняла  у служанки  окованный в кольца рог  и с поклоном протянула
мне.
     - За встречу и ваше возвращение домой, сэр Эдгар.
     Чтобы показать, что вино не отравлено, она сделала традиционный глоток.
Я же с  удовольствием допил родной пенный эль и  проследовал в дом. Всю  его
центральную часть занимал обширный зал. Пол был  глинобитный,  но застланный
свежим тростником.  Посредине  располагались два  больших открытых  очага на
каменных подиумах.  Огонь  в них был разведен  и дым  поднимался  к открытым
наверху  отдушинам.  Сам  зал  был  такой   ширины,   что  поперечные  балки
подпирались резными столбами - это создавало впечатление, словно мы в храме.
На стенах под скатами кровли располагался ряд окон закрытых сейчас ставнями,
как  и полагалось в холодное время. Вдоль них  шли галереи  на  подпорах, на
которые выводили двери из боковых покоев и спален.
     Здесь  уже все было готово к моему приезду. Столешницы сняли  со стен и
установили на козлах буквой "п". Главный стол  стоял по  центру на небольшом
возвышении, был накрыт скатертью и  за ним стояло кресло  хозяина - я  узнал
кресло отца с высокой  округлой по верху  спинкой.  А  за  ним я  увидел уже
развешенный на стене яркий ковер из тех, что я привез с востока.
     Леди Риган проследила за моим взглядом и, похоже, смутилась.
     -  Я не имела права вешать его здесь  без вашего позволения. Но когда я
распаковывала товары, то решила, что там ему будет самое место - и от копоти
очагов далеко и как раз на виду. Но если вы прикажете убрать, я выполню вашу
волю.
     Но  я  не стал ничего менять и, как можно мягче, поблагодарил  ее. Она,
вдова  не  родившая ребенка, словно чувствовала  себя  чем-то лишним в доме,
куда вернулся его настоящий  хозяин. По нашему  саксонскому обычаю я  должен
был выделить ей ее вдовью часть наследства, по нормандскому - только вернуть
приданное.  Но свое приданное она превратила в Гронвуд, и я не знал, как мне
заговорить об этом.
     Риган вела  себя несколько нервно - то начинала привычно распоряжаться,
то  вдруг спрашивала на все моего разрешения.  Узнав, что я хочу обмыться  с
дороги, тут же  отвела меня в боковой придел дома, где уже была приготовлена
лохань,  а на  огне грелись  котлы с водой. Действительно предусмотрительная
особа. По традиции хозяйка дома мыла гостя. Но я был и гость и хозяин, а она
госпожа, оказавшаяся в роли приживалки. Поэтому мы не знали, как себя вести,
пока я в конце концов, не разделся и сел в лохань. И тут заметил, что  Риган
стоит в углу, прижав к себе кувшин. Она так глядела на меня, что я смутился.
И скрыл смущение за скабрезной усмешкой.
     - Что вам есть на что поглядеть, миледи?
     Это было грубо и зло. Риган залилась краской.
     -  Я просто... - она набрала в  грудь побольше воздуха. -  Я никогда не
видела такого сильного мужчину.
     Она  добавила  в  лохань  ароматной  воды,  не  глядя  на  меня,  стала
намыливать ветошь.
     - Вы очень схожи лицом с Этельстаном, сэр,  -  негромко  заговорила она
через минуту. - Когда вы только въехали во двор и сняли шлем, мне даже плохо
стало, так вы схожи. Но он всегда был  таким мальчиком, мой  милый муж...  -
совсем тихо докончила она.
     Я молчал. Сам помнил, что Этельстан был  слабым и болезненным. Риган же
была крепкой, здоровой женщиной. Почему же она не понесла от него?
     - Сколько лет вы прожили с моим братом?
     - Три года. И это были лучшие годы в моей жизни.
     И это говорила женщина, всю жизнь вращавшаяся при дворе знатных особ и,
по слухам,  наперсница  и  подруга  императрицы Матильды. Выходит,  все  это
ничего не значит по сравнению с жизнью в старом бурге вместе с больным мужем
и ворчливым свекром. И в ее голосе звучит искреннее чувство.
     Но все же я был циником и в голову полезли всякие подозрения: я походил
на Этельстана, но я здоров, крепок, я стал владельцем в усадьбе, которую она
три  года  считала своей. А  у норманнов  есть обычай,  по которому  один из
братьев  умершего  должен  жениться на  его  вдове, если не хочет,  чтобы ее
наследство или вдовья часть ушли  из семьи. Не рассчитывает ли на это Риган?
И чтобы расставить все по местам,  я сказал, что помолвлен с кровной сестрой
ее былой госпожи, Бэртрадой.
     Я не смог проследить за ее реакцией, так как  Риган как раз выливала на
меня воду из ушата.  Когда же заговорила, голос ее звучал почти весело, хотя
и без должного почтения:
     - О, эта принцесса... Все говорили, что она отменная мастерица вышивать
гобелены.
     - И это все, что вы можете сказать?
     - А зачем? Не я же женюсь на ней.
     - Но, похоже, вы не одобряете мой выбор?
     -  При  чем  тут мое  мнение?  Но  что  для  Армстронгов  великая честь
породниться со своим королем - это бесспорно.
     Она насухо вытерла мне голову, дала простыню для растирания и вышла.  И
все же у меня сложилось мнение, что она что-то не договаривает.
     Вечером я восседал  во главе стола и поедал  все приготовленные в честь
моего  возвращения  яства.  Чего тут  только не  было: норфолкская  копченая
сельдь,  форель  тушенная в  белом  вине с укропом и тмином, жареные  карпы,
нежно розовая лососина, пироги с устрицами из залива Уош. Были и густые каши
с сушеными  фруктами,  гороховое пюре, маринованные грибы.  Прекрасен был  и
десерт - коврижки с орехами,  большое блюдо печеных  яблок,  залитых горячим
медом, всевозможные  коржи,  печенье с  цукатами. А  напитки  -  сидр, вино,
пенный темный эль, домашние настойки из фруктов на травах.
     Я был доволен и  не скрывал  этого. Я дома,  где  все мне были  рады, я
беседовал  со  старыми  слугами,  помнившими  меня еще ребенком,  затрагивал
молоденьких служанок, шутил. Возможно, кто-то бы и осудил меня  за то, что я
так  запросто держался с  челядью и домашними рабами. Но я был сакс, а у нас
принято, чтобы слуги не только  почитали, но  и любили своего господина, и я
не желал ничего менять в старом порядке.

     ???
     Прежде  чем  принять  обязанности  шерифа  графства,  я  хотел  немного
передохнуть и просмотреть домашние дела, уделить  какое-то время  хозяйству.
Моего  отца всегда  утомляло это занятие и  дела он вел  из  рук  вон плохо.
Однако,  как я понял, мой брат  был куда более рачительным хозяином и имение
оказалось в лучшем  состоянии,  чем я  рассчитывал.  К тому же у брата  была
прекрасная помощница в лице супруги. Я понял это,  когда она принесла свитки
записей по хозяйству. Дела были в полном порядке. Здесь были цифра доходов и
расходов, сведения  сколько  бушелей?  проса,  пшеницы  и ржи было  собрано,
сколько семян отложено и где продавались  излишки. Были и  записи  о доходах
ото льна и шерсти,  отмечалось, что  закуплено на  рынках и что хранилось  в
кладовых.
     Поначалу Риган  отнеслась к  моему желанию вникнуть во  все с некоторым
предубеждением,   словно  я  вмешивался   в  то,   что  она  считала   своей
прерогативой. Но  постепенно  мы  нашли общий язык, наше общение стало более
непринужденным.
     Я  поделился с  леди Риган  своими планами начать сеять с  осени бобы и
горох  и ввести  четырехпольную  систему;  затем следовало бы  вместо старых
водяных мельниц возвести ветряные, по образцу виденных мною  на Востоке - на
равнинных землях Норфолкшира они будут прекрасно работать. Да и с пахотой на
быках пора покончить - с тех пор,  как  в Нормандии  хомута, лошади  не  так
будут надрываться  на грудном  ремне. Надо  заметить,  что Риган внимательно
выслушивала меня, давала  дельные советы. Однако  меня по прежнему продолжал
волновать  вопрос  о  Гронвудских землях и  о  том,  как  она  намерена  ими
распорядиться.  Я  уже узнал,  что  Этельстан  немало  сделал,  приступая  к
возведению замка, и мне не терпелось отправиться туда, чтобы  самому увидеть
все воотчую.
     Риган сама  заговорила со мной о поездке в Гронвуд. Это  было несколько
неожиданно, что я даже на мгновение расстерялся.
     Мы отправились туда светлым, по-весеннему мягким днем. Леди Риган ехала
чуть  впереди, указывая дорогу. Мы не взяли даже  слуг,  с нами  был  только
Саймон-каменьщик.
     То,  что  мы  увидели  на  Гронвудской  возвышенности, поразило. Я и не
ожидал, что  Этельстан окажется столь  деятельным и  так много успел. Прежде
всего я  увидел земляной  вал, выглядевший  так, словно  был  насыпан совсем
недавно.  Мы  поскакали вдоль  него, пока среди  этого  длинной  рукотворной
насыпи   не   обнаружили   проход.  За  возвышенностью  вала  оказался  ров,
наполненный  водой от  протекавшей  рядом  реки  Уисси.  Земляной вал  и ров
огибали весьма обширное пространство, а на внутреннем  берегу рва на два три
фута  уже поднялась  кладка  толстой  крепостной  стены. По  ее толщине было
видно, что ее рассчитывали возвести очень  высокой. Когда я  проехал за нее,
то  увидел  огромную выкопанную яму - котлован под донжон.?? Он  был,  как и
принято в Норфолке, шестиугольной формы и такой огромный. У меня перехватило
дыхание перед размахом, с каким действовал мой хилый младший братишка. И мой
первый долг - продолжить то, что он начал.
     Я огляделся по сторонам. Было видно,  как  некогда проделанная огромная
работа остановилась, когда  не  стало  Этельстана.  Я увидел  невдалеке  ряд
сараев, где видимо ранее хранились инструменты, увидел штабеля строительного
леса и кучи камня - светлого известняка, который не темнеет даже от времени.
Я  был восхищен. А я-то  сказал королю,  что смогу  построить  замок для его
дочери за четыре года. Этельстан, по сути, сэкономил мне год.
     Место  стройки  хорошо охранялось. Стражники,  торчавшие  на холме, при
нашем   появлении  схватились  было  за  копья,   но,  заметив  леди  Риган,
успокоились  и  принялись наблюдать за  нами  издали.  Не было видно  только
строителей.
     Саймон  все  это  время  безотлучно следовал  за  мной и его глаза  под
темными  кольцами  волос горели,  как  уголья.  Перехватив  мой  взгляд,  он
восхищенно присвистнул.
     -  Клянусь венцом  терновым, сэр! Это  же просто великолепно! Когда  мы
приступим?
     - А с чего бы ты начал?
     Он сразу стал серьезен.
     - Яма для фундамента начала осыпаться. Нужно подправить.
     -  Что  ж,  я пришлю тебе в помощь  всех  своих  крепостных.  А  ты  уж
проследи, чтобы работа  была  спешной и все  выровняли  до  начала  посевных
работ. Не хочу отрывать людей от земли, если среди них, конечно, не найдутся
такие,  которые захотят подработать на  строительстве. А в городе надо будет
нанять самых опытных рабочих.
     Мы  спешились  и  отпустили  лошадей.  Саймон  перечислял:  потребуется
столько-то камня,  столько-то леса,  столько-то  строителей. Он считал,  что
заготовленного сейчас строительного материала вполне хватит на первых порах.
Но  мне  придется   проследить,  чтобы  поставка  материалов  осуществлялась
постоянно.  Где  мы будем добывать  камень? В самом  Норфолке  не было своих
каменоломен, так что придется  его  покупать по рыночной цене в Нортгемптоне
или Линкольншире. А это дорого, очень дорого, но я буду из кожи лезть, чтобы
справиться. Ведь не даром же я был тамплиером - умел заключать сделки.
     В какой-то миг я увидел Риган. Она стояла недалеко от нас, слушала и по
ее  лицу текли слезы. Я  осекся. Как же мы  смело взялись распоряжаться тем,
что мне  еще не принадлежало. И я еще не знал,  удастся ли мне уладить с ней
вопрос о Гронвуде полюбовно.
     Почувствовав  мой взгляд,  женщина двинулась прочь. Один из  охранников
подвел к ней лошадь и придерживал стремя, пока она садилась. Я бросился было
следом,  окликнул,  но  она  сделала  жест,  требуя,  чтобы  ее  оставили  в
одиночестве.
     Стражник, похоже, решил, что это я ее обидел, и довольно грубо спросил,
какое  мне  дело   к  леди  Риган?  Саксы  -  никакого  раболепия.  Но  свою
госпожу-нормандку явно любили.
     - Как тебя зовут, солдат? - спросил я.
     Хмурый, небритый воин смотрел исподлобья.
     - Утрэд сын Цедрика, сэр.
     - Ты славный парень, Утрэд. И можешь  узнать, что я  не  причинил твоей
хозяйки никакой обиды.  Разве тебе неизвестно, кто  я такой?.. Тогда  покажи
все тут.
     В Незерби я вернулся поздно. Риган была в  ткацкой.  Когда я вошел, она
работала  за станком, но  тут же велела  одной из  прислужниц  принести  мне
поесть. Я сел у стены с миской на коленях, отослав прислугу.
     -  Нам  надо  поговорить, Риган,  -  сказал  я через какое-то время.  Я
нарочито обратился к ней только по  имени,  как  к родственнице.  Видел, как
челнок на миг замер у нее в руках, но потом она продолжила работу.
     - Вам не чего опасаться меня,  сэр  Эдгар. Я  не  собираюсь предъявлять
свои права на Гронвуд. Думаю  меня устроит любая другая  откупная, скажем вы
отпишете  мне доход  с трех мельниц за несколько лет и это окупит мою вдовью
часть. Я же вскоре уеду.
     Какое-то время  мы  молчали и она по-прежнему двигала челнок по  нитям,
натянутым на раму станка.
     - Тебе будет горько потерять Гронвуд? - спросил я через какое-то время.
     - Было бы  горько,  если бы я не увидела...  не поняла,  что  вы хотите
сделать  то,  что  и  Этельстан. Замок  - был целью его жизни. Это  было как
исполнение обета, как мечта. Сколько же сил он приложил, чтобы воплотить  ее
в жизнь. Я даже ревновала немного его к Гронвуду. Он жил им. А когда умирал,
очень сокрушался, что сделал так мало.
     - Он сделал очень много, Риган.
     -  Да. Но сам он так не считал.  А сегодня, когда вы были там... Я ведь
видела в вас тот  же  огонь, то же желание,  что и  в моем  бедном супруге -
упокой, Господи, его  душу. И я хочу, чтобы Гронвуд  остался у вас, в  семье
Армстронгов.
     Я  вдруг  ощутил потаенный стыд. Эта женщина была даже более член семьи
чем я - пришелец со своими честолюбивыми устремлениями.
     -  Я  построю этот замок,  Риган. Такой замок, какого  еще не видели  в
здешних краях. И он будет достоин памяти Этельстана Армстронга.
     Она чуть улыбнулась.
     - Только вот я его уже не увижу.
     - Но обязательно ли тебе уезжать? Какие твои планы?
     -  Я  поеду домой, в  Шропшир.  Там  я поступлю  в  обитель Девы  Марии
Шруйсберийской,  как  когда-то решила, еще до замужества. У меня в  Шропшире
три больших поместья  - Тависток, Круэл и Орнейль. Доходы с  них станут моим
вкладом при поступлении в монастырь.
     Название  своих  земель  она  произнесла  с  гордостью,  сделав  особое
ударение на  последнем  -  Орнейль., -  видимо  самом  значительном.  Я тоже
невольно обратил внимание на звучание этого названия - Орнейль. Оно мне было
словно бы знакомо. Но тогда я не придал этому значения..
     - Почему  ты  хочешь уйти от мира,  Риган?  Ты  еще  не старая, сильная
женщина и ты еще можешь выйти замуж, завести семью.
     Она негромко засмеялась.
     -  Ну нет.  Я  уже познала отведенный  мне запас любви и счастья,  и на
меньшее не польщусь никогда. А то, что я решила принять обет... Я никогда не
была  красавицей  и всегда  знала,  что  однажды  приму  постриг.  Это  было
обдуманное решение. Я не хотела замуж,  зная, что муж не будет нежен с такой
дурнушкой как я. А у меня  достаточно гордости, чтобы не  отдавать всю  себя
тому, для  кого  я буду обязательным,  но  неприятным  дополнениям  к  моему
приданному. Поэтому,  хоть я  и выросла при  королевском дворе и люблю мир с
его роскошью, страстями и  грехами, я знала свою дальнейшую судьбу - однажды
я покину  все это и  стану  монахиней. И видит Бог, я не считаю это для себя
жертвой.  Я ведь очень корыстная женщина, сэр, и монаший клобук виделся  мне
лишь  первой ступенью  к дальнейшему  возвышению. Я расчетлива и  знаю,  что
такой вклад, как доход с  моих  маноров, моя нормандская родовая кровь и мое
знакомство и  дружба  с  Матильдой Английской  -  хорошее  подспорье,  чтобы
однажды  стать  аббатисой.  А  аббатисой  я хотела стать  всегда.  Ведь  это
единственная стезя карьеры для женщины благородного происхождения.  Аббатиса
по силе и могуществу - это тот же лорд-землевладелец. Она управляет землями,
поместьями, деревнями, рыцарями; она по  своему усмотрению  взимает арендную
плату  и заключает торговые сделки,  судит своих подданных и отдает приказы.
Она имеет неограниченную власть, живет в богатстве и никому, кроме епископа,
не подчиняется.
     - А как же мысли о божественном? - скорее иронично, чем строго  спросил
я.
     Риган серьезно поглядела на меня.
     - Если я  смогу править  и делать  добро людям - это  ли  не  наивысшее
служение Господу здесь, на земле?
     Да,  она  была  права  в  выборе  своей  стези. А не прав  был я, когда
подозревал  ее  в планах на  свой счет, думая,  что  она рассчитывает, что я
заменю ей Этельстана. Она мудрая женщина и понимала, что если брак и сделка,
то скорее для мужчины, который ищет в супружестве удобства и выгоды. Женщине
же в семье нужны любовь и  нежность. А Риган уже получила это, живя  с  моим
братом.
     Я встал и подбросил дров в очаг.
     - У меня есть к тебе просьба, сестрица, - я впервые назвал ее так и она
улыбнулась.
     Я откинул за плечи свои отросшие волосы - они уже  покрывали лопатки  -
светлые,  выгоревшие почти до белизны,  но уже более  темные там где заметно
отросли у корней.
     -  Я не могу  являться с рескриптом короля о своем назначении  шерифом,
когда несу  на себе эту гриву  крестоносца.  Поэтому  окажи мне любезность -
остриги меня.
     Только очень близкой женщине мужчина мог позволить остричь себе волосы.
И Риган смутилась.
     -  Ты  сакс,  а  они  не  стригутся   по-нормандски.  Многие  из  твоих
соплеменников не одобрят это.
     Я пожал плечами.
     - Я не сакс и не норманн, я - англичанин, ибо сам  себя считаю таковым.
Все чего я хочу, чтобы саксы и норманны уважали друг друга, живя в мире.
     - Дай-то Бог, - вздохнула Риган, вставая.
     Потом  она  сходила  за  ножницами,  велела подсесть поближе к  огню  и
накинула мне холстину на плечи. У  нее  были нежные руки и мне было приятно,
когда  она  касалась меня, а  ножницы  слегка  щекотали, и  я  поеживался  и
смеялся, когда  они касались затылка. Риган тоже  смеялась. Воистину  брат с
сестрой - ничего не скажешь.
     Потом  она окончила  и  принесла  мне бадейку  с  водой,  чтобы  я  мог
поглядеть  на  свое  отражение. И  когда вода  в бадье  успокоилась, я  смог
разглядеть себя.
     - Клянусь могилой Святого Петра - я помолодел лет на десять.
     Я видел в воде смуглое, удлиненное лицо, какое и узнавал, и не узнавал.
Лишь  кое-где на концах волос, словно седина, оставались светлые пряди. Надо
лбом волосы  лежали естественной  плавной  волной,  а  за ушами и сзади были
коротко обрезаны. От этого шея выглядела  словно мощнее, резче  обозначились
линии  подбородка  и  скул.   Я  выглядел,  как  норманн,  но  не  сакс  или
крестоносец.
     Оглянувшись, я увидел, как Риган, тщательно  собрав остриженные волосы,
стряхивает их с  холстины в огонь. Вид у  нее  довольный и такой домашний. Я
ощутил нежность к ней.  Она - единственная моя родня,  единственный человек,
который ждал меня дома. И тогда я решил обратиться к ней с просьбой.
     - Риган, тебе не следует спешить с отъездом. Ты нужна мне.
     Большей глупости и сказать было нельзя. Она выронила  на пол  холстину,
отшатнулась. Я подскочил.
     - О нет! Ради Бога, прости меня. Я совсем не то имел в виду.
     Она глядела на меня как-то странно и я поспешил пояснить.
     - Видишь  ли... Леди Бэртрада не приедет ко мне целый год, даже полтора
года.  Я все это  время  буду занят делами графства,  а здесь... Я бы хотел,
чтобы ты осталась в Незерби, чтобы я чувствовал, что у меня есть семья, дом,
куда я  могу приехать. Мне это очень важно, Риган.  И я прошу тебя остаться,
как сестру, как друга.
     Риган  подняла  выпавшую  холстину и я с  облегчением увидел,  что  она
улыбается.
     - Я еще ни одному  мужчине не  была другом. Чтож, это даже интересно. К
тому же я хочу видеть, как растет Гронвуд. Но я останусь с одним условием.
     Она перестала улыбаться.
     -  Ты  отпустишь меня, Эдгар,  как только  Бэртрада Нормандская  войдет
хозяйкой в твой дом.
     ???
     По пути из  Святой земли, я порой с думал, что дома мне будет тоскливо.
Скука  -  вот  чего  я  никогда  не  мог  переносить.  Однако  я  не  мог  и
предположить, что с прибытием в Англию, меня так захлестнут дела.
     Во-первых, я вступил в должность шерифа и уже одно это стало отнимать у
меня львиную долю времени. Прежде всего мне  пришлось разобраться в судебных
исках, коих накопилось немало. Хорошо уже,  что не  было убийств и разбойных
нападений, и мне не  пришлось начинать свое  правление  с казней. Мелкие  же
правонарушения  в   основном  были   связаны  с   земельными  вопросами  или
имуществом: то  йомены пытались передвинуть границу участка, чтобы расширить
свою территорию  за счет соседей, то мельник обманывал доверчивых  крестьян,
то какой-то  работник украл  мешок  зерна  у  соседа - на все  это я налагал
штрафы. Были  и  ссоры между соседями,  от  кого-то сбежала  жена  и прочее,
прочее...   Занимался   я  и  делами   купеческих   гильдий,   вводил  новые
постановления,  назначал  новых  смотрителей  к   королевские   заповедники,
налаживал связи с заносчивым местным духовенством. Приходилось немало  сил и
средств из казны графства  выделять на ремонт старых дамб на побережье, дабы
воды Северного моря не хлынули на низинные земли графства.
     К Пасхе я отправил  в Лондон  свой первый отчет о делах графства. Затем
приступил  к  подготовке  смотра  ополчения.  Надо  было  определить сколько
рыцарей находятся в готовности в  Норфолке, сколько людей могут  привести  в
войске, как  они  вооружены в соответствии с  положением и званием  каждого.
Дела затягивали меня, но я  никогда не пренебрегал  возможностью заехать  на
стройку в Гронвуд.
     Строительная площадка  всегда выглядела  гудящим  ульем. Уже  закончили
фундамент донжона, мастеровые приступили к рытью ям  для фундаментов угловых
башен.  Саймон  соорудил  несколько  механизмов,  что   позволяло  уменьшить
количество наемных работников на строительстве. Берег у реки  Уисси был весь
завален  бревнами,   который  сплавляли   лесорубы,   и  каменными   глыбами
известняка,  доставляемого  сюда  из  каменоломен  Нортгемптона  -  вот  она
основная  статья моих  расходов. Однако мне  была  подспорьем  моя  торговля
восточными  товарами, да и должность шерифа давала достаточно денег, чтобы я
мог  позволить  себе  покупать известняк даже по рыночным расценкам.  Немало
стоили  и перевозки, особенно когда  я столкнулся с тем, что моему богатству
многие  завидуют  и не позволяют везти груз  прямым путем  через  фэнленд, а
заставляют  объезжать  окольными  путями,  что  всегда обходилось  недешево.
Особой  жадностью  отличались монастыри,  в  частности  аббатство Бэри-Сэнт,
которое  хоть  и  было  расположено в Саффолке, но  имело  немало владений в
западном Норфолке. Тот же  аббат  Ансельм  вовсю  старался содрать с меня за
провоз  по своей земле или заставлял делать такой  крюк по болотам фэнленда,
что  наверняка он с удовольствием потирал руки, подсчитывая мои убытки. Но и
в  таком  обвозе было нечто, что  заставляло  меня смиряться.  Когда я ездил
следить  за доставкой  товара, то  мог заехать в небольшой  монастырь Святой
Хильды, где  была  погребена матушка. Я  подолгу молился над  ее  могилой  и
всегда оставлял щедрые пожертвования, чтобы  сестры-бенедиктинки молились за
упокой ее души.
     После молитв всегда приятно окунуться в кипучую деятельность. И клянусь
верой, мне нравилась такая жизнь. Еще я открыл,  что мне  нравится  ощущение
власти. А вместе с этим у  меня стала  появляться особая нежность к той, что
мне ее дала - к Бэртраде Нормандской. Я  даже стал  тосковать о ней, посылал
ей  куртуазные  послания  и  богатые  подарки.  Конечно,  не  смотря  на мою
возраставшую нежность к невесте, я не ограничивал себя общением с женщинами.
У меня было несколько легких  романов  и я завел пару постоянных любовниц, с
которыми коротал  время,  когда позволяли дела и когда требовалось облегчить
плоть. Причем я только  диву давался до чего же  не приучены наши  женщины к
ласке.  Я словно открывал  для них  мир постельных  утех.  Та  наука страсти
нежной,  какую  я познал на Востоке, была  тут по сути неведома,  и мне было
радостно видеть ответную реакцию, разбуженную мной  страсть в холодных телах
северянок моей  родины.  Однако  все  это была лишь  игра  в  любовь и я  не
требовал от  этих  женщин ответного чувства, я  любил их тела, но  не  желал
затрагивать душ. Душа  же  моя ждала Бэртраду. Я хотел  быть  достойным  ее,
хотел   стать   графом.  Его  милость  Эдгар  граф  Норфолк  -  это  звучало
великолепно!
     Меня вновь  звали дела и я отправлялся в путь. У  меня была моя свита и
когда я объезжал Норфолк, вид у меня  был, как у настоящего лорда. Эти земли
только  начинали  оживать  после  мятежей  и войн.  Норманнов  тут встретили
сурово, и саксы жестоко  поплатились за это. До сих пор тут и  там виднелись
развалины прежних саксонских бургов, наполовину заросшие  травой и ежевикой.
Однажды я  издали  видел  знаменитую кремневую  башню вождя саксов  Хэрварда
Вейка. Саксы гордились его памятью, но я дал себе слово,  что пока я жив и у
власти, не позволю раздорам вновь принести смерть и разруху в Норфолк.
     Как я вскоре понял, это совсем не просто.
     Самые  упрямые  из  саксов  продолжали  воспитывать  сыновей  в  старых
традициях. Они не признавали никаких нововведений, гордились былой славой  и
мечтали возродить прежние обычаи и свободы. И на меня, как на оказавшегося у
власти сакса, они имели определенные виды.
     Кое-кто из старой саксонской знати навещал меня во время моих наездов в
Незерби. Смотрелись они живописно, однако мне, побывавшему при многих дворах
Европы, казались дикими: в меховых накидках, с множеством золотых украшений,
в еще дедовских длинных  туниках  с вышитыми полуязыческими символами. Часто
они ходили голоногими, в грубых башмаках, с оплетавшими голени крест накрест
ремнями. Они  носили длинные бороды  и  гривы волос,  стянутых  вокруг  чела
чеканными обручами наподобие  корон. Я в своей  нормандской  одежде, казался
иноземцем  среди них.  Но  я  соблюдал  старые обычаи и  принимал  их  как и
положено  высокородному эрлу.? Подавал им чашу дружбы  до  верху наполненную
вином, первым  делал  глоток, дабы удостоверились, что вино не отравлено,  а
потом ее пускали  по кругу, отпивали по глотку,  клянясь друг другу в вечной
дружбе.
     Риган всегда знала,  что  делать. Стол накрывали обильно, но без затей,
никаких  изысканных  блюд, а все по  старинке -  огромные обжаренные телячьи
ноги, норфолкская кровяная  колбаса, свиные отбивные, вареная рыба.  Все это
был грубая, плохо перевариваемая еда, тяжелая для меня, принесшего с Востока
привычку к небольшим порциям мяса со значительным добавлением овощей. Но мои
гости были довольны, хвалили что чту старые обычаи, хотя  и попрекнули  тем,
что  я  стал шерифом  у  норманнов  - герефой,  как  они  называли  меня  на
саксонский лад. И ворчали, что выслуживаюсь перед завоевателями.
     - Но ведь меня назначил сам король, - пряча за улыбкой досаду, возражал
я. - А даже вы  не можете отрицать, что  Генрих Боклерк правит этой землей и
является помазанником Божьим.
     Да мои гости были саксами старой закалки - из тех, кто и спустя годы не
смирился с поражением Гарольда Годвинсона, и только и ждет, чтобы схватиться
за меч и сразиться с врагом - даже безо всякой надежды на победу. Возможно в
глубине души я и уважал их  за  мужество, но куда сильнее меня раздражало их
упрямство.  Это были  закоренелые смутьяны, но  все же люди  одного со  мной
племени.  Они  словно  нарочно  выставляли  напоказ  свою  грубость,  громко
чавкали, пили  так,  что  быстро  пьянели,  бросали  кости  по  стол  или  в
прислуживающих  рабов,  шумно рыгали  или  испускали  газы. Я знал их старые
привычки - наесться до отвала и напиться до помутнения рассудка.
     Главным и  наиболее почитаемым из них был Бранд сын Орма. Он был богаче
остальных, и здравого смысла у него было побольше. Огромного роста, с буйной
светлой шевелюрой и  тучный до изумления.  Его маленькие уши почти  не  были
видны из-за  толстых  всегда  красных  щек, а брюхо мешало пройти, когда все
садились за стол. Говорил он глухим важным  басом и  очень гордился, что вел
род от данов, какие правили в Денло еще во времена короля Альфреда Великого.
     -  Мы испокон... веков владели... этой  землей, -  гордо произносил он,
хотя  его речь  порой и прерывалась самой  вульгарной икотой.  -  Ты,  Эдгар
Армстронг,  ученый  человек  и  наверняка  знаешь...  какими  великими  были
англы... при старых королях. Так выпьем же за них!..
     Рядом с Брандом сидел молодой Альрик из Ньюторпа.  Толкая  в бок своего
деда  Торкиля,  сражавшегося  еще в  битве при  Гастингсе, он уговаривал его
поведать "о той славной битве".
     С  какой стати он называл  ее  славной,  если  саксы  потерпели  в  ней
сокрушительное  поражение? Но  я  вежливо  слушал: и  о том,  как  саксы под
командой  Гарольда  Годвинсона  окопались на холме,  и о том, как  Вильгельм
Ублюдок  обманом  выманил их  оттуда, а  нормандская конница  обрушилась  на
героев,  неся  смерть и  разрушение, и как пал в своей последней сече король
Гарольд,  когда  вражеское копье  пронзило  ему  глазницу.  Все  это я  знал
наизусть,  но почтительно внимал речам седого, как лунь,  патриарха и вместе
со всеми бил кубком о стол  и выкрикивал славу Гарольду Годвинсону. А почему
бы и нет? Гарольд был моим дедом по матери, да к тому же действительно одним
из лучших саксонских королей.
     Молодой Альрик указывал на меня.
     - Смотри, дедушка, вот сидит внук славного Гарольда Годвинсона.
     Старый Торкиль  удивленно таращил  на меня выцветшие голубые глаза.  Он
был очень стар и порой плохо понимал, что твориться вокруг. Но для саксов он
был словно живой  реликвией, соратником Гарольда. Старик отлично помнил все,
что  происходило в  дни  его молодости, но новые  вести  забывал тотчас, как
услышит. И глядя на меня, никак  не  мог взять в толк, отчего Альрик считает
меня внуком  славного Гарольда,  если я - ни дать, ни  взять, -  нормандский
барон.
     Сам  Альрик  мне  нравился.  Я  знал  его  как   рачительного  хозяина,
приветливого  соседа и любящего мужа. Ему  сейчас было около девятнадцати, с
тринадцати  лет  он был обвенчан  с маленькой резвушкой  Элдрой,  жили они в
дружбе и согласии, хотя детей Бог им не дал. Элдра горевала по этому поводу,
но  люди говорили,  что супруги еще  достаточно  молоды,  чтобы  еще  успеть
обзавестись целым выводком сыновей. И глядя сейчас на Альрика, я не понимал,
что  его  втянуло  в  эту буйную  компанию.  По  натуре он  был мягок,  да и
внешность  имел  по-женски  нежную  -  невысокого  расточка,  с  золотистыми
кудрявыми  волосами, красивыми чертами  лица, но  весь  в  веснушках,  свыше
всякой меры.
     Но самым дерзким и  опасным среди саксов был конечно Хорса  из Фелинга.
Хорса был моим ровесником и мне трудно  передать, что  я почувствовал, когда
увидел его  впервые. Он  был поразительно похож на моего  отца. Этот  хищный
ястребиный нос,  эта манера  чуть  кривить  рот в усмешке,  эти залысины  на
высоком лбу. Я гнал от себя подобные мысли, зная,  что его мать Хорсы,  леди
Гунхильд,  слывет очень  достойной и  почтенной  женщиной,  но  со сходством
ничего поделать нельзя. Выходит, мы были зачаты почти что в одно время.
     Оттого-то Хорса и привлекал мое  внимание. Хорса был ярким, неугомонным
и  очень  опасным. Сильный,  плечистый,  но  жилистый  и  подвижный,  он был
настоящим хищником. Даже  в его  чуть раскосых рыжих  глазах было что-то  от
опасного животного.
     Хорса  был  неплохо  образован,  а наши старые  песни и  сказания  знал
назубок. И он поднимался за столом, сжимал в  руке окованный  рог и  начинал
декламировать:
     - Славный! Припомни,
     наследник Хальфдана,
     теперь, даритель,
     когда я в битву
     иду, о всемудрый,
     что мне обещано:
     коль скоро, конунг,
     я жизнь утрачу,
     тебя спасая,
     ты не откажешься
     от славы чести,
     от долга отчего
     и будешь защитой
     моим сподвижникам,
     дружине верной,
     коль скоро я сгину...
     При  этом Хорса выразительно глядел на меня. Да и не только он. Все они
смотрели  на  меня  горящими  взорами,  решив,  что  я  должен  стать  новым
Боэвульфом,? вести  их в бой против нечисти - норманнов,  и  тогда они будут
готовы  отдать за меня жизнь. Чтож, это  их мнение. Я не разубеждал их, но и
не поддерживал. Просто слушал Хорсу, попивал эль,  видел, как на глазах моих
гостей, этих суровых закостенелых варваров, наворачиваются слезы.
     - Ах какие  люди  правили в  старину!  - вздыхал тучный Бранд,  вытирая
глаза огромными, похожими на клешни руками. - Боэвульф и...
     Я вмешивался, говорил, что в "Боэвульфе" говорится не  об англичанах, а
Гармунд, Оффа и Эормер, единственные саксы в поэме. Но Бранд только махал на
меня руками. Хорса же не унимался.
     - Белый  Дракон!?? Постоим за старую добрую Англию! Помянем  ее великих
королей!
     Я пил вместе со всеми. В голове у меня уже шумело и я становился злым -
верный признак, что я пьян. Пока я хоть что-то соображал, я воздерживался от
споров с  этими помешанными на старине  саксами. Но от эля, вин, меда словно
сам черт тянул меня за язык.
     - Помянем, помянем! - вскакивал я. - Клянусь кровью Господней, нам есть
на  кого равняться из  прошлого:  царствования Эгберта,  Альфреда Великого и
Этельстана  и  впрямь были славными. Но  уж как разворовал Англию, валяясь в
ногах в викингов, Этельред Неспособный! А Эдвард, прозванный Исповедником...
     - Молчи, пес! - взрывался Хорса. - Наш Эдвард Исповедник был святой!
     - И полнейшее ничтожество, замечу. Если бы он помнил о своем долге дать
стране наследника,  а не  обещал трон то  Вильгельму  Нормандскому, то вдруг
возвышал Гарольда Годвинсона - стала бы Англия яблоком раздора между саксами
и норманнами?
     Тут я коснулся  запретного. Осквернил их  главную  святыню -  память  о
прошлом  величии,  которое в их глазах ничто не  могло поколебать.  Но я был
пьян,  все вокруг плыло, хотя я и заметил, как сидевший  у порога мой верный
Пенда  медленно  положил руку  на  рукоять меча. Но  саксы - не  нормандские
рыцари.  Те за малейшее оскорбление готовы вызвать на поединок, хватаются за
мечи. Саксы же в этом  отношении не так скоры. В своем роде. Ибо едва до них
доходит гнев, они действуют по старинке - точнее, начинают драку.
     Так и вышло. Начал  потасовку  Хорса. Схватив кубок, он  запустил им  в
меня, но промахнулся  и угодил  в  благородного  Бранда. Тут же сосед  Хорсы
заехал  ему по уху  за  такое оскорбление  их главы.  И  началось  -  крики,
беготня,  удары, проклятия, треск и  стук ломаемой и  опрокидываемой мебели.
Кто-то  повалил  мое  кресло.  И мне стоило немалого  труда  даже встать  на
четвереньки.
     - Белый Дракон! Саксы! Белый Дракон! - орали вокруг.
     Последнее,  что  я   помню  из  своего  убежища  под  столом,  так  это
мельтешение ног и как  молодой Альрик оттягивал в сторону своего воинственно
размахивавшего  полуобглоданной костью деда Торкиля.  Потом все померкло и я
заснул. Даже не  почувствовал, как  Пенда,  словно заботливая  нянька, вынес
меня на руках из зала.
     Пробуждения после  подобных пирушек  были  мучительны.  Жажда, головная
боль,  жжение в желудке, словно  глотнул уксуса.  Одно хорошо  - весть,  что
неспокойные гости уже  разъехались. До следующего  раза, как  я выкрою время
посетить  усадьбу. Ибо если саксы и были вспыльчивы, то и быстро отходили. Я
сам  был их племени и был  такой же. Поэтому приму их, как хозяин,  едва они
вновь посетят меня.
     А пока я  отправлялся по  делам. И, великий Боже,  как же  было приятно
нестись  легкой  рысью навстречу  туманному  восходу  солнца!  Таким  мягким
золотистым восходом можно было любоваться лишь на таких вот равнинах, где на
много миль не видно ни единого холмика. А вокруг колосилось жнивье: ячменные
нивы, рожь, даже пшеница,  какую я  посеял на своих угодьях. На север от них
начинались заливные  луга фэнов, где крестьяне  пасли свой  скот.  Слышалось
блеяние овец и им отвечали ягнята. В  голубоватой  туманной дымке я видел их
тени.  Овцы оказались  очень прибыльным делом в Англии, приезжие фламандские
купцы хорошо платили за шерсть  и,  как  я узнал, цены на  нее возрастали из
года в год. Но кроме овец у меня были и другие планы. На счет моих лошадок.
     Привезенные из  палестины, легконогие, с атласной шерстью и стелющимися
по ветру хвостами - они благоденствовали на тучных лугах Норфолка.  Я заехал
поглядеть на них по пути и был  просто восхищен. Что в мире есть прекраснее,
чем добрые  кони - эти совершенные создания  Божьи? Впрочем, ехал  я сюда не
любоваться,  а выслушать  отчет старшего  конюха о  том, что все  мои кобылы
жеребые и следующей весной ожидается приплод.  Так же обстояло дело и с теми
лошадьми местной породы, которых случали с арабскими жеребцами.
     Поистине для меня этот год обещал быть удачным во всех отношениях.
     Увы,  я  рано радовался.  Потому, что  гораздо позднее, уже в ноябре, я
получил от короля тайное послание. В нем говорилось,  чтоя должен  приложить
все  усилия, чтобы  выследить и задержать  человека,  которго, по  некоторым
сведениям, видели в Норфолке  и которого я  хоршо знаю. Этот человек являлся
личным врагом короля, и за его голову назначена неслыханная награда - триста
фунтов добрым английским серебром. Имя этого человека - гай Круэльский.
     Только  дочитав  до  этого  места  я  понял,  что  этот  человек -  мой
родственник.
     ???
     Сырым и промозглым ноябрьским вечером я приближался к Незерби. От боков
моего разгоряченного скачкой коня шел пар. Я ехал без охраны. Небесный  свод
раскинулся  над  дорогой,  как  перевернутая   чаша  -  темной  посредине  и
бледно-голубой ближе к горизонту.
     Бург Незерби  возник впереди темной призрачной массой.  Я видел дым над
ним,  слышал  лай собак. Это  был час,  когда  люди  уже  окончили трапезу и
укладываются на ночлег. Но я  знал, что  Риган обычно ложится  позже всех. И
мне надо было переговорить с ней наедине.
     Она была удивлена моим поздним визитом.
     - Эдгар? Я немедленно велю подать тебе закусить с дороги.
     Я  поднял  руку,  останавливая  ее,  сказал,  что  не голоден  и прибыл
поговорить с глазу на глаз. Она все  еще улыбалась,  пока по  моему мрачному
виду не поняла, что что-то случилось.
     - Какие вести я услышу от тебя?
     Я протянул ей свиток, с которого на шнуре свисала королевская печать.
     - Имя Ги,  это ведь по-английски Гай? -  спросил я. - Здесь перечислены
все его имена: Ги де  Шампер,  Гай Круэльский, сэр Гай  из Тавистока или  Ги
д'Орнейль.
     Пробежав  глазами  послание,  она  положила  его  на скамью подле себя.
Казалась спокойной, только руки ее чуть дрожали.
     - Да, это мой брат. Я не имела о нем  известий  лет десять. И не ведаю,
что он натворил.
     - Он личный враг короля Генриха Английского.
     Она пожала плечами.
     - Слишком громко для простого рыцаря. Хотя... Чтож, Гай всегда был, как
говориться, latfo fаmosus.?
     - И все же он твой брат! Единая плоть и кровь!
     Что-то заплескалось в ее темных глазах. Уголки губ задрожали.
     - Эдгар, я понимаю, что если ты объявишь розыск этого человека... моего
брата... ты только исполнишь свой  долг. И говорю тебе - делай, что считаешь
нужным.  Мы  с  Гаем  расстались, когда я  была  очень молода, а  он  совсем
мальчишкой.  Ему тогда  было  тринадцать,  самое время,  чтобы  поступить на
службу и  обучение  к знатной особе. И Гай  в качестве пажа был отправлен ко
двору старого Фулька Анжуйского. Более мы с ним  не общались.  И, помоги мне
Боже, я  не очень тосковала от этого.  Ведь  мы  никогда не ладили с младшим
братом,  он  дразнил  и  обижал  меня. Почему  я  ему  прощала?  Это  трудно
объяснить. Было в нем нечто... некое  дьявольское  обаяние... и  дьявольское
беспутство. И хотя с тех пор, как он покинул Анжу, я не имела о  нем вестей,
но всегда подозревала,  что если ему  и  суждено  как-то проявить себя - это
будет недобрая слава.
     - Зря ты такого мнения о нем, - сказал я почти зло.
     Она выглядела растерянной.
     Я  подошел  к огню, поставил ногу на  край очага и,  упершись в  колено
ладонями, долго стоял так, не  сводя взгляда с языков  пламени  на  сосновых
поленьях.
     - Я приехал сегодня в Незерби, не для того, чтобы спросить даешь ли ты,
Риган,  добро на  поимку  сэра  Гая. Я  приехал сказать, что рад, что ты его
сестра. Грешник он или святой, бандит или неудачник, но то, что я до сих пор
жив и свободен - это благодаря ему. Гай Круэльский. Я же знал его под другим
именем. Помнишь  ты  упоминала,  что среди  ваших имений одно имеет название
Орнейль? Еще тогда это звучание показалось мне знакомым. Ги д'Орнейль звался
твой  брат  в  Святой  Земле.  И  это  был  лучший  рыцарь  в  свите  короля
Иерусалимского Бодуэна ??. Потом его прозвали Черный Ястреб. Но расскажу все
по порядку.
     Я сел подле нее и начал свое повествование.
     Еще  когда я  только прибыл в  Палестину, там много говорили о  молодом
рыцаре  Ги д'Орнейле, которого  сам король Бодуэн приблизил к своей  особе и
которым неизменно восхищался.  Он входил в штат личных телохранителей короля
и говорили нет лучшего мастера боя на мечах. Рыцарь Ги ведь не просто рубил,
когда  сражался,  он разработал сложные  приемы  защиты и нападения,  особой
тактики  боя, и люди  думали, что  его клинок словно чувствует душу хозяина,
зная как вести атаку.  Раньше  в поединке на мечах побеждал тот, кто сильнее
физически, теперь воины, учившиеся  у Ги д'Орнейля,  говорили, что побеждает
тот, кто более искусный и ловкий.
     Я  в то время очень увлекался воинскими  искусствами. Мой  Пенда научил
меня старому  саксонскому бою  с секирой, воин-араб  тренировал  меня метать
ножи, а конной атаке с копьем я обучался у  самого великого магистра Гуго де
Пайена - командора ордена Храма. С мечом я так же упражнялся немало, но то и
дело слышал  - чтобы  познать  истинную красоту  схватки с мечом, необходимо
взять урок у этого отчаянного юнца Ги.
     Мне не терпелось с ним встретиться,  однако судьба  все время разводила
нас.  Ведь  в Святой Земле  не  приходится  вести оседлую  жизнь,  все время
куда-то скачешь,  где-то несешь  службу, сражаешься. И так уж  выходило, что
когда  я  бывал в Иерусалиме,  Ги д'Орнейль нес службу на границе, а когда я
уезжал по делам Ордена, он посещал двор короля Бодуэна  или сопровождал  его
величество в поездках.
     А  потом  случилось  несчастье.  Бодуэн  Иерусалимский гостил  у  графа
Моавского, и с находился верный Ги д'Орнейль.  Граф  Моавский  устроил охоту
для  Бодуэна, но во время лова король в пылу травли пересек границу графства
и  был пленен  турецким  эмиром Балоком. Это  был огромный  позор  для всего
христианского  мира.  Позор несколько уменьшало  лишь  то, что на месте, где
схватили  короля,  произошло настоящее  побоище.  Охранники  его  величества
стояли за своего сеньора насмерть и земля была просто усеяна их трупами. Как
и  трупами турок. Однако  следов Ги  д'Орнейля не было обнаружено. Он просто
исчез.  Поэтому все решили, что именно  он и был тем  Иудой,  который  навел
людей Балока на короля.
     В  том балансе равновесия сил в Палестине, когда мир христиан и сарацин
столь тесно  переплетен, предательство - вещь не самая удивительная. И никто
не  сомневался, что д'Орейль  предатель. Его  заклеймили позором и, прокляв,
занялись более насущным делом - надо было  собирать деньги за выкуп короля и
охранять границы его владений.
     Почти два года мы ничего не знали о Ги д'Орнейле. Потом король совершил
побег из  плена  и был радостно  встречен  как  христианами,  так  и  своими
мусульманскими подданными.  Тогда Бодуэн вскользь  упомянул, что Ги отчаянно
сражался за него, убил немало воинов-сарацин, но в  конце  концов,  на  него
набросили аркан, и эмир Балок велел живым доставить  к  нему столь искусного
воина.  Позже стало известно, что Ги принял мусульманство и живет в почете у
эмира. В любом случае имя его осталось проклятым и люди плевались, вспоминая
его.
     Прошел еще год. И до нас дошла весть, что в районе Эдесского графства и
землями  атабега Алеппо появилась банда, которая совершает отчаянные  набеги
на караванные пути.  Атабег был в мире с королем Иерусалима и он обратился к
Бодуэну, прося помочь ему обезвредить  разбойников,  наносивших его торговле
такой  урон. Особо  он назначил награду  за голову главаря банды  -  Черного
Сокола, как  именовали  его местные  жители. Такого  рода работа,  по поимке
бандитов, всегда выпадала на долу тамплиеров. И магистр Ордена Храма поручил
это задание мне.
     Я не стал рассказывать  Риган, как долго мы охотились за людьми Черного
Сокола, сколь они  были  неуловимы и как исчезали, словно  растворяясь среди
камней Сирии, когда нам казалось, что уже окружили  их. Но я  сказал ей, что
мы  невольно  прониклись  уважением  к  предводителю банды,  восхищались его
тактикой, ловкостью,  отвагой. Мы не стеснялись  выражать свой восторг,  уже
потому, что набезчики  грабили  только купцов-арабов, но ни  разу не обидели
паломников-христиан. А для нас, христиан Святой Земли, это  много значило. И
хотя  мы обязаны  были  охранять  караваны  союзников-мусульман, но  по сути
сочувствовали Черному Соколу.
     -  Но  однажды, -  продолжал я,  -  мы все же  столкнулись  с  бандой и
вступили в  схватку. Отряд разбойников оказался куда  многочисленнее, чем мы
ожидали,  и  они лучше  знали местность.  Мы  попали  в  западню,  оказались
окружены. Я видел, как один  за другим  гибли мои соратники, пока сам не был
ранен и упал с коня.
     Очнулся в  какой-то  пещере.  Я так ослаб от  потери крови, что еле мог
пошевелиться, и  из своего закутка  наблюдал, как  пировали разбойника,  как
веселились и делили добытое в схватке. И  тогда я увидел его. Сразу  понял -
это  главарь.  Он был  спокоен  и величав,  он не принимал участия  в  общем
ликовании, сидел в стороне и вид  у  него был отсутствующий, даже печальный.
Одет он был  как кочевники бедуины: на  голове покрывало, схваченное  вокруг
лба  войлочным  кольцом, одежда восточного  кроя, широкие  шаровары.  Он был
молод, смугл и черноглаз, но что-то  в  его чертах подсказало мне, что он не
араб,  а европеец.  Главарь  вскоре почувствовал  мой  взгляд  и  глаза наши
встретились. И сколько же тоски было в его бездонных темных очах!
     Он подошел, заговорил со мной на прекрасном нормандском. Суть  его речи
сводилась к  тому, что он знает, кто я. Поэтому мне  и была дарована жизнь -
ведь за рыцаря-тамплиера заплатят  хороший выкуп. Был он даже любезен,  но я
едва  удостоил  его ответом, пока не сорвался и не  сказал, что гореть ему в
аду за то, что он  сошелся с  нехристями, хуже того,  с разбойниками. Однако
эти слова словно  не задели его. Усмехнувшись, предводитель заметил, что ему
это ведомо и без меня, и в голосе его звучала горечь.
     Тогда я еще не знал, что это Ги д'Орнейль.  Когда же разбойника привели
ко мне  лекаря-араба,  чтобы привести моя рану в  порядок, тот сболтнул, что
Черный  Сокол некогда  служил у  христиан,  а  затем жил на  попечении эмира
Балока, пока не ступил на стезю разбоя. Тут-то меня и осенила догадка.
     Спустя несколько дней отряд Черного Сокола снова выследили воины Ордена
и нанесли ему жестокое поражение. Лишь считанные разбойники вернулись в свое
логово в пещере, горя желание выместить на мне злобу.
     Вот тогда-то изгой  Ги и  стал на мою защиту. Один против всех. И крест
честной! - надо было его видеть. Он был словно бог войны, словно сам демон и
великий герой. Никогда не видел, чтобы человек так сражался.  И как бы я  не
относился к нему, я был восхищен.
     Он  отбил меня, а вечером тайно  вывез  из  пещеры, дав лошадь,  воды и
указав путь. Я спросил -что скажут его сотоварищи, обнаружив мое бегство, но
в ответ он беспечно махнул рукой.
     И тогда я назвал его по имени.
     Ги вздрогнул и помрачнел.
     - Не стоило вам показывать, что узнали меня.
     В его голосе даже прозвучала угроза, но я его не боялся. Не  погубит же
он меня теперь, когда сам спас.
     - То, что  я узнал вас,  останется только при мне, клянусь в  том своим
рыцарским званием.  И отныне я  буду молиться за вас, что бы вы  порвали  со
своим теперешним положением и вновь стали гордостью христиан.
     Он расхохотался.
     - Напрасные усилия!  Я так опорочен, что не все ли равно, как я встречу
свой  конец. Ибо везде среди собратьев  по вере меня  считают  предателем. Я
ведь вынужден был принять веру Магомета, а христиане подобного не прощают.
     - Что  бы  вам  ни  пришлось пережить, сударь,  вы не нарушили  главной
заповеди Иисуса Христа: "Возлюби ближнего, как  самого себя". И спасая меня,
доказали это.
     Он долго смотрел на меня.
     - Вы думаете у меня еще есть шанс?
     - Отчего же нет?  Вспомните притчу о заблудшей овце  и слова Спасителя:
"...На небесах более радости об одном раскаявшемся грешнике, чем о девяноста
девяти  праведниках,  не имеющих нужды  в покаянии". Поэтому  оставьте  свое
пагубное занятие, вернитесь в лоно Святой Матери Церкви и...
     - Кто  мне  поверит?  Здесь,  в  Святой  Земле,  я  слишком  известен и
осквернен.
     - Что с  того? Мир велик. Есть  места, где вас не знают, где вы сможете
начать все сначала. И вновь стать достойным рыцарем.
     - Аминь, - тихо сказал он и ушел в ночь.
     Больше  я  его  не  видел. Но  вскоре  узнал, что  банда Черного Сокола
перестала  быть  ужасом  караванных  путей.   Более  того,  как-то  один  из
побывавших в Иерусалиме паломников,  поведал, что  некий  Ги из Святой Земли
побывал в Риме и сам  Папа принял у него исповедь, дав отпущение грехов. Мне
очень хотелось верить, что это и был мой спаситель.
     Я умолк, глядя на  Риган. Огонь в очаге почти угас, она сидела, кутаясь
в шаль, и я не видел ее лица.
     Я продолжил:
     - Одного  я  не понимаю, как этот  человек,  с  таким трудом получивший
прощение, мог вновь стать  вне  закона, что сам  Генрих Боклерк  объявил его
своим врагом.
     И тут Риган всхлипнула, громко, с дрожью.
     - Когда Гай  родился... В тот день умерла наша мать, дав ему жизнь. Для
отца это был удар. Он был словно не в  себе. А в доме  было несколько нищих,
решивших, что если у хозяина родится сын, их щедро угостят. Отец это понимал
и  разозлился. Он выгнал их всех  вон,  хотя была зима  и на улице  завывала
метель.  И  все  они  погибли.  Все, кроме  одной  старухи.  Она  стояла  за
частоколом усадьбы и проклинала  отца... и его сына. Как  потом рассказывала
моя  нянька-валлийка, у Гая  тогда на груди  появилась  отметина - опущенный
углом  вниз  треугольник. А там, в Уэльсе, говорят, что это знак изгнанника.
Вот мой брат и изгнанник... на всю жизнь.
     Я сел рядом с ней.
     - Клянусь тебе,  Риган, что  я не поступлю с ним подло.  Я сделаю  все,
чтобы он понял, что я его друг... его родич. И сделаю все, чтобы он не попал
в руки людей короля.
     Она нашла в темноте мою руку и поднесла к губам.
     - Да благословит тебя Господь, Эдгар.
     - Да пребудет он и с тобой.



     Декабрь 1131 года.

     Я помню и более холодные зимы, но так,  как в эту, я не мерзла никогда.
Может оттого, что  при  жизни прежней настоятельницы матушки Марианны дела в
монастыре  Святой Хильды шли на лад и в запасе у нас всегда имелись  дрова и
торф.
     Но  теперь,  когда матушка-настоятельница  отошла  в  лучший  мир -  да
прибудет  с  ней  вечный покой -ее место  заняла мать Бриджит,  которая  так
запустила  дела, что нам  приходилось  туго. Мать  Бриджит хоть  и  является
образцом  благочестия, ничего  не  смыслила  в хозяйстве,  и  все  обитатели
монастыря с наступлением холодов почувствовали это на себе.
     По  наказу настоятельницы, я проверяла ее счета, сверяла списки доходов
и расходов. И  несмотря  на все уважение к аббатисе  Бриджит, мне порой даже
хотелось затопать ногами, закричать, а  при встречах  с ней, так и подмывало
спросить, как  же она намеревается  провести доверенных ее  попечению сестер
Христовых через все ненастья и голод зимних месяцев?
     - О, Святая Хильда, как же я замерзла!
     Не выдержав, я сложила ладони над  пламенем свечи, надеясь хоть немного
отогреть, ибо они так озябли, что едва держали перо.
     Мы находились  в скриптории? монастыря  -  я и Отилия. И хотя на  улице
была  зима,  а к  вечеру  сырость  окончательно  проникла  в  это  маленькое
помещение, никто не позаботился чтобы нам дали торфа для печи, и мы сидели в
холоде еще с обеда.
     Отилия подняла  на меня  свои близорукие голубые  глаза. В серой одежде
послушницы и плотно облегающей  шапочке, из под которой на ее плечи  спадали
русые  тонкие косички, она казалось особенно хрупкой и  трогательной. Отилия
ласково улыбнулась мне.
     - Не думай о холоде, Гита. Тогда и не будешь так его ощущать.
     - Как же - не думай? Тебе  хорошо, ты святая. Я же... Знаешь что, давай
разведем  костер из обрывков  пергамента и погреемся немного. А то недолго и
слечь, как бедняжка сестра Стэфания.
     Но Отилия  только  отрицательно  покачала головой  и  вновь  заскрипела
пером.
     Переписыванием рукописей  в  скриптории монастыря мы обычно  занимались
втроем - сестра Стефания, Отилия  и я. Это занятие, само по себе интересное,
еще и давало монастырю неплохой доход, так  как книги всегда дорого  стоили.
Женщины-каллиграфы - редкость, и то,  что  обитель Святой  Хильды обучала  и
готовила таковых - несомненная  заслуга  покойно настоятельницы Марианны.  А
для  меня  несомненное удовольствие  и  возможность  проявить себя.  Ведь  я
считалась лучшим каллиграфом в монастыре.
     В монастырь я попала, когда мне  и  семи  не  было. И  здесь я, круглая
сирота, нашла себе тихое пристанище. Сначала воспитанница, потом послушница,
скоро я приму  постриг  и  монастырь  навсегда  защитит  меня  от всех бед и
волнений мира. Я привыкла здесь жить и понимала, что нигде  больше  не могла
бы проводить столько времени за книгами. И все же... Большой мир, тревожный,
яркий и страшный врывался в мое  тихое  существование, пугал, но еще  больше
интересовал. И хотя еще год назад, когда  мне исполнилось шестнадцать лет, я
должна была принять  пострижение,  я  отказалась. При этом я  сослалась, что
готова  еще  год прожить в  послушницах,  чтобы  затем  подстричься вместе с
Отилией. Отилия была на год младше меня и была моей лучшей подругой. Так что
ничего удивительного,  раз  я решила  обождать ее. И все же  какой переполох
поднялся  тогда   из-за  моего  отказа.  Даже  приезжал   аббат  Ансельм  из
Бэри-Сэнт-Эдмунса, патрон нашего монастыря. И как зло смотрел на меня своими
маленькими заплывшими жиром глазками.
     - Дитя  мое,  я  очень хочу  верить,  что  твое  упорство -  всего лишь
недоразумение.  Запомни,  в  тебе  течет  дурная,  порочная  кровь  смутьяна
Хэрварда,  и  ты  должна  учиться  послушанию,  а  не  будить  в  себе  беса
неповиновения, какой завладел душой твоего деда.
     Да, я была внучкой Хэрварда Вейка, гордого  сакса, великого мятежника -
что бы там ни говорил  этот поп-норманн. И я гордилась этим. Знала, что люди
порой заезжают в Святую Хильду, только чтобы взглянуть на меня, последнюю из
его потомков. Могла ли я стыдиться подобного родства? Абсурд. Я была внучкой
Хэрварда! Но  к тому же  я  и  богатая наследница.  Аббат  Ансельм, как  мой
опекун, давно наложил руки на мои земли, уверенный, что я приму  постриг,  и
тогда  он беспрепятственно  сможет  называть  их своими.  Поэтому  он так  и
всполошился, когда я вдруг отложила вступление в сонм невест Христовых.
     Меня отвлекло шуршание сворачиваемого Отилией свитка.
     - О чем задумалась, мое Лунное Серебро?
     Она часто так меня называла. А за ней  и другие. Дело в том, что у меня
очень светлые волосы. Длинные, прямые и густые. Я люблю заплетать их в  косу
и перебрасывать через плечо. Волосы - моя гордость. И  хотя это и суетно, но
мне будет жаль обрезать их, когда я стану бенидиктинкой.
     Я вздохнула.
     - Прочти что ты написала.
     Еще  месяц назад  нам было поручено переписать старую саксонскую  поэму
"Боэвульф".  С  тех пор,  как наш король Генрих первым  браком был  женат на
саксонке, у англичан поэма стала популярной. И  аббат Ансельм заказал нашему
монастырю ее рукопись  для одного из своих знатных покровителей. Мы работали
споро, пока сестра Стэфания не слегла с простудой, а мне поручили привести в
порядок  к  Рождеству счета  монастырского хозяйства.  Теперь над  рукописью
работала только  Отилия.  И  делала  это  с  присущими  ей  аккуратностью  и
старанием.
     - Прочти! - просила я, согревая дыханием озябшие пальцы.
     Голос у Отилии был мягкий и мелодичный. По роду она была нормандкой, но
саксонский знала, как родной.
     - Не слышно арфы,
     не вьется сокол
     в высокой зале,
     и на дворе
     не топчут кони, -
     всех похитила
     всех истребила
     смерть пагуба!..
     Она умолкла и  как-то  смущенно  поглядела  на  меня. Словно  опасалась
задеть  меня намеком на  поражение моих соплеменников. Но  все это  было так
давно... А Отилия была здесь и была моей подругой.
     И я заговорила о другом:
     -  Слушай, Отил, знаешь,  что попросили переписать для одного  лорда  в
нашей обители? Мать Бриджит как глянула, так  и закрыла это под  замок. Но я
заметила,  как сестра Стэфания  тихонька почитывает.  И я  видела,  как  она
открывает ларец. Хочешь и мы почитаем?  Это  отрывки  из  "Искусства  любви"
Овидия.
     Я тут же схватила ножичек для заточки перьев и,  пользуясь,  что Отилия
не удерживает меня, стала возиться с замочком на ларце, который стоял в нише
стены.  Отилия  нерешительно  приблизилась. Она-то, конечно, святая,  но еще
слишком молода и любопытна.
     Несколько листов пергамента были исписаны красивым почерком по  латыни.
Таким  четким, словно тот, кто их писал, не испытывал волнения. Меня же даже
в жар бросало, когда я читала.
     - Любовь - это война, и в ней нет места трусам.
     Когда ее знамена взмывают вверх, герои готовятся к бою.
     Приятен ли этот поход? Героев ждут переходы, непогода,
     Ночь, зима и бури, горе и изнурение...
     ...Но если вы уж попались, нет смысла таиться,
     Ибо все ясно, как день, и ложны все ваши клятвы.
     Изнуряйте себя, насколько хватит сил на ложе любви...
     - Ну как? Разве не великолепно?
     Наверное у меня горели глаза.
     У  Отилии тоже  разрумянились  щеки, но  она  быстро  совладала  собой.
Отошла, стала перебирать четки.
     - Нам не следует этого знать, Гита. Это мирское. Мы же решили посвятить
себя Богу. Не думай только, что  я ханжа, но есть вещи, от которых мы должны
отречься. А любовь и все эти чувства... Поверь, все это не так и возвышенно.
     Я знала, о чем она говорит. Ей было десять, когда ее изнасиловал отчим,
и она  пришла  в монастырь, спасаясь от мира, как от боли и грязи. Монастырь
сулил  спокойную, безбедную жизнь. И она выбрала ее. Я же...  Меня отдали  в
монастырь  еще  ребенком,  я еще не  могла  разобраться,  чего  хочу, просто
подчинилась  воле  матери, которая  овдовев после  смерти отца, считала, что
только тихая монастырская жизнь может уберечь ее дитя от недоброй судьбы.
     Я села на прежнее место, но почему-то никак не могла сосредоточиться на
счетах. Обычно я находила это занятие интересным, даже втайне гордилась, что
разбираюсь в этом  лучше настоятельницы. Слышала, как иные  говорили, что  с
такими  способностями, я  однажды сама стану аббатисой.  Я  ведь из хорошего
рода, при поступлении за меня был сделан щедрый вклад,  я прекрасная ученица
и со мной  советуются.  Да,  моя  дальнейшая судьба была  предопределена  и,
наверное, это хорошо.  Однако сейчас...  То ли строки из Овидия так повлияли
на меня,  то ли уже  давно  душа моя  была неспокойна, но вместо того, чтобы
работать, я размечталась.
     Тот  о ком я мечтала,  даже  не знал о моем существовании. Я его видела
неоднократно, когда  он наезжал в  нашу  обитель помолиться  в  часовне, где
покоился  прах  его  матери. Звали  его Эдгар Армстронг, в  нем текла  кровь
прежних  королей Англии и он был крестоносцем. Об этом не  раз шептались мы,
молоденькие послушницы, но нас в посетителе прельщали не столько его слава и
положение, сколько его привлекательная наружность. Он был  высокий, сильный,
гибкий. В нем было нечто от благородного оленя - этакое гордое достоинство и
грация. Он был очень смуглым и мне говорили, что эта смуглость присуща всем,
кто   провел   в   Святой   Земле   несколько  лет.   Зато   у   него   были
золотисто-каштановые красиво вьющиеся волосы и  удивительные синие глаза.  Я
так хорошо его рассмотрела, потому, что едва он приезжал, ни о чем больше не
могла думать, только бы увидеть его. Можете  смеяться, но все мое существо -
мое  сердце, моя душа,  моя кровь, - все  звенело,  едва я  бросала  на него
украдкой взгляд. Он  же  и не подозревал обо мне.  Если  же  и слышал, что в
женском монастыре Святой Хильды  живет внучка Хэрварда, то никак не проявлял
интереса. Конечно,  он ведь такой  могущественный и  занятой человек,  шериф
Норфолка. Эдгар Армстронг - прекрасный,  отчужденный, далекий... Для меня он
был, как солнце после дождя. Я никому не говорила об этом, даже на исповеди.
Это  был  мой  грех, но какой  сладкий  грех!  Не  возбраняется  смотреть на
прекрасное,  дабы  ощутить удовольствие.  Эдгар - в этом  имени мне слышался
рокот струн, лязг стали и мурлыканье кошки.
     В  последний его приезд я  и  еще  несколько  послушниц  взобрались  на
стремянки  за оградой гербариума? и смотрели, как он разговаривает с матерью
Бриджит у  ворот обители. Позже говорили, что настоятельница просто лебезила
перед ним - он ведь очень богат и всегда делал щедрые вклады монастырю, - но
я тогда ничего этого не заметила, потому что видела в тот миг только Эдгара.
А потом, когда он уже сел на коня, то вдруг неожиданно повернулся и поглядел
на нас. И мы замерли, как  голубки перед горностаем. Он  смотрел на  нас, но
как! - так игриво и ласково, чуть иронично и может  даже чуть-чуть печально.
А потом приложил руку к губам и сделал жест, словно посылая поцелуй.
     Нас потом  наказали. Но мне было в  сладость даже наказание. И со  мной
такое творилось!  У  меня ныла, словно наливаясь,  грудь,  болел низ живота,
холодели руки. Я мечтала, чтобы шериф  увидел  меня, обратил внимание, нашел
красивой. Ведь все говорили, что я красива. И я теперь сама желала убедиться
в  этом,  когда  склонялась  над  своим  отражением  в  бадье  с  водой  или
рассматривала себя в заводи у монастырской мельницы.
     У меня очень светлая,  гладкая кожа и румянец на скулах.  Овал  лица...
Даже недолюбливающая меня  мать  Бриджит  говорит, что оно  красиво - нежная
линия щек и  подбородка, гладкий лоб. Брови у меня каштановые, выгнутые, как
у  королевны. Они  значительно темнее волос, а ресницы  еще  темнее бровей и
такие густые. Когда  смотришь  в отражение,  кажется, словно  они очерчивают
глаза  темной   линией  и   от   этого  глаза  кажутся  выразительнее.  Если
выразительными  могут  быть  глаза  светло-серого, как металл,  цвета. А вот
рот... Мне говорили, что  это не английский рот,  а  французский  -  слишком
пухлый и яркий. И неудивительно - моя мать родом с юга Нормандии, и от нее я
унаследовала  изогнутую,  как  лук, верхнюю  губу  и  припухлую нижнюю.  Как
однажды лукаво заметила сестра  Стэфания, мужчины при  взгляде на такие губы
начинают  думать о  поцелуе.  Несмотря на  нескромность  этого замечания.  Я
осталась довольна.
     А еще  болтушка Стэфания  как-то  обмолвилась, что мужчин ничто так  не
интересует, как женское тело. Но что в  нем такого привлекательного? Грудь у
меня  не  большая  и не  маленькая,  но такая  круглая. Вообще-то  я слишком
тоненькая и не очень высокая, однако у меня длинные стройные ноги. Так какая
же  я?  Понравилась ли бы я Эдгару?  И кому он послал тот воздушный поцелуй?
Мне или всем нам?
     От размышлений меня отвлек стук клепала.?? Я даже вздрогнула.
     -  Что  с  тобой? - спросила  Отилия.  - Ты  словно  спишь с  открытыми
глазами.
     Мы спустились во  двор.  Было время  вечерней службы,  на  дворе  давно
стемнело. Сгущался туман и  в его белесой дымке монахини попарно двигались в
церковь, неся  в руках зажженные  фонарики. И как  же было холодно и мрачно.
Сырость   пробирала  до  костей.  Через  три  дня  сочельник,  а  ни  какого
праздничного настроения.  Наверное  я плохая христианка,  если  душа моя  не
ликует в преддверии светлого праздника Рождества.
     В церкви на нас пахнуло холодом камней и ароматом курений. В этот сырой
вечер на службе было всего несколько прихожан. Они стояли на коленях и, пока
священник читал  молитву, повторяли за ним  слова, так  что пар  от  дыхания
клубами шел у них изо рта.
     Монахини попарно  прошли в  боковой придел, где их от прихожан отделяла
решетка.  Они  заняли  свои  места  на  хорах  -  впереди  монахини,  позади
послушницы. Настоятельница Бриджит и приоресса стояли по  обе стороны хоров,
а регентша повернулась к нам лицом, сделала знак и мы запели Angelus.?
     Мы  стояли  молитвенно  сложив  ладони,  опустив  глаза  под  складками
головных   покрывал,   закрывающих   чело.  Однако,  как   я  не   старалась
сосредоточиться на молитве, вскоре почувствовала на себе чей-то  взгляд.  Не
выдержав, я посмотрела туда, где стояли прихожане.
     Утрэд. Это был мой человек. Вернее его родители были моими крепостными,
а  сам он давно  стал воином. Его  грубая куртка  с металлическими бляхами и
тяжелая рукоять меча у пояса тотчас выделили Утрэда среди серых и коричневых
плащей окрестных крестьян. Именно он пристально смотрел на меня.
     Я заволновалась. Если Утрэд здесь,  значит  что-то случилось.  Бывло  и
раньше  мои  люди навещали меня  в  обители Святой  Хильды.  Так повелось со
времен  моего  детства,  когда я осталась круглой  сиротой. Крепостные саксы
везли своей маленькой госпоже гостинцы - мед с наших пасек, теплые шерстяные
носочки,  запеченных в тесте  угрей. Прежняя  настоятельница не  противилась
этому, понимая, что осиротевшему ребенку приятно видеть знакомые лица. Но по
мере того, как  я взрослела, крестьяне стали рассказывать мне и  свои нужды,
даже  просить совета.  И  я поняла, что им несладко живется под владычеством
жадного Ансельма. Люди постоянно жаловались  на поборы,  на  жестокость слуг
аббатства,  на притеснения и унижения  чинимые ими. И так  уж  вышло, что их
приезды со временем переросли для меня в повод для беспокойств.
     Повзрослев, я  начала,  как  могла, помогать им.  Если кто-то хворал, я
отсылала  мази  и  снадобья; когда крестьяне  заподозрили,  что  назначенный
аббатом мельник обманывает их, я сама ездила на мельницу, чтобы проверить их
подозрения и  сосчитать  мешки.  А этой  осенью  из-за  непогоды не  удалось
собрать урожай, но сборщик налогов не  пожелал отложить уплату, и обозленные
крестьянки избили его прялками.
     И   снова   мне   пришлось    вмешаться.   Я   хотела   отправиться   в
Бэри-Сэнт-Эдмунс,  чтобы  во всем  разобраться, но меня  не отпустили,  и  я
объявила голодовку.  Тогда  мать  Бриджит  была вынуждена  написать  об этом
Ансельму. Ко мне прибыл его представитель, вел долгие беседы, но я стояла на
своем.
     Могу представить, что бы произошло,  если бы разнесся слух,  что внучка
Хэрварда Вейка умерла от голода. Могли бы вспыхнуть волнения - ведь здесь, в
Восточной  Англии, крестьяне  более независимы  и  решительны, чем где-либо.
Восстание  моего деда  еще  не было  забыто, и крестьян побаивались. В конце
концов мы сошлись на том, что аббатство отложит срок внесения платежей.
     Но теперь - Утрэд. А значить жди беды.
     Наконец служба подошла к концу. Все встали,  двинулись к выходу. Только
Утрэд неожиданно кинулся к решетке.
     - Леди Гита! Умоляю, выслушайте меня!
     Я тотчас подошла. Он схватил мою руку.
     - Миледи, нам нужна ваша помощь. Случилось несчастье...
     Но уже рядом оказалась настоятельница Бриджит.
     - Изыди, сатана! Отпусти немедленно сию девицу. Она находится в обители
невесть Христовых, а ты...
     - Матушка, это мой человек. И я прошу соизволения переговорить с ним.
     Но  мать Бриджит не добрая настоятельница  Марианна. Она не допускала и
боялась моих встреч с крестьянами. Да и аббат Ансельм запретил ей это, а она
всегда была ему послушна.
     - Это еще что такое, Гита? Ты перечишь мне? Немедленно удались.
     За ее  спиной  ухе стояли  две крупные монахини, и я  поняла, что  меня
потащат силой, если заупрямлюсь.
     И я лишь успела шепнуть Утрэду, чтобы ждал меня, на обычном месте.
     За трапезой я еле заставила себя поесть. И мысли всякие лезли в голову,
да и еде была далеко не лучшей - немного вареной репы и ложка ячменной каши.
В этом  году мы по сути голодали, но никто  не смел высказаться, так как это
значило уличить мать Бриджит в плохом ведении хозяйства. А сама она, строгая
и суровая, восседала  во главе стола, чуть кивала головой,  слушая, как одна
из сестер читала житие святых.
     После трапезы я подошла к Отилии.
     -  Скажи настоятельнице,  что  мы пойдем  помолиться  в часовню  Святой
Хильды.
     Отилия  с  укором посмотрела  на  меня.  Сама-то она часто  простаивала
всенощную в часовне, молилась до зари. Она  находила  в  этом удовольствие -
она была святой. Я же... Пару раз и я оставалась с ней, но не для молитвы, а
чтобы под предлогом бдения  сбегать, когда мне не позволяли свидания. К утру
я всегда возвращалась, а Отилия все молилась, пребывая словно в трансе. Меня
восхищал ее  религиозный пыл, ее искреннее служение. Да  и  не только  меня.
Когда  Отилия  молилась, ее никто не смел побеспокоить. Я этим пользовалась.
Она  же  не предавала  меня, но опасалась  этих моих отлучек. Вот и сейчас я
увидела волнение на ее лице.
     - Гита, это грешно.
     - Грешно не оказать помощь.
     - Но эти люди... Они просто используют тебя.
     - Им не к кому более обратиться.
     - Но если откроется... Тебя накажут.
     - Ничего не откроется. Я скоренько вернусь. Так ведь всегда было.
     И она, конечно, уступила.
     Мать Бриджит была даже довольна, что я  решила молиться  с Отилией. Она
дала каждой из нас по зажженной свече, а мне велела обратить свои помыслы на
мир духовный и просить у Господа и Святой Хильды прощения  за свою суетность
и непокорность. Знала бы она!..
     Часовня Святой  Хильды была небольшой.  В нише  стены  стояло  изваяние
святой,  выполненное из  дерева,  раскрашенное  и  позолоченное.  Здесь  был
полумрак, лишь на небольшом алтаре поблескивал золотой ковчег для мощей.
     Я прикрепила свою  свечу  и хотела опуститься  на колени,  когда Отилия
неожиданно подошла.
     - Гита, мое милое Лунное Серебро, не делай, что задумала.
     Я молчала, даже почувствовала легкое раздражение. Она же продолжала:
     - Если ты сегодня уйдешь,  то  уже  не будешь  одной из нас. Ты  уже не
вернешься.
     Я нервно улыбнулась, скрывая, что от ее слов мне  стало несколько не по
себе.  Ведь  уже не раз случалось, что слова  Отилии  оказывались верны. Она
говорила о разных вещах, словно зная все наперед, и  как я заметила, ее саму
порой  пугало  это.  Поэтому я  постаралась  ответить  ей  даже с  напускной
бравадой:
     -  Ты говоришь, как  пророчица,  Отил. А ведь на деле ты  всего-навсего
молоденькая  девочка  шестнадцати  лет.  Поэтому лучше помолись, как  умеешь
только  ты. Чтобы  меня  не подловили и моя  отлучка, как и ранее,  осталась
известной только нам.
     Я  постаралась  отвлечься,  глядела на огонек свечи,  тихо читая "Раter
noster"?, и мне стало казаться, что сияние огонька словно  окутало и согрело
меня...зачаровало. Мне стало  даже хорошо и не  хотелось  никуда идти.  Было
такое ощущение, словно что-то удерживало меня здесь.
     Но все же я встала и вышла. Ночь пронзила меня холодом и мраком. Здесь,
с  западной стороны  монастырских  построек был сад-гербариум,  за которым в
ограде  была небольшая  калитка,  от которой  тропинка вела  к лесу, где  мы
обычно собирали  хворост.  А  там, через  пару  миль,  стоит старый каменный
крест, установленный много лет назад. И  возле  креста меня ждет  Утрэд, сын
моего крестьянского старосты Цедрика, который стал солдатом, так как не смог
полюбить работу на земле.  Последнее время он служил у  некой  леди Риган из
Незерби и был вполне доволен  своим  местом. И если он  оставил  все,  чтобы
предупредить меня, значит в моих владениях и впрямь не все ладно.
     Я торопилась, почти  бегом бежала  через ночной лес,  поскальзываясь на
мокрых листьях и еле  находя тропинку в тумане. Однако я хорошо знала округу
и вскоре увидела  проступающие  сквозь туман очертания  креста.  Рядом стоял
Утрэд, кормил с ладони мохнатую низкорослую лошадку.  Увидев меня, он шагнул
навстречу, набросил на мои плечи свой широкий шерстяной плащ.
     - Вы пришли. Да благословит вас Пречистая Дева.
     - Я  промочила  ноги, - проворчала я. - Давай говори, что случилось, да
только быстро.
     - Быстро. Тогда просто  скажу: люди аббата из Бэри-Сэнт-Эдмунса  напали
на деревню. Они жгли, насиловали, убивали.
     Я только и смогла выдохнуть:
     - Не может быть!..
     Тогда  он  мне  все  рассказал. Оказалось,  что  аббат  Ансельм отложил
выплату положенного оброка только до Рождества. Это казалось абсурдным - где
люди могли найти выплату, особенно зимой? Но Ансельм был слишком  разгневан,
что женщины избили  его  поверенного, и  не желал проявлять снисхождения. Он
только заменил натуральный оброк денежной выплатой, зная,  что в  фэнах люди
промышляют  рыбой и могут  ее  продавать. Забыв  при  этом,  что  во времена
неурожая, все что  продается, идет исключительно  на пропитание. К  тому же,
чтобы прокормиться,  люди занялись охотой  на  птиц,  а  это  уже  считалось
браконьерством, и Ансельму донесли на них.
     - Вы не должны были поступать противозаконно, - заметила я.
     - А законно ли заставлять людей добывать деньги разбоем?
     Я  понимала, что он имел в виду. В голодное люди время часто выходят на
большую дорогу, а это ли не способ внести оброк деньгами.
     - Ты  что-то  путаешь, Утрэд. Тот  кто  уплачивает аббату  подати,  сам
находится под его покровительством. И аббат Ансельм не  мог быть к вам столь
несправедлив. Если бы  дела  и  впрямь  обстояли так плохо,  он  бы не  стал
обдирать вас,  как  липку, ведь землевладелец  не заинтересован в  разорении
своих людей. Они основа его богатства.
     - Да  ну? - хмыкнул  Утрэд.  - Клянусь  Святым  Дунстаном,  ты попросту
ничего не понимаешь, девушка.
     Он стал  пояснять, что впереди  еще два  долгих зимних месяца,  а  люди
голодают уже сейчас. В фэнах, конечно, могли прокормиться угрями и рыбой, да
и продавать на рынках улов можно попробовать, но нехватка зерновых привела к
дороговизне  и на  рыбу,  поэтому ее могут покупать  лишь те,  кто побогаче.
Кроме  того, желудки,  привыкшие  к хорошему  ломтю хлеба,  никак  не  могли
удовлетвориться одними продуктами с болот. Люди голодают и болеют, а старики
и дети стали умирать уже  сейчас. Что  же ожидает, когда настанут  еще более
голодные времена? Конечно в фэнах основное  богатство шерсть  с овец, но при
нынешней  дороговизне,  учитывая фиксируемый правительством тариф  на  цены,
прибыли от продажи совсем нет.
     В темноте я еле различала  лицо Утрэда. Он говорил глухо и печально, но
вот в его голосе послышались рычащие интонации.  Он поведал, как управляющий
аббата  в моих землях, некий Уло, сделал вид, что отложит выплату,  если ему
отдадут  Эйвоту. Эйвота  была сестрой  Утрэда  и слыла  первой  красоткой  в
фэнленде. Прошлой весной она  вышла замуж  за  моего пасечника Хродерава, но
это не помешало Уло заглядываться  на нее. И он  нашел способ как заполучить
красавицу, забыв  при этом,  что  Эйвота свободная  женщина  и  жена йомена.
Поэтому  требование Уло сочли неслыханным и никак на  него не отреагировали.
Тогда управляющий решил забрать Эйвоту силой,  и напал  со своими  людьми на
возвращающихся  из  церкви женщин.  И хотя  сама  Эйвота  смогла вырваться и
убежать, но другие не успели. Они попали в руки людей Уло, а те, распаленные
вседозволенностью,  набросились на них, издевались, насиловали. Среди женщин
была  и совсем молоденькая девушка Ида, к которой,  как я  знала,  собирался
посвататься Утрэд. После  издевательств она  сильно захворала и умерла.  Все
это было  две недели назад. Тогда люди из фэнов  отомстили, поймав и жестоко
избив Уло. Но этот аббатский управитель скоро оправился,  навел своих воинов
на деревню и ее почти уничтожили.
     - И вот мы решили обратиться к вам, миледи. Ибо если вы не добьетесь от
Ансельма справедливости...  Люди ведь еще не  забыли мятежа вашего  деда, не
забыли, что могут постоять за себя.
     Больше  он  ничего  не  сказал, но  и так было  ясно. Это мятеж, кровь,
война. И я вдруг пожалела,  что  пришла  сюда.  Лучше бы мне было  ничего не
ведать, отсидеться в  сторонке.  Но нет, я внучка Хэрварда, а это ко многому
обязывает.
     - Где сейчас все? - спросила я.
     Оказалось, что большинство ушли в фэны. Но несколько человек укрылись в
башне  Хэрварда - Тауэр-Вейк,  как  называли  ее  в округе.  Там и  мой рив?
Цедрик,  еще  несколько человек и Эйвота с  мужем. Хродерава  ранили  и  его
нельзя было нести в болота.
     - Мне бы вернуться, взять  мази из лазарета, - как-то жалобно начала я.
Подумала, вот сейчас я уйду и пусть они разбираются, не втягивая в это меня.
     Утрэд это понял. Молчал, возвышаясь во мраке надо мной.
     - Вы всего  лишь  девочка,  миледи. Наверное и  впрямь  не  стоило  мне
приезжать. Лучше уж было обратиться  к герефе Эдгару,  но он сейчас уехал на
каменоломни  в Нортгемптоншир и вернется не ранее Рождества. Только... Никто
не знает, что случится за это время.
     В его  голосе была печаль, а мне даже  стало  стыдно.  Чтож, постараюсь
как-то разобраться во всем. И  я сказала  Утрэду,  что  нам надо  поспешить,
чтобы я успела в монастырь к рассвету.
     Утрэд сразу воодушевился.
     - Конечно, миледи, мы успеем. Не зря я одолжил пони у отца Мартина. Наш
священник хоть и божий человек, но и его возмутило преступление Уло.
     И солдат помог мне взобраться в седло.

     ???
     За час мы с Утрэдом проделали около семи миль.
     Неутомимый сакс все это время бежал,  держась за повод лошади, да еще и
подшучивал,  как  я.  словно  куль  с  мукой, подпрыгиваю в  седле. Мол, так
недолго и спину ободрать лохматой  лошаденке священника,  а  отец Мартин  за
такое может и по уху  свистнуть. Ну и  юмор же был  у этого сакса. И  тем не
менее, я даже порой улыбалась его грубым шуткам.
     Наконец впереди  замаячил  силуэт церкви  Святого  Дунстана  -  длинное
бревенчатое  строение  и почерневшей тростниковой крышей, похожей на меховую
шапку. Над ней возвышалась башенка  колокольни, столь древняя и  ветхая, что
на  нее было  опасно подниматься. Со  всей округи из фэнов сюда сходились по
запутанным тропам жители болот. Были они дики, немногословны и себе на  уме,
так что сколько бы отец Мартин не бился, не мог  собрать с них пожертвования
на ремонт церкви.
     Когда мы подъехали, священник  сразу поспешил нам навстречу.  В руке он
держал зажженный факел.
     - Этот разбойник все же уговорил тебя, Гита, вмешаться?
     Говоря это он поцеловал  меня  в лоб и благословил двумя перстами. Отец
Мартин давно  нес  здесь службу,  я помнила  его  еще  когда была  ребенком,
видела, что он почти  не изменился за  эти годы. Такой же рослый, крепкий, в
темной одежде на которую спадала его длинная соломенного цвета борода.
     Я слышала, как он вычитывал Утрэду.
     - Гита ведь  еще  совсем  дитя.  Вы должны  были  сами  проучить  этого
прохвоста Уло, а не вмешивать девочку.
     Я  молчала. Чтож, возможно мои саксы и впрямь не должны были обращаться
ко мне. Но как-то  само собой вышло, что  я  всегда проявляла  слишком много
воли, всегда вмешивалась в их жизнь, даже живя осторонь. И они давно считали
меня госпожой  - я  сама так сделала.  По старым саксонским  законам женщина
могла быть хозяйкой своих владений, а по новым, нормандским, - нет. Я  могла
только  передать  наследство мужу  или  опекуну,  который  будет  править  и
защищать землю. Но моим опекуном был Ансельм, а от него  мои саксы не видели
ничего хорошего, и по старинке искали поддержку у госпожи.
     Я видела,  как  Утрэд стал готовить лодку. Ведь дальше  начинался  край
фэнов и путь наш предстоял по воде.
     -  Отвяжись, поп,  - наконец  огрызнулся он на священника. -  Ты только
задерживаешь нас, а леди Гите надо успеть вернуться в обитель еще затемно.
     Все еще ворча, священник  помог  мне сесть  в  небольшую  плоскодонку и
оттолкнул  ее  от  берега.  Утрэд  зажег  факел  и,  прикрепив  его на  носу
плоскодонки,  стал  править,  опираясь  на  шест.  Мы  поплыли в  тумане,  в
отраженных в воде мутных отблесках факельного света.
     Фэны обширны и мелководны. На небольших  возвышенностях среди тростника
и  мхов растут березы и ольха, корежится  кривой ельник. Редкие деревеньки и
хутора  расположены  на островках и  дома  там стоят на сваях. Через пустоши
фэнов ведут старые тропы и гати, известные только местным жителям. Но есть и
хорошие дороги, постоянно ремонтируемые  дамбы, за которыми нужен постоянный
уход,  так  как  они являются  кратчайшим проездом  на  запад. Есть в  фэнах
трясины -  зеленые, как изумруд, они тихо  поджидают неосторожных путников и
говорят всадник с конем может исчезнуть в них, как  ложка в  каше.  Но такие
места всегда  как-то обозначены,  а в  основном  пустоши  фэнов представляют
собой открытые  заливные луга, где  по весне гнездится много  птиц, а  травы
такие сочные, что являют собой прекрасные пастбища и жители фэнов в основном
занимаются разведением скота, преимущественно овцеводством.
     Мы  с  Утрэдом плыли по одному  из многочисленных  ручьев,  тихие  воды
которого, казалось, никуда  не текли. То  слева, то справа от нас  из тумана
появлялись заросли  нависших над водой кустарников,  хлюпала вода.  Я ужасно
замерзла, сидела в лодке, поджав под себя ноги, до самого носа закутавшись в
плащ солдата.  Утрэд в тумане казался словно  бы  нереальным:  такой длинный
темный силуэт, отталкивающийся шестом, раскачиваясь при этом, точно птица на
ветке. Мы оба молчали. И постепенно  мне в голову стали лезть всякие страхи.
Люди рассказывали, что здесь, среди тростника и осоки, водятся призраки тех,
кого затянуло в трясины. Порой мне казалось, что я  вижу в тумане их глаза -
блуждающие болотные огни.  Мне  стало не по  себе и, когда  недалеко  что-то
булькнуло и шлепнулось в воду, я испуганно вскрикнула.
     - Это просто выдра, - пояснил Утрэд.
     Приятно было слышать  в  этой  тишине человеческий голос  и я попросила
солдата поговорить со мной. Ох, лучше бы я этого  не делала! Ибо Утрэд  стал
рассказывать мне о всяких болотных  тварях, о змеях с головами утопленников,
о  болотных  кикиморах, огромных  страшных  женщинах  с  зелеными  зубами  и
покрытыми   волосами   длинными  руками,  которые  высовываются   из  вод  и
переворачивают лодки.
     Я рассердилась, стала кричать на него. Но он только рассмеялся, сказав,
что теперь я хоть очнулась, стала похожей на себя.
     По  расширившемуся  руслу  ручья можно  было  догадаться,  что  в  него
вливаются  все новые и новые потоки. Я стала даже  узнавать местность, да  и
туман немного рассеялся, а  в вышине небо взблескивало звездами, точно невод
серебреной рыбкой.
     И вдруг я увидела ее - знаменитую кремневую башню Хэрварда, Тауэр-Вейк,
мой дом! Она величавой громадой плыла среди тумана, стелившегося над гладким
озером со всех сторон окружавшим остров на котором и была воздвигнута башня.
Ручей тихо  влился в него, здесь было глубоко, и Утрэд, отложив шест, взялся
за  весла. Мы проплыли вдоль берега  и  я ахнула.  Ранее  здесь было большое
селение, стояли под  тростниковыми кровлями хижины арендаторов, слышался лай
собак,  скрип  мельничьего колеса. Теперь же сквозь завитки тумана  я видела
только  обгорелые столбы,  остовы  очагов,  пепелище  на  месте мельницы.  И
тишина, неприятная мертвенная  тишина. Только скрип  уключин разносился  над
водой.
     Мы проплыли вдоль длинной дамбы, единственного сухого прохода к острову
с Тауэр-Вейк. И там, у стен черной башни я увидела  огни, людей.  Они стояли
небольшой группой, размахивали факелами.
     Не знаю, может  оттого, что эти люди  так любили меня, но в мои  редкие
визиты сюда, я чувствовала, что мой дом именно здесь. И сейчас они обступили
меня,  радостно приветствовали, пытались поцеловать руки. Они пережили беду,
но были счастливы, словно одно мое присутствие могло решить все их проблемы.
У меня даже слезы  на глаза навернулись: я всегда так чутко ощущала доброту,
участие, внимание.  Но стоп, мне следовало взять себя в руки, помнить, что я
их  госпожа и  мне  надо многое  сделать.  Что? Да, что могла я,  подопечная
Ансельма, несовершеннолетняя девица семнадцати лет от роду?
     Вскоре я сидела в башне деда, пила теплый  травяной отвар и слушала их.
Говорил в  основном местный  рив Цедрик. Этот крепкий  коренастый старик был
здесь  старшим, привык решать многие проблемы и, как я поняла, искал способ,
как уладить дело  миром.  Поэтому и сердито  шикал  на своего  воинственного
сына, когда тот пытался встревать.
     -  Когда ваш отец, миледи, умирал, - с важностью человека знающего себе
цену говорил  Цедрик,  - он допустил большую глупость, поручив вас, да и нас
вместе с  вами, заботам  этого нормандского  попа  Ансельма.  Но  его просто
привлекло, что Ансельм  глава  обители самого почитаемого в Денло  святого -
Святого Эдмунда.  Да  и  об аббате из Бэри-Сэнт поговаривали, что он человек
значительный, хартии составляет.  Но ваш батюшка не справился насколько  тот
властолюбив, жесток и алчен без меры. И вот этот аббат прислал к нам  своего
пса Уло...
     - Чтоб его чума взяла! - не удержался Утрэд.
     Старый рив  сердито  глянул на перебившего его сына, а так же покосился
туда, где в нише узкого окна всхлипывала его дочь Эйвота. Эйвота была на два
года старше меня и была такой ладненькой, пухленькой, как сдобная булочка. У
нее  были золотые как солнце кудри и огромные  синие глаза,  невинные, как у
ребенка. Но  невинной-то она не была  и поговаривали, что  во  всем Дэнло не
найти второй такой кокетки. Эйвота всегда относилась  к мужчинам так мягко и
игриво, что  возможно своей приветливостью  и  дала этому человеку  Ансельма
некий  повод. Но сейчас, когда наверху стонал  ее раненый муж  Хродерав, она
казалась испуганной и по настоящему раскаявшейся.
     - Что вы думаете предпринять, госпожа? - спросил Цедрик.
     Видит  Бог, я  понятия не имела. Но меня пугала воинственность Утрэда и
других мужчин, и  я не ведала, как  их усмирить. Я надеялась, что мудрый рив
сам предложит мне, как лучше уладить дело. И он предложил:
     -  Миледи,  я думаю вам,  как  хозяйке лена,  имеет смысл обратиться  с
жалобой к самому королю.
     Тут я перестала теребить  косу и  в упор поглядела на него. Итак, зря я
надеялась на рива. По сути он был диким человеком и все еще  мечтал о старых
саксонских вольностях. Неужели  же он не понимает, что Генрих Боклерк скорее
прислушается к  словам  всеми  уважаемого ученого Ансельма, нежели  к лепету
несовершеннолетней  послушницы,  да еще  и подопечной аббата? Да  и где  это
видано, чтобы женщина поднимала голос в защиту своих прав?
     - А нам говорили, что Генрих Нормандский не жалует церковников, - уныло
заметил Цедрик.
     Я тоже это слышала. Настоятельница  Бриджит не раз сокрушалась по этому
поводу. Но все  одно король последнее  время почти не наведывается в Англию,
живет за морем, а без защитника, который бы проводил меня к его величеству и
взялся защищать мои права, не имеет и смысла и пытаться.
     - Вот-вот, - вдруг оживился Цедрик. -  Вам нужен такой сильный мужчина,
в  качестве  покровителя. И разве в  Денло  не  найдется ни  одного  доброго
саксонского тана, чтобы замолвить слово за внучку славного Хэрварда!
     Они   все  оживились,  загалдели.  Я  не  могла  понять,   что  их  так
воодушевило,  пока  Цедрик   не  пояснил.  Они  хотят,   чтобы  я   пошла  к
какому-нибудь благородному саксу и  попросила у него защиты. И мне  пришлось
объяснять им, что  эта защита будет законной,  только если мой  новый опекун
выкупит право на меня у короля. А кто сможет  тягаться  с таким богачом, как
Ансельм?
     - Что  если вы обратитесь к благородному  Бранду  сыну  Орма? - заметил
кто-то. - Он элдерман? среди саксов и очень состоятельный человек.
     Мы с  Цедриком переглянулись. Пусть  Бранд  и богат, но он в свое время
слишком часто восставал против короля и его вряд ли захотят слушать. Если же
попросить защиты у нормандских вельмож...
     -  Ну  это что отдать  нашу красавицу  как ягненка волкам, - проворчала
старая Труда, жена Цедрика, и рив согласно кивнул.
     - Да  уж... Это  как  из огня,  да в  полымья. Но  что вы,  леди  Гита,
красавица - тут Труда права.
     Он хитро прищурился.
     -  Красавица, хозяйка земель, да еще и  внучка славного Хэрварда. Разве
это плохое приданное? Что если вам, миледи, выйти замуж? Тут уж и у Ансельма
руки до вас не дотянутся.
     Я  испугалась.  Сказала  лишь,  что пока  опекунские права  на  меня  у
Ансельма,  подобный  брак признают недействительным и, в лучшем случае,  муж
получит только меня, но не мои владения.
     - Это как посмотреть, - не  унимался Цедрик. - Есть ведь в наших  краях
сильные таны, которые смогут  отстоять и  вас, и  ваше приданное с оружием в
руках. Хорса из Фелинга, например. Норманны боятся его и он смеет ставить на
место самого Ансельма.
     И опять они одобрительно загалдели. Меня  же вдруг обуяла злость. Что о
себе  возомнили эти  простолюдины?  Что им  позволено помыкать  мной  себе в
угоду? Довели до пролития крови и считают, что я отдам себя в жертву, только
бы их избавили от оброка и позволили отстроить свои хижины?
     Но тут неожиданно подала голос Эйвота.
     -  О,  нет,  нет,  только не  Хорса. Он  злой и  похотливый  человек. С
женщинами он груб. И леди Гита не для него.
     Она выглядела столь возмущенной, что  у меня  возникло  ощущение, будто
красотке  Эйвоте уже доводилось иметь дело  с  этим Хорсой. Но Цедрик только
разгневался на  дочь  за вмешательство,  стал  ворчать, что  будь  его  дочь
поскромнее, да поумнее...
     - Отец,  Эйвота  права,  - вмешался Утрэд.  -  Хорса - хищник, и не ему
владеть нашей феей из фэнленда. К тому же всем известно, что в  его доме уже
живут три жены по датскому старому закону. Все три несчастны и ни с одной он
не обвенчан. И отдать ему четвертой нашу Гиту?..
     - Молчи!  - сухо оборвал его отец.  - Я знаю, что бы ты  хотел. Тебе бы
только сцепиться с этим Уло.
     - Ну я не прочь, клянусь Святым Дунстаном. Однако...
     Он  вышел  вперед  и  присел  передо  мной  на  корточки.  Небритый,  с
заплетенными в косицу волосами, весь в  металлических бляхах. Воин. Но глаза
участливые, потеплевшие.
     - Видит Бог, миледи, кто бы вам подошел как муж  и защитник, так только
наш эрл Эдгар Армстронг.
     Я  вцепилась обеими  руками  в скамейку.  У меня закружилась голова.  И
стало жарко - прямо, как Святому Лаврентию на раскаленной решетке.
     - Что  ты говоришь,  Утрэд? - расслышала  я  голос  рива. - Ведь  Эдгар
Армстронг уже женат. Леди Риган, вдова его брата, стала его хозяйкой.
     Я закрыла глаза. Почему-то ранее я никогда  не думала, что у шерифа уже
есть жена. А ведь это так естественно. Однако Эдгар всегда приезжал один и я
надеялась... почти внушила себе, что у него нет возлюбленной... жены.
     -  Леди  Риган?  - услышала я удивленный  голос солдата. -  Она не жена
эрла. Конечно  она все еще живет в усадьбе Незерби и, как я знаю, они весьма
ладят. Но несмотря на то, что леди Риган не уехала после возвращения Эдгара,
меж ними ничего нет. Я служу леди Риган и могу поручиться в этом.
     Я наконец перевела дыхание.
     -  Вы все слишком много на  себя берете. Или  забыли,  что я никогда не
собиралась быть ничьей невестой, кроме нашего Господа?
     Они  примолкли, выглядели  обескураженными,  расстроенными.  Только  не
Утрэд.
     -  Миледи,  вы просто  не поняли. Вас отдали в обитель  Святой  Хильды,
когда  вы были  еще  несмышленышем. Теперь же вы  выросли,  стали женщиной и
красавицей. Сам Бог бы велел вам выйти замуж и  рожать детей, дабы  продлить
род славного Хэрварда. А Эдгар  Армстронг... Лучшего супруга вам не сыскать.
Я-то  его знаю и, простите, частенько подумывал -  вот была бы славная пара,
он и наша хозяйка.  И он в  милости у короля, он  правит графством  и  очень
богат. Уж он-то сумел бы поставить толстобрюхого Ансельма на место.
     У меня душа пела от его слов. И в то  же время я ощущала страх.  А  они
все  развеселились,  зашумели, стали лестно  отзываться об Эдгаре - вот  это
герефа, вот это рыцарь, истинный потомок Гарольда Годвинсона.
     Так продолжалось, пока я не вскочила с места.
     -  Вы все  с ума сошли! Надышались  туманом  в  болотах! Неужели  же вы
думаете, что если на то будет ваша воля, я сразу пойду к Эдгару Армстронгу и
скажу - хочу стать вашей женой. Только разделайтесь с Ансельмом - и я ваша.
     - А почему бы и нет? -  удивился Цедрик. - Клянусь всеми духами фэнов -
это была бы славная сделка!
     И  он начал перечислять,  загибая  пальцы -  рив  умел неплохо считать.
Итак: Эдгара устроит брак со мной  во-первых потому, что на севере его земля
почти  граничит  с  моими,  а  значит  это  сулит ему  расширение  владений;
во-вторых  у нас добывают кремень,  есть строительные  леса,  а  он возводит
замок и ему это пригодилось бы; в-третьих через мои земли идет прямой путь в
Нортгемптоншир, откуда  он возит  камень,  но у него значительные расходы по
перевозке, так  как Ансельм не позволяет ему  ездить через фэны. В-четвертых
доход с моих  земель - с рыбной ловли, солеварен, с пашен и заливных пастбищ
составляет...
     - Замолчи, Цедрик!
     Я повернулась к Утрэду.
     - Ты сказал, что шериф Эдгар будет в Незерби только к Рождеству?
     - Это уже скоро,  -  заметил он, улыбаясь. -  Таны в Незерби соберутся,
чтобы по старинке отметить йоль,? как и положено в Денло. А Эдгар не отменял
старый обычай.
     -  Чтож, тогда я поеду к  нему,  когда  пройдут праздники,  - сказала я
вставая. - Но не унижаться и не предлагать себя в жены. Я  поеду к нему, как
к представителю королевской власти в Норфолке, как к благородному человеку и
саксу, в конце концов. Я поведаю ему о вашей беде,  буду на  коленях умолять
помочь. Вы  же  пока  должны затаиться, чтобы - Боже упаси! - не вступить  в
стычку  с людьми Уло,  дабы и помысла  не могло  возникнуть, что вы готовите
мятеж. Иначе шериф  Эдгар вместо того, чтобы помочь, вынужден будет усмирять
вас. Если  же вы взбунтуетесь...  Есть старая пословица:  не  будите  спящую
собаку. Последуйте же ей. Думаю на период Рождественских празднеств Уло  сам
не осмелиться  напасть на  вас, ибо  нет большего греха, чем обагрить кровью
оружие в период Божьего перемирия. Он должен это понимать, если не глупец, и
сообразит, что иначе он сам настроит против себя и закон, и Церковь.
     - А если глупец? - спросил Утрэд, глядя на меня исподлобья.
     Но я не думала об Уло. Я думала  об Эдгаре. Почему я так воспротивилась
тому, что предлагали мои  люди? О,  Пречистая Матерь! - да  потому,  что это
было постыдно!  И потому, что я испугалась того, как сама сильно хочу этого.
У меня даже вспотели ладони, такой переворот чувств шел в моей душе.
     Все же я постаралась взять себя в руки.
     - Я все сказала. Вы не можете уличить меня в том, что вела себя  не как
добрая госпожа. А теперь мне пора возвращаться в обитель. Идем, Утрэд.
     Я  вышла  из  дымной башни,  стояла  ожидая  пока  Утрэд простится.  Он
задерживался, я  слышала его рычащий голос что-то втолковывающий моим людям.
Кажется  он говорил, что следует подчиниться,  раз уж они почитают  меня как
госпожу.  Я  все слышала  потому, что Ансельм позаботился,  чтобы  из  башни
унесли  все,  даже  двери  поснимали и вход  был  сейчас  попросту занавешен
шкурами. Позаботился  аббат  чтобы  и  подъемный мост не работал. И сейчас я
стояла на  этом  мосту,  держась  за цепь давно  не  работавшего  подъемного
механизма. Забытая, заброшенная башня славного Хэрварда...
     Вокруг по-прежнему  было темно. Туман, осевший одно время, сейчас вновь
сгустился. Я  еле  различала воды озера, противоположного берега и  вовсе не
было  видно.  Какой-то звук привлек  мое внимание, словно бы  где-то заржала
лошадь.  Я  прислушалась.  Нет,  все  тихо. Туман поглощал все  звуки,  было
холодно. Я  плотнее укуталась  в  плащ Утрэда, он  был из  толстой шерсти  с
ворсом и такой длинный, что его полы волочились по земле.
     Я стояла как  раз на том месте, где деревянные брусья моста ложились на
насыпь дамбы. Другой ее  конец исчезал  в тумане.  Когда-то по этой  дамбе к
башне прискакали воины,  которые убили моего деда. До  сих  пор люди гадали,
было ли  это  своеволием нормандских баронов,  решивших поставить  последнюю
точку  в  истории знаменитого бунтовщика, или  это было сделано  по  приказу
короля.  Ведь  Хэрвард  тогда  уже  несколько  лет  жил  в  мире,  занимался
хозяйством, женился, родил  моего отца.  Да и не молод он был уже.  И все же
песня гласит: когда на  него напали псы-норманны,  Хэрвард сражался так, что
уложил  пятнадцать  вооруженных   воинов.  Он  бился  копьем,  пока  оно  не
сломалось,  сражался  мечом,  пока  и  его  не перерубили,  потом  отбивался
рукоятью  меча... пока в него не  вонзилось четыре дротика. Хэрвард упал  на
колени, но успел схватить брошенный щит, ударил им в  лицо норманна насмерть
и затем только испустил дух. Во мне текла кровь этого человека.
     Неожиданно от размышления меня вновь отвлекли звуки в тумане.  Странно,
я ничего не видела,  лишь какие-то колебания... и вдруг.  Я  стояла не  веря
своим глазам.  Они появлялись, как тени, как  призраки - воины в шлемах и  с
обнаженными  мечами.  Словно события,  о которых  я только  что  вспоминала,
повторялись - норманны крались в Тауэр-Вейк!
     Их было много  -  все новые силуэты выплывали  из тумана. А впереди шел
предводитель в длинной кольчуге. И я словно очнулась, поняла - это Уло и его
приспешники, люди аббата Ансельма. Они пришли докончить начатое,  уничтожить
мятежников в их башне. И еще  была мысль, что  они  хотят сделать это  прямо
сейчас, до Рождественского перемирия, чтобы их не в чем было уличить,  а для
всех это будет выглядеть как кара восставшим.
     Наверное я испугалась. Но еще более ощутила гнев. Шагнула вперед.
     - Как вы посмели!
     Мой голос неожиданно громко разрезал тишину ночи.
     - Как посмели!.. Немедленно убирайтесь с моей земли!
     Они ожидали  чего угодно,  только  не этого.  Я видела,  как  Уло  даже
попятился в первый миг. И это придало мне сил.
     - Я  здесь  хозяйка  и  повелеваю - во имя Бога и  Его Пречистой Матери
вложите мечи в ножны и удалитесь. Иначе, клянусь  памятью  Хэрварда, весть о
вашем разбое распространится на все земли Дэнло!
     Они постепенно пришли в себя.
     - Кто она? - спросил кто-то.
     И другой голос ответил:
     - Это хозяйка. Гита из Святой Хильды.
     - Монахиня?
     Я видела, как Уло перехватил  поудобнее меч. Даже различила его  улыбку
под наносником шлема, когда он, не сводя  с  меня взгляда, обращался к своим
людям:
     -  Чего  вы  оробели?  Эта  девчонка  несовершеннолетняя  и  подопечная
Ансельма. Он  же  велел навести тут порядок до празднеств. Так что смелее. А
эта госпожа... Ха! Она всего лишь отродье бандита Хэрварда.
     - Сам ты отродье сатаны! - услышала я за собой рычащий голос Утрэда.
     Я  оглянулась.  Они  все  были здесь.  С  тесаками,  лезвиями  от  вил,
топорами. Я услышала, как Цедрик сказал дочери:
     - Беги наверх, Эйвота, поспеши зажечь огонь на башне.
     Я знала - это сигнал.  Жители фэнов увидят  свет на Тауэр-Вейк, кинутся
на подмогу, и тогда не избежать пришельцам мести. Они окажутся в ловушке, их
убьют. А  потом явятся  карательные войска,  чтобы  отомстить восставшим  за
пролитие крови.
     Этот же глупец Уло только распалял своих людей:
     - Чего попятились?  Эта девка  и ее смерды - мятежники.  Псы,  болотные
саксонские свиньи, которые посмели воспротивиться воле преподобного Ансельма
и...
     -  Ах ты нормандский  пес! - разозлился Цедрик, наступая и перехватывая
поудобнее топор.
     Я остановила его.
     - Назад!
     Я сама была в гневе, но старалась держаться.
     -  С  чего вы,  воины,  решили, что имеете право тявкать на моих людей,
словно  собаки  на  овец?  Вы  пришли  с  оружием  -  и  это в  самый  канун
Рождественского мира. Даже Ансельм отречется от вас, если вы нарушите закон,
и сам поспешит  отдать вас в руки шерифа Эдгара, когда станет ведомо, что вы
спровоцировали резню.
     Уло расхохотался. Теперь он стоял прямо передо мной.
     -  А кто  узнает, что здесь  было?  Фэны  хорошо  хранят свои тайны. Мы
потопим ваши изрезанные тела  в болотной жиже. И ваше, красотка. Но сперва я
узнаю такая же дыра меж ног госпожи, как и у ее саксонских рабынь...
     Дальнейшее произошло мгновенно. Рык - и словно темный дух мимо пронесся
Утрэд. Уло только что стоял с  мечом, а вот он уже на коленях, и  мой солдат
занес над ним нож.
     - Иду помнишь, убийца?
     Взмах  ножа и я вижу,  как неестественно  откинулась  голова норманна и
темная кровь брызнула на меня из отверстой раны на его шее.
     Я закричала.
     А потом... Мня  оттолкнули. Лязг железа, запах крови, крики,  мелькание
тел в тумане.  Кто-то  упал  с  дамбы в воду. А из  мрака,  из темноты фэнов
слышались  крики, мелькали огни.  Бойня, трупы, кто-то побежал  и меня опять
толкнули.
     Старый Цедрик, перехватив меня поперек туловища, потащил назад в башню.
Я и не знала, как силен старый рив.
     - Побудьте здесь, госпожа.
     Он почти бросил меня на пол и кинулся назад, в гущу схватки на дамбе.
     Я вскочила. Меня трясло.  Надо было это остановить. Как?  Я  не  знала.
Хотела выскочить, но Труда удержала меня.
     - Не  вмешивайтесь,  леди  Гита.  Мужчины знают,  что  делают. Так было
всегда. На йоль и в старину приносили жертвы.
     Я даже различила в полумраке ее торжествующую улыбку.
     - Ты не понимаешь! - кричала я. - Это безбожно...
     - Все я понимаю. И молодец Утрэд, отомстил за свою девушку.
     Снаружи гул все усиливался. И отовсюду, со  всех сторон долетал  старый
саксонский клич:
     - Белый дракон! Белый Дракон за старую Англию!
     Сверху по огибавшей стену  лестнице спускалась  Эйвота. В руке пылающий
факел, а вид торжественный, словно у языческой жрицы. И она улыбалась.
     - Фэны поднялись!
     ???
     На  Рождество  в монастыре  Святой  Хильды всегда бывало весело.  Стены
украшались  ветками  омелы,  падуба,  вечнозеленого  остролиста  с  красными
ягодами.   Приходили   дети   и  пели  рождественские  кэролы,?  а  монахини
подготавливали  для них постановку  микралей.?? Потом  являлись  ряженные  и
начиналось Рождество - праздник, когда весь мир ликует и люди ждут перемен к
лучшему, строят планы, гадают. И, конечно, веселятся.
     Я же сидела у огня  в  старой  башне  Хэрварда, глядела,  как пробегают
язычки  пламени по святочному полену,  ощущала  голод, тоску... и страх. Вся
моя жизнь, так заботливо предопределенная родителями, спокойное и  безбедное
существование  в  обители  -  все  исчезло  в  один  миг,  когда я вышла  из
монастыря, шагнула в туман и тьму зимней ночи.
     В  семнадцать  лет многие  мечтают  о  переменах.  Но в моей жизни  все
изменилось  так  круто,  что единственное,  чего я теперь страстно  желала -
вновь  оказаться под  защитой  стен  обители. Ведь  я любила  книги,  любила
размеренный уклад монастыря, уверенность, что у меня, слабой женщины, всегда
будет  стол и кров,  и забота  сестер-бенедиктинок.  Я так ясно ранее видела
свой жизненный путь:  я  стану ученой,  мудрой и  уважаемой  монахиней, буду
молиться   о  грешниках,  лечить  больных,  вникать   в  дела  монастырского
хозяйства. И однажды стану аббатисой. И вот теперь все рухнуло.
     - Аlea jacta est,??? - порой повторяла я обречено.
     Рив Цедрик  спрашивал,  что означает эта фраза, но я молчала. Понимала,
что судьба моя решилась без моей воли, и была растерянна.
     После бойни  у  башни  Хэрварда, не могло быть  речи, что  я вернусь  в
монастырь. Я и не успевала уже, да  и была слишком потрясена  случившимся. А
потом  настало светлое  Рождество, и  на меня  опустилась  тоска. Я не могла
вернуться  к  прежнему  укладу жизни,  так как понимала,  что, вернувшись  в
обитель, вряд ли отделаюсь розгами или отсидкой в карцере. Порой я думала об
Отилии, гадала, как она объяснила сестрам мое исчезновение и чем это для нее
обернулось. И еще я понимала,  что  весть о мятеже  уже дошла  до обители, и
всем стало ясно, что я примкнула к восставшим. Поэтому, надумай я вернуться,
меня тут  же отправили к опекуну, аббату Ансельму. А об этом мне  и подумать
было страшно. Вот и выходило - жребий брошен.
     После  эйфории  победы  над людьми  Уло, моих  крестьян  тоже  охватила
растерянность.  У  нас  было  двенадцать  дней  Божьего  перемирия,  но  все
понимали, что потом вновь будет пролита  кровь. Ведь через  фэны  уже  дошла
весть,  что аббат Ансельм  послал отряды  в  наш  край,  они  пока не идут в
наступление,   но  занимают  все  соседние  городки  и  крепости,  подкупают
проводников  из  местных  жителей. Цедрик, правда, хорохорился, говорил, что
фэны всегда служили надежным убежищем саксам. Но со времен последнего мятежа
прошло немало времени и тропы на болотах стали известны и норманнам. Поэтому
мы понимали, что рано или поздно люди Ансельма нагрянут в Тауэр-Вейк.
     Мне было страшно. Но, вместе с  тем, я понимала, что аббат был не прав,
обрекая людей на голод  и  тем самым  словно подтолкнув к  мятежу.  А за эти
несколько  дней я узнала в какой  нищете жили мои крестьяне.  Мы ели  только
угрей, а  когда  похолодало и болота  промерзли,  и их не стало.  Луковицы и
сырая  вода, да еще лепешки из грубой муки - вот все чем мы могли попировать
на это Рождество. И каждый  день я просыпалась под  звуки скрежета каменного
пестика,  каким  старая  Труда  толкла  в ступе  горсть  муки.  И  это  были
единственные звуки  в тиши холодных фэнов, если не считать отдаленных ударов
молота в кузнице - мой кузнец Абба ковал оружие для повстанцев.
     Возвращаясь после обхода округи, старый рив становился словоохотлив. Он
принимался   обсуждать   наше  положение,  пытался  даже  искать  оправдяния
действиям  саксов. По его словам, не случилось  ничего особенного. Крестьяне
защитили свою молодую госпожу от домогательств похотливого мерзавца  - вот и
все. Да за это сам опекун девушки должен их нагшрадить!
     Я теряла терпение. Воистину,  наивность  этих  людей была потрясающа! И
однажды я не выдержала.
     - Я поеду к шерифу Эдгару, - сказала я, и мне даже стало легче.
     Все вокруг оживились. Утрэд тут же собрался в дорогу.
     - Вернусь через два дня.
     Он улыбался.
     - Самое время будет, если мы попадем к герефе в конце йоля. Ведь йоль -
грубый мужской обычай. Лучше бы вам его не видеть.
     И он  уехал предупредить  шерифа.  Я  же...  Подумать страшно!  - я еду
предлагать руку  и  сердце мужчине, которого совсем  не знаю.  Что,  если он
попросту  рассмеется  мне  в лицо? Или  велит  схватить меня -  мятежницу из
фэнов? Ну, а если все получится и он решит, что я подходящая невеста?..
     Все вокруг  не сомневались,  что  так  и  будет.  Постепенно  и  во мне
появилась надежда. Чем я не подхожу Эдгару? Я молода, хорошего рода, богата.
Последнее  имело наиважнейшее значение. Ведь я еду по сути заключать брачную
сделку, а  совершать сделки я научилась  еще в монастыре.  И  я  внимательно
выслушивала отчеты  Цедрика о  своих землях,  а  сама все  расспрашивала  об
Эдгаре  Армстронеге. Мне нужно было  знать  этого человека,  знать, что  его
интересует. Да и когда еще  я  могла дать волю своему любопытству,  получить
ответы на вопросы, какие носила в душе.
     Но рив Цедрик видел в нашем союзе только деловые  стороны. И уточнял, о
чем  мне  надо говорить  с  герефой:  о прекрасных лугах и  выгонах  в  моих
владениях, о стадах овец, о дороге, которая ведет через фэны.
     Но  помимо разговоров  с Цедриком, меня кое в  чем просвещала и Эйвота.
Эта яблочно-сдобная  златокудрая красотка  знала толк в мужчинах... и как их
прельщать. И вот, когда мы перед сном жевали сухие лепешки, она доверительно
рассказывала мне, как вести себя с женихом, как глянуть,  как отвести глаза,
когда улыбнуться.
     -  И  не  пугайтесь,  госпожа,  если он захочет  пощупать  вас  руками.
Конечно,  в обители  вам  внушали,  что это  грех.  Но  ведь  Господь создал
женщину,  чтобы  дать  усладу  мужчине.  А  ласки мужчин...  - она  протяжно
вздыхала, улыбалась.  - Вы  не  должны этого  бояться. Дайте  подержаться за
себя. А  это  он непременно  захочет. Вы ведь, что  фея, только во плоти.  И
пусть  уж  он ощутит, что  ему предлагают. Худенькая вы только, право...  Но
грудь  у вас  округлая, красивая.  О, миледи, вы не сердитесь на меня за эти
речи?
     Я старалась сдерживать себя. Ведь если я уж решилась... К  тому  же мне
самой  было так  интересно,  у меня даже  в горле пересыхало. Эдгар коснется
меня... У меня красивая грудь...
     - Продолжай, - спокойно кивала я.
     -  Вас в Святой  Хильде  этому  не учили, -  с деловым  видом  говорила
Эйвота.- Так вот,  что я скажу -  женщине счастье, когда ее  хотят.  Только,
упаси Боже, не вырывайтесь. Иначе он решит, что вы строптивица, а мужчины не
любят таких. Будьте с ним покорной, ласковой.
     -  Но  если  он...-  я  начинала  запинаться.  - ...  Если  он  захочет
обесчестить меня?
     - Обесчестить? - фыркала Эйвота. - Что такое честь? Нечто у нас в лоне?
И если  он  захочет опробовать  вас... обесчестить, как вы это называете, то
скажу, что это даже к лучшему. Ведь  не посмеет же он бросить  вас потом! Вы
ведь не его дворовая  рабыня, вы - внучка Хэрварда и самая настоящая леди. А
уж как он ласков...
     - Откуда ты знаешь?
     Я даже сердилась. Неужели эта девка и мой будущий муж...
     Эйвота смеялась, уходила от ответа. Вновь начинала поучать  меня. Порой
я спрашивала себя - следует ли мне  ее слушать? Но мне нравилось ее слушать.
Да и у кого еще я могла спросить об этом? Не у Цедрика же.
     "Любовь - это война, в ней нет места трусам.
     Когда ее знамена взмывают вверх, герои готовятся к бою".
     Как  же  теперь  я  понимала  эти  строки  из  Овидия! Ибо  как  бы  ни
рассчитывали на меня мои люди, но  им  никогда не удалось бы  уговорить меня
пойти с подобным предложением к Эдгару, если бы я сама не захотела этого, не
захотела испытать свой шанс  добиться  его. Оказывается я любила его, только
страшилась себе признаться в  этом. Но теперь я словно прозрела. Мое чувство
удивляло  и  радовало меня. И  теперь  я стану  женой того, кого люблю. Сама
судьба подвела меня к этому.
     К вечеру второго дня вернулся Утрэд.
     - Мы можем ехать, - сказал он. - И чем скорее, тем лучше. В округе идет
движение,  в Даунхем прибыли вооруженные люди Ансельма, поговаривают, что  и
сам он прибудет, когда  закончатся празднества. А  эрл Эдгар сейчас пирует у
себя в усадьбе. Хорошо пирует, - усмехнулся Утрэд. - Но я переговорил с леди
Риган, объяснил, что у нас важное дело к шерифу.
     В этот вечер  Эйвота  нагрела  мне воды, и хотя в башне было холодно, я
тщательно  выкупалась  и  как следует  вымыла  голову.  Старая  Труда  долго
расчесывала мои волосы.
     -  Словно  серебристая  пряжа, клянусь былой невинностью. Наверняка эрл
Эдгар попадет в ваши волосы, словно в силки.
     Мне были  приятны подобные речи. И  я уже  не сомневалась, что  добьюсь
своего.
     На другой день  мы  тронулись  в  путь.  На  мне было  мое монастырское
одеяние,  которое  старательно выстирали и  выгладили.  Местный кузнец  Абба
подарил  мне специально сделанную пряжку  для ворота, а вдова  изготовлявшая
плащи из шкур, подбила мою пелерину полосками меха выдры.  Я ехала к Эдгару,
как невеста,  и  меня  провожала  целая  свита. Однако  выходить за  пределы
фэнленда они не решились. Остались  у границы моей земли близ церкви Святого
Дунстана, махали руками,  благословляли.  Отец Мартин уже знал  в чем дело и
тоже благословил меня. Мы вновь одолжили у  него его бурую кобылку, а  Утрэд
ехал на гнедой лошади  одного из убитых  людей Уло. По дороге он рассказывал
мне о замке, какой  строил  шериф, - Гронвуд-Кастле - о том, что новый замок
будет чем-то невиданным в наших краях, что  там трудятся  сотни людей и даже
мои сервы порой подрабатывают там.
     К Гронвуду  мы подъехали, далеко за полдень. Здесь решено было  сделать
остановку. По правде сказать,  я  в ней  очень нуждалась.  Я  не  была такой
наездницей, как Утрэд, и спина, ноги и седалище у меня отчаянно ныли.
     Кое как выбравшись из седла, я устроилась на обрубке бревна и принялась
жевать свою лепешку.  Утрэд раздобыл где-то миску каши, которую я проглотила
с жадностью - ведь в последнее время я отчаянно голодала.  Настоящей сытости
не наступило, но голод уже не  так донимал меня, и я стала слушать  рассказы
моего  спутника  о том, что работников на строительстве неплохо  содержат, и
те, кто  остался тут  на  зиму, живут припеваючи.  Да и работы еще непочатый
край - вон с каким размахом взялся за дело шериф.
     Прямо передо  мной высилась  начатая  башня - главное строение будущего
замка. По  местной традиции она возводилась шестиугольной, стояла на  мощном
фундаменте  с  подвальными  помещениями,  а  ввысь  футов  на  тридцать  уже
поднималась гладкими стенами из известняка. Первый этаж был по сути закончен
и  была  выстроена  красивая  полукруглая арка  главного  входа,  украшенная
узорчатым архивольтом? с  резными  колонами  по  бокам.  Но, если  судить по
заготовленным материалам  -  тесаный  камень,  бревна, доски,  веревки,  все
уложенное  аккуратными штабелями, - до завершения работ еще далеко. А вокруг
высились гигантские ряды возводимых стен с выступающими башнями и верхние их
края, как и  донжона, были покрыты  сеном  и навозом, дабы уберечь от мороза
еще свежий раствор.
     К нам с Утрэдом приблизился хорошо одетый молодой мужчина, угостил меня
рождественскими круглыми пряниками.
     - Где ты отыскал такое чудо,  Утрэд? - говорил он улыбаясь и в его речи
слышался легкий иноземный акцент. - Настоящая серебристая фея из тумана.
     Я смущалась от его откровенного заигрывания,  хотя и говорила себе, что
следует научиться не бояться мужчин.  Да  и Утрэд держался с ним приветливо,
представил мне его,  как Саймона Француза  - главного мастера на стройке.  Я
стала расспрашивать его о работах. Он удивился.
     - А вас это интересует?
     Конечно, раз я  собираюсь  стать  тут госпожой. Но  ему-то я  этого  не
сказала. Но  Саймону  польстило мое внимание и  он  охотно  стал  объяснять.
Строительные работы  всегда замирают за месяц  до Рождества, ибо построенные
зимой стены  обычно разваливаются. И дело даже  не в холодах,  а в том,  что
раствору  требуется несколько  месяцев,  чтобы как  следует  осесть и зимний
перерыв  дает такую возможность. Иначе нижние ряды кладки, в которых раствор
еще не затвердел,  не выдержат огромного веса  верхних и деформируются. Ну а
пока  каменщики  заготовляют  блоки на следующий  сезон,  делают  деревянные
заготовки.
     Этот парень был явно влюблен в свое дело и я невольно заслушалась. Да и
вокруг  царила  такая   добрая,   праздничная  атмосфера.  Я  видела  домики
строителей,   украшенные  рождественским  плющом,  видела   весело  играющих
ребятишек,  слышала  запахи стряпни. Здесь  царили  самые, что  ни на  есть,
рождественские  настроения  и никто из этих  людей не знал,  что севернее, в
фэнах,  назревает мятеж  и я  по сути  являюсь  его главой.  Даже мое имя им
ничего  не говорило, они просто поздравили  меня  с  Рождеством  и  пожелали
счастливого пути.
     Если   от   Гронвуда  я  уехала  умиротворенная,  то  с   каждой  милей
приближавшей нас  к Незерби, меня вновь охватывал страх. Я то и дело просила
помощи у всех святых, жизнеописания которых учила все эти годы.
     Утрэд тоже волновался, но пытался бодриться.
     - Взгляните вокруг, миледи. Какие тут тучные  нивы, какие  густые рощи.
Если малость повезет... -  он тут же поправился: - Если Господь  поможет, то
все это вскорости станет вашим.
     Солнце  уже висело  над горизонтом - морозное, багряное,  разливавшееся
яркими   полосами   среди   лиловых   облаков.   Вокруг  лежали  бескрайние,
припорошенные выпавшим после  Рождества  снегом, чистые поля. То  тут то там
светились огоньки жилищ, к небу  тянулись струйки фиолетового дыма. В другое
время  мне  бы понравилась эта  картина, но сейчас этот ничем  не нарушаемый
покой  только  раздражал.  Будь  сейчас буря, ветер,  снег -  это бы  больше
соответствовало тому, что я испытывала. И  когда Утрэд  указал кнутовищем на
деревянные частоколы у реки и заявил, что это Незерби, я даже заколебалась -
не повернуть ли назад?
     "Любовь - это война, и в ней нет места трусам".
     А я ехала бороться за свою любовь. И гордо вскинула голову.
     Во  дворе бурга Незерби горели  огни, суетились слуги. Утрэд спешился и
помог  мне  слезть с седла. Я пошатнулась - от  долгой  езды верхом все тело
онемело. И еще я слышала ароматы кухни и поняла, что вновь голодна.
     Расспросив у челядинцев о леди Риган,  Утрэд повел меня  в  сторону  от
главных  построек, туда, где возвышалась кухня. Над ее пирамидальной кровлей
поднимался густой дым.
     - Погоди,  Утрэд.  Зачем нам  эта леди  Риган? Мне  нужно  свидеться  с
шерифом.
     Утрэд замялся, почесал щеку концом кнутовища.
     - Дело в том... В общем йоль принято отмечать  одним  мужчинам. Если же
там появится женщина, могут подумать о... Э-э...
     Он мялся, а я начала сердиться.
     - Говори во  имя  всего  святого!  Если  что-то  не так, то я вообще не
понимаю зачем мы приехали.
     - Ладно, - он махнул рукой. - Все равно  иного  выхода  у  нас  нет. Но
сперва я все же сведу  вас с леди Риган, а уж она разберется, как быть. Ведь
я говорил ей о вас.
     Леди Риган - женщина которая живет в доме эрла Эдгара, как его хозяйка.
Почему? Ведь она  всего-навсего вдова его брата. Бесплодная  вдова, а значит
не заслуживающая уважения женщина, не исполнившая своего основного долга, не
родившая мужу наследника. Но Утрэд говорил о ней с  почтением и, получалось,
моя судьба зависела от нее. Я уже испытывала неприязнь к этой женщине,  даже
тайно ревновала. Что нашел в ней Эдгар, раз оставил при себе и дал все права
хозяйки?
     Однако  увидев  леди  Риган, я  успокоилась. Эта  женщина была  стара и
некрасива. Но это была настоящая дама. Даже  настоятельница Бриджит не умела
держаться с  таким достоинством.  Леди Риган же стояла среди кухонной суеты,
как королева. Крепкая,  надменная, властно  отдававшая  указы. Вокруг чадили
огни, что-то готовилось,  повара проносили на вертелах огромные туши, тут же
разделывали мясо, толкли в  ступах,  громыхали котлами и сковородами. И всем
тут управляла  эта некрасивая толстуха. Но как  она была одета! На ней  было
синее  суконное платье, с  синий  цвет очень дорогой. К  тому же  я  увидела
серебреную вышивку  по ее подолу, а на плечи ей ниспадало легкое шелковистое
покрывало, удерживаемое  вокруг  головы  обтянутым синим  бархатом  обручем,
богато  расшитым  речным  жемчугом.  Клянусь  небом,  мне  еще  ни  разу  не
доводилось видеть столь нарядно одетой женщины - и это на кухне!
     Я видела, как к ней  приблизился Утрэд, стал что-то говорить. Мимо меня
слуги проносили огромное как щит блюдо с залитой соусами свининой, и на меня
прикрикнули, оттолкнув к  стене. Я испугалась, почувствовав себя  здесь не к
месту.   И  наверное  такой  вот  растерявшейся,   затравленно  озирающейся,
ничтожной предстала я перед леди  Риган. Ее  темные глаза окинули меня я ног
до головы.
     - Это и есть твоя хозяйка, Утрэд?
     Нас  тут  же  окружили  любопытные,  но  леди  Риган  сердито  на   них
прикрикнула.
     - Разве вам не чем заняться? Я слышу что-то пригорает.
     Она  повернулась  к  Утрэду,  кажется  велела   ему  остаться  здесь  и
перекусить с дороги, а меня жестом пригласила следовать за собой.
     Мы пересекли просторный  двор, поднялись по наружной лестнице в стороне
от главного входа и  оказались  в помещении  с бревенчатыми стенами. Повсюду
висели  связки сухих трав.  У очага стоял стол,  на котором были расставлены
блюда и кувшины, к которым, похоже, еще никто не притрагивался.
     Леди Риган указала мне на лавку у стола.
     - Думаю вам будет неплохо подкрепиться с дороги.
     Я села, но не стала есть.  Из-за двери в соседнем покое доносились шум,
крики, смех, бренчали струны. Но леди Риган  не спешила ввести меня к гостям
и представить хозяину. Вместо этого она придвинула  мне тарелку с отбивными,
пюре из горошка и горку пирожков.
     Я  была  очень голодна,  но под  изучающим  взглядом  хозяйки  не могла
проглотить  ни  кусочка.  К  тому же  она подала  мне белоснежную  салфетку,
столовый нож  и еще какой-то предмет, наподобие маленьких  вил, сказав,  что
это, чтобы я не испачкала руки. Нас в монастыре учили красиво благопристойно
есть,  но что делать с этими вилами, я  просто  не  знала. Она это поняла  и
объяснила.  Однако  от  этого я почувствовала себя словно грубой мужичкой  и
лишь надменно поглядела на нее.
     - Благодарю, но я не голодна.
     - Разве? А мне показалось, что вид у  вас совсем  изможденный.  Выпейте
хоть вина - оно вернет краску вашим щекам.
     Вино было  темное, густое и сладкое, как  ягоды. Но  когда я опорожнила
кубок, увидела легкое удивление в глазах леди Риган.
     -  Ого, девушка. Разве вам  не  говорили,  что  южные вина не пьют  как
родниковую воду? Да еще и на голодный желудок.
     Я поняла, что опять делаю что-то не так. И сердито  сказала  - разве не
она сама предложила мне выпить?  По нашим традициям я бы проявила неуважение
к хозяйке, не приняв чашу. Она отвела взгляд, пробормотав только, что совсем
не  то  имела в виду, но теперь  мне  непременно  следует  поесть,  иначе  я
опьянею.
     - Миледи, - начала  я, - мне  не  совсем ясно,  отчего вы  тут потчуете
меня, а не проводите к лорду шерифу.
     Тут  она   сказала,  что   еще  не  имела  возможности  переговорить  о
случившемся с Эдгаром.  Да и сейчас  время не самое подходящее, а вот  через
пару дней  она  непременно  все сообщит  и постарается представить  меня.  Я
слушала ее, но  в голове у меня зашумело, приятное тепло разливалось по телу
и, вместе с тем, я стала ощущать раздражение.
     И тогда я стала объяснять, как мне нужно, чтобы Эдгар вступился за моих
людей, чтобы заставил Ансельма понять, что крестьяне бедствуют, и  их стычка
с Уло лишь ответ на его беззакония.
     Она печально глядела на меня.
     - Боюсь, леди, что вы  просто несмышленыш, который впервые столкнулся с
тяготами жизни.
     - Не, не впервые. Я и раньше защищала своих людей. Просто я последняя в
роду и кроме меня больше некому за них вступиться.
     - Это благородно. Но разве вы прибыли только за этим?
     Я  возмутилась.  Эта женщина явно не  глупа,  но  по какому праву?..  И
почему  решила,  что  выполнение  столь  важного  для  меня  вопроса  должно
откладываться по ее воле?
     - Миледи, у меня каждый час на счету, я не могу ждать.
     - И все же придется.
     - Вы не желаете свести меня с шерифом? Тогда я сделаю это сама.
     Я  попыталась  встать, но  она  удержала  меня  за  руку. Стала  что-то
объяснять про  старые  обычаи на  йоль,  говорила,  что  женщинам  лучше  не
появляться  на пиру, пока мужчины  не отдадут дань традициям.  Я смотрела на
нее,  но  слабо понимала. Из  внутренних покоев по-прежнему  долетали взрывы
хохота, выкрики, хриплое пение. Этот шум мешал мне сосредоточиться на словах
леди Риган. Почему-то у меня появилось ощущение, что эта женщина, имеющая на
непонятных  правах  такую  власть  в  усадьбе,  просто  не  хочет,  чтобы  я
встретилась с Эдгаром. Наверное потому, что она, старая и некрасивая, просто
не  желает, чтобы я, Бог весть откуда появившаяся девчонка, встала меж ней и
красавцем Эдгаром. А ведь она  даже не догадывается, что я приехала  по сути
свататься. И все твердит что-то про йоль.
     Я надменно поглядела на нее.
     - При чем  тут йоль? Нас в  монастыре учили, что это старый богомерзкий
обычай, сохранившийся со времен язычества.
     Она странно поглядела на меня.
     - Ах да, я и забыла, что вас вырастили в монастыре. И на вас монашеское
одеяние. Но почему-то вы не выглядите монахиней.
     И опять этот ее оценивающий, чуть насмешливый взгляд, который так  меня
раздражал. Я сказала:
     -  Я и не монахиня, миледи.  И  не хочу выглядеть  монахиней. Конечно у
меня нет  таких красивых одеяний,  как у вас,  но я  рассчитываю понравиться
эрлу Эдгару.
     Ее  брови  изумленно взметнулись.  В глазах  насмешка. У меня  путались
мысли, но я  поняла,  что сказала что-то не то.  По крайней мере, ранее я не
собиралась ей это говорить.
     - Во имя Господа! - улыбнулась Риган. - Итак вы, птенчик, рассчитываете
пленить Эдгара Армстронга? Для того, чтобы он взял вашу сторону в мятеже?
     - А вы были бы против?
     - Воистину так. Незачем ему впутываться в это дело. Он и так не в ладах
с аббатом из Бэри-Сэнт-Эдмунса. Я даже не знаю теперь  - имеет ли мне  смысл
устраивать вашу встречу.  Вы мятежница,  девушка, и то во что  вы хотите его
вовлечь...
     -  Так  вы против? О, я  поняла это сразу!  А если я скажу, что прибыла
затем, чтобы  составить с Эдгаром  брачный  договор меж нами? У  меня нет ни
отца,  ни иного  старшего  родственника,  чтобы  сделать это за меня,  а мой
опекун Ансельм - мой враг, и только Эдгар сможет защитить меня...
     Кажется  я  опьянела. Говорила  то, что и  не намеревалась.  И говорила
несвязанно, путано объясняя зачем-то ей,  как  Эдгару  будет выгоден брак со
мной. Но леди Риган меня перебила.
     - Вот что, дитя, у тебя с этим ничего не получится.
     - Отчего же? Из-за вас? Вы сами решили женить его на себе?
     Ее лицо побледнело. Она встала.
     -  Я  вижу  вы либо пьяны,  либо  вас в монастыре  не  научили  хорошим
манерам. Что  же до  меня и Эдгара...  Скажу только,  что есть немало  дам и
девиц,  какие хотели  бы  видеть его  своим  супругом, но  у них нет на  это
шансов. Как нет ни у меня, ни у вас.
     - Мне надо встретиться с ним! - почти кричала я.
     Резко  встала  и  шагнула  к двери во  внутренние покои.  Но леди Риган
опередила меня, загородила дверь.
     -  Ради Бога, не надо туда входить. Это для вашего же блага. Вспомните,
в  вас  течет  кровь великого  Хэрварда,  и  вы не  должны  себя  вести, как
беспутная девка.
     - Слышите? - прервала я ее.
     Там за дверью, куда она не желала меня  впускать, раздавалось  пение. И
пели о моем деде Хэрварде.
     Я вдруг ощутила прилив какого-то безрассудного оптимизма.
     - Вы  не  посмеете помешать мне, леди Риган. Там мои  собратья саксы. И
они славят  Хэрварда.  Так что пропустите  меня,  если не  желаете, чтобы  я
учинила скандал.
     Что бы я  учинила, уж не  знаю. Но кажется готова была на что угодно. И
поняла ли это Риган, или ей просто надоело бороться с пьяной послушницей, но
она неожиданно отошла.
     -  Черт  с  тобой,  девушка. Иди.  Попробуй  сама среди  пьяных  мужчин
добиться своей частицы славы... или позора.
     И  я  оказалась  на  галерее,  идущей вдоль  обширной  саксонской залы.
Замерла.  Меня обдало  теплом, дымом, запахами жаркого, вин  и разгоряченных
тел. Я вцепилась в перила, смотрела.
     В двух очагах  высоко горел огонь, его отблески освещали резные  столбы
залы, заваленные снедью столы и людей за  ними. Бородатых, пирующих, поющих,
смеющихся. Сквозь завитки дыма  я смотрела  на них и постепенно поняла,  что
здесь одни  мужчины  и  мужчины  эти  изрядно  навеселе. Более того - сильно
пьяны. Я  видела, как они  опорожняют огромные  кубки,  что-то кричат, едят.
Кто-то  боролся, кто-то  пытался  плясать.  А  кое-кто спал, уронив головы в
тарелки с объедками.
     Я  испугалась,  у меня даже  появилось желание вернуться, убежать... Но
тут  я увидела  Эдгара.  Он сидел во  главе длинного  стола и смеялся. Я  не
смогла  отвести  от  него  взгляда, таким  красивым,  прямо-таки  золотистым
показался он  мне. Золотились  его волосы, отросшие  и небрежными  завитками
обрамлявшие  его лицо  и  шею,  золотистой была и его  свободная  рубаха  из
какого-то  необычного  переливчатого материала.  И  его  лучезарная  сияющая
улыбка.
     Я  прижала руку  к  груди, где как  бешенное колотилось  сердце.  Разум
подсказывал, что  лучше уйти, но душа моя пела и я  вдруг поняла, что должна
подойти  к нему...  прямо  сейчас. Я  ведь  так долго мечтала, как предстану
перед ним и он  наконец увидит меня... узнает,  что я есть на свете  и что я
люблю его.
     Внезапно кто-то цепко обхватил меня сзади, пьяно  смеялся мне в волосы.
Какой-то мальчишка.  Я оттолкнула его и  побежала  по галерее туда, где вниз
вела лестница. Теперь путь к отступлению был отрезан.
     Внизу в дверь вносили блюдо с жареным кабаном.
     - Тор! Тор!? Сейчас мы отведаем мясо твоего вепря! - кричали вокруг.
     Я  проскочила  под  блюдом,  но  кто-то схватил  меня за  руку,  сорвал
накидку.
     - Смотрите - женщина! Тор послал нам красавицу на йоль.
     - Женщина! Девка! - закричали вокруг.
     Меня  хватали со  всех  сторон. Толкали, подняли на  руки, почти кидали
друг другу и  хохотали. Я  была словно беспомощная кукла, ощущала их руки на
своем теле, меня щипали, кто-то обслюнявил мне губы.
     Я стала визжать, вырываться. Увидела перед собой чье-то худое бородатое
лицо и отчаянно вцепилась в него ногтями. Незнакомец разразился проклятиями,
стал заваливать меня  на стол. Но  рядом толпились другие, толкались, мешали
ему.
     Они были словно черти из ада. Этого я не ожидала. Под руку мне попалась
обглоданная кость и я стала бить ею их по головам.
     - Пустите! Вы не смеете. Я внучка Хэрварда!
     Я как-то вырвалась от  них. Увертываясь, вскочила  на стол и  прямо  по
столешнице  побежала, перепрыгивая  через  кувшины  и груды снеди, туда  где
сидел  Эдгар. Он смеялся,  он словно  и  не замечал,  что  они хватали меня.
Похоже, обратил на меня внимание, только когда я оказалась перед ним.
     - Вот так-так, - только и молвил он, увидев меня перед собой на столе.
     Я  же  соскочила  вниз, оступилась и вмиг оказалась  сидящей у  него на
коленях. Обняла его, прижалась. Вокруг кричали. Я же молила, едва не плача:
     -  Не отдавайте меня  им. Ради Пречистой Девы  -  не  отдавайте. Я ведь
пришла к вам.
     И вдруг почувствовала, что он меня несет. Расталкивает их и несет  меня
на руках, как ребенка. Я и  ощущала себя ребенком, испуганным и беззащитным.
Но он уже держал меня у своей груди и мог спасти от целого света.
     Он  легко  взбежал  со  мной  по  лестнице,  мы  оказались  на  галерее
противоположной той, откуда я  вошла. Он  нес меня, а внизу  что-то кричали,
смеялись. Но хоть нас никто не преследовал. А потом Эдгар ударом ноги открыл
дверь и  мы оказались в комнате - самой роскошной  комнате,  какую  я только
могла себе  представить: огонь в очаге освещал тканые  драпировки на стенах,
кровать на возвышении в складках  вышитого полога, чан с водой,  над которым
поднимался пар с  ароматом душистых трав. Здесь было тихо. Стало тихо  после
того,  как Эдгар плечом захлопнул дверь и, не выпуская меня  из  рук, сел на
покрывавшую широкое ложе шкуру.
     Он смотрел на меня восхищенно и удивленно. Убрал разметавшиеся волосы с
моих щек.
     - Святые угодники! Да какая же ты красавица, девочка.
     Я вдруг  улыбнулась  счастливой глупой улыбкой. Но почему-то  отметила,
что он сказал это на нормандском. И сама перешла на этот язык.
     - Так я нравлюсь вам?
     - Ты лучшее, что я мог получить на йоль.
     И тут он как-то нежно  приблизил  мое лицо к своему. Я  так и не поняла
ничего в первый миг. Только что его глаза были так близко, близко, заслоняли
весь  мир,  потом  его  ресницы  опустились,  дыхание  слилось с моим,  уста
сомкнулись...  И  я  поняла,  что  это  поцелуй.  Мои  губы   затрепетали  и
разомкнулись, я ощутила вкус губ Эдгара, жар его дыхания.  Мы стали едины...
но меня больше не было. Я растаяла, исчезла, а весь мир  превратился в жар и
упоительную слабость. И  где-то, словно  музыка,  прозвучал  стон  - и  я  с
удивлением поняля, что это мой стон.
     Задыхаясь, дрожа,  я отскочила. Боже,  как это вышло, что  я так  сразу
сдалась? Это недопустимо... Где мой разум?
     - Да ты никак девственница, моя прекрасная фея?
     Как он это понял? И как мне стыдно!.. Я еле  нашла силы поднять на него
глаза.
     - Не будьте со мной грубы, сэр. Да, я девственница.
     А он вдруг расхохотался. Откинулся на ложе и смеялся, смеялся, смеялся.
Это разозлило меня, но и заставило собраться.
     -  Мое  имя Гита Вейк, - проговорила я, стараясь перекрыть его хохот. -
Вы слышите, я Гита из монастыря Святой Хильды!
     Все еще смеясь, он приподнялся.
     - Из монастыря?
     Казалось, это развеселило его еще больше.
     - Я Гита, внучка Хэрварда! - почти кричала я. - Да выслушайте меня! Мне
необходимо, чтобы вы женились на мне.
     - Я именно это и собираюсь сделать,  - вдруг  сказал он. - Мы поженимся
прямо сейчас.
     Ничегошеньки я не  понимала.  Смотрела,  как он  поднимается.  И  вдруг
пошатнулся, едва не упал, удержавшись за столбик полога.
     - Что с вами, сэр? Вам плохо?
     - Что ты, детка. Мне очень, очень хорошо. Иди ко мне.
     Но я решительно затрясла головой.
     - Не, сначала выслушайте меня.
     И я заговорила так поспешно, словно от того, успею ли я выложить все до
чиста,  зависела  моя жизнь.  Говорила, что  у меня владение  в восемнадцать
наделов  земли?  и хоть большая  их часть находится  в  фэнах, но летом фэны
превращаются  в   прекрасные  пастбища  и   мои  люди  разводят  там  ценных
тонкорунных овец. К  тому же на сухих участках крестьяне  выкашивают столько
сена,  что  его  хватает  до  марта.  Твердила  я и  о строительном лесе,  о
кремневых  шахтах.  И  еще,  что  через  мои  владения  проходит   дорога  в
Нортгемптон. Ему ведь нужна эта дорога?
     Я  внезапно  осеклась,  когда  Эдгар  принялся стягивать  через  голову
рубаху. Багровые блики  скользили по его плечам  и груди, подчеркивали  мощь
рук, рельефную лепку мускулов и тонкую талию.
     - Что вы делаете, сэр?
     - Я жду тебя, моя  красавица, - он протянул ко мне руку. - Черт возьми,
девочка, говорили ли тебе, какая ты красавица!
     У меня голова закружилась от его слов. И еще я ощутила смущение, однако
это смущение было необычным - эдакое восхитительное бесстыдство.
     - Тогда, если я  вам  нравлюсь... Я ведь  внучка Хэрварда. Вы не можете
просто так обесчестить меня. Вам, сэр, придется жениться.
     - Конечно, конечно.
     Он прищелкнул пальцами.
     - И сейчас мы выпьем за это.
     У стены рядом с ложем стоял сундук с  плоской крышкой, покрытый сукном.
На нем я увидела блюдо с красными  зимними яблоками и кувшин с вином. Эдгар,
чуть пошатываясь, подошел к нему и налил в кубок, причем и пролил изрядно.
     - Иди выпьем, девочка. За твою девственность и нашу брачную ночь!
     Я подошла. Боялась  ли я его? Он  смотрел на меня восхищенно, ласково и
меня от этого бросало то в жар, то в холод. Что со мной происходит? И почему
я сама рассматриваю его, не опуская глаз? Где мой  стыд?  И все же его тихий
хриплый  голос,  его сильное мускулистое  тело меня притягивали...  Мне даже
хотелось дотронуться до него. И ведь он пообещал сделать меня женой.
     Я  взяла у  него кубок и он чокнулся со  мной кувшином.  Я собралась  с
духом.
     - За нашу свадьбу, милорд.
     - За свадьбу, так за свадьбу.
     Это было не то вино, каким угощала  меня Риган.  Оно было светлым, чуть
кисловатым,  но приятным. От испуга или  от  жара  в камине, но меня  мучила
жажда и  я с  удовольствием опорожнила  кубок. Видела,  как  Эдгар  поставил
кувшин на место, смотрит на меня. И стоит так близко...
     -Swete?, - шепнул он уже по саксонски. - Какая ты милая.
     Это  был мой  родной  язык. И  от  его  звука  все стало  проще. Голова
кружилась,  Стены   покоя  словно  раздвинулись,  и  все  труднее  удавалось
собраться с мыслями. Я хотела только одного - чтобы сэр Эдгар обнимал меня и
чтобы это длилось вечно!
     И все же я должна была сказать ему все.
     - Выслушайте меня, сэр. Я не просто так пришла к вам. Аббат Ансельм мой
опекун,  но он  разоряет моих крестьян, и  они  были  вынуждены  взяться  за
оружие. Вы должны помочь им, понимаете?
     - Конечно, конечно. Все, что пожелаешь, моя красавица.
     -  Тогда  вы  должны  запретить  ему  вводить  войска  в  фэны.  Должны
предотвратить  кровопролитие.  Когда я буду вашей женой,  вы будете иметь на
это право.
     Я торопливо объясняла ему это и все время пятилась от него, так  как он
наступал на меня и мы  кружили вокруг лохани с  водой.  И  как он смотрел на
меня! Меня пронизывал  огонь от одного его взгляда. Я  слабела. И в конечном
итоге оказалась у стены, а он  упирался в  нее обеими  руками, склонился, не
сводя  с меня особенного, покоряющего взгляда своих синих туманных глаз. И я
сдалась. Со  мной творилось что-то странное.  Он  был так близко,  удерживал
меня, но не касался, лишь смотрел... И смотрел так, что я почувствовала себя
глубоко  потрясенной.  У  меня  слабели  колени, стучало  сердце,  губы  мои
пересохли.
     -  Сэр, я  буду вашей. Я не строптивица... Но и вы пообещайте  мне, что
защитите моих людей.
     Я  дрожала.  Он  был серьезен  и не сводил глаз с  моих губ.  И наконец
привлек меня к себе.
     - Не бойся, малышка. Я буду терпелив и очень нежен с тобой...
     Он снова меня поцеловал. И снова мир исчез, и я сама обняла его, робко,
покорно, но через миг уже мои пальцы сплелись на  его спине  и я прильнула к
нему. Поцелуй...  Мы словно вращались в звездной ночной пустоте, где не было
никого, кроме  нас, кроме прикосновения губ и рук, звуков дыхания, пульсации
крови...
     Я и не знала, как  это... как это восхитительно! Мной овладело какое-то
сладкое  безумие.  Я касалась его волос, плеч, груди, упругих мышц живота. Я
смотрела на  него...  И  он позволял мне  смотреть.  Я слышала  его  тяжелое
дыхание.
     А потом я вновь оказалась  у него на руках и он  бережно уложил меня на
мех ложа.
     - Лунное сияние... - прошептал он, пропуская сквозь пальцы мои волосы.
     Я и  не знала, что способна на такие ощущения, я  словно заново училась
познавать свое тело. Тело... грешная плоть - так  нас учили  в монастыре. Но
теперь я знала, зачем человеку дана эта плоть. Это было как прилив... Вал за
валом поднимались  во мне. Я  дрожала и горела  одновременно. И  со мной был
Эдгар! Он целовал, ласкал меня и ему это нравилось.
     Я и  не  заметила, когда он раздел меня. Наверное мне должно было стать
стыдно,  но я не испытывала стыда. Я  видела восхищение в его  глазах  и мне
хотелось, чтобы он смотрел на меня. И дотрагивался... Дотрагивался  то почти
невесомо,  то  сильно, так  что  я стонала. Теперь  я сама  отвечала не  его
поцелуи,  сама целовала его, словно бросая вызов.  Словно требуя... сама  не
зная чего.  Я  вновь  начала стонать. Его  прикосновения, его поцелуи...  на
груди,  бедрах, даже там, где я  и представить не могла. Но почему-то я  все
ему позволяла. Боже, я бы умерла, если бы он этого не делал.
     -  Пожалуйста...  -  шептала  я и  словно  какая-то  необъяснимая  сила
выгибала меня. - О, пожалуйста.
     Его тяжесть...  Он и я так  близко...  В  каком-то  сиянии  я  вижу его
улыбающееся лицо над собой. И с удивлением ощущаю боль.
     - Мне больно.
     Я скорее удивилась, чем пожаловалась.
     - Скоро это пройдет. Потерпи немного, мой ангел.
     Боль  утихла. Я поняла, что отныне принадлежу ему. Он во мне.  Но он не
двигался,  лишь по-прежнему были  нежны  его  губы. И  еще я  ощущаю тепло в
глубине себя, и когда Эдгар чуть подался от меня и тепло стало уходить, я не
смогла сдержать невольный  всхлип. Но  он не ушел,  вернулся  в  меня,  и  я
блаженно  вздохнула, обнимая  его и не замечая,  как стала двигаться с ним в
унисон.
     - Самая прекрасная, чудесная моя, радость моя... Я люблю тебя.
     Я плакала от  счастья.  В его  тесных  объятиях  я совершенно  потеряла
голову, по телу словно прокатывались сжигающие волны, нас потрясал слившийся
в единый порыв ритм тел, ритм сердец, стучавших так близко... Это был вихрь,
вторжение,   исступление,  и  наслаждение  росло,  пока   я   не  вскрикнула
ослепленная водопадом из звезд и негой тумана...
     Я  слабо различила  его лицо  над собой,  нежное, покрытое  бисеринками
пота, с волнистыми, прилипшими ко лбу прядями. Он улыбался.
     - Откуда ты такая, мое лунное чудо?
     Я  прикрыла  глаза  и уткнулась в  его плечо. Мне было так хорошо,  так
спокойно... Я согрелась. Кажется заснула. Но  в какой-то миг  открыла глаза.
Эдгар спал рядом, обнимая меня. Он укрыл меня мехом и я вся была в тепле его
рук, его тела. А вот мои рука и плечо несколько  озябли. Я оглянулась. Огонь
в очаге  догорел и лишь багряно рдела куча углей.  Как сладко пахло шишками.
Наверное я долго проспала.
     Я  повернулась  к  Эдгару  и меня затопило счастье. Как  он  хорош. Мой
мужчина,  мой возлюбленный супруг. Рот  у Эдгара  нежный, с мягким  изгибом,
словно  у ребенка. Изгиб  шеи  еще нежнее, мягче, а тени  от  длинных ресниц
веером лежали  на смуглых щеках. Бала в нем некая, почти девичья красота, но
тело он имел сильное и крупное, тело настоящего мужчины,  с большими плечами
и мощными ногами. И этот контраст тронул меня невыразимо. И еще меня приятно
удивил его запах - он пах цветами, далекими экзотичными цветами чужих краев.
Я  знала  об  этих  восточных  притираниях  - амбра, мускус,  алоэ.  Но  так
трогательно  и  приятно,  когда  от  мужчины исходит аромат  цветов.  И  так
волнительно.
     В покое, однако, становилось  холодно.  Я осторожно разняла  обнимавшие
меня  руки и  на  цыпочках  подошла к  очагу, стала  накладывать  на  уголья
поленья. Мне было холодно, но и мучила жажда. И очень хотелось есть. Я взяла
с блюда на ларе одно из яблок и с удовольствием съела. Потом еще одно и еще.
Постепенно мысли  мои стали проясняться. Я заметила, что в доме стоит тишина
и,  предвещая  новый  день,  горланит  где-то  петух.  Утро  нового,  самого
необычного для меня дня. Дня, когда я стану супругой мужчины, который первым
меня поцеловал, овладел мной. Того самого, о котором я столько мечтала!
     Но почему-то  мне вдруг стало тревожно. Состоится ли наше  венчание? Но
ведь Эдгар  же  мне обещал! Как-то странно,  бездумно обещал, словно это его
совсем не касалось.  О, Пречистая  Дева! Он ведь не может отказаться от меня
теперь, после того, что было меж нами!
     Эдгар спал, а мне в голову лезли самые странные мысли. Этот дикий йоль,
по  сути вакханалия  и  пьянка.  Насколько  был во хмелю шериф? Я ведь  сама
видела, что он пьян. Но я не знала, насколько опьянен может быть мужчина. До
сих пор я имела  дело лишь с подвыпившими крестьянами, когда их на праздники
угощали в монастыре. Но  здесь...  Я вспомнила пьяных саксов в зале усадьбы.
Нет, мой  Эдгар  совсем не  таков. И  все  же  это  его непонятное  веселье,
беспечность...
     Наконец  я  решила, что  глупо  среди ночи  сидеть нагишом перед огнем.
Вернуться к Эдгару, ведь я уже пренадлежала ему? Нет - между нами больше  не
будет близости, пока мы не обвенчаны.
     Глупо?  Возможно.  Но сегодня я вообще  мыслила  иначе. Я отдалась ему,
чтобы  он захотел  жениться  на  мне.  И потому, что сама хотела этого.  Так
хотела!
     На меня вдруг обрушился стыд.  А когда я заметила  у себя на внутренней
стороне бедер следы крови, стало еще хуже. Поразмыслив немного, я  залезла в
лохань. Вода была  почти  остывшей, и стуча  зубами,  я  поспешила  поскорее
выбраться оттуда и одеться.
     За ставнями все громче кричали петухи. Утро. И что теперь? Этой ночью я
стала женщиной Эдгара и если он хоть немного чтит нашит обычаи, должен будет
жениться на мне. Я же должна вести себя, как его жена и хозяйка.
     Собравшись с  духом,  я вышла из  комнаты. В полутемном зале было тихо.
Здесь все спали. Стараясь производить как можно  меньше шума,  я  спустилась
вниз, перешагивая  через развалившихся кто где  спящих,  пошла  к выходу.  У
дверей лежала большая собака и она зарычала на меня. Я остановилась.
     - Уйди. Ты хороший, но уйди.
     Я говорила тихо, но  замерла, заметив, что спавший на скамье под стеной
мужчина,  стал  подниматься. Сел, тупо  уставившись на меня. Я  увидела  его
исцарапанное  лицо. Это  был  один из тех, кто вчера набросился на меня.  Он
поднял руку, таращился, тыча в меня пальцем. Я живо вспомнила, что вчера мне
грозило, и меня обуял страх. Что если...
     Я почти  машинально  взбежала  по лестнице на  противоположную галерею.
Где-то  здесь  была дверь, через которую  я вошла.  Не эта ли?  На  пороге я
оглянулась. Заметивший меня мужчина спал, привалясь к стене и свесив голову.
     Я перевела дыхание и толкнула створку двери.
     В  небольшом  покое на скамье неподалеку  от очага  спала  леди  Риган,
закутавшись в широкий плащ. Но едва  скрипнули петли,  как она  поднялась  и
окинула меня пристальным взглядом.
     - Вот и ты, девушка. Или уже не девушка?
     Я  ощутила  стыд.  Чувствовала  себя,   как  послушница,  пойманная   в
опочивальне с лишним одеялом.
     Помоги мне, Боже!
     Напустив на себя невозмутимый вид, я проговорила:
     -  Миледи, мой супруг сэр Эдгар,  когда  проснется, наверняка  пожелает
перекусить. Я его жена и обязана предугадывать желания мужа. Но я пока слабо
ориентируюсь в усадьбе. Не поможете ли мне?
     Она спокойно поправила волосы, темные, собранные сзади в пучок.  На мое
сообщение, что теперь я тут госпожа никак, не  отреагировала. Накрыла волосы
шалью.
     - Пойдем.
     В  кухне  тоже спали  вповалку. В  углу на  соломе я заметила Утрэда  в
онимку с какой-то служанкой.
     Я  нервничала, и когда Риган накладывала  мне  на поднос снедь,  руки у
меня  так дрожали, что она заметила, как бы я так не обронила все по дороге.
Вот уж нет.  Я решила  быть тут госпожой, а значит мне и держаться надо, как
госпоже.
     Когда я вернулась в нашу комнату, Эдгар по-прежнему спал. А  что делать
мне? Я решила держаться так, словно все дело уже решенное и остаеться только
обсудить детяли  брачного договора. И  да поможет мне Господь  не сплоховать
при заключении этой сделки!
     По  утрам я  обычно молилась.  Вот и теперь,  опустившись на  колени  и
молитвенно  сложив  ладони,  я  постаралась  сосредоточиться  на  словах  из
Писания.
     - Еgo dormivi et soporatus sumi et exsurrexi, quia Dominus suscepit me,
njn timebo...?
     Когда  сзади скрипнула кровать, я чуть не  подскочила, однако заставила
себя дочитать псалом до конца. Оглянулась.  Эдгар, приподнявшись на локте  и
щурясь со сна, смотрел на меня.
     - Монахиня? Какого черта...
     Он  сделал  жест рукой,  словно  отгоняя  видение,  и  вновь рухнул  на
подушки. Кажется собирался и далее спать.
     Поколебавшись немного, я приблизилась.
     - Милорд... Милорд, супруг мой.
     Он  никак  не  отреагировал.  А  я  смотрела  на него и  вновь  ощутила
смятение.  Его  сильная грудь,  небрежный  поворот головы,  завитки волос на
шее...  Мне  вдруг  захотелось,  чтобы  он,  как этой  ночью,  обнимал меня,
целовал, шептал нежные слова.
     - Эдгар...
     Я  не удержалась  и дотронулась до него, провела пальцами по его груди,
плечу.
     Он так резко  и сильно схватил меня за запястье, что я вскрикнула. Он в
упор  глядел  на  меня,  был  настороже, словно зверь перед  прыжком.  Потом
перевел дыхание и опустил мою руку.
     - Так это не сон. Кто вы, во имя самого неба?
     Я  же не могла вымолвить  ни слова. И где-то в глубине, у самого сердца
ощутила, как разливается холод.
     Он  смотрел на  меня  сначала  пристально,  потом губы его чуть тронула
улыбка.
     - Кажется я  узнаю тебя по этой серебристой прядке, выбивающейся из под
покрывала. Лунное сияние?..
     Он сел, обхватил голову и глухо застонал.
     - Уж эти мне старые обычаи... Этот йоль... Вот что, малышка, погляди не
осталось ли там вина в кувшине.
     - Милорд, я тут принесла вам эля и немного паштета.
     - Умница, девочка. Дай-ка сюда эль.
     Он пил, поглядывая на  меня поверх края кружки, а когда оторвался, даже
улыбнулся.
     -  Теперь припоминаю! Ты та восхитительная сладкая девочка, доставившая
мне вчера столько удовольствия. Как тебя зовут?
     - Милорд, мое имя Гита.
     - Гита? У тебя старое саксонское имя, голубушка. Хотя и  говоришь ты по
нормандски.
     Он встал и, как был нагой, прошел к лохани, опустился в нее.
     - Вода остыла, - как-то глупо сказала я. Сказала на нашем языке.
     - Да, есть немного. О, да ты и саксонский знаешь?
     Он облокотился спиной о край лохани, прикрыл глаза.
     - Ну, кто это догадался прислать тебя ко мне?
     - Никто, милорд. Я сама пришла. Я Гита из обители Святой Хильды.
     Меня даже поташнивало со страха. Что означают эти  вопросы? Мы ведь уже
все с ним обговорили.
     Он повернулся ко мне.
     -  Из монастыря? Чтож, у тебя для  монахини весьма  странные  привычки.
Пришла сама, говоришь? Гм...
     Я даже подскочила.
     - Я не монахиня,  сэр! Я Гита Вейк, внучка Хэрварда Вейка.  И  вчера вы
поклялись жениться на мне!
     Он только смотрел на меня. Наконец вздохнул. Нахмурился.
     - Гита  Вейк.  Саксонка. Женщина из наиболее славного в Денло рода. Три
тысячи  щепок  Святого  Креста! Внучка самого  Хэрварда.  Тогда объясни, что
заставляет  вас вести  себя  как  девка?  Так  легкомысленно кидаться  своей
честью? Пообещал жениться? Да я  был пьян вчера, как свинья Давида. Я бы мог
пообещать луну с неба и корону Англии в придачу.
     И тогда я вскочила.  Я кричала, что он не был  пьян, когда  принес меня
вчера сюда. Что я пришла к нему за  помощью, что ко  мне пристали его пьяные
гости, а он подхватил меня на руки и принес в этот покой. И когда я сказала,
что  нуждаюсь  в защите  от  своего  опекуна  аббата Ансельма, то он  обещал
жениться на мне.  Сказал, дескать свадьба состоится прямо сейчас. И  мы даже
выпили за это. Я решилась принадлежать ему, только когда он сказал, что...
     Я  вдруг осеклась.  Ведь  по сути он ничего  не обещал мне.  Я  же... Я
услышала только то, что хотела. Я сама хотела его.
     В какой-то миг я поняла, что плачу. Комната расплывалась в пелене слез.
Огонь  в  очаге,  лохань и мужчина,  смотревший сейчас на  меня...  Мужчина,
которому я  отдалась этой  ночью, с  которым потеряла  свою  невинность,  но
который  даже не запомнил  моего  имени. А я-то надеялась, что он по  старой
традиции подарит мне свадебные браслеты наутро.
     Я  закрыла  руками  лицо  и  разрыдалась.  Где  же  все  мои  намерения
оставаться твердой и серьезной? Дабы обсудить с ним все. Я перевела дыхание.
Хотя  почему бы и не обсудить? Ведь как партия в браке  я еще  могу устроить
его.
     Когда  я  посмотрела  на него, он  уже  стоял рядом. Он был в опушенном
мехом халате из черной мягкой ткани и  протягивал мне  кружку с элем. Взгляд
его был добрым.
     - Вот выпейте и немного успокойтесь.
     - Я спокойна, сэр. И я хочу говорить с вами.
     Я начала  все по порядку, с  самого начала.  С того, как  после  ранней
смерти родителей, меня  еще  ребенком  отдали  в  монастырь,  а  преподобный
Ансельм  стал  хозяйничать в  моих  землях, пока  не  разорил их  полностью.
Рассказывала,  как мои крестьяне  не раз обращались  ко мне за помощью,  как
прислали гонца в последний раз, и я ночью поехала в  Тауэр-Вейк. И там стала
свидетельницей  схватки  между  своими  людьми  и  наемниками  некоего  Уло,
человека  Ансельма.  А  теперь  Ансельм  готовит  карательную  экспедицию  в
фэнленд.
     Эдгар  внимательно  слушал  меня,  порой  прихлебывая эль  из так и  не
принятой мною кружки. На меня он не смотрел, порой хмурился.
     - Преподобный  аббат Святого Эдмунда слишком много на себя берет. Как и
вы, миледи.  Вы его несовершеннолетняя питомица,  вы в  его руках  и  только
опекунский совет, только король может назначить для вас нового покровителя.
     -  Но  если  я   стану...  вашей  женой?  -  я  почти   выдохнула  это,
почувствовала, как огнем запылало мое лицо.
     Он краем глаза поглядел на меня, но ничего не  сказал. И тогда я решила
продолжать.  Старалась  говорить  спокойно,  как  и решила  вначале,  трезво
взвешивая каждое слово. Опять говорила, что пыталась втолковать ему и вчера:
мои земли, граничащие с его владениями, мои доходы, мое  имя, наконец... Мое
доброе имя, если он не откажется от  меня после случившегося, и моя честь не
будет втоптанной в грязь.
     Эдгар стремительно поднялся, приблизился к двери и, осторожно приоткрыв
ее, выглянул в зал.
     - Пока  еще  все спят. Я велю Риган тихо выпроводить вас. Так  никто не
узнает... не узнает, что было  меж  нами. Я же буду молчать и ваша репутация
останется незапятнанной.
     У меня вдруг появилось чувство, что я умерла  - внутри все стало черным
и пустым. Я еле смогла разлепить губы.
     - Вы прогоняете меня?
     Он смотрел на меня и лицо его было печальным.
     - Так будет лучше.
     Я не сводила с него глаз, замерла. Он приблизился и...  Мне показалось,
что сейчас он обнимет меня. О, если бы только обнял!..
     Но он отвел взгляд.
     -  Разрази меня гром!  Все  это... Все  что случилось... Вы ведь  очень
красивая девушка, леди Гита. Вы  красивы  и будите желание... Но лучше, если
вы уйдете. Я не хочу с вами поступать подло. И не может быть и речи, чтобы я
объявил вас своей невестой. Я уже помолвлен.
     Помолвлен? Я удивленно  смотрела  на него и наконец  все поняла. Значит
моя жертва была напрасной. И тут  же стыд,  гнев и горькая обида захлестнули
меня. Еле нашла силы сказать:
     - Я ничего не знала об этом.
     - Об этом и так мало кто знает. И зря... как оказалось.
     Он словно не мог стоять подле меня. Отошел, тряхнул головой.
     - Значит так...
     Я почти не слушала, что он  говорил. Что-то  о том, что Ансельм слишком
дерзок и, по сути, провоцирует мятеж. И он, Эдгар, немедленно пошлет об этом
донесение ко двору. Большего он пока  не может для меня сделать. Не  может с
оружием выступить против аббата и проливать кровь, что может привести к  еще
большей смуте  в Норфолке.  Ведь Церковь  очень  сильна в Восточной Англии и
воевать с духовными особами, значит навлекать на себя гнев короля и лишиться
расположения людей,  чьи молитвы еще  могут  пригодиться.  Да,  Эдгар  думал
только о своем положении, о мире в Денло, а мои люди, а я...
     - А я?
     Мне  показалось, что я почти прокричала  этот  вопрос, но это был всего
лишь какой-то сдавленный звук.
     Он странно глядел на меня.
     - Гита... миледи... Я обещаю, что лично позабочусь о вас. Я не дам  вас
в обиду.
     Я поднялась.  Все  вокруг  плыло. Я покачнулась  и  он  тут же оказался
рядом,  поддержал меня.  И опять мы  оказались близко.  Он смотрел  на  меня
особым горящим  взглядом,  и  от  этого  что-то шевельнулось  во  мне.  Силы
небесные!  - меня так тянуло к нему!.. И  когда он медленно  и  нежно прижал
меня к себе, я не сопротивлялась.
     Он  целовал  мои волосы, глаза,  губы. Я стала  задыхаться, слабеть. Но
нашла в себе силы упереться в его грудь руками, отстраниться. Он дрожал, как
крупное животное. И меня тоже охватила дрожь. И тогда я решилась.
     - Эдгар... А эта помолвка? Ее нельзя расторгнуть?
     Он даже отшатнулся. Несколько раз глубоко вздохнул, словно справляясь с
охватившими его чувствами.
     - Нет. Черт побери, нет!
     Резким движением сгреб со лба волосы.
     -  Я получил письмо от короля.  Он подтверждает... Он по-прежнему хочет
этого. И она.
     Я судорожно вздохнула.
     - Кто... Кто ваша невеста?
     - Она дочь короля. Бэртрада Нормандская.
     Я  прижала  кулак к губам и закусила костяшки пальцев.  Дочь  короля. А
я... всего-то внучка мятежника.
     Рыдания без слез разрывали мне грудь. И все же я держалась.
     - Думаю мне надо поскорее уйти, милорд.
     - Да... надо уйти.
     Я больше не взглянула  на  него. Не помню, как вышла. Мне  непереносимо
было чувствовать на себе  взгляд Риган - участливый, печальный, но и немного
снисходительный. Она где-то нашла мою накидку.
     - Может немного перекусите перед дорогой?
     - Нет, нет. Я должна уехать.
     - Чтож, тогда пойду скажу Утрэду, чтобы собирался.
     Вопросы Утрэда были как боль. Нет, Эдгар Армстронг не может жениться на
мне.  Он  уже обручен  и  обручен  с  дочерью  короля  Генриха.  Утрэд  даже
присвистнул.
     - Ну тогда плохи наши дела. Как же теперь быть?
     - Шериф Эдгар пообещал переговорить с Ансельмом.
     - Пуп Вельзевула! Что нам его переговоры? Воистину люди не зря говорят,
что он продался норманнам.
     - Раньше ты его только хвалил.
     Он сплюнул,  но ничего  не  сказал.  Я чувствовала,  что  он то  и дело
оглядывается на меня. Похоже догадывался, что произошло меж  мной  и Эдгаром
этой ночью, но не решается спросить.
     - Пропади я пропадом, если еще стану служить этому волку!
     Мы  ехали  навстречу  морозному  солнечному  дню.  На  ветках  деревьев
искрился  иней,   долетел   лай  собак,  где-то   слышались   рождественские
песнопения, звонил колокол. Я  ничего этого не осознавала. Я претерпела крах
своим надеждам, я  была обманута и обесчещена. Я ощущала лишь мрак и пустоту
внутри  себя,  жгучий   стыд.  И   где  моя   самоуверенность,  моя  наивная
самоуверенность?.. Выходит, я ничем не лучше своих диких людей в фэнах.
     Я заставила себя выпрямиться в седле.
     Что  бы  ни  случилось,  я  не  должна  забывать,  что  на   мне  лежит
ответственность за  моих людей. Теперь настало время  все обдумать и принять
решение.  На  Эдгара я больше не рассчитывала, я могла  положиться только на
себя. Снова мой рассудок пришел в действие, я глядела вперед.
     -  Едем  скорее, Утрэд.  У нас мало  времени. Мы  должны  поднять фэны.
Должны постоять за себя!



     Январь 1132 года.

     Я  был  рожден  стать  воином,  героем,  вождем...  А  вышло  всю жизнь
прозябать в мелочах усадебного  хозяйства.  Увы, мне не  повезло, я  родился
спустя  почти двадцать лет,  как отшумели  бои саксов  за  свою свободу. Мне
пришлось жить в тоскливое мирное время.
     Я скучал.
     После бешенных, веселых  дней  йоля,  я  вернулся в свою усадьбу Фелинг
и... Короче, делать мне было нечего, клянусь душой  моего прародителя Хорсы?
Сакса!
     Зима была в самом разгаре. Сухой рождественский мороз сменился ледяными
туманами  и  дождями. Поля заболотились  грязью,  дороги  стали  скользкими,
ненадежными. Не было даже возможности размяться, выехав с  соколом на охоту.
Приходилось сидеть в дымном тепле помещения, пить эль да судачить.
     В зале  моего бурга было темно и дымно. Окна,  заколоченные на зиму, не
давали  света, из-за ненастья  пришлось  прикрыть и  дымовую отдушину  и дым
чадным облаком скапливался под  скатами тростниковой  кровли.  Все обитатели
усадьбы  собрались у огня. Кто чинил упряжь, кто вырезал  по дереву, женщины
чесали шерсть. Моя мать, благородная Гунхильд, восседала на высоком, похожем
на трон кресле, а перед ней  на подставке лежала  большая книга  с округлыми
саксонскими литерами текста.
     Мать громко, нараспев, читала старинную саксонскую поэму "Скиталец".
     - ...Где же тот конь и где же конник?
     Где исконный златодаритель?
     Где веселье застолий?
     Где все эти хоромы? -
     Увы, золотая чаша,
     Увы, кольчужный ратник,
     Увы, войсководы слава...
     То миновало время,
     Скрылось, как ни бывало
     За покрывалом ночи.
     Мне стало скверно. Да, исчезли, прошли времена славы моего народа. Да и
где этот  народ, где его гордая знать? Погублены,  придавлены, смешали  свою
кровь  с завоевателями. Эти проклятые  норманны!.. Они теперь  тоже величают
себя англичанами, говорят,  что  эта земля столько же их, как и наша. Как бы
не так!  Никто  не  заставит  меня уверовать, что  однажды саксы не  вскинут
голову,  не обнажат  мечи,  не  начнут  резать глотки  завоевателям и  тогда
повторится та великая кровавая ночь, когда саксы однажды уже сумели показать
себя,  напоив мечи  кровью  надменных данов.? И тогда вновь на  трон взойдут
потомки старой династии и к Англии вернется ее слава.
     Почему-то  думая  о  потомках  прежних государей,  я невольно  вспомнил
Эдгара Армстронга.  Ведь  в  его  жилах тоже течет  кровь  великого Гарольда
Годвинсона  и  он  потомок  датских  правителей Денло. Когда он  вернулся из
Палестины -  какое  воодушевление  я  почувствовал! Вот,  думал я,  появился
наконец  мужчина,  воин,  крестоносец,  который  пробудит саксов от  спячки,
сплотит их  и поведет на борьбу с завоевателями норманнами. А  вышло... Этот
красавчик, этот  онорманившийся сакс, только и помышлял, как  бы выслужиться
перед  их королем. Он и слышать  не желал, чтобы объединить нас. Он возводил
свой замок, разводил  своих лошадей, кичился данной Генрихом  властью, ни  о
чем  больше не желая слышать. И  напрасно Бранд и другие требовали, чтобы мы
держались его, что он будет защищать наши права, оградит от норманнов. Я уже
понял, что ему не до борьбы, и не знаю почему продолжаю ездить к нему.
     Бесспорно Эдгар гостеприимный хозяин и неплохо угощал нас на этот йоль.
Обычаев-то он придерживается, но и только. Но он не вождь, не таков, как был
его отец Свейн, человек которого я всегда почитал.
     Я поглядел  на  мать. Она уже  стара,  глаза  выцвели, лицо избороздили
морщины.  Но  она по-прежнему  стройна,  как пламя  свечи,  и  манеры  у нее
величавые.  Люди говорили, что Свейн Армстронг  уважал и  почитал ее поболее
иных,  преклонялся перед  ней. Сам  он был  женат на робкой женщине, хотя  и
саксонской  принцессе.  Но это  был не тот брак,  какой  ему  нужен,  и люди
говорили, что Свейн заглядывался  на благородную  Гунхильд.  Но мать  всегда
была  величественна  и  почитаема,  хотя  и  стала  женой такого  слабого  и
бесцветного тана, как мой отец Освин. Пусть это и грешно, но я  не вспоминал
об отце с почтением, а при его жизни даже стыдился его, маленького, робкого,
вечно хлопотавшего  над  своими  овцами, свиньями, коровами. Не удивительно,
что когда в Фелинге появлялся воинственный Свейн, я так  и кидался к нему. И
если он обращал на меня внимание, у меня просто душа пела. И почему Свейн не
увел мою мать из дома, не забрал с собой? Сделал ее  хотя бы второй женой на
датский лад. Но  нет, моя  мать была слишком  горда и никогда бы не пошла на
это. Она глубоко уверена, что только венчанная супруга может стать настоящей
женой и госпожой в доме.
     Но что  плохого  в  старом датском обычае брака без венчания?  В  былые
времена таны держали у себя не одну, а две, три датских жены. Хотя церковь и
противилась этому. Но ведь бывает немало причин почему мужчины хотят взять в
жены еще одну  женщину  -  чувства, зов плоти, особое расположение. Норманны
запретили  этот  обычай,  сведя  роль  датской  жены  до  положения  обычной
наложницы. Ну да норманны много чего навязали нам  и почему  это я должен им
повиноваться? Вон  у  меня самого три  жены - все  по датскому праву. Но моя
мать настаивает, чтобы я обвенчался с какой-нибудь из них.
     Я посмотрел на своих жен. Вот они - все здесь.  Я  могу  взять  на ложе
любую, какую пожелаю. Они еще молоды и крепки.  Двое родили мне детей - одна
троих  девчонок,  другая  крепкого   парнишку  Олдриха.  Я  бы  и  не  прочь
обвенчаться с  любой,  но  обе  -  дочери простых йоменов, а род  из Фелинга
слишком славен, чтобы разбавлять его простой кровью.
     Зато моя третья жена - из  благородной семьи. Некогда я просто украл ее
- уж больно она мне  нравилась.  Поднялся шум, дело едва не  дошло до крови,
но, поскольку выкраденная девица была не единственным ребенком в семье, дело
удалось замять, дав ее родичам откупную.
     Может мы и ужились бы, но  ее лоно оказалось  пустым,  она ни  разу  не
забеременела, и постепенно  я потерял к  ней интерес. Даже  узнав,  что  она
путается с одним из моих людей, я махнул на это рукой. И хотя порой еще сплю
с ней, но венчанной женой и хозяйкой Фелинга никогда не сделаю.
     Да только от нас, мужчин и хозяев, зависит положение его женщин. А  вот
у Эдгара Армстронга, хотя все еще  нет жены, но всеми делами заправляет  его
сноха Риган. И чего  он не прогонит ее - ведь не спит же он с ней? А вот  же
почитает ее, уважает, даром, что нормандка. Ему все едино - что норманн, что
сакс. И никто его этим не попрекает. Наоборот, моя мать лестно  отзывается -
дескать, Эдгар хороший герефа, навел в графстве порядок...
     В чем тут дело? Ведь Эдгар только и печется о своем золоте. Крестоносец
- ха!  И хотя я видел, как он упражняется с оружием, но по мне  он все равно
не воин. Душится как женщина, бреется, рядится, как норманн... А еще эта его
ученость!  Чуть что,  ссылается на  труды каких-то  бумагомарак и даже смеет
утверждать, что  саксы  не всегда владели этой землей,  а  пришли такими  же
завоевателями, как норманны.
     Черт!  Как  же  это  вышло,  что  за  какой-то  год  этот  подкупленный
норманнами  пес  стал самым  почитаемым человеком в  Норфолке? И даже я то и
дело ловлю себя на мысли о нем. Но я-то им не  восхищаюсь. Хотя  и не говорю
это ему в глаза, дабы никто не решил, что попросту завидую. Но завидую ли я?
Я  запретил  себе  об  этом думать. Просто мне жаль, что мои надежды на сына
Свейна, как на предводителя воинства саксов, не оправдались.
     Мне стало невыносимо сидеть  у огня, я вышел наружу. Мой дом -  Фелинг,
усадьба  отца, деда, предков.  Здесь все, как  и  положено в  богатом бурге.
Строения добротны, из  толстых бревен  с крытыми тростником скатами  кровли.
Саксы говорят: "Мой дом - моя крепость". И свои усадьбы всегда ценят поболее
грязных, вонючих городов,  куда норманны внесли оживление и где расплодилось
столько торгашей и  ремесленников. И где те же  норманны ввели этот дурацкий
закон  - гасить вечером по знаку колокола  огни, якобы во избежание пожаров.
Дурость  какая-то, гасить  свет по сигналу. А этот новый нормандский  закон,
воспрещающий  саксам  охотиться в королевских лесах? Это уже нажим  на  наши
старые свободы. Эдгар же говорит, что закон этот принят,  дабы уберечь зверя
от массового истребления. Словно зверя вообще можно истребить. Тьфу, опять я
об Эдгаре.
     Я пересек  двор  и меня  обдало ледяным  ветром. Усадьбу  окружал вал с
частоколом,  по верхам  которого шла галерея  для дозорных.  По  лестнице  я
поднялся на нее. Стоял, вдыхая холодный сырой воздух. Погода соответствовала
моему настроению - ветер, снег со льдом. А небо в тучах до самого горизонта,
словно кто-то накрыл мир крышкой  чугунного  котла. И вдаль  уходят поросшие
тростником и осокой фэны. Унылый пейзаж, оживляемый то тат то здесь группами
деревьев.  Скука. И  лезут всякие мысли, что давно  пора  начать осушать эти
земли,  рыть  водоотводные  канавы, копаться в  земле.  Как  пахотный черный
человек. А я, Хорса сын Освина,  рожден  быть воином. И  все  же за всю  мою
жизнь, если не брать в расчет  мелких стычек с норманнами, я так  ни разу по
настоящему и не  обагрил меч кровью. Живу,  как сокол,  с которого  не сняли
колпачок.  Ах, встрепенуться  бы, взлететь, почувствовать  настоящую  охоту,
крик жертвы, ее вкус...
     От  горестных  раздумий меня  отвлек силуэт всадника,  появившийся  меж
зарослей осоки. Я видел на нем черный плащ с капюшоном, его лохматого  пони,
а  по посадке  определил, что скачет не воин. Кого же это  принесло  в такое
ненастье? А  ведь несется во  всю прыть, не опасаясь скакать по  гололедице.
Меня  разобрало любопытство.  А  потом  я узнал его.  Это попечитель  старой
церкви святого Дунстана. отец Мартин.
     Когда я спустился  с  галереи, привратник уже  открывал створку  ворот.
Священник едва завидел меня, так и кинулся.
     - Благородный Хорса! Я проскакал много миль, и молю о помощи.
     Я слушал его сбивчивый  рассказ и у меня даже челюсть  отвисла. Клянусь
одноглазым Воданом,? ну и  дела! В фэнах мятеж. И уже не первый день.  Саксы
болот восстали против людей алчного Ансельма, отбили их нападение, загнали в
топи,  скрестили  с  ними оружие!  И  возглавляет  мятеж  женщина,  по  сути
девчонка, подопечная Ансельма и внучка того самого Хэрварда, о котором я  не
раз пел  песни. Зовут ее Гита. А ведь я  знал,  что она существует, но давно
решил, что Гита Вейк ушла  от мира,  стала затворницей в каком-то монастыре.
Она же оказалась новой Боудикой?? этой земли и люди готовы сражаться за нее.
     -  Поначалу Гите и  ее людям  удалось  отбиться от  людей  Ансельма,  -
говорил священник, не замечая потоков, что текли по лицу. Его капюшон совсем
промок, как и борода, но глаза живо горели.  - Я не вмешивался  в эту затею,
считая, что мое звание духовного пастыря не соответствует войне. Но вчера из
Бэри-Сэнт-Эдмунса  прибыл сам  аббат  Ансельм  и  с ним  целое  войско.  Они
окружили земли  леди  Гиты  и  не  скрывают  своих намерений  поквитаться  с
мятежниками. Вчера прямо у  моей церкви произошла жестокая стычка  и опытные
воины  аббата разбили отряд  мятежников. Те отступили вглубь  фэнов, а воины
наступают и не сегодня-завтра  они доберутся к Тауэр Вейк, где укрылась леди
Гита со  своими  людьми. Вот  тогда  я и  решил не  медлить,  а  постараться
сообщить саксонским танам в какой опасности находится внучка Хэрварда.
     Я слушал  и внезапно  ощутил кипение  в крови. Серый хмурый день  вдруг
засиял для меня яростным светом славы. Восстание! Наконец-то.
     Я с трудом перевел дыхание.
     - К кому ты уже обращался, поп?
     - По началу я поехал  в Незерби,  чтобы  предупредить  герефу. Но Эдгар
Армстронг, как оказалось, уже две  недели как уехал, говорят он даже покинул
Норфолк.
     Я это припоминал. Две  недели назад Эдгар  куда-то собрался и,  оставив
нас, ускакал  неведомо куда.  Ну  и черт с  ним. От него все равно  никакого
проку.
     - После этого, - продолжал священник, - я посетил молодого тана Альрика
из Ньюторпа. Он тут  же  собрал  своих  людей и  отправился в  фэнленд.  А я
поспешил  к вам.  Ведь всем известно, что Хорса из Фелинга слывет  известным
защитником прав и свобод саксов.
     Конечно  так и  есть. И теперь  я  должен  поспешить  на  помощь внучке
Хэрварда. Должен не медля. Это  будет мой мятеж. Поэтому, едва дослушав отца
Мартина, что де ему еще надо поспешить к благородному Бранду, я сгреб его за
грудки.
     -  Ко  всем  чертям! Сейчас ты,  поп,  поведешь меня  к  Тауэр  Вейк. Я
немедленно соберу своих людей.
     Это надо же, мальчишка Альрик уже снял со стены меч, а я все прозябаю в
Фелинге! И я  разозлился,  когда священник стал  твердить, что он  не  может
вести  меня, что  ему  надо  к  Бранду  и иным.  Он  считал,  что если  таны
объединяться, а мудрый Бранд сумеет переговорить с Ансельмом, дело может еще
кончиться  миром. Нет уж,  разрази  меня гром! К  дьяволу толстяка Бранда, к
дьяволу  переговоры. Я хотел мятежа,  крови, схваток. И не  желал пропустить
час своей славы.
     Мы собрались  скоро. Мои парни, засидевшиеся в дыму усадеб,  с радостью
седлали коней, облачались в обшитые бляхами  куртки, брали огромные секиры -
доброе  саксонское  оружие,  каким  еще  наши предки бились  с завоевателями
Вильгельма. Я велел даже сыну Олдриху собираться. Ему уже четырнадцать, он и
йоль отмечал со мной в этом  году. Даже рассказывал, как к девке  приставал.
Откуда было взяться девке на йоль,  объяснить не мог. Врал наверное.  Хотя в
Незерби  и  поговаривали,  что  сам  Эдгар  не  отказал  себе в удовольствии
провести ночь с некой заезжей особой. Черт! Опять я об Эдгаре.
     Женщины  в  Фелинге, напуганные нашими  сборами, квохтали,  путаясь под
ногами,  плакали. Мои  жены цеплялись  за  меня. Только благородная Гунхильд
была спокойна. Сама сняла со стены и подала мне секиру.
     - Буду молиться, чтобы все обошлось малой кровью.
     Но я-то хотел крови. О, как  я ее  хотел! Наконец-то  я был  соколом, с
глаз  которого  сняли  колпачок  и  который  рвется  в  полет.   А  все  эти
причитания... Женщины глупы и слабы. Хотя нашлась  одна, которая не убоялась
войны. Но  ведь в ней текла кровь самого Хэрварда!  И  еще не зная ее, я уже
был готов жизнь за нее отдать.
     Мы ехали быстро,  как  только  смогли. Перед  глазами мелькали то струи
дождя,  то снежные  хлопья. Облака  льнули к земле и вскоре начало  темнеть.
Кони поскальзывались в грязи и гололедице. Ехать было нелегко, но я  по сути
не  следил  за дорогой, вверясь  такому знающему  фэны проводнику,  как отец
Мартин. И когда путь позволял нам  ехать рядом, начинал  его расспрашивать о
Гите Вейк. Все больше восхищался ею. Оказывается эта смелая девушка оставила
свой монастырь, как только прознала, что ее люди в беде. Она как раз прибыла
в  Тауэр  Вейк, когда туда  пришли люди негодяя Уло и по  ее приказу их всех
убили.  После она обратилась за помощью к  герефе Эдгару,  но он отказал ей.
Попросту  удрал,  как я теперь понимал,  вспоминая в какой спешке он покидал
йоль. И это потомок Гарольда Годвинсона? Нет, это подонок, трус, нидеринг!?
     Вскоре  мы  выехали  на  тракт достаточно удобный  для быстрой верховой
езды. Это была старая, проложенная еще римлянами  дорога, ведущая из Дэнло в
центральные  графства Англии. Большая часть этого пути  некогда  входила  во
владения Хэрварда, но  ее,  как и все остальное прибрало  к рукам  аббатство
Бэри-Сэнт-Эдмунса.  И  все  смирились,  что  аббат  берет  за  проезд  здесь
значительную мзду. Однако вот наконец появилась женщина, сумевшая указать им
место.  А эти  псы  норманны еще  смеют  говорить,  как  убоги и неинтересны
саксонки!
     Впереди замаячил темный сруб сторожевой вышки. Я велел своим людям быть
наготове.  Отец  Мартин  принялся  было  увещевать,  что   не  стоит  сейчас
ввязываться в  драку,  дескать разумнее будет  не  привлекая к себе внимания
вступить в  земли Гиты, показать Ансельму, что она не беззащитна. Но  я лишь
шикнул на священника. Можно подумать он нас "в туфлю по кругу" вызвал играть
в фэнах.
     В вышках у дороги обычно находилось по  два-три охранника, следившие за
уплатой пошлины.  Сейчас же под навесом  у сруба  было привязано штук десять
крепких  лошадей,  и едва  мы  приблизились,  из дверного проема  показалось
несколько  вооруженных  воинов.  Один  из  них,  в  шишаке  с  металлическим
наносьем, шагнул вперед, поднял руку, приказывая остановиться.
     - Назовите сое имя и уплатите пошлину, во имя Святого Эдмунда.
     Отец Мартин начал что-то говорить, но я  не мог  больше  ждать.  Древко
секиры словно само прыгнуло мне в руку и в следующий миг я с размаху опустил
его  на кованый  шлем норманна. Ха!  Доброе оружие не подвело. Убойная  сила
секиры не чета  удару мечом - шишак норманна треснул,  как скорлупа ореха. И
началось.
     Воины  Ансельма  были  пешими и  мы  тоже соскочили с  коней. Сражаться
секирой  лучше по старинке, стоя на земле,  чувствуя пятой упор земли, а  не
доверяя  ненадежному норову  лошади.  Наши обшитые бляхами панцири  дубленой
кожи были не хуже чем у норманнов. Но секиры - вот уж славное  оружие! - они
кроили их доспехи,  и  несколько минут над  притихшим  болотом стояли крики,
стоны и  громкий  звон стали.  Вмиг  стало  жарко.  И  весело.  Смерти  я не
опасался. Я видел перед собой врагов и хотел их уничтожить.
     Все произошло быстро. Единственное, что мы  не углядели, так это  когда
один из людей Ансельма вскочил на лошадь и поскакал проч.
     - Догнать! - крикнул я.
     Тщетно, он ускакал.
     Я  огляделся.  Мои  парни отлично  справились  с делом.  Норманны  были
перебиты, стонали раненные, и  я велел их  добить. Из моих людей только один
был  убит и  двое ранено.  А еще я увидел, как  мой  сын Олдрих, забившись в
кусты, ревет, поскуливая, как щенок. Я выволок его от туда.
     -  Не позорь меня трусостью. Это твой первый бой, так что веди себя как
мужчина.
     Но Олдрих лишь трясся и мне стало противно. Отпихнув мальчишку, пошел к
своим раненным. У одного шла ртом кровь, и я понял, что он не жилец. Второй,
некий Гирт, заигрывавший  к одной из  моих жен, оказался  ранен в  бедро.  Я
велел взгромоздить обоих на лошадей.
     -  Будем  двигаться дальше. В Тауэр Вейк им  окажут помощь. И где  отец
Мартин?
     Священник показался  из-за угла  башни.  Неужели прятался? А ведь вроде
был не трус, да и силач, на ярмарках принимал  участие в боях на палицах. Но
сейчас я поглядел на него с презрением.
     - Что, отче, не по вкусу пришлась наша кровавая месса?
     Испуганным он не выглядел.
     -  Не  следовало  так поступать,  Хорса.  К  чему  эта бойня?  Теперь у
Ансельма будет лишний повод для нападения.
     - Ко всем чертям!  -  огрызнулся я.  - Вы  что же, думаете я  со своими
людьми маршем пройду  мимо людей проклятого аббата? Нет, я вышел на  войну и
пускай теперь норманны трепещут.
     Священник промолчал и стал возиться с моим никак не унимавшимся сынком.
Когда же я велел трогаться в путь, этот поп заявил, что желает оставить нас.
Дескать, ему лучше поехать  к Бранду, который знает, как вести переговоры  и
не станет без толку лить кровь.
     Тогда я снова сгреб его за капюшон и велел вести нас вперед.
     Тут поп проворчал:
     - Каждое чучело на своем огороде - император.
     Еслибы он  не был  мне  нужен  как проводник,  я  бы  ему накостылял по
загривку  как полагается. Но я еще припомню эти  слова. Когда,  например, он
начнет клянчить пожертвования на свою развалюху Святого Дунстана.
     К башне Хэрварда мы прибыли, когда уже стемнело. И что мне понравилось,
так это как были  устроены засады на подступах  и посты на  болотах. Неужели
всем этим  заправляет женщина?  Я готов был в пояс ей поклониться. Хотя  она
заслуживает поклонения уже как внучка Хэрварда.
     В   башне   нас  встретили   радостно.  Я   огляделся.  Н-да.  Когда-то
обустроенное жилище теперь представляло собой каменный  остов с перекрытиями
этажей.  Людей здесь  было полно. Тут же  лошади и скот,  куры. Развернуться
негде. Я увидел Альрика. Парень обрадовался мне.
     - Благородный Хорса, друг!  Если  еще  несколько таких саксонских танов
примкнут к нам, уж и зададим же мы трепку Ансельму!
     - Попробуем  справиться своими силами,  - буркнул я  в ответ. - Главное
сейчас отбиться от Ансельма  из Бэри-Сэнт. А там пламя мятежа перекинется на
весь Норфолк, на все Дэнло.
     Пока  я  выяснял,  как  обстоят дела,  на ступенях спиральной  лестницы
поднимающейся вдоль стен башни, появилась женщина.
     И  первой  моей  мыслью было  -  я уже где-то ее видел. Может, она  мне
снилась? Не знаю, но скажу -  я и  не подозревал,  что внучка Хэрварда такая
красавица.
     Она подошла, и я, - ну чисто нормандский куртуазный щеголь! - опустился
перед ней на одно колено, приник к прелестной ручке.
     Она спросила:
     - Так вы и есть Хорса из Фелинга?
     Мне  польстило, каким она залилась румянцем, прятала  глаза, лишь порой
как-то тревожно поглядывала на меня из-под длинных ресниц.
     Я приосанился. Черт возьми! - я  всегда могу определить, когда нравлюсь
женщине. А смущение леди Гиты выдавало ее с головой. Кому бы не  было лестно
пробудить волнение в столь прелестной создании!
     Леди Гита была не  выше среднего роста, но  казалась статной  благодаря
манере  держаться с  восхитительным достоинством.  Кожа  ее -  прямо  чистый
жемчуг. Губы... пухлые, яркие.  Наверное сладко целовать  такие уста. Волосы
светлого серебристого цвета и как струи дождя рассыпались по плечам. Ресницы
по детски пушистые. Глаза же... хорошие глаза, цвета стального клинка. И все
же...
     - Мы не встречались ранее, леди?
     - Нет!
     Она ответила стремительно, даже словно  испуганно. И это навело меня на
мысль, что может быть...
     Она отступила и, приложив руку к груди, поклонилась всем нам.
     - Молю Бога и Его Пречистую Матерь наградить вас, храбрые мужи,  за то,
что сразу откликнулись на призыв одинокой женщины.
     Она умела  разговаривать  с людьми.  Я видел  какими  воодушевленными и
гордыми стали лица моих солдат. Да и сам я словно стал на голову выше.
     - Повелевайте нами, благородная  госпожа, и вы увидите, что еще  не все
саксы смирились под властью проклятых завоевателей.
     Потом мы сидели у огня  и  обсуждали  наше  положение.  Я  не  преминул
упомянуть, что  уже вступил  в схватку с  людьми  Ансельма. И обошлось малой
кровью: всего двое раненных. Гита  уже велела  отнести их  наверх,  приказав
двоим  своим  женщинам  позаботиться  о  них. Одна  из  ее  прислужниц  была
немолодая толстуха, но при взгляде  на другую, я чуть нахмурился.  Знал ведь
эту девку. Пухленькая  такая, золотистые  кудряшки  обрамляли лоб.  Ее звали
Эйвота  и  некогда я сумел  подловить ее.  Дерзкая крестьянка  царапалась  и
кусалась  так,  что  едва  совладал с  ней. Но свое-то я  взял. Знаю я  этих
женщин: вырываются, визжат, когти  выпускают, словно кошки.  У меня и самого
сейчас на  лице были свежие царапины. Не иначе,  как приставал к кому-то  во
время йоля,  но  вот, хоть  убей, не  помню к кому. Ну да ладно. Сейчас меня
волновала  только  внучка  Хэрварда. Интересно, что бы сказала  моя матушка,
если бы я привез хозяйкой в Фелинг леди Гиту Вейк? Но ее еще надо заслужить.
     И я старался.
     Последовавшие  дни  я посвятил военным  делам.  Большинство  людей Гиты
предлагали  сражаться старым  проверенным способом:  рассыпаться  небольшими
отрядами в фэнах и наносить быстрые и неожиданные удары. Я сразу отверг этот
план, прикрикнул  на Утрэда и остальных, которые настаивали. Нет, у нас есть
Тауэр Вейк, башня на  острове среди озера, ее  не  так просто и взять. И нам
надо сосредоточить здесь все  силы.  Я заявил, что вполне смогу оборонить ее
от людей  Ансельма.  Велел  заготовить все к  обороне, восстановить  в башне
ворота  из  крепких  бревен, оковать  их железом, велел запастись провизией,
сделать побольше дротиков, стрел. Ведь даже  если нам суждено погибнуть, все
одно, мы еще пустим кровь приспешникам проклятого аббата!
     Утрэд  был недоволен  моим  планом  держаться за  башню. Так мы  только
притянем сюда  основные  силы аббата,  твердил он.  А  ведь люди Ансельма  -
отборные  воины.  Зачем же нам искушать судьбу, подставляя себя под  удар? Я
злился, слушая его. Чего добивается этот простолюдин? Неужели он думает, что
я, благородный Хорса, пожелаю ускользать в  камышах  болот точно угорь, а не
приму боя? Утрэд странно смотрел на меня, говорил, что советует прибегнуть к
тактике Хэрварда, а уж его никто не сравнивал с угрем.
     Леди Гита порой присутствовала при наших спорах. Выглядела  спокойной и
непостижимо смелой,  как человек, который  принял решение и которому  уже не
чего терять. Я  восхищался ее  выдержкой. Вот это  женщина! Каких бы сыновей
она  мне нарожала! Конечно она хрупкая, тоненькая, но у нее такая сила духа,
что если возлечь с нею - от такой родились бы одни сыновья.
     А возлечь с ней  я хотел. Несмотря  на  ее хрупкость, было в ней  нечто
такое, что  притягивало  меня, как одинокое дерево притягивает молнию. Некая
теплота,  беззащитность... красота. И где я  только мог видеть  ее ранее? Уж
никак  не в обители  Святой Хильды,  куда  я никогда не наведывался. А  зря.
Внучка  Хэрварда! Мне бы  давно следовало  заинтересоваться ею.  Тогда бы  я
давно увез ее, сделал своей женой. И такая супруга вмиг бы прославила меня.
     Как-то вечером  я поднялся  вслед за ней на смотровую  площадку наверху
башни. Она не ожидала меня, оглянулась так, словно опасалась. Я же улыбался.
Какая же она все же красавица! Опоясанное одеяние подчеркивает ее хрупкость,
капюшон  ее  был откинут и ее волосы  казались почти белыми  на  фоне черной
ткани.  Она смотрела на  меня,  но  не стала отталкивать,  когда  я  властно
привлек ее к себе.  Я бы мог почувствовать себя  польщенным, если  бы она не
стояла  как  неживая  и  не сводила с меня своих огромных светлых глаз цвета
светлой стали... или серебра, если хотите.
     - Сейчас я  завишу от вас, сэр Хорса, - сказала она. - Но надеюсь,  что
ваше благородство и четь не позволят поступить со мной дурно.
     Что-то было  в  ее голосе, некая печальная обреченность, отчего мой пыл
словно угас. Тогда я решил сказать, что и в мыслях не имею обесчестить ее.
     -  Когда все закончится,  миледи,  я  заберу вас  в свой бург  Фелинг и
сделаю там хозяйкой.
     Она вроде улыбнулась, но в этой улыбке было больше печали, чем веселья.
     - Но ведь у вас уже есть три хозяйки, как мне известно.
     - Ко всем чертям! Я выгоню их, едва вы вступите на мой порог.
     Она в моих руках была такой  тоненькой, такой беззащитной, что я ощутил
желание. Провел рукой по  ее бедру, изгибу талии,  коснулся груди.  Ого, а у
этой шелковиночки грудь, что надо.
     Но она вдруг отступила, вырвалась.
     - Вы думаете, что теперь любой может делать со мной что угодно!
     Я ничего  не понял.  О чем  она?  Я ведь предложил  ей  стать  хозяйкой
Фелинга!
     Вокруг башни сгущался туман. Последнее время  заметно потеплело и Тауэр
Вейк  словно  увязал в  этой белесой  мгле. И мы  с Гитой были точно одни на
заколдованном острове. Я и эта серебристая туманная  фея, что и боялась меня
и  была  от  меня  зависима.  Клянусь  Святым  Дунстаном,  до  чего  же  это
возбуждало!
     Но в  этот миг  на лестнице сзади раздались шаги и появилась  эта сучка
Эйвота. Так и кинулась меж нами.
     - Имейте благородство, Хорса из Фелинга! Перед вами леди, а не девка из
фэнов.
     Черт возьми! Да  эта  крестьянка меня  совсем не боялась. И  это  после
того, как я валял ее как хотел!
     - А  ну-ка  посторонись, голубушка. Я делаю миледи  предложение  и  она
почти согласна.
     - Предложение! - фыркнула эта рыжая бесстыдница. - Вот освободите ее от
Ансельма, а тогда и говорите о женитьбе.
     А  Гита,  которая  до этого  была  так  покорна  в  моих  руках,  вдруг
ухватилась за нее, попросила увести.
     Я остался на башне. Стукнул  кулаком по одному из зубьев парапета?, так
что заболел кулак. Кровь Водана!  Они что забыли, как  зависят от меня? Если
мы  выкрутимся  из  положения, Гита  просто обязана  будет  принять от  меня
брачные браслеты.
     И тут я услышал звук, от которого  едва не подскочил.  Проклятый туман!
Не будь  его я бы давно заметил, когда появился враг. А  так  рог  трубил  у
самой  башни. И с леденящей ясностью  я понял, что  время испытания  пришло.
Чертов аббат был перед Тауэр Вейк!
     Звук  рога был  для  всех, как гром среди  ясного  неба. Мой  трусливый
сыночек Олдрих опять плакал.  Великий Водан! -  неужели это  я породил столь
слабое создание?  Я огляделся, велел всем заткнуться.  Сам  занял  позицию в
амбразуре бойницы,  выходящей  на  дамбу.  Ах, еслибы не туман! А так я  еле
различал силуэт  всадника перед поднятым мостом. То что  мост работал,  было
моей заслугой, и я внутренне возгордился, что был столь предусмотрителен.
     - Кто  это  смеет  трубить в рог  на  земле леди Гиты  Вейк,  устраивая
переполох, словно лис, забравшийся в курятник?!
     Воин оторвал свою дудку ото рта и громко крикнул:
     -  По  закону  эти земли находятся  в пользовании  преподобного  аббата
Бэри-Сэнт-Эдмунса.  Он распоряжается ими  как лорд-опекун несовершеннолетней
девицы  Гиты Вейк,  которая  оказалась  столь  неразумной,  что примкнула  к
мятежникам. Но отец Ансельм готов простить ее, если она добровольно выйдет к
нему и сдаст  для суда и следствия  всех подлых  бунтовщиков,  какие посмели
восставать с оружием в руках против своего господина и благодетеля.
     Я  ощутил  гнев.   Оглянувшись  увидел  стоявшего  подле  меня  Утрэда,
опиравшегося на дротик. Хотел было вырвать у него оружие и пронзить дерзкого
парламентера, но Утрэд удержал меня.
     - Этот человек  герольд. Мы покроем себя  бесчестьем,  если нападем  на
него.
     И  кто  бы  меня  учил?!  Простолюдин  нахватавшийся рыцарских  замашек
псов-норманнов?  Но  дротик  он  держал крепко. И  мне пришлось отвлечься на
герольда.
     - А теперь выслушайте  наши условия.  Вы немедленно  уберетесь из  этих
владений,  иначе  немало матерей  будут  носить траур по  безумцам  решивших
напасть на  саксов  у башни славного Хэрварда! И  это  говорю  я,  Хорса  из
Фелинга, защитник старых саксонских вольностей и обездоленных девиц.
     В  этот миг рядом с  герольдом появился еще один всадник. Даже туман не
помешал мне  распознать в  этой тучной, восседающей  на муле, фигуре алчного
аббата из Бэри-Сэнт-Эдмунса.
     - Хорса? Зачинщик  смут и беспорядков в Норфолке? - донесся до меня его
полный яда голос. - О, всем известно, что ты разбойник. И если я расправлюсь
с  тобой, то, - клянусь  мощами  Святого  Эдмунда! - еще не один благородный
рыцарь или землевладелец в этих краях поблагодарит меня, что избавил край от
такой заразы.  А уничтожить  тебя,  уничтожить всех  вас,  смутьяны, я  имею
полное право.  По  закону  я опекун и распорядитель  этих  земель. И  внучка
Хэрварда принадлежит  мне,  как и все ее  имущество  и владения. Восстав  же
против  меня,  она  восстала  и  против  короля  Англии.  И стоит  мне  лишь
приказать...  Но  я духовный пастырь и добрый  самаритянин. Я буду милостив,
если вы сложите оружие. Но суда моего не удастся избежать никому. И я...
     -  Поп,  ты  еще не  охрип  читать  проповеди  в  тумане?  - прервал  я
разглагольствования  этого норманна  в  сутане. - Скоро  ты начнешь  маяться
горлом. А потом и зубами, если попытаешься разгрызть такой орешек, как Тауэр
Вейк.
     - Это ваш ответ? - через минуту-другую спросил Ансельм.
     - Вот наш ответ! - крикнул я. И все же выхватил у замешкавшегося Утрэда
дротик, метнул в аббата.
     Видимо из-за тумана  я  промахнулся и  острие,  вместо  проклятого попа
пронзило его  мула.  И я хохотал, глядя как  этот жирный святоша  выбирается
из-под  него,  как  путаясь  в складках сутаны,  побежал  по дамбе  прочь. А
воин-герольд  даже  обогнал его, видимо опасаясь, что следующий бросок будет
направлен в него.
     - Не следовало бы  так поступать,  -  сухо сказал  Утрэд. -  Это только
обозлит аббата.
     - Разве у нас был выбор? - огрызнулся  я. И посмотрел туда, где  стояла
леди Гита. Она была бледна. Спросила:
     - Как долго мы сможем выдержать осаду?
     -  Да сколько угодно. У нас есть  вода, пшено,  овес, молоко,  есть наш
скот. А ваш дед, миледи, строил свое кремневое убежище на совесть.
     Почему-то показалось,  что мои  слова  не  сильно  ее обнадежили. Ушла.
Позже  я видел ее коленопреклоненной, ушедшей в  молитву настолько,  что  не
заметила, когда  я подошел. И я вынужден  был ждать, когда окончит молиться.
Но мое терпение не безгранично. Я взял девушку за плечо.
     - Вот что, миледи...
     Она вздохнула и  поднялась,  осеняя себя крестным знамением. Не ожидая,
что я собираюсь сказать, заговорила сама:
     - Это  было изначальной ошибкой, что мы  полагались на Тауэр Вейк. И да
помогут нам Бог и святые угодники, ибо выхода у нас теперь нет.
     Это  означало, что она  сожалеет, что доверилась мне. С некоторых пор в
глубине души я и сам сознавал, что не прав. Но признать это мне не позволяла
гордость. Поэтому я принялся уверять леди Гиту, что наше положение не так уж
и  безнадежно - башня отменно  укреплена, подобраться  к ней можно только по
насыпи, но и  насыпь не поможет нашим врагам, ибо ее  пересекает ров, а мост
поднят. Вокруг -  глубокие воды озера,  и даже  если эти  нормандские умники
попробуют  атаковать  нас  на  плотах и лодках, то  в  Тауэр Вейк достаточно
камней, стрел и дротиков, чтобы отправить их на корм рыбам. Главное  для нас
- продержаться  хотя бы несколько  дней,  а там  поднимутся  саксы  по всему
графству и помогут нам...
     -  Сомневаюсь, -  перебила меня девушка  и так резко, что я опешил. Она
же, словно почувствовав себя виноватой,  взяла мою ладонь  своими маленькими
ручками. - Разве  вы не понимаете, Хорса, что к восставшим скорее примыкают,
если они побеждают, а не когда в беде.
     - Плохо же вы думаете о своем племени, Гита Вейк, - перебил я ее. - Они
годами изнывали под тиранией норманнов и теперь...
     - Я бы не назвала ее тиранией, -  отмахнулась Гита. И только я набрал в
грудь  воздуха  для отповеди, как  она быстро  заговорила:  - Вы что  же  не
замечали  сколько  лет  саксы  мирно  уживались  с  норманнами,  вступали  в
смешанные браки, рожали общих детей, вели общие дела?
     - О чем ты говоришь девушка?!
     Я презрительно усмехнулся.
     - Сейчас я словно слушал этого продавшегося  норманнам предателя Эдгара
Армстронга. Вы говорите, как  он, и это  весьма прискорбно, если учесть, что
наш  герефа покинул графство, предпочел  попросту исчезнуть,  только  бы  не
вмешиваться в ваше дело, позволив нормандскому попу растерзать вас.
     Она вздрогнула, задышала так, что  подумал - вот-вот расплачется. Может
следовало  утешить  ее,  но я  все еще был сердит. Да  и отвлекло  появление
Альрика.  Молодой  тан  пришел  сообщить, что  под  покровом  ночи  норманны
прокрались  к  мосту и  пытаются  ножовками  перепилить  доски там, где мост
удерживают на весу цепи.
     Мне  было  уже не  до леди  Гиты.  Я вновь  почувствовал  жар  в крови,
почувствовал  себя соколом, рвущимся в  полет.  А  потом...  Клянусь старыми
богами саксов - это была бешеная ночь!
     Туман мешал нам целиться в облепивших мост воинов  неприятеля. Тогда  я
распорядился бросать с башни  подожженные  вязанки  хвороста, и  в свете  их
пламени наши  стрелы  и дротики стали куда  точнее поражать цель. Но  вместо
павших из тумана возникали все новые воины.
     Тем  временем  норманны  окружили  башню  на  плотах,  на которых  были
установлены защитные мантелеты?, и при свете огней довольно метко сражали из
луков наших защитников. Проклятые  норманны! В  конце концов я решил открыть
башню и сделать вылазку, дабы сбросить рубивших мост воинов. Но поздно понял
свою ошибку. Едва ворота Тауэр Вейк  открылись, как норманны устремились  на
мост,  словно  осы на мед. Закипела настоящая горячая  схватки. Лязг оружия,
проклятия,  крики  -  все  смешалось  в  адской  какофонии.  Мы  отбивались,
рубились, прикрываясь щитами от стрел. Люди падали, мне залило глаза чьей-то
брызнувшей кровью. Я рубил почти вслепую. А подпиленный мост уже накренился,
завис  на  одной цепи. И стал столь скользким от  крови,  что мы съезжали по
нему, как по  глиняному откосу. Я сам  едва не свалился, но меня удержали. И
кто? Мой  сын  Олдрих.  Он  выволок  меня, уже цепляющегося  за  край, помог
встать, а  в  следующий миг сам стал сам оседать, и я  едва успел подхватить
его и внести  в башню, ибо в него впились сразу две  стрелы. Олдрих вопил не
своим голосом, точно  в горячке. А  тут еще  часть  норманнов просочились за
створку  ворот,  бились  в  самой башне,  среди  рвущихся на привязи  коней,
блеющих коз. Я кричал, чтобы закрыли  ворота, невзирая остались ли  еще наши
люди снаружи. Главное успеть укрыться в башне.
     Олдрих уже  не вопил,  потерял сознание. Я передал его кому-то на руки,
развернувшись,  рубанул  секирой  ближайшего  норманна  и  кинулся  помогать
кузнецу Аббе и Цедрику закрыть створки ворот. Последнее, что  я заметил, так
это своего хромого воина Гирта,  пытающегося протиснуться в проем створок. Я
оттолкнул  его  назад и створки захлопнулись.  Мы вбросили  брусья в пазы  и
смогли перевести  дух, несмотря на то, что снаружи сильно стучали, ломились.
Я даже различил голос Гирта, славшего  проклятья на мою голову, а  еще через
миг, только его отчаянный вопль.
     - Это же был ваш воин, - все еще тяжело дыша, заметил мне Цедрик.
     Я только махнул рукой. Неважно потерять одного или двоих, когда спасены
остальные. К тому же Гирт спал с одной из моих жен.
     За воротами стоял отчаянный стук. Видимо норманны пытались прорубить их
секирами.  Потом  с  глухим  ударом  упал мост -  этим  псам  все же удалось
опустить его. И тотчас  удары  в  ворота удвоились.  Конечно их створки были
сделаны на совесть и  нападавшим  нужен  был  по  крайней мере таран. А пока
пусть  наши  стрелки  поснимают  их,  пока  у нападавших  не  пройдет  охота
подставлять себя под жало наших стрел и дротиков.
     Но оказалось Утрэд приготовил для них  кое-что получше. Он велел лить с
башни на  нападавших кипящее  масло.  И как же орали,  вопили,  стонали  эти
норманны! Сладостная  картина! Враги  горели, метались, катались  по  дамбе,
сваливаясь  в  воду,  тонули.  Ибо  когда масло проникает  под доспехи,  его
адского жжения не охладит даже ледяная вода.
     В  конце  концов норманны отступили. Мы ликовали, кричали,  хохотали. А
тут еще  с таким трудом отвоеванный  ими  мост воспламенился  и  Тауэр  Вейк
оказалась  отрезанной  от дамбы.  Правда  и  ворота тоже  загорелись  и  нам
пришлось  изрядно  потрудиться,  пока  погасили их. И все это под  обстрелом
норманнских лучников.
     Когда все окончилось, я  почувствовал, как устал. Но  самое  дивное - у
меня не оказалось ни единой царапины.  Ну чем не повод, чтоб возликовать! Но
я не ликовал. Поднялся  на  этаж, где лежали раненные.  Женщины оказывали им
помощь, перевязывали. Я увидел леди Гиту, склонившуюся над Олдрихом. Мой сын
был без сознания. Сегодня  он проявил себя,  как мужчина, спас  меня. Я если
ему суждено умереть, я буду с гордостью вспоминать о нем.
     Гита увидела, как я смотрю на сына.
     - Он крепкий парнишка, Хорса. И хотя наконечник одной  стрелы  с трудом
удалось достать, а древко второй раздробилось, но жизненно важные органы все
же не повреждены.
     Она разрезала куртку и тунику на плече Олдриха, промывала рану каким-то
остро пахнущим составом. Чтож, она провела большую часть жизни в  монастыре,
а там неплохо обучают врачеванию.
     - Так я могу быть спокоен за Олдриха?
     Гита как-то странно поглядела на меня.
     - Этого я не говорила. Ранение серьезное. Хорошо, что он в беспамятстве
и не ощущает боли. Я же со своей стороны сделаю, что могу. Но боюсь...
     Она как-то виновато развела руками.
     -  Кость серьезно смещена. Наконечник глубоко ушел, нам пришлось сильно
разрезать мышцы, чтобы достать его. И эти щепки от древка стрелы...
     Я  отвернулся,  не  мог глядеть, как она  что-то извлекает из кровавого
месива, в  какое  превратилось плечо Олдриха. Крови я не  боялся  только  во
время схватки. А так... Я не мог этого видеть, начинало поташнивать.
     Гита негромко сказала:
     - Боюсь, что твой сын, Хорса, не сможет более владеть рукой.
     -  Рука-то левая, - заметил  я, все  еще не  в  силах оглянуться. - Это
главное. Настоящему воину нужна правая, чтоб владеть оружием.
     И  опять этот  ее странный взгляд. Я  ушел.  Мне надо было хоть немного
отдохнуть.
     ???
     Я открыл глаза от шума в башне и за ее стенами.
     - Кровь Водана! Что происходит?
     Но   особой   тревоги  на  лицах  людей  я  не  заметил.   Скорее  даже
воодушевление.
     -  Белый дракон! Белый  дракон! -  кричали вокруг старинный  английский
клич.
     Я подскочил.  Вот оно!  Началось!  Я  был  уверен,  что  это  подоспели
саксонские таны со своим ополчением и ударили на норманнов
     Но все обстояло иначе. Наши люди  предприняли вылазку из болот,  напали
на лагерь  Ансельма, подожгли несколько  палаток, угнали  лошадей т  отошли.
Когда рассвело, все уже было кончено, а в лагере неприятеля царила суматоха.
Недурно, хотя  серьезного урона  врагам нападавшие  не нанесли.  Вскоре  они
оправятся и опять двинутся штурмовать башню Хэрварда.
     Я обошел посты, проверил запасы продовольствия, и мне стало не по себе.
Но виду я не подал. Когда рыжая  Эйвота позвала меня к столу, я держался как
ни в чем ни бывало и даже ущипнул красотку.
     Оказалось все гораздо  проще. Просто наши люди из болот сделали вылазку
на лагерь  Ансельма, подожгли несколько палаток, угнали лошадей и отступили.
Когда  совсем  рассвело,  их  уже  не было,  а  в лагере  неприятеля  царила
суматоха. Но и то хорошо.  Хотя даже я видел, что серьезного урона набезчики
нашим врагам не нанесли. И я понимал, что они скоро оправятся и опять пойдут
на башню Хэрварда.
     Когда я обошел  посты и  проверил сколько  у нас осталось припасов, мне
стало как-то не по себе. Но  виду я не показывал. Когда рыжая Эйвота позвала
меня завтракать, я вышел как ни в чем ни бывало, даже подмигнул красотке. Но
она  по-прежнему  глядела  на  меня исподлобья. Я  наблюдал,  как  она нежно
ухаживает за  своим  мужем. Говорят он  недавно был ранен,  но  уже  шел  на
поправку,  а во время вчерашнего штурма,  даже помогал лить масло с башни. В
том, что этот парень  уже вполне  в норме, я понял, когда заметил, как они с
Эйвотой накрылись одеялом, а  вскоре по их движениям и стонам рыжей я понял,
что они спариваются.  Обычное  дело. Люди живущие в тесноте часто  вынуждены
этим  заниматься при посторонних. Но сейчас  это  почему-то  меня разозлило.
Чтобы сказал муженек этой девки,  еслибы я поведал ему, как силком  взял его
красотку и она, как бы ни сопротивлялась поначалу, потом всеже обмякла и так
же постанывала подо мной.
     Но  Эйвота  мне была сейчас ни к  чему -  я хотел Гиту. Порасспросив, я
узнал,  что она  о чем-то толкует с Утрэдом  в верхнем покое -  отгороженном
ширмой пространстве неподалеку от лестницы, ведущей на смотровую площадку.
     Семя  дьявола! Я почувствовал  настоящий  укол ревности.  И почему  это
Утрэда, а не меня она пригласила для совета?
     Но едва я подошел к ним, как Гита учтиво указала мне на скамью у стены,
где  уже сидел ее солдат. Ишь, простой воин, а ведет себя  как гордый тан  -
лишь  чуть подвинулся, уступая место. Гита сидела  на лежанке, а по сути  на
накрытом  шкурой  ворохе соломы. Эх, когда я  введу ее в Фелинг, у нее будет
настоящее  деревянное ложе  с  перинами  из пуха и  сухих ароматных  трав, с
возвышением у изголовья и меховым пологом, за которым мы сможем  уединяться.
Ибо  только высокородные  имеют  право  сплетаться в объятьях в  стороне  от
посторонних глаз.
     Только  представил, как разомкну  ножки  этой  серебристой красавицы, и
плоть моя  так и подскочила. Я даже заерзал  на лавке. Не будь тут Утрэда, я
бы  и  на лежанку  ее  уложил. Что-то  виделось  мне  за  ее спокойствием  и
холодностью, некое потаенное пламя, какого мне так хотелось коснуться...
     - Вы уже были у Олдриха, сэр Хорса?
     Ее вопрос заставил меня очнуться от мечтаний. Она спросила, не глядя на
меня.  Сидела  сжавшись, куталась  в накидку. В башне  и в самом  деле  было
холодно,  дрова  и хворост приходилось  экономить. Ах, позволила бы она  мне
себя согреть...
     - Что?  -  переспросил я, ибо думая  о  своем, не  сразу и  уловил суть
вопроса.
     Гита пояснила:
     - Мальчик все время бредит. Но едва очнется, сразу зовет вас.
     Она, должно  быть, ожидала, что я  тотчас  пойду к сыну. Вместо этого я
поинтересовался, о чем они беседуют с Утрэдом.
     Теперь  в разговор  вступил  солдат. Сегодня уже ясно, сказал он,  что,
сколько бы мы  не храбрились, долго  продержаться в Тауэр Вейк не удастся. В
ответ на мое возражение, что болотные люди и впредь  станут помогать нам, он
только махнул  рукой. Фэнлендцы неважные воины, а люди Ансельма теперь будут
настороже. Вдобавок с  башни заметили,  что  люди  аббата  валят  деревья и,
похоже, намерены изготовить таран. Он, Утрэд, считает, что необходимо что-то
предпринять, пока не поздно.
     -  И  что ты предлагаешь?  - с  издевкой  спросил  я. Уж не  думает это
простолюдин, что найдет выход, там где теряюсь даже я.
     Утрэд задумчиво поскреб щетину на щеке.
     - То, что аббат Ансельм решился на такое самоуправство, я объясняю лишь
отсутствием нашего герефы Эдгара. А пока...
     -  Пока мы должны  защищать леди Гиту. Ибо даже будь Эдгар Армстронг  в
Дэнло,   вряд  ли  бы  он  захотел  ссориться  с  влиятельным  Ансельмом  из
Бэри-Сэнт-Эдмунса. Он лижет сапоги норманнам,  пока мы... О великий Водан! -
да о чем я толкую? Разве вы, миледи, уже не обращались  к нему за помощью? И
получили отказ.
     Гита вся сжалась. Вид такой, словно вот-вот расплачется. Но сдержалась,
заговорила спокойно:
     - Эрл Эдгар отказался поддержать восставших,  ссылаясь на  свою присягу
королю. Однако и он отмечал, что преподобный Ансельм много себе позволяет. И
он бы не допустил подобного, если бы остался в графстве.
     Далее говорил Утрэд.
     - Когда дела вынуждают шерифа уезжать, за все отвечает его  помощник. Я
немного знаю  этого парня из  Нориджа.  Его зовут  Роб  де  Чени, и хоть  он
нормандец, но родился и вырос в Дэнло, и у него никогда не было столкновений
с  саксами. Поэтому имеет смысл послать к  нему гонца с сообщением, что  тут
происходит,  и  уж  лучше  довериться  его  суду,  чем   позволить  Ансельму
разделаться с нами.
     Я стал уверять, что ни один нормандец не станет защищать саксов. Но эти
двое не больно-то  слушали меня,  и тогда  я  сказал, что  если  уж посылать
гонца,  то лучше к саксонским танам, каких уже должен был предупредить  отец
Мартин. И вообще зря мы отпустили священника.
     -  Да зря, -  неожиданно  сказала Гита. Устало и обречено  вздохнула. -
Еслибы отец Мартин  был  здесь, все можно  было  решить куда  проще. Вы ведь
предлагали мне стать вашей женой, Хорса.  И еслибы священник обвенчал нас...
Но уже нечего не поделаешь.
     Как спокойно и равнодушно она это сказала. А у меня  даже пересохло  во
рту. Конечно если бы леди  Гита  стала моей  венчанной женой,  Ансельм бы не
имел на нее прав как опекун. В лучшем  случае он мог бы только судиться, что
она вышла замуж без его одобрения. Но тогда его попытка выступить против нас
с  оружием выглядела  бы  противозаконной. А я  бы  так сразу  получил жену,
которая подняла бы мой престиж в глазах саксов. Но какого дьявола!
     И  я сказал, что мы и  так можем  объявить  нормандскому  попу, что уже
стали  мужем  и женой по  старому  датскому  праву.  Но Гита  лишь  печально
улыбнулась. Нет, по  нормандским  законам этот брак не будет признан и право
распоряжаться ее судьбой по-прежнему останется у Ансельма.
     Они опять говорили об отправке гонца.  Как, когда Тауэр Вейк в  кольце?
Но  оказалось, Утрэд готов взяться за это, и у  него даже все продуманно. Он
говорил,  что спустится  по веревке  в воду,  доберется  вплавь до берега, а
далее  постарается  проскользнуть   сквозь  лагерь   осаждающих  и  от  туда
проберется к  ближайшей  саксонской  усадьбе,  где  позаимствует  лошадь, на
которой  рассчитывает  поскакать  к помощнику  шерифа в Норидж.  И  хотя это
трудно  и  небезопасно, но Утрэд рассчитывает проделать  все, когда настанет
ночь.  Если  же  его  схватят... Чтож,  Ансельму  ведь известно,  что  Утрэд
считается человеком леди Риган из Незерби, и он  на это будет упирать. Якобы
Утрэд  сам  приехал  в  Тауэр  Вейк,  чтобы  убедить  леди  Гиту  прекратить
сопротивление, но оказался заперт в башне,  когда  ее оцепили аббат с людьми
короля.
     -  Будет  лучше, если ты скажешь, что это я захватил леди Гиту, и от ее
имени разжигаю мятеж, - неожиданно для  себя самого предложил  я.  -  Так ты
сможешь  выдать  себя  за  поверенного  Гиты,  которого  якобы она послала с
подобным донесением, а заодно отведешь гнев Ансельма от самой девушки. Пусть
уж лучше думает, что она тут ни при чем, а всем заправляет Хорса из Фелинга.
     Утрэд  взглянул  на  меня и его  глаза неожиданно  потеплели.  Но  этот
простолюдин мало интересовал меня. Другое дело - Гита.  Ни  одна из моих жен
не дарила  мне столь восхищенных взглядов.  И я испытал некоторое  смущение,
чувство, которое мне, в общем-то, не было  присуще. Потому, не зная, что еще
сказать, в конец растерялся и ушел.
     Никогда не думал, что  взгляд прекрасных глаз  способен так всколыхнуть
душу. Конечно я желал ее плотски, но именно  в  тот момент, когда  я проявил
неожиданное великодушие, эта девушка с  волосами  цвета  льна и серебристыми
глазами  стала вдруг  дорога мне  необыкновенно.  И я понял, что отныне  мне
нужно ее восхищение, преданность, ее  нежность.  Теперь  я просто не  мыслил
жизни без нее.
     Эти мысли не оставляли меня до самого вечера, когда мы стали готовить к
отправке  гонца.  Пришлось подождать,  пока  окончательно  стемнеет,  лагерь
норманнов наконец-то затих,  а туман стал гуще овсяного киселя. Даже с верха
башни  я  не мог разглядеть, как  Утрэд опустился в воду  - раздался  только
легкий всплеск.
     Я  невольно поежился,  представив, что сейчас  чувствует воин в ледяной
воде. Возможно, ему и впрямь удастся прокрасться мимо лагеря норманнов, но в
глубине души я был  не прочь, чтобы его схватили. Тогда Утрэд будет вынужден
солгать, что Гита  Вейк моя пленница,  и с этого  мгновения наши имена будут
связаны нераздельно.
     Она  и сейчас  была  здесь,  рядом,  на  башне, а  вокруг плыл туман. Я
отчаянно хотел коснуться ее, но сдерживался.
     - Гита, - хрипло прошептал я.
     Она приблизилась, в темноте я чувствовал ее взгляд.
     - Я никогда не забуду,  как вы хотели  спасти мое доброе имя.  И всегда
буду молиться за вас, Хорса из Фелинга.
     Я притянул к ней руки.
     - Хочу тебя...
     Она отступила.
     - О, не назначайте цену своему великодушию.
     -  Хорошо, - процедил  я сквозь зубы. -  Но и вы не забывайте  о нем. И
помните, чем мне обязаны!
     Понял, что сказал не то, когда Гита отпрянула.
     -  Мы  слишком  в опасном положении, сэр, - уже суше произнесла она,  -
чтобы иметь право на  "помните". И если все обойдется... Чтож, пути Господни
неисповедимы. А пока, Хорса, вам все же следует пойти навестить сына.
     ???
     На следующий день туман  рассеялся и неожиданно  засияло  солнце. Когда
зимой начинается  такое сияние, это всегда поднимает настроение.  Однако для
нас  радости не  было. С  Тауэр  Вейк мы смотрели на ведущую к башне дамбу и
понимали, что  люди Ансельма  готовы к решающему  штурму.  Они тащили таран,
огромное дерево, обструганное  и оббитое  на конце  железным "лбом", которое
покоилось на колесах, над  ним был  установлено деревянное прикрытие,  чтобы
наши  стрелы не  вредили тем,  кто будет толкать осадное сооружение. И когда
они  подкатили его  и его железный "лоб"  ударил в  ворота, показалось,  что
содрогнулась вся башня.
     В  Тауэр Вейк стоял  шум. Ржали кони, блеяли козы, кричали люди. Сквозь
этот  гул я  еле смог  докричаться, чтобы  ворота  завалили изнутри тяжелыми
предметами.  Лишь  когда  люди  занялись завалом,  я поднялся наверх.  Удары
тарана  сотрясали башню.  Наши воины стреляли сверху,  но  безрезультатно  -
прикрытие над  тараном предохраняло  их от стрел и я велел не их тратить без
толку.  Приказалл  готовить  масло,  чертыхнулся,  узнав,  что  оно  еще  не
достаточно  разогрето.  Проклятье,  о  чем  спрашивается  ранее  думали  эти
остолопы? Значит пусть льют воду. И опять я ругался, видя,  как навершие над
тараном защищает людей Ансельма от кипятка.
     Доски ворот уже трещали. Таран откатывался и вновь ударял.
     -  Ах  сейчас  бы  крюк! -  воскликнул  Альрик, глядя  вниз. Но тут  же
отскочил, когда рядом о каменный парапет чиркнула стрела.
     - Крюк? -  рядом  оказался староста  Цедрик. - Взгляните, вон в воде  у
подножия башни  полузатопленная лодка. У нее есть якорь. Он  может подойти в
качестве крюка?
     - Святые кости! Ну конечно.
     Я видел эту лодку, вернее ее нос, выступавший из темной воды. От него в
воду уходила веревка. Я уже хотел отдать приказ, чтоб меня обвязали веревкой
и спустили, но сдержался. Я  был плохим пловцом, да и при  мысли о  холодной
воде брала оторопь. Уж лучше жар сражения, чем холод подводной мглы.
     И я крикнул Альрику:
     - Это твоя идея. Давай же, достань якорь.
     Таран  не унимался. Лихорадочно спеша, мы обвязали  веревкой  Альрика и
стали  спускать.  Вот  уж когда  светлый  день  ни к  чему. Норманны  тотчас
заметили Альрика, и полетели стрелы. Однако он невредимым достиг поверхности
воды и сразу же  нырнул. А когда появился на поверхности, в его руке уже был
якорь. Он быстро срезал его ножом с крепкой веревки.
     Лучники  не  прекращали  стрельбу  и  вода  вокруг молодого тана  так и
вспенивалась от них. Он  укрылся за  носом  лодки, в которую сразу вонзилось
несколько оперенных стрел.
     - Проклятье! Шевелись, Альрик! Там ты у них как мишень на стрельбище!
     Мы тащили  изо всех сил,  молясь светлым  духам,  чтобы не  дали врагам
поразить Альрика или чтобы он ненароком не выронил якорь.
     В  какой-то  миг среди людей, вцепившихся в веревку,  я заметил и  леди
Гиту. Она тянула веревку наравне  со всеми. Но  вот  светлая голова паренька
показалась над  парапетом и я тут же вырвал у него  якорь. И пока  другие, в
том числе и Гита, вытаскивали мокрого бледного  Альрика на площадку башни, я
уже  привязывал  якорь  - крепкий, доброй норфолкской стали -  к  веревке из
скрученных ремней. Альрик, промокший, но упорный до конца, - вот, что значит
настоящий сакс! - уже был рядом, принялся мне помогать.
     А потом нам все же удалось подцепить якорем таран. Тут уж и вовсе стало
не до шуток - наши кости трещали от  натуги,  когда  мы. едва не  ложась  на
землю,  налегали  на  ремни. Таран начал крениться, а Цедрик,  что  стоял  у
парапета  и  глядел  вниз, закричал, что  один из  воинов Ансельма  пытается
перерубить  удерживающий  якорь  жгут.  Но  так  просто  это  не  сделать  -
веревка-то толщиной в руку. И все же... Ну еще! Навались!
     И мы сделали  это.  Мы опрокинули таран. Люди Ансельма попадали в воду,
кинулись назад.  При свете дня  были, как на ладони, и  мы  стреляли  в них,
разили, ликовали.
     В  тот  день у всех  было  приподнятое настроение.  Гита лично  обнесла
каждого  чаркой  эля.  Интересно,  отдыхает ли когда-нибудь эта девушка? Ибо
если  она  не  сидела над раненными, то готовила  пищу или  молилась.  Такая
красивая, хрупкая и, вместе с тем, столь мужественная. Воистину  эта женщина
достойна стать супругой  такого воина  как  я. Но одно меня озадачивало: чем
яснее я давал ей понять, какие у меня  насчет нее  планы, тем более она меня
сторонилась.  Ну да  ладно уж. Мы все заперты в  Тауэр  Вейк и она, рано или
поздно, поймет, что от своей судьбы никуда не деться.
     ???
     Но на следующий день все изменилось, как я и предположить не мог.
     С  утра  мы узнали,  что люди Ансельма  готовят  новые  осадные орудия.
Сколько  еще штурмов мы выдержим? Тем более, что многие  считали ошибкой то,
что послушали меня и заперлись в башне. В фэнах, говорили они,  у нас бы  по
крайней мере была бы свобода маневра.
     Чтобы  не дать  людям окончательно  потерять веру в мои  полководческие
способности, я собрал саксов и завел пламенную речь о святости нашей борьбы.
Каждый  должен помнить,  что  мы не просто  бунтовщики - наше  дело  правое,
вдобавок  мы  вступились  за  беззащитную  женщину.  И  если  удача  от  нас
отвернется, не следует страшиться смерти -  коль и  придется покинуть земную
юдоль, то мы прихватим с собой немало проклятых  норманнов и  нас воспоют  в
песнях, как и великого Хэрварда!
     Мало-помалу мне все же удалось поднять боевой дух. Был у меня этот дар.
И  я с наслаждением  видел, как вспыхивают  ненавистью глаза людей,  как они
потрясают оружием и напрягают мышцы.
     Окрик Цедрика не  сразу и привлек их. Надо заметить, что старый  рив не
слушал мою речь, как раз был на башне в дозоре. А  тут он  спустился, кричит
что-то, хватает то одного, то другого за плечи, что-то втолковывает. Наконец
он привлек  внимание  Гиты,  Альрика,  те  поспешили  куда-то,  а  люди  уже
улыбались, передавая друг другу известие. И я понял в чем дело. Один из моих
людей пояснил возбужденно:
     - Войско! Целое войско появилось из фэнов, переполошив людей Ансельма.
     - Это саксы?
     - Нет, не похоже.
     - Неужто Утрэд привел людей из Нориджа?
     Мы все поспешили к бойницам.
     На берегу озера  и  впрямь царило необычное оживление.  Было видно, что
воины  Ансельма  похватали оружие,  но  в бой вроде не  рвались. Еще бы,  их
окружила  целая рать закованных в  броню  латников, пеших и конных,  и на их
копьях   развевались  флажки  с   каким-то  изображением.  Я  знал  об  этих
нормандских  штучках с  эмблемами, но  мне они не о чем не  говорили. Однако
вскоре я понял, кто  привел людей. Узнал  всадника в светлом плаще,  который
выделился из  толпы,  остановив лошадь  перед Ансельмом. Шериф Эдгар. Я тихо
выругался.
     А вокруг уже радостно кричали:
     - Это Армстронг! Наш герефа вернулся!
     - Теперь-то он наведет порядок!
     - Смотрите  и  Утрэд с ним. Едет сюда,  улыбается. Ха! Как часто  можно
увидеть улыбающимся Утрэда? Значит все в порядке.
     Кто-то из людей даже замахал в окно.
     - Эой! Утрэд, сюда!
     Солдат уже  подъехал к башне, кричал, что можем выходить. Но я не хотел
так просто  позволить  этому  Армстронгу забрать у меня победу, и когда люди
кинулись вниз, опередил их, загородив проход.
     - Вы все наивные глупцы! Неужели вы  забыли, что наш шериф прежде всего
человек Генриха Боклерка.  А вы мятежники. Так неужели  вам будет радостнее,
если вас в цепи закует этот распрекрасный Эдгар, а не Ансельм из Бэри-Сэнт?
     Они замялись, но тут вперед пробрался Цедрик.
     - Побойтесь Бога, господин Хорса! С Эдгаром мой сын, а уж он бы не стал
завлекать нас в ловушку.
     - Да одурачен он, как и  все вы.  Этот  Армстронг - хитрая лиса.  Вы не
знаете его как я.
     Но меня уже не  желали  слушать, рвались  наружу,  кто-то стал пытаться
растащить  завал под дверью. Я разозлился. Как они смеют не подчиняться мне?
Даже выхватил секиру.
     - Клянусь всеми духами  этих мест,  что зарублю любого, кто  попытается
открыть башню, пока не разберемся во всем!
     Испугала  ли их моя угроза или сами решили узнать,  что их ждет, но они
отступили. Цедрик даже поднялся  к бойнице, стал переговариваться с сыном. Я
слышал каждое их слово, и что-то осело в моей душе.
     Хитрец  Армстронг действовал наверняка.  Едва он узнал о восстании, как
поспешил  к  королю и представил  все  дело так, что Ансельм  превратился  в
виновника  мятежа, доведшего людей до крайности своими притеснениячми. Шериф
привел доказательства, и король дал ему полномочия уладить тяжбу на законном
основании.  Для   этого  Эдгар   выкупил  у  Генриха  опекунские  права   на
несовершеннолетнюю девицу Гиту Вейк.
     Проклятье! Этот пес способен кому угодно заткнуть глотку своим золотом.
И теперь он здесь - с опекунскими  правами на Гиту  и  ее земли.  Ансельм же
отныне выглядит едва ли не разбойником, посягнувшим на чужую собственность и
пролившим кровь.
     Ничего   не  скажешь,   дальнейшее   наше  сопротивление  выглядило  бы
глупостью. Люди радовались, что мерзавец-аббат будет наказан, а  их  госпожа
получила могущественного покровителя в лице эрла Эдгара.
     Но я  то?  Выходит,  меня  уже  не считают  достойным  защищать  внучку
Хэрварда? Да если бы не я, еще не известно, что бы с ней случилось.
     Но тут я увидел  саму леди Гиту. Впервые за эти  дни она улыбалась. Она
не замечала ни меня, ни моего  взгляда, а  в ее глазах светилось нетерпение.
Она торопила своих людей и сама рвалась прочь из  башни... Скажу только, что
я следовал за ней, пока она направлялась туда, где по насыпи уже приближался
ее новый опекун.
     У подножия башни шериф сдержал коня, соскочил с него - и прямо к ней. У
меня мелькнула  мысль, что вот так  прямо  и заключит  ее в объятия. Она  же
глядела  на  него во все глаза. Чертова  девка! От меня все уклонялась, а  с
этим... Они стояли так близко, близко. Холодный солнечный  ветер развевал ее
волосы, а Эдгар в шлеме поверх хауберта?, смуглый  как сарацин, только глаза
синие, как небо в зимний день. И меня они не замечали,  хотя моя тень падала
на них.
     - Ну вот нам и довелось снова свидеться, Гита, - сказал Эдгар.
     Снова?
     Она улыбалась. И как улыбалась! Просто сияла.
     - Вы спасли меня, спасли всех нас!
     Кровь Водана! Они говорили так, словно были давно знакомы.
     - Я много думал о тебе, Гита. Отныне ты под моей защитой и...
     - Я так рада! - почти всхлипнула она.
     Не вытерпев, я шагнул вперед.
     - Ты просто купил ее,  шериф. Купил на свое проклятое золото. Мы же  не
щадили себя, защищая внучку Хэрварда.
     Наконец-то он перевел на меня взгляд. В первый миг словно и не признал,
но потом скривил рот в усмешке.
     -  О,  храбрый Хорса. Вот  бы  удивился, еслибы  тебя не было  там, где
заваруха.
     Хорошо, что вмешалась Гита. Иначе бы я...
     -  Милорд Эдгар, прошу быть милостивым к людям, обагрившим свое  оружие
кровью, защищая меня. Тан Хорса, тан Альрик...
     -  Конечно,  я  благодарю вас,  храбрые мужи,  что  вступились  за  мою
подопечную.  И  отныне   вы   можете   рассчитывать   на   мою  поддержку  и
покровительство.
     А пошел он!.. Ведет себя так словно он и не  нашего уже племени, не его
долг  стоять  горой  за  саксов. Хотя  я давно  знал,  что  Эдгар  Армстронг
онорманившийся сакс. И дивился, отчего вокруг  все так  восхваляют его -  не
сделавшего ни единого выпада мечом, не хлебнувшего вражеской крови. Нет, что
хотите думайте, но по  мне победа полученная хитростью и подкупом никогда не
будет считаться достойной восхваления.
     Все вокруг ликовали, один я оставался мрачен. Одно порадовало  - кислая
физиономия  Ансельма.  Да,  проклятому  попу  не  избежать   теперь  суда  и
значительного штрафа. Я не смог  удержаться, чтобы не сказать ему это. Аббат
сидел на бревне, приготовленном  для будущего  тарана, зябко кутался в  свою
роскошную бархатную пелерину на меху.
     - Не строй из себя героя, Хорса, - сухо сказал он. -  Ты ведь не сделал
ничего, чтобы причислить себя к  таковым. И если бы зять короля не вступился
за  вас, видит  Бог, мы бы взяли вашу цитадель, и ты  бы думал о  покаянии в
грехах, стоя под виселицей.
     Сейчас Ансельм был похож на бессильную старуху, которая только и годна,
что ругаться. Но  кое-что в его речи меня озадачило. Что этот поп бормочет о
заступничестве  королевского зятя? Ведь насколько я  знал, зятем короля  был
какой-то граф Анжу, муж императрицы Матильды. И какое ему дело до нас?
     Ответ Ансельма  меня  удивил. Оказывается у Генриха  Боклерка  есть еще
дочь, правда  незаконнорожденная, но  все же  его  плоть и  кровь.  Зовут ее
Бэртрада Нормандская и наш шериф Эдгар обручен с ней еще с прошлой зимы.
     -  И  он  пользуется своим  положением,  -  шипел  Ансельм,  косясь  на
стоявшего неподалеку  Эдгара.  - Родич короля  - ха!  Высоко  взлетел  сакс,
однако тому, кто так воспарил, больнее будет падать. И я еще погляжу чем для
него обернется желание  взять под опеку  девицу Гиту  Вейк,  когда его женой
станет столь непростая леди, как Бэртрада.
     Я ничего  не знал о нормандке Бэртраде. Да и плевать мне  было  на нее,
будь она хоть трижды королевским ублюдком. Главное мне более не грозит то, о
чем  я подозревал,  глядя  на Эдгара и  Гиту. Ничего  меж ними  не будет.  А
значит... И я твердо решил не тянуть и  при первой же  возможности попросить
руки леди Гиты у ее опекуна. И пусть только  попробует мне отказать - ведь я
отстоял жизнь и свободу его подопечной!
     Пожалуй, я даже готов предстать вместе с нею перед алтарем.  Разве  она
того не стоит?
     ???
     Было решено, что часть людей шерифа  отправится сопровождать Ансельма в
Норидж для разбирательства, часть займется приведением в порядок Тауэр Вейк,
а  остальные отправятся  в Незерби.  Что  касается Гиты,  то и  разговора не
возникало, что она вернется в Святую Хильду. Женский монастырь  не место для
мятежницы. Этоменя обрадовало - я уже  ломал голову,  как бы поскорее решить
вопрос с женитьбой, пока Эдгар не увез девушку.
     Пока суть да дело, шериф  принял предложение  Альрика отправиться в его
бург  Ньюторп  передохнуть, а  заодно  и  отметить  благополучное завершение
событий. Альрик  рвался  к своей  жене  Элдре, потому и  поскакал вперед под
предлогом того, что ему необходимо отдать распоряжения для приема гостей.
     Я все время держался вблизи Гиты. И удивительно  - теперь она стала  со
мной куда приветливее,  чем  прежде,  улыбка играла  на  ее лице,  и у  меня
мелькнула мысль - а не попытаться ли мне прямо сейчас обратиться к шерифу за
разрешением на брук с нею.
     И тем не менее что-то меня останавливало. Скорей всего то, что я не был
уверен, что получу согласие самой невесты. Даже в Тауэр Вейк моя уверенность
была  гораздо крепче. Вдобавок мне очень  не  нравилось, как Эдгар Армстронг
глядит  на Гиту. Не следовало бы опекуну так заглядываться  на подопечную. В
этом взгляде горело неприкрытое желание.  Неужто  ты  забыл, с кем  обручен,
красавчик Эдгар?
     Улучив момент,  я  так  и  сказал Гите,  что  помочь ей Эдгар смог лишь
потому, что помолвлен с дочкой короля. Она не выразила изумление, но заметно
погрустнела. Однако тут  же взяла себя в руки, сказав,  что знала о помолвке
шерифа еще с Рождества.
     Ее ответ заставил меня призадуматься. Откуда бы это девице, пребывавшей
вдали от мира, в закрытой для всех обители, знать о том, о чем не ведали мы,
саксонские таны, пировавшие в праздник йоля в усадьбе герефы Эдгара?
     Не покидало  меня и смутное беспокойство - где я мог видеть Гиту ранее?
И вдруг  мне смутно увиделось... Светловолосая девушка спускается по сходням
в бурге Незерби... Мое воспоминания той хмельной ночи. Поначалу я не поверил
себе,  но  воспоминание становилось все отчетливее. Неужели Гита  побывала у
шерифа  в Незерби во  время  йоля?  И  все  те  слухи, что  Эдгар  во  время
празднеств посещала  некая леди, с которой он провел ночь?.. Я запретил себе
об этом думать.
     Гита  подошла ко  мне, справилась, заберу ли я Олдриха из  башни сейчас
или же  пришлю  за ним  позже. Но меня  сейчас волновали совсем  иные мысли.
Жизни мальчишки ничего  не  угрожало, он поправляется, так  чего  мне о  нем
сейчас думать? Пришлю, когда будет в состоянии сесть на лошадь.
     Выслушав меня,  Гита утвердительно кивнула.  Сказала, что так и  впрямь
будет  лучше  и за  Олдрихом здесь будет надлежащий уход. Я же вместо ответа
неожиданно спросил, не мог ли видеть ее ранее в бурге Незерби?
     Она так побледнела, что я  понял  -  не ошибаюсь. А ее невнятный ответ,
дескать ей  неведомо  о  чем я,  не заставил меня усомниться в  правильности
догадки. Шлюха! Внучка  великого Хэрварда - и  всего лишь  продажная  девка,
заплатившая герефе телом, чтобы он взялся ее защищать.
     Но  я  ничего  ей не сказал. Более  того,  я  поехал с ними в  Ньюторп.
Смотрел на  возглавших  кавалькаду Эдгара  с  Гитой,  хмыкал, видя,  как они
стараются держаться так, словно меж ними не было той  постыдной близости. Он
покровительственный  и  предупредительный,  она  - приветливая,  оживленная,
благодарная... Но  для  себя  я решил одно:  я не откажусь от нее. Мне нужна
внучка  Хэрварда,  чтобы  рожала мне  сыновей,  чтобы  мой род породнился  с
великим повстанцем,  и я не  уступлю ее этому счастливчику Эдгару.  Хватит с
него и дочери короля.
     Однако мрачное настроение не покидало меня все то время пока мы ехали к
Ньюторпу. Дорога тут была вполне приличной - твердая насыпь, с водоотводными
канавами  для вод фэнов. Альрик вообще слыл  рачительным хозяином. Как и его
Элдра. Я  увидел их обоих, встречающих нас на  крыльце усадьбы. Отовсюду уже
неслись  запахи стряпни, и у меня  после той жалкой баланды, какую  мы ели в
Тауэр Вейк,  даже слюнки  потекли.  В  усадьбе  везде чувствовался порядок и
забота.  Двор  расчищен от  грязи и посыпан песком,  столбики крыльца совсем
новые, с замысловатой  резьбой, а в  доме гудит  жарко разведенное  в очагах
пламя,  глинобитный пол  подметен,  а  на  уложенных  на  козлы  столешницах
расстелено алое сукно. Элдра  приветливо встретила  всех,  улыбалась.  Слуги
выставляли  кушанья:  кровяные  колбасы,  оленину,  несколько  видов   сыра,
паштеты,  караваи хлеба, всякие соленья и, конечно же, эль, темный  пенистый
эль.
     Я занял свое место за столом  и велел кравчему налить полный кубок. Пил
и  глядел на Эдгара.  Тот  был  весел,  приветлив  со  всеми,  но все  равно
оглядывался на отдаленный конец  зала, где  за вышитой занавеской скрылась с
хозяйкой Гита. Элдра вскоре вернулась  -  как  добрая госпожа она  не  могла
оставлять гостей надолго. Ее дело -  следить, чтобы ни  у кого не было  ни в
чем недостатка, но она все терлась подле Альрика, а этот телок глядел на нее
влюбленными глазами и норовил приобнять да усадить рядом. Элдра  смеялась  и
уворачивалась,  но  нас не проведешь - наверняка еще до  нашего прибытия они
улучили момент, чтобы утолить голод друг в друге.
     Конопатому  Альрику  повезло  с  женой.  Невысокая,  но  ладненькая,  с
темно-русыми косами, свисавшими из под белоснежной головной повязки замужней
женщины, она была очень привлекательна. Хотел бы, чтобы и  у меня  в Фелинге
была такая же веселая, хозяйственная жена. Настоящая жена, которая имела  бы
право носить ключи госпожи у пояса, какими пока все еще владела моя мать.
     Когда появилась Гита, я больше не думал об Элдре. Жена  Альрика дала ей
переодеться  в  одно из своих одеяний, из  сукна песочного цвета. До этого я
видел Гиту только  в  широких темных одеждах наподобие монашеских. Сейчас же
она показалась мне такой светлой, легкой.  У ворота  ее платье было украшено
коричневой вышивкой,  а ее  светлые распущенные волосы стекали по спине, как
блестящее серебро,  красиво  стянутые  вокруг  лба  тесьмой  с  узором.  Дух
захватывало,  настолько  она  мне  показалась  красивой. Я видел, как она  о
чем-то  переговорила с Элдрой, как  они рассмеялись.  И тогда я окликнул ее,
сделал  жест,  предлагая  занять  место  подле  меня,  она  пожала  плечами,
улыбнулась, но пошла за Элдрой и села между ней и старым Торкелем. Услужливо
подложила старику каши в миску. А как раз напротив  нее  сидел  Эдгар.  Этот
волк не сводил с нее глаз, был серьезен, только судорожно глотнул, когда она
робко улыбнулась ему.
     Я же злился. Наверное, поэтому и пил так  много. Замечал, что  гости  в
Ньюторп все пребывают. Приехал  толстый Бранд, стал что-то объяснять Эдгару,
говорить  о самоуправстве  Ансельма,  который  в каждую  саксонскую  усадьбу
послал людей и следил, чтобы никто не смел примкнуть к восставшим. Не смел -
ха! Этот боров  отлично знал, что у них  была  возможность перерезать глотки
воинам Ансельма, но нет же,  они не желали кровопролития, послали выборных к
аббату, желая  уладить дело миром.  Словно это  было еще возможно. Трусливые
псы!
     Я вновь пил. У меня начало шуметь в голове, но от этого словно бы стало
легче. И  все же весело  мне не было.  Ко мне подсел Утрэд, рассказывал, как
ему  удалось  тогда  прокрасться  сквозь лагерь  Ансельма,  как  он  спешил,
пробираясь по дороге из фэнов, бежал так,  что почти не зяб в мокрой одежде.
А потом неожиданно  встретил Эдгара с его людьми, и ему дали  теплую одежду,
горячее  питье, лошадь, а потом он повел всех прямой дорогой к Тауэр Вейк. Я
слушал Утрэда, пил  с ним,  чокаясь так, что эль выливался из чаш, стекал по
пальцам.  Или это  было вино...  темное, сладкое. У меня кружилась голова, в
ушах стоял гул. Я грыз  олений окорок,  давился им. В  какой-то миг различил
лицо отца Мартина подле себя. Схватил священника за бороду, силился сказать,
что не сбеги он.... Вот тогда бы Гита Вейк была бы уже моей, и я бы ни сидел
с  ней сейчас за столом, а на правах мужа  и господина, мял ее нежную плоть,
ощущал бы ртом вкус ее кожи... познал бы жар ее лона...
     Я  не  знаю о чем  я  подумал, а что сказал вслух священнику. То ли  он
оттолкнул меня, то ли я сам упал лицом на стол... в мягкий соус, которым был
залит стоявший передо мной окорок.
     ...В какой-то миг я пришел в себя. Еще плохо  соображая, поднял голову,
отодрал голову  от  жаркого,  в котором лежал. Кто-то  тут же убрал  от меня
блюдо, кто-то  пытался помочь встать,  поддерживал под  локоть. Я  оттолкнул
услужливую  руку,  огляделся.  В  зале  было  уже полутемно,  пламя в очагах
догорело,  лишь  кое-где  по  обугленным поленьям  все еще пробегали  язычки
пламени. И в этом  неровном свете  я различил утомленных челядинцев Альрика,
убиравших  со стола остатки трапезы,  вытиравших пучками  соломы столешницу.
Самих хозяев в зале не было, но многие гости, как и я, позасыпали за столом.
Кто прикорнул, растянувшись на скамьях, кого-то слуги укладывали  на  соломе
вдоль бревенчатых  стен.  Меж ними лежали и огромные  миролюбивые  волкодавы
Альрика. Я заметил Утрэда, спавшего, обняв такое вот лохматое чудище. Увидел
и  отца Мартина,  узнал  его  по  темной рясе  с  крестом  на  груди,  слабо
светлевшем в отблесках  огня.  Священник спал среди прочих на соломе, удобно
устроив  голову на  толстом брюхе Бранда, и  ему даже  не мешал громогласный
храп тана. Я вспомнил, о  чем  говорил отцу Мартину. Если бы  он  не ушел из
Тауэр Вейк, то Гита была бы моей... Гита. Где она?
     В  голове у меня гудело. Я  потряс  ею, борясь с мучительным похмельем.
Заметил прислужника, сливавшего из кубков остатки эля в одну  чашу, и  когда
тот хотел  выпить, успел выхватить ее у  него. Но едва стал пить, как увидел
Гиту... Увидел их.
     Странно,  что я  их не  заметил сразу.  Они сидели на  прежних  местах,
недалеко от очага и я видел их силуэты, чуть склоненные друг к дружке  через
столешницу.  Они разговаривали и,  казалось,  не замечали ни меня, ни  слуг,
вообще никого.  Я не  мог  разобрать о чем  они  говорили,  лишь через гул в
голове  слабо  улавливал  их  голоса.  Но  вот  Гита  протянула  руку  через
столешницу  и Эдгар  поймал ее, страстно поцеловал. Он не отпускал  девушку,
смотрел на  нее. Она на него. Я видел  ее нежный профиль на фоне огня, видел
эту блестящую волну волос, стекавшую по спине, по плечам... Я смотрел на нее
и не мог насмотреться. И, понимая, что теряю ее, я хотел выть.
     Но в горле моем словно вспух ком, я  лишь хрипел,  а силуэт Гиты словно
таял,  расплываясь  в  мутной,  блестящей  мгле.  Слезы. Я был  пьян.  Я был
несчастен. И слезы заливали мои глаза, лицо... Я еле смог различить, как она
поднялась...  они поднялись, как он обошел стол и их тени  слились в одно...
обнялись. Даже эта короткая ласка превращала их в единое существо.
     Я  сидел, как  остолоп, видел, как  мой  ненавистный  враг, этот Эдгар,
счастливчик  Эдгар, уводит  Гиту,  как они поднялись по лестнице и  вошли  в
какой-то покой. Слабо стукнула дверь.
     Я вздрогнул, но остался сидеть. Как долго? Я не ведал.
     Кто-то вновь брал меня под локоть.
     -  Благородный  Хорса, давайте  я  вам помогу.  Извольте встать, я  вас
отведу, соломки взобью...
     Итак, я буду спать среди собак и пьяных. Я - герой осады Тауэр Вейк, не
щадивший даже жизни собственного сына. А она... А он... Почему все достается
ему?
     И я взревел.
     Испуганный слуга так и отскочил.
     Я встал, наваливаясь на столешницу, стал перелазить через нее.
     - Все дьяволы преисподней!
     Я искал  свою секиру. Где она? Ее не было рядом. Но не беда - на стенах
среди охотничьих трофеев там и сям висели скрещенные копья и  боевые палицы.
А там, у очага, мерцает лезвие старинного обоюдоострого топора. Я  кинулся к
нему, топтался прямо по спавшим под стеной, спотыкался. Похоже я наступил на
благородного Бранда сына Орма. Он хрюкнул, стал подниматься.
     - Белый дракон! Белый дракон! - вопил со сна, отталкивая меня.
     Я  все же  сорвал топор  со стены. Отпихнул цепляющегося за  мои колени
Бранда, мельком заметил перепуганное лицо отца Мартина. Кто-то из челядинцев
пытался удержать меня, вырвать оружие.
     Я ревел и так размахивал топором,  что они поспешили отскочить. Залаяла
какая-то  собака.  Я  же  ни  на  что  не  обращал  внимания,  спотыкаясь  и
расталкивая пытавшихся  меня удержать, кинулся туда, где  на верхнюю галерею
вела лестница. Падал на ней, цеплялся за перила.
     Наверху  я вихрем пронесся  по галерее к  той самой двери, толкнул ее и
навалился всем телом. Дверь была заперта изнутри.
     -  Эдгар!  Открывай, нормандский  пес! Открывай или  я вышибу  дверь  и
размажу топором твою проклятую стриженую голову.
     Я с размаху всадил лезвие топора в доски и ощутил, как задрожало древко
в моих руках и удар отозвался до плеч.
     - Открывай, подлый соблазнитель саксонских невест!
     На  меня  сзади  навалились,  кричали.  Я  расшвыривал  их,  как  вепрь
разбрасывает собак на охоте. Вновь и вновь вонзал топор в доски двери. Краем
глаза  увидел появившегося на галерее Альрика, на ходу накидывавшего тунику.
Снизу по лестнице огромной тушей поднимался Бранд. Но мне было не  до них. Я
вновь  ударил. Лезвие вошло в доски,  полетели щепы. Я не успел его вырвать,
когда Альрик сзади набросился на меня.  И Утрэд откуда-то появился, повис на
плечах.
     И  в этот миг дверь распахнулась. Я увидел Эдгара раздетого по пояс и с
мечом в руках.
     - Какого дьявола, Хорса!
     - Какого дьявола? Да отпустите меня! Я должен размозжить  голову  этому
паскуднику, соблазнившего принадлежавшую мне девицу.
     Меня  по-прежнему  держали,  но  настала  тишина.  Я  слышал  клекот  в
собственной  груди. Глядел  на  Эдгара  и, обладай  мой  взгляд смертоносной
силой, от него не осталось бы и  тени. Как же я его ненавидел! Ненавидел эти
узкие  синие глаза,  эту прядь  волос  на лбу, этот надменный подбородок.  Я
видел мускулы его груди, рук и испытывал почти волчье желание  впиться в них
зубами, загрызть его.
     - Проклятье! Отпустите меня.  Дайте нам скрестить оружие,  мне и  этому
норманнскому лизоблюду.
     Я  все же вырвался. Эдгар крепче сжал меч, но с места  не сошел. И я не
напал на него.  Ибо в этот  момент увидел Гиту.  Она сидела  на ложе за  его
спиной,  испуганная, с разметавшимися  волосами,  прижимая  к груди  меховое
одеяло.
     - Видите? - я всем  указал на нее. - Эта девица обещалась мне. Она сама
сказала,  что если бы в Тауэр Вейк был  священник, то он бы обвенчал  нас. А
этот пес выкупил права на нее и теперь обесчестил. И я убью его.
     Я перехватил поудобнее древко секиры. Даже зубами скрипел от злости.
     - Леди Гита дала тебе слово? - тихо, но с яростью спросил Эдгар.
     - Нет! - вдруг вскрикнула Гита. - Это был лишь миг, чтобы избавиться от
Ансельма. Нет, нет, нет!
     И она зарыдала, упав на постель, накрывшись одеялом.
     Эдгар вышел и закрыл за собой дверь.
     - Ты  хочешь биться за нее, Хорса? Изволь. Но только тогда, когда ты не
будешь пьян. И когда объяснишь на каком основании предъявляешь права на Гиту
Вейк.
     На нас смотрели и молчали. Я разозлился.
     - Да, уж ты-то конечно считаешь, что  имеешь  на нее право. Ха! Опекун,
который  тут  же увлек свою подопечную  на  ложе разврата.  Мало  тебе,  что
обручен с Бэртрадой Нормандской, ты  возжелал еще и потешить плоть с внучкой
самого Хэрварда. Ты ее обесславил, пес! Нидеринг!
     Несмотря на ночь, вокруг нас уже собралось немало людей. Кто спрашивал,
что  случилось,  кто  уже понял. Но  едва я произнес это  старое  саксонское
проклятие, вмиг все смолкли.
     Я видел, как заходили желваки на щеках Эдгара. Но он сдержался.
     - Никогда, даже  на исповеди,  я не  сознаюсь,  что удержало сейчас мою
руку поразить тебя, Хорса.  Это дело  прошлое. Это связь между нами, какую я
проклинаю, но вынужден  терпеть. А что до твоих  прав  на Гиту... Только  ее
слово решит, кого из нас она изберет. И как ты... как все вы поняли, она уже
сделала свой выбор. Я  не неволил ее.  По собственному  желанию  и по доброй
воле она отдала предпочтение мне, а не тебе, Хорса из Фелинга.
     - Я бы не бесславил  ее, - прохрипел я,  униженный его словами о выборе
самой Гиты. - Я бы сделал ее своей хозяйкой.
     -  Да, в  доме,  где уже есть три хозяйки.  Датские жены  -  не так ли?
Хотела ли леди Гита жить среди них?
     - Датская жена - это наш  старинный уважаемый обычай в  Денло. Никто не
вправе  высказать  мужчине,  что  он берет  в дом женщину  по старому закону
отцов. А с леди Гитой я был даже  готов обвенчаться. Однако теперь... Теперь
мне не нужна обесчещенная тобой девка.
     Я  даже  плюнул  в  сторону  закрытой  двери.  Сейчас я  ненавидел  эту
распутницу. Ненавидел  за предпочтение оказанное Эдгару, а не мне. И уж я-то
постараюсь, чтобы о ее бесчестье стало известно по всему Норфолку.
     С  силой  вогнав  секиру  в  каком-нибудь  дюйме от  головы  шерифа,  я
повернулся и пошел прочь, расталкивая собравшихся.  Внизу я велел подать эля
и поднял чашу за худую славу последней из рода великого Хэрварда.
     Стоя у перил галереи Эдгар наблюдал за тем, как я пью.
     -  Ты  упомянул  старый закон,  Хорса.  Что ж,  пусть  я  и  обручен  с
нормандкой,  но отныне  по  старому  датскому закону  леди Гита  станет моей
женой. И пусть никто не смеет упрекнуть меня, что я оказывал непочтение той,
которую избрал по велению сердца. Все слышали, что я сказал!
     Он повернулся и вошел в покой. К ней. Хлопнул дверью.
     Люди  вокруг переговаривались.  Постепенно  стали  расходиться.  Старый
закон о датской жене - они это сразу восприняли. Порой в Денло датские  жены
имели  больше власти  и почета,  чем  венчанные  супруги.  И  я сглупил, сам
подсказав Эдгару этот  выход. Но все же было нечто, что сулило мне утешение.
Там, за морем, жила другая. Дочь короля. И Эдгар был связан с ней нерушимыми
узами.
     - Дьяволово семя! -  буркнул я, ухмыляясь. -  Посмотрим, что на все это
скажет Бэртрада Нормандская.



     Май 1132 года.

     В этот день мы, послушницы из  обители  Святой Хильды, с утра трудились
на  грядках,  пропалывая  капусту   и  высаживая  рассаду   салата.  Поэтому
немудрено, что мои сандалии, подол и руки,  все было в  земле. Но  когда мне
сообщили  о  желании  настоятельницы видеть меня, я  перво-наперво поспешила
привести себя в порядок. Аббатиса Бриджит не терпела нерях.
     - Вы звали, матушка?
     Настоятельница восседала за пюпитром, перебирая какие-то свитки. Она не
подняла на меня глаз и ни на миг не прервала своего занятия.
     Пожалуй,  я  догадывалась,  зачем  понадобилась  ей.  Накануне  обитель
посетил  наш патрон, преподобный Ансельм из  Бэри-Сэнт-Эдмунса. Он  давно не
заглядывал, и мы знали, что это  связано с его враждой с шерифом  Норфолка и
судебным разбирательством,  доставившим аббату немало  огорчений.  Но вчера,
прибыв в монастырь святой Хильды, он исповедовал нас и  сам отслужил мессу в
нашей церкви. Об отце Ансельме ходило немало нелицеприятных слухов - дескать
и жаден он, и жесток, и по сути спровоцировал мятеж в фэнах этой зимой, но я
всегда видела в нем только  духовного пастыря, а у ж человеческие слабости -
пусть с ними разбирается Всевышний.
     - Подойди сюда, Отилия, - сделала знак мать  Бриджит. - Это документ, в
котором я не совсем могу разобраться.  Преподобный аббат Ансельм отдал нам в
пользование  лес  к югу  от  обители.  Однако  мы  обязаны будем следить  за
дорогой, пролегающей через лес, и я никак не пойму, сколь хлопотно это будет
для сестер и имеет ли мне смысл принять дарение или лучше отказаться.
     Увы, матушка  Бриджит  ничего не смыслила в делах.  Однако она  неплохо
знала  Ансельма  и  понимала,  что  он  никогда  не  оказывает  бескорыстных
благодеяний.
     Я  склонилась  над пюпитром,  изучая  записи.  Ранее в  таких  вопросах
настоятельница  всегда  советовалась с  Гитой, однако после ее  бегства  эта
обязанность перешла ко мне.
     - Конечно, обители  будет выгодно иметь право собирать в лесу хворост и
ягоды, - начала  я. - Но в этом документе ничего не оговорено о  том, чем мы
будем  расплачиваться  с работниками, которые  будут следить  за  расчисткой
дороги. Если это ляжет на нашу обитель, то у нас могут возникнуть трудности.
Видите  ли, матушка, в грамоте ясно отмечено, что  аббатство Бэри-Сэнт имеет
право выпаса в лесу своих свиней. А свиньи вмиг способны превратить дорогу в
болото.  Так что  хлопот у нас с ней будет предостаточно. Исходя из этого, я
имела  бы  смелость советовать не  подписать  сей документ,  пока настоятель
Ансельм не даст  согласия на  то, чтобы  плата за содержание  дороги все  же
исходила от аббатства.
     Я  подняла  глаза  от  испещренного   нормандскими  литерами  свитка  и
смутилась, уловив во взгляде настоятельницы неожиданную иронию.
     - Ишь, как  ты это  сразу определила. Я бы и не додумалась. А ты... Все
говорят, Отилия Хантлей едва ли не святая. Но у тебя столь трезвый взгляд на
земные дела, что до небес тебе еще далеко.
     Я  не знала,  что ответить.  Она просила о помощи и  я  постаралась  ей
угодить. А заслужила попрек.
     -  Это Гита Вейк так  научила тебя разбираться  в  делах?  - неожиданно
спросила настоятельница.
     Внутри  меня все  сжалось,  как  сжималось всякий раз,  когда  при  мне
упоминали имя моей несчастной подруги. На мне лежала немалая вина за то, что
Гита  бежала  из монастыря, примкнула к  бунтовщикам и только  вмешательство
шерифа  Эдгара положило  предел  беспорядкам. С тех пор мы ничего не знали о
Гите,  а  я по  сей  день  мучилась  сознанием,  что  прояви  я тогда  волю,
воспротивься ее отлучке, и она бы по-прежнему жила с нами.
     Мне не удалось побороть невольный  вздох. Я  скучала за Гитой,  мне  не
хватало ее, и грусть о ней была даже ощутимее тех наказаний и упреков, какие
обрушились  на меня  после  ее  исчезновения. И  хотя сейчас  я  знала,  что
настоятельница  Бриджит  снова  начнет  допекать  меня,  в  глубине  души  я
надеялась, что она скажет хоть что-то  о  Гите. Я так хотела  получить  хоть
весточку о ней.
     Однако аббатиса  заговорила  со мной мягко. Сказала, как нам не достает
Гиты, какая она была прекрасная  помощница, какая добрая христианка. Слышать
такое  было  приятно,  особенно если  учесть,  что после бегства Гиты  о ней
упоминали как о черной овце.
     - Бедная девушка! -  сокрушалась настоятельница. -  Такие  способности,
такое будущее ее ожидало. Мы  все  должны молиться о  ней.  Ибо молитвы наши
необходимы ей, как никогда.
     - Вам что-то известно о ней, матушка?
     Аббатиса  откинулась  на  спинку кресла  и, явно игнорируя мой  вопрос,
сложила руки  и  закрыла глаза, словно  уйдя в  молитву. И  я, последовав ее
примеру, стала читать  "Ave". Но сосредоточиться толком не могла,  казалось,
что настоятельница украдкой наблюдает за мной. Наконец она заговорила.
     - В скорый  день  всеблагого  праздника Троицы ты,  дитя  мое,  примешь
постриг, вступишь в сонм невест Христовых и  навсегда порвешь связи с миром.
Но  пока ты  не  приняла монашеский  сан,  тебе следует  съездить  в  имение
Хантлей, чтобы повидать родных.
     - Нет! Я совсем не желаю встречаться с ними.
     - Как  же так, дитя  мое?  Разве ты не  хочешь проститься  с  матушкой,
братьями, отчимом?
     Я  только  отрицательно замотала головой.  Как она может? Почему завела
этот разговор?
     Она не поясняла.  Ограничилась заверениями,  что я совершу доброе дело,
навестив  родных,  а заодно  по  пути  выполню  некое  ее  поручение. Важное
поручение, уточнила она с нажимом. Но тогда  я не  придала этому значения. Я
могла тогда думать только о предстоящей встрече с семейством Хантлей. Или де
Ласи. Ибо моя матушка после повторного замужества носила это имя.
     За вечерней трапезой  было объявлено,  что я отбуду на несколько  дней,
дабы  повидаться с  родней  перед  принятием монашества.  Вполне  приемлимое
объяснение. Ведь  большинство монахинь  или послушниц, даже живя  в обители,
поддерживали  связи  с семьями, им разрешалось принимать  посетителей, порой
они отправляли домой  корзины с гостинцами, а когда корзины  возвращались, в
них  тоже были подарки, иногда даже записочки в которых содержались вести из
мира. Я же  никогда не поддерживала связь с семьей. Моей семьей стали сестры
из  Святой  Хильды,  я  полюбила  монастырь, свои моления,  уроки, волнующие
песнопения, полюбила монахинь с их безобидными россказнями и сплетнями. Я не
желала для себя иной участи.
     В ту  ночь воспоминания так  и нахлынули  на меня. Мой отец умер, когда
мне было около девяти лет. У меня было два младших брата, трех и двух лет от
роду,  а  моя матушка  еще  была слишком  молода,  чтобы  долго скорбеть  по
супругу. Так что едва прошел срок траура, как в нашей  усадьбе Хантлей стали
то и  дело появляться гости, в основном  молодые  мужчины. В  их присутствии
мать  становилась на редкость оживленной и веселой. Нами, детьми, она вообще
перестала заниматься, и я порой слышала разговоры  челяди,  дескать не долго
леди Хантлей будет носить вдовье покрывало.
     Вскоре в Хантлей  появился очень сильный молодой рыцарь сэр Нортберт де
Ласи. Он был безземельным  рыцарем,  шумным, громогласным  и,  как говорили,
красивым.  Мне  же  он казался  огромным, я  пугалась  его  громкого  смеха,
властных манер и не понимала, отчего матушка так счастливо  хихикает,  когда
он прижимает ее к  себе. Вскоре стало ясно, что  леди Хантлей особо выделяет
его  из поклонников, и не прошло и двух месяцев с момента его появления, как
матушка обвенчалась с ним и стала зваться леди де Ласи.
     Поначалу ее брак  ни  как  не сказывался  на жизни  детей.  По-прежнему
матушка едва нас замечала,  мы находились на  попечении домашних рабов,  и я
только  смущалась, когда сэр  де Ласи полуголым разгуливал по  дому, боялась
его  огромного  волосатого тела, грубых шуток. Но моя мать была  без  ума от
сэра  Нортберта, и  даже если он поднимал на нее руку,  быстро прощала его и
вновь ходила веселая и счастливая.
     Когда мне исполнилось десять лет, мать отправилась навестить кого-то из
родни.  Я  не  помню, когда сэр де Ласи  стал  проявлять ко  мне интерес.  В
воспоминаниях остался только страх перед ним,  желание спрятаться,  избежать
его  жестких  пальцев, мокрых губ,  стыд, когда он  пытался залезть мне  под
подол. Я ощущала себя беспомощной перед ним,  особенно когда он находил меня
в любом укрытии, тискал,  повторяя, какая у него славная появилась доченька.
Я не  припомню, чтобы мой родной  отец  вел  себя со  мной столь странно,  и
отчаянно  ждала  мать,  ибо  никто  из прислуги и  рабов,  запуганных  новым
господином, не смел заступиться за меня.
     Мать вернулась и де Ласи на какое-то время меня оставил. Но не надолго.
Потом  вновь  были  его жадные руки,  сопение, мерзкие  словечки,  дескать я
лакомый  кусочек  и  он хочет меня опробовать.  Мать  же  словно  ничего  не
замечала.  Но  когда  однажды  я  не  выдержала  и  пожаловалась  ей...  она
поколотила меня. И какие странные слова она мне говорила! Дескать я скверная
девчонка,  которая  не  ценит  доброго  отношения отчима,  или,  того  хуже,
возомнила  себя слишком хорошенькой,  чтобы соперничать  с  ней за  внимание
Нортберта.
     А потом настал  тот  ужасный день во время сенокоса.  Тогда разразилась
настоящая гроза, с громом молниями, сплошной стеной дождя. Люди  попрятались
под телеги,  но  каков  был  мой ужас, когда под отдаленную  телегу, куда  я
забралась, неожиданно залез отчим.
     - Ну наконец-то мы вдвоем, маленькая красотка, - пробормотал он.
     Я попыталась  ускользнуть однако он поймал меня  за  щиколотку, затащил
назад, причем моя туника при этом задралась и он тут же набросился на меня.
     Кругом грохотал  гром, шумел дождь, а я  задыхалась под его  зажимающей
мне рот ладонью, стонала, а он  устроился  между  моих  насильно разведенных
ног,  и  толчками  впихивал в  меня что-то огромное, твердое,  острой  болью
отзывавшееся в промежности и в животе.
     Получив  свое,  сэр  Нортберт  заявил,   что   если  я  проболтаюсь   о
случившемся, он меня  убьет.  Но я думала, что и так  умру. Все мое  тело  и
нутро болели как сплошная рана. Я была в полуобморочном  состоянии, когда он
выволок меня под дождь, считая,  что вода приведет меня в чувство. И ушел. Я
не помню  сколько пролежала  в  беспамятстве. Пришла в себя уже  дома.  Мать
поила  меня  каким-то отваром, говорила,  как  стыдится меня, раз я с кем-то
таскалась и не уберегла себя. И тогда я так и сказала, что это был да Ласи.
     Она  отшатнулась в первый  миг. А  потом отпустила мне пощечину. Шипела
мне в  лицо, дескать  я все же добилась своего, что  только  и  делала,  что
вихляла  тонкими ляжками перед ее мужем. Я плакала и клялась, что невиновна.
Но она все злилась, говорила, что  проклянет  меня, если  я хоть  словом еще
обмолвлюсь о Норберте.
     Вот тогда я и поняла, что не должна более оставаться дома. Я была почти
в  бреду, когда ночью слезла с лежанки, выбралась из  усадьбы и побрела сама
не ведая куда. Сколько  шла - не знаю. Порой я  теряла сознание, потом вновь
брела.  Меня  мучила жажда и я  слизывала росу с травы,  порой  воровала  на
огородах какие-то  корешки, капусту. Мне  казалось, что надо уйти  как можно
дальше, я боялась,  что меня нагонят  и  вернут.  И  однажды, когда  я почти
превратилась в тень от усталости и  истощения,  я вышла на опушку леса,  где
несколько  женщин  собирали  ягоды.  Они  были  в  темных  одеждах  и  белых
апостольниках сестер-бенидиктинок.  Я  хотела  было убежать, спрятаться,  но
силы оставили меня и я провалилась в беспамятство.
     Первое,  что я  увидела придя в себя, было суровое,  но  полное участия
лицо настоятельницы матушки Марианны.  Она ходила за мной,  была  ласкова  и
внимательна, и, лишь  когда я пошла на  поправку, попросила поведать, что же
все-таки со мной произошло. И я раскрыла  ей  свою душу. Она  слушала молча,
хмурилась. Потом спросила, не захочу  ли я остаться  здесь, в обители Святой
Хильды?  Я желала только  одного  -  никогда не  возвращаться в Хантлей. Она
кивнула. Позже  я  узнала,  что  мать Марианна  связалась с  моей  семьей и,
угрожая оглаской, вытребовала взнос за меня.
     Так  я смогла  остаться  в обители, приобрела здесь  новый  дом,  новую
семью.  Лишь  однажды,  около  года  тому  назад,  меня  навестила  мать.  С
Нортбертом.  Правда  он  поначалу  оставался  в  странноприимном  доме  и  я
беседовала  только с матерью. Она была в положении.  Это была  ее уже вторая
беременность от де Ласи,  она  не причиняла  ей  неудобств, и выглядела мать
бодрой  и  всем довольной.  Сказала,  что они с  Нортбертом  направляются  в
Бэри-Сэнт-Эдмунс,  чтобы  договориться  о  принятии  в  это  аббатство  моих
братьев, так как они, подобно мне, высказали  склонность к служению Господу.
Я  молчала  понимая, что вряд  ли кто  спрашивал мальчиков об  их  желаниях.
Просто  мать с  отчимом  так  хотели  расчистить  дорогу  к  наследству  для
собственных детей.
     Впоследствии  я узнала,  что мать родила еще одного сына. Бог с ними, я
желала  ее детям только добра. И была довольна, что меня оставили  в  покое,
жила в обители Святой Хильды, не помышляя об иной участи. Здесь меня научили
читать и писать, здесь я освоила  музыку, рисование, счет, изучила латынь. Я
знала, что останусь здесь навсегда и была счастлива этим. И вот теперь...
     Под утро, измученная ночными  раздумьями, я  прошла в церковь. Я любила
молиться, находила мистическую усладу  в общении с Всевышним, с Девой Марией
и Святой Хильдой. На меня нисходила благодать и я словно попадала  в связь с
иным миром, светлым и прекрасным, где нет места злу и жестокости, где только
добро  и  чистота.  Моя  душа  оживала,  я  чувствовала, себя  счастливой  и
защищенной. Губы сами произносили слова псалма, в то время, как душа  словно
парила и пела.
     - Ecce enim Deus  audival me, et Dominus susceptor animae. Averte  mala
inimicis meus. Quoniam ex omni fribulatione  eripuisti me, et super inimicos
meos despexit oculus meus.?
     Сзади скрипнула дверь. Я  оглянулась и увидела настоятельницу  Бриджит.
Она была словно смущена. Потом подошла и ласково погладила меня по щеке.
     - Я не хотела  так огорчать тебя,  дитя мое. И  я вовсе не настаиваю на
твоем свидании с родными. Однако пусть остальные считают, что ты отправилась
в  Хантлей.  Идем,  я  объясню  куда  намерена  тебя  отправить  и  с  каким
поручением.
     Ее слова успокоили меня. Странно устроена человеческая душа. Только что
я вся была во  власти переживаний, а  вот меня  уже  разбирало самое обычное
любопытство. И опять мелькнула мысль, что все это как-то связано с Гитой.
     Следом  за настоятельницей я  поднялась  в  ее  покои.  Здесь все  было
скромно: беленые стены, скамья у стены, ложе, коврик для преклонения коленей
перед распятьем.  У  окна  стояло  кресло. Мать Бриджит опустилась на  него,
жестом указав мне на скамеечку у своих ног.
     - Мое поручение касается Гиты Вейк. Ты не удивлена?
     Я  молчала,  и  она  продолжала, не  упустив  случая  напомнить,  что в
случившемся с Гитой есть доля и моей вины.
     - Вчера здесь побывал наш достойный покровитель отец Ансельм. Его очень
тревожит судьба бывшей подопечной. Десять лет он был ее опекуном, десять лет
неустанно  заботился  о  ней,  и  как  мы все  ожидал,  что  однажды  внучка
знаменитого Хэрварда примет постриг, удалится  от  мира  и всецело  посвятит
себя служению Господу. Но из-за твоего попустительства, Отилия Хантлей,  все
старания преподобного Ансельма погублены в одночасье.
     Я  опустила глаза. Да  именно мое попустительство привело к  тому,  что
Гита  ушла в  неспокойный мир. Но сейчас я неожиданно подумала, что аббат не
совсем бескорыстен, желая  вернуть бывшую подопечную в стены монастыря. Быть
опекуном очень выгодно. К тому же, если Гита решит стать монахиней, то перед
пострижением должна будет подписать  отречение от своих прав и дарственную в
пользу  Ансельма.  Поэтому  ее  выход  из  под  его  влияния  был  для  него
неожиданной  помехой к преумножению  богатств, и  озлобил его настолько, что
аббат  повел войска  в фэны. Однако  не  слишком ли я  строга к преподобному
Ансельму? Я ведь ничего не знаю, что сталось с Гитой с тех пор,  кроме того,
что  она  находится  под покровительством шерифа. А об  Эдгаре  Армстронге я
слышала только хорошее.
     - Я внимаю, матушка.
     Мать настоятельница встала, прошлась по комнате. Я заметила, как нервно
она перебирает четки.
     - Видишь ли, Отилия,  молодым душам  в пору их  созревания  свойственны
неожиданные, подчас даже  отчаянные  поступки.  И благо,  если рядом  с юным
существом находится мудрый наставник, который направляет его своим зрелостью
и опытом. Но если  юная душа  оказывается под влиянием человека бесчестного,
греховного - тогда сам сатана  ликует  и  остается  лишь верить,  что  ангел
хранитель  заступится  за  заблудшую  овцу  и  поставит  на  ее  пути  иного
наставника, доброго  и  справедливого, который  сумеет вывести  его из юдоли
скорби и зла.
     - Аминь, - изрекла я, пока не понимая к чему она клонит.
     Настоятельница  остановилась  прямо  передо  мной.  Ее  черное  строгое
одеяние  оживлялось  только  белым апостольником. И я невольно заметила, как
дрожат, чуть поблескивая, золоченые четки в ее сухонькой руке.
     - Известно ли тебе, Отилия, что такое датская жена?
     - Да. Это старый, еще языческий обычай. Мужчина берег в дом женщину, но
живет с ней не венчанным. По сути это грех, но старые обычаи всегда отмирают
с  трудом. Зачастую  мужчины  венчаются  с  одной  женщиной  ради  законного
продолжения рода и  приумножения богатств, но в его  доме может появиться  и
другая жена, которую он берет из любви.
     - Из похоти, ты хочешь сказать?
     - Да, конечно.
     - И ты понимаешь, что  у такой датской жены из похоти, нет ни престижа,
ни  положения законной  супруги. Что,  по сути, она  является наложницей,  о
которой  злословят за спиной,  которую  не пускают в приличный дом,  а чернь
даже плюет ей в след.
     Я пожала плечами.
     -Но ведь датской женой обычно становятся женщины низкого происхождения,
для которых  это лишь  повод возвыситься  и  жить  в более  лучших условиях.
Обычно их не осуждают столь строго.  Особенно, если их господин обеспечивает
их надежной защитой и...
     - А если датской женой стала девица благородных кровей?
     Я стала догадываться и в душе моей разлился холод.
     - Sanctissima!? - только и выдохнула я, перекрестившись.
     Мать Бриджит кивнула.
     - Вижу ты все поняла.  Увы, наша Гита пала.  Стала обычной шлюхой. И ее
растлитель и  погубитель тот Эдгар Армстронг, о коем  мы  столь  долго  были
незаслуженно высокого мнения.
     Почему-то  я  вспомнила,  как  ранее  настоятельница  заискивала  перед
шерифом. А  еще, как Гита  бывала  необычно возбуждена всякий раз, когда  он
наезжал в Святую Хильду. Мое бедное Лунное Серебро... Погублена, обесчещена,
унижена. Внучка великого Хэрварда, само пребывание которой в  нашей  обители
приносило нам столько гордости. И вот теперь... Я  поняла отчего волнуется о
ее судьбе Ансельм.
     - Что же делать, матушка? - только сказала я, ломая руки. - А может эрл
Эдгар освятит их союз в  церкви?  Обвенчается с ней. Гита...  Она ведь такая
красавица.  И  так богата. Отчего бы ему не  узаконить их связь? Не порочить
ее... и себя.
     -  Ну, ты еще слишком наивна, Отилия. Мужчину не опозорит, если он спит
с женщиной  знатного  рода. Среди  мирян это  даже поощряется. Но женщина...
Увы,  мы живем в мужском мире, дитя мое, созданном мужчинами и для мужчин. А
Эдгар  Армстронг, к тому же, в почете  у  короля, неслыханно возвышен и даже
более того.
     Она подсела ко мне.
     -  Преподобный  настоятель  Ансельм  поведал  мне, что Эдгар  Армстронг
обручен. И обручен, ни много ни мало, с дочерью короля, принцессой Бэртрадой
Нормандской. Правда с  побочной  принцессой,  что,  однако,  не  умаляет  ее
достоинства и  положения.  Эта помолвка  уже дело  решенное и нынешним летом
леди Бэртрада приедет в  Дэнло,  дабы обвенчаться  с Эдгаром. В Норфолке уже
все говорят об этом  и никто не сомневается,  что родство с королем Генрихом
возвеличит Эдгара,  даже  принесет ему графский  титул. Но что же тогда ждет
нашу Гиту?
     Я слабо  попыталась заметить, что, возможно, шериф сможет защитить Гиту
от супруги. Аббатиса лишь махнула рукой.
     - Аббат Ансельм поведал мне, что представляет собой леди Бэртрада.  Это
гордая  и  весьма  своенравная особа.  Она даже примаса Англии, архиепископа
Кентерберийского,  смогла  так  опорочить  перед  отцом, что  того  едва  не
подвергли опале. Так неужели же Бэртрада станет проявлять щепетильность там,
где это касается ее личных отношений с супругом?
     И опять я повторяла:
     - Что же тогда делать? Что делать?
     - В лучшем случае шериф будет вынужден выдать Гиту замуж за кого-нибудь
из  мелких  танов. Так  он  хоть  частично  сможет вернуть  ей  доброе  имя.
Частично, сказала я, ибо разве забудется,  кем была Гита  для шерифа? Отныне
ее имя будет навеки опозорено, проклято. И найдется немало таких, кто скажет
-  Гита  Вейк,  потомок Хэрварда,  запятнала  его  род, раздвигая ноги перед
первым же, кто пожелал ее взять!
     Я вздрогнула от неожиданной грубости этих слов. Но матушка Бриджит, как
я  знала, сама  была  саксонской  крови,  и  ей  нестерпимо было  знать, как
пятнается имя высоко почитаемого в Денло мятежника.
     Наконец настоятельница справилась с волнением.
     -  Вот  отчего  Ансельм приезжал в нашу обитель  и  беседовал со мной о
Гите.  Он святой человек, я даже была тронута  его заботой о сей несчастной.
Нужно  ненавидеть грех, но  возлюбить грешника  - говорил  он.  И мы  должны
сделать все возможное,  чтобы помочь Гите, спасти ее  от похотливого шерифа,
который прикрываясь своим опекунством, обесчестил  саксонскую  леди. Вот для
этого и понадобилась мне ты. Я говорила о тебе отцу Ансельму и он  счел, что
ты подходишь нам.
     Я  слушала.  Она  же  заговорила  о  том,  какая  я  богобоязненная   и
рассудительная  девушка, о том, что я была подругой Гите и та прислушивалась
ко мне. И мой долг поехать повидаться с ней и постараться уговорить оставить
Эдгара, уехать от него  до  того,  как  прибудет  его  невеста  и разразится
скандал.  Я  должна  буду  предложить  Гите  вернуться  в  обитель,  где  ее
по-прежнему ждут  и где она сможет укрыться от  злых пересудов.  Тогда аббат
Ансельм вновь выхлопочет, чтобы ему вернули опекунство над ней.
     Я  тоже  считала это  наилучшим выходом  для  Гиты. Конечно Ансельм  не
совсем беспристрастен в этом вопросе, однако что значили его корыстные планы
по сравнению  с  тем,  что Гита  будет спасена  от хулы, укроется за стенами
монастыря, вернется к нам... ко мне... Мне ведь так порой ее не хватало.
     - Конечно я сделаю все, что в моих силах. Когда мне ехать?
     Настоятельница улыбнулась.
     - Я  знала, что смогу положиться на тебя, Отилия. Вы ведь  всегда  были
подругами с Гитой Вейк. не так ли?
     Да,  так.  Мы сдружились  с тех  пор, как только  я  стала оттаивать  в
монастыре от своих  бед. Конечно Гита знала, через что мне пришлось  пройти,
но никогда не единым словом не заикнулась  об  этом. А мне  было лестно, что
меня выделила вниманием внучка легендарного  Хэрварда. Даже не  знаю  отчего
Гита питала ко мне расположение. Она -  любимица в Святой Хильде...  и такая
красавица. Она и ребенком была прелестна, а когда выросла, стала просто, как
ангел.  Однако  всегда  в  ней  словно горело некое  потаенное пламя,  некая
страстность, и  порой мне  казалось,  что  жизнь  в монастырском затворе  ее
гнетет. Но  я гнала от себя  эти мысли. Гита любила книги, любила учиться, А
где, как не  в  монастыре, она могла развить свои  способности к наукам? И я
сделаю все,  дабы она  вновь  вернулась сюда. Так я  заглажу свою вину перед
Гитой, перед сестрами, перед самой собой, наконец.
     Выехала я сразу после трапезы. В обители все по-прежнему считали, что я
еду в Хантлей. Чем  менее  в монастыре  будут знать о моем  визите к датской
жене шерифа, чем вообще  меньше узнают о ее позоре, тем легче ей будет вновь
обрести покой среди сестер.
     Я несколько робела,  отправляясь  в одиночестве  в  суетный  мир.  Мать
настоятельница дала мне в дорогу свою пегую низкорослую лошадку,  а  один из
наших  арендаторов  проводил  меня  через  лес. Лишь когда  мы  вышли из-под
деревьев и под  ногами зачавкала влажная земля,  мой проводник  остановился,
указывая на тропу, окаймленную старыми ветлами.
     -  Двигайтесь все  время по этой  дороге и никуда  не  сворачивайте.  К
вечеру будете в Гронвуде. Его ни с чем не спутаешь, так, что не ошибетесь. А
там кто-либо из людей шерифа отведет вас в Хантлей.
     Но в Хантлей я не поеду. Я ехала в Гронвуд, к Гите.
     Я тронула повод лошади и причмокнула губами. В пути я размышляла о том,
что скажу подруге. В глубине  души я опасалась, не добровольно ли Гита пошла
на союз с шерифом?  Он всегда  производил на нее впечатление.  На  всех нас.
Однако, чтобы позволить опорочить себя...
     Я вновь и вновь продумывала наш разговор с Гитой,  но в какой-то момент
мои глаза словно открылись, и я увидела, как хорошо вокруг. Я ехала по тропе
через заливные  луга  фэнов, смотрела по  сторонам  и сердце мое исполнилось
благодатью.  Была  весна,  май  месяц. Впереди  блестели  под солнцем  земли
фэнленда, ярко зеленела осока, качались камыши  да темнели  среди тростников
кровли хижин,  под которыми  ютились  болотные  жители.  Искрящиеся  заводи,
сверкая среди зелени,  уходили вдаль до  самого горизонта.  А островки между
ними были  покрыты  цветущими  яблоневыми  садами, словно розоватым  облаком
одевая берега вод.
     Я ни  когда  еще не заезжала  так  далеко  в  фэны,  однако  страха  не
испытывала. В округе  уже давно не было слышно о разбоях, к  тому же на  мне
была одежда послушницы. Уже одно это должно было охранить меня, ведь поднять
руку  на  посвятившего  себя  Богу - великий  грех.  Единственное,  что меня
тревожило  - это лошадь подо мной. Мать  Бриджит сказала, что это послушное,
хорошо  выезженное животное. Но настоятельница была прекрасной наездницей, я
же уже  много лет не ездила верхом. Пегая, чуя мою нетвердую посадку,  порой
начинала упрямиться, даже останавливалась, тянулась  к придорожным зарослям.
И  лишь  сердито фыркала  и мотала головой, когда я понукала ее. А  один раз
сделала такой скачек, что я едва не вылетела из седла.
     Так  мы и продвигались. Изредка попадались редкие путники - то старуха,
собиравшая хворост,  то крестьянин с вязанкой тростника для плетения корзин.
По заводи проплыла лодка и мальчик-подросток правил ею, отталкиваясь шестом.
А один раз мимо проехал целый отряд вооруженных всадников  и я смутилась под
взглядами  откровенно  разглядывавших  меня  мужчин.  Однако  чем  дальше  я
углублялась в фэны, тем местность становилась пустыннее, оставаясь такой  же
прекрасной. Воистину, велик Творец, создавший такую красоту.
     В  эту  пору  над  фэнами  воздух  чист  и  прозрачен,  солнце  ласково
пригревает и вскоре мне стало даже жарко. По обе стороны тропы блестели окна
заводей,  морщась  под  кошачьими шажками  легкого ветерка.  Стройные тополя
вскидывали к верху серебристой изнанкой  свежую листву. Золотистые  ветви ив
плавно стекали в  воды и под ними мелькали  силуэты лебедей. Кричали чибисы,
рядом  находился  их  молодняк.  Мимо синей  молнией промелькнул  зимородок.
Грациозные стрекозы  бороздили воды, выбирая для посадки цветы мяты.  Цветов
было  множество  - белые,  ярко  желтые,  нежно  лиловые.  От  них в воздухе
разливалось  дивное  благоухание.   Я  замечала  и  множество  лекарственных
соцветий, каких мы собирали и сушили у нас  в обители - дудник, кровохлебку,
белокрыльник.
     Изредка на тропе возвышались большие  деревянные кресты. Я не знала что
и зачем их воздвигли в столь пустынном месте - то ли чтобы определять тропу,
то ли их  установили  тут некие  поборники  христианства из  рвения  к вере.
Кресты  стояли  позеленевшие  от  мхов  и  влаги,  но  все  равно величавые,
вызывавшие трепет.  Возле  одного  из  них  я решила  даже сделать небольшую
остановку, опустилась  на колени и  вслух  прочитала "Аve" и "Раter noster".
Когда встала с колен меня  просто ослепил блеск солнца  на заводях. Уже было
далеко за полдень, все  сияло. Я  видела  ярко изумрудные  поляны, а  совсем
рядом,  где  заводь подходила к самому  откосу тропы,  светлели  белоснежные
лепестки кувшинок с ярко золотистой завязью в глубине цветка.  Диво, как они
были прекрасны. Но  я знала и  как  они  полезны. В  этих  цветах содержатся
средства  болеутоляющие и успокоительные, а корневища  их обладают свойством
лечащим  желудочные  колики,  помогающие  при  боли  в глазах  и  голове. Из
кувшинок  еще изготовляют  отвар на эле,  которым моют  голову при выпадении
волос, а их сок используется при выведении веснушек и для отбеливания кожи.
     Уж не знаю, может я вспомнила, что в нашем лазарете на исходе их запас,
а  может  мне  в  голову ударила весна и неожиданная свобода,  но  я  решила
нарвать  их. Заметив  неподалеку нависающий  над водой ствол ивы, я оставила
свою лошадку  на тропе, а  сама, пройдя по склоненному дереву, стала срывать
плавающие  среди  крупных  листьев  молочно-белые  цветы.   Нарвала  их  уже
достаточно, когда вдруг совсем рядом в  камышах пронзительно закричала выпь.
И тут моя лошадь испуганно заржала и, круша тростник, кинулась прочь.
     Этого  только не хватало!  Хвала  Святой  Хильде, что  лошадь  отбежала
недалеко. Я видела ее черно-белую, как у коровы, спину в зарослях.  Подзывая
и  стараясь, чтобы  мой голос  звучал спокойно, стала пробираться  к ней. Но
нервное, напуганное животное, едва я приблизилась, вновь кинулось прочь.
     А мать Бриджит говорила, какая  ее лошадь спокойная. И, конечно же, она
не  поблагодарит меня,  если я  потеряю  ее любимицу среди фэнов.  Поэтому я
вновь и вновь ходила  за  пегой, звала, едва не расплакалась с  досады. Ноги
промочила,  где-то потеряла собранные кувшинки, вся измазалась  в тине, даже
порезала осокой руку. Господи, ну что за наказание?
     Неожиданно  при очередном моем приближении к лошади, я обнаружила,  что
она  зацепилась поводьями за корягу,  рвется, но  не  может освободиться.  Я
подошла и... Прости  мне, Господи, но  я хотела  ее даже ударить.  Но вместо
этого  обняла  за шею и  расплакалась.  Потом  отцепила повод  и,  таща вмиг
ставшую спокойной животину, пошла назад на тропу.
     Идти  было трудно.  Под ногами  хлюпала жижа, упруго поддавались пласты
мха.  Крест  на  тропе  виднелся  довольно  далеко,  но  передо мной  лежало
открытое, зеленое  от бархатистых мхов пространство. Чтобы сократить путь, я
свернула на него.
     Я все  еще всхлипывала, слезы застилали глаза,  когда вдруг  неожиданно
почувствовала, как почва  заколебалась у меня под  ногами, и я  увязла одной
ногой  в тине почти до колена.  Я перенесла всю  тяжесть на другую ногу,  но
вместо того, чтобы выбраться, увязла и второй.
     От  прикосновения  холодной  скользкой тины  мне стало  жутко,  в горле
застыл испуганный крик. Трясина. Как я была столь беспечна, что  не подумала
о них?  И  теперь меня  начало  медленно  засасывать. Ногами  не пошевелить,
словно застряла в вязкой сметане.
     Я не могла развернуться, только вцепилась покрепче в повод.
     - Пошла, пошла! - шикала на лошадь в надежде, что она вытащит меня.
     Пегая фыркала и топталась  на месте. Я погрузилась уже до бедер и почти
висела на поводе.
     Болото  вдруг издало какой-то  глухой странный звук.  Словно  бы  рядом
вздохнуло  живое  существо. Моя  лошадь испуганно заржала,  рванулась.  И  в
первый миг она немного вытащила меня из трясины, но тут повод выскользнул из
моих мокрых  ладоней и, потеряв равновесие, я шлепнулась  на грудь, раскинув
руки.  Слышала,  как, круша камыш, отбежала прочь лошадь. Сама же  я  лежала
пластом на  мягком  мху. Я плакала, тихо стонала. Но  одно я  поняла: пока я
лежу распластавшись, я не погружаюсь.
     Я  немного  успокоилась, но  ненадолго. Сколько  я буду находиться так?
Появиться ли кто-нибудь на тропе? Только на это я и могла уповать. Но стоило
мне хоть немного пошевелиться, как холодная пасть  болота тут же тянула меня
в себя.
     От холода я стала мелко дрожать.  Ноги оледенели, я их вообще перестала
чувствовать. Подо  мной  во мху постепенно  скопилась вода. А  вокруг  сияло
солнце, пели птицы. Совсем рядом на стебель опустилась стрекоза,  я смотрела
на нее, как  она  покачивается  на стебле, легкая, искрящаяся,  в любой  миг
готовая улететь. Как же я завидовала ее свободе!
     Я  принялась молиться, вспоминая все, чему  меня учили в монастыре. Раз
уж мне суждено погибнуть столь страшной смертью -  на то Божья воля. Грешная
плоть, за которую мы так  цепляемся,  только обременяет душу, истинная жизнь
которой  начинается только после смерти.  И разве  всякий человек не  должен
смиренно нести свой крест?
     Святые мученики -  вот в ком  следует черпать мужество  и твердость!  И
вдруг меня  посетила странная мысль.  Все эти великие  светочи пострадали за
веру,  а  я... я ехала для того, чтобы уберечь от греха  единственно близкое
мне существо. И лукавому удалось увести  меня в сторону, а затем толкнуть  к
погибели... Теперь и Гита погибнет!
     Я завопила, стала просить Создателя спасти меня. И -  о, как мы слабы в
минуту бедствия! - я  стала  кричать, что хочу  жить, что  мир прекрасен,  я
люблю его, хочу его видеть...
     Я заметалась и стала погружаться.
     Но тут произошло чудо.
     Наверное я совсем отупела  от страха, не  заметила,  что уже не одна. И
когда сильная руку  схватила мое  запястье, даже не  поверила,  что спасена,
лишь  инстинктивно  вцепилась  в  удерживающую  меня руку.  Как  сквозь  сон
чувствовала силу, которая спасала меня, тащила, дюйм за дюймом вытаскивая из
трясины.
     - Ну  вот  и  все, малышка,  - различила  я  рядом мягкий успокаивающий
голос.
     Это  был мужчина. Синеглазый, улыбающийся, прекрасный как  архангел. Он
поднял меня на руки,  и до чего  же надежными, теплыми,  успокаивающими были
его руки!  Он  вынес  меня на  тропу,  мягко  выговаривая,  как неразумно  я
поступила, пустившись бродить  по  фэнам  там, где  высится  крест. Ведь  их
установили со  специальной целью - указывать  путникам, что поблизости может
оказаться трясина.
     - Я не знала их назначения.
     Это были мои первые слова. Я пришла в себя. Поняла, что сижу у подножия
того креста, где  недавно молилась. Оглядевшись,  заметила, что  солнце  уже
довольно низко висит над горизонтом. Сколько же времени я провела в трясине?
     Озябшая,  я  дрожала, но мой  прекрасный спаситель укутал меня  плащом.
Подсел рядом, приобняв и согревая. Я видела его высокие, вымазанные болотной
тиной сапоги  из  прекрасного  сафьяна с теснением, видела обтянутые  черным
сукном штанов, сильные колени, прикрытые полостями кожаного доспеха. До меня
постепенно стало доходить, что меня спас не архангел, а мужчина,  и  мужчина
воин,  к тому же, и  еще состоятельный человек. Ведь даже  плащ,  которым он
меня укутал, был очень  дорогим  - широкий,  из прекрасно выделанной светлой
кожи,  столь  мягкой,  что  струилась  складками  как  ткань.  А  внутренняя
подкладка  плаща была из невероятно дорогого малинового бархата -  несметная
роскошь.  К  тому  же  плащ  так приятно  пах -  теплом, мужчиной  и  некими
экзотическими травами...
     До меня  наконец дошло, что  я  нахожусь один на один с мужчиной, более
того, не боюсь его, даже позволяю обнимать себя, и мне тепло и хорошо  в его
объятиях.
     Я попыталась отстраниться  и он меня тут  же  отпустил. Мне даже  стало
немного жаль, как сразу он это сделал. Подняв голову,  я вновь посмотрела на
него.  Синие  глаза,  спадающие  на  лоб  каштановые   кудри,  сильная  шея,
богатырский размах чуть  покатых плеч. Мой спаситель был прекрасен. Не диво,
что я приняла его  за  посланца  небес.  Однако  теперь я узнала его.  Шериф
Норфолкшира.  Эдгар Армстронг, от которого я собиралась спасти свою подругу.
И который только что спас меня саму.
     - Сэр Эдгар?
     - Вы меня знаете?
     Он спросил это без особого удивления. Ведь он был известной личностью в
Норфолкском  графстве. Я  только не представляла, что такой важный вельможа,
шериф, может разъезжать  в одиночку, без свиты. Почему-то я спросила  его об
этом. Он улыбнулся.
     - Ну,  раз вас  интересуют такие  мелочи,  значит вы вполне оправились.
Надо только вас согреть. Дрожите, как осиновый лист.
     Неподалеку стоял его гнедой конь, а рядом с ним топталась пегая кобылка
аббатисы.  Подходя к коню,  Эдгар похлопал ее по крупу,  сказав, что если бы
эта животина не попалась ему подле креста, он бы и не  заподозрил, что рядом
кому-то нужна помощь, стал звать. Странно, но я не слышала этого. Я наверное
была  в таком  шоке, что уже  ничего не различала. Он же, хотя  и заподозрил
наихудшее, но все же решил поискать среди зарослей. Пегая проложила изрядную
колею в тростнике,  однако все равно вряд  ли бы он отыскал меня, если бы  я
вдруг не подала голос.
     Говоря  все  это, он  достал  из  чересседельной  сумки кожаную  флягу,
откупорил ее и протянув мне.
     - Выпейте, вам необходимо согреться.
     Я попыталась отказаться.  Ссылалась, что посвятила себя духовной стезе,
а устав Святого Бенедикта запрещает злоупотребление этим  напитком. Но Эдгар
только усмехнулся.
     -  Я  понял,  что вы  из  монастыря.  Однако, если вас  не согреть,  вы
заболеете, а болезнь  совсем не  то, что надо столь  хрупкому созданию. Ведь
если  Господь  привел  меня  к  вам,  чтобы  спасти,  я  уж  не  позволю вам
расхвораться.  Так что пейте. Ибо аst nos tristificus perturbat potio sucis,
cum medus atque caeres.?
     Этот  человек  знал,  как со мной  общаться.  И  на  латыни он  говорил
превосходно. А латынь известна лишь людям, получившим образование, которых я
особо  отличала.  В итоге я  подчинилась.  Шериф  улыбнулся  и я  тоже стала
улыбаться. Покорно  поднесла флягу к губам,  сделала глоток, еще.  Вино было
сладким,  густым. Мне стало  хорошо и легко, если бы не неотвязная  мысль  о
том, что  этот  благородный  лорд, спасший  меня,  я  то  же  время  человек
погубивший мою подругу.
     Почему-то сейчас я легко поняла, как  вышло, что Гита не устояла  перед
ним. Эта мягкая чарующая  улыбка, выразительные глаза, сильная рука, готовая
поддержать и помочь...  Но, помоги  мне,  заступница Святая Хильда! -  я  не
должна забывать, как хитер царь зла, как ловко соблазняет нас.
     Я отшатнулась от Эдгара, вскочила.
     -  Сэр,  мне надо  спешить.  Я... Меня послали с  поручением. Отпустите
меня.
     Шериф выглядел удивленным.
     -  Но  я  и  не  удерживаю вас, дитя.  Однако  вы не оправились  еще от
потрясения. Я мог бы проводить вас. Куда держите путь?
     - В Гронвуд. Ой, нет! В Хантлей.
     - К де Ласи?
     Я терялась под его испытующим взглядом.
     - Нет. То есть,  да.  А  по  пути  я намеривалась  сделать  остановку в
Гронвуде. Ведь там, кажется, есть часовня, а я хочу возблагодарить Господа и
всех святых за то, что спасли меня... прислав вас.
     У Эдгара был удлиненный,  красивый разрез глаз, но сейчас мне казалось,
что он просто щурится, словно изучая меня.
     -  Осмелюсь  спросить, девушка, как ваше имя? И из какого монастыря  вы
держите путь?
     - Я принадлежу к обители Святой Хильды. Мое имя Отилия Хантлей и  я еду
навестить родных.
     Эдгар вновь заулыбался.
     - Итак, вы и есть  Отилия из Святой Хильды. Чтож, я неоднократно слышал
о вас от моей подопечной леди Гиты Вейк. Знакома вам такая?
     Я  лишь  кивнула.  Он  отзывался о  Гите  почтительно  и  нежно.  Не  с
пренебрежением, как я считала, должен отзываться  мужчина о  соблазненной им
женщине.
     - Вот что, девушка, - сказал шериф,  поднимаясь. - Будет лучше, если мы
поедем вместе. Ваш  путь лежит в Гронвуд, так  что нам  по дороге. Мне будет
спокойнее, проводив вас, поскольку  вы плохо ориентируетесь в фэнах. А когда
мы  прибудем  в  Гронвуд  и  вы посетите  часовню,  думаю,  не будете против
встретиться с миледи Гитой. Она живет  в  Гронвуде  и  я постараюсь устроить
вашу встречу. Согласны?
     Я опять  кивнула, видела его улыбку и сама улыбалась. От этого человека
исходили  доброжелательность и  сила,  которым  я  не могла  противиться.  В
глубине души я знала, что он совратитель, что его  обаятельная  личина может
быть опасна. Но... Он ведь спас меня и я не могу быть  с ним суровой. Это я,
которая раньше  видела  в каждом мужчине  лишь опасность! Почему  же  я  так
покорна с шерифом?  Настолько  покорна, что даже согласилась сесть за ним на
круп  его коня, когда Эдгар предложил мне  это.  Возможно меня не привлекала
перспектива езды на пугливой пегой и я понимала, что так мы скорее доберемся
до Гронвуда.
     Я ехала позади шерифа, держась за разделявшую нас  высокую  луку седла.
Мою лошадь он вел на  поводу, в  пути мы совсем  не разговаривали, не считая
его короткого упоминания, как лестно отзывалась обо мне Гита. И от этих слов
мне стало хорошо. Признаюсь, что меня  бы раздосадовало, если бы она, будучи
в плену чар Эдгара, забыла нашу многолетнюю дружбу.
     Вскоре  низины фэнов  остались позади. Почва стала суше, леса сменились
пашнями, и мы то и дело проезжали селения, встречали крестьян, пасших свиней
в дубравах, или гуртовщиков,  перегонявших овец.  Все эти люди снимали шапки
перед  шерифом, а на меня поглядывали с  любопытством  - на  меня,  женщину,
закутанную в плащ  Эдгара, едущую на одной с ним лошади... Я забеспокоилась.
Может они считают, что я очередная жертва Эдгара Армстронга? Уж не пересесть
ли мне на мою пегую? И еще эти подспудные, греховные мысли, о том, настолько
ли  я хороша, чтобы люди могли меня счесть достойной внимания шерифа? От них
меня обуял еще  больший стыд. Я  сжалась, поникла,  сидела, укутанная в плащ
Эдгара, не в силах поднять головы.
     -  Вон уже Гронвуд,  -  услышала я  голос своего спутника и в нем  была
радостная гордость.
     Только теперь  я осмелилась  бросить  взгляд вперед.  Воистину то,  что
говорили люди о Гронвуде, не было преувеличением. И хотя замок был еще далек
от завершения, чувствовалось, что это будет нечто грандиозное.
     Строения Гронвуда возвышались на небольшом пологом холме - белые мощные
стены, круглые башни,  рвы,  вокруг  которых уже  возникло  целое селение. И
сколько тут людей!  Забыв обо всем, я глядела по сторонам. Это был  какой-то
человеческий муравейник. Причем все  без исключения, были заняты делом,  все
работали.  Я  видела множество  мужчин и женщин, таскавших  камни,  пиливших
дрова,  кативших  бочки,  носивших  речной  песок.  Мимо  проезжали  телеги,
груженные мешками с известью, сновали разнорабочие.  Я видела штабеля бревен
и обтесанные каменные блоки, слышала команды, выкрики. Клубилась пыль, пахло
потом,  древесиной,  запахом  смолы. Все  это напоминало картину  хаоса,  но
некоего упорядоченного хаоса, где каждый знал, что делать.
     Мы миновали первый ров шириной более пяти ярдов и глубиной  около семи.
За ним  тянулся вал, образованный выкопанной изо рва землей. Далее  еще один
ров, за которым уже высилась стена  с выступающими из нее круглыми дозорными
вышками.  Я  видела, как рабочие поднимают  при помощи  блоков  и лебедок на
высоту стен поклажу с камнями  и отшлифованные  блоки,  а на верху каменщики
заняты  укладкой - скребут, шлепают,  пристукивают  мастерками. В сарайчиках
вдоль стен можно было видеть  камнетесов, обрабатывающих с  помощью резцов и
деревянных молотков будущие плинтусы, капители колон, арок. Невдалеке стояла
кузница, сквозь  открытую  дверь которой виднелись отблески огня  и слышался
звон  ударов  по  наковальне  - это  кузнец  готовил  для  строителей  новые
инструменты.
     Когда мы  миновали проем в крепостной стене въехали во внутренний двор,
я  с удивлением поняла, что Эдгар намеривается  его покрыть плитами,  словно
полы в  соборе - неслыханная роскошь. А  прямо  перед  нами высилась громада
главной замковой  башни-донжона. Полускрытая сетью деревянных лесов, она все
же производила впечатление настоящего дворца: ровные каменные ступени вели к
высокому  крыльцу, идеальны были проемы окон с  овальным верхом, а  еще выше
виднелась открытая  галерея,  на которой трудились  каменотесы,  придавая ее
подпоркам вид сдвоенных изящных колон.
     Эдгар остановил коня у крыльца и с легкостью соскочил на землю.  На его
окрик в арке двери показалась немолодая крепкая женщина.
     - Эй, Труда, где сейчас леди Гита?
     Женщина,  вытирая руки о передник, поспешила нам навстречу, сказав, что
госпожа весь день была в замке, а недавно выехала прокатиться верхом.
     - Думаю она скоро  она скоро вернется, - кивнул Эдгар. - А пока, Труда,
прими как следует нашу гостью. Миледи наверняка обрадуется встрече с ней.
     Увидев мою мокрую, испачканную тиной одежду, пожилая женщина сокрушенно
зацокала языком.
     - Святые угодники! Что же это с вами приключилось, милочка?
     Не дожидаясь  ответа, она повлекла  меня  за собой,  но  наверху  я  на
мгновение остановилась.
     - Милорд  Эдгар, я так еще  и не поблагодарила вас  за  свое  спасение.
Храни вас Бог. Отныне я всегда буду поминать вас в своих молитвах.
     Он  слегка  поклонился.  Скорее  игриво,   чем  почтительно.  Но  я  не
обиделась.  Как  и ранее меня обезоружила  улыбка шерифа. В  ней была  почти
женская мягкость,  еслибы мужественность Эдгара не  проступала в решительном
подбородке, быстром твердом взгляде.
     Я  последовала за  Трудой под  округлую  высокую  арку,  всю  в  резных
архивольтах, как в храме. Право  я оробела, вступая под  нее. А зал, какой я
увидела  за  дверью...  Здесь еще велись отделочные  работы, пахло  краской,
штукатуры   трудились  выравнивая   стены,  разнорабочие   выносили   мусор,
прибиралась прислуга. И все же зал  был уже великолепен. Я заметила,  что  в
отличие  от шестигранной постройки самого донжона,  зал  имел  прямоугольную
форму  благодаря обрамлявшим  его параллельным стенам. В каждой из них  друг
против  друга  были установлены  камины, красиво  украшенные  колонами  и  с
выступавшими  навесами  вытяжек.  Над  головой расходились выгнутые своды  с
резьбой,  но  главным украшением  зала  было,  конечно  же,  огромное  окно,
располагавшееся  как раз напротив  входа.  Оно было разделено на  три  части
колонами, и  застеклено  цветными стеклами,  как в соборе.  И это  было  так
великолепно, особенно сейчас,  когда в лучах  заходящего солнца,  его синие,
золотистые   и   пурпурные  ромбы   и  круги  стекол,  схваченные  узорчатым
переплетом,  горели  и сверкали, как  драгоценности,  бросая  вокруг пестрые
разноцветные блики.
     Так  вот где обитала моя подруга!  Здесь роскошно и весело,  и почему я
должна  думать, что  Гита  тут несчастна? Но разве дьявол не  соблазняет нас
мирскими благами, чтобы мы забыли о высшей ценности - о чистоте души?
     Труда пригласила  меня пройти  в  небольшую  дверь,  обнаружившуюся  за
выступом  одного  из  каминов.  И  мы  оказались  в  треугольном  помещении,
образованном выступом  башни и отделявшей его от зала стеной. Здесь, видимо,
была девичья,  кругом  прялки, станки для тканья. Несколько женщин трудились
за ними, но по приказу Труды оставили работу, принесли  теплой воды, которую
налили в большую бадью, а так  же сухую  одежду.  От стены,  за  которой был
камин, исходило тепло, но раздеваться при  посторонних мне было неловко, и я
решилась на это,  только когда мне принесли  деревянную ширму, за которой  я
смогла укрыться.
     Женщины  вновь принялись за работу,  постукивали их  станки,  слышалось
перешептывание.  Я  с  наслаждением обмылась и переоделась в  незнакомую, но
чистую  одежду  -  тунику  некрашеного светлого холста  с  узкими  рукавами,
накинула на плечи и голову  шерстяную  шаль. Я давно уже  не  носила мирских
одеяний,  меня  смущало,  что  подол туники  короче,  чем  у  моего  одеяния
послушницы, и доходил лишь до щиколоток, не скрывая ступней. Я села за своей
ширмой на скамью, поджав под нее ноги.
     Вскоре вернулась  Труда, принесла мне перекусить - еще горячие  с  пылу
жару лепешки, тушеную капусту, салат из редиски с зеленым  луком, сдобренный
сметаной,  и кусок  баранины, от  которого  шел изумительный  аромат. Я и не
заметила, как проголодалась, но все же прежде чем приступить к еде, я прочла
полагающуюся молитву.
     Труда все время стояла рядом, держа в руках кувшинчик с элем.
     - Ишь, какая вы богобоязненная  девушка, ну  точь-в-точь  наша госпожа.
Сэр Эдгар сказал, что вы ее подружка?
     Норфолкские крестьяне и челядь всегда  запросто держатся с окружающими.
Вот и  Труда, подсела ко  мне,  расспрашивала, что же  со мной приключилось,
нетерпеливо  ерзая, ожидая пока я прожую, чтобы ответить. Обычная саксонская
простолюдинка, но одета в добротное сукно, а  головная  повязка, обрамляющая
ее пухлые щеки, даже накрахмалена. Наши прихожанки в Святой Хильде выглядели
куда проще.
     Я  заметила, что и перешептывание  работниц прекратилось, тоже слушали,
даже замедлили  работу. Труда, устав добиваться моих  сдержанных  пояснений,
заговорила  о своем.  Рассказала, что  еще  недавно жила в фэнленде, а когда
госпожа переселилась в Гронвуд, то с охотой  пошла к  ней в услужение. Здесь
всегда оживленно, всегда есть с кем посудачить. Да и положение ее устраивает
-  состоять при датской жене  лорда шерифа и  почетно и выгодно. И она опять
властно прикрикнула пряхам, чтоб не прекращали работы.
     - А моя госпожа, дай ей Бог  здоровья, расположилась  тут, как истинная
леди.  Замок хоть  и не достроен, но над залом уже есть несколько  прекрасно
отделанных покоев, а так же уютная спаленка, где Гита милуется с шерифом.
     Как спокойно она  об этом говорила! И  словно бы  с одобрением. Хвалила
Эдгара. Вон как де хорошо он относится к ее госпоже, как нежен с ней, богато
одаривает.  Специально  для нее накупил дорогих тканей,  красивых  перчаток,
мягкой обуви,  мехов. А еще и  Снежинку ей подарил,  самую лучшую кобылу  из
своего табуна, и  лично  обучал  Гиту  ездить верхом.  И  теперь,  когда  он
устраивает охоты или они ездят в гости к кому из  соседей, леди  Гита всегда
ездит на белой арабке, какой нет и у этих надменных нормандских дворянок.
     Этой темной женщине и в голову не приходило, что все подобные милости -
не более чем плата богатого вельможи ублажающей его наложнице.
     Наконец я  не выдержала  и  попросила проводить меня  в часовню. Труда,
похоже, заметила некое раздражение  в моем голосе, поглядела пытливо, но  не
перечила.
     Часовня в Гронвуде  была уже отстроена,  она была  деревянная, довольно
обширная  и, как по пути сообщила  мне Труда, каждое  воскресенье вся челядь
шерифа и строители  отстаивают там  мессу.  Мы уже достигли крыльца часовни,
когда Труда тронула меня за локоть, указав в сторону.
     - Вон, полюбуйтесь-ка.
     Я оглянулась и замерла  на месте. Во двор въезжала Гита в сопровождении
пары грумов  и смуглого  низкорослого  пажа.  Она восседала на  великолепной
белой, как снег, лошади,  закутанная  в  лиловый бархатный  плащ до кончиков
башмаков,  а  на ее волосах. Заплетенных  в косы,  сверкал чеканный  золотой
обруч.
     Моя  подруга была  разом похожа  и  на  величественную  королеву,  и на
легкомысленную  красотку.  На  ее  лице  играл  румянец,  волосы  на  висках
растрепались, зубы сверкали в улыбке.
     Я видела, как  к  Гите подошел шериф, что-то сказал и она засмеялась. Я
заметила,  как  нежно  и  почтительно поцеловал ей  руку Эдгар, не отпустил,
прижал к щеке. Гита улыбалась, пыталась высвободить ее, но он вновь ловил ее
запястье, целовал. На них  многие  глядели, но эти двое словно и не замечали
общего  внимания,  увлеченные  друг  другом.  Постыдно было  так придаваться
чувству на глазах толпы, но одновременно и прекрасно. И почему-то мне пришла
мысль, что Эдгар  действительно  любит и  ценит Гиту.  А она...  Я  на  себе
убедилась,  какой  притягательной  силой обладает  шериф.  Наверное приятно,
когда тебя любит такой мужчина. Но  разве его чувство может  быть  истинным,
когда  все знают, что он скоро ждет другую, а Гита для него просто доступная
женщина? И все же... все же... Его внимание к  Гите, его мягкая нежность, то
что  он окружил ее такой  роскошью и почтением...  Как  бы я себя повела  на
месте Гиты? Я?!. О, Святая Хильда! Как я могла даже подумать о подобном!
     Я кинулась в часовню, как в укрытие. Долго молилась, преклонив колени у
алтаря. И как всегда молитва успокоила меня, привела в благостное состояние.
Я глядела  на огонек лампады у распятия, не  замечая ничего вокруг, отрешась
от всего.  Может поэтому  и не заметила, когда  рядом оказалась моя подруга.
Только вставая увидела ее коленопреклоненной немного позади себя:  Гита, как
и в Святой Хильде,  не стала  прерывать  мою молитву,  даже присоединилась к
ней. И только когда я поднялась и наши  взгляды встретились, она улыбнулась,
а в следующий миг, мы так и кинулись друг к другу.
     - О небо,  как  же я рада  тебя, Отил! Я не поверила своим ушам,  когда
Эдгар сказал, что ты в Гронвуде.
     Она обнимала меня и смеялась, выглядела счастливой, ни тени смущения. Я
тоже не решилась сразу  сказать  о причине  своего  приезда,  и вместо того,
чтобы пенять ей за легкомыслие, только и твердила, как  рада ее  видеть, как
она похорошела.
     Когда мы вышли из часовни, Гита принялась меня расспрашивать, как  меня
приняли,  всем  ли  я   довольна,  понравилось  ли  мне   в  Гронвуде.   Она
действительно, держалась  тут как хозяйка. Это стало особо заметно, когда мы
вернулись  в  донжон,  и  ее окружили люди,  спрашивали,  теребили,  просили
внимания. Она  стала  отдавать  распоряжения,  но  заметив,  что я  теряюсь,
увлекла  меня  в  сторону,  извинилась,  сказав,  что   мы  сможем  спокойно
поговорить немного позже, когда она выполнит свои дела хозяйки замка. А пока
она  препоручила меня заботам того смуглого мальчика,  какого сперва приняла
за ее пажа. Но оказалось, это бастард Эдгара.
     -  Это  Адам,  - говорила  Гита,  обнимая ребенка.  - Он сын  Эдгара от
сарацинки и просто чудесный ребенок. Да, Адам? И ты не  откажешь мне, если я
поручу тебе проводить нашу гостью в мою комнату наверху?
     Мальчик тут же взял меня  за  руку, стал увлекать по лестнице наверх. Я
заволновалась, что сейчас окажусь в покое, где Гита "милуется" с шерифом. Но
оказавшись в небольшой комнате, огляделась. Этот покой в недостроенном замке
был уютен и богат. Скамьи у  стены  покрыты  сукном, всюду  вышитые подушки,
резные  стульчики, а на полу  ковер, столь роскошный, что страшно ступить. В
нише  окна пяльцы  с  неоконченной  вышивкой,  в ящичке  яркие мотки  ниток,
пестрый  бисер в коробочке. Рядом пюпитр для  письма, коробка с пергаментом,
заточенные перья. Видимо Гита не отказывалась от привычных занятий и в миру.
А рядом  горка с книгами. Гита всегда  любила читать и  Эдгар шел  навстречу
своей датской жене, покровительствуя даже ее столь дорогостоящему увлечению,
как книги.
     -  Миледи Гита  любит  уединяться тут,  когда  нет  дел, -  пояснил мне
ребенок.
     Уединение - тоже роскошь. У нас в обители мы редко могли позволить себе
подобное.
     Меня  сразу потянуло к книгам, но  Адам  поначалу  не  давал мне покоя,
твердил,  что  Гита  рассказывала ему обо мне, говорила, что  я  святая.  Он
спрашивал, каково это быть Святой, и мне пришлось разочаровать его, пояснив,
что  во  мне  столько же  святости,  как и в нем самом.  Похоже  этот чудный
ребенок был разочарован. Мы с ним разговаривали какое-то время, и он  удивил
меня неожиданными познаниями в Святом Писании. И это сын язычницы-сарацинки!
     Гита  вскоре  забежала к  нам,  но  ненадолго,  просто  предложила  мне
отужинать с ними в общем зале. Я отказалась и она не настаивала, вновь ушла.
За ней  поспешил  и  Адам. Похоже  этот ребенок души не чаял  в  ней  и  они
прекрасно ладят. Бастард шерифа  и его любовница. Сейчас они живут с шерифом
одной семьей и, похоже, счастливой семьей. Но что будет, когда прибудет дочь
короля?  Тогда  они  сразу  лишатся  всего.  И  от этой мысли мне  сделалось
грустно. Ибо, клянусь верой, мне нравилось все, что я увидела тут.
     Чтобы как-то отвлечься от невеселых мыслей, я стала просматривать книги
Гиты.  Их  было четыре,  все  в переплете из кож с тиснением. Я увидела труд
монаха Гильдаса  "О гибели и покорении  Британии", богатое издание  "Псалмов
Давида", "Историю лангобардов" Павла  Диакона и... "Аrs Amandi" - "Искусство
любви"  Овидия.  Я  не  удержалась,  взяла  последнюю.  Книга  была  красиво
переписана, с большими заглавными буквами,  раскрашенными и позолоченными. Я
помнила, с каким  восторгом некогда мне зачитывала Гита строки этого автора.
Может тогда и произошла ее погибель...
     Все же  не удержавшись,  я прочла несколько  строк, о  том, как мужчина
ждет женщину, она приходит:
     "...вошла в распоясанной легкой рубашке,
     По белоснежным плечам спадали пряди волос".
     Почему-то я представила эту женщину Гитой. Словно видела Эдгара с ней.
     "Легкую ткань я сорвал, хоть тонкая, мало мешала, -
     Скромница из-за нее все же боролась со мной.
     Только сражалась как те, кто своей не желает победы,
     Вскоре, себе изменив, сдалась без труда.
     И показалась она перед взором моим обнаженной...
     Мне в безупречной красе тело явилось ее.
     Что я за плечи ласкал! К каким я рукам прикасался!
     Как были груди полны - только б их страстно сжимать!
     Как был гладок живот под ее совершенною грудью!
     Тонок стан, юное крепко бедро!
     Тело нагое ее к своему прижимал я..."
     Я быстро  захлопнула книгу. Несколько минут ходила по комнате.  Так вот
чему  обучает  мою  подругу   совратитель  Эдгар!   Она   же...  уступившая,
соблазненная,  опозоренная... Бедная моя! Она  словно  под чарами, закрывает
глаза на свою искалеченную жизнь,  на попранное  имя.  Все отдала  она этому
человеку,  ради  позорного  положения  наложницы,  ради  плотских утех. Ради
случки!
     Когда  появилась   Гита,  оживленная,  нарядная,   я  не  сразу  начала
душеспасительную беседу.  Молчала,  слушая, что  теперь у нас много времени,
что  мы сможем говорить хоть до утра,  ибо Эдгар понимает как нам, подругам,
хочется побыть вместе, и не станет нас тревожить.
     - Он  великодушен, - холодно  сказала  я. -  Даже готов  не  брать тебя
сегодня на ложе.
     Она странно  поглядела  на меня, но  вместо ответа  принялась  зажигать
свечи на кованой треноге. Потом вновь заулыбалась.
     - Он всегда идет навстречу моим желаниям. Знаешь, Отил, я так счастлива
с  ним, я ранее не знала, что в мире есть  такое счастье.  Ибо с той минуты,
как  увидела Эдгара, я  отдала ему и сердце,  и душу. И если бы Господь свел
нас ранее...
     - Лучше вместо  того, чтобы поучать Всевышнего,  ты бы подумала о  том,
что несет в себе ваше сожительство.
     Странной  дело -  прежде именно Гита  была более рассудительной  из нас
двоих,  тогда  как  я  жила  в  мире  грез  и  видений.  Но  сейчас вдруг  я
почувствовала себя гораздо старше и мудрее. Поэтому, когда я заговорила, мой
голос  звучал спокойно. Хотя неприятно говорить подруге такое, я рассказала,
какие слухи ходят о ней, как о шлюхе шерифа, как она губит себя, свое доброе
имя тем,  что не венчанной живет в доме Эдгара, спит с ним. Она называла это
любовью,  однако это была  порочащая любовь, удобная только для Эдгара,  ибо
мужчину не судят строго и вся вина за грех ложится только на женщину.
     - Помнишь, Гита, ты  читала  мне  из Овидия, что влюбленных  ждут бури,
горе и изнурение? Со слов поэта  все это выглядело прекрасно. Но  в жизни...
Сейчас  тебе хорошо с Эдгаром, но разве ты забыла, о том, как соблазняет нас
царь зла? Он  расставляет на  нашем пути ловушки  именно там, где  мы слабее
всего. А слабость -  это когда мы принимаем лишь  то, что приятно, забывая о
долге.  И  я  заклинаю тебя,  если  в тебе есть  страх Божий, уйди от своего
любовника!
     Гита глядела на огонек свечи и молчала. Я даже не могла понять, слушает
ли она меня, таким отрешенным был ее взгляд. А я думала, где мне найти такие
слова, чтобы  вывести ее из  ослепления греховной страсти, объяснить глубину
всей бездны, в какую ее несет.
     И тогда  я коснулась того, что, как я знала, для Гиты всегда оставалось
важным - о  чести  ее рода. Любовь, сказала я, делает человека безрассудным,
но даже совершая безрассудство, он должен помнить о  своей гордости. Хотя бы
для того, чтобы не пасть в глазах своего избранника.
     - Твое гордое  имя досталось  тебе  от  великого предка незапятнанным и
окруженным славой, и что бы ты  не делала, ты не должна оступаться. А сейчас
любые грязные уста могут бросить вслед внучке Хэрварда Вейка "шлюха!"
     Гита вздрогнула  и закрыла  лицо  ладонями.  Потом  гневно взглянула на
меня.
     - Никто не посмеет называть меня так! Пока я с Эдгаром...
     - Не обманывай себя, Гита. Эдгар не сможет закрыть рты всем в Норфолке.
Конечно  он  богат и могуществен,  он старается  оберегать  тебя,  но  скоро
приедет та, которая имеет  на него законное право  - дочь короля. Неужели ты
считаешь,  что и перед ней Эдгар защитит тебя? Неужели он предпочтет ссору с
ней и ее отцом королем твоим ласкам и нежности?  Всем  известно,  как высоко
поднялся крестоносец  Эдгар, люди громогласно говорят, что ему открыт путь к
графскому титулу. И если ты  окажешься помехой на пути к его  восхождению...
Захочет ли он лишиться всего этого ради податливой саксонской девушки?
     Она слушала меня и ее  лицо стало тоскливым, как осенние сумерки. Когда
же она заговорила, голос звучал хрипло:
     - Никто  не  смеет говорить  мне подобное. Но, боюсь, ты  не  далека от
истины,  Отил. Кинувшись в объятия Эдгара, я заставила себя забыть о многом.
И вот появляешься  ты. Даже не знаю, откуда в тебе такое прозрение - в тебе,
тихой монастырской  девочке.  Может это свыше? Помнишь, как  ты чувствовала,
что я более не вернусь в Святую Хильду? Что ты предречешь мне сейчас?
     Я ее не понимала. Ответила, что сказала уже достаточно.
     Гита кивнула. Потом глаза ее сверкнули.
     - Однако я  готова бороться за себя, Отил. И знаешь  на  что я надеюсь?
Что дает мне  силы выносить мое - что уж там  говорить - позорное положение?
Это любовь Эдгара. Я не могу это пояснить, но ни в чем я не уверена так, как
в том, что  он меня любит. И  это дает мне силы... Знаешь, Отил, есть старая
английская поговорка: "Можешь  взять  - бери!"  И  я хочу попробовать отнять
Эдгара Армстронга у Бэртрады Нормандской.
     Я даже  уронила шаль, в  какую  куталась.  Пока  поднимала  ее,  смогла
справиться со смятением. Заговорила спокойно:
     -  Я  верю в чудеса,  Гита.  Усомниться  в них,  значит  поставить  под
сомнение  само  Писание.  Однако  во  что  я  никогда  не  поверю,  -  это в
возможность задуманного тобой.
     Но она вдруг рассмеялась шальным безнадежным смехом.
     - А я-то надеялась, что ты  благословишь меня. Ведь как  иначе  я смогу
вернуть доброе имя, как не обвенчавшись со своим любовником?
     - Ты можешь вернуть все -мир, покой души и  надежду на вечное спасение,
если покинешь  его и...  и если  вернешься обратно  в  обитель. Стены Святой
Хильды оградят тебя от мира...  от злословия. А Эдгар  Армстронг  никогда не
нарушит  клятву, данную перед алтарем  в присутствии короля и двора. Хотя бы
для того, чтобы сохранить свою честь, раз уж он отнял у тебя твою
     Это  были  верные слова,  но  отчего-то я чувствовала  себя едва ли  не
предательницей.
     Гита словно  пропустила мимо ушей мои слова  о возвращении в монастырь.
Она встала, ходила по  комнате, сжимая руки.  При свете свечей я видела, как
блестело  шитье на ее одеянии,  одно у горла, другое на кайме верхней туники
под коленями.  Нижняя темная туника была из какой-то  мягкой неизвестной мне
материи и в ее складках Гита вдруг стала путаться, словно спотыкаясь.
     -  Та другая...- вдруг торопливо заговорила она. -Я расспрашивала о ней
у  Пенды -  верного  человека  Эдгара,  и  у каменщика Саймона,  и  оба  они
утверждают,  что Эдгар  никогда  не  проявлял  к ней особых  чувств  там,  в
Нормандии.  У  него были  иные планы,  но  Бэртрада  сама  обратила на  него
внимание, была навязчива, пока это  не стало  заметно при  дворе. Эдгару это
даже грозило неприятностями. Вот тогда, чтобы замять скандал, король и пошел
на эту помолвку... Но с тех пор прошло более года и Бэртрада почти не давала
о себе  знать  все  это  время.  Да  и  Эдгар писал  ей  редко.  Со своей же
должностью  шерифа он справляется отменно,  его не в чем упрекнуть,  но он -
сакс из мятежного клана Армстронгов  и не пара дочери Генриха Боклерка,  что
лучше других сознает  сам король. Да, я знаю, обручение почти приравнивается
к супружеству,  и Бэртраду ожидают в  Денло в  конце лета. Однако приедет ли
она,  если эдгар,  допустим,  напишет королю, что  не считает себя достойным
породниться с ним?
     Что шериф  этого  не  сделает,  понимала даже я  - "тихая  монастырская
девочка", как  изволила  выразиться  Гита. И  меня удивляло, как она сама не
понимает нелепость своих упований. Ведь никогда еще мужчина  не  отказывался
упрочить свое положение, возвыситься ради женщины, какую уже получил.
     - Ты молчишь, Отил? Сомневаешься? Не веришь, что Эдгар из любви  ко мне
не захочет сохранить наше счастье?
     -  Не  верю, -  тихо  сказала  я.  Это  было  честно,  хотя внутренне я
содрогнулась, понимая, как делаю больно Гите.
     - Что ж...
     Я заметила, что она дрожит, слышала ее бурное дыхание.
     -  Думаю и впрямь настала  пора испытать нашу любовь.  Поэтому я  прямо
сейчас пойду к нему. И да поможет мне Бог и Святое Евангелие!
     Я даже испугалась ее  решимости. Но  Гита вышла из покоя прежде,  чем я
успела вымолвить слово.
     Мне  оставалось только ждать. Меня никто  не беспокоил,  я сидела одна,
пятаясь представить, как Гита придет  к Эдгару,  что  ему скажет. Она была в
таком возбуждении, когда выходила, что я  опасалась, как бы она необдуманным
словом,  какой-нибудь  выходкой  не  испортила  все.  Хотя,  как  она  могла
испортить там, где  все  было предрешено изначально? И обречено на  неудачу.
Моей вины  в этом нет, все, чего я хотела  добиться - это  спасти подругу от
позора...Но я  вдруг подумала, что виновна,  подтолкнув подругу  к решающему
шагу. Почему  она даже не обратила внимания на мои речи о возвращения в нашу
обитель? И вдруг я поняла, что надеюсь на чудо. Хочу, чтобы этот обаятельный
мужчина и  моя подруга пришли к соглашению.  Как  мне это виделось? Никак. Я
наблюдала  сегодня  их  легкие,  игривые отношения,  видела,  как  им хорошо
вместе. Пусть так все и останется. И упав на колени, я стала жарко молиться,
прося небеса, чтобы чудо все же свершилось,  и Эдгар понял, какое  сокровище
приобрел в лице Гиты.
     Боже, как долго  тянулось  время!  Порой я вставала, ходила  из угла  в
угол, опять начинала молиться. Гиты  все  не было. Вокруг все стихло, только
порой где-то  лаяла собака,  да раздавалась перекличка  часовых  на  стенах.
Порой мне приходило  в голову, что зря я так извожу себя.  Возможно эти двое
опять забыли  обо  всем,  растворяясь  в  жаре страсти. И  тогда  я начинала
сердиться, или гневалась на себя за злость и недоверие к Гите.
     В какой-то  миг  я  почувствовала  страшную усталость. Все  же  у  меня
сегодня  был  крайне  бурный день.  Я решила  прилечь  на  подушках одной из
скамей, смотрела, как оплывает воск на свече. И не заметила, когда закрылись
глаза, как я словно исчезла в пелене сна.
     Проснулась я  резко,  как  от  толчка. Села. Свечи  догорели  до  самых
розеток.  В комнате  был  полумрак, слабо  рассеивающийся  отсветами  сквозь
слюдяные  вставки  в  переплете  окна.  И  тут я  различила  напротив  Гиту,
окликнула.  Она  не  пошевелилась.  Сидела  на  стуле  подле  пюпитра  и  ее
неподвижный силуэт четко выступал на фоне светлевшего оконного проема.
     И я поняла - чуда не произошло. Моя  бедная самонадеянная Гита... Итак,
Эдгар отказал ей. Хотя иначе и быть не могло.
     - Ты хоть спала сегодня? - спросила я, подходя и обнимая ее за плечи.
     Гита откинула мою руку.
     - Уж ты-то выспалась всласть!
     Я отшатнулась. Какой холодный,  злой  у  нее  голос. И уже в  следующее
мгновение по моим щекам побежали теплые капли слез.
     Тут же расплакалась и Гита. Кинулась ко мне, упала  на колени, обхватив
меня,  и рыдала, рыдала. Господи, мне казалось, что у нее  сердце вырвется в
это  плаче. Я утешала  ее, хотя понимал  - слезы это и к лучшему. Слезы даны
женщине, чтобы облегчать боль.
     Наконец она успокоилась.
     - Ты оказалась права,  Отил. Я говорила с  Эдгаром, объясняла. Поначалу
он  словно  и не слушал  меня, отшучивался.  Но  когда я  стала  настаивать,
сказал, что я требую невыполнимого. Стал даже раздраженным. Тогда я сказала,
что не могу более так жить и мне придется уехать, - но он не стал удерживать
меня.  И я поняла  - ему  будет даже удобнее, если я исчезну,  теперь, когда
приближается время появиться ей... настоящей хозяйке Гронвуда.
     У Гиты  был вялый, бесцветный голос. Так  же,  не меняя  интонации, она
сказала, что сейчас велит Труде принести мою одежду. А потом мы уедем.
     Была такая рань,  даже собаки  не вылезли  из конуры, чтобы порычать на
нас.  Серо,  тихо,  чуть  темнела  сетка  строительных  лесов  вкруг донжона
Гронвуда. Гита, я и Труда прошли на конюшню. Я вновь взгромоздилась на пегую
кобылку аббатисы.  Она  тоже  была  словно  сонная,  вяло  и  послушно  шла,
повинуясь поводьям.
     Когда  мы  выехали,  я  оглянулась  на  Гронвуд.  Он  возвышался  серой
призрачной   массой.  Недостроенный   замок,  которому  однажды   предстояло
вознестись над округой  во всем своем  великолепии.  Но  тогда его  хозяйкой
будет уже  другая, дочь короля, законная супруга  шерифа, а скорее уже графа
Норфолкского Эдгара Армстронга.
     Я поглядела на Гиту. Она не спеша ехала на  своей белой лошади и так ни
разу  не оглянулась на место, где была так счастлива, и откуда ей пришлось с
позором  уехать. Уехать,  по  сути, по  моей  вине.  Хотя  может я не  так и
повинна. Все было предопределено заранее. Неисповедимы пути Твои, Господи. Я
же только выполнила свой долг, вырвала подругу из сетей соблазна и греха. Но
отчего мне столь грустно?
     Пришпорив пегую, я обогнала Труду, громоздко трусившую на муле. Та была
явно  не в  духе.  То и дело  доносилось ее ворчание - мол,  добрые люди  не
пускаются в дорогу, даже не перекусив перед отъездом.
     Я догнала Гиту, и наши лошади пошли рядом. Моя  подруга молчала, и я не
решалась первой начать разговор.
     Взошедшее солнце застало нас на  лесной  тропе.  Защебетали птицы, роса
вспыхивала на  листьях, как драгоценности.  День  обещал  быть чудесным и  я
несколько приободрилась.  В конце концов, то что произошло  рано или  поздно
должно было  случиться.  И пусть уж  лучше это выглядит, словно Гита приняла
решение по собственной воле, чем к этому ее вынудит та, другая.
     Я спросила - куда мы  едем.  Гита не ответила,  и я  повторила  вопрос,
прибавив:
     -  Почему бы  тебе не вернуться со мной в обитель? Вспомни - ты прожила
там большую  часть жизни.  И не худшую часть. И тебе будут рады в монастыре.
Там ты вновь обретешь покой, а пройдет время, и к тебе вновь вернется добрая
слава.
     Гита наконец поглядела на меня и я смутилась от ее циничной улыбки.
     - Нет, куда, куда, а в обитель я не могу вернуться.
     - Но отчего? Мы там вновь сможем жить вместе, Гита.
     -  Ты сможешь, ты избрала  свой  путь. Я же... Ныне  я не смогу  отдать
Господу всю свою душу без остатка.
     И добавила:
     - Уже второй месяц, как я беременна.
     Я  только ахнула. У  Гиты будет ребенок!  Бастард Армстронга, дитя,  на
котором  всю жизнь  будет лежать пятно позора его матери и пренебрежения его
отца.  А Гита? Что будет  с ней - женщиной обесчещенной, родившей неизвестно
от кого... Даже если известно. Но без мужа, в грехе.
     - О, Святая Хильда! Что же теперь делать?
     - Известно что. Рожать, когда придет срок.
     И неожиданно она снова улыбнулась - светло и печально.
     - Самое главное теперь - это маленькое существо, что живет во мне.  Это
дар Господа и память о моей грешной и пылкой любви.
     Я все же осмелилась спросить:
     - Ты сказала об этом Эдгару?
     Она пожала плечами и лицо ее обрело независимое выражение.
     -  Во имя Бога - зачем? Что бы это  изменило? Разве не мало унижалась я
перед ним этой  ночью? Все, что я могла ему сказать - было сказано. А дитя -
это только мое.
     Мы выехали из леса. До самого горизонта простиралась Великая  Восточная
равнина. Вдали, за зарослями ольхи, поблескивали заводи фэнов.
     Гита указала мне на видневшееся впереди селение.
     -  Поезжай туда, Отилия,  я найми  проводника. Так тебе будет  надежнее
добраться до монастыря.
     - А ты?
     Она вскинула голову.
     - Я  еду  домой. В Тауэр-Вейк.  Буду жить в кремневой  башне  мятежника
Хэрварда.  Там  я  и  продолжу  род  своего  великого   деда.  Даже  если  в
одиночестве.
     Я  смотрела,  как  она  уезжает.  Гита,  грациозная  и   горделивая,  с
развившимися длинными косами цвета лунной пряжи.
     За ней на муле трусила Труда, напоследок окинувшая меня  подозрительным
взглядом  - не из-за  меня ли ее госпожа покинули Гронвуд, где им жилось так
привольно?
     - Да хранит тебя Бог и все святые, Гита Вейк! - прошептала я.




     Август 1132 года.

     Неделю назад Эдгар стал графом Норфолкским. Обряд инвестуры?состоялся в
Лондоне, где в это время находился король.
     Я ожидала, что новоиспеченный граф вернется вместе с леди Бэртрадой, но
ошиблась. Я стала  настолько провинциалкой,  что уже само собой разумеющимся
считала,  что невеста до  свадьбы должна  не меньше месяца провести  в  доме
будущего  мужа  - дабы войти в круг обязанностей хозяйки. Однако совсем иное
дело, когда речь идет об особах королевской крови.
     Более того - по  возвращении Эдгара сообщил мне, что так и не повидался
с  нареченной,  которая все  еще находится  в Нормандии. Ожидать  ее следует
только ко  дню венчания -  в день поминовения  святого  Лаврентия,  то  есть
десятого августа.
     Вся   предшествующая   предшествовавшая  свадьбе   неделя  для  меня  в
лихорадочной  подготовке к торжеству.  Мне  пришлось спешно ехать в Норидж и
взять на себя львиную долю забот. Скажу как на исповеди, я изрядно уставала.
Одно  дело  следить  за  хозяйством  в усадьбах,  другое  -  брать  на  себя
обязанности  по  подготовке пира по случаю  свадьбы  графа. Но ранее я имела
кой-какой опыт устройства подобных торжеств, к тому же Эдгар был моей семьей
и  мне  хотелось сделать  все  как можно  лучше, как и полагалось при дворах
феодальных сеньоров.
     Разумеется, что с дочерью короля прибудет  немало титулованной знати  и
граф, Норфолк не должен ударить в грязь  лицом перед всеми этими вельможными
особами.  Поэтому  мне некогда было  даже присесть  и передохнуть, не говоря
уже, чтобы подумать о собственном отъезде. Ведь, как мы условились с Эдгаром
- я уеду едва его женой станет Бэртрада Нормандская.
     Я не выносила Бэртраду. Заносчивая, подлая, язвительная. Я знала ее еще
ребенком, и позже, уже взрослой, но такой же  лицемерной  и хитрой. Но у нее
было положение, какое редко  удавалось достичь внебрачной дочери  - тут я не
могла не отдать дань ее уму и способности интриговать. По крайней мере, отец
баловал ее, моя госпожа Матильда доверяла ей, а Эдгар решил сделать ее своей
женой.  Не  знаю, имело  ли мне  смысл  раскрыть  ему  глаза  на то, что  же
представляет собой его  нареченная? Решила  ничего не говорить. Ведь  брак с
ней нес ему немалые выгоды и почет, а уже одно это стоило того, чтобы желать
этого союза. Что же касается  недостатков самой Бэртрады... Чтож, Эдгару еще
предстояло узнать ее и научиться усмирять. Ведь в конце концов, верховенство
в супружестве всегда остается за мужчиной.
     Вскоре в Норидж начали  прибывать  гости. Наверное  со  времен  датских
королей  этот  древний  город  не  посещало  столько  знати.  Прибыли братья
невесты, графы Глочестер и  Корнуолл с  супругами, граф Стэфан Мортэн, графы
Лестер, Честер  и Экзетер, епископы Тэтфордский,  Илийский  и  Линкольнский,
даже  аббат Ансельм из Бэри-Сэнт-Эдмунса  поспешил на поклон к Эдгару, забыв
старые  обиды.  Сама  же  невеста высадилась в  Ярмуте,  где  отдыхала после
переезда  по морю.  Что  до  меня,  то  мне было дивно, что  она  не  спешит
встретиться с женихом. И каким женихом!
     Я  уже давно не вспоминала свои наивные надежды о том, что Эдгар станет
моим мужем.  Это было давно, когда он только приехал и  я  увидела,  как  он
похож на моего бедного Этельстан... только еще краше. Правда Эдгар сразу дал
мне  понять  невозможность  этого.  И если  я и  испытала печаль,  то в этом
повинно только мое глупое сердце. Но я всегда гордилась своей волей и вскоре
заставила умолкнуть начавшее зарождаться чувство. Я стала для Эдгара, как он
и хотел, другом, поддержкой, сестрой. Никогда и не думала, что с каким бы то
ни было  мужчиной меня  свяжут  столь доверительные и чистые отношения.  Да,
Эдгар воистину стал  мне братом.  Когда-то у  меня и  в самом деле был брат,
Гай, но никогда я не чувствовала с ним такой  теплоты и взаимопонимания, как
с Эдгаром. И я старалась не думать о близкой разлуке.
     Когда  накануне  венчания  пришло  известие,  что  Бэртрада  прибыла  в
аббатство  Святой Элизабет, что близ Нориджа, я не придала  этому  значения,
будучи занята предсвадебными приготовлениями. С морского  побережья как  раз
доставили тридцать бочонков  свежих устриц, какие установили в  колотый лед.
Двадцать две бараньи туши  зажарили на больших  вертелах. Будет  и три быка,
десять  оленьих  туш,  множество  ветчины,  колбас,  дичи,  домашней  птицы,
кроликов и три павлина, каких я  велела начинить сухими  фруктами  и которых
внесут в зал на  серебряных блюдах  со  всем красивым  опереньем.  И  это не
говоря о рыбе: форели, миногах, лососине, треске, великолепных угрях.  Будут
и  овощи:  зеленый  горошек,  редис, отварная свекла, салат, лук, целые горы
зелени.  Пекари работали  не  покладая рук, чтобы испечь  превосходный белый
хлеб;  масло и мед будут  в изобилии, так же как  и множество сортов сыра. А
так  же  вафли, бисквиты,  сваренные  в сахаре  фиалки,  несколько фруктовых
пирогов, которые подадут с обильным кремом и марципанами.
     Вечером, усталая, я поднялась подышать воздухом на галерею. Эта галерея
была  последним  нововведением Эдгара  в Нориджском  замке, и  имела  весьма
привлекательный, даже элегантный вид: полукруглые аркады, сдвоенные колоны с
каменной резьбой в виде  спиралей. Она опоясывала фасад замка перед обширной
площадкой двора, где должны были состояться стрельбище лучников, скачки, бои
на палицах и другие развлечения в дни свадебных торжеств.
     Неожиданно в  дальнем конце  двора, там  где  располагались  мишени,  я
увидела Эдгара.
     Несколько неподходящее занятие нашел он для себя в это время, учитывая,
что  завтра  состоится  его  свадьба.  Эдгар  метал ножи.  Он  вообще  часто
упражнялся в метании - привычка с  Востока. И я редко видела человека, какой
бы так метко кидал клинки. В этом  было даже какое-то  великолепие. Я стояла
на галерее и  наблюдала, как сверкают  лезвия  в  лучах  заката, когда Эдгар
делал быстрый  замах, как молниеносно  метал  их и они вонзались  в мишень с
тупой дрожью.
     Вскоре он заметил меня, но  не  прекратил  свое занятие. И неожиданно я
поняла,  что  он раздражен. Это проступало  в каждом  его движении, в резких
бросках,  в  том,  как он  подходил  к  мишени,  вырывал ножи, вновь  метал.
Наконец, собрав их в очередной раз и отдав оруженосцу, он направился ко мне.
     - Тебя что-то беспокоит? - спросила я, когда он поднялся на галерею.
     Эдгар оперся о колону и отрешенно уставился в даль. Не очень-то походил
он  сейчас  на  счастливого  жениха. Не  получив  ответа. Я все же спросила,
виделся ли он уже с невестой, на что Эдгар равнодушно обронил, что был занят
весь  день, а  когда выкроил  время и заглянул в аббатство, Бэртрада как раз
была поглощена примеркой подвенечного платья. Увидеть же невесту в свадебном
наряде до времени считается дурной приметой.
     -  Завтра мы встретимся  с  ней перед алтарем.  Вот тогда  и  поглядим,
насколько хороша моя суженая.
     Он как-то нехорошо хмыкнул. Я заволновалась.
     - Что тебя гнетет, родич?
     Опят это напряженное молчание. А затем неожиданный вопрос:
     - Риган, тебе что-нибудь известно о Гите?
     Так  вот  о ком он думал  накануне своей свадьбы!  Я несколько опешила.
Ведь после отъезда Гиты Эдгар вроде  и не интересовался  своей возлюбленной.
Только раз как-то обмолвился, что  Гита поселилась в Тауэр-Вейк, живет тихо,
ведет там хозяйство и вроде неплохо справляется.
     - Ты скучаешь о ней? - осторожно спросила я.
     Его сорвавшийся, словно помимо  воли, тяжелый  вздох, был красноречивее
всякого ответа.
     - Я дал себе слово забыть  о ней, -  признался он наконец. - Думал, так
будет лучше. Зачем мне губить ее? Со временем  забудется, что  она спала  со
мной, а потом  можно будет подыскать ей  подходящего  супруга. Скучал ли я о
ней?  Да я был готов выть по-волчьи, так  мне ее  не доставало. И  все же...
Знаешь, Риган, я ведь послал ей приглашение на свадьбу. Она моя подопечная и
я  решил, будет неплохо, если  вытащу  ее из болот в  Норидж. Пусть,  думаю,
развлечется.
     - Вряд ли ей пришлось такое предложение по душе, - заметила я.
     Плечи Эдгара вдруг поникли, и он спрятал лицо в ладонях.
     - Это наваждение какое-то... Мне хоть бы увидеть ее.
     -  Ты встретишься с  ней еще не раз. Ты  ее  опекун.  Но  приглашать на
венчание, да еще после всего... По мне - это жестоко, Эдгар.
     Но невольно я погладила его по плечу.
     - Я и не думала, что ты страдаешь. Но человек должен не ропща принимать
все, что случается по воле Божьей.
     -  Зачем  же  тогда  Господь   предоставил  мне  сперва  встретиться  с
Бэртрадой, а затем как болезнь вселил в меня любовь к Гите?
     - Пути Господни неисповедимы.
     - Аминь! - сказал он зло, словно огрызнулся.
     Я  даже отшатнулась. Но Эдгар заметил это. Он  всегда был очень чутким.
Поймал мою руку, сжал, словно извиняясь.
     Этой ночью я долго не могла уснуть. Странные мысли  лезли  в голову - и
это мне, женщине решившей удалиться от  мира. А думала я, отчего не родилась
красивой, серебристой и  легкой,  как Гита Вейк? Тогда бы и Эдгар смотрел на
меня иначе. Но смогла бы я, как Гита, забыть обо всем ради его любви?
     И вдруг с  ужасом осознала, что понимаю ее. И  не только  понимаю, но и
завидую - этой обесчещенной, брошенной, но любимой женщине.
     ???
     Утром все вчерашние  размышления уже не казались  существенными. Вокруг
все улыбались, все были  нарядны и оживлены. Я  весело шутила со служанками,
помогавшими мне одеться.
     Я всегда любила хорошую одежду. Она придает женщине уверенность в себе,
улучшает  ее  настроение.  И  я  хотела  в  свой  последний  выход  к знати,
выглядеть, как настоящая дама, а не простая сельская госпожа.
     По нормандской  моде женщины носили  узкие,  туго шнурованные  платья -
блио - подчеркивающие каждый изгиб тела. Священники считали подобное одеяние
дьявольским  соблазном,  вводящим  мужчин  в искушение. Но  чем  больше  они
громили блио  в своих проповедях, тем с большим  желанием носили их модницы.
Признаюсь, я тоже  находила  узкие блио элегантными и вызывающими. Особенно,
если  у дамы  фигура,  которую  не  стыдно  подчеркнуть.  Однако я уже  была
немолодой женщиной, мне перевалило за тридцать зим, и если даже  в молодости
я не отличалась особой грацией, то сейчас мое тело еще более потеряло форму,
располнело. Поэтому я  решила  одеться  по местной  саксонской  традиции,  в
прямого покроя тунику, складки которой скроют  недостатки тела. Но чтобы моя
туника была  обязательно  роскошной, ибо уверена, что если  юность  красит и
простенькая юбчонка, в зрелости женщина выглядит тем лучше, чем дороже.
     Итак,  мой  последний  светский   наряд  состоял  из   верхней  туники,
доходившей лишь до голеней и пошитой  из настоящего  бархата  темно-красного
цвета с  богатой вышивкой  на  плечах  и по подолу. Под нее я решила  надеть
другую, более  длинную, из легкого фландрского  сукна  цвета  морской волны,
тоже  с вышивкой по подолу.  На  ногах  шнурованные башмачки, подчеркивающие
ступню,  ибо ноги у меня  маленькие и сохранившие  изящную форму.  Волосы  я
уложила низким  узлом,  а сверху я накинула расшитую серебром  широкую шаль,
завязав ее на саксонский манер: облегая голову и  щеки она мягкими складками
обвивалась вокруг шеи, а ее  широкие  края  забрасывались  за  спину. Вокруг
головы тонкий чеканный обруч, а  на запястьях  браслеты с  голубым  эмалевым
рисунком.
     В  таком  виде мне  было  не  стыдно  предстать  и  перед  титулованной
английской  знатью.  Я  выглядела,  как  родовитая английская  леди, и когда
заметила, что среди прибывших на свадьбу  нормандских дам многие одеты  куда
проще, хоть и в модные блио со шнуровкой, я осталась довольна.
     Со многими из знати я встретилась на  паперти собора Святой Троицы, где
должно было происходить венчание. Жены Глочестера  и  Стэфана Мортэна весьма
приветливо поздоровались со мной.  А граф  Глочестер даже учтиво передал мне
приветствие от моей  госпожи леди Матильды. И тут же справился о моем брате.
Я ответила, что не имею о нем  вестей, но не удержалась и полюбопытствовала,
чем неугомонный Гай вызвал немилость короля Генриха? Улыбка Глочестера стала
несколько натянутой.
     - Разве в Норфолке неизвестно об этом? Чтож, это и к лучшему. Гай же...
Он оскорбил одного из членов королевской семьи.
     Такой ответ меня не  удовлетворил. Но  по тому, что Глочестер спросил о
Гае  после слов  о Матильде,  я  стала  догадываться  - это как-то связано с
ней... или с  ее супругом. Я  ощутила по-женски  беспокойное любопытство, но
тут раздались крики,  зазвучали трубы и я  была отвлечена видом показавшейся
на соборной площади кортежа Бэртрады.
     Это  было  красивое зрелище. Нарядные  рыцари, пажи, герольды,  все  на
великолепных  лошадях  под  вышитыми  черпаками  с  позолоченными кистями  и
бахромой,  ярко  выкрашенные  паланкины  для  дам.  Сама  невеста,   презрев
паланкин,   ехала  на   красивой  рыжей  кобыле.  Слева   от   нее  гарцевал
светловолосый худой мужчина, некто Гуго Бигод, начальник охраны принцессы, а
слева ехал ее  брат граф Корнуолл с рыжей шевелюрой, присущей  всем потомкам
Завоевателя. На  Бэртраду  я  смотрела  с особым  вниманием.  Выглядела  она
довольной  и  счастливой,  как  положено новобрачной в день  свадьбы. Но это
довольство  объяснялось  еще и  тем,  что на нее были  обращены все  взоры -
Бэртрада всегда была тщеславной.
     Я  отыскал  взглядом Эдгара.  В роскошном  одеянии  темного  бархата  с
золотым  шитьем,  в  графской  короне,  высокий,  статный,  величавый  -  он
смотрелся истинным лордом. И он  улыбался. Мне трудно было понять  - простое
ли это умение держаться или откровенная радость. Если  бы только я не видела
его  вчера  таким удрученным... Хотя  Бэртрада стоила того,  чтобы заставить
просиять  любого  мужчину.  С  каким достоинством она держалась!  Как  легко
соскользнула  с седла, с каким изяществом поклонилась  жениху. Правда  вышла
некая заминка. Я  не  поняла  что, но  слышала,  как Мод,  стоявшая  немного
впереди меня, сказала своему мужу:
     -  Взгляни, Стэфан, этот выскочка Бигод  не удержался, чтобы не оказать
Бэрт  услуги, сняв  ее с лошади. И как  он глядит на Эдгара! Воистину, он бы
душу заложил, только бы оказаться на его месте.
     -  Как  граф Норфолкский  или  жених  принцессы? - с намеком  отозвался
Стэфан.
     Невольно я обратила внимание на этого Бигода. В нарядной накидки поверх
начищенной  кольчуги,  худой,  рослый,  с  подстриженными   ежиком  светлыми
волосами,  остроносый. Начальник  охраны  принцессы  - гм.  А  взгляд такой,
словно готов тут же  кинуться на  Эдгара.  Я подумала, что Эдгару  предстоит
приложить немало усилий, дабы поставить этого надменного норманна на место.
     Однако через миг я  и думать о  нем забыла. Я  увидела в толпе фигуру в
знакомом лиловом плаще. Глазам своим не поверила. Гита. Неужели она все-таки
решилась приехать?  Стоит  в  толпе спокойная, нарядная, и только  бледность
выдает  ее  волнение:  щеки почти сливаются  со  складками шали, покрывающей
голову.
     Я  взглянула на Эдгара.  Видит  ли  он ее? Ведь его  любовница стояла в
первом ряду зрителей  перед  собором.  Нет,  Эдгар все свое  внимание уделил
только Бэртраде. Улыбаясь взял ее за самые кончики  пальцев и, держа ее руку
на весу, повел к ступенькам крыльца.
     По традиции бракосочетание происходило перед порталом собора,  на  виду
собравшегося народа. Жених с невестой взошли на возвышение  и  опустились на
колени. Бэртрада  оказалась теперь совсем близко ко  мне, и теперь  я смогла
рассмотреть ее как  следует. Порой  она  поворачивалась к  жениху и тогда  я
узнавала  это  худощавое,  чуть  смуглое,  лицо,  острый  подбородок,  резко
обозначенные скулы.  Бэртрада  изменилась  с тех  пор,  как я  ее  видела  в
последний  раз,  стала старше,  смотрелась  более  опытной.  Во  взгляде  ее
отчетливо читались  ум  и некое язвительное высокомерие. Почему-то вспоминая
ее, я представляла ее брюнеткой, но сейчас там, где из под легкого головного
покрывала выступали волосы, можно было заметить, что они у нее темно-рыжие и
вьющиеся  волнистыми  спиралями.  Ее   свадебное  покрывало  было  легким  и
белоснежным, с волнистыми  по последней  моде  краями. Одета  она была очень
модно:  в серебристой парчи блио, облегающее тело, как перчатка, подчеркивая
его несомненные достоинства; шлейф так и струился по ступеням, также  как  и
новомодные очень  широкие,  расшитые  золотом рукава.  На  поясе у  нее  был
золотистый витой шнур, дважды обхватывавший талию и завязанный узлом немного
ниже  живота, так что его длинные концы с  кистями  достигали земли. Все это
выглядело  великолепно  и  вызывающе. Как и корона  на ее голове, сверкавшая
каменьями и зубцами-лилиями на королевский манер.
     Венчал  пару епископ  Нориджский. По его  знаку Эдгар  стал произносить
положенные слова:
     - Я, Эдгар Армстронг, граф Норфолкский, перед Богом и людьми беру тебя,
Бэртрада, в жены,  обещаю делить  с тобой  радости и печали, быть с  тобой в
болезни  и  здравии, начиная с  этого момента  и до гробовой  доски,  покуда
смерть не разлучит нас.
     Он говорил громко и  уверенно, словно и не сознавался еще вчера в своей
болезненной привязанности к другой женщине.
     Я невольно поискала ее, эту другую, в толпе. Почему она приехала? Зачем
присутствует при всем этом? Я видела, как она рванула складки шали на горле,
словно  ей  не хватало воздуха.  К ней  приблизился воин  - я узнала Утрэда.
Видела, как  он  склонился  к  госпоже, что-то говорил, но она  отрицательно
покачала головой.
     Теперь над толпой звучал голос Бэртрады:
     -  Я, Бэртрада  Нормандская,  перед Богом  и людьми беру тебя, Эдгар, в
мужья.  Клянусь  хранить  тебе  верность,  быть  доброю женою,  обещаю  быть
покладистой дома и послушной в постели ...
     При  этих  словах,  как  всегда   в  таких  случаях,  толпа  оживилась,
послышались смешки.
     Епископ  Нориджский  освятил кольца, и Эдгар, взяв левую руку  невесты,
произносил, одевая золотое кольцо по очереди на пальцы:
     - Во имя Отца, во имя Сына и Святого Духа...
     Наконец он одел кольцо на безымянный палец невесты и промолвил:
     - Аминь!
     Бэртрада стала его женой.
     Толпа взревела, в воздух взлетели сотни белых голубей, заиграла музыка,
зазвучали фанфары. Новобрачные стояли, повернувшись  к  зрителям. По приказу
графа  в толпу  начали кидать  деньги,  началась давка. Теперь все участники
действия  должны были  прошествовать  в собор,  где состоится  торжественная
месса.
     И все же они мешкали. Я  увидела, как  Эдгар,  побледневший, застывший,
машинально сжимающий  руку женщины,  с  которой  только что  обвенчался,  не
сводит взгляд с толпы. И я догадалась, кого он там увидел.
     Странно, как много могут открыть взгляды.  Эдгар, муж  дочери короля, и
его брошенная возлюбленная, там, внизу, смотрели друг на друга не отрываясь,
словно не  замечали ничего вокруг.  Она -  толчеи и шума,  он -  взглядов  и
недоуменных пожатий плечами. Бэртрада даже нетерпеливо  окликнула его. Он не
замечал.  Я  видела,  как Бэртрада,  словно поняв  что-то, тоже стала шарить
взглядом по  толпе.  Но тут, слава Богу,  Гита  наконец  отвернулась,  Утрэд
расчищал ей путь в толпе, и вскоре они исчезли.
     Только после этого Эдгар  смог взять  себя в руки. Улыбнулся жене и они
медленно  прошли вглубь  собора.  Я же...  Я имела глупость  последовать  за
Гитой.  И, конечно же,  у  меня ничего не вышло.  В такой толпе  я  сразу ее
потеряла.  Чтож, теперь я могла либо вернуться  в  собор, либо отправиться в
замок, проследить последние приготовления к пиру. Я предпочла второе.
     В замке мое внимание сразу привлек Адам. Этот обычно  тихий, незаметный
ребенок, сейчас раскапризничался, вырывался из рук удерживавшего его Пенды.
     - Я все равно пойду к ней, я знаю, где ее найти!
     Но Пенду  не  так-то  легко уговорить.  Он попросту запер мальчишку, не
обращая внимания на его гневные крики и плач. Увидев мой взгляд, Пенда пожал
плечами.
     - Мастер Алан все твердит, что  пойдет к  Гите Вейк. Да не тут-то было.
Чтоб я позволил  мальчишке шляться по  переполненным всяким  сбродом улицам?
Сэр Эдгар с меня голову снимет, если с ни что случится.
     Адам был странным ребенком, и я так и не научилась находить с ним общий
язык. Я вообще не знала, как вести себя с детьми. Может потому, что сама так
ни разу и не зачала. Адам же  даже раздражал меня. Эта  вечно унылая рожица,
желание затаиться где-нибудь, эта так не свойственная  детям религиозность -
все это вызывало во мне недоумение. Но когда появилась Гита, Адам привязался
к ней. Она же  нянчилась с ним, отвечала на его дурацкие  вопросы, пела ему.
Малыш оттаял, стал оживленным и общительным,  а когда  Гиты не стало, тяжело
переживал  ее  отъезд.  Он снова  стал дичиться  и  без конца  донимал  отца
расспросами.  Когда же Эдгар  напрямик сказал, что Гита больше  не вернется,
Адам надолго впал в меланхолию.
     Отдав управляющему последние наставления, я отправилась к Адаму.  Пенды
нигде не было видно, и я вошла к мальчику  беспрепятственно. Он сидел в углу
у стены, но  при моем  появлении  вскочил  и  затоптался,  как медвежонок. Я
поманила его к себе.
     - Ты говорил Пенде, дескать знаешь, где найти Гиту Вейк?
     Он кивнул. Тогда я пообещала отпустить его к  ней,  но с  условием, что
туда мы пойдем вместе.
     Почему я захотела встретиться с  Гитой? Некогда  я считала ее дерзкой и
навязчивой. Потом мы даже подружились. Просто с  Гитой было легко,  она была
понятлива и дружелюбна.  И  когда  они расстались с  Эдгаром, мне  порой  не
хватало нашего общения.
     В этот день Норидж был разукрашен и полон народа. Кругом играла музыка,
люди плясали прямо  на улицах. На перекрестках стояли бочки с элем, а вокруг
веселились целые полчища  гуляк. Все были веселы,  довольны. Ведь их  графом
стал  Эдгар Армстронг, расположивший к  себе местных жителей  еще в бытность
шерифом.  А  то,  что  он  женится  на  дочери  короля  Генриха,  еще  более
воодушевляло  народ. Теперь у графства будут новые льготы, новые привилегии,
люди видели в этом удачу и с охотой пили за здоровье новобрачных.
     Адама  тоже захватило  царящее  вокруг веселье. С  восторгом  глазея по
сторонам, он сообщил  мне, что еще вчера виделся с леди Гитой. Она присылала
к  нему  Утрэда,  и  в предсвадебной суматохе  никто  не  заметил отсутствие
мальчика, хотя его не было около трех часов. Он полагал, что его сегодняшний
визит окажется для леди Гиты приятной неожиданностью.
     Но куда  большей неожиданностью для  нее оказалось  мое появление. Гита
снимала  небольшой флигель  в  доме торговца шерстью, и  сама отперла нам на
стук.  На  ней  было  свободное  светлое  платье, белая шаль  с  шелковистым
отливом, какую она  нервно стянула у горла, завидев меня.  Отступила в тень,
словно прячась.
     Адам  был чутким ребенком.  Он  мгновенно уловил возникшую неловкость и
виновато  пробормотал,  что  не  мог  прийти  один,  по-другому  бы  его  не
отпустили.
     Гита ласково улыбнулась мальчику.
     - Ты  не сделал ничего дурного, мой малыш. Ступай к  Труде, она угостит
тебя сладким сиропом и вафлями. А мы пока побеседуем с леди Риган.
     - Не знала я, Гита,  что тебя смутит встреча  со  мной,  - заметила  я,
когда девушка проводила меня в небольшой садик и мы опустились на скамью.  -
Ранее у нас были более приятельские отношения.
     Она постаралась улыбнуться и  при этом куталась в шаль, словно зябла. А
ведь в этот августовский день на дворе было тепло, даже жарко.
     - Просто  все вышло несколько  неожиданно. Если  ты  заметила, я вообще
стараюсь не встречаться ни с кем, кто вхож в окружение Эдгара.
     Кажется я ее понимала.  И  просто  сказала, что зашла  попрощаться, ибо
скоро навсегда покину эти края. Она, похоже, расстроилась.
     -  Жаль. Мы не виделись с тобой все это время,  однако сама мысль,  что
встреча не исключена, была мне приятна.
     Почему-то эта фраза растрогала меня. Я взяла ее руку в свои.
     - Как же ты жила все это время, девочка?
     Она вздохнула.
     - Вначале было тяжело.
     Она подавила вздох, стала рассказывать. Поведала, как поначалу дичилась
людей, как ей было горько, когда  в спину  летели грубые бранные слова, и не
столько  от равных по положению, сколько от простолюдинов. Ведь простые люди
особенно примечают все, что  касается знати,  словно готовые признать высших
по положению как лучших людей, они не прощают им не малейшей промашки.  Пока
Гита жила под покровительством Эдгара, ее почитали, как его датскую жену, но
едва  она уехала, все  восприняли это  словно изгнание,  и она вмиг стала не
лучше  брошенной  шлюхи.  Многие  знатные  дома  закрылись  для  опозоренной
женщины, а жены местных  танов демонстративно  выражали ей презрение. Только
Альрик  и Элдра  не оставили  ее  своим  расположением, да еще  Хорса  порой
наведывался в ее башню в фэнах.
     - Помниться у Хорсы на тебя были виды, - заметила я.
     Она  чуть кивнула,  машинально оправила  выбившуюся из  тугой  прически
светлую прядку.  Сказала, что  Хорса и  сейчас  проявляет  к  ней  известное
внимание, даже по-своему предан, но она всячески дает понять,  что  не может
стать его женщиной.
     Я не понимала Гиту. Конечно Хорса - не Эдгар. Однако, согласись Гита, и
она вмиг  могла избавиться от своего  позорного положения,  стать хозяйкой в
его  бурге. Спросила я и отчего Гита  не  вернулась  в монастырь. И опять  в
ответ краткое - не могу.
     - Необъяснимое упорство, - сказала я наконец.  - Понимаешь ли ты, Гита,
что сама обрекаешь себя на позорное одиночество?  А одинокая женщина - ничто
в нашем мире.
     - Ну, не совсем так.
     Она даже улыбнулась. И уже совсем  по-деловому поведала, как ведет свои
дела: собирает  подати, велела осушать болота, взимает мзду за  проезд через
фэны. А главное, она неплохо подзаработала на торговле шерстью.
     - Главное не  бездельничать, не  жалеть себя.  И  если  счастье -  дело
провидения, то удобства и комфорт  можно добиться и  самой.  А  Эдгар,  надо
отдать ему должное, приучил меня жить в роскоши.
     Я помнила,  как  баловал  и лелеял ее Эдгар. Вспомнила  и вчерашнее его
откровение. Но  говорить-то я ей об этом не  собиралась. Сказала только, как
жестоко было с его стороны пригласить ее на свадьбу.
     - Да, мне больно было получить подобное приглашение.
     Ее шаль сползла и она поспешила запахнуть ее. И сказала запальчиво:
     - Но я сама хотела увидеть венчание, увидеть его невесту.
     Зачем  ей было  распалять свою боль? Но я  поняла.  Даже боль от Эдгара
была ей  сладка. И  тогда  я  осторожно заговорила  о  том, что Эдгар как ее
опекун вполне может выдать ее замуж по своему усмотрению.
     В глазах Гиты словно застыл серебряный лед.
     - Посмотрим, как у него это получится.
     Сколько вызова в  голосе!  Словно не  понимает, что у графа Норфолка на
нее  все права.  Однако  она держится так,  словно имеет нечто, что дает  ей
подобную уверенность.
     И я вскоре поняла, что это "нечто".
     Прибежал Адам. Подсел к Гите, обнял.  Я бы хотела еще поговорить с ней,
но при ребенке это было невозможно - он всецело  завладел  вниманием Гиты. Я
терпеливо  ждала, пока они наговорятся. Какой-то  пустой разговор  -  был ли
Адам хорошим мальчиком,  как он  ест, по прежнему ли  отказывается от  меда,
ведь ему надо есть мед, он такой полезный.
     Как-то так случилось,  что ластясь к  Гите, Адам стащил  с нее шаль.  И
возможно будь  Гита  не  такой  тоненькой я бы ничего не заметила. А  так...
Платье, лежавшее легкими складками, неожиданно натянулось на  небольшом,  но
явственно выпуклом животе.
     Так вот отчего  Гита так куталась в  шаль. Она не  хотела, чтобы кто-то
узнал... Кто-то, кто может сообщить  Эдгару, или попросту растрезвонить, что
внучка  Хэрварда  носит  под сердцем  ребенка  от  мужа  Бэртрады.  Ублюдка,
незаконнорожденного. И теперь мне стало ясно, что она имела в виду, не желая
возвращаться  в монастырь  или  отвергая ухаживания  Хорсы.  Бедная девочка.
Слухи  о  ней только  стали  стихать, а  теперь  она вновь  станет предметом
обсуждений.
     Я быстро отвела взгляд. Но  занервничала и Гита,  похоже, заметила это,
странно поглядывала на  меня.  Наконец я решила, что надо уходить. Адам  был
недоволен, он хотел остаться.
     Сказав,  чтобы  я не беспокоилась,  и  она  вскоре  пришлет  мальчика с
Утрэдом, Гита вышла  проводить меня.  По пути я неожиданно вспомнила о нашей
первой  встрече, и это воспоминание позабавило  нас  обеих.  На прощание  мы
сердечно обнялись.
     - Храни  тебя  Бог и все  святые, Гита! Боюсь, что их помощь будет тебе
весьма кстати.
     Она печально кивнула. Поняла, что мне все известно.
     Когда я вернулась в замок, там уже во всю шло веселье.  Гости сидели за
столами,  горело   множество  факелов,  в  центре   зала   выступал  фигляр,
подбрасывая  и ловя разноцветные шарики.  Затем зазвучали  песни.  Они  были
откровенно  сладострастными,  в  них говорилось о  беззаветности  страсти  и
счастье разделенного чувства. Читались и стихи - все на ту же тему любовного
томления. Все это  было совсем непохоже  на  буйные застолья саксов, на всем
лежал отпечаток  благородных  манер,  столь почитаемых  нормандской  знатью,
особенно в  присутствии дам.  Без дам и  норманны  позволяли  себе свалиться
пьяными  под стол. Я жила  при дворе,  знала это  и  не обольщалась показной
церемонностью  пира.  Хотя и мне  было  приятно  сидеть на пиру,  нарядной и
сдержанной, внимая песням о любви.
     Подобные  куртуазные  празднества  здесь,  в Англии,  были  в  новинку.
Поэтому  многие  из   английских  приглашенных  просто  диву  давались,  как
откровенно поют на пиру о любви и ее усладах, да к тому же большинство песен
обращены к прекрасной новобрачной. Я  даже услышала, как один барон негромко
говорил соседу, как это граф Эдгар не вызовет всех этих нахалов на бой. Зато
английские дамы  были просто восхищены, а одна,  муж которой строго велел ей
удалиться и не слушать подобное бесстыдство, попросту расплакалась.
     Начались танцы. Со своего места я наблюдала, как Эдгар под руку с женой
вышли  в круг танцующих. Они  раскланивались,  обходили  друг друга,  изящно
соединив ладони.  И  бесспорно  были  красивой  парой.  Но сейчас, глядя  на
Бэртраду,  я невольно сравнивала ее с Гитой. Конечно  Бэртрада красавица, но
отчего-то  мне  подумалось,  что при  всей ее яркой  внешности, она уступает
Гите. Было в новой графине  нечто  неприятное:  этот колючий взгляд, жесткий
рот,  манера держаться подчеркнуто  надменно. Гита  же была  мягче,  от  нее
словно исходило тепло.
     И  еще  я заметила,  что когда Эдгар отходил  к  гостям,  возле молодой
графини тут же  оказывался Бигод. Конечно,  невесте не возбраняется отвечать
на  любезности гостей, но  уж  больно  часто ее можно  было увидеть  с  этим
белобрысым  норманном.  Но  к  чести  Бэртрады отмечу,  что ни  разу она  не
подарила ему более теплого  взгляда или более любезного ответа чем другим. А
этих других рядом с ней всегда  было много  -  все  эти английские вельможи,
стремившиеся  засвидетельствовать  почтение  дочери  короля, и  особенно  ее
свита,  так и вьющаяся  вокруг.  Как я поняла из разговоров,  многие из  них
собираются  остаться  в  Норфолке, дабы  составить ее  штат. Но  большинство
рыцарей и дам, прибывшие с этой  внебрачной дочерью короля, были худородными
дворянами,   находящимися   на   жаловании.   А   значит   Эдгару   придется
раскошеливаться на их содержание. Он-то бесспорно, человек не  бедный,  но я
еще не знала никого, кто бы согласился содержать столько нахлебников.
     В какой-то миг граф и графиня приблизились к скамье, где сидели я и еще
несколько дам в  летах, не  принимавших участия в танцах. Эдгар с  Бэртрадой
только вышли  из круга хоровода,  оживленные  и  улыбающиеся. Эдгар  заметил
меня, подошел, увлекая супругу.
     - Ты все сидишь в уголке, моя милая Риган.
     Я встала, поклонилась и он представил меня жене.
     - Это моя  невестка, вдова моего брата, леди Риган из Незерби.  Она моя
помощница,  мой  незаменимый  друг.  И  столько  сделала, чтобы  сегодняшние
торжества прошли как должно.
     У меня  на душе  стало тепло от его слов.  Боже,  какой же  он все-таки
славный  человек! Но  тут  я  почувствовала взгляд  Бэртрады.  Та насмешливо
окинула меня  с головы  до  ног. Глаза  холодные,  уголки  губ  презрительно
опущены.
     - Да, Риган де Шампер в девичестве, если не ошибаюсь.
     Я поклонилась.
     - Мне лестно, что ваша милость помнит меня.
     - Да, припоминаю.  Чтож, меня устроит,  если  мне  станет  прислуживать
женщина столь древнего нормандского рода. Надеюсь вы будете так же послушны,
как и при моей сестрице Матильде?
     Я опешила. Сколько презрительного высокомерия в ее голосе. За что?
     Она уже поворачивалась отойти, но Эдгар удержал ее.
     - Миледи, вы ошибаетесь. Леди Риган не прислуга. Она член семьи.
     - Я никогда не  ошибаюсь, сэр. И  знаю место каждого.  Поэтому не учите
меня, как с кем держаться.
     Высокомерна и далеко не  так умна, как о ней  говорят. И  Эдгар дал  ей
понять  это,  негромко напомнив,  что прежде  всего она  его  жена и  должна
слушать его. Лицо Бэртрады пошло пятнами.
     -  А  не забываете ли вы,  что графом  вы стали только потому, что  так
захотела я?
     -  Как и захотели стать моей женой, напомню, - парировал Эдгар. - И как
всякая супруга, должны  поддерживать человека, которому клялись в послушании
перед алтарем.
     Сидевшие рядом дамы так и навострили уши. Я занервничала, стала просить
молодоженов не ссориться в такой день.
     -  Помолчите,  милочка!  - сухо  оборвала меня  Бэртрада и пошла прочь.
Заиграла  музыка  и я увидела, как она подала руку приглашавшему ее на танец
Бигоду.
     Эдгар с улыбкой повернулся ко мне.
     - Ты станцуешь со мной, Риган?
     Да,  я пошла  с ним в круг. Мы о  чем-то  говорили, не о  Бэртраде. Но,
слава Богу, они  быстро  помирились.  По крайней  мере,  у  нее хватило  ума
улыбаться, когда Эдгар подошел.
     Но теперь я поняла, на что рассчитывала Бэртрада, вступая с ним в брак.
Повелевать, дать понять ему, что своим титулом  он  обязан исключительно ей.
Не самая радужная перспектива  для  такого мужчины, как Эдгар. Понимал ли он
это? В любом случае, он  держал себя в руках и, когда после пира молодоженов
отвели  в  покои  для новобрачных,  выглядел  нежным  и  влюбленным.  Как  и
полагалось жениху перед брачной ночью.
     На  другой день были  назначены  состязания  стрелков, скачки, и другие
увеселения. Я вполне могла бы на них  присутствовать, но напомнила себе, что
уже  избрала  для себя  иной  путь.  "Аминь,  -  сказала я  себе. - Кончено.
Начинается другая жизнь" И едва стало светать, покинула Норидж.
     Я не  люблю прощаний, поэтому не искала  встреч с Эдгаром.  Да и не  до
меня ему теперь. Поэтому я ограничилась коротким прощальным посланием, какое
передала Пенде. Я понимала, что у меня теперь будет новая жизнь и чем скорее
я порву с прошлым, тем лучше. Но все же, когда  я прибыла в Незерби, поняла,
что  некая  часть  меня навсегда останется здесь.  В  какой-то  миг  я  даже
закрылась в ткацкой и выплакалась, как следует. А потом пошла в спальню, где
в одном из сундуков все эти годы лежал небольшой отделанный серебром ларчик.
В нем  я бережно  хранила собираемые  детские вещички, когда-то дарившие мне
надежду,  а позже заставлявшие страдать от собственной невостребованности. Я
перебирала их в последний раз. Потом велела отвезти ларчик в Тауэр-Вейк.
     Я уехала не оглядываясь. И какой неожиданностью было  для  меня,  когда
делая остановку  в епископстве Или, увидела догнавшего  меня Эдгара. Он  был
без свиты, на  взмыленном коне.  И первое, что сорвалось с  моих  уст, когда
прошло первое удивление, - что не подобает сиятельному графу Норфолку ездить
вот так в  одиночку, как простому  бродяге. Он только махнул рукой: пустое -
так он только скорее смог догнать меня.
     - А ваша супруга? Нехорошо бросать ее в первые дни после свадьбы.
     И опять небрежный взмах руки: Бэртрада вся в  увеселениях, она не будет
скучать во время его отсутствия.  Уже одно это говорило, как складываются их
отношения. Однако... однако... меня вдруг затопила нежность. Как я была рада
его видеть!
     Но Эдгар, выговаривая, просто обрушился на меня.
     -  Ты  не имела  права так  поступать, Риган. Уехать вот так, не сказав
последнего "прости".
     - Я оставила тебе  послание, - оправдывалась я. - К тому  же, что может
быть горше долгих прощаний?
     Я стояла на ступенях странноприимного дома в епископстве, смотрела, как
он  нервно   ударяет   себя  по   голенищу  сапога  хлыстом.  Наше  молчание
затягивалось.  Я  только  смотрела  на  него, любуясь в последний  раз.  Эти
длинные синие глаза, растрепанные после скачки волосы,  горделивая осанка. Я
понимала, что все еще люблю его.
     - Ты напишешь, как добралась,  - сказал он через какое-то время. -  А я
отвечу,  как  тут у  нас дела. Знаешь,  в  Иерусалимском королевстве  весьма
распространено такое  общение в  письмах. Давай введем подобный обычай  и  в
Англии?
     Наверное я обрадовалась. Мне будет приятно поддерживать с ним связь. Да
и любопытно узнать, как тут все сложится.
     - Да не оставит  тебя Господь  своими  милостями, Эдгар,  -  сказала  я
напоследок.
     - Да прибудет он и с тобой, - ответил он.



     Август 1132 года.

     Когда я узнал об обручении  Бэртрады с  саксом  Эдгаром Армстронгом, то
поначалу  не  поверил.  Она выделяла его из толпы  своих  воздыхателей.  Это
бесспорно, но чтобы дело  дошло до  венчания,  а этот  выскочка  поднялся до
родства с самим Генрихом Боклерком!.. Да и леди Бэртрада вряд ли была похожа
на женщину, которая смирится с обычаями саксонских жен.
     - Клянусь бородой Христовой, мы еще услышим о скандалах в этой семье, -
смеялся я, обсуждая с приятелями помолвку. - Видит Бог, тут не обойдется без
битой посуды.
     Но  за бравадой я скрывал  разочарование. Почему он, этот сакс,  а не я
сумел так  возвыситься? Он, бродяга,  которому  удача сама шла  в руки, в то
время как я всего должен был добиваться сам, с усилиями и унижениями.
     А ведь по рождению я  происходил из благородного нормандского рода, моя
семья имела земли  в Норфолкшире и Саффолкшире, а мой отец сэр Роджер  Бигод
состоял  стюардом? королевского двора. Однако  мне  не  повезло,  я  родился
вторым, поэтому  все земли отца, его титул и должность при дворе  должен был
унаследовать  мой  старший  брат Уильям. Мне  же,  как младшему,  предстояло
заняться   духовной   карьерой.   Однако   из  меня   вышел  бы   такой   же
священнослужитель, как из моего родителя непорочная дева. И отец скоро понял
это, когда меня со скандалом выдворили из очередной обители, куда он пытался
меня сбыть. Вот тогда-то отец и  пристроил  меня пажом при внебрачной дочери
короля принцессе Бэртраде.
     Уж и  штучка оказалась эта рыжая! Еще  была  ребенком, а умела досадить
всем. Но я, как всякий выросший при дворе, скоро уяснил в чем моя  выгода и,
хоть мне порой  и хотелось оттаскать принцессу за косы, но я смирялся, бегал
словно щенок по ее поручениям.  И мое усердие не остались без награды. Когда
я вышел из  возраста пажа, именно Бэрт замолвила за меня слово своему  брату
Глочестеру, я стал в  его свите оруженосцем,  а со  временем  получил и пояс
рыцаря.
     Однако безземельных  рыцарей  при  дворе был,  что  клопов  в захудалой
харчевне, и мое  положение  кроме ничтожного жалования  и права следовать за
двором   ничего  не  приносило.  Мои   же  амбиции  заставляли  действовать,
изыскивать способ, как разбогатеть, я мечтал о титуле, об отряде собственных
ратников, о личных владениях. А пока я служил при разных дворах, да призывал
беды на голову старшего брата, в надежде, что  они все же свалятся на него и
я смогу занять его место.
     И конечно же, я не забывал прекрасную Бэртраду. Не только потому, что с
годами  они  так похорошела. Я изучил ее повадки, нрав, знал как добиться ее
расположения.  Я  стал  ее  рыцарем-воздыхателем,  прославлял  ее   имя   на
поединках, а порой попросту злословил с ней, рассказывал придворные сплетни.
В конце  концов я получил  неплохое место в ее штате  и  даже позволял  себе
порой потискать  ее. Бэртраде нравилось,  когда на  нее неожиданно нападают,
нравилось то уступать, то притворятся разгневанной, выслушивать извинения. Я
даже подумывал - не сделаться ли ее  любовником. Опасная перспектива. Однако
как бы тогда я смог влиять на Бэртраду!
     И вдруг, как гром среди ясного неба, ее обручение. Бешенство охватившее
меня,  улеглось  только  тогда,  когда я узнал, что от помолвки до  венчания
должно пройти достаточно времени. Но время шло,  король все лучше  отзывался
об  Армстронге,  а  Бэртрада,  хотя  и не  выглядела изнывающей  в  ожидания
свадьбы,  все же считалась его  невестой. Ее  даже не смущало,  что  женишок
сакс, хотя я и подтрунивал по этому поводу.
     Тем  временем  Армстронг  стал  графом, и пришло  время отправляться  в
Норфолк.
     Бэртрада собиралась прихватить с собой  немалую  свиту,  и  мне удалось
уломать ее предоставить известному вам  Гуго  Бигоду  небезвыгодное местечко
при ее особе -  должность  капитана,  начальствующего над ее сорока  личными
телохранителями, хотя одному Богу известно, зачем женщине такой отряд.
     По  прибытии в Норфолк я принялся с  острым любопытством наблюдать, как
складываются  отношения  Бэртрады  и  Эдгара.  Внешне все  выглядело  вполне
благопристойно. Эдгар был любезен, Бэртрада выражала восторг. Эдгар восхитил
ее  роскошным  празднеством, задарил  подарками  и моя  своенравная  госпожа
казалась на вершине блаженства.  Но  я то знал,  что долго такая  идиллия не
протянется.  И  подтверждением  тому были их  ссоры уже  на свадебном  пиру.
Бэртрада явно  давала  понять супругу, что в  их  союзе  не намерена  играть
вторую  роль,  а Эдгар  не обращал  на ее поведение ни  малейшего  внимания,
поступая по своему.
     Забавно  было  взглянуть  и  на  лица молодоженов после брачной ночи. Я
готов был голову прозакладывать, что Бэрт досталась жениху не девственницей.
Слишком  долго она  жила при дворе,  слишком  много времени проводила  среди
мужчин, чтобы остаться невинной.  Как же Эдгар отнесется к тому, что старина
Генрих предложил ему уже надкушенное яблоко? Хватит ли у него ума не раздуть
скандал?
     Ума  у   него   хватило.   После  брачной  ночи  выглядел  спокойным  и
удовлетворенным.  А  вот  Бэрт...  Клянусь  бородой  Христовой,  она  словно
стыдилась поднять на  него глаза, краснела как монашка. И это  Бэрт, которая
могла  выругаться как  паромщик.  Нет,  пропади  я  пропадом,  но  мне  было
любопытно, что же такое делал  с ней этот сакс, раз так  смутил эту холодную
красавицу.  Конечно  на пирах  они восседали бок-о-бок, однако Бэртрада была
непривычно тиха, оживляясь  только,  когда Эдгар  уезжал. Несколько странно,
чтобы муж покидал молодую жену  в первые дни после венчания. Но графиню это,
похоже,  устраивало. И  когда он  возвратился, на красивом  личике  Бэртрады
читалось явное разочарование.
     Я попытался обсудить это со своими приятелями.
     Вчетвером мы отыскали недурной кабачок у  восточных ворот Нориджа и там
проводили  вечера.  Одним  из  нас  был  красавчик Ральф  де  Брийар,  вечно
бренчавший  на  лютне  и напевавший  канцоны  о несчастной  любви; другой  -
могучий, как бык, Теофиль д'Амбрей,  туповатый, верный и несколько удививший
меня  неподдельной печалью по поводу замужества Бэртрады.  Четвертым в нашей
компании был  смуглый крепыш Геривей Бритто, безземельный рыцарь из Бретани.
Он не менее моего вертелся  подле леди  Бэрт, хотя я знал, что все свободное
от  службы время Геривей предпочитает шляться по борделям, и утверждает, что
нет лучшей возлюбленной чем та, о которой забываешь, едва натянув штаны.
     Нас четверых  считали  верными  рыцарями  молодой  графини.  Эдгар  же,
отдавая дань моде, позволял  нам оказывать его супруге мелкие услуги. Здесь,
в  Англии,  куртуазные манеры  еще были  в  диковинку, но  граф Норфолкский,
побывавший при дворах Европы, на многое смотрел сквозь пальцы.
     Не поручусь, что смог бы  держаться с таким же  хладнокровием, если  бы
вокруг моей жены вертелось столько же готовых услужить молодых мужчин.
     Мы и это обсуждали за кружкой эля.
     - У меня сердце дрожит  всякий  раз,  как  за ними закрываются  створки
дверей в опочивальню, - пьяно обнимая лютню  твердил красавчик  Ральф. - Как
подумаю, чем он там с ней занимается...
     - Тем же, что и любой мужчина делает меж подушек  со  своей милашкой, -
хмыкал Геривей Бритто.
     - Нет, нет, - подавался вперед Ральф. - Леди Бэртрада по утрам долго не
показывается из спальни, а когда выходит, даже  все ее очарование не в силах
скрыть  утомленность.   Клянусь  волосами   Пречистой  Девы,  выглядит   она
удрученной и подавленной.
     - И тем ни менее, - начинал я, - если будет продолжаться в том же духе,
наша красавица Бэрт понесет в самое ближайшее время.
     Мрачный  Теофиль начинал гневно  дышать. Ума-то  у  него  немного, зато
силой  Всевышний  не  обидел. И я  видел, как  сжатая его рукой кружка так и
смялась, лопнула,  залив  столешницу темным  густым элем.  Мы  повскакивали,
опасаясь испортить одежду, чертыхались.
     Теофиль словно  и не  слышал  нашей ругани.  Не  замечал и прислужника,
вытиравшего столешницу и робко просившего благородного рыцаря  убрать локти.
А "благородный рыцарь", весь эле и рыбьей шелухе, не двигаясь, мрачно глядел
перед собой. Я  видел, что  старина  Тео мается какой-то  угрюмой  медвежьей
тоской.  Пожалуй  он один из нашей  четверки  действительно  искренне  любил
Бэртраду, и  хотя куртуазности в  нем  было  не более чем у  жареной трески,
своей преданностью он располагал ее к себе. Однако  никто из нас  не обращал
всерьез внимания на страдания этого буйвола. Небось не  дитя,  сам понимает,
что Бэртрада не только под руку прогуливаться с саксом прибыла в Норфолк.
     -  Да,  явно  не по  нутру  пришлись  леди  Бэрт  ночи  с  супругом,  -
посмеивался  я.  -  Может  он  какой  извращенец?  Мало  ли  каких  привычек
нахватался на Востоке.
     Но  мне тут же возражал Геривей. Дескать ему тут, в Норидже,  пару  раз
удалось переспать с девкам,  каких  некогда посещал  и Эдгар, и они  едва не
мурлыкали,  говоря о нем: дескать и нежен  Эдгар,  и чувственен, и ласков. И
это  с  девками-то!  Нас  это изрядно позабавило. Но  со  временем  я  начал
догадываться, что  не устраивает  графиню. Бэрт женщина  резкая, властная, и
очевидно, в  любви предпочитает тот  же стиль.  И хотя я не  спал  с ней, но
знаю, что она становится резкой и раздражительной если  с  ней сюсюкать,  но
сдается и выглядит довольной, когда применяешь силу.
     Было  еще  нечто,  что интересовало  меня  -  политические  пристрастия
графской четы. Ведь граф и  графиня Норфолкские не просто сельские господа -
они люди  могущие влиять на политику. Поэтому у меня при Норфолках была своя
осведомительница, некая Клара  Данвиль, молоденькая уступчивая  фрейлина,  с
какой я порой спал. Она мне и поведала, что Эдгар человек Стэфана Блуаского,
а тот всячески интригует за брата Теобальда против и прав  на трон Матильды.
Но если умело взяться за этот вопрос, то раскрасавчика сакса можно выставить
неблагонадежным подданным.
     Я  думал  так ибо изо  дня в  день все больше  проникался ненавистью  к
Эдгару.  Может  я просто завидовал, может недолюбливал  его, как  норманн не
терпит сакса. Однако даже я должен был признать, что Эдгар прекрасно наводит
порядок в столь неспокойном  крае, как Денло. Доходы с его владений исправно
поступали  в казну, он подчинил сильное восточноанглийское духовенство, свел
на нет  волнения своих соотечественников саксов. Короче, усмирил Норфолкшир,
как хороший наездник усмиряет норовистую лошадь.
     И о лошадях. Я уже знал, что Эдгар разводит  прекрасных  лошадей и  это
занятие приносит  ему неплохую  прибыль. Как и его  торговля пряностями, его
шерстяные  мануфактуры.  Увы, все  начинания этого сакса  были  на  редкость
успешны, и здесь  Бэртрада  не прогадала -  она  стала женой очень  богатого
человека, смогла жить в роскоши,  какую даже при дворе венценосного родителя
не  имела.  Даже  могла  содержать  двор,  численностью  превосходивший  все
разумные границы:  около трех десятков фрейлин и  придворных дам, не  меньше
пажей,  целую  сотню   личной  прислуги  и  это  не  считая  нас   -  сорока
рыцарей-телохранителей.   И   хотя  меня  устраивало  быть  капитаном  столь
внушительного отряда, но даже я должен был признать, что наша служба по сути
лишь видимость, и сиятельная графиня прекрасно обошлась и теми людьми, каких
выделил ей супруг.
     В  конце августа Норидж  покинули  последние гости, и к  этому  времени
стало  ясно,  что,  вопреки  нашим  прогнозам, Бэртрада  не  в  тягости. Она
собиралась отправиться вместе с  супругом в поездку  по графству, дабы явить
себя  подданным во всем блеске и великолепии.  Отъезд торопил и  Эдгар --его
ждали дела, к тому же двор правителя провинции  не должен подолгу оставаться
в  одном месте, никакая,  даже  самая  изобильная  и  богатая округа,  не  в
состоянии прокормить такое множество знати и приближенных.
     В связи с последним обстоятельством и произошла их первая размолвка.
     В положенное  время Эдгар выплатил всем нам содержание, однако поставил
перед  супругой  вопрос  о  чрезмерной  многочисленности  ее  штата.  Я  был
свидетелем,  вернее, слушателем этого разговора. Графиня то  и дело повышала
голос, отстаивая  свое право держать  при себе столько  людей.  сколько счел
разумным предоставить ей отец. Я же понимал, что король таким образом просто
избавился  от  немалого количества нахлебников  при  дворе, рассчитывая, что
граф Норфолк сам разберется кого  и  в  каком количестве оставить  при жене.
Эдгар имел на  это  законное право,  видимо это и объяснял  Бэртраде. Она же
настаивала на своем.
     Когда граф вышел и я увидел лицо Бэртрады, понял, что поле боя осталось
за миледи.
     - Вот где он у меня!
     И она торжествующе подняла сжатый кулачек.
     Покинув Норидж,  графская чета перво-наперво отправилась  в Уолсингем -
небольшой городок, бывший местом паломничества в Восточной Англии.
     Бесспорно  переезды  двора   всегда  дело  хлопотное:   плохие  дороги,
зависимость от погоды, всякое  жулье,  норовящее прибиться  к обозу,  да еще
постоялые дворы, где можно сорвать желудок и подхватить блох. Сама Бэртрада,
правда, не испытывала подобных неудобств. Она  взяла с собой всех своих дам,
камеристок,  пажей, личного повара,  портниху,  свою  арабку-банщицу,  своих
собачек. И  это  не  считая  целой  вереницы  повозок  со складной  мебелью,
собственной  ванной, большим металлическим  зеркалом и  прочими  вещами  без
которых, как  она уверяла,  не может обойтись.  Эдгар  ей не перечил, однако
даже Бэртрада  вскоре  вынуждена  была  признать, что  передвижение  с таким
количеством свиты несет определенные неудобства. Ибо путешествие, казавшееся
поначалу столь  чудесным, скоро превратилось в кошмар. Как назло испортилась
погода, изо дня  в день моросил  мелкий дождь, и весь  этот поезд  то и дело
застревал в грязи,  лошади теряли подковы, телеги проваливались в колдобины,
дамы плакали,  пажи простуживались. Мне с помощниками приходилось не столько
охранять  ее  милость, столько то  и  дело  делать остановки, улаживать кучу
вопросов,  принимать множество  решений. Ну  и  клял  же  я  в такие  минуты
драгоценную Бэрт!
     В  итоге получилось, что в Уолсингем, куда можно доехать  за  день,  мы
прибыли лишь к вечеру третьего,  прибыли усталые, раздраженные. Только Эдгар
держался  с удивительным  хладнокровием, ни словом не попрекнув жену.  Но до
нее наконец  дошло, что была не права. Поэтому на другой день часть ее свиты
была  отправлена обратно  в Норидж. С этого и  началось. С каждым  переездом
супругов, из города  в город, из  монастыря в монастырь, поезд графини  таял
как снег. Я уже  тогда почувствовал  неладное, но пока не мог разобраться во
всем.
     Посетив  после  Уолсингема  города  побережья   -  Кромер,   Шеринггем,
Хунстантон  - мы свернули  вглубь графства, двинулись  в Тэтфорд.  Здесь  мы
задержались  надолго. Уже  настал  октябрь  с  его буйством  красок,  погода
установилась, и мы охотились с утра до ночи. Эдгар почти не принимал участия
в  ловах,  занятый  делами,  часто  вынужденный   отлучаться.  Бэртраду  это
устраивало,  она вновь повеселела, беспечно  проводила  время в кругу  своих
рыцарей.
     В   Тэтфорд  почтить   графиню   прибыл   известный  аббат  Ансельм  из
Бэри-Сэнт-Эдмунса.   Как  я  вскоре  понял,  Эдгара   сей  прелат  несколько
побаивался,  зато  перед  Бэртрадой  прямо-таки  стелился,  чем  добился  ее
расположения. Она даже пообещала  заехать в  его  город-аббатство, но сперва
заявила,  что хочет  побывать  в  замке Гронвуд-Кастл, который  Эдгар возвел
специально для нее и о котором все столько говорят.
     Когда   в  положенный   срок  было  выплачено  очередное  жалование,  я
отправился к местному портному. Решив, что до  той поры, пока мои шилинги не
перекочевали в кошелек какого-нибудь  кабатчика, следует заказать  роскошную
котту? из  лучшей цветной шерсти, какую смог приобрести  в Тетфорде. И  вот,
возвращаясь от портного, я неожиданно увидел въезжавшую во двор епископского
дворца  малютку Клару Данвиль. У меня было  приподнятое настроение, я весело
окликнул  ее, стал подшучивать  над ее видом - вся забрызгана грязью, волосы
сколоты как попало, на коне почти висит от усталости.
     Но  тут Клара кинулась ко мне, расплакалась. Я не сразу уразумел в  чем
дело.  А потом просто дара  речи лишился. Коварство  Эдгара Армстронга стало
очевидным.  Этот пес  все предусмотрел. Заставил  жену  убедиться,  что  она
прекрасно обойдется  без  огромной свиты,  услал  всех...  а  потом попросту
рассчитал.  И уже большая часть ее людей выслана  из  графства, многие  даже
уплыли на континент. Конечно рано  или поздно  Эдгар  и  должен был  сделать
что-то подобное. Но так обвести всех вокруг пальца, обвести саму Бэртраду!..
Право мне  не  было дела  до  всех  ее  личных поваров и  свиты  пажей, но в
происходящем я углядел угрозу для себя. Я  ведь тоже был человеком Бэртрады,
а не графа.
     Я взглянул на Клару. Та шмыгала носом, рассказывая:
     - Пока  отставка касалась других,  я не вмешивалась. Меня-то  долго  не
трогали, исправно платили  жалование. Я  надеялась, что войду  в число  дам,
каких  отберут для переезда в Гронвуд. А тут этот Пенда сообщил графу, что я
не  более чем шлюха,  и тот немедленно рассчитал  меня.  Что  же мне  теперь
делать, Гуго? Я ведь при миледи с тринадцати лет, я привыкла, что мои платья
и стол обеспечены. И если меня ушлют... Да отец прибьет меня, если вернусь.
     Теперь  я понял,  зачем  то  и  дело  отлучался  Эдгар,  пока  Бэртрада
развлекалась охотой на ланей близ Тетфорда.
     - Идем, - проговорил я, увлекая Клару во внутренние покои.
     Ах, какая прелестная картина предстала перед нами там! В большом камине
пылают  дрова,  поблескивают позолотой кубки  на  столе. Высокие белые свечи
освещают  эту полукруглую  комнату  в  башне  и  сидящих за столом  графа  с
супругой,  епископа  Тетфордского  Радульфа,  тучного  аббата Ансельма.  Оба
высокопочитаемых священника наперебой рассказывают графине о чудесах Святого
Эдмунда,  она улыбалась, Эдгар играл с изящной пятнистой борзой. Когда вошли
мы  с  Кларой,  все  глянули  на  нас  с  недоумением.  Особенно  на  Клару,
растрепанную,  грязную,  в  мокром  плаще.  Она,  похоже,  смутилась,  стала
прятаться за меня, но я резко вытолкнул ее вперед.
     -  Простите, что  побеспокоил.  Но  у меня  дело спешное.  Рассказывай,
Клара.
     Сам я не вмешивался более, отошел  в сторону. Видел,  что Эдгар уже все
понял,  но  по-прежнему  невозмутимо  возился  с  собакой.  Епископ  Радульф
взволнованно притих, зато Ансельм просто  воспрял. Бэртрада же сначала слова
не  могла  вымолвить, даже лицо  пошло  пятнами.  Наконец кинулась к  Кларе,
влепила той пощечину.
     - Дура! Дрянь!  И ты  являешься только сейчас? Да тебе давно  следовало
оповестить меня обо всем едва он... он...
     Она повернулась к мужу столь стремительно, что ее длинные косы отлетели
в сторону, задев по лицу преподобного Радульфа.
     - Как ты смел! Да я за это... - она почти задыхалась.
     Эдгар наконец перестал чесать пса за ушами.
     - Думаю, миледи, нам следует поговорить без посторонних.
     Он открыл створку дверей, жестом приглашая  ее за собой. Бэртрада вышла
с  достоинством  королевы. Но  даже закрытые двери  не могли  приглушить  ее
гневного голоса, даже  звона  посуды, когда она в гневе  кидала первое,  что
попалось под руки. Я был прав, предвидя это.
     Их разговор  длился около  часа. Мы прислушивались,  порой обменивались
быстрыми взглядами. Епископ Радульф явно был удручен. Клара притихла в углу,
порой еще всхлипывая.  Я мерил шагами покой и  всякий раз, как поворачивался
от камина, видел освещенное огнем лицо аббата Ансельма. Не  мог не заметить,
что толстяк едва ли не потирал руки от удовольствия.
     Наконец,  когда  Бэртрада  выдохлась,  а  может сдалась  доводам  мужа,
появился он сам. Вот уж, воистину, ледяное сердце. Лицо невозмутимое, словно
только что "Рater njster" прочитал. Подошел к столу,  метнул в рот несколько
маслин. Я почувствовал на себе его взгляд, но  никак не отреагировал. Мне-то
что. Я человек миледи.
     Но Эдгар уже глядел на Клару.
     -  Бог мой, девушка,  если  ты так  необходима  госпоже, то  ради всего
святого. По крайней мере ты сможешь и молитвенник за ней  нести в церковь, и
собачек ее кормить. Надеюсь ради этого не понадобятся еще две дюжины других.
     Он не стал выслушивать благодарный лепет Клары и вышел. А спустя минуту
за  ним  последовал  и  епископ  радульф.  Мы  же  с  преподобным  Ансельмом
направились в покой, где оставалась Бэртрада.
     По виду графини я понял,  что  ей  пришлось уступить. Поникшая,  нервно
кусающая губы, с взбившимися вокруг лица  темными кудрями, она  полулежала в
кресле. Ансельм тут же взял ее руку в свои, стал успокаивающе похлопывать.
     Я не дал ему всецело завладеть ее вниманием, шагнул вперед.
     -  Итак,  миледи,  я еще  ваш человек или могу предлагать свой меч кому
иному?
     Она наконец поглядела на меня.
     - Не мели вздор, Гуго. Не хватало, чтобы  я по воле этого грубого сакса
еще лишилась своих телохранителей.
     И недобро усмехнулась.
     - Пути Господни неисповедимы, и  кто  знает, может ваша  помощь мне еще
понадобится. Даже против Эдгара.
     Про себя я отметил эти ее слова.
     Меж тем Ансельм, склонясь к Бэртраде, заговорил:
     - Этот сакс не должен так поступать с дочерью  короля Генриха. Подумать
только, кто он - и кто вы. А ведь, признаюсь, и у него рыльце в пуху. Хотите
узнать, почему он так тянет с вашим переездом в Гронвуд?
     Бэртрада тут  же  оживилась,  но аббат  тянул,  давая  понять, что  его
сообщение - не для посторонних  ушей. Но он ошибался, считая, что у Бэртрады
могут быть от  меня  тайны. И  хотя меня  попросили удалиться, чтобы толстяк
чувствовал себя свободнее, часом позже я уже знал, в чем дело.
     Увы, аббат оказался полным глупцом. Ему пришло в голову, что проведав о
датской жене  графа, обитавшей в Гронвуде, он настроит  Бэрт против  Эдгара,
тогда  как на деле вышло наоборот. Препятствия всегда только взбадривали ее,
а то, что Эдгар способен обратить внимание  на другую, было для нее что твоя
вязанка хвороста для уже начавшего угасать пламени ее влюбленности.
     Рассказывая мне об этой  Гите Вейк, она  то и дело подходила  к  окну и
справлялась,  куда   уехал  Эдгар.  Она  теребила  кончик  косы  и  задавала
бессмысленные  вопросы,  а в конце  концов отчаянно воскликнула: неужто есть
кто-то,  кто может значить  для  Эдгара  больше.  Чем  она,  женщина,  столь
возвеличившая его?
     Как  по  мне  -  ей  стоило  бы  пореже  напоминать  об  этом  супругу.
Благодарность - тяжелое бремя, и редкий мужчина станет любить женщину только
из чувства долга.
     Эдгар вернулся уже  на  другой день. И хотя Бэртрада тут же заперлась в
своем покое, она вскоре открыла ему, особенно, когда муж сказал, что  привез
кое  что для нее. И как же заулыбалась Бэртрада, завидев подарок - прозрачно
светящееся колье из янтарных капель, скрепленных золотыми шариками.
     Эдгар сам застегнул колье на шейке супруги.
     - Говорят янтарь получается из смолы. Но  мне больше нравятся рассказы,
что это слезы русалок.
     Я внутренне чертыхнулся. Как же легко купить женщину, даже дочь короля,
обычной побрякушкой. Дорогой,  однако, побрякушкой.  Мне такую  за все  свое
жалование не приобрести.
     А пока я негромко покашлял в кулак, привлекая внимание Бэртрады. Умница
Бэрт сразу все поняла. Отступила от мужа, надменно вскинув подбородок.
     - Осмелюсь спросить, милорд, отчего это украшение вы привезли мне, а не
вашей любовнице?
     Эдгар  стоял  ко мне спиной, я не  видел его лица.  Была лишь небольшая
пауза. Но когда он заговорил, голос его звучал спокойно.
     - Миледи, о какой любовнице идет речь?
     - У вас их так много?
     Браво, Бэрт!
     Но тут она не сдержалась.
     - Я говорю о саксонке, какую вы поселили в Гронвуд-Кастле.
     Граф только пожал плечами.
     -  Саксонка?  Моя  любовница?  Вас ввели  в заблуждение, мадам. Гронвуд
только ваш замок. Он  построен для вас. И  он вас ждет. Мы отправляемся туда
немедленно.
     Я отвернулся, когда они  обнялись. Чтож, янтарное колье, да еще замок в
придачу - тут чье угодно сердце растает.
     ???
     Когда  я  увидел  Гронвуд-Кастл,  моя  ненависть  к  Эдгару  Армстронгу
достигла предела. И  тем не менее я не мог  сдержать восхищения - я, который
видел немало крепостей и замков вельмож и королей.
     Гронвуд еще  пах свежей  побелкой, олифой и древесиной, но  как он  был
великолепен! Эти резные каменные своды, эти полукруглые арки, витые колонны,
винтовые лестницы, это потрясающее центральное окно с  витражами, способными
потягаться с самыми знаменитыми соборами евромы!
     Окончательно  достроенной  была  только  главная  башня  -  донжон.  На
окружающие цитадель могучие стены  каменщики  еще  поднимали грузы, слышался
стук мастерков. Во внешних  дворах  всюду громоздились кучи  щебня, корыта с
известняковым раствором. Однако легко было представить, как будет  выглядеть
Гронвуд, когда  работы будут  окончены.  В  центре -  величественный донжон,
могучая  шестиугольная  башня,  каждый из  углов  которой  венчают  навесные
дозорные башенки.  Вокруг донжона  - внутренний  двор с  садом,  плацем  для
обучения  воинов  и  часовней. Далее  -  внутренняя  крепостная  стена,  чьи
куртины?  соединяют круглые башни с  помещениями  для  гарнизона  и  прочими
службами.  Вторая  стена,  несколько  более  низкая,  но  такая  же  мощная,
охватывает  обширное  пространство внешнего  двора, где  расположены  жилища
челяди, хозяйственные постройки, скотные дворы, псарня и голубятня. В мощной
надвратной  башне закреплены  цепи  надвратного  моста, переброшенного через
наполненный водой ров, за рвом  высится  земляной вал, увенчанный частоколом
из заостренный бревен.
     Таким образом,  донжон был окружен тремя  почти  непреодолимыми линиями
обороны, а снаружи, за стенами замка, шумел  небольшой городок - из тех, что
обычно  возникают  вокруг  подобных  твердынь.  Здесь  уже  жили  с  семьями
строители,  кузнецы  и  каменщики,  а  по воскресным  дням  сюда  съезжалось
окрестное население на торги и возникал рынок.
     И вот я целыми днями бродил по замку, все оглядывал, расспрашивал, даже
своей  заинтересованностью расположил  к  себе  главного строителя  Гронвуда
каменщика Саймона. Гронвуд-Кастл, объяснял он, будет замком-крепостью, но со
всеми  удобствами  и нововведениями,  начиная от  каминов  с  дымоходами  до
отхожих  мест  с особой  системой канализации.  Прибавьте  к  этому  роскошь
отделки - дубовые панели на  стенах, уютные ниши окон,  галереи  на  изящных
подпорках,  а  так  же богатство обстановки, все эти ковры, инкрустированную
мебель,  мягкие  перины -  и  вы поймете, что  я  почувствовал  оказавшись в
Гронвуде. Это был замок моей мечты, замок  за  обладание которым, я отдал бы
пол  жизни. И принадлежал  он выскочке саксу,  чей удел  разводить свиней  и
дышать дымом под тростниковыми кровлями.
     Я  не могу объяснить,  что  всколыхнулось  в моей  душе. Гронвуд... Это
было, как первая любовь,  как пожар в крови. И это притом, что  внешне я был
абсолютно спокоен. Даже словно замкнулся в себе. И все размышлял отчего мы -
я и сакс Эдгар - оказались  в столь неравном  положении  - он господин, я  в
подчинении. Простая случайность, удача - и вот он зять короля,  граф Норфолк
и владелец замка  в который я  влюбился  с  первого  взгляда. Но удача  вещь
изменчивая. Я знавал сеньоров, которые попирали ногами смертных, а умирали в
застенках. И дал себе слово, что стану  злым роком Эдгара, сделаю все, чтобы
скинуть его.
     И  ключ  к  этому  -  Бэртрада. Именно  она  извлекла  его из  грязи  и
возвысила.  Но  тут  у  меня  было некое  преимущество  -  я пользовался  ее
доверием, а он нет. Конечно Бэртрада его жена и вынуждена повиноваться. Но в
этом же была и  проблема - Бэрт  не желала жить в  послушании. А после того,
как убедилась, что в  Гронвуде нет никакой соперницы, ее влюбленность к мужу
снова пошла  на убыль. Я видел какой раздраженной была графиня после  первой
их ночи в Гронвуде. Заметил это и Эдгар, глядел на жену словно в недоумении.
Вновь меж супругами стали происходить ссоры.
     Стремясь во всем  поддерживать Бэртраду, изо дня в  день я разжигал  ее
недовольство.  Как-то  Эдгар  попросил  жену  быть немного приветливее с его
бастардом Адамом. Однако Бэртраду  при виде этого мальчишки передергивало от
отвращения.
     - Не хватало еще, чтоб я утирала сопли этому отродью сарацинки!
     - Полегче, Бэрт, ты должна быть снисходительна к Адаму, по крайней мере
при его отце.
     - Ты так считаешь?
     Кровь Христова!  Ну и прелесть же была Бэртрада,  когда  так спрашивала
меня.
     Я пояснял:
     - Вы с графом Норфолком женаты  уже более двух месяцев, спите вместе, и
тем не менее ты все еще  не понесла. А ведь наш  саксонский вельможа ждет не
дождется,  что  ты нарожаешь ему  целый выводок сыновей. Раз  уж ты  пока не
оправдываешь его надеж, то должна быть любезнее с его отпрыском.
     Но я-то знал, насколько Бэрт не переносит детей. И от моих слов она так
и вспыхивала, жаловалась на свою женскую  участь, на приставания супруга, и,
уж поверьте мне, ласковой с Адамом ее вряд ли можно было назвать.
     Однако  Эдгар вскоре что-то  заподозрил  или  наконец решил,  что  наша
близость с  Бэрт не соответствует  ее  положению,  и  с этого  времени  стал
предпринимать все для того, чтобы мы виделись с ней как можно реже. Вместе с
тем ни мне, ни  моим людям не было поручено ни какого дела,  и это был явный
намек на то, что мы, сорок крепких воинов, по сути едим свое хлеб даром.
     А потом мы и сами совершили ошибку: как-то  напившись со скуки, изрядно
набедокурили в одной  из его  деревень. Избили  сельского старосту, поваляли
женщин, подожгли пару хлевов. Когда  сошел хмель и мы  поняли что натворили,
было уже поздно. Граф вызвал меня  и первым делом холодно заметил, что мы не
в завоеванной стране, а его долг - следить за порядком.  Из нашего жалования
будет  удержана  сумма, необходимая  для  покрытия убытков, но если подобное
повториться, мы будем немедленно высланы из графства.
     Однако закончил он неожиданно миролюбиво:
     - Ты не глупый парень, Гуго,  понимаешь, что  содержу я вас только ради
графини, но рано  или  поздно, мне придется решать,  как с  вами  поступить.
Некоторых  все  же ушлют,  но  тех  кого я сочту  достойными службы,  наделю
землей, они смогут содержать себя сами, и будут являться на службу только по
вызову. Так что при наличии усердия, ты вполне сможешь найти свое место.
     Свое место! Я едва не взвыл. Что мне предлагал этот сакс!? Чтобы я стал
мелким помещиком  -  а это то, чего  я менее всего  хотел. Вот  если  бы  он
возвысил меня,  дал  мне подходящую должность в  управлении графством,  чтож
может тогда  я  бы и поменял свое мнение о нем. Хотя... Ничего  я  не  желал
более чем занять его собственное место.
     И я начал искать ошибки Эдгара. Конечно у  него, как у любого вельможи,
не может не быть злоупотреблений. Но король Генрих  не глуп, он  понимал что
на  святых среди  своих  вассалов не  может рассчитывать.  И мне  надо  было
выискать нечто такое, что всерьез опорочит графа. Я стал разъезжать по всему
графству, выведывать,  выспрашивать.  Так  я узнал, что  некоторые  норманны
недовольны,  что  их  ставят  вровень с  саксами. Но в наше время это уже не
повод.  Генрих  Боклерк сам стремился  покровительствовать обоим  народам  и
пример возвышения  самого Эдгара тому  пример. Потом я узнал, что прекрасный
граф  поддерживает  отношения  с  тамплиерами,  а  этот  Орден  полу-монахов
полу-воинов, уже неоднократно будил подозрения Генриха.
     Немало любопытного я узнал и от аббата Ансельма. Сей прелат поведал мне
о событиях мятежа прошлой зимой. Причем выслушав все в изложении Ансельма, я
понял, что Эдгар отнюдь  не безгрешен  в этом вопросе. Он ведь не покарал ни
одного  из  саксонских  мятежников,  и  если  учесть,  что главную зачинщицу
мятежа, ту  самую  Гиту  Вейк, даже возвеличил, то уже это можно представить
королю, как личную заинтересованность его зятя сакса.
     Была еще и странная история с поимкой Гая  де Шампер.  Сей рыцарь был в
розыске и эмиссары короля то и дело  прочесывали  английские графства,  едва
появлялся слушок,  что сэр Гай  появлялся. Вроде видели  его и  в  Норфолке.
Причем Эдгар при этом  повел  себя несколько странно. Он зафрахтовал судно в
порту Ярмута и  оно  стояло  без  дела, пока неожиданно не отбыло. Причем  с
единственным пассажиром на  борту, какой подозрительно походил  по описаниям
на разыскиваемого изгоя.
     Было немаловажным  и, что  Эдгар  поддерживал руку Стэфана Блуаского. И
как же я жалел, что в свое время пустил все на самотек, мало прислушиваясь к
тому, что доносила Клара. Теперь же я только зря пытался выпытать что-либо у
этой потаскушки, ибо Клару  не интересовало ничего, кроме ее  влюбленности в
каменщика Саймона.  А  так как он получал  совсем  неплохое жалование, Клара
мечтала женить его на себе.
     Изыскивая причину, как  бы навредить Эдгару, я обратил внимание даже на
рынок под стенами  Гронвуда. Дело в том, что позволять открываться рынкам  -
прерогатива  короля.  А  Эдгар  покровительствовал не  только  горонвудскому
торгу, но и рынкам в Ай, в Восточном Ротерхеме и  еще в нескольких местечка,
отовсюду  получая плату.  Но  делать  подобное,  без  специальной  лицензии,
значило обходить закон. Однако Эдгар все же королевский зять, а родне многое
прощается.  Ну обойдется сакс штрафом  в казну - у него столько денег, что с
него не убудет. Вот если жалоба будет исходить от Бэртрады...
     Выходит я  вернулся  к тому с чего  начал -  надо постараться рассорить
супругов. Однако за время их совместной  жизни в  Гронвуде, в  их отношениях
наметился  некий штиль. Эдгар часто бывал в отлучках, графиня оставалась тут
госпожой,   отдавала  приказы,  устраивала  приемы.   Порой  же,  устав   от
празднеств, просто проводила дни, как добронравная супруга, за вышиванием. С
иголкой и нитками она справлялась не хуже чем Эдгар с метанием ножей. (Лично
я, сколько не упражнялся метать  кинжалы,  так  и не достиг в нем  подобного
мастерства,  и меня брала досада, когда  мои  рыцари с восхищением обсуждали
удивительную ловкость графа).
     Итак Бэртрада  вышивала.  И  настроение  ее  в  такие  часы  было самое
благодушное. Как тут расшевелить ее, настраивая против мужа?
     Тогда я решил  навести справки  про  датскую  жену Эдгара,  Гиту  Вейк.
прозванную в округе Феей  Туманов. Однако,  как оказалось, разыскать прежнюю
пассию  графа было не  так и просто.  Она жила  в болотистом краю  фэнленда,
почти  никуда не выезжала, ни с кем не общалась.  Но я выведал, что саксонка
каждое воскресенье посещает церковь  Святого  Дунстана  в  фэнленде. И решил
съездить туда. Ну хотя бы чтоб  убедиться,  так  ли  хороша пресловутая  Фея
Туманов.
     Я взял в поездку  своих приятелей, Геривея  Бритто, молодого  Ральфа де
Брийара  и  силача Теофиля.  Я  заинтересовал  их знакомством  с  прекрасной
мятежницей, ведь до этого мы считали, что ни одна из этих бледных белобрысых
саксонок не достойна и шнуровать башмачки красавицы Бэрт. Поглядеть же на ее
соперницу  этим вертопахом было  интересно. К тому  же ехать вместе  не  так
опасно,  ибо  после  нашей проделки в  селениях, о рыцарях графини сложилась
дурная слава. Я бы не решился в одиночку углубляться в фэны.
     Уже  давно  настал  ноябрь,  день,  когда  мы выехали,  выдался  сырой,
промозглый,  холод пробирал  до  костей.  Мы наняли проводника  в  ближайшем
селении и он вел  нас,  как  уверял,  по самой  короткой дороге,  то есть по
полному бездорожью.
     Церковь  возникла  перед  нами  как  призрачное  видение.  Убогая такая
церквушка с  покосившейся колокольней, стоит у  самой кромки  вод. Однако  у
берега  мы  увидели  немало  лодок-плоскодонок,  а к  коряге  на  мысу  было
привязано  несколько лошадей. Одна из них  сразу  привлекла  наше внимание -
белая  стройная  кобылица, с  гибкой  шеей,  маленькой  породистой  головой,
легкими ногами.
     Я переглянулся со своими спутниками.
     -  Шлюха  Эдгара уже  здесь.  Кто бы еще  мог  иметь такую великолепную
лошадь.
     К началу службы мы опоздали и  ввалились в церковь, когда священник уже
приступил к таинству евхаристии. Наше появление вызвало  смятение, прихожане
начали беспокойно оглядываться.
     Церковь внутри  оказалась  ветхой. Только  поддерживавшие  балки колоны
новые,  светлого  дерева  с  резьбой. Еслибы  не  они, казалось,  что кровля
вот-вот  осядет  на голову.  Но  прихожан  здесь  собралось довольно  много.
Женщины и мужчины  располагались  скученно, без деления на женскую и мужскую
половины. В основном здесь собрались простолюдины, однако ближе  к алтарю, я
различил две пары по виду явно  из благородных - об этом свидетельствовали и
почетное  место, и  их  дорогие  одежды. Я  все  осматривался, ощущая легкое
недоумение. Почему-то считал, что Гита Вейк должна прибыть одна.  Неужели мы
просчитались, ее сегодня нет, а белая кобылица принадлежит кому-то иному?
     Скучая, я рассеянно следил за ходом службы. Священник настоящий сакс  -
соломенные волосы,  борода  во все стороны  -  приготовлял  хлеб и  вино для
претворения.  Положенные слова произносил  на неплохой  латыни, однако когда
обращался к пастве, говорил исключительно на местном диалекте, из которого я
ничего не мог уразуметь. Это начало меня раздражать.
     - Эй,  преподобный!  Изволь вести службу,  чтобы мы  хоть  что-то могли
понять.
     Я  сказал это нарочно громко  и повелительно. Прихожане зашептались,  а
священник и ухом не повел, продолжая бормотать нечто невразумительное. Но на
мой голос обе стоявшие у алтаря пары оглянулись. Однако мое внимание занимал
священник и  я не обратил  на них  внимание. А вот стоявший подле меня Ральф
даже слегка присвистнул.
     - Три сотни щепок Святого Креста! Глядите, какая хорошенькая!
     Он сказал это негромко и, заметив мой вопросительный взгляд,  указал на
одну из женщин у алтаря. Она уже отвернулась и я теперь мог лицезреть только
ее затылок,  покрытый  белой  шалью,  да плечи  с  которых струился  дорогой
лиловый плащ. Росточка небольшого, но осанка горделивая. Но тут мое внимание
привлек стоявший подле нее рослый худой мужчина, типичный сакс,  если судить
по  тому,  как  был сколот на  плече  его плащ, а голые  ноги  крест-накрест
обвивали ремни  обуви. На протяжении службы он то и дело оглядывался на нашу
группу и отнюдь не ласково. Я интуитивно ощутил исходящую от него угрозу. Да
и из  полы  его накидки выглядывала рукоять  секиры. А еще я отметил, что не
смотря на его длинную почти до  пояса шевелюру, он скоро начнет лысеть. Я бы
не придал этому  значения, если бы у самого не было той же проблема. Поэтому
я и стригся короче некуда - говорят волосы так меньше лезут. А у этого сакса
уже  сейчас залысины  на  темени, да  и  сквозь  длинные  пряди  на  затылке
проглядывает плешь.
     По сути мне дела до него не было. Меня интересовала только  Гита  Вейк.
Поразмыслив немного, я пришел к выводу, что девица подле враждебного сакса и
есть она. А то, что он ее сопровождает... Есть немало причин, отчего мужчина
станет уделять внимание  красивой  легкодоступной  женщине.  Ральф  вон  все
твердит, что  она прехорошенькая. И еще я увидел ее светлую косу, струящеюся
по  бархату  плаща.  А ведь мне говорили,  что  Гита Вейк светловолосая. Фея
Туманов. Гм.
     Наконец   долгая  саксонская  служба  подошла   к  концу.  Я  намеренно
задержался у чаши со  святой  водой, дождался когда приблизится  саксонка  в
лиловом.  Двигалась  она   как-то  неуклюже,  тело  под  плащом  угадывалось
округлое, толстенькое. А вот личико  действительно  довольно милое - лилейно
белая  кожа,  выразительный рот,  волосы на  висках и  лбу, там  где  их  не
скрывала шаль,  светлые  как  лен. В  сочетании  с  каштановыми  бровями это
смотрелось даже красиво. Хорошенькая, но до Бэртрады ей все же далеко.
     Как галантный рыцарь я опустил руку  в чашу со святой водой  и протянул
ей. Она, не глядя, слегка коснулась  моих пальцев. Рука у нее была красивая,
узенькая с тонкими длинными пальцами,  однако  словно загрубевшая от работы,
ногти коротко обрезаны.  Глаз  так и не подняла, зато я  заметил какие у нее
длинный, пушистые ресницы.
     В следующий миг меня потеснил от  саксонки ее грозный спутник. Но  я не
собирался тратить  на него время  и, обойдя, поспешил  за девушкой на улицу,
предоставив своим рыцарям улаживать дело с саксом.
     У церкви я загородил ей дорогу.
     - Миледи, мы  столько наслышаны о красавице из фэнленда,  что  не могли
отказать себе в счастье лицезреть вас.
     Она  наконец подняла  глаза  -  серые, прозрачные.  "Действительно  Фея
Туманов"  -  подумал  я.  Однако  не  забывал,  что передо  мной всего  лишь
саксонская шлюха. Подбоченился.
     - Вы довольны, милочка, что вызвали к себе интерес нормандских рыцарей?
     Я говорил на  нормандском, даже не зная, понимает  ли она меня. Но  она
ответила на моем языке, причем без малейшего акцента.
     - Несказанно довольна. А теперь, сэр рыцарь, позвольте пройти.
     - Куда  же вы  так  торопитесь?  Может  у нас  есть  кое-что,  что  вас
заинтересует. Мы ведь состоятельные люди.
     - Наверное хотите  прикупить у меня овечью  шерсть?  - нарочито невинно
спросила она.
     - Шерсть? О нет. Мы хотим купить вас, милочка. Может столкуемся о цене?
     Глаза ее чуть расширились. Голос же звучал по-прежнему ровно.
     - Я  дорого стою. И жалования  наемника графа,  даже с довеском  дурных
манер, не хватит, чтобы привлечь мое внимание.
     Она шагнула в сторону, но я не дал ей уйти, удержав за локоть.
     - Хоть ты  и  красотка, девка, однако  не  тебе тягаться  с  прекрасной
графиней Бэртрадой. Вот кто настоящий светоч красоты для мужских глаз.
     Она пыталась высвободить руку.
     - Чтож, может  тогда вам  уместнее  попытаться  столковаться  о цене  с
предметом ваших мечтаний?
     От гнева я едва не задохнулся. Занес  руку для удара,  но кто-то крепко
схватил меня за запястье, удержал. Мальчишка Ральф.
     - Не глупи, Гуго.
     Я так и  не понял, что он имел в виду: то ли,  чтобы я не поднимал руку
на женщину, то ли, чтобы не  напрашивался на  неприятности. А неприятности у
нас и в самом деле могли возникнуть.  И это верный сакс Гиты уже освободился
от  Теофиля  с  Геривеем, спешил  к нам,  на ходу  вытягивая  секиру.  Но  я
улыбнулся - вот оно, он первый взялся за оружие. Я тут же выхватил меч.
     Но тут меня отвлек  лязг металла  вокруг. И к  моему удивлению, все эти
лохматые саксонские простолюдины повыхватывали  из под накидок тесаки. Кровь
Христова! - с каких это пор крестьянам позволяется носить оружие?
     Я прикидывал в уме:  один рыцарь в схватке стоит пятерых, а то и больше
крестьян. Нас же четверо и все вооружены. Но людей их фэнов было много. Да и
этот  сакс  явно  кое-чему  обучен.  К  тому  же  второй  из знатных саксов,
белобрысый, весь  в веснушках,  тоже  оставил  свою  спутницу,  шел, на ходу
вынимая оружие.  Мы  вмиг оказались окружены. Однако выучка  нас не подвела,
встали спина к спине, ощетинившись оружием. Я только подумал - зря не надели
кольчуг. Но все одно - схватка, так схватка.
     Но  тут  Гита  подняла  руку,  что-то  громко  сказала  этим  людям  по
саксонски. Я не понял. К  тому  же кое-что отвлекло мое  внимание. Я увидел,
как от резкого движения, ее плащ распахнулся, и понял, что девка брюхата.
     - Уезжайте, пока есть возможность, - сказала она.
     Я счел это наилучшим. Ведь в драку может ввязаться любой глупец - умный
знает, как ее избежать.  И мне  совсем  не улыбалось бесславно пасть от  рук
подлых простолюдинов.
     Похоже так  же думали Геривей  с  Ральфом. Что до  Теофиля, то тот явно
горел желанием подраться. Нам пришлось даже удерживать его, еле оттащили.
     - Да я бы их... Да я бы их всех!.. - рычал Тео.
     Мы  садились  на  лошадей,  сопровождаемые  улюлюканьем  и  свистом.  Я
оглянулся.  Увидел,  что  Гита подошла к белой кобылице. Молодой  белобрысый
сакс придержал ей стремя.  Но  садилась она грузно, осторожно.  Значит  я не
ошибся - Гита беременна. И я догадывался от кого.
     Но долго размышлять не было времени. Простолюдины по-прежнему вели себя
угрожающе, выкрикивали  что-то  оскорбительно на своем языке. Сакс с секирой
вышел вперед, осклабился.
     - Будете теперь знать, как оскорблять наших девиц.
     Он  сказал  это на том  смешанном  англо-нормандском  наречии,  какое я
понимал. И я не удержался, чтобы не ответить, указав на Гиту:
     - Ты уверен, что она девица? Если так - то я король Англии.
     Сакс зарычал по волчьи, показав зубы.  Секира просто вибрировала  в его
руке. Гита с высоты седла  что-то крикнула, сразу усмирив. Видимо власть над
ним  имела  немалую. И  все же сакс  не  удержался,  чтобы не  крикнуть  мне
вдогонку. Я  разобрал  слова:  flearde  asul.  Догнав  нашего  перепуганного
проводника,  я спросил, что это значит. Тот,  заикаясь  от испуга, пояснил -
"надутый осел". У меня даже зубы захрустели, так их сжал. Чтобы нормандского
рыцаря так оскорблял сакс!.. Но ничего, я еще отомщу.
     ???
     На обратном пути Теофиль твердил только  об одном  - зря мы не дали ему
подраться. Я молчал. Молчали и Геривей с Ральфом. А когда въехали в Гронвуд,
узнали, что граф в замке. Он был на плацу, тренировал своих воинов. Своих  -
не моих. Мои стояли в  стороне, ободрительно галдели, наблюдая, как кто-либо
из людей графа попадал на скаку  копьем  в  подвешенное  кольцо,  или делали
ловкие  выпады мечом. Сам Эдгар стоял немного в стороне, следил за учениями,
давал советы.
     Мы переглянулись. Если графу донесут,  что мы цеплялись  к  его девке и
едва не  спровоцировали резню возле церкви... Он ведь уже  предупреждал,  со
мной даже говорил лично. И я понимал, что дважды он не станет повторять.
     Но  пока,  похоже,  Эдгар  пребывал  в  неведении.  Завидев  меня  даже
добродушно улыбнулся, махнул рукой,  выявив  желание  померяться  силами.  Я
считался  неплохим воином, владел  мечом, секирой,  в бою с копьями мало кто
мог устоять против  меня.  Однако этому графу из  крестоносцев я уступал. Но
сейчас не посмел отказаться от его предложения. Мы стали друг против друга с
затупленными для  тренировочного  боя  мечами, кто-то из оруженосцев облачил
меня   в  толстую   бычью   куртку,   шнуровавшуюся  по  бокам   -   обычная
предосторожность  для избежания увечий. По сигналу  сошлись. Надо  отметить,
поединок на мечах не  бывает  долгим. Два-три касания - и  считается, что ты
убит или ранен. У Эдгара была своя особая манера сражаться - он не стремился
к внешним  эффектам,  к особым выпадам,  которые  так популярны у рыцарей на
турнирах.  Эти  бывшие  крестоносцы  сражаются  особой  методой  боя,  какую
приобретают после стычек  с  сарацинами,  то есть все равно  каким способом,
только бы  победить противника.  Не  столь зрелищно,  сколько действенно.  И
когда  граф, отражая  мой  выпад,  сделал подсечку, я  оказался  не  готов и
распластался  на  песке плаца.  Эдгар замер надо  мной, держа острие  меча у
моего  горла, но приятельски улыбаясь. Подал руку, помогая  встать.  Да,  не
желал бы я встретиться  с ним в настоящем  бою. Я просто хотел отнять у него
Гронвуд.  И  готов  был  в  этом рискнуть.  Ведь кто не  рискует,  ничего не
выигрывает.  А вопрос  стоял  так:  либо  Эдгар,  проведав  про  сегодняшнее
происшествие выдворит  меня,  либо  я,  опираясь  на влияние  Бэртрады, лишу
Эдгара всего.
     Прямо  с плаца я отправился  разыскивать каменщика  Саймона, а отыскав,
стал расспрашивать о наглом саксе из фэнов. Француз даже присвистнул.
     -  Похоже, сэр, вы  повстречались с  самим  Хорсой из  Фелинга. И готов
проглотить мешок извести, если эта встреча доставила вам удовольствие.
     Оказалось,  что  этот  Хорса  -  самый,  что  ни  на  есть, отъявленный
бунтовщик и поджигатель смут. Прошлой зимой он первым напал на  людей аббата
Ансельма,  и  если   граф  замял  дело,   то  только  по  его  не   понятной
снисходительности к Хорсе.
     Вечером  я  присутствовал  на  трапезе в зале Гронвуда.  Граф и графиня
восседали  за высоким столом  и выглядели  всем довольными.  Бэртрада  часто
смеялась. Выглядела она просто очаровательно. На ней было платье из плотного
переливающегося   шелка  бледно-желтого   цвета.  Юбка  расходилась  пышными
складками, лиф заужен и от горла к талии  шла треугольная  вставка, расшитая
золотыми узорами по  белому сукну.  Узоры были в  виде диковинных  цветов  и
звезд,  в том звеньям  чеканного пояса, обвивавшего ее  талию. На  голове не
было покрывала, волосы, высоко зачесанные, удерживал  обруч из полированного
золота.  Бэртрада  вообще  любила  ходить  с   непокрытой  головой,  что  не
соответствовало обычаю замужних женщин, но супруг не досаждал ей требованием
соблюдения традиций.
     Я вспомнил Гиту из фэнленда. Конечно она тоже была хороша, но совсем по
иному. Эдгар  давно ее  покинул и я что-то не слышал, чтобы он навещал  свою
беременную  подопечную. Однако Бэртраде не стоило  знать о его  равнодушие к
Гите.  Наоборот, я  хотел  разозлить ее,  Не заставить ревновать,  а  именно
разозлить. И уже знал, как это сделать.
     Оказалось, граф уже назавтра собирался покинуть замок. И едва он уехал,
я сразу поспешил к Бэртраде. Пользуясь правом  старого друга, прошел к ней в
покои. Какая же  там была роскошь: на  стенах  яркие  гобелены,  плиты  пола
покрывали светлые  меха,  мебель  в богатой резьбе с инкрустациями.  И среди
этого  великолепия  моя   красавица  Бэрт  -  недовольная,  раздражительная,
нервная.  Я  подавил  улыбку:  обычное  настроение  графини  после  ночи  на
супружеском ложе.
     Но меня  Бэртрада встретила приветливо, протянула руку для поцелуя. Она
сидела  в напоминающем трон  кресле, а кормилица Маго укладывала  ее волосы.
Сейчас присутствие здесь  Маго  было данью приличиям:  не могла  же  графиня
принимать наедине молодого мужчину, когда супружеское ложе еще не остыло. Не
остыло... И настроение у Бэрт было самое не остывшее.
     - Скажи мне, Гуго, неужели все мужчины столь навязчивы?
     - Мне уйти, госпожа?
     - Ах, речь вовсе не о тебе. Я неправильно выразилась. Неужели все мужья
столь навязчивы?
     - А вот вы о  чем.  Разумеется, как и прочее имущество, вы принадлежите
графу  по закону и он может  пользоваться  вами, когда пожелает.  К  тому же
Эдгар Норфолкский желает, как можно скорее посеять  свое семя в  вашем лоне.
Поэтому смиритесь, иначе супруг разочаруется в вас и вернется к Гите Вейк.
     Я сделал вид, что не заметил, как изменилось ее лицо, и тут же сообщил,
что  мне  удалось повидать саксонку. Она весьма привлекательна, хотя  вся ее
бледная прелесть не сравниться  с единым  завитком волос  Бэртрады.  Но  это
только мое мнение. Кто знает, что думает по этому поводу Эдгар.
     Бэртрада  даже подалась  вперед, заставив  засуетиться удерживающую  ее
волосы Маго.
     - На что ты намекаешь?
     - Я подозреваю, миледи, что пока вы, как добронравная супруга  ожидаете
мужа  в  этой  каменной громаде  под  названием  Гронвуд,  Эдгар  продолжает
наведываться к своей, так называемой, подопечной.
     Она  вскочила  так  резко,  что  Маго  упустила  гребень,  и  он повис,
запутавшись в массе волос графини.
     - Говори!
     Но я не стал более будить ревность Бэртрады. Я просто  сказал, что вряд
ли  Эдгар не испытывает чувств к Гите Вейк, если подарил  ей белую  арабскую
лошадь.  А  ведь своей супруге, он пока  отказал  в  этом, хотя  Бэрт  его и
просила.
     Ей была  свойственна  мелочность. Порой из-за пустяка могла распалиться
не на шутку. И сейчас то, что Эдгар так и не подарил ей белую арабку, но дал
такую любовнице, задело  Бэртраду куда сильнее, чем все сплетни о его романе
с Гитой.  И как же она бушевала! Я давно не видел ее в таком состоянии. Вмиг
всплыли все обиды на Эдгара. И то, как еще в Нормандии он вынудил ее едва ли
не бегать за собой, и то что уложил на ложе,  где до нее спала другая, и то,
как коварно лишил ее свиты.
     Мне оставалось только подливать масла в огонь.
     - Но ты его  жена, Бэртрада, и должны рожать ему. Он плодовитый парень.
Вон бастард Адам уже есть, теперь еще ублюдок от  саксонки. Я сам видел, что
она брюхата. Теперь твоя очередь понести от него.
     Лицо графини выражало отвращение.
     - Какая мерзость...
     И тут я сказал:
     -  Ответь, Бэрт,  радость  моя, зачем  он  тебе  вообще? Этот изменник,
развратник, прелюбодей. Он недостоин тебя. Ведь это ты возвысила его,  ты же
можешь и  ниспровергнуть. И  если  он падет...  Тогда  только  ты,  Бэртрада
Норфолкская, будешь править в Восточной Англии.
     Я  знаю, для нее  нет ничего слаще  таких речей. Она была властолюбива,
однако была и реалисткой. Поэтому осторожно спросила:
     -  Но  останусь ли я  леди  Норфолка  без Эдгара? Отец  может  попросту
отозвать меня ко двору. Я ведь только женщина.
     Я рассмеялся.
     -  Вспомните,  милели,  ведь Генрих  Боклерк  прочит в королевы  Англии
Матильду. Что ему стоит поставить во главе графства другую свою дочь?
     Она всегда завидовала законнорожденной сестре. А получить под свою руку
Норфолк, для нее означало умалить влияние Матильды в ее доле наследства.
     - Саксонка беременна от Эдгара, - задумчиво сказала она,  словно только
сейчас осознала услышанное. - Это измена  мне,  но  даже  мой отец,  имеющий
столько бастардов, не сочтет  это поводом для наказания  графу.  Однако  ты,
Гуго говоришь так, словно знаешь что-то, что поможет мне избавиться от мужа.
Говори.
     Она смотрела  на меня  своими  темными  горящими  глазищами  и я начал.
Напомнил, что Эдгар Армстронг  из  семьи  мятежников, а так же сказал, что в
вопросе прошлогоднего  мятежа он  не так  и не безупречен перед  королем. Он
покрыл  зачинщиков,  он  никого  не  покарал,  кроме  несчастного  Ансельма,
разумеется. А  далее я  стал говорить обо всем, что имел против Эдгара. И  о
его  превышении  полномочий насчет  рынков, и  о  подозрительных сношениях с
храмовниками. Сказал и о его пособничестве разыскиваемому Гаю де Шампер.
     Бэртрада хищно улыбнулась.
     - О, отца это заденет, как личное оскорбление.  Однако, с  моей помощью
Эдгар приобрел огромные связи.  За него теперь вступятся  не только Стэфан и
Мод, но и вся норфолкская знать - все эти де Клары, д'Обиньи, Варрены...
     -  И  тем  ни менее, для  них он прежде  всего ваш муж.  А без Бэртрады
Норфолкской - просто сакс.
     - Но  и первой  женой моего  отца  была саксонка, - осторожно напомнила
графиня. - Саксы уже не просто покоренное племя. Отец опирался на них, когда
добивался  трона. Он  даже  ввел  в свод  своих  законов  старые  саксонские
положения.
     В законодательстве Бэртрада разбиралась, как никакая иная женщина. Но я
знал,  что ей  ответить. Мы  ведь в Норфолке,  а здесь  со  времен восстания
Хэрварда,  саксы на  особом  положении.  И если Бэртрада умело все  выставит
перед отцом, отпишет ему, вряд ли он станет долго церемонится с зятем. Пусть
она  вспомнит  судьбу де  Беллема и  иных мятежников, которых Генрих  заживо
сгноил в  темницах. Главное  как преподнести все королю. И  было бы неплохо,
если бы  письмо пришло не просто так, а после какого-то инцидента, прилюдной
ссоры, дабы были свидетели готовые присягнуть, как сакс обращается с дочерью
монарха. Тогда король поймет, что отдал свое дитя недостойному человеку, и у
нее просто не было иного выбора, как уличить его.
     - И который предпочел ей саксонку, - зло закончила графиня.
     - Ну тут  он просто глупец, - подытожил я  и быстро обнял  и  поцеловал
Бэртраду. Даже несмотря на  ее сопротивление. Она всегда вырывалась, это  ее
возбуждало.
     В итоге Бэртрада оттолкнула меня, демонстративно вытерев губы. Но в  ее
вишневых глазах так и плясали чертики.
     - Ты великий плут, Гуго.
     - Моя матушка говорила мне это с рождения.
     Мы  переглянулись  и  расхохотались.  Но  своего  я  добился.  Бэртрада
полностью подчинилась мне. Я же уверял:
     - Верь мне, Бэрт, радость моя. Мы с тобой горы свернем.
     - А какой награды ты ждешь для себя, Гуго?
     - Только твоей благосклонности. Я ведь так люблю тебя...
     Бэртрада  довольно  заулыбалась.  И  написала  королю  письмо  под  мою
диктовку. Теперь нам оставалось только ждать повода для публичного скандала.
Бэртрада уверяла, что  ей ничего не стоит его спровоцировать. Ух  и чертовка
она была!
     А потом произошло одно событие.
     Случилось это через день после нашей с Бэртрадой договоренности. Только
завершилась дневная трапеза, слуги  еще не сняли столешницы с козел, а я  со
своими  рыцарями  попивали эль в  углу.  Графиня  в окружении  своих  женщин
расположилась у одного из каминов. В это время к ней приблизился управляющий
с сообщением, что в замок прибыл саксонский тан Хорса из Фелинга, у которого
дело  к  графу.  Бэртрада хотела было отделаться от  гостя, но  я  предпочел
вмешаться,  объяснив,  что у меня свои счеты  с  этим  саксом, и  раз  уж он
приехал, мне только меньше хлопот. Заинтригованная Бэртрада велела  впустить
гостя, предоставив мне любые полномочия.
     Вскоре в зал вошел Хорса -  в овчинной накидке до пят, длинной расшитой
тунике, на лысеющем темени серебряный обруч. Принарядился сакс и без оружия,
только у  пояса  обычный нож. Явно  прибыл с миром. Но на лице  надменность,
своды замка окинул с презрительным неодобрением.
     Я незаметно подошел к нему.
     - Что тебе угодно, flearde asul?
     Он повернулся, как на шарнирах. Узнав меня, отшатнулся.  Не  из страха,
скорее из негодования.
     - Я  прибыл к Эдгару Армстронгу. А если  тебе,  нормандец, есть что мне
сказать, то давай выйдем в поле и там решим, кто из нас надутый осел.
     Я расхохотался.
     - Не хватало еще, чтобы я принимал  условия сакса. Что же до графа, его
нет в Гронвуде. Однако миледи Бэртрада наверняка снизойдет выслушать тебя. А
там... Чтож, я найду способ, как поквитаться с нахалом вроде тебя.
     Его лицо было белым от гнева, однако страха он не выказывал. Я более не
разговаривал с ним, вернулся к столу. Но предварительно сделал жесть,  чтобы
Геривей  и еще один из моих подчиненных  преградили  саксу  выход.  У  этого
невежи вполне хватило бы бестактности уйти, не  выказав почтения графине. Да
и отпускать  его  вот  так не хотелось.  Ведь  эта саксонская  свинья  смела
угрожать  мне,  когда сила  была  на  его  стороне.  Но  теперь  наши  места
поменялись, и я уж постараюсь достойно проучить его.
     Заметил ли  Хорса, что путь  к отступлению отрезан,  или и в самом деле
имел какое-то  представление о приличиях, но он прямо через зал направился к
миледи. Бэртрада едва удостоила Хорсу взглядом. Он же разглядывал ее с явным
интересом. Однако поклонился, хотя и не так  как  бы полагалось - торопливо,
едва согнув стан.
     -  Сожалею,  что побеспокоил вашу милость. Мое дело скорее  относится к
вашему мужу. Но если его нет...
     В Бэртраде, похоже, заговорило любопытство.
     - Кто вы?
     Хорса представился, да еще  так заносчиво, словно  графиня была обязана
тут же предложить ему место подле себя.
     - Какое у вас дело к моему супругу? Возможно я смогу вам помочь?
     Ах какая милая дама! Хорса даже несколько смутился.
     -  Что ж,  может вы  и впрямь сумеете помочь.  Дело касается подопечной
графа,  леди Гиты Вейк. Я бы  хотел жениться на сей девице, но она  говорит,
что по закону не  может  связать себя  узами  брака  без  дозволения  своего
опекуна. Вот я и приехал к  графу просить ее руки. Но раз его нет... Могу ли
я просить вашу милость походатайствовать перед супругом о моем деле?
     Теперь  на  лице  Бэртрады  читался явный  интерес  и,  вместе  с  тем,
злорадство. Улыбка так и змеилась на ее тонких губах.
     - Вы так хотите обвенчаться с этой леди?
     Бэртраду бы устроил такой  исход дела. Я даже стал волноваться, что она
проявит благосклонность к Хорсе и, тем самым, не даст свершиться моей мести.
Ей  ведь хотелось, превысив  свои полномочия,  отдать  любовницу  мужа этому
мужлану. Похоже понимал это и  Хорса. Поэтому и решил обратиться к графине в
отсутствие  супруга.  Но  все  же  Хорса  был   грубым   саксом,   не   смог
воспользоваться  выгодной  ситуацией  и  все  испортил,  бесцеремонно заявив
Бэртраде,  что  и для нее его  брак на Гите небезвыгоден, ибо  тогда стихнет
молва  о  датской жене графа и о  том,  что  он  обвенчался с дочерью короля
только  из-за  ее  положения,  в то  время  как его сердце  принадлежит  Фее
Туманов.
     ли   Хорса  так  задеть  нормандку  или  сказалась  обычная  саксонская
бестактность, но графиня в первый миг лишилась речи. Сидевшие подле нее дамы
испуганно переглядывались, а стоявший за мной Ральф  негромко чертыхнулся. Я
шикнул на него. Мне было любопытно, чем все закончится.
     Бэртрада наконец взяла себя в руки.
     -  Конечно, благородный Хорса, я похлопочу о  вашем  деле. Однако я  не
понимаю  отчего  вы, человек славного древнего  рода, готовы взять  на  себя
столь  великий позор, чтобы  жениться на  женщине  беременной от моего мужа.
Или, как говорится у вас, саксов, - корова с теленком дороже стоит?
     Хорса так отшатнулся от нее, что  наступил на край своей накидки,  едва
не упал.
     - Вы лжете, миледи!
     - Лгу? В чем же, скажите на милость? В том, что вы не славного рода или
в том, что Гита Вейк брюхата как корова?
     Ей  великолепно удалось разыграть  недоумение. Хорсу же всего трясло. Я
даже заволновался за  Бэртраду: как бы  этот грубый  сакс не  вытворил с ней
чего сгоряча. Поэтому решил вмешаться.
     - Как вы  осмелились  упрекнуть ее милость  во лжи? Или вы, который как
оса вокруг  меда, вьетесь  вокруг Гиты Вейк, так  и  не уразумели, что она с
пузом?  Чтож,  тогда Всевышний  подшутил  над  вами,  и вместо  того,  чтобы
наделить  глазами как у всех смертных, расположил их в  том  месте  на какое
обычно садятся.
     Мои парни  так  и грохнули  от  хохота.  Захихикали  и  дамы  Бэртрады,
смеялась она сама. Хохотали и челядинцы графа.
     Хорса  затравленно  озирался. А я торжествовал. Еще  недавно  этот сакс
сделал нас посмешищем  в  фэнах, теперь же настал  мой черед потешаться  над
ним.
     - Ну же, сакс. Признайся,  что выставил себя дурак дураком. Скажи  - "Я
глупец". И тогда, так и быть,  мы отпустим тебя. Пинком под зад, разумеется,
ибо такая свинья лучшего не заслуживает.
     Хорса резко  вскинул  голову. Кровь Христова,  сколько ненависти в  его
глазах! Но меня это  устраивало. Я не опасался его, и  когда он направился к
выходу, не дал ему уйти, загородив путь.
     И тут я добился чего хотел. Видел,  как рука Хорсы скользнула по поясу,
словно в поисках секиры.  Но ее не было и он только сжал рукоять ножа. Этого
мне хватило.  Я  был охранником  миледи  и  не мог допустить, чтобы кто-либо
обнажал оружие в ее присутствии.
     Нет,  я не  схватился  за  меч.  Этот  сакс  не  стоил, чтобы ради него
обнажалась благородная  сталь. Поэтому я резко и быстро ударил его кулаком в
челюсть и,  прежде  чем тот  опомнился, схватил  за шиворот и  несколько раз
ткнул головой в  блюдо с остатками  рагу. И тут  же рядом  оказался Теофиль,
отшвырнул Хорсу так, что тот покатился, завернувшись в полы накидки.
     Кто-то  из слуг испугано закричал, но  мои  рыцари смеялись, а Бэртрада
несколько раз лениво хлопнула в ладоши.
     Хорса  стал подниматься.  Ему не дали. Геривей первым с размаху  ударил
его ногой в лицо, как мальчишки буцают мяч во время игры. Я расхохотался, но
тут Хорса вскочил и, не обращая внимания на  заливающую лицо  кровь,  все же
выхватил нож. Однако ловкий Ральф де Брийар уже оказался рядом, выбил его.
     - Этот сакс посмел обнажать  оружие в присутствии графини! - крикнул я.
- Так проучим же его!
     Никто  из нас не хватался за мечи,  мы  били его, как  дерутся моряки в
таверне - опускали на  него кулаки, били в голову,  живот, в ребра. Когда он
падал, пинками заставляли подняться, швыряли друг другу. Конечно это было не
по рыцарски, но иного этот пес не заслуживал. Мы же были словно в опьянении,
нам было весело. В  конце концов Теофиль поднял Хорсу и швырнул как куклу об
стену. И  когда  тот упал, я и мои люди  окружили  его, пинали,  топтали, не
сразу заметив, что сакс уже не обороняется. Был весь в крови.
     Мы не слышали испуганных  возгласов  в зале, визга  женщин, не заметили
когда в пылу забавы повалили  стол.  Наверное  мы бы  забили Хорсу, если  бы
откуда-то не возник каменщик Саймон, стал оттаскивать нас.
     - Вы же убьете его! Миледи, ради всего святого, вступитесь за Хорсу!
     Геривей,  в  пылу драки, ударил и Саймона, но каменщик  оказался парень
крепкий и сумел ответить бретонцу  так, что тот даже отлетел, вопя рухнул на
плиты. Мои воины были распалены и Саймона  могла постигнуть участь Хорсы. Но
едва они  набросились  на француза,  как  в  толпу вмешалась  Клара Данвиль,
визжала, кидалась на них. Кто-то грубо отпихнул ее и она с криком кинулась к
графине.
     - Миледи, прекратите это! Умоляю вас!
     Но Бэртраду  потасовка  только  забавляла. Лишь  когда  Саймон  схватил
скамейку и стал размахивать ею, обороняя себя и Хорсу, а моим людям пришлось
отступить, графиня решила, что с нее довольно.
     - Прекратите!  - громко  и  повелительно  сказала она.  И когда  ее  не
услышали, даже топнула ногой: - Говорю вам, остановитесь!
     Тут и я стал успокаивать разбушевавшихся парней.
     - Все. Все! Повеселились и хватит.
     Еще тяжело дыша,  они переглядывались. У некоторых на  лицах  появилось
даже растерянное, недоуменное выражение.
     Я подошел  к Саймону,  похлопал  его  по плечу. В  конце  концов,  этот
каменщик внушал мне уважение.
     - Довольно, поставь свою скамейку. Мы его больше не тронем.
     Он  повиновался хотя бы потому, что тяжело  было держать  и  скамейку и
повисшую на нем рыдающую Клару.
     Хорса лежал в беспамятстве.
     - Что с ним делать? - спросил я у Бэртрады.
     -  Что?  -  она усмехнулась.  - Этот человек схватился за оружие в моем
присутствии. В темницу его!
     Но немного подумав, добавила, чтобы к Хорсе вызвали лекаря.
     Через час, переговорив с Бэртрадой, я велел  поднять мост во внутреннем
кольце крепостных стен. Это означало, что Гронвуд на осадном положении. Ведь
в  замок  проник  человек  с оружием и, значит, подобное  может повториться.
Самое время, чтобы послать гонца с письмом к королю. Что я и сделал в тот же
вечер.
     Меня  беспокоило  только, что Бэртрада  может  передумать. Поэтому я не
отходил  от нее. Вновь  напоминал все обиды,  настраивал против Эдгара, даже
попытался соблазнить ее, но не вышло.  Графиня  с удовольствием  выслушивала
мои признания  в любви, однако к телу не допускала. Ну и черт с  ней, у меня
только меньше хлопот будет.
     Однако  напряжение  не  спадало. Ведь по  сути это мы нарушили покой  в
графстве, пленили прибывшего с миром Хорсу, и уже это могло настроить против
нас  местное  саксонское население. Поэтому я  ежедневно  менял  пароль  для
въезда в замок,  обходил посты, велел дозорным следить и немедленно донести,
когда появится граф.
     Он  приехал один, без свиты. Имелась у него такая привычка, вскочить  в
седло  и,  не  дожидаясь  сопровождающих,  нестись  куда-либо.  Однако своим
нынешним приездом он словно  бы подчеркнул,  что хочет решить дело тихо, без
огласки. А может давал понять насколько  не принимает нас всерьез. Но я  все
же  сумел поставить  его на  место,  не впускал в замок, не  опускал  мосты,
сославшись на подобное повеление от миледи.
     - Вам, сэр, придется обождать пока графиня не даст нам указания на этот
счет, - кричал я ему с надвратной башни.
     Мы заставили его  ожидать почти час. Это уже исходило от самой Бэртрады
и, клянусь  бородой  Христовой,  ну и посмеялись же мы,  наблюдая, как Эдгар
кружил у  ворот  собственного замка. Но что нам не  понравилось, так то, что
вся челядь собралась на  внешнем дворе и явно сочувствовала  графу.  Но ведь
они были простолюдины, сброд. И если этот граф-сакс опустился до того, чтобы
опереться на  них.... Чтож, свою честь он уронит, но  против нас, опоясанных
рыцарей, ничего не сможет поделать.
     Наконец мы опустили мост  и Эдгар  вошел в  главный зал.  На пороге под
аркой остановился.  Я заметил,  что  Бэртрада не сводит  с  него глаз, но не
страх был в ее  взоре, а словно  бы восхищение. Я  тихо выругался. Дьяволово
семя! -  он все еще нравился ей. Я  же ненавидел его. Ненавидел его  длинные
синие глаза, смотревшие на  нас  словно с презрительным прищуром,  ненавидел
его  горделиво  вскинутую голову. Он спокойно прошел через зал, небрежно сел
на  край  подиума, на  котором  стояло  кресло  Бэртрады.  К  нему подбежали
крутившиеся  здесь же собаки, виляли хвостами, и он какое-то время возился с
ними, не обращая на нас внимания.
     - Вы не желаете узнать, что произошло? - первой не выдержала графиня.
     - Я и так знаю, - ответил Эдгар. - Вы велели схватить Хорсу из Фелинга.
Но теперь я велю выпустить его, а разногласия с местными саксами улажу сам.
     - А если я не позволю освободить этого смутьяна? - выкрикнула графиня.
     Эдгар наконец повернулся к ней.
     - Не позволите?
     Он пожал плечами.
     -  Тогда  вдвойне глупо.  Глупо надеяться, что сможете помыкать  мною и
глупо  думать, что я не пойму,  что вы пошли на поводу у  тех, кому  выгоден
разлад между нами. И видит Бог, я даже не ожидал, что такая гордая, разумная
женщина, позволит так управлять собой.
     Бэртрада резко встала.
     - Никто на меня не влиял. Приказ заточить Хорсу исходил от меня лично.
     Какое-то время он смотрел на нее.
     -  Какое  преступное легкомыслие. Но думаю нам  стоит обсудить все  это
наедине.
     Как раз этого я и опасался. Поэтому, едва он  встал и протянул Бэртраде
руку, я незаметно тронул ее локоть, предупреждая.
     Графиня словно и не заметила его  жеста и тут же заявила, что у нее нет
тайн от рыцарей из ее ближайшего окружения. Мои парни одобрительно загудели,
а  я перехватил на себе цепкий взгляд Эдгара. Но этого сакса не так и просто
было  вывести  из  себя.  Он  лишь  сказал, что  глупо  вести  разговор  при
посторонних, но ежели ей так угодно...
     Признаюсь, он  верно оценил ситуацию  и изложил  все, как  было. Эдгару
Армстронгу  нельзя было отказать  в  умении высказывать доводы, но  Бэртрада
недаром  жила при дворе, она умела находить лазейки,  где их  и  не было.  И
когда  муж  стал  объяснять  ей,  что   ее  проделка   грозит  восстанием  в
Норфолкшире,  она ответила,  что он не  показал себя  столь уж верным слугой
Генриху  Боклерку, если поддерживал тесные  связи с  храмовниками,  покрывал
мятежников-саксов и даже помог изгою Гаю  де  Шампер. Короче выставила  его,
как своекорыстного смутьяна.
     Теперь Эдгар смотрел на нее в упор. Я видел, как потемнели от гнева его
глаза.
     - Вижу,  Бэртрада, ты  не теряла  времени  даром, вызнавая мои дела. Но
неужели  же  ты считаешь,  что  королю  захочется  еще  разбираться в  наших
семейных распрях, когда ему хватает и недоразумений в семье Матильды и Анжу?
     - Это не просто семейные противоречия. Это измена, какую я раскрыла.
     - Чтож, тогда я готов лично ответить перед его величеством. Выслушивать
же тебя, когда  ты вышла из супружеского повиновения, я  не  стану. На  моей
стороне закон, обычаи  и Церковь. Я знаю свое право  и мог бы принудить тебя
повиноваться силой.  Может так и поступлю, но я тебя предупредил. Отныне вся
вина за наш разлад ляжет только на тебя. Прощай!
     При последних словах в  голосе графа зазвучал металл. Он отвернулся  от
Бэртрады и направился к выходу, ни на кого не обращая внимания. Здесь он был
у  себя дома... и думая  так, жестоко ошибался. Ибо Гронвуд  уже принадлежал
нам.
     Я подал знак рыцарям у двери, и они скрестили копья перед лицом Эдгара,
не давая ему пройти.
     Он  поворачивался к нам медленно.  Так  медленно, что я и еще несколько
моих человек успели догнать его. Он через плечо глянул на нас, глаза недобро
сузились.
     Я выступил вперед.
     - Вы, граф, сглупили, явившись сюда  в одиночку, - я положил ладонь  на
рукоять меча. - Отныне вы наш пленник.
     Наверное в  моей улыбке  был  открытый вызов и  именно ко мне обратился
Эдгар, когда спрашивал, понимаем ли мы, что делаем.
     - Вы сами  это  понимаете, сэр.  Только что  вы открыто  угрожали нашей
госпоже, а мы ее охранники.
     - Леди Бэртрада - моя  жена.  Я волен поступать с ней, как пожелаю.  Во
всем  христианском  мире  ни один  человек  не  осудит  супруга, пожелавшего
наказать строптивую жену.
     Я  почти  не слушал его.  Я  был  напряжен,  понимая, что имею  дело  с
искусным  воином, воином-крестоностцем. И я уловил момент,  когда  его  рука
легла на кинжал. Обычно  он носил у пояса три остро отточенных кинжала, и  я
знал - упусти мы момент, и трое из нас узнают каково у них острие. А у графа
был еще  и  меч, каким  он  владел с редким мастерством.  Однако  всего  его
хваленого  умения оказалось недостаточно, когда  я выхватил  свое  оружие  и
направил  острием к его горлу. Я был первым - он не  успел. И когда вокруг с
сухим  металлическим лязгом  мои  люди  повыхватывали мечи, граф Норфолкский
оказался в наших руках.
     - Вы понимаете, что делаете? - опять повторил он.
     Я расхохотался.
     - О да, клянусь небом! Мы  арестовали  саксонского мятежника, изменника
короны и распутника, который предпочел дочери короля шлюху из фэнов.
     Мои  последние слова адресовались  графине, так  как я все же опасался,
что она остановит нас. Но я зря волновался. Бэртрада уже ощутила вкус силы и
когда я  взглянул на  нее... Клянусь Всевышним  - на ее лице  читалось явное
торжество. Бэртрада получила что хотела,  она  показала мужу, что в их браке
главенство принадлежит ей.
     По моему приказу  Эдгар был разоружен. Я не удержался, чтобы не сказать
ему пару колкостей. Теофиль  пошел дальше, толкнул графа в спину. Но силу не
рассчитал  и  Эдгар  едва  не   упал.  Мы  расхохотались.  Возможно  в  этом
сказывалось   наше  напряжение,  ибо  все  мы  понимали,  что  решились   на
неслыханное - схватить графа Норфолкского в его владениях, в его доме.
     Но шаг был сделан - и поздно жалеть об этом!
     Эдгар  был  брошен в подземелье  собственного  замка,  власть перешла к
графине. Да что к  графине  - власть была  у  нас,  у меня!.. Когда прибудут
посланцы короля, мы  выставим  перед ними  все, как нам угодно. И будет даже
лучше,  если  Эдгара к тому времени вообще не  станет. Поэтому я постарался,
чтобы его поместили вместе  с Хорсой. И  если  граф будет убит в подземелье,
можно все списать на мятежника-сакса.
     Я  чувствовал  себя  победителем,  когда  обходил  посты  на  башнях. А
вернувшись в зал, заметил как веселы и  возбуждены  мои парни.  Бэртрада уже
ушла к себе и возможно мне следовало  бы пойти  к ней, однако куда более мне
хотелось  остаться со своими  верными  рыцарями, отметить такое событие, как
пленение графа. И захват Гронвуда! Наконец-то Гронвуд-Кастл был моим!
     Челядинцы Гронвуда выглядели притихшими, жались по углам,  взволнованно
шептались,  но  когда  я вошел, вмиг  кинулись  выполнять мое  распоряжение.
Принесли  бочонок  вина, не слишком  большой,  так  как  напиваться  нам  не
следовало. Я велел отнести по чарке и стражникам на башнях. Пусть знают, как
милостив новый хозяин Гронвуда. А таковым я уже мог себя считать.
     - Выпьем за удачу! - я поднял кубок. - За удачу и мужество. Ибо и то, и
другое нам еще понадобятся.
     И мы весело сдвинули чаши.
     ???
     Я  просыпался  с  трудом.  Веки были  словно  свинцом  налиты,  во  рту
неприятный сладковатый  привкус.  Я  попытался пошевелиться, но  отчего-то у
меня не очень  получилось. Силы небесные! - когда это  я успел так напиться?
Помнится, я осушил всего одну чашу, потом мы беседовали с соратниками, я как
раз собирался отправиться к Бэртраде...
     Сквозь   головную   боль   и  похмельную  дурноту   я  ощутил   холодок
беспокойства.
     - Гуго! - звал меня кто-то.
     В глазах маячил свет, плыли яркие круги.
     - Гуго! Что делать, Гуго?
     Кажется это голос Теофиля.
     Мои мысли еле ворочались. И сыро мне как-то, неуютно.
     Я  наконец открыл  глаза.  Щурился.  Надо  мною маячило  серое  марево,
белесая дымка. Я толком ничего не мог понять.
     Где-то рядом говорили:
     - Это все Бигод  виноват. Он нас  вовлек.  Что теперь нас  ждет?  Может
скажем, что это по его вине?
     Холодок беспокойства  становился  все отчетливее. А  с  ним прояснялось
сознание. Ничто так не выводит из хмеля, как чувство опасности.
     - Гуго! Да очнись ты!
     Но  я уже  очнулся. И понял,  что со мной. Я был связан.  Спеленан, как
младенец  крепкими жгутами по  рукам  и  ногам. Белесый свет передо  мною  -
дневной туман, а рядом лежал Теофиль, тоже связанный. И лежал он на траве. Я
приподнял голову.  Они все  были здесь: Геривей, Ральф и  остальные. Даже их
оруженосцы и воины  лежали  на  склоне  цитадели Гронвуда,  связанные словно
снопы. Некоторые еще спали, одурманенные, кто-то даже плакал.
     Я  забился,  пытаясь   разорвать  путы.   Увидел  стоявших   неподалеку
охранников.  Лишь двое из них  были  в военных  куртках с бляхами, остальные
обычные простолюдины, лица знакомые, все из челяди графа.
     И тут я все понял. Чтож, винить  могу только себя. Я слишком понадеялся
на своих людей, не учел, что слуги Эдгара преданны ему, не нам, не Бэртраде.
И  эта чернь попросту  чем-то  опоила  нас.  Тот бочонок  с вином... Что они
добавили в  него, раз мы так  быстро отключились, я не знал. Да  не  все  ли
равно. Любой кухарке было достаточно  плеснуть в него ковш макового отвара -
и  мы оказались обезврежены в тот  момент, когда меньше всего этого ожидали.
Мы  то  рассчитывали, что  придется иметь дело с  войсками графа,  выдержать
штурм, осаду,  обговаривать  условия,  имея  Эдгара  в  заложниках.  То  что
какие-то простолюдины столь легко справятся с нами, я не ожидал.
     Я заметил,  как  очнулся Геривей, закрутил головой, дико таращась. Стал
орать,  требовать,  чтобы  его развязали, что  он сейчас  всем  покажет... Я
отвернулся, скрипнул зубами  в бессильной ярости. Это было полное поражение.
Мой план рухнул, как шалаш рыбака, когда его сносит паводком.
     - Что теперь делать, Гуго?  - в  который  раз пыхтел рядом Теофиль.  Не
дождавшись ответа, начинал метаться, тужился разорвать путы.
     Из тумана к нам подошел один из охранников. Саймон Каменщик.
     -  Эй, боров,  лежи-ка тихо. Если будете  вести себя смирно, граф может
вас и помилует.
     Туман  постепенно  рассеивался.  Я  увидел стены  Гронвуда. Вокруг  нас
собиралось все  больше  людей. Смотрели на связанных,  разложенных на склоне
перед замком рыцарей, смеялись, указывали пальцами. Наверное  мы  и в  самом
деле  представляли собой  уморительное зрелище. Лежавший неподалеку от  меня
Ральф тоже засмеялся, но смех этот был безрадостным.
     Наконец появился сам Эдгар.  Подъехал на  коне. С ним был его  лохматый
Пенда,  его  воины. Выходит  я  ошибся, решив  вчера,  что  граф  прибыл  по
обыкновению в одиночестве.
     К  моему  удивлению   Эдгар  велел  освободить   нас.  Мы  поднимались,
пошатывались. Сил у нас было не более чем у новорожденных телят, да и оружие
у нас забрали. Эдгар спешился, стоял  напротив нас  в своем светлом  широком
плаще до шпор.
     - Я буду говорить  с вами.  По закону я могу предать всех вас казни. Но
удерживает меня от этого, что вы действовали  по повелению графини Бэртрады.
Вы ее  рыцари... были ее  рыцарями. Но отныне моя жена  более не нуждается в
ваших услугах. Так что можете  убираться. Однако мне  нужны  храбрые  воины.
Поэтому те  из  вас,  кто  раскается и  присягнет мне  на верность, я  готов
оставить на  службе.  Конечно более вы  не будете жить в тех условиях, какие
имели  ранее.  Вас  разошлют  по отдельным  крепостям и там вы станете нести
службу наравне  со всеми. Жалование и кров вам обеспечат. Остальные же могут
убираться ко всем чертям!
     И поглядев на меня, добавил:
     - К вам, сэр Гуго, предложение о службе не относится.
     Я  внутренне  сжался. Граф - хозяин в своей  земле - и мог поступать со
мной, как ему вздумается. Однако граф не стал  заточать меня  в подземелье и
судить, как зачинщика беспорядков. Он попросту изгонял меня.
     Бог  мой - этот сакс просто ни во что  меня не ставил!  Для  него я был
ничтожеством, с которым  он  не хотел иметь дел!.. Хотя  в  его поступке был
смысл. Этот парень хорошо разгадал меня, знал мои честолюбивые устремления и
понимал,  что после того, как я буду с позором изгнан графом Норфолком, вряд
ли мне светит получить службу у какого-нибудь сеньора. Позор -  это  то, что
превращает рыцаря в изгнанника. Ах  черт! - лучше бы он  заточил меня. Тогда
на  мне  бы хоть лежал  отпечаток мучениства, а  христианские души  падки на
сострадание.
     - Где миледи Бэртрада? - рискнул спросить я.
     Взгляд  у Эдгара словно с прищуром.  И сколько в нем призрения! Мы были
одного роста, я даже чуть повыше, но отчего-то у меня сложилось впечатление,
что глядит он на меня сверху вниз.
     - Моя жена у себя в покоях. И как поступить с ней - только мое дело.
     Больше он  на меня не смотрел. Обращался только к моим рыцарям, спросил
согласны  ли  они  служить.  Я  поглядел  на  них.  Все это время  я был  их
командиром, многие  из них умоляли меня зачислить  их в отряд, клялись верно
служить,  некоторые,  чтобы  получить место,  даже  приплачивали мне.  Чтож,
безземельные рыцари в наше время на  что только не идут, чтобы получить свой
кусок  хлеба с беконом. И сейчас этот  кусок они могли получить от  графа. Я
для них более  ничто,  из-за меня они попали  в беду.  И как бы  гневно я не
смотрел на них, то один, то  другой из моего отряда опускались перед Эдгаром
на одно колено, произносили слова раскаяния, клялись верно служить.
     Проклятый сакс опять обошел меня. Но не велика победа, если учесть, что
он граф, а я простой наемник. И все же мне стало горько. Даже то, что не все
мои  люди  присягнули,  -  человек  десять  не  сочли  нужным   унизиться  и
сгруппировались  вокруг  меня, - не сильно обнадеживало.  Я  заметил,  как и
Ральф де  Брийар тоже сделал шаг вперед, но видимо устыдился моего взгляда и
отступил.
     И  тут  случилось неожиданное. Мрачный Теофиль, до этого стоявший подле
меня,  вдруг  стремительно  кинулся  вперед. Нас  всех  разоружили  и, когда
Теофиль  выхватил из-за голенища  сапога длинный  узкий  стилет... Кто-то из
присутствующих шарахнулся в сторону, кто-то испуганно закричал. Теофиль  уже
был подле Эдгара, занеся для удара руку. Но прежде чем он завершил движение,
в воздухе сверкнула сталь, послышался хруст и судорожный  вскрик Теофиля. Он
так и  остался стоять в двух шагах от графа,  занеся руку со стилетом. Потом
словно уменьшился  в размерах, склонился, скрючившись над  торчавшей из  его
груди рукоятью. Я понял, что Эдгар сразил нападавшего, метнув в него нож.
     Мы  все  попятились,  глядели  на  поверженного Теофиля. Эдгар тоже  не
сводил  с него  взгляда, судорожно глотнул.  Я понимал  Тео.  Он  всегда без
памяти  был  влюблен в Бэртраду, всегда  ненавидел  Эдгара. Ему  бы  поболее
ума... Не так надо действовать с этим саксом.
     Последняя мысль придала  мне сил.  Я был  изгнан,  опозорен,  мои  люди
отказались  от  меня. Но все же... Судьба часто бывала несправедлива ко мне,
однако  я усвоил - сила не в том, чтобы всегда выигрывать, сила в том, чтобы
уметь подняться после поражения. И у меня эта сила  была. Но я  молчал пока.
Молчал  и когда с остатками своих людей покидал  земли Гронвуда. Нам вернули
наших лошадей, но оружие возвратили  только когда мы уже  покинули  владения
Эдгара.  До самых  фэнов нас  сопровождал усиленный  отряд охраны, причем на
злые слова они не скупились.
     И только вновь опоясавшись  мечом,  я почувствовал облегчение. Да и мои
люди, похоже, приободрились, твердили,  что еще  дешево отделались.  Денег у
нас  с  собой не  было,  но  у нас была грамота графа с указанием, чтобы  на
побережье  нам  позволили  сесть на  любой  из отправляющихся  на  континент
кораблей.  Так  Эдгар  не  оставлял  нам  ни   единого  повода  остаться   в
Норфолкшире, но устраивал так, что мы сами будем  заинтересованы в отплытии.
И  мои люди уныло обсуждали эту перспективу, говорили  каким посмешищем  они
станут. Всем было ясно, что скоро ни один из нас  не сможет получить службу.
Конечно, пока весть о нашем  изгнании не получила огласки, кое-кто  надеялся
успеть  найти  место, однако понимали, что лишаться своего  положения, когда
дурная слава и позор накроют их, словно рубища нищего.
     Вот  с таки настроением мы медленно ехали через болотистые земли фэнов.
По  обе стороны  тропы  тянулись  бесконечные заводи, стеной стоял тростник.
Наши  провожатые намеренно  направили  нас  на  эту дорогу,  зная, что с нее
некуда  свернуть  до  самого Хунстантона. Начинало  смеркаться,  и следовало
поспешить,  ибо ни  в одном  замке или усадьбе Норфолкшира нам  не  дали  бы
приюта без подорожной, подписанной Эдгаром, а если  окончательно стемнеет до
того, как  мы выберемся  к  заливу Уош, придется заночевать в фэнах. Хорошо,
если  по  пути  подвернется  селение болотных жителей.  Тогда  будет на  ком
сорвать досаду, а бояться нам нечего - ведь поутру мы уплывем на материк.
     Мои спутники,  тот десяток  рыцарей, что отказались от службы,  были по
натуре смутьянами, поэтому предложение Эдгара не прельстило  их  изначально.
Среди опоясанных  рыцарей  всех земель всегда найдутся вот такие парни, коих
не заманишь на службу  обещанием  похлебки  у очага, да дремотой на сене под
шум дождя: им нужна опасность, нужны приключения. За время нашей тихой жизни
в  Гронвуде  они  истосковались  по   разгулу,  а  нынешняя  неудача  только
взбудоражила их кровь, сделала злее. Я уловил этот их настрой, решил - пора.
     - Дьявол вам в глотку, ребята, если вы вот уберетесь из Англии, получив
пинок  под  зад.  Неужели  в  вас  гордости  не осталось  даже на то,  чтобы
отомстить?
     Ух, как же я  задел их!  Крики,  ругань, проклятия, кто-то в  пылу даже
свалился с тропы в заводь - пришлось вытаскивать. Кажется, мигни я сейчас, и
они перережут всех крестьян на  несколько миг вокруг. Смуглый Геривей Бритто
предложил  кое-что  получше:  мы  ведь  находились  не  далеко  от  владений
эдгаровой шлюхи  Гиты Вейк,  и что нам  стоит  приплатить любому проводнику,
чтобы вывел  нас к ее кремневой башне. А  уж мы сможем  поразвлечься с  этой
красоткой так, что Эдгар еще не раз будет каяться за нанесенные унижения.
     - Глупцы! -  воскликнул я. - Вы понимаете  чем  это обернется  для нас?
Разве наш король Генрих похож на человека,  какой позволит чинить беспорядки
в  своих  владениях?  Или  Эдгар  снова  простит нас, если  мы коснемся  его
бесценной  Феи  Туманов?  Болтаться  нам  тогда   в   петле,  как  ничтожным
злоумышленникам.
     Они  притихли.  Я же  ощутил  внутреннее  удовлетворение: как  все-таки
сладко иметь власть над людьми.
     - А что  предложишь ты, Гуго? -  спросил  наконец Геривей. - Я  ведь по
твоей лисьей роже вижу, ты что-то замыслил.
     Они сгруппировались вокруг меня. И тогда я поведал свой план. Нет, я не
собирался  жечь села во  владениях  Эдгара,  ни  грабить  его  соплеменников
саксов. Я собирался  напасть на нормандские  усадьбы  Норфолкшира. Сейчас мы
все переоденемся саксами,  спрячем  наши модные  котты  с эмблемами графа, а
вырядимся  в  меховые накидки, и с воплем "Белый дракон!" разграбим и сожжем
несколько поместий благородных норманнов. Здесь, в Денло, очень тонка  грань
противостояния  норманнов и саксов, и удерживается она только  волей Эдгара.
Если  же мы, выдав себя за его соплеменников, разорим нормандских  феодалов,
последние в отместку за разбой тут же обнажат свои мечи и нападут на саксов.
Огонь  войны  охватит  весь   Норфолк  и  Эдгар  окажется  между  молотом  и
наковальней:  вынужден  будет либо  поддерживать  своих  и,  таким  образом,
вызовет гнев короля, либо ему  придется  подавлять  мятеж саксов и сами  его
соплеменники  найдут  способ,  как  поквитаться с  ним,  а  его  имя  станет
проклятьем в Дэнло.
     Они пришли в  восторг от  моего  плана, воодушевлено  зашумели. В  этих
искаженных яростью воинах больше не было ничего от тех унылых пленников, что
жались под  гневным  взглядом  графа. Они вновь  ощутили  силу,  упоение  от
возможности  ответить ударом на удар. И это дал им я. Они вновь признали мое
главенство,  готовы  были  подчиниться.  А  это  было  сладко.  Потом я стал
объяснять,  что недалеко отсюда находится  нормандская усадьба Хантлей-Холл.
Ее хозяин, рыцарь де Ласи, не тот человек, чтобы простить  саксам нападение,
и уж  он постарается поквитаться с ними, не бегая требовать справедливости к
графу.
     И тут в тусклом свете  сумерек я увидел, что Ральф де Брийар смотрит на
меня иначе чем остальные. Он явно  не разделял всеобщих восторгов, рассеянно
оглядывался на вопящих рыцарей. И смех замер у меня на  устах. Вспомнил, что
если бы не привычка повиноваться мне, этот парень тоже продался бы Эдгару.
     - В чем дело, де Брийар? Ты не согласен?
     Все взгляды устремились на него, все притихли.  Ральфу явно стало не по
себе. Не тот он был человек, чтобы противостоять многим.
     - Ты предаешь нас, Ральф? - презрительно молвил я.
     Он вдруг резко вскинул голову.
     - Клянусь гербом предков, то, что вы замышляете - преступление! За  что
нам мстить графу? Он поступил с нами даже  милостивее, чем мы заслуживаем. И
неужели вы готовы ради  одного человека подвергнуть опасности жизнь  многих?
Во имя Бога - одумайтесь! Жечь усадьбы своих соплеменников, чтобы реки крови
разлились  по Норфолку?  Да  вы  совсем  ополоумели. Вы  же христиане,  а не
язычники, чтобы принести такую жертву на алтарь своей мести.
     Чертов трубадур - знал как петь. И я заметил, что его слова не кое-кого
подействовали. Борода Христова! Я не мог допустить, чтобы этот сопляк сорвал
мой план. И сделал то, чего и сам не ожидал от себя.
     Наверное я не зря  наблюдал, как Эдгар метает ножи.  Я словно видел его
перед  своим взором,  повторил  точь-в-точь  его  движение:  рукоять  ножа в
ладони, резкий точный выброс вперед... И Ральф умолк на полуслове. Глядел на
меня   широко   открыв  глаза.  Затем  медленно  стал  сползать   с   седла,
заваливаться, пока не рухнул на тропу.
     Лошади   почуяли   запах  крови,  заволновались.   Всадники  машинально
сдерживали их, но никто не произнес не слова.
     Спокойно, с насмешкой в голосе, я проговорил:
     -  Клянусь бородой  Христовой, я  все же чему-то научился у  надменного
сакса. Метнул нож не хуже чем он.
     Они все еще молчали. Наконец Геривей, чуть заикаясь, спросил:
     - За-зачем ты уб-убил Ральфа, Гуго?
     Я  не  дал  им шанса  обвинить  меня.  Неужели они  хотят,  чтобы  этот
щепетильный лютнист  предал нас? Неужели же первое  препятствие  остудило их
ярость?
     И я  завел  их  вновь пуще прежнего. Мы  пришпорили  коней и  понеслись
прочь. Тело Ральфа де Брийара осталось лежать в тростнике у дороги. Когда-то
еще  его обнаружат? Даже его лошадь понеслась  за нами. Мы же... О, да! - мы
знали, что сделаем прежде чем уплывем и кто-либо заподозрит нас.



     Я проснулась задыхаясь и всхлипывая. Этот сон, опять один и тот же сон:
лицо  любимого  склонялось  ко  мне,  я  словно  чувствовала   его  дыхание,
чувствовала его тело, свое тело... наше слияние, огонь и дрожь... экстаз...
     Переводя   дыхание,  я  опала   на  подушки.  И  тут  же  дитя  во  мне
шевельнулось, я ощутила его толчки, мягкие, но настойчивые. Это была  явь. Я
и то, что осталось мне после моего сна... некогда бывшего действительностью,
когда мы и зачали наше дитя, ставшее ныне и моей радостью, и моим позором.
     Положив  руку  на  свой  округлый живот, я слушала  эти колебания новой
жизни в  себе и улыбалась. Но одновременно испытывала  смущение. Ребенок был
частью меня, мог видеть и мои сны. Я  корила себя за них. Это была похоть...
самая  явная  похоть,  и  тело  мое  жаждало того, от  чего  разум  приказал
отказаться. Ибо любовь моя была изначально греховна.
     Я повернулась  на  бок  и  вздохнула.  Я  запрещала себе плакать.  Надо
отвлечься, думать  о чем-то другом И  все же... Помоги мне Пресвятая Дева! -
до чего тяжело мне бывало порой! Только сознание долга и гордость заставляли
меня  скрывать  страдания,  держаться  невозмутимо, даже  когда  грубость  и
бранные слова летели мне в спину. И я заставляла себя окунуться в работу, не
оставляя времени  на  печаль.  Даже  занялась  столь  хлопотным  делом,  как
торговля шерстью. И  это занятие увлекло меня, да и выгоду принесло немалую.
Цена на  шерсть росла  из года в год и это давало  прибыли  более, чем вести
хозяйство по старинке.
     В положенный срок  я отвезла шерсть на ярмарку в Норидж, отказавшись от
услуг перекупщиков. Я  напрямую сумела сойтись  с фламандскими покупателями,
заключила с ними договор на продажу  шерсти  на этот и  на  следующий год. В
конце концов у  меня на  руках оказалось столько звонкой монеты, сколько и в
глаза не приходилось видеть. И  я  была рада этому  даже больше чем ожидала.
Ведь значит я не пропаду  сама, смогу поддержать и своего ребенка, а  что до
моего позорного положения, то богатство может набрасывать покров и на позор.
     И конечно я смогла позволить себе кое-что из роскоши.
     Сейчас оглядывая покой,  я уже с трудом могла припомнить, какие некогда
здесь  были  разгром  и запустение.  Теперь здесь  было  уютно, даже богато.
Холодный камень пола покрывали овчины,  вдоль стен стояли сундуки с резьбой,
на  крышках  которых  лежали  вышитые подушки. Столь же  ярко было  вышито и
покрывало на моей широкой кровати.  Да и сама кровать - ее делал не  местный
кустарь, а  привезли из городской мастерской -  была  из  заморского черного
дерева,  ее изголовье  украшала  мозаика  из  перламутра  и раковин, а  ложе
представляло  собой не  просто ящик с соломой,  а мягкий матрас, наполненный
шерстью, сеном и  лавандой,  а  сверху лежала  перина  мягчайшего пуха. Даже
Эдгар с его любовью к роскоши и удобствам не нашел бы ее непригодной.
     Но  тут  мой взгляд упал  на  лежавшую  у  стены  сломанную  прялку.  И
вспомнилось, как давеча ее  в ярости  швырнул о стену Хорса. Увы, Хорса имел
все основания для гнева. Я была виновна перед ним, что так долго таилась, не
могла сразу объяснить почему  не могу ответить на  его  ухаживания. А так  я
только что-то мямлила, уходя от прямого разговора, твердила о добрососедских
отношениях.  Я ведь прекрасно понимала,  что он  ждет, но не находила в себе
сил объяснить, что беременна от другого.
     Почему я не  порвала с Хорсой изначально?  Он  не  был  мне мил, я даже
побаивалась его. Но положа руку на сердце, сознаюсь -  мне  было приятно его
внимание, его упорство добиться меня. Это было как доказательство графу, что
я не просто  оставленная любовница, что  и  я  нужна кому-то. Но как я могла
давать Хорсе надежду, когда мое тело все больше выдавало мое бесчестье?
     Конечно для восьми месяцев у меня весьма маленький живот. Хотя заметила
же  еще ранее мое положение Риган, замечали и другие. А вот Хорса не  видел.
Да и  я  всячески  скрывала  от  него беременность,  куталась в шали, плащи,
таилась.  Порой думала, что Хорса сам  все  понял, просто не говорит и готов
взять меня и такой. И все  же мне надо  было откровенно объясниться с ним, а
не  посылать  к  опекуну.  Как оказалось,  для Хорсы это обернулось болью  и
несчастьем. В Гронвуде  его избили, бросили  в застенок, обвинив в нападении
на графиню. Позже Хорсу освободил Эдгар, и тан явился  ко мне сам не свой от
гнева.  Весь  в  синяках, одежда  изодрана,  а  в  глазах столько  люти... Я
испугалась, хотела укрыться от  него, но  он ворвался  даже  в этот покой, в
гневе все крушил, пока, слава Богу, не подоспел Утрэд и  выставил его. Хорса
уехал, проклиная и меня,  и  графа, и дитя...  А я  весь  день простояла  на
коленях, моля защитить от его злых слов то что жило во мне.
     Горьким мыслям  нет конца. А уже наступает утро. В  отдалении прокричал
петух, где-то блеяли  овцы. Я поднялась и, стараясь не разбудить  спавшую на
лежанке  Труду, начала разводить  огонь, убирать постель.  Но Труда  все  же
уловила движение, кряхтя стала подниматься, откинула дверцу-люк, что вела на
нижние этажи башни. Я спустилась, стала будить слуг, отдавать указания.
     Осень в  хозяйстве - хлопотное время. К повседневным делам  добавляются
еще и заботы  об  урожае.  Необходимо  рассортировать и  отложить про  запас
яблоки и груши; прочие фрукты и ягоды следовало засушить или наварить из них
варенья,  разлить  по   горшкам  в  виде  соков   и  настоев.  Надо  так  же
подготовиться   к   осеннему   забою   скота,  заготовить  рыбу,   сушенную,
консервированную,  соленую,   маринованную;   убрать   на   хранение   яйца,
позаботиться  об  овощах, запастись  дровами,  сложив  их  в  штабеля  таким
образом, чтобы они оставались сухими и не обрушивались, когда поленья станут
вытаскивать для топки.
     Целые  дни  я проводила в  беспрестанной  беготне  между  Тауэр-Вейк  и
хозяйственными постройками  на  берегу.  Моя беременность  не  причиняла мне
неудобств, двигалась я  легко. И когда вернулся с охоты Утрэд, привезя целую
связку  беличьих шкурок  -  мне так  хотелось  сшить к  зиме беличий плащ  с
большим капюшоном!  - мы с ним решили съездить взглянуть, как идут ремонтные
работы на дамбах, защищающие дороги от паводков.
     Вся в хлопотах, я металась от Тауэр-Вейк к хозяйственным  постройкам на
берегу.  Моя беременность не причиняла  мне  неудобств, двигалась я легко. И
когда прибыл с  охоты  Утрэд (охота  была удачной,  я  видела  это по связке
беличьих  шкурок  у него  на поясе.  А  мне так  хотелось сшить себе на зиму
беличий  плащ  с   большим  капюшоном!),  мы  с  ним  договорились  съездить
проверить, как идут ремонтные работы на дамбах вдоль дороги.
     Утрэд помог мне сесть в лодку, отпихнул ее от берега. Плоскодонка легко
скользила  по узким протокам  среди островков. Утрэд направлял ее  шестом. Я
заметила некую грусть в его взгляде.
     - В чем дело, солдат?
     - Ох,  леди Гита, как вспомню, как  точно  так же я вез вас  некогда из
монастыря. Порой я виню себя за то, что забрал  вас тогда из обители, да еще
и направил к эрлу Эдгару... Как же вы теперь будете жить?
     Я отворачивалась. Как бы я жила, если бы осталась в обители? Сейчас мне
это казалось невероятным. Жизнь в миру была полна  тревог и волнений, однако
более интересна чем  однотонное существование в монастыре, где дни так схожи
и  их течение замедлено, как течение  речушки по  какой  мы  плыли. Меня  же
словно подхватил какой-то бурный поток: мятеж, осада, схватки, моя страстная
безудержная любовь к Эдгару, мой позор... И теперь дитя, что ношу в себе.
     Я украдкой  положила  руку  на живот.  Ребеночек  словно  почувствовал,
ответил мягким  толчком. Говорят, что незаконнорожденные дети  еще в  утробе
чувствуют свою нежелательность. Но я желала этого ребенка и буду так любить!
Если у меня родится сын,  я  назову  его  Эдмундом,  в честь  святого короля
Восточной  Англии.  А если родится дочь  - то назову  Отилией,  в честь моей
подруги по  монастырю, или Аделиной,  как звали маму. Но я никогда не назову
ее Бэртрадой. И что за нелепый обычай  давать детям имена в честь правителей
края?  Я  уже  знала  около полудюжины малюток, каким дали  это  имя.  Вон и
Эйвота,  забеременевшая примерно в то  же  время что и я, хочет так  назвать
свою дочь.  Она по  каким-то  приметам определила, что  дитя  под ее сердцем
девочка. Да и мне пророчит то же. Чтож, посмотрим.
     - Миледи, мы почти прибыли,  а наших людей  не видно, -  отвлек меня от
размышлений Утрэд. Он оглядывался по сторонам.  - Ничего не пойму. Вон земля
для насыпи, вон инструменты, но где  же работники. Э-ге-гей! - громко позвал
он.
     Мы услышали ответный окрик. Потом затрещал тростник  и первой на насыпь
выбралась Эйвота. Живот,  не чета моему,  так  и выпирал  под  пелериной. Ее
золотистые  волосы  завитками выбивались  во  все  стороны  из  под шапочки.
Поспешила к лодке, вся в земле, но возбужденная, хорошенькая неимоверно.
     - Миледи, пойдемте скорее. Там такое... Наши люди нашли бесчувственного
человека в тростниках.
     На  насыпи появился  Цедрик, еще несколько крестьян, тоже говорили, что
обнаружили мужчину у обочины в зарослях. Я велела проводить меня.
     - Мы-то поначалу решили, что это труп, -  пояснял Цедрик. - Нож  торчал
прямо из под ребер.  И хороший такой нож,  рукоять литой меди.  Я хотел было
его вынуть, но Эйвота не позволила. Она, видишь ли, заметила, что парень еще
дышит. Правда жизнь в нем еле теплится.
     То что Эйвота не разрешила вынуть нож, правильно. Люди часто умирают не
оттого,  что в  них  вогнали железо,  а  от того что вынули  -  кровь  сразу
начинает  течь  и  человека уже  не  спасешь.  И все  же,  когда  я  увидела
найденного  ими,  удивилась,  как этот человек еще жив. Сколько  он пролежал
здесь?  Кто  посмел  на него напасть? Кто  он  сам? На  последний  вопрос я,
похоже, знала ответ. Как и догадывались мои люди.
     - Эта эмблема на его  котте - темная лошадиная голова на светлом фоне -
это ведь знак людей эрла Эдгара? - спросил кто-то из присутствующих.
     Я кивнула.
     - Давайте отнесем его в лодку. Если он жив, я попробую ему помочь. Если
умрет - сообщим в Гронвуд-Кастл.
     Я прижала руку к его шее и ощутила еле заметные толчки.
     - Как его жаль, миледи, - вздыхала Эйвота. - Такой хорошенький.
     Я примостилась на носу лодки, уложив  голову незнакомца себе на колени.
Этот человек был молод. Лицо не здешнее, не тот  тип: темные почти сросшиеся
брови, вьющиеся  волосы, резко означенные скулы, прямой удлиненный нос. Если
бы он не был так бледен, я бы сказала, что  от природы  он имел смуглую кожу
южанина.  Кто он  - нормандец, француз? Об этом  я  узнаю позже, главное ему
помочь.
     У себя в башне я приготовила плотный  тампон  чистой ткани, пропитанный
смесью гусиного жира и целебных трав. Нож в теле раненного вошел прямо между
ребер, но достаточно далеко от сердца, и возможно не  задел  жизненно важных
органов. Ну начнем.  Я сжала рукоять,  потянула. Ничего  не вышло, только по
лицу раненного прошла болезненная судорога. Значит душа его не так и глубоко
ушла в  дебри мрака. Но нож засел крепко  и, чтобы достать его, мне пришлось
просить Утрэда.
     Кровь сразу  так и  хлынула из  раны. Я сильно  прижала  тампон, велела
Эйвоте помогать как можно туже перебинтовать его.
     -  Он выживет? - всхлипывала саксонка в сочувствии  к  привлекательному
незнакомцу.
     -  Не  ведаю.  Но  кровь не бьет струей, так  что шанс  возможен.  Если
остановим  кровь и  он  проживет  до  утра,  я  приготовлю  обеззараживающее
средство.  Он  сильный  мужчина,  воин.  И  если на  то  будет  воля  Божья,
выкарабкается.
     Но я говорила  это  без  уверенности. Котта  незнакомца  была  насквозь
пропитана сыростью, а значит напали на него еще вчера. Следов борьбы не было
видно, оружие  осталось при  нем, и это  говорило  о  том,  что ранили этого
человека не для того, чтобы ограбить.  Извлеченный из  раны нож  был дорогим
оружием,  на  сапогах незнакомца имелись  шпоры, однако  нигде  в округе  не
заметили оседланного коня без хозяина.
     Я терялась в  догадках. И  еще  меня смущала эта  эмблема  людей графа.
Наверное мне надо  послать кого-нибудь  в Гронвуд, но  я так давно  избегала
общения с людьми графа, что не могла решиться на подобный шаг.
     Весь день раненный пролежал спокойно, вечером я  сменила  ему  повязки.
Состояние  раны  не внушало мне  опасения, края ее постепенно смыкались,  но
было неизвестно в каком состоянии внутренние органы. Эйвота не  отходила  от
незнакомца, поддерживала его голову, когда я, разомкнув губы, вливала в него
смешанное с укрепляющим отваром подогретое вино.
     - Знаете, госпожа,  - неожиданно сказала Эйвота, - а  ведь я вспомнила,
где видела  его раньше. Помните нормандских рыцарей,  приезжавших  в церковь
Святого Дунстана и пристававших к вам?
     Я  всмотрелась  в  лицо раненного. Нет,  я его не припоминала.  Из  тех
наглецов мне  помнился  только белобрысый рыцарь, оскорблявший меня. Но  то,
что наш незнакомец был из них, вряд ли располагало меня к нему.
     Неожиданно на другой день в Тауэр-Вейк прибыли мои соседи из Ньюторпа -
Альрик с Элдрой,  старый  дед Торкиль,  их челядинцы.  И едва я  увидела их,
сразу поняла, что что-то случилась.
     - Позволь, Гита,  моей семье и слугам пока пожить  у тебя,  -  попросил
Альрик.
     По одному виду  Альрика было понятно  -случилось  несчастье. Он умчался
сразу же, ничего  не  поясняя. От Элдры я тоже ничего не могла добиться, она
отворачивалась  от меня, плакала. А тут  еще дед  Торкиль то и  дело начинал
выкрикивать  старый саксонский  клич, а на  его  голове  был свежий кровавый
рубец. Только от их челяди я узнала о случившемся.  И ужаснулась. Этой ночью
нормандские воины  Нортберта  де Ласи неожиданно  напали на  Ньюторп.  Жгли,
убивали,  мужчины  хоть и оборонялись, но  набег был столь  неожиданный, что
организовать  достойный  отпор  они  не смогли.  И теперь  на месте  крепкой
усадьбы лишь пепелище.
     Я  была напугана. Понимала, что  за этим последует. И до боли было жаль
бедную Элдру.  Во время  нападения она подверглась насилию и люди  Нортберта
заставили Альрика смотреть, что они вытворяли с его женой.
     Утрэд сказал,  что  надо разослать людей, упредить  всех о  деяниях  де
Ласи. О сэре Норберте давно шла дурная слава, но чтобы он пошел на такое...
     -  Эдгар Армстронг  во  всем  разберется,  -  сказала я  с  неожиданной
уверенностью.
     - Ага, - скривил в усмешке рот Утрэд. - Эдгар. Или мы - саксы.
     Я почти осязала в воздухе угрозу восстания. Это было мне знакомо. И это
пугало.
     Вечером того же дня в Тауэр-Вейк прискакал с  большим  отрядом Пенда. Я
не виделась с ним с тех пор, как еще летом он несколько раз наезжал ко  мне,
справлялся от имени моего опекуна, не нужна  ли помощь. Пенда не знал, что я
жду ребенка, и я не хотела, чтобы он проведал. Поэтому я вышла встретить его
закутавшись в свой широкий лиловый плащ.
     Пенда был вооружен  с головы до ног. Сказал, что в графстве неспокойно,
люди взялись за  оружие, и граф  прислать воинов, дабы они заблокировали все
подъезды  к Тауэр-Вейк. Я подумала об  Эдгаре с благодарностью. Он заботится
обо мне... Но, возможно, так он просто выполняет свой долг опекуна.
     Поблагодарив Пенду, я спросила, что же все-таки происходит.
     - Сам  дьявол  не  разберет,  -  помрачнел  он.  -  Люди  Нортберта  из
Хантлей-Холла  и  еще  несколько  нормандских  баронов  клянутся, что  саксы
первыми напали на  них. Оно на то  и похоже. Усадьбы Хантлей и еще несколько
других  действительно подверглись  нападению. Пострадавшие норманны уверяют,
что нападавшие были саксами, они кричали боевой  клич,  сжигали дома, резали
людей.  А  саксонские  таны клянутся святыми  Эдмундом и Дунстаном,  что  ни
чинили ничего подобного и норманны первыми взялись за  оружие. Эдгар пытался
поговорить  и  с  теми и  с  другими, да  только люди обозлены. Если граф не
справится с положением в ближайшее время, будет совсем  худо.  Тогда весть о
волнениях дойдет до короля и он введет войска. А тут еще в Гронвуде...
     Но он не договорил,  махнул сокрушенно рукой. Уехал.  А я, ошеломленная
всем происходящим,  даже не вспомнила сказать ему о раненом незнакомце. Хотя
если заварилось  такое,  немудрено, что он  просто одна из жертв...  Которых
вскорости будет множество.
     И  началось. Вести  приходили  одна  хуже  другой.  Восстание ширилось,
деревни сжигались, крестьяне  прятались  в болотах. Повсюду были расставлены
кордоны  графа,  но их обходили  стороной, и  вспыхивали все  новые и  новые
стычки.  Однако мои владения это  безумие миновало, слава Пресвятой Деве. Мы
жили обычной размеренной жизнью, забивали на зиму скот, стали чесать лен. По
вечерам  все  вместе  собирались  в зале у  огня.  Но это  были  не  обычные
патриархальные  посиделки; люди  просто жались друг  к  другу,  рассказывали
новости, от которых леденела кровь.
     Из-за всех этих событий  я надолго упустила  из виду нашего  раненного,
который.  Проведя несколько  дней  в  беспамятстве,  пришел  в себя и  начал
поправляться.  Странный  он  был  человек  -  все  время  молчал,   поначалу
отказывался принимать пищу. Один раз даже  сорвал бинты  с раны. Я накричала
на него.  Уж если Господь  по своей милости сохранил ему жизнь,  то  великий
грех отказываться от сего дара. Незнакомец подчинился мне словно нехотя. Его
как будто что-то угнетало, все время лежал, отвернувшись к стене.
     Однажды, когда я кормила его, услышала за собой резкий голос Элдры.
     - Зачем ты возишься с этим нормандским псом, Гита?
     У  жены Альрика в  последнее время очень изменился  характер. Она стала
угрюмой, злой, ее глаза загорались  лишь когда она узнавала о стычках саксов
и норманнов.
     Мой  подопечный  поднял на Элдру  глаза  -  красивые голубые  глаза,  в
которых, однако, ничего не отразилось. Продолжал покорно есть.
     - Ты знаешь его? - спросила я не оборачиваясь.
     Элдра лишь хмыкнула.
     - Конечно знаю. Его зовут Ральф де Брийар. Он из  тех рыцарей Бэртрады,
каких Эдгар изгнал с позором.
     Мой подопечный тихо застонал и, отведя мою руку с ложкой, отвернулся  к
стене.
     Итак,  я узнала  имя незнакомца. Но то о  чем говорила Элдра  было  мне
неизвестно.  О каком изгнании рыцарей она упоминала? И когда вечеров в башню
вернулся Утрэд, я расспросила его.
     Мой верный воин  целыми  днями разъезжал  по  округе,  проверял дозоры,
узнавал новости. Возвращался усталый, хмурый. Однако  на все мои расспросы в
тот день ответил сполна. Я была поражена. Леди Бэртрада организовала заговор
против  мужа, даже велела своим людям схватить его. И если бы не преданность
верных слуг Эдгара, неизвестно чем бы все и закончилось.
     Я  вдруг ощутила  такую  нежность к Эдгару!  Но  к ней примешивалась  и
известная  толика торжества.  То,  что  сделала эта  женщина,  его  законная
супруга.  Свидетельствовало  только  об  одном  - между ними  нет  ни  зерна
истинного чувства. И это означает... Это означало, что рано или поздно Эдгар
вспомнит обо мне.
     Той ночью  я долго  ворочалась, не могла уснуть. Как бы я  не старалась
изгнать мысли  об Эдгаре,  все одно понимала,  что по-прежнему люблю  его. Я
кинулась в его объятия горячая и шальная от страсти, не думая ни о грехе, ни
о чести. А ведь  я  была  воспитана в суровых  монастырских  традициях.  Но,
возможно,  женщине  трудно постичь, что страсть  ничто по сравнению с небом.
Ласковое  прикосновение любящей руки заслоняет от нас величие Божье.  Нет, я
бы никогда  не смогла стать  одной из  целомудренных дев в монастыре. Во мне
было столько любви, столько огня... А ведь я  таила все в себе, сдерживалась
и люди говорили, что взгляд у меня холодный. И все же я на что-то надеялась.
Нелады Эдгара с женой?  Да!  Да, о да! Как  бы я хотела,  чтобы  однажды  он
разочаровался  в ней, стал вспоминать  меня,  пришел... И я  бы простила ему
все. А сейчас я ношу его ребенка, скрываю это от него, словно это моя месть.
Но как же я его жду!
     Ночью  я  опять  проснулась в поту, всхлипывая и  извиваясь.  Старалась
вспомнить  свой  сон  до  мельчайших  подробностей.  Ведь  это все,  что мне
осталось.
     Днем на  меня  снова  наваливались хлопоты.  В  Тауэр-Вейк  было  много
беженцев, приходилось постоянно за всем следить, учитывать каждую выдаваемую
порцию муки, каждый кусок съестного. И если раньше  я не опасалась,  что нам
грозит  голод, то теперь, когда на моем  попечении оказалось столько  лишних
ртов, уже  ни за  что не  могла  ручаться. Волнения в Норфолке продолжались,
хотя уже наступила зима. Мы даже  не  заметили  ее начала,  так как она была
теплой,    сырой,   почти   не   отличимой    от   осени.   Только    начало
предрождественского поста указывало на смену времен года.
     Рыцарь  Ральф де  Брийар постепенно  шел на  поправку.  Но  по-прежнему
оставался  замкнутым, ни с кем не хотел общаться. Однако я замечала, что его
интересует  происходящее  в  графстве,  он внимательно  вслушивается  о  чем
говорят  люди.  Порой  на  его  красивом  лице  появлялось  некое  смятенное
выражение. Особенно,  когда обсуждали  сколько усилий прилагает граф,  чтобы
прекратились беспорядки и как все оказывается тщетно.
     А вот дедушка Торкиль сдавал прямо на глазах. Не столь и опасная рана у
него на голове никак не заживала, да и стар он был очень, слабел. Ко времени
поста он вообще впал в  бессознательное  состояние. Конечно ему было уже  за
восемьдесят  и я  не  знала  никого столь  древнего  возраста. Ведь  Торкиль
сражался еще при Гастингсе и был одним из самых почитаемых людей в Денло. По
крайней мере среди моих соплеменников.
     И вот старый Торкиль  из Ньюторпа тихо скончался одним туманным утром в
середине  декабря.  Элдра  сидела с  ним до  последнего,  когда  же мы стали
готовить тело к погребению, она отозвала меня, чтобы поговорить.
     Я давно заметила, что ей  надо выговориться. Что-то  бродило в ее душе,
гнездилось, как  темный нарыв. Конечно пережить такое надругательство...  Но
именно в таком состоянии страждущий более всего нуждается в участие и добре.
Поэтому, когда она позвала, я сразу пошла с ней.
     Мы уединились в моей опочивальне, сидели подле очага.
     - После Торкиля я роду остался только  Альрик, - сказала наконец Элдра.
-  Альрик и  я. Но я долгое время считалась бесплодной и очень переживала от
этого. И вот теперь поняла, что беременна.
     Я радостно  сжала ее  руки,  но моя улыбка погасла, едва  я  увидела ее
взгляд - темный, полный желчи.
     - Мне  неведомо, кто  отец  ребенка  - Альрик  ли  муж  мой, или кто из
негодяев, насиловавших меня.
     Я собралась с духом. Сейчас либо  я  успокою  ее,  либо она окажется  в
пучине  полной безысходности. И я довольно  жестко сказала, что у нее всегда
остается надежда, что ребенок скорее плод ее  любви, и  она  должна любить и
оберегать его. Ибо теперь род Торкиля не Ньюторпа не прервется. Не позволила
ей и слова возразить,  даже накричала. И похоже, мне все  же удалось  на нее
воздействовать.
     -  Альрик никогда  не должен  узнать  о  твоих  сомнениях. Бог дал тебе
счастье материнства, вот и прими это, как дар Его. И не разрушай то счастье,
какое познала в браке с супругом.
     На последних  словах  мой голос  вдруг  сорвался. И  как-то само  собой
вышло,  что уже не я увещевала Элдру,  а она  меня. Ведь  все-таки  мы  были
подругами.
     Похоронить тана Торкиля было  решено у церкви Святого Дунстана. И когда
мы двигались к церкви - впереди несли гроб с покойником, следом в трауре шли
Элдра, я, мои люди и  еще  отряд вооруженных стражников - получилось,  что у
Торкиля внушительный эскорт  в его последнем пути. Но  оказалось, что кто-то
успел  упредить саксов о похоронах у Святого Дунстана, и  к церкви  в  фэнах
съехалось немало окрестных танов. Прибыл и внук покойного, Альрик (Элдра так
и кинулась к нему); был и тучный Бранд, и  Хорса, конечно же Хорса, ведь уже
было известно, что именно  он стоял  во главе мятежных саксов. Завидев меня,
Хорса  презрительно скривился,  но хоть не  выказывал  прилюдно  непочтения,
держался достойно до самого окончания похорон.
     Утрэд все время был напряжен. Он же первый почуял  опасность. Я видела,
как изменилось его лицо, как он припал ухом к земле, потом быстро поднялся.
     - Немедленно уезжайте. Скорее!
     Норманны,  очевидно прослышав о  похоронах,  напали большим  отрядом  и
сразу  с  нескольких  сторон.  Одна  за  другой из  тумана  возникали фигуры
всадников,  доносилось  неистовое ржание  коней, лязг  стали. Мы уже  были в
лодках,  а у церкви, за  пеленой тумана, кипел жаркий бой - саксы удерживали
нападающий, пытающихся  отрезать  нам  путь к отступлению. А тут как на грех
заголосила  Эйвота -  у  нее  начались  схватки,  и  только  уже  в  пути  я
обнаружила, что с нами нет Элдры.
     Утрэд вернулся только часом позже - живой и невредимый. Он сообщил, что
норманны отброшены, а  Хорса  самолично  раскроил топором череп Нортберту де
Ласи и теперь ходит в героях. Элдра же не пожелала расстаться с мужем и ушла
с ним в лагерь мятежников.
     Но  тогда меня  куда более волновало состояние Эйвоты.  Мы  еле  успели
привезти ее,  дотащить  до  зала, где она  вдруг  рухнула на пол, расставила
ноги,  стала  тужиться. Труда тут же вытолкала меня,  сказав,  что скоро мне
самой рожать  и не следует  пока видеть  такое. А вот о  Ральфе  хлопотавшие
подле роженицы женщины совсем  забыли. Он ведь был таким тихим и неприметным
на своей лежанке в углу, к нему привыкли как к обстановке. Опомнились только
заметив, что  он стоит прямо  над ними,  бледный и дрожащий.  Но  было не до
него. Ребенок уже выходил, так что бедняга Ральф видел все. Грохнулся тут же
в обморок.  Пришлось  возиться  и  с  ним,  и  с  Эйвотой,  и с ее ребенком.
Девочкой.
     Потом  говорили,  что  родила  ее  Эйвота на диво  легко,  смогла  сама
подняться после родов. Я же была напугана ее воплями, с ужасом думала, что и
мне предстоит пройти через подобное. Зато дочка у Эйвоты родилась крепенькая
и  здоровая. Молодая мать сказала, что  назовет ее Бэртой. Спасибо, что хоть
не Бэртрадой.
     На Ральфа перенесенное  потрясение подействовало  даже благотворно.  Он
перестал замыкаться в  себе, старался быть  чем-то полезным.  Мы даже  порой
беседовали по вечерам. Ральф рассказывал откуда он родом, о том как попал на
службу в Гронвуд. Как лишился службы не упоминал, да и я не расспрашивала.
     Тем  временем  настала  настоящая  зима,  со  снегопадом   продлившимся
несколько  дней, ураганным ветром.  Во все  щели дуло,  мы жались к огню, не
снимали  верхней  одежды даже  на ночь.  Выйти на  улицу  никто  не решался,
просиживали все дни в дымном тепле помещения.
     В один из таких вечеров Ральф стал играть на лире. Бог весть кто принес
в башню инструмент, но он был поломан, валялся без надобности, пока Ральф не
починил  его. И как приятно зазвучали  струны  в унисон потрескиванию дров и
завыванию пурги за стенами. Ральф запел. Голос  его был удивительно приятен,
все заслушались.
     - Я прошел много земель,
     Повидал разных людей,
     Но такой, как она, нигде не встречал.
     И я припаду к ее ногам,
     Положу голову ей на колени,
     Отдохну на ее белой груди.
     Когда льется кровь и предают друзья,
     Я найду отраду и любовь
     Подле той, которую никогда не покину.
     Я смотрела на Ральфа, не замечая, как переглядываются окружающие. Когда
же Ральф  перестал петь  и  поднял  голову, меня смутил его полный  обожания
взгляд.
     Мне стало неловко. А тут еще заметила,  как Утрэд внимательно наблюдает
за нами  с Ральфом и улыбается. О чем он, спрашивается, думает?  Ведь я была
женщиной на сносях, мой живот так долго остававшийся небольшим, ныне раздуло
как  бочонок.  Я  даже  ходила, словно  выгнувшись  назад.  И  давно  забыла
ощущение, когда была гибкой  и легкой  в талии, когда могла нагнуться и  без
труда завязать башмак. Но теперь мне осталось не так и много ждать.
     Снежные бураны,  длившиеся несколько  дней, наконец стихли.  Все вокруг
было занесено снегом, а морозы ударили такие, каких  не помнили и старожилы.
Стоял жуткий холод, особо ощутимый в нашем  болотном  краю.  Водные  пустоши
фэнов промерзли насквозь и, куда ни глянь, кругом снег и тишь.
     В эти  морозные  дни  мятежные  действия  прекратились.  Все  кто  мог,
разъехались по домам. Лишь горстка самых  упорных мятежников укрылись где-то
в  лесах  на  севере графства.  Они  не  смирились  и  было  ясно, что  едва
потеплеет,  вновь будет  литься кровь  и мирного сева  ожидать  не придется.
Потом  пришла  весть, что  войска  короля вошли  в Норфолк,  и все  графство
застыло, ожидая, что это за собой повлечет.
     Уже настало предрождественское время. Стояли самые короткие дни в году,
рассветало  поздно, а  темнело  вскоре  после  полудня.  В  один  из дней  я
отправила людей в лес за ягодами мирта, так как пора было готовить святочные
свечи. Когда они вернулись, мы уже подготовили формочки для свечей. Ведь как
бы ни складывались дела,  люди всегда ждут Рождество и связывают с  ним свои
надежды. Поэтому в башне Хэрварда царило веселое оживление, мужчины говорили
о  замеченном на  болотах  огромном вепре, а значит у нас  на  святки  будет
великолепная кабанья голова, как  в старину на  Йоль. Я слушала эти  речи  и
душа моя всколыхнулась. Йоль. Эдгар... Я заставила себя отвлечься.
     Принесенные  ягоды мирта,  добавленные в пчелиный  воск, придают особый
аромат  святочным  свечам.  Мы  всегда  так делали в Святой Хильде,  и я  со
знанием дела  велела нагреть над огнем ягоды, чтобы вытопить сок в котелок с
пчелиным   воском.  Потом  этим  составом  заполнили  специальные  формочки,
аккуратно поместив в них фитили.
     -  Думаю свечи у нас  получатся  превосходные,  -  улыбаясь  говорила я
собравшимся  вокруг  женщинам и детям.  - Я не заметила  ни единого пузырька
воздуха, который бы испортил наши труды.
     Внизу на входе хлопнула дверь. Это вернулись с дозора Утрэд и его люди.
Стряхивали снег  с  сапог,  садились у огня. С  холода у  них  был  зверский
аппетит,  стучали ложками по мискам с  ячменной кашей и  ломтиками  жареного
угря.  Один Утрэд  словно  не  испытывал голода, ел  медленно,  порой как-то
странно поглядывая на меня.
     Я поняла, что у него есть  какие-то новости и, когда  он  насытился, мы
расположились в нише окна, подальше от остальных.
     - Сегодня я видел Пенду. Похоже у графа Эдгара серьезные неприятности.
     По  мере  того  как  он  говорил, мое  сердце начинало биться сильнее и
сильнее. Все и в самом  деле было хуже  некуда. Король гневался на зятя, что
тот не сумел справиться с  волнениями, более того, он подозревал, что Эдгар,
сам будучи из саксов, попросту потворствует  мятежникам.  А подобное  вполне
могли приравнять к государственной  измене. Вроде королю донесли на Эдгара и
донес ни кто иной, как графиня Бэртрада.  Поэтому Генрих прислал разобраться
во  всем  своих  племянников,  Блуаских братьев,  Стэфана  Мортэна  и  Генри
епископа  Винчестерского. Поговаривают,  что Стэфан  в хороших  отношениях с
Эдгаром,  но  сейчас  у него  есть приказ  короля, и  он так  и сказал графу
Норфолку - если тот  не  сумеет оправдаться, он должен будет отвезти его под
охраной  в Лондон для суда. Эдгар попытался разъяснить, что дело не такое  и
простое: нормандские бароны  в один голос твердят, что саксы первыми учинили
нападение, в  то время как саксонские таны уверяют, что это именно они стали
жертвами   разбоя  норманнов.   Желая  разобраться  во  всем  в  присутствии
поверенных короля, граф  Эдгар велел и тем и другим явиться в Гронвуд-Кастл.
И  если  норманны, зная  что  их права  более  защищены,  смело  явились  на
разбирательство,  то   саксы  предпочли   игнорировать  приглашение.  Однако
подобным пренебрежением к приказу, они словно признавали свою вину. Эдгар же
оказался   словно   зажатым   между  властью   короля   и   своими  упрямыми
соплеменниками. И  Стэфан,  желая помочь Эдгару выпутаться из этой ситуации,
посоветовал, как доказать свою непричастность к мятежным соплеменникам: граф
Норфолк должен  будет  лично  возглавить  карательные войска против  саксов,
провести рейд и уничтожить их.
     - Вы представляете чем это  обернется для Эдгара, - сокрушался Утрэд. -
Имя  эрла  Эдгара  Армстронга   будет  проклято  в  Денло,  люди  выйдут  из
повиновения  и те же норманны станут презирать  его  за предательство своего
народа. Если же Эдгар откажется... Клянусь Святым Эдмундом, король Генрих не
тот человек, чтобы прощать неповиновение. Так что... Эй, парень, да ты никак
подслушиваешь?
     Последние  его  слова  были  обращены  к  кому-то  за  моей  спиной.  Я
оглянулась -  Ральф де  Брийар стоял  так  близко, что  мог  услышать каждое
слово.  Но  сейчас мне  было  не до него. Мне  было так страшно, даже  жарко
стало. Рванула застежку у горла. Мне словно не хватало воздуха. Эдгар... Мой
Эдгар в беде. О, Пречистая Дева, смилуйся над ним!
     Я не помнила, как поднялась  на башню.  Было еще не так  поздно, но уже
совсем стемнело.  Я  видела  огоньки в селении на  берегу озера и дальше,  в
фэнах. Где-то одиноко  выл волк. А воздух такой  холодный, что перехватывало
дыхание. Однако  на морозе мне стало немного  легче.  Если мне вообще  могло
стать легче. Ах, мой Эдгар был таким честолюбцем, так высоко поднялся. И вот
в любой  миг может  пасть,  разбиться  в  кровь. А  эта сучка его  жена... Я
никогда не могла заставить себя относиться  к ней терпимо, всегда ненавидела
ее со всем отчаянием отвергнутого. Я даже не ведала, известно ли ей обо мне.
Но если  и  известно,  я  ничего  не  стою в ее  глазах. Леди  Бэртрада, эта
внебрачная  принцесса, была победительницей в  нашем соперничестве за любовь
Эдгара.  До меня не единожды доходили вести, как он лелеет и  ублажает ее. И
когда  я думала  об этом,  -  я  знавшая,  каким  он бывает  в любви,  когда
представляла, что  он  дарит  ей такую же  усладу, как когда-то мне - прости
мне, Всевышний, но я не могла побороть своей неприязни к этой женщине. И вот
узнаю, что она предала Эдгара, выставив обвинение в измене.
     Но и это сейчас мне не казалось важным - я  испытывала только тревогу и
болезненный  страх  за судьбу человека, которого  любила и которого ни разу,
даже испытав всю  тяжесть позора и разлуки,  не упрекнула ни в  чем.  Ведь я
сама пошла к нему, пошла по доброй воле, а расставшись с ним, таила от всех,
как  тоскую. Я понимала, что  нельзя так сильно  любить смертного, что такая
любовь возможна лишь к  Богу. Но  даже  молясь, я  не  просила  у Всевышнего
прощения за эту свою любовь - словно прощенная, я бы  уже  не имела бы права
так страстно любить.
     И  вот   я,  словно  сомнамбула,  стою  на  морозе,  а  вокруг  мерцает
равнодушная лунная ночь. Где-то  вдали скрываются мятежные таны, уверенные в
своей  правоте,  как  и  в  том, что их граф-саксонец  будет  до  последнего
поддерживать их  права. Ведь иначе... Но я знала Эдгара, он не опорочит свое
имя, устроив  резню  соплеменникам. Господи,  ну почему  они  не  явились  в
Гронвуд?  Ведь это бы был единственный законный способ  для них оправдаться.
Тогда  бы  Эдгар смог принять их сторону, не навлекая на  себя подозрение  в
измене.
     Кто-то  взошел  за мной на башенную  площадку.  Ральф. Я отвернулась от
него, не поворачивалась даже когда он подошел, укутал меня в длинную накидку
из овчины.
     - Вы все еще любите этого человека?
     - Да.
     Сказала  это  сухо, давая понять, что его присутствие  нежелательно. Но
Ральф не уходил.
     - Мне кажется я могу помочь вам... Помочь графу.
     Я  резко повернулась. В  лунном  свете его лицо в обрамлении войлочного
капюшона выглядело почти призрачным.
     - Тогда, - начала я. - Если это так... Говори!
     Он печально усмехнулся.
     -  Гуго Бигод  знал, что делал, мстя  Эдгару.  Но  я не  хочу, чтобы вы
страдали. Да и у меня есть за что поквитаться с Бигодом.
     Я  ничего  не понимала. Но  по мере  того, как он  рассказывал, в  моем
сердце зарождалась надежда.
     -  О, Пречистая  Дева!.. Ральф, ты непременно должен поехать в Гронвуд.
Ты должен обо всем рассказать.
     Он вздохнул и его окутало облачко пара.
     - Может и так. Но эти саксы... они ведь отказались повиноваться графу и
Стэфану  Блуаскому.  Пока  они не приедут в  Гронвуд-Кастл  и не  повинятся,
Стэфан и епископ Генри будут требовать, чтобы Эдгар выступил против них.
     Я это понимала. Вспомнила лицо Хорсы - злое, решительное, непримиримое.
Хорса стоит  во  главе  восставших,  и  он  в  своей неуемной гордыне скорее
погубит людей, чем пойдет на переговоры,  пойдет на союз с Эдгаром, которого
ненавидит.
     И тогда я решилась.
     - Идем, Ральф.
     Я не  сомневалась, что  мой  Утрэд все  это  время  поддерживал связь с
мятежными  саксами и знает, где они скрываются. Он и не отрицал этого, когда
я  стала  его  расспрашивать.  Однако  решительно  замотал  головой,  едва я
попросила его проводить меня к ним.
     - Святые кости! Слыханное ли дело, чтоб  женщина на сносях отправлялась
в поездку, да еще по такой стуже!
     Но  я не  отступала.  Чувствую  я  себя прекрасно,  погода установилась
спокойная,  а  по  снегу  через фэны даже  легче перемещаться. Что  касается
холода, то я могу  ехать в конных носилках  - небольшом подвесном паланкине,
который спереди и сзади несут двое спокойных пони. В носилках не так трясет,
я зашторюсь  в них, буду лежать под шкурами.  В конце концов, госпожа я  ему
или  нет? Как он смеет  не  повиноваться? К тому же кого  кроме  меня  могут
выслушать саксы?  Пусть меня и называют падшей женщиной, но я все же потомок
Хэрварда и они не откажутся принять меня.
     Утрэд  наконец  уступил.  Я  сказала,  что  выезжаю  немедленно,  пошла
собираться.
     Ночь была спокойной и светлой. Ехали мы так скоро, как было возможно по
снегу,  чтобы  лошади  не выбились  из сил раньше  времени.  Впереди скакали
несколько охранников,  прокладывая колею, за  ними  мои  носилки. Кавалькаду
завершали  ехавшие рядом  Утрэд  и Ральф. Хотя Ральф был еще слаб, но он мне
был нужен в качестве свидетеля. Утрэд  все  время ворчал  о  том, что и путь
предстоит не близкий, и еще  не известно, как воспримет мое появление Хорса.
Признаюсь встреча с Хорсой  волновала и меня. Однако с ним и мудрый Бранд, и
рассудительный,  несмотря на молодость, Альрик, и иные  таны, которым отнюдь
не  светит  сложить головы, и которые,  если  у  них  появится  свидетель их
невиновности, предпочтут отстаивать свои права миром. Тем более, что главный
их  враг, предводитель нормандских баронов Нортберт де  Ласи, уже поплатился
за свои злодейства.
     Утрэд пояснил, что  мятежники укрылись за рекой Нар, там где начинаются
заросли старого  соснового  бора,  идущего  до  самого  побережья на  севере
графства. Места там  глухие, и  саксы укрылись  в чаще, в заброшенных руинах
старой виллы еще римских  времен. Ехать туда около двадцати миль, сокрушался
Утрэд. Догонял время от времени мои  носилки, спрашивал,  как себя чувствую.
Ну  чисто  заботливая  нянька.  Я же  лежала,  укутавшись  в  теплые овчины,
сжавшись как улитка в своей ракушке, покачивание носилок действовало на меня
даже  успокаивающе.  А  вот состояние Ральфа мне не нравилось. Слышала  то и
дело  его кашель. В  дорогу я предусмотрительно взяла  мех с вином, и сейчас
отдала  его  Ральфу,  чтобы  пил  для поддержания  сил.  Один  раз,  отогнув
занавеску, я видела, как он делится вином с Утрэдом. Он все-таки был славный
человек, этот молодой француз.  Утрэд  тоже так считал.  Я слышала,  как они
порой  переговариваются,  Утрэд  помогал  еще  слабому  Ральфу   на  трудных
переездах, вел его лошадь под уздцы.
     Под утро так похолодало, что я уже не осмеливалась поднимать занавески.
Не смотря на теплые  овчины,  у  меня  озябли ноги и  отчего-то сильно  ныла
спина. Но услышав  голос Утрэда, довольно грубо разговаривавшего с кем-то, я
все  же выглянула  наружу.  Уже светало. Вокруг пахло хвоей, мы находились в
густом  сосновом  лесу.  Я  увидела  Утрэда,  разговаривавшего  с  какими-то
преградившими нам путь воинами, и поняла, что мы уже близко.
     Стражи  заставили отстать  моих сопровождающих, взяли первого пони  под
уздцы, повели. Следом ехали только Ральф и  Утрэд.  Утрэд сказал, что  здесь
дозоры  на каждом  шагу, однако на протяжении дальнейшего пути  мы никого не
встретили. Я слышала, как один из  проводников что-то недовольное говорил по
этому  поводу, но его  приятель только проворчал, что  дескать они оказались
самыми преданными псами, а остальные попросту попрятались от холода.
     Холодно  было  неимоверно.  Воздух  обжигал,  колол  щеки,  снег громко
скрипел. Из  сумрака леса долетел какой-то звук  - не то вскрик человека, не
то рык  зверя. Он  взволновал наших провожатых, но я  не  обратила внимания.
Огромный полу засыпанный снегом куб старой виллы с осыпавшимися зубьями, был
прямо  перед нами.  Я  видела пролом в стене, служивший входом, и сейчас для
тепла занавешенный шкурой. Пройдя под нее,  я различила в  полумраке ведущие
вниз ступени.
     Стражи и Утрэд остались  снаружи,  но Ральф  взял  меня за руку и начал
спускаться.  Впереди стал  различим  проем  низкой арки. Вход  под  ней  был
полузавален грудой камней. Перебираясь через нее, я едва не застонала, так у
меня  заныла поясница.  Поначалу ничего  не  могла  разглядеть  в полумраке,
только слабо рдеющую кучу угольев  посредине.  Потом кто-то зажег  факел и я
увидела  лежавших  кто  где  спящих.  Шагу  нельзя  было ступить,  чтобы  не
потревожить кого-либо.
     Но  мое  неожиданное появление  быстро пробудило  всех ото  сна. Кто-то
подбросил  поленья на очаг. Я закашлялась от дыма.  Господи, как они  только
жили здесь все это время?
     Среди обступивших меня людей я различила несколько знакомых лиц. Узнала
толстую физиономию Бранда.  На  любу  его  сажа,  волосы всклокочены, глядит
удивленно.
     - Силы небесные! Гита Вейк, неужели вы проделали такой путь... Да еще в
вашем положении. Зачем, ради всего святого?
     Они столпились вокруг, а  я в первый  миг так  плохо почувствовала себя
среди спертого воздуха и дыма, что слова не могла молвить.
     Расталкивая остальных, вперед вышел Хорса.
     -  Никак  шлюха Эдгара  явилась. Что  умолять  за  своего  соблазнителя
пришла, или надумала тут рожать?
     Он захохотал, кто-то присоединился к нему.
     И тут откуда-то из-за спин  выскочила Элдра. Такая  же  грязная, как  и
остальные,  растрепанная, но  к  своему удивлению,  я увидела топор у нее за
поясом. Она прикрикнула на остальных, усадила меня на выступ стены.
     - Вы что не  понимаете, только крайняя нужда  могла вынудить леди  Гиту
пуститься в  путь в  ее состоянии? - гневно  говорила она, даже  отталкивала
столпившихся саксов.
     Я постаралась говорить,  как  можно увереннее. Сказала, что люди короля
Генриха рано или поздно выкурят их отсюда, как охотники  выкуривают барсуков
из нор. Однако  у  мятежников  еще  есть  надежда  закончить  все  миром.  В
поджигании  мятежа  нет вины  саксов, его начали нормандские рыцари  графини
Бэртрады,  и у меня есть свидетель,  который может  подтвердить  мои  слова.
Причем он  готов это сделать не  только перед  саксами, но и  в  присутствии
посланцев  короля.  Поэтому  им  лучше  все же  поехать в  Гронвуд,  как  им
предлагал  эрл  Эдгар,  и  только  так  этот  мятеж  останется  без  роковых
последствий.
     Мне трудно было подбирать нужные слова, я была сильно  утомлена. Но они
все же прислушались, стали расспрашивать. И тут Хорса велел всем заткнуться,
сказал,  что  видимо  сам  Эдгар послал меня  сюда с этой  ложью, что я хочу
заманить  их в  ловушку, так  как я  предана  Армстронгу как  собака. Они же
свободные саксы, они познали свою силу и не сдадутся без боя.
     Я словно слышала его давнишние речи в башне Тауэр-Вейк. Хорса оставался
верен себе, своим воинственным понятиям о чести и свободе добытой в бою. Ему
нужна была слава, даже ценой жизни. Своей или этих людей - не важно. Мне это
казалось  абсурдным. Но я не  могла не заметить, что  его  речи зажигательно
действуют  на  людей.  И  многие из присутствующих  саксов,  особенно  самые
молодые, поддались его влиянию, воинственно зашумели, стали стучать оружием.
     Отчего вдруг  они разом умолкли - я  поняла не сразу. Просто  удивилась
вмиг  наступившей тишине, заметила,  как  все застыли, устремив  взгляды  на
что-то за моей  спиной.  Отведя  в  сторону меховой  капюшон, я  оглянулась.
Сначала  различила  лишь  силуэт вновь  прибывшего  за низкой аркой,  видела
богатый  плащ светлого меха,  блеск застежек у горла. Потом он, склонясь под
низким сводом,  вошел, поднялся  на груду камней  у  входа.  Перед  нами был
Эдгар.
     В первый миг никто не мог вымолвит ни слова. Потом с резким лязгом люди
повыхватывали оружие.  Но  Эдгар  быстро  протянул  руки  ладонями  вперед -
старинный жесть упреждения, что  он без оружия  и у него мирные намерения. И
никто не тронулся с места.
     Я смотрела на Эдгара во все глаза. Как давно мы не виделись! Я узнавала
эту  гордую  посадку  головы,  падающую на  глаза  волнистую прядь  отросших
каштановых  волос,   твердый  рисунок  подбородка.  И  вдруг,   испугавшись,
шарахнулась в сторону, стремясь спрятаться за спинами.
     Эдгар не заметил меня.
     - Я пришел поговорить  с вами, саксы, потому что иного пути  остановить
кровопролитие нет. Неужели вы не думали, что я не найду, где ваше укрытие по
следам на снегу? Неужели считали,  что  у меня мало  сил, чтобы совладать  с
вами? Но теперь ваше логово окружено. Со мной  войска короля, а это  опытные
воины и рыцари. Они тихо сняли ваши дозоры и теперь стоят за  каждым деревом
с  луками  и  мечами, готовые  ворваться сюда в любой  миг. Но  я  велел  им
остаться на местах, пока не переговорю с вами.
     Он  говорил властно  и  спокойно.  Сказал,  что  если саксы  согласятся
добровольно  выйти  из укрытия и сдадут оружие, им  не причинят вреда. Но им
придется  отправиться  в  Гронвуд,  где  состоится  разбирательство,  как  и
намечалось вначале. В его замке граф Стэфан  Блуаский, представитель короля,
и епископ Генри Винчестер, представитель Церкви, будут  готовы выслушать  их
доводы и постараться  рассудить,  кто повинен в этих  волнениях, кто  первым
поднял оружие.
     - Так ты готов предать свой народ? - зло прервал его Хорса.
     -  Мой  народ  - это подвластные  мне  люди  Норфолкшира,  без  разницы
норманны  ли  они или саксы. Преступниками же я считаю только тех,  кто сеет
смуту.  Этого я ни позволить, ни оправдать не могу. Поэтому я договорился со
Стэфаном  Блуаским,  что  первым  войду  к  вам  и  постараюсь  решить  дело
полюбовно. Вы  все  воины  и  должны понимать, что войску  короля  ничего не
стоило захватить вас врасплох и  перебить  словно  спящих  детенышей  рыси в
темном  логове. Но повторяю -  кто  добровольно  подчиниться, тому ничего не
грозит. Кару понесут только те, кого суд сочтет виновными.
     -  Виновные уже за морем,  -  раздался  вдруг искаженный акцентом голос
Ральфа. Он вышел вперед. - И поверьте, уж они-то изрядно веселятся, зная как
вы тут режете друг друга.
     - Ральф де Брийар? - удивился Эдгар. - Вы-то откуда здесь?
     Но рыцарь не стал отвечать на этот  вопрос.  Он спокойно, на искаженном
саксонском  языке, поведал о чем  говорил мне ранее: о  злости Бигода и  его
желании отомстить графу  Норфолку, о том,  как Бигод  уговорил  своих  людей
совершить нападение на нормандские  усадьбы  под личиной саксов, чтобы таким
образом спровоцировать тех и других на резню  и заставить Эдгара поплатиться
за все волнения.
     Хотя Ральф  медленно подбирал слова, часто ошибался, смысл его рассказа
был ясен всем. Люди стали переглядываться,  кто-то сердито выругался, кто-то
забожился.
     -  И  все сказанное  мною такая  же  правда,  что все  мы  нуждаемся  в
милосердии Божьем,  - закончил Ральф. И уже по нормандски добавил, обращаясь
к Эдгару: - Я готов  повторить свой  рассказ перед представителями короля  и
поклясться в том на Библии.
     То, что  свидетельство Ральфа позволяет все  прояснить и  расставить по
местам, моментально  стало ясно и графу, и вожакам саксов. Многие из них уже
были готовы сложить оружие и последовать за Эдгаром,  но опять Хорса чуть не
погубил все.
     - Неужто благородные таны пойдут на поводу у француза графини? - кричал
он. - Неужто покорно сложат оружие, когда наконец-то дали понять, что они не
смирились с властью норманнов, что  не  покорное овечье  племя,  позволяющее
обирать  себя и  терпеть власть поработителей? Почему бы нам прямо сейчас не
схватить  этого предателя  Армстронга  и,  угрожая  расправой  над  ним,  не
заставить войска отступить?
     Лицо Эдгара стало грустным.
     - Мне горько, что мои соплеменники готовы угрожать человеку, пришедшему
без оружия,  в  надежде на их честь. Чтож поступайте по-своему, но знайте: у
Стэфана Блуаского и рыцарей короля есть приказ подавить мятеж любой ценой. И
если для  этого придется пожертвовать моей  жизнью, жизнью сакса добровольно
вошедшего к мятежникам - они не остановятся.  Но вот спасет  ли это вас - не
ведаю.
     - Нет!
     Этот  крик сам  собой сорвался  с моих уст. Расталкивая столпившихся  я
кинулась к  Эдгару.  Но не успела, кто-то удержал меня. Грубая рука схватила
меня  сзади  за волосы,  запрокинула голову  так,  что я  чуть  не  упала. Я
застыла, увидев у своих глаз острие кинжала.
     - А если мы поступим так, Эдгар?
     Это сказал Хорса.
     - Если мы сделаем заложницей твою Фею Туманов?
     Хорса удерживал меня за  волосы,  откинув мою голову, и я могла  видеть
Эдгара, который поднялся на груду  камней у входа. Сверху  вниз он глядел на
меня и  в красноватом  свете факелов  было  заметно  как  меняется его лицо.
Сначала удивление, потом волнение, снова удивление.
     Хорса  держал  меня так,  что я  невольно выгнулась  назад,  полы  моей
накидки разошлись, стал виден обтянутый тканью платья живот. Эдгар глядел на
него, глаза расширились, он судорожно глотнул. Потом лицо его стало жестким,
напряженным. Теперь он глядел на Хорсу.
     - Отпусти Гиту, Хорса.
     - Это если  я сочту нужным. Эй,  спокойно,  спокойно,  Эдгар.  Стой где
стоишь.
     Я почувствовала, как  острие  кинжала  Хорсы уперлось мне  в  горло. От
страха зажмурилась.
     А голос Хорсы звучал удивительно спокойно.
     - Сейчас  ты выйдешь  отсюда,  Эдгар, велишь  людям  короля  убираться.
Иначе... Клянусь всеми чертями ада, я  лично перережу горло твоей потаскухе.
Или еще лучше - мы вспорем ее пузо и поглядим,  кого она понесла от тебя. Ты
сам сможешь  определить кого ей сделал, когда мы выбросим этот окровавленный
сгусток на снег. И...
     Он больше ничего не сказал. Hо рука с кинжалом больше не маячила у меня
перед глазами, пальцы, удерживающие меня за волосы, разжались. И  тело Хорсы
рухнуло у моих ног.
     -  Хорса  из  Фелинга  всегда был  слишком горяч,  -  спокойно произнес
толстяк Бранд и отбросил камень, каким оглушил его. - Прости, Эдгар.
     У меня  подкашивались ноги. Чтобы  устоять, я непроизвольно сделала шаг
вперед. И тут же оказалась в объятиях Эдгара.
     Это было как чудо. Он обнимал меня, обнимал сильно, но и так бережно. И
хмелея от  счастья, забыв  все страхи, я блаженно склонила голову на мех его
плеча. Самые  надежные,  самые  ласковые руки на свете обнимали меня.  Эдгар
нежно потерся щекой  о  мои  волосы. Я слышала  его  дрожащее дыхание совсем
близко, различала быстрые удары его сердца.
     - Родная моя... Почему?  Как  же ты могла, зачем таила от  меня столько
времени?
     Я медленно открыла глаза, возвращаясь в реальный мир.
     - Какое это имеет значение? У тебя ведь есть супруга.
     Я все же разомкнула обнимавшие меня руки. Смогла поглядеть ему в лицо.
     -  Я не  была с  мятежниками, сэр. Просто привела  к ним Ральфа,  чтобы
пояснить все. Ральф де Брийар поможет вам уладить это дело.
     У Эдгара  был  такой вид,  что я не была уверена, понял ли  он меня. Но
видимо все же понял. И  когда я отошла, он заговорил с саксами уже ровно.  Я
заметила, как они стали по одному выходить. Вынесли и Хорсу.
     Я сидела,  отвернувшись  к  стене.  Рядом  была  только  Элдра.  Но она
отступила, когда приблизился граф, присел рядом. Это было невыносимо.
     - Уходи, Эдгар.
     Он  повиновался.  А  я  расплакалась. Мне  было  плохо и  опять  заныла
поясница. Так, зареванная, я и вышла наружу. Щурясь от слепящего на морозном
солнце снега, не глядя по сторонам, дошла до носилок.
     Утрэд помог мне  забраться  в них. Я была, как куль с мукой  - тяжелая,
неповоротливая.  Я  хотела домой.  Элдра устроилась  подле меня, обняла и  я
могла всласть выплакаться на ее груди. Потом, сквозь всхлипывания, спросила,
как уладились ее дела с Альриком. Оказывается она все же  созналась ему. Меж
ними не должно быть тайн -  так решила она.  Альрик же сказал, что  дитя  не
повинно  страдать, но он будет  надеяться,  что  ее ребенок от  него.  Я  же
подумала,  что все равно зря она открылась.  Конечно муж любит ее, однако на
ее ребенке всю  жизнь будет  лежать  печать подозрения. И еще  я  удивилась,
насколько циничной стала за это время.
     Мы все  ехали и  ехали. Миновали  лес,  двигались вдоль замерзшей ленты
реки Нар. День был светлый, ясный. А вот мне становилось все хуже.
     Издали  долетел звон  колоколов. Элдра,  приподняв занавеску носилок, с
улыбкой глядела на колокольню церквушки в снегах.
     - О небо, Гита, ведь сегодня же Сочельник!
     Она повернулась ко мне и улыбка сошла с ее лица. Крикнула Утрэду, чтобы
гнал коней как можно быстрее.
     Меня совсем замутило от тряски.  Я то и дело цеплялась за Элдру, кусала
губы.  Что  если роды начнутся еще  в пути?  Однако небо смилостивилось надо
мной. И хотя мы добрались до Тауэр-Вейк когда уже стемнело, но я даже смогла
сама выйти из носилок. Правда бы тут бы и упала,  если бы Утрэд не подхватил
меня на руки, не внес в башню.
     Господи, как же все они суетились, стаскивали  с меня одежду, разводили
огонь. Их  торопливость меня только пугала и я  старалась смотреть только на
Труду  - спокойную,  деловую,  важную. О  Труде  ходила слава, как о  лучшей
повивальной  бабке в округе, и  она любила прихвастнуть скольких младенчиков
приняла  на свет Божий. Мой будет  наверное сотым,  уверяла она.  Я невольно
улыбнулась - Труда и понятия не имела, что такое сотня.
     Боли становились все более частыми и острыми.  Я лежала в своем  покое,
кусала губы, комкала  края  одеяла  вспотевшими  руками.  В покое было очень
жарко, но мне сказали, что так и должно быть. С меня же пот струился ручьями
после каждой  схватки.  В промежутках между  ними я думала об Эдгаре, о том,
что теперь он знает обо мне. Ранее я этого не хотела, но сейчас от этого мне
было даже легче. В конце концов, он отец и, если со мной что-то случится...
     Я сказала об этом Труде, но она лишь сердито шикнула на меня. Как можно
думать  сейчас  о  таком.  Лучше  бы  я  вспомнила  какой  сегодня  вечер  и
помолилась. И я послушно твердила слова молитвы, как учили в монастыре:
     - Verbum caro factum eit et habitavit in nobis...?
     Боли становились все сильнее. Но я  была  так утомлена, что в перерывах
меж схватками даже  засыпала. И  опять приходила в  себя  с тягучим  стоном.
Кричать мне было словно бы стыдно.
     Толстая  Труда  тихонько  ходила, развешивая  у очага  детские вещички,
одеяла  и шкуры, чтобы нагрелись.  Помешивала  в каких-то горшочках,  отчего
пряный запах  распространялся по  комнате.  Мне  стало  грезиться, что  я  в
монастыре, в красильне, помогаю  сестрам красить ткани. Наверное это было от
того, что в комнате стоял пар от вываривавшихся коры ясеня и крапивы.
     И  опять забытье,  потом  опять боль. Но  в  какой-то  миг  я различила
привычные звуки утра - крики петухов, отдаленный звон колокола. Рождество!..
Я стала говорить, что людям надо  пойти в церковь... Господи, уже новый день
настал, а моим мукам нет конца.
     Труда  склонилась надо мной, лицо ее  было  усталым,  осунувшимся  и...
встревоженным.
     -  Бедная девочка, ты такая  худенькая. Тяжело тебе придется.  Вот что,
давай попробуешь походить.
     Походить?.. Я расплакалась. Сил не было  вообще. Но я так хотела родить
этого ребенка! И я встала,  еле  переставляла ноги, опираясь на Эйвоту и еще
одну женщину ходила от стены к стене, пока боль не стала непереносимой. Меня
просто скрутило  пополам. Еле дотащилась до кровати. Но  Труда, похоже, была
довольна. Потом пошарила у меня между ног и лицо ее вновь омрачилось.
     - Вы еще не готовы, госпожа. Придется ждать.
     Ждать? Сколько? Я  уже ничего не соображала  от боли.  Казалось  словно
стальные когти разламывают мне  поясницу, а  низ живота  вспороли ножом  и в
зияющую рану бьют деревянным колом. Я стала кричать, рычать, выть...
     Не знаю сколько это длилось.  Смутно различила, как  кто-то сказал, что
уже вечер,  и  что на всякий случай стоит  послать за  священником. Значит я
умираю. Я почти хотела смерти, как избавления от мук.
     Потом громко стукнула дверь и я различила гневный окрик Труды.  Мужской
голос что-то ответил. Значит пришел священник. Я умираю.
     Но надо  мной склонился  Эдгар.  Нервно дергал  застежку плаща,  рывком
отбросил его в сторону.
     - Сюда нельзя мужчинам! - вопила Труда.
     - Мне можно. Я отец.
     Я вспомнила,  что случилось  с Ральфом в  такой  ситуации. Какой  будет
позор,  если обомлеет  и  Эдгар. Хотела сказать, чтобы он  уходил,  но вновь
зашлась криком.
     - Кричи, кричи, любимая, у тебя это славно  получается! - почти  весело
говорил Эдгар,  обнимая и поддерживая меня сзади под спину. -  Хорошо, что я
успел. Теперь мы вместе и вместе мы сможем.
     Это  удивительно,  как  подействовали   на  меня   его  слова.  Я  даже
заулыбалась.  Но тут такая  боль... Кости  словно  затрещали, разошлись... Я
вцепилась в руку Эдгара, закричала.
     Он поддерживал меня, целовал мне виски, волосы. Я цеплялась  за него. И
даже Труда больше не гнала его, копошилась под одеялом между моих ног.
     - Ну вот и славно. Тужьтесь, леди, тужьтесь.
     Я  старалась,  рычала  сквозь  сцепленные  зубы.  Крепкие  руки  Эдгара
приподняли меня за плечи, придерживали.
     Труда покрикивала: еще! еще!
     И вдруг мне стало легче. Скользкий комочек плоти выскользнул из меня. Я
опала, закрыла глаза. Я так устала, что сейчас меня ничего  не  волновало. И
все же я улыбнулась, услышав счастливый смех Эдгара.
     Дитя  кричало, гомонили люди,  Эдгар  целовал  меня. Я  все  же открыла
глаза.
     - Гита,  у  нас  дочь. Ты  только погляди какую славненькую девчушку ты
родила!
     Он даже не огорчился, что не сын.
     Со  мной еще что-то делали,  но  я почти  не обращала на это  внимание.
Эдгар подошел вновь  и  в его сильных руках кричала, суча ручками и ножками,
крохотная девочка. И как же бережно он ее держал! А еще говорят, что мужчины
боятся новорожденных.
     Я взглянула на ребенка. Моя дочь  была прелестна. Она  таращила на меня
глазенки удивительной голубизны. И эти светлые волосики...
     - Она так похожа на тебя, Эдгар!
     - Конечно. Это же моя дочь. Моя!
     Я хотела взять ребенка. Хотела обнять Эдгара. Как же я их любила!
     Но уже спустя минуту я погрузилась в глубокий сон.
     Позже мне рассказали, что после  того как  девочку омыли и  запеленали,
Эдгар  вынес ее в зал. По старинному обычаю поднял над головой и сказал, что
признает ее своим ребенком. Сказал, что нарекает ее Милдрэд.
     Милдрэд  -  старое  саксонское имя.  Так звали  мать  Эдгара.  Это было
фамильное имя Армстронгов.
     Потом Эдгар пировал с мужчинами в зале. Потом уехал.
     Когда я проснулась, его уже не было в Тауэр-Вейк.



     Январь 1133 года.

     Я работала над новым гобеленом.
     Прежде я предпочитала вышивать в своем покое наверху. Однако после того
как  супруг  почти месяц продержал меня  там под замком, я  велела перенести
станок с  натянутым полотном  в  солар.? За время  заточения  мне до коликов
надоела моя комната;  а в соларе были большие окна, застекленные  прозрачным
сирийским  стеклом,  пропускающим много света, и ткать здесь можно  было  до
самых сумерек. К тому  же, как  я  заметила,  именно  в соларе  предпочитали
проводить  время мой муж  и  братья  Блуа. А  я  не  могла  отказать  себе в
удовольствии, под предлогом работы, навязать им свое общество.
     Вот   и  сейчас  я  вышивала,  а  они  попивали  вино  и  вели  беседы,
расположившись  у  камина.   Я  почти   не   поворачивалась   к   ним,  хотя
прислушивалась  к  каждому  слову.  Они  все еще обсуждали недавние события,
когда этот предатель Ральф де Брийар дал показания в пользу моего мужа.
     Я с досадой рванула запутавшуюся нитку. и прикрикнула на своих девушек:
неужели им невдомек, что уже смеркалось  и  для работы мне нужны свечи?  Мне
все  труднее становилось сдерживать плохое настроение,  и то, что я таила  в
себе, невольно выплескивалось на полотно.
     Тона, что я выбрала для картины, были большей частью сумрачные: черные,
темно бардовые, иссиня-фиолетовые. И лишь по краю шли яркие зигзаги- - алые,
желтые,  оранжевые  с  всполохами золотых нитей.  В  центре полотна светлыми
нитями   я   вышила   вереницы   скелетов,   приплясывающих,   извивающихся,
сплетающихся  в хороводе.  Так  я  изображала ад,  пляску смерти.  Это  была
новомодная, но мрачная тема. Я  начала вышивать ее еще в период  заточения и
она отображала то, что творилось у меня на душе.
     - Почему, миледи, вы вышиваете такую страшную картину?
     Ко  мне  обращался мой  пасынок  Адам. В  последнее время  он постоянно
крутился рядом, хотя понятия не имею, чем  было вызвано  его расположение. Я
даже заподозрила, что это сарацинское отродье попросту жалеет меня.
     Еще  в ту пору,  когда после  мятежа Гуго Бигода Эдгар запер меня, Адам
внезапно начал оказывать мне знаки особого внимания. Регулярно наведывался в
мое узилище, приносил какие-то нелепые подарки. Он изводил меня болтовней, и
если  мне  случалось  бросить  на  него взгляд,  неизменно отвечал  какой-то
по-дурацки радостной улыбкой. Поначалу, когда  я была  напугана и терялась в
догадках, как  обойдется со  мной супруг, я  проявляла  снисхождение  к  его
бастарду. И когда наконец Эдгар удосужился навестить меня в месте  заточения
-  сухой, спокойный,  холодный  -  Адам  даже встал между нами, словно желал
защищать меня. Тресни моя шнуровка! - до чего же это раздражало! Ведь я дочь
короля, Эдгар не смеет далеко заходить в  своем гневе, и уж по крайней мере,
я не нуждаюсь в заступничестве его незаконнорожденного ублюдка!
     Но вскоре гнев  моего мужа как будто утих. Он  позволил мне выходить из
башни,  вновь стал  любезным  и внимательным. И вновь посещал меня по ночам.
Похоже  мое  месячное заточение  было единственным  наказанием, на какое  он
решился.
     Я успокоилась, но совсем не надолго.  Новый мятеж  саксов разгорался, и
отец  прислал  в Норфолк  для выяснения обстоятельств  происходящего братьев
Блуа.  Увы, худших  кандидатур король не мог выбрать. Подумать только  -  он
прислал для разбирательства моего недруга Стефана и моего  первого любовника
епископа  Генри Винчестера!  Последнему, как  представителю  святой  церкви,
вменялось в обязанности разобраться в моих семейных отношениях. И я тряслась
от унижения  и  ярости,  когда мой брошенный любовник вел со  мной беседы  о
долге и послушании, с затаенной усмешкой  выслушивал мои сбивчивые жалобы на
супруга.  Генри  явно торжествовал,  и  весь  его вид свидетельствовал,  что
ничего иного  он и не  ждал от  такой особы, как я. До чего же  унизительно,
когда  бывший  возлюбленный  убеждается  до  чего ты  неблагополучна  с  его
приемником, да еще и делает вид, что сочувствует.
     В ту  пору я еще надеялась,  что из-за  мятежа на Эдгара  обушится гнев
короля.   Но  все  испортил   Ральф.  План  продуманный   Гуго,  был  просто
великолепен, и еслибы ральф не дал показаний против него, ничего не помешало
бы  этому  плану осуществиться.  А этот  ничтожный  дворянчик  присягнул  на
Библии, что вовсе не попустительство графа стало причиной волнений саксов, а
своевольство и  преступные действия рыцарей, привезенных мною с  континента.
Хотя, причем здесь я? Эдгару самому следовало бы догадаться, что Гуго  Бигод
не тот человек, какой скажет "аминь", когда его бесчестят и изгоняют.
     Теперь можете понять, какое настроение было у меня  на это Рождество. Я
рассчитывала, что состоится суд, мятежных саксов закуют в цепи, а я выступлю
едва  ли не  единственной  особой, рдеющей  о прекращение  беспорядков. Но в
итоге эти  саксы  остались пировать Святки  в  Гронвуде и, пока не  миновала
Двенадцатая ночь,? они пьянствовали здесь,  веселились с рыцарями Стефана, а
сам  граф Мортэн и мой муж поощряли  их, говоря,  что ничто так не скрепляет
дружбу, как мировая чаша, выпитая в период Рождественских торжеств.
     Адам вновь остановился рядом со мной, опираясь о раму станка. Одет, как
маленький лорд: в пурпурный камзольчик с куньей опушкой по подолу, а пояс из
чеканных звеньев точно у принца. Эдгар баловал своего ублюдка до неприличия.
Мне же Адам надоел, как зубная боль. Я в сердцах дернула нитку. Оборвала.
     - Почему вы всегда сердитесь?
     Ух и задала бы я ему трепку!  Но он наконец отошел к камину,  где сидел
Эдгар и Блуаские братья. Они расположились у небольшого резного столика, ели
фрукты, попивали вино, беседовали. Я мотала  нитки, порой поглядывая на них.
И почему это Стефан  и Генри  не  уезжают? Будь  это  кто иной, я  бы только
радовалась гостям в  Гронвуде. Эти же... То  устраивают просмотр  разводимых
Эдгаром  лошадей, то  ездят  с ним  на  охоту, даже  несмотря,  на  нынешнюю
холодную зиму.  О  политике  почти  не  говорят, а все те же чисто  семейные
разговоры, о женах, о ребятишках. С ума сойти! И я, чтобы слегка расшевелить
эту  благостно  настроенную компанию,  осведомилась,  как поживает  первенец
моего милого кузена Стефана.  Всем известно, что они с Мод до сих пор прячут
от людей  это маленькое чудовище, который на  шестом  году  жизни не владеет
речью и словно звереныш кидается на нянек.
     Стефан  проигнорировал  мой  вопрос,  однако  его   светлый  ус  нервно
дернулся. И сейчас же заговорил о том, что Мод снова родила, а их второй сын
Уильям  - просто  ангел.  При этом  он упомянул мою сестру  Матильду, и я  с
удивлением узнала, что  та наконец  в тягости и  должна  родить этой весной.
Король Генрих ждет и надеется, что она подарит ему внука.  Нетерпение короля
столь велико,  что он  объявил -  если  у Жоффруа  и  Матильды  родится дитя
мужского  пола, он  велит подданным  повторно присягнуть дочери-императрице,
так как именно через нее продлится венценосный род Вильгельма Завоевателя.
     - Ну,  а ты, милая кузина, - Стефан все  же  повернулся ко мне, - когда
порадуешь нас вестью, что небо не обделило тебя способностью к деторождению?
Смотри, Бэртрада,  если будешь  тянуть  с  этим,  граф Эдгар того  и  гляди,
наплодит бастардов от иных леди. Вот совсем недавно...
     Он  резко умолк.  Я  бы и не  обратила  на  это  внимания,  если бы  не
заметила,  как  епископ  Генри  сделал  ему предостерегающий жест.  Или  мне
показалось? Я встретилась глазами с мужем и отвернулась. Родить ему ребенка,
стать брюхатой,  тяжелой,  неуклюжей... И  еще и  родовые  муки. Отчего  это
мужчины полагают, что женщина только и думает, как бы понести, да произвести
на свет их потомство?
     Несколько минут  я усердно работала иглой. Под  моей рукой кривляющийся
скелет поднял ногу, словно хотел раздавить отвратительное насекомое.
     Мужчины за моей спиной толковали о лошадях, о собаках, о том, что после
нынешней снежной зимы нужно ждать  небывалых паводков и следует позаботиться
о  целостности  дамб  и  привести  в  порядок водоотводные  каналы.  До меня
доносился голос Эдгара, и это был мягкий, чарующий голос...
     Я снова украдкой взглянула на мужа.
     Помоги мне Пречистая Дева! - он все еще нравился  мне! Сейчас он  сидел
расслабленно  откинувшись на  спинку кресла и  заложив ногу на ногу,  и чуть
покачивая ею, отчего  свет огня в камине отсвечивал  на его расшитом золотом
полуботинке. Как  же  он  всегда элегантен, мой муж. Как  красиво  ниспадают
складки  его длинной  туники, как  изящно  свисают с  локтей опушенные мехом
верхние рукава. Мне нравился его гордый профиль, завитки отросших каштановых
кудрей.
     Почувствовав  мой взгляд,  Эдгар чуть  повернулся - и  у  меня  мурашки
прошли по спине. Дьявол и преисподняя! Отчего мое глупое сердце начинает так
колотиться,  когда он вот так глядит на меня! Я хорошо знала этот его взгляд
-  долгий бесстрастный  взгляд  золотистого кота.  Эдгар  и  обладал  той же
гибкостью и чувственностью кота,  как и  истинно  кошачьей  любовью к  уюту,
теплу, покою, перемежавшемуся вспышками деловой активности.
     Длинные пучки свечей оплывали ароматным воском. Мои женщины тихо  пряли
в углу. Стук их веретен действовал усыпляюще. Да и время было уже позднее. Я
увидела, что Адам заснул на разосланной у камина большой шкуре. Эдгар сделал
знак одной из  женщин унести  его. Зевнул и Стефан.  Граф Мортэн  вообще был
ранней пташкой.  Поднимался  обычно чуть свет, а  дремать  начинал, едва  на
вечер в замке поднимали мосты. Вот и сейчас его голова то и дело клонилась в
полудреме. Разговор же Генри  с Эдгаром, наоборот, оживился. Епископ говорил
о  своем зверинце,  для которого ему так и не удалось приобрести африканских
львов, а  потом  стал  допытываться, не приходилось  ли Эдгару  видеть  этих
царственных животных в зверинцах восточных правителей.
     Господи, и что за ерунда в головах у этих мужчин?
     Похоже  Генри  позабавило  выражение  недовольства  на  моем  лице.  Он
поднялся со своего места и направился ко мне.
     - О, да это никак пляска смерти! - едва  взглянув на гобелен, определил
он.  При  это в его голосе звучала ирония.  Уж Генри  понимал. Что заставило
меня выбрать столь мрачный сюжет.
     Игнорируя его  интерес я,  сделала  знак женщинам  и они стали  снимать
полотно с кросен. Я вышла. В переходе меня так и обдало холодом. Я стояла за
дверью солара, глядя вниз, куда вдоль стены вела высокая лестница без перил,
и с грустью вспомнила, сколько раз  в арке под ней меня поджидал  мой верный
Гуго,  как возбуждающи были его неожиданные  нападения, поцелуи,  объятия...
Увы, я скучала без Гуго. В моей жизни словно пропала некая острота ощущений,
ожидание неожиданностей. Но я понимала,  что вряд ли мне стоит  надеяться на
скорую встречу с Гуго Бигодом.  Особенно теперь, когда он  обвинен в  смуте.
Ему, бедному, еще долго придется скрываться.
     Я  совсем  замерзла  пока  шла  по холодным переходам замка.  Однако  в
спальном  покое  уже  был  растоплен  камин,  горничные  прогревали  постель
глиняными грелками, набитыми горячими угольями. И, когда я окинула  взглядом
все,  что здесь  находилось, мне  пришло  в  голову,  что  даже  моя  сестра
императрица Матильда не смела мечтать о подобных удобствах.
     Здесь все говорило о  вкусе и  умении Эдгара сочетать нормандский образ
жизни  с  изнеженностью  Востока. Свечи  в  наших покоях всегда имели особый
запах  -  к  воску  добавлялись  аравийские  благовония,  дрова  для  камина
доставлялись  отменно высушенными. Мебель была из теплого золотистого  дуба,
вся  в искусной  резьбе, часто  с инкрустацией  из перламутра,  меди  и даже
полудрагоценных камней. А ложе... Поистине оно могло называться королевским.
Оно находилось  на особом возвышении, к нему вели три обтянутые  алым сукном
ступени,  а  за резным бордюром  ограждения лежали тюфяки, набитые соломой и
шерстью,  поверх   них  -  перины  из  мягчайшего  орлиного  пуха,  простыни
несравненного  по  тонкости полотна с кружевными прошвами и одеяла из куньих
шкур. И над всем  этим  мягким великолепием возвышался балдахин столь  пышно
драпированный, столь  богато  вышитый цветными узорами,  да еще  окаймленный
длинной шелковистой бахромой, что, пожалуй, половина наших доморощенных леди
Норфолка предпочти бы пошить свой лучший наряд из подобной ткани.
     И  как все  это не могло улучшить настроения? А вот выходит  не  могло.
Особенно,  как  подумаю,  о  том,  какие  плотские неуемные  желания,  какие
бесстыжие фантазии приходят в голову моему мужу, когда он  ложится со мной в
постель.
     Вскоре после того, как  совершив  вечернее омовение я легла,  пришел  и
Эдгар. Я  постаралась  дышать ровно, притворяясь,  что  сплю. Увы,  когда он
откинул полог и коснулся  меня, по  его  учащенному дыханию,  я  поняла, что
сейчас произойдет. Невольно сжалась, слыша,  как шуршит его одежда,  пока он
раздевался.  Сквозь ресницы при свете камина  я видела его нагое мускулистое
тело. Признаюсь меня уже не так смущала его нагота, я даже находила, что мне
приятно глядеть на его тело - хорошо сложенное,  ловкое и очень сильное. А в
том, как он резко скидывал через голову камизу,? было нечто, что взволновало
меня.  И  я  невольно вздохнула,  нарушив видимость своего сна.  Эдгар сразу
заметил это, тихо  засмеялся  и скользнул в  постель  быстро  и  легко,  как
дурачившийся мальчишка. Но от его веселья я невольно  сжалась. Понимала, что
он уже в предвкушении этого бесстыдства.
     - Ах, супруг мой, я так утомлена...
     Ну  почему  жена не  имеет  права  отказывать  супругу в  постели?  Эта
обязательный наш долг - отдаваться ради  продолжения рода. А я вовсе не хочу
забеременеть. Даже больше: меня страшит перспектива умереть родами... Теперь
прибавьте   к  этому,  что  сам   процесс   совокупления  это   нечто  столь
унизительное,  когда  мужчина играет  вашим телом, словно  сытый  кот дохлой
мышью. И  я вынуждена  подчиняться, не испытывая  ничего,  кроме призрения и
стыда.  Даже поцелуи Эдгара...  Возможно они и были бы приятны, если бы я не
была так напряжена в ожидании того, что последует за ними. А  он,  словно не
замечая  моей  покорной пассивности,  словно чего-то хотел от  меня,  шептал
всякие нежные глупости, называл ласковыми дурацкими словечками.
     И вот его рука уже  скользит по  моей ноге, задирает рубашку. Рука была
такой теплой, словно он  и не пришел через ряд переходов, где в углах намело
сугробы.  Но это прикосновение заставило меня сжаться, словить его кисть, не
дав дойти туда, куда она  стремилась. И как всегда во мне оглушающей  волной
поднялся стыд.
     - Эдгар...
     Мои  мольбы  прервал  поцелуй,  страстный,  требовательный.  Но  я  уже
уперлась  в плечи Эдгара,  силясь его  оттолкнуть. И  тут  же его рука,  над
которой я потеряла власть, скользнула туда, куда я не желала ее допустить. Я
замычала, давясь поцелуем,  а он все наваливался на меня, целовал, торопливо
расшнуровывал мою рубаху на груди.
     Я извернулась под ним, почти вырвалась, но тут же оказалась лежащей  на
животе, вмятой лицом в подушку. Эдгар на  миг замер,  но я безмолствовала, и
он поднял мою рубашку едва не  до плеч и стал целовать мою спину,  поясницу,
спустился к ягодицам.  Было ощущение, что он желает съесть меня. Хуже того -
развратить. Он хотел сделать из меня разнузданную шлюху!
     - Нет!
     Я не смогла сдержать крик, когда он стал  коленом  раздвигать мне ноги.
Однажды он уже овладевал мной так. Так спариваются животные, и я не находила
себе места от стыда и унижения.
     Я напряглась, стараясь вырваться. Но Эдгар был сильнее, удерживал.
     - Тише, милая, тише...
     Он был таким сильным. Я такой слабой в его руках... Я сама не понимала,
чего хочу.
     Эдгар лежал на  мне  и,  словно забавляясь, легонько дул мне в затылок.
Мне стало щекотно.
     - Успокойся, Бэртрада. Доверься мне  и не будь столь напряжена. Ведь  в
том, что происходит между нами, нет ничего предосудительного. Мы муж и жена.
И апостол Павел не наказывал бы супругам заниматься этим, будь это грехом.
     Поцелуй в шею, долгий, ласкающий. По  моей спине поползли мурашки, но я
не желала сдаваться.  Я слабая  женщина и полностью в  его власти, но все же
последнее слово останется за мной. И уж если  мне не  избежать совокупления,
то спариваться мы будем, так как угодно мне.
     Я повернулась к Эдгару, легла на спину и, вытянула руки вдоль тела.
     - Владейте мной, супруг, только поскорее.
     Приподнявшись на локтях, он смотрел на меня.  Я  видела его синие глаза
под  завитками  волос, видела, как из них словно что-то  уходит. Потом Эдгар
отпустил меня, откинулся на спину, вздохнув.
     - Отдыхайте, Бэртрада. Я не стану вас насиловать.
     Какой равнодушный  и холодный сразу стал его голос. Я  ощутила,  как во
мне  закипает  гнев.  Ах,  тресни моя  шнуровка!  -  но  в  глубине души мне
хотелось,  чтобы он  продолжал... наваливался  на меня,  удерживал силой.  Я
долго лежала без движения. Когда же через какое-то время взглянула на Эдгара
- он спал. Дышал ровно и глубоко. Я еле подавила желание ударить его.
     Сон ко мне долго не шел, и я долго ворочалась на своей половине широкой
постели. Почему-то припомнились наши первые совместные ночи с Эдгаром, сразу
после  свадьбы. Я  и  тогда была  покорна  ему,  ведь  я  досталась  ему  не
девственницей и, чтобы  хоть как-то сгладить впечатление от этого, старалась
быть  ему послушной  во всем. Впрочем,  это обстоятельство  не произвело  на
графа  особого впечатления. Зато я ужаснулась  тому,  чему  он хотел научить
меня.  Он желал,  чтобы  я стала  разнузданной, как девка,  чтобы  не  могла
обходиться без этого, как без  еды или питья.  Какой же стыд жег меня тогда!
Помню,  что по утрам  я глаз не могла поднять на Эдгара, не могла даже подле
него  находиться.  А он, видя мое  состояние, все не  желал  оставить меня в
покое,  вечно что-то выдумывал, превращая наши  ночи в какое-то  безумие, но
этим только  раздражал  меня.  Он что не понимает, что мало какая жена любит
заниматься  этим? И  пусть  я и  досталась  ему  нечистой,  но  однажды я не
сдержалась, высказала ему, что он растлитель и... Он только смеялся, говорил
всякие нелепости, вроде  того,  что супружеское ложе создано не  только  для
выполнения  долга,  что  подле  друг  друга  люди  могут  получать  огромное
удовольствие. Я же понимала, что он попросту хочет сделать из меня  сучку во
время  течки,  чтобы я  начала  так же  подставляться, и тогда  он полностью
подчинит  меня. Гордый  граф Норфолкский, - еслибы  кто только знал в  какое
животное он превращается, едва ложится подле меня!
     Вот о чем я  думала, лежа  в нашей роскошной  графской  опочивальне.  Я
закинула руки за голову, мне не было холодно, так как служанки, набили камин
толстыми  поленьями,  которые  прикрыли  золой,  чтобы  горели  помедленнее,
сохраняя тепло  до зари. Опочивальня выстынет лишь к рассвету,  и  Эдгар уже
давно  отбросил  меховую полость  и спал  обнаженным.  Он  лежал на  животе,
отвернувшись  от меня, и в  какой-то миг  взглянув на  него, я уже  не могла
оторвать  взгляд. Я разглядывала выпирающие мышцы у него  на спине и  руках,
сильные плечи, крутой изгиб  ягодиц, полу прикрытых  куньим  мехом  одеял. В
своей  наготе  он  казался  даже более  сильным, чем  днем.  И это  был  мой
мужчина...  Но и я сильная  женщина.  Может  поэтому я хотела борьбы  с ним,
сопротивления, столкновения. И поражения. Он был единственным, кому потаенно
я мечтала уступить. Но только после борьбы, чтобы я подчинилась силе. Грубой
силе, если хотите. Но,  увы, Эдгар не желал борьбы. Он хотел приручить меня,
а я бы на это ни за что не пошла.
     Всхлипывая  от безнадежности, я наконец  заснула. А под утро,  когда от
каменных стен все же  потянуло холодом,  я,  начав зябнуть, почти машинально
придвинулась к Эдгару.  Он был таким теплым и, когда обнял меня и привлек, я
не воспротивилась.  Почти вписалась  спиной  в изгиб его  лежавшего на  боку
тела. Потом, в полусне, я поняла, что он все же овладел мною, проник в меня.
Но я хотела спать и  позволяла делать со  мной это. Даже когда он задвигался
быстрее и даже  чуть  застонал,  я продолжала  видеть сны.  В  конце концов,
подобное соитие  все же лучше,  чем когда он  принуждает меня  к разврату, а
свой долг супруги я выполнила.
     Когда все  окончилось,  мы продолжали лежать рядом и Эдгар  по прежнему
держал меня в объятиях. Даже поцеловал в плечо, почти мурлыча произнес...
     Я открыла глаза. Я четко услышала, что он сказал. Это было женское имя.
Гита. Имя его саксонской девки.
     Миг - и я была уже на ногах. Завизжала.
     Эдгар  резко  сел.  У  него  был  сонный и недоуменный  вид.  Проклятый
растлитель! Он обладал мною, своею женой в полусне, а грезилась ему иная.
     - Так Гита!? - вопила я. - Гита! Вот о ком вы грезите?
     Он потряс головой, сгоняя сон.
     - Что?
     Мне  не  оставалось ничего, как выложить ему все, что  я  думаю  о  его
бесстыдстве, его измене... Измене даже во сне, в мыслях.
     Он наконец понял. Вновь откинулся на подушки.
     - Успокойтесь, миледи. Идите ко мне. А то, что было, это уже в прошлом.
     Как он смел  мне так лгать? Я была вне себя. И - помоги мне Боже! - как
же я его ненавидела.
     - Я не желаю вас видеть, Эдгар! Вы...  Вы... Я уезжаю немедленно! Я еду
в Норидж. Подальше от вас.
     -Да куда  угодно,  во имя  всего  святого!  - раздраженно  буркнул  он,
отвернулся, натягивая на голову одеяло.
     Меня всю трясло. Чтож, я покажу ему!..
     Я стала  одеваться, даже не  кликнув слуг. Одела теплые  чулки,  нижнюю
тунику,  подбитое  мехом  дорожное  платье.  Зашипела,  скубнув  себя, когда
заплетала косу. К дьяволу! Эдгар еще побегает за мной.
     Я нарочно громко хлопала крышками сундуков, с грохотом  двигала стулья.
Признаюсь, мне бы хотелось, чтобы он удержал  меня, стал успокаивать. Я ведь
уже поняла, что он не спит. Слышала  его сердитое дыхание. Один  раз он даже
оглянулся на  меня. Я застегивала  булавку  фибулы?  плаща  и  ответила  ему
надменным взглядом. Ну же, начинай, проси меня остаться!
     Но Эдгар отвернулся. Да обрушится на него проклятие небесное!..
     На  дворе  едва  стало  светлеть.   У   меня  дыхание   перехватило  от
предутреннего мороза. Но оказалось не  я первая покидаю Гронвуд-Кастл. Милый
кузен Стефан как раз собирался прокатиться на рассвете верхом.
     Я застала  его у конюшен, и Стефан изумился, увидев меня в  такую рань.
Но я не стала отвечать  на его вопросы. Громко требовала седлать мне лошадь,
велела растолкать сонных грумов и охранников.
     Конюхи забегали, вывели  из  стойла мою Молнию. Но  я сейчас ненавидела
даже эту лошадь, подарок Эдгара. Мне было непереносимо все, что напоминало о
нем.
     - Кого же прикажете оседлать? - удивился грум.
     Я огляделась. В соседнем  с молнией стойле стоял высокий гнедой жеребец
с белой полосой на морде.
     - Вот этого.
     - Но это же Набег, любимый конь графа.
     - Вот его и оседлай, олух. Поторапливайся, когда тебе велят.
     Увести у Эдгара его любимца - было хоть малой, но местью.
     Набег нервно  бил копытом, пока его седлали,  рванулся  так, что конюхи
повисли на нем, пригибая вниз голову животного, оглаживали, успокаивая.
     Быстро светало.  Со скрипом  и  лязгом начали опускать поднятый на ночь
мост. У арки  мостовой башни уже верхом восседал Стефан. Слегка присвистнув,
видя какую лошадь я избрала.
     - Кузина, Набег - норовистый конь. Эдгар-то привык на нем ездить, а вот
ты...
     Не обращая  внимания,  я легко взвилась в седло и тут же резко натянула
поводья  Набега,  когда он  заплясал  подо мной,  рванул в  сторону.  Стефан
улыбнулся, оправляя мех своего капюшона.
     - Одно помни, Бэртрада, - набег не терпит хлыста.
     Недоставало, чтобы  Стефан давал мне наставления. К тому же неугомонный
Набег и так отвлекал мое внимание, грыз удила, кружил на месте.
     Наконец подтянулась  охрана, и я, сжав бока коня его в башенный проход.
Он так и рванулся, радостно заржал, вырвавшись на простор. Я только опустила
поводья -  и он уже несся навстречу морозному рассвету. От его дыхания летел
пар, словно от сказочного дракона.
     Снега  в этом году выпало  больше, чем  я  когда видела в  жизни.  Но в
последнее время снегопадов не было,  снег  промерз, а так как все  окрестные
дороги  уже расчистили,  он лежал сугробами вдоль колеи пути, и скакать было
легко.  Я  вихрем пронеслась  мимо окружавшего  замок  селения, поскакала  к
темневшему  на  возвышенности лесу. Только  под  сенью  деревьев оглянулась,
сдерживая  коня  поводьями.  Набег  тут  же  поднялся  на дыбы, но  я  ловко
пригнулась  к его холке, Откинулась, когда вновь опустился  на четыре  ноги.
Видела,  как  поспешают  за  мной  от  замка  охранники  на  своих  лохматых
лошаденках. Пусть поторопятся.
     Когда  я миновала лес, уже совсем рассвело. Набег  несся  вперед ровным
аллюром, упруго выбрасывая стройные черные ноги.  Мне совсем не  приходилось
его погонять. Наоборот - порой я старалась  его попридержать, но жеребец тут
же принимался метаться из стороны в сторону, показывая норов. Отвратительное
животное, не менее отвратительное, чем его хозяин. Но я смогу найти управу и
на того, и на другого.
     В глубине души  я все  еще надеялась, что  Эдгар опомнится и пошлет  за
мной.  Или, узнав  на  каком  норовистом  коне я  уехала,  поспешит  следом.
Поэтому,  когда  холод  зимнего  утра немного  остудил  мой  гнев, а возня с
непокорным, нервным Набегом  немного утомила, я замедлила ход настолько, что
мои сопровождающие почти поравнялись со мной.
     Теперь  мы  ехали  легкой рысью мимо покрытых снегом полей. В отдалении
чернели лачуги, лиловый  в лучах рассвета дым крестьянских очагов поднимался
вертикально  вверх.  Из отдаленной  церквушки долетел призыв  колокола. День
вступал в свои  права, но  было совсем не  похоже, что  из Гронвуда  вот-вот
примчатся гонцы от графа.
     Мне стало грустно. Как теперь быть? Вновь я повела себя как  строптивая
жена и в итоге получалось, что  вина  за  ссору окажется на  мне.  Однако  я
распаляла  себя воспоминанием, как муж обладал мною, грезя об иной, и гнев и
гордость давали мне сил не признавать поражения.
     Раньше я  умела  сдерживать свое дурное настроение. Но став графиней  и
госпожой я позволила давать волю своему гневу. Но в данный момент я выразила
его  отнюдь  не лучшим образом. Я  выместила свою досаду  на коне  Эдгара и,
забыв о предостережении Стефана, стегнула Набега хлыстом.
     Только опыт наездницы помогло мне  удержаться  в  седле,  когда  конь с
громким ржанием совершил невероятный скачек. Миг, и он уже несся во весь дух
по дороге, несся так, что у меня ветер засвистел в  ушах. Что ж, может это и
к лучшему,  - теперь  не остается времени для колебаний и сомнений. Привстав
на  стременах, склонившись к лошадиной холке, я вновь опустила хлыст на круп
Набега.  Вперед!  Эта  бешеная  скачка,  как  раз по  мне. В  какой-то  миг,
оглянувшись, я увидела позади вереницу отставших охранников. Я расхохоталась
и снова хлестнула коня.
     Но тут Набег,  оглашая округу  демоническим ржанием,  легко  перескочил
кучи снега на обочине дороги и понесся по снежной целине. Я понадеялась, что
снег достаточно глубок, чтобы  быстро утомить коня, но он мчался, не сбавляя
скорости и не отзываясь на мои попытки править.
     Мы  пронеслись мимо какой-то усадьбы,  миновали селение, несколько рощ,
перемахнули  через промерзший ручей, и только  тогда я стала  замечать,  что
движения коня замедлились.
     Заметив  в стороне  высокие заросли кустарника, я  постаралась вынудить
коня налететь на них. Я почти повисла на поводьях, направляя его. И он вроде
повиновался.  Вот  сейчас,  увидев  преграду,  усталый конь  остановится.  В
какой-то  миг мне  показалось, что замысел  удался:  Набег замер перед густо
сплетенными ветвями. Я даже перевела дыхание, расслабилась.
     Это  было ошибкой. Набег словно уловил,  что я  уже  не так цепляюсь за
него. Миг - и  он сильно и неожиданно взбрыкнул задом. Я взвизгнула и тут же
оказалась выброшенной из  седла,  перекинулась в воздухе и... Крест Честной!
Если бы  ветви  кустарника не смягчили мое падение,  уж не ведаю, чем бы для
меня   и   закончилось   сегодняшнее  приключение.  А  так   я  лишь  сильно
поцарапалась, потеряла сетку для  волос, да и напугалась как  следует. Когда
же я,  путаясь  в  разметавшихся волосах, полах плаща, юбках, раздирая ветви
кустов, наконец выбралась на открытое пространство, я оказалась совсем одна.
Набег маячил где-то далеко и с каждым мигом становился все меньше.
     Ну и  что мне теперь делать? Я огляделась.  Понятия не имела, куда меня
занес этот гнедой демон. Свиты моей не было и в помине, вообще нигде не было
заметно  никаких  признаков  человеческого  жилья.  Только  ровное  открытое
пространство, желтые сухие камыши да серое низкое небо над головой.
     С пол  часа я брела  сама не ведая куда, ругалась, а потом заплакала. Я
была  голодна,  я замерзла и понятия не имела, где нахожусь. К тому же лед у
берега  ручья,  вдоль  которого  я  пыталась идти, неожиданно  треснул,  и я
провалилась едва не по колено, промочив обувь, юбки, полы плаща.
     Но видимо небеса не совсем оставили меня. И хотя я насквозь продрогла и
даже  поскуливала  от  отчаяния,  но  вскоре  я  вышла  на  довольно  хорошо
проторенную дорогу. Когда из-за небольшой рощи впереди послышался мелодичный
звон бубенчиков и людские голоса, я безмерно  обрадовалась. Едва не кинулась
вперед, но  вспомнив  кто я, заставила себя  остановиться на обочине дороги,
стояла гордо  выпрямившись. Лишь  во  все глаза  глядела  на  приближавшуюся
кавалькаду, на  верховых, ехавших попарно, охраняя конный богатый  паланкин,
влекомый мулами в богатой сбруе, звон бубенцов которой я и услышала издали.
     Приближающиеся  меня  заметили, сначала просто глазели, потом на  лицах
появилось удивление, замешательство. Один из  отряда, подскакал к паланкину,
что-то говорил. Наконец они приблизились, занавеска паланкина откинулась и я
перевела дыхание, узнав знакомое лицо аббат Ансельма из Бэри-Сент-Эдмунса.
     - О, святые угодники! - воскликнул  аббат. - Миледи Бэртрада? Вы здесь,
совсем одна, в таком виде? Как такое могло случиться?
     Я  же смотрела как  тепло опушены лебяжьим пухом  его капюшон и  ворот,
какие  у  него  перчатки  на  меху.  А  я...   Представляю  какой  мой  вид:
растрепанная, исцарапанная, промерзшая до костей. Даже когда я велела аббату
не изводить меня вопросами, а помочь, голос  мой звучал, как-то надтреснуто,
почти просяще. Но Ансельм и  так  уже велел  своим людям  подсадить  меня  в
паланкин. И  как  же хорошо  было откинуться на меховые подушки в нем! Здесь
была  жаровня  - настоящая,  полная  углей  жаровня с бронзовой  крышкой.  Я
протянула  к  ней негнущиеся пальцы,  прижала  озябшие ступни. Все  никак не
могла согреться. Хвала  Всевышнему, добрый  Ансельм  дал мне вина.  Вот я  и
назвала  его  добрым. А  ведь  я  была  благодетельницей его  обители, щедро
жертвовала на нее, помогала Ансельму в кой-каких исках с соседями. Мог ли он
после этого быть со мной недобрым?
     Я медленными глотками  пила  вино,  с  удовольствием откусила пирожок с
начинкой  из  куропатки. Сама  же слушала,  болтовню  Ансельма,  что  де  он
возвращается из дальнего прихода  в Бэри-Сэнт-Эдмунс. И если будет на то мое
желание,  он  с  охотой окажет  мне гостеприимство в своей обители.  Я  даже
растрогалась. А  Ансельм уже говорил, что как только я обустроюсь и отдохну,
он немедленно пошлет гонцов в Гронвуд.
     Нет, нет, если его преподобие хочет оказать мне услугу, пусть не спешит
с  сообщениями обо мне. И я  даже улыбнулась,  представив,  какой  переполох
поднимется, когда я исчезну.
     Возможно  мне следовало  объяснить  Ансельму  причину  моего  нежелания
связаться  с  супругом,  но  он не  стал спрашивать,  даже понимающе закивал
головой.
     - Конечно,  дитя мое, как мне  вас  не  понять. Эдгар Армстронг не имел
права так оскорблять вас. А так уже по всему графству судачат об этом. Опять
он и эта несчастная заблудшая душа Гита Вейк.
     Он умолк,  но я уже  глядела  на него  во все глаза. А  в груди у  меня
словно собрался твердый  давящий ком.  Опять... Мой муж и  Гита...  Гита имя
которой  Эдгар  повторяет даже  во сне. Я даже перестала  дрожать,  так меня
опалил гнев.
     - Преподобный отче, извольте немедленно объясниться!
     Но аббат юлил, плел что он священнослужитель и не должен вносить раздор
в семьи мирян.  Я выжидала, чувствуя, что на самом деле он  совсем не  прочь
кое-что мне поведать.  В  конце  концов аббат не выдержал  - и все оказалось
даже хуже, чем я могла ожидать.
     - Она родила графу ребенка, - склоняясь ко мне  шептал Ансельм, едва ли
не смакуя каждое  слов. - И говорят Эдгар чуть ли не принял дитя из ее лона.
Конечно  еще счастье, что его  ублюдок дочь, иначе он готов был вновь  взять
любовницу  к  себе.  Он  ведь  просто  трусится  над своими  выродками,  над
сарацином Адамом, теперь еще этой... Но как он мог при этом так не считаться
с вами,  своей  законной  супругой,  как  мог  оставить  вас на Рождество  и
поскакать к своей  корячившейся в родах  шлюхе. А  дочь  он  прилюдно назвал
своей.  И нарек родовым именем Армстронгов -  Милдрэд. Теперь все в Норфолке
знают, что у графа Эдгара есть признанная дочь от любовницы.
     Я молчала.  Паланкин покачивался под мерную  поступь мулов, позвякивали
бубенчики, слышались голоса стражей  извне. В  полумраке я различала полное,
полыхающее гневом лицо настоятеля. Я отвернулась. Мне было больно и холодно.
Даже сердце словно оледенело.
     ???
     Я не  заметила, как меня настигла болезнь. Господь наделил меня крепким
здоровьем,  и  я почти никогда не простужалась. Но  теперь  в груди  у  меня
давило и жгло, дышала  я с хрипами, меня мучил болезненный кашель.  Жар  был
так силен, что временами я впадала в забытье.
     Однажды, придя в себя, я увидела рядом Эдгара. Он склонялся надо  мной,
лицо его было осунувшимся, под глазами круги. Щеки  были покрыты щетиной - а
ведь ранее обычно он тщательно брился.
     Я протянула руку и коснулась его колючей щеки.
     - Это ты?
     - Я с тобой. Теперь все будет хорошо.
     Сколько  заботы в  его глазах,  сколько  нежности в голосе.  И я  вдруг
расплакалась,  а Эдгар  обнял меня, и в  его  объятиях я почувствовала  себя
легче. Я так любила его в этот миг! Но с любовью пришла и гордость, и обида.
     - Ты предал меня. Ты с этой Гитой Вейк. Ее дочь... Я все знаю.
     Он баюкал меня, как ребенка.
     - Эдгар...
     - Успокойся. Думай только о нас. Ты моя жена и я не оставлю тебя.
     Я притихла, согрелась в его руках. Уснула.
     Странно, но именно после этого я стала поправляться.
     За  мной  был прекрасный  уход, я  лежала  в богатых  покоях загородной
резиденции  Ансельма,  в  тепле и роскоши. Часто, просыпаясь, я видела рядом
Эдгара. Он даже ночевал  в  кресле подле  меня.  Ухаживал за мной,  корми  с
ложечки,  рассказывал, в каком он  был волнении, когда я исчезла. Охранники,
потерявшие меня в тот день, с ног  сбились, обшаривая округу. Пытались найти
меня по  следам на снегу. А когда пошел снег, они  потеряли след и обезумели
от страха. А тут еще Набег вернулся без  всадницы на конюшню. Эдгар поначалу
думал,  что я  все  же отправилась  в Норидж, но когда узнал,  что в столице
графства я не появлялась, поднял на поиски всю округу.  Преступно повел себя
аббат  Ансельм,  не  прислав  сразу  весточку о  местонахождении  графини  в
Гронвуд-Кастл.
     Я  слушала  Эдгара  и  чувствовала,  как  вместе  с   силами,   ко  мне
возвращается  и  злорадное торжество.  Что ж, он заслужил это, учитывая  его
прежнее пренебрежение  ко  мне. А он и Гита... И его  эта незаконнорожденная
Милдрэд... Он уходил от этого разговора.
     Как-то   я   спросила,  где  мои   кузены,   Блуа.   Оказалось  тоже  в
Бэри-Сент-Эдмунсе. Они  не уедут, пока не убедятся, что  я выздоравливаю.  Я
хотела, чтобы они поскорей убрались.  Одно это уже стоило того, чтобы  пойти
на поправку.
     Стефан  и  Генри,  отдавая  дань   родственным  узам,  явились  ко  мне
проститься перед отъездом. Я приняла их  полусидя в кровати, опираясь спиной
на  взбитые в  изголовье подушки. Стефан  был приветлив, мы даже  обменялись
шутками.  Генри  держался несколько в стороне,  только перед  уходом,  когда
Стефан вышел, он приблизился, взял  мою руку своими, мерцающими от каменьев,
руками.
     - Я буду  молиться  о  тебе,  Бэртрада. О  тебе  и Эдгаре.  Но послушай
доброго совета: не забывай, что в Норфолке именно Эдгар фактический  хозяин,
ты же лишь номинальная владычица. Так устроен мир и тебе будет лучше принять
это. Эдгар же полюбит тебя, если ты дашь ему такую возможность.
     Я резко  выдернула свою руку. Увещевания Генри были невыносимы.  Чертов
лицемер!  Твердит  мне  о  моей  покорности и любви  к  Эдгару, а  небось не
осмелится  и под  пыткой признаться моему мужу-крестоносцу,  что  именно  он
испортил меня.  И я  не удержалась,  чтобы напомнить ему об этом. А заодно и
отметила, чтобы они со Стефаном не больно рассчитывали на моего мужа в своих
интригах. Ведь одно мое  слово  - и любому из их соглашений придет конец. Но
если граф Норфолк им нужен, то прежде всего пусть заручатся моей поддержкой.
     Нет,  я  не  потеряла  былую хватку  - об  этом свидетельствовало  лицо
епископа  Винчестерского, когда он покидал мой  покой. Ну  что  же, пусть не
забывает, с кем имеет дело.
     Вскоре  я  уже  начала вставать,выходить на  прогулки,  даже  принимать
посетителей.  Но  возвращаться  в Гронвуд-Кастл  не спешила. Мне нравилось в
Бэри-Сент-Эдмунсе, а  так как  из-за нынешнего  весеннего таяния  снегов  по
всему графству случились наводнения  и  Эдгар часто был в отъезде,  никто не
настаивал,  чтобы  я  покинула сей  гостеприимный  кров.  В  Бэри-Сэнт, даже
несмотря  на весеннюю  распутицу, не переставали  прибывать паломники, здесь
всегда было  много  приезжих,  всегда  можно  было  узнать  свежие  новости,
устроить небольшой прием, званный  ужин. Аббат Ансельм  всегда шел навстречу
моим желаниям.
     Но однажды Эдгар, навестив меня в промежутке между поездками, напомнил,
что пора бы  подумать о возвращении домой. Очевидно, лицо мое  при этом  так
переменилось, что Эдгар проговорил с насмешливой грустью:
     - Я понимаю тебя, Бэртрада. Ты  не родилась для роли хозяйки поместья и
жены, но  мы принесли клятвы  перед алтарем,  и  этого уже не изменить.  Нам
стоило бы обсудить, как жить дальше, и тогда мы избежим многих неприятностей
в нашем супружестве.
     Что ж, меня это  устраивало. Эдгар предлагал  мне нечто вроде сделки  и
лучше мы сразу решим чего ждать друг от друга. Это буду равные условия.  Без
всех  библейских нравоучений, что жена должна  во всем повиноваться супругу,
какие так унижают женщину.
     В тот день мы долго  разговаривали  с Эдгаром,  сидя за разделявших нас
столом, словно и в самом деле не супруги, а союзники, заключающие перемирие.
Условиями Эдгара  было, чтобы  я прекратила интриговать за его спиной, чтобы
не предпринимала никаких действий, не поставив его  в известность. В ответ я
потребовала, чтобы он больше  советовался со  мной в делах  управления и дал
свободу  перемещаться в наших владениях, не обращаясь  всякий  раз к нему за
разрешением. Только при условии, что он будет поставлен в известность о моем
пребывании, сказал он. Я  кивнула. И выставила следующее  условие: не желаю,
чтобы муж растлевал меня в постели, и  совокуплялся со мной,  только в целях
воспроизведения потомства.
     Мне понадобилась вся моя решимость, чтобы сказать ему такое. Когда же я
осмелилась  поднять  на   него  глаза,  лицо  Эдгара  было  холодным,  почти
безучастным.  Чтож,  он  согласен щадить  мое  целомудрие,  если  я, в  свою
очередь, обязуюсь  помогать  ему  в  хозяйственных вопросах, как  и положено
любой замужней  леди. И знаете,  меня несколько задело,  что после  интимных
вопросов,  он так  легко  перешел  на  темы  быта. Однако  соглашение,  есть
соглашение, и не выказав чувств, я обговорила с ним и эту тему.
     Были и другие вопросы, какие мы обсуждали. Эдгар заговорил об Адаме. До
тех пор, пока я не рожу ему  ребенка, он не видит никаких причин почему я не
должна  уделять  внимание  его сыну.  Однако взамен я потребовала, чтобы муж
прекратил позорить меня, изменяя с Гитой Вейк.
     - Она моя подопечная, а не любовница, - ответил он.
     - И родила на  это Рождество не иначе, как от святого духа, -  съязвила
я.
     Я видела, что на этот раз Эдгару куда  сложнее сохранить самообладание.
Я отвернулась и мы долго молчали. Когда же наконец наши взгляды встретились,
меня поразило то, что я увидела в  глазах Эдгара. Будь он женщиной, могла бы
поклясться, что этот крестоносец заплачет.
     Он заговорил тихо.
     - Не стану скрывать, что Гита из фэнленда родила действительно от меня.
И я не первый супруг  в подлунном мире, который живя с законной женой, имеет
еще  и  ребенка  на  стороне.  Однако между  мной  и леди  Гитой  давно  все
окончилось.  Это  случилось  еще  до  твоего приезда,  Бэртрада,  и если  ты
удосужишься  посчитать, то  поймешь, что  девочку  мы  зачали  уже давно. Но
клянусь  тебе, за все  время, что я был  твоим мужем, я не изменял тебе ни с
ней, ни с какой иной женщиной.
     Мне понравилось, что  Эдгар оправдывается  передо мной. Другие мужья не
снизошли бы до этого. Странно, но я ощутила даже некоторое презрение  к нему
за  это оправдание.  И  напомнила,  что  мне  ведомо,  как  он  посетил  эту
леди-воспитанницу,  когда  она рожала,  как  прилюдно  признал новорожденную
своим ребенком и дал ей имя Армстронгов.
     - Это  лишь то немногое,  что я мог сделать для ребенка, -  не поднимая
глаз  произнес Эдгар.  -  И  не  думал я, что  ты, сама  незаконнорожденная,
станешь упрекать  меня в этом.  Но,  повторяю,  между мной и Гитой  Вейк все
кончено. Я не стану больше порочить эту гордую женщину, а когда слухи  о нас
улягутся, я постараюсь исправить  нанесенное ей  зло и  подыщу ей достойного
мужа.
     Хорошие речи. Но с какой болью все было сказано!
     - Ты все еще любишь ее. Я знаю это... Я чувствую.
     - Хвала небесам, что хоть ревность ты способна ощущать.
     Я передернула плечами.
     - Ты мой муж, Эдгар, почему бы мне и не ревновать? И я настаиваю, чтобы
ты прекратил всякие встречи с этой женщиной и ее отродьем, прекратил...
     - Это непомерное требование, - резко перебил Эдгар. - К тому же девочка
Милдрэд  - мое дитя, и я желаю знать, как она живет, растет. Но повторяю - я
не стану изменять тебе с Гитой, не стану ни  позорить ее, ни заставлять тебя
ревновать.
     Я смотрела на него, ощущая, как растет мой гнев.
     - А теперь и ты послушай  меня, Эдгар. Если  я  узнаю, что о вас  пошли
новые  слухи, - а таковое  вполне может случиться, пока люди  будут  знать о
твоих  наездах  в  фэны,  -  то  клянусь   тебе  Господом  Богом,  Пресвятой
Богородицей  и   всеми   Святыми   заступниками   нашими,   твоей  Гите   не
поздоровиться.
     - Бэртрада! - Эдгар даже подался вперед. -  Я  готов считаться с тобой,
но не переступай через край моего терпения.
     Его терпения?!. Мне предлагают смириться  с  его свиданиями со шлюхой и
отродьем, а он еще смеет говорить о терпении!
     - О я знаю,  что говорю! Сам  дьявол тогда мне станет союзник, и я сама
не ведаю до чего доведет меня чувство униженности.
     Я  почему-то  задыхалась, как  от  бега.  Меня  душил  гнев.  И  еще  я
опасалась, что этот человек не уступит. Ибо меня  саму напугали  бездны, что
таились во мне.
     -  Не забывай Эдгар, что  я дочь Генриха  Боклерка, а  он не устрашился
даже ослепить и держать в подземелье родного брата!
     Только его лежавшие  на столешницы руки сжались в кулаки,  больше Эдгар
никак  не  выдал  своего  гнева. Смотрел на меня из под  нависающей на глаза
длинной пряди. Но, когда заговорил, голос звучал спокойно:
     - Если,  жена, начнешь меня пугать союзом  с сатаной, то учти: я еще не
потерял  связей с Орденом, а  братья-тамплиеры знают,  как  принудить  людей
вновь вернуться к Богу.
     И  всеже за его спокойной  интонацией  я угадала грусть.  А, значит, он
уступит. И я окончила - последнее слово должно было остаться за мной:
     - Тогда, муж мой, не доводи нас обоих до этого.
     Я вздрогнула, когда за ним громко хлопнула  дверь.  И перевела дыхание.
Похоже я победила.
     В первую ночь в Гронвуде Эдгар пришел ко мне. Это было наше примирение.
Все  было  высказано ранее,  оставался  только  супружеский  долг.  Мой  муж
выполнил его  без обычной своей разнузданности, быстро и просто. Я мола быть
даже довольна, если вообще можно быть довольной от этого.
     - Роди  мне сына, - попросил Эдгар перед тем, как заснуть. Понятно, для
этого люди и совокупляются.
     Наводнения в графстве стали причиной постоянной тревоги  Эдгара. Больше
всего его беспокоило  то,  что во  многих местах  море  прорвало плотины,  и
плодородные  земли  на  огромных  пространствах  пропитались  солью и  стали
непригодными для земледелия.  Пройдет не менее двух-трех лет, пока там вновь
смогут заниматься хозяйством,  а следовательно надо что-то предпринять, дабы
люди  не впали в крайнюю нищету. Но какое ему дело  до этих простолюдинов? Я
не понимала этого, хотя пыталась  посоветовать что-то разумное, ссылаясь  на
известные мне статьи  свода законов. И порой случалось, что  я удостаивалась
похвалы супруга за проницательность и смекалку.
     Когда миновала Пасха к  нашему  двору  прибыли  посланцы  от  короля  с
новостями. Мы узнали,  что  моя  сестра  императрица  Матильда  месяц  назад
разродилась  сыном мужского  пола,  нареченного в честь нашего  августейшего
родителя  Генрихом.  И  король,  как  и  намеревался  ранее, требует,  чтобы
английская знать вторично присягнула наследнице трона. Вместе с новостями мы
получили и  повелелние  явиться  в июле  в Нортгемптон, дабы в  числе прочих
лордов еще раз поклясться в верности моей сестре.
     Самым важным для меня во  всем  этом было то, что  я  вновь  окажусь  в
обществе самых  именитых вельмож и  дам и  смогу  ослепить  многих блеском и
богатством, которые приобрела, став графиней Норфолкской.
     Весь июнь я  посвятила подготовке  к этой поездке - обдумывала  наряды,
подбирала свиту, мои женщины вышивали эмблемы, гербы, вымпелы. Мне постоянно
приходилось советоваться с Эдгаром, и эти хлопоты сблизили нас. К тому же за
это время он ни разу  не посетил  Гиту - я  доподлинно это  знала  от Пенды,
откровенничавшего   с  моей  Кларой.  Преданный   пес  Эдгара  по-настоящему
привязался к мой потаскушке-фрейлине и не чаял в ней души,  не прощая только
ей блудни с каменщиком Саймоном.
     В наших отношениях с Эдгаром воцарился  мир.  Я была покорна по ночам и
даже  стала  привыкать  к  этой  стороне супружеской  жизни,  но  упорно  не
беременела. Ввиду этого я обещала мужу, что если не понесу ка времени нашего
возвращения  из  Нортгемптона,  то   обязательно  совершу   паломничество  в
Уолсингем.  Считалось,  что  Дева  Мария Уолсингемская  особо  благоволит  к
бесплодным женщинам.
     Бесплодие! Самый звук этого слова вызывал во мне содрогание. И какое бы
отвращение  я не испытывала к деторождению,  клеймо  бесплодной жены - позор
для  женщины.  Мне просто необходимо  было родить мужу наследника.  Сына. Уж
тогда-то  мой  супруг не  будет навязывать мне  Адама, тем более  перестанет
вспоминать, что  где-то в фэнленде у него имеется дочь. Ведь что такое дочь?
Принято  даже  выражать  сожаления  семьям,  если рождаются дочери.  И я  не
понимала, отчего  для  Эдгара  так много  значит, что  саксонка  родила  ему
подобное.
     Наконец настал день отъезда в Нортгемптон. Не знаю отчего король выбрал
для  созыва знати этот захудалый  городишко.  Может  потому, что  здесь была
хорошая римская дорога,  способствовавшая удобному подъезду, или потому, что
Нортгемптон  находился  в  центре  Английских  земель  и  сюда  должны  были
собраться  вельможи со всех концов его королевства. И, сколько же народу там
было! Я не стану говорить о сразу подскочивших ценах на жилье, ни о стихийно
возникшем там рынке. Скажу только, что мои  надежды оправдались и наш приезд
произвел должное  впечатление.  К  тому  же мне  было приятно  встретиться с
братьями Глочестером  и Корнуоллом,  с венценосным  отцом, даже этой  клуше,
королеве Аделизе, я была рада.
     Эдгар снял для нас удобный  дом  у здания ратуши, стоявший  бок-о-бок с
домом, где расположились Стефан и Мод. Мод  только недавно родившая третьего
ребенка   -  дочь,  нареченную  Марией  -  выглядела   очень  подурневшей  и
располневшей. Что однако не мешало Стефану окружать ее нежностью и  заботой.
И еще  меня удивило, что эта чета  привезла  в Нортгемптон  своего  первенца
Юстаса,  которого  ранее столь скрывали. Правда на  седьмом году жизни Юстас
наконец  заговорил, да так бойко,  словно  специально таился  все время,  не
желая  ни  с кем общаться. Однако,  клянусь венцом  терновым,  я в  жизни не
видела более  безобразного  ребенка,  всего  в  коросте, сыпи,  проплешинах.
Поэтому, когда  мы  с Эдгаром навещали  Стефана и Мод, я  старалась не долго
задерживаться  и удалялась, едва  в  покой  входило  это маленькое чудовище.
Которое, к тому же, так пялилось на меня.
     Вообще-то  на меня  многие смотрели. И, тресни  моя шнуровка, я никогда
еще не чувствовала себя такой красивой. А ведь мне было уже двадцать пять, в
этом  возрасте многие женщины, располневшие  и обессиленные  многочисленными
родами,  превращались  если  не  в  старух,  то  в  солидных  матрон,  каким
неприлично даже принимать  участие в танцах. Я же  была  стройна и легка как
девушка, я одевалась в  узкие блио по последней  моде и, если кто и шептался
за моей  спиной, что  за  время супружества я не понесла  от мужа,  да еще и
прославилась тем, что часто ссорилась с ним,  то  говорили они это скорее из
зависти. Ибо, что я считалась красивейшей из прибывших в Нортгемптон леди  -
бесспорно.
     И только родитель сбил с меня спесь, призвав к себе и сурово отчитав за
потворство  смутьянам  вроде  Гуго Бигода и  за  то, что я  не показала себя
доброй  женой  - тем  более, что сама  настаивала на  этом браке.И  спросил,
почему я до сих пор не беременна.
     Да, король  был груб  со  мной, и это  несмотря,  что  я преподнесла  в
подарок гобелен "Пляска смерти". Но я едко парировала выпады отца, напомнив,
что  и его законная дочь не беременела в своем  первом  браке  с  германским
императором, да и для графа Анжу  родила  только  на шестой год супружества.
Если, конечно, не упоминать ту грязную историю с рождением у нее бастарда от
некоего Гая де Шампер.
     Но  едва  я упомянула о том деле, отец так  осадил меня, что  я ушла от
него едва не в  слезах.  Хотя, я сама виновата, ведь знала же, как на короля
действует  упоминание   имени  того  крестоносца.  Те  события  держались  в
строжайшей тайне. Хотя шила в  мешке не утаишь, и люди шептались, что король
Генрих нанял специальных ловцов  за людьми, обещав  им огромную сумму,  если
они доставят к нему живого иль мертвого оного сэра Гая.
     Вот так обстояли дела при дворе  к тому времени, когда в сером  тяжелом
соборе  Нортгемптона  знать  присягала  на  верность  моей  законнорожденной
сестрице Матильде. Но я слышала и разговоры, что не все жаждут оказаться под
пятой женщины,  и присягают  Матильде,  лишь надеясь, что  мой отец проживет
достаточно долго, дабы его внук Генрих успел подрасти и достигнуть возраста,
когда корона перейдет к  нему, минуя Матильду,  и за Генрихом  I  на престол
воссядет Генрих II.
     По  завершении  длившейся  несколько дней  церемонии  присяги  начались
всевозможные  развлечения, в  том числе и соколиная  охота,  совсем  недавно
вошедшая в моду при дворах правителей Европы. После крестового похода рыцари
переняли ее навыки  у  арабских  эмиров, и охота с птицами  стала  считаться
самой  изысканной.  Хорошо  обученные пернатые  хищники -  сапсаны. Кречеты,
ястребы - были необычайно редки и стоили баснословных денег.
     У  моего отца уже  имелось около дюжины славных охотничьих  птиц,  и он
проводил с  ними немало времени на вересковых пустошах близ  Нортгемптона, а
местная  знать  неуклюже  пыталась  подражать   ему  в  этом.  По-настоящему
обученных   соколов  найти  было  нелегко,  и  прыткие  торговцы  втридорога
продавали желающим пернатых хищников,  большинство из которых были дики и не
прошли дрессировки.  Часто такие  птицы,  спущенные  с руки во  время  лова,
попросту улетали, покидая незадачливых владельцев.
     Я  не раз видела, как презрительно  хмыкал король, глядя  на таких  вот
горе-охотников. Зато была приятно  поражена, когда мой  супруг  сумел  среди
предоставленных  на  продажу  птиц  определить  действительно  пригодных,  и
спускал их с перчатки на  дичь с  ловкостью истинного знатока. Король и двор
отметили это его умение, Эдгар Норфолк сразу стал очень популярен, с ним все
советовались,  и даже  король  неоднократно  беседовал  с  ним  о  тонкостях
соколиной  охоты, обсуждал достоинства тех или  иных птиц, а узнав,  что мой
супруг обучился  лову с птицами еще в  Святой Земле,  неоднократно приглашал
его к себе, желая узнать особенности этой забавы на Востоке.
     Но что  особо  восхитило и  обрадовало  меня,  так это, что и мне Эдгар
преподнес  в  подарок  прекрасную охотничью  птицу.  Это  была  великолепная
длиннокрылая самка кречета, привезенная из Исландии.
     - Вы моя жена, миледи,  у вас все должно  быть наилучшим. Я же обязуюсь
обучить вас, как напускать птицу на дичь и как подзывать ее.
     Порой Эдгар бывал просто очарователен. Я даже поцеловала его в щеку.
     Первое время мы уезжали с  ним  в холмистые пустоши за  городом  только
вдвоем. Эдгар  объяснял мне  все тонкости напуска, пояснял детали, объяснял,
что  самки  кречетов  крупнее  и  агрессивнее  самцов,  но  легче  поддаются
обучению.  Самцы  же  ценятся не так высоко, их редко  используют в охоте  и
держат в основном для получения потомства.
     - Когда мы вернемся в Гронвуд, - говорил Эдгар, поправляя  на моей руке
перчатку с крагой,? чтобы сокол не поранил меня, - нам, душенька, непременно
надо  будет  завести  свою  соколятню,  разводить   собственных  птиц.  Ведь
равнинные,  болотистые угодья  Норфолкшира  прекрасное  место  для  охоты  с
соколами.
     Я почти не слушала его, любуясь  сидящей  на запястье  птицей. Да  и не
хотелось мне сейчас думать о  возвращении в  Гронвуд. Конечно  Эдгар  теперь
возьмется  за разведение  птиц,  как  до  этого  занялся  разведением  своих
лошадей, своих  борзых. Он всегда  находил  себе  какое-то занятие.  Но  мне
хорошо  было здесь,  подле короля,  среди  равных себе. Да и на день  Святой
Маргариты??  король  обещал устроить большой  пир, на котором мне непременно
хотелось присутствовать.
     Но пока  главным для меня оставалась охота.  И  каждое утро мы  с мужем
отправлялись на  пустоши.  Мой кречет уже неоднократно  бил для  меня мелкую
дичь, какую слуги поднимали из вереска ударами бича - жаворонков, куропаток,
бекасов. Наивысшим достижением считалось подбить на охоте цаплю. И когда моя
длиннокрылая охотница  забила  ее, Эдгар сказал,  что теперь мы смело  можем
примкнуть к королевской охоте.
     Он не ошибся. И в положенный час исландский кречет показал себя во всей
красе.  Это  было в  день, на  какой  Генрих назначил пир. Но до него король
решил нагулять аппетит на соколиной охоте. Мы с мужем приняли участие в этом
выезде. И на охоте  случилось так, что когда сокольничие спугнули из камышей
большую серую цаплю, первой своего сокола  на нее напустила Матильда. Однако
напустила, когда птица была еще далеко, и король попенял ей за торопливость.
Но и его  ждала  неудача.  Его сокол-сапсан, когда с  него сняли  клобучек и
подбросили,  не обратил внимание  на главную дичь,  а понесся за пролетавшей
мимо стаей грачей.  Вот тогда, по  знаку Эдгара, я сорвала клобучек с головы
кречета  и  свистнула, насылая  его. И  моя  красавица  не подвела, взвилась
стремительно ввысь, сделала круг и заметив цаплю, понеслась прямо к ней.
     Ах какое же это  удовольствие  видеть, как  мой кречет набирал  высоту,
описывая  круги, словно  следуя  виткам невидимой  спирали.  Огромная  серая
цапля,  заметив его, шарахнулась прочь, изо всех сил работая крыльями. Но ей
было  не избежать  удара. И  все  охотники  невольно  закричали,  когда  моя
охотница, опередив цаплю и поднявшись над ней, стремительно напала на нее.
     - Давай, давай! Рази! - кричала я, запрокинув голову и хлопая в ладоши.
До чего же это было азартно!
     Но  оглушенная  цапля  все же  смогла  освободиться  и полетела дальше,
однако тяжело и  неровно.  Кречет же, не желая сдаваться, вновь  по  спирали
поднялся над ней и повторил нападение.  И как! Он летел,  как  стрела, вновь
мастерски ударил, разя сильными когтями задних пальцев.
     На  этот раз  цапля  рухнула  вниз,  и я,  а  также король и остальные,
пришпоривая лошадей, поскакали туда, где упали обе птицы.
     Эдгар  крикнул  сокольничему, чтобы тот готовил дохлого голубя  и кинул
его  как "прикормку" кречету. Пока охотники  подбирали  убитую им  цаплю,  а
кречет  лакомился голубятиной, все вокруг поздравляли меня  с удачей.  Я  же
была просто счастлива.  В какой-то миг  заметила, как на меня смотрит Эдгар.
Он подъехал, возвращая мне птицу уже в клобучке. Склонился.
     - Ты сегодня такая хорошенькая, Бэртрада. Просто светишься.
     Давно он не говорил мне таких слов. У меня в груди разлилось тепло.
     Король окликнул нас, сказав, что ждет обоих на  пиру, где мы попробуем,
как его повара приготовят добытую моим кречетом цаплю. Я чуть поморщилась и,
повернувшись к мужу, шепнула:
     - Как бы они не  старались, думаю жаркое  из  цапли не придется мне  по
вкусу. Оно всегда отдает болотом и жестковато.
     Порыв ветра  бросил завитки волос мне на глаза.  Эдгар стал ласково  их
убирать.  Я  увидела проезжавшую  мимо  Матильду  и  -  могу поставить  свое
янтарное  ожерелье против  ломаного пенса - в ее глазах читалась откровенная
зависть. Уж наверняка ее Жоффруа  Анжуйский ни на  йоту не  бывал с  ней так
нежен и предупредителен.
     У  меня было  приподнятое  настроение, я не хотела  еще  возвращаться и
Эдгар  был согласен со  мной. И как же  мы носились верхом, как гоняли своих
коней! Это ведь  такое удовольствие нестись вскачь,  наслаждаясь  прекрасным
аллюром  породистых  лошадей,  наслаждаться  солнцем,  бьющим в лицо ветром,
простором! Мы далеко умчались от всех, скакали, обгоняя друг друга. А вокруг
волновались под ветром  вересковые заросли, темнели  разбросанные то  там то
здесь  купы огромных  буков, блестели на  солнце ручьи. Из под  копыт  коней
время от  времени  то вылетала  стая куропаток  и  уносилась  в  сторону, то
неожиданно заяц выпрыгивал из под широкого лопуха, несся прижав длинные уши.
А  кони  продолжали  скакать,  упруго выбрасывая  ноги, перепрыгивали  через
кусты, то, врезаясь в ручьи, поднимали фонтаны искрящихся на солнце брызг.
     В какой-то миг  я  остановила  Молнию,  натянув поводья  и  откидываясь
назад.  Эдгар  тут же подъехал, склонился в седле,  и  обняв меня за  талию,
притянул  к себе,  стал целовать. И  поверите  ли... Я отвечала ему с пылом,
какого и не ожидала в себе.
     Но наконец я освободилась.
     - Думаю уже следует подумать о приличиях и возвращаться.
     Я старалась говорить достойно, однако все еще задыхалась после поцелуя.
У Эдгара в глазах  плясали  чертики. Он  вновь обнимал  меня,  я вырывалась,
смеясь.
     Все же мы проделали немалый путь и, когда вернулись, наши кони были все
в мыле. Мы въехали под мрачную арку городских ворот, не  спеша поехали вдоль
нависающих над головой выступами этажей строений. Они стояли так  тесно, что
почти   соприкасались  кровлями,   не   позволяя   солнцу  высушить   всегда
скапливающуюся  на  мостовой грязь. Только  у дома,  какой  снял  Эдгар было
открытое  пространство и  даже мощенная булыжником площадка, куда можно было
ступить, не измарав башмачков и подола. Выскочившие из дома слуги, приняли у
нас лошадей.  Я стала  подниматься по узкой лесенке наверх,  в нашу комнату.
Эдгар шел  следом и,  оглядываясь, я  видела  его  взгляд, догадывалась, что
сейчас произойдет. Слова не успела  молвить,  когда он прижал меня  к стене,
стал целовать. Я уперлась руками в его грудь, делая попытку вырваться, но он
был так силен, не отпускал меня... Я задыхалась, у меня кружилась  голова, я
вся  дрожала.  А его руки  уже  мягко  мяли  мою  грудь, он запрокидывал мне
голову, целовал шею. У меня стали слабеть колени...
     ...И конечное это должно было случиться!
     Эти  городские дома, узкие,  неудобные, тесные! Здесь приходилось  жить
всем  скопом,  ютясь  вместе  со свитой  и  слугами.  Никакого  этикета  или
уединения. Да и вряд ли кто из свиты мог решить, что днем можно вот так...
     Но  сожалеть  об  этом  было  уже  поздно.  Дверь   с   резким  скрипом
растворилась и в покой влетел, громко  топая, этот безобразный ребенок Юстас
Блуаский.  Застыл, глядя  на нас  из под  покрытых болячками век. А  тут еще
голоса, скрип ступеней, вошли Клара  Данвиль, моя Маго с ворохом платьев,  а
тут еще и Пенда...
     Я  отскочила от  Эдгара, как ошпаренная.  А они  все сначала растерянно
стояли кто  где, потом  Клара стала  что-то лепетать, Маго, как бы ничего не
заметив, принялась укладывать платья, а Пенда церемонно сообщил, что прибыла
Блуаская чета. В довершение ко  всему Юстас,  стал раскачиваться  на  двери,
явно  наслаждаясь  ее скрипом,  и  не сводя  с нас  не по детски серьезного,
мрачного взгляда.
     Один Эдгар не казался ни взволнованным, ни смущенным.  Спокойно оторвал
от двери это Блуаское отродье, передал его Кларе, потом попросил всех  выйти
и передать Стефану с Мод, что вскоре мы будем к их услугам.
     Я стояла лицом  к стене,  нервно  пыталась  привести  в порядок волосы,
шнуровку у горла.
     - Бэртрада ... - окликнул меня муж.
     Но я шарахнулась от него.
     - Какой стыд!.. Какой позор! Что теперь о нас станут говорить!..
     Признаюсь, я рассердилась.  Ведь, что может сравниться по бесстыдству с
плотскими утехами в дневное время! А  я...  А мы... Мне хотелось плакать. Но
Эдгар словно и не замечал моей досады.
     - Успокойся, милая. Мы же муж и жена, мы у себя дома.
     Но заниматься таким беспутством, когда еще не  настала ночь!... Нет,  я
не произнесла этого вслух. Но мне было стыдно, так непереносимо  стыдно. Вон
даже эта распутница Клара смутилась, а Маго... Да еще этот покрытый коростой
Юстас, который уже сейчас рассказывает внизу родителям, об  увиденном.  Нет,
уж лучше  я прямо  сейчас спущусь к Стефану и Мод, чтобы, объяснить, что это
простое недоразумение. И я, говоря это Эдгару,  отталкивая его руки, все  же
выскочила  на лестницу, а когда  входила в прихожую,  то вновь  растерялась,
стояла  перед  Стефаном   и  Мод,  заливаясь  краской,  словно   нашкодившая
послушница. Мне  ли было не  заметить  ироничный  блеск в их  глазах. Но мне
помог Эдгар, взял нежно под руку, осведомляясь у гостей, известно ли им, как
отличилась его  супруга на  сегодняшней соколиной охоте? Мод и Стефан тут же
стали уверять, что все об этом только и говорят, и они почтут за честь, если
на пир к Генриху Боклерку мы поедем вместе. Дабы отведать жаркое из цапли, -
добавил я, и все рассмеялись.
     Вечером  мы поехали  на пир. К тому времени, я  полностью успокоилась А
выглядела я... Ах тресни моя шнуровка! - до чего же я сама себе нравилась!
     На  мне было нарядное бархатное блио редкого  персикового цвета,  тесно
облегавшее мою грудь и бока. Его длинный шлейф  и ниспадающие до самого пола
рукава  были подбиты  черно-золотистой узорчатой парчой. Я еще не появлялась
прилюдно в этом наряде, чувствовала как он мне  идет, видела, как завистливо
поглядывают  на  меня дамы и  даже, -  не всегда же мне быть второй!  -  моя
законнорожденная титулованная сестра Матильда. И еще бы ей не  смотреть.  Ее
одеяние из зеленого  сукна ни шло ни  в какое сравнение с моим нарядом,  но,
что  и  говорить,  Матильда  никогда  не  умела  как  следует  подать  себя,
уверенная, что ее статус наследницы престола вполне может заменить красоту и
изящество. Единственная  достойная деталь ее  туалета - легкая розовая вуаль
из розового с серебристой каймой муслина - была поднесена ей моим супругом.
     Поистине Эдгар знал толк в дамских нарядах, и это совсем не умаляло его
мужских достоинств!
     Как раз сегодня я спрашивала  у него совета, собираясь на пир, и именно
Эдгару принадлежала мысль добавить к моему блио украшения из темных гранатов
в  золотой оправе: длинные  серьги,  спускающиеся  едва ли  не до  ключтц  и
восхитительный пояс,  небрежно  охватывающий  мои  бедра  и  застегивавшийся
крупным гранатом немного ниже живота. Его концы свешивались почти до колен и
волнующе покачивались. Когда я двигалась.  Прибавьте к  этому тонкую золотую
сетку для волос и чеканный золотой  обруч вокруг лба  - и вы поймете, как  я
выглядела на пиру.  Даже мой  брат  Ричард Глочестер,  отнюдь  не блиставший
галантностью,  неожиданно произнес столь вычурный комплимент, что я невольно
рассмеялась.  Но   следующий  вопрос  Роберта  поставил  меня  в  тупик:  он
полюбопытствовал имела ли я уже беседу со стюардом двора, отцом Гуго Бигода?
И  когда  я  отрицательно  покачала  головой, Глочестер  попросил,  чтобы  я
снисходительно отнеслась к просьбе сэра Роджера.
     - Но я ведь всегда милостиво относилась к Бигодам, - ответила я, но при
этом оглянулась, поискав глазами Эдгара. Вряд  ли бы ему понравилось, то что
я сказала.
     Супруг  мой  выглядел в этот вечер  не  менее  элегантно,  чем  я.  Его
бежевого бархата с серебряной вышивкой кафтан ниспадал мягкими складками  до
колен, а по подолу был опушен  полосой  нежного куньего меха. Талию стягивал
пояс из чеканных пластин, украшенных янтарем,  и такой же янтарь светился на
рукояти свисающего сбоку  кинжала. Свои волосы Эдгар зачесал с боков  назад,
но спереди они ниспадали на лоб естественно вьющимися прядями.  Граф Норфолк
стоял о  чем-то беседуя с Генри Винчестерским,  но  почувствовав мой взгляд,
оглянулся  и  подмигнул  мне.  Я  отвернулась,  пряча невольную улыбку.  Мне
нравился неожиданный легкий флирт меж нами. И я знала  к  чему он  приведет.
Этой ночью, даже  неудобства и теснота нашего городского жилища, не помешают
Эдгару взять меня...  Взять...  Я ощутила,  как  по спине прошли мурашки.  И
готова была  признать,  что хочу этого.  Этой  ночью...  Я по-прежнему стану
упираться, но он возьмет свое. А я уступлю...
     Когда  все  стали располагаться  за  длинными,  расставленными "покоем"
столами,  мы с мужем сели  рядом. Эдгар не удержался, чтобы не  огладить под
скатертью мое колено. Я тут же ущипнула его за руку. Он лишь рассмеялся.
     С  первой подачей блюд  в зал  внесли  добытую моим кречетом цаплю. Она
была  как  следует выдержана в  соусах и отлично прожарена. Но Эдгар  все же
негромко заметил  мне,  что я оказалась  права, и  мясо цапли  действительно
жестковато. Я только улыбнулась:
     - Я ведь нередко бываю права, не так ли, супруг мой?
     Он игриво смотрел на меня.
     - Клянусь своим сердце, что сегодня не стану спорить с вами, миледи.
     Вскоре  начались танцы. По  большей части я  танцевала  с  Эдгаром.  Мы
стояли  в  шеренге танцующих,  медленно  и величаво  расходились  скользящим
шагом, делали повороты, поклоны. Но  потом музыка стала звонче и мы ускорили
шаги, разбились на  два хоровода  -  то дамы образовывали внутренний круг, а
мужчины снаружи, то, кружась, дамы выходили  наружу,  а мужчины, притопывая,
сходились   во  внутреннем   кольце.   Стало  веселее,  даже   низкий   свод
Нортгемптонского  замка не так  давил на голову. В красноватом свете факелов
мы  скакали  и кружились,  поочередно  меняя  партнеров,  и вот  уже  Уильям
Ипрский, мой  бывший жених, смущенно теряется, когда  вынужден обнять меня и
обвести вокруг себя,  то я ударяю в  ладоши с лукавым Джеффри де Мандевилем.
Ах, как же чудесно, что мы прибыли в Нортгемптон!
     Факелы чадили  от  колеблемого воздуха,  развевались  вуали,  слышались
хлопки,  смех.  Обходя зал, скользя среди  шеренги танцующих,  я то находила
Эдгара, кружась сплетала с  ним пальцы,  тут  же уже смеялась  над тоскливой
физиономией  графа Суррея, успевала обменяться шуткой с  братом Реджинальдом
Корнуоллом, дальше...
     В первый  миг я решила,  что  мне померещилось. Неясный  свет  факелов,
чередование света и тени, нечеткие силуэты.  И  вот,  словно  заведенная,  я
делаю оборот ладонь  к ладони с  Гуго Бигодом. Я только моргнула,  узнав его
высокую  худую  фигуру,  коротко стриженные светлые волосы,  блеснувшие  под
усами в улыбке зубы.
     - Гуго!..
     - Тсс,  Бэртрада.  Постарайся после  полуночи быть у  старой часовни  в
замковом саду. Я буду тебя ждать, радость моя...
     И вот я уже  делаю оборот с другим танцором. Со следующим, следующим. Я
невольно стала озираться, ища  взглядом Гуго.  Не  померещилось же  мне? И в
какой-то момент я его увидела, стоявшего у занавеси  возле арки входа в зал.
Гуго  смотрел  на  меня улыбаясь, но тут же  вышел  и  только ткань занавеси
колебалась, словно в подтверждение, что он все же был тут. Но это немыслимо!
Король  Генрих  объявил  Гуго  смутьяном,  появись  он  при  дворе -  и  его
немедленно схватят. И все же он имел дерзость явиться. Назначил мне встречу.
Как же он тосковал по мне, если пришел даже с риском для своей свободы!
     Пожалуй мне не сразу удалось справиться с волнением. Эдгар заметил это.
     -  Может ты устала, милая? Ты вдруг  так  погрустнела.  Хочешь, покинем
пир?
     Я согласилась, что несколько  утомлена.  Охота, езда  верхом, потом это
застолье,  танцы.  И я бы  и  впрямь ушла, однако  именно  сегодня  Матильда
настояла, чтобы я осталась ночевать с ней.  Мы ведь сестры, а нам  так редко
приходится бывать вместе. Я говорила все  это  мужу, опасаясь только, как бы
он не уличил меня во лжи, решив спросить об этом Матильду.
     Но он лишь погрустнел.
     - Конечно, я понимаю. Придется велеть вашей прислуге остаться в замке.
     Знаете,  я  почти  почувствовала  себя  виноватой,  почти  была  готова
отказаться от задуманного. Ведь что такое Гуго? И  как он смел назначать мне
свидание,  когда сам должен понимать, что я при муже? Однако я промолчала. Я
хотела  встретиться с Гуго, мне было любопытно с ним поговорить. Он ведь так
поддерживал меня ранее, был так верен, когда Эдгар открыто игнорировал меня,
принуждал подчиняться.
     Но едва я оказалась в отведенном мне покое, то  пожалела, что осталась.
Брр, как там было неуютно  и мрачно. И если, даже живя  в тесноте городского
дома  с  Эдгаром,  я  не  была  лишена некоего  комфорта,  каким  так  любил
обустраивать свой  быт  мой супруг, то в этих  сырых  комнатах  воняло мочой
чужих псов, а постель  по сути представляла собой ящик с соломой. И хотя мне
выделили  постельное белье  и  одеяло,  но как же ворчала  моя  Маго,  когда
взбивала солому  на ложе, а Клара даже расплакалась,  поняв, что ей попросту
придется  спать  на  полу  в  прихожей.  Чтобы хоть как-то  развеять  дурное
настроение,  я пару  раз дернула Клару за косы и отвесила увесистую пощечину
уныло сопевшему пажу.
     Однако тут  пришел сэр Роджер  Бигод, отец Гуго,  с корзиной  фруктов и
ароматными свечами. Следом за ним слуги внесли лохань с теплой водой. Стюард
вел себя необычайно предупредительно, поглядывал на меня взглядом преданного
пса. Что  ж,  не так уж  и плохо иметь  должником лорда-стюарда королевского
двора.
     Я  тут  же  осведомилась, отчего  среди приглашенных  не  было Утльяма,
старшего сына Бигода, на что тот ответил, что позже я все узнаю.
     Когда он удалился,  я  сняла деревянный ставень с окна. Светила  полная
луна, где-то протяжно ухал филин. Было тепло. Прекрасная ночь для  свидания.
А Гуго...
     Свечи,  принесенные сэром  Роджер, были с  отметинами, рядом с которыми
стояли цифры,  означающие  промежуток  времени  - часы  и  половины  часа. Я
опустилась в кресло и стала сонно смотреть, как желтый воск тает у латинской
цифры X. Это означало, что мне ждать еще целых два часа.
     Чтобы как-то  скоротать  время,  я пошла к  Матильде. Она еще не спала,
просматривала какие-то свитки. На меня даже не глянула, но ее нерасположение
только взбодрило меня.  Я стала  донимать сестру расспросами,  отчего супруг
отпустил ее одну, когда еще не  забылась история о ней и  Гае Круэльском. Не
опасается ли Жоффруа, что возле Матильды опять объявится некто...
     Мне все же удалось задеть Матильду. Она гневно отшвырнула перо.
     - Не тебе заботиться о  моей нравственности,  Бэртрада. Но если желаешь
знать, в мире нет второго Гая де Шампер, а следовательно графу Анжуйскому не
к кому более меня ревновать.
     - Неужели? Ну, а если бы твой  отважный крестоносец все же пожелал тебя
увидеть и, пользуясь отсутствием  Анжу,  тайно  прибыл в Нортгемптон? Или он
так боится гнева нашего отца, что не решится на встречу с возлюбленной?
     Матильда откинула за плечо волну распущенных рыже-каштановых волос.
     - Ты не  понимаешь, Бэртрада. Сэр Гай перво-наперво не пожелал бы своим
появлением скомпрометировать меня. Особенно теперь, когда я на вершине славы
и за мной так следят.
     Я чуть  вздрогнула. А как же я и Гуго?  Понимает  ли  он, чем я рискую,
встречаясь с ним? И  я отвлеклась, спросив у  сестры, уверен ли ее муж,  что
маленький Генрих Анжуйский его сын? Похож ли он на отца?
     Матильда как-то по особому гордо улыбнулась.
     - О мой Генри Анжу! Он чудесный и Жоффруа ни на миг не сомневается, что
это  его ребенок. Наш сын наследник графств Анжу, Мэна и Турени,  герцогства
Нормандии и  Английской короны.  А  похож он...  В  нем  сразу  видна  кровь
Завоевателя. И он рыжий.
     Я ничего не смыслила в детях. Но если Матильда не лжет и ее сын пошел в
род  Вильгельма  Завоевателя -  он удержит Англию.  Если до того  ее  сможет
удержать Матильда.
     Говорить нам больше  было  не  о чем  и я пошла  к  себе. Глядела,  как
медленно  тает воск на свече. Боже, еще нет и XI. А меня так клонит в сон. Я
еще  какое-то  время  ворочалась  на  неудобной  кровати,  чувствовала,  как
покалывают соломинки сквозь простыню.
     Разбудило  меня покашливание спавшей у порога Маго. В покое было темно,
только лунные потоки  вливались  в открытое окно.  Свеча с делением  на часы
догорела до основания, а значит время уже перевалило за полночь. Но воск еще
не остыл, я ощущала его  запах и  значит  не так сильно я и проспала. Однако
подниматься  и  куда-то идти  не хотелось. Я согрелась под одеялом, мне было
так  удобно во вмятине осевшей под моим телом соломы. Стоит ли  вставать? Но
Гуго... Мне  вдруг стало любопытно,  как долго он  сможет меня ждать.  Пусть
ждет. Или уходит.
     Снова я спала и  снова меня разбудил кашель няньки. Нет, это становится
просто невыносимо.
     - Маго, поди вон. Ты мне мешаешь.
     Она послушно удалилась, а я лежала окончательно потеряв сон,  глядела в
окно.  Свет  луны уже был не так ярок,  небо стало сереть. Ночи  в июле  так
коротки.  Интересно  ждет ли меня Гуго или,  отчаявшись, ушел? Да и  где  он
пропадал все это время? И  что имел в виду старый Бигод, говоря, что позже я
все узнаю? Ведь по нему было видно, что он знает о моей намечавшейся встрече
с его сыном. Но дождется ли меня этот сын?
     Ух,   как  мне  вдруг  стало  это  важно!  Гуго,  влюбленный,  дерзкий,
нетерпеливый... Мне с ним было легко, как ни с кем иным. Мы с  Гуго понимали
друг друга, нам всегда было  весело, мы дразнили всех, устраивали розыгрыши,
дерзили, издевались. Издевались даже  над  Эдгаром. А без Гуго я  вмиг стала
беззащитной.  И вспомнилось, как унизительно мне было находиться под замком.
Возможно, если  бы не желание мужа обрюхатить меня,  то  я бы и по  сей день
была  узницей в Гронвуде. А вот Гуго сумел ему отомстить за меня, поднять по
всему Норфолку  мятеж, так, что Эдгару уже было  не  до  кары  жены, свою бы
голову спасти.  И все это для меня сделал  Гуго. Вот это поклонник! И сейчас
он ждет меня. Конечно же ждет!
     Я  вскочила,  торопливо  накинула  поверх  рубахи  длинную  вельветовую
накидку,  шнуровала  башмачки.  Скрутила  узлом  волосы,  кое-как  заколола.
Немного   растрепана,  но  ничего   -  это   даже   придаст  мне   некоторую
соблазнительность.
     Я не стала никого будить, тихо перешагивала через спавших слуг.  Борода
Христова!  - как обычно  ругался Гуго, -  я  совсем подзабыла, что  когда  в
замках останавливается  столько вельмож, их люди спят где угодно,  и по сути
весь путь мне то и дело приходилось  перешагивать через  спавших в переходах
людей, спотыкаться о чьи-то тела, наступать на чьи-то руки. Наконец спуск по
узкой лестнице привел меня к  двери в сад. На  улице было сыро, вился легкий
туман. Но уже достаточно рассвело и  я легко  нашла в глубине сада  мрачную,
словно высеченную из каменной глыбы, часовню.
     Гуго меня  ждал. И как же  он налетел на  меня,  как  обнял, как  гнул,
кружил, целовал, как  быстро и  жадно скользили его руки  по моему телу. Мои
волосы  окончательно растрепались, рассыпались  по спине,  упали на глаза. И
откидывая  их,  я  неожиданно  заметила,  что Гуго  не  один, что за ним  на
ступенях часовни, сидит еще один закутавшийся в плащ человек. Его отец.
     Что это - свидание под неусыпным оком  родителя? Я торопливо оттолкнула
Гуго.
     -   Объяснись,   Гуго.   Разве   ты   не  в  состоянии  уразуметь,  как
компрометируешь меня подобным свиданием?
     Я увидела, как сэр Роджер поднялся, подошел к нам.
     - Помилуй Бог, миледи. Я потому и пришел на вашу встречу, дабы никто не
сказал дурного.
     -  Скажут  дурное,  раз  я  вообще решилась  на  встречу  с  человеком,
обвиненном в разжигании смут!
     Я услышала, как горестно вздохнул старый Бигод. Гуго же был весел.
     - И  все  же ты  пришла, Бэрт.  А  значит  не менее  моего хотела  этой
встречи. Но и заставила же ты поторчать нас здесь, Хотя иного я от тебя и не
ожидал,  памятуя  какая  ты  чертовка.  А  вот  моему  отцу,  да  еще с  его
ревматизмом...
     - Я никого не принуждала себя ждать. Да и не давала обещаний прийти.
     - Однако и от супружеского ложа ты сегодня отказалась. А ведь твой сакс
весь вечер глядел  на тебя, как  кот на  сметану. Чертовка  Бэрт!  Заставила
этого хлыща все же забыть свою бледную саксонку.
     Я невольно заулыбалась. Но тут вперед выступил сэр Роджер.
     - Выслушайте  нас, миледи Бэртрада. При  дворе еще  не  знают,  что мой
старший сын Уильям  Бигод недавно скоротечно скончался в одном из монастырей
Нормандии.
     Мы с Гуго невольно переглянулись  и  тут же отвели глаза, пряча улыбку.
Уж  я-то знала, сколь страстно желал Гуго смерти старшему брату. Теперь все,
чем владеет его  отец достанется именно ему. Думаю, не стой сейчас подле нас
опечаленный сэр Роджер, я бы охотно  поздравила  Гуго  с  удачей.  Но старик
находился рядом и все сокрушался:
     - Подумать  только, такая пустячная  царапина  на руке,  полученная  на
охоте, но началось воспаление, мой Уильям не прожил после этого и месяца.
     Он  сокрушенно махнул  рукой  и  отошел.  Гуго  же  увлек меня  за угол
часовни, и сжимая мои запястья, торопливо зашептал:
     -  Понимаешь, Бэрт, теперь я  единственный наследник в роду  Бигодов. И
должность  стюарда двора, и  наши владения в Саффолке, Норфолке,  все должно
стать моим. Но не станет, пока Генрих Боклерк не сменит гнев на милость. Мой
отец у короля на хорошем счету,  но и он не  осмеливается просить за меня. А
вот ты... Ты всегда была любимицей короля и ты сможешь замолвить словечко за
своего верного рыцаря. Я ведь всегда был твоим рыцарем, Бэрт.
     Я  резко вырвала  у него свои руки. У меня появилось ощущение, что меня
просто используют. Я считала, что Гуго, рискуя свободой, ради меня пробрался
в  Нортгемптон, а он попросту рассчитывал,  что  я стану вымаливать у короля
ему прощение.
     - Ступай к дьяволу, Гуго!..
     Но он не давал мне уйти.
     - Послушай, Бэртрада, Эдгар не всегда будет так милостив к тебе. И тебе
еще  не  раз понадобится  моя поддержка. Конечно в  Норфолкшире я  не  смогу
появляться, но Саффолк ведь совсем рядом, И я буду близко, тебе всегда будет
на кого положиться, у кого найти поддержку. Ух и дел же мы натворим, Бэрт! А
сейчас тебе только и нужно, что сказать королю, что подняв мятеж в Норфолке,
я действовал по твоему повелению,  чтобы отомстить за  то,  что  муж заточил
тебя...  Мне же ты поможешь.  Я тогда  смогу открыто появиться  в  Восточной
Англии, буду рядом, стану твоим человеком.
     Он  снова  и  снова убеждал  меня,  ловил мои  отталкивающие его  руки,
целовал,  прижимал   к  себе.  Даже  не  обиделся,  когда  я  наградила  его
несколькими весьма ощутимыми пощечинами - только беззвучно смеялся...
     Но  я  все  же  ушла, не  сказав ни "да" ни "нет".  Я  была разгневана.
Однако, уже лежа в постели, подумала, что Гуго кое в чем прав. И может снова
мне понадобиться.
     Поэтому на другой  день,  сразу после  трапезы,  я  добилась  встречи с
отцом.  Это  был далеко не самый приятный  наш разговор.  Но в конце концов,
король  пообещал, что  примет Гуго.  Уж  если тот  и в  самом  деле  остался
единственным  наследником Бигодов, да еще и шел на поводу у столь неразумной
женщины, как я.
     К  Эдгару  я вернулась  в  самом  приподнятом  настроении.  И  что  же,
спрашивается, ожидало  меня, когда я подъехала  к снятому  им  дому?  Бегали
слуги, на телеги грузили баулы с вещами, выводили лошадей. Мрачный Пенда, не
взглянув  на меня,  пояснил,  что  граф велел готовиться  к  отъезду, и  мне
следует поторопиться со сборами.
     Я бегом кинулась по лестнице. Эдгар  стоял  в верхней комнате, наблюдая
как разбирают и складывают нашу кровать.  Я  так и налетела на него: как это
мы уезжаем, когда еще вчера он и не заикался об этом? Как это уезжаем, когда
большая  часть  вельмож еще предается  увеселениям в Нортгемптоне  и я  тоже
желаю остаться?
     Эдгар спокойно обернулся  к слугам, вежливо попросил всех выйти. И  мне
не понравилось, как он поглядел на меня, когда за ними закрылась дверь.
     -  Сейчас  ты  перестанешь  визжать, Бэртрада, и подчинишься  мне,  как
своему мужу и господину.
     Было в его голосе нечто, заставившее меня вздрогнуть. Я узнавала  те же
интонации,  какие  звучали,  когда Эдгар изгнал  моих рыцарей,  а меня велел
посадить под замок. И я постаралась успокоиться, спросила, что заставило его
принять столь неожиданное решение, ведь еще вчера...
     Ух, как сверкнули его глаза. Чисто по волчьи.
     - Вчера все было иначе. И моя  жена не  бегала  на свидание к человеку,
который для меня в одной цене с чумой.
     Ах вот как! Не  знаю как и у кого он выпытал  все,  но я вдруг  ощутила
гнев. И  я  не боялась его, хотя бы потому, что  в Нортгемптоне я находилась
под защитой отца, и супруг не сможет помыкать мной, словно своей крепостной.
Я так и выкрикнула ему это в лицо.  Что же до свидания на какое он намекает,
то оно вовсе не было тем, о чем он думает, я не изменяла ему с  Гуго Бигодом
и...
     Я и ахнуть не успела,  когда вдруг оказалась прижатой к  стене, а  рука
Эдгара сомкнулась  на моем  горле. Едва  не  задохнулась,  а  он  спокойно и
холодно смотрел на меня.
     - Мало того,  что вокруг меня все только и шепчутся, как  ты бегала  на
встречу с  Бигодом, мало  того,  что смеются за моей спиной...  Моя  жена  и
человек, которого я объявил своим врагом,  который считается в  Норфолке вне
закона... Так-то ты поддерживаешь честь нашей семьи, Бэртрада?
     Эдгар наконец  разомкнул руку  и я, кашляя и  задыхаясь, осела на доски
пола. Я испугалась  его. Ранее он  ничего подобного себе не  позволял.  Даже
когда я открыто восставала против него. И если бы я не была так напугана,  я
бы подняла крик, стала  звать на помощь,  подняла скандал, чтобы все узнали,
как  обращается с дочерью  короля  этот грубый  сакс. Однако я  только терла
горло и смотрела на  его шнурованные  сапоги,  которые сейчас  находились  в
такой опасной  близости. Ведь он  всего  лишь грубый  сакс... И я лишь робко
попросила меня выслушать.
     - Эдгар, все совсем не так, как ты думаешь. Мы с  Гуго выросли  вместе,
он мне как брат и я не изменяла тебе с ним... в библейском смысле. Но у него
умер старший брат, теперь Гуго  может унаследовать все. Вот он  и его  отец,
сэр Роджер Бигод, встретились со мной и попросили замолвить словечко отцу...
     Я  осеклась  и даже зажмурилась,  когда Эдгар присел  рядом.  Заговорил
медленно, но все так же страшно.
     -  Ты  все  же  не  понимаешь,  Бэртрада.  Я  объявляю  этого  человека
преступником, король  соглашается со мной, а ты  тут же просишь за него. Это
еще худшее  предательство,  чем просто измена, разве не  понимаешь?  Так  ты
унижаешь меня перед  королем, показываешь, что мое решение  для  тебя ничто,
что  я  вообще  не играю  для  тебя никакой роли,  как  супругу и  правитель
графства. Что же ты за жена тогда, чего стоят все твои клятвы перед алтарем?
И что тогда за семья у нас, в  конце концов, когда ты бегаешь  на свидание к
моему врагу и просишь за милость для него?
     - Это не  было свиданием, -  упрямо  повторила  я.  - Мы с Гуго, как  я
сказала,   виделись  не  наедине.  Там  присутствовал  и  стюард  двора,  он
засвидетельствует, что мы с его сыном не любовники...
     Я осеклась, едва он поднялся, вновь сжалась. Но нет, он был спокоен.
     - Ты ведь не глупа, Бэртрада, и  должна понять, что после случившегося,
после  того, как просила за моего врага, я не смогу показаться при дворе. Ты
поставила меня в такое положение... И мы уедем немедленно. В данной ситуации
это  лучшее, что  можно  сделать.  А  то,  что  ты  не совершила супружеской
измены... Что ж, я готов в это поверить. Ты слишком холодна, чтобы изменить.
Ты неспособна ощутить чувственное влечение.
     Вернувшись в Норфолк, мы начали новый этап нашей жизни  -  порознь. И я
вновь таила обиду. Хуже чем  Эдгар оскорбил  меня, не возможно было унизить.
Он дал  понять, что во  мне есть изъян, не позволяющий  мне даже переспать с
другим. Что же, я отомщу ему.  Нет, я  не собиралась  наставлять ему рога. В
чем-то он был прав - мне это было отвратительно. Однако я знала, как сделать
ему больно. И моей местью станет эта его ненаглядная потаскуха из фэнленда -
Гита Вейк.
     ???
     Мне не понадобилось специально  расспрашивать  о  саксонке. Разговоры о
ней я  слышала непрестанно. Так я  узнала, что  купцы с континента,  ведущие
торговлю шерстью, охотно  ведут с  нею  дела  и что  она начала  собственное
сукновальное дело,  считавшееся весьма  прибыльным.  Одновременно с  этим  я
узнала,  что  эту  так называемую  "леди  Гиту",  охотно  стали принимать  в
некоторых почтенных нормандских семьях. Последнее бесило меня особенно. Ведь
эта  девка  была обесчещенной шлюхой, и тем ни менее даже родовитые д'Обиньи
или заносчивые де Клары оказывали ей почет,  приглашая на  охоты или званные
пиры.
     Некогда Эдгар пообещал мне выдать Гиту замуж. И думаю у столь богатой и
одинокой  леди  нашлись бы желающие обвенчаться с  ней.  Однако  у  меня  не
хватило бы духу заговорить с ним о том его обещании. И это  у меня,  которая
всегда знала, как поставить  на  место любого  и умела добиваться своего. Но
хотя порой,  во  время  судебных заседаний  или  рассмотрений  исков,  мы  и
заседали вместе  с супругом, но  отчего-то в последнее время я даже не смела
повысить  голос в его присутствии.  Ледяная холодность Эдгара сбивала с меня
всякую  спесь.  Мы  даже  более  не спали вместе,  а если  обстоятельства  и
вынуждали  нас оставаться  под  общим  кровом,  Эдгар  всегда располагался в
отдельной  опочивальне. Не  мудрено,  что  слухи  о  наших  отношениях вновь
поползли по графству. И как всегда бывает в подобных случаях, более виновной
стороной  все  считали  женщину. Как это было унизительно! Утешало лишь, что
даже оставив меня, Эдгар не отрекся от нашего договора и не поспешил к своей
Фее Туманов. Но я  еще не забыла его слов,  что он "не  намерен порочить эту
гордую женщину". Ух, как же я ее ненавидела!
     Погружаясь  в  свое  уныние,  я больше не искала  развлечений.  А порой
отправлялась в одиночестве  в фэны, ищя встречи встречи со своей соперницей.
Так я  объездила  всю  округу, а  один раз даже наняла  проводника,  который
доставил меня на лодке почти к самому  логову проклятой  саксонки. Я провела
целый день, наблюдая за тем, кто посещает эти места.
     Тауэр Вейк  оказался  богатым поместьем  на  острове посреди  озера  со
старой башней и множеством построек по берегам.  И здесь меня ждал  еще один
удар - среди тех, кто  в тот  день прибыл в кремневую башню, я узнала своего
пасынка  Адама.  Я  и до  этого слышала разговоры о привязанности сарацина к
Гите,   но  мне  не  было  до  этого  дела.  Сейчас  же,  увидев  мальчишку,
направляющегося  верхом  на  пони  в  Тауэр  Вейк, я разгневалась. Маленький
предатель!  При  встречах  со  мной  само  добросердечие, а  сам  то  и дело
наведывается к Эдгаровой шлюхе.
     А потом я встретила ее.
     Это случилось в начале октября. В тот день я велела  оседлать себе одну
из белых арабских лошадей.  Некогда Эдгар  обещал подарить мне такую, однако
получилось, что  я  взяла ее сама. А почему  нет?  Вон у саксонки была белая
кобылица, отчего же и мне не подарить себе такую?
     И  вот  я  на  прекрасной  белой  лошади выехала в фэны,  двигалясь  по
знакомой  тропе вдоль  зарослей ивняка,  мимо протекавшего  ручья. День  был
солнечный, ветер играл ветвями ив, раскачивал тростник. Сквозь этот шелест я
услышала отдаленные голоса и смех и остановила свою лошадь, выжидая.
     Наконец  из-за   излучины   ручья  появилась  лодка.   Ее   направляла,
отталкиваясь шестом, молодая  женщина в завязанной на саксонский манер шали.
Лодка  была  простая плоскодонка  и она легко ею правила. А на  носу  лодки,
спиной ко мне сидел мальчик.  И я по знакомому темному затылку сразу  узнала
Адама. Когда  же  лодка делала небольшой поворот, я заметила, что на коленях
он держал маленького ребенка в венке из осенних цветов.
     У  меня даже перехватило дыхание. С места  не могла тронуться, хотя так
давно хотела этой встречи, а теперь с места не могла сдвинуться.
     Женщина, что- то говорила Адаму,  он смеялся.  Но вот  они приблизились
достаточно и не  могли не  заметить  меня. Я почувствовала взгляд  саксонки,
видела, как замер смех на ее губах. Оглянулся и Адам.
     Презирая себя за малодушие, я  тронула шенкелями  бока  лошади, выезжая
вперед.   Эти  трое  теперь  были  совсем  близко,  но   похоже,  не  желали
останавливаться.  Саксонка  продолжала  работать  шестом,  не  глядя  в  мою
сторону.  Я машинально направила лошадь вдоль течения  ручья,  не переставая
разглядывать пресловутую Фею Туманов.
     Не  самое приятное ощущение, убедиться, что твоя соперница не дурнушка.
Я  перевела взгляд на детей.  Вернее  на  маленькую  девочку. Сколько  ей? Я
прикинула в уме -  выходило месяцев девять. Совсем червяк. Но в этом червяке
я  с  болью заметила явное сходство с  Эдгаром.  Эти синие  чуть  удлиненные
глаза,  линия рта. Из  под  дурацкого  венка  видны  завитки  светлых, почти
льняных волос.  Ребенок  таращился на меня, не  прекращая сосать пальца. Нет
ничего глупее чем вид ребенка  с  пальцем  во рту. Я заметила, как Адам,  не
сводя  с меня испуганного взгляда,  машинально убрал руку девочки, посильнее
прижал ее к себе.  Похоже  он был очень привязан к сестре. Ох уж эти ублюдки
моего мужа!
     Адам первый прервал молчание:
     - Слава Иисусу Христу, миледи.
     - Во веки  веков,  - заучено  ответила  я. И обозлилась, что веду  себя
столь обыденно.  -  Эй  ты, девка! - окликнула я  Гиту. -  Смотрю ты слишком
горда, чтобы оказать приветствие своей госпоже.
     Она наконец  повернулась ко  мне. Глаза у нее были  серые,  я  бы  даже
сказала бесцветные. Кому такое может понравиться?
     - Разве нас представляли друг другу, миледи?
     - В этом нет нужды. Мы обе знаем кто из нас кто.
     -  Действительно,  знаем.  И  я  несколько  обескуражена,  миледи,  что
встречаю вас без свиты и сопровождающий, да еще и в моих владениях.
     Черт возьми, я действительно находилась на ее земле. Но и в Норфолке. А
Норфолк - моя земля. И я не преминула указать на это.  Добавив, что если она
проявит ко  мне непочтение, я велю своим людям прибыть  в фэнленд и наказать
ее.
     Лицо  Гиты  Вейк оставалось спокойным. Не глядя  на  меня,  по-прежнему
направляя лодку шестом, она сказала:
     - Разве я  чем  оскорбила вашу светлость, если  вы сразу  заговорили  о
непочтительности? Или вы хотите грубыми  речами  вынудить  меня ответить вам
так,  как требуют мое достоинство и  положение? В  таком случае я постараюсь
игнорировать ваше немилостивое обращение.
     - Я разговариваю с тобой, как женщина с положением имеет право говорить
с потаскухой, родившей в блуде. Ты... Ты и твое отродье...
     В этот миг дитя, напуганное моей резкой  речью, сморщилось, побагровело
и  разразилось отвратительным визгом. Саксонка лишь  что-то негромко сказала
Адаму  и  он стал  вертеть девочку  в  руках,  подбрасывать.  Сама  же  она,
продолжала править лодкой. Я  могла оставить их, но  ее пренебрежение задело
меня.
     - Ты много вообразила о себе, саксонская сучка, - я нервничала, дергала
поводья и смирная белая кобылка подо мной  тоже стала волноваться.  - Ты так
ведешь себя, словно считаешь ниже своего  достоинства беседовать с женщиной,
у которой хотела украсть мужа.
     Гита Вейк неожиданно  подвела лодку к берегу  и, удерживая ее  шестом и
глядя мне в глаза, заговорила:
     - Не делает вам чести, леди Бэртрада, обращаться со мной таким образом.
Свою чашу унижений  и горечи я и  так  испила  сполна.  И ваши речи не могут
причинить мне  большей  боли.  Будет лучше, если мы  сейчас расстанемся, и я
больше не буду вспоминать о ваших  злых словах, а вы не станете  думать, что
оскорбив меня, сможете вернуть себе супруга.
     Я буквально задохнулась от  злости. Дернула повод, почти  задрав голову
лошади. Она взбрыкнула передними копытами, фыркала, тряся головой. Я  же все
еще пребывала  в состоянии немоты от ее  намека. Конечно в  графстве не было
тайной, что  мы  с Эдгаром не ладим. Но нет большего  унижения, чем когда об
этом напоминает соперница.
     Она же продолжала:
     - Вам  не стоит думать обо мне, госпожа. Ведь вы его законная жена,  вы
его  семья и судьба. Поэтому любите  его,  сделайте  счастливым, будьте  его
другом и помощницей.  И тогда мир и покой вернутся в ваш союз, вы родите ему
сына...
     И эта змея еще смела попрекать меня бесплодием!?
     - Молчи!  Это от тебя-то мне  выслушивать  советы? От тебя...  родившей
моему мужу это жалкое существо!
     Я ощущала  такую боль, глядя на дочь  Эдгара! О, как же  в единый миг я
возненавидела  этого  ребенка! Ребенка, которому  Эдгар даровал  родовое имя
Армстронгов, признал своим, ни  на миг  не  думая  какое это оскорбление для
меня. Этого ребенка не должно было быть.
     И, с силой сжав бока лошади, я послала ее вперед.  Она заржала, сделала
скачек,  как раз когда саксонка оттолкнула лодку  от берега. Передние копыта
лошади ударили о днище лодки почти возле самого ребенка.
     Треск, крик, всплеск  воды, холод воды... Лодка  вмиг погрузилась,  все
попадали в ручей. Но я удержалась в седле. Лошади  здесь было по грудь, я же
лишь намочила ноги и подол юбок,  когда развернув  ее,  заставила  по откосу
выбраться  на  берег.  Отсюда,  с  высоты  своего  седла,  я наблюдала,  как
остальные барахтаются в воде.
     Гита,  перво-наперво,   выхватила  из   воды   отчаянно  верещавшую   и
захлебывающуюся дочь. Прижала и,  подняв повыше, стала карабкаться на берег,
одной рукой держа девочку, другой цепляясь  за кусты. Ах, какая жалость, что
ручей не так  и глубок. Я бы сейчас вмиг могла избавиться  и от соперницы, и
от ее отродья, да и от Адама в придачу. Ведь Адам так кричал и барахтался  в
воде, что будь хоть немного  глубже, наверняка бы захлебнулся.  А так он все
же  сумел ухватиться за  протянутую Гитой руку  и  она стала вытягивать его,
другой  рукой прижимая к себе дочь. При  этом она  что-то говорила спокойным
ровным тоном. Адам перестал биться, залез на откос, даже  принял из рук Гиты
сестру. Гита  повернулась ко  мне.  Фурия, настоящая фурия! Ее шаль сползла,
влажные пряди прилипли к лицу, а глаза... Клянусь верой, они уже не казались
мне бесцветными, словно алели, такой в них светился вызов.
     Но  мне  ли  бояться  ее?  Облепленную  платьем,  обремененную  детьми.
Попросту дранная, мокрая кошка. Видел бы сейчас Эдгар свою распрекрасную Фею
Туманов.
     Я  громко  засмеялась.  Но  следующее произошло в мгновение ока.  Гита,
оставив  обоих  детей  на склоне,  молниеносно  схватила торчавший  из  воды
длинный  шест, замахнулась... Меня оглушила резкая боль от удара по  лицу, я
охнула,  стала опрокидываться, упала, взбрыкнув ногами. Моя лошадь  кинулась
прочь, а я лежала плашмя, растерянная, ощущая во рту привкус  крови. И вдруг
опять тупая  боль  и даже  нехватка  воздуха,  когда  саксонка,  навалившись
сверху, прижимая шест  поперек моего горла, надавила им так, что я почти  не
могла вздохнуть.  Видела над собой ее искаженное яростью лицо. И задыхалась,
задыхалась... Сейчас в моем горле что-то хрустнет, сейчас я умру...
     Я  наконец  смогла  вздохнуть.  Похоже эта безумная  все же опомнилась,
ослабила давление.
     -  Слушай  ты, нормандская  змея,  -  услышала  я  над собой  ее  почти
спокойный голос.  -  Если ты  еще хоть  раз попытаешься причинить  зло моему
ребенку... Если ты хоть приблизишься к ней... Клянусь  кровоточащими  ранами
Христа, я уничтожу тебя. Я сделаю так, что тебя затащат в болота, и никто не
узнает, в какой трясине покоится тело ублюдочной дочери короля.
     Надо  мной совсем  близко  ее бешенные  светлые  глаза, налипшие пряди.
Стыдно  признаться, как я тогда испугалась. Даже заплакала. А ведь  она  уже
отпустила  меня,  отошла.  Я  же  скулила,  как  собака...  побитая  собака.
Машинально  оправила  свои  мокрые,  задравшиеся  при  падении  юбки,  стала
пытаться сесть.
     Сквозь растрепавшиеся,  нависшие на лицо пряди  и пелену слез я видела,
как саксонка беретот белую кобылу под уздцы и выводит ее на тропу. Затем она
села в седло, кликнула Адама, приняла у него  свое промокшее и плачущее дитя
и  помогла мальчишке  взобраться  на круп лошади  позади себя.  После  этого
пустила лошадь крупной рысью - и вскоре они исчезли за кустами.
     "За  кражу  чужого  коня  полагается..."  -  вдруг  совсем  не к  месту
вспомнилась мне фраза из  судебника. Почему же не к месту? Гита Вейк  украла
мою лошадь.  Более  того: совершила на  меня  разбойничье  нападение. Я могу
заявить на нее в суд графства. Да я... Какая же я дура!..
     Я  завыла  в  голос от  боли,  беспомощности и унижения.  Мне  хотелось
кататься в грязи и рвать на себе волосы.
     Как я могла позволить так поступить с собой, так опозориться?! А ведь я
была достаточно сильной женщиной  и у меня  за поясом  всегда  был небольшой
меч, каким я неплохо умела пользоваться. Но о котором вмиг забыла от страха.
Да и что, спрашивается, вынудило  меня уехать вот так без охраны в фэны? Все
эти разговоры, что  под рукой моего мужа земли в Норфолке стали безопасны...
А вот на меня напали! Напала известная мятежница Гита Вейк. Нет я непременно
подниму такой скандал... Вот только еслибы не Адам. Он-то скажет, что именно
я напала на них. Хоть кто ему поверит? Я знаю кто. Эдгар. Поверит не мне,  а
этой сучке Гите Вейк и своему пашенку.
     Я немного успокоилась, но ощупав себя,  снова заплакала. Эта разбойница
изувечила меня!  У меня было ободрано и  распухло горло, наливались  синевой
скула  и веки,  губы были разбиты в кровь и два  передних зуба шатались. Мои
мелкие, жемчужного блеска зубки!..
     Не стану рассказывать, как долго я, растерзанная, грязная и продрогшая,
добиралась домой, как встретила какого-то фэнлендца на пони, какой униженной
чувствовала себя под его удивленным и жалостливым взглядом. По моему приказу
он  доставил  меня  в Гронвуд, где меня не осмелились ни  о  чем спрашивать,
просто обхаживали, лечили, ублажали. Но я ненавидела эти участливые взгляды,
ненавидела  причитания  Маго,  ненавидела  даже  свое  избитое  отражение  в
зеркале.  Все  эти  примочки  пока  мне  мало помогали, а  опухшая  десна  и
расшатанные передние зубы просто пугали. Пречистая Дева, смилуйся, верни мне
мою красоту!
     Когда  меня переодели, подлечили и  припудрили, я выслала  всех  вон. И
почти  до  темноты  просидела  в  соларе  над  гобеленом.  Втыкала иголку  в
вышивание так, словно пронзаю сердца тех  кого ненавижу. Раз... и я пронзила
сердце проклятой  Гиты... Два  - и на острие иглы  сердце визгливой малышки.
Еще - и повержен Эдгар. Еще вонзила - и пусть истечет кровью сердце Адама...
     Внезапно нечто происходящее во дворе привлекло мое внимание. Там кто-то
окликал  Адама по имени. Неужели  змееныш осмелился  вернуться? Я распахнула
ставень  и  в  сгущающемся  сумраке,  увидела  мальчишку  останавливающего у
крыльца  угнанную  сегодня  белую  лошадь.  Он  бросил  поводья слуге,  стал
подниматься по  лестнице.  Почему-то  я была уверена,  что  мальчишка сейчас
придет ко мне.
     Я вышла из солара, стояла наверху лестницы, ведущей вдоль стены вниз, к
переходу на  галерею. Настенные факелы  тут еще  не зажгли и слабый вечерний
свет поступал только  сквозь полукруглые арочные поемы вдоль галереи  внизу.
Сейчас здесь никого  не было, и  я видела, как вошел  Адам. Он заметил  меня
наверху, какое-то время потоптался на месте, потом стал подниматься, держась
поближе к стене. Шел  безобразно косолапо ставя ноги, пока  не остановившись
немного   ниже  меня.  Разглядывал,  наверное,  как  меня  обезобразила  его
обожаемая саксонка.
     - Я привел вашу лошадь, миледи, - сказал он миролюбиво.
     Я молчала. Он потоптался, снова заговорил:
     - Я никому не рассказал о том, что случилось. И леди Гита велела мне то
же.
     - Боится.
     -  Нет, миледи. Но  вы  ведь жена  моего отца. Пусть о  случившемся  не
судачат.  А то, что  было  в фэнах... Вы ведь  не хотели погубить  маленькую
Милдрэд, ведь так? Это  просто  неразумная лошадь. Я так  и пояснил все леди
Гите.  А лошадь у  вас  она взяла,  чтобы поскорее доставить мою сестричку в
Тауэр-Вейк. Милдрэд ведь была совсем мокренькая, могла  и простудиться.  Она
очень хороший ребенок, моя сестра. Я люблю ее.
     - Ты ведь часто бываешь в Тауэр-Вейк, Адам?
     - Да.
     Я глубоко втянула ноздрями воздух.
     - Отныне я запрещаю тебе там бывать.
     Он молчал какое-то время.
     - Не гневайтесь, миледи Бэртрада, но я все равно поеду туда.
     Я схватила его за плечо, сильно сжала.
     - Нет, не поедешь, мерзкий ублюдок. Я велю выпороть  тебя, если ты хоть
шаг ступишь в сторону фэнов. Слышишь, я сдеру с тебя кожу. И с тебя и с этой
Гиты Вейк. Я всем сообщу, как твоя хваленая Гита напала на меня!
     - Пустите, мне больно!
     Он шумно дышал, всхлипывал.
     -  Я езжу туда,  потому,  что в Тауэр-Вейк мне хорошо. Леди Гита  любит
меня. И Милдрэд любит меня. А я  люблю их.  А вы... Я и хотел любить вас, но
вы злая. Гита же добрая. Я люблю ее. И мой отец любит ее.
     Ну уж это  было  слишком! Я  не сдержалась и с  размаху отпустила этому
пащенку пощечину.
     Он взмахнул руками, стал падать.
     Видит Бог - этого я не хотела. Как бы я не ненавидела этого навязанного
мне ублюдка, но  такого я не хотела. И не рассчитала сил, не ожидала, что он
так слаб.
     У  идущей вдоль стены  широкой лестницы с  краю  не было перил. От моей
пощечины Адам не устоял, оступился, оказавшись с самом краю. Какой-то миг он
балансировал на краю ступеньки...  Я не помню, кинулась ли я к нему или нет.
Кажется, я просто растерялась.  И он упал. Не так там было и высоко. Гоняясь
за горничными молодые челядинцы часто  спрыгивали отсюда вниз.  А Адам... Он
просто неудачно упал. Звук был - словно рассыпали сухой горох.
     Я осторожно приблизилась к краю. Мальчишка лежал внизу, раскидав руки и
ноги. Голова как-то странно повернута назад.
     И  тут вошел слуга,  которому вменялось зажигать настенные факелы. Один
из них пылал у  него в  руках, и в его трепещущем свете он сразу  же заметил
неподвижного Адама на каменных плитах, а  затем  и меня на верхней  площадке
лестницы.
     - Святые угодники!.. Сюда, сюда, на помощь!
     Я застыла  в оцепенении, глядя на то, как на его крик сбегается челядь.
Принесли еще огня. Заголосила  какая-то женщина. Расталкивая  всех  появился
Пенда. Я всегда немного опасалась  этого цепного  пса мужа, а сейчас видела,
как  он склонился над Адамом,  потом медленно  поднял на меня взгляд. Взгляд
злой  собаки.  Да как он  смеет,  в конце  концов!  Этот ребенок  всего лишь
нагулянный сын  его хозяина. А я  здесь госпожа. Но то как  Пенда  глядел на
меня... То как все они глядели на меня...
     И тогда я закричала:
     - Я не виновата! Он  сам! Он сам оступился на лестнице в  темноте!..  Я
тут ни при чем!




     ? Примас - первый  по сану  или  по  своим  правам священнослужитель  в
стране.
     ?? Вильгельм завоеватель (1028-1087)  - первоначально герцог Нормандии,
в 1066  г. завоевал  Англию,  где  короновался  как  Вильгельм  I и  получил
прозвище Завоеватель.
     ?  Изображение  линии  на гербе с левой стороны  - признак  незаконного
происхождения, так называемая бастардная полоса.
     ? Дэнло - область датского права, т.е. земли на востоке Англии, некогда
подвластные завоевателям викингам в IX-XI вв.
     ? Тан - так саксы называли своих землевладельцев.
     ? Комтурия - замки Ордена рыцарей Храма в городах Европы.
     ? Гарольд - последний англо-саксонский  король, правивший а 1066 г. пал
в битве при гастингсе.
     ?  Роберт - старший из сыновей  короля Вильгельма  Завоевателя.  В удел
получил герцогство Нормандское.  Но пока был в  крестовом походе, его  земли
подчинил пришедший к власти младший брат Генрих Боклерк.
     ? Йомены - свободные крестяне-общинники.
     ?? Армстронг - по старо-саксонски - Сильная Рука.
     ? Уррака - королева Кастилии(1095-1126гг.).
     ? О мертвых следует говорить или хорошо, или ничего (лат.).
     ?? "Из глубины" - название и начало католической покаянной молитвы.
     ? Большие рыцарские крепости в Палестине.
     ? Бушель - мера сыпучих тел. Старый бушель равен 35,5 литра.
     Донжон - главная башня в замке, служащая основным местом обитания.
     ?? Донжон -  главная башня замка,  служившая жилищем для владельцев,  а
так же последним рубежом обороны.
     ? Эрл - крупный магнат при саксах. По сути граф.
     ? "Боэвульф"  -  англосаксонская поэма, написанная  в VIII в.  Боэвульф
главный герой поэмы, сражающийся с  чудовищами и  нечистью,  и правивший как
король 50 лет - это время считалось периодом благоденствия и процветания.
     ?? Белый дракон! -  старинный боевой клич англосаксов, сохранившийся  в
XII веке как пережиток язычества.
     ? Сущий разбойник (лат.).
     ? Скрипторий - мастерская, в которой работают над книгами и рукописями.
     ? Гербариум - сад в монастыре, где выращивают лекарственные травы.
     ?? Клепало -  деревянная или металлическая  доска,  ударами  по которой
созывали на молитву. Широко использовалась в средние века вместо колокола.
     ? Angelus  -  "Ангел (Божий возвестил Марии)" - латинская  католическая
молитва.
     ? "Отче наш" (лат.).
     ? Рив - крестьянский староста в Норфолке.
     ? Элдерман - глава местной знати.
     ?  Йоль  - празднование  зимнего солнцестояния  у потомков скандинавов.
Корни этого праздника исходят к языческим временам и по сроку йоль совпадает
с христианским Рождеством.
     ? Кэролы рождественские  песнопения, исполняются в церквях  и на улицах
для сбора пожертвований.
     ?? Пьесы религиозного содержания  о чудесах совершенных  Девой Марией и
святыми.
     ??? Жребий брошен (лат.).
     ? Архивольт - каменный резной бордюр, обрамляющий арку двери или окон.
     ? Праздникйоль посвящен  языческому богу Тору; считается, что в эти дни
он  скачет  по небу в  колеснице, запряженной кабаном  с золотой  щетиной, и
основным ритуальным блюдом в этот период является свинина.
     ? Надел - 120 акров.
     ? Милая (сакс.)
     ? Ложусь, сплю и встаю, ибо Господь защищает меня... Не убоюсь (лат.).
     ? Хорса - один из известных завоевателей-саксов,  вторгшихся в Англию в
V веке.
     ? Ночь  на  13 ноября 1002 года - массовая  резня, какую саксы устроили
датчанам, жившим в  Англии,  когда  были  вырезаны целые семьи  от  мала  до
велика.
     ? Водан - языческий бог у древних саксов и датчан.
     ?? Боудика - королева  одного из древних британских племен в  Восточной
Англии, которая в ? в. н.э. возглавила восстание против римского господства.

     ?  Нидеринг  -  самое  сильное  оскорбление у саксов.  По  сути, низкий
человек,  хуже  разбойника  и  вора. В  древние  времена это  слово означало
какое-то очень сильное религиозное проклятье.
     ? Парапет - здесь погрудная каменная кладка.
     ? Мантелет - защитное ограждение для лучников при штурме укреплений.
     ? Хауберт - кольчужный капюшон.
     ? Вот Бог,  помощник мой; Господь укрепляет душу мою. Он воздаст за зло
врагам моим. Ибо ты избавил меня от всех  бед, и на врагов моих смотрело око
мое (лат.).
     ? Святители (лат.).
     ? И если  вы в печали, питье обильное поможет,  вино медовое, церийское
(лат.).
     ? Церемония и юридический акт введения в титул.
     ? Стюард - в средневековой Англии - управляющий хозяйственными нуждами.
     ? Котта -  вид верхней одежды; длинная туника, расшитая геральдическими
фигурами.
     ? Куртина - участок крепостной стены между двумя башнями.
     ? " И слово стало плотью и обитало с нами..." (лат.).
     ? Солар - светлая горница с большими окнами в замке.
     ?  Двенадцатая  ночь  -  святочный  новогодний   праздник,  знаменующий
окончание Рождественских увеселений.
     ? Камиза - нижняя туника, род нательного белья.
     ? Фибула - декоративная застежка для одежды.
     ? Крага - здесь раструб на перчатке из грубой кожи, предохраняющей руку
от запястья до локтевого сгиба.
     ?? 20 июля.











     Я работала над новым гобеленом.
     Прежде я предпочитала вышивать в своем покое наверху. Однако после того
как  супруг  почти месяц продержал меня  там под замком, я  велела перенести
станок  с натянутым  полотном в солар.? За  время заточения  мне до  коликов
надоела  моя комната; а в  соларе были большие окна, застекленные прозрачным
сирийским  стеклом,  пропускающим много  света, и ткать  здесь можно было до
самых сумерек.  К  тому же, как  я  заметила, именно  в соларе  предпочитали
проводить  время  мой муж  и  братья  Блуа.  А  я не  могла  отказать себе в
удовольствии, под предлогом работы, навязать им свое общество.
     Вот  и  сейчас  я  вышивала,  а  они  попивали  вино  и  вели   беседы,
расположившись  у   камина.  Я   почти   не   поворачивалась  к   ним,  хотя
прислушивалась  к  каждому  слову. Они все еще обсуждали  недавние  события,
когда этот предатель Ральф де Брийар дал показания в пользу моего мужа.
     Я с досадой рванула запутавшуюся нитку. и прикрикнула на своих девушек:
неужели  им  невдомек, что уже смеркалось и  для работы мне нужны свечи? Мне
все труднее становилось сдерживать  плохое настроение, и  то, что я  таила в
себе, невольно выплескивалось на полотно.
     Тона, что я выбрала для картины, были большей частью сумрачные: черные,
темно бардовые, иссиня-фиолетовые. И лишь по краю шли яркие зигзаги- - алые,
желтые,  оранжевые  с  всполохами золотых нитей. В  центре  полотна светлыми
нитями   я   вышила   вереницы   скелетов,   приплясывающих,   извивающихся,
сплетающихся  в хороводе.  Так  я изображала  ад,  пляску  смерти. Это  была
новомодная, но мрачная тема. Я начала вышивать  ее еще в период  заточения и
она отображала то, что творилось у меня на душе.
     - Почему, миледи, вы вышиваете такую страшную картину?
     Ко мне  обращался мой  пасынок  Адам.  В  последнее  время он постоянно
крутился рядом,  хотя понятия  не имею, чем было вызвано его расположение. Я
даже заподозрила, что это сарацинское отродье попросту жалеет меня.
     Еще в ту  пору, когда  после мятежа  Гуго Бигода Эдгар запер меня, Адам
внезапно начал оказывать мне знаки особого внимания. Регулярно наведывался в
мое узилище, приносил какие-то нелепые подарки. Он изводил меня болтовней, и
если  мне  случалось бросить  на него  взгляд,  неизменно  отвечал  какой-то
по-дурацки радостной  улыбкой. Поначалу, когда я была напугана и терялась  в
догадках,  как  обойдется  со мной супруг,  я проявляла  снисхождение  к его
бастарду. И когда наконец  Эдгар удосужился навестить меня в месте заточения
- сухой,  спокойный, холодный - Адам даже  встал  между  нами,  словно желал
защищать меня. Тресни моя шнуровка! - до чего же это раздражало! Ведь я дочь
короля, Эдгар не смеет далеко  заходить в своем гневе, и уж по крайней мере,
я не нуждаюсь в заступничестве его незаконнорожденного ублюдка!
     Но  вскоре гнев моего мужа как будто утих. Он позволил мне выходить  из
башни, вновь  стал любезным и внимательным. И вновь  посещал  меня по ночам.
Похоже  мое месячное  заточение было  единственным  наказанием, на  какое он
решился.
     Я успокоилась, но совсем не надолго. Новый мятеж саксов  разгорался,  и
отец  прислал в  Норфолк для  выяснения  обстоятельств происходящего братьев
Блуа.  Увы, худших  кандидатур король не мог выбрать.  Подумать только  - он
прислал для разбирательства моего недруга  Стефана и моего первого любовника
епископа  Генри  Винчестера! Последнему,  как представителю  святой  церкви,
вменялось в обязанности разобраться в моих семейных отношениях. И я тряслась
от унижения и ярости,  когда мой брошенный любовник  вел  со мной  беседы  о
долге и послушании, с затаенной усмешкой выслушивал мои сбивчивые жалобы  на
супруга.  Генри явно  торжествовал,  и весь  его  вид свидетельствовал,  что
ничего  иного он  и не ждал от такой особы, как я.  До чего же  унизительно,
когда  бывший  возлюбленный  убеждается  до  чего  ты  неблагополучна  с его
приемником, да еще и делает вид, что сочувствует.
     В  ту пору я еще надеялась,  что из-за  мятежа на Эдгара  обушится гнев
короля.  Но   все  испортил  Ральф.  План  продуманный   Гуго,   был  просто
великолепен, и еслибы ральф не дал показаний против него, ничего не помешало
бы  этому  плану  осуществиться.  А  этот  ничтожный дворянчик присягнул  на
Библии, что вовсе не попустительство графа стало причиной волнений саксов, а
своевольство и преступные действия  рыцарей,  привезенных мною с континента.
Хотя, причем здесь я? Эдгару самому  следовало бы догадаться, что Гуго Бигод
не тот человек, какой скажет "аминь", когда его бесчестят и изгоняют.
     Теперь можете понять, какое настроение было у меня на это Рождество.  Я
рассчитывала, что состоится суд, мятежных саксов закуют в цепи, а я выступлю
едва  ли не  единственной особой,  рдеющей  о прекращение  беспорядков. Но в
итоге эти саксы  остались пировать  Святки  в Гронвуде  и,  пока не миновала
Двенадцатая ночь,? они пьянствовали здесь, веселились с  рыцарями Стефана, а
сам граф Мортэн и мой муж  поощряли  их, говоря,  что ничто так не скрепляет
дружбу, как мировая чаша, выпитая в период Рождественских торжеств.
     Адам вновь остановился рядом со мной, опираясь о раму станка. Одет, как
маленький лорд: в пурпурный камзольчик с куньей опушкой по подолу, а пояс из
чеканных звеньев точно у принца. Эдгар баловал своего ублюдка до неприличия.
Мне же Адам надоел, как зубная боль. Я в сердцах дернула нитку. Оборвала.
     - Почему вы всегда сердитесь?
     Ух и задала  бы я ему трепку! Но  он наконец отошел к камину, где сидел
Эдгар и Блуаские братья. Они расположились у небольшого резного столика, ели
фрукты, попивали вино, беседовали. Я мотала нитки, порой  поглядывая на них.
И почему  это  Стефан и Генри не уезжают? Будь  это  кто  иной, я бы  только
радовалась гостям в  Гронвуде. Эти же... То  устраивают  просмотр разводимых
Эдгаром  лошадей, то  ездят  с  ним  на  охоту,  даже несмотря, на  нынешнюю
холодную зиму. О политике  почти  не  говорят,  а все  те  же чисто семейные
разговоры, о женах, о ребятишках. С ума сойти! И я, чтобы слегка расшевелить
эту благостно  настроенную  компанию,  осведомилась,  как  поживает первенец
моего милого кузена Стефана. Всем известно, что они с Мод  до сих пор прячут
от  людей это  маленькое чудовище, который на  шестом году жизни не  владеет
речью и словно звереныш кидается на нянек.
     Стефан   проигнорировал  мой  вопрос,  однако  его  светлый  ус  нервно
дернулся. И сейчас же заговорил о том, что Мод снова родила, а их второй сын
Уильям  - просто ангел.  При этом он  упомянул мою  сестру Матильду,  и я  с
удивлением узнала,  что та наконец  в тягости и  должна родить  этой весной.
Король Генрих ждет и надеется, что  она подарит ему внука. Нетерпение короля
столь  велико,  что он объявил  - если  у  Жоффруа и  Матильды родится  дитя
мужского  пола, он велит  подданным  повторно присягнуть дочери-императрице,
так как именно через нее продлится венценосный род Вильгельма Завоевателя.
     -  Ну, а ты, милая кузина, -  Стефан все же повернулся ко мне, -  когда
порадуешь нас вестью, что небо не обделило тебя способностью к деторождению?
Смотри,  Бэртрада, если будешь  тянуть  с  этим, граф  Эдгар  того и  гляди,
наплодит бастардов от иных леди. Вот совсем недавно...
     Он  резко  умолк.  Я  бы и  не обратила  на  это внимания,  если  бы не
заметила,  как  епископ  Генри  сделал  ему  предостерегающий  жест. Или мне
показалось? Я встретилась глазами с мужем и отвернулась. Родить ему ребенка,
стать брюхатой,  тяжелой,  неуклюжей...  И  еще  и родовые муки. Отчего  это
мужчины полагают, что женщина только и думает, как бы понести, да произвести
на свет их потомство?
     Несколько минут я усердно работала иглой.  Под  моей рукой кривляющийся
скелет поднял ногу, словно хотел раздавить отвратительное насекомое.
     Мужчины за моей спиной толковали о лошадях, о собаках, о том, что после
нынешней снежной зимы нужно ждать небывалых  паводков и следует позаботиться
о  целостности  дамб  и  привести в порядок  водоотводные  каналы.  До  меня
доносился голос Эдгара, и это был мягкий, чарующий голос...
     Я снова украдкой взглянула на мужа.
     Помоги мне Пречистая Дева! - он  все еще нравился мне! Сейчас  он сидел
расслабленно  откинувшись  на спинку кресла и заложив  ногу на ногу, и  чуть
покачивая ею, отчего  свет огня в камине отсвечивал на  его расшитом золотом
полуботинке. Как же он всегда  элегантен,  мой  муж.  Как  красиво ниспадают
складки  его длинной туники,  как изящно свисают с  локтей  опушенные  мехом
верхние рукава. Мне нравился его гордый профиль, завитки отросших каштановых
кудрей.
     Почувствовав  мой  взгляд, Эдгар чуть  повернулся -  и  у  меня мурашки
прошли по спине. Дьявол и преисподняя! Отчего мое глупое сердце начинает так
колотиться, когда он вот так глядит на меня! Я хорошо знала  этот его взгляд
-  долгий  бесстрастный взгляд золотистого  кота.  Эдгар  и обладал  той  же
гибкостью и чувственностью  кота,  как  и истинно  кошачьей любовью к  уюту,
теплу, покою, перемежавшемуся вспышками деловой активности.
     Длинные пучки свечей оплывали ароматным воском. Мои женщины  тихо пряли
в углу. Стук их веретен действовал усыпляюще. Да и время было уже позднее. Я
увидела, что Адам заснул на разосланной у камина большой шкуре. Эдгар сделал
знак одной  из  женщин унести его. Зевнул  и Стефан. Граф  Мортэн вообще был
ранней  пташкой.  Поднимался  обычно  чуть свет,  а дремать начинал, едва на
вечер в замке поднимали мосты. Вот и сейчас его голова то и дело клонилась в
полудреме. Разговор же Генри с Эдгаром,  наоборот, оживился. Епископ говорил
о своем зверинце, для которого ему так  и не удалось  приобрести африканских
львов, а  потом  стал  допытываться,  не приходилось ли  Эдгару видеть  этих
царственных животных в зверинцах восточных правителей.
     Господи, и что за ерунда в головах у этих мужчин?
     Похоже  Генри  позабавило  выражение  недовольства  на  моем  лице.  Он
поднялся со своего места и направился ко мне.
     - О, да это никак  пляска смерти! - едва взглянув на гобелен, определил
он. При  это  в его голосе звучала  ирония. Уж Генри  понимал. Что заставило
меня выбрать столь мрачный сюжет.
     Игнорируя  его  интерес я, сделала  знак женщинам  и они  стали снимать
полотно с кросен. Я вышла. В переходе меня так и обдало холодом. Я стояла за
дверью солара, глядя вниз, куда вдоль стены вела высокая лестница без перил,
и  с  грустью вспомнила, сколько раз в арке под ней меня поджидал мой верный
Гуго, как  возбуждающи были  его неожиданные нападения,  поцелуи, объятия...
Увы, я скучала без Гуго. В моей жизни словно пропала некая острота ощущений,
ожидание неожиданностей. Но я  понимала, что вряд ли  мне стоит надеяться на
скорую встречу  с  Гуго Бигодом. Особенно теперь,  когда он обвинен в смуте.
Ему, бедному, еще долго придется скрываться.
     Я совсем  замерзла  пока  шла по  холодным  переходам  замка. Однако  в
спальном  покое  уже  был  растоплен  камин,  горничные  прогревали  постель
глиняными грелками, набитыми  горячими угольями. И, когда я окинула взглядом
все,  что  здесь находилось,  мне  пришло в  голову,  что  даже  моя  сестра
императрица Матильда не смела мечтать о подобных удобствах.
     Здесь  все  говорило о вкусе и умении Эдгара сочетать нормандский образ
жизни  с  изнеженностью  Востока.  Свечи в наших покоях всегда  имели особый
запах  -  к  воску  добавлялись  аравийские  благовония,  дрова  для  камина
доставлялись отменно высушенными.  Мебель  была из теплого золотистого дуба,
вся в искусной  резьбе,  часто  с  инкрустацией  из перламутра, меди и  даже
полудрагоценных камней. А ложе... Поистине оно могло называться королевским.
Оно находилось на особом возвышении, к нему вели три  обтянутые алым  сукном
ступени,  а  за резным бордюром ограждения лежали тюфяки,  набитые соломой и
шерстью,  поверх  них   -  перины  из  мягчайшего  орлиного  пуха,  простыни
несравненного по тонкости  полотна с  кружевными прошвами и одеяла из куньих
шкур. И над всем этим  мягким  великолепием возвышался балдахин столь  пышно
драпированный,  столь богато вышитый цветными  узорами, да  еще  окаймленный
длинной шелковистой бахромой, что, пожалуй, половина наших доморощенных леди
Норфолка предпочти бы пошить свой лучший наряд из подобной ткани.
     И как все  это не  могло улучшить настроения? А вот  выходит  не могло.
Особенно,  как  подумаю,  о  том,  какие плотские  неуемные  желания,  какие
бесстыжие фантазии приходят в голову моему мужу, когда он  ложится со мной в
постель.
     Вскоре после  того,  как совершив вечернее  омовение я легла,  пришел и
Эдгар.  Я постаралась  дышать ровно, притворяясь,  что сплю. Увы,  когда  он
откинул  полог и коснулся  меня, по  его  учащенному дыханию, я поняла,  что
сейчас произойдет. Невольно сжалась, слыша,  как шуршит  его одежда, пока он
раздевался. Сквозь ресницы при свете  камина я видела его  нагое мускулистое
тело. Признаюсь меня уже не так смущала его нагота, я даже находила, что мне
приятно глядеть на его тело - хорошо сложенное, ловкое и очень сильное. А  в
том, как он резко скидывал через голову камизу,? было нечто, что взволновало
меня.  И  я невольно  вздохнула, нарушив  видимость своего сна.  Эдгар сразу
заметил  это,  тихо  засмеялся и  скользнул в постель  быстро  и  легко, как
дурачившийся мальчишка. Но от его веселья  я невольно сжалась. Понимала, что
он уже в предвкушении этого бесстыдства.
     - Ах, супруг мой, я так утомлена...
     Ну  почему  жена  не имеет права  отказывать  супругу  в  постели?  Эта
обязательный наш долг - отдаваться  ради продолжения рода. А я вовсе не хочу
забеременеть. Даже больше: меня страшит перспектива умереть родами... Теперь
прибавьте  к   этому,   что  сам   процесс  совокупления  это  нечто   столь
унизительное, когда мужчина играет  вашим  телом,  словно сытый  кот  дохлой
мышью. И  я  вынуждена  подчиняться, не испытывая  ничего, кроме призрения и
стыда. Даже поцелуи Эдгара... Возможно они и были бы приятны, если  бы  я не
была так напряжена в ожидании  того, что последует за ними. А он, словно  не
замечая  моей  покорной пассивности, словно  чего-то хотел  от меня,  шептал
всякие нежные глупости, называл ласковыми дурацкими словечками.
     И вот его  рука  уже скользит по моей ноге, задирает рубашку. Рука была
такой теплой, словно он и не пришел через  ряд переходов, где в углах намело
сугробы. Но это прикосновение заставило  меня сжаться, словить его кисть, не
дав дойти туда, куда она стремилась. И  как всегда во мне  оглушающей волной
поднялся стыд.
     - Эдгар...
     Мои  мольбы  прервал  поцелуй,  страстный,  требовательный.  Но  я  уже
уперлась  в плечи  Эдгара,  силясь  его оттолкнуть. И  тут же его  рука, над
которой я потеряла власть, скользнула туда, куда я не желала ее допустить. Я
замычала, давясь  поцелуем, а он все наваливался на меня, целовал, торопливо
расшнуровывал мою рубаху на груди.
     Я извернулась под ним, почти вырвалась, но  тут же оказалась лежащей на
животе, вмятой лицом в подушку.  Эдгар  на миг замер, но я безмолствовала, и
он поднял мою рубашку едва не до  плеч и стал целовать мою  спину, поясницу,
спустился к ягодицам. Было ощущение, что он желает  съесть меня. Хуже того -
развратить. Он хотел сделать из меня разнузданную шлюху!
     - Нет!
     Я не смогла сдержать  крик, когда он  стал коленом раздвигать мне ноги.
Однажды он уже овладевал мной так. Так спариваются животные, и я не находила
себе места от стыда и унижения.
     Я напряглась, стараясь вырваться. Но Эдгар был сильнее, удерживал.
     - Тише, милая, тише...
     Он был таким сильным. Я такой слабой в его руках... Я сама не понимала,
чего хочу.
     Эдгар  лежал на мне  и, словно забавляясь, легонько  дул мне в затылок.
Мне стало щекотно.
     - Успокойся, Бэртрада.  Доверься мне и не будь столь  напряжена. Ведь в
том, что происходит между нами, нет ничего предосудительного. Мы муж и жена.
И апостол Павел не наказывал бы супругам заниматься этим, будь это грехом.
     Поцелуй в шею, долгий, ласкающий. По моей спине поползли мурашки,  но я
не  желала  сдаваться. Я слабая женщина и  полностью в его власти, но все же
последнее слово останется за мной.  И уж если  мне не избежать совокупления,
то спариваться мы будем, так как угодно мне.
     Я повернулась к Эдгару, легла на спину и, вытянула руки вдоль тела.
     - Владейте мной, супруг, только поскорее.
     Приподнявшись  на локтях,  он смотрел на меня. Я видела его синие глаза
под завитками волос, видела, как  из них словно что-то уходит.  Потом  Эдгар
отпустил меня, откинулся на спину, вздохнув.
     - Отдыхайте, Бэртрада. Я не стану вас насиловать.
     Какой равнодушный и холодный сразу стал его  голос.  Я  ощутила, как во
мне закипает  гнев.  Ах,  тресни  моя  шнуровка! - но  в  глубине  души  мне
хотелось, чтобы он  продолжал...  наваливался  на меня, удерживал  силой.  Я
долго лежала без движения. Когда же через какое-то время взглянула на Эдгара
- он спал. Дышал ровно и глубоко. Я еле подавила желание ударить его.
     Сон ко мне долго не шел, и я долго ворочалась на своей половине широкой
постели. Почему-то припомнились наши первые совместные ночи с Эдгаром, сразу
после  свадьбы.  Я  и  тогда  была  покорна  ему, ведь  я досталась  ему  не
девственницей и, чтобы хоть как-то сгладить впечатление  от этого, старалась
быть ему послушной во  всем.  Впрочем,  это обстоятельство  не произвело  на
графа  особого впечатления. Зато я ужаснулась  тому,  чему он хотел  научить
меня.  Он  желал,  чтобы я стала  разнузданной, как  девка,  чтобы  не могла
обходиться без этого, как без  еды  или питья. Какой же стыд жег меня тогда!
Помню, что по утрам я глаз не  могла поднять на Эдгара,  не могла даже подле
него находиться. А он,  видя мое  состояние, все не  желал  оставить меня  в
покое,  вечно что-то выдумывал, превращая наши ночи в  какое-то  безумие, но
этим только раздражал меня. Он  что не понимает,  что мало какая  жена любит
заниматься этим?  И пусть  я  и  досталась  ему  нечистой,  но однажды я  не
сдержалась, высказала ему, что он растлитель и... Он только смеялся, говорил
всякие нелепости, вроде того,  что  супружеское ложе  создано не только  для
выполнения  долга,  что  подле  друг  друга  люди  могут  получать  огромное
удовольствие. Я же понимала, что он попросту хочет сделать  из меня сучку во
время течки,  чтобы  я начала так же  подставляться,  и тогда  он  полностью
подчинит  меня. Гордый граф Норфолкский, - еслибы  кто только знал  в  какое
животное он превращается, едва ложится подле меня!
     Вот  о чем я  думала, лежа  в  нашей роскошной графской опочивальне.  Я
закинула руки за голову, мне не было холодно, так как служанки, набили камин
толстыми  поленьями,  которые  прикрыли  золой,  чтобы  горели  помедленнее,
сохраняя тепло до зари.  Опочивальня  выстынет лишь к рассвету, и Эдгар  уже
давно отбросил  меховую  полость  и  спал  обнаженным.  Он лежал  на животе,
отвернувшись от  меня, и в  какой-то миг взглянув  на него, я уже  не  могла
оторвать взгляд. Я  разглядывала выпирающие мышцы у него на  спине  и руках,
сильные плечи,  крутой изгиб ягодиц, полу прикрытых  куньим  мехом  одеял. В
своей  наготе  он  казался  даже  более  сильным, чем  днем. И это  был  мой
мужчина...  Но и  я  сильная женщина. Может поэтому я  хотела борьбы с  ним,
сопротивления, столкновения. И поражения. Он был единственным, кому потаенно
я мечтала уступить. Но только после борьбы, чтобы я подчинилась силе. Грубой
силе, если хотите. Но, увы, Эдгар не желал борьбы.  Он хотел приручить меня,
а я бы на это ни за что не пошла.
     Всхлипывая от безнадежности,  я наконец заснула.  А под  утро, когда от
каменных  стен  все же потянуло  холодом, я, начав зябнуть, почти машинально
придвинулась к Эдгару. Он был таким теплым и,  когда обнял меня и привлек, я
не воспротивилась.  Почти  вписалась  спиной  в изгиб его лежавшего на  боку
тела. Потом, в полусне, я поняла, что он все же овладел мною, проник в меня.
Но я хотела спать и позволяла  делать  со мной это. Даже когда он задвигался
быстрее  и  даже чуть  застонал,  я  продолжала видеть сны.  В конце концов,
подобное  соитие все же лучше,  чем  когда он принуждает меня к  разврату, а
свой долг супруги я выполнила.
     Когда все  окончилось, мы  продолжали лежать рядом  и Эдгар по прежнему
держал меня в объятиях. Даже поцеловал в плечо, почти мурлыча произнес...
     Я открыла глаза. Я четко услышала, что он сказал. Это было женское имя.
Гита. Имя его саксонской девки.
     Миг - и я была уже на ногах. Завизжала.
     Эдгар  резко  сел.  У него  был  сонный  и  недоуменный вид.  Проклятый
растлитель! Он обладал мною, своею женой в полусне, а грезилась ему иная.
     - Так Гита!? - вопила я. - Гита! Вот о ком вы грезите?
     Он потряс головой, сгоняя сон.
     - Что?
     Мне не оставалось  ничего, как  выложить  ему все, что  я  думаю о  его
бесстыдстве, его измене... Измене даже во сне, в мыслях.
     Он наконец понял. Вновь откинулся на подушки.
     - Успокойтесь, миледи. Идите ко мне. А то, что было, это уже в прошлом.
     Как он смел мне так лгать? Я была вне себя. И -  помоги мне Боже! - как
же я его ненавидела.
     - Я  не желаю вас видеть, Эдгар! Вы... Вы... Я уезжаю немедленно! Я еду
в Норидж. Подальше от вас.
     -Да  куда  угодно,  во  имя  всего святого!  - раздраженно буркнул  он,
отвернулся, натягивая на голову одеяло.
     Меня всю трясло. Чтож, я покажу ему!..
     Я  стала одеваться, даже не  кликнув слуг. Одела теплые  чулки,  нижнюю
тунику,  подбитое  мехом  дорожное  платье.  Зашипела, скубнув  себя,  когда
заплетала косу. К дьяволу! Эдгар еще побегает за мной.
     Я нарочно громко хлопала крышками сундуков, с грохотом  двигала стулья.
Признаюсь, мне бы хотелось, чтобы он удержал меня, стал успокаивать. Я  ведь
уже  поняла, что он не спит. Слышала его сердитое дыхание. Один  раз он даже
оглянулся  на  меня.  Я застегивала  булавку фибулы?  плаща  и  ответила ему
надменным взглядом. Ну же, начинай, проси меня остаться!
     Но Эдгар отвернулся. Да обрушится на него проклятие небесное!..
     На   дворе   едва  стало  светлеть.  У  меня  дыхание   перехватило  от
предутреннего мороза.  Но оказалось не я первая покидаю Гронвуд-Кастл. Милый
кузен Стефан как раз собирался прокатиться на рассвете верхом.
     Я застала его у конюшен, и Стефан изумился, увидев  меня в  такую рань.
Но я не стала отвечать на его вопросы. Громко требовала седлать мне  лошадь,
велела растолкать сонных грумов и охранников.
     Конюхи забегали, вывели из стойла  мою  Молнию. Но я  сейчас ненавидела
даже эту лошадь, подарок Эдгара. Мне было непереносимо все, что напоминало о
нем.
     - Кого же прикажете оседлать? - удивился грум.
     Я огляделась. В соседнем с молнией стойле стоял  высокий гнедой жеребец
с белой полосой на морде.
     - Вот этого.
     - Но это же Набег, любимый конь графа.
     - Вот его и оседлай, олух. Поторапливайся, когда тебе велят.
     Увести у Эдгара его любимца - было хоть малой, но местью.
     Набег нервно  бил  копытом, пока его седлали, рванулся так, что  конюхи
повисли на нем, пригибая вниз голову животного, оглаживали, успокаивая.
     Быстро светало. Со  скрипом  и лязгом начали  опускать поднятый на ночь
мост. У арки мостовой башни уже  верхом восседал Стефан. Слегка присвистнув,
видя какую лошадь я избрала.
     - Кузина, Набег - норовистый конь. Эдгар-то привык на нем ездить, а вот
ты...
     Не обращая внимания, я легко взвилась в седло и  тут же  резко натянула
поводья  Набега, когда  он  заплясал  подо  мной, рванул  в сторону.  Стефан
улыбнулся, оправляя мех своего капюшона.
     - Одно помни, Бэртрада, - набег не терпит хлыста.
     Недоставало, чтобы Стефан давал мне наставления. К тому же  неугомонный
Набег и так отвлекал мое внимание, грыз удила, кружил на месте.
     Наконец подтянулась охрана, и я, сжав бока коня его в  башенный проход.
Он так и рванулся, радостно заржал, вырвавшись на простор. Я только опустила
поводья - и он уже несся навстречу морозному рассвету.  От его дыхания летел
пар, словно от сказочного дракона.
     Снега  в  этом  году выпало  больше, чем я когда  видела в жизни. Но  в
последнее время снегопадов не было, снег  промерз, а  так  как все окрестные
дороги уже расчистили, он  лежал сугробами вдоль колеи пути, и скакать  было
легко.  Я  вихрем  пронеслась мимо окружавшего  замок  селения, поскакала  к
темневшему  на  возвышенности  лесу.  Только под сенью деревьев  оглянулась,
сдерживая  коня  поводьями.  Набег  тут  же  поднялся на  дыбы,  но я  ловко
пригнулась  к  его холке, Откинулась, когда вновь опустился на  четыре ноги.
Видела,  как  поспешают  за  мной  от  замка  охранники  на  своих  лохматых
лошаденках. Пусть поторопятся.
     Когда я миновала  лес, уже совсем  рассвело. Набег несся  вперед ровным
аллюром, упруго выбрасывая  стройные черные ноги.  Мне совсем не приходилось
его погонять. Наоборот - порой я старалась его попридержать, но  жеребец тут
же принимался метаться из стороны в сторону, показывая норов. Отвратительное
животное, не менее отвратительное, чем его хозяин. Но я смогу найти управу и
на того, и на другого.
     В глубине  души я все еще  надеялась, что Эдгар  опомнится  и пошлет за
мной.  Или,  узнав  на  каком  норовистом коне я  уехала,  поспешит  следом.
Поэтому, когда  холод  зимнего утра немного  остудил  мой  гнев, а  возня  с
непокорным, нервным Набегом немного утомила, я  замедлила ход настолько, что
мои сопровождающие почти поравнялись со мной.
     Теперь  мы  ехали легкой  рысью мимо покрытых снегом полей. В отдалении
чернели лачуги, лиловый в лучах  рассвета дым крестьянских очагов поднимался
вертикально вверх.  Из отдаленной  церквушки долетел  призыв колокола.  День
вступал в  свои права,  но было  совсем не  похоже, что  из Гронвуда вот-вот
примчатся гонцы от графа.
     Мне стало грустно. Как теперь  быть? Вновь я повела себя как строптивая
жена  и  в итоге получалось,  что вина за ссору  окажется на мне.  Однако  я
распаляла себя воспоминанием, как муж обладал мною, грезя об иной,  и гнев и
гордость давали мне сил не признавать поражения.
     Раньше я умела  сдерживать свое дурное  настроение. Но  став графиней и
госпожой я позволила давать волю своему гневу. Но в данный момент я выразила
его  отнюдь  не лучшим  образом. Я выместила свою досаду  на коне  Эдгара и,
забыв о предостережении Стефана, стегнула Набега хлыстом.
     Только  опыт  наездницы помогло  мне удержаться в  седле, когда конь  с
громким ржанием совершил невероятный скачек. Миг, и он уже несся во весь дух
по дороге, несся  так, что у меня ветер засвистел в ушах. Что ж, может это и
к лучшему, -  теперь не  остается времени для колебаний и сомнений. Привстав
на стременах, склонившись к лошадиной холке, я вновь  опустила хлыст на круп
Набега.  Вперед!  Эта  бешеная  скачка,  как  раз  по мне. В  какой-то  миг,
оглянувшись, я увидела позади вереницу отставших охранников. Я расхохоталась
и снова хлестнула коня.
     Но  тут Набег,  оглашая округу  демоническим  ржанием, легко перескочил
кучи снега на обочине дороги и понесся по снежной целине. Я понадеялась, что
снег достаточно глубок, чтобы быстро утомить  коня, но он мчался, не сбавляя
скорости и не отзываясь на мои попытки править.
     Мы пронеслись мимо  какой-то  усадьбы, миновали селение, несколько рощ,
перемахнули  через  промерзший ручей, и только тогда  я  стала замечать, что
движения коня замедлились.
     Заметив  в стороне  высокие  заросли кустарника, я постаралась вынудить
коня налететь на них. Я почти повисла на поводьях, направляя его. И он вроде
повиновался.  Вот  сейчас,  увидев  преграду,  усталый конь  остановится.  В
какой-то миг мне  показалось, что  замысел  удался: Набег замер  перед густо
сплетенными ветвями. Я даже перевела дыхание, расслабилась.
     Это  было  ошибкой.  Набег словно уловил, что я уже не  так цепляюсь за
него. Миг - и он сильно и неожиданно взбрыкнул  задом. Я взвизгнула и тут же
оказалась  выброшенной из седла, перекинулась в воздухе  и... Крест Честной!
Если бы ветви кустарника  не смягчили  мое падение, уж не ведаю, чем  бы для
меня   и  закончилось   сегодняшнее  приключение.  А  так   я  лишь   сильно
поцарапалась, потеряла сетку для волос, да и  напугалась как  следует. Когда
же  я,  путаясь в разметавшихся волосах, полах плаща,  юбках, раздирая ветви
кустов, наконец выбралась на открытое пространство, я оказалась совсем одна.
Набег маячил где-то далеко и с каждым мигом становился все меньше.
     Ну и что мне теперь делать?  Я  огляделась. Понятия не имела, куда меня
занес этот гнедой демон. Свиты моей не было и в помине, вообще нигде не было
заметно  никаких  признаков  человеческого  жилья.  Только  ровное  открытое
пространство, желтые сухие камыши да серое низкое небо над головой.
     С пол часа я брела сама не ведая куда,  ругалась, а  потом заплакала. Я
была голодна, я замерзла и понятия не имела,  где нахожусь. К  тому же лед у
берега  ручья,  вдоль которого  я  пыталась идти,  неожиданно  треснул,  и я
провалилась едва не по колено, промочив обувь, юбки, полы плаща.
     Но видимо небеса не совсем оставили меня. И хотя я насквозь продрогла и
даже  поскуливала  от  отчаяния,  но  вскоре  я  вышла  на  довольно  хорошо
проторенную дорогу. Когда из-за небольшой рощи впереди послышался мелодичный
звон бубенчиков и людские голоса, я безмерно  обрадовалась. Едва не кинулась
вперед, но  вспомнив кто я, заставила себя  остановиться  на обочине дороги,
стояла  гордо выпрямившись. Лишь  во  все  глаза  глядела на  приближавшуюся
кавалькаду, на верховых,  ехавших попарно, охраняя  конный богатый паланкин,
влекомый мулами в богатой сбруе, звон бубенцов которой я и услышала издали.
     Приближающиеся  меня заметили,  сначала просто глазели,  потом на лицах
появилось удивление, замешательство. Один из отряда, подскакал к  паланкину,
что-то говорил. Наконец они приблизились, занавеска паланкина откинулась и я
перевела дыхание, узнав знакомое лицо аббат Ансельма из Бэри-Сент-Эдмунса.
     - О, святые угодники! - воскликнул аббат. - Миледи Бэртрада?  Вы здесь,
совсем одна, в таком виде? Как такое могло случиться?
     Я же смотрела  как  тепло опушены  лебяжьим  пухом его капюшон и ворот,
какие  у  него  перчатки  на  меху.  А  я...   Представляю  какой  мой  вид:
растрепанная, исцарапанная, промерзшая до костей. Даже когда я велела аббату
не изводить меня  вопросами, а помочь, голос мой звучал, как-то надтреснуто,
почти просяще.  Но  Ансельм  и так уже  велел  своим людям подсадить  меня в
паланкин. И как же хорошо было откинуться  на меховые  подушки в нем!  Здесь
была  жаровня  -  настоящая,  полная  углей  жаровня  с бронзовой крышкой. Я
протянула  к ней  негнущиеся пальцы, прижала  озябшие ступни.  Все никак  не
могла  согреться.  Хвала  Всевышнему, добрый Ансельм дал мне вина. Вот  я  и
назвала его  добрым.  А  ведь  я была  благодетельницей  его  обители, щедро
жертвовала на нее, помогала Ансельму в кой-каких исках с соседями. Мог ли он
после этого быть со мной недобрым?
     Я медленными глотками  пила  вино, с удовольствием  откусила  пирожок с
начинкой  из куропатки. Сама  же  слушала,  болтовню  Ансельма,  что  де  он
возвращается из дальнего прихода в Бэри-Сэнт-Эдмунс. И если  будет на то мое
желание,  он с  охотой  окажет мне гостеприимство в  своей  обители. Я  даже
растрогалась. А Ансельм уже говорил, что как только я  обустроюсь и отдохну,
он немедленно пошлет гонцов в Гронвуд.
     Нет, нет, если его преподобие хочет оказать мне услугу, пусть не спешит
с сообщениями  обо  мне.  И я  даже улыбнулась, представив, какой  переполох
поднимется, когда я исчезну.
     Возможно  мне  следовало  объяснить  Ансельму  причину моего  нежелания
связаться  с супругом,  но  он не  стал спрашивать,  даже  понимающе закивал
головой.
     - Конечно,  дитя мое,  как мне  вас не понять.  Эдгар Армстронг не имел
права так оскорблять вас. А так уже по всему графству судачат об этом. Опять
он и эта несчастная заблудшая душа Гита Вейк.
     Он  умолк,  но я уже глядела на  него  во  все глаза. А  в груди у меня
словно собрался  твердый давящий ком. Опять...  Мой  муж и Гита... Гита  имя
которой  Эдгар  повторяет  даже во сне. Я  даже перестала  дрожать, так меня
опалил гнев.
     - Преподобный отче, извольте немедленно объясниться!
     Но аббат юлил, плел что он священнослужитель и не должен вносить раздор
в семьи  мирян. Я выжидала,  чувствуя,  что на самом деле он совсем не прочь
кое-что мне  поведать. В конце  концов аббат  не выдержал - и  все оказалось
даже хуже, чем я могла ожидать.
     - Она родила графу  ребенка, - склоняясь ко мне шептал Ансельм, едва ли
не  смакуя каждое слов. - И говорят Эдгар чуть ли не принял дитя из ее лона.
Конечно еще счастье,  что  его ублюдок дочь,  иначе он готов был вновь взять
любовницу  к  себе.  Он  ведь  просто  трусится  над  своими выродками,  над
сарацином Адамом, теперь еще этой... Но как он мог при этом так не считаться
с  вами, своей законной  супругой,  как  мог  оставить  вас на  Рождество  и
поскакать  к своей  корячившейся в  родах шлюхе. А  дочь  он прилюдно назвал
своей. И  нарек родовым именем Армстронгов - Милдрэд. Теперь все в  Норфолке
знают, что у графа Эдгара есть признанная дочь от любовницы.
     Я молчала. Паланкин  покачивался под мерную поступь  мулов, позвякивали
бубенчики,  слышались голоса стражей извне. В полумраке  я различала полное,
полыхающее гневом лицо настоятеля. Я отвернулась. Мне было больно и холодно.
Даже сердце словно оледенело.
     ???
     Я не заметила, как  меня настигла болезнь. Господь наделил меня крепким
здоровьем, и  я  почти  никогда не простужалась. Но теперь  в груди  у  меня
давило и жгло, дышала я  с хрипами,  меня мучил болезненный  кашель. Жар был
так силен, что временами я впадала в забытье.
     Однажды, придя в  себя, я увидела рядом Эдгара. Он склонялся надо мной,
лицо его  было осунувшимся, под глазами круги. Щеки были покрыты щетиной - а
ведь ранее обычно он тщательно брился.
     Я протянула руку и коснулась его колючей щеки.
     - Это ты?
     - Я с тобой. Теперь все будет хорошо.
     Сколько  заботы  в его  глазах, сколько нежности  в  голосе. И я  вдруг
расплакалась, а Эдгар  обнял  меня,  и в его объятиях  я  почувствовала себя
легче. Я так любила его в этот миг! Но с любовью пришла и гордость, и обида.
     - Ты предал меня. Ты с этой Гитой Вейк. Ее дочь... Я все знаю.
     Он баюкал меня, как ребенка.
     - Эдгар...
     - Успокойся. Думай только о нас. Ты моя жена и я не оставлю тебя.
     Я притихла, согрелась в его руках. Уснула.
     Странно, но именно после этого я стала поправляться.
     За мной  был  прекрасный  уход, я лежала  в  богатых  покоях загородной
резиденции Ансельма, в тепле и  роскоши.  Часто, просыпаясь, я  видела рядом
Эдгара.  Он даже  ночевал в  кресле подле меня.  Ухаживал  за мной,  корми с
ложечки,  рассказывал, в каком он был волнении, когда  я исчезла. Охранники,
потерявшие меня в  тот день, с ног сбились, обшаривая округу. Пытались найти
меня по следам на снегу. А когда пошел  снег, они потеряли след  и обезумели
от страха. А тут еще  Набег вернулся без всадницы на конюшню. Эдгар поначалу
думал, что  я все  же отправилась в Норидж,  но когда  узнал,  что в столице
графства я не появлялась, поднял на поиски всю округу. Преступно  повел себя
аббат  Ансельм,  не  прислав  сразу весточку  о  местонахождении  графини  в
Гронвуд-Кастл.
     Я   слушала  Эдгара  и  чувствовала,   как  вместе  с  силами,  ко  мне
возвращается  и злорадное торжество. Что ж, он заслужил  это,  учитывая  его
прежнее пренебрежение ко мне. А он и  Гита... И его  эта  незаконнорожденная
Милдрэд... Он уходил от этого разговора.
     Как-то  я   спросила,  где   мои  кузены,   Блуа.  Оказалось   тоже   в
Бэри-Сент-Эдмунсе.  Они  не уедут, пока не  убедятся, что я выздоравливаю. Я
хотела, чтобы они поскорей убрались. Одно это  уже стоило того,  чтобы пойти
на поправку.
     Стефан  и  Генри,  отдавая  дань   родственным  узам,  явились  ко  мне
проститься перед  отъездом. Я приняла их полусидя в кровати, опираясь спиной
на  взбитые в  изголовье подушки. Стефан был приветлив, мы  даже  обменялись
шутками.  Генри держался  несколько в  стороне, только перед  уходом,  когда
Стефан вышел,  он приблизился, взял мою руку своими, мерцающими от каменьев,
руками.
     -  Я буду  молиться о тебе, Бэртрада. О  тебе  и  Эдгаре.  Но  послушай
доброго совета: не забывай, что  в Норфолке именно Эдгар фактический хозяин,
ты же лишь номинальная владычица. Так устроен мир и тебе будет лучше принять
это. Эдгар же полюбит тебя, если ты дашь ему такую возможность.
     Я резко выдернула  свою  руку. Увещевания Генри были невыносимы. Чертов
лицемер!  Твердит  мне  о  моей покорности  и любви  к  Эдгару, а небось  не
осмелится  и под пыткой  признаться моему  мужу-крестоносцу, что  именно  он
испортил меня. И  я не  удержалась, чтобы напомнить ему  об этом. А заодно и
отметила, чтобы они со Стефаном не больно рассчитывали на моего мужа в своих
интригах. Ведь одно мое слово - и любому из их соглашений  придет  конец. Но
если граф Норфолк им нужен, то прежде всего пусть заручатся моей поддержкой.
     Нет,  я  не  потеряла былую  хватку  - об этом  свидетельствовало  лицо
епископа Винчестерского,  когда он  покидал  мой  покой. Ну что же, пусть не
забывает, с кем имеет дело.
     Вскоре  я  уже  начала  вставать,выходить  на прогулки,  даже принимать
посетителей.  Но возвращаться  в Гронвуд-Кастл не спешила. Мне  нравилось  в
Бэри-Сент-Эдмунсе, а так  как  из-за  нынешнего  весеннего таяния  снегов по
всему  графству  случились наводнения и Эдгар часто был в  отъезде, никто не
настаивал, чтобы  я  покинула сей  гостеприимный  кров.  В  Бэри-Сэнт,  даже
несмотря на весеннюю распутицу,  не  переставали прибывать  паломники, здесь
всегда  было  много  приезжих,  всегда  можно было  узнать  свежие  новости,
устроить небольшой прием, званный  ужин.  Аббат Ансельм всегда шел навстречу
моим желаниям.
     Но однажды Эдгар, навестив меня в промежутке между поездками, напомнил,
что  пора бы  подумать о возвращении домой.  Очевидно, лицо мое при этом так
переменилось, что Эдгар проговорил с насмешливой грустью:
     - Я понимаю тебя, Бэртрада. Ты  не родилась для роли хозяйки поместья и
жены,  но  мы принесли клятвы  перед  алтарем, и этого  уже не изменить. Нам
стоило бы обсудить, как жить дальше, и тогда мы избежим многих неприятностей
в нашем супружестве.
     Что  ж, меня это устраивало. Эдгар предлагал  мне нечто вроде  сделки и
лучше  мы сразу решим чего ждать друг от друга. Это буду равные условия. Без
всех библейских нравоучений, что  жена должна во  всем повиноваться супругу,
какие так унижают женщину.
     В тот день мы долго разговаривали  с Эдгаром,  сидя за  разделявших нас
столом, словно и в самом деле не супруги, а союзники, заключающие перемирие.
Условиями Эдгара было, чтобы я  прекратила интриговать за его  спиной, чтобы
не предпринимала никаких действий,  не поставив его в известность. В ответ я
потребовала,  чтобы он больше советовался  со мной в делах  управления и дал
свободу перемещаться в наших владениях, не  обращаясь  всякий  раз к нему за
разрешением. Только при условии, что он будет поставлен в известность о моем
пребывании, сказал он. Я кивнула. И  выставила  следующее условие: не желаю,
чтобы муж растлевал меня  в постели, и совокуплялся  со мной, только в целях
воспроизведения потомства.
     Мне понадобилась вся моя решимость, чтобы сказать ему такое. Когда же я
осмелилась  поднять  на  него  глаза,   лицо  Эдгара  было  холодным,  почти
безучастным.  Чтож,  он согласен  щадить  мое  целомудрие,  если  я, в  свою
очередь,  обязуюсь помогать  ему в хозяйственных  вопросах,  как и  положено
любой замужней леди. И  знаете, меня несколько задело,  что  после  интимных
вопросов, он  так  легко  перешел  на  темы  быта. Однако  соглашение,  есть
соглашение, и не выказав чувств, я обговорила с ним и эту тему.
     Были и другие вопросы, какие мы обсуждали. Эдгар заговорил об Адаме. До
тех пор,  пока я не рожу ему ребенка, он не видит никаких причин почему я не
должна уделять  внимание  его сыну.  Однако взамен я потребовала,  чтобы муж
прекратил позорить меня, изменяя с Гитой Вейк.
     - Она моя подопечная, а не любовница, - ответил он.
     - И родила на это Рождество не иначе, как  от святого духа,  - съязвила
я.
     Я видела, что на этот раз Эдгару куда сложнее  сохранить самообладание.
Я отвернулась и мы долго молчали. Когда же наконец наши взгляды встретились,
меня поразило то, что я увидела в глазах Эдгара. Будь  он женщиной, могла бы
поклясться, что этот крестоносец заплачет.
     Он заговорил тихо.
     - Не стану скрывать, что Гита из фэнленда родила действительно от меня.
И я не первый супруг  в подлунном мире, который живя с законной женой, имеет
еще  и  ребенка на  стороне.  Однако  между мной  и  леди  Гитой  давно  все
окончилось.  Это  случилось  еще до  твоего  приезда,  Бэртрада,  и  если ты
удосужишься  посчитать,  то поймешь,  что  девочку мы  зачали уже  давно. Но
клянусь тебе,  за все время, что  я  был твоим мужем, я не изменял тебе ни с
ней, ни с какой иной женщиной.
     Мне понравилось, что Эдгар  оправдывается передо мной. Другие  мужья не
снизошли бы  до этого. Странно, но я ощутила даже некоторое презрение к нему
за  это  оправдание.  И  напомнила,  что  мне  ведомо,  как  он посетил  эту
леди-воспитанницу,  когда  она рожала,  как  прилюдно признал  новорожденную
своим ребенком и дал ей имя Армстронгов.
     - Это лишь то немногое,  что я мог сделать для  ребенка, -  не поднимая
глаз  произнес Эдгар.  -  И  не думал я,  что  ты,  сама незаконнорожденная,
станешь  упрекать меня в этом. Но,  повторяю, между  мной и  Гитой Вейк  все
кончено. Я не стану больше порочить эту гордую женщину, а  когда слухи о нас
улягутся,  я постараюсь исправить нанесенное ей  зло и  подыщу ей достойного
мужа.
     Хорошие речи. Но с какой болью все было сказано!
     - Ты все еще любишь ее. Я знаю это... Я чувствую.
     - Хвала небесам, что хоть ревность ты способна ощущать.
     Я передернула плечами.
     - Ты мой муж, Эдгар, почему бы мне и не ревновать? И я настаиваю, чтобы
ты прекратил всякие встречи с этой женщиной и ее отродьем, прекратил...
     - Это непомерное требование, - резко перебил Эдгар. - К тому же девочка
Милдрэд - мое дитя, и я желаю знать, как она живет,  растет. Но повторяю - я
не стану изменять тебе с  Гитой, не стану ни позорить ее, ни заставлять тебя
ревновать.
     Я смотрела на него, ощущая, как растет мой гнев.
     - А теперь  и ты послушай меня,  Эдгар. Если я узнаю,  что о  вас пошли
новые слухи,  - а таковое  вполне  может случиться, пока  люди будут знать о
твоих  наездах  в  фэны,  -  то  клянусь  тебе   Господом  Богом,  Пресвятой
Богородицей   и   всеми  Святыми   заступниками   нашими,   твоей   Гите  не
поздоровиться.
     - Бэртрада! - Эдгар даже подался вперед. - Я готов  считаться с  тобой,
но не переступай через край моего терпения.
     Его терпения?!. Мне предлагают  смириться с его  свиданиями со шлюхой и
отродьем, а он еще смеет говорить о терпении!
     - О я знаю, что  говорю! Сам дьявол тогда мне станет союзник,  и я сама
не ведаю до чего доведет меня чувство униженности.
     Я  почему-то  задыхалась,  как от  бега.  Меня  душил  гнев.  И  еще  я
опасалась, что  этот человек не уступит. Ибо меня саму напугали бездны,  что
таились во мне.
     - Не  забывай Эдгар,  что  я дочь Генриха Боклерка, а он  не устрашился
даже ослепить и держать в подземелье родного брата!
     Только  его лежавшие  на столешницы руки сжались в кулаки, больше Эдгар
никак не выдал своего  гнева.  Смотрел на  меня  из  под нависающей на глаза
длинной пряди. Но, когда заговорил, голос звучал спокойно:
     - Если, жена, начнешь меня пугать  союзом с сатаной, то учти: я еще  не
потерял  связей с Орденом, а  братья-тамплиеры знают,  как  принудить  людей
вновь вернуться к Богу.
     И всеже  за его спокойной  интонацией я угадала  грусть.  А, значит, он
уступит. И я окончила - последнее слово должно было остаться за мной:
     - Тогда, муж мой, не доводи нас обоих до этого.
     Я  вздрогнула, когда за ним громко хлопнула дверь. И  перевела дыхание.
Похоже я победила.
     В первую ночь в Гронвуде Эдгар пришел ко мне. Это было наше примирение.
Все  было  высказано  ранее,  оставался  только  супружеский  долг.  Мой муж
выполнил его  без обычной своей разнузданности, быстро и просто. Я мола быть
даже довольна, если вообще можно быть довольной от этого.
     -  Роди мне сына, - попросил Эдгар перед тем, как заснуть. Понятно, для
этого люди и совокупляются.
     Наводнения в графстве  стали причиной постоянной тревоги Эдгара. Больше
всего  его  беспокоило  то, что во многих местах  море  прорвало плотины,  и
плодородные  земли  на  огромных  пространствах  пропитались солью  и  стали
непригодными для земледелия.  Пройдет не менее двух-трех лет, пока там вновь
смогут заниматься хозяйством, а следовательно  надо что-то предпринять, дабы
люди не впали в крайнюю  нищету. Но какое ему  дело до этих простолюдинов? Я
не понимала этого, хотя пыталась  посоветовать что-то  разумное, ссылаясь на
известные мне статьи свода законов.  И порой случалось, что  я удостаивалась
похвалы супруга за проницательность и смекалку.
     Когда  миновала Пасха  к нашему двору  прибыли  посланцы  от  короля  с
новостями.  Мы  узнали,  что моя  сестра  императрица Матильда  месяц  назад
разродилась  сыном мужского пола,  нареченного  в честь  нашего августейшего
родителя  Генрихом.  И  король,  как  и  намеревался  ранее, требует,  чтобы
английская знать вторично присягнула наследнице трона. Вместе с новостями мы
получили  и  повелелние явиться  в июле в Нортгемптон, дабы  в числе  прочих
лордов еще раз поклясться в верности моей сестре.
     Самым важным  для меня во  всем этом  было  то, что  я  вновь окажусь в
обществе самых именитых вельмож  и  дам  и смогу  ослепить  многих блеском и
богатством, которые приобрела, став графиней Норфолкской.
     Весь июнь  я посвятила подготовке  к этой поездке - обдумывала  наряды,
подбирала свиту, мои женщины вышивали эмблемы, гербы, вымпелы. Мне постоянно
приходилось советоваться с Эдгаром, и эти хлопоты сблизили нас. К тому же за
это время он  ни разу не посетил Гиту  - я  доподлинно это  знала  от Пенды,
откровенничавшего  с  моей   Кларой.   Преданный  пес  Эдгара  по-настоящему
привязался к мой потаскушке-фрейлине и не чаял в ней души, не прощая  только
ей блудни с каменщиком Саймоном.
     В наших отношениях с Эдгаром  воцарился мир.  Я была покорна по ночам и
даже  стала  привыкать  к  этой стороне  супружеской  жизни,  но  упорно  не
беременела. Ввиду этого я обещала мужу, что если не понесу ка времени нашего
возвращения  из   Нортгемптона,  то   обязательно  совершу  паломничество  в
Уолсингем.  Считалось,  что Дева  Мария  Уолсингемская  особо  благоволит  к
бесплодным женщинам.
     Бесплодие! Самый звук этого слова вызывал во мне содрогание. И какое бы
отвращение  я не испытывала к деторождению,  клеймо бесплодной жены -  позор
для  женщины. Мне  просто необходимо было родить  мужу  наследника. Сына. Уж
тогда-то  мой супруг  не будет навязывать  мне  Адама,  тем более перестанет
вспоминать, что где-то в фэнленде у него имеется дочь.  Ведь что такое дочь?
Принято  даже выражать сожаления  семьям,  если  рождаются  дочери.  И я  не
понимала,  отчего для  Эдгара так  много  значит, что  саксонка  родила  ему
подобное.
     Наконец настал день отъезда в Нортгемптон. Не знаю отчего король выбрал
для созыва знати этот захудалый  городишко.  Может  потому,  что  здесь была
хорошая римская дорога, способствовавшая удобному подъезду,  или потому, что
Нортгемптон  находился  в  центре  Английских  земель  и  сюда  должны  были
собраться вельможи  со всех концов его королевства. И, сколько же народу там
было! Я не стану говорить о сразу подскочивших ценах на жилье, ни о стихийно
возникшем там рынке. Скажу только, что мои  надежды оправдались и наш приезд
произвел должное впечатление.  К  тому  же  мне было  приятно встретиться  с
братьями  Глочестером  и Корнуоллом,  с венценосным отцом, даже этой  клуше,
королеве Аделизе, я была рада.
     Эдгар снял  для  нас  удобный дом у здания ратуши, стоявший бок-о-бок с
домом,  где расположились Стефан и Мод. Мод только недавно родившая третьего
ребенка  -  дочь,  нареченную  Марией   -   выглядела  очень  подурневшей  и
располневшей. Что однако не мешало Стефану окружать ее  нежностью и заботой.
И  еще меня удивило,  что  эта  чета привезла  в Нортгемптон своего первенца
Юстаса, которого ранее столь скрывали.  Правда  на седьмом  году жизни Юстас
наконец заговорил, да так  бойко, словно  специально  таился  все время,  не
желая ни с  кем  общаться.  Однако, клянусь  венцом терновым, я  в жизни  не
видела  более безобразного  ребенка, всего  в  коросте,  сыпи,  проплешинах.
Поэтому,  когда мы с Эдгаром навещали Стефана  и  Мод, я старалась  не долго
задерживаться и  удалялась,  едва в покой  входило это  маленькое  чудовище.
Которое, к тому же, так пялилось на меня.
     Вообще-то на  меня многие смотрели. И,  тресни моя шнуровка, я  никогда
еще не чувствовала себя такой красивой. А ведь мне было уже двадцать пять, в
этом возрасте многие  женщины,  располневшие и обессиленные  многочисленными
родами,  превращались  если  не  в  старух,  то  в  солидных  матрон,  каким
неприлично даже принимать участие в танцах.  Я  же была стройна  и легка как
девушка, я одевалась в узкие блио по  последней моде  и, если кто и шептался
за  моей  спиной,  что за  время супружества я не понесла от  мужа, да еще и
прославилась  тем, что часто ссорилась с ним, то говорили они это  скорее из
зависти.  Ибо, что я считалась красивейшей из прибывших в Нортгемптон леди -
бесспорно.
     И только родитель сбил с меня спесь, призвав к себе и сурово отчитав за
потворство  смутьянам вроде Гуго Бигода  и  за  то, что  я не показала  себя
доброй  женой -  тем более,  что сама  настаивала  на  этом браке.И спросил,
почему я до сих пор не беременна.
     Да,  король  был груб  со  мной, и это несмотря, что  я  преподнесла  в
подарок гобелен "Пляска смерти". Но я едко парировала выпады отца, напомнив,
что  и его  законная дочь не беременела в своем  первом  браке с  германским
императором,  да  и для графа  Анжу родила только на шестой год супружества.
Если, конечно, не упоминать ту грязную историю с рождением у нее бастарда от
некоего Гая де Шампер.
     Но едва  я упомянула о том  деле, отец так осадил  меня, что я  ушла от
него едва не в слезах. Хотя,  я  сама виновата, ведь знала же, как на короля
действует  упоминание   имени  того  крестоносца.  Те  события  держались  в
строжайшей тайне. Хотя  шила в мешке не утаишь, и люди шептались, что король
Генрих нанял  специальных ловцов  за людьми, обещав  им огромную сумму, если
они доставят к нему живого иль мертвого оного сэра Гая.
     Вот так обстояли дела при дворе к  тому  времени, когда в сером тяжелом
соборе  Нортгемптона  знать  присягала  на  верность  моей  законнорожденной
сестрице Матильде. Но я слышала и разговоры, что не все жаждут оказаться под
пятой  женщины,  и  присягают Матильде,  лишь надеясь, что мой отец проживет
достаточно долго, дабы его внук Генрих успел подрасти и достигнуть возраста,
когда корона  перейдет  к нему, минуя  Матильду, и за  Генрихом I на престол
воссядет Генрих II.
     По  завершении  длившейся  несколько дней  церемонии  присяги  начались
всевозможные  развлечения,  в  том  числе и  соколиная охота, совсем недавно
вошедшая в моду при дворах правителей Европы. После крестового похода рыцари
переняли  ее  навыки  у арабских эмиров, и охота  с птицами  стала считаться
самой изысканной. Хорошо  обученные  пернатые  хищники  - сапсаны.  Кречеты,
ястребы - были необычайно редки и стоили баснословных денег.
     У моего  отца уже имелось около  дюжины  славных  охотничьих птиц, и он
проводил с ними немало  времени на  вересковых пустошах близ Нортгемптона, а
местная  знать   неуклюже  пыталась  подражать  ему  в  этом.  По-настоящему
обученных  соколов   найти  было  нелегко,  и  прыткие  торговцы  втридорога
продавали  желающим пернатых хищников, большинство из которых были дики и не
прошли  дрессировки. Часто  такие  птицы, спущенные с  руки во  время  лова,
попросту улетали, покидая незадачливых владельцев.
     Я не раз  видела,  как презрительно  хмыкал король, глядя на  таких вот
горе-охотников.  Зато была приятно поражена, когда  мой  супруг сумел  среди
предоставленных  на  продажу  птиц  определить  действительно  пригодных,  и
спускал их  с перчатки на дичь  с ловкостью истинного знатока. Король и двор
отметили это его умение, Эдгар Норфолк сразу стал очень популярен, с ним все
советовались,  и  даже  король  неоднократно  беседовал  с  ним  о тонкостях
соколиной охоты, обсуждал достоинства тех или иных  птиц,  а узнав, что  мой
супруг обучился лову с  птицами еще в Святой  Земле,  неоднократно приглашал
его к себе, желая узнать особенности этой забавы на Востоке.
     Но что особо восхитило и обрадовало  меня,  так  это, что  и мне  Эдгар
преподнес  в  подарок  прекрасную  охотничью птицу.  Это  была  великолепная
длиннокрылая самка кречета, привезенная из Исландии.
     - Вы  моя жена,  миледи, у вас все должно быть наилучшим. Я же обязуюсь
обучить вас, как напускать птицу на дичь и как подзывать ее.
     Порой Эдгар бывал просто очарователен. Я даже поцеловала его в щеку.
     Первое время мы уезжали  с ним в  холмистые  пустоши за городом  только
вдвоем. Эдгар объяснял мне все тонкости напуска,  пояснял  детали, объяснял,
что  самки  кречетов  крупнее  и  агрессивнее  самцов,  но  легче  поддаются
обучению.  Самцы  же ценятся  не так высоко, их редко  используют в  охоте и
держат в основном для получения потомства.
     -  Когда мы вернемся в Гронвуд, - говорил Эдгар, поправляя на моей руке
перчатку с крагой,? чтобы сокол не поранил меня, - нам, душенька, непременно
надо  будет  завести   свою  соколятню,  разводить  собственных  птиц.  Ведь
равнинные,  болотистые  угодья  Норфолкшира  прекрасное  место  для  охоты с
соколами.
     Я почти не слушала  его, любуясь сидящей на  запястье птицей. Да  и  не
хотелось  мне сейчас  думать о возвращении в Гронвуд.  Конечно  Эдгар теперь
возьмется  за  разведение  птиц,  как  до  этого  занялся  разведением своих
лошадей, своих  борзых.  Он всегда  находил  себе какое-то занятие.  Но  мне
хорошо было  здесь,  подле короля,  среди равных  себе.  Да и на день Святой
Маргариты?? король  обещал  устроить  большой пир, на котором мне непременно
хотелось присутствовать.
     Но  пока  главным для меня оставалась  охота. И каждое утро мы с  мужем
отправлялись  на пустоши. Мой  кречет  уже неоднократно бил для меня  мелкую
дичь, какую слуги поднимали из вереска ударами бича - жаворонков, куропаток,
бекасов. Наивысшим достижением считалось подбить на охоте цаплю. И когда моя
длиннокрылая охотница  забила ее, Эдгар сказал,  что  теперь мы  смело можем
примкнуть к королевской охоте.
     Он не ошибся. И в положенный час исландский кречет показал себя во всей
красе. Это  было в день, на  какой Генрих  назначил  пир.  Но до него король
решил нагулять аппетит на соколиной охоте. Мы с мужем приняли участие в этом
выезде.  И на охоте случилось так, что когда сокольничие спугнули из камышей
большую серую цаплю, первой  своего сокола на нее напустила Матильда. Однако
напустила, когда птица была еще далеко, и король попенял ей за торопливость.
Но  и  его ждала неудача. Его сокол-сапсан, когда с  него  сняли  клобучек и
подбросили, не обратил внимание  на главную дичь,  а понесся за  пролетавшей
мимо стаей грачей. Вот тогда, по знаку Эдгара, я  сорвала клобучек  с головы
кречета  и  свистнула,  насылая его. И моя  красавица не  подвела,  взвилась
стремительно ввысь, сделала круг и заметив цаплю, понеслась прямо к ней.
     Ах  какое же  это удовольствие видеть, как мой  кречет  набирал высоту,
описывая круги,  словно  следуя  виткам  невидимой  спирали. Огромная  серая
цапля, заметив его, шарахнулась прочь, изо всех сил  работая крыльями. Но ей
было  не  избежать  удара.  И  все  охотники  невольно закричали, когда  моя
охотница, опередив цаплю и поднявшись над ней, стремительно напала на нее.
     - Давай, давай! Рази! - кричала я, запрокинув голову и хлопая в ладоши.
До чего же это было азартно!
     Но  оглушенная  цапля  все же смогла  освободиться  и  полетела дальше,
однако тяжело и  неровно.  Кречет же, не желая сдаваться, вновь  по  спирали
поднялся  над ней и повторил  нападение. И как! Он летел,  как стрела, вновь
мастерски ударил, разя сильными когтями задних пальцев.
     На этот раз  цапля рухнула  вниз, и я,  а  также  король  и  остальные,
пришпоривая лошадей, поскакали туда, где упали обе птицы.
     Эдгар  крикнул сокольничему, чтобы  тот готовил дохлого  голубя и кинул
его  как "прикормку"  кречету. Пока охотники  подбирали убитую им  цаплю,  а
кречет лакомился голубятиной, все вокруг  поздравляли меня  с  удачей. Я  же
была просто счастлива. В  какой-то  миг заметила, как на меня смотрит Эдгар.
Он подъехал, возвращая мне птицу уже в клобучке. Склонился.
     - Ты сегодня такая хорошенькая, Бэртрада. Просто светишься.
     Давно он не говорил мне таких слов. У меня в груди разлилось тепло.
     Король окликнул нас, сказав, что ждет обоих на пиру,  где мы попробуем,
как его повара приготовят добытую моим кречетом цаплю. Я чуть поморщилась и,
повернувшись к мужу, шепнула:
     - Как бы они не  старались,  думаю жаркое из  цапли не  придется мне по
вкусу. Оно всегда отдает болотом и жестковато.
     Порыв ветра бросил завитки  волос  мне на глаза. Эдгар стал ласково  их
убирать.  Я  увидела  проезжавшую  мимо  Матильду и  -  могу  поставить свое
янтарное ожерелье против  ломаного пенса  - в ее глазах читалась откровенная
зависть. Уж наверняка ее Жоффруа Анжуйский ни  на йоту не бывал  с  ней  так
нежен и предупредителен.
     У  меня  было приподнятое настроение,  я  не хотела еще возвращаться  и
Эдгар был согласен со мной. И как же мы носились верхом,  как  гоняли  своих
коней!  Это ведь такое  удовольствие нестись  вскачь, наслаждаясь прекрасным
аллюром  породистых лошадей,  наслаждаться  солнцем,  бьющим в  лицо ветром,
простором! Мы далеко умчались от всех, скакали, обгоняя друг друга. А вокруг
волновались под ветром  вересковые  заросли,  темнели разбросанные то там то
здесь  купы огромных  буков, блестели  на  солнце ручьи. Из под копыт  коней
время  от  времени то  вылетала  стая  куропаток и уносилась  в сторону,  то
неожиданно заяц выпрыгивал из под широкого лопуха, несся прижав длинные уши.
А  кони  продолжали  скакать,  упруго выбрасывая  ноги, перепрыгивали  через
кусты, то, врезаясь в ручьи, поднимали фонтаны искрящихся на солнце брызг.
     В какой-то  миг  я  остановила  Молнию, натянув поводья  и  откидываясь
назад.  Эдгар  тут же подъехал, склонился  в седле, и обняв меня  за  талию,
притянул к себе,  стал целовать.  И поверите ли...  Я отвечала ему  с пылом,
какого и не ожидала в себе.
     Но наконец я освободилась.
     - Думаю уже следует подумать о приличиях и возвращаться.
     Я старалась говорить достойно, однако все еще задыхалась после поцелуя.
У  Эдгара в глазах  плясали чертики.  Он вновь  обнимал меня, я  вырывалась,
смеясь.
     Все же мы проделали немалый путь и, когда вернулись, наши кони были все
в мыле. Мы въехали под  мрачную арку городских ворот, не спеша поехали вдоль
нависающих над  головой выступами этажей строений. Они стояли так тесно, что
почти  соприкасались  кровлями,   не   позволяя   солнцу   высушить   всегда
скапливающуюся  на  мостовой  грязь.  Только у дома,  какой снял  Эдгар было
открытое пространство и даже  мощенная булыжником площадка, куда можно  было
ступить, не измарав башмачков и подола. Выскочившие из дома слуги, приняли у
нас лошадей. Я стала подниматься  по  узкой лесенке наверх, в нашу  комнату.
Эдгар шел  следом  и, оглядываясь,  я  видела его взгляд, догадывалась,  что
сейчас произойдет. Слова не успела  молвить, когда он прижал  меня к  стене,
стал целовать. Я уперлась руками в его грудь, делая попытку вырваться, но он
был так силен,  не отпускал меня... Я задыхалась, у меня кружилась голова, я
вся  дрожала.  А  его руки уже  мягко мяли  мою грудь, он  запрокидывал  мне
голову, целовал шею. У меня стали слабеть колени...
     ...И конечное это должно было случиться!
     Эти  городские дома, узкие, неудобные, тесные!  Здесь  приходилось жить
всем скопом,  ютясь  вместе  со  свитой  и  слугами.  Никакого  этикета  или
уединения. Да и вряд ли кто из свиты мог решить, что днем можно вот так...
     Но  сожалеть  об  этом  было  уже  поздно.  Дверь   с   резким  скрипом
растворилась и в покой влетел, громко  топая, этот безобразный ребенок Юстас
Блуаский. Застыл, глядя на нас  из под покрытых  болячками век.  А  тут  еще
голоса, скрип  ступеней,  вошли Клара Данвиль, моя Маго с ворохом платьев, а
тут еще и Пенда...
     Я отскочила от Эдгара, как  ошпаренная.  А они  все сначала  растерянно
стояли кто  где, потом Клара стала что-то лепетать, Маго,  как бы  ничего не
заметив, принялась укладывать платья, а Пенда церемонно сообщил, что прибыла
Блуаская чета. В  довершение  ко всему Юстас, стал  раскачиваться  на двери,
явно наслаждаясь ее  скрипом, и  не  сводя  с нас  не по  детски серьезного,
мрачного взгляда.
     Один Эдгар не казался ни взволнованным, ни смущенным.  Спокойно оторвал
от  двери это Блуаское отродье, передал его Кларе, потом попросил всех выйти
и передать Стефану с Мод, что вскоре мы будем к их услугам.
     Я стояла лицом  к  стене,  нервно пыталась привести  в порядок  волосы,
шнуровку у горла.
     - Бэртрада ... - окликнул меня муж.
     Но я шарахнулась от него.
     - Какой стыд!.. Какой позор! Что теперь о нас станут говорить!..
     Признаюсь, я рассердилась. Ведь, что может  сравниться по бесстыдству с
плотскими утехами в дневное время! А я... А  мы... Мне хотелось плакать.  Но
Эдгар словно и не замечал моей досады.
     - Успокойся, милая. Мы же муж и жена, мы у себя дома.
     Но  заниматься таким  беспутством, когда еще не настала ночь!... Нет, я
не произнесла этого вслух. Но мне было  стыдно, так непереносимо стыдно. Вон
даже эта распутница Клара смутилась, а Маго... Да еще этот покрытый коростой
Юстас, который  уже сейчас рассказывает внизу родителям,  об увиденном. Нет,
уж  лучше я прямо сейчас спущусь к  Стефану и Мод, чтобы, объяснить, что это
простое недоразумение. И я, говоря это Эдгару,  отталкивая его руки,  все же
выскочила  на  лестницу, а когда входила  в прихожую, то вновь  растерялась,
стояла  перед   Стефаном  и   Мод,  заливаясь  краской,  словно  нашкодившая
послушница. Мне ли  было  не  заметить  ироничный блеск в их  глазах. Но мне
помог Эдгар, взял нежно под руку, осведомляясь у гостей, известно ли им, как
отличилась его супруга  на сегодняшней соколиной охоте? Мод и Стефан  тут же
стали уверять, что все об этом только и говорят, и они почтут за честь, если
на пир к Генриху Боклерку мы поедем вместе. Дабы отведать жаркое из цапли, -
добавил я, и все рассмеялись.
     Вечером мы поехали на  пир. К тому времени,  я  полностью успокоилась А
выглядела я... Ах тресни моя шнуровка! - до чего же я сама себе нравилась!
     На мне  было  нарядное бархатное блио редкого  персикового цвета, тесно
облегавшее мою грудь и бока. Его длинный шлейф и  ниспадающие до самого пола
рукава были  подбиты черно-золотистой  узорчатой парчой. Я еще не появлялась
прилюдно в этом наряде, чувствовала как он мне  идет, видела, как завистливо
поглядывают на меня  дамы и  даже, -  не  всегда  же мне  быть второй! - моя
законнорожденная титулованная сестра Матильда.  И еще  бы ей не смотреть. Ее
одеяние  из  зеленого сукна ни шло ни в какое  сравнение с моим нарядом, но,
что  и  говорить,  Матильда  никогда  не  умела  как  следует  подать  себя,
уверенная, что ее статус наследницы престола вполне может заменить красоту и
изящество. Единственная достойная деталь  ее туалета - легкая розовая  вуаль
из розового с серебристой каймой муслина - была поднесена ей моим супругом.
     Поистине Эдгар знал толк в дамских нарядах, и это совсем не умаляло его
мужских достоинств!
     Как раз сегодня я спрашивала у него совета, собираясь  на пир, и именно
Эдгару принадлежала мысль добавить к моему блио украшения из темных гранатов
в  золотой  оправе:  длинные  серьги,  спускающиеся едва ли не до  ключтц  и
восхитительный пояс,  небрежно  охватывающий  мои  бедра  и  застегивавшийся
крупным гранатом немного ниже живота. Его концы свешивались почти до колен и
волнующе покачивались. Когда я  двигалась.  Прибавьте к этому тонкую золотую
сетку для волос и чеканный золотой  обруч вокруг  лба - и  вы поймете, как я
выглядела  на  пиру.  Даже мой брат Ричард Глочестер,  отнюдь не  блиставший
галантностью, неожиданно произнес столь вычурный  комплимент, что я невольно
рассмеялась.  Но  следующий  вопрос  Роберта   поставил  меня  в  тупик:  он
полюбопытствовал имела ли я уже беседу со стюардом двора, отцом Гуго Бигода?
И  когда  я  отрицательно  покачала  головой,  Глочестер  попросил,  чтобы я
снисходительно отнеслась к просьбе сэра Роджера.
     - Но я ведь всегда милостиво относилась к Бигодам, - ответила я, но при
этом оглянулась, поискав глазами Эдгара. Вряд ли бы  ему понравилось, то что
я сказала.
     Супруг мой  выглядел  в  этот  вечер  не  менее  элегантно,  чем я. Его
бежевого бархата с серебряной вышивкой кафтан ниспадал мягкими складками  до
колен, а по подолу был опушен полосой  нежного куньего меха.  Талию стягивал
пояс из чеканных пластин, украшенных янтарем, и такой же  янтарь светился на
рукояти свисающего  сбоку кинжала. Свои волосы Эдгар  зачесал с боков назад,
но спереди они ниспадали на лоб  естественно вьющимися прядями. Граф Норфолк
стоял  о чем-то  беседуя с Генри  Винчестерским, но почувствовав мой взгляд,
оглянулся  и  подмигнул мне.  Я  отвернулась,  пряча невольную  улыбку.  Мне
нравился неожиданный легкий флирт меж нами.  И я  знала к чему  он приведет.
Этой ночью, даже  неудобства и теснота нашего городского жилища, не помешают
Эдгару взять  меня...  Взять...  Я ощутила, как  по  спине прошли мурашки. И
готова  была  признать, что  хочу этого. Этой  ночью... Я  по-прежнему стану
упираться, но он возьмет свое. А я уступлю...
     Когда  все  стали  располагаться за длинными,  расставленными  "покоем"
столами, мы с мужем  сели рядом. Эдгар  не  удержался, чтобы не огладить под
скатертью мое колено. Я тут же ущипнула его за руку. Он лишь рассмеялся.
     С первой  подачей блюд в зал внесли  добытую  моим  кречетом цаплю. Она
была  как  следует выдержана в соусах и отлично прожарена. Но  Эдгар  все же
негромко  заметил мне,  что  я оказалась  права,  и мясо цапли действительно
жестковато. Я только улыбнулась:
     - Я ведь нередко бываю права, не так ли, супруг мой?
     Он игриво смотрел на меня.
     - Клянусь своим сердце, что сегодня не стану спорить с вами, миледи.
     Вскоре начались  танцы. По  большей  части  я танцевала с  Эдгаром.  Мы
стояли  в шеренге  танцующих,  медленно  и величаво  расходились  скользящим
шагом, делали повороты, поклоны. Но потом музыка стала звонче  и мы ускорили
шаги, разбились на два хоровода - то дамы образовывали  внутренний  круг,  а
мужчины снаружи, то,  кружась, дамы  выходили наружу, а мужчины, притопывая,
сходились  во   внутреннем   кольце.   Стало   веселее,  даже   низкий  свод
Нортгемптонского замка не  так давил  на голову. В красноватом свете факелов
мы  скакали  и  кружились,  поочередно  меняя  партнеров, и вот  уже  Уильям
Ипрский, мой бывший жених, смущенно  теряется, когда вынужден  обнять меня и
обвести  вокруг себя, то я ударяю в ладоши  с лукавым Джеффри де Мандевилем.
Ах, как же чудесно, что мы прибыли в Нортгемптон!
     Факелы  чадили  от  колеблемого  воздуха, развевались вуали,  слышались
хлопки,  смех.  Обходя  зал,  скользя среди шеренги танцующих, я то находила
Эдгара, кружась сплетала с ним пальцы,  тут  же  уже смеялась  над тоскливой
физиономией графа Суррея, успевала обменяться шуткой  с братом  Реджинальдом
Корнуоллом, дальше...
     В  первый миг  я решила, что  мне померещилось. Неясный  свет  факелов,
чередование света  и  тени, нечеткие  силуэты. И  вот, словно  заведенная, я
делаю оборот ладонь к  ладони с Гуго Бигодом. Я только  моргнула,  узнав его
высокую худую  фигуру, коротко стриженные  светлые  волосы,  блеснувшие  под
усами в улыбке зубы.
     - Гуго!..
     - Тсс,  Бэртрада.  Постарайся после полуночи  быть у старой  часовни  в
замковом саду. Я буду тебя ждать, радость моя...
     И вот я уже делаю оборот с другим танцором. Со следующим,  следующим. Я
невольно  стала озираться, ища взглядом Гуго. Не  померещилось же  мне? И  в
какой-то момент я  его увидела, стоявшего у занавеси возле арки входа в зал.
Гуго  смотрел  на  меня улыбаясь,  но  тут же вышел и  только ткань занавеси
колебалась, словно в подтверждение, что он все же был тут. Но это немыслимо!
Король  Генрих  объявил  Гуго смутьяном,  появись  он  при  дворе  -  и  его
немедленно схватят. И все же он имел дерзость явиться. Назначил мне встречу.
Как же он тосковал по мне, если пришел даже с риском для своей свободы!
     Пожалуй мне не сразу удалось справиться с волнением. Эдгар заметил это.
     - Может ты устала,  милая?  Ты  вдруг так погрустнела.  Хочешь, покинем
пир?
     Я согласилась, что  несколько  утомлена. Охота, езда  верхом, потом это
застолье,  танцы.  И я  бы и впрямь  ушла,  однако именно  сегодня  Матильда
настояла, чтобы я осталась  ночевать  с ней. Мы ведь сестры, а нам так редко
приходится бывать вместе.  Я говорила  все это мужу, опасаясь только, как бы
он не уличил меня во лжи, решив спросить об этом Матильду.
     Но он лишь погрустнел.
     - Конечно, я понимаю. Придется велеть вашей прислуге остаться в замке.
     Знаете,  я  почти  почувствовала  себя  виноватой,  почти  была  готова
отказаться от задуманного. Ведь что такое  Гуго? И как он смел назначать мне
свидание, когда сам должен понимать, что я при муже? Однако я промолчала.  Я
хотела встретиться с Гуго,  мне было любопытно с ним поговорить. Он ведь так
поддерживал меня ранее, был так верен, когда Эдгар открыто игнорировал меня,
принуждал подчиняться.
     Но едва я оказалась в отведенном мне покое, то пожалела,  что осталась.
Брр, как там было  неуютно и мрачно. И если, даже живя  в тесноте городского
дома  с  Эдгаром,  я  не  была  лишена  некоего комфорта,  каким  так  любил
обустраивать  свой  быт мой супруг, то в  этих сырых  комнатах воняло  мочой
чужих псов, а постель по сути представляла собой ящик с  соломой. И хотя мне
выделили  постельное белье  и  одеяло,  но как  же ворчала  моя  Маго, когда
взбивала солому на ложе,  а Клара даже расплакалась, поняв, что  ей попросту
придется  спать  на  полу в  прихожей.  Чтобы  хоть как-то  развеять  дурное
настроение, я пару  раз дернула Клару за косы и отвесила увесистую  пощечину
уныло сопевшему пажу.
     Однако тут  пришел сэр Роджер Бигод,  отец  Гуго, с  корзиной фруктов и
ароматными свечами. Следом за ним слуги внесли лохань с теплой водой. Стюард
вел себя необычайно предупредительно, поглядывал на меня взглядом преданного
пса.  Что ж, не так  уж  и плохо  иметь должником лорда-стюарда королевского
двора.
     Я  тут же осведомилась,  отчего  среди  приглашенных не  было  Утльяма,
старшего сына Бигода, на что тот ответил, что позже я все узнаю.
     Когда он удалился, я  сняла деревянный  ставень с  окна. Светила полная
луна, где-то протяжно ухал филин. Было тепло. Прекрасная  ночь для свидания.
А Гуго...
     Свечи,  принесенные сэром  Роджер, были  с отметинами, рядом с которыми
стояли  цифры,  означающие  промежуток времени  - часы  и  половины часа.  Я
опустилась в кресло и стала сонно смотреть, как желтый воск тает у латинской
цифры X. Это означало, что мне ждать еще целых два часа.
     Чтобы как-то  скоротать время, я пошла  к  Матильде. Она еще не  спала,
просматривала какие-то свитки. На меня даже не глянула, но ее нерасположение
только  взбодрило меня. Я  стала донимать сестру расспросами,  отчего супруг
отпустил ее одну, когда еще не забылась история  о ней и Гае  Круэльском. Не
опасается ли Жоффруа, что возле Матильды опять объявится некто...
     Мне все же удалось задеть Матильду. Она гневно отшвырнула перо.
     -  Не тебе заботиться о моей нравственности, Бэртрада. Но если  желаешь
знать, в мире нет второго Гая де Шампер, а следовательно графу Анжуйскому не
к кому более меня ревновать.
     - Неужели? Ну, а если бы твой отважный крестоносец все же пожелал  тебя
увидеть и,  пользуясь отсутствием Анжу, тайно прибыл в  Нортгемптон? Или  он
так боится гнева нашего отца, что не решится на встречу с возлюбленной?
     Матильда откинула за плечо волну распущенных рыже-каштановых волос.
     - Ты не понимаешь, Бэртрада.  Сэр Гай перво-наперво не пожелал бы своим
появлением скомпрометировать меня. Особенно теперь, когда я на вершине славы
и за мной так следят.
     Я чуть вздрогнула. А  как  же я  и Гуго? Понимает  ли он, чем я рискую,
встречаясь с  ним? И я отвлеклась, спросив  у  сестры, уверен ли ее муж, что
маленький Генрих Анжуйский его сын? Похож ли он на отца?
     Матильда как-то по особому гордо улыбнулась.
     - О мой Генри Анжу! Он чудесный и Жоффруа ни на миг не сомневается, что
это его  ребенок. Наш сын наследник графств Анжу, Мэна и Турени,  герцогства
Нормандии и  Английской  короны.  А похож  он... В  нем  сразу  видна  кровь
Завоевателя. И он рыжий.
     Я ничего не смыслила в детях. Но если Матильда не лжет и ее сын пошел в
род  Вильгельма  Завоевателя  -  он  удержит Англию. Если до  того ее сможет
удержать Матильда.
     Говорить  нам  больше было  не о чем и  я  пошла  к  себе. Глядела, как
медленно тает воск на свече. Боже, еще  нет и XI. А меня так клонит в сон. Я
еще  какое-то  время  ворочалась  на  неудобной  кровати,  чувствовала,  как
покалывают соломинки сквозь простыню.
     Разбудило меня покашливание спавшей у порога Маго. В  покое было темно,
только  лунные потоки вливались в открытое окно.  Свеча  с делением на  часы
догорела до основания, а значит время уже перевалило за полночь. Но воск еще
не остыл, я ощущала его  запах и  значит  не так сильно я и проспала. Однако
подниматься и куда-то идти  не хотелось. Я  согрелась под одеялом, мне  было
так  удобно во вмятине осевшей под моим телом соломы. Стоит ли вставать?  Но
Гуго...  Мне вдруг  стало любопытно,  как долго он сможет меня ждать.  Пусть
ждет. Или уходит.
     Снова я спала и снова меня разбудил кашель няньки.  Нет, это становится
просто невыносимо.
     - Маго, поди вон. Ты мне мешаешь.
     Она послушно удалилась, а  я лежала окончательно потеряв сон, глядела в
окно. Свет  луны  уже был  не так  ярок, небо стало сереть.  Ночи в июле так
коротки. Интересно ждет ли  меня Гуго  или, отчаявшись,  ушел? Да и  где  он
пропадал все это время? И что имел  в виду старый Бигод, говоря, что позже я
все узнаю? Ведь по нему было видно, что он знает о моей намечавшейся встрече
с его сыном. Но дождется ли меня этот сын?
     Ух,  как  мне   вдруг  стало  это  важно!  Гуго,  влюбленный,  дерзкий,
нетерпеливый... Мне с  ним было легко, как ни с кем иным. Мы с Гуго понимали
друг друга,  нам всегда было весело, мы дразнили всех, устраивали розыгрыши,
дерзили, издевались. Издевались  даже  над Эдгаром. А без  Гуго я вмиг стала
беззащитной. И вспомнилось, как унизительно  мне было находиться под замком.
Возможно, если бы не желание мужа  обрюхатить меня, то я бы и  по  сей  день
была узницей в Гронвуде. А вот Гуго сумел ему отомстить  за меня, поднять по
всему  Норфолку  мятеж, так,  что Эдгару  уже было не до кары жены, свою  бы
голову  спасти. И все это  для меня сделал Гуго. Вот это поклонник! И сейчас
он ждет меня. Конечно же ждет!
     Я  вскочила,  торопливо  накинула  поверх  рубахи  длинную  вельветовую
накидку,  шнуровала  башмачки.  Скрутила  узлом  волосы,  кое-как  заколола.
Немного   растрепана,   но  ничего  -   это  даже  придаст   мне   некоторую
соблазнительность.
     Я не стала никого будить, тихо перешагивала  через спавших слуг. Борода
Христова!  -  как обычно  ругался Гуго,  - я совсем  подзабыла,  что когда в
замках останавливается  столько вельмож, их люди  спят где угодно, и по сути
весь путь мне то и  дело  приходилось перешагивать через спавших в переходах
людей, спотыкаться о чьи-то тела, наступать на чьи-то руки. Наконец спуск по
узкой лестнице привел меня к двери в сад.  На улице было сыро,  вился легкий
туман. Но уже достаточно  рассвело  и я  легко нашла в глубине сада мрачную,
словно высеченную из каменной глыбы, часовню.
     Гуго меня ждал.  И  как же он  налетел  на меня,  как  обнял, как гнул,
кружил, целовал, как быстро  и  жадно скользили его  руки по моему телу. Мои
волосы  окончательно растрепались, рассыпались по спине,  упали на  глаза. И
откидывая  их, я  неожиданно  заметила,  что Гуго  не  один, что  за ним  на
ступенях часовни, сидит еще один закутавшийся в плащ человек. Его отец.
     Что это  - свидание под неусыпным оком родителя? Я торопливо оттолкнула
Гуго.
     -   Объяснись,  Гуго.  Разве   ты   не  в  состоянии   уразуметь,   как
компрометируешь меня подобным свиданием?
     Я увидела, как сэр Роджер поднялся, подошел к нам.
     - Помилуй Бог, миледи. Я потому и пришел на вашу встречу, дабы никто не
сказал дурного.
     -  Скажут  дурное,  раз  я  вообще решилась  на  встречу  с  человеком,
обвиненном в разжигании смут!
     Я услышала, как горестно вздохнул старый Бигод. Гуго же был весел.
     -  И все  же  ты пришла, Бэрт.  А  значит не  менее  моего хотела  этой
встречи. Но и заставила же ты поторчать нас здесь, Хотя иного я от тебя и не
ожидал,  памятуя  какая  ты  чертовка.  А  вот  моему  отцу, да  еще  с  его
ревматизмом...
     - Я никого не принуждала себя ждать. Да и не давала обещаний прийти.
     - Однако и от супружеского ложа ты сегодня отказалась. А ведь твой сакс
весь  вечер  глядел на тебя, как  кот  на сметану. Чертовка  Бэрт! Заставила
этого хлыща все же забыть свою бледную саксонку.
     Я невольно заулыбалась. Но тут вперед выступил сэр Роджер.
     - Выслушайте  нас, миледи Бэртрада. При  дворе еще  не знают,  что  мой
старший сын  Уильям Бигод недавно скоротечно скончался в одном из монастырей
Нормандии.
     Мы с Гуго невольно переглянулись  и тут же отвели  глаза, пряча улыбку.
Уж я-то знала, сколь страстно желал  Гуго смерти старшему брату. Теперь все,
чем владеет его отец достанется именно ему.  Думаю, не стой сейчас подле нас
опечаленный  сэр  Роджер, я  бы охотно поздравила Гуго  с удачей.  Но старик
находился рядом и все сокрушался:
     - Подумать  только,  такая  пустячная царапина на  руке,  полученная на
охоте, но началось воспаление, мой Уильям не прожил после этого и месяца.
     Он сокрушенно  махнул  рукой  и  отошел.  Гуго же  увлек меня  за  угол
часовни, и сжимая мои запястья, торопливо зашептал:
     -  Понимаешь,  Бэрт, теперь я единственный наследник в роду  Бигодов. И
должность  стюарда двора, и  наши владения в Саффолке,  Норфолке, все должно
стать моим. Но не станет, пока Генрих Боклерк не сменит гнев на милость. Мой
отец у короля на хорошем счету, но и он не  осмеливается просить за меня.  А
вот ты... Ты всегда была любимицей короля и ты сможешь замолвить словечко за
своего верного рыцаря. Я ведь всегда был твоим рыцарем, Бэрт.
     Я резко  вырвала у него  свои руки. У меня появилось ощущение, что меня
просто используют. Я считала, что Гуго, рискуя свободой, ради меня пробрался
в Нортгемптон, а он  попросту  рассчитывал,  что я стану вымаливать у короля
ему прощение.
     - Ступай к дьяволу, Гуго!..
     Но он не давал мне уйти.
     - Послушай, Бэртрада, Эдгар не всегда будет так милостив к тебе. И тебе
еще  не  раз  понадобится моя поддержка.  Конечно  в Норфолкшире я не  смогу
появляться, но Саффолк ведь совсем рядом, И я буду близко, тебе всегда будет
на кого положиться, у кого найти поддержку. Ух и дел же мы натворим, Бэрт! А
сейчас тебе только и нужно, что сказать королю, что подняв мятеж в Норфолке,
я действовал  по  твоему  повелению, чтобы  отомстить за то, что муж заточил
тебя... Мне же ты поможешь. Я  тогда  смогу открыто  появиться  в  Восточной
Англии, буду рядом, стану твоим человеком.
     Он снова  и  снова  убеждал  меня,  ловил мои  отталкивающие его  руки,
целовал,  прижимал  к  себе.  Даже   не  обиделся,  когда  я  наградила  его
несколькими весьма ощутимыми пощечинами - только беззвучно смеялся...
     Но  я  все  же  ушла, не сказав ни  "да"  ни "нет".  Я была разгневана.
Однако, уже лежа в постели, подумала, что Гуго кое в чем прав. И может снова
мне понадобиться.
     Поэтому  на другой  день, сразу после  трапезы,  я  добилась встречи  с
отцом.  Это  был далеко не самый приятный наш разговор.  Но в конце  концов,
король  пообещал,  что  примет Гуго.  Уж  если тот и  в  самом  деле остался
единственным наследником Бигодов, да еще и шел на поводу у  столь неразумной
женщины, как я.
     К  Эдгару  я  вернулась  в  самом  приподнятом настроении.  И  что  же,
спрашивается,  ожидало  меня,  когда  я подъехала к снятому им дому?  Бегали
слуги, на телеги грузили баулы с вещами, выводили лошадей. Мрачный Пенда, не
взглянув на  меня,  пояснил,  что граф  велел  готовиться к отъезду,  и  мне
следует поторопиться со сборами.
     Я бегом кинулась по  лестнице. Эдгар стоял в верхней комнате,  наблюдая
как разбирают и  складывают нашу кровать. Я так и налетела  на него: как это
мы уезжаем, когда еще вчера он и не заикался об этом? Как это уезжаем, когда
большая часть вельмож еще  предается  увеселениям  в  Нортгемптоне  и я тоже
желаю остаться?
     Эдгар  спокойно обернулся к слугам, вежливо попросил всех  выйти. И мне
не понравилось, как он поглядел на меня, когда за ними закрылась дверь.
     - Сейчас  ты перестанешь  визжать,  Бэртрада,  и подчинишься  мне,  как
своему мужу и господину.
     Было в его голосе нечто, заставившее меня вздрогнуть. Я узнавала  те же
интонации,  какие  звучали, когда Эдгар  изгнал моих рыцарей, а  меня  велел
посадить под замок. И я постаралась успокоиться, спросила, что заставило его
принять столь неожиданное решение, ведь еще вчера...
     Ух, как сверкнули его глаза. Чисто по волчьи.
     - Вчера все  было иначе. И моя жена  не бегала на свидание  к человеку,
который для меня в одной цене с чумой.
     Ах  вот как! Не знаю как  и у кого он выпытал все, но  я вдруг  ощутила
гнев.  И  я не боялась его, хотя бы потому, что в  Нортгемптоне я находилась
под защитой отца, и супруг не сможет помыкать мной, словно своей крепостной.
Я так и выкрикнула ему это в лицо. Что же до свидания на какое он  намекает,
то оно вовсе не  было тем, о чем он думает, я не изменяла ему с Гуго Бигодом
и...
     Я и ахнуть  не успела, когда  вдруг оказалась прижатой к стене, а  рука
Эдгара  сомкнулась  на моем горле.  Едва не  задохнулась, а  он  спокойно  и
холодно смотрел на меня.
     -  Мало  того, что  вокруг меня все только и шепчутся, как ты бегала на
встречу с Бигодом, мало  того, что  смеются  за  моей  спиной... Моя  жена и
человек, которого я  объявил своим врагом, который считается в  Норфолке вне
закона... Так-то ты поддерживаешь честь нашей семьи, Бэртрада?
     Эдгар  наконец разомкнул руку и я,  кашляя и  задыхаясь, осела на доски
пола. Я испугалась  его. Ранее он ничего подобного себе  не  позволял.  Даже
когда я открыто восставала против него.  И если бы я не была так напугана, я
бы  подняла крик, стала звать на помощь, подняла скандал, чтобы  все узнали,
как обращается с дочерью  короля  этот грубый сакс. Однако  я  только  терла
горло и  смотрела  на  его  шнурованные сапоги, которые  сейчас находились в
такой опасной  близости. Ведь он всего  лишь грубый сакс... И  я лишь  робко
попросила меня выслушать.
     - Эдгар, все совсем не так,  как ты думаешь. Мы с Гуго  выросли вместе,
он мне как брат и я не изменяла тебе с ним... в библейском смысле. Но у него
умер старший брат, теперь Гуго может  унаследовать  все. Вот он и его  отец,
сэр Роджер Бигод, встретились со мной и попросили замолвить словечко отцу...
     Я  осеклась  и даже зажмурилась, когда  Эдгар присел  рядом.  Заговорил
медленно, но все так же страшно.
     -  Ты  все  же  не  понимаешь,  Бэртрада.  Я  объявляю  этого  человека
преступником, король  соглашается со мной, а ты тут же  просишь за него. Это
еще  худшее предательство,  чем просто  измена, разве  не понимаешь?  Так ты
унижаешь меня перед королем, показываешь,  что  мое решение  для тебя ничто,
что  я  вообще не  играю  для тебя никакой  роли,  как  супругу  и правитель
графства. Что же ты за жена тогда, чего стоят все твои клятвы перед алтарем?
И  что тогда за семья у нас,  в конце концов, когда ты бегаешь на свидание к
моему врагу и просишь за милость для него?
     -  Это не было свиданием,  -  упрямо повторила я.  - Мы  с Гуго,  как я
сказала,  виделись  не   наедине.  Там  присутствовал  и  стюард  двора,  он
засвидетельствует, что мы с его сыном не любовники...
     Я осеклась, едва он поднялся, вновь сжалась. Но нет, он был спокоен.
     - Ты ведь не глупа, Бэртрада, и должна понять, что после  случившегося,
после  того, как просила за моего врага, я не смогу показаться при дворе. Ты
поставила меня в такое положение... И мы уедем немедленно. В данной ситуации
это  лучшее,  что можно  сделать. А  то,  что  ты не  совершила  супружеской
измены... Что ж, я готов в это поверить. Ты слишком холодна, чтобы изменить.
Ты неспособна ощутить чувственное влечение.
     Вернувшись  в  Норфолк, мы начали новый этап нашей жизни - порознь. И я
вновь таила обиду. Хуже чем Эдгар оскорбил меня,  не возможно  было унизить.
Он  дал понять,  что во мне есть изъян, не  позволяющий мне даже переспать с
другим.  Что же, я отомщу ему. Нет,  я не  собиралась наставлять ему рога. В
чем-то он был прав - мне это было отвратительно. Однако я знала, как сделать
ему больно. И моей местью станет эта его ненаглядная потаскуха из фэнленда -
Гита Вейк.
     ???
     Мне не  понадобилось специально расспрашивать о саксонке.  Разговоры  о
ней  я  слышала  непрестанно. Так  я узнала, что купцы с континента, ведущие
торговлю  шерстью,  охотно  ведут  с нею дела и что она  начала  собственное
сукновальное  дело, считавшееся  весьма  прибыльным. Одновременно  с  этим я
узнала,  что  эту  так  называемую  "леди  Гиту",  охотно стали  принимать в
некоторых почтенных нормандских семьях. Последнее бесило меня особенно. Ведь
эта девка была обесчещенной  шлюхой, и тем  ни менее даже родовитые д'Обиньи
или заносчивые де Клары оказывали  ей почет,  приглашая на охоты или званные
пиры.
     Некогда Эдгар пообещал мне выдать Гиту замуж. И думаю у столь богатой и
одинокой  леди  нашлись бы желающие  обвенчаться с  ней. Однако  у  меня  не
хватило бы духу заговорить с  ним о том его обещании.  И это у меня, которая
всегда знала, как  поставить на место  любого и умела  добиваться своего. Но
хотя порой,  во  время  судебных  заседаний  или  рассмотрений  исков, мы  и
заседали вместе с супругом, но  отчего-то  в последнее время я даже не смела
повысить голос в его присутствии.  Ледяная холодность  Эдгара сбивала с меня
всякую спесь.  Мы  даже  более  не  спали  вместе, а  если обстоятельства  и
вынуждали  нас  оставаться  под  общим кровом,  Эдгар всегда  располагался в
отдельной  опочивальне.  Не мудрено, что  слухи  о  наших  отношениях  вновь
поползли по графству. И как всегда бывает в подобных случаях, более виновной
стороной все  считали женщину. Как это  было унизительно!  Утешало лишь, что
даже оставив меня, Эдгар не отрекся от нашего договора и не поспешил к своей
Фее Туманов. Но я еще не  забыла его слов, что он "не  намерен  порочить эту
гордую женщину". Ух, как же я ее ненавидела!
     Погружаясь  в  свое  уныние, я  больше не искала  развлечений.  А порой
отправлялась в  одиночестве в фэны, ищя встречи встречи со своей соперницей.
Так  я  объездила всю округу, а  один раз  даже  наняла проводника,  который
доставил  меня на лодке почти к самому логову  проклятой саксонки. Я провела
целый день, наблюдая за тем, кто посещает эти места.
     Тауэр Вейк  оказался богатым поместьем  на  острове  посреди  озера  со
старой башней и множеством построек по берегам. И  здесь  меня ждал еще один
удар  - среди тех, кто в  тот день прибыл в кремневую башню, я узнала своего
пасынка  Адама. Я и до  этого  слышала разговоры о привязанности сарацина  к
Гите,  но  мне  не  было  до  этого   дела.  Сейчас  же,  увидев  мальчишку,
направляющегося верхом на  пони  в  Тауэр Вейк,  я  разгневалась.  Маленький
предатель!  При  встречах со  мной  само  добросердечие,  а  сам  то и  дело
наведывается к Эдгаровой шлюхе.
     А потом я встретила ее.
     Это случилось в начале октября. В тот день я велела оседлать себе  одну
из белых  арабских лошадей. Некогда Эдгар обещал подарить  мне такую, однако
получилось, что  я взяла ее  сама. А почему нет? Вон  у саксонки была  белая
кобылица, отчего же и мне не подарить себе такую?
     И вот  я на  прекрасной белой  лошади  выехала  в  фэны,  двигалясь  по
знакомой  тропе  вдоль  зарослей ивняка, мимо  протекавшего  ручья. День был
солнечный, ветер играл ветвями ив, раскачивал тростник. Сквозь этот шелест я
услышала отдаленные голоса и смех и остановила свою лошадь, выжидая.
     Наконец  из-за   излучины   ручья  появилась  лодка.   Ее   направляла,
отталкиваясь шестом, молодая женщина в завязанной на саксонский манер  шали.
Лодка  была простая плоскодонка  и она  легко ею  правила.  А на носу лодки,
спиной ко мне сидел мальчик. И я по знакомому  темному затылку  сразу узнала
Адама. Когда же лодка делала небольшой поворот, я  заметила, что  на коленях
он держал маленького ребенка в венке из осенних цветов.
     У меня даже перехватило дыхание. С  места  не могла тронуться, хотя так
давно хотела этой встречи, а теперь с места не могла сдвинуться.
     Женщина, что-  то говорила Адаму, он смеялся. Но  вот  они приблизились
достаточно  и не  могли не заметить меня. Я  почувствовала  взгляд саксонки,
видела, как замер смех на ее губах. Оглянулся и Адам.
     Презирая себя  за  малодушие, я тронула  шенкелями бока лошади, выезжая
вперед.  Эти  трое  теперь  были  совсем  близко,  но   похоже,   не  желали
останавливаться.  Саксонка  продолжала  работать  шестом,  не  глядя  в  мою
сторону.  Я  машинально направила лошадь вдоль течения  ручья, не переставая
разглядывать пресловутую Фею Туманов.
     Не самое приятное ощущение, убедиться, что  твоя соперница не дурнушка.
Я  перевела  взгляд на  детей. Вернее на  маленькую  девочку.  Сколько ей? Я
прикинула в  уме - выходило месяцев девять. Совсем червяк. Но в этом червяке
я с  болью  заметила явное сходство с  Эдгаром. Эти  синие  чуть  удлиненные
глаза,  линия рта.  Из  под дурацкого  венка  видны  завитки светлых,  почти
льняных волос.  Ребенок таращился  на меня,  не прекращая сосать пальца. Нет
ничего  глупее  чем вид ребенка с  пальцем во рту. Я заметила,  как Адам, не
сводя  с меня испуганного взгляда, машинально  убрал руку девочки, посильнее
прижал ее к себе.  Похоже он был очень привязан к сестре. Ох уж  эти ублюдки
моего мужа!
     Адам первый прервал молчание:
     - Слава Иисусу Христу, миледи.
     -  Во веки веков, - заучено  ответила я. И  обозлилась, что  веду  себя
столь обыденно.  - Эй  ты, девка! -  окликнула я  Гиту. - Смотрю  ты слишком
горда, чтобы оказать приветствие своей госпоже.
     Она  наконец  повернулась  ко мне.  Глаза у нее  были серые, я бы  даже
сказала бесцветные. Кому такое может понравиться?
     - Разве нас представляли друг другу, миледи?
     - В этом нет нужды. Мы обе знаем кто из нас кто.
     -  Действительно,  знаем.  И  я  несколько  обескуражена,  миледи,  что
встречаю вас без свиты и сопровождающий, да еще и в моих владениях.
     Черт возьми, я действительно находилась на ее земле. Но и в Норфолке. А
Норфолк - моя земля. И я не преминула указать на это.  Добавив, что если она
проявит ко  мне непочтение, я велю  своим людям прибыть в фэнленд и наказать
ее.
     Лицо Гиты Вейк  оставалось  спокойным.  Не  глядя  на меня, по-прежнему
направляя лодку шестом, она сказала:
     -  Разве  я чем  оскорбила вашу  светлость,  если вы сразу заговорили о
непочтительности? Или вы хотите  грубыми  речами  вынудить меня ответить вам
так, как  требуют мое достоинство  и положение?  В таком случае я постараюсь
игнорировать ваше немилостивое обращение.
     - Я разговариваю с тобой, как женщина с положением имеет право говорить
с потаскухой, родившей в блуде. Ты... Ты и твое отродье...
     В этот миг дитя, напуганное  моей резкой речью, сморщилось, побагровело
и разразилось отвратительным визгом. Саксонка лишь  что-то негромко  сказала
Адаму  и он  стал вертеть  девочку  в  руках,  подбрасывать.  Сама  же  она,
продолжала  править лодкой. Я могла оставить  их, но ее пренебрежение задело
меня.
     - Ты много вообразила о себе, саксонская сучка, - я нервничала, дергала
поводья и смирная белая кобылка подо мной  тоже стала волноваться.  - Ты так
ведешь себя, словно считаешь ниже своего достоинства  беседовать с женщиной,
у которой хотела украсть мужа.
     Гита Вейк неожиданно подвела лодку  к берегу и,  удерживая ее  шестом и
глядя мне в глаза, заговорила:
     - Не делает вам чести, леди Бэртрада, обращаться со мной таким образом.
Свою  чашу унижений  и горечи  я и так  испила сполна. И ваши  речи не могут
причинить мне большей боли.  Будет лучше,  если мы  сейчас расстанемся,  и я
больше  не буду вспоминать о ваших  злых словах, а вы не станете думать, что
оскорбив меня, сможете вернуть себе супруга.
     Я буквально  задохнулась от злости.  Дернула повод, почти задрав голову
лошади. Она взбрыкнула передними копытами,  фыркала, тряся головой. Я же все
еще пребывала в  состоянии немоты от ее  намека. Конечно  в графстве не было
тайной,  что мы  с Эдгаром не ладим. Но нет большего унижения, чем когда  об
этом напоминает соперница.
     Она же продолжала:
     - Вам не стоит  думать обо мне, госпожа. Ведь вы его  законная жена, вы
его  семья  и судьба.  Поэтому  любите его, сделайте  счастливым, будьте его
другом и помощницей. И тогда мир и покой вернутся в ваш  союз, вы родите ему
сына...
     И эта змея еще смела попрекать меня бесплодием!?
     - Молчи! Это от  тебя-то мне выслушивать  советы? От  тебя...  родившей
моему мужу это жалкое существо!
     Я  ощущала такую  боль, глядя на дочь Эдгара! О, как  же в единый миг я
возненавидела  этого ребенка!  Ребенка, которому Эдгар даровал  родовое  имя
Армстронгов,  признал своим, ни на  миг не думая какое это  оскорбление  для
меня. Этого ребенка не должно было быть.
     И, с силой сжав бока лошади, я послала ее  вперед. Она заржала, сделала
скачек, как раз  когда саксонка оттолкнула лодку  от берега. Передние копыта
лошади ударили о днище лодки почти возле самого ребенка.
     Треск, крик, всплеск воды, холод  воды... Лодка вмиг  погрузилась,  все
попадали в ручей. Но я удержалась в седле. Лошади здесь было  по грудь, я же
лишь  намочила ноги и  подол юбок,  когда развернув ее, заставила по  откосу
выбраться  на  берег.  Отсюда,  с  высоты  своего седла,  я  наблюдала,  как
остальные барахтаются в воде.
     Гита,  перво-наперво,   выхватила   из  воды  отчаянно   верещавшую   и
захлебывающуюся дочь. Прижала и, подняв повыше, стала карабкаться на  берег,
одной рукой держа девочку, другой цепляясь за  кусты. Ах, какая жалость, что
ручей  не так и глубок.  Я бы сейчас вмиг могла избавиться и от соперницы, и
от ее отродья,  да и от Адама в придачу. Ведь Адам так кричал и барахтался в
воде, что  будь хоть немного глубже,  наверняка бы захлебнулся. А так он все
же сумел  ухватиться за  протянутую  Гитой  руку и она стала вытягивать его,
другой  рукой  прижимая к себе дочь.  При этом она что-то говорила спокойным
ровным тоном. Адам перестал биться,  залез на откос, даже принял из рук Гиты
сестру. Гита повернулась  ко мне.  Фурия,  настоящая фурия! Ее шаль сползла,
влажные пряди прилипли к лицу, а глаза... Клянусь верой, они уже не казались
мне бесцветными, словно алели, такой в них светился вызов.
     Но  мне  ли  бояться  ее?  Облепленную  платьем,  обремененную  детьми.
Попросту дранная, мокрая кошка. Видел бы сейчас Эдгар свою распрекрасную Фею
Туманов.
     Я громко  засмеялась.  Но следующее произошло  в мгновение  ока.  Гита,
оставив  обоих детей  на  склоне,  молниеносно  схватила  торчавший  из воды
длинный  шест, замахнулась... Меня оглушила резкая боль  от удара по лицу, я
охнула, стала опрокидываться, упала, взбрыкнув ногами. Моя  лошадь  кинулась
прочь, а я лежала плашмя, растерянная, ощущая во рту привкус крови.  И вдруг
опять  тупая  боль  и даже  нехватка  воздуха,  когда саксонка,  навалившись
сверху, прижимая шест поперек моего  горла, надавила им так, что я  почти не
могла вздохнуть. Видела  над собой ее искаженное яростью лицо. И задыхалась,
задыхалась... Сейчас в моем горле что-то хрустнет, сейчас я умру...
     Я  наконец смогла  вздохнуть.  Похоже эта безумная  все же  опомнилась,
ослабила давление.
     -  Слушай  ты,  нормандская  змея, -  услышала  я над  собой  ее  почти
спокойный  голос. - Если  ты еще хоть раз попытаешься  причинить  зло  моему
ребенку... Если ты  хоть приблизишься  к ней... Клянусь кровоточащими ранами
Христа, я уничтожу тебя. Я сделаю так, что тебя затащат в болота, и никто не
узнает, в какой трясине покоится тело ублюдочной дочери короля.
     Надо мной совсем близко  ее  бешенные светлые  глаза,  налипшие  пряди.
Стыдно признаться, как я  тогда испугалась. Даже заплакала.  А  ведь она уже
отпустила  меня,  отошла.  Я  же  скулила,  как  собака...  побитая  собака.
Машинально  оправила  свои  мокрые,  задравшиеся  при  падении  юбки,  стала
пытаться сесть.
     Сквозь  растрепавшиеся, нависшие на лицо пряди и  пелену слез я видела,
как саксонка беретот белую кобылу под уздцы и выводит ее на тропу. Затем она
села в седло, кликнула Адама, приняла у него  свое промокшее и плачущее дитя
и помогла  мальчишке взобраться  на круп  лошади  позади  себя. После  этого
пустила лошадь крупной рысью - и вскоре они исчезли за кустами.
     "За  кражу  чужого  коня  полагается..."  - вдруг  совсем  не  к  месту
вспомнилась  мне фраза из судебника. Почему же не к  месту? Гита Вейк украла
мою  лошадь. Более  того:  совершила  на меня разбойничье нападение. Я  могу
заявить на нее в суд графства. Да я... Какая же я дура!..
     Я  завыла  в голос  от боли,  беспомощности и  унижения.  Мне  хотелось
кататься в грязи и рвать на себе волосы.
     Как я могла позволить так поступить с собой, так опозориться?! А ведь я
была  достаточно сильной женщиной  и  у меня за  поясом всегда был небольшой
меч, каким я неплохо умела пользоваться. Но о котором вмиг забыла от страха.
Да и что, спрашивается, вынудило меня уехать  вот так без охраны в фэны? Все
эти разговоры, что под рукой моего мужа  земли в Норфолке стали безопасны...
А вот на меня напали! Напала известная мятежница Гита Вейк. Нет я непременно
подниму такой скандал... Вот только еслибы не Адам. Он-то скажет, что именно
я напала на них. Хоть кто ему поверит? Я знаю кто. Эдгар.  Поверит не мне, а
этой сучке Гите Вейк и своему пашенку.
     Я немного успокоилась, но ощупав себя, снова заплакала.  Эта разбойница
изувечила меня! У меня было ободрано и распухло  горло,  наливались  синевой
скула и  веки, губы  были разбиты в кровь и  два передних зуба шатались. Мои
мелкие, жемчужного блеска зубки!..
     Не стану рассказывать, как долго я, растерзанная, грязная и продрогшая,
добиралась домой, как встретила какого-то фэнлендца на пони, какой униженной
чувствовала себя под его удивленным и жалостливым взглядом. По моему приказу
он  доставил  меня  в Гронвуд, где меня не  осмелились ни о чем  спрашивать,
просто обхаживали, лечили, ублажали. Но я ненавидела эти участливые взгляды,
ненавидела  причитания  Маго,  ненавидела  даже  свое  избитое  отражение  в
зеркале. Все  эти  примочки  пока  мне мало  помогали,  а  опухшая  десна  и
расшатанные передние зубы просто пугали. Пречистая Дева, смилуйся, верни мне
мою красоту!
     Когда  меня  переодели,  подлечили и припудрили, я выслала всех  вон. И
почти  до  темноты  просидела  в соларе  над  гобеленом.  Втыкала  иголку  в
вышивание так, словно пронзаю сердца тех кого ненавижу. Раз... и я  пронзила
сердце  проклятой Гиты... Два - и на  острие  иглы сердце визгливой малышки.
Еще - и повержен Эдгар. Еще вонзила - и пусть истечет кровью сердце Адама...
     Внезапно нечто происходящее во дворе привлекло мое внимание. Там кто-то
окликал  Адама по  имени.  Неужели змееныш осмелился вернуться? Я распахнула
ставень  и  в  сгущающемся  сумраке, увидела  мальчишку  останавливающего  у
крыльца  угнанную  сегодня  белую  лошадь.  Он бросил  поводья  слуге,  стал
подниматься по  лестнице. Почему-то  я  была уверена,  что  мальчишка сейчас
придет ко мне.
     Я вышла из солара, стояла наверху лестницы, ведущей вдоль стены вниз, к
переходу на галерею.  Настенные факелы тут еще не  зажгли и слабый  вечерний
свет поступал  только сквозь полукруглые арочные  поемы вдоль галереи внизу.
Сейчас здесь  никого не было, и я  видела, как  вошел  Адам. Он заметил меня
наверху, какое-то время потоптался на месте, потом стал подниматься, держась
поближе к стене. Шел безобразно косолапо ставя  ноги, пока  не остановившись
немного  ниже  меня.  Разглядывал,  наверное,  как  меня   обезобразила  его
обожаемая саксонка.
     - Я привел вашу лошадь, миледи, - сказал он миролюбиво.
     Я молчала. Он потоптался, снова заговорил:
     - Я никому не рассказал о том, что случилось. И леди Гита велела мне то
же.
     - Боится.
     -  Нет,  миледи.  Но вы  ведь жена моего отца. Пусть  о  случившемся не
судачат.  А то,  что  было в  фэнах... Вы ведь не хотели  погубить маленькую
Милдрэд,  ведь так? Это просто  неразумная лошадь. Я так и пояснил  все леди
Гите. А лошадь у вас она взяла, чтобы  поскорее  доставить мою  сестричку  в
Тауэр-Вейк. Милдрэд  ведь была совсем мокренькая, могла и  простудиться. Она
очень хороший ребенок, моя сестра. Я люблю ее.
     - Ты ведь часто бываешь в Тауэр-Вейк, Адам?
     - Да.
     Я глубоко втянула ноздрями воздух.
     - Отныне я запрещаю тебе там бывать.
     Он молчал какое-то время.
     - Не гневайтесь, миледи Бэртрада, но я все равно поеду туда.
     Я схватила его за плечо, сильно сжала.
     - Нет, не поедешь,  мерзкий ублюдок. Я велю выпороть тебя, если ты хоть
шаг ступишь в сторону фэнов. Слышишь, я сдеру с тебя кожу. И с тебя и с этой
Гиты Вейк. Я всем сообщу, как твоя хваленая Гита напала на меня!
     - Пустите, мне больно!
     Он шумно дышал, всхлипывал.
     -  Я езжу  туда, потому, что в Тауэр-Вейк  мне хорошо. Леди Гита  любит
меня.  И Милдрэд любит меня. А я люблю их. А вы... Я и хотел  любить вас, но
вы злая. Гита же добрая. Я люблю ее. И мой отец любит ее.
     Ну  уж  это  было слишком! Я не  сдержалась и с размаху отпустила этому
пащенку пощечину.
     Он взмахнул руками, стал падать.
     Видит Бог - этого я не хотела. Как бы я не ненавидела этого навязанного
мне ублюдка, но такого я не хотела. И не рассчитала сил, не ожидала,  что он
так слаб.
     У идущей  вдоль стены  широкой  лестницы с краю  не было перил. От моей
пощечины Адам не устоял, оступился, оказавшись с самом краю. Какой-то миг он
балансировал на  краю ступеньки... Я не помню, кинулась ли я к нему или нет.
Кажется, я просто растерялась. И он упал. Не так  там было и высоко. Гоняясь
за  горничными молодые челядинцы часто спрыгивали отсюда вниз. А Адам...  Он
просто неудачно упал. Звук был - словно рассыпали сухой горох.
     Я осторожно приблизилась к краю. Мальчишка лежал внизу, раскидав руки и
ноги. Голова как-то странно повернута назад.
     И тут вошел слуга,  которому  вменялось зажигать настенные факелы. Один
из них  пылал у него  в руках,  и в его трепещущем свете он сразу же заметил
неподвижного Адама  на каменных плитах,  а затем и  меня на верхней площадке
лестницы.
     - Святые угодники!.. Сюда, сюда, на помощь!
     Я застыла в оцепенении, глядя на то, как на  его крик сбегается челядь.
Принесли еще  огня. Заголосила  какая-то женщина. Расталкивая  всех появился
Пенда.  Я всегда немного опасалась этого цепного пса мужа,  а сейчас видела,
как он склонился  над Адамом,  потом  медленно поднял на меня взгляд. Взгляд
злой  собаки.  Да как  он  смеет, в конце концов!  Этот ребенок  всего  лишь
нагулянный сын  его хозяина.  А  я здесь госпожа. Но то  как Пенда глядел на
меня... То как все они глядели на меня...
     И тогда я закричала:
     - Я не виновата! Он сам! Он  сам  оступился  на лестнице в темноте!.. Я
тут ни при чем!





     Я вновь возвращался из Святой Земли.  Я  отбыл туда по делам Ордена пол
года  назад,  и ныне перед моими глазами все еще стояли  пыльные  смерчи  на
дорогах близ Назарета, желтые холмы Иерусалима, вереницы верблюдов и схватки
с  грабительскими отрядами атабега Зенги Кровопийцы*. И  когда  в  первом же
нормандском  порту  мне сообщили,  что  я  должен  поспешить  в  Ле Ман  для
принесения  очередной  - уже третьей по счету - присяги  наследнице престола
Матильде, дочери короля Генриха I, я едва смог понять о чем речь.  Но похоже
король колебался, раз  требовал от  своей  знати все  новых  и новых клятв и
заверений.
     Я не принадлежал к тем,  кто хотел видеть на престоле женщину. И таких,
как  я, было немало,  но все разговоры  об  этом  велись вполголоса.  Генрих
Боклерк  не  терпел  неповиновения  и  жестоко  расправлялся  с  неугодными.
Вдобавок Матильда и ее  супруг  Жоффруа  привезли  в Ле  Ман  внука  короля,
маленького Генри  Анжу, и Генрих  остался  от него в  восторге. Это  был его
потомок,  настоящий принц, и старого короля умиляло самодовольное и властное
выражение на мордашки маленького Генри.
     Мне же еще предстояло свыкнуться со всем  этим. Ибо шесть месяцев назад
я, в сущности, почти  бежал из Англии - бежал, чтобы не иметь  встреч с моей
женой, ибо я  опасался, что убью ее. Дела Ордена послужили лишь  поводом для
отъезда. Но  время лечит, и сейчас я уже мог не только думать, но и говорить
о случившемся тогда в замке Гронвуд. И все-таки я был доволен, что никто  из
съехавшихся в Ле Ман вельмож не коснулся в беседах тех событий и не принялся
выражать запоздалые  соболезнования.  Кроме  того,  я  оценил,  что  король,
прислав приглашение  мне,  не вызвал ко двору в Ле Ман  и  Бэртраду.  Хотя и
понимал, что не удастся  избежать  разговора  с  царственным  тестем  о моих
семейных делах.
     Но  пока  всех занимало иное. Несмотря  на пышность церемонии  присяги,
было замечено,  что  прежнего  согласия  между  анжуйской  четой  и  королем
Генрихом больше  нет. За каждым углом, у  каждого камина, в  каждой  оконной
нише  шептались, что едва ли не тотчас после церемонии  произошла сильнейшая
ссора между  королем, его дочерью и зятем. Матильда  и Жоффруа  заявили, что
передача  наследственных прав на пергаменте  и  клятвы  знати их  больше  не
удовлетворяют, и они ждут более весомых  гарантий.  Одной из  таких гарантий
должна  стать  передача под  их  власть некоторых  земель  королевства,  что
фактически привело бы  к раздроблению областей и умалению собственной власти
короля. Генрих Боклерк ни за что не согласился бы на это.
     Именно поэтому во время вечернего пира улыбки на лицах короля, Матильды
и Жоффруа казались натянутыми, а в воздухе, не в пример прошлогоднему съезду
знати, чувствовалась  напряженность. Вот где Бэртрада  чувствовала бы  себя,
как рыба в  воде.  Атмосфера  интриг,  злословия и ложных клятв  в  верности
женщине,  которую  большинство не  желало  видеть  на  троне,  была для  нее
питательной средой.
     Понимал  ли  король, что присяга,  данная  под принуждением,  ничего не
значит? Он не был глупцом, но настолько горел желанием, чтобы род Вильгельма
Завоевателя  остался на троне,  что  не хотел  верить  очевидному.  А  когда
государь  действует  таким  образом,  это  может  привести   к  непоправимым
последствиям.
     Но все-таки Генрих  не был так наивен - он искал  решение, которое было
бы  приемлемым для  всех. Я понял это, когда  он неожиданно  пригласил  меня
сесть поближе к нему и стал выспрашивать, каково сейчас положение в Ордене и
смогут  ли  храмовники  в  чрезвычайных  обстоятельствах оказать ему военную
помощь.  И  добавил: если ему  удастся  заручиться поддержкой тамплиеров  на
континенте, он, со своей стороны, предоставит им такие полномочия и льготы в
Англии, каких не давал еще ни один государь.
     Я   понимал,  к  чему   он  клонит.   Подобное  предложение   могло  бы
заинтересовать  любого из командоров Ордена, но только не  великого магистра
Гуго де  Пайена.  Поэтому я осторожно  напомнил о том, что  тамплиеры прежде
всего  служат господу  и  избегают  мирских  дел, их цель -  всеми  силами и
средствами укреплять мощь Иерусалимского королевства.
     Генрих слушал с  вниманием, хотя стоявший в зале шум то и дело отвлекал
нас. Наконец  вести  беседу стало  невозможно  -  и  король  окинул  суровым
взглядом столы. Оказалось, что между Стефаном и Робертом  Глочестером  снова
вспыхнула ссора.
     Глочестер яростно бросал в лицо графу Мортену:
     -  Ты ничтожный глупец, и  твое место среди бабья на женской  половине!
Может  хоть  там  Мод втемяшит в твою тупую башку  какое-то подобие здравого
смысла!
     - У меня есть  надежда, зато ты в этом отношении безнадежен, сколько бы
ни хлопал своей людоедской челюстью! - огрызался Стефан.
     Королева  Аделиза,  до этого  стоявшая  в  нише  окна, беседуя с  сэром
Уильямом д'Обиньи, поспешила к мужу.
     - Государь, следует немедленно прекратить это. Примирите их!
     Король вздохнул и поднял руку, призывая к тишине.
     - Думаю, Стефан, вам пора возвращаться в Англию.
     У графа Мортена дрогнули губы. Сказанное  недвусмысленно  означало, что
его   изгоняют.   Но  король   продолжал,  и  смысл   его  слов  менялся  на
противоположный:   Стефану   предписывалось   начать   подготовку   большого
королевского  совета  в Лондоне, который  ему же  и придется  провести,  раз
самого короля дела удерживают на континенте.
     Стефан  просиял,  а  Глочестер,  мрачнее  тучи,  направился  туда,  где
восседали Матильда и Жоффруа, и заговорил с ними, демонстративно стоя спиной
к королю.
     На следующий день король снова пригласил  меня в свои личные  покои. Он
принял  меня  в свободном домашнем одеянии,  утопая  в  обложенном подушками
кресле. На стене за  его спиной  я с содроганием обнаружил некогда вытканный
Бэртрадой гобелен "Пляска смерти" и постарался  отвести взгляд, сосредоточив
все внимание на венценосце.
     Его величество мало изменился  за  эти годы: то же  лицо аскета, тот же
пронизывающий взгляд. Лишь седины  в волосах стало  больше, и кожа приобрела
нездоровый  желтоватый  оттенок.  Лекари  не советовали  Генриху употреблять
острую пищу,  а среди  привезенных  мною подношений Ордена имелось несколько
снадобий, улучшающих пищеварение и предупреждающих разлитие желчи.
     Как  я  и  ожидал, король вновь  вернулся к разговору о  тамплиерах.  И
разумеется, этот  деликатный  вопрос он предпочел обсуждать  с зятем, а не с
орденскими чинами, весьма  далеко стоящими от  двора и его  проблем. Я знал,
чего  он добивается,  и стоял на своем - Орден Храма не станет вмешиваться в
политику, как не вмешивался в нее и прежде. Но  если его величество пожелает
обратиться с просьбой о предоставлении кредита, орден всегда  с  готовностью
пойдет  навстречу.  Генрих промолчал.  Он  и  без  того  был  должен  ордену
предостаточно, и не видел причин надевать на себя новое долговое ярмо.
     Сменив тему, король одобрительно отозвался  о наместниках,  назначенных
мною управлять графством во время моего отсутствия. В Норфолке все спокойно,
на смотр  ополчения в  начале мая  прибыло положенное количество рыцарей,  а
налоги в казну поступают исправно и своевременно. Так король отдавал должное
своей дочери  Бэртраде, которую я вместе  с двумя епископами и шерифом Робом
де  Чени поставил во  главе совета Норфолка. Я невольно покосился на гобелен
на стене, вспомнив,  как происходило это назначение. В то время  я был не  в
силах даже видеть  Бэртраду, но нельзя  было  не  считаться с  ее связями со
знатью, влиянием, знанием  законов и положением. Похоже, Бэртрада  оправдала
оказанное ей доверие. Что  ж,  она всегда  любила повелевать, власть была ее
пунктиком. Пожалуй, ей неплохо жилось в мое отсутствие. Как, впрочем, и  мне
без нее.
     Король перехватил мой взгляд на "Пляску смерти".
     - Сэр Эдгар, как в дальнейшем сложатся ваши отношения с Бэртрадой?
     - Как и  должно. Мы обвенчаны  перед алтарем, и нам  предстоит до конца
дней жить под одной крышей.
     -  Дай-то Бог.  Но...  это  несчастье с  вашим сыном...  Наверняка  оно
наложит отпечаток на ваше супружество...
     В его голосе звучало сочувствие.
     Я мог быть  польщен.  По пальцам можно было перечесть людей, с которыми
король говорил столь проникновенно. И  он согласился с тем, что я был просто
обязан провести дознание по делу о  гибели моего сына. Сам Генрих также имел
внебрачных детей и  любил  их.  Бэртрада входила  в их число.  Поэтому  он и
попросил  меня изложить  события  того  дня, если, конечно, воспоминания  не
причинят мне боли.
     Время  и странствия  вселили в мою душу  нечто  новое -  созерцательное
спокойствие. Именно оно и позволило мне спокойно поведать о случившемся.
     Действительно, дознание, проведенное по  всем правилам,  показало,  что
Бэртрада не желала зла моему сыну. Время было вечернее, и слуга еще не успел
зажечь  светильники в  переходе  и вдоль лестницы, а  Адам торопился. Многие
видели,  как  он  промчался бегом  через  главный зал  и  исчез  в переходе.
Лестницу  окутывал  сумрак,  графиня как раз  покинула  соляр,  чтобы отдать
распоряжения в  отношении ужина, и  они  столкнулись с  Адамом на  лестнице.
Бэртрада  оступилась,  но удержала равновесие, а мальчик  сорвался.  Падение
оказалось неудачным.
     Я произнес все  это ровным, совершенно бесстрастным  тоном.  Но умолчал
вот  о чем: с тех пор я не мог даже представить, что когда-либо  снова смогу
прикоснуться  к   этой   женщине,  зачать  с  ней  детей  и  продолжить  род
Армстронгов.
     Словно подслушав  мои мысли, король заговорил  именно об этом. Признав,
что  Бэртрада и  впрямь не была  мне  доброй  супругой, он  заметил,  что со
временем все меняется.  Примером  тому  могут служить отношения у Матильды и
Жоффруа, которые резко улучшились за последние год-два. Господь милосерден -
и все еще может случиться.
     Именно  это мне  и оставалось - уповать  на  Божье  милосердие.  Однако
сейчас я  не  хотел даже думать о  супруге.  Я и на гобелен, вытканный рукою
Бэртрады, не мог взглянуть без содрогания.
     Я вздохнул с облегчением, когда король вновь перевел разговор на другое
и  поведал,  что после того, как  я  закончил строительство  Гронвуд Кастла,
многие  лорды  в  Восточной  Англии принялись возводить  каменные  цитадели:
д?Обиньи строит замок у залива Уош, Стефан и Мод поднимают ввысь  Хэдингем в
графстве Эссекс, ведет строительство и  аббат Ансельм из Бэри-Сент-Эдмунс, и
даже Гуго Бигод в Саффолкшире  закладывает фундамент, дабы возвести цитадель
близ старой башни в Фрамлингеме.
     При  последних  словах  король  досадливо поморщился,  поймав  себя  на
ошибке. Не стоило ему хвалить этого человека мне в  лицо. Словно  извиняясь,
он  поведал  о том, как молодой  Бигод явился ко  двору вымаливать прощение,
неся на  спине седло  в знак  покорности и  полного признания своих  ошибок.
Такое  случается нечасто, к  тому  же отец  Гуго  много лет верой и  правдой
служил при дворе, и  этим невозможно было пренебречь.  Все верно. Но когда я
вышел от короля, мне понадобилось не меньше часа упражняться  с метательными
ножами, чтобы буря в моей душе улеглась. В тот же день я покинул Ле-Ман.
     С  делами  Ордена  я  покончил быстро,  и  в  начале лета  мой  корабль
благополучно бросил якорь в порту Ярмута. Меня встречал  шериф Роб  де Чени,
толковый  малый,  на которого я  возложил большую часть  дел  по  управлению
графством.
     Де  Чени  мог гордиться: зима прошла без  голода и мятежей, а  теплые и
влажные  весна  и начало лета сулили прекрасный  урожай. Мелкие стычки между
норманнами  и  саксами ограничивались  бранью и  злословием. Даже  Хорса  из
Фелинга  как  будто  угомонился,  с  головой  уйдя  в  торговлю  охотничьими
соколами. Он и прежде баловался с птицами, эта традиция в их роду шла еще от
датчан, но с тех пор, как с легкой руки леди Бэртрады соколиная  охота вошла
в Норфолке в  моду, его  соколы стали  пользоваться  большим спросом. Теперь
Хорса слывет знатоком, и  даже семейства де Кларов и Ридверсов приобретают у
него птиц.
     Наконец я спросил, как идут дела у Бэртрады. Оказалось, что моя супруга
гостит в Бэри-Сент-Эдмундс - она в последнее время  сблизилась с преподобным
Ансельмом,  и даже  ссужает его  деньгами  на постройку новой  колокольни  в
монастыре.
     Вскоре я получил два письма.  Одно от графини,  а  другое - от Риган, с
другого конца королевства.  Письмо жены  я отложил, не вскрывая, зато письмо
свояченицы  прочел  сразу  же.  В  свое  время   мы  условились,  что  будем
поддерживать переписку, и с тех пор не прерывали связи, сообщая  друг  другу
новости, делясь сомнениями и планами, а порой просто  изливая на  пергаменте
душу - как  раньше в задушевных беседах. Последнее свое послание я  отправил
Риган перед самым отъездом из Англии, и оно была настолько пропитано горечью
и  чувством  утраты,  что ответ  на  него  дышал  искренним  состраданием...
Дочитав,  я   прикрыл   глаза,   вслушиваясь,  как  в  глубине  души  заныла
зарубцевавшаяся было рана.
     Однако,  кроме соболезнования и сочувствия, были  в этом письме и  иные
известия. Риган, проведя положенный  срок  в послушницах обители Девы  Марии
Шрусберийской,  наконец-то  приняла  постриг  и   отныне  носит  имя  сестра
Бенедикта - в честь святого покровителя монашества. Однако  денежный  вклад,
который  она внесла  при поступлении  в монастырь,  показался  недостаточным
аббату, патрону  обители сестер  в Шрусбери,  и  теперь он настаивает, чтобы
сестра  Бенедикта отписала  аббатству  также  и  свои маноры  в  Шропшире  -
Орнейль,  Тависток  и  Круэл. Знатной  даме,  удалившейся  от  мира,  так  и
следовало бы поступить, однако в случае с Риган  все обстояло сложнее. Права
на эти владения имел также  и Гай де Шампер, ее брат, объявленный вне закона
рыцарь.  И хотя  никто не  ведал, где  он,  известий о  смерти  сэра Гая  не
поступало,  а  раз он жив, эти владения  должны достаться ему  - разумеется,
если опальному рыцарю будет даровано прощение.
     В  этом я весьма сомневался, ибо уже знал причину, по  которой  Гай  де
Шампер впал в немилость. Поистине этот человек был рожден, чтобы притягивать
к  себе неприятности.  Раз восстановив  свое положение,  он снова  угодил  в
немилость, став  любовником  императрицы  и  врагом  короля. Поэтому  особой
надежды на то, что сэр Гай предъявит права на родовые маноры, не было.
     Риган  просила совета, как ей поступить, но я  находился в затруднении.
Здесь  нужно  было  отыскать  лазейку,  позволяющую обойти закон. Я невольно
вспомнил о  Бэртраде, которая отменно разбиралась во  всех  этих тонкостях и
могла предложить что-нибудь дельное.
     Думая о супруге, я чувствовал только  холодную тяжесть в  душе.  Однако
вскрыл  ее  послание  и  пробежал  глазами написанное  рукой  Бэртрады.  Это
оказалось приветливое и сердечное письмо любящей супруги,  словно  нас и  не
разделяло  случившееся  полгода  назад.  Не  испытай   я  в  ту  пору  такое
разочарование и  боль,  кто  знает -  может  в  моем  сердце и  воскресла бы
надежда. Но теперь я остался равнодушен к ее словам и не обратил внимания на
вопрос о  том,  куда  я  велю  ей  прибыть  для встречи. У  меня  не было ни
малейшего желания  видеть  Бэртраду,  поэтому  я  и  оставил ее послание без
ответа.
     На следующий день я направился в Гронвуд.
     Как славно  было  скакать в  окружении свиты, видеть  по  пути знакомые
лица, слышать радостные приветствия! Стоял июль, и природа благоденствовала.
Дневная жара сменялась ночными дождями, хлеба стояли по грудь, луга пестрели
цветами,  а  над ними в  лучах жаркого  солнца дрожало легкое марево.  Вдоль
дороги то и дело попадались добротные усадьбы, высились частоколы  бургов, в
селениях  и  на хуторах  йоменов  зеленели  высокие  кровли,  крытые  свежим
тростником.
     Свои земли я узнал  еще издали,  заметив медлительно вращающиеся крылья
ветряных мельниц.  Во  всем графстве  у меня одного, вопреки  обычаю, мололи
ветром,  и  надобно сказать, что это нововведение сразу  же начало приносить
неплохой доход.  Помол  обходился  дешевле,  а  многие  крестьяне съезжались
только ради того, чтобы поглядеть на диковину с крыльями, и отчего ж было не
прихватить с собой мешок-другой ячменя?
     Потолковав с мельниками, я  снова  пришпоривал коня. К дороге с пастбищ
сбредались  овцы  - с  длинной волнистой  шерстью и  настолько разжиревшие и
обленившиеся при таком обилии кормов, что едва давали проехать всадникам. Мы
миновали лес, и наконец-то перед нами  открылся Гронвуд - мое творение,  моя
крепость, моя гордость. В лучах солнца светлые  башни  казались золотистыми,
они величаво реяли над округой, отражаясь в зеленоватой глади реки Уисси.
     Я был дома и чувствовал себя почти счастливым
     В замке меня встретили с шумным восторгом. Пенда вышел мне навстречу, и
мы обнялись  -  не  как господин и  слуга,  а как  близкие люди.  Я невольно
обратил внимание на  то,  как он изменился. Это был уже не прежний  лохматый
воин-сакс  -  теперь  Пенда  выглядел  солидно.  Его  космы  были  аккуратно
подстрижены  и даже подвиты;  одежда, хоть и непритязательного покроя, сшита
из дорогой материи и превосходно подогнана.
     - Ну как там дела у нас, в  Святой Земле?  -  улыбаясь из-под кустистых
бровей,  спросил мой бывший  раб,  а  ныне сенешаль* Гронвудских владений. И
похоже, эти дела его не особенно интересовали, потому что он  тут же перешел
к тому, что входило в его нынешние  обязанности: - Поскольку миледи в  замке
нет,  я  распорядился,  чтобы одна  из  ее дам  прибыла  в Гронвуд, дабы все
приготовить к вашему приезду.
     При этом он ухмыльнулся, а я спрятал улыбку. Можно не сомневаться - эта
дама не кто иная, как Клара Данвиль.
     Так  оно и  было  - Клара собственной персоной появилась на  ступенях у
главного входа, чтобы  по традиции поднести  хозяину  замка кубок вина.  Она
пополнела, став похожей на холеную, заласканную хозяевами кошечку. При  этом
женщина лукаво улыбалась; ее черные косы были уложены на французский манер -
петлями вдоль щек.
     - С  возвращением, милорд, - потупилась Клара, перехватив мой изучающий
взгляд.  -  Не  желаете  ли  освежиться с дороги? Я  велела  нагреть воды  в
купальне.
     Обычай требовал,  чтобы господина, вернувшегося после  долгой  отлучки,
мыла  сама  хозяйка, и  Кларе предстояло исполнить и эту  обязанность. И она
прекрасно  с  этим справилась. В  купальне  -  горнице с низким  потолком  и
камином во всю стену- уже все было готово. На  скамье в ряд стояли кувшины с
горячей водой, на ларе было сложено белье, рядом висела чистая и выглаженная
одежда. У  камина  виднелась огромная дубовая лохань, опоясанная обручами из
начищенной  меди  -  над  нею  поднимался пар.  Влажный воздух  был  насыщен
ароматом розмарина и ромашки.
     Я остался доволен и похлопал Клару по щеке.
     - Толковая девочка!
     Раздеваясь, я подумал о том, как вела бы себя Бэртрада,  окажись она на
месте  Клары.  Моя  супруга краснела,  отворачивалась  и швыряла  опустевшие
кувшины,  пока я, сжалившись, не  отпускал ее.  А вот Гита...  шаловливая  и
нежная  маленькая послушница  скоро  научилась  находить удовольствие в этой
процедуре. Здесь,  в  этой купальне, мы сплетались в  объятиях, а  потом она
забиралась ко мне в  лохань, мы мыли друг друга, беседовали и ласкались... и
сами не замечали,  как снова  начинали предаваться любовным  утехам. Суровое
монастырское воспитание Гиты не мешало ей быть  свободной и чувственной. Она
доверяла мне, и ее целомудрие быстро отступало, когда мне на ум приходила та
или иная любовная фантазия.
     Эти  воспоминания  взволновали меня. Руки  Клары, скользившие  по  моим
плечам, спине, животу, оказались необыкновенно нежными. Она быстро взглянула
на меня из-под ресниц - и в этом взгляде таился вызов.  Я улыбнулся, Клара в
ответ  склонилась, и ее рука скользнула  по  моему телу под  воду.  Я втянул
сквозь зубы воздух, ощутив ее смелое прикосновение.
     Чертовка! Разумеется, в своем  желании  услужить  Клара не бескорыстна.
Леди Бэртрада без конца обижала ее, и фрейлина была совсем не прочь добиться
моей благосклонности, а с нею и защиты. Я видел совсем близко прилипшие к ее
вискам завитки влажных черных волос, пышную грудь и темные круги сосков там,
где льняная ткань ее лифа промокла.
     Я  протянул руку,  положил ладонь  на  ее затылок и привлек  к себе. Ее
яркие улыбающиеся губы тут же раскрылись навстречу моим.
     Клара ответила  мне с необычайной пылкостью. Малышка Данвиль, о которой
столько болтали досужие языки,  любила этот сладкий грех. И несмотря  на то,
что отдавала явное предпочтение  каменщику Саймону в  надежде женить его  на
себе, продолжала кружить голову Пенде, отчего тот невыразимо страдал.
     Мысль о Пенде отрезвила  меня.  Я отодвинулся к  противоположному  краю
лохани, да так резко, что вода выплеснулась через край.
     - Вот что, Клара... Похоже, тебе давно пора замуж.
     Я произнес  это,  все  еще  задыхаясь  от поцелуя.  Клара разочарованно
сморщила носик и с вызовом фыркнула:
     - Пора-то пора, да как быть, если он сам не желает?
     - Наверняка потому что хотел бы видеть своей женой достойную женщину. И
то, что ты оказалась здесь... Может статься, именно так он намерен проверить
тебя.
     Клара  хихикнула, подхватила  суконную рукавицу для  мытья и  принялась
намыливать.
     - Достойную женщину!.. А сам? Сам-то он ни одной юбки не пропускает!
     - Ты ошибаешься. Он весьма разборчив.
     -  Разборчив? За  то время,  что он строит башню в Незерби,  можете мне
поверить - он там всех  перепробовал, включая кухарку Трит, хоть она хромает
и заикается.
     Я едва сдержался, чтобы не расхохотаться.
     - Погоди, Клара, я вовсе не о Саймоне. Я говорю о Пенде.
     Ее рука замерла у меня на спине.
     - О Пенде? Хм... Мне, конечно, иной раз казалось... Но он так груб!..
     -  Ты сама виновата. Пенда давным-давно  любит тебя, но  ты  бегаешь от
него,  а иным не  составляет  труда  добиться твоей благосклонности. Неужели
Пенда вовсе не мил тебе?
     Клара продолжала намыливать меня и сосредоточенно молчала. Наконец  она
спросила:
     - А что, Пенда и впрямь готов жениться на мне?
     Как и всякой женщине, ей хотелось замуж.
     - Непременно женится, если ты покажешь себя достойной вступить в брак.
     Больше мы к этой теме не возвращались.
     Клара добросовестно закончила  свое  дело,  насухо вытерла меня  чистым
полотном и подала халат, подбитый кроличьим мехом. Однако взгляд ее при этом
оставался весьма задумчивым.
     -  Ты должна  понять,  Клара, что отныне Пенда не просто слуга.  Он мой
сенешаль, и  ты возвысишься, если сумеешь доказать,  что не уронишь в  браке
чести мужа.
     Я отправил Клару к  Пенде, велев передать, что я ожидаю  его в замковом
саду. Это было тихое местечко за  одним из мощных контрфорсов донжона. Здесь
росла  айва,  несколько  яблонь,  вдоль  стены  тянулись грядки  с целебными
растениями. При  Бэртраде здесь все пришло в  запустение  и  заросло сорными
травами. И только розы,  которые Гита посадила  у  ограды в  ту пору,  когда
Гронвуд еще был не  достроен,  пышно разрослись бело-розовым цветом, оплетая
кладку стены и распространяя в вечернем воздухе сладкое благоухание.
     Вскоре я почувствовал что рядом кто-то есть. У Пенды с его внушительной
комплекцией до сих пор сохранилась приобретенная еще в Святой Земле привычка
двигаться бесшумно. Вот и  теперь он возник,  как  призрак, в трех шагах  от
меня,  и в глазах  у  него  стоял немой вопрос.  Похоже он  был взволновал и
наверняка его волнение касалось малышки Клары.
     - Все  в порядке, старина. Но с твоей  стороны было  излишне смело  так
искушать меня.
     Он с облегчением перевел дыхание, даже улыбнулся. Надо же, как полонила
моего сторожевого пса эта  ветреница. Словно и в самом  деле опоила любовным
зельем.
     При  мысли о  любовном зелье, мои мысли опять вернулись к Гите. Сколько
бы ни минуло времени, сколько бы женщин ни было у меня после нее, сколько бы
ни пытался я  привязаться сердцем к собственной жене, -  я не мог забыть мою
саксонку.  Словно мы  оба выпили любовный  напиток, и оба  навсегда лишились
сердец
     Вздохнув. я  велел  Пенде присесть  рядом. Потекла  обычная  беседа.  Я
поведал о тех, кого мы оба знавали в Леванте, и о том,  как неспокойно стало
в Иерусалимском  королевстве с тех пор, как начались стычки с атабегом Зенги
Кровопийцей.
     Однако  сейчас, когда  мы оба  сидели в саду  под небом  доброй  старой
Англии,  происходящее далеко на  Востоке уже не  казалось столь  важными,  и
вскоре  разговор  свернул к  событиям в Норфолке.  К  моему удивлению, Пенда
довольно  хорошо отозвался о Бэртраде, которую вообще  не больно-то жаловал.
Миледи, по его словам, за это время ничем не опорочила мое имя, более того -
превосходно  справлялась  с  делами,  заседала  в  совете,  разбирала тяжбы,
никогда  не  злоупотребляла  властью  и не  принимала  никаких  решений  без
предварительного  согласования  с шерифом. Все шло на диво гладко,  если  не
считать...
     Сенешаль  заколебался, но  я  взглянул на него,  и он сообщил, что моей
супруге  удалось  рассорить  чуть  ли не  все знатные  нормандские  семьи  в
графстве. Сама же она развлекалась, играя на их противоречиях, оставаясь при
этом в ладу со всеми. Ничего удивительного в этой новости не было - иного от
Бэртрады и не приходилось ожидать.
     Но было еще нечто, о  чем  я не решился  бы спросить ни  у  кого, кроме
Пенды, и что  тревожило меня  больше  всего - не причинила ли Бэртрада в мое
отсутствие какого-либо зла Гите Вейк.
     - С ней  все в  порядке, сэр. Я помнил ваши наставления и следил, чтобы
графиня не имела возможности вредить леди Гите. Но должен заметить, что ваша
жена, как мне кажется, изрядно побаивается Феи Тумана.
     - А как поживет сама моя подопечная?
     -  О, леди Гита стала весьма состоятельной госпожой, ее многие  знают в
графстве, и вряд ли ей потребуется в дальнейшем опека. Она сама ведет дела в
манорах,  а  в  последнее  время  стала самым крупным  поставщиком шерсти  в
северном Норфолке. У нее  свое  сукновальное  дело  в  Норидже, которое  она
вверила опытным мастерам. В Норфолке вряд ли найдешь такой дом, где не сочли
бы  за  честь  ее принять. Ее прошлое забыто, и никто уже не поминает о том,
что она родила дитя, будучи не замужем.
     Я сокрушенно вздохнул.
     -  Должно  быть,  ей  уже  исполнилось  двадцать.  Как опекун  я обязан
подыскать ей супруга.
     Пенда согласно закивал.
     -  Разумеется, сэр,  и  смею заверить, это не составит  труда. К  такой
красавице  всякий  готов посвататься.  И  без того  мужчины  не обделяют  ее
вниманием. Молодой  де  Клар так  и  вьется  вокруг Тауэр Вейк.  А племянник
д?Обиньи  недавно  заявил,  что  намерен  просить у  вас ее  руки,  едва  вы
вернетесь. Да, а ведь еще и Хорса!
     - Хорса?
     Не так уж  давно Хорса  угрожал перерезать Гите горло. Неужели  и после
этого он еще на что-то надеется?
     Пенда подтвердил: так и  есть. Хорса вновь начал появляться в кремневой
башне, подарил  Гите  лучшего  из  своих соколов, обучил охотиться,  и  этой
весной их можно было нередко видеть  вдвоем  в фэнах.  Между  прочим,  Хорса
выдал  замуж всех своих  датских жен,  а его матушка говорит  прямо - ее сын
готовится ввести в дом новую хозяйку.
     -  Так или иначе,  -  заметил  Пенда, - а  решать участь Гиты Вейк вам,
милорд. Старые законы о датских женах потеряли силу... Их уже никто не чтит,
кроме простонародья. Вы не сможете,  не опорочив  ее  снова, удерживать леди
Гиту при себе. А делить ложе вам все равно придется с миледи Бэртрадой.
     Я молчал, а Пенда продолжал, не замечая моей подавленности. Сказал, что
с  его  точки зрения, руку  мой  подопечной  следовало бы  отдать  Ральфу де
Брийару. И  нечего смотреть  на то, что  этот француз  гол,  как  перелетная
птица. Он так  давно осел в Тауэр Вейк,  что его уже считают там своим. Этот
парень  оказался отменным  помощником  в  хозяйственных  делах, они с  Гитой
повсюду разъезжают вместе,  и люди  говорят, что эти двое - прекрасная пара.
Да и малышку Милдрэд Ральф полюбил, и сама девочка привязалась к нему.
     - А Гита спит с ним? -оборвал я речи моего сенешаля.
     Пенда только  теперь осознал, какую  боль  причиняют мне его  слова. Он
умолк и ссутулился.
     - Если они и  любовники, то  об этом никому не ведомо. Но, полагаю, что
это не так. Такие вещи не удается долго сохранять в тайне.
     Я хотел в это  верить. Но в то же время и понимал, что Пенда прав. Если
я желаю Гите добра, я должен решить ее судьбу, и как можно быстрее.
     Больше мы на эту тему не разговаривали.
     Ничто так не лечит сердечную боль, как всевозможные дела,  а у нас, что
называется,  на  носу  была Гронвудская ярмарка.  Год  назад мы устроили  ее
впервые  и,  подсчитав  доходы и расходы, поняли, насколько это  выгодно. На
деньги, поступившие в казну графства, я велел расширить и привести в порядок
дорогу, ведущую к  Гронвуду, а значит в этом году приток торговцев будет еще
большим.  Теперь  я  занялся устройством причалов  на Уисси,  стал рассылать
приглашения знати, сообщив, что на торгах в Гронвуде будут выставлены лошади
новой породы, выведенной в моих конюшнях. С одной стороны, я распродам своих
коней, а с другой - попытаюсь помирить тех, кого успела рассорить Бэртрада.
     Я посетил Незерби и прочие маноры, а также пастбища и овчарни, наблюдая
за  тем,  как  идет стрижка  овец.  В Норфолк издавна наезжали  торговцы  из
Фландрии,  шерсть  наших  тонкорунных  ценились  у них как  никакая  другая,
поэтому  заниматься  овцеводством  в  графстве  было  куда  прибыльнее,  чем
выращивать хлеб или овощи.
     Я  намеревался  продать  шерсти  в   этом   году  не  меньше,   чем  на
триста-четыреста фунтов, поэтому не только  наблюдал, как идет  работа, а  и
сам порой брал в руки ножницы и, раздевшись по пояс, брался  за дело наравне
с арендаторами  и крестьянами. Простой труд позволял отвлечься от  печальных
мыслей, не дававших мне покоя.
     За неделю до открытия ярмарки  в Гронвуд  прибыла моя  супруга, и сразу
стало ясно, что она решительно стремится  к примирению со мной - несмотря на
то, что я не спешил послать  за ней в аббатство.  Не  застав никого в замке,
Бэртрада  тотчас  отправилась разыскивать меня  среди  пастбищ и овчарен.  Я
должен был предвидеть этот ее шаг, но теперь уже ничего не мог поделать - ее
появление оказалось для меня неожиданностью.
     Бэртрада же  сияла  в  своем  наряде  из  переливающегося бархата цвета
старого  вина, ее прозрачная черная  вуаль  искрилась  золотыми  узорами,  а
высокая шапочка с плоским верхом выглядела, как корона.  Приблизившись,  она
опустилась  в столь стремительном реверансе,  что клочки шерсти,  усеивавшие
землю, разлетелись во все стороны, как снежные хлопья в метель.
     Я  с сожалением  отпустил овцу, которую  присмотрел для  стрижки,  и не
спеша вытер пот  со  лба тыльной  стороной кисти. Мои  ладони  были  в жире,
которым пропитана шерсть,  и  не  могло быть и речи  о том, чтобы я заключил
супругу в объятия.
     Со всех сторон на нас глядело  множество глаз, даже  стригали побросали
работу.
     -  Слава  Иисусу Христу, миледи.  Прошу прощения, что вы застали меня в
неподобающем виде.
     Она старалась выглядеть почтительной и довольной. Но когда  улыбнулась,
я  заметил тонкий  шрам, пересекающий  ее  верхнюю губу. Он  был  уже  почти
незаметен - лицо моей супруги гораздо больше портило выражение  брезгливости
и пренебрежения к занятию простолюдинов, которому я предавался.
     - Дивные  дела,  милорд! Я  застаю вас, зятя короля и повелителя целого
графства,  за  столь грубым делом. Да еще в такую жару. Пыль, грязь и смрад.
Фи! Не кажется ли вам, что при этом страдает и мое достоинство?
     Бэртрада оставалась Бэртрадой. Ее показное смирение не стоило ни гроша,
а  любезность  была  напускной. В  первую очередь  ее интересовали  подарки,
привезенные  мною  из  Леванта,  а  также  подробности  церемонии   присяги,
состоявшейся в Ле Мане. Между делом  она сообщила,  что,  радея  о порядке в
замке, выписала  из  Франции нового смотрителя-кастеляна,  с которым я  уже,
вероятно, познакомился.
     Я кивнул. Мне, разумеется, представили этого черноволосого француза, но
я еще не  имел возможности составить о  нем мнение. Не дождавшись похвалы за
свое усердие, Бэртрада выразила неудовольствие и принялась прощаться.
     - Если вам, милорд граф, неугодно проследовать со мной, возвращайтесь к
своим вонючим овцам. Ненавижу запах овчарни и боюсь, что после  этой поездки
шлейф моего платья придется мыть с наикрепчайшим щелоком.
     Я не стал ее удерживать.
     Но  вечером,  сидя  у  открытого  окна  в соларе,  мы  вполне  спокойно
беседовали,  обсуждая предстоящий в связи с ярмаркой прием  гостей в Гронвуд
Кастле. Я перечислял имена  приглашенных, Бэртрада рекомендовала, кого и где
следует разместить, но  порой  я замечал,  как  хищно подрагивает  розоватая
полоска  шрама  у  нее  над  губой  -  словно она  пытается  скрыть усмешку.
Наверняка  она  не сомневалась, что  в результате ее интриг среди  созванной
мною знати вспыхнут  ссоры, и уж тогда-то она позабавится. Но я  помнил и  о
том,  что  сейчас Бэртрада стремится к примирению,  а значит готова идти мне
навстречу.  А мне было необходимо, чтобы она  взяла все заботы  о  гостях на
себя.
     Чтобы  подкрепить свою  просьбу,  я преподнес  ей привезенные с Востока
подарки:   маленькую  забавную  обезьянку,  редкостные  сласти,  благовонные
притирания, тонкие, как дым, вуали.
     Подношения убийце  моего сына...  Но  мы  должны  были  снова научиться
существовать вместе.  Всего  лишь существовать, потому что ничего большего я
не мог - даже  прикасаться к этой женщине. И когда поздним вечером мы легли,
то устроились на противоположных концах широкого ложа, не делая  ни малейших
попыток к сближению. Хотя оба не спали.
     Я прикрыл глаза согнутой в локте рукой. Проведенное мною прошлой осенью
дознание действительно подтвердило, что гибель Адама - несчастный случай. Но
кое-что продолжало меня  смущать и сегодня.  Например, необъяснимое  падение
Бэртрадыс  лошади  в  тот же день, когда ей  пришлось  пешком  добираться до
замка. Иное дело,  когда  зимой ее  сбросил с  себя Набег. Это  был сильный,
норовистый конь,  мне самому порой непросто было с ним  сладить. Но Бэртрада
отправилась  на прогулку на прекрасно выезженной  белой кобылице,  известной
своей кротостью. И  Адам вернулся из фэнов  именно  на этой лошади. Причина?
Якобы белую арабку обнаружили без всадницы близ Тауэр Вейк, и Гита позволила
Адаму отправиться верхом на  ней в Гронвуд. Но как лошадь Бэртрады оказалась
во владениях Гиты? Что там понадобилось графине?
     Полгода назад  я  не  задавал  вопросов, а  готов  был  наброситься  на
Бэртраду и растерзать ее в клочья. Благо, рядом оказался Пенда и удержал мою
руку. Но  и  Бэртрада  удивила меня. Чтобы  доказать свою невиновность,  она
протянула ладонь над пламенем свечи  и держала до  тех пор, пока  не запахло
горелым мясом.
     - Душой  своей  и  сердцем  клянусь, что  не  хотела  убивать  Адама! -
проговорила она и, вскрикнув, потеряла сознание.
     Я  вышел,  велев, чтобы  эта  женщина  убиралась  куда  угодно.  И  она
действительно  уехала  -  в Уолсингем,  замаливать  грехи  перед  знаменитой
статуей Девы Марии. Но меня это не тронуло.
     Не менее странно вела себя  и Гита, прибыв в Тэтфорд,  где  должно было
совершиться  положение  тела  Адама  в  фамильную  усыпальницу  Армстронгов.
Поначалу  я только испытал  благодарность за то,  что  она пришла поддержать
меня  в столь горестный час. Мне не было дела до лордов  и прелатов, которые
прибыли сюда, но Гита  - Гита по-настоящему любила мальчика. О, если бы небо
не  свело меня  с  Бэртрадой,  если бы у  меня  хватило  мужества  выдержать
искушение  властью  и остаться  с той, которая давала  мне  счастье и любила
моего  малыша... Вот о чем я думал,  глядя  на ее одетую  в  траур  фигурку,
стоявшую в толпе вельмож под сумрачными сводами, и тогда,  когда после того,
как все разошлись, она шагнула ко мне...
     Я знаю, что  мужчина  не  должен выказывать  слабость. Однако я склонил
голову ей на плечо и застыл, чувствуя, как ее маленькая  рука  касается моих
волос. В этот миг Гита произнесла:
     - Если бы я могла знать, я бы ни за что не  отпустила Адама в Гронвуд в
тот вечер.
     Я был поражен ненавистью, прозвучавшей в ее голосе. Моя Гита, маленькая
послушница,  сама доброта - и вдруг такая  ярость! Тогда я  спросил, что она
думает о случившемся.
     Гита отстранилась.
     -  Мне нечего сказать. Но  графиню Норфолкскую я  бы  не  подпустила  к
своему ребенку на расстояние полета стрелы.
     Ее  ребенок  был и моим ребенком.  Малышка  Милдрэд.  Мне так  хотелось
увидеть ее, взять на руки. Мое единственное оставшееся в живых  дитя. В том,
что у нас с Бэртрадой не будет детей, я не сомневался ни секунды.
     Но вот я вновь  лежу на краю супружеского ложа. Мерное дыхание Бэртрады
говорит о том,  что она уснула. Я приподнялся  и взглянул на нее.  Ни  какой
другой мужчина не  остался бы  равнодушным, окажись  он  в  постели  с такой
красавицей.  Закинутая  за  голову  белоснежная рука,  по-кошачьи  мягкая  и
волнующая  поза,  складки  легкого  льняного  покрывала  подчеркивают  изгиб
высокого бедра,  а  волна  темных вьющихся волос струится по плечу  и груди.
Рядом со мной спала прекрасная женщина, желавшая примирения  и, может  быть,
новой жизни, но я задыхался подле нее.
     Бесшумно  встав,  я  зажег  свечу   и  поднялся  наверх,   в   комнату,
предназначенную для хранения нашего  гардероба. Там, среди  привезенных мною
вещей, находился кофр,*  который я не  велел распаковывать. Открыв секретный
замок  одного  из его  отделений,  я  извлек  оттуда  туго  свернутый  рулон
прохладной мерцающей  ткани и припал к ней лицом. Пламя свечи бросало мягкий
отсвет на ткань, и она блестела и переливалась.
     Атлас! Его совсем недавно начали привозить в Европу купцы, а в Англии о
нем и понятия не  имели.  Этот рулон  предназначался  для Гиты  - ткань была
светло-серой, цвета  ее глаз. Об этом я думал, оплачивая покупку у арабского
купца в далеком Иерусалиме, коротая дни  на корабле, плывущем вдоль  берегов
Европы,  снаряжая  обоз  с  охранниками-тамплиерами, которым  отдельно  было
велено доставить в Гронвуд этот кофр. Я с волнением представлял, как однажды
преподнесу  этот  подарок  внучке Хэрварда  Вейка и расскажу,  какой путь он
проделал,  чтобы стать оправой  для  ее красоты.  Тогда  она  поймет, что  я
неотступно,   каждый  день  и  каждый   час  помню  о   ней.  Эти  тончайшие
дымчато-серебристые  блики  и переливы  заскользят по  ее груди, облекут  ее
стан, заструятся вдоль стройных ног. Одежда женщины, сшитая  из атласа, даже
в  полумраке  ничего  не скрывает  от глаз мужчины. А если  коснуться  ее  и
ощутить под ее прохладной шелковистостью упругость теплой кожи...
     Клянусь небесами и преисподней  - я  желал Гиту  больше жизни! Но Пенда
дал мне ясно понять,  что  этими плотскими  желаниями я снова ввергну  ее  в
бездну  бесчестья. И вот все,  что мне  осталось, - уткнуться лицом в  кусок
атласа, предназначенного для нее, и дать волю воображению...
     Я  стремительно выбежал из комнаты и бросился вниз по лестнице.  Словно
обезумев  от пожиравшей меня страсти, я ворвался в большой  зал  и  принялся
разыскивать  среди челяди, спавшей на  тюфяках, одну из шлюх,  болтавшихся в
Гронвуде.  Такие  женщины   неизбежно  появляются  там,  где  много  молодых
неженатых мужчин. Я  не мешал  им заниматься их ремеслом, если это никому не
шло во вред. Просто старался не  замечать их присутствия, и удивительно, что
я не ошибся, мгновенно отыскав  в полумраке зала именно одну из этих женщин.
Когда я  набросился  на нее, то походил  на животное, потерявшее голову  при
виде самки.
     Лишь позже,  уже возвращаясь в супружескую опочивальню, я  подумал, что
мое поведение вызовет недоумение. Что за прихоть - сбежать от красавицы-жены
ради развлечений  с девкой? И только  в Гронвуде меня  могли понять. Здешняя
челядь не любила  графиню, хотя не стал бы  биться  об заклад, что завтра же
поутру ей не донесут о происшествии...
     Приближалось время  ярмарки,  купцы  и  ремесленники  стали  съезжаться
загодя, чтобы занять самые выгодные места. Прибывала и знать с домочадцами и
свитой, и я строго  следил, чтобы Бэртрада не отдавала предпочтения ни одной
из групп местных дворян.
     Среди  приглашенных  были столь важные и родовитые  владельцы поместий,
как лорд  Уильям д'Обиньи,  семейство  де Кларов,  могущественные  Ридверсы,
приехал и мой шериф де Чени. Вслед за ними явились и  все епископы Восточной
Англии - Тэтфордский, Нориджский и Илийский. Все  это были люди влиятельные,
понимавшие  толк  в  политике, и  немудрено, что между  здравицами  в  честь
королевского дома шли разговоры о том, что грядет, если, не приведи Господь,
короля Генриха не станет.
     И удивительное дело - все  эти вечно  грызущиеся между собой лорды и их
жены сошлись во мнении, что ни Матильда, ни Теобальд Блуа  не смогут подолгу
оставаться в Англии, а значит в страну  будет назначен  наместник. Никто  не
сомневался, что при Матильде править Англией будет ее брат Роберт Глочестер.
Если  же,  вопреки  воле короля, корона  перейдет к  Теобальду,  наместником
станет Стефан Блуа, граф Мортен. И хотя заведомо было ясно, что Стефан более
воин  и охотник, нежели правитель, однако в Дэнло, где  он  владел манорами,
многие поддерживали графа Мортена, а значит и Теобальда.
     Крамольные речи, если учесть  все  присяги, принесенные Матильде. И мне
было весьма  нелегко во время таких застольных бесед удерживать  Бэртраду от
того,  чтобы  вмешаться  и вновь  втянуть вельмож  в спор,  а  не  то  и  во
что-нибудь посерьезнее.
     Возможно, именно ограничения, которых я наложил на нее, привели к тому,
что первоначальное  расположение  супруги  ко  мне начинало испаряться,  как
туман в  лучах  солнца. Ей  едва  хватало благоразумия, чтобы держать себя в
руках.
     Забавно, но я обнаружил  также и то,  что Бэртраде приглянулся  молодой
епископ  Найджел  Илийский.  Небезынтересно было  следить  за тем,  как  она
кокетничает  с  ним и  пытается  толковать  Священное  Писание.  Найджел был
недурен  собой: статный, темпераментный, он вел себя во многом, как светское
лицо. Мы вели с ним  частые беседы  о строительстве  его  нового  замка - он
возводил по соседству с обителью, которую саксы почитали святыней. Многие из
присутствовавших в Гронвуде саксонских гостей считали это кощунством, но мне
удалось  убедить  гордых танов  в  том,  что присутствие  укрепленного замка
нисколько  не повредит святыне.  Кстати. Я считал своей заслугой,  что  смог
притушить рознь меж саксами и нормандскими баронами, и, в конце концов  даже
надменные Ридверсы смирились с тем, что за одним  столом  с ними восседают и
тучный Бранд, сын Орма, и Альрик из Ньюторпа.
     О  последнем  следует  сказать, что он,  к  моему  удивлению,  прибыл в
Гронвуд  Кастл   без  своей  жены   Элдры.  И  хотя  Элдра  родила   Альрику
долгожданного наследника, похоже, он  не испытывал особой  радости  по этому
поводу.  Во  всяком случае  в ответ  на  мои поздравления по поводу рождения
сына,   Альрик  проворчал  нечто  нечленораздельное.  Но  куда  больше  меня
взволновало его сообщение, что на ярмарку в Гронвуд собирается прибыть  Гита
Вейк.
     Наконец-то я вновь увижу свое Лунное Сияние!
     К   открытию   ярмаркив   Гронвуд   съехалось   столько   народа,   что
приготовленное заранее пространство для торга оказалось недостаточным, и его
пришлось спешно  расширять  чуть ли  не  вдвое.  Мои плотники  трудились  не
покладая рук, возводя все новые и новые лотки в низине, прилегающей к берегу
Уисси.
     К полудню торговля уже  шла  полным ходом. Утро  я провел у загона, где
были  выставлены мои лошади - легкие и подвижные, как арабские скакуны, но с
более крепким костяком и  широкой грудью, так что вполне могли нести воина в
тяжелом   доспехе.   Шерсть   их   лоснилась   и   переливалась  тонами   от
светло-песочного  до темно-рыжего.  Новая  порода вызвали буйный  восторг  у
съехавшейся на ярмарку знати. Торговля шла бойко, но сделки  отняли  у  меня
немало времени, хоть я и был покладистым продавцом, так как спешил покончить
с лошадьми и отправиться на торг, где надеялся встретить Гиту.
     Не так-то просто отыскать человека в такой  толчее, среди многоголосого
гомона, криков  и пестрого  многоцветия одежд.  Споры  и  клятвы  торговцев,
возгласы зазывал, вопли носильщиков,  смех и звон струн оттуда, где потешали
народ фигляры  с медведем, азартная брань и  божба  тех, кто делал ставки на
собачьих боях.  Три дня  продлится эта на первый взгляд бессмысленная суета.
На четвертый долина Уисси опустеет. И только тогда станет ясно, что подобное
торжище - вещь необходимая и крайне важная. Не говоря уже о прибылях.
     Но сейчас в голове у меня было только одно - я вскоре увижу Гиту!..
     Продвигаясь в толчее я там и сям натыкался на своих гостей и обитателей
замка.  Вот толстяк  Бранд  наблюдает  за  выходками  фигляров.  Здесь Клара
Данвиль  разглядывает  на  лотке  торговца  мелочным товаром  нитки,  иглы и
наперстки.  Рано поседевший щеголь  д'Обиньи присматривает  клинок  в  лавке
оружейника. Я  видел  даже  Бэртраду,  примеряющую  у  заезжего  обувщика из
Кембриджа  узкие  башмачки  с  длинными  завязками.  Моя  супруга  была  так
увлечена, что даже не заметила, как я проследовал мимо.
     Я дважды обошел  ярмарку и был  уже у  стен замка, когда наконец увидел
ее. Мне следовало сразу сообразить,  что искать Гиту в  толчее  бесполезно -
она достаточно состоятельна, чтобы не арендовать лавку, а снять в предместье
целый дом со складом. Так оно и было -  Гита, веселая и оживленная, стояла у
крыльца  длинной  бревенчатой  постройки,  ведя  беседу  с  обступившими  ее
торговцами шерстью.
     Она  изменилась. В  ней  больше  не было ничего  детского  - того,  что
некогда так умиляло меня. Затаив  дыхание, я смотрел на нее, и мне казалось,
что глаза мои никогда не видели ничего более прекрасного.
     Гита Вейк!  Передо мной  была восхитительная молодая леди,  державшаяся
среди почтенных  купцов из-за моря  независимо и свободно.  И уверенности  в
себе в ней было ничуть не меньше, чем у Бэртрады. Богатством одежд она также
не уступала графине.  Голову Гиты покрывала  завязанная на саксонский  манер
шаль, изящные складки которой удерживали  у ключиц две богатые броши; платье
на ней было  по европейской  моде -  узкое  блио  голубого тонкого  сукна со
шнуровкой на спине и обвивающим бедра темно-синим бархатным поясом, расшитым
серебром и  речным  жемчугом.  Таким  же расшитым  бархатом были  подбиты ее
широкие ниспадающие  от  предплечья  рукава. Сочетание голубого и  глубокого
синего подчеркивало ее красоту  - в этом наряде Гита была так прекрасна, что
я ощутил восхищение и... желание, такое сильное, что отозвалась каждая мышца
в моем теле.
     Из дома тем  временем вышел стройный смуглый мужчина - и я узнал Ральфа
де  Брийара. Француз нес кувшин с вином, и тут же, раздав  фламандцам  чаши,
принялся наполнять их. Сей рыцарь прислуживал Гите не хуже, чем некогда моей
супруге. Я заметил, как Гита поблагодарила его нежной улыбкой... И вспомнил,
что  Пенда  прочил  именно  этого  безземельного  рыцаря  в мужья  для  моей
подопечной.
     Но я уже знал, что никогда не позволю этому произойти.
     Должно быть глаза мои горели, как  у оголодавшего  волка в засаде, Гита
внезапно начала оглядываться, словно ее что-то обеспокоило, -  и тут наконец
заметила  меня. Улыбка сошла с ее лица. Она сказала несколько  вежливых слов
фламандцам и, оставив их с Ральфом, направилась ко мне.
     - Да  пребудет с вами  благословение небес, милорд, - она  склонилась в
поклоне с грацией,  которая сделала бы честь и самой изысканной нормандке. -
Прекрасный день, не так ли? И ярмарка в Гронвуде отменная.
     Что  это был  за разговор? Ничего  не значащие  слова  - поздравления в
связи с моим  благополучным  возвращением  из-за моря, мои вопросы о продаже
шерсти и ее уклончивые ответы... Чтобы сломать лед официальной холодности, я
спросил о  нашей дочери - единственном,  что нас еще связывало. Гита шутливо
ответила, что девочка здорова  и прелестна,  но было бы безумием  брать ее с
собой в Гронвуд на торги - слишком уж тут шумно и людно.
     - И все-таки я хотел бы повидать Милдрэд, - настаивал я.
     - Разумеется,  я не могу запретить вам это, милорд,  - проговорила Гита
после  некоторого колебания. - Когда у вас  найдется  свободное время, будем
рады видеть вас в Тауэр Вейк.
     Ну что  ж,  по крайней мере теперь у меня было ее  приглашение.  А Гита
вновь заговорила о торговле - о  том, что привезла на ярмарку свыше полутора
сотен тюков шерсти, которые обошлись ей в под двести фунтов, но рассчитывает
сбыть товар не меньше чем за четыреста. И тут же, взглянув на поджидавших ее
фламандцев, заторопилась и принялась извиняться, что ее ждут дела.
     Я молча склонил голову, разрешая ей удалиться. Эта гордая, прекрасная и
невозмутимо  спокойная  женщина  совершала  сделки,  не  уступающие  моим и,
разумеется, ни в  малейшей  степени не нуждалась  в опеке. Пенда прав - граф
Норфолк нужен ей только для того, чтобы подыскать достойного мужа.
     Мужа?  Да  я скорее снова облачился бы в  плащ  тамплиера  и отправился
воевать  с  сарацинами,  лишь бы уклониться от  выполнения этой части  своих
опекунских обязанностей!
     Подавленный,  я  побрел к замковым воротам.  Миновал первый  двор,  и у
вторых  ворот  нежданно встретил  Хорсу.  Он стоял, опираясь  спиной на цепь
опущенного моста  и  поглаживая  сидящего на  его руке  сокола  в  клобучке.
Несмотря на жару Хорса  был в длинной накидке из белой овчины поверх простой
туники без рукавов, его голые до колен ноги обвивали ремни  грубых башмаков.
Прямо тебе  сакс  из тех времен, когда про  битву при Гастингсе и слыхом  не
слыхивали.
     Я что-то пробормотал насчет того, что охотничьи птицы  ныне как никогда
в цене - и  только потому,  что  готов был толковать с  Хорсой о чем угодно,
только  не о том, ради чего  он  явился  в  замок. Я не мог  и не хотел  это
обсуждать. Однако Хорса последовал за мною во внутренний двор.
     Он был одним из самых почитаемых танов в Норфолке, но не  из числа тех,
кого я бы пригласил к себе на пир. Его  бунтарское прошлое было еще у многих
на  слуху. Поэтому, чтобы случайно не столкнуться  с кем-либо из нормандских
гостей,  я попросту  опустился на широкую  ступень  крыльца  главной башни и
сказал, что готов его выслушать.
     Я  взглянул на его  лицо - и что-то дрогнуло  в  моем  сердце. Хорса  с
годами все  больше походил на моего  отца.  Он начал лысеть, его лоб и  темя
оголились,  и только сзади на плечи ниспадали длинные русые пряди. Мой  отец
выглядел почти так  же,  как и мой брат, - я сказал "брат", ибо уже не  имел
сомнений, что  мы от одного корня. И оба влюблены в  одну  и  ту же женщину.
Между братьями  такое бывает.  А теперь мне предстояло выслушать его просьбу
отдать ему Гиту Вейк в жены.
     Это было далеко  не первое  его сватовство к  моей подопечной. В первый
раз он имел  неосторожность обратиться с  этим к Бэртраде.  Тогда все  у них
могло  бы  сладиться  -  я  бы  вернулся  и  с горечью узнал,  что  Хорса  с
благословения  моей  супруги  завладел моей возлюбленной... Вряд  ли  бы мне
удалось доказать неправомочность такого брака  - Бэртрада в  ту пору была  в
любимицах у отца... Но при чем тут былое, если Хорса - вот он,  стоит передо
мной,  разглагольствуя  о  том, что леди Гите отнюдь  не приличествует в  ее
возрасте жить в одиночестве, а он готов  оказать ей честь и взять хозяйкой в
свой бург Фелинг.
     - И если вы действительно желаете  своей  подопечной добра,  так  вам и
следует  поступить,   -   закончил  Хорса   свою  речь  с  такой   надменной
самоуверенностью, что я едва сдержался, чтобы не влепить ему оплеуху.
     - Ты это  серьезно,  Хорса? Но ведь мы оба помним, что далеко не всегда
ты по-доброму обращался с этой леди.
     Возможно,  мой  голос  прозвучал жестче,  чем следовало.  Хорса  тотчас
сообразил, о чем я, и пустился в пояснения, что  никогда бы не причинил  зла
внучке  великого  Хэрварда,  а решился угрожать ей ножом  только  в  поисках
выхода в  минуту опасности.  Взаправду же он желает Гите Вейк только  добра,
так как готов  взять ее под свой кров даже  с незаконнорожденным ребенком, а
когда придет срок - выделить Милдрэд приданое.
     По-своему он  намеревался поступить благородно. Он и вправду верил, что
у  них  с  Гитой  могло  что-то  получиться,  ради этого даже  изменил своим
нарочито грубым замашкам и тщательно сдерживал свою неприязнь ко мне. Но его
красноречие пропало  впустую, несмотря на  преподнесенного  мне  охотничьего
сокола.
     В свою очередь, я постарался как можно спокойнее втолковать ему, что не
стану распоряжаться судьбой моей подопечной без ее воли. И добавил, что руки
Гиты Вейк добиваются многие достойные мужи,  и я  еще не решил, кого следует
признать наиболее подходящим.
     Хорсе, однако, все это было известно и без меня - и вся его благородная
сдержанность  вмиг улетучилась. Он прорычал,  что я не смею  отдавать внучку
самого Хэрварда кому-либо из псов-поработителей, а затем, склонившись ко мне
и бешено  вращая глазами, заявил,  что я  слишком  хитер  и  буду  еще долго
продолжать дразнить рукой Гиты женихов, выжидая  удобный момент, чтобы снова
сделать ее своей любовницей.
     Ему нельзя  было отказать в проницательности.  Я молча наблюдал за тем,
как он  удаляется,  метя плиты  двора полами овчинной накидки,  не испытывая
ничего,  кроме  печали.  Из  нас  двоих Хорса  вел себя куда более  прямо  и
достойно по  отношению к той,  которую мы оба любили. И внезапно сердце  мое
застыло  от  горестного  осознания,  что  я произнес  это  слово  в минувшем
времени. Гита меня больше не любит!
     Я продолжал сидеть на ступени, чувствуя  себя  несчастным и потерянным.
Затем взглянул  на сокола  Хорсы, понуро  сидевшего на моей руке -  и  вдруг
ослабил удерживающие  птицу  опутенки, сорвал клобучок  и  подбросил  вверх,
отпуская на свободу.
     О, если бы так легко и просто я мог отпустить мою Гиту!..
     Этот день и  в остальном выдался для меня неудачным. Только на  ярмарке
все шло как должно, я мог бы быть вполне доволен. Но есть в жизни нечто куда
более важное, чем прибыли и барыши, - то, что не зависит  от нашего разума и
воли.  И  мое сердце  еще не раз получало болезненные уколы, ибо сегодня все
претенденты, словно сговорившись, явились просить руки Гиты Вейк.
     Едва удалился Хорса, как ко мне  обратился барон де Клар. В его просьбе
была прямая корысть - ведь если в соответствии с майоратом* его  старший сын
унаследует  все   имение,  младшему   более  чем  выгодно  получить  в  жены
состоятельную леди из фэнленда. Гита войдет в могущественный клан де Кларов,
это упрочит ее положение, а тем самым и положение Милдрэд.
     Затем, совершенно неожиданно для меня, о Гите Вейк завел речь мой шериф
де Чени. Он мне нравился, я уважал его за смекалку, деловитость, дружелюбный
и  ровный  нрав.  И с Гитой они могли бы  поладить. Но  тут и лорд д'Обиньи,
явившись ко мне со своим белобрысым племянником, затронул ту же  тему. Юноша
даже опустился  передо  мною на колено, заявив, что ради того, чтобы  видеть
леди Гиту счастливой, готов пожертвовать жизнью.
     И что же я им отвечал? Все то же: не узнав воли  своей подопечной, я не
могу принимать  никаких  решений.  А  ведь  еще  оставался  Ральф де Брийар,
живущий  с Гитой под одной крышей - тот,  кому я был обязан своей  честью  и
добрым именем.  И  я  бы нисколько не удивился,  если бы  и  он объявился  в
Гронвуде с теми же намерениями.
     Вечерний пир, устроенный  в большом  зале, был мне в тягость. К тому же
Бэртрада  то  и  дело  удовлетворенно поглядывала на  меня  -  ей  явно было
известно,  с  чем  обращались  сегодня  ко  мне   многочисленные  просители.
Предупредительная  и любезная, нарядная  и сверкающая улыбкой, она выглядела
истинной  госпожой и хозяйкой.  Бэртрада  расспрашивала меня, доволен  ли  я
новым   кастеляном,   предлагала  отведать  то   одно,  то   другое   блюдо,
приготовленное по рецептам, широко известным при дворах Нормандии и Франции.
     Всячески превозносимый ею кастелян держался с видом восточного владыки,
слуги  и повара трудились у  него в поте  лица, и даже  самый  привередливый
господин не  смог бы его ни  в  чем упрекнуть. Он держался  в стороне,  близ
входа  в зал, и по его приказу слуги вносили все новые и новые редкие блюда:
овощные салаты  были заправлены  рублеными скворцами и синицами, мухоловки и
иволги подавались запеченными, свиристели и трясогузки - тушеными, пеночки и
камышевки -  в соусе из миндального молока с имбирем, ласточки и жаворонки -
в тесте. В соответствии  с  новой гастрономической модой,  чем красивее пела
птица, тем изысканнее считалось блюдо из нее.
     Однако мои гости с не меньшим удовольствием поглощали кровяную колбасу,
пудинги  всевозможные паштеты с  возбуждающими аппетит пряностями. Один я  в
тот день почти не ел, зато налегал на хмельное  -  заморские вина  и местные
сидры, крепкий эль и шипучий морат**. Так я пытался прогнать овладевшую мною
хандру  и  не  заботился  о  том,  что  мои  нормандские гости  припишут это
саксонской невоздержанности.
     Впрочем,  к  конце  пира  все  они  захмелели  ничуть  не  меньше меня.
Племянник д'Обиньи, допекавший  меня болтовней о  своей любви к Гите, рухнул
под  стол  и  уснул в  обнимку  с  одним  из волкодавов.  Меня  же  охватило
безудержное веселье. Как  замечал позднее  Пенда, он даже на йоль  никто  не
видел меня таким.
     А тогда, после очередного кубка крепкого бордо, я поднялся из-за стола,
вышел на середину  зала и, бросив на пол перед собою нож,  принялся плясать,
как  пляшут наши крестьяне в Норфолке, притопывая и заложив руки за  голову.
Мне  было безразлично, что  подумает  знать, собравшаяся в зале, но к своему
изумлению, спустя минуту я обнаружил, что рядом со  мной, встряхивая  седыми
кудрями,  пляшет  д'Обиньи,  топают  де  Клар  с сыновьями,  подпрыгивает  и
вертится  Альрик из Ньюторпа. Музыканты на  хорах зала подхватили мелодию, и
мы, с присвистом и топотом, пошли по кругу, взлохмаченные и раскрасневшиеся.
И  тут в  наш круг ворвался епископ Найджел,  начисто  позабывший во хмелю о
своем  сане, и мы с  еще большим воодушевлением  принялись отплясывать  этот
дикий,  известный  еще со  времен  язычества  танец.  Будто в тумане я видел
растерянное лицо Радульфа Тэтфордского,  брезгливую мину Бэртрады, хохочущую
Клару   Данвиль,    улыбающихся   слуг   и    каменно   невозмутимое    лицо
француза-кастеляна. Но нам было на все наплевать! Мы веселились как никогда.
     Нечего и говорить, что  после таких возлияний  никто  из  нас наутро не
смог подняться к ранней мессе.
     Я  проснулся только  около  полудня с чудовищной головной болью  и едва
сумел  вспомнить,  как  Пенда  тащил  меня  в опочивальню  и стягивал с меня
сапоги.  Когда слуга снял с  оконного проема  ставень, свет больно ударил по
глазам, и я поглубже зарылся в подушки, ворча, чтобы сегодня меня оставили в
покое. Единственная мысль пульсировала в моей голове, отдаваясь  еще большей
болью - сегодня мне придется решить  судьбу  Гиты. Уж лучше бы хмель и вовсе
не проходил.
     И  все же я вынудил себя подняться и спустился  в большой зал. У одного
из погасших каминов застал епископа Найджела Илийского, который понуро сидел
в кресле, прикладывая ко лбу холодный край чаши. Мы вяло приветствовали друг
друга,  ни словом  не упомянув  о вчерашней оргии,  однако  епископ внезапно
обратился ко мне с просьбой не предавать огласке историю с девушкой.
     Я едва  сумел сообразить,  о чем речь. Оказывается, преподобный Найджел
после пира умудрился затащить в свои покои одну из служанок. Молодой епископ
выглядел  сконфуженным,  но  я только  рассмеялся и хлопнул  его  по  плечу,
заметив, что все останется между нами, но для верности не худо бы чем-нибудь
одарить леди Бэртраду.
     Епископ Илийский кивнул.
     -  Да,  я  уже  догадался,  что  миледи  графиня -  непростая  особа. И
немудрено, что вы и та саксонка...
     Он оборвал  речь,  быстро  взглянув  на меня.  Но  я, как бы не обратив
внимания  на его  неловкость,  вновь посоветовал епископу  быть полюбезнее с
моей женой. Окончательно сбитый с толку священнослужитель воскликнул:
     -  Раны Господни!  Сэр,  вы  говорите  так,  будто благословляете  меня
приударить за вашей супругой!
     - Разве такие вещи нуждаются в благословении супруга, ваше преподобие?
     И только ближе к вечеру я наконец решился навестить Гиту. Но оказалось,
что  она, окончив  торговые дела, уже уехала. Об  этом мне сообщил  Ральф де
Брийар, который задержался,  чтобы  проследить за отправкой проданной партии
шерсти.  В  его   тоне,  когда  он   говорил  со   мной,  звучало  спокойное
превосходство и легкая насмешка. О причинах этого я побоялся раздумывать.
     Мне следовало забыть о Гите и заняться иными  вещами - тем, что врачует
сердечную скорбь. Но все  выходило наоборот  -  чем больше я  убеждался, что
никогда  больше  не смогу жить с Бэртрадой, тем острее  становилась тоска. К
тому  же любезной  благосклонности  моей  супруги  хватило  лишь до  отъезда
гостей. Желание изображать  благонравную и хлебосольную супругу у нее тут же
иссякло,  и  она обрушилась  на меня  с  упреками в  невнимании к ее  особе,
отсутствии новых  подарков  и  даже в том,  что  я,  якобы настроил епископа
Илийского против нее.
     Видит Бог, в последнем моей вины не было ни на йоту.
     Однако  последней  каплей  в этой чаше стала  история  с  кастеляном. Я
вызвал его к себе, велев отчитаться в расходах за дни ярмарки, но в ответ на
это требование получил возмущенный ответ, что он не вел никаких записей, как
и  заведено при  дворах  могущественных  государей. Святая  правда  - многие
владельцы маноров  ничего  не  смыслят в ведении дел  и счете,  однако  этот
прилизанный француз  явно  не  ожидал,  что я,  грубый сакс,  окажусь весьма
искушенным во всех вопросах хозяйства,  и занервничал, несмотря  на все свое
самообладание.
     Все это заставило  меня решить, что он не чист  на  руку, и я уже готов
был   рассчитать   кастеляна,   но   неожиданно   натолкнулся   на  яростное
противодействие Бэртрады.  Она  вскричала, что я не  ценю  ее усилий и готов
превратить  дочь короля в  простую  саксонку, измученную  домашней  работой.
Произошла  безобразная  сцена, и  я почел за  благо  уехать из Гронвуда, тем
более, что лорд  д'Обиньи настойчиво звал  меня  осмотреть его замок Ризинг,
возводимый на побережье залива Уош. Прихватив  с собой каменщика  Саймона, я
направился  в Ризинг, убив  таким образом двух зайцев: д'Обиньи  нуждался  в
консультации  опытного  строительства, а Пенда - в  том,  чтобы в отсутствие
Саймона окончательно наладить свои отношения с Кларой.
     В пути  Саймон  развлекал  меня  своей болтовней,  а  порой  принимался
поучать в любовных делах, что, как ни странно, сходило ему с  рук. Беспутный
и добродушный, он был в то  же время проницателен и обладал острым глазом. И
то, что творилось со мной, было для него открытой книгой.
     - Милорд, - как-то заметил он. - У вас глаза, как у девушки. Они ничего
не прячут, а в особенности печаль.
     Однако  в  Ризинге Саймон вмиг переменился.  Здесь,  среди шума и суеты
строительства,  за  версту было видно,  что этот человек  - настоящий мастер
своего дела, которому нет равных в Англии.
     Любопытно  было наблюдать, как лорд Уильям  д'Обиньи ходит по пятам  за
моим  каменщиком  и  ловит на лету каждое его  слово, словно  сам состоит  в
подмастерьях у Саймона. О, Ризинг  для этого рано поседевшего, но летами еще
не старого лорда значил очень  много, и с этой цитаделью он  связывал далеко
идущие планы. Замок ни  в чем не должен  уступать Гронвуду, и когда он будет
закончен, лорд непременно пригласит сюда короля Генриха - а с ним прибудет и
ее величество королева Аделиза...
     Крест честной - слышали бы вы,  как он произносил это имя! Тогда-то я и
припомнил,  что  во время моего пребывания в Ле  Мане до моих  ушей доходила
болтовня о том, что лорд Уильям оказывает королеве особые знаки внимания.
     -  О,  если бы вы знали, сэр,  -  восторгался д'Обиньи, когда порой  мы
отправлялись порыбачить  в море и нас  мог слышать  только  утренний бриз, -
если бы вы знали, какая  это необыкновенная  и  возвышенная  душа!  Небо  не
даровало  ей счастья материнства,  однако она  сама может составить  счастье
любого мужчины. Увы,  король  слеп и  глух  к ее  достоинствам,  однако пути
Господни неисповедимы,  наш  государь далеко  не молод...И кто знает,  может
быть я и дождусь моей нежной Аделизы.
     Я молчал, хоть и сочувствовал д'Обиньи. И он также понял это, и однажды
заметил:
     - Я должен просить у вас прощения за то,  что поверяю вам свои чувства.
Но ваши  глаза...  Они говорят о том, что  вы,  как никто  другой,  способны
понять любое движение души.
     Похоже,  с  моими глазами  и впрямь было что-то  неладное.  А  д'Обиньи
оказался достаточно чутким и  сообразительным, чтобы догадаться, в чем дело.
Во всяком случае,  он перестал  донимать меня сватовством племянника, а  его
самого отправил куда-то с поручением.
     Сэр  Уильям,  с какой стороны ни  посмотри,  был славным  малым, и  мне
неплохо жилось  в его Ризинге, однако у  меня  было дело, которое  я не  мог
откладывать.  Среди  моей  поклажи  бережно  хранился сверток  переливчатого
серого атласа, который я  намеривался преподнести Гите Вейк на обратном пути
в Гронвуд. Однако  я  откладывал  отъезд  со  дня на день, ибо больше смерти
боялся того разговора о замужестве, который  становился все более неизбежным
- если я и впрямь хочу счастья для Гиты.
     В день  Святых Петра и Павла* я отстоял в часовне Ризинга раннюю мессу,
оседлал Набега и, отказавшись от сопровождения, поскакал вдоль  песчаных дюн
побережья  туда, где темнели леса.  Старая  тропа вела  оттуда в маноры Гиты
Вейк.
     В  этих древних лесах  можно было  встретить дубы,  которые еще помнили
суровое правление датчан. Это были настоящие великаны, овеянные легендами, и
порой  на  ветвях  того  или  иного  раскидистого  дуба  виднелись  нехитрые
приношения  местных  жителей  - цветные ленты,  шерстяные лоскутки,  обрезки
меди. Однако я почти не  смотрел  по сторонам, машинально направляя Набега и
уже в который раз  обдумывая, как построить разговор с Гитой.  Я намеревался
не только  предоставить  ей  возможность самой  решить  свою  судьбу,  но  и
позаботиться о Милдрэд, ибо не желал, чтобы моя дочь росла бесприданницей.
     Неожиданно  мне пришлось рвануть поводья -  Набег, свернув  на  боковую
тропу, оказался прямо посреди стада щетинистых местных свиней, которых гнали
пастухи.  Свиньи  подняли  визг,  а  Набег едва не взвился  на  дыбы, и  мне
пришлось повозиться,  чтобы сдержать его. Лошади терпеть не могут  свиней, и
сколько я ни усердствовал, мой норовистый красавец припадал на задние ноги и
брыкался, пока черные тощие твари, вереща, разбегались во все стороны.
     Наконец я угомонил Набега,  а  пастухи,  отогнав свиней,  приблизились,
кланяясь и приветствуя меня.
     - Божьего вам  благоволения, эрл Эдгар!  Давненько вас не было видать в
наших краях. Но  теперь вы, должно  быть, все же решили навестить  свою  Фею
Тумана.
     Они обращались ко  мне, как к старому знакомому, в их голосах слышалось
простодушное  любопытство. В  представлении  простолюдинов  все  это  было в
порядке вещей - я был обязан навещать женщину, от которой имел ребенка.
     - Я направляюсь в Тауэр Вейк.
     - Понятное дело. Только миледи там нету.
     - Где же она?
     - Ясно где -  на пашне. Нынче чуть  не все окрестные жители собрались у
Белых верхов отпраздновать Лугнас.
     Я поблагодарил пастухов и повернул Набега. Надо же - я начисто забыл об
этом старом  обычае. Ведь если  в  храмах в  этот день отмечают день  святых
апостолов Петра и  Павла, то крестьяне по древнему обычаю справляют праздник
урожая,  памятуя те  времена,  когда поклонялись  языческому богу плодородия
Лугу.
     Теперь я направлялся туда, где лежали пахотные угодья Гиты.
     Еще издали я  услышал веселый гомон, а едва выехав из леса, оказался  в
толпе нарядных веселящихся  людей. Плоская возвышенность, служившая границей
сразу  нескольких земельных  владений,  была  заполнена  крестьянами. Играли
волынки  и рожки, пахло жареным мясом  и  свежевыпеченным  хлебом.  Отовсюду
доносился смех, пение, веселые выкрики.
     Я спешился, и меня сразу же окружили.
     - Вот славно! Сам эрл Эдгар прибыл почтить Лугнаса!
     - Да он, поди, к госпоже приехал!
     Это произнесла миловидная молодая женщина с выбившимися из-под головной
повязки золотистыми прядями. Ее  лицо показалось мне знакомым, и я обратился
к ней:
     - Миледи здесь?
     -  А где  ж ей  быть в такой день? Она -  хозяйка,  и ее место там, где
кончается и начинается круг работ на земле. Идемте, милорд, я отведу вас.
     И  она  повлекла меня  сквозь толпу. Повсюду принаряженные люди  жевали
традиционные  лепешки,  которые  наскоро готовят из  муки нового урожая. Моя
проводница, кажется ее звали Эйвотой, подхватила  с одной из разостланных на
жнивье  скатертей такую  лепешку  и протянула мне с лукавой улыбкой. И тут я
припомнил,  как  однажды встретил  эту красивую  поселянку  в  фэнах,  и  мы
целовались под  ивами, пока она, смеясь, не ускользнула от меня. В ту пору я
еще не был графом и не знал о существовании Гиты.
     У подножия Белых верхов  плясала молодежь  - то сплетаясь в хоровод, то
разбиваясь на пары. Это было яркое и живое зрелище, и  вдруг среди танцующих
я увидел кружащуюся Гиту с маленькой девочкой на руках.
     Эйвота продолжала  что-то  говорить, но  я уже  ничего не  слышал, весь
превратившись в  зрение.  На Гите было легкое  светлое одеяние с  саксонской
вышивкой. Голова ее была непокрыта, и волосы,  заплетенные надо лбом обручем
от  виска  к виску,  сзади свободно падали до пояса  серебристой, сияющей на
солнце массой. Я не мог оторвать взгляда и  от девочки,  своей дочери. На ее
головке косо сидел венок из полевых цветов, а кудри были иного, чем у матери
- золотистого - оттенка. Малышка смеялась,  и мне казалось, что среди общего
шума до меня доносится ее звонкий голосок.
     Кажется, я  кое-что пропустил в этой жизни. Разумеется,  думать  о том,
что у меня есть Милдрэд, было приятно,  но мужчина только тогда ощущает себя
отцом, когда ребенок растет у его коленей.
     В этот миг музыка смолкла, и  веселая  толпа направилась к разложенному
на скатертях  угощению. К Гите приблизился мужчина, в котором я с  затаенной
ревностью  узнал  Ральфа. Молодой рыцарь был  без  верхнего камзола, в одной
просторной камизе, подпоясанной вышитым поясом. Но и в  этом простом одеянии
он  держался с истинным достоинством. Увы, я должен был признать,  что, стоя
рядом, они выглядели красивой парой.
     Мне стало не по себе, но  меня  уже окружили люди, шумно приветствуя  и
протягивая  чаши с простоквашей и душистым иосселем.* А  в  следующий миг  я
увидел, что Гита, передав дочь Ральфу, направляется в мою сторону,  и лицо у
нее взволнованное и побледневшее. Вспомнив,  с каким самообладанием она вела
себя на Гронвудской ярмарке, я даже удивился.
     И так уж вышло, что когда Гита  оказалась рядом, вокруг нас, словно  по
волшебству, образовалось свободное пространство - люди разошлись кто куда, и
мы остались одни.
     - Я не ждала вас, милорд Эдгар.
     - Отчего же? Ведь ты сама пригласила меня.
     - Не ждала так скоро.
     - Скоро? Для меня это время тянулось бесконечно долго.
     Что-то мелькнуло в ее глазах, и  она вздохнула. А во мне внезапно ожила
надежда, что  я  ошибался, решив,  что красавица Гита  охладела ко мне. Боже
правый  - если женщина ничего не испытывает к  мужчине, то и не  станет  так
теряться в его присутствии.
     - Ты позволишь мне повозиться с Милдрэд?
     Гита кликнула  Ральфа,  который  держал девочку так, словно  не  желала
расставаться с нею. Да и сама Милдрэд смотрела  на меня настороженно, теребя
пеструю бусинку на шнурке - из тех, что вешают детям на шейки, чтобы уберечь
от дурного глаза.
     Я взял ее на руки - и тут же забыл о Ральфе и о гомонящей вокруг толпе.
Я держал свое дитя, с наслаждением ощущая нежную тяжесть. Полтора года - моя
дочь была уже большой девочкой. Я не видел, как она пускает пузыри и пробует
ползать, как пытается сесть, делает первые шаги. Все это сейчас казалось мне
необыкновенно важным, и когда малышка тронула и погладила брошь, которой был
сколот мой  ворот,  и  проговорила, смешно запинаясь: "Блестяшка!" - клянусь
всеми  святыми,  у  меня  слезы навернулись на  глаза.  Я  смотрел  и не мог
насмотреться на эти тугие  румяные щечки, ясные, удивительно  синие  глаза и
крохотный рот, похожий на ягоду.
     - Она будет редкой красавицей!
     -  Она уже  красавица,  - гордо возразила  Гита. И  я  увидел,  что она
улыбается, а ее глаза, как и мои, влажны от слез.
     Потом  мы сидели  на  траве,  и  я угощал дочь пирогом  с  черникой. Но
малышке  вскоре  надоело  жевать,  и она  принялась  осыпать меня вопросами,
половины  из  которых  я  не  мог понять, и  Гита,  смеясь,  поясняла  смысл
сказанного.  Впрочем,  Милдрэд  быстро  надоело  сидеть  со  взрослыми,  она
вырвалась из наших рук и засеменила туда, где дети затеяли какую-то игру.
     - Пречистая  Дева, что за ребенок! -  всплеснула руками Гита. - Она  не
проказничает только когда спит.
     - Она истинное чудо,  -  не сдержался я. - Господь всемогущий!  И всего
этого я был лишен  из-за неосмотрительного  слова, данного  злой и  вздорной
женщине!
     Мне не стоило этого говорить, но слова сами сорвались с уст, и  сколько
же в них было горечи  и досады! Даже не глядя на  Гиту, я почувствовал,  как
она напряглась.
     -  Возможно,  это  и  к  лучшему.   По  крайней  мере  Милдрэд  была  в
безопасности.
     Я  взглянул на Гиту, не решаясь  спросить, что она имеет в виду. Она же
смотрела в сторону, и ее лицо выражало спокойную решимость и силу.
     Странное  дело  -  как  столь хрупкая и совсем  молодая  женщина  может
казаться  такой  величавой и желанной  одновременно.  Я видел ее  отливающие
серебром волосы, пушистые  ресницы, руки, подобные лепесткам  лилий.  Даже в
своем простом наряде Гита выглядела королевой.
     Словно не чувствуя моего  взгляда, она заговорила о незначительном:  об
этом  празднике,  о   живучести  древних  обычаев.  Но  я  был  не  в  силах
поддерживать разговор. И только один вопрос  бился  в моем мозгу - как я мог
так долго обходиться без нее? Без нее и Милдрэд?
     - Гита, я бесконечно благодарен тебе за Милдрэд.
     Она  не ответила,  и тогда я, чтобы разрядить  сгустившееся между  нами
напряжение,  заговорил  о  том,  что не  оставлю дочь без  заботы  -  я  уже
позаботился  о  ее будущем, купив  участок земли близ Ярмута на имя  Милдрэд
Армстронг.  В  тех местах  превосходный климат, я велел посадить  на склонах
виноградные  лозы,  и  знатоки  говорят,  что со временем  они будут  давать
неплохое  вино.  Когда  Милдрэд станет  невестой,  у  нее будет  приданное -
двенадцать акров земли и собственные виноградники.
     Гита быстро взглянула на меня.
     - Благодарю. Но Милдрэд вовсе не нищая. Я не бедствую, и  все мои земли
и предприятия достанутся ей в наследство.
     - Только в том случае, если  ты  не родишь других детей, Гита. Ведь  ты
вполне можешь выйти замуж, и все твои владения отойдут старшему сыну.
     Я произнес это насколько смог спокойно и деловито.  Ради  этих слов я и
приехал сюда.
     Гита стремительно повернулась ко мне и гневно спросила:
     - А вы, милорд опекун, должно быть уже подыскали мне супруга?
     Это  было сказано так, что  я опешил. Ей  ли не  знать,  сколько мужчин
мечтают связать себя с нею! Тот же  Хорса вряд ли скрывал свои намерения, да
и  деловитый Чени наверняка заговаривал  с нею  о  замужестве. А еще молодой
д'Обиньи, младший де Клар,  и  наконец  -  Ральф. И  если она  до сих пор не
сделала выбор, не остановилась ни на одном из них, если мои слова вызывают в
ней такой гнев...
     Мой голос дрожал, когда я спросил:
     -  А вы, любезная  подопечная,  не  сообщите  ли  опекуну,  к  кому  из
многочисленных женихов испытываете большее расположение?
     Гита  все  еще  смотрела на  меня,  и вдруг  ее  лицо  залилось  темным
румянцем. Взгляд  ее заметался,  будто ища опоры. Я же, хмелея  от внезапной
радости, наконец-то осознал, что она еще ничего не забыла.
     Не ответив на мой вопрос, Гита стремительно поднялась.
     - Пойдемте - сейчас погонят с лугов овец. По традиции в день Лугнаса их
необходимо выкупать.
     Я не чувствовал  под собой  ног. Меня охватило  ликование. А тут  еще и
Милдрэд,  убегая  от  мальчишек, бросилась  ко мне, обхватила  мои  колени и
подняла улыбающееся  личико.  Я подхватил ее  на руки и несколько раз высоко
подбросил, наслаждаясь смехом малышки.
     Так, с Милдрэд на  руках,  я  стоял в толпе  и рассеянно наблюдал,  как
блеющие овцы, подгоняемые  пастухами,  подобно  серой  реке  направляются  к
ручью,  протекавшему  в низине.  Там уже стояли двумя рядами  по пояс в воде
специально подобранные люди - чтобы отары прошли меж ними, но овцы то и дело
шарахались в  стороны, и их  ловили,  возвращая  в общий поток  под  смех  и
одобрительное гиканье собравшихся.
     В  этот день полагалось исполнить немало обрядов, и купание  овец  было
только  одним из  них.  Непременным  блюдом должны  быть барашки, изжаренные
целиком в  ямах с  угольями, творожные  сыры  и свежесбитое масло - и каждый
должен их отведать. Девушки сплетали гирлянды из цветов, и парни плясали под
ними. Затем следовали рукопашные  бои стенка  на стенку,  после  которых все
участники  обнимались и целовались. Наконец с поля принесли охапки снопов, и
священники освятили их, а  затем  все снова взялись за угощение, ели,  пили,
веселились  и  поздравляли друг друга с окончанием  круга  сельских  работ и
началом новых.
     Это был удивительный день. Давно  уже  мне не было так хорошо  и легко.
Вместе с другими мужчинами  я участвовал в  перетягивании  каната, показывал
умение биться на палках, играл даже в "башмак по кругу".
     Когда стало смеркаться и люди повели хоровод вокруг большого костра,  я
схватил Гиту за руку и увлек в танец. И она смеялась - видит Бог, до чего же
счастливо она смеялась! Взвизгивала, как девчонка, когда появились ряженые и
начали  охоту  за девушками,  чтобы  сорвать  поцелуй. В  какой-то  миг Гита
столкнулась  со мной, припала к  моей  груди,  но едва я  обнял ее,  тут  же
вырвалась, смешавшись с группой притворно ворчавших пожилых женщин.
     Среди  присутствовавших  я обнаружил  и толстого Бранда, сына Орма.  Мы
обнялись, а  потом постояли, упершись  лбами, доказывая, кто из  нас больший
пьяница и не пропускает ни одной пирушки. Я спросил  Бранда, отчего не видно
Альрика из  Ньюторпа,  ведь его владения также  примыкают к Белым верхам, но
тот лишь махнул рукой.
     - Нет его, и Бог с ним. А вот Элдра здесь. Если хочешь, спроси у нее об
Альрике.
     И в самом  деле - неподалеку стояла Элдра  с ребенком на руках. Подойдя
поближе, я приветствовал ее и поздравил с рождением  сына. Маленький Торкиль
был младше Милдрэд на добрых полгода, а внешне столь сильно походил на мать,
что  это  вызывало  улыбку.  Однако  что-то  удержало  меня,  и  я  не  стал
расспрашивать ее об Альрике.
     А затем наступил момент, когда оглашаются новые  браки - традиция также
велит делать  это в  день урожая. Толстяк Бранд тотчас заявил, что привел  с
собой на Лугнас четверых сыновей, и двое старших уже подыскали себе невест -
он с гордостью указал на своих  отпрысков, таких же крепких, как он, и уже с
небольшими  брюшками,  обещающими  со   временем  превратиться  в  столь  же
внушительное  брюхо, как  у родителя. Эти молодцы,  да и немалое число иных,
вывели к костру смущенно улыбающихся невест и выстроились в шеренгу.
     Еще несколько десятилетий  назад подобные  браки  заключались просто  -
отцы жениха  и  невесты хлопали ладонями по крепко сцепленным рукам молодых.
Теперь на такие помолвки  стали  приглашать священников, и  те благословляли
союзы  при  условии, что новобрачные непременно  предстанут  перед  алтарем.
Однако простонародье зачастую довольствовалось обрядом у костра.
     Я застыл, увидев, как к Гите подошел Ральф, склонился, заговорил и взял
за руку,  словно  намереваясь  и ее  увлечь к  костру. Но  Гита  засмеялась,
оттолкнула француза и тут же нырнула в толпу.
     Ральф  некоторое  время  стоял  неподвижно,  а  затем круто повернулся,
отыскивая взглядом кого-то в толпе. Он стоял спиной  к огням, и я  не  видел
его лица, но  понимал, что  он ищет меня.  Я шагнул вперед -  и Ральф тут же
двинулся в мою сторону.
     Подойдя почти вплотную, он остановился и произнес:
     - Убирайся... к дьяволу... Эдгар!..
     Это  было сказано свистящим  шепотом,  полным  ненависти, но я различил
каждое слово. Как и то, что он произнес далее:
     - До каких пор ты будешь держать ее при себе шлюхой? Вспомни - ты женат
на Бэртраде, а она не из тех женщин, чтобы смириться и оставить вас в покое.
     Вот и все. Ощущения счастья и свободы исчезло бесследно. Еще  мгновения
я стоял подле тяжело дышавшего Ральфа, а затем повернулся и зашагал прочь.
     Ральф  был  прав. И  Пенда  прав. И даже  Хорса... Они все  были правы,
пытаясь защитить Гиту от  нового позора. Достаточно и того, что  я превратил
ее из наследницы  гордого Хэрварда  в  наложницу. И чем  бы я ни  обольщался
сегодня, я  не  должен  пытаться снова толкать мать моего ребенка  в  бездну
бесчестья. Кого бы она ни выбрала себе в мужья, будет лучше, если я останусь
в стороне.
     Я отошел довольно далеко от костров.  Здесь расположились на отдых люди
постарше. Иные еще  беседовали,  иные клевали  носом,  иные уже  храпели.  Я
заметил старую Труду,  толковавшую о чем-то со  своей дочерью Эйвотой. Подле
них на расстеленной овчине спали дети - две девочки, и в одной я сразу узнал
Милдрэд. Подойдя поближе, я присел у ее изголовья.
     - Вы никак собрались уезжать? -догадалась Эйвота.
     - Да. Просто хотел проститься с малышкой.
     - А с миледи?
     Я не ответил. Глядя на Милдрэд, я не мог удержаться, чтобы не коснуться
ее щеки. В ответ моя дочь причмокнула во сне липкими от сладостей губами.
     Кивнув  Труде,  я направился  туда,  где  паслись стреноженные  лошади,
отыскал Набега и стал его взнуздывать. Поправляя переметные сумы я подумал с
горькой усмешкой, что так и не отдал Гите подарок - жемчужно-серый атлас. Ну
что ж, придется отправить его в Тауэр Вейк с нарочным.
     Позади зашелестела влажная трава.
     - Эдгар!
     Она стояла за мной, хрупкая и серебристая  в свете луны.  Настоящая Фея
Туманов. Грудь ее вздымалась, словно она бежала.
     - Ты уезжаешь?
     - Да, уже поздно. Не хотел тебя тревожить. Но это хорошо, что ты пришла
- у меня для тебя подарок.
     Я запустил руку  в  суму и протянул ей тугой сверток. Шелковистая ткань
отливала в сумрачном свете призрачным блеском.
     - Я привез его из самого Иерусалима. Ты будешь прекраснее всех в Дэнло,
если сошьешь себе наряд из этого атласа.
     Гита приняла дар, даже не взглянув на него.
     - Благодарю.
     Она перевела дыхание.
     -Ты и впрямь помнил обо мне даже там, в Святой Земле?
     Я пожал плечами.
     - Зачем спрашивать? Ты всегда со мной, всегда в моем сердце.
     В свете луны я видел ее широко распахнутые глаза, изумленно приподнятую
линию темных  бровей  и губы, при одном  взгляде на  которые у меня начинало
тяжело биться сердце. Но я сумел совладать с собой.
     - Прощай, Гита. Я должен ехать.
     - Мне проводить тебя?
     - Буду рад.
     Довольно долго мы  шли в молчании. Позвякивали  удила Набега, шелестела
трава. В  лунном свете над лугами струился туман. Со стороны леса доносились
шорохи, порой слышался смех. В такую ночь немало  парочек уединялись под его
сенью  -  влюбленные,  потерявшие голову, захмелевшие  от  счастья. Так было
всегда, и  в древности, и ныне. Сам воздух в  такие  ночи пропитан  ароматом
страсти.
     Я  же шел  в каких-нибудь двух футах  от женщины,  которую желал больше
жизни,  не смея  и  думать  о  том, чтобы коснуться ее. Я хотел  оградить  и
уберечь ее от себя...
     Наконец я остановился.
     - Теперь возвращайся, Гита.
     Она молчала. Тугими толчками кровь била в мои виски.
     - Возвращайся. Иначе я не справлюсь с собой. Обниму тебя... и больше не
отпущу.
     Она  покачнулась,  словно почувствовав внезапную слабость.  Драгоценный
атлас выпал из ее рук.
     - О, если бы ты только обнял!..
     В этом голосе звучала страстная мольба, и все мое тело пронзила дрожь.
     Все. Я  жадно  и торопливо  целовал Гиту,  заново узнавая вкус ее  губ,
аромат  ее волос... Мои  руки,  словно  припоминая, скользнули  по ее талии,
коснулись бедер. Я узнавал эти плавные изгибы,  их тепло и упругость... И ее
ответные ласки сводили меня с ума - она отвечала с неистовым пылом.
     Почему мы жили без всего этого? Почему?
     У меня  не было  ответа,  и не было  времени искать этот  ответ.  Пусть
случится то, что должно случиться...
     Подхватив Гиту на руки, я понес ее под своды леса.




     На  стене  над моим  ложем растянута пушистая волчья  шкура. Я сам убил
этого волка прошлой зимой, а  шкуру повесил над  постелью. Теперь мне удобно
сидеть, чувствуя спиной мягкий мех, и перебирать струны лютни.
     Я пел французскую песнь, сочиненную Гийомом Аквитанским:
     Желаньем петь я вдохновлен
     О том, как горем я сгорблен:
     Не к милым дамам в Лимузен -
     В изгнанье мне пора уйти!
     Унылая песнь, да и на душе у меня не лучше. А  ведь до вчерашнего дня я
был  всем  доволен.  Пока   не   появился  граф,  и  я  не  испытал   горечь
разочарования. И вот - сижу, извлекая из лютни скорбные стоны, сна нет, хотя
уже утро и все отсыпаются после вчерашнего дня празднества.
     Я продолжал напевать:
     А я в содеянных грехах
     Пред вами каюсь. Жалкий прах,
     В молитвах и в простых словах
     Взываю ко Христу: прости!..
     Из-за  занавеси алькова, где стояло мое ложе, я видел у противоположной
стены  Эйвоту. Она  кормила  девочек -  свою  дочь и дочь госпожи, оттого  и
сидела  отвернувшись, лишь  порой  оборачивалась и рассержено хмыкала.  Слов
этой   песни  на  южно-французском  она   не   разумела,  но  сама  мелодия,
медлительная и печальная,  говорила  о  том,  что лежало  у меня  на душе. А
Утрэд, спавший на лежанке, нарочито натягивал на голову одеяло, чертыхался и
просил меня не надрывать душу и дать добрым людям передохнуть.
     Да  какое  мне в  конце  концов дело  до всех  этих  простолюдинов, что
обращаются  со мною чуть ли не как со  своим приятелем только потому, что  я
живу из милости у их госпожи! Я рыцарь, и не им указывать мне!
     И все-таки я  отложил лютню. Самое время  подумать о моем положении и о
том, как теперь жить. Но мысли разбегались, как перепуганные мыши, поэтому я
откинулся на волчий мех и погрузился в воспоминания.
     В благодатных долинах провинции Дофине  во Франции, в замке, где прошло
мое  детство, матушка часто рассказывала мне удивительные истории о том, как
прекрасная  дама ухаживала  за  раненым  рыцарем и  кончалось тем,  что  она
влюблялась в него. Позже, уже на службе при различных дворах, я также слышал
подобные истории  от трубадуров -  там были  и прекрасная врачевательница, и
вверенный ее  заботам мужественный  рыцарь. И  вот в моей собственной  жизни
случилось нечто подобное: я  стал предметом забот нежной и благородной леди,
однако  не  моя  спасительница воспылала безумной страстью, а  я сам потерял
голову от любви к ней.
     О,  это  была  мучительно  сладкая,  возвышенная  и заведомо обреченная
любовь -  тем более, что предмет моего обожания с самого начала не  скрывал,
что любит другого. Считая своим долгом сделать  мою возлюбленную счастливой,
я  пошел  даже  на  то, чтобы  спасти  ее  избранника  от беды.  Истинное  и
бескорыстное  благородство  должно  было  принести  мне  облегчение  - но не
принесло.
     Тогда я  остался в  Тауэр Вейк - леди Гита, понимая, что  податься  мне
некуда, сама предложила мне пожить  в башне. И я преклонил перед ней колено,
прося позволения стать ее рыцарем, защищать ее и заботиться о ней.
     Гита выглядела смущенной.
     -  Мне приходилось кое-что слыхивать об этой модной новинке - рыцарском
служении даме.  Но  у нас, саксов, эти обычаи не  в ходу. И тем не менее мне
действительно  нужен помощник,  а моя  репутация  настолько  испорчена,  что
никакие слухи ей уже не повредят.  Однако я хочу, чтобы вы, сэр Ральф,  ясно
представляли, какого рода  помощи  я  от  вас жду. Мне  нужен образованный и
благородный человек, который представлял бы мои интересы в различных  делах.
Кроме того, мне понадобятся ваши связи и  знакомства с нормандской знатью. И
если вас  устроит  такое служение, я скажу  только - сам  Господь послал мне
вас.
     Непривычно  и  странно,  когда слабая и нежная леди обращается с тобой,
как  вельможа, нанимающий управляющего  на службу. И все-таки  я согласился.
Главное - остаться рядом, а там, глядишь, она и поймет, что более преданного
возлюбленного ей не найти во всем подлунном мире.
     Сейчас я дивился собственной наивности. Хотя в чем же  тут наивность? Я
был  сильным  пригожим парнем,  пользовавшимся благосклонностью  дам, а Гита
одинока и всеми оставлена. Когда такая пара проводит  целые дни бок  о бок -
рано  или  поздно  наступает  момент,  когда взаимная симпатия  и  дружеские
чувства перерастают в нечто большее.
     Однако случилось вовсе не так, как я рассчитывал. Я не  просто проводил
время рядом с Гитой. Я работал - и работал так, как никогда в прежней жизни.
     Сказать по чести - я невероятно  ленив. Служба у того или иного сеньора
устраивала меня  до  тех пор,  пока  не шла вразрез с моей  ленью.  Если  же
приходилось утруждаться, я  покидал  одного  господина  и принимался  искать
другого. От природы я неприхотлив, и мог многим поступиться ради того, чтобы
иметь  возможность побездельничать  всласть или развлечься тогда, когда  мне
этого хотелось.
     Именно поэтому служба у леди Бэртрады меня  вполне устраивала. Вот  где
была настоящая жизнь: упражнения с оружием, турниры, охоты, верховые выезды.
Прибавьте к этому шумные пиры, где  мое умение петь и  музицировать снискало
мне большую популярность. К тому же все мы были немного влюблены в красавицу
Бэрт, хотя порой она бывала  просто невыносима. Во всяком случае я постоянно
находился среди равных себе, в обществе веселых и мужественных друзей.
     Гм... Друзей Тех самых,  которые проткнули меня не моргнув и глазом. Но
об этом я не хочу вспоминать. Я уже пережил боль от этого предательства.
     И вот я вновь в услужении у красивой леди, в которую влюблен. Настолько
влюблен,  что  готов  даже  работать.  И  ее доброта,  внимание,  мягкость в
обращении со мной вселяют  в  мое сердце  надежду. Что с того, что она любит
другого, - думалось мне тогда. - Эдгар Норфолкский женат и даже появление на
свет  дочери не заставит его проявлять больше  внимания к Гите. Свою супругу
он простил, их часто видят вместе, граф даже позволил ей заседать в совете.
     Меня  радовало, что  жизнь  графской  четы  пошла  на  лад.  При  таких
обстоятельствах Гита все больше сближалась со  мной.  И мне не было никакого
дела до того, что она опорочена - ведь от этого ее земли  не стали меньше, а
я, как бы безумно  ни  был влюблен,  сознавал, что добившись  брака с Гитой,
немало  приобрету, став их  владельцем. А в придачу получу малышку  Милдрэд,
которая  так мила, что я сердечно привязался к  ней.  Разве может женщина не
испытывать теплое чувство к тому, кто так нежен с ее ребенком?
     Но чтобы получить Гиту Вейк  или хоть немного продвинуться на этом пути
мне приходилось работать,  работать и работать. Прощай, моя сладостная лень!
Выполняя все  новые и новые поручения моей прекрасной  дамы, я  узнавал, как
ведутся в этих краях полевые работы, каковы  здешние нравы и  обычаи, с  чем
приходится  считаться  и чем  можно  с легкостью  пренебречь. Я  старательно
постигал  всю  эту  премудрость,  дивясь  собственному усердию.  Правда, как
выяснилось, одного  усердия мало -  но леди  Гита  только  молча  закусывала
прелестную губку, когда я то и дело попадал впросак.
     Уж мне эти овцы, эта шерсть - будь они неладны! Никогда  бы не подумал,
сколь это сложное и хлопотное дело. То местные крестьяне умудрялись  всучить
мне шерсть по завышенной цене, то я сам покупал пересохшую, прошлогоднюю, да
еще и с недовесом в тюках. И лучше бы леди Гита сердилась и кричала, как моя
прежняя госпожа, но  я никогда не слышал от нее  ни единого слова упрека. От
ее  ровного  и   невозмутимого  голоса   я  еще  острее  ощущал  собственную
никчемность. О каких чувствах тут может идти речь?
     Она  и сама, едва прекратив кормить грудью дочь,  с головой окунулась в
дела. Меня поражали энергия  и  неутомимость леди  Гиты.  Разумеется, женщин
сызмальства  учат вести  домашнее  хозяйство, но  она  занималась  не только
домашними делами - в круг ее обязанностей входил присмотр за ремонтом дорог,
возведением плотин и водоотводных каналов в фэнах, к тому же каждый день она
проделывала верхом десяток-другой миль, скупая у йоменов шерсть.
     От  меня ей было не много проку, разве что  я охранял  ее во время этих
поездок, но мы все время были  вместе, как я того и хотел. Я скакал рядом, в
кожаном доспехе  и  с  мечом  у  пояса,  и это  придавало  выезду леди  Гиты
внушительности  и  никто  не смел бросить ей вслед  оскорбительное слово или
упрек, что взялась не за свое дело.
     Минувшим летом леди Гита скупила немало руна  и весьма  удачно  продала
его на ярмарке в Норидже, оставшись довольной барышом не меньше, нежели иная
леди победой своего избранника на турнире. Из  вырученных  денег  была  даже
куплена одежда для меня, ибо моя старая пришла в полную негодность.
     Я  был тронут, ибо сам  не умел заботиться  о  своих  нарядах. Теперь я
выглядел сущим лордом - в новой синей тунике и широком плаще цвета бордо. Но
когда она преподнесла мне в подарок лютню, я едва не прослезился.
     - Я знаю, как вы любите петь, Ральф. Вы прирожденный трубадур, и вам не
обойтись без инструмента.
     И я пел ей лучшие свои песни, вкладывая в них всю душу, все сердце. Мне
был приятен влажный взволнованный блеск  ее глаз. Я по-прежнему  надеялся...
Пусть я не оправдывал ее чаяний, но  я  любил ее! И даже ее деловитость и то
удовлетворение,  которое  она испытывала  от все возраставшего достатка,  не
могли меня заставить поверить, что только этого она и ждет от жизни.
     Однажды  я спросил леди  Гиту, зачем ей столько  работать. И ответ меня
удивил.
     - Я хочу быть независимой. Через  два  года  я стану совершеннолетней и
смогу выкупить у короля право на полную свободу.
     - Но  ведь  по  нормандским  законам женщина  не  может быть владелицей
земли, она непременно должна иметь покровителя.
     Она насмешливо улыбнулась.
     - О, сэр Ральф, деньги на то и существуют, чтобы обходить препятствия в
законах.  Если я заплачу  достаточно,  то  вполне смогу  распоряжаться своим
леном как мужчина-землевладелец.
     Я поинтересовался - зачем ей независимость.
     Леди Гита рассмеялась.
     - Такой вопрос мог задать только мужчина!
     Со  временем между нами  сложились  близкие и доверительные  отношения,
однако  я   по-прежнему  замечал,  как  жадно  прислушивается  леди  Гита  к
разговорам о  графе Норфолкском. Правда,  в эти речах для нее не было ничего
обнадеживающего. Сэру Эдгару было не дела до Гиты и ее ребенка - он пребывал
на  вершине  славы,  его популярность  росла,  даже король  Генрих милостиво
принял графа и удостоил беседы с глазу на глаз.
     Обо  всем  этом  нам  поведал маленький  Адам.  Этот смышленый парнишка
оставался  единственным  связующим  звеном между  Тауэр  Вейк  и  Гронвудом.
Мальчик был  очень  привязан к  Гите,  а та  с удовольствием  позволяла  ему
нянчиться с  сестрой и печально улыбалась,  глядя, как тянутся друг к  другу
эти незаконнорожденные отпрыски правителя Норфолка.
     Временами  мне  казалось, что Фея  Туманов начинает смиряться  со своим
положением  покинутой  возлюбленной.  Когда  граф  с супругой  вернулись  из
поездки в  Нортгемптон  и снова поползли  слухи о  неладах между  ними,  моя
госпожа  никак  на  это не  отреагировала. Она по-прежнему  вела  деятельную
жизнь,   много   разъезжала,   принимала   приглашения    знати.   Возросшее
благосостояние заставляло местных землевладельцев считаться с нею, а так как
леди Гита  была  незамужней, многие мужчины строили  брачные планы. Даже то,
что  она имела внебрачную дочь, не останавливало тех, кто намеревался искать
ее  руки.  Ведь всем известно,  что  дочь не наследует имущества,  и в то же
время служит подтверждением плодовитости женщины.
     Но однажды, вернувшись с  охоты, я  узнал, что леди Гита покинула Тауэр
Вейк  по  печальному  поводу -  трагически погиб  малолетний Адам, сын графа
Эдгара, и моя госпожа  отправилась  на его похороны. Когда же  мне сообщили,
что  убийцей мальчика  молва  единодушно  считает  графиню  Бэртраду, я  был
поражен. Можно было только  гадать, как это  скажется на отношениях графской
четы, но куда больше меня беспокоило другое: если между  Эдгаром и Бэртрадой
произойдет разрыв, не сблизится ли вновь граф с моей возлюбленной?
     Однако  Эдгар  вскоре  покинул   Англию,  а  Бэртрада,  замолив  грехи,
предалась увеселениям. Наступило Рождество, мир обновился, все как будто шло
на  лад,  и моя леди Гита  вновь стала мила  и  приветлива со  своим  верным
рыцарем.
     Зимние  месяцы  оказалось  на  редкость приятными.  Нескончаемая череда
летних  забот окончилась, и я мог беспрепятственно предаваться лени в старой
башне Хэрварда, которую внучка мятежника  превратила в весьма уютное жилище,
ставшее  и  моим  домом.  Порой,  возвращаясь  с  охоты,  я  особенно  остро
чувствовал  это  и испытывал незнакомое волнение. Здесь  меня  всегда  ждали
добрая еда,  тепло  очага, ласковая  улыбка  Гиты  и радостный  визг малышки
Милдрэд.
     Да и  с саксами я сумел  неплохо поладить. Даже отпустил на  саксонский
манер  волосы до  плеч  и  отрастил бороду.  Я  овладел  их речью,  научился
саксонскому  бою на палках и метанию обоюдоострого топора и уже с трудом мог
припомнить,  как  прежде, подобно большинству  выходцев из-за  моря,  считал
саксов  тупыми  и злобными  дикарями.  Даже их  внешность стала казаться мне
привлекательной.  Многие саксы действительно были  красивы - светловолосые и
румяные,  с  крепким  телосложением  и  отменным здоровьем,  хотя в  пожилом
возрасте их нередко одолевала непомерная тучность.
     Я  отличался от этих крепких людей смуглой кожей, иными чертами  лица и
образом мыслей,  но  меня  уже давно  не считали чужаком.  Маленькая Милдрэд
первой  признала меня - и  это чудесное доверчивое  дитя  невозможно было не
полюбить. Даже  служанки бранились, оспаривая друг у друга ее привязанность,
а мужчины поднимали ее на руки  и старались при  случае угостить  чем-нибудь
или порадовать нехитрым подношением.
     О, владетельный граф  Норфолк  многое  терял, не видя, как  хороша  его
дочь!
     По  вечерам все обитатели  Тауэр Вейк собирались  в зале башни у очага.
Женщины  сидели  с шитьем или пряли, мужчины  занимались  своим  ремеслом, и
время проходило в  разговорах о старине. У саксов был замечательный обычай -
они  передавали из уст  в уста сказания о событиях давних дней,  и  тот, кто
брался  поведать  о  подвигах  великих  воинов  или  иных  делах  саксонских
властителей, начинал говорить  особым  мерным  говором, как  бы самим строем
речи подчеркивая величие происходившего в давние времена.
     Так я услышал о великой битве между датчанами и саксами при Бранбурне?,
об Альфреде Великом,  о  кровавой  ночи,  когда саксы по всему  Дэнло резали
датчан, не щадя ни детей, ни женщин. Но чаще всего в Тауэр Вейк рассказывали
о святом Эдмунде.
     Много лет назад свирепые викинги совершили набег на Восточную Англию, и
не было никого,  кто мог бы их остановить. И только молодой король Эдмунд не
поспешил спрятаться у знатной родни, а сумел сплотить людей и повести против
завоевателей.  Он славно  бился, но его предали,  и король  стал  пленником.
Жестокосердные  варвары  учинили  над Эдмундом  страшную расправу: привязали
лицом к столбу, взрезали со спины ребра,  разворотив их, как крылья, и через
разверстую рану вырвали легкие и сердце. Когда же король в страшных мучениях
умер, они отрубили его голову и выбросили в болото.
     Однако  голова не потонула  в трясине - в  ту же ночь ее нашла волчица,
отнесла  в  местечко Беодриксворт  и, сев  у дороги, охраняла  свою страшную
добычу до тех пор, пока не появились монахи из местной обители. Только тогда
волчица скрылась в  чаще, позволив братьям подобрать голову короля-мученика.
Монахи забальзамировали ее и,  соединив с другими частями тела, похоронили в
обители Беодриксворта.
     К месту упокоения короля-мученика  приходили саксы, чтобы помолиться за
своего  героя, и вскоре у гробницы Эдмунда стали происходить многие  чудеса.
Тогда его останки переложили в раку?, выстроили  над нею церковь, и отовсюду
к  монастырю,  отныне  получившему  имя  Святого  Эдмунда,  стали  стекаться
паломники.
     Я слушал леденящую кровь  историю о короле-мученике, испытывая смущение
от  того,  что  прежде,  бывая  в  Бэри-Сент-Эдмундс, даже  не  удосуживался
преклонить колени  у гробницы великого святого. Но тогда это было  в порядке
вещей - мы, нормандские рыцари графини, презирали все саксонское. Теперь же,
в  присутствии  всех  обитателей  Тауэр  Вейк,  я  дал  обет, что непременно
наведаюсь в Бэри-Сент и помолюсь над мощами Эдмунда.
     Но иной раз  наши  вечерние  беседы  касались  того, о чем толкуют  и в
замках, и в  придорожных  корчмах,  и в хижинах: сильных мира сего. Здесь, в
глуши  фэнов, как и среди нормандской знати, всех занимал один вопрос  - что
грядет, если в некий день Генрих Боклерк предстанет перед Господом.
     Я с  удивлением  убедился,  что  саксы,  несмотря на  их строптивость и
свободолюбие,  уже  давно свыклись  с  тем, что  ими правит  король-норманн.
Больше того, памятуя своих великих королев - Беренику, Этельфлид и Эмму, они
вполне были готовы принять власть Матильды, с чем никак  не  могли смириться
нормандские  бароны.  Ведь  Матильда  представляла дом Анжу,  а нормандцы  и
анжуйцы испокон веков враждовали. Что до Теобальда Блуа, то саксы относились
к  этому  французу,  чья  нога  никогда  не   ступала  на  землю  Англии,  с
подозрительностью и сомнением.
     Поистине,  среди этих  простых людей  наш король нашел бы  куда  больше
приверженцев,  чем  среди  своих  приближенных.  И Генрих  наверняка об этом
догадывался - недаром в самые  трудные времена  своего правления он опирался
на саксов.
     Кто-то из  воинов отпустил замечание насчет того, что если уж знати так
хочется видеть на троне мужчину, то чем  плох Стефан Блуа - такой же потомок
Вильгельма  Завоевателя, как  и  Теобальд.  Мне пришлось возразить.  Я  знал
Стефана  - он не таков, чтобы рваться к власти.  Слишком  вял, добродушен  и
напрочь  лишен честолюбия. И Генрих Боклерк,  поняв  натуру  племянника,  не
надеется на него. Стефан Блуа - это  та лошадка, которая постоянно нуждается
в  понукании, и хороша лишь на коротких  дистанциях.  А после стремительного
рывка  с  превеликим  удовольствием  сходит  с  круга,  чтобы  попастись  на
какой-нибудь лужайке вместе с коровами и овцами.
     Саксы слушали меня не менее увлеченно, чем когда я начинал петь:
     Эй, слушай старый, слушай малый,
     Рассказ про случай небывалый,
     Что сделал зятем короля
     Неисправимого враля...
     Саксы слушали меня с интересом. Даже Гита переставала прясть и, отложив
веретено,  глядела на меня  словно  бы с удивлением. Конечно,  ведь они  все
привыкли,  что  я  не более чем рыцарь-приживала. И вот оказывалось, что я в
курсе того, что происходит  при дворах,  знаю нравы  и привычки сильных мира
сего. Чтож, пусть не забывают, кто я.  Я  ощущал невольную гордость, и  даже
снисходительно наблюдал за пытающимся отвлечь  от меня внимание Хорсой. Увы,
моя прекрасная  дама Гита  простила своего  грубого соседа Хорсу  и он  стал
частым гостем в Тауэр-Вейк. Когда приезжал, невозможно было не заметить наше
соперничество за  внимание  Гиты.  И вот  после  того, как я ответил  на все
вопросы саксов, Хорса  вдруг выступал вперед, начинал свою излюбленную тему,
о  том, сколько еще в  Англии продлится тирания потомков  Завоевателя. И что
ему не жилось спокойно, когда жизнь так прекрасна, а сам Хорса разбогател на
торговле  соколами?  Но  в Хорсе  словно горел неугасимый огонь, и  его свет
отражался в глазах внимавших ему саксов. Только предостерегающий взгляд Гиты
принуждал его сдерживаться. Я же начинал перебирать струны лютни, петь:
     - Эй, слушай старый, слушай, малый,
     Рассказ про случай небывалый,
     Что сделал зятем короля
     Неисправимого враля.
     Сидящие у огня начинали улыбаться, и Гита улыбалась  вместе с ними. Ах,
какая  же  чудесная  у  нее  была  улыбка! Словно  весна, наступившая  после
дождливой зимы.
     А эта зима как раз такой и выдалась - долгая, сырая,  с бурными ветрами
и затяжными дождями со снегом.  И всякий раз, когда  я  пытался заговорить о
наших  отношениях, леди  Гита  давал  мне  понять, чтобы  я не питал никаких
надежд.
     О нет, я не докучал ей своей любовью. Я брал малышку Милдрэд на руки, и
мне  становился в  радость  даже нескончаемый зимний  дождь,  и  не наводила
уныние вечная туманная хмарь над фэнами.
     Но едва засияло солнце и зазеленели луга, пришла весть,  что из-за моря
в Норфолк вернулся Эдгар Армстронг...
     ?
     На следующее утро меня не стали тревожить, решив, что я отсыпаюсь после
празднества. Оттого и не больно таились в разговорах - тут я и  услышал, как
кто-то обмолвился: вот, глядишь, и леди Гите выпало немного счастья.
     Но на говоруна мигом цыкнула Эйвота - уймись, не привели Господь, Ральф
услышит. На что рив Цедрик заметил:
     - Парень и без того не слепой. Видали, каким он явился под утро?
     Последовавшее за этим молчание  можно было расценить как сочувственное.
Но мне-то что за дело до их сочувствия? Мое сердце кровоточило.
     Я припомнил,  как  повела  себя  леди  Гита,  когда  стало  известно  о
возвращении Эдгара. Неужели  она и в самом деле надеялась, что оставивший ее
любовник прямо с корабля бросится  в Тауэр Вейк? Или она  запамятовала,  что
супругой графа перед Богом и людьми является миледи Бэртрада?
     А вскоре мы  узнали,  что Эдгар собирается  устроить большую  ярмарку в
Гронвуде, и леди Гиту это воодушевило.
     - Превосходно!  Мы немало сэкономим, если шерсть этого настрига повезем
не в Норидж или Ярмут, а в Гронвуд.
     Собираясь на  торг, она была необычайно  оживлена и даже  надела  новое
голубое платье-блио, сделавшись похожей на знатную нормандку.
     Помнила  ли  она  обо   мне  в  эти  минуты,  замечала  ли  вообще  мое
существование?  Видела ли отчаяние в  моих  глазах? Смею надеяться, что  да.
Потому что однажды, внимательно поглядев на меня, она вдруг бросилась в свои
покои,  словно  чего-то испугавшись. А к вечеру неожиданно  выразила желание
посетить обитель Святой Хильды.
     -  Леди  Гита  поехала  повидать сестру Отилию,  -  пояснила  за ужином
словоохотливая Эйвота. - Но  что, спрашивается, понадобилось  миледи от этой
святоши? Ничему путному она не научит - вот  разве что читать свои заунывные
литании.
     Леди  Гита  вернулась из монастыря  только на другой день,  спокойная и
умиротворенная,  и  так  же  она  вела  себя и  на  ярмарке  в  Гронвуде.  С
покупателями  обращалась с обычной деловой хваткой, в чем-то уступая, а иной
раз  не соглашаясь. Я плохо  разбирался в этих тонкостях, но видел, что  обе
стороны - и моя  госпожа,  и эти фламандцы  - довольны  сделкой.  Я  как раз
отправился  за вином,  чтобы  мы  могли  выпить  за  удачную  сделку,  когда
неожиданно появился Эдгар.
     Буду  справедлив  -  этот сакс в  роскошной одежде,  с не  по  здешнему
смуглой  кожей и прозрачно-синим взглядом, с горделивой осанкой и разворотом
плеч  настоящего  мастера  фехтования  на тяжелых  мечах  выглядел  истинным
лордом.
     Моя госпожа  держалась  с  ним любезно  - но и  только.  Даже  я с моей
ревнивой  подозрительностью  не   заметил  в  поведении  этих  двоих  ничего
предосудительного.  И  столь  же  сдержанной она оставалась весь  день  -  с
удовольствием  обсуждала  подробности  удачной  сделки, и даже  я удостоился
похвалы за расторопность.
     Но уже вечером, когда мы  сидели  вдвоем за трапезой, в ней  как  будто
что-то сломалось.  Плечи леди Гиты поникли, как под непосильным бременем.  Я
испугался, что  она  упадет, бросился  к ней и подхватил безвольно  обмякшее
тело.  Хозяйка  Тауэр  Вейк дрожала и  всхлипывала в  моих  объятиях,  и мне
пришлось уложить ее в постель и кликнуть девушку-служанку.
     В  ту ночь  я  долго лежал  без  сна.  Мне  было  совершенно ясно,  что
происходит с моей возлюбленной, но от этой ясности мне было так скверно, как
никогда  прежде. Когда  же  я  достиг  последних  пределов  отчаяния,  дверь
скрипнула,  и  на  пороге  появилась леди Гита -  в  одной рубахе,  босая, с
распущенными  сияющими волосами. Я изумленно смотрел, как она приближается к
моему ложу.
     - Ральф, прошу тебя... Обними меня... Будь со мною нежен...
     Я не поверил своим  ушам, и тогда она сама приникла ко мне.  И какие же
пламенные уста оказались у холодной Феи Туманов!
     Одному Богу ведомо, чего мне  стоило не наброситься  на нее сразу же со
всей яростью раскаленной страсти. Прежде у меня было немало любовниц, и  все
они полагали, что  я ласков и бережен  в любви, но как давно я не  знал иных
женщин, полностью поглощенный своей любовью к леди Гите!
     Обожаемая и желанная - она сама упала мне в руки, как созревший плод, и
я поцелуями и  ласками  пытался  вдохнуть  жизнь  в  ее странно  покорное  и
ослабевшее  тело. И  вот  наступил  момент,  когда  ее  дыхание  участилось,
блаженно опустились тяжелые ресницы, и я... О, я пребывал на небесах!
     Та  ночь  была  упоительна.  Снова  и снова я видел, как от  моих  ласк
пробуждается и оживает ее  дивная чувственность. Мне и в мечтах не виделось,
что  леди  Гита может  оказаться такой.  Бесследно исчезли ее  сдержанность,
спокойствие,  замкнутость - передо мною была пылко отзывающаяся на  малейшее
прикосновение страстная любовница.
     Я не помнил, как и когда заснул.
     Разбудил  меня Утрэд,  сообщив, что  госпожа  уже собралась  в  путь  и
ожидает меня внизу. Ничего не соображая спросонок, я сбежал по ступеням.
     Гита, уже в  дорожной  накидке,  держала под уздцы оседланную лошадь и,
заметив меня,  тут же отвела глаза. Улыбаясь, я шагнул  к  ней -  но  вместо
пылкого приветствия  услышал,  что она вынуждена  немедленно уехать,  а  мне
поручается проследить за отправкой проданной партии шерсти.
     - Гита! - не выдержав, перебил я. - Как это понимать?
     - Не сейчас, Ральф, - проговорила она. - Мы все обсудим позже.
     Уж не  целомудрие ли  заговорило в  моей госпоже после  столь  безумной
ночи? И я не стал ни на чем настаивать, полагая, что время все  расставит на
свои места
     В  тот день даже  встреча  с Эдгаром не доставила мне неприятных минут.
Граф выглядел, как побитая собака, и беспрестанно  повторял в растерянности:
"Уехала... Почему? Что же случилось?".
     Я же пребывал в настолько приподнятом состоянии, что, повстречавшись на
ярмарке с леди Бэртрадой, приветствовал ее со щегольской лихостью.
     Бэртрада взглянула на меня, не скрывая удивления.
     - Превосходно выглядишь, Ральф. Красивая одежда,  новехонькие сапоги. И
волосы отпустил, как крестоносец... или, скорее, как сакс, -  добавила она с
насмешкой.
     Я заметил на это, что теперь есть кому обо мне позаботиться.
     Бэртрада улыбнулась незнакомой улыбкой,  похожей  на гримасу  -  должно
быть ей мешал этот розовый шрам над верхней губой. Уж не поколачивает ли  ее
Эдгар?  Во  всяком  случае,  я  уже  не  находил  графиню  Норфолкскую столь
привлекательной, как прежде.
     -  Не стоит так  уж задирать нос, Ральф.  Ведь  всем  известно,  что ты
всего-навсего на побегушках у этой...
     Я прервал ее, не позволив дурно отозваться о моей леди. Заметил только,
что всегда служил и продолжаю служить самым прекрасным дамам.
     Откланявшись  самым любезным образом,  я покинул графиню,  проследил за
погрузкой и отправкой тюков с шерстью, и сломя голову полетел в Тауэр Вейк.
     То, что там меня ожидало, охладило мой пыл, как  ушат  воды пополам  со
льдом. Гита держалась со мной даже отчужденнее, чем раньше, а мои торопливые
объятия были отвергнуты с таким невозмутимым достоинством, что впору  и леди
Бэртраде поучиться.
     Озадаченный,  я  решил,  что так  будет  продолжаться только  до  нашей
следующей  ночи. Но  ее не  последовало,  а Гита  начала откровенно избегать
меня.
     И  вот вчера на праздновании  Лугнаса вновь объявился  Эдгар,  и  одним
своим появлением отнял у меня и Гиту, и даже малышку Милдрэд.
     Я видел, как  это происходило,  как  на глазах  менялась  Гита,  словно
почувствовав над собою власть некоего злого волшебника, которому нечего было
ей предложить, кроме собственной похоти. И этой похоти он был готов принести
в жертву  все, что  возводилось и утверждалось  с  нечеловеческим  трудом, -
доброе имя Гиты, честь рода, будущее малышки Милдрэд.
     Я  все сказал ему - без обиняков и вывертов красноречия, не  считаясь с
тем, какое положение занимал он, а какое - я.  Ибо даже  мне,  безземельному
рыцарю, было что предложить Гите Вейк. А что мог предложить ей муж  Бэртрады
Норфолкской?
     То, что Эдгар после этого решил удалиться, делает ему честь, но ужаснее
всего то, что Гита тотчас бросилась следом за ним.
     Какую же беспредельную власть имел над нею этот человек! И какую власть
имела надо мной она сама,  если я, как безумный, поспешил следом. О, если бы
я сумел остановить, удержать ее!  Ведь она уже была моей женщиной, я имел на
нее право...
     Из этого  ничего не вышло.  Чертов хоровод, я заплутал в нем,  словно в
чаще. Откуда ни  возьмись  появилась  Эйвота  и  повисла на мне,  увлекая  в
пляску. Я едва вырвался из ее объятий.
     Самым унизительным было беспомощно метаться во тьме, все еще надеясь на
то, что непоправимое не случилось. А потом я все-таки отыскал их. Они стояли
в сумраке, обратившись лицами друг к другу, среди ароматов и теплого дыхания
летней ночи - стройные и легкие,  как  два духа.  И как два духа,  окутанных
серебристым лунным сиянием, слились в объятии.
     Мои ноги  подкосились,  и  я  опустился  в  траву,  глядя,  как  Эдгар,
подхватив Гиту на руки, уносит ее в темноту леса...
     Я был раздавлен  и уничтожен. Давно прошли те времена, когда мне ничего
не стоило поделиться  любовницей с приятелем.  Но разве  хоть  одну из своих
подружек я мог назвать возлюбленной? Разве я преклонялся перед какой-либо из
них так, как перед Гитой?
     А стоила ли она того? Некогда Гуго Бигод назвал ее саксонской шлюхой, и
так оно  и  оказалось. И самое лучшее для меня  - смириться со случившимся и
уехать.
     От  того, чтобы немедленно покинуть Тауэр  Вейк,  меня  удержала только
лень.  Как бы ни складывались мои  любовные  дела,  жизнь  здесь была мне по
душе. Куда я мог отправиться? От одной мысли, что придется снова подыскивать
полный комплект  доспехов,  нанимать слуг,  оруженосцев, а  потом разъезжать
повсюду в поисках  нанимателя меня  замутило. В Тауэр  Вейк у  меня уже было
положение, я имел стол и кров, а леди Гита станет по-прежнему заботиться обо
мне. Да и со здешними людьми я сошелся довольно коротко.
     Можете презирать меня, но и у лени есть свои преимущества.  И я  принял
решение - я остаюсь. Рано или поздно придет день, когда эта  женщина поймет,
что ей не обойтись без меня. А граф исчезнет из нашей жизни.
     ?
     В  зале  старой  башни царило  повседневное  оживление:  люди  уходили,
возвращались,  пахло  стряпней, поскрипывал ворот,  с  помощью  которого  из
подвалов  поднимали снедь. Для меня же эти звуки сливались в  привычный шум,
вызывающий  умиротворение  -  все  идет  как  обычно,  а  значит  ничего  не
случилось.
     Спал  я  долго  и  сладко,  а  когда  появился  из  своего  алькова  за
занавеской, был уже почти спокоен и уравновешен.
     И первое,  что  предстало  моим  глазам -  леди Гита. Никогда  еще  эта
женщина  не казалась  мне  такой красавицей.  Она вся светилась  счастьем, а
встретившись со мной взглядом, заметно смутилась.
     Кое-кто  из обитателей Тауэр Вейк пристально наблюдал за  нами.  Однако
обязанность  знати - не давать слугам поводов для злословия, и мы с госпожой
изысканно вежливо приветствовали друг друга. Когда же после вечерней трапезы
слуги убрали столы и все  собрались у очага, я,  как и было заведено, взял в
руки лютню, и под  звон ее струн поведал историю о преданной  и  беззаветной
любви  рыцаря  Ланселота  Озерного  к прекрасной  Гвиневер,  супруге  короля
Артура.
     Странно, что здесь,  в  Дэнло,  люди  не знали  о  короле  Артуре и его
рыцарях,  а  ведь  эти  истории о далеком  прошлом  Британии были необычайно
популярны  на континенте. Я словно открывал  для  своих  слушателей чудесные
страницы неведомой книги,  и люди  внимали мне как зачарованные. Даже  самые
огрубевшие души откликались - я видел, как наполнились слезами глаза Эйвоты,
как вздохнула толстая Труда и даже суровый воин Утрэд коснулся уголка глаза,
словно  туда  угодила соринка.  Только  маленькая  Милдрэд сладко  спала  на
коленях матери под звуки струн.
     Леди Гита слушала  задумчиво,  а когда  я закончил, поднялась и  унесла
Милдрэд  в верхний  покой.  Однако  вскоре она вновь появилась на галерее  и
жестом велела мне подняться к ней.
     Мужчины  редко  допускались  в покои госпожи -  однако именно я стоял в
центре этого полукруглого  роскошного помещения. Между развешанных на стенах
ковров  горели тяжелые  серебряные  светильники,  а  потемневшие плиты  пола
скрывались под пушистыми овчинами.
     Гита  не спешила начинать  разговор. Она все еще медлила,  теребя концы
своего мягкого кожаного пояска, и я заговорил первым:
     - Я  многое  понял  минувшим  вечером, миледи. Поэтому  не мучайте себя
пояснениями.
     - Но я должна!
     В  ее  голосе появилась  предательская хрипотца,  хотя она  и старалась
говорить ровно.
     Строго  и просто  моя  госпожа  сказала, что не достойна  меня, ибо  ею
владеет безудержная страсть к другому, которой она не в силах противостоять.
Это гибельный  путь, но  она готова на все,  лишь бы  быть с тем, кто мил ее
сердцу.
     У меня было что возразить, но я молча смотрел на нее. Сейчас, в простом
одеянии  из  светлого льна, с собранными  на  затылке волосами, без  дорогих
украшений, леди Гита выглядела такой юной...
     -  Простите меня,  миледи, -  наконец  проговорил я. -  Веления  сердца
подчас  сильнее  законов,  которые придумывают люди.  Поэтому  и  я не  могу
покинуть  вас.  Только  здесь  и  вопреки   всему  я  иногда  чувствую  себя
счастливым. Именно об этом я сегодня и пел.
     -  Это всего  лишь песня, сэр Ральф,  -  грустно усмехнулась  Гита. - В
жизни все по-другому.
     Я коснулся ее щеки и заставил взглянуть мне в глаза.
     - Значит  вы не верите в беззаветную любовь и преданность? Но если бы в
жизни не случалось ничего такого  - разве стоила бы эта жизнь того, чтобы ее
воспевать?
     Гита ответила, немного помолчав:
     - Вы мечтатель, сэр Ральф. Но клянусь Пречистой Девой - это и восхищает
меня.  Прекрасно  быть любимой  таким  человеком,  как  вы... если, конечно,
можешь  ответить  таким же чувством. Увы, я  не  могу. Я  совершила страшную
ошибку, дав  вам надежду  на взаимность. Вы дороги  мне  как  брат,  милый и
добрый брат,  которого у меня  никогда  не было, но которого я всегда хотела
иметь.
     Вот чего я желал бы меньше  всего - так это зваться ее  братом. Я хотел
ее всю, до кончиков ногтей, но пока придется довольствоваться малым. Поэтому
я взял маленькие руки мое госпожи в свои и проговорил:
     - Я  всегда буду рядом. Без вас  моя жизнь не имеет смысла,  помните об
этом...
     И все пошло  по-прежнему.  Разве  что мы стали меньше времени проводить
вместе.  Но  в этом были свои  преимущества - избегая меня, Гита  больше  не
взваливала на  меня  столько  работы, предпочитая справляться  сама. И  хотя
конец лета и  начало осени весьма хлопотное  время  в хозяйстве, я частенько
бывал совершенно свободен и мог подолгу охотиться в фэнах.
     Гита также  частенько покидала  Тауэр  Вейк,  и  я догадывался,  что не
всегда  ее отлучки  связаны  с  делами. Стоило только взглянуть,  какой  она
возвращалась - счастливой, взволнованной, задумчивой.
     Однако  если они и встречались с графом, то  делали это  столь скрытно,
что долгое время никто  не подозревал об  этих встречах. Впрочем, такие вещи
невозможно  держать в тайне, тем более, что леди Гита иной раз брала с собой
Милдрэд, а малышка по возвращении домой  пыталась сообщить всем  и  каждому,
что виделась с отцом. На ее лепет пока не обращали внимания, но время шло, и
чем лучше будет говорить девочка, тем  больше  людей станут прислушиваться к
ее словам.
     Осень в этом году  выдалась  прекрасная  - стояли  теплые  дни,  полные
сладкой истомы; они медлительно текли, словно расплавленное золото, сменяясь
долгими  синими сумерками. Воздух  был напоен ароматом спелых плодов  и дыма
сожженных листьев. Деревья сбрасывали летний  наряд, сверкая всеми оттенками
золота,  огненными гроздьями  горели рябины. Весь мир пребывал в покое после
обильного, плодоносного лета.
     Гита  по-прежнему   светилась  счастьем,  и  ее  отлучки  из   поместья
становились все чаще. Объяснения находились - то она якобы непременно должна
посетить сестру Отилию  в  обители  или  же отправиться погостить к  подруге
Элдре.  Но  я-то  знал, куда  она едет, ибо  однажды  после соколиной  охоты
направился не в Тауэр Вейк, а  завернул в недавно отстроенную  после  пожара
усадьбу Ньюторп. Как  я и ожидал, Гиты там  не оказалось. Но зато я попал  в
Ньюторп  как раз в один из  тех  коротких  периодов, когда там находился сам
хозяин, рыжий  Альрик, и мы пропьянствовали с ним ночь напролет. В последнее
время   Альрик  совсем  забросил  дела,  без  меры  пил  и  водил  дружбу  с
нормандскими баронами.
     Но  не  о  нем речь. Оказавшись в  Ньюторпе, я и словом не обмолвился о
том, что меня привело сюда желание еще раз посыпать  солью собственную рану,
то есть убедиться, что леди Гита лжет нам всем. Однако я тотчас заметил, что
Элдра   нервничает.   Хозяйка  Ньюторпа  была  привлекательной  и  спокойной
саксонкой, и во время нашей с Альриком попойки держалась ровно, ни в  чем не
переча мужу, хотя порой в  ее глазах  и читался  укор.  Некогда об Альрике и
Элдре говорили, как о самой нежной и любящей супружеской чете в Норфолкшире.
И что удивительно, в этой семье все пошло вкривь и  вкось именно после того,
как  Элдра  наконец-то  принесла  мужу  долгожданного  наследника,  славного
карапуза  Торкиля. Любой отец мог бы  гордиться таким сыном,  однако Альрик,
похоже, не больно  его жаловал. Когда малыш поднял рев, перепуганный  нашими
пьяными  воплями  и  грохотом  оловянных кружек по  столешнице,  Альрик,  не
оборачиваясь, велел жене унести это отродье.  Такое обращение тана с женой и
сыном покоробило меня, но, черт побери, мне не было никакого дела до неладов
в этой семье.
     У каждого своя нужда, и  я был благодарен Альрику, когда на другой день
он  отвез меня,  еще  не пришедшего в себя  от хмеля,  в  городок Даунхем  к
разбитной вдове местного  перчаточника. Я  не вылезал  из  ее  постели  двое
суток, а на обратном пути долго смывал с себя грехи в холодных речных водах.
А как иначе я мог предстать перед прекрасными очами своей леди?
     И странное  дело  - прошло  уже довольно  много  времени,  а Гита  Вейк
по-прежнему  оставалась  в  Норфолке  вне  всяких  подозрений.  Где  бы   ни
собирались люди,  о  ней отзывались  с неизменным уважением,  к  ее  советам
прислушивались,  хвалили умение вести дела. Похоже, все уже свыклись  с тем,
что она живет без мужа.
     Но  с наступление угрюмой и темной зимы  кое-что изменилось  - и прежде
всего во  мне самом.  Теперь  меня  уже не  тянуло разъезжать  по гостям или
охотиться, и  все  больше  времени я  проводил у  очага, где  витали  запахи
похлебки и яблочного  пирога. Прежде  я так любил это  зимнее  время, однако
именно  теперь, в этом благостном  домашнем покое меня начало снедать  некое
чувство,  временами становившееся  столь  сильным, но  что мне  начинало  не
хватать воздуха. Я не знал его имени, пока в один прекрасный день не понял -
это ненависть.
     Только привычка к праздности  спасла  меня от того, чтобы не  натворить
бед.  И вот я валялся  в своем алькове за  занавесью или наигрывал на лютне,
глядя  на пылающий  в очаге  торф, размышлял или  прислушивался к  новостям,
которые приносили редкие  путники. От  них  я узнал,  что влюбленный  в Гиту
мальчишка д'Обиньи в начале зимы  был обручен с девицей  из Линкольншира,  а
шериф де Чени, также  разуверившись  получить благословение графа на  брак с
леди из фэнленда, женился на некой леди из Нориджа.
     Впрочем,  нашему  молодому, но расторопному шерифу  пока  было  недосуг
налаживать супружескую жизнь, так как  в  графстве объявились разбойники, на
дорогах участились грабежи, случилось  два-три  убийства, и шериф сбивался с
ног, чтобы  изловить злодеев, - и  все  безрезультатно. Разбойники исчезали,
едва почуяв опасность, и  появлялись вновь, как только люди шерифа, обрыскав
весь Норфолк, возвращались по домам. Поэтому сейчас на всех дорогах графства
патрулируют отряды стражи, выставлены дозоры,  однако редкий  путник рискует
отправляться в путь без собственной охраны.
     Эти тревожные известия вызывали  у меня только праздное любопытство. Но
однажды я услышал кое-что, заставившее меня призадуматься. Утрэд, ездивший с
поручением госпожи, поведал о Гуго  Бигоде - этот ловкий малый, оказывается,
вымолил  у  короля  прощение  за  мятеж,  стал после  смерти  старшего брата
наследником всех маноров  Бигодов  в Саффолкшире, и неплохо  управляет  ими,
даже начал возводить собственный замок.
     Чертов Гуго!  Этот вынырнет  откуда угодно... У меня были все основания
ненавидеть и его, но старая ненависть  к приятелю, едва не отправившему меня
на  тот свет, давно  сошла на нет,  зато воспоминания  о веселых  денечках с
Гуго,  о  его  бесшабашном обаянии  и  прежней нашей дружбе, как ни странно,
остались живы.
     Мне стало  горько от мысли о том, как прискорбно разошлись наши судьбы.
Гуго ныне  в  почете, его дела  идут в  гору, а  я,  обремененный несчастной
любовью, окончательно  обленившийся,  заросший  и  обрюзгший,  влачу  жалкое
существование рядом с женщиной,  для которой я - никто... Между прочим, я не
удивлюсь,  если   окажется,  что  разбойничьи  налеты  на  владения   Эдгара
Норфолкского  - дело рук Гуго. Графство  Саффолк  - вон оно, рукой подать, а
Гуго Бигод не тот человек, чтобы забыть, как опозорил его Эдгар...
     Вскоре после Рождества леди Гита  вновь собралась в  дорогу, и я твердо
заявил, что ввиду тревожной ситуации в графстве намерен  сопровождать  ее. Я
знал,  куда она направляется,  - Гита  была  необычно оживлена  и собиралась
надеть свой великолепный беличий плащ с капюшоном.
     Поначалу моя госпожа и слышать не хотела об этом, и тогда я, без лишних
слов, отправился  на конюшню и стал седлать  своего  мерина. Гита наконец не
выдержала:
     - Ради всего святого, Ральф, неужели ты не понимаешь, куда я еду?
     Я взглянул на нее поверх седла, которое прилаживал на спине мерина.
     - Понимаю.  Но если  он готов  подвергнуть вас опасности, когда  в крае
неспокойно, я не таков.
     Гита тут же принялась оправдывать Эдгара, уверяя, что сама подала  знак
для встречи, но вскоре сникла под моим взглядом. Ее, как и любую женщину, не
могли не волновать слухи о разбойниках  - недаром  в последнее время она  не
брала с собой  дочь. А с моей молчаливой  преданностью Гита уже  свыклась, к
тому же я был не более, чем брат.
     И  все-таки она не  была  настолько немилосердна, чтобы заставить  меня
присутствовать при ее  встрече  с любовником. Поэтому когда  мы добрались до
церкви Святого Дунстана,  Гита  настояла, чтобы  я  не сопровождал ее далее.
Села в одну из всегда ожидавших  в протоке близ церкви плоскодонок, и, ловко
управляясь с шестом, исчезла в сумраке.
     Мне вдруг  нестерпимо захотелось  узнать, где же находится  их любовное
гнездышко. Это было как  зуд в уже затягивающейся  ране, с которым ничего не
поделать,  если  не хочешь  вызвать  новую  вспышку  боли. Но  этой  боли  и
требовала  моя ненависть,  разраставшаяся день ото дня. Поэтому  я прыгнул в
другой челнок и двинулся  вдоль русла  одного из  ручьев  туда,  где еще  не
совсем растворился во мгле огонек фонаря на носу лодки Гиты.
     Окрестности, как одеялом, укутывал белесый туман. Это была  обычная для
этих  мест  мгла,  днем исчезавшая в лучах солнца,  но  вновь сгущавшаяся  в
сумерках. И  все,  что  от  меня  требовалось -  не  потерять отблеск фонаря
плывшей впереди плоскодонки, да  беззвучно  орудовать  шестом. Я  не  хотел,
чтобы Гита  меня  обнаружила,  и был  доволен,  что ночь так  темна.  Высоко
вверху,  над  пластами тумана, должно  быть, светила луна,  и от этого туман
переливался и струился бледными полосами вперемешку с тьмой,  обтекая стволы
нагих деревьев.
     Наконец я заметил сквозь туман свет. Всплески, доносившиеся  со стороны
лодки Гиты, стали более торопливыми. Я же  приотстал и причалил у ближайшего
берегового откоса,  вытащил на  него челнок и  стал пробираться через мокрые
заросли.
     Словно  для  того,   чтобы   я  мог   лучше  видеть,  туман  неожиданно
расступился, и передо  мной  открылось  озеро,  а  посреди  него -  поросший
деревьями  островок.  Он походил на клочок окрестных лесов,  упавший в тихую
заводь и удерживаемый на  плаву  только собственным отражением. На  островке
под  деревьями  горел  костер,  освещая  обычный  для  фэнов  дом с  высокой
тростниковой  кровлей  и гладкими, чисто  выбеленными стенами.  У  костра  я
заметил силуэт мужчины; он заспешил к берегу - и я узнал графа Эдгара.
     - Мое Лунное Сияние!..
     Она  рассмеялась,  когда он легко  подхватил ее и высоко поднял, словно
ребенка.  А когда опустил,  уже  не  разжимал объятий.  Так они и  стояли на
берегу, слившись в поцелуе.
     Я отвернулся, но не  ушел  сразу. Меня охватила слабость, и я опустился
прямо на  мокрую землю, прислонившись спиной  к коряге.  До  меня доносились
веселые голоса этих двоих. Потом стукнула дверь и все стихло.
     Мой  взгляд  устремился ввысь,  и  в разрыве  тумана  я  увидел  звезду
-одинокую, недосягаемую и  дивно прекрасную. Я не знаю, как долго не отрывал
от нее глаз.
     Я передумал в ту ночь о многом. Мне даже приходило в голову жениться. В
округе немало  невест и вдов, которые с  радостью примут мое предложение. Та
же  вдова рыцаря Норберта де Ласи откровенно заигрывала и добивалась  встреч
со мной. Сия матрона старше меня, однако она богата - и такая добыча как раз
по зубам моей  лени, когда для  достижения  цели  не  требуется  ни малейших
усилий.
     Оставив мысли о вдовах, я принялся обдумывать план отправиться в Святую
Землю. Я  сам был свидетелем того, как  тот  или  иной рыцарь отправлялся  в
Иерусалимское  королевство,  и  если  не  исчезал бесследно, то  возвращался
овеянным славой защитника Гроба Господня и с тугим кошельком...
     Но  окончательное решение  пришло  лишь под утро,  когда,  продрогший и
опустошенный,  я вел свой челнок к церкви Святого Дунстана, присматриваясь к
берегам и стараясь  запомнить дорогу к дому  на острове. Я должен  запомнить
каждую излучину ручья и каждую кривую ветлу, и ничего не перепутать.
     Ибо я решил убить Эдгара.
     Я  больше  не   думал  о  чести,  о  рыцарском  поединке,  о  достойном
единоборстве - я слишком хорошо знал, как умеет биться Эдгар. У крестоносцев
особая выучка, а храмовники и подавно слывут  непревзойденными воинами. Нет,
поединок с Эдгаром меня не устраивал. А  вот затаиться  в засаде, выждать на
пустынной тропе и... пустить только одну стрелу...
     И  если  все пройдет удачно - кто посмеет  заподозрить меня,  человека,
некогда  спасшего  его  имя и честь? У  Эдгара немало недругов, да и слухи о
разбоях в графстве могут сыграть мне на  руку. И если его не станет  - долго
ли будет горевать о нем Гита Вейк?
     ?
     Принятое решение  вывело  меня  из  спячки. Я  ожил и  начал  все  чаще
покидать  Тауэр  Вейк, всячески давая понять, что у меня завелась милашка, и
леди Гита, похоже, была только рада этому. Кроме  того, я без конца охотился
с  луком,  причем бил  преимущественно  мелкую  дичь,  восстанавливая  почти
утраченный навык меткой стрельбы на большое расстояние.
     Приглядывал я и место для засады, но уже не сомневался, что лучше всего
затаиться  у  озера,  где  граф  устроил  свое  гнездышко  для  свиданий.  В
воображении  я уже  видел, как  терпеливо  выжидаю, как наконец-то доносится
стук копыт его коня, как граф спрыгивает с седла...
     Вот  тогда-то  я его  и  окликну.  Непременно  окликну перед  тем,  как
спустить тетиву. Пусть заглянет в глаза собственной смерти!
     ...В середине февраля начались нескончаемые снегопады, и нашим голубкам
пришлось на время отказаться от встреч. Как раз  в  эту пору Утрэд предложил
мне составить ему  компанию  - он  собирался  к родне в  Бэри-Сент-Эдмундс и
помнил   однажды    высказанное   мною   желание   помолиться   у   гробницы
короля-мученика.
     Мы  выехали  еще  затемно,  несмотря  на непрекращающийся  снегопад,  и
прибыли  в Бэри  когда уже  стало смеркаться. Мы  двигались  шагом  по узким
улочкам,  низко надвинув на лицо  капюшоны - не  только  из-за сырых снежных
хлопьев,  но  и потому,  что Утрэд не хотел быть узнанным. Людей Гиты  Вейк,
напомнил он мне, не больно жалуют во владениях аббата Ансельма.
     Утрэд остался  у родни, а  я,  не  задерживаясь даже  для  того,  чтобы
перекусить, отправился к  мессе и едва ступил под своды монастырского  храма
Святого Эдмунда, почувствовал  благочестивый  трепет.  Передо мной открылось
огромное сумрачное пространство, полное приглушенного  гула голосов. Мерцали
сотни   свечей,   распространяя  сладковатый  аромат,   но  их  света   было
недостаточно  для  того,  чтобы озарить  своды и массивные  капители  колонн
центрального  нефа.  Голоса множества  молящихся  в этом  полумраке  звучали
таинственно, словно из иного мира.
     Я тоже опустился на колени и зашептал слова молитвы:
     - Averte faciet tuam a paccatis meis...?
     Но  мистическое чувство,  охватившее  меня,  начало  рассеиваться,  как
только я обнаружил, что литургию совершает не кто иной, как аббат Ансельм.
     В  белой рясе с черным бархатным оплечьем и серебряным крестом на груди
он  выглядел  весьма внушительно,  да и службу  вел в  соответствии  с самым
строгим  каноном.  Преподобный  слыл человеком  весьма  большой  учености, к
словам  которого прислушиваются  не только  многие  прелаты, но  даже  особы
королевской крови.  Но  я-то  помнил его  совсем  иным  -  лихо  распевающим
похабные  песни за чашей вина в обществе рыцарей графини Бэртрады, к которым
в ту пору принадлежал и я.
     Я  невольно ухмыльнулся, заметив, что Ансельм то  и дело поглядывает на
кого-то  из  стоящих у  самого  алтаря,  где  находились  места  для  знати.
Пробравшись в боковой придел, я  выглянул из-за  цоколя колоны - так и есть,
графиня собственной персоной.
     Леди Бэртраду  ни с  кем не спутаешь и со  спины: богатый меховой плащ,
крытый алым сукном, темное  головное покрывало искрится золотыми  узорами. А
тут еще позади  меня пара кумушек, осовевших от долгого богослужения, завели
вполголоса разговор, из которого я узнал, что миледи  Бэртрада вот уже скоро
месяц,  как  живет  в Бэри-Сент-Эдмундс,  ибо снова в  ссоре  с  супругом. А
поскольку нелады в графской семье уже стали  делом привычным и  после каждой
ссоры миледи  ищет  утешения в аббатстве, преподобный  даже отвел ей  особые
покои в своем загородном дворце.
     Я,  кажется,  догадывался  о  причине   очередной  размолвки  Эдгара  с
супругой.   Не  иначе   как  Бэртраде   удалось  кое-что  пронюхать   о  его
возобновившейся  связи с бывшей любовницей, и она встала на  дыбы. И  тут  я
полностью был на ее стороне. Ведь какой бы ни была Бэртрада, но  она ни разу
не запятнала честь мужа супружеской изменой.
     Покинув придел,  я осторожно пробрался сквозь толпу прихожан  туда, где
находился спуск  в крипту?? и,  дождавшись своей очереди, преклонил колени у
мерцающей позолотой раки  с останками Святого Эдмунда. Я просил  у  великого
святого помощи и благословения на то, что задумал.
     - Это дело весьма угодно Богу, -  шептал я святому,  словно закадычному
приятелю. - Я  убью не человека, а то зло, что сидит в нем и толкает на путь
разврата,  сбивая с  пути  иные,  чистые и  непорочные  души. Я освобожу  от
пагубных чар женщину, которую люблю. А потом...  О, приношу обет в  том, что
если все свершится по моему замыслу,  я отправлюсь в Святую Землю и истреблю
столько неверных, сколько понадобится, чтобы смыть с себя этот грех!..
     Вот о чем  я  молился,  чувствуя, как с каждым  словом на меня нисходит
благостная  легкость. Должно быть мой обет возымел действие, и святой Эдмунд
внял  моим  заверениям. Мой отъезд в Иерусалим  окончательно  снимет с  меня
подозрения, если таковые возникнут, а к тому  времени, когда я вернусь, леди
Гита уже утешится. Я предстану перед нею героем-крестоносцем, а Фее Туманов,
как известно, любы крестоносцы - разве нет?
     По-прежнему  валил  снег.  Стоя  на  храмовой  паперти, я  огляделся  и
неожиданно  почувствовал,  до  чего  же  голоден.  Однако  мне  не  хотелось
возвращаться в  дом родичей  Утрэда, и я решил перекусить в  какой-нибудь из
харчевен, которых было видимо-невидимо в этом городе паломников.
     В первой  же,  куда я вошел,  было  тепло,  дымно и шумно.  Я прошел  в
дальний угол, и мне тотчас подали миску жирной бараньей  похлебки с клецками
и  пузатый  кувшинчик  темного эля.  Я  с удовольствием опорожнил  кружку  и
зажевал с аппетитом, не забывая поглядывать по сторонам.
     Большинство посетителей казались людьми солидного достатка - ни  нищих,
ни  пьянчуг  видно  не  было. Но  вскоре мое  внимание  привлекла  компания,
расположившаяся у  закрытого  ставнем  окна  под  низкими  опорами  галереи,
опоясывавшей  зал  харчевни.  Эти  люди  не  принадлежали  к горожанам  -  у
некоторых  я  заметил мечи.  Воины, пожалуй даже  рыцари,  а если  судить по
обрывкам долетавшей до  меня нормандской речи - паломники  из благородных. Я
то и дело поглядывал в их сторону - один из голосов казался мне  удивительно
знакомым. Лица  этого человека в  богатом  меховом оплечье  поверх  куртки с
чеканным  поясом  я  не  видел, но  у  его  пояса я  приметил  меч  в ножнах
прекрасной работы.
     В какой-то момент он оглянулся  -  и я застыл на месте. Невозможно было
не узнать это  худощавое удлиненное  лицо, обрамленное темным капюшоном, эти
светлые брови над колючими голубыми глазами.
     Силы небесные! Гуго Бигод!
     В  первый миг я испытал  изумление от того,  что  он совершенно открыто
сидел в харчевне, словно не опасался, что его  схватят люди  графа  Эдгара -
ведь  в  Норфолке Гуго  по-прежнему  вне  закона.  Но  затем сообразил,  что
Бэри-Сент-Эдмундс  - это уже Саффолкширские  земли, край, где  Гуго  в своем
праве.
     Чувствовал  ли я гнев,  глядя  на  человека,  вонзившего  в  меня  нож?
Пожалуй, нет. Моя обида давно превратилась в  пепел. Другой вопрос, хотел ли
я снова встретиться с ним?
     Гуго  отвернулся  и  заговорил, время  от времени посмеиваясь, и  снова
оглянулся  через  плечо. Я  тут  был  ни  при чем  - все  его внимание  было
приковано к входной двери, словно он поджидал кого-то. Взгляд Гуго с ленивым
равнодушием скользил по лицам посетителей харчевни.
     Решив, что  эта встреча мне сейчас ни к  чему,  я  поднялся и  подозвал
слугу, чтобы расплатиться, - и тут наши взгляды встретились. Гуго застыл, не
донеся кружку до губ.
     Я напрягся, как струна. Что за  этим последует? Схватится ли он за меч,
захочет ли довершить начатое?
     Но Гуго внезапно широко улыбнулся знакомой, полной обаяния улыбкой.
     - Клянусь бородой Христовой - Ральф! Славный старина Ральф де Брийар!
     Он бросился  ко мне,  схватил  в объятия и принялся трясти и хлопать по
плечам, восклицая:
     - Дружище! Как я рад тебя видеть! Где же ты пропадал?
     Разрази  меня  гром, я  и не заметил, как на моих  губах тоже появилась
улыбка.
     - Вот уж не ожидал встретить тебя тут, Гуго.
     - Да и для меня это изрядный сюрприз!
     Внезапно оборвав  себя, он нахмурился и заглянул мне прямо в глаза. При
этом его объятия остались такими же крепкими
     - Ральф, тогда, в фэнах, я поступил как последний негодяй. Но ты должен
понять - я был вне себя. Да и кто  из нас после случившегося  мог рассуждать
здраво?
     -  Уж ты-то рассудил, -  пытаясь освободиться из его объятий, проворчал
я. - Тебе всегда известно, что делать.
     - Видит Бог - это не так! Не одну свечу я поставил за упокой твоей души
и не  однажды принес покаяние. И  как же я был счастлив, когда узнал, что ты
жив! Но ведь и ты, мой Ральф, воздал мне сторицей. Разве не благодаря тебе я
стал изгоем и мое имя было втоптано в грязь?
     - А чего же ты ожидал? Что я стану покрывать и оправдывать тебя?
     Пожалуй,  теперь  было самое время  выйти за  стены  города и закончить
начатое. Кем мы были, если не кровными врагами?
     Хозяин  харчевни   и  многие  посетители  смотрели  на  нас  все  более
пристально, чувствуя, что назревает стычка. Заметив это, Гуго предложил:
     - Давай-ка, Ральф, садись за наш стол, и за кружкой доброго английского
эля отпустим друг другу старые грехи.
     Итак, Гуго  Бигод хотел примирения. Вернее, мы оба желали мира, хотя он
пытался убить  меня, а я подверг  его позору и бесчестью. Всякое возможно  в
мире,  где пятью хлебами  можно накормить толпу, а блудниц причисляют к лику
святых.
     И  вот мы уже за столом, нас окружают его приятели, и Гуго представляет
мне их  одного за  другим. Мелкопоместные саффолкширские землевладельцы  или
дети таковых, имелась также и пара наемников.  Их имена были для меня пустым
звуком, я их не запомнил, к тому же давала себя знать растерянность от столь
неожиданной встречи.
     Уже  в следующую  минуту,  заметив,  как  Гуго  косится  на  меня,  его
собутыльники  сообразили, что разговор у нас не из простых, и перебрались на
дальний край стола, предоставив нам некое подобие уединения.
     Гуго наполнил кружки, и мы сдвинули их.
     -  Ты  превратился  в настоящего  сакса, Ральф  де  Брийар,  и  изрядно
раздобрел на  сытных  хлебах леди Гиты Вейк. Недаром люди  поговаривают, что
недалек  тот час, когда  ваши  руки соединят  у алтаря. Помнится,  ты всегда
считал ее красоткой.
     Я усмехнулся, однако не стал его разубеждать.
     - Разве не сказано,  что  человек должен  не ропща принимать  все,  что
случается с ним по воле провидения?
     Гуго захохотал.
     - Узнаю прежнего весельчака Ральфа. Однако... - он замялся.  - Но разве
тебе не ведомо, что  Фея Туманов и один наш общий знакомец... Нет, я  ничего
не хочу сказать худого, всего лишь беспокоюсь о твоей чести...
     Я безразлично пожал плечами.
     - Мало ли о чем  болтают? Например, о  грабежах и убийствах на дорогах.
Мол, появились какие-то дерзкие  молодчики, которые вершат свои грязные дела
под покровом ночи, а затем исчезают, как туман от ветра.
     При  этих словах я покосился на приятелей  Гуго.  Было в их лицах нечто
позволяющее  предположить,  что  они   занимаются  не  только  делами  своих
арендаторов.
     Кажется, это задело Гуго. Улыбка сползла с его лица.
     - Все сказанное  - плод твоего воображения.  Если тебе придет в  голову
попытаться донести на нас...
     - Ты снова схватишься за нож?
     Он отвел взгляд.
     - Не этого я ожидал от  нашей встречи. Теплилась у меня  надежда, что в
память всего  доброго, что некогда было меж нами, мы простим друг друга и не
станем воскрешать старую вражду.
     - Осталось только уронить слезу умиления, - съязвил я.
     Но Гуго остался серьезен.
     -  Я  должен просить у  тебя прощения,  сэр Ральф де Брийар. Я  глубоко
раскаялся в содеянном. И я вполне заслужил то бесчестье,  которое обрушилось
на  меня. Ты  с лихвой отплатил мне, Но главное  - ты  остался жив, и я хочу
снова называть тебя другом.
     Он протянул мне руку - но я медлил.
     Слишком хорошо  я  знал  Гуго,  его коварство  и  умение  во всем найти
выгоду. Но какая ему выгода от того, расположен или нерасположен я к нему? К
тому  же  Гуго Бигод - враг Эдгара Армстронга. А враги графа Норфолкского  -
мои друзья.
     И я пожал протянутую руку.
     - Аминь.
     Гуго с улыбкой снова обнял меня.
     Мы осушили  кружки, и  он  принялся  рассказывать,  в  какие  передряги
угодили  наши  приятели  после  того,  как  были  объявлены  вне  закона  за
разжигание смуты. Кое кому из них не повезло, их бросили в застенок, где они
находятся и по сей день. Есть  и такие, кто сумел избежать неприятностей. Он
сам, к примеру, или Геривей Бритто. Этот хитрый бретонец  сумел втереться  в
доверие к самому Стефану Блуа, и племянник короля не только замолвил за него
словечко венценосному дядюшке, но даже взял его в свою свиту.
     - Да  и  ты  не прозябаешь,  сэр Гуго, -  заметил я. - Я слышал, что ты
обосновался  в  Саффолке,  строишь   замок  и  по-прежнему  позволяешь  себе
поразвлечься.
     Я снова намекал на разбой, но теперь Гуго не стал ершиться. Склонившись
вплотную ко мне, он прошептал:
     - А ты, трубадур, что об этом думаешь? Предпочитаешь  бренчать на лютне
для своей  леди или не прочь  вспомнить, как  горячит  кровь веселый  ночной
набег?
     И я ответил:
     - Не  прочь. Но если охотиться, то на крупного зверя. Например, такого,
как граф Норфолк.
     Гуго захохотал.
     - О, еще  бы! Прекрасные глаза саксонки стоят того, чтобы отделаться от
ее совратителя. Что ж, выпьем и за это.
     Похоже он также знал, что связь Гиты и  Эдгара возобновилась.  И зря  я
обольщался, считая,  что  моей леди  удается сохранять  в  тайне  свое новое
падение.
     Мы сдвинули  кружки  с  приятелями  Гуго. Их  было семеро,  и  все  они
оказались  веселыми малыми. Посыпались шутки, рекой полился  эль, и я словно
вернулся в свою бесшабашную  юность,  где не  было боли, тоски и безответной
любви.
     Однако  и  среди  общего веселья Гуго  не  прекращал  время от  времени
поглядывать на дверь харчевни.
     - Ты кого-то ждешь?
     - Скоро узнаешь. А пока... Эй, друзья, клянусь шпорами Святого Георгия,
этот парень поет  не хуже трубадуров из Аквитании. Пусть кто-нибудь принесет
лютню, и увидите, что он посрамит любого из этих южан.
     Бог  весть  откуда  появился инструмент. Почему бы  мне и не  спеть? Не
возвращаться же к Утрэду и его унылой родне...
     Когда опустела очередная кружка, я ударил по струнам:
     Хорошо сидеть в трактире.
     А во всем подлунном мире -
     скука, злоба и нужда.
     Нам такая жизнь чужда
     Задают вопрос иные:
     -Чем вам нравятся пивные?
     Что ж! О пользе кабаков
     Расскажу без дураков.
     Мои  слушатели, ухмыляясь, придвинулись поближе. Лихой напев раззадорил
их, да и меня заодно.
     Собрались в трактире гости.
     Этот пьет, тот - мечет кости.
     Этот - глядь - продулся в пух,
     У того - кошель разбух.
     Все зависит от удачи!
     Как же может быть иначе?!
     Потому что нет средь нас
     Лихоимцев и пролаз.
     Вокруг нашего столика стали  собираться  завсегдатаи  харчевни. Кое-кто
приплясывал.  Приятели Гуго пытались подпевать,  а один из них, уловив ритм,
ловко отбивал такт, постукивая кружкой о кружку.
     Пьет народ мужской и женский,
     Городской и деревенский,
     Пьют глупцы и мудрецы,
     Пьют транжиры и скупцы.
     Пьют монахиня и шлюха,
     Пьет столетняя старуха,
     Пьет глухой и дряхлый дед, -
     Словом, пьет весь белый свет!
     Внезапно я почувствовал, как на мое плечо легла рука Гуго.
     - Довольно, Ральф. Ты славно нас потешил, но пока хватит.
     Я   поднял  на  него  недоумевающий  взгляд,  а   слушатели  недовольно
загалдели. Кто-то  крикнул, что выставит  нам  бочонок  лучшего  вина, какое
найдется у хозяина, если я  потешу их новой песней, но рука Гуго по-прежнему
сжимала мое плечо, а его взгляд был суров.
     - Достаточно, трубадур.
     Я отложил лютню, дивясь, как быстро опять попал под влияние Гуго. Но ни
обиды, ни настороженности не было - только любопытство.
     А  через миг,  когда  недовольные  слушатели разбрелись, приятели  Гуго
потеснились, давая место за столом еще одному гостю. Вернее - гостье. Потому
что  когда она  приподняла капюшон,  скрывавший  ее  лицо,  я узнал  графиню
Бэртраду Норфолкскую.
     Я опешил.  Сиятельная  графиня,  поздним вечером  в  захудалом  кабака,
причем в мужской одежде - грубых штанах, куртке из буйволовой кожи в плаще с
капюшоном мужского покроя!
     - Рада удостовериться, что так пленявшее меня некогда искусство все еще
не угасло, мой Ральф.
     Она  улыбнулась,   не   размыкая  губ,  отчего  улыбка  показалась  мне
напряженной. Так оно  и было  -  леди Бэртрада  не  ожидала увидеть  меня  в
обществе своих людей. А то, что все они были ее людьми, я понял уже по тому,
как они держались с ней.
     - Как ты объяснишь это, Гуго?  Разумеется, я неописуемо  рада встрече с
Ральфом де Брийаром, и уж тем более не в свите леди Гиты Вейк. Но ведь ты из
ее людей, Ральф?
     Гуго дружески обнял меня за плечи.
     -  Отныне  он наш,  миледи.  Этот  парень  давно  уже  понял,  что  его
саксонская красавица достанется  ему  не ранее второго пришествия. Во всяком
случае, пока жив Эдгар, - добавил он, понизив голос.
     Я вздрогнул.
     Так  вот  зачем собрались эти люди! И графиня  с ними.  Неужели она так
люто ненавидит супруга, что готова пойти не убийство? Но ведь и  я желаю его
гибели - а значит я с ними.
     Странное  дело - я  встретил Гуго сразу же после того,  как обратился с
мольбой к  святому Эдмунду. Это верно, как и то, что я жив, а значит  в этой
встрече - рука провидения.
     Кажется, Бэртрада  понимала,  что творится у меня  в душе.  Склонившись
через стол, она мягко положила руку на мои сцепленные в замок, побелевшие от
напряжения пальцы.
     - Мы с тобой  оказались  в равном положении - я, супруга графа, и  ты -
человек, которого в Норфолке уже  привыкли  считать женихом  Гиты  Вейк.  Не
вернись  Эдгар  так скоро  с  Востока,  я бы не  удивилась, если  бы еще  до
Рождества леди из фэнленда сменила имя на де Брийар.
     - Но ведь она никогда не была у вас в чести, миледи, - сухо молвил я.
     Бэртрада  какое-то  время  молча наблюдала, как оседает пена в кружке с
элем.
     - А с какой  стати мне было осыпать ее милостями? Разве я не испытывала
боль, узнав, что Гита  Вейк спала  с Эдгаром Армстронгом уже после того, как
состоялась наша с ним помолвка? Но куда горше сознавать, что она по-прежнему
отнимает его у меня. Я ведь не глупа, и все вижу.
     Ее голос дрогнул.
     -  Его  постоянные  отлучки  по  ночам,  его  счастливый вид,  болтовня
челяди.... А главное - унизительная жалость в  глазах тех, кто знает  меня и
сочувствует моему положению. Ничего худшего не придумать!..
     Бэртрада прижала перчатку к глазам, промокая слезу.
     Я  молчал.  О, мне  тоже  было знакомо  это  оскорбительное  сочувствие
домочадцев в Тауэр Вейк. И даже  Гиты,  которая пользовалась моими услугами,
отправляясь на свидания с мужем той женщины, что сейчас плакала передо мной.
     Гуго Бигод твердо проговорил:
     - Не нужно  слез, Бэрт, радость моя. Придет  день  - и  мы отомстим  за
тебя. Этот сакс заплатит за все.
     -  Ты  не  понимаешь,  о  чем  говоришь,  Гуго.  Этот  сакс  достаточно
могуществен, чтобы поступать  так, как ему заблагорассудится.  Он изо  дня в
день топчет мою честь и честь женщины, которую многие в Норфолке по сей день
считают невестой Ральфа де Брийара.
     -  Не будь  вы  женой Эдгара  Норфолкского, - хрипло начал я,  - мне бы
нашлось, что сказать по этому поводу. Но вы его супруга, вы любите его...
     -  Я?  -  она  брезгливо  поморщилась.  -  Эдгара  Армстронга?  Клянусь
Пресвятой Девой, было время,  когда  я действительно любила его.  Настолько,
что своей волей сделала  его зятем короля Англии и могущественным графом. Но
что я  получила взамен?  О  нет, я  ненавижу и  презираю его настолько,  что
готова собственноручно расправиться с ним!
     По моей спине пробежала дрожь.
     -  Спокойнее,  Бэртрада, -  быстро  вмешался  Гуго. -  Не забывайте  об
осторожности.  Вы должны помнить, что Ральф  однажды уже  выступил в  защиту
графа. И вряд ли ему понять причины вашего гнева.
     - Отчего  же? Справедливость вынуждает меня принять сторону обманутой и
оскорбленной  женщины.  Больше того  -  двух  женщин.  И  когда  вы, миледи,
говорите, что готовы расправиться с графом - понимаю вас всей душой.
     Ее темные глаза сузились.
     -  Ты,  Ральф, наверняка был  бы рад, если  бы я  избавилась от Эдгара.
Загребла жар своими руками, а ты бы воспользовался плодами моих усилий.
     Я судорожно сглотнул.
     -  Не  это я имел в виду. Я готов сделать  все необходимое, чтобы Эдгар
больше не мешал ни вам, ни мне.
     За столом воцарилась тишина. Внезапно один из людей Гуго проговорил:
     - Если этот парень с потрохами наш,  то пусть докажет это, отправившись
с нами на ночную охоту.
     Гуго взглянул на меня.
     - Это справедливо. Тем более, что однажды он уже взбунтовался.
     Я  ни секунды  не колебался,  давая согласие.  Более  всего  мне сейчас
хотелось быть с ними.
     Потому что мы были едины в своей ненависти к Эдгару Армстронгу.
     ?
     Я не слишком отчетливо помню  все, что происходило дальше. Выпито  было
немало, да и нечего тут особенно помнить.  Угрызений совести я не испытывал,
ибо люди, на которых мы  напали,  оказались презренными евреями  и к тому же
жалкими трусами. К утру их тела наверняка  занесло мокрым снегом, а с ними и
наши следы. Гуго знал, как  провернуть дельце,  чтобы уйти с добычей целым и
невредимым.
     Одним  словом,  ночка выдалась не из легких и, должно быть, вид  у меня
был неважный, когда на другое  утро я отыскал дом,  где меня поджидал Утрэд.
Оглядев меня  исподлобья,  воин  проворчал,  что вчера  разыскивал меня,  но
выяснил только, что меня видели в одной из харчевен, распевающим и кутящим в
веселой компании.
     Я  подтвердил  - было  дело.  Как и  то, что остаток ночи  я со  своими
собутыльниками провел в одном из притонов разврата. Изрядно повеселились.
     Утрэд подозрительно взглянул на меня.
     -  Вижу, что изрядно.  Видать,  не  пользу тебе  пошло  паломничество к
святым мощам. Что это у тебя рукав в крови?
     Я солгал, что  в темноте отбивался от  бродячих псов. Эти твари  совсем
обнаглели, и  пришлось  зарубить пару-другую. Удивительно, как легко  далась
мне эта незатейливая ложь.
     Вечером  я снова присутствовал  на службе в  соборе,  но вскоре в толпе
прихожан ко мне  незаметно приблизился один из людей  Гуго и велел следовать
за  ним.  Прямо из собора  мы  отправились  в  загородную  резиденцию аббата
Ансельма, где находились и апартаменты, отведенные леди Бэртраде.
     О,  графиня  устроилась там на славу! Гобелены почти полностью скрывали
кладку  стен,  широкие  доски  пола  тщательно выскоблены  и натерты воском,
повсюду резная мебель,  в камине пылают  ароматные  вишневые  поленья.  Леди
Бэртрада в  длинном  лиловом платье с  пышно подбитыми рыжей  лисой рукавами
приветливо встретила меня,  велев пажу подать подогретого вина с пряностями.
В  покое уже  находились  Гуго  Бигод и аббат Ансельм,  как оказалось, также
посвященный во все. Именно он и начал разговор.
     Странно  было слышать  такие  вещи  от  духовного  лица. С первых  слов
преподобный  объявил  пресечение земного  пути  закоренелого  грешника графа
Норфолка делом, угодным Богу и Святой Церкви. Упомянул он также и о том, что
Гита Вейк  некогда являлась его подопечной, и  ему  было горько  узнать, что
Эдгар толкнул на стезю порока неопытную юную душу. В случае, если Эдгара  не
станет, опекунство вновь вернется к аббату, и уж он позаботится о том, чтобы
она  обрела  достойного  супруга  в  моем  лице. Но  для  начала  необходимо
избавиться от того, в ком корень всех бед.
     -   У   вас   есть   план?   -   спросил    я,   выслушав   пространные
разглагольствования преподобного.
     Леди Бэртрада поднялась и стремительно заходила по покою.
     -  Прежде Эдгар часто  разъезжал  в одиночку, - проговорила  она.  - Но
из-за участившихся грабежей стал осмотрительнее и  редко отправляется в путь
без  сопровождения.  Однако я знаю,  что порой он  выезжает и в одиночестве.
Только тогда, когда направляется к ней.
     В ее  голосе зазвенело бешенство, и я насторожился. Преподобный Ансельм
и даже Гуго ничего не имели против леди Гиты, но Бэртрада... она не может не
испытывать к сопернице ненависти.
     Графиня между тем продолжала:
     - Можно  было  бы  подстеречь Эдгара, когда он едет  на свидание.  Но я
знаю, как осторожен и проницателен мой супруг. Малейшая оплошность вызовет у
него  подозрение.  Поэтому  надеяться на счастливый  случай или  действовать
наугад мы не можем. Если бы ты, Ральф, сумел проследить за Гитой и выяснить,
где проходят их свидания...
     Графиня старалась говорить спокойно, но дрожь в голосе выдавала ее.
     Сейчас она стояла у камина, и  пламя ярко освещало ее фигуру. На голове
Бэртрады была плоская шапочка, украшенная  рубинами, и  края вуали отягощали
те же каменья. В отблесках огня эти рубины вспыхивали темно-багровым светом,
придавая красоте этой женщине нечто адское.
     Я невольно опустил взгляд. Только теперь  я мог оценить, какого врага в
лице графини Норфолкской приобрела Гита Вейк.
     - Миледи, я могу помочь вам. Но я должен быть уверен,  что леди Гите не
причинят ни малейшего вреда.
     Бэртрада понимающе  кивнула  -  по  алым  каменьям на  ее  вуали прошло
мерцание..
     -  О,  разумеется.  Клянусь  -  ты  получишь  свою  невесту  в  целости
сохранности. Такой, как она и была.
     Звучало это странно. Что может означать "такой, как она была"?
     Про  себя я  поклялся, что  не допущу, чтобы моя  госпожа столкнулась с
графиней  или  убийцами ее  любовника. Что же до самого  Эдгара... Он всегда
являлся в любовное гнездышко задолго до появления Гиты.
     Больше не колеблясь, я назвал место, где происходили их встречи.
     Бэртрада оскалилась в усмешке. Багровый отблеск рубинов придал ее зубам
розоватый оттенок и казалось, что они словно в крови..
     - О, я должна была  догадаться! Охотничий домик  в фэнах...  Однажды мы
остановились  там на привал, когда вместе охотились в тех  краях.  Как давно
это было!..
     В  последнем восклицании графини  неожиданно  прозвучала тоска.  Должно
быть,  было  время, когда  она и  в самом  деле любила мужа.  Гуго прекратил
полировать перчаткой пряжку на рукаве и взглянул на Бэртраду с насмешкой.
     - - Ого, Бэрт, и у тебя о том месте остались приятные воспоминания?
     Она вздрогнула.
     - Ты глупец, Гуго! Просто дурак!
     - Аминь! - засмеялся он.
     Бигода  всегда  только  веселила  ее ярость.  Но потом  он  сразу  стал
серьезен и  они стали уточнять, где  это место, справляться,  помнит  ли она
туда путь. Аббат же повернулся ко мне.
     -  Теперь, сэр Ральф, вам остается только  дождаться, когда  леди  Гита
соберется в  это пристанище разврата,  и  подать сигнал.  Если  не ошибаюсь,
неподалеку  от указанного  места расположен  подвластный аббатству небольшой
Саухемский монастырь. На это время там обоснуются сэр Гуго Бигод и его люди,
якобы прибывшие на богомолье. Вы согласны с таким планом?
     Если я и промедлил с  ответом, то только по одной причине: до сих пор я
полагал, что  именно мне предстоит  убить Эдгара. А теперь эти люди намерены
обойтись без  меня. С одной стороны, меня это устраивало, но с другой - нет.
Чужая рука покарает совратителя, а я даже не буду присутствовать при этом. И
мне не удастся взглянуть в глаза  графа перед  смертью.  Однако мои  руки не
будут запятнаны  кровью, и я не  окажусь в своре убийц, толпой нападающих на
одинокого  всадника.  И самое главное  - я так  смогу проследить, чтобы Гита
находилась подальше от охотничьего домика и уберечь ее от этих волков.
     И все же я испытывал липкое отвращение к себе.
     - Вы колеблетесь, сын мой? - донесся до меня вкрадчивый голос аббата.
     Я  вздрогнул  от  неожиданности.  Что ж,  начав вести  борозду,  нечего
оглядываться.  Я знал, с  кем  имею  дело,  и  однажды  уже имел возможность
отведать, чем грозят подобные колебания. И разве я не хотел  того же,  что и
они?
     - Нет, отче. Я обдумываю,  как  все исполнить так, чтобы не  навлечь на
себя подозрений.
     Заплывшие жиром глазки Ансельма холодно блеснули.
     - Весьма похвальная рассудительность. А теперь,  дети мои, нам  следует
еще раз обсудить все детали.
     ?
     Когда весна наступает столь  стремительно,  в фэнах всегда прибавляется
работы.  Пустоши  набухают  от  влаги,  все  вокруг   заполняется  водой,  и
необходимо  неусыпно  следить  за  водоотводными  каналами и дамбами,  чтобы
паводок не захватил низинные пастбища.
     Я мотался по поручениям, старался как  никогда быть полезным, руководил
людьми на ремонте гатей, ездил  проверять амбары или смотреть не затопило ли
дальние  выгоны.  Уставал безмерно, как Ной на  строительстве ковчега. Гита,
видя  мое  старание,  была мила  и  заботлива со  мной,  а Милдрэд... Я ведь
говорил, что очень привязался к малышке и сколько же  радости доставляла мне
ее  возня и непосредственность. И каким бы я не был уставшим, я почти каждый
вечер, когда она вскарабкивалась ко  мне на кровать, рассказывал ей истории,
дурачился, даже  выслушивал ее  долгие  непонятные истории, пока не  начинал
дремать под детский лепет, улыбался уже засыпая.
     Вряд  ли  кто  заметил  перемену  во  мне.  Я  и  сам  словно  забыл  о
намечавшемся и от этого мне было только легче. К  тому же Гита пока словно и
не спешила на очередное свидание, не зная, что этим продлевает жизнь  своего
любовника.  Но  вряд  ли  они смогут оставаться долго без встреч. Особенно в
такую весну, когда воздух так прогрет, когда утренний туман быстро  исчезает
под лучами  солнца, когда голубые  заводи фэнов искрятся, а  перелески стоят
словно в  зеленоватой  дымке  от полопавшихся почек. И повсюду, куда ни кинь
взор, там  где ранее лежали серые  тяжелые снега,  ныне  поднимаются  сочные
высокие травы.
     Наконец однажды  Гита велела нагреть  воды для купания, а  Эйвота стала
накладывать уголья в тяжелый утюг и раскладывать на гладильной доске голубое
блио миледи. Как всегда в таких случаях Гита словно светилась некой радужной
радостью, игриво тормошила дочь, все время смеялась, что-то напевала. На мне
в тот день была обязанность съездить проследить, как обстоят дела с окотом в
овчарнях, но я  все же спросил  Гиту, когда она собирается  ехать и когда ей
понадобится моя помощь. Я уже привык сопровождать ее в этих поездках, она не
почувствовала в моих словах никакого подвоха, просто ответила, что поедет не
ранее, как на закате. При этом она все же избегала глядеть мне в глаза, хотя
в  башне давно все  поговаривали о том, что я навещаю  вдову  перчаточника в
Даунхеме.
     Я обещал вернуться к намеченному часу и, оседлав мерина, покинул башню.
Кроме овчарен,  мне надлежало поспеть еще и в Саухем, где томился в ожидании
Гуго Бигод со своими людьми.
     В это весеннее время езда в фенах  - дело непростое. Я  так  торопился,
что  когда  показался  Саухемский  монастырь,  и  мой  мерин,  и я  сам были
забрызганы грязью с ног до головы.
     Леди Бэртрада уже была  там - ведь именно  ей предстояло указать путь к
охотничьему  домику.  И  пока  я беседовал  с  Гуго,  графиня  пристально  и
нетерпеливо  смотрела на  нас с галереи, опоясывавшей монастырский дворик. Я
не  поворачивался к ней, но в который раз повторил клятву сделать все, чтобы
леди Гита сегодня не попала на остров посреди лесного озера.
     Я размышлял  об  этом и тогда, когда возвращался. Я мог бы солгать, что
столкнулся с  посыльным Эдгара, и  тот  передал, что граф отменил  свидание.
Однако впоследствии  это бы вызвало  подозрения. Мог попросту  учинить некий
спектакль на болотах -  скажем,  угодить в  заводь или сбиться  с  пути, что
задержало  бы  нас с  Гитой, а  тем  временем уже все было  бы кончено. Гуго
опытен  и  не  станет мешкать  на  месте  преступления. В  крайнем случае  я
остановлю ее,  вновь  заговорив  о  своей  любви  и отчаянной надежде...  Да
поможет мне святой Эдмунд, но госпожа моего сердца не должна оказаться в эту
ночь в доме на острове!
     Я вернулся в Тауэр Вейк как раз на закате,  и первое, что мне бросилось
в  глаза на конюшне -  Снежинка леди Гиты  еще  не  была  оседлана. Неплохо,
значит у  меня есть  возможность на некоторое время задержать госпожу, ибо я
весь промок и грязен,  как пес. Но уже идя  по насыпи к  башне,  я  встретил
Труду, которая сообщила, что леди Гита  была вынуждена срочно отправиться  в
Ньюторп.
     Я  опешил,  а  служанка  поведала,  что  из  Ньюторпа  прибыл  гонец  с
сообщением, что  в усадьбе случилось худое.  Сэр  Альрик, будучи  во  хмелю,
тяжко  избил жену,  и она послала  за Гитой,  дабы та  оказала  ей помощь  и
поддержку. Поэтому миледи вместе  с Утрэдом отправились на  лодке в Ньюторп,
да еще и маленькую Милдрэд прихватили.
     -  Но зачем же  она  взяла дочь? - спросил  я,  и меня охватило  дурное
предчувствие.
     Труда невозмутимо пожала плечами.
     - Или сам не  ведаешь,  куда  миледи отправится,  когда в Ньюторпе  все
угомонятся? Отец давным-давно не видел свое дитя.
     Я стремглав бросился к конюшне. Хвала святому Эдмунду, моего мерина еще
не успели  расседлать.  Прыгнув  в седло, я понесся  во весь дух, все еще не
теряя надежды, что события в Ньюторпе задержат Гиту до моего прибытия. Элдра
была  ее  подругой, и как  бы ни торопилась моя госпожа, она ее  не оставит,
пока не решит, что та в безопасности.
     Моя лошадь была  утомлена  скачкой в Саухем  и обратно, и  путь заводям
фэнов в сумерки давался ей с трудом. Дважды мы проваливались  в топь, дважды
из-за  разлившихся озер мне приходилось  сворачивать и продвигаться  кружным
путем.  Лучше  бы  я  воспользовался лодкой.  Но  теперь,  когда на небе уже
зажигались  звезды, а в  низинах  скапливался туман, поздно  было думать  об
этом.  Оставалось  только  браниться  сквозь  зубы,  нахлестывая  измученную
лошадь, и проклинать собственную непредусмотрительность.
     Уже совсем стемнело, когда  я заметил тусклые отблески света в усадьбе,
окруженной частоколом. Копыта  мерина  прогрохотали по подъемному  мосту. Ко
мне тут же бросился мальчик-слуга, ловя поводья.
     - Леди Гита еще здесь? - задыхаясь, спросил я.
     - Да, сэр. Они в доме  с миледи Элдрой. А  ее воина ранил мой господин.
Совсем спятил, третью неделю пьет без просыпу, а ведь когда трезвый - лишний
раз и раба не стегнет... Но сегодня...И утром буйствовал, и когда леди  Гита
приехали. Хвала Господу, Утрэд поспешил вмешаться. Теперь хозяина связали, и
он спит в подполье.
     Я  пропускал  мимо  ушей  болтовню чумазого  подростка.  На меня  вдруг
навалилась чудовищная усталость. Ступив на землю, я уперся ладонями в колени
и застыл, слушая, как тяжело стучит сердце. Слава святому Эдмунду - Гита еще
здесь.
     Справившись  со  слабостью, я стал не  спеша  подниматься  по  наружной
лестнице.
     Усадьбу  Ньюторп пришлось совсем недавно восстанавливать  после пожара,
поэтому стропила большого зала еще не  успели  почернеть от копоти. В центре
слабо тлела груда  угольев  в очаге.  Челядь  уже спала,  расположившись  на
соломенных тюфяках  вдоль  стен, а в дальнем конце я увидел леди  Элдру. Она
сидела  на  лавке,  опуская  полотно  в  стоявшую  пред  ней  чашу  и  затем
прикладывая его к лицу. Рядом с нею  молодая женщина что-то толкла в ступке,
однако даже в полумраке я сразу понял, что это не леди Гита.
     Я торопливо направился к женщинам.
     - Примите мои соболезнования, леди Элдра.
     Она  взглянула на меня, на миг  отстранив от  лица пропитанную какой-то
остро  пахнущей эссенцией  ткань.  Этого  мгновения было  достаточно,  чтобы
увидеть ее отекшее лицо и кровоточащие рубцы на скуле и над бровью.
     -  Сэр  Ральф,  -  глухо,  но учтиво проговорила  Элдра. - Не  смотрите
так...Муж имеет  право  наказывать жену. Мне бы  только  понять,  в  чем моя
вина... Недаром Гита говорила, что не всю правду можно сказать мужчине. Даже
горячо любимому.
     - А где же сама леди Гита?
     Элдра знаком показала служанке, чтобы та проводила меня. Следуя за ней,
я поднялся на галерею и вошел  в небольшой покой. Но и тут Гиты не было - на
лежанке распростерся  Утрэд. При виде  меня он приподнялся, покрывавшая  его
овчина сползла, и я увидел, что его рука и плечо перевязаны.
     -  Видал, какие  дела,  Ральф, - криво  усмехнулся  воин.  -Альрик  так
разбушевался, что своих не узнавал.  Я  хотел было разоружить его, но и  мне
досталось. Пока челядь всем скопом не навалилась на хозяина - только тогда и
связали, словно бесноватого.
     Я сочувственно поцокал языком.
     - А где леди Гита и маленькая Милдрэд?
     - Для всех они здесь, в Ньюторпе, - откидываясь на  подушки, проговорил
Утрэд. - Да ты и  сам  догадываешься, Ральф.  Когда Альрика  уняли  и миледи
приготовила снадобье для леди Элдры, она  забеспокоилась, и хозяйка, видя ее
нетерпение,  сама велела  ей  отправляться. Теперь  обе  вернутся  только на
рассвете.
     Я  стоял  ни жив  ни мертв. Слова Утрэда эхом отдавались в моем  мозгу.
Элдра сама предложила Гите ехать... Вернется на рассвете... О небо!
     Я стремительно бросился в зал.
     - Леди Элдра, ради всего святого, когда уехали Гита с дочерью? Говорите
скорее!
     Она поверх приложенного к лицу полотна удивленно смотрела на меня. Я же
весь  дрожал, дергался. Схватил  ее  за плечо, тряхнул,  отпрянул, когда она
застонала. А я все говорил, спрашивал, требовал...
     Я  только понял,  что  уже почти  час назад человек  Элдры отвел Гиту с
малышкой  к  протоке, которая  течет  к заводям. Там они сели в лодку и... Я
почти кричал, чтобы мне показали, где эта протока, говорил, что и  мне нужен
челнок. Меня всего трясло.
     В проводники мне дали того чумазого  паренька, который встречал меня на
въезде  в усадьбу. И мы  с ним  почти  побежали  по лугу к дальним зарослям,
причем я  трижды  упал в  темноте,  похоже повредил лодыжку,  скакал кривыми
скачками за  провожатым, пока  мы не миновали заросли и под ногами захлюпала
вода.
     Я  плохо помню, где оставил  мальчишку, вспомнил  о нем, только  когда,
вскочив в плоскодонку и проплыв уже  достаточное расстояние,  стал понимать,
что не очень ориентируюсь в этих местах и не уверен,  что знаю прямой путь к
охотничьему  домику. Поначалу я  стал  окликать паренька, потом,  так  и  не
расслышав   ответа,  стал  налегать  на  шест  в  надежде,  что  эта   узкая
изгибающаяся протока  выведет меня, куда надо. Тщетное упование!  Уже  через
пол  часа   я  окончательно  заблудился,  кружа  среди  поросших  тростником
островков, где не было  ни жилья, ни огонька, ни души. Только пелена тумана,
да хлюпанье  воды.  И  тогда я стал кричать, звать кого-то,  плакать, клясть
Святого Эдмунда. Я был в отчаянии.
     Лишь когда я налетел носом лодки на какую-то мель и свалился в воду, ее
холод   несколько  остудил  меня.  Я   вновь  залез  в   лодку,   постарался
сосредоточиться. В конце концов леди Бэртрада ведь обещала, что Гиту оставят
такой же как и была. То есть не причинят  ей вреда. Но отчего-то эта фраза -
"такой же  как и была" - сейчас казалась мне особенно подозрительной. Ну  да
ладно, ведь и аббат Ансельм обещал отдать мне Гиту. Но, сейчас я не верил ни
единому их слову. Как вообще можно  было поверить  людям, связанным  с  Гуго
Бигодом?  С  Гуго, который  способен на любую подлость.  Да  что за отупение
наслал на меня саксонский святой, что я решился на союз с этими людьми?
     И  все же я пытался  взять  себя в руки. Решил, что не стоит  без толку
кружить среди  островов, стоит выбрать более менее широкое русло и, плыть по
нему. Так  рано  или поздно  я  доберусь до  какого-нибудь жилья,  а там мне
укажут  путь.  Вот  только сколько это займет времени? Как скоро  люди  Гуго
доберутся до дома на острове? Я надеялся,  что Бэртрада давно посещавшая это
обиталище в фэнах, не сразу сможет проводить их туда в темноте. А до темноты
они навряд ли покинут  Саутхемскую обитель,  чтобы  не привлекать внимания к
своему отряду.
     Наконец я заметил  впереди  огонек и налег  на шест так, что  затрещали
мышцы спины и плеч.
     Увы, это  оказался всего лишь  костер перед шалашом ловцов  угрей. Те с
удивлением уставились  на  меня, но,  к моему  разочарованию,  и  слыхом  не
слыхивали ни о каком охотничьем домике графа.  Тогда я спросил  их  о церкви
Святого Дунстана - уж оттуда-то я найду дорогу с завязанными глазами,  и эти
лохматые оборванцы с готовностью закивали головами. Один из них, видя, что я
утомлен  до  последнего  предела, даже  предложил  провести  туда мою  лодку
кратчайшим путем.
     Оборванец  взял у  меня  шест, а я без сил  опустился на дно  челнока и
свесил  голову. Этот безумный день с его постоянным  напряжением  и тревогой
совершенно измотал меня. И  едва  мне  удалось расслабиться, положившись  на
ловкость ведущего лодку жителя фэнов,  со дна моей души  начало  подниматься
знакомое ленивое безразличие.
     Зачем я все это делаю?  -  спросил я себя. Не  предоставить ли событиям
идти  своим чередом?  Разве эти двое -  Эдгар и Гита, грешники, забывшие обо
всем  ради своей  похоти, не заслужили наказания?  И можно ли  противостоять
судьбе?
     Сейчас вдали  покажется  силуэт  церкви  Святого Дунствана. Нет  ничего
проще, чем попросить приюта  в  доме  отца  Мартина  и сладко  выспаться  на
тюфячке в тепле у торфяного очага. Но  уже в следующее мгновение я проклинал
себя за эти мысли. Я и только  я заварил эту  кашу, и если Гита и Эдгар были
виноваты кругом, то причем тут малышка Милдрэд? Ведь это безгрешное и чистое
дитя, и  что бы ни случилось с ее родителями, сама она не должна пострадать,
как это уже однажды случилось с Адамом.
     Я  с содроганием  вспомнил  розоватый отблеск  рубинов на  мелких зубах
графини. Леди Бэртрада не остановится ни перед чем.
     Мой проводник вел лодку скоро и умело.  И вскоре он уже указывал мне на
кровлю церкви с крестом, словно парящим над прядями тумана.
     Хвала небесам! Я принял у лохматого жителя фэнов шест и направил челнок
знакомым путем. Мои ладони горели - наверное я в кровь содрал с них кожу, да
и  поврежденная  нога мучительно  ныла. Но я не могу  мешкать ни  минуты,  я
должен первым  попасть  на  остров и  предупредить Гиту  и графа о  страшной
опасности.
     Казалось, я плыву в тумане и  тьме  от сотворения мира, и  когда сквозь
белесую мглу замерцал  свет, я едва не разрыдался. Мои силы  были на исходе,
шест  выскальзывал  из  рук,  и в  довершение  всех  бед  я  зацепил  днищем
плоскодонки полузатонувшую корягу, и мой челнок дал течь.
     Но озер вот оно, рукой подать. Я причалил к берегу и, хромая, преодолел
узкий  перешеек,  отделявший  протоку  от  зеркала  озерной  воды.  Здесь  я
остановился и замер, прислушиваясь.
     Все спокойно. Если еще не случилось худшее, я успел.
     Оконце в охотничьем домике светилось желтым светом. Я задержал дыхание,
вошел в  воду  и  беззвучно,  как выдра, поплыл к заросшему  высокой  травой
берегу острова.  Холодная вода отняла последние  силы, моя  стеганая  куртка
напиталась влагой, сапоги разбухли и тянули ко дну.
     У берега я вцепился в ветви куста,  росшего на самом берегу, и выбросил
свое отяжелевшее тело на сушу. Затем, хромая, бросился к  дому,  и навалился
на дверь. Она  не  поддалась  - и  тогда я  заколотил в  нее что было силы и
неистово закричал.
     Дверь распахнулась столь неожиданно, что  я едва не рухнул через порог.
Передо мной, загораживая проход, стоял Эдгар. Он был обнажен  до  пояса, его
рука сжимала меч.
     - Ральф? Какого дьявола!
     Я же  в первый миг слова не мог вымолвить,  только  задыхался. Каким-то
отголоском  сознания  отметил,  что  это  пристанище  любви,  такое  обычное
снаружи,  внутри настоящий богатый покой. Драпировки,  меха, резьба.  Очаг с
навесным  колпаком  в  углу. При его  свете  я увидел взволнованную Гиту. Ее
распущенные волосы сияли, она машинально натягивала на плечи  расшнурованное
блио. Смотрела на меня изумленными огромными глазами.
     - Скорее!.. - выдохнул я. - Надо уходить.
     Тут мой взгляд  упал на колыбель у стены. Милдрэд спала как  ангелочек,
раскинув  ручки.  И  вид  этой спящей  беспомощной невинности  вызвал у меня
слезы. Как я мог подвергнуть опасности это милое, такое дорогое мне дитя?
     - Надо немедленно уходить, - вновь повторил я. Хромая кинулся к спящему
ребенку,  по  пути опрокинул  низкий столик с  яствами. Когда уже протянул к
девочке руки, меня остановил Эдгар.
     - Что все это означает? Как ты нашел нас здесь?
     - Потом. Сейчас нельзя терять ни минуты. В любое  мгновение здесь могут
появиться наемные убийцы!
     - Убийцы? Да кто посмеет, разрази меня гром! Я хозяин в этом краю.
     Нелепая самонадеянность! От досады я заскрипел зубами, но Гита уже была
рядом с дочерью.
     - Живее, Эдгар. Сейчас не время  для  объяснений. Без причины Ральф  не
появился бы здесь.
     Теперь  только   действовать.  Эдгар,   подхватив  кое-что  из  одежды,
направился к выходу из дома. И уже в дверном проеме замер, напрягшись.
     - Поздно!
     Несколько лодок, заполненных  вооруженными людьми,  возникли из тумана,
как адские призраки, и уже приближались к  острову.  Завидев нас, люди в них
перестали таиться, завопили и забряцали оружием.
     Я молча вынул  меч  и встал плечом к плечу рядом с Эдгаром. Я  совершил
подлость, но теперь сделаю все, чтобы искупить вину. Я  буду биться вместе с
этим   человеком,  которого  ненавидел,  буду  биться  за  женщину,  которую
боготворю, за ребенка, которого полюбил. Все равно пощады никому не будет.
     -  За мной! - вдруг воскликнул Эдгар и ринулся прочь,  увлекая за собой
Гиту  с  ребенком. Хромая  и спотыкаясь, я поспешил  следом.  Мы  промчались
сквозь подлесок и оказались на противоположной стороне  острова. Там, в тени
нависающих над водой кустов, была привязана лодка.
     - Скорее, ты успеешь, - велел граф Гите и всего на миг прижал ее голову
к  своей груди и горячо  поцеловал.  - Не медли, любовь моя, спасай дочь.  Я
задержу их.
     И он бросился назад.
     Я попытался помочь Гите сесть в  лодку, но она словно окаменела. Взгляд
ее был устремлен туда, где мелькали огни, слышались крики и звенела сталь.
     - Ради самого неба...- взмолился я.
     Внезапно она повернулась ко мне и протянула спящую дочь.
     - Плыви, Ральф, и возьми с собой Милдрэд. Ты любишь ее - так позаботься
о ней! И скорее, ради Пречистой Девы!
     Я  застыл,  прижимая  к  себе дитя  и  ничего не понимая. А Гита  вдруг
стремительным движением  вырвала мой меч, а затем  толкнула меня в  лодку. Я
покачнулся,  пытаясь  поймать  равновесие с ребенком на руках,  и  едва смог
проговорить:
     - О, нет! Это невозможно!
     Милдрэд захныкала,  почувствовав холод  и сырость. А Гита с неожиданной
силой оттолкнула лодку от берега.
     - Поторопись, Ральф. Я останусь с ним до конца.
     Совсем близко послышался топот ног, треск кустарника. Гита скользнула в
заросли и исчезла.
     Челнок покачивался на мелкой волне, Милдрэд что-то лепетала сквозь сон.
     Всемогущий Боже! Все,  что здесь происходило, случилось по моей вине, и
вот  теперь у  меня  была  возможность  спастись  самому и спасти  дитя той,
которую я обрек на гибель...
     - Ральф... - сонно проговорила  Милдрэд, и ее теплая  ладошка коснулась
моей щеки.
     Я  едва не разрыдался.  А  на берегу метались  темные  силуэты,  оттуда
доносились гортанные вопли. Ждать больше нельзя. Я  усадил  девочку на  носу
лодки.
     - Сиди тихо, цветочек мой. Сейчас я покатаю тебя по озеру.
     Нужно собраться. Теперь я отвечал за ее жизнь и не имел права совершать
ошибки. И  вновь в моих  руках оказался шест, и я налег на него. Плоскодонка
стремительно заскользила по  черной воде, Милдрэд, поджав  колени, восседала
носу, словно маленький эльф.
     Позади грянул хор яростных проклятий. Раздался всплеск, полетели брызги
-  совсем  рядом  в воду угодила пущенная  твердой рукой  стрела. За ней еще
одна, и  еще. Но  берег  близок - сейчас  спасительная  чаща  укроет нас  от
врагов.
     - Ложись на дно, маленькая. Будь умницей.
     Девочка повиновалась. И в  то же мгновение я почувствовал  тупой удар в
спину ниже лопатки
     Я налег на шест, и  словно в ответ  во мне взорвалась сумасшедшая боль.
Но  я не имел права  останавливаться. Я  вел плоскодонку,  глухо рыча сквозь
намертво сцепленные зубы, и воздух обжигал мои легкие, как кипяток.
     И все-таки мне удалось ввести лодку в устье ручья  - я понял это, когда
ветви склонившихся над водой ив стали касаться моего  лица. Я  жадно  хватал
воздух ртом,  а  внутри меня - я чувствовал  это - струилась горячая  кровь,
целые  реки крови, заполняя  все  тело тяжелой,  как  расплавленный  свинец,
массой. Но я не мог  останавливаться, я должен был увезти Милдрэд как  можно
дальше от охотничьего домика.
     Шест в моих руках стал тяжелым, как мраморная  колонна. Я поднимал  его
из воды и вновь опускал с приглушенным стоном. Дальше. Еще дальше...
     Мир вокруг  раскачивался и  пульсировал.  В какой-то миг  я не  удержал
шест,  и он исчез из моих  рук. И тогда я  осел  на дно лодки.  Все мои силы
высосал  туман,  а теперь он,  густой и  белесый,  не давал мне вздохнуть. Я
пошевелился - и лодка закачалась.
     Чудовищная сила опрокидывала меня навзничь, но почему-то я не  мог лечь
и  вытянуться, как того отчаянно требовало мое тело. Что-то мешало, причиняя
нестерпимую боль.
     И только спустя некоторое время я понял сразу две вещи.
     В спине у меня  торчит тяжелая дальнобойная стрела. И это означает, что
со мной все кончено.
     Беспорядочно замелькали, перемежаясь, свет  и тени. Из бесконечной дали
долетел дрожащий детский голосок. Откуда  он, из какой вечности?... Я уже не
сознавал,  где  нахожусь. Мое тело  пронизывал холод, воздух заканчивался, а
вместе с ним иссякала жизнь.
     Но меня это больше не тревожило. Чудесная  легкость  объяла  мою  душу.
Там,  в вышине, в разрыве белесой мглы, открылось бесконечное звездное небо.
И мой взгляд был прикован к одинокой звезде, сияющей на черном бархате тьмы.
Она  была  так   далека  -  недосягаемая  и  неописуемо  прекрасная.  Звезда
удалялась,  уплывала во мрак,  становилась все меньше, и вот  - окончательно
погасла...




     У изгоев нет выбора. Приходится браться  за любую работу,  не  думая  о
достоинстве. И кода я сговорился с льежскими евреями доставить их поклажу из
Фландрии в Восточную  Англию, мне  была  предложена  мизерная  оплата -  ибо
наниматели отлично знали, что имеют дело с человеком вне закона.  Однако  им
был нужен опытный воин,  а мне требовалось  как можно  быстрее покинуть  эту
страну, где псы Генриха Боклерка буквально наступали мне на пятки. Я  должен
был сопровождать их груз до порта Хунстантон в Норфолке, и  несмотря  на то,
что был совершенно  нищ, радовался самой возможности уплыть за море, сбив со
следа охотников за моей головой.
     Однако в Хунстантоне купцы неожиданно отказались заплатить мне даже  те
гроши, что обещали, заявив, что я  должен благодарить  их уже за то, что они
не выдали властям разыскиваемого Гая де Шампера.
     Но не  на  того напали. Я  скрутил парочку  толстосумов  и  надавал  им
оплеух, а  у  их старейшины забрал кошелек.  Жадный всегда платит  вдвойне -
пусть поразмыслят об этом на досуге. А мне в моей полной превратностей жизни
не впервой добывать себе на пропитание разбоем.
     Пока евреи опомнятся и кинутся с жалобой к властям, я буду уже  далеко.
Об  этом я и думал, пришпоривая своего вороного  Моро и направляя  его вдоль
берега моря прочь  от Хунстантона. Моего  скакуна  не  догнать  ни  одной из
местных мохноногих и вислобрюхих лошадок.
     Я ехал ровным кантером? вдоль побережья целую ночь, и утро застало меня
среди  дюн  близ  какого-то  рыбацкого  поселения. Наверняка здесь  найдется
таверна, где я смогу передохнуть и дать отдых коню. К тому  же состояние мое
ухудшалось на глазах.
     Я знал, что со мной происходит. Многие из христиан, побывавших в Святой
Земле, стали  добычей  этой болезни - малярии. Если ты однажды подхватил ее,
она не отпустит тебя до конца дней,  и  время от времени придется переносить
ее приступы. "Три дурных дня" - так еще называют эту хворь. Уже на корабле я
почувствовал  ее приближение. Теперь  же  все  мое  тело ломило,  подступала
слабость,  зубы  постукивали  в  ознобе.  Только усилием воли  мне удавалось
сдерживать приближающийся приступ.
     С лихорадкой мы старые враги и знаем, чего ждать друг от друга. Поэтому
я держался, даже напевал, спрыгивая с седла во дворе захудалой таверны. Лишь
на краткий  миг  я позволил себе расслабиться, прильнув к черному, как ночь,
боку коня и ощутив его знакомое тепло и запах пота.
     Мой  Моро  держался молодцом. Проскакав больше двадцати миль,  он  лишь
слегка вспотел, бока его ровно  поднимались и опускались. Я  ласково огладил
холку коня. Верный друг, самое близкое мне существо...  Сколько мы  пережили
вместе!
     Я гордился  своим вороным - и не только потому, что  он был породист  и
красив.  С Моро меня  связывало нечто большее: доверие и взаимопонимание.  Я
знал, что  он  предан  мне и необыкновенно  умен,  и  платил  ему  заботой и
любовью. Во  всем  мире больше не было никого, кому бы  я мог  отдать  себя.
Если,  конечно, не считать женщину, из-за которой  я лишился всего и которая
все еще снилась мне по ночам.
     Из дверей появился служка таверны.
     - Сэр, вам нехорошо?
     Видимо  еще  что-то  оставалось  во  мне,   беглеце  и  изгнаннике,  от
благородного рыцаря, раз паренек обратился ко мне на "сэр".  Хотя вид у меня
скорее, как у простого солдата: латаный плащ, грубая дубленая куртка обшитая
стальными бляхами. Зато у  меня меч лучшей дамасской стали и дорогой арбалет
у луки  седла.  И не у  всякого  наемника  такой  конь. Мой Моро был  чистых
арабских  кровей, но не  мелким, как силагви,  а настоящий  рослый, поджарый
хадбан.? Я получил его  в подарок, будучи еще пленником эмира Балока. Но это
долгая и грустная  история  и я не стану  ее рассказывать. Скажу только, что
Моро мне достался лишь потому,  что у мусульман есть странные  предрассудки:
они  считают, если у вороного  коня светлая отметина  во лбу, то  это верный
признак,  что  он принесет  гибель хозяину, а  если еще и белые отметины  на
ногах  -  он  наверняка  не  единожды взбрыкнет и  поранит  владельца.  Чушь
собачья. Моро со мной был ласков, как ягненок. Его  быстрота и  выносливость
не  единожды  спасали  меня,  как   тогда,  когда  я  бежал  от  не  в  меру
гостеприимного эмира, так и позже - в песках  Сирии,  на неспокойных дорогах
Европы и особенно во время лова, какой устроили на меня люди сперва  Жоффруа
Анжуйского, а потом короля Англии.
     С тех пор, садясь в седло, я больше никогда не пользовался шпорами. Кто
же станет пришпоривать друга?  На Востоке таких коней считают членами семьи,
а мой преданный Моро... Порой мне казалось, что он не говорит только потому,
что разумные существа не склонны к пустой болтовне.
     О  своем любимце я мог говорить часами. И хотя в тот миг служка таверны
выражал  свой  восторг  вороным,  я даже  не  позволил ему  отвести Моро  на
конюшню. Сам повел коня в сарай, сам обтер, позаботился, чтобы его поставили
в теплое место и задали корма.  О друге всегда лучше позаботиться самому. Но
чего  мне  это стоило в  моем состоянии! При выходе  из-под  навеса меня так
качнуло, что я  не упал, лишь опершись  обеими руками о  колоду для водопоя.
Несколько минут  не мог  разогнуться, лишь  тупо глядел  на свое отражение в
воде. Изможденное темное лицо, провалы  глаз под  густыми бровями, свисающие
космами длинные черные  волосы,  уныло  обвисшие  усы  над губой,  на  щеках
трехдневная щетина. И это я, любимец женщин, щеголь,  всегда  следивший, как
выгляжу,  я, рыцарь  Гай де Шампер,  потомок  прославленного  рода,  некогда
приближенным Иерусалимского короля Бодуэна, гроза караванных путей  Леванта,
а  позже  командир  отряда  телохранителей  римского  кардинала и,  наконец,
возлюбленный императрицы Матильды.  Ныне же  просто усталый, больной путник,
которому  просто  необходимо отдохнуть.  Но  затем  снова  в  путь,  бежать,
скрываться...
     Я мгновенно уснул на соломе  в  углу  таверны, предварительно  попросив
хозяина разбудить меня, когда зазвонят к вечерне?,  но когда проснулся, едва
нашел в себе силы приподняться.
     - Сэр, что-то вы неважно выглядите, - заметил хозяин  таверны. - Может,
кликнуть лекаря?
     Меня трясло от озноба, и в то  же время я обливался потом. Однако  тот,
за  кем охотятся королевские гончие,  не  должен долго  оставаться на  одном
месте. При мне  были  две  фляги  вина, купленные еще во Фландрии, а  доброе
бургундское  -  именно  то, что требуется,  когда  вас  бьет озноб.  Изрядно
отхлебнув, я вскарабкался на  Моро, а затем расспросил хозяина, какая дорога
ведет  к ближайшему  портовому городу. Но едва  отъехав,  я  повернул коня в
совершенно другом направлении. Мне случалось бывать в этих краях, и я решил,
что куда лучше будет углубиться в фэны.  В свое время здесь скрывались целые
армии  мятежных саксов,  а  уж одинокому путнику и  вовсе  не составит труда
затеряться.
     В крохотном  селении я нанял проводника, взявшегося сопровождать меня к
усадьбе Незерби, что  близ  Тэтфорда. Там, должно быть, до сих пор живет моя
сестра Ригина, и  хотя  мы давным-давно  с ней не  виделись,  я мог бы смело
поставить голову против дырявого пенни, что она не откажет мне в помощи. Я и
она - единственные оставшиеся в роду де Шамперов.
     Сестра, кроме  того, была  свояченицей графа Норфолка.  Однажды  я спас
жизнь  этому  малому - в  ту  пору, когда он еще  носил плащ  тамплиера и не
помышлял  стать английским  графом.  А достигнув  власти, он,  в отличие  от
многих,  кого  я  знал,  помнил  содеянное ему  добро.  Мне уже  приходилось
пользоваться его помощью, но  вряд ли он пожелает еще раз рискнуть всем, что
имеет, ради личного врага короля Генриха. Одно бесспорно - Эдгар Норфолкский
достаточно  богат,  чтобы  не  соблазниться  наградой,  назначенной  за  мою
голову...
     Но  сейчас  главное  - уйти  подальше от  побережья, скрыться  в фэнах,
запутать следы. А в дальнейшем... Господь не оставит меня своей милостью.
     Если вам  доводилось  слышать рассказы о  Иерусалимском королевстве,  о
святых  местах  и могучих цитаделях крестоносцев,  то  наверняка  рассказчик
умолчал о тамошней окаянной жаре, о дорогах, где нет ни  деревца, ни  клочка
тени, о  муках жажды, столь сильных, что  трескаются губы и язык прилипает к
гортани. Все это нужно почувствовать на собственной шкуре, и тогда край, где
заводи алеют под закатным солнцем, вода плещется под копытами коня и повсюду
колышется тростник, покажется вам сущим раем.
     Поэтому,  несмотря  на  приступы  озноба,  сотрясавшего   мое  тело,  я
улыбался,  время от  времени отхлебывая из  фляги, и направлял коня вслед за
проводником, прокладывавшим дорогу в тростнике.
     -  Эй  ты!  -  окликнул я поселянина.  - Ты  сможешь  вести меня  когда
стемнеет?
     - Как скажете, господин.
     Смотри-ка,  какое  почтение...  Мне приходилось слышать, что люди  этих
болотистых  краев  промышляют не  только контрабандой, но и разбоем. И  этот
парень не выглядит внушающим  доверие, а я совсем ослаб. И хотя при мне  мой
меч и арбалет...
     Да, именно арбалет мог и пугать провожатого, и пробуждать его алчность.
Это  совсем особое оружие  - бьет  оно гораздо дальше и мощнее, чем  лук,  а
арбалетные болты??  наносят  такие страшные раны, что  сам  Папа признал это
оружие  бесчеловечным и наложил на него запрет.  От этого в  Европе арбалеты
стали еще более популярны, а цены на них взлетели до небес.
     И  разумеется, проводник  не может  не замечать,  что творится со мной.
Меня  бьет жестокая  дрожь, я кутаюсь в накидку  и  в то  же время обливаюсь
потом. Пока я еще держусь в своем седле с высокими на арабский манер луками,
а Моро послушно идет, повинуясь только движениям корпуса и колен, но скоро и
на это у меня может не хватить сил.
     Временами  я погружался в  видения, подобные снам наяву.  Оттого  и  не
заметил, как  село солнце и  в сумраке начал  сгущаться туман.  Порой  вдали
мелькали  едва  различимые огоньки селений.  Мы  двигались  по  гати,  почти
полностью скрытой под поверхностью воды, и я дивился, как это мой провожатый
находит дорогу.
     - Сэр, видать, вы  совсем расхворались, -  долетел до меня сквозь гул в
голове голос провожатого.
     - Ничего серьезного, приятель. Жарковато малость.
     Он  хмуро  поглядывал  на меня  из-под своих косм, кутаясь  в  шкуру от
ночной сырости. Тьма окончательно сгустилась, где-то протяжно  кричала сова.
Чавкала  жижа под копытами, шелестел тростник. Мой проводник  сквозь  пелену
тумана казался призраком,  но этот призрак по-прежнему уверенно  продвигался
вперед.
     В какой-то  миг,  я словно бы отключился. Пришел в  себя и... стал петь
вполголоса - одну из песенок, что распевали  крестоносцы, переложив  на свой
лад стихи арабского поэта:
     Долго я веселился в неведенье сладком
     И гордился удачей своей и достатком.
     Долго я веселился. Мне все были рады,
     И желанья мои не встречали преграды...
     Забавно петь, когда задыхаешься и трясешься, а голова кружится так, что
едва удерживаешься в седле. И я продолжал - уже в полный голос:
     Долго я веселился. Мне жизнь улыбалась!
     Все прошло без следа. Ничего не осталось!..
     -  Ради  Пречистой  Девы,  сэр!..  -  прервал  меня  испуганный возглас
проводника. - Замолчите! Неровен час, всполошите души  утопленников. Или феи
сбегутся на ваш голос и заведут нас в трясину...
     -  Да  ты  никак  оробел,  парень?  Неужто  в  округе  нет   ни  единой
христианской  обители  и  попы  до сих  пор  не разогнали  всю  эту болотную
нечисть?
     - Мы в фэнах, - буркнул на это провожатый.
     - Тогда,  парень,  тебе стоит бояться только одного: чтобы ты не сделал
какую-нибудь глупость, и я не разгневался на тебя.
     Мне было не по себе, и  я пытался взбодрить себя. Ведь я слаб как дитя,
вокруг ни души,  а у этого лохматого  вполне могла возникнуть шальная  мысль
убить и ограбить занедужившего путника. Знал бы этот дуралей вдобавок, какая
награда назначена за голову человека,  которого Генрих Боклерк объявил своим
врагом!
     Понятия не имею, как  долго мы  ехали.  Я  промерз до  костей, мои зубы
стучали. Поводья выпали из  моих рук, и Моро, почувствовав  это, сам шел  за
проводником,  сердито  пофыркивая, когда оступался с  гати. Время от времени
проводник  оборачивался  и  начинал  уверять  меня,  что  вот-вот  покажется
какой-то монастырский приют, где мне окажут помощь.
     Наконец я почувствовал, что мы  остановились и проводник  помогает  мне
спешиться. Я мутно огляделся - никакого приюта не было и в помине
     - Убери руки!.. - пробормотал я. - Что ты лапаешь меня, как девку?
     Я покачнулся, встав  на ноги, а  когда он  грубо толкнул меня  в плечо,
рухнул навзничь.  Затем он склонился надо мной, а  я нашарил нож у  пояса  и
нанес резкий удар.
     Увы,  этот удар только мне самому  показался резким. Лохматый  парень с
легкостью выбил оружие у меня из рук и продолжал свое дело.
     Еще один нож находился  у меня за  поясом сзади, другой -  за голенищем
сапога. Но сил, чтобы воспользоваться ими, у меня уже не было. Я  неподвижно
лежал, глядя,  как  проводник обшаривает меня и срезает  кошелек,  который я
позаимствовал  у  старшего  из   купцов.  Завладев  им,  житель  фэнленда  с
удовольствием подкинул на руке увесистый мешочек.
     Мне не было жаль этих денег. В этот момент я ничего не испытывал, кроме
полного безразличия. Меня даже не интересовало, как он меня убьет.
     Но он оставил мне жизнь.
     -  Пусть  тебя утащат  болотные черти,  сэр  бродяга.  Подыхай от своей
трясучки, а на мне греха не будет.  Но лошадь твою я прихвачу. Уж на рынке в
Ризинге мне за нее фунтов двадцать дадут, не меньше.
     Этот деревенский дурень трусил, если принялся рассуждать сам с собой. И
наверняка он  понятия  не имел, что  такое двадцать  фунтов, тем  более, что
такой конь стоит втрое дороже. А главное - он жестоко ошибался, полагая, что
Моро позволит себя увести.
     Когда же этот грабитель сунулся к моему скакуну, Моро попятился, фыркая
и не  давая взять себя за повод. При  этом он прижал уши  и оскалился,  всем
своим видом показывая, что не  доверяет  незнакомцу. Но длинноволосый житель
фэнов все еще на что-то надеялся, бормотал ласковые слова, причмокивал.
     Я  не видел, что  произошло дальше  - мой проводник внезапно заорал  не
своим голосом и стал сыпать бранью, а Моро заржал, и его ржание походило  на
хохот. За этим последовали топот, плеск воды и новая ругань.
     На этом я провалился в забытье,  зная, что Моро сумеет  постоять за нас
обоих.
     Сколько я пролежал без сознания, мне не известно.  Порой  я  приходил в
себя и видел мутный свет, затем все снова заволакивалось мраком. Я бредил, и
раскаленные скалы и пески Сирии вновь обступали меня. Затем доносилось пение
ангельских  голосов, и сухая старческая ладонь  самого папы Гонория ложилась
на мое  чело. "Отпускаю  грехи  твои,  -  произносил  дребезжащий голос  его
святейшества. - Ступай и больше не греши".
     О, это был час моего возрождения! Я снова был рыцарем, снова мог жить с
честью.  Но должно  быть я  не  был рожден для  подобной жизни.  Ибо с таким
трудом добившись прощения, я вскоре  вновь умудрился  стать изгоем  -  из-за
рыжеволосой женщины с самыми гордыми глазами в подлунном мире. Из-за ее губ,
белой нежной кожи, несравненных полушарий ее груди...
     Какие это были  ночи!.. Еще не родился трубадур, который был бы в силах
воспеть  их. Я  познал любовь  самой необыкновенной дамы всего христианского
мира,  которая  была  одновременно  императрицей,   принцессой,  графиней  и
наследницей престола...
     - Тильда...
     Только  я имел  право называть ее так. Только мне навстречу открывались
ее жаркие  уста. Родовитый  супруг не сумел  добиться  ее любви,  а мы с нею
любили  друг  друга, пока  шпионы графа Анжу  не выследили нас, и если бы не
легкие ноги моего Моро... Уж и не знаю, какую казнь изобрел бы для меня тот,
кого все называли Жоффруа Красивым, но которого унизил я, вечный изгой.
     Моя Тильда...  Я сходил  с ума от тревоги  за нее. Меня  разыскивали  в
Анжу, в Нормандии и в Англии, а я в это время был совсем рядом и в любой миг
был готов прийти к ней на помощь, даже пожертвовать собой.
     Но Тильда  выстояла - в одиночку, без моей помощи, и уже много позже до
меня  дошел слух, что она  родила бастарда... Я не знал,  жив ли мой ребенок
или умер вскоре после рождения - болтали и такое. Как бы там ни было, но моя
возлюбленная  помирилась  с  мужем  и  теперь  рожала  ему  сыновей,  а  мне
оставалось только одно -  скрываться, ибо король Генрих присягнул на Библии,
что рано или поздно бросит мою голову к ногам зятя.
     Правда, в этом он пока не особенно преуспел. Бог был на моей стороне, и
как бы ни складывались обстоятельства, я не терял надежды.
     Бог был на моей стороне - в этом я убедился, придя в себя. В тростниках
гомонили птицы, шелестела  листва, слышался плеск воды.  Небо в вышине нежно
светлело.
     Сколько же пролежал в беспамятстве? Несколько  часов?  Несколько  дней?
Внезапно до меня донеслось позвякивание удил.
     - Моро!..
     Конь подошел вплотную ко мне, и я ощутил на  лице  его дыхание, а затем
мягкое прикосновение губ.
     Я  поднял  непослушную руку,  пытаясь  его погладить, но он уже  поднял
красивую широколобую голову с белой отметиной, фыркнул  и встряхнул  гривой.
Оттуда, где я лежал, конь казался огромным и прекрасным.
     Мой друг и брат. Тот, кто никогда не предаст, никогда не покинет.
     Немного  позже,  когда мне удалось  сесть  и  осмотреться, я понял, что
нахожусь  на островке, густо  заросшем  лозняком.  Вокруг блестели на солнце
заводи,  кое где темнели  купы деревьев,  а  за  ними  до  самого  горизонта
тянулись пустоши фэнов. Нигде ни намека на жилье.
     Куда же  завел  меня  этот чертов  проводник? Единственное, что я  знал
наверняка - это  то, что нахожусь в Англии и жив. А это само  по себе стоило
того, чтобы возблагодарить Бога.
     После  приступа малярии  силы  возвращаются  довольно  быстро  -  если,
конечно, позаботиться о  себе. Пару дней  я только этим  и занимался:  добыл
огонь,  развел  костер,  обсушился,  ловил  угрей  и бил  уток,  отъедался и
отсыпался на груде сухого тростника, завернувшись в плащ.
     Моро  также радовался моему возвращению из  мира видений -  он ходил за
мной по пятам  и  тревожился,  когда  я  покидал  островок  чтобы  раздобыть
пропитание.  Я  был  бесконечно  благодарен  моему  скакуну  - он не  только
отпугнул  грабителя, но и сберег  мое имущество:  меч,  арбалет и содержимое
седельных  сумок, в том числе и обе фляги. А горячее вино - лучшее лекарство
в таких обстоятельствах.
     Вскоре я уже был готов тронуться в путь. Но куда направиться? Не сидеть
же мне на этом клочке суши до второго пришествия...
     И  вот, помолившись Богу и посоветовавшись с  конем, однажды  вечером я
двинулся  на  закат  прямо через  ближайшую  заводь.  Я  убедился,  что  она
неглубока, а вскоре мы выбрались на довольно сухое место и отыскали гать.
     Однако  оказалось, что радоваться рано. Через полмили гать скрылась под
стоячими  водами,  и  нам  пришлось  искать  тропы,  петляя  в   чаще.   Так
продолжалось, пока окончательно не стемнело.
     До  чего же  мне  не  хотелось снова ночевать среди  болот,  да  и звук
человеческого  голоса  я почти  забыл. Мы с Моро  продирались через какие-то
нескончаемые заросли, перебирались через быстрые ручьи до тех пор, пока я не
понял,  что мы окончательно  заплутали и  кружим  по бездорожью.  К тому пал
туман и заволок окрестности плотным серым покровом.
     И тут я понял свою ошибку. С самого начала мне  следовало положиться на
чутье коня и предоставить ему самому выбирать дорогу. Я отпустил  поводья, и
Моро  двинулся вперед  -  поначалу  неуверенно,  останавливаясь  и  втягивая
чуткими ноздрями ночной воздух, а потом все резвее и резвее.
     Неожиданно Моро  остановился как вкопанный, вскинул голову и насторожил
уши.
     - Что там, дружище?
     Конь тряхнул головой, звякнув удилами, но остался на месте. Я ничего не
видел,  во мраке.  Выступавшие  из  темноты  стволы деревьев  обвивали пряди
тумана, где-то вблизи негромко  журчала вода. Пахло взбаламученной  копытами
Моро болотной жижей.
     И  тут  я  различил  какой-то   неясный   звук.   Я  замер,  напряженно
прислушиваясь.  Звук  раздался снова  - и  мне показалось,  что  он похож на
жалобный  детский плач.  Так  плачут  покинутые  дети.  Откуда  тут  взяться
ребенку, в этой дикой глуши?
     У  меня волосы зашевелились на голове,  когда  я припомнил рассказни  о
нечисти,  душах  утопленников  и   злобных  кикиморах,  принимающих  людское
обличье. Уж не банши? ли это?  Можно не бояться разбойников  и ловцов короля
Генриха, но когда сталкиваешься с нечистью...
     Но  три  тысячи  щепок  Святого  Креста!  Разве  я  не  был  рыцарем  и
христианином,  разве  не сражался  в Святой Земле и не омывал стопы в  водах
Иордана!? Мне ли бояться тварей, исчезающих при свете солнца?
     Моро по-прежнему держался настороженно. Я потрепал его холку.
     - Что,  дружище, не нравится тебе  это хныканье? Вперед, мы же  с тобой
воины!
     И все же я осенил себя крестным знамением.
     - Fiat voluntas tua!..??
     Мы двинулись  берегом  неширокой протоки,  над которой низко склонялись
ивы. Надрывный  детский  плач звучал  все ближе.  Нет, это  не  банши... это
похоже... это похоже  на самый  обычный  детский плач. В другом месте и  при
других обстоятельствах я бы на него и внимания не обратил.
     Неожиданно Моро успокоился, видимо, решив, что опасности нет. Однако  я
никак не мог обнаружить источник звука, и в конце концов спешился и затаился
за сросшимися стволами двух огромных ив.
     Моро фыркнул, и я  обнял его рукой  за  морду. Совсем рядом по-прежнему
отчаянно и горько плакал ребенок,  но в тумане я ничего не мог различить. От
этого все происходящее казалось нереальным.
     Внезапно  туман расступился, и в  зыбком серо-зеленом  сиянии  молодого
месяца  передо  мной  предстала  самая  удивительная  картина, какую  только
доводилось мне видеть.
     По узкому руслу протоки медленно  двигалась лодка, а на ее носу  стояла
крохотная  светловолосая   девчушка,  заливаясь   слезами.  Именно  ее  плач
разносился над округой.
     Одинокое дитя в ночи, в глухом опасном месте! Но одинокое ли?
     Я  напряженно  вглядывался  в  темную  массу  у  ног  ребенка, пока  не
различил,   что  это  лежащий   взрослый  человек,   притом   мужчина.   Его
неподвижность  и неестественная поза  показались мне  странными.  Внезапно я
понял,  что  этот человек  мертв  или  находится в забытьи.  Его голова  был
неестественно запрокинута.
     Как только я выступил из-за своего  укрытия, девочка тут же умолкла, не
сводя  с меня  глаз и  продолжая  вздрагивать от рыданий. Я  вошел  в  воду,
дотянулся  до  борта  лодки  и  подвел  ее  к берегу.  Мужчина  в  лодке  не
пошевелился. Я тронул его  плечо, и когда тело перевалилось на  бок,  увидел
торчавшую из его спины стрелу.
     Кто  он  -  охранник, похититель,  местный  поселянин,  ставший жертвой
разбоя? По одежде - скорее воин, чем крестьянин или горожанин.
     - Возьми меня! - внезапно произнес детский голос.
     Девочка протянула ко мне обе руки, а в ее тоне прозвучали повелительные
нотки.  Я повиновался.  Маленький теплый комочек доверчиво прильнул ко  мне,
несвязно лепеча. Я прислушался -  она  пыталась  сказать, что  ей  совсем не
понравилось кататься ночью на лодке.
     - Трудно не согласиться с тобой, дитя.
     Я  все  еще стоял  в воде, держа ребенка одной рукой, а другой не давая
лодке уплыть по течению. Опустив ладонь, я осторожно коснулся холодного лица
покойника, провел по нему ладонью и закрыл ему глаза. Затем вышел на  берег,
усадил девочку на сухой  мох и  постарался  закрепить  у корней ивы  лодку с
мертвецом.
     Как только я справился с лодкой, она тут же оказалась рядом и вцепилась
в мою руку.
     - Ты не уйдешь? Тут плохо, ты не должен оставлять меня здесь.
     -  Не оставлю. Ведь ты не эльф,  а фэны не место для маленьких девочек,
особенно по ночам. Но как ты сюда попала?
     Она молчала, переступая с  ноги  на ногу. Я перевел взгляд  на  тело  в
лодке.  По чистой случайности я стал свидетелем какой-то трагедии. По  тому,
как это дитя выговаривало слова, я понял, что  она из саксов, но вовсе не из
простых. Ее платьице из светлого сукна было украшено прекрасной вышивкой, но
это платьице не спасало малышку от холода и сырости.
     Я скинул с себя плащ,  укутал девочку и, взяв  на руки, шагнул  к коню.
При виде Моро она оживилась.
     - Лошадка! Лошадка с пятнышком!
     Девочка  заерзала у меня на  руках и стала тянуться, пытаясь  погладить
коня. Слезы на ее глазах мгновенно высохли.
     У меня не было никакого опыта обращения с такими крошками. Но с чего-то
нужно было начать, и я спросил:
     - Расскажешь о себе?
     Вместо ответа девочка закусила губу.
     Тогда я попробовал иначе:
     - Ты кто?
     - Милдрэд. Я спала, а меня повезли кататься в лодке...
     Вот теперь она заговорила  сама. Я недурно знал  саксонский,  но не все
мог понять в бессвязном детском лепете. Выяснилось, что девочка хочет к папе
и  маме,  но не прочь  еще немного побыть и возле  коня,  который  ей ужасно
нравится. Моро попытался  ее  обнюхать,  и девочка восторженно  хихикнула. А
потом  вдруг велела  отвезти ее  домой... Кажется, она  упомянула о какой-то
башне.
     Так  или иначе, но оставаться на  месте не имело смысла. Куда же теперь
направиться?
     Я усадил девочку в седло, а  сам осторожно пошел рядом, ведя лошадь под
уздцы.  Самое разумное  -  двигаться  против  течения  протоки,  по  которой
принесло лодку. Возможно, я окажусь там, откуда похитили этого ребенка.
     Девочка вскоре уснула, припав к холке Моро. Я осторожно придерживал ее,
чтобы  она  не  сползла,  умиляясь  доверчивости  и простодушию.  Блаженное,
беззаботное  детство! Сколько  же мы  теряем на  дороге жизни, где  холодный
рассудок и подозрительность учат нас взрослой мудрости...
     Ситуация,  однако,  была  вовсе не  той,  чтобы пускаться в философские
рассуждения.  Судя  по  трупу  в  лодке, необходимо  быть готовым  ко всему.
Поэтому я взвел тетиву арбалета и зарядил его тяжелым болтом.
     И вскоре  Моро подтвердил мои опасения. Он снова  раз и  другой вскинул
голову, втягивая  в себя  воздух и отфыркиваясь. Спустя  десяток шагов и мне
почудились в мглистом сумраке какие-то красноватые отсветы.
     Под ногами зачавкала жижа, тропа исчезла. А еще через минуту я убедился
в том, что  если намерен попасть  туда,  где мерцал свет, двигаться придется
прямиком по воде.
     Я  сел  на коня,  прижал  к  себе  спящую  девочку и,  действуя  одними
поводьями, послал Моро в заводь. Конь сразу же погрузился по брюхо и побрел,
рассекая  черную гладь.  Впереди все  ярче  становились отсветы огня, я  уже
чувствовал запах дыма и различал отдаленный гул голосов.
     Моро,  отряхиваясь, выбрался  на  сушу. Но теперь  я  не спешил. Зарево
впереди вызывало у меня все большую тревогу.  Я мог различить  по запаху дым
очага, рыбацкий костер или едкую горечь пожара, и там, за деревьями, полыхал
пожар.  Порой, когда пламя вспыхивало особенно  ярко, на фоне неба отчетливо
вырисовывались силуэты деревьев, а затем все снова погружалось во тьму.
     Я спешился и осторожно уложил спящую девочку там, где было посуше.
     - Стереги! - велел я Моро.
     Затем надел и  застегнул под горлом  шлем, проверил перевязь  с мечом и
взял наизготовку арбалет. Уходя, я оглянулся.
     Моро стоял  неподвижно - над крохотным комочком, закутанным в мой плащ.
Шея  коня  была  изогнута,  голова  высоко вскинута. В  этой  позе  сквозила
тревога,  и   я  также  ощутил  волнение,  ибо  уже  ясно   различал  крики,
ругательства, чей-то хохот.
     Ничто  не вынуждало меня идти туда, но уж видно на роду написано Гаю де
Шамперу самому нарываться  на неприятности.  Я всегда  был  беспечен и любил
неожиданности. Это все равно что сыграть в кости с судьбой. И я бы все равно
не угомонился, пока не выяснил, в чем тут дело.
     Пелена  тумана ненадолго разорвалась, и  я  увидел, что  стоя на берегу
озера, которое,  словно широкий  крепостной ров, опоясывает довольно большой
остров. Пожар бушевал на дальней от меня стороне острова.
     Ступив в воду, я понял, что здесь  довольно глубоко и дно озера покрыто
толстым слоем ила. Поэтому, приподняв арбалет повыше, я оттолкнулся от дна и
поплыл. Плавать  с  оружием  и в полном снаряжении умеет всякий мало-мальски
уважающий себя воин, и вскорости я достиг берега.
     И тут же натолкнулся на труп. Второй за эту ночь.
     Осторожно раздвигая колючие ветви кустарника,  я стал пробираться туда,
где ревело пламя и раздавались крики.
     Снова труп. И еще один - повисший в развилке болотной березы.
     Похоже, в фэнах умеют повеселиться в  такие глухие ночи. Ну  что ж, раз
уж я дал себя втянуть в эту историю, посмотрим - не принять ли и мне участие
в этом веселье. Я продолжал продвигаться сквозь подлесок, стараясь двигаться
как можно тише, а когда под ногой хрустнула ветка, застыл в неподвижности.
     Но те,  чьи голоса я уже различал, не  ждали гостей на своей вечеринке.
Кто-то из них залихватски выкрикнул:
     - А  теперь твоя очередь, Джон.  Да не  суетись,  телепень, тут на всех
хватит!
     В ответ грянул дружный хохот.
     Я осторожно раздвинул ветви.
     Пламя  уже охватило  кровлю  довольно большого  строения, мелкие язычки
огня  перебегали  по бревнам стен. В багровом отсвете пожара  я увидел около
дюжины  людей  весьма странного  вида.  Все они  были в  надвинутых на  лица
островерхих капюшонах с прорезями для  глаз и рта  и держались  группками по
два-три  человека.  Одна  такая  парочка  находилась  неподалеку  - их спины
загораживали от меня нечто, вызывавшее у них безудержное веселье.
     Я немного  переместился -  и тут  же  заметил  еще  двоих, удерживавших
пленника.  Тот  стоял  на  коленях  с  заломленными  за  спину  руками,  его
полуобнаженное тело  покрывали  бесчисленные кровоточащие раны,  лицо  также
было в крови и чудовищно распухло от побоев.
     И тем ни  менее я  узнал пленника -  хотя поначалу и  не поверил  своим
глазам. Этому парню ранее  неслыханно везло, почести и  награды преследовали
его  по  пятам. Рыцарь ордена Храма,  шериф Дэнло,  зять короля и,  наконец,
правитель края  - гордый граф  Норфолк.  Мой давний знакомый Эдгар Армстронг
предстал передо мной как раз тогда, когда я меньше всего ожидал его увидеть.
     Как раз в  это время один из стоявших спиною ко мне разбойников подался
в сторону, и я увидел, что же так тешило этих мерзавцев.
     На земле  перед горящим домом  насиловали  женщину. Подол ее платья был
накинут ей на голову как мешок и завязан узлом. Длинные белые ноги разведены
в стороны, двое разбойников в масках прижимали их к  земле, распяв, а третий
конвульсивно двигался на ней, насилуя.
     Наконец  он  закряхтел  и  под  одобрительные  возгласы  зрителей  стал
подниматься, натягивая штаны.
     - Готово дело, - посмеиваясь, проговорил он. - Кто следующий? Может ты,
Хью?
     -  Увы,  у меня никогда не  стояло  на общую  свалку, - сказал  один из
удерживающих Эдгара. - Зато Найал, смотрю, уже  распалился в самый раз.  Иди
же на нее, приятель. Ату ее, ату!
     Я задержал  дыхание.  Не скажу, чтобы и ранее мне  не доводилось видеть
подобного. Но  там,  где это случалось,  шла война. Здесь же, в стране,  где
царили мир и  спокойствие,  подобная картина казалась немыслимой. И если еще
мгновение назад  я  колебался,  ввязываться  ли  мне  в  потасовку  с  таким
количеством до  зубов вооруженных молодчиков, то теперь я просто  выбирал, с
кого из них начать.
     Еще  раз пересчитав людей в  масках, я  прикинул, какую  следует занять
позицию, чтобы не оказаться в кольце. На моей  стороне внезапность - они  не
ожидают нападения и чувствуют себя хозяевами положения.
     Теперь - Эдгар. Я пристально вгляделся в  его лицо, оценивая, сможет ли
он присоединиться ко мне, если я его освобожу. Этот парень слыл в Иерусалиме
неплохим воином и прошел выучку в прецепториях храмовников. Если все сделать
быстро, я буду уже не один против дюжины.
     Злорадный  смех  одного  из   негодяев,  стоявшего   ко  мне  спиной  в
ярко-оранжевой   накидке   -   звонкий,  мальчишеский,  почти   женский,   -
окончательно разозлил  меня. Но я постарался не  поддаться ярости. Осторожно
разложил  наизготовку ножи и приложил к плечу арбалет. С такого расстояния и
навылет может пробить - это последнее о чем я подумал, начиная. Целью избрал
одного из удерживавших Эдгара.  Сухой щелчок - и его  так  и откинуло назад.
Падая,  он почти опрокинул пленника. Но я  уже метал ножи -  один в наиболее
крупного  из бандитов,  второй в того, кто первый определил откуда нападение
и, ох как удачно развернулся ко мне всем корпусом. Получи же!
     Все это  произошло  так  быстро, что те  двое,  которые  стояли  ко мне
спиной,  не  успели  понять, что  происходит, а я уже  был  рядом с  ними  с
занесенным  мечом в руке.  Мальчишку в яркой  накидке я попросту отшвырнул в
сторону пинком, а второму одним взмахом перерезал горло до шейных позвонков.
Затем, прикрываясь им как щитом, я метнул третий нож в приближающуюся фигуру
в капюшоне и толкнул обмякшее тело кому-то под ноги.
     В следующий миг я ринулся туда, где поднимались с земли те, что держали
женщину. На Эдгара я даже не взглянул -  сам справится. Я  же рубанул одного
из поднимавшихся, ударом ноги отбросил второго и, развернувшись, снес голову
насильнику, не успевшему даже прикрыть срам.
     Все, я успел развернуться, закрыв ее собой. Ожидал  новой атаки, но эти
олухи еще и  не опомнились, так что мне вновь  первому пришлось идти на них.
Краем  глаза  я  успел  заметить,  как  Эдгар  каким-то  незнакомым  приемом
перебросил через себя того, кто заламывал ему руку,  но, как видно, сразу не
успел добить, и они сцепились. Больше я не смотрел, отбивал чьи-то удары. Не
воины, это я понял, но и не совсем  неумехи. Плохо, что их много.  Я отбился
от  одного,  тут  же  лягнул  другого,  нападавшего  сбоку.  Не  удачно, тот
повалился  на пытавшуюся подняться женщину. Черт возьми! Но я  уже отбивался
от  нового  выпада, пырнул  снизу  и  не промахнулся. Рук ощутила  привычное
сопротивление  вражеской плоти,  а душа знакомый кураж  боя, почти  веселье.
Теперь женщина оказалась позади меня, а я застыл в ожидании новой атаки.  Но
эти олухи еще не опомнились, и мне снова пришлось самому атаковать их.
     -  Босэан!  -  клич  крестоносцев  привычно  сорвался  с  моих  уст,  и
кинувшийся было на меня разбойник вдруг заголосил и метнулся прочь.
     Ну  не  гнаться же за ним  в  конце  концов? Я отступил назад  и носком
сапога  сбросил  с  тела женщины упавшего  негодяя. Рванул  его за шиворот к
себе, но рядом уже слышались шаги, и мне ничего не оставалось, как еще одним
пинком отправить эту тварь в проем пылающего дома.
     Я стремительно обернулся - и мой  меч одновременно принял на себя удары
трех клинков. Эти парни  и в самом деле не воины - полагаются на  силу, а не
на  умение.  Я   сделал  несколько  ложных  выпадов,  уклонился,   и   снова
почувствовал, как  мой меч  задел живую  плоть, но тут же  перехватил чью-то
руку  и  налобником  шлема  с  силой ударил в  оскаленную  личину,  а  когда
противник обмяк, оттолкнул его от себя.
     И наконец-то один из нападавших оказался стоящим противником. А я-то уж
было  решил, что эти  "черные капюшоны" горазды  воевать только толпой. Этот
парень с ходу нанес такой удар, что мою правую  руку спас только наручень из
бычьей кожи, усеянный бляхами. Боль, однако, прострелила все мышцы до плеча,
и  я чертыхнулся, перебросил  меч  в левую  - для меня почти  несущественно,
какой рукой рубить, - и  коротким  хлестким движением  вогнал  острие клинка
прямо в дыру капюшона, изображавшую рот, повернул и рванул к себе.
     Я и глядеть  не стал, как он оседает, потому что тот мерзавец, которого
я отправил в огонь, как раз с воплями  вывалился оттуда, и пришлось насадить
его на острие, как жука на булавку.
     Ну, кто там еще?
     Но меня больше не трогали. Зато Эдгар, позаимствовав чей-то меч, дрался
с нечеловеческой яростью - полуголый  и окровавленный, словно только  что из
преисподней.
     - Босеан!!!
     Ну это уже я его раззадорил.
     Неожиданно с фланга с мечом наперевес к нему с визгом кинулся тот самый
мальчишка  в оранжевой накидке. Эдгар едва  успел отразить удар противника и
поднырнуть под меч мальчишки. Но  при  этом он нанес "оранжевому" такой удар
головой, что тот выпустил меч и кубарем покатился по склону.
     Я решил, что с ним покончено, но нет - "оранжевый" начал подниматься. Я
шагнул было к нему, но поскользнулся на влажной от крови траве, и пока ловил
равновесие,  "оранжевого"  уже  тащил  к берегу один из  "черных капюшонов".
Внизу он швырнул мальчишку в лодку и с разбегу оттолкнул ее от берега.
     В этот миг  в пылающем доме  рухнули  стропила.  Сноп искр  взвился  на
добрую сотню футов в небеса,  озарив  все вокруг. Когда я снова взглянул  на
лодку,  она быстро удалялась  в темноту. "Оранжевый" понуро  сидел, а второй
работал шестом как заправский перевозчик.
     Но  знаете, что меня поразило  в тот  миг? Из-под капюшона "оранжевого"
свисали длинные темные косы!
     Но  будь он хоть трижды  женщиной, не  пускаться же мне за ними вплавь.
Вместо этого я бросился туда, где оставил свой арбалет.
     Проклятье!  Пока  я успею взвести  пружину,  они  уплывут.  Зато  рядом
валяется труп, в  спине которого торчит знакомая рукоять. Я вырвал свой нож,
поспешил к берегу и в самый последний миг успел метнуть клинок.
     Зашуршал  рассекаемый  воздух, и  тот,  что  орудовал шестом, с  воплем
рухнул.
     Куда же  это я  угодил, ведь  расстояние настолько велико, что  нож был
совсем на излете?
     Так  и  есть - этот парень орал,  хватаясь за задницу. Ну что ж, теперь
ему придется надолго забыть о верховой езде.
     Я оглянулся как раз, когда Эдгар добил своего.  Хрястнуло. Я узнал этот
звук разрубаемых костей.  Может Эдгар и  погорячился,  ведь этого надо  было
взять живым, чтобы допросить.  Но и у него, и у  меня  сработала привитая за
годы  стычек с сарацинами привычка, разить только насмерть.  Да и  не в себе
Эдгар  был, иное его волновало. Спотыкаясь,  опираясь на меч, как на трость,
он  поспешил туда,  где  в  отсветах горевшего дома сгорбившись  стояла  его
женщина. Диво, что  она вообще смогла подняться, ведь  не  всякая  и  устоит
после  того,  как  так   распяли.  Иной   раз  и  сухожилия   рвутся,  кости
вывихиваются. Эта же  поднялась.  И еще  я заметил, как  она  отшатнулась от
подскочившего к ней Эдгара.
     - Только не трогай меня. Иначе я умру.
     Я  отвел глаза.  Даже  на  трупы,  валявшиеся  там  и  сям, было  легче
смотреть, чем на этих  двоих.  Бродя среди поверженных "черных  капюшонов" я
убедился, что вряд ли кому из них  понадобится священник, а  заодно подобрал
свои метательные ножи и арбалетный болт. Увы, после всех моих мытарств, этот
болт  оставался у меня последним, и пока не приходилось надеяться на встречу
с мастером-оружейником.
     Странные вещи  приходили мне в голову. Не взять  ли одну из  оставшихся
плоскодонок и не начать ли преследовать беглецов? Женщина и  раненый вряд ли
успели уплыть далеко... Однако я отбросил эту мысль. Эдгар и  та, что была с
ним, совершенно обессилены.  И не следует  забывать о  девчушке,  которую  я
оставил с Моро.
     Только  теперь я и сам начал  чувствовать  усталость. Разом заныли  все
мышцы, рука под  наручнем налилась  болью. Так  оно  обычно  и  бывает после
горячки боя. До  меня донеслись слова Эдгара - он обращался к своей женщине,
а та вполголоса  отвечала. Я все еще не  мог заставить  себя приблизиться  к
ним.
     Наконец Эдгар оставил женщину.
     - Кто  бы вы ни были, сэр,  - проговорил он, подойдя вплотную, - но  до
конца своих дней я буду молить за вас Господа и Его Пречистую Матерь!
     Теперь я мог разглядеть его получше, и то, что  предстало моим  глазам,
мне  сильно не понравилось. Если  в  ближайшие час-два не доставить графа  к
лекарю, он попросту истечет кровью.
     -  Нужно как  можно  быстрее  убираться  отсюда,  -  сказал  я.  -  Вам
необходима помощь. Как ваша дама, она в состоянии ехать?
     Женщина услышала.
     - Я... я смогу. Но...
     Она  умолкла,  уставившись  во  мрак.  И, кажется,  я  знал  причину ее
колебаний.
     -  Вам обоим следует сесть  в лодку,  и  я доставлю  вас туда,  куда вы
укажете. Но  я хотел  бы выяснить кое-что  еще: маленькая девочка  и рыцарь,
который вез ее в лодке, пока не умер от раны в спине...
     - Милдрэд жива? Где она? - в один голос вскричали оба.
     - Все в порядке.  Ее охраняет друг. Мне нужно несколько минут  -  и оба
будут здесь.
     Взяв одну  из плоскодонок,  я направился через озеро туда,  где оставил
Моро.  На мой  оклик  конь  ответил приглушенным  ржанием.  Девочка  даже не
проснулась, когда я укладывал ее на носу  лодки. Я оттолкнулся  от берега, и
Моро, отфыркиваясь и мотая головой, последовал за мной вплавь.
     Так,  спящим,  я  и  передал дитя  матери.  А  когда помогал  женщине с
ребенком сесть в челнок, почувствовал, как ее бьет крупная дрожь. Впрочем, и
Эдгар был совсем плох.
     На берегу я велел Эдгару сесть  в седло и, двигаясь  берегом, указывать
дорогу,  а сам  повел лодку протокой. Как ни  странно,  Моро  шел под графом
ровно и спокойно -  видно, поняв, что седок знаком с арабскими лошадьми и не
станет пользоваться хлыстом или шпорами.
     Уже  светало,  когда  показалась  деревянная   церковь  с  покосившейся
колоколенкой на берегу заводи. Я причалил и вытащил лодку на берег, и тут же
из  дверей  показался  всклокоченный  спросонок  местный  священник.  Однако
приблизившись и разглядев, кого Бог принес в такую рань, этот саксонский поп
выругался так, что любой записной богохульник проглотил бы язык от зависти.
     Не  тратя времени на  расспросы, он подхватил ребенка и отвел женщину в
свое  жилище,  но  вскоре вернулся,  неся  какие-то склянки,  корпию, чистое
полотно,  и кивком велел нам следовать за  ним в церковь.  Усадив Эдгара  на
скамье у стены,  он спросил - сумею ли я перевязать графа, и когда я сказал,
что  опыт у  меня имеется, снова ушел, сославшись на  то, что  теперь должен
оказать помощь леди Гите.
     Так я узнал имя возлюбленной Эдгара. Имя его супруги  мне было известно
и прежде.  Весть о женитьбе  рыцаря Армстронга  на  дочери  короля  Бэртраде
Нормандской дошла до самых  дальних уголков  Европы. Но, видно, самому графу
пришлась по сердцу другая.
     При  свете  масляной  плошки я  промыл  многочисленные рубленые  раны и
ссадины на теле Эдгара и принялся шарить  по углам в  поисках паучьих тенет.
Те, кому приходилось сражаться  на Востоке, знают  - нет  лучшего  средства,
чтобы рана не загноилась. И хотя многие  раны сильно кровоточили, среди  них
не оказалось ни одной проникающей, которая могла бы оказаться роковой.
     Тем временем раненого начало лихорадить. Его глаза помутились, на щеках
выступили красные пятна.
     -  Вы  крестоносец,  сэр?  - наконец обратился  он  ко мне. -  Я слышал
клич... И еще мне кажется, что в прошлом мы встречались.
     Я устало опустился  на пол, снял шлем и  отбросил капюшон. Волосы упали
мне на глаза, и я нетерпеливо убрал их тыльной стороной  ладони. А затем, не
отвечая на вопрос графа, принялся расшнуровывать наручень.
     При виде того, как потемнела и распухла рука у запястья, я присвистнул.
Однако рука двигалась, и похоже, что я отделался сильным ушибом, кость цела.
     Эдгар  безмолвно  наблюдал за мной, и я подумал  - теперь уже не важно,
узнает ли он меня.  Если узнает,  постарается поскорее  выслать из графства.
Долг и положение обязывают его к этому. Лучшее, что он  сможет сделать, - не
извещать гончих Генриха о моей особе.
     Неожиданно граф склонился ко мне.
     - Вы Ги д'Орнейль?
     Я опустил веки.
     -  Под  этим  именем  меня  знали в Иерусалимском  королевстве.  Но  во
владениях короля Генриха я известен под другим.
     Наши взгляды встретились. Пряди мокрых  волос закрыли глаза Эдгара. И я
ничего не мог в них прочесть. Внезапно он  едва заметно  улыбнулся и опустил
руку на мое плечо.
     - Храни тебя Господь, родич.
     Ну что ж, во всяком случае теперь он не отдаст меня людям Генриха.
     Я спросил, что стало с моей сестрой, и Эдгар пробормотал, словно сквозь
сон, что  Риган - имя сестры  он произносил  на местный  лад, - давным-давно
уехала в Шропшир и стала монахиней. Это меня нисколько не удивило - Ригина и
в молодые  годы  частенько  поговаривала  о  том,  что намерена удалиться от
суеты.
     Но подробности  я не стал выспрашивать - Эдгару было не до того. Вместо
этого я сам поведал графу, как среди ночи обнаружил в фэнах лодку с плачущей
малышкой и убедился, что ее спутник мертв.
     Эдгар опустил голову  и  пробормотал,  что велит  разыскать тело  этого
рыцаря - его звали Ральф де Брийар - и похоронить по-христиански.
     После   этого   повисло   тягостное  молчание.  Граф   словно   пытался
отгородиться  от всего, что его  окружало, чтобы  остаться  наедине со своей
болью. Стоило ли тревожить его сейчас,  да и  что мне за дело до того, ему и
его возлюбленной довелось пережить? Я не чувствовал себя вправе вмешиваться,
и в то же время помнил,  как  этот человек поддержал меня в ту пору, когда я
находился,  как  мне  казалось, на дне бездны. Только  после этого я нашел в
себе  силы начать жить  заново. Судьба  распорядилась так,  что теперь - мой
черед.
     Эдгар отвернулся  к потемневшей  стене,  и до меня донеслось сдавленное
рыдание.
     - Сэр,  -  начал  я, -  думаю, сейчас  самое  время кое что обсудить. Я
говорю об этих людях  в масках. У вас есть предположения, кто мог скрываться
под личинами и чью волю они выполняли? Судя по виду - это наемники, а значит
нападение было вовсе не случайным.
     Я не  должен дать ему погрузиться в отчаяние. Все что угодно, только не
это.
     После  мучительной  паузы Эдгар  наконец  заговорил.  Действительно,  в
Норфолке  несколько месяцев  назад  объявились злодеи,  отличающиеся  особой
жестокостью. Их пытались схватить, готовили им западни, но - безрезультатно.
А  сегодня   у  него  возникли  кое  какие  подозрения,  впрочем,  ничем  не
подтвержденные. Эти мерзавцы называли одного из своих Хью, то  есть Хьюго. А
у графа имелся давний недруг, который носил это же имя - некий Гуго Бигод.
     -  Не  продолжайте,  граф,  мне  известна эта  история. Гуго Бигод  был
объявлен вами в  Норфолке вне закона.  Но  его отец,  стюард  двора  Генриха
Боклерка, ухитрился вымолить прощение сыну. Если не ошибаюсь, в  Саффолкшире
у этой семьи обширные земельные владения.
     -  Верно.  Но  хлопотал  за  Бигода  не столько его  отец,  сколько моя
супруга. И теперь Бигод беспрепятственно живет в соседнем  графстве, хотя не
смеет  пресекать границу, ибо в  подвластных  мне  землях  все еще  числится
преступником. Этот человек злопамятен и мстителен, но вместе с  тем не лишен
здравого смысла,  и  я  не  думал,  что  он  способен  решиться... на  столь
безрассудные действия.
     В  его голосе больше не было  слез,  теперь  в нем звучал металл. И это
было  неплохо  -  гнев возвращает  силы  для борьбы.  Но  и замутняет разум.
Поэтому я осторожно спросил, что  намеревается  предпринять Эдгар, если  его
подозрения  оправдаются. Ведь Гуго Бигод  - английский барон,  и  это нельзя
сбрасывать со  счетов. Но  и  открытый суд  устроить  невозможно, ибо  тогда
откроется все, что произошло на острове.
     - Этого не  будет, - твердо проговорил граф, и его лицо напряглось. - Я
не  стану  доводить  дело до  суда.  Но если  окажется, что  и впрямь  Бигод
причастен  к  случившемуся,  тогда... Застенки ордена  Храма  надежно  умеют
хранить свои тайны.
     Вот так  новость! Оказывается, граф Норфолкский  не  так и  прост, если
умудряется служить английскому королю, не порывая с храмовниками.
     Поколебавшись, я все-таки сообщил графу, что один из "черных капюшонов"
был  женщиной.  Я  заподозрил  это с  первой  минуты, а  потом  окончательно
убедился, когда она пустилась в бегство на челноке.
     Я отвернулся, чтобы поправить фитиль в плошке,  когда же снова взглянул
на Эдгара, меня поразило выражение свирепой ненависти на его лице.
     -  Если  это  так, -  задыхаясь,  вымолвил он, - если это действительно
она... Проклятое исчадие преисподней!
     Насколько я успел разобраться в происходящем, в этой истории и в  самом
деле  не  обошлось без  Бэртрады. Дочерей Генриха Боклерка среди  остального
женского племени  выделяла  особая  закваска,  в  которой  не последнюю роль
играла  несокрушимая  воля. Все  зависело  от  того, на  что  эта воля  была
направлена. Примером могла служить моя возлюбленная Матильда,  не дрогнувшая
даже тогда, когда раскрылась вся история ее отношений со мной.  Но Бэртраду,
ее сводную сестру, я совсем не знал. Мне, однако, было известно о длительных
неладах  в семье  графа  Норфолка  и  то, что Эдгар получил титул  благодаря
страстной любви к нему принцессы Бэртрады. Могла  ли такая женщина смириться
с тем, что ее избранник изменил ей?
     Но  одно дело протестовать  и отстаивать свою честь, и  совсем другое -
решиться  на  то,  что  произошло сегодняшней  ночью... Неужели сестра  моей
возлюбленной способна на кровавое преступление?
     Никогда ранее в моем  присутствии Тильда никогда не  упоминала о  своей
рожденной вне  брака сестре. Было ли  это связано  с обычным  пренебрежением
законных детей к бастардам? Или Бэртрада и в самом деле ничего  не значила в
глазах императрицы?  В  одном  я был уверен: моя  возлюбленная не испытывала
родственных чувств к супруге Эдгара.
     - Где сейчас находится графиня Норфолкская? -спросил я напрямик.
     Мне почудилось, что глаза Эдгара зловеще блеснули.
     -  С самого Рождества она гостит в аббатстве Бэри-Сент-Эдмундс. Большой
город,  постоянно  новые  лица.  К тому же  графиня  дружна  с  настоятелем,
преподобным Ансельмом. Чего не скажешь обо мне.
     - Ваша супруга, милорд, как я замечаю, по-особому жалует людей, которые
вам не по душе.
     - Аминь, -усмехнулся  Эдгар. - Так повелось с самого  начала. Весь этот
брак  был  страшной  ошибкой,  и  мы  оба  давно  поняли  это.  Но  таинство
свершилось, и мне ничего не оставалось, как попытаться ужиться с супругой. Я
закрывал глаза на  ее открытое неповиновение, на попытки разжечь против меня
смуту, на предательство моих интересов. По  вине Бэртрады погиб мой сын Адам
- и я переступил через это. Но если она приложила руку к тому, что случилось
сегодня...
     Я вновь обратился к нему:
     - Если вы убедитесь  в причастности леди Бэртрады, прежде всего следует
сохранять  хладнокровие. Ведь  графиня  - дочь короля, а что такое ненависть
Генриха Боклерка я испытал на себе.  Вам не удастся расправиться с графиней,
как с проходимцем Бигодом, ибо гнев короля обрушится не только на  вас, но и
на вашу  возлюбленную и ваше дитя. Муж может поступить с провинившейся женой
так, как  сочтет нужным: изгнать,  избить, заточить, навсегда пренебречь ею.
Но у него нет права  казнить ее. А ведь именно  это сейчас у  вас на уме, не
так ли?
     -  Да, - утомленно  проговорил  Эдгар.  -  Если  подтвердится, что  она
причастна.
     Ему  ли  было  не  знать,  что  если  графская  корона  на   континенте
предоставляет ее  обладателю неограниченные права в  отношении подданных,  в
Англии  любой  лорд - прежде всего сам  подданный короля. И Эдгара ничего не
спасет, если он решится выйти за пределы своей власти.
     Не пускаясь в пояснения, я спросил - сможет ли он смириться  и оставить
все  в  таком  положении, как  сейчас.  То  есть  продолжать жить, полностью
игнорируя супругу.
     Эдгар покачал головой.
     - Это выше моих сил. Тогда я окончательно потеряю Гиту.
     Действительно  - сколько бы мы тут  ни рассуждали,  оставалась женщина,
которая  пострадала  больше  всех. И ей  невозможно объяснить,  что нужно  и
дальше терпеть и смиряться.
     Едва сдерживая стон, Эдгар проговорил:
     - Сам дьявол ликовал, когда нас  венчали с Бэртрадой. Все мы в тот день
угодили в западню - и я, и Бэртрада, и Гита. И  да поможет мне Всевышний - я
не знаю, как жить дальше.
     -  Сэр, мельницы  Господни  мелют  медленно,  но  верно.  Ноя  хотел бы
спросить: не думали ли вы попробовать расторгнуть ваш брак с Бэртрадой?
     Эдгар взглянул на меня с удивлением. Похоже, эта мысль не приходила ему
в  голову. И это понятно.  Развод  был  делом немыслимо  трудным,  требующим
огромных усилий, неистощимого  терпения  и  больших денег. Желающим получить
развод  приходилось многократно  обращаться к Святому  Престолу, жертвовать,
раздавать направо и  налево взятки влиятельным духовным  особам, унижаться и
собирать  доказательства.  А  в  случае  Эдгара это  вдобавок  было  чревато
королевской  немилостью и возможной утратой титула. Не говоря уже о том, что
факт  развода  считался  позором  для всего  рода,  к  которому  принадлежал
разведенный.
     Я осторожно выкладывал все это Эдгару, опасаясь вызвать его гнев. Но он
выглядел только взволнованным.
     -  Мне приходилось  слышать,  что  даже  венценосным особам  не  всегда
удается добиться желаемого в таких делах.
     -  Это так.  Но  дела о разводе  коронованных особ зачастую затрагивают
вопросы политики  и  границ между  государствами. Простым же  смертным  куда
легче добиться расторжения брака. Деньги здесь  играют не  последнюю роль, и
не забывайте, что влияние ордена Храма в Риме весьма велико.
     Похоже  мен  удалось  вселить в  Эдгара крупицу надежды. Когда  человек
пребывает в таком отчаяние, самый подходящий момент, чтобы дать ему надежду.
И  видит Бог, я делал это  бескорыстно. За моей душей немало грехов,  но то,
что  я сейчас  хотел  помочь Эдгару, было искренним. Ибо привык платить свои
долги, и никто еще не называл меня неблагодарным.
     Но перед  тем, как  проститься  с  графом,  мне  надлежало  сделать еще
кое-что.
     - Милорд, не позволите ли вы мне побеседовать с вашей дамой? Я  понимаю
ее состояние, но мне  представляется, что если все, о чем мы  с вами  только
что говорили, сообщит  ей лицо стороннее и непричастное, она скорее поймет и
примет наши доводы.
     Я умолчал о том, что Эдгар сейчас для этой  женщины, как бы  она к нему
ни  относилась,  - виновник беды, обрушившейся на нее. Но  его  главная вина
заключалась в том, что он не сделал ни единого по-настоящему твердого шага к
тому, чтобы уладить отношения со своими  женщинами. И жестоко казнил себя за
это.
     - Да благословят тебя Господь и Пресвятая Дева, родич.
     Дважды он назвал меня так. Для изгоя подобное обращение дорогого стоит.
     Местный священник не сразу пропустил меня к леди Гите, твердил, что она
нуждается  в  покое.  Похоже  этот поп искренне переживал за  женщину  и  не
допустил бы  меня к  ней, какими  бы благими  не были мои намерения. Но  уже
рассвело,  из тумана стали  появляться первые силуэты прихожан его  церкви и
священник  отвлекся, отошел к  ним, говоря, что  сегодня  службы  не  будет.
Кого-то из пришедших отправил  в замок Эдгара за помощью, сам остался, чтобы
отогнать  самых любопытных. По сути ему стало не  до меня,  и я проскользнул
без его благословляемого напутствия.
     А  войдя,  в  первый  миг позабыл все  слова. Замер,  встретившись с ее
оцепеневшим,  жутким  взглядом.  Она   как-то   неловко  сидела  на  лежанке
священника подле спавшей девочки. Дитя выглядело спокойным, как  ангел,  что
резко  контрастировало  с   запечатленным  на   лице  ее  матери  выражением
безысходной муки. Она даже не сразу отреагировала на мое появление. Страшные
воспоминания,  казалось,  отнимают у нее последние силы. Ей бы  уснуть...  Я
понимал, что ей понадобиться усилие, чтобы расслабиться.
     Чтобы привлечь ее внимание я негромко кашлянул.
     - Я решился потревожить вас, миледи, только потому,  что вскоре уезжаю.
Более  я  не буду для вас живым напоминанием о случившемся. Но  я хотел  бы,
чтобы вы выслушали меня...
     Далее я  вкратце  поведал то, о  чем мы  беседовали с  графом.  К моему
удивлению, женщина  вполне  равнодушно  отнеслась к моим словам о  возможной
причастности  графини к событиям. И  казалось, не  слышала  меня даже тогда,
когда я заговорил о  возможности развода  Эдгара с  женой и о том,  что ради
разрыва с Бэртрадой Эдгар готов лишиться титула и впасть в опалу.
     - Но вы и только вы можете поддержать его в этом, - продолжал я. Что-то
подсказывало  мне, что леди Гита  не вполне безучастна к моим речам. - Вы не
должны оставлять Эдгара. Ради  вас он готов на  все. А иначе... Сейчас он не
остановится даже перед тем, чтобы убить Бэртраду.
     И  тут  по лицу  женщины  скользнула тень.  Взгляд  ее светлых глаз  на
потемневшем  и  осунувшемся  лице  стал тяжелым, как сталь. Она поглядела на
меня  огромными пустыми  глазами.  Взгляд  ее  светлых глаз казался особенно
тяжелым  на  потемневшем  осунувшемся   лице.  Возможно  леди  Гита  и  была
красавицей,  но об этом трудно было  судить сейчас.  В ее  лице  было  нечто
жуткое. Жуткой была и неожиданная улыбка, больше похожая на судорогу.
     - Возможно, я  плохая христианка,  но  я хочу,  чтобы виновные  понесли
наказание. Так и передайте графу, - проговорила она.
     Я понимал ее. Но и перевел дыхание. Главное, что он еще чего-то желает.
Пусть и желаемое - месть.
     - И вас не пугает, чем это обернется для вашей девочки?
     Женщина  коротко  вздохнула,  на  миг прикрыв  лицо  ладонью,  а  затем
взглянула на  меня. Только  страх  за  свое  дитя  мог вывести ее  из  этого
состояния.  Но  этим  не  следовало  злоупотреблять.  Уловив  момент,  когда
мертвенное выражение исчезло  с  лица леди Гиты,  я  заговорил, взывая  к ее
разуму:
     - Никому не ведомо о том, что произошло ночью в фэнах. Те, кто глумился
над  вами, уже понесли  кару. А  те, кто  выжил,  будут молчать. И  если  вы
найдете в себе силы, чтобы в дальнейшем вести себя как ни в чем не  бывало -
они проиграли. Они поймут, что вы оказались сильнее, и им  ничего не удалось
добиться.
     Это были  только  слова. Но чтобы следовать им, нужны неженские сила  и
мужество. Поэтому я продолжал:
     - Нет  греха  в  том,  чтобы  оступиться  и угодить  в  грязь.  Грех  -
оставаться в грязи. Несчастья  и  удары преследуют нас всю жизнь, но роковым
становится  только  последний.  Все  прочие  нам  удается  пережить.  Нельзя
забывать об этом.
     Женщина вдруг испустила сдавленный стон.
     - Что вы знаете об ударах судьбы!? Что знаете о бесчестии?
     - Кому и знать, если не мне.
     И тут я назвал свое имя.
     Когда человек  в беде, ему становится  легче, когда  рядом  оказывается
такой же, как он, несчастный и гонимый.  Эта  женщина  знала обо  мне, и мое
имя, заклеймленное позором, сказало  ей все. Она глубоко вздохнула, ее глаза
расширились.
     - Вы... Вы - враг короля!
     Я заставил себя улыбнуться.
     - К вашим услугам, миледи.
     Она протянула руку, и я ощутил легкое пожатие.
     - Сэр... Я восхищаюсь вами.
     Ну уж это слишком! Я был опорочен, изгнан, мое имя было покрыто позором
и все кто узнавал меня, шарахались как от прокаженного. Словно мое бесчестье
могло запятнать  и их. И вот эта униженная, измученная, растерзанная женщина
пытается приободрить меня.
     У меня перехватило дыхание. Я только понял, что эта женщина стоит того,
чтобы  ради  нее   рисковать  графской  короной.  А  может  я  стал  излишне
сентиментальным?
     - Запомните главное,  миледи. Вам  надо  заставить себя забыть  то, что
случилось. Думаю у  вас это  получится. Само ваше желание отомстить даст вам
силы.  И вы должны помнить, что вы сами  остались  живой, жив и Эдгар и ваше
дитя не пострадало. Вы все вместе, а это и есть надежда.
     Ее губы наконец  дрогнули,  черты лица смягчились и, слава  Богу, глаза
наполнились слезами. Теперь  пусть выплачется.  Слезы для  женщины - великое
облегчение.
     Я вышел. У церкви все  еще толпились какие-то люди, доносился  сердитый
голос священника, требовавший, чтобы они расходились восвояси.
     Первым делом я направился к  коновязи. Моро положил мне голову на плечо
и шумно вздохнул. Я ласково потрепал его по холке.
     - Что, брат, беспокойная вышла ночка? Ну, ничего, скоро снова в дорогу.
Нам с тобой не привыкать.
     Я пока еще не представлял, куда направлюсь. Ригины  нет в Норфолке, а в
этих краях мне больше не у кого искать пристанища.
     Граф появился  из церкви  только  тогда, когда  из Гронвуда прибыли его
люди. Их  было множество  - конные ратники, погонщики  мулов, запряженных  в
крытые носилки,  несколько  женщин-прислужниц.  Эдгар велел  им ждать, а сам
направился к  дому священника,  но не решился войти  - стоял,  ожидая,  пока
прислужницы помогут леди Гите собраться и привести себя в порядок.
     Но вот появилась служанка с девочкой на руках. Малышка  уже проснулась,
вертела  головкой  и  забавно  позевывала.  Однако,  завидев  Моро, просияла
улыбкой:
     - Лошадка с пятнышком!
     И стала вырываться, требуя, чтобы ее пустили к коню. Выходит, не я один
безраздельно отдал сердце своему вороному. И я невольно улыбнулся, наблюдая,
как эта кроха безбоязненно тянется к Моро.
     В  этот  миг  на пороге  дома священника  появилась  леди  Гита.  Эдгар
рванулся  было к ней, но  замер, не решаясь ступить  дальше ни шагу. Женщина
была с головы до ног  укутана  в темное покрывало и  передвигалась  неловко,
слегка припадая на одну ногу. Но голова ее была гордо поднята
     Приблизившись к Эдгару, она припала  к его груди. В  этом движении было
все  -  и прощение  и нежность. Даже  у  меня  навернулись на глаза слезы, и
пришлось отвернуться
     Внезапно я услышал его голос, окликающий меня:
     - Сэр Гай!
     Они оба - Эдгар и Гита - смотрели на меня. Наконец Эдгар проговорил:
     - Сэр рыцарь, от всего сердца я прошу вас быть моим...
     Они переглянулись.
     -  ...Нашим гостем. Мы  просим вас  принять  наше приглашение  в  замок
Гронвуд Кастл.
     Никто лучше меня не знал,  чем это им грозит. Не  произнеся ни слова, я
отрицательно покачал головой.
     - Ради всего святого, -  настаивал Эдгар. - Это лишь малая толика того,
чем мы вам обязаны.
     Они вновь переглянулись, как дети. И я не выдержал. Мои глаза заволокло
слезами.  Можете  сколько  угодно  зубоскалить  над моей  слабостью, но  мне
понадобилось не меньше минуты, чтобы совладать с собой.
     Кто-то принял у меня Моро.  Рядом, на руках у одной из женщин, беспечно
лепетала маленькая Милдрэд. Подали приготовленный для леди Гиты паланкин.  Я
видел, как она, прихрамывая,  направилась к нему. Но тут ее силы исчерпались
- и она в беспамятстве осела на руки Эдгара.
     На графа страшно было смотреть, такая мука отразилась на его лице. Я же
кинулся  к  хлопотавшим около бесчувственной  женщины людям, стал объяснять,
чтобы оставили ее  пока в  покое. Я понимал, что  случилось. Такой  обморок,
вызванный сильным  потрясением, чаще всего переходит в сон.  А сон ей сейчас
необходим. Он смягчит шок.




     Я  никогда   не   видел  Бэртраду  в  подобном  состоянии  -  плачущая,
цепляющаяся за полы моей одежды, умоляющая.  Ее взгляд выражал  такой страх,
что казался безумным.
     - Преподобный отче... Святой отец!.. Защитите меня!..
     Видит Бог, я и сам был напуган, когда  графиня вместе с  Гуго на исходе
ночи неожиданно явились в мою загородную резиденцию. Вдвоем - а ведь выехали
они отсюда целым отрядом.
     Но я не стал спрашивать, куда девались остальные, и без того было ясно,
что хороших новостей ждать не приходится. Я видел, что творится  с графиней,
видел Гуго, которому пришлось ехать лежа поперек крупа собственной лошади, в
седле которой сидела Бэртрада. Когда же он сполз на землю и встал на ноги, я
заметил, что его штаны пропитались кровью, а в сапоге хлюпает.
     - Замолчи, Бэртрада! - прикрикнул он на голосящую графиню.
     Гуго был взбешен и явно нуждался в помощи лекаря.
     Я велел верному человеку  проводить обоих в отдаленный флигель. Меня  и
самого  трясло,  но  я  не  подал виду  и приказал  без промедления  позвать
монастырского  лекаря  брата Колумбануса.  Сей  монах  не  из  болтливых,  а
поскольку  он из  саксов,  то плохо понимает  нормандскую  речь. Мне  же  не
терпелось узнать,  что все-таки произошло, хотя уже и было ясно - задуманное
нами не удалось.
     Во флигеле Бэртрада, забившись в угол, продолжала  рыдать. Гуго, оголив
поджарый зад, лежал на скамье, а брат Колумбанус обрабатывал рану - не столь
и опасную, но, видимо,  доставлявшую рыцарю немалое  беспокойство. Однако он
довольно  подробно поведал мне  обо всем, что произошло в  охотничьем домике
графа.
     Слушая  его, я мрачнел все больше  и больше. Казалось  бы, мы продумали
все  до  мелочей,  но  увы  -  человек  волен  предполагать,  а  располагает
Всевышний. Ибо как иначе объяснить то, что именно в эту ночь среди безлюдных
фэнов неожиданно объявился рыцарь-крестоносец. По словам Гуго, он налетел на
его людей,  как  истребляющий смерч,  бился со сверхчеловеческой  ловкостью,
сумел  освободить  Эдгара, а затем они вдвоем с  графом  устроили  настоящую
кровавую баню перед подожженным любовным гнездышком.
     О том, что спаситель  Эдгара принадлежал к крестоносцам, Гуго определил
по боевому  кличу  "Босеан!".  Однако в том, что он  поведал, было и кое-что
утешительное. Из всех, кто прибыл на озерный остров, спастись удалось только
Гуго и леди Бэртраде, остальные же были убиты на  месте, и теперь графу не у
кого выведать, кто  организовал ночной набег.  В том, что ни один  раненый в
бою не уцелел, Гуго был совершенно уверен - крестоносцы никогда не оставляют
поверженного врага в живых. Их долголетняя выучка  требует разить насмерть и
наносить удары в такие места, чтобы противник умер как можно быстрее.
     Я  вздохнул с облегчением и уже много спокойнее  принялся расспрашивать
Гуго, как развивались события до появления загадочного  незнакомца. Тут-то и
выснилось,   что  они   с  первых  шагов   допустили  фатальную  ошибку-  не
расправились с графом  немедленно. Но  леди Бэртраде пожелалось, чтобы Эдгар
своим глазами увидел, как поступят  с его девкой. Это  были их счеты, к тому
же, по  уговору с  Ральфом, Гиту Вейк должны были вернуть тому "такой, какой
она  и была". Забавная шутка графини, которая имела в виду  то, что Гита  не
кто иная, как шлюха, которую используют все, кому не лень.
     Упоминание о  Ральфе меня  встревожило. С  самого начала  меня донимали
сомнения  по  поводу  этого  молодчика,  а  тут выяснилось,  что  именно  он
предупредил Гиту и Эдгара. Теперь все упирается в то,  что он успел поведать
графу до того, как на острове появились люди Гуго Бигода.
     -Ральф также убит?
     Гуго охнул и вцепился зубами запястье  - брат Колумбанус как раз взялся
стягивать нитью края  глубокой  колотой  раны  на  его ягодице. Однако уже в
следующий  миг  ухмыльнулся, и его зубы  по-волчьи сверкнули из под  светлых
усов.
     - Мне, видать, на роду было написано своей рукой лишить этого трубадура
жизни. Заметил я его в дверях домика, когда  мы еще подплывали к острову, но
вряд ли он успел рассказать  многое. Старина Ральф,  хоть и не блистал умом,
но должен был сообразить, что болтать не в его интересах. Он ведь сам увяз в
этом деле по уши. И к тому же все еще рассчитывал заполучить свою саксонскую
девку. Зачем ему чернить себя в ее глазах?..
     Он опять  охнул и поморщился. А мне пришло  в голову, что Гуго  Бигод -
парень не промах. Когда человек в таком состоянии способен трезво рассуждать
- на него можно положиться
     - А чуть позже, - продолжал Гуго, - когда Ральф  уже  увозил  в челноке
Милдрэд...
     - Дочь Гиты Вейк также была там?!
     Он словно не услышал моего вопроса.
     - ...Когда уже они плыли в челноке, то лучшей мишени было не найти. А я
лучник не  из  последних. Клянусь  бородой Христовой, я собственными глазами
видел,  как светлое  оперение  моей стрелы торчало из-под лопатки  Ральфа де
Брийара. Он не  упал, но плоскодонка пошла зигзагами, и вряд  ли Ральф сумел
после  этого  сделать  больше  двух-трех  гребков,  а  сейчас  наверняка уже
отчитывается  перед  святым  Петром за свои прегрешения. Для  пущей верности
следовало  бы  его добить,  но  тут эта  белобрысая  саксонка,  точно фурия,
вылетела  с  мечом  из  кустов.  Бедняге  Освульфу,  что стоял  подле  меня,
досталось  так,  что  он только  захрипел, но меч застрял  в кости, и она не
сумела  его сразу освободить.  Пришлось угомонить  ее кулаком в висок... И с
какой это стати она осталась на острове, а не удрала с Ральфом? Вот уж чисто
саксонское тупоумие!
     Только что Гуго упомянул некое саксонское имя - Освульф. Значит, в свой
отряд он набрал самых различных людей. Я спросил, не  сумеют ли впоследствии
по телам убитых  в стычке определить, что это люди из окружения Гуго Бигода,
но  этот  парень  предусмотрел буквально все. Он ответил, что  встречался со
своими наемниками тайно, а поскольку вокруг него всегда вертелось множество,
не имеет значения, даже если их видели вместе.
     Лекарь  наконец  закончил свою  возню и удалился.  Я ходил от  стены  к
стене, перебирая четки, чтобы сосредоточиться.
     - Значит, ты говоришь, что тебя и леди Бэртраду не преследовали?
     - Верно, преподобный отец.
     Гуго  поднялся  со скамьи, застегивая пряжку  ремня. Сейчас он выглядел
почти спокойным, только пальцы рук слегка подрагивали.
     - И лиц наших также никто не видел. Если бы не одно... Этот крестоносец
- дьявол его раздери!  - очень заинтересовался леди Бэртрадой. Когда  мы уже
отчалили, он все еще стоял  на берегу,  глядя  нам вслед.  И пусть бы глазел
сколько угодно, но у леди как раз в этот момент из-под капюшона упали косы.
     Мы оба одновременно взглянули на графиню.
     Она  уже  угомонилась,   и   только   вздрагивала,  давясь  судорожными
рыданиями. У леди  Бэртрады были приметные косы -  длинные, темные, с редким
красноватым отливом, длиною едва ли не до колен. Но еще когда мы продумывали
план убийства графа Норфолкского, было решено объявить, что  миледи больна и
не покидает покоев. Монахи  в обители  и  по сей  день  возносят молитвы  за
выздоровление знатной благодетельницы аббатства. Не составит труда доказать,
что графиня ни на час не отлучалась из моей резиденции.
     Я повернулся к Гуго.
     -  Когда  вы возвращались  сюда, не  мог  ли  кто-либо обратить на  вас
внимание?
     Гуго боком опустился на скамью. При свете висящей на крюке лампы  стало
видно, насколько  он утомлен.  Однако  когда  он  заговорил,  в  его  голосе
чувствовалась сила.
     - Святой отец, мне не впервой  возвращаться с ночной вылазки. Уж будьте
покойны,  я знал, как проехать, чтобы  избежать дорожных разъездов и застав.
Да и время ночное... А мчались мы так, что лошадь графини пала неподалеку от
Бэри-Сэнт-Эдмундс. Мой каурый оказался покрепче - он-то и доставил нас обоих
к  воротам  резиденции.  Последние  две  мили  мы ехали  тихо,  как  обычные
запоздалые путники - мне едва удалось убедить графиню, чтобы она не пыталась
на всем скаку влететь в аббатство.
     Счастье для леди Бэртрады, что рядом с ней в такую минуту оказался Гуго
Бигод.  Долгое  время  я  считал  этого  человека  злым гением  графини.  Не
настраивай он постоянно  графиню против мужа, она,  возможно,  и наладила бы
отношения с Эдгаром. Ведь  с какой  стороны ни  посмотри,  этот сакс показал
себя весьма терпеливым и  покладистым супругом. Но что сделано - то сделано.
И сегодня Гуго спас ей жизнь.
     Гуго вновь обратился ко мне:
     - Святой отец, все, что от вас  требуется - это помочь мне добраться до
ближайшего  порта и  переправиться  в Нормандию. Дело  в  том,  что еще пару
недель назад я получил послание от отца. Старик совсем плох и призывает меня
ко двору,  дабы я оказывал ему  помощь  и находился  подле короля. Если  мне
удастся  уехать  немедленно, не  составит труда  кого угодно  убедить, что я
давно пребываю в Нормандии.
     В такой просьбе не было ничего чрезмерного - я и  сам был заинтересован
в его исчезновении. Однако леди Бэртрада считала  иначе. И  хотя до сих  пор
она казалась безучастной, но тут бросилась к Гуго и буквально повисла на нем
с криком, что он покидает и предает ее в ту минуту, когда только он способен
защитить ее от гнева супруга.
     - Умолкни, Бэрт! - Гуго едва не оттолкнул ее. -  Или мне напомнить, как
ты пыталась бросить меня, раненого, в пути?  Если бы мне не удалось внушить,
чем обернется это для вашей светлости...
     Что-то  произошло между этими двумя  в дороге, коль даже Гуго забыл  об
обычной учтивости.  Но  мне удалось восстановить  равновесие, напомнив,  что
леди Бэртрада - как-никак дочь короля. Гуго тут  же сам приблизился  к  леди
Бэртраде и даже попытался взять ее за руку.
     -  Пойми, Бэрт, радость моя, для всех нас  будет  лучше, если мы сейчас
расстанемся.  Граф ничего  не заподозрит,  а  о  вас позаботится наш славный
Ансельм. Мне  же придется  смазать салом  пятки, дабы  высокородную  леди не
поставили в вину кое-какие ночные проделки в фэнах.
     Не  прошло  и часа, как Гуго отбыл,  а леди  Бэртраду пришлось  напоить
успокаивающим отваром и уложить в постель.
     Теперь пришла пора заняться  заметанием следов и сделать все возможное,
чтобы ни  у кого не явилась шальная мысль, что  я могу быть каким-то образом
связан с  событиями  сегодняшней ночи. Что греха таить  - именно я предложил
избавиться от Эдгара Армстронга, а леди Бэртрада, озлобленная пренебрежением
супруга, с легкостью проглотила  эту наживку. Ее ненависть к мужу взросла на
почве любви - как духовник графини  я это прекрасно понимал. Поэтому  мне не
составило труда довести  ее  неприязнь к мужу до такого накала, что она сама
предложила использовать в этом деле Гуго и его подручных.
     В тот  день  я созвал  самых  доверенных  людей,  дав  им  два  наказа:
во-первых,  отправиться  в  Саухемский монастырь  и  наистрожайше  приказать
тамошнему настоятелю ни при каких обстоятельствах не упоминать о том,  что в
его  обители  некоторое  время  пребывала  графиня  Норфолкская  в  обществе
вооруженных людей.  Во-вторых, я велел доставить павшую лошадь графини в мои
конюшни и пустить слух, что рыжая Молния погибла от скоротечной болезни.
     Что касается самой миледи, то она  проспала до темноты. С ней постоянно
находились  нянька  Маго и две  преданные  фрейлины,  дочери  мелкопоместных
рыцарей,  для  которых  служба  у  графини  была  единственной  возможностью
избежать участи старых  дев.  Эти дурнушки готовы были костьми лечь за  свою
госпожу,  и  только пытка могла  вынудить всех  троих  сознаться, что миледи
покидала резиденцию. Но до этого, надо надеяться, дело не дойдет.
     Вечером того же полного  тревог дня  Маго разыскала  меня с сообщением,
что миледи пришла  в себя. При этом  старая нянька  сокрушенно заметила, что
"ее деточка" совсем расхворалась. Страшное напряжение и ночь, проведенная на
холодных болотах, не прошли для леди Бэртрады бесследно: ее бил озноб, голос
почти исчез, а  тонко вырезанные  ноздри изящного нормандского носа обметала
краснота.
     - Ваше  преподобие, -  она  протянула  мне  слабую влажную  руку,  - вы
посылали в Гронвуд? Каковы вести?
     - Дитя мое, в данной ситуации верна поговорка: qui nimis propere, minus
prospеre  - кто действует  слишком поспешно, действует неудачно. И нам вовсе
не следует объявлять во всеуслышание, что мы знаем о событиях этой ночи.
     Леди Бэртрада вздохнула.
     - Отче, помните ли, как  вы читали мне отрывок из Ветхого Завета о том,
как  жители  города  Гивы изнасиловали  наложницу  левита?  Та  женщина,  не
выдержав издевательств, умерла. Может ли статься так, что и Гита Вейк отдаст
Богу душу, не пережив случившегося?
     Я  машинально  перебирал  зерна  янтарных  четок. Неужели именно Святое
Писание надоумило мою духовную дочь решиться на то, что она сделала?
     - Я бы не советовал вам недооценивать  Гиту Вейк.  Она  хрупка на  вид,
но... Однажды вы уже имели несчастье узнать, какова она в деле.
     Я имел в виду ту постыдную драку,  что произошла между женщинами Эдгара
в фэнах,  после которой леди Бэртрада прибыла ко  мне с шатающимися зубами и
разбитой губой.  Мой Колумбанус тогда сделал все возможное, чтобы  сохранить
ее красоту.
     У Бэртрады сверкнули глаза.
     -  Эта  шлюха  заплатила  мне  хотя  бы часть  долга!.. -  торжествующе
прошептала она. Но через миг ее снова охватил страх: - А мой супруг? Неужели
он узнал меня?..
     - Граф Норфолк  может только  строить догадки. Ведь вы  тяжело больны и
уже несколько дней кряду не покидаете опочивальню.
     Я  поведал  ей  обо всем,  что предпринял  за последние часы, и графиня
несколько успокоилась.
     - Поистине, отче, само небо послало мне вас!
     Так-то оно  так, но  сама леди Бэртрада отнюдь не была  подарком небес.
Эту  тщеславную  красавицу было несложно использовать в своих целях, и с  ее
помощью  я  добивался  немалых  выгод как  для  себя, так  и  для аббатства.
Поэтому, воспользовавшись моментом, я попросил графиню приложить свою печать
к документу,  который  намеревался  отправить королю. Это было  прошение  об
освобождении  города  от торговых пошлин  и иных платежей на  всех  торгах и
ярмарках в королевских владениях.  Если король согласится...  не берусь даже
описывать, какие  прибыли  это принесет Бэри-Сэнт-Эдмундс. Однако на случай,
если графиня упрекнет меня в  корыстолюбии,  у меня было готово  объяснение,
что   прошение   датировано   задним  числом  и   сможет   послужить  лишним
доказательством того, что она не отлучалась из резиденции.
     Когда уже  в  темноте  я направлялся,  чтобы отслужить  мессу, в собор,
настроение у  меня было приподнятое. Я  не только сумел замести следы, но  и
получил  поддержку в  деле предоставления городу  и  аббатству таких  льгот,
каких не имел  ни один город в Англии! Поэтому на вечерней службе  мой голос
звучал торжествующе:
     - Sаnсtissime confessor Domini, monachorum  pater et dux, Benedicte, in
ferectеde pro sua salve...?
     А  о чем я думал в эти  минуты? О том, что  главное сейчас -  терпеливо
выжидать и следить за тем, что предпримет граф.
     ?
     Однако Эдгар ничего не предпринимал.  По крайней мере, никаких известий
о  его  действиях не  поступало. Я счел  это  разумным - только глупец сломя
голову бросается  чинить  суд  и  расправу, не обретя веских  доказательств.
Нельзя сбрасывать со счетов и то, что граф совершенно не был заинтересован в
огласке случившегося на болотах.
     Тем временем  миновала  Пепельная среда и наступил  Великий Пост. В это
время я всегда чувствовал себя несколько подавленным. Увы, грех  чревоугодия
был мне вовсе  не  чужд.  И если в обычное время  в  аббатстве  вкушали пищу
дважды  в  день, то теперь лишь единожды. А сыр и зелень -  неважная еда для
мужчины моей комплекции.
     Но мое  положение обязывало меня неукоснительно приносить такую жертву.
Для священнослужителя любое  прегрешение - прегрешение вдвойне. Я никогда не
забывал об этом, помнил и тогда, когда лгал, плел интриги, а то и подстрекал
к  наитягчайшему  греху человекоубийства.  Все, что говорит  по этому поводу
Писание,  я знал не  хуже отцов  церкви,  однако  полагал,  что  все доброе,
содеянное мною, рано или поздно перевесит чашу моих грехов.
     Что же благого я совершил в сей скорбной юдоли?
     Да  взять  хотя  бы  то,  как  выросло  влияние  Бэри-Сэнт-Эдмунс,  как
упрочился  культ святого Эдмунда, а  сонное захолустное  аббатство  под моим
пастырским водительством превратилось  в  едва  ли  не  самый  крупный центр
паломничества. Сотни людей нашли  здесь  кров,  пропитание и работу, а  наша
библиотека стала одной из самых богатых в Европе, ее  посещают  богословы  и
ученые  из дальних  краев. Благодаря паломникам  и  моему  умению  заключать
сделки не хуже храмовников обитель  богатеет год  от года, и к  моему мнению
прислушиваются  многие духовные  и светские  сеньоры. И разве мои  хартии не
облегчили участь подвластных аббатству и городу людей?
     А  тут   подоспела   весть  о   том,  что  на   празднование  Пасхи   в
Бэри-Сэнт-Эдмунс намерена прибыть на богомолье сама королева Аделиза.
     Это  ли не  почетное  свидетельство могущества вверенной  мне  обители?
Разве все достигнутое мною не стоит того, чтобы Высший Судия взглянул сквозь
пальцы на мои мелкие слабости - например, на ненависть к выскочке-саксу?
     С  этим чувством я ничего не мог поделать. Есть немало греховных чувств
в человеческой  природе, и  моя  душа во всякий  миг  в руке Всевышнего,  но
смириться с возвышением Эдгара Армстронга я не в силах. Некогда я смирился с
нищетой, в которой  рос, будучи  одним  из младших  сыновей  мелкопоместного
рыцаря, и с тем, что меня рано вырвали из семьи, отдав в монастырь.  Там мне
пришлось смириться  с  необходимостью послушания,  смириться  настолько, что
весьма скоро я понял, что покорностью и раболепием можно добиться не меньше,
чем  талантом  и  стремлением  к  совершенству. И  вскоре  провидение  стало
посылать  мне одну награду  за другой. Последний из всех, я мало-помалу стал
продвигаться вперед: из простых монахов  в  наставники послушников,  затем я
стал личным писцом настоятеля, субприором, приором и, наконец, аббатом.
     И  я  был  бы всем  доволен, если бы судьба  не поставила  на моем пути
Эдгара  Армстронга. Этот несносный мальчишка оказался столь дерзостным,  что
посмел отхлестать меня кнутом! На моей  спине до сих пор горят рубцы от этой
порки.
     Возможно,  я и успокоился бы, если бы знал, что Эдгар  сгинул в мирской
суете, получив  от судьбы все те удары, которые он вполне заслужил.  Но этот
сакс вернулся - и вернулся с триумфом. Я оказался вынужден  считаться с ним,
признавать его власть и силу даже  после того, как он опорочил меня в глазах
короля во время мятежа, который подняла моя подопечная Гита  Вейк. Дважды он
навлек на меня позор, и дважды мое имя стало поводом для насмешек.
     Раны святого Эдмунда! Мог ли я не пытаться отомстить!
     Он  был  много сильнее меня, и тем не менее  за его горделивой статью и
показным величием  я разглядел уязвимое место: он хотел  любви. Есть  немало
мужчин, которые  вполне  могут  обойтись  и без этого,  но  только  не Эдгар
Армстронг.
     С этого момента  я знал, что  мне  следует  делать. Поначалу я приложил
максимум усилий, чтобы предать огласке его связь с моей подопечной.  То, что
иному лорду безболезненно сошло бы с рук, превратилось в повод для пересудов
и всеобщего осуждения. Я позаботился и о том, чтобы имя его избранницы  было
покрыто  позором, тем  самым  вынудив  ее отдалиться  от него.  Когда  же  я
разрушил эту связь, то принялся за семейную жизнь графа. Как и Гуго Бигод, я
постоянно настраивал против  Эдгара  леди  Бэртраду.  Когда  же  ему удалось
пройти и через это, я примкнул к его врагам.
     То,  что должно  было  произойти  в охотничьем  домике графа, стало  бы
венцом моей мести. Увы, провидение распорядилось иначе.
     Однако  то,  как  развивались  дальнейшие события, вызывало подозрение.
Неужели  Эдгар с его  презрительным высокомерием проглотит то, что сделали с
его возлюбленной? Что это?  Очевидная слабость или коварный  расчет? Так или
иначе,  но  я знал,  какую боль  сейчас испытывает  ненавистный сакс. Что ж,
рубцы на душе порой ноют больнее, чем рубцы на теле.
     Вскоре верный человек  донес мне,  что Эдгар взял Гиту в замок Гронвуд.
Теперь   она  открыто  жила  со  своим   любовником  и  находилась  под  его
покровительством. Недолгое время она хворала, но вскоре стала выздоравливать
- и даже  скорее, чем я предполагал. Сам граф  наверняка  уже  дознался, что
большинство наемников, которые полегли на острове, - саффолкширцы, и что  бы
ни говорил Гуго, подозрение падало на него.
     Больше всего  меня тревожило то, что мог успеть рассказать Эдгару Ральф
до того, как Гуго наповал уложил его тяжелой стрелой.
     Тем временем в Бэри-Сент-Эдмундс прибыл шериф Роб де Чени  и потребовал
встречи с графиней. Я попытался не допустить его, ссылаясь на то, что миледи
нездорова,  но  он  не  отступал.  И  вид леди Бэртрады,  лежащей в постели,
изможденной и пылающей жаром, похоже, убедил его в правдивости моих слов.
     Графиня до поры  пребывала в  полной подавленности. Много  молилась,  и
даже  требовала чтобы я, как духовник, наложил на нее епитимью за содеянное.
Но  я то  знал, что  вряд  ли подобное  состояние надолго.  И  однажды после
полуденной молитвы я  заметил с  внутренней галереи дворца как Клара Данвиль
отдает во дворе распоряжения слугам, снимающим с  повозок какие-то тюки.  Не
успел я  окликнуть фрейлину,  как она уже  юркнула  под  своды  покоев,  где
расположилась моя духовная дочь.
     Я немедленно поспешил туда же и в одном из переходов едва не столкнулся
с Маго.
     -  Я  же  просил,  чтобы  миледи  не поддерживала  никаких  сношений  с
Гронвудом! - я набросился на пожилую матрону так, что она попятилась.
     Однако Маго тут же приняла самый невозмутимый вид.
     -  А  чего же вы  хотели, святой отец? На дворе весна, потеплело, а моя
деточка  ходит в  подбитых  мехом  платьях. Ее гардероб в Гронвуде, и  Клара
содержит его в надлежащем порядке. Как же  миледи было не вызвать еевместе с
необходимыми вещами?
     Чисто женская  тупость. Представляю,  как графиня воспримет известие  о
том, что ее соперница обосновалась в Гронвуде!
     Теперь  спешить было  некуда -  леди Бэртрада наверняка  уже успела обо
всем расспросить Клару. Поэтому, не дойдя до покоев своей духовной дочери, я
затаился в нише, скрытой тяжелой занавесью.
     Худшее, как я и ожидал, уже произошло. Оттуда, где я стоял, через  щель
в занавеси  и  распахнутую  дверь покоя  можно  было  видеть леди  Бэртраду,
сидящую в  кресле  с подлокотниками в виде грифонов. Лицо ее  было  искажено
гримасой адской  злобы,  а руки так впились в  завитушки резьбы кресла,  что
костяшки пальцев побелели словно мрамор. Клара стояла перед графиней, и хотя
я не видел лица девушки, голос ее звучал ровно и спокойно.
     - ...Так и есть, мадам,  -  продолжала говорить  Клара.  -  Она живет в
Гронвуде  на правах  датской жены, и милорд всем  дал понять, что отныне это
место  ее, а сам он намерен оберегать и защищать  ее честь и  достоинство. И
когда недавно в Гронвуд съехались  несколько важных сеньоров, леди Гита Вейк
встречала их как хозяйка замка.
     Это  было чересчур  даже  для меня. Ведь  немногим  больше  трех недель
прошло с  той ночи, а эта блудница уже оправилась и ведет себя как ни в  чем
не  бывало.  Правду  говорят  -  нет  способа  чувствительнее   ответить  на
оскорбление, чем выказать полнейшее пренебрежение к оскорбителю.
     - И она... -задыхалась Бэртрада, - она спит в моей постели... носит мои
одежды...
     - Нет, что  вы,  упаси Господь!  Граф вполне в  состоянии  предоставить
своей  избраннице  все  новое  и  наилучшее. И  госпожа  Гита  выглядит  как
благородная дама, не прибегая к вашим туалетам. Я постоянно слежу за  ними и
могу поклясться, что ни один из них не был востребован...
     Только  из-за ярости,  оглушившей  и ослепившей ее,  леди  Бэртрада  не
замечала в голосе этой вертихвостки явной издевки. А Клара все не унималась:
     - Кроме того, в Гронвуде живет  дочь графа и леди Гиты малышка Милдрэд.
Сущий ангел! Замковая челядь  просто без ума  от  нее.  А вчера, когда гость
графа  сэр Гай  Орнейльский,  рыцарь-крестоносец, рассказывал в большом зале
истории  из  жизни в  Палестине,  эта малютка  -  кто  бы  мог  подумать!  -
неожиданно  заявила, что  когда  вырастет, непременно отправится в крестовый
поход. Вот смеху-то было!
     Лицо леди Бэртрады пошло пятнами.
     - И ты, девка, прислуживаешь новой госпоже?
     - Нет, я бы так не сказала. У меня другие обязанности. Мне выпала честь
следить за личными покоями маленькой Милдрэд - разве  вы не знаете, что граф
велел заново отделать и обставить для дочери ваши бывшие апартаменты?
     Это было последним  ударом. Гибким кошачьим движением графиня бросилась
к бывшей фрейлине, словно намереваясь вцепиться ногтями в ее раскрасневшееся
лицо.  И  тут  эта  блудливая  девка, это  ничтожество,  ловко  увернувшись,
внезапно  схватила графиню  за запястья и отшвырнула от себя - да  так,  что
леди  Бэртрада  оступилась  и упала. Ее дамы подняли визг, а  Клара, хоть  и
отступила к двери, выглядела самым невозмутимым образом.
     - Поосторожнее, миледи. Я больше не ваша служанка. Отныне  я обручена с
сэром Пендой, сенешалем замка Гронвуд. Вскоре нас обвенчают, и я  сама стану
зваться леди.
     -  Значит,  такова твоя  благодарность  за то, что  я  вытащила тебя из
захолустной дыры? - оторопело вымолвила графиня.
     - О, я честно расплатилась за это, прослужив вам за гроши столько лет и
безропотно снося  побои и оскорбления. И  то, что  я взялась  доставить  ваш
гардероб, было моей последней услугой!
     Деловито  оправив  сбившиеся  длинные  рукава,  Клара  покинула  бывшую
госпожу.
     Я  поспешил  помочь  фрейлинам  поднять леди  Бэртраду.  Мое  появление
подействовало  на  нее,  как  удар хлыста. Она резко  выпрямилась,  глаза ее
вспыхнули.
     -  Велите  немедленно догнать ее... схватить... - торопливо  заговорила
она, и  голос  ее то и дело срывался. -  Святой отец, пусть ее выпорют -  да
так, чтоб вся кожа долой! Чтоб визжала под розгами, шлюха!..
     Ну уж нет! Не хватало мне неприятностей из-за какой-то бывшей фрейлины.
Ведь если Клара и впрямь обручена с Пендой, было бы неосмотрительно обойтись
с ней, как с простолюдинкой-саксонкой.
     И я  принялся  убеждать  леди Бэртраду,  что наше положение не  таково,
чтобы привлекать  к себе  внимание Гронвуда.  Мы  поступим  иначе. Положение
графа и его наложницы  более чем неустойчиво. Он фактически  изгнал супругу,
дочь  короля, из  ее собственного замка -  это  ли не повод, чтобы вызвать к
жизни куда более ощутимую силу  - гнев короля  Генриха и Святой Церкви,  ибо
граф открыто живет во грехе, попирая права венчанной супруги.
     Не стану  утверждать,  что  графиня  меня  слышала - по  ее искаженному
ненавистью и отчаянием  лицу  текли медленные  слезы.  Но  когда  эти  слезы
иссякли, она неожиданно велела подготовить для нее эскорт и заявила, что сию
минуту возвращается в Гронвуд.
     Большую  глупость  трудно  было  и придумать.  Однако  я  примирительно
сказал, что готов  предоставить столько людей, сколько пожелает графиня, при
одном условии - она отправится куда  угодно - в Норидж,  Ярмут, Уолсингем, а
хоть и прямиком в Лондон, - но только не в Гронвуд Кастл.
     - Нет, -  затрясла  головой леди Бэртрада,  да так, что ее  пресловутые
косы растрепались и выбились из-под сетки. - Я еду в Гронвуд!
     Я рассердился.
     -  Что же, в  добрый путь,  госпожа. Но ни один из моих людей не станет
вас сопровождать.
     Зря  я  надеялся  ее  удержать.  В  ответ  графиня  прошипела,  что  ей
достаточно и одного грума. Пусть едет - дороги нынче вновь стали  безопасны.
К тому  же у меня не  было  ни  малейшего  сомнения, что  завтра  она  снова
окажется в аббатстве.
     И я не  ошибся. Подходила к концу вечерняя  служба, когда служка шепнул
мне  на  ухо, что  госпожа  графиня Бэртрада  Норфолкская вновь  вернулась в
Бэри-Сент-Эдмундс.
     Право, стоило  полюбоваться,  какой  смирной  и  молчаливой  стала  эта
неугомонная  и гневливая гордячка.  Когда я  вошел в покой,  она  сидела  за
станком с натянутым на него  вышиванием  в  безмолвном оцепенении.  Ее  руки
свисали, словно чужие.
     - Помогите мне, отче...  - едва слышно произнесла графиня. - Я не знаю,
как быть.
     Советы - это по моей части. Я уже начал было прикидывать, куда и к кому
первым делом ей надлежит обратиться с жалобой и требованием о восстановлении
справедливости,  но  для  начала  следовало  выяснить,  что  же, собственно,
произошло в Гронвуде.
     Но  там  ничего  особенного не  случилось.  Бэртраде  даже  не  удалось
повидаться с супругом.
     -  Его не было в Гронвуде,- начала она. -  Он отправился взглянуть, как
идут  работы на строительстве  новой  церкви Святого Дунстана.  Об этом  мне
сообщили у первого моста перед барбиканом?. Да так, будто рассчитывали,  что
я тут же поверну лошадь. Но я проехала не останавливаясь, а эти люди глазели
на меня так, будто я сижу в седле нагишом. Жаль, что при мне не было свиты -
уж я бы им показала, как подобает встречать хозяйку!
     "Хвала  святому  Эдмунду, что  вразумил  меня не  давать ей  людей",  -
подумал я.
     Графиня продолжала:
     -  У  самого  донжона  я  спешилась,  бросила  груму  поводья  и  стала
подниматься  по лестнице. И кого же я обнаружила, едва ступив на порог зала?
Гиту Вейк! Она восседала на почетном месте госпожи,  отдавая распоряжения. И
при этом с таким видом, словно  ее не  валяли  в грязи и  не насиловали, как
грязную потаскуху, все, кому было не лень. Ох,  святой  отец,  видели бы вы,
как она держалась - словно венценосная особа.. И это платье!.. Эдгар никогда
не дарил  мне таких нарядов. Ткань отражала свет, будто сотканная из текучей
стали... Видит Бог,  никого  и ничего  я не  ненавидела так, как эту  жалкую
тварь!
     - Ну же?..
     - Я хотела войти в зал и указать ей ее  место, то есть велеть убираться
вон. Но меня удержали. Тот самый крестоносец, я узнала его.
     - Каков он из себя? - спросил я.
     - Он? Хорош собой.
     Видимо и впрямь недурен,  если  даже  в таком состоянии  леди  Бэртрада
запомнила это.
     - Он  появился  совершенно  неожиданно и,  взяв меня под руку,  увлек в
боковой  проход. Признаюсь, отче,  я поначалу так испугалась, что  слова  не
могла вымолвить - ведь я видела  его там, возле охотничьего домика. Однако в
Гронвуде  он  повел  себя  неожиданно  учтиво.  Галантно   поклонившись,  он
произнес:  "Думаю,  не  ошибусь,  предположив,   что  вы  и   есть  Бэртрада
Норфолкская",  и  мне  сразу  же  не понравился  странный блеск в его жгучих
черных глазах. "Я  узнал вас, - продолжал он, - как узнал и ваши  косы. Увы,
даже  ярко-оранжевый плащ,  что был на вас  в тот  вечер на острове, не смог
скрыть  их прелести".  При  этих словах  у  меня  подкосились  ноги,  но  он
поддержал  меня  и  усадил на выступ стены в амбразуре. "Полагаю,  несколько
минут будет достаточно,  чтобы  вы передохнули и собрались с силами. А после
этого, я думаю, вам следует  незаметно выйти  отсюда  и покинуть  замок. Так
будет лучше для всех".
     Я смотрела на него как завороженная. Он  не мог, не мог узнать меня той
ночью - ведь я была в маске и в мужской одежде, а мои косы были спрятаны под
капюшоном.  Но по какому праву  он  требовал, чтобы я  покинула  собственный
замок? Об  этом я и спросила крестоносца, и  то, что  он ответил,  оказалось
худшим  из всего,  что я могла вообразить.  Оказывается,  этот мерзавец, мой
супруг,  отписал  Гронвуд...  своей  шлюхе. Сделка  была  проведена по  всем
правилам - в присутствии шерифа, лорда д'Обиньи  и епископа  Тэтфордского. И
теперь лучший замок во всем Дэнло принадлежит  Гите Вейк! Она и в самом деле
могла указать мне на дверь и даже велеть слугам выгнать меня прочь.
     Ну  и дела! Отписать  такую  цитадель, как Гронвуд,  любовнице... Такое
даже вообразить невозможно. Просто так замками  не разбрасываются. Тогда что
это - желание вознаградить Гиту  после случившегося или  стремление защитить
ее от коварства леди Бэртрады? Но, сдается мне, Эдгар уверен в  том, что его
союз с Гитой Вейк - навсегда, ибо, сделав ее госпожой и владелицей Гронвуда,
он оставил замок своей главной  резиденцией в Норфолке. К тому же эта сделка
узаконивает имущественную сторону их связи. Ловко, весьма ловко...
     - И как вы поступили, дитя мое?
     - А что мне оставалось делать? Я попросила рыцаря проводить меня.
     Похоже,  сей  рыцарь и впрямь пришелся ей по вкусу. Не удивлюсь, если в
причудливой  головке  графини  тут  же возник  план  очаровать  сэра  Гая  и
переманить его на свою сторону.
     - И что же вам ответил крестоносец?
     - Он сказал: "Простите, миледи,  но люди, пригласившие меня  погостить,
могут  неверно  истолковать такой шаг". Тогда я вскричала: "Неужели, сэр, вы
откажетесь проводить  даму в пору,  когда  уже  сгустились сумерки?" "Ночь -
ваше время, -  сказал он на это. - Ступайте, миледи, и благодарите Бога, что
не встретились с графом Норфолком!" При этом он неожиданно коснулся моих кос
и заметил: "Прекрасные  волосы. Редко встретишь такое великолепие, и поэтому
их трудно спутать с иными. Даже если видел только однажды  в  сумраке ночи и
отблесках  пожара. Уезжайте из Гронвуда,  миледи, и будьте благоразумны хотя
бы ради вашей сестры Матильды".
     При чем тут императрица? С какой стати этот крестоносец упомянул о ней?
Смутное подозрение зародилось во мне, но в тот миг мне было не  до этого. Не
теряя времени,  я принялся убеждать графиню, что ей и впрямь следует уехать.
И  направиться  прямиком к  отцу  в Нормандию,  а  может  быть  и  к  самому
Святейшему Престолу в Рим. Чем скорее она покинет Англию, тем раньше я смогу
начать готовиться к  прибытию королевы Аделизы, которую я намечал разместить
в  тех  покоях,   которые  занимала  леди  Бэртрада.   Продолжать  оказывать
покровительство графине становится небезопасно,  коль скоро граф  и его люди
убеждены в ее причастности к попытке убить Эдгара.
     Леди  Бэртрада резко  выпрямилась.  Лицо  ее  залилось  темным румянцем
гнева.
     - Уж не гоните ли вы меня отсюда, святой отец?
     Я  тут  же отступил. Не стоит перегибать палку.  Как  никак она  - дочь
Генриха Боклерка.
     - И значит вы поможете мне отомстить?
     - Разумеется, дитя мое.  И всем сердцем надеюсь, что Бог поможет  нам в
этом.
     ?
     Всевышний не заставил долго ждать.
     Я понял  это уже на другой день, когда во время мессы обнаружил в толпе
прихожан Хорсу из Фелинга.
     Был день  Святого  Льва?, и в соборе собралось много народу. Но Хорсу я
мгновенно выделил из толпы. Рослый, статный,  в меховой накидке,  с длинными
волосами, зачесанными назад и оставлявшими открытым высокий лоб с залысинами
-   Хорса   выглядел   внушительно   и  сурово.   Само   его   появление   в
Бэри-Сент-Эдмундс было необычным. Он  не  принадлежал к здешнему приходу, не
был  добрым  христианином, вдобавок  я почитал его  своим  недругом,  ибо не
забыл,  как он повел  себя во время мятежа в  Тауэр Вейк. Впрочем, Хорса был
врагом и Эдгару Армстронгу.
     Но существовало и нечто, связывавшее этих саксов. Об  этом красноречиво
свидетельствовало   внешнее  сходство  Хорсы  с  отцом  графа  Норфолкского,
покойным таном Свейном.  Возможно,  кого-нибудь это  могло бы и удивить,  но
только не  меня  - ведь мне довелось принимать исповедь у матери Хорсы. Леди
Гунхильд была  доброй  христианкой, много жертвовала  храмам, а  на  обитель
Святого Эдмунда  ее  благодеяния изливались беспрестанно. А на исповеди  она
открыла, что Хорса и Эдгар - кровные братья.
     Судьба шутит и не такие шутки - и вот оба брата, Хорса и Эдгар, не имея
понятия  о своем родстве, умудрились  к тому же  полюбить одну женщину, Гиту
Вейк.
     Моя  мысль  лихорадочно  заработала,  но  для  того,  чтобы  попытаться
действовать,  необходимо  было  доподлинно выяснить,  с  чего  бы это  Хорса
заявилсяся  в Бэри.  В отличие  от  матери, христианин он  никакой -  скорее
язычник  или  наполовину  язычник,  как  и большинство  этих  невежественных
простолюдинов в фэнах.
     В ходе мессы я  не сводил  с него глаз. Хорса  с любопытством следил за
богослужением,  прислушиваясь к звучным  словам на латыни.  Когда же начался
обряд Святого причастия, приблизился ко мне и принял облатку.
     - Тело и кровь Христовы... - я осенил его крестным знамением.
     - Аминь!
     За Хорсой  стояла вереница причащающихся, но он замешкался и неожиданно
поймал мою руку.
     - Мне необходимо поговорить с вами, преподобный отче.
     - Тебе придется подождать, сын мой, пока я не окончу службу.
     Он терпеливо кивнул.
     Наконец  прозвучало  "Идите, месса окончена",  и  я  подал  саксу  знак
приблизиться.
     - Сегодня ночью скончалась моя мать, благородная Гунхильд из Фелинга, -
не   глядя   на   меня,   произнес  Хорса,   выслушал   произнесенные   мною
соответствующие событию слова и  продолжил: -  В последнее  время мать тяжко
хворала, а отошла тихо  и спокойно. Перед  кончиной ее причастил и соборовал
наш приходский священник отец Мартин. И последним желанием моей матери было,
чтобы  ее  похоронили  на  кладбище аббатства  Святого  Эдмунда.  Я  приехал
сообщить вам ее волю и смиренно прошу оказать содействие в ее исполнении.
     "Смиренно прошу" - ох как нелегко дались Хорсе эти слова! Ему,  некогда
выступившему с оружием против меня, отъявленному смутьяну. Это  ли не пример
того, что  даже  таким неотесанным дикарям, как Хорса, приходится склоняться
перед величием Церкви?
     Но и это сейчас не было самым важным. Леди Гунхильд отошла  в иной  мир
как нельзя более кстати, так  как ее просьба невольно сближала нас с Хорсой.
А он сейчас был мне нужен как никогда.
     -  Многие  благородные  люди  желали  бы покоиться  на  кладбище  столь
прославленной обители, как Бэри-Сент-Эдмундс.
     Я произнес  это  как  можно мягче,  но  Хорса  тут же вскинулся, и  его
зеленовато-желтые глаза засверкали.
     -  Не  заносись чересчур  высоко,  ты,  бритая плешь! Или  позабыл, что
Гунхильд из Фелинга немало послужила процветанию  аббатства, и ты  не вправе
даже...
     - О, тише,  тише, благородный  тан! Я всего  лишь хотел отметить, сколь
высока  честь быть погребенной среди первых людей Восточной Англии. У меня и
в мыслях не было противиться воле леди Гунхильд, все будет исполнено должным
образом и  со всей  приличествующей торжественностью.  Я немедленно велю все
подготовить к похоронам и отпеванию и распоряжусь, чтобы в  Фелинг отправили
братьев,  которые доставят покойную в  Бэри-Сент-Эдмундс.  Твоя мать, Хорса,
всегда  щедро  жертвовала  на  нужды  аббатства,  поэтому  завтра  и  каждый
последующий день в течение недели в ее честь будет отслужена месса.
     Хорса смотрел  на меня  в полной  растерянности. Чего-чего,  но  такого
великодушия и  смирения он  не ожидал.  Наконец,  багровея и запинаясь,  тан
пробормотал несколько слов благодарности.
     Мир  с Хорсой был  мне нужен как  никогда  ранее. Оттого  я и стремился
расположить его к себе любой  ценой. И едва Хорса отбыл в  Фелинг, я  тотчас
поспешил к леди Бэртраде,  чтобы  поделился  с  нею  своими планами.  Грешно
хвалить себя, но они пришлись ей по сердцу.
     На следующий день состоялось торжественное погребение  леди Гунхильд из
Фелинга. Дабы  пуще  угодить Хорсе,  я призвал в  Бэри-Сент-Эдмундс наиболее
почитаемых саксонских танов, не  забыв упомянуть о том, что  все расходы  на
поминальное пиршество  берет на себя аббатство. Хорса был растроган. А двумя
часами  позже он, притихший и поникший, стоял  он среди кладбищенских  плит,
наблюдая за  пышной процессией, сопровождавшей носилки с телом  его матери к
месту последнего упокоения.
     По  саксонской  традиции тело  леди  Гунхильд  не  положили  в гроб,  а
завернули в белые  льняные пелены,  повторяющие очертания тела. Пожилая леди
покоилась  на  покрытых ковром  носилках,  которые  сопровождали  капелланы,
каноники, викарии и множество монахов. Тридцать нищих несли зажженные свечи,
во время погребения монахи пели респонсорий, а я произнес над телом короткую
проповедь, перечислив заслуги покойной, и  прочитал  отходную так, что когда
произносил заключительное requiscаt in расе,? присутствующие плакали, и даже
Хорса склонил голову и его плечи мелко затряслись.
     Затем присутствующие  потянулись к  Хорсе  с  изъявлениями  сочувствия.
Появилась  среди  них  и  графиня Бэртрада в соответствующих  случаю  темных
одеждах. Приблизившись  к  тану,  она  взяла его руку,  и  сказала несколько
теплых утешающих слов.  И надо отметить, что со своей  ролью  она справилась
превосходно - простота  и христианское милосердие,  никакого наигрыша. И  не
успел  Хорса опомниться, как она уже  преклонила колени над могильной плитой
и, сложив ладони, прочла короткую молитву. А затем величественно удалилась в
сопровождении своих фрейлин.
     Поминальный  пир,  как  и  водится   у  невежественных  саксов,  вскоре
превратился в обычное застолье, о покойной уже никто  не вспоминал, поднялся
шум, донеслись пьяные крики,  кто-то даже предложил  позвать музыкантов. Как
раз в это время  Хорса, в кои веки не  предавшийся  пьянству и  чревоугодию,
встал и  покинул пиршественный стол. Я послал  писца брата Дэнниса проводить
Хорсу в странноприимный дом, где для него были отведены покои.
     Наутро  Хорса появился  на поминальной службе. Он  был уже  в  дорожном
плаще,  однако  я  постарался  его  задержать.  По  окончании богослужения я
предложил ему присесть на одной из скамей в боковом приделе.
     - Не терзай себя мыслями о непоправимой утрате, сын мой, ибо душа твоей
матери, как белый голубь, уже несется к престолу Господнему. Мы же, грешные,
обречены жить. Прав Всевышний, сделавший наше существование столь тягостным,
но и  милость его велика,  ибо грехи  наши коренятся в слабости человеческой
природы. А коль скоро  все мы  не ангелы,  я прошу тебя, благородный  тан, -
забудь  все  дурное, что прежде  разделяло нас, и поверь, что для меня  было
высокой честью исполнить  свой долг в отношении такой женщины, как  Гунхильд
из Фелинга.
     Я  говорил нарочито витиевато, но  Хорса слушал внимательно  и в  конце
концов протянул мне руку.
     - Ясное  дело, преподобный, всякое меж  нами  бывало. Но вы так почтили
память матушки...
     Он  склонил голову, и я готов был проглотить свою бархатную скуфью? - в
его глазах блеснули слезы.
     - Аmicus  certus  in res  incerta  cernitur, что значит  -  верный друг
познается в затруднительных обстоятельствах. Не так ли? А теперь, сын мой, я
попрошу  тебя  выслушать то, что я скажу. Ты видел здесь в аббатстве графиню
Бэртраду.  Она  уже давно живет тут, ибо я взялся опекать ее с тех  пор, как
супруг изгнал ее ради иной женщины. И ты знаешь, о ком я говорю.
     В  приделе, где мы сидели, царил полумрак. Поодаль, в главном нефе, как
тени  двигались силуэты монахов, они тушили гасильниками  на длинных  шестах
свечи в  высоко расположенных светильниках.  Я глядел на них, но слышал, как
дыхание Хорсы  участилось. Сейчас мне было необходимо направить его  мысли в
нужное русло, но так, чтобы он не заподозрил, что его используют.
     -  Миледи  Бэртрада  - женщина  надменная  и  непокорная, и ты  об этом
наверняка  слышал. Но теперь  это  в  прошлом.  В  последнее время она много
сделала для того,  чтобы измениться к  лучшему,  ибо  искренне  любит мужа и
желала бы вернуть его  расположение. И чем же  ответил на это граф? Однажды,
когда графиня прибыла  в наше аббатство, но задержалась по  причине болезни,
Эдгар Армстронг воспользовался ее отсутствием, чтобы  привести в супружеское
гнездо иную женщину. А у этой несчастной не хватило ни воли,  ни благонравия
отказать ему.
     Я видел в полумраке горящий взгляд Хорсы, но продолжал, не меняя тона:
     -  Прости, благородный тан, что я касаюсь таких вещей в то время, когда
в твоем  сердце  еще жива  боль утраты.  Однако  в  Библии  недаром сказано:
"Достаточно для каждого  дня своей заботы". Оттого я и заговорил с  тобой  о
Гите Вейк.  Ты - холост, благородного происхождения и несравненного мужества
- и уж конечно более достоин рассчитывать на благосклонность внучки Хэрварда
Вейка, нежели мужчина, обвенчанный с другой. И хотя Гита опорочила себя этой
связью,  церковь учит нас ненавидеть не грешника,  а сам  грех. И если бы ты
нашел способ  отнять эту женщину  у соблазнителя, если бы обвенчался с  ней,
осталась бы надежда, что род великого Хэрварда избежит позора.
     - Ничего не выйдет, - неожиданно пробормотал Хорса. - И хотел бы, да не
могу. Ведь сколько уж раз я просил руки леди Гиты, но всякий раз она уходила
от ответа. И я - смирился.
     - Смирение - похвальное качество. Но не в этом случае. Ты убедил  себя,
что Гита  по  любви  избрала  другого? Ну  что  ж,  любовь сама по  себе  не
греховна,  но  в  ней  сокрыто  искушение,  а  от  искушения  всего  шаг  до
прелюбодеяния, которое принадлежит к числу смертных грехов. Но  и здесь есть
различия -если  на мужчину-прелюбодея  принято смотреть  снисходительно,  то
женщину прелюбодеяние  губит раз  и  навсегда. Но разве  Гита Вейк виновна в
своем грехе  и  позоре?  Под  личиной опекуна  граф Норфолкский растлил ее и
склонил к  сожительству.  А ведь когда-то и мне  довелось быть опекуном этой
девушки,  и  рано или поздно  Господь спросит  с  меня за то, что я позволил
негодяю погубить ее душу.
     Хорса молчал. Весьма странно - это при его-то обычной вспыльчивости.
     - Когда  я увидел тебя в церкви, сын мой, знаешь, о чем я подумал?  Вот
стоит  человек, который имел  мужество ставить на место  даже  самого  графа
Норфолка.  И этот  человек любит Гиту  Вейк. Так  неужели  же  он смирится и
отдаст ее в руки погубителя? Неужели не вырвет из бездны греха, даже вопреки
ее  воле?  Если  этих  двоих обвенчают перед алтарем, даже  надменный  Эдгар
вынужден  будет  смирить свою  гордыню  и не дерзнет отнять Гиту у законного
мужа, не  рискуя навлечь  на себя проклятие  церкви, презрение  знати и гнев
короля. Ты молчишь, Хорса? Да полно, любишь ли ты еще ее?
     Ответом мне был тяжелый вздох.
     -  Матушка всегда  мечтала о  том  дне,  когда я  сделаю хозяйкой  дома
женщину из рода Хэрварда.
     Я склонился к нему.
     - Так исполни ее волю  - так, как исполнил ее я. Спаси честь  последней
из рода. Тебе, непревзойденному воину, ничего не стоит похитить ее у Эдгара.
А мое благословение и благословение всей церкви пребудет с тобой.
     Внезапно Хорса уставился на меня в упор.
     - Преподобный Ансельм, да разумеете ли вы, чем это может обернуться?
     - Еще бы. И готов на многое: я укрою вас с Гитой  в Бэри-Сент-Эдмундс и
обвенчаю. Несомненно,  могущественный граф Норфолк будет  в ярости. Но и ему
при  таких  обстоятельствах  придется вернуться  в  лоно  семьи. Сам  король
вынудит его к этому.
     - Ну  ясное  дело, - усмехнулся Хорса.  - Правду люди говорят, что  вы,
святой отец, ничего не делаете в  простоте. Подстрекая меня к похищению леди
Гиты и  браку  с нею, вы норовите заслужить  благоволение  короля-норманна и
милость графини Бэртрады. Нам приходилось слыхивать, сколь многими милостями
она осыпает Бэри-Сент-Эдмундс.
     - Аминь,  - усмехнулся я. - Но графиня и без того милостива ко мне. Что
касается  короля, то он, узнав,  как позорит его  дочь Эдгар Армстронг,  сам
лишит его  опекунских прав.  Если же я засвидетельствую, что  лично обвенчал
Хорсу из Фелинга  и Гиту Вейк, никто не посмеет осудить меня, а что касается
самой  юной леди,  то как бы она ни упиралась поначалу, думаю, ее  неприязнь
сойдет на нет, едва она родит вашего первого сына.
     Даже в полумраке я заметил, как вздрогнул Хорса.
     - Что-то уж  очень гладко  у вас выходит, преподобный.  Но,  пожалуй, я
последую вашему  совету.  И клянусь душами предков, тогда мы посмотрим,  чья
возмет! Ждите вестей...
     Он круто развернулся и зашагал к выходу. А я поспешил поведать обо всем
графине.
     Теперь и в самом деле оставалось только ждать.
     ?
     Не похоже было, что Хорса сломя  голову  ринулся  выполнять намеченное.
Верные  люди доложили мне, что он вернулся в свой бург и  ведет  тихую жизнь
захолустного тана.
     А в Гронвуде  все шло по-прежнему - Гита и Эдгар вели себя как законные
супруги: устраивали приемы, выезжали на пиры, охотились с соколами  в фэнах.
Мы  с  леди Бэртрадой даже заколебались  - не  напрасны ли наши  упования на
Хорсу?
     Я же тем временем по  крупицам  собирал сведения о  рыцаре-крестоносце,
гостившем у  графа.  Мне доносили,  что  он обаятелен и весел, а  посетивший
Бэри-Сент-Эдмундс  лорд  д'Обиньи поведал,  что  в  этого  рыцаря безнадежно
влюблены  едва ли не  все  юные леди  в  округе.  Вместе  с  тем,  поминая о
крестоносце, лорд д'Обиньи называл его  сэром Гаем из Тавистока. Выходит,  у
этого малого могут быть и иные имена, и Гай из Тавистока, и рыцарь д'Орнейль
отнюдь не последние в этом списке.
     Скажу  прямо  - уже с той  минуты, как я  прознал,  что этот  рыцарь  в
разговоре  с  леди  Бэртрадой  сослался  на ее  сестру-императрицу,  у  меня
зародилось  подозрение: не тот ли это крестоносец Ги де Шампер, что объявлен
личным врагом Генриха Боклерка  и за голову  которого  назначена неслыханная
награда.
     И я послал гонцов  в Хунстантон,  где в последний раз объявлялся  Ги де
Шампер, дабы подсказать людям короля, где он может скрываться.
     Вот  чем я  занимался в эти  дни  поста, изнывая от  недоедания, хотя и
тешил себя иной раз, намеренно задерживаясь в покоях графини, дабы отужинать
у нее вдали от взглядов братии. Бэртрада  не придерживалась поста, у нее был
свой повар, который готовил ей отнюдь не постные блюда, и знали бы вы, какое
наслаждение  после  бесконечного воздержания полакомиться паровой  телятиной
или жирным, как следует прожаренным каплуном!
     Но однажды вечером,  когда я,  плотно перекусив,  все  еще  переваривал
полдюжины  рябчиков  в  имбирном  соусе,  в покой, едва  не сорвав  впопыхах
занавесь  на арке у входа и топоча сандалиями, ворвался  писец брат Дэннис и
замер прямо передо мной, уставившись на блюдо с птичьими костями.
     -  В чем  дело, любезный  брат? -  спросил я,  поднимаясь и загораживая
собою злополучные останки рябчиков.
     -  Отец  настоятель, беда!  В обитель  прямо  через  монастырские  сады
вломился  тан Хорса с какими-то людьми. И через круп  его лошади переброшено
тело связанной женщины. А  теперь тан требует, чтобы вы немедленно явились к
нему.
     Я услышал, как поднялась леди Бэртрада, с грохотом отодвинув кресло, но
остался невозмутим.
     -   Не  стоит  поднимать  такой  шум,  брат  Дэнис.  Ответь-ка   лучше,
отправились ли уже братья в дормиторий и кто еще,  кроме них, мог прознать о
случившемся?
     Мои  вопросы,  похоже,  сбили  с толку  молодого  монаха.  Он  второпях
залопотал, что братья давно спят, ворота  закрыты, но Хорса перемахнул прямо
через ограду розария, вытоптав цветники, а его люди...
     - Успокойся, брат Дэннис. И вспомни, что святой Бенедикт почитал высшей
добродетелью монаха молчание.  Поэтому  сейчас же возвращайся  в  обитель  и
проводи Хорсу вместе с его... гм... спутницей в ризницу собора. А  я поспешу
туда и во всем разберусь сам.
     Когда он вышел, я повернулся к застывшей в напряжении графине.
     - Ну, что, дочь моя, похоже, все уладилось?
     Однако я ошибся, решив, что хлопоты уже позади. Была ли виной тому леди
Бэртрада, отправившаяся  со  мной,  или саксонка  изначально была  настроена
решительно,  но едва  ее  развязали  у алтаря,  как она  начала  вырываться,
кричать и биться, словно одержимая  бесом.  Мне  пришлось велеть заткнуть ей
рот кляпом  и  вновь связать длинными рукавами ее же собственного  платья из
удивительной ткани, видом напоминающей полированную сталь.
     Хорса был весел и по-волчьи скалил зубы в ухмылке.
     -  Я  выследил, куда  они ездят охотиться с птицами,  и устроил засаду.
Этого пса  Армстронга, к счастью, не  было, он  умчался  по каким-то делам в
Тэтфорд, и Гиту сопровождал только смуглый  крестоносец. Они вдвоем довольно
ловко  спускали соколов, не подозревая, что я слежу  за каждым из движением.
Но тут крестоносец  отдалился,  подманивая  заупрямившегося  сокола, а  Гита
поскакала  вдоль  берега  озера с  соколом на  руке. И  Господь направил мою
красавицу как раз туда, где я затаился на ветвях  дерева. Я прыгнул,  словно
рысь,  на  круп лошади, зажал рот всаднице  и погнал лошадь  туда,  где меня
поджидали  слуги  с лошадьми... Отправляясь сюда, я велел  им  загнать белую
кобылку Гиты подальше в фэны,  дабы можно было  подумать, что  она понесла и
сбросила хозяйку где-то в тех краях. Пусть-ка теперь поищут!
     Все  это  Хорса  выложил,  не  сводя  глаз  с  брата  Дэнниса,  который
расставлял свечи на алтаре, готовясь к обряду венчания. Писец уже успокоился
и действовал с привычной сноровкой.  Этот молодой  монах  высоко  ценил свое
положение  при моей  особе,  и  я был  уверен, что  он не  придаст  значения
некоторым необычным деталям таинства брака, которое сейчас совершится.
     Наконец Хорса  подтащил  Гиту к алтарю. Причудливо  выглядела эта пара:
Хорса в грубой одежде  из кожи и меха, весь покрытый  грязью и тиной, и Гита
Вейк со скрученными руками, заткнутым кляпом ртом, с разметавшимися светлыми
волосами и в необыкновенном серебристом наряде. В глубине собора стояла леди
Бэртрада - воплощение свирепого торжества.
     В этот миг невеста сумела высвободить руку и вытащила кляп.
     - Вы  не  имеете  права!  Это против законов божеских  и  человеческих!
Преступники!
     И тут же графиня бросилась к ней и наотмашь ударила по щеке.
     - А с моим мужем, девка, по каким законам ты жила?
     Ее оттеснил Хорса, велев не вмешиваться. Сейчас не время сводить счеты.
Но Гита, воспользовавшись заминкой, вывернулась и  метнулась прочь, призывая
на помощь.
     Слава  Богу,  врата  собора  были  закрыты,  и  ей  не  удалось  быстро
отодвинуть  тяжелый  засов.  Почувствовав,  что  преследователи  уже  рядом,
женщина бросилась в сторону и заметалась среди колонн храма.
     Положение  становилось  все  более   напряженным  -  вопли  Гиты  могли
всполошить всю  округу.  Однако в конце концов ее настигли и  схватили  люди
Хорсы.
     И снова тан тащил к алтарю свою упирающуюся и рвущуюся невесту.
     - Начинай, поп! Клянусь кровью Хенгиста, медлить больше нельзя!
     Я торопливо раскрыл книгу и, сбиваясь и  перескакивая, стал произносить
нужные слова. Главное - совершить обряд. А сопротивление невесты не имеет ни
малейшего значения.  Разве  мало  девиц  в  наших  краях не  по  своей  воле
предстали перед алтарем!
     - Ответь,  Хорса сын Освина  и  Гунхильд из Фелинга,  берешь ли ты  эту
женщину в жены? Обещаешь ли хранить ей верность, заботиться о ней и...
     - Да, будь ты проклят, поп, да!..
     Но тут Гита проговорила:
     - Брак не может быть заключен по той причине, что я сейчас не чиста!?
     Мы оторопели. Брат Дэннис, размахивавший кадилом, кашлянул.
     Я же просто вышел  из себя. Невеста не может предстать перед алтарем  в
такие дни  - святая  правда.  Но  каково бесстыдство - заявлять  об этом  во
всеуслышание! Эта женщина и в самом деле не имеет ни малейшего представления
о стыдливости и достоинстве!.
     - Венчай, Ансельм! - потребовал Хорса.
     - Венчайте, святой отец! - вторила ему леди Бэртрада. - Эта девка лжет.
     Я растерялся. Скоро полночь, и уже через несколько минут приор приведет
монахов на молитву. Весьма нежелательно, чтобы они застали всех нас здесь.
     -  Брат  Дэннис,  -  я  повернулся  к  писцу,  -сейчас  ты  выпроводишь
присутствующих через северный вход. Леди Гиту пусть отведут в  скрипторий  -
там сейчас никого нет. Ты оставишь там невесту с  женщинами графини, дабы те
обследовали ее и убедились, верно ли то, о чем она заявила.
     Гита  повиновалась  моему решению  с  охотой,  и  я  понял, что она  не
солгала.  Похоже,  и Бэртрада  это осознала,  так как  бросилась  ко мне  со
словами:
     - Вы должны обвенчать их во что бы то ни стало! Казна аббатства получит
двести пятьдесят фунтов серебра, если все пройдет удачно!
     - Я не сказал "нет". Но сейчас нам лучше удалиться от сюда.
     Всю  полуночную  службу  нам   пришлось  таиться  в  моей  монастырской
опочивальне. Вскоре  вернулась Маго,  взглянула на  графиню  и утвердительно
кивнула. Леди Бэртрада лишь повела плечом, и на ее лице появилась брезгливая
гримаса.
     - Так или иначе, но ты сделаешь это, Ансельм!
     Но я медлил, и только брат Дэннис понимал причину  моей медлительности.
Этот брак мог быть  с легкостью признан недействительным. Во-первых, невеста
не  исповедовалась  перед  венчанием,  во-вторых  -  само  ее состояние,  и,
наконец,  в-третьих  -  сейчас  время  Великого  Поста,  когда  ни  в  одном
христианском храме Европы не совершается таинство брака.
     Остается единственный  довод - венчание  в нарушение всех  правил  было
необходимо ради возвращения к достойной жизни нераскаянной блудницы.
     Этими соображениями я и поделился с леди Бэртрадой. Чувства  чувствами,
но графиня разбиралась в законах достаточно, чтобы понять - в спорном случае
Эдгар как опекун сможет  забрать у нас свою  подопечную вплоть до разрешения
конфликта,  а  там,  глядишь,  и  доказать  недействительность  совершенного
таинства.
     Выслушав   меня,   графиня  заколебалась.  Недолго   поразмыслив,   она
предложила спрятать Гиту в одном из подземелий аббатства и дождаться, пока у
нее  не   прекратятся  женские  немочи.  За   это   время   она  присмиреет,
исповедуется, а там, глядишь, и  примет  мужем  Хорсу. Что касается  поста -
бывали  случаи, когда  ввиду исключительных  обстоятельств совершенный в это
время обряд венчания признавался законным
     Пока  мы  судили  да  рядили приблизилось  время  хвалин?,  и  мы  были
вынуждены переждать и эту службу. Но едва монахи  удалились, Хорса накинулся
на нас с расспросами. И то, что он услышал, привело его в ярость.
     -  Тысяча демонов!  Вы  сами  втянули  меня  в  это  дело,  а теперь на
попятный?  Решили затаиться, выждать, оттянуть время, но одно  вам невдомек:
по нашему следу  пустят  ищеек, и  рано или поздно  станет известно, куда  я
поскакал  с похищенной  женщиной.  Думаете, много надобно труда,  чтобы  это
вызнать? Да  вы просто спятили  -  я не поручусь, что  люди из  Гронвуда  не
появятся здесь  с минуты на минуту.  И ты, Ансельм,  бритая башка,  сделаешь
свое дело немедленно. Ибо если все откроется до того, как мы  с Гитой станем
мужем  и женой,  и меня  схватят - клянусь всеми духами  фэнленда, я не буду
скрывать, кто толкнул меня на похищение.
     Каков мерзавец! Однако в одном он прав - всякая задержка может погубить
дело. Если же дойдет до разбирательства и епископы соберутся, чтобы  вынести
вердикт  о законности  совершенного  мною  обряда, графиня  наверняка сумеет
заставить  короля повлиять на из решение. Видит Бог,  впервые  я был доволен
тем, что нами правит король, который держит под пятой даже святую церковь.
     И вновь  под  своды  храма  ввели  Гиту Вейк. Я заметил,  что она  едва
держится  на  ногах  - все происшедшее  с  нею сегодня  окончательно  лишило
женщину сил.
     Я снова встал у алтаря, а один из стражей держал заранее приготовленные
кольца.
     - Ты, Хорса, сын Освина и Гунхильд, берешь ли эту женщину, Гиту из рода
Вейк, в жены?
     - Да!
     -  Ты,  Гита из рода  Вейк, берешь ли  Хорсу, сына Освина и Гунхильд из
Фелинга в мужья?
     Никто и не ждал от  нее ответа. Гита молча стояла, поддерживаемая двумя
слугами Хорсы. Лицо ее было отрешенным, взгляд застыл.
     Я продолжал:
     - Повинуйтесь друг другу в страхе  Божьем. Муж, почитай и оберегай свою
супругу перед Богом и людьми. Жена, повинуйся своему мужу, так как отныне он
господин твой и глава семьи, как Христос глава Церкви...
     При  этих  словах  Гита  внезапно  осела  на  руках  слуг,  голова   ее
запрокинулась. Сознание оставило ее.
     Хорса кинулся было к невесте, но леди Бэртрада велела ему не суетиться.
     - Заканчивай, Ансельм!
     Я повиновался,  кое как  промямлил положенное и  велел  подать  кольца,
приказав  Хорсе  одно  надеть  на  себя, другое  -  на палец  невесты.  Сакс
торопился,  нервничал,  и  разумеется  выронил кольцо, которое покатилось по
плитам куда-то во мрак под арками. Пока  слуги ползали, отыскивая его, Хорса
вернулся к бесчувственной Гите, лежавшей на ступенях перед алтарем...
     И  тут с грохотом  распахнулись  тяжелые,  окованные полосовым  железом
врата собора.
     - Не шевелиться! Всем оставаться, где стоите!
     Какой недоумок  не задвинул засовы  после  хвалин!  Из сереющего  между
распахнутыми  створками  проема  к нам приближался  грозный воин  в доспехе,
держа перед собой взведенный арбалет
     - Если кто  надумает двинуться  - узнает,  каково это - получить дыру в
животе размером с гусиное яйцо.
     Воин  остановился  в нескольких  шагах  от нас.  Неподалеку  на колонне
догорал факел,  и  я смог рассмотреть незнакомца.  Это был  рослый  рыцарь с
длинными черными волосами  - тот самый  загадочный  крестоносец из фэнленда,
изрубивший  людей  Гуго Бигода, враг короля,  за  голову которого  назначена
награда.
     Он только  что покинул седло после долгой скачки,  и  дыхание его  было
тяжелым, отсветы факела скользили по  стальным  пластинам на  его  груди. Но
глаза его были внимательны, как у кошки перед прыжком на добычу. И хотя всем
было ясно,  что он  успеет  выстрелить только  один раз, желающих  послужить
мишенью для арбалетного болта не находилось.
     Однако вскоре я  заметил, что  крестоносец  прибыл  в  одиночестве .  А
значит  у нас был  шанс - рано или  поздно сюда  явятся монахи  или  служки,
отвлекут внимание  рыцаря, а там,  глядишь,  кликнут  стражу. Время шло,  мы
по-прежнему стояли под прицелом,  и  наше первоначальное  смятение сменилось
надеждой.
     Я заговорил первым:
     - Изыди, воин, пока я не  призвал на  тебя проклятие Божье. Проникнув в
храм с оружием, ты совершил злостное святотатство!
     - Лучше бы  вам помолчать, святой  отец,  - последовал ответ. -  Мне не
впервой отправлять попов к чертям на забаву.
     Тускло  поблескивающее  острие  арбалетной  стрелы  повернулось  в  мою
сторону, и мне нестерпимо захотелось по нужде.
     Этого еще не хватало! Я призвал все свое мужество.
     -  Чем  ты  похваляешься,   негодяй!?  Впрочем,  от  Гая   де  Шампера,
преступника и врага короны, ничего иного и не приходится ожидать.
     Рыцарь и  глазом не  моргнул.  Но  краем глаза  я  успел заметить,  как
взволнованно пошевелилась графиня. Крестоносец  вмиг уловил это  движение, и
арбалет направился в ее сторону. Крестоносец укоризненно покачал головой.
     - Держите себя  в  руках,  мадам. Я  оказал  вам одну услугу ради вашей
сестры, но не надейтесь, что и впредь я буду столь же великодушен.
     Теперь его взгляд устремился на Гиту. Она все еще  пребывала в глубоком
обмороке и не  подавала признаков жизни.  Я  видел,  что рыцарю  хотелось бы
оказать ей помощь, но в то же время он опасался потерять контроль над людьми
Хорсы и самим Хорсой.
     Все  это было  нам на  руку - быстро  светало.  Вот-вот  должен явиться
церковный  сторож, а следом и первые прихожане. Любой из них  тотчас кликнет
стражу, и этого мерзавца схватят.
     Неожиданно Хорса попытался приблизиться к Гите, но твердый голос рыцаря
удержал его на месте.
     - Не лезь не  в свое дело, нормандский  пес! -  огрызнулся посрамленный
Хорса. - Ты опоздал, и эта женщина - моя жена. Мы обвенчаны!
     - Нет!..
     К моему удивлению, это выкрикнул  брат  Дэннис. Он стоял у  алтаря, все
еще машинально покачивая кадилом, и когда он поймал мой взгляд,  по его лицу
потекли слезы. Однако он повторил:
     - Нет, обряд не был завершен! Я могу присягнуть в этом.
     -  Браво,  брат! - воскликнул  рыцарь. - Даже один честный монах делает
честь этому оскверненному насилием храму.  Впрочем, если невеста в обмороке,
а  жених держит в руках оба кольца, не требуются ордалии?, чтобы  доказать -
дело не чисто.
     Я свирепо взглянул на монаха.
     -  Ты черная  овца в  моей  пастве, брат  Дэннис.  Отныне  ты изгнан из
обители.
     Писарь смиренно кивнул и вновь залился слезами.
     Тогда я пустился в увещания - мол, не следовало бы сэру Гаю вмешиваться
в эту историю, и коль он надумает оставить нас всех в покое, я даже не стану
сообщать о его появлении в наших краях, и он сможет ехать, куда пожелает.
     Однако  улыбка,  с  которой  слушал  мои  речи  рыцарь,  очень  мне  не
понравилась.  Словно  перед  ним   стоял   бормочущий   чепуху   деревенский
сумасшедший. И тем не менее я продолжал тянуть время:
     - Не  усугубляйте, сэр, свое и  без того незавидное положение. Ибо всем
нам ведомо, кто вы  такой. Вы  злодей  и  преступник, совершивший  множество
злодеяний против королевской власти, церкви и установленного порядка.
     - Вы  считаете, что  во  всем  перечисленном  повинен я один? Право, вы
льстите мне, святой отец.
     Каков  наглец!  Но  в  его руках  арбалет,  и  пока наше  положение  не
изменится в корне, я должен отвлекать его внимание.
     Внезапно меня  пронзила  ужасная мысль. Время играло на  руку не только
нам - недаром крестоносец никуда  не  спешил и ничего не  предпринимал сверх
того, что  уже  сделал. Наверняка он примчался сюда, дав знать  людям  графа
Норфолка о том, куда  направляется. И когда с площади  перед собором  до нас
донеслись голоса, стук  копыт  и  бряцание оружия, оставалось  только молить
небо, чтобы это оказалась стража из Бэри.
     Однако на этот раз  святой Эдмунд остался глух к  моим мольбам. Первым,
кого  я увидел  под аркой соборных врат, оказался  Эдгар  Армстронг. За  ним
следовали Пенда и еще дюжина вооруженных людей.
     Ступив под своды собора  граф замер, осматриваясь. И  тогда я,  пытаясь
скрыть  испуг, возмущенно  воскликнул  -  какое право он имеет  врываться  с
вооруженными людьми  под  своды Божьего  храма, и  одновременно заметил, как
леди Бэртрада попятилась, укрывшись за колонной.
     Эдгар не заметил супругу. Его взгляд торопливо искал иную женщину  -  и
наконец он увидел  ее, бесчувственную, на  ступенях у алтаря. Из груди графа
вырвался крик, и он бросился к Гите. Опустившись на колени, он стал звать ее
по  имени и пытаться привести в чувство,  но  Гита не шевелилась,  напоминая
брошенную детьми тряпичную куклу.
     Тогда граф Норфолк разъяренно оглядел столпившихся у алтаря.
     - Что вам снова понадобилось  от нее, негодяи! Разве недостаточно того,
что ей уже пришлось вынести?
     К нему  шагнул крестоносец, уже  опустивший  свое  страшное  оружие. Он
нащупал пульс на запястье Гиты и что-то негромко проговорил.
     Его слова подействовали на Эдгара -  он  передал женщину своим  людям и
поднялся с колен. Взгляд его ощупывал нас одного за другим.
     Я постарался  взять себя в руки. В эту минуту граф Норфолк  находился в
моих владениях, он был незаконно вторгшимся сюда чужаком. К тому же в проеме
соборных  врат стали появляться встревоженные  необычным шумом монахи, а  за
ними и монастырская стража.  Сейчас они  кликнут подмогу, и тогда уже я буду
диктовать обнаглевшему саксу свои условия.
     Но тут Эдгар заметил Хорсу.
     - Ты?! Снова  ты, Хорса? Сколько  тебя ни пинают, ты, как злобный  пес,
готов напасть из любой подворотни.
     -  Ты сам  пес!  - огрызнулся тан. На его  лице не было испуга - скорее
ярость и разочарование. -  Блудливый  пес, растливший вверенную тебе девицу!
Все чего я добивался - вернуть ей имя, честь и спасти от тебя, совратитель!
     - Спасти? Ты  едва не погубил Гиту! Взгляни на нее, нидеринг, взгляни -
разве это похоже на спасение?
     - Это ты  нидеринг  и к  тому  же презренный трус, поскольку  избегаешь
меня, не желая решить в честном поединке, кому достанется эта женщина.
     Любопытно, как далеко зайдут в своей ненависти эти двое сыновей старого
Свейна.  Ба,  да  ведь  они  и  не  ведают,  что  находятся  в  родстве.  Не
воспользоваться ли этим?  Самое время,  ибо  Эдгар уже схватился  за  меч, а
Хорса  вырвал  у  одного  из  своих  людей  здоровенную  саксонскую  секиру.
Разумеется, было  бы неплохо, если бы они и впрямь порешили друг друга прямо
сейчас,  но  собору  Святого  Эдмунда   на  сегодня  довольно   бесчестия  и
святотатств.
     Моих  людей  в  храме  становилось  все   больше,  и  это  придало  мне
уверенности. Я решил вмешаться.
     - Остановитесь! Вы находитесь  под сводами Божьего храма.  И  если даже
это вас  не удержит, то  прекратите ссору хотя бы  потому, что не может быть
поединка между кровными родственниками и сыновьями одного отца.
     Похоже, для Эдгара это не было новостью - он просто  со вздохом опустил
меч. Хорса  же затрясся всем  телом,  его лицо  побагровело и вздулось, и он
начал наступать н6а меня, потрясая секирой.
     - Ложь! Ты лжешь, проклятый поп!
     Хвала Создателю, меня успели прикрыть собой монастырские стражники. И я
не смог отказать себе в удовольствии досадить сразу обоим саксам.
     - Это  чистейшая правда.  Только угроза кровопролития в храме  вынудила
меня раскрыть вверенную мне на исповеди тайну Гунхильд из Фелинга. Знайте же
все, что  не тан Освин  был  отцом  Хорсы, а  Свейн Армстронг. Ты, Хорса,  -
незаконнорожденный брат Эдгара.
     -  Вранье!  Ты  порочишь  память  моей  матери, негодяй!  И  если  есть
справедливость - гореть тебе в преисподней до скончания веков!
     Он бросился на меня, но стражники навалились на  него и  распластали на
полу, вырвав из рук тана секиру.
     Это, Хорса, - за Тауэр Вейк, подумал я. Аббат Ансельм никогда ничего не
забывает.
     Сакс все еще рычал и рвался. Но Эдгару в этот миг  уже было не до него,
так как Гита  наконец стала приходить в  себя, и он склонился над нею. И она
тотчас узнала его. Я видел, как  ее еще слабая рука обвила плечи графа,  она
произнесла несколько слов, и бледная тень улыбки промелькнула на ее губах.
     Оставив  женщину, граф вышел  на середину  храма. Несмотря  на то,  что
творилось в его душе в это мгновение, вид его был властен, а поступь внушала
трепет. Я поймал на себе взгляд его презрительно прищуренных синих глаз.
     - Ты  поступил подло, поп, раскрыв  тайну исповеди  и  надругавшись над
памятью умерших. Но пусть судит тебя Бог. Я же прощаю тебя  в последний раз,
и беру в  свидетели всех, кто  здесь  находится,  что  если  это твое низкое
деяние не станет последним, даже твой сан не спасет тебя от гибели.
     Он перевел взгляд на Хорсу. Тот уже утихомирился и стоял, свесив голову
так, что его длинные светлые волосы закрывали лицо.
     -  Тан  Хорса!  -  воскликнул  Эдгар.  -  Доколе  я  остаюсь  графом  в
Норфолкшире,  ты  являешься моим подданным. Знай, что за  совершенное  тобою
похищение  свободнорожденной женщины, я объявляю  тебя  вне  закона в  своих
владениях. Даю тебе  два  дня, чтобы покинуть пределы графства. По истечении
этого срока любой сможет безнаказанно убить или унизить  тебя. Если же ты не
подчинишься  этому  повелению, мои люди схватят  тебя и заточат в Нориджской
темнице.
     В ответ на  его слова Хорса медленно поднял  голову. Его лицо  исказила
судорога, глаза горели, как свечи.
     - Ты  не брат мне,  Эдгар.  Никто, даже взяв  в руки каленое железо, не
заставит меня поверить, что мы из одной плоти и крови.
     Странное дело, вопрос о  родстве сейчас казался Хорсе более важным, чем
повеление об изгнании. Однако Эдгар не обратил внимания на выпад брата.
     - Ты хорошо расслышал, что я сказал, Хорса? Начиная с этого утра у тебя
есть  только  два  восхода  солнца,  чтобы  собраться в  путь, проститься  с
близкими  и покинуть пределы Норфолка. Что касается твоих владений... У тебя
есть  сын,  и я  прослежу,  чтобы  он  беспрепятственно вступил во  владение
манором Фелинг.
     Эдгар щадил брата, оставляя манор  за его сыном, прижитым от наложницы.
Понял ли это Хорса или нет, но в его  взгляде его убавилось ни презрения, ни
ненависти. Гордо  вскинув  голову,  он  направился  к  выходу из  собора,  и
собравшиеся люди расступались, давая ему пройти.
     Но  мне уже было не до Хорсы,  потому что с того места, где я  стоял, я
сумел  заметить в толпе семь  или  восемь  незнакомцев,  ничем не похожих на
прихожан. Мрачные, решительные лица, темные плащи, под которыми  угадывались
доспехи - все указывало на то, что это те самые люди, за которыми я посылал.
Ловцы короля, охотники за головой Гая де Шампера.
     Так что забава еще не окончилась.
     Я поглядел туда, где, поддерживая Гиту, стоял сэр Гай. Женщина спокойно
стояла,  опираясь на его  руку,  и  поглощенный ею,  рыцарь  не  видел,  как
перемещались в толпе люди короля,  обмениваясь быстрыми взглядами и кивками,
словно охотники,  окружающие дичь.  Но теперь я уже не опасался, что  в моем
храме может произойти кровопролитие - я его жаждал. Жаждал настолько, что не
выдержал напряжения.
     Уже не владея собой, я выкрикнул срывающимся голосом:
     - Хватайте его, хватайте Гая де Шампера!
     Дальнейшее   произошло   молниеносно.   Стремительным   прыжком  рыцарь
оторвался от Гиты, его  арбалет молниеносно взлетел, и первый же оказавшийся
перед  ним  ловец рухнул с пробитой тяжелой стрелой грудью. Другой попытался
напасть, но  граф  неуловимым движением метнул в  него нож. В нефе,  где уже
собралось  множество  людей,  началась  паника,  а  Эдгар  громовым  голосом
приказал своим людям схватить чужаков.
     В руках у одного из  ловцов также появился арбалет, но выстрелить он не
успел, так как на  спину  ему прыгнул Пенда и они, сцепившись, покатились по
полу.  Я закричал было монастырской страже,  чтобы  окружали преступника, но
умолк на полуслове,  ибо  он сам возник передо мною и с нечеловеческой силой
обрушил  мне на голову окованное железом  ложе своего арбалета.  В глазах  у
меня потемнело, словно своды собора внезапно рухнули.
     Я упал. Крестоносец одним прыжком перемахнул через алтарь, за который я
пытался уползти,  и его высокие  сапоги  оказались  рядом  с  моим лицом.  Я
сжался, ожидая,  что он снова  угостит меня арбалетом, но рыцарь  словно  не
замечал меня. И тут раздался хохот этого разбойника:
     - Эй вы, королевские ищейки! Напрасно усердствуете! Удача сегодня не на
вашей стороне.
     И он оглушительно свистнул, словно выражая презрение к преследователям.
     Я  пополз на четвереньках за алтарь, но застыл, выпучив глаза. Такого я
и вообразить не мог. Сквозь  мечущуюся толпу  прямо к алтарю несся громадный
вороной жеребец, словно  призрак, вырвавшийся из ада. В  распахнутые створки
соборных  врат  позади  него врывались потоки  солнечного  света,  и  в этом
освещении  дьявольский  конь   с  развевающейся  гривой  казался  охваченным
пламенем. Но это не  было  видением  -  я  видел, как шарахается толпа,  как
подковы коня высекают искры из плит пола.
     Вороной остановился вплотную ко мне и загарцевал, гремя копытами. Тогда
Гай де Шампер ступил  на мою спину, как на подножку  для всадников,  и одним
прыжком  оказался  в седле. Конь  взвился на дыбы, громогласно  заржал,  а в
следующее мгновение, мелькнув в озаренных солнцем вратах собора, исчез.
     Стражники,  воины,  монахи  и  прихожане, тесня друг  друга,  бросились
следом. Крики "Лови!", "Назад!", вопли страха  и  азарта слились в  сплошную
какофонию.
     Увы, прискорбную мессу довелось нам отслужить в Бэри-Сент-Эдмундс в это
утро.
     Собор опустел быстрее, чем можно было ожидать. Я попытался подняться, и
кто-то поддержал меня под локоть. Я оглянулся - брат Дэннис.
     - Ступай прочь!
     Я  вырвал  руку и остановился,  ощупывая громадную шишку  на  темени. И
сейчас же заметил Эдгара  и Гиту. Женщина  присела на цоколь колонны, а граф
опустился  у ее  ног. В  какое-то  мгновение он  устремил взгляд  в  темноту
бокового придела, и я видел, как напряглось и застыло его лицо. Проследив за
его взглядом, замерла и Гита, а затем спрятала лицо у него на груди.
     Эдгар же неотступно смотрел туда, где пыталась укрыться за колонной его
жена.
     - Я бы  удивился, если бы тут обошлось без тебя, Бэртрада, -  промолвил
он наконец.
     Графиня не  сводила  глаз с этих  двоих,  сжимая  побелевшими  пальцами
складки пелерины у горла.
     -  Но это  не  может  продолжаться  целую вечность,  -  продолжал Эдгар
голосом, который подхватывало  эхо сводов:  - Я развожусь с  тобой, и Святой
Престол будет на моей стороне!
     Затем он обнял Гиту за плечи, и они не спеша покинули собор.
     Леди Бэртрада осталась стоять, словно каменное изваяние, лишь  глаза ее
неестественно расширились.
     Я также двинулся прочь. Я устал, мучительно болела голова, и к  тому же
мне  было  необходимо  срочно  сменить одеяние.  Как  ни  постыдно  об  этом
говорить, но ниже пояса моя сутана была мокра насквозь.




     Страшное  слово  "развод"  подкосило  меня.   Я  словно  погрузилась  в
колдовское  оцепенение,  жила как  водоросль  под  водой.  Это  было  полное
поражение. Мне больше не за что было бороться, нечего отстаивать и защищать.
Эдгар окончательно отверг наше супружество.
     Целые   дни  я  проводила  в  одиночестве,  все  глубже  погружаясь   в
безысходность и отчаяние. Порой я подолгу смотрела на след от ожога на своей
ладони. Давным-давно, чтобы оправдаться перед мужем и вернуть его доверие, я
поднесла ладонь к пламени свечи. Это случилось, когда погиб Адам. Или  нет -
когда я его подтолкнула к краю лестницы. Но сейчас это уже не важно.
     Именно тогда я  поняла, как  мне необходим Эдгар, как я  его  люблю. Но
любил ли он меня? Я  часто вспоминала  наш первый поцелуй  в часовне Фалеза,
великолепную   свадьбу  в   Норидже,  соколиную  охоту  на   пустошах   близ
Нортгемптона. В те дни я была счастлива и уверена в себе. И эту  уверенность
мне  давало  восхищение, которое я  читала в глазах Эдгара.  Я была любима и
желанна. И у меня были силы, я знала, что смогу добиться всего, чего хочу. А
хотела я только его  любви, за  нее я боролась,  ради  нее лгала и совершала
преступления.
     Но теперь он отрекся от меня, решившись начать процедуру развода. Я его
потеряла - а значит потеряла все...
     В  Бэри-Сент-Эдмунс царило необычайное  оживление. В аббатство  прибыла
королева Аделиза  в  сопровождении графа-трубадура Уильям  Суррея. Примчался
старый  поклонник  бесплодной  Аделизы лорд  д'Обиньи.  Аббат Ансельм с  ног
сбивался, стремясь  всем  угодить. Мы с ним  теперь  почти  не  виделись, но
впервые мне было не до задушевных  бесед  со святым  отцом. Все казалось мне
утомительным, и хотелось побыть в  одиночестве. И вдобавок эти изнурительные
церемонии...
     Вербное  воскресенье,  затем  уборка  к   Чистому  четвергу,  Пепельная
пятница,  всеобщее ликование Пасхального Воскресения... Шум, суета, веселье.
Народ толпами валил  посмотреть великолепную мистерию?, которую поставили  в
соборе Святого Эдмунда.
     Я же уходила от всего этого прочь. Меня сопровождал только граф Суррей,
которого Аделиза  отдалила от себя, стоило  только появиться д'Обиньи. Тогда
граф, повсеместно известный как невыносимый зануда, счел  возможным навязать
мне  свое общество. Среди  нашей знати  ему не было равных  в унынии, но это
уныние каким-то образом перекликалось с моим теперешним состоянием духа.
     Граф Суррей брал в руки девятиструнную лютню, брал несколько тоскливых,
бесконечно повторяющихся аккордов и начинал напевать:
     Тоска, тоска... Куда мне деться?
     Куда укрыться от нее?..
     Я  закрывала  глаза, тембр  его  голоса  был приятен, а слова  не имели
значения. Стоял погожий апрельский день, и мы сидели с графом в большом саду
аббатства. Нежно сияло  солнце, над  головой  шелестела  листва, на каменных
постаментах белели  алебастровые вазоны с цветами.  Рай  земной. Но все  это
весеннее сияние и шелест не доставляли мне ни малейшей радости.
     Не верю в счастье и удачу.
     С улыбкою Фортуна лжет.
     Я от отчаянья не плачу -
     Былая гордость не дает.
     Святая  правда!  Я  рассеянно  следила за  тем, как тонкие пальцы графа
Уильяма  перебирают  струны.  У него были  нервные, изящные,  холеные, как у
женщины, руки.
     Суррей не был воином, хотя в последнее  время и  стал поговаривать, что
сколотит отряд надежных людей, бросит все и отправится воевать с  сарацинами
в Святую Землю. Уж и не знаю, чем не угодила Англия этому владельцу обширных
земель в Дэнло,  молодому и довольно привлекательному  мужчине, женатому  на
пригожей леди, чтобы  плыть и  скакать  за тысячи  миль  в надежде  изменить
собственную жизнь. Увы, от себя не убежишь!
     Возможно,  и  я выглядела  в его  глазах  столь же  процветающей  леди,
которая из каприза  предпочитает  жить в  обители  в Бэри-Сент-Эдмундс, а не
пользуется всеми благами своего положения графини Норфолка. Нет человека без
тайны, но  моя  собственная тайна  вскоре  станет  всеобщим  достоянием. Все
узнают,  что Эдгар Армстронг, человек, которого  я сделала своим  супругом и
возвеличила,  готов  добиваться  развода  и  потерять  свой  титул,  лишь бы
отделаться от меня.
     Из-за ограды  долетел  счастливый  смех  королевы  Аделизы. Вне всякого
сомнения - она проводит время  с д'Обиньи.  В другое время я  бы не отказала
себе в  удовольствии  позлословить  о "сердечной дружбе"  этих двоих. Однако
королева,  соблюдая  приличия,  появилась  на  аллее  сада  уже  без  своего
поклонника. Но лицо  ее выдавало - глаза  сияли,  щеки  покрывал  румянец, а
легкие светлые одежды Аделизы развевались по ветру, как крылья.
     Королева приблизилась ко мне, сделав Суррею знак удалиться.
     -  Вы стали  такой смиренной, Бэртрада, - проговорила она, присаживаясь
рядом.  -  И  знаете, милая, при дворе  так  не  хватает  ваших колкостей  и
забавных проказ. Без вас жизнь словно теряет остроту.
     Я молчала, гадая,  знает  ли она  о том, что  произошло  у нас с мужем.
Впрочем,  Эдгар  в  этом  оказался  великодушен  и  не  возвещал  повсюду  о
предстоящем разводе. Вероятно, Аделизе известно о  том, что мой супруг живет
с  постоянной  любовницей, но вряд  ли ее этим  удивишь. Жена любвеобильного
Генриха Боклерка давно смирилась с  тем, что король имеет  любовниц. Все это
окупалось ее положением,  той  свободой и почестями,  которые  она  получила
благодаря браку с  королем.  Но  ведь сама  она, будучи много младше короля,
никогда  не  любила  его,  я же  была  больна  от  любви  к  Эдгару.  И  моя
благосклонность  к Суррею была всего лишь ширмой, за которой я  прятала свое
вдребезги разбитое сердце.
     - Странного поклонника  вы  избрали  на  сей раз, Бэртрада,  - заметила
Аделиза, глядя на понуро удалявшегося графа. -  В обществе  бедолаги  Суррея
даже цветы начинают вянуть, а от  его  улыбки  молоко скисает вдвое быстрее.
Эдгар  Армстронг  -  вот  уж мужчина  так мужчина. Думаю, вы  не  откажетесь
прибыть вместе с ним на майский смотр войск в Нормандии?
     Я слушала ее рассеянно, но тут невольно сосредоточилась. Что эта курица
болтает о поездке моего супруга ко двору?
     Аделиза  тут же пояснила, что в Нормандии неспокойно, и  Генрих Боклерк
велел своим вассалам привести отряды на смотр в Руан.
     Вот как?  Наверняка  именно  при  этой встрече граф Норфолк  и  сообщит
королю   о  своем  намерении  развестись.  И   конечно  же,  представит  все
происшедшее в необходимом ему свете. Это означает, что я должна не киснуть в
Бэри  в обществе  Суррея, а первой прибыть к  королю и успеть настроить  его
против зятя, да  так, чтобы  он  принял мою  сторону, несмотря  на все,  что
скажет ему Эдгар...
     В  Нормандии я  оказалась уже через неделю и застала герцогство чуть ли
не на  военном положении.  Повсюду вооруженные  отряды, заставы на дорогах и
бесконечные проверки и расспросы.
     Отца в  столице не было. Меня встретил новый  епископ  руанский  Хагон,
он-то и  поведал, что зять короля Жоффруа  Анжуйский и его  супруга Матильда
готовы с оружием  в  руках отстаивать  свои  права  на те  земли  Нормандии,
которые Генрих ? посулил им  по договору, но не спешит передавать. Анжуйская
чета считает, что король водит их за нос, в то время как его гонцы то и дело
скачут к Теобальду и  обратно,  и  еще не известно,  не  изменит  ли  король
завещание и  не передаст  ли власть племяннику. Между Анжу и  Нормандией уже
произошли  открытые  столкновения,   и   многие  говорят,  что  строптивость
анжуйской парочки может привести к большой войне.
     Я  мгновенно  окунулась  в волны большой  политики.  Меня это отвлекло,
освежило и даже обнадежило. Сейчас отцу вовсе не до семейных дрязг одного из
графов,  и он может попросту отправить Эдгара ни с чем.  Но остановит ли это
моего мужа? И где следует находиться мне, пока все не уляжется?
     Любезность  епископа Хагона простиралась  так далеко,  что  он пообещал
предоставить   мне   резиденцию   в  большом   аббатстве   Святого  Мартина,
расположенном на острове посреди Сены. Этот священнослужитель и в самом деле
был мил со мной. Довольно молодой для своего высокого сана,  он был истинным
воплощением той гордой северной породы - потомков викингов, что  еще изредка
попадались среди нормандской знати: рослый, статный, с золотистыми волосами,
изящно уложенными вокруг тонзуры, с лицом скорее воина, нежели священника, с
прозрачными,  как  виноградины,  зелеными  глазами  в  сетке мелких  лукавых
морщинок.
     Епископ отпускал весьма светские комплименты, и мы недурно  проводили с
ним  время  - охотилась  с соколами, катались  на барке  по  реке,  допоздна
засиживались  на галерее аббатства в теплые  майские вечера. Ах,  тресни моя
шнуровка, - мне всегда нравились духовные лица.
     Внимание Хагона отчасти вернуло мне прежнюю уверенность в себе, и я уже
не  выглядела  жалкой  и  потерянной,  когда  в  Руан  прибыл  мой  отец.  И
разумеется, я постаралась представить ему историю  наших с Эдгаром отношений
таким образом, какой сочла для себя  наивыгоднейшим. Я перечислила все обиды
и унижения  и поведала, как супруг изгнал меня из Гронвуда - замка,  который
смог  построить только благодаря мне, а сам поселил там шлюху, из-за которой
затеял со мной дело о разводе.
     Увы,  отец выслушал меня не  совсем так, как я ожидала. Взгляд его  был
отсутствующим, и он почти не задавал вопросов. Кроме одного: отчего я до сих
пор не забеременела.
     Я сцепила пальцы так, что суставы захрустели.
     - Вероятно, вы не совсем  поняли то, что я сказала, государь.  Мой  муж
попросту не предоставил  мне такой возможности. Он спит с другой женщиной, а
не со мной, своей законной супругой. Не могла же я понести от Святого Духа!
     Отец пожал плечами.
     - Бесплодие женщины  -весьма существенный  повод  для  развода.  Однако
успокойся, вскоре Эдгар будет здесь, и я сам разберусь во всем.
     Это  "успокойся" упало  равнодушно  и тяжело, как  камень.  И  тогда  я
заговорила  о  том,  что  развод  -  это  позор  и  бесчестье  для  потомков
Завоевателя. Даже сам Генрих не развелся с бесплодной, как сухая смоковница,
Аделизой.  А мне  приходится претерпевать  бесчисленные  надругательства  от
ничтожного сакса...
     -  Которого  ты  сама  так  настойчиво  добивалась.   А  ведь   я  тебя
предостерегал! -  резко  прервал  меня отец. - Я говорил  тебе,  Бэртрада: в
подобном  союзе тебя ждет немало сложностей. Ты заполучила Эдгара Армстронга
как  приз, ты без конца  напоминала ему о совершенном тобой  благодеянии, не
сознавая, как  унижаешь  его этим. И как следствие -  ваши постоянные ссоры,
твои мятежи против него, нескончаемая вражда. Если хочешь знать,  известие о
вашем  разводе  не кажется мне чем-то неожиданным. Дрязги в семье  Норфолков
давно стали темой для пересудов.  При  этом  Эдгар превосходно  справился  с
доверенной ему властью, а ты только тем и занималась, что сеяла смуту везде,
где могла. Если ваш  союз распадется,  ты станешь самой обесславленной дамой
Европы - настолько обесславленной, что мне и нового мужа  тебе не подыскать.
Кто согласится  взять в  жены  строптивицу, интриганку,  да к тому  же еще и
бесплодную? И это  еще не все. Как можно истолковать все эти  твои истории с
Гуго Бигодом и  то,  что,  оставив мужа, ты  едва  ли не  полгода  жила  при
настоятеле  Бэри-Сент-Эдмундс?  Ты  не  успела  прибыть в  Нормандию,  и уже
отличилась,  связавшись  с  Хагоном Руанским,  известнейшим  совратителем  и
женолюбцем!
     К концу этой тирады голос отца гремел.
     Я же поначалу ни слова не могла вымолвить от возмущения. Хотя чего  еще
ожидать от  человека,  который  всю  жизнь  блудил  и считает, что блуд есть
неотъемлемое человеческое свойство. Что за дикая чушь? Гуго Бигод - да разве
бы я снизошла до него? А толстяк Ансельм? Он  был моим духовным наставником,
не более того. И при чем тут епископ Хагон?
     Я  чувствовала себя оскорбленной до слез. И  сама не  заметила, как они
потекли из глаз.
     -  Как  вы  смеете  так грязно  думать обо  мне,  отец?  Клянусь  своей
бессмертной душой - я  ни разу не  изменила супружескому долгу. Вместо того,
чтобы утешить меня в моем несчастье, вы... вы...
     Говорить я  больше не могла, задыхаясь от  рыданий.  Отец же, несколько
смягчившись, снова повторил, что во всем разберется сам, когда  приедет граф
Норфолк.
     Я сказала, что всецело полагаюсь на его мудрость и справедливость, но в
ходе  этого  разбирательства  следовало бы учесть и  то  обстоятельство, что
столь  высоко ценимый  им  граф Норфолк - негодяй. И выложила  свой  главный
козырь:  поведала, как Эдгар, презрев королевское повеление, принимал у себя
человека,  которого  он,  Генрих  Боклерк,  объявил  своим  личным врагом  и
государственным преступником. Этого человека зовут Гай де Шампер.
     Прежде  при одном упоминании  этого  имени  король менялся в  лице.  Но
сейчас просто нахмурился и пожевал губу.
     - Гм,  Гай  де Шампер... Некогда я  торжественно поклялся  сделать  все
возможное, чтобы  изловить и достойно покарать этого любовника Матильды.  Но
теперь...  Жоффруа  Анжуйский доказал, что недостоин тех усилий,  которые  я
прилагал, оберегая его честь. Тебе известно, что мы на грани войны с Анжу? И
заискивать перед Жоффруа, казнив его  недруга  или  даже  покарав  того, кто
помогал де Шамперу, сейчас вовсе не время.
     И великий король Генрих, как самый обычный простолюдин, стал жаловаться
на  нелады  в  семье,  бранить  последними  словами  Матильду  и  Жоффруа  и
сокрушаться по поводу обманутых надежд. А  я кусала губы, сожалея, что снова
промахнулась.  То, что  еще несколько  месяцев назад могло погубить  Эдгара,
ныне стало обычной сплетней.
     Что мне оставалось? Я тихо жила при дворе и ждала, когда начнется смотр
войск,  на  который  прибудет  мой  муж.  И  тогда  отец,  ради   сохранения
спокойствия и чести семьи,  тем или иным  образом  принудит его восстановить
супружеские отношения со мной. Или их видимость.
     Как  мы  с  Эдгаром сможем жить после этого  -другой вопрос.  Я  еще не
забыла  той ненависти, которая  горела  в  его глазах.  С  другой стороны...
Смогли же поладить между собой Матильда  и граф Анжуйский. И говорят, сестра
снова ждет ребенка.
     Странное дело, но  при  дворе в том тревожном году едва ли не в  каждой
знатной семье ждали  прибавления. Явился мой брат Роберт,  порадовав  короля
известием, что леди Мабель в  тягости. Стефан буквально ликовал от того, что
Мод снова ждет ребенка. Даже унылый Суррей пожаловался мне, что его  супруга
снова понесла.  В семьях графа Эссекского, графа де Мелан, Лестера,  в семье
моего  брата Корнуолла  - везде  ожидали  наследников. Впору  было  и  самой
королеве Аделизе оказаться с приплодом.
     Одна я не принадлежала к  сонму  этих плодовитых  леди.  И  это  как бы
превращало меня в женщину с тем  самым изъяном,  который может стать поводом
для развода.
     Я обратилась к ученым мужам и духовным особам, и те несколько успокоили
меня, сославшись на тексты из Библии: "Что Бог сочетал, того  да не разлучит
человек",  а  также:  "Кто  разводится   с  женой  и  женится  на  другой  -
прелюбодействует;   и   всякий   женящийся   на   разведенной   с  мужем   -
прелюбодействует".  Так-то  оно  так,  но  ведь  Папа  порой  все  же  давал
разрешения на развод! Но мне отвечали, опять же ссылаясь на Библию - Господь
расторг брак  между Агарью и  Авраамом и  дал  Моисею предписание о разводе.
Полная непоследовательность!
     Тогда  я  сама пустилась в теологические  изыскания  -  со стороны  это
смахивало на приступ внезапного благочестия. Такой смиренной и погруженной в
себя меня при дворе еще не видывали. Однако слухи о моем разводе  уже начали
передаваться из  уст в уста - я это знала доподлинно. Возможно, поэтому я  и
оказалась в одиночестве, старые знакомцы и поклонники словно избегали меня.
     Даже верный Гуго держался поодаль, так  как рассчитывал сменить отца на
должности стюарда двора, и скандалы ему были сейчас  совершенно ни к чему. Я
же,  в  свою  очередь, избегала его, памятуя, как  расценил нашу  дружбу мой
отец.
     Только мой брат Роберт Глочестер оставался со мною неизменно дружелюбен
и приязнен, частенько  наносил мне визиты и делился новостями. В  беседах мы
не раз касались весьма щекотливых тем, и в  частности того, что  именно  он,
Роберт,  старший  и  любимый  сын  короля,  мог стать куда  более  достойным
наследником  трона,  чем  непокорная  Матильда  или  ко  всему  безразличный
Теобальд.  Я с готовностью  поддерживала  брата в  этих мыслях и  советовала
держаться  поближе  к  отцу. Ведь при дворе поговаривали, что король Генрих,
утомившись распрями, может вернуть  силу старому закону,  по которому еще со
времен Роллона  Нормандского? трон  оставляли  побочным  сыновьям. При  этих
словах глаза  Роберта загорались, как плошки. Ах, до чего же было бы славно,
если бы он и впрямь стал наследником престола!
     Я  настолько  увлеклась   политикой,  что  прозевала  момент,  когда  в
Нормандию  прибыл Эдгар, и  весть  об этом привела  меня в замешательство. Я
затворилась в своей башне и то  плакала, то  начинала  молиться, то  жестоко
мучила прислужниц.
     Зная день и  час, когда  король намеревался  принять  Эдгара, я  все же
отправилась ко  двору, и  когда  их  беседа в  отдаленном покое  затянулась,
упросила Роберта выяснить, о чем они толкуют.
     Он вернулся оживленным, но, встретив мой затравленный взгляд, смешался.
     - Прости, Бэртрада, но король  и твой  супруг беседовали  о  совершенно
несущественных вещах. Тебе известно, что оба  они знатоки соколиной охоты, и
речь  шла исключительно о  достоинствах  птиц. Я и  твой муж  придерживаемся
мнения, что лучше всего работают птицы,  пойманные  взрослыми и  натасканные
для охоты - они и  сильнее,  и смекалистее.  Король же предпочитает соколов,
добытых птенцами и сызмальства обучавшихся в соколятнях. Он доказывал нам...
     Не  дослушав,  я  взвизгнула  и бросилась на  него, словно  намеревался
впиться ногтями в лицо брата.
     Насилу ему удалось меня утихомирить.
     -  Возьми  себя  в  руки,  Бэрт.  Ты  должна  понять,  что  отцу сейчас
необходима поддержка столь сильного вассала, каким стал граф Норфолк.
     - А как же я? Он что, готов пожертвовать мною ради Эдгара?
     - Об этом ты сама потолкуй с ним. Король примет тебя завтра сразу после
утренней мессы. Думаю, он нашел некий компромисс и не даст тебя в обиду.
     Никакого  компромисса тут  быть не должно.  Король - мой отец  и обязан
отстаивать мою честь и мои интересы. Так ведется испокон веков.
     Отправляясь к королю, я оделась во  все белое. Белое  блио, белый плащ,
белое покрывало на голове. Белый - цвет невинности, и хотя я терпеть его  не
могла, в этот день я должна была выглядеть невинной жертвой.
     Король  ждал  меня  в круглом  башенном  покое.  Этот покой  служил ему
кабинетом,  но  я  всегда считала это помещение  мрачным и неуютным - темные
грубые стены, полы из плохо  отесанных гранитных плит, суровая темная мебель
без украшений, и даже стоявшие на полках фолианты потемнели от времени.
     Встретил меня отец не слишком любезно.
     - Почему мои дочери приносят  мне  одни огорчения? - начал он,  даже не
дав  мне произнести слова приветствия. -  Словно у меня  нет иных забот, как
улаживать их семейные дела.
     Я оскорбленно вскинула подбородок.
     - Что еще наговорил вам обо мне этот сакс?
     - Достаточно для того, чтобы я понял  - его желание  развестись с тобой
вполне  обоснованно. У  тебя  же  я спрошу  только об  одном:  ты  и  впрямь
покушалась на его жизнь? Это ты  наняла  людей, чтобы его схватили и убили в
фэнах?
     От  каменного  пола по  ногам потянуло  зимней  стужей. Я зябко  повела
плечами.
     -  Пусть  попробует  доказать это! Его  единственный свидетель, Гай  де
Шампер, никогда не осмелится появиться при дворе и дать показания...
     Я  осеклась.  Проклятье -  я  сболтнула лишнее!  Ведь  мне  и  знать не
положено, о чем идет речь.
     Отец мгновенно все  понял. Веки  его опустились, он сокрушенно  покачал
головой и погрузился в молчание.
     Но я не могла заставить себя  поверить, что услышанное так потрясло его
- человека, о котором было достоверно известно, что именно он приказал убить
на  охоте своего брата-короля,  а затем ослепил  и сгноил в  темнице другого
брата. Ему  ли  не  знать, что  во мне  течет  его  кровь,  а  значит  я  не
остановлюсь ни перед чем.
     Когда он вновь заговорил, голос его звучал спокойно.
     - Действительно, ты способна на многое. Но неужели ты не до сих пор  не
поняла, что твой муж тебе не по зубам? Ты давным-давно проиграла свою  войну
против Эдгара.
     Я не  желала  этого  слушать.  Поэтому спросила  напрямик,  каково  его
решение.
     - Эдгар  Норфолкский уже  отправил  доверенных  лиц  в Рим и  заручился
поддержкой прежних  собратьев  по  ордену Храма.  Я мог бы  наказать  его за
самоуправство, лишить титула и посадить в застенок...
     Я даже  подалась вперед. О,  если бы отец так  и  поступил! Тогда бы  я
осталась  графиней  Норфолка, вернулась  в Дэнло  и сделала то,  чего желала
больше всего на свете - разделалась с этой тварью из фэнов.
     - ...Но я не трону твоего мужа.
     Я едва не задохнулась, и мне понадобилась вся выдержка, чтобы выслушать
все его доводы.
     Оказывается, то, что король даровал саксу графский титул, расположило к
короне  саксонских   подданных.   Но   сверх  того  -  Эдгар  справляется  с
возложенными  на  него обязанностями  с блеском: усмирил  самое  беспокойное
графство, в казну без задержек поступают подати, а теперь он привел на смотр
превосходное  ополчение,  обученное и экипированное, что  сейчас как никогда
кстати.
     Отец поднялся и заходил  от стены к  стене. В свои шестьдесят  семь лет
Генрих Боклерк выглядел еще  бодро, однако я внезапно заметила, что он начал
старчески сутулиться. Но что  мне за дело до его здоровья, если я не  получу
от  него  поддержки? Будь на его месте кто угодно другой  - Матильда, Роберт
или даже Теобальд - они  бы не  позволили так  обращаться со мной  какому-то
саксу. И  впервые у меня мелькнула мысль, что  Лев Справедливости зажился на
этом свете.
     -  Для всех ты по-прежнему  останешься  графиней  Норфолк,  - продолжал
король.  -  И  с можешь  вернуться  в  Дэнло  и  расположиться  в  любом  из
королевских  замков  когда  пожелаешь.  С тобой  по-прежнему  останется твое
приданное - пять тысяч фунтов, а этого достаточно, чтобы ты не  ограничивала
себя в расходах. Между прочим, Эдгар за эти годы приумножил твое состояние и
вышлет тебе  столько, сколько тебе потребуется.  Разумеется, вы не сможете и
дальше жить  как супруги, но этот  статус сохранится за вами,  и возможно со
временем вы научитесь ладить. Это все, к чему мы пришли с твоим мужем.
     - А развод?
     Король сардонически усмехнулся.
     - Это  долгая, бесконечно долгая процедура. И  длиться она может вечно.
Даже вмешательство гроссмейстера тамплиеров вряд ли ее ускорит.
     Из  его дальнейших  пояснений я узнала, что в Риме  смута  и  раскол, и
фактически у нас  не один, а сразу два Папы. Ода - и Анаклит ??, и Инокентий
??  избраны законным образом, но разными группами  кардиналов  и иных высших
духовных  особ,  не  сумевших договориться  между  собой.  Между Папами идет
война,   положение   обоих  неустойчиво,  и  ни   один   из  них  при  таких
обстоятельствах не  пожелает ввязываться в  столь щекотливое и спорное дело,
как  развод. А  поскольку никто не  знает, сколько продлится двоевластие  на
Святейшем Престоле, мне еще долго придется оставаться законной женой  Эдгара
Армстронга.
     -  Скорее наступит  второе пришествие,  - подвел  итог отец,  - чем  ты
станешь  разведенной  женщиной.  У тебя остается  твое положение, ты сможешь
вести безбедное и независимое существование.
     - А что станут болтать обо мне? Как быть с моим именем?
     - Повторяю:  ты - графиня  Норфолкская. Поверь, многие  могли бы только
позавидовать твоей судьбе.
     Это и был тот компромисс, о котором говорил Роберт Глочестер.
     Что ж, обдумав все, я могла и принять его. Я была достаточно сильной, и
когда в тот же вечер мне пришлось присутствовать на пиру вместе с Эдгаром, я
ничем  не  выдала  своих чувств.  Мы сидели  рядом,  спокойные и молчаливые,
стараясь не касаться друг друга и не встречаться взглядами. И только покидая
пиршественный зал, я велела Эдгару прислать мою самку кречета.
     - Куда мне ее доставить? - осведомился он.
     У меня вся кровь бросилась в лицо. Куда? Этот негодяй лишил меня дома и
теперь насмехается надо мной!
     -  Вам не составит труда узнать, где я  нахожусь! - мой голос походил в
этот момент на свист отточенного клинка.
     ?
     Мне  ничего не оставалось,  как  упиваться обретенной  свободой. У меня
были средства, я обновила свой штат  и гардероб, я могла останавливаться где
пожелаю и  встречаться с кем угодно. И тресни моя  шнуровка! - я получала от
этого удовольствие.
     Ярмарка в Бове, крестный ход  в  Амьене, поездка  в Париж... Я посещала
все  знаменитые  турниры, восседая  в ложах  для  знати в окружении  свиты и
поклонников. Еще совсем  недавно женщин не допускали на рыцарские игрища, но
теперь именно мы  стали их  главным украшением, именно нам доставалась честь
награждать победителей!
     Особенно  щедрой на  турниры  стала  Нормандия. Ожидание  войны с  Анжу
придавало  им  особую  остроту,  каждый  из  них   становился  смотром  сил,
подготовкой  к  настоящим схваткам. Там,  где происходили рыцарские  игрища,
собиралась самая изысканная знать, и я с любопытством следила за изменениями
в модах и нравах, знакомилась с новыми людьми и веяниями.
     Как  раз   в   это   время   возникла   и  мгновенно   распространилась
позаимствованная на  Востоке  мода на  гербы  с  изображением геральдических
знаков  -  вставших  на  дыбы  львов,  оскалившихся  драконов,  орлов,  рук,
сжимающих мечи,  солнечных дисков  и  всевозможных  фруктов.  И  я,  в  свою
очередь, украсила  туники своей  свиты гербом Армстронгов -  головой коня, я
носила одеяния малиновых и бордовых тонов - цвета дома Генриха Боклерка, а к
своему  гербу я  присовокупила  шествующих  леопардов  Нормандии  -  ведь  я
принадлежала к роду нормандских герцогов.
     Я расточительно  тратила деньги, требуя еще и еще и не получая  отказа.
Присланная Эдгаром самка  кречета  находилась  в моем обозе,  так как  сезон
охоты уже прошел и у ловчих птиц наступило время линьки.
     Слух о начале процесса развода, к моему облегчению, не получил  широкой
огласки. Для всех я  оставалась дочерью  короля,  которая не сочла возможным
продолжать жить с грубым и жестоким мужем и сумела добиться  от него свободы
и денежного содержания. Вокруг меня возник ореол сильной и гордой женщины, я
вновь  стала популярна, и нормандки и  француженки начали  относиться ко мне
едва ли не с благоговением.
     Нередко меня приглашали погостить  одинокие  владелицы поместий, вдовы,
жены  отбывших  в  Иерусалим  рыцарей,  а  также  аббатисы и  настоятельницы
монастырей. Они внимали каждому моему  слову, пытались перенять мои манеры и
мнения. Даже внешне они старались  походить на меня. Забавно было наблюдать,
как иные модницы начали завивать волосы мелкими кольцами  и носить такие же,
как  у  меня,  шапочки  с  плоским  верхом  и  тончайшей  вуалью,   небрежно
прикрывающей нижнюю часть лица.  Я называла это  арабской модой, но на самом
деле просто пыталась скрыть шрам над губой.
     Добавлю,  что все  это время  я  постоянно  интриговала,  чтобы  помочь
Роберту  Глочестеру продвинуться на  пути к трону. Мне также стало известно,
что Теобальд Блуа, правитель графств  Блуа, Шартр и Шампань, вовсе не  горит
желанием унаследовать огромную и  неспокойную державу  венценосного дядюшки.
Появились приверженцы и у Стефана - из числа тех,  чьи владения находились в
Англии и кто  считал,  что  неплохо  разбирающийся  в  английских делах граф
Мортэн  мог  бы с успехом править королевством. Но  наиболее  сильная партия
была за  Плантагенетов - Матильду и Жоффруа Анжуйских,  которых,  к тому же,
поддерживал французский монарх Людовик Толстый.
     Их  странное прозвище - Плантагенеты  -  произошло от  привычки Жоффруа
украшать свой шлем веткой желтого дрока, который считается символом Ле Мана.
Дрок по  латыни  -  рlanta genista, отсюда и  Плантагенеты,  или  Плантажене
по-французски.
     В  середине  лета  я  отправилась на  большой турнир в Лондон,  и  была
вынуждена  с горечью отметить,  что  на континенте чувствую себя  куда более
комфортно. В Англии на каждом  шагу  меня ждали неприятные встречи - Стефан,
Мод,  Генри  Винчестер, Найджел Илийский, и слава Всевышнему,  обошлось  без
Эдгара.
     Турнир в  Лондоне  был устроен с таким великолепием,  какого прежде  не
знала Англия. Саксонские простолюдины неистово вопили, следя за бугурдами, и
восхищенно  замирали,  распахнув  рты, когда начались тьосты.? Я превосходно
разбиралась в турнирном кодексе, и многие  из знатных зрителей и  зрительниц
почтительно прислушивались к моим пояснениям.
     В  последний день игрищ в Лондон  прибыла королева Аделиза. Пригласив в
свою ложу,  она едва не  до смерти замучила меня своей болтовней и глупейшей
лестью. В конце концов я потеряла терпение:
     -  Мадам, ваше  самодовольство  просто  переходит  все  границы.  Между
прочим,  я  совсем  не  удивлюсь,  если вскоре окажется,  что  вы наконец-то
решились подарить королю наследника. И если это не так  - считайте, что  вам
повезло, потому что я не премину сообщить отцу, как  вы веселились в Дэнло с
достопочтенным лордом д'Обиньи.
     Эта клуша так и застыла, побледнев, как шелк ее собственного покрывала.
     - Королю Генриху, Бэртрада, и без вас доложили о моих встречах с лордом
д'Обиньи. И  король ничего не предпринял -  так  как совершенно убежден, что
его честь  не  пострадала. Надеюсь, и вы являете  образцы добродетели, столь
долго проживая вдали от супруга?
     Ого! Славно же я ее задела!
     -  Впрочем,  графу  Норфолку  совершенно  безразлично, как обстоят ваши
дела, - продолжала  королева. - И он наверняка  счастлив, что вы  наконец-то
оставили  его вдвоем  с  леди  Гитой  Вейк.  В Дэнло это  называется датским
браком, верно? И как во всяком настоящем браке, миледи Гита из замка Гронвуд
уже ждет ребенка.
     Не знаю, что случилось с моим лицом, но королева внезапно отшатнулась и
тут же бросилась просить прощения, за причиненную мне боль.
     Я отвернулась. Какая разница? Так или иначе,  мне все равно пришлось бы
узнать об этом. Я чувствовала себя совершенно раздавленной.
     Вокруг  шумела толпа. Мой поклонник граф  де Мандевиль подъехал к нашей
ложе и склонил копье, предлагая мне венец королевы турнира.
     И я все-таки нашла в себе силы улыбнуться ему, поднялась навстречу...
     Больше я ничего не помню. Сознание покинуло меня.
     ?
     Я снова  плыла  к берегам Нормандии. Море было  спокойным, над кораблем
кричали чайки, полоскался на ветру парус.
     Но в этот раз даже дорога не могла развеять мою печаль. Я была уязвлена
и беспомощна,  и ни  моя свобода, ни мое положение не могли защитить меня от
собственных  чувств. Эти двое -  мой муж и его  девка - отделались от  меня,
изгнали, и теперь чувствовали себя счастливыми.
     Узнав  о беременности  Гиты,  я  беспрестанно перебирала  в  голове все
известные  способы  мести. Я уже не могла не думать  об этом. Словно на  мне
лежало неотвратимое заклятье.
     Забыть обо  всем  меня  уговаривали  и  Аделиза, и  Мод,  и даже  Генри
Винчестер.  Но я молчала. Им  не  понять,  что  мое чувство  к Эдгару  - это
мучительная  смесь  ненависти, любви  и  презрения,  дьявольский  недуг,  от
которого нет снадобий.  Как бы  я  ни жила все  это время, в глубине  души я
продолжала  считать Эдгара своим  мужем перед Богом и людьми  и  верить, что
рано или поздно нам предстоит воссоединиться.
     Тщетные надежды.  Что  бы  я ни  предприняла, все равно эти двое всегда
будут против меня, будут вместе.
     И я уехала, чтобы вдалеке  зализывать  свои раны и  набираться  сил для
того, чтобы  начать мстить. Ибо черную бездну в моей душе, которая постоянно
грозила поглотить меня самое, могло насытить только одно - месть.
     Унылая  и  подавленная,  я  вернулась  в  Руан.  Часами  просиживала  в
опустевших  покоях  дворца, перебирая струны,  и хотя я не мастерица играть,
неожиданно  обнаружила, что из-под моих  пальцев  льется знакомая  заунывная
мелодия:
     Тоска, тоска. Куда мне деться?
     Куда укрыться от нее?
     Август  только начался, дни стояли солнечные, пустые, душные. В один из
таких дней меня навестил епископ Хагон. Он был по обыкновению любезен, сыпал
комплиментами, и  внезапно я подумала - а почему бы и нет? Ведь если я начну
изменять Эдгару  плотски, слава  рогоносца оставит  глубокую отметину на его
безупречной репутации.
     И я призывно улыбнулась светловолосому епископу.
     Его преосвященство мгновенно понял, как  изменились мои намерения - и в
тот же вечер увез меня в  свою загородную резиденцию. Там я впервые изменила
мужу, И мы с Хагоном провели ночь любви.
     Любви?..  Ну, это еще вопрос. Роскошь покоев, его благоухающая шелковая
сутана,  душистое вино  ... И в итоге я оказалась  опрокинутой  навзничь  на
ложе, а  Хагон набросился на меня, как изголодавшийся  волк. Это повторялось
снова и снова, я же думала только о том, что хочу вымыться с ног до головы и
как можно быстрее уехать. Мне едва удавалось изображать покорность.
     Под  утро Хагон принес  мне чашу прохладного сидра, и  я опорожнила  ее
залпом. Завернутый в простыню епископ взглянул на меня равнодушно.
     - Одно из двух: ты или ненасытна, или холодна.
     - А что предпочтительнее?
     - Предпочтительнее? Гм. Пожалуй, нет ничего хуже холодной любовницы.
     Про  себя  я  тут же решила,  что никогда  более  не позволю  ему  даже
приблизиться к себе. Однако улыбнулась.
     -  А  что   же  все  ваши  проповеди  -  о  скромности,  умеренности  и
воздержании?
     -  О! -  он рассмеялся.  -  О  проповедях следует забыть,  если  хотите
сохранить любовника.
     Эти слова заставили  меня задуматься. Не  этим ли была вызвана печаль в
глазах Эдгара, когда я требовала прекратить его бесстыдства на ложе? И разве
не  говорил он, что я холодна? Мой супруг  всегда стремился сделать из  жены
любовницу, а кончилось тем, что любовницу сделал женой.
     Епископ  Хагон не  удерживал меня, да и  мне  он  уже  был неинтересен.
Однако его слова не выходили у меня из головы.
     И знаете, как я  поступила?  Переодевшись и спрятав  лицо под вуалью, я
отправилась  в один из  городских  борделей,  призвала  самую востребованную
шлюху (Святые великомученики!  И за это Эдгар  Армстронг ответит в аду!), и,
хорошо заплатив, подробно расспросила, что она делает, дабы завлечь мужчин.
     Затем я  вернулась, велела вымыть себя, переоделась во  все чистое и до
конца  дня  даже  не  смогла притронуться к пище -  меня  душило отвращение.
Однако я уже приняла решение и не собиралась останавливаться на полпути.
     В Руан как раз прибыл граф  Суррей, и  я без  колебаний испробовала  на
этом  зануде  приобретенные  в  борделе   знания.   Проглотив  пару   кубков
мальвазии,? я попросту взяла его штурмом - так,  как сходу берут  бастиды.??
Суррей не  почувствовал притворства, и к исходу ночи валялся у меня в ногах,
твердя, как я восхитительна, а затем стал умолять меня отправиться  с ним  в
Святую Землю.
     Глупец! Я ушла раздраженная.
     Оказалось, что обманывать  мужчин  не составляет  ни  малейшего  труда.
Слегка  пошевелите  бедрами  -  и  они   распаляются,  перестаньте  стыдливо
прикрываться - и они  становятся ненасытными, взвизгните  несколько  раз для
вида -  и всякий станет считать, что он полностью  покорил  вас. Меня начало
это  забавлять,  и в последующие пару недель я только тем и занималась,  что
пробовала эти маленькие хитрости то на одном, то на другом придворном.  И ни
один из них - ни один! - не уличил меня во лжи.
     А клюнул  бы  Эдгар на этот  крючок?  Пока что самой  крупной добычей в
силках  моей  поддельной  страстности  оказался  надменный  и  самоуверенный
Валеран де Мелен, самый могущественный граф Нормандии. Его многие боялись, и
даже я, признаюсь,  некогда робела  перед ним.  А оказалось, что и его можно
приручить, как бычка, - стоит только застонать под ним да обхватить покрепче
ногами.
     Граф Валеран был единственным,  кто не опасался гнева Генриха  Боклерка
из-за связи со мной. Но  однажды  отец все  же  отправил в его замок сильный
отряд  конников с предписанием немедленно доставить меня к нему. Де Мелен не
осмелился  перечить, и меня отправили к королю,  а оттуда, после короткого и
ледяного по тону разговора, перевезли в женскую обитель в Фекан.
     Случилось то,  чего  я всегда опасалась: меня упрятали в монастырь.  Но
отец, вероятно, еще не понял, что меня уже ничто не удержит, и спустя неделю
сбежала оттуда, написав перед отъездом королю, что направляюсь в Норфолк. На
самом  же  деле я  помчалась  в  Бристоль, к  брату  Роберту.  Уж  он сумеет
уговорить отца не быть со мной жестоким.
     По пути  я сделала  остановку  в Лондоне,  где  меня приветливо  принял
Стефан.  Он  был  в  отличном  расположении  духа  -  возможно  оттого,  что
пользовался  среди  лондонцев  уважением и  поддержкой. Среди  его  свиты  я
неожиданно  обнаружила  одного  из  своих  бывших  рыцарей-телохранителей  -
Геривея Бритто. Наша встреча  была  оживленной,  и в  тот же  вечер  одна из
фрейлин проводила в мой покой смуглого бретонца.
     -  Я никогда и  мечтать не  мог  о  подобном,  -  пробормотал  Геривей,
откидываясь на подушки и переводя дыхание. - Для нас ты богиней - прекрасной
и недосягаемой.  Но  почему ты выбрала меня,  а не  Гуго? Ведь он всегда был
твоим любимцем.
     Гуго Бигод?  Я и не вспоминала о нем и давно потеряла его из  виду.  Но
Геривей Бритто поведал мне, куда запропастился вернейший из моих людей.
     -  Он  отправился  в свои  владения  в  Саффолке. Это  для  всех  стало
неожиданностью,  ведь  после  смерти  старого  сэра  Роджера Бигода никто не
сомневался,  что именно  Гуго получит должность  стюарда  двора.  Но  король
почему-то отказался от услуг нашего приятеля. И похоже, что к этому изгнанию
приложил  руку твой  муженек-сакс. Гуго, конечно, всегда был разбойником, но
лишить его должности при дворе!.. Сейчас Бигод сидит у себя в манорах, ведет
благонравно и даже женился на  подобранной для него королем девице. Для него
сейчас важнее всего снова вернуть доверие  короля. Но я-то его знаю - он еще
найдет способ поквитаться с графом Норфолком!
     Что ж, примем  к  сведению. Однако известие  о женитьбе Гуго  заставило
меня опечалиться. Несмотря  на веселый  и свободный  образ  жизни,  мною все
больше овладевала хандра, но при этом нервы мои были натянуты, как тетива. И
сорваться  мне  ничего  не  стоило.  Вокруг  велись  нескончаемые  разговоры
пересуды об Эдгаре: то о его дружбе  с Найджелом Илийским и лордом д'Обиньи;
то о  великолепном  турнире,  который он  недавно устроил в Гронвуде -  туда
съехались все  сливки знати  и даже  храмовники приняли участие в ристаниях.
Или  заходила   речь  о  норфолкских  лошадях  -   теперь  считалось  просто
невозможным не иметь  выведенных Эдгаром скакунов, а значит мой  супруг день
ото дня богател.
     На   фоне  этих  пересудов  я  не  преминула   потребовать  у   супруга
дополнительных  средств  на расходы -  и получила.  С  их  помощью я  сумела
откупиться  от  посланных  за мною людей  короля,  и второпях  перебраться в
Глочестершир.
     Роберт находился в Бристоле, большом портовом городе, сеньором которого
он являлся. Здесь я уже  не опасалась  людей отца,  так  как находилась  под
защитой брата. О,  какие пиры, какие конные ристалища, какие охоты устраивал
Роберт в мою честь!  Поглощенный тем, что  супруга  Мабель  снова готовилась
сделать  его счастливым  отцом,  Роберт не вникал в  мои беды и  лишь обещал
похлопотать за меня перед отцом, когда отправится к нему в ноябре.
     Вместе  с тем  он  обращался со мной чрезвычайно фамильярно -  обнимал,
шлепал  по  ягодицам,  трепал по щекам,  ерошил  мои  волосы,  ломая  своими
лапищами драгоценные  черепаховые  заколки.  А с  утра увлекал  на очередную
охоту,  пикник  или  пирушку в одном из  своих замков.  Мы  много пили...  и
однажды, после очередного  возлияния, я проснулась с  тяжелой головой  в его
постели. Нагая. Причем лежали мы, сплетясь более чем красноречиво.
     Мы оба были невероятно смущены.  Что не помешало нам и в следующую ночь
заняться тем же. То ли я хотела испытать на Роберте свое новое умение, то ли
он и впрямь воспылал  ко мне отнюдь не братской  страстью, но оттого, что мы
впали в этот тяжкий грех, я испытывала некое извращенное удовольствие.
     Впрочем, Роберт вскоре опомнился - тотчас после того, как у его супруги
случился  выкидыш. Ибо нашлись те,  кто успел нашептать ей  о нас. Брат  был
огорчен даже сильнее, чем я ожидала.
     - Мы должны как можно скорее расстаться, Бэрт. То, что  случилось между
нами... Моя Мабель не перенесет этого...
     Он говорил о жене с трогательной нежностью. Словно Мабель не родила ему
целую  кучу  детей.  Одним больше, одним меньше... Но  Роберт  придерживался
иного мнения, и вскоре уехал.
     Мне  тоже  пора было  собираться.  Я не  желала  выяснять  отношения  с
графиней Мабель и вскоре двинулась в путь,  несмотря на  резко испортившуюся
погоду,  скверное настроение и  заметно пошатнувшееся здоровье. Только этого
мне  и не хватало - ведь я всегда была  здоровой, как  молочница с фермы. Но
последнее время я  стала чувствовать  странную слабость,  а по  утрам у меня
кружилась голова.
     Чтобы  переждать непогоду  и привести  в  порядок  здоровье,  я  решила
погостить в богатой женской обители Ромсея. Глядишь, и отец  не  станет меня
донимать, узнав, что я укрылась за монастырскими стенами.
     Мне и моим людям выделили в обители отдельный флигель, мы расположилась
со   всеми  возможными  удобствами,  но  вскоре  я  заскучала.  Нескончаемые
октябрьские   дожди,   заунывный   колокольный   звон,   снующие   туда-сюда
сестры-бенедиктинки. Тресни  моя шнуровка  - адское  уныние! Да  и  комфорт,
которым славился этот монастырь, не шел ни в какое сравнение с тем, к чему я
привыкла. Я с тоской вспоминала свою роскошную опочивальню в Гронвуд Кастле.
     Аббатиса Ромсея оказалась женщиной властной и непреклонной, и настояла,
чтобы я ежедневно  посещала  службы в церкви.  И вот, ругаясь как наемник, я
была вынуждена обувать  деревянные сабо, заворачиваться  в плащ и шлепать по
лужам и грязи в храм, где смердит отсыревшей штукатуркой, а от запаха ладана
мутит и кружится голова...
     Однажды  во  время мессы я упала в обморок  и  очнулась уже  у  себя во
флигеле.  Все  вокруг  раскачивалось  и  плыло.  Слава Создателю,  моя  Маго
выставила за  дверь толпу суетящихся монахинь и взбила солому под тюфяком  в
изголовье, чтобы я могла устроиться поудобнее.
     - В чем дело, Маго?
     Пожилая нянька, ходившая  за мной с младенчества, странно  взглянула на
меня.
     -  Деточка,  ты уж прости меня,  неразумную, но я  должна  тебе кое-что
сказать.  Ты  всегда была  настоящей  леди,  пока  этот  пес, твой  муж,  не
исковеркал твою жизнь. Все эти твои любовники...
     - Не смей читать мне нотации!
     Ее старые глаза стали круглыми, как у совы.
     - Деточка моя, уж не беременна ли ты?
     Я  молчала.  Мой  взгляд  перебегал  с  предмета  на  предмет:  кованый
подсвечник на ларе, ставень, распятье на стене.
     Маго не унималась:
     -  У тебя всегда были  нелады  с месячными,  вот  ты,  бедняжка  моя, и
разуверилась, что способна понести. Но эта твоя слабость, дурнота  по утрам,
этот обморок... Да  и чистая ветошь  давно  тебе не  была нужна. С тех самых
пор, как ты, отчаявшись, стала бросаться от одного мужчины к другому.
     Она умолкла.
     Я же  стала  припоминать.  Хагон  Руанский, Уильям  Суррей,  Валеран де
Мелен,  иные... Даже  собственный брат.  Я и в  самом  деле  уверовала,  что
бесплодна, и все вокруг говорили то же...
     От  кого я могла  понести? Господь всемогущий, да  какая же  разница! Я
понимала одно: мне необходимо  ехать  в  Норфолк.  Ибо для всех должно  быть
очевидно, что отец ребенка - Эдгар Армстронг.
     И  вдруг  я почувствовала  облегчение.  Никогда  ведь  не  желала  быть
брюхатой, а ныне была рада этому. Во мне  нет изъяна бесплодия. Я рожу этого
ребенка и присягну даже на  Библии,  что он от  Эдгара.  Так будет поставлен
крест на  его попытках развестись со мной, я окончательно привяжу его к себе
и смогу отомстить. Ибо он не посмеет не признать своим внука короля Генриха,
а  сам  король,  блюдя  честь семьи,  заставит  его  смириться с  навязанным
наследником!
     -  Кажется,  дождь прекратился,  -  проговорила  я.  - Вели  проверить,
подкованы ли мулы, и пусть запрягают. Мы немедленно отправляемся в путь.
     - Деточка, да зачем же? Здесь,  в Ромсее, ты сможешь родить так, что об
этом ни одна душа не узнает.  А если  пожелаешь, я подыщу в  округе  знающую
женщину, чтобы вытравить плод.
     -  Маго  -  ты старая,  выжившая  из ума дура. Мой ребенок -  наследник
графского титула, и я немедленно отправляюсь к мужу.
     Маго  испуганно взглянула на меня и  перекрестилась.  Я же торжествующе
расхохоталась.
     ?
     Паланкин   нещадно   трясло.   Я  полулежала   на  подушках,  занавески
распахивались - и оттуда  тянуло дождем и сыростью. От  качки меня мутило, и
я,  даже не  приказывая  остановиться,  высовывала  голову  наружу,  и  меня
выворачивало наизнанку. Однако, как бы ни было тяжело, я не позволяла делать
остановок. Скорее в Норфолк, только там я смогу овладеть положением.
     Силы небесные -  до чего же отвратительно  чувствовать  себя  слабой  и
разбитой. Изжога,  тошнота,  озноб... Когда Маго, опасаясь за мое состояние,
все же требовала сделать привал, я засыпала как убитая. Но проснувшись,  тут
же приказывала  трогаться  в путь. От того, как скоро я появлюсь в Норфолке,
зависело  слишком  многое.  Мне  нужно было всего  лишь  на  час или даже на
полчаса остаться наедине с Эдгаром, и тогда я смогу доказать всем и каждому,
что у моей беременности есть законная причина.
     Ах, до чего же славно все сложилось! Я и не ожидала, что смогу накинуть
на Эдгара такую удавку. Этот сакс плодит бастардов от своей  шлюхи? А  я, со
своей стороны, навяжу ему ублюдка какого-нибудь Геривея Бритто и сделаю  его
продолжателем рода Армстронгов!
     И  все  же, как  мы ни торопились,  на дорогу ушло больше  недели. Ради
скорости  передвижения  я  бросила  в  пути свой  обоз, слуг  и  камеристок,
довольствуясь  только  конными  охранниками  и  тем  количеством  имущества,
которое поместилось во вьюках мулов.
     Мы  миновали Оксфордшир и Нортгемптон, где некогда я была так счастлива
с  Эдгаром. Сейчас  здесь  ничего  не напоминало о  том  блаженном,  сияющем
солнцем  времени,  все было серым, унылым, промозглым.  Сеялся нескончаемый,
мелкий,  как  пыль,  дождь.  Дороги  были  ужасны,  лошади  теряли  подковы,
охранники проклинали все на свете, Простуженная Маго кашляла и  беспрестанно
ворчала.
     Но самое ужасное  началось, когда мы  въехали во владения  моего  мужа.
Начался самый  настоящий ноябрьский шторм. Ветер  нес ледяные  струи  ливня,
гнул деревья  к земле, взбаламученная  вода  покрыла  все низины. Но  я  уже
узнавала знакомые места. Мы двигались вдоль вспенившейся от дождей речки Уз,
и я надеялась еще до темноты увидеть бревенчатые частоколы бурга Незерби.
     Наконец  начальник   охраны,  перекрикивая  бурю,  сообщил,  что   бург
показался.  Я откинула промокшие насквозь занавески и выглянула. К  реке вел
крутой спуск, впереди чернел бревенчатый мост.
     Внезапно  паланкин  сильно  тряхнуло,  и он накренился. Я  вцепилась  в
столбик навеса  и отчаянно завизжала, чувствуя, что вот-вот  окажусь в грязи
под  копытами. До меня донеслись крики, истошное  ржание мулов, и я увидела,
как  двое  передних  животных  сползают   вниз,  скользя  по  насыпи.  Затем
поддерживающие паланкин шесты затрещали, мир перевернулся, а в следующий миг
и паланкин, и я, и оба задних мула рухнули с кручи.
     Помню только удар, треск, наваливающуюся на меня мокрую тушу одного  из
мулов и собственный нечеловеческий вопль. Холод и  дождь обрушились  на меня
вместе с болью.
     Мои люди засуетились вокруг, разрезая ремни паланкина, чтобы освободить
меня из под его обломков.  Один из  охранников попытался меня приподнять, но
внезапная резкая боль согнула меня в дугу. По ногам потекла теплая жидкость,
в поясницу  словно  ударили  кузнечным  молотом,  а затем мой  живот  словно
вспороли тупым ножом. Я не могла вздохнуть.
     Затем меня куда-то несли. Я  оставалась скорченной, жалкой,  истекающей
кровью  и среди многочисленных голосов узнавала только  подвывающие стенания
Маго.  И я уже понимала, что со мной произошло, хотя  до  последней  секунды
отказывалась в это поверить.
     Даже когда дымное тепло усадьбы окутало меня и чей-то голос проговорил,
что нужно послать за повитухой, я все еще сопротивлялась.
     Но тщетно. Я  была  в Незерби,  и эти саксы  не  больно слушались меня.
Потом какая-то женщина мяла мне живот, да так, что я начинала скулить. Между
ног у меня было горячо и хлюпало. Отвратительно!
     Но  вскоре  меня  заставили выпить какое-то тепловатое пойло, и по  его
сладковатому привкусу я определила, что это маковый отвар, который погружает
в забытье, и смирилась.
     Теперь мне хотелось только забыться. Не думать о том, что меня ожидает,
не чувствовать боли, не знать, что со мной сделают...
     ?
     Первое, что я увидела,  придя в  себя,  был  вышитый полог над головой.
Листья растений,  птицы  с распущенными  хвостами  -  все  яркое,  мастерски
исполненное. Я в этом разбиралась и сама была вышивальщицей не из последних.
В изножии ложа виднелась бревенчатая стена, сбоку на  нее падал отсвет огня.
Пахло пряными травами, которые бросают  на  угли  жаровен,  чтобы  заглушить
запах  сырости  -  извечной  спутницы  дождливой  поры.  До  меня  донеслись
приглушенные  голоса.  Один,  всхлипывающий  и  дрожащий,  принадлежал Маго.
Другой - Эдгару Армстронгу.
     Я  повернула голову. Они  оба сидели  на скамье у  стены. Маго плакала,
вытирая глаза краем головного покрывала, а Эдгар, похоже, ее утешал.
     Внезапно я подумала - до  чего же красив мой муж! Эта  свободная  поза,
легкие завитки каштановых волос, твердый профиль, четкая линия высоких скул.
Мой прекрасный крестоносец... Которого я потеряла.
     В моем горле вспух  ком, и глаза наполнились слезами. Освещенный углями
жаровни образ Эдгара расплылся в горячем тумане. Я всхлипнула.
     Заметив, что я пришла в себя, оба приблизились к ложу.
     - Эдгар...
     Он взял мою руку и мягко пожал. Эта сильная и теплая ладонь....
     - Тише, Бэртрада, все уже позади. Успокойся.
     - Я спокойна. Это... Это сейчас пройдет.
     Маго принесла чашу с питьем.
     - Выпей это, деточка.
     Но  я даже не взглянула на нее.  Я вцепилась в руку  Эдгара и не  могла
отвести от него глаз.
     - Я всегда любила только  тебя, супруг мой. Один ты  был нужен  мне. На
что бы я только не решилась, только бы вернуть тебя...
     Я  оборвала себя,  поняв,  что говорю  лишнее. Эдгар,  высвободив руку,
принял у Маго чашу, затем присел  на  в изголовье ложа и,  поддерживая меня,
поднес питье к моим губам.
     - Выпей,  Бэртрада. Это вино с пряностями и травами.  Оно  придаст тебе
сил.
     Я покорно  проглотила содержимое чаши. Эдгар одобрительно улыбнулся,  и
внезапно  мне  стало  так  хорошо,  как  когда-то  в  его  объятиях. Господь
всемогущий, об этом я уже и мечтать не смела.
     - Ты не оставишь меня, Эдгар?
     - Я побуду с тобой. Успокойся.
     Вскоре я снова уснула, так и не выпустив его руки.
     Как жалко и глупо я выглядела, я поняла только тогда, когда  отоспалась
и  ко мне вернулась способность трезво мыслить. Эдгар наверняка знал, что со
мной случилось.  Если не Маго, то его  саксы  не преминули донести, в  каком
состоянии меня привезли в Незерби. Но Эдгар  был добр и мягок со мной, ловко
скрывая, что  ему не доставило ни малейшей радости возвращение гулящей жены.
Я же скулила и жалась к нему, словно побитая собака. Какой позор!
     У  меня  было  прескверное настроение, но я  быстро поправлялась  и  на
третий  день уже  встала и велела женщинам заняться моей внешностью.  Однако
дух мой не поспевал  за плотью. Я страдала. Страдала оттого,  что не удалось
задуманное, оттого, что Эдгар больше  не наведывался  ко мне, а  значит  все
осталось по прежнему - на грани  полного  разрыва. Больше того  - я дала ему
дополнительный  повод  требовать  развода.  То,  что должно  было стать моим
триумфом, обернулось полным  поражением. В глазах Эдгара я всего лишь жалкая
блудливая женщина, которую он не желает видеть.
     Я ненавидела его  с прежней силой и  постоянно терзала  себя мыслями  о
том, как та, другая, великолепно проводит время в моем Гронвуде. Тогда как я
прозябаю в этом жутком обветшалом  поместье, где сквозняки  проникают сквозь
закрытые  ставни, а пропитанные жиром факелы  чадят,  испуская  клубы едкого
дыма.
     Внезапно  течение моих мыслей  менялось, и я начинала думать, что  если
Эдгар  и  разлюбил  меня,  то  по-прежнему испытывает ко  мне жалость. И эта
жалость  не  унижала  меня,  а  наоборот  - давала  надежду.  Не  будь  этой
светловолосой твари Гиты, я бы сумела вернуть мужа.
     Одно за другим я отправляла послания в Гронвуд, умоляя его приехать.
     Но  Эдгар  не  появлялся, и я была вынуждена проводить  время  с  этими
грубыми мужланами  в Незерби. Начало ноября  - время,  когда саксы  отмечают
праздники своих саксонских святых -Адольфа, Уинифред и Алкмунда, прибавьте к
этому и общеанглийские дни поминовения  святых Губерта, Катерины и Леонарда,
и  вы  поймете,  что у  этих  свиней  ни  дня не  проходило без  пьянства  и
чудовищного  обжорства. Крики, хохот, пение в стенах бурга звучали неумолчно
- и мне приходилось все это терпеть.
     Только каменщик Саймон,  находившийся в  это время в Незерби, скрашивал
для меня эти тягостные дни. Я находила француза забавным. Но как же я должна
была    опуститься,    чтобы   находить    удовольствие    в    общении    с
простолюдином-мастеровым!
     Саймон  обосновался  в Незерби,  поскольку  Эдгар намеревался  возвести
здесь  каменную  стену,  перестроив  бург на новый манер.  Однако сейчас  он
оказался не у  дел, так как из-за непогоды все  работы приостановились,  и я
проводила целые дни в болтовне с этим не лишенным обаяния простолюдином.
     Я  не обмолвилась - Саймон  и впрямь был  обаятелен. Была в  нем  некая
мягкая  теплота, которая так притягивает женщин вроде  моей неверной  шлюшки
Клары.  И  хотя  Клара  уже  была  женой  Пенды,  Саймон только посмеивался,
упоминая об этом, словно все это не  имело никакого значения,  и стоило  ему
только поманить Клару, как  она была бы  тут  как тут.  Впрочем, ко мне этот
француз относился с  неизменным почтением. В его глазах я была  прежде всего
графиней и дочерью короля.
     Окончательно   Саймон  расположил   меня   к   себе,   пренебрежительно
отозвавшись о Гите Вейк.
     -  Саксонка  Гита  завладела Гронвудом, хотя  я строил  его  для дочери
короля. И знаете ли, миледи, до чего  она дошла в своей гордыне? Она едва не
заставила меня  жениться  на одной из гронвудских  служанок. Хвала  небесам,
лорд Эдгар вовремя  вмешался, иначе я был бы уже далеко за морем, лишь бы не
слышать ее поучений.
     Но больше  всего прочего Саймона  занимала его  работа. Он был  увлечен
планами постройки каменной церкви Святого Дунстана в  фэнах - там, где стоит
деревянная,  давно пришедшая в негодность церквушка. Нынешним летом Эдгар  и
лорд д'Обиньи  позаботились,  чтобы  работы  по возведению новой церкви  шли
полным  ходом,  и  Саймон   уже  успел  выстроить  там  башню  с  ребристыми
новомодными арками и стрельчатыми окнами. Одно скверно - почва там оказалась
недостаточно надежной и начала оседать под тяжестью каменной кладки. Поэтому
работы там сейчас приостановлены, пока грунт не осядет  окончательно и можно
будет исправить недочеты.
     Мне  приходилось  выслушивать  и  эту  ерунду,  в которой я  ничего  не
смыслила.  Обычно  мы  располагались  в  отдельном  покое,  я   перематывала
крашенную пряжу для  вышивания, Саймон услужливо  подставлял руки, а  старая
Маго мирно дремала в углу.
     Наконец Эдгар соизволил явиться. Это случилось в день Святого Мартина?,
когда по традиции начинается убой скота и заготовки мяса на зиму.
     В Незерби еще  с  утра поднялась  суета  - выводили  предназначенный  к
закланию  скот за  ворота.  Работенка грязная, но  все  в  этот день веселы,
хлещут эль ковшами  и  жарят  на  кострах самые лакомые  куски свежего мяса.
Дожди прекратились,  и  хотя было чертовски  холодно и сыро,  я поднялась на
галерею понаблюдать за всей этой неразберихой и стояла, пряча руки в большую
муфту лисьего меха.
     Оттуда  я и  заметила,  как в воротах бурга показался Эдгар. Не сходя с
седла,  он, посмеиваясь, начал о чем-то переговариваться со своими людьми. Я
стремглав бросилась к себе.
     -  Маго, живо подай малиновую пелерину! Эдгар здесь, не  хочу, чтобы он
застал меня всю в коричневом, словно послушница. И поправь мне волосы!
     Но я напрасно спешила. Эдгар явно оттягивал момент встречи, погруженный
в деловые разговоры со своими саксами, а я сидела и  ждала,  продумывая, что
следует сказать, чтобы произвести  впечатление  смирившейся и покорной жены,
которая готова на все, только бы вернуть его любовь и уважение.
     Наконец раздался скрип ступеней. И с каждым следующим  шагом Эдгара мое
сердце  все  больше замирало. Больше недели прошло  с того момента, когда  у
меня случился выкидыш. Достаточно ли я оправилась, ли вернулась моя красота?
     Я  кусала губы,  чтобы  они  заалели, щипала  щеки,  пытаясь вернуть им
румянец.  И  когда  Эдгар вошел,  я  так и застыла,  спрятав лицо в ладонях,
словно в испуге.
     - Рax vobiscum??, - молвил он. Ни улыбки, ни более теплого приветствия,
кроме такого, что принято среди монахов или рыцарей-храмовников.
     Я присела в поклоне.
     В покое  с закрытыми на зиму  ставнями  было полутемно. Только  большая
жаровня  на  треноге,  стоявшая между  нами,  давала  немного  света.  Эдгар
опустился на  скамью,  и  отсветы  бегавших по  угольям огней  отразились на
золотом шитье его ворота, на стальных пластинах пояса.
     - Присядь, Бэртрада. Нам необходимо поговорить.
     И знаете о чем он повел речь? Все о том же - о разводе.
     - Я не желаю даже слышать об этом, - резко перебила его я.
     - Разве?  Но  ведь ты  ясно  дала мне  понять,  что  там, -  он  сделал
неопределенный  жест,  -  у  ебя есть некто,  кто тебе  милее меня и кого ты
гораздо  охотнее  одариваешь  своими  милостями.  Но  я  не  собираюсь  тебя
осуждать,  ибо  брак наш  -  чистая  формальность, и поэтому ты вольна  жить
свободно. Это  даже к лучшему -  рано  или  поздно ты  найдешь того,  с  кем
заключишь новый союз.
     -  Эдгар,  - я подняла  руку,  вынуждая  его умолкнуть, -  я  знаю, что
сделала многое, чтобы разрушить наш брак. Знаю, что ты разлюбил меня. Однако
наши  руки  некогда  соединили  перед  алтарем, и  это  ли не  повод,  чтобы
предпринять еще одну попытку? Будь милосерден и дай мне еще один шанс. Ибо я
хочу быть только твоей женой.
     Эдгар печально усмехнулся.
     - Ты снова лжешь, Бэртрада. И мне, и себе. Ты настолько изолгалась, что
не сможешь толком попросить огня, если замерзнешь.
     Это было сказано так сухо,  что я  невольно вспомнила, как он глядел на
меня в соборе в Бэри-Сент-Эдмундс, когда заявил о разводе.
     Может быть стоило смириться? Никогда!
     -  Эдгар, что бы  ты ни говорил, но  я  все еще остаюсь твоей женой.  И
люблю тебя.
     - Как чревоугодник собственную трапезу.
     -  Ты  жесток  и  несправедлив.  И мне  больно, что ты  так  холоден  с
женщиной, которая говорит тебе о своей любви.
     -  О, побереги свое  нежное  сердце  для  других. А эта дорога для тебя
закрыта.
     Я не верила своим ушам. Ведь еще совсем  недавно я ощущала его заботу и
участие,  что и вдохнуло в меня  надежду все  наладить.  От разочарования  и
гнева я начала задыхаться. Я снова его ненавидела!
     - Ты думаешь, от меня легко избавиться? Ты надеешься, что бросишь меня,
опозорив, и я скажу на это - аминь? О, не надейся!
     - Я  знаю, - Эдгар остался совершенно  спокоен. - Но  это даже неплохо.
Разве ты до сих пор не поняла, что мы ни при каких обстоятельствах не сможем
жить вместе? Я не тот муж, которого ты хотела, а ты не оправдала моих надежд
как  жена. Поэтому  давай попытаемся договориться.  Если ты  согласишься  на
развод,  можешь даже  пустить  слух, что это твое желание -  и  твое больное
самолюбие не пострадает.
     - Но развод - страшный грех!
     - С  каких  это пор ты стала такой щепетильной? Лучше вспомни, что  все
эти годы мы жили с тобой, как два грешника в аду.
     -  Ну, не всегда, - я улыбнулась.  - Я еще не  забыла, что  было  между
нами.
     - Когда? До всемирного потопа? У меня не столь длинная память.
     Я поняла, что он попросту  насмехается надо  мной и настроен решительно
как никогда. И как ни странно, таким он мне нравился еще больше. И  в  то же
время моя ненависть росла, как  снежный  ком. И я сказала, что он изо дня  в
день убивал  нашу любовь, избегал меня, игнорировал, заводил детей и шлюх на
стороне... В конце концов я потеряла контроль над собой и выкрикнула, что он
жесток, как сам сатана.
     Эдгар  вдруг стремительно шагнул  ко мне - и я отшатнулась в испуге. Но
он застыл на месте, сжимая кулаки.
     - Я жесток?.. Ты натравливала на меня своих прихвостней во главе с Гуго
Бигодом, ты сажала меня в темницу  в моем  собственном  замке, ты  без конца
строила  козни, говорила "нет", когда я говорил "да" - и наоборот. Ты близко
сошлась со всеми моими врагами и обливала меня грязью меня перед королем при
всяком удобном случае. Ты убила моего сына! Ты покушалась и на мою жизнь! Да
я мог бы избить тебя в кровь, и сам Господь сказал бы, что это справедливо!
     - И все равно ты мой муж! И останешься им.
     Мы стояли  по  обе стороны жаровни на высокой треноги,  и  глаза Эдгара
сверкали ярче угольев.
     - Ответь, Бэртрада, как можно иметь то, чем не владеешь?
     - Это только слова. Перед Богом и людьми - ты принадлежишь мне!
     - Но я сделаю все для того, чтобы разорвать эту связь!
     - Попробуй.  Я  никуда не спешу.  И  пока ты будешь  пытаться  добиться
развода, для всех я буду оставаться твоей женой и графиней  Норфолка. А что,
если  твое обращение к Святейшему Престолу останется  без  ответа? Что, если
король запретит  тебе развестись? Что,  если я обесславлю тебя, прокричав на
весь свет, что ты изгнал законную жену ради шлюхи?
     - "Что,  если..." -  это  забава для  схоластов вроде аббата  Ансельма.
Оставь же меня наконец в покое, Бэртрада.
     - В покое? Да я скорее  убью тебя и  себя, чем  позволю  опозорить свое
имя!
     Теперь-то мы  сошлись лоб в лоб, и  мне  даже  стало весело. Наконец-то
открытая схватка, без всяких там приличий и этикета. Враги - так враги.
     Эдгар первым взял  себя  в  руки. Некоторое время  он молча  смотрел на
язычки пламени в жаровне, а затем проговорил:.
     - Все это  скучно,  Бэртрада, как грегорианский хорал. Всегда одно и то
же. И я не хочу опускаться, вступая с тобой в препирательства.
     Опускаться? Как этот сакс смеет!.. В  порыве ярости  я  одним движением
попыталась опрокинуть жаровню прямо на Эдгара. Однако он  успел  отскочить и
принялся  затаптывать уголья, затем схватил кувшин для умывания и залил жар.
Комната наполнилась дымом  и паром, резко запахло гарью.  Нужно было позвать
людей, чтобы не  дать распространиться огню, но я скорее бы заперла дверь на
засов снаружи, чтобы он угорел здесь.
     Эта мысль показалась мне столь  заманчивой, что  я шагнула к двери,  но
снизу  уже  доносились  голоса  и  топот  множества ног. И  уже  стоя  среди
суетящихся слуг, я крикнула Эдгару:
     - Ты не оставил мне выбора! Теперь мне нечего терять.
     Он  вышел  из покоя,  а  я  последовала за  ним,  осыпая его угрозами и
проклятиями.
     На  ступенях лестницы Эдгар остановился, и я поймала  его холодный, как
сталь, взгляд.
     -  Ты просто взбесившаяся сучка. Но больше я не стану тебе подыгрывать.
Даю тебе  два  дня  на сборы, а  после этого вышвырну  за пределы  графства.
Поторопись, иначе тебе придется убраться отсюда в чем стоишь.
     С этими словами он уехал.
     Я почувствовала истинное облегчение. Теперь мне не нужно было умолять и
унижаться.  Это  испытание  оказалось  не  по  мне,  и  я  чувствовала  себя
совершенно разбитой.
     Но  я  уже  знала, как  поступлю. Пусть король  не  пожелал  ради  меня
уничтожить своего саксонского графа, пусть тамплиеры ведут тяжбу о разводе с
сразу с двумя Папами, пусть я лишилась Гронвуда... Но я знала, как причинить
Эдгару невыносимую боль.
     Весь вечер я  просидела в одиночестве, безмолвная и задумчивая. А потом
велела вызвать  Саймона  и долго  говорила  с  ним, даже  притворилась,  что
расплакалась, припав к его груди.
     Саймон  был  поражен. Этот  закоренелый  бабник  задрал на  своем  веку
великое множество дерюжных подолов - каково ему будет переспать  с графиней?
Но мне уже было все равно, и я оставила заботы о своей чести.
     И той же ночью я  подробно выспросила этого  мужлана  о  Гите и вызнала
все,  что мне было необходимо. Саймон  оказался на диво простодушен и впрямь
поверил, что я хочу встретиться с ней и поговорить.
     Для остального мне был нужен Гуго Бигод. Я еще не забыла слова Геривея,
что Гуго не оставил намерения  поквитаться с Эдгаром. Поэтому на другой день
я отправила  посыльного.  Мой  верный Гуго и  мой  старый  друг  Ансельм  не
подведут. Им обоим от меня кое-что требуется, и они будут усердны.
     А мне от  них нужна самая  малость  - прикончить проклятую  саксонку. Я
продумала все до мелочей и знала, что новой осечки не будет.




     Этот  год был так насыщен событиями, что я почти не заглядывала в Тауэр
Вейк.  Меня  с  головой поглотили Гронвуд,  торговля  шерстью, сукновальни в
Норидже, дела, любовь Эдгара, заботы о Милдрэд, охоты, пиры, большой турнир,
дитя, которое шевелилось во мне.
     Это был год небывалого счастья, и даже мои тревоги отступили.  Но я  не
решилась бы отправиться в старую башню моего деда, да  еще на седьмом месяце
беременности, если бы не возвращение графини в Норфолк.
     В последнее время я  вовсе не вспоминала о ней. С  какой стати мне было
думать о Бэртраде, когда от нее  не было вестей, а  в Дэнло все признали наш
союз с Эдгаром. Порой я и сама забывала, что мы не обвенчаны.
     К тому же Эдгар вернулся из Руана в чести вместо предполагаемой  опалы.
Уж и не знаю, что вынудило Генриха посмотреть на происшедшее сквозь  пальцы.
То  ли  ему надоели вечные дрязги с дочерью, то ли он счел, что со  временем
Бэртрада смирится с тем, что у  ее мужа есть еще  одна жена.  Скорее всего у
короля были иные заботы, и он не пожелал утруждать себя.
     Но теперь объявилась Бэртрада.
     Поначалу  Эдгар,   не  желая   тревожить  меня,   попытался  скрыть  ее
возвращение, что было невозможно и даже наивно - ведь вернулась его законная
супруга. К тому же он встревожился,  ибо  как иначе можно было объяснить его
необычное поведение - неожиданный отъезд, скорое возвращение, суетливость. Я
слишком  хорошо его знала, чтобы не догадаться -что-то происходит. А  живя в
оживленном Гронвуде, где то  и  дело  кто-то  уезжает и возвращается, просто
невозможно не услышать всех новостей.
     Так что о прибытии  Бэртрады я узнала уже на  другой день, но и виду не
показала,  что  мне известно  об этом. Вот тогда-то ко мне и пришло решение.
Пусть  Эдгар все улаживает, а я  отлучусь,  чтобы навести порядок  в усадьбе
деда. Даже непогода меня  не остановила, тем более, что ливни прекратились и
выглянуло непривычное для  этого времени года  солнце,  и  было даже приятно
пуститься в небольшое путешествие.
     Когда я сообщила о своем намерении, Эдгар запротестовал:
     - Нет, Гита, я не хочу чтобы ты ехала. Да еще и в твоем положении.
     При этом выглядел он виновато. Ибо  как бы ни относился он  к Бэртраде,
как бы решительно ни был настроен на  развод, меня не оставляло чувство, что
он жалеет ее.
     И  это  было  непереносимо.  При  одной мысли  об  этой женщине  у меня
холодели  руки  и  сжимались  кулаки.  Будь  моя  воля, я  бы  с  величайшим
удовольствием уничтожила это глубоко порочное и опасное существо. Я не могла
простить ей ни  попытку  погубить Милдрэд, ни гибель Адама, ни того, что мне
пришлось  вынести в фэнах  и  тогда, когда  меня пытались насильно женить на
Хорсе.
     Для меня эта женщина  была смертельным врагом - и я не могла находиться
там, где могла появиться она.
     Поэтому я настояла на отъезде, вынудив Эдгара уступить.
     Он  не стал  перечить,  как никогда  и  ни в чем  не перечил  мне. Лишь
проследил, чтобы я отправилась  на самом смирном мерине,  на  котором вместо
обычного  седла было специальное сидение со  спинкой  и подставкой для  ног.
Править лошадью в нем, было не слишком удобно, да и ехать приходилось только
шагом, но это не доставляло мне особых неудобств. Так, не спеша и без особых
трудностей, я и добралась до Тауэр Вейк.
     Передохнув  в  своих  покоях  в  старой  кремневой   башне,  с  утра  я
погрузилась  в дела. И хлопоты по хозяйству вывели меня из того  напряжения,
которое не покидало меня с той минуты, как узнала  о возвращении Бэртрады. Я
верила Эдгару и надеялась, что он найдет способ избавиться от этой женщины.
     Несколько  дней я  не  имела о  графе  и  графине  Норфолкских  никаких
известий.  Но не  успела  я начать  тревожиться, как  в Тауэр Вейк прискакал
Эдгар -  как раз в канун дня Святой Хильды?.  Я еще издали  увидела, как  он
мчится  по насыпи  дамбы  к  Тауэр Вейк,  и  тут  же, забыв  обо  всех своих
сомнениях, поспешила вниз по внутренней каменной лестнице.
     Когда  я спустилась,  Эдгар  уже  был  внизу. Увидев меня,  он  раскрыл
объятия  -легкий,  возбужденный,  стремительный, а  я  принялась шаловливо и
страстно  целовать  его,   запуская  пальцы   в   шелковистые  волосы  моего
возлюбленного.  Краем  глаза  я  заметила,  как появившийся в  дверях  Утрэд
ухмыльнулся в  усы  и  вышел,  по  пути прихватив  за  ухо  мальчика-служку,
глазевшего на нас разинув рот.
     Когда  миновали  первые минуты встречи, я спросила,  как обстоят дела с
Бэртрадой.
     - Не  думай  о ней,  -  беспечно  ответил Эдгар,  сдувая  с моего  лица
выбившиеся из под покрывала пряди. - Она уехала, и Бог ей судья.
     - Уехала? Так скоро? Куда?
     - Мои люди проводили  ее  до границы графства. Должно быть  отправилась
оросить  слезами сутану преподобного  Ансельма. Или решила навестить  своего
любовника Гуго Бигода.
     - Любовника? Прежде ты никогда не называл их любовниками.
     Что-то  темное,  бешеное промелькнуло в  глазах  Эдгара. Но он  тут  же
улыбнулся и шутливо заметил, что  не обязан следить  за тем, с  кем путается
его бывшая жена. Уж и не знаю,  что произошло между ними, но Эдгар  держался
так, словно все, имеющее отношение к Бэртраде, уже в прошлом. Дай-то Бог!
     Не  желая  больше  поминать Бэртраду,  я засыпала  Эдгара  вопросами  о
Милдред  и  делах в Гронвуде  и сама поведала и  о здешних новостях, сообщив
между делом, что завтра собираюсь посетить обитель Святой Хильды, помолиться
в  тамошней часовне и повидаться с  Отилией. Я уже  отправила ей  весточку с
нарочным, и она ждет меня.
     Эдгар нахмурился, не слишком обрадованный услышанным.
     - Как же так? Я  ехал сюда, надеясь увезти тебя с  собой.  Гронвуд  без
хозяйки опустел, да и Милдрэд грустит.
     У меня сжалось сердце. Милдрэд, моя маленькая непоседа... Но ведь она с
Кларой, и жена  Пенды привязалась к ней как  к родной. Кто  бы мог подумать,
что  эта  ветреная особа окажется такой  прекрасной нянькой? Должно быть это
потому, что у нее пока нет своих детей.
     Пришлось сказать Эдгару, что  вряд ли я поеду  в Гронвуд вместе с ним -
тем более, что уже завтра он должен отправиться в Норидж, чтобы сопровождать
партию лошадей, купленную тамплиерами. Для Эдгара это важная сделка, но и он
должен понять, что для меня не менее важно встретиться с сестрами из обители
Святой Хильды в день поминовения этой великомученицы.
     В  конце  концов  мы решили, что Эдгар переночует  в Тауэр Вейк, завтра
поспешит в Норидж, а  я отправлюсь в  монастырь. И как только  он покончит с
делами, тут же вернется за мной в обитель.
     Об  этом и многом другом мы проговорили, сидя в зале башни, едва не  до
сумерек.  Мы  не  виделись  совсем  недолго,  но  никак не  могли насытиться
обществом друг друга. Когда и впрямь стало смеркаться, Труда велела подавать
трапезу.
     После того, как я назначила ее мужа Цедрика управляющим в  Тауэр  Вейк,
Труда вновь расцвела. Ходила  с важностью, одевалась в дорогие ткани, и даже
ее чрезмерная полнота пошла на убыль. И едва я появилась в старой башне, как
она все уши мне прожужжала, что не худо  бы было пристроить ее дочь Эйвоту в
Гронвуде.
     И совершенно напрасно.  Я  любила Эйвоту,  но  предпочитала держать  ее
поближе к  супругу. В  многолюдном Гронвуде кокетливую саксонку подстерегало
бы чересчур много  соблазнов.  Даже Клара угомонилась, став женой Пенды,  но
когда в  замок приезжал  Саймон,  с ней  начинало  твориться неладное -  она
нервничала, наряжалась, роняла посуду и становилась на диво рассеянной.
     К  своему удивлению,  я заметила  Саймона  среди  людей, сопровождавших
Эдгара. В  последнее время отношения с этим французом у меня разладились. Не
так  давно я потребовала,  чтобы  он женился на обесчещенной им девушке,  но
француз  ответил столь насмешливо  и непристойно, что  я  стала игнорировать
его. Он нужен Эдгару, но  у меня нет нужды общаться с ним. Я спросила, зачем
Эдгар  взял  с собой Саймона,  и он  пояснил, что решил  увезти каменщика из
Гронвуда, чтобы не  смущать Клару и не  выводить из себя Пенду. А Саймон сам
напросился - тут, видите  ли, некая местная девица родила ему сына, и  он не
прочь  взглянуть  на  ребенка.  У  этого  ловкого парня  бастарды  по  всему
графству.
     Итак, мы  сидели  в  башне,  отдавая  должное  стряпне Труды,  и Цедрик
расспрашивал Эдгара о событиях в Нормандии.
     Любопытно  было  наблюдать  за  мирно  беседовавшими   ривом  и  графом
Норфолкским.  Только  у  саксов сохранялась эта патриархальная простота.  По
поводу  грядущего  военного столкновения Эдгар  заметил,  что хотя войска  с
обеих  сторон готовы  и  граф  Анжу уже  намеревался выступить,  неожиданное
недомогание  Матильды  заставило  его  повременить.  Матильда  в тягости,  и
беременность протекает у  нее  столь тяжело,  что Жоффруа предпочел остаться
рядом с женой. Король же, узнав о нездоровье дочери, также не спешит нанести
удар и развлекает своих вассалов охотами близ Руана.
     О  войнах  и  политике  мужчины могут  говорить  бесконечно. Поэтому  я
отправилась к себе, чтобы прочесть привезенное Эдгаром письмо от  Риган - то
есть сестры  Бенедикты. Она всегда писала живо и ярко, поэтому я, никогда не
бывавшая в Шропшире, всегда была неплохо осведомлена о том, как обстоят дела
в этом графстве.  Риган  уже  была старшей монахиней, а теперь сообщала, что
вскоре  может стать помощницей  приорессы. Эдгар  порой посмеивался,  что не
будет  ничего  удивительного,  если вдова  его брата  через год-другой  сама
станет настоятельницей, а там, глядишь, и святой.
     Но из этого письма я узнала, что у Риган началась полоса неприятностей,
связанных с появлением в Шрусбери ее брата Гая. Она с ним не виделась, но ей
стало известно,  что Гай  попытался  вступить во владение родовыми манорами.
Однако аббат - попечитель этих земель, воспротивился этому, зная, что Гай не
в чести у короля. Он  направил в эти маноры своих людей, с приказом схватить
объявившегося наследника, и Гаю  пришлось укрыться в пограничном с Шропширом
Уэльсе, где всегда принимают английских  беглецов. Там он собрал отряд лихих
парней  и  повел  с  аббатом  настоящую  войну за свои  владения, что тотчас
отразилось   на  сестре  Бенедикте,   которую  аббат  объявил  едва  ли   не
подстрекательницей.
     О  Гае  я  читала с  волнением. Я искренне привязалась к  этому рыцарю,
спасшему  нам  с  Эдгаром  жизнь.  Это  был удивительный характер  -  полный
энергии, безудержный в  чувствах и безрассудно смелый. Порой мне приходило в
голову, что если  бы  мое  сердце не принадлежало  Эдгару, то и я  могла  бы
влюбиться в Гая - бродягу и неудачника, как влюблялись в него многие молодые
дамы и девушки.
     От этих нескромных мыслей дитя  в  моем  чреве,  словно  осуждая  мать,
беспокойно  задвигалось.  Этот  бойкий  и  живой младенец иной раз  вытворял
такое,  что я  не могла  ни  присесть,  ни прилечь.  Но  я  была  бесконечно
благодарна Господу за то,  что он послал  нам это дитя. После всего, что нам
пришлось пережить, это было знаком свыше, что я поступаю верно, оставаясь  с
Эдгаром.  И больше всего я хотела подарить своему  возлюбленному сына. Эдгар
боготворил  Милдрэд,  и я не сомневалась,  что  его  любовь не  уменьшится с
появлением второго ребенка, но я знала, как он хочет, чтобы родился тот, кто
продолжит в веках род Армстронгов.
     Когда  ко  мне  поднялся  Эдгар,  я  уже дремала.  Он лег,  стараясь не
потревожить  меня, но  я чувствовала  его взгляд, слышала  его взволнованное
дыхание, и улыбнувшись, не открывая глаз, потянулась к нему.
     Как я любила его объятия, запах его кожи, аромат благовоний, исходивший
от его волос, силу и надежность его рук! Иные женщины не решаются заниматься
этим, вынашивая  дитя, но когда  в  нас  с Эдгаром  вспыхивала  страсть,  не
поддаться  ей было невозможно. Он ласкал и целовал меня  до тех пор, пока я,
уже не владея собой, не начала сама умолять его, чтобы он взял меня.
     Я обожала его тихий радостный смех, обожала чувствовать его в себе... И
не  важно, что теперь мы  занимались любовью не так,  как  обычно принято. В
этом  была  особая  изощренность.  Мне  не  мешал  мой  живот, все было  так
естественно  и  прекрасно... И вскоре  я стала задыхаться  и  закрыла глаза,
погружаясь  в  сладкую,  жаркую   истому,  заполнившую  все  тело.  А  когда
чувственный порыв сотряс наши тела, я вскрикнула, не сумев сдержаться...
     Усталые и счастливые,  мы  приходили  в  себя, и вдруг  я с  удивлением
увидела на смуглых щеках возлюбленного дорожки, оставленные слезами. И когда
я принялась их нежно стирать, Эдгар отвел мою руку и проговорил:
     - Я безмерно люблю тебя. В это все дело...
     Уснула  я безмятежно, как счастливое дитя. А когда утром открыла глаза,
Эдгара уже не было рядом.
     ?
     Из Тауэр Вейк мы выехали, когда уже совсем рассвело.  Меня сопровождали
верный   Утрэд,   трое   охранников   и   Труда.   Пришлось   прихватить   и
Саймона-каменщика, намеревавшегося  по  пути навестить  роженицу,  хотя  его
присутствие не было мне особенно приятно.
     В  последние  день-два сильно похолодало,  и все  вокруг  было  покрыто
пушистым инеем. Рыжие  тростники  превратились  в  серебряные, заводи  фэнов
сверкали, как полированное олово, на ветвях дубов шуршали промерзшие, но еще
не успевшие  опасть  листья. Из ноздрей лошадей вырывался белесый  пар, но в
плаще, подбитом куньим мехом, мне было тепло.
     Мы  ехали  шагом  по  недавно  проложенной  гати,  и  повсюду  один  из
сопровождающих заботливо  вел моего мерина под уздцы.  Время от времени  они
сменялись, и наконец пришел черед Саймона,  который двигался  так осторожно,
что мы с ним даже слегка поотстали от остальных.
     Внезапно каменщик спросил:
     - Не мучает ли вас совесть, миледи, что вы как госпожа живете с графом,
в то время как его законная супруга вынуждена скитаться?
     Я  молчала, опешив от его  вопроса. Ведь  Саймон хорошо знал, кто такая
Бэртрада, и должен был сознавать, что свою участь она вполне заслужила.
     - Вы не отвечаете, миледи? Для вас было бы гораздо лучше встретиться  с
графиней  и договориться  обо всем полюбовно. Это куда  честнее и достойнее,
чем настраивать против нее супруга.
     - С каких это пор, Саймон, ты начал защищать права графини? К тому же я
весьма  далека от того, чтобы  с сочувствием внимать  речам о горькой участи
Бэртрады Нормандской!
     Он кивнул, словно услышав именно то, чего ожидал.
     Этот  короткий  разговор оставил  неприятный  осадок,  и  когда  Труда,
придержав  свою  лошадь,  пристроилась   рядом   со  мной,  я  вздохнула   с
облегчением.  Настроение   мое  улучшилось  только   тогда,  когда  в  тихом
полуденном свете впереди замаячили высокие кровли монастыря Святой Хильды.
     Еще  подъезжая  к  обители, я заметила  необычное оживление  у ее стен.
Поначалу я решила, что это съехались  окрестные жители к торжественной мессе
по  случаю  дня  великомученицы  Хильды.  Но  когда  мы  оказались  в  самом
монастыре, я поняла, что помимо прихожан здесь присутствует свита неожиданно
нагрянувшего с визитом аббата Ансельма.
     Едва ли эта  встреча могла доставить мне удовольствие. Я даже пожалела,
что отпустила своих  сопровождающих, но, стараясь держаться как ни в  чем ни
бывало, отправилась разыскивать сестру Отилию.
     И  тут  меня  ожидало  разочарование.  Оказалось,  что  у  Отилии тяжко
заболела мать, известие об этом было получено только  утром,  и моей подруге
пришлось  срочно  уехать.  Было  и  еще  кое-что  странное  -  обычно  тепло
приветствовавшие меня сестры на этот  раз выглядели потерянно  и,  казалось,
избегали разговоров со мной.
     А когда на пороге  церкви появился мой  бывший опекун, то, едва  увидев
меня, он тут же разразился громовыми обличениями:
     - Смотрите, добрые христиане! Вот прибыла блудница, живущая во грехе со
своим  погубителем!  Она  не стремится  скрыться о  мира и  оплакивать  свое
падение,  нет  - у нее  хватает  наглости  являться в  святую обитель, чтобы
выставить на всеобщее обозрение свой позор!
     И он указал пухлым перстом на мой живот.
     Мне стало не по себе, но на мое счастье вперед выступила настоятельница
Бриджит. Признаюсь, я была не слишком высокого мнения о сей особе, постоянно
заискивающей   перед  знатью  и   выклянчивающей  пожертвования.  Но  сейчас
настоятельница не могла не посчитаться с тем, сколько я сделала для обители,
и приняла мою сторону. Она попросила аббата быть снисходительным к женщине в
тягости, прибывшей почтить Святую Хильду.
     Преподобный вроде бы угомонился, но оказалось, что он просто  выжидает.
Когда  вынесли раку с  мощами и прихожане  вознесли моления святой,  Ансельм
приступил к проповеди и превратил ее в яростную обличительную речь.
     - Святая великомученица Хильда, чистая  и непорочная дева, кого  только
не  приходится тебе терпеть  близ себя  в  свой праздник! Мыслимое  ли дело,
чтобы в  обители, почитающей великую  святую  Хильду, с  почестями принимали
столь гнусную блудницу!? Взгляните на это исчадие ада! Господь, удерживающий
ее над бездной, испытывает  только отвращение к таким,  как она. Эта женщина
проклята вовеки за  свои прегрешения, и пламень Господнего гнева  пожрет ее,
если она не раскается!
     Ничего не скажешь, преподобный  умел  владеть своей паствой - вскоре  я
заметила, как  стоящие  вокруг  меня  люди начали пятиться,  словно  я  была
прокаженной.  Собрав волю  в кулак, я сохраняла  невозмутимость  и старалась
думать только о том, что нахожусь в обители, в которой прошли  мое детство и
отрочество.
     Аббат,  однако,  не унимался. Если  он и  упоминал о святой Хильде,  то
только  для того, чтобы, воздав хвалу  ее достоинствам, с  удвоенной  злобой
обрушиться на меня.
     -  Злодеяния и  грехи  таких,  как эта  нераскаявшаяся  грешница, ранят
сердце святой Хильды, и  за это гнев Божий обрушится на блудницу. Взгляните,
взгляните же на  эту женщину в мехах! Разве она прибыла сюда почтить святую?
Нет, она явилась, чтобы отравить ваш праздник своим мерзостным присутствием,
и за это ее также ожидает кара Господня!
     Я повернулась и вышла из  церкви. Больше  всего мне хотелось немедленно
уехать. Но не этого ли добивается Ансельм?  Похоже, об этом думала  и добрая
сестра  Стефания - монахиня,  некогда  переписывавшая  со мной  рукописи,  а
теперь поспешившая утешить меня.
     - Не стоит тебе,  Гита, появляться на  вечерней  трапезе, - проговорила
она. -  Преподобный страсть как  зол. Он доведет тебя до отчаяния, а в твоем
положении  это никуда  не  годится.  Побудь  пока в  малой  часовне,  а там,
глядишь, мать настоятельница и утихомирит святого отца.
     Меньше всего  я  надеялась  на  то, что настоятельнице  Бриджит удастся
повлиять  на  Ансельма,  но  все  же  последовала  совету  доброй  монахини.
Единственное,  что  удерживало меня здесь - это  мысль о том, что вечером за
мной  должен прибыть  Эдгар,  да  и не  хотелось  доставить скорым  отъездом
злорадное удовольствие  аббату.  И  я  принялась горячо  молиться  у  статуи
святой, прося ее о заступничестве и защите.
     Однако и помолиться спокойно мне не удалось.  Не прошло и получаса, как
в часовню вошли несколько людей из свиты Ансельма, и завидев меня, принялись
изрыгать всевозможные мерзости.
     В  конце  концов  я не  выдержала.  Однако когда  я попыталась покинуть
часовню,  они  загородили  проход,  продолжая  насмехаться.  Я на  мгновение
испугалась, но потом решила - не осмелятся же эти негодяи обидеть беременную
женщину под сводами храма!
     Чтобы лишний  раз  не испытывать судьбу, я  быстро прошла через боковой
выход часовни в гербариум, задвинув  за собою наружный  засов, и сделала это
как раз вовремя, ибо эти  негодяи  решительно  двинулись за мной и принялись
колотить в дверь.
     Я   стояла  среди   гряд  с   лекарственными  травами,  переводя   дух.
Давным-давно  именно  через  эту  дверь  я  вышла,  чтобы  навсегда покинуть
обитель.  И  теперь испытывала  то же желание.  Тихого пристанища  мне здесь
наверняка не найти  - Ансельм  и его  люди  задались  целью  выгнать меня из
монастыря. И хотя в ноябре смеркается  рано, лучше мне  уехать, не дожидаясь
Эдгара. Я слишком уязвима, чтобы долго сносить оскорбления и издевательства.
     И все-таки я дождалась сестру Стефанию, которая принесла молоко, хлеб и
мед. Мне пришлось перекусывать на ходу, как нищенке, получившая  подаяние, и
как я ни старалась сдержаться, слезы хлынули из моих глаз.
     -  Тебе нельзя так  расстраиваться,  -  шептала Стефания,  утирая краем
своего  апостольника  мои слезы.  -  Но лучше  бы тебе  уехать.  Мне  горько
говорить  это,   ведь   сестры   в  обители  любят   тебя   по-прежнему.  Но
преподобный... Нагрянул как снег на голову, и словно бы заранее зная, что ты
приедешь, начал злиться еще  до  твоего  появления. Давай-ка я кликну  твоих
людей, да  потихоньку  пускайтесь в  путь. И да простит нас святая Хильда за
то, что мы так обошлись с нашей девочкой...
     Однако оказалось, что выбраться из  обители далеко не просто. Мои люди,
уверенные,  что я допоздна  задержусь в  монастыре,  отправились  в  Даунхем
попировать за счет Саймона, выставившего угощение по случаю рождения сына. В
деревне, что выросла  в  последние годы у стен обители, остались  мой верный
Утрэд, его мать Труда и сам  Саймон, который  по неведомой причине отказался
пить со  стражниками.  Но  я  была довольна, что хотя бы они здесь, и велела
каменщику и Утрэду оседлать моего мерина. И  между прочим  заметила, что меж
Утрэдом и Саймоном за это время словно кошка пробежала.
     Труда пояснила:
     - Утрэд  сердится на  Саймона  за то, что тот отпустил охрану. Мой сын,
едва завидев в монастыре Ансельма, насторожился, а Саймон принялся твердить,
что  его и Утрэда вполне достаточно, чтобы  сопровождать вас.  Ну и я, между
прочим, тоже не пустое место.
     Труда явно не питала особой приязни к  иноземцу каменщику. Но Саймон не
обращал  на  это  ни  малейшего  внимания.  Он  шутил,  оживленно  болтал  и
насвистывал  -  словно и не было той  мрачной озабоченности,  с  которой еще
сегодня утром он задавал мне нелепые вопросы о Бэртраде.
     Я же вздохнула полной  грудью  только тогда,  когда мы довольно  далеко
отъехали  от обители святой  Хильды.  Местность  здесь  была  лесистой,  под
копытами  лошадей  шумела  опавшая  листва,  а холодный закат ярко  алел  за
ветвями дубов и буков. К вечеру мороз стал крепче, стояло полное безветрие.
     Положив  руку  на  живот,  я  тихо беседовала  с малышом, прося у  него
прощения за то, что позволила себе так разволноваться. И  еще меня огорчало,
что  я  позабыла  сказать  Стефании,  чтоб  она  передала  Эдгару, когда  он
появится, что мы решили вернуться в Тауэр Вейк.
     Неожиданно впереди раздался шум - похоже, Саймон и Утрэд снова вступили
в  перебранку.  Мы  как раз  находились у  развилки  дорог,  где  возвышался
массивный каменный крест, и мои спутники, остановив  коней,  о чем-то горячо
спорили.
     -  Миледи, - обратился ко мне каменщик. - наверняка не  случится ничего
дурного,  если  мы  сделаем  небольшой  крюк и  проедем мимо церкви  Святого
Дунстана. Мне необходимо взглянуть, как хранятся инструменты на стройке.
     - Твоя забота, ты и поезжай! - грубо прервал каменщика Утрэд.
     Но  Саймон не  унимался. Подъехав  поближе,  он  принялся убеждать меня
взглянуть  на  изумительную колокольню с невиданными  ребристыми  сводами  и
стрельчатыми окнами, которую он возводит в фэнах. Обычно каменщик мог часами
распространяться о своей работе, но сейчас мне неожиданно показалось, что он
неестественно зол и взвинчен.
     Когда же и Труда поддержала Утрэда, Саймон  окончательно вышел из себя.
Схватив моего  мерина  под  уздцы,  он стал  увлекать  его на  лесную тропу.
Признаюсь,  я  даже  растерялась,  когда  Утрэд,  подскакав  вплотную, начал
теснить Саймона своей лошадью.  Они  едва  не дрались, вырывая  друг у друга
поводья, пока мой мерин не начал беспокоиться. Я вскрикнула.
     Все дальнейшее произошло  мгновенно. Утрэд оглянулся на мой крик, и тут
же Саймон выхватил свой тесак и нанес воину удар в подреберье. Я видела, как
Утрэд резко откинулся, пытаясь выхватить меч, но Саймон  ударом ноги сбросил
его  с  седла и, перехватив повод мерина, поскакал,  увлекая  меня за собой.
Позади истошно закричала Труда.
     Мне ничего не  оставалось, как  вцепиться в гриву коня и  всеми  силами
пытаться сохранить равновесие. Ужасная  мысль пронзила меня - Саймон лишился
рассудка.
     Мы  пронеслись  сквозь  рощу,  несколько раз  сворачивали,  а  каменщик
продолжал нахлестывать  коня,  увлекая меня  за  собой.  Когда мы  ненадолго
оказались на открытом  пространстве, далеко впереди на фоне багровой полоски
позднего заката мелькнул силуэт высокой черной колокольни.
     Теперь мы вновь мчались  в  полумраке через заросли,  и ветви  деревьев
смыкались у нас над головами. Тропа была почти не  видна, и Саймону пришлось
несколько сдерживать бешеный  аллюр  своей лошади. Он оглянулся на скаку,  и
сквозь грохот копыт до меня донеслись его слова:
     - Вам необходимо с ней поговорить. Это будет справедливо. И она очень в
этом нуждается.
     Я ничего не понимала и боялась его, чувствуя себя  слабой и как никогда
уязвимой.  Может  быть,  когда  мы доберемся  до  церкви  Святого  Дунстана,
увещевания отца Мартина успокоят умалишенного? Но  что такое он говорит? Кто
эта "она", которая нуждается в беседе со мной?
     Оглушенная неожиданностью и бешеной скачкой, я поняла это только тогда,
когда Саймон перешел на ровную рысь и стал оглядываться  по сторонам, словно
ожидая кого-то встретить.
     Так  и случилось - пятеро всадников выехали из зарослей  нам навстречу.
Вглядевшись, я поначалу узнала лишь одного  из них - под капюшоном мелькнуло
лицо  Гуго  Бигода.  О,  заступись за меня  Святая  Хильда!  Встреча с  этим
человеком не сулила ничего хорошего.
     И тут до меня донесся голос Саймона:
     - Я  привез  ее, миледи, и, думаю, вы сумеете с ней  договориться. Ведь
она, видит Бог, совсем неплохая девушка.
     Он обращался к всаднику на светлой лошади. Тот был в мужской одежде, но
когда  капюшон  был  отброшен рукой,  затянутой  в перчатку, я увидела,  что
передо мною графиня Бэртрада.
     Это  было похоже на дурной сон.  Мой злейший враг,  моя соперница - и я
находилась в  полной ее власти. Я не могла ни двинуться, ни отвести  от  нее
взгляда. Эта женщина может сделать со мной все что  угодно. Всем телом, даже
на расстоянии,  я ощущала ее ненависть, ее дыхание,  отдающее  серой,  как у
самого сатаны.
     - Тебе помочь, Бэрт?
     Кажется, это произнес Бигод.
     Я  затравленно  озиралась, пытаясь отыскать  путь  к бегству. Но я была
такая тяжелая и неуклюжая! На медлительном мерине, в непригодном для быстрой
езды седле. А эти люди были вооружены, они поджидали меня здесь, намереваясь
сделать то, к чему их подстрекала Бэртрада, в этом я не  сомневалась. Темный
морозный вечер, глушь, пустынная местность - никто ни о чем не догадается. И
Эдгару никогда меня не найти.
     - Что, девка, боишься? -  наконец разомкнула уста Бэртрада.  -  День за
днем, месяц за месяцем ты  торжествовала надо мной. Но  теперь пришел и твой
черед.
     - Эдгар не простит тебе этого. Он...
     - Кто такой Эдгар? Да и где он?
     И она рассмеялась так, что у меня застыла в жилах  вся кровь. Однажды я
уже побывала во власти  этой женщины и  ее людей. И понимала, что сейчас все
гораздо хуже, чем тогда. Ибо я была не одна - со мной был мой ребенок.
     Резкий  лязг  меча,  вынимаемого из  ножен,  заставил меня  вздрогнуть.
Бэртрада пристально уставилась на мой живот.
     - Знаешь, что сейчас случится? Мои люди распнут тебя, а я своими руками
вспорю твое брюхо и погляжу, похож ли твой ублюдок на моего супруга. А потом
суну обе ноги в твое пустое  чрево, чтобы они  согрелись. Мы долго поджидали
тебя тут, и я успела замерзнуть.
     Если у ужаса есть предел, то я его достигла. Я видела, как она медленно
приближается ко мне, и чувствовала себя уже  наполовину мертвой.  Но мне еще
только предстояло умереть.
     Неожиданно дорогу Бэртраде загородил Саймон.
     -  Мадам...  Не стоит так жестоко пугать ее. Эта женщина  беременна. Вы
сможете договориться иным путем.
     - Глупец! -  визгливо выкрикнула Бэртрада. - Неужели ты и впрямь решил,
что я унижусь до переговоров  с этой тварью? Убирайся с  дороги, или  умрешь
вместе с нею!
     Саймон взглянул на меня, затем на Бэртраду.
     - Мадам, вы не можете так поступить... Умоляю вас...
     - Гуго, убери его!
     Я  видела,  как  Гуго  сделал  знак  своим  людям,  и  они двинулись  к
каменщику.
     В  этот  миг  из  чащи донесся приближающийся топот  копыт. Еще не смея
надеяться, я оглянулась.
     Тщетно  -  по  темной  тропе  скакал  одинокий  всадник.  И   это  была
всего-навсего Труда, наконец-то догнавшая нас.
     Как  она  сумела  в  почти полной  темноте  мгновенно  все разглядеть и
оценить ситуацию?  Не сбавляя  хода лошади,  моя старая служанка ринулась на
Бэртраду.  Их  лошади  столкнулись,  Бэртрада успела занести меч,  но  Труда
обрушилась на нее всем телом, и они вместе покатились на землю.
     Этой заминки оказалось достаточно, чтобы Саймон успел выхватить тесак и
всадить его в одного из людей  Гуго. Затем он развернул коня поперек тропы и
схватился с другим.
     - Гита, беги!
     И я не упустила свой  шанс.  Поняв, что  только  тьма  и заросли  могут
спасти меня,  я  соскользнула  по боку  лошади  и  кинулась  в  лес.  Позади
слышались крики, лязг  металла, ржание лошадей и истошные вопли  Труды. Но в
следующий миг  я уже перебралась через груду валежника  и  бросилась бежать,
одной рукой придерживая живот, а другой отводя хлещущие  по лицу ветви. Едва
шум позади стих,  я остановилась,  нырнула под разлапистую корягу и замерла,
закусив запястье и сдерживая рвущееся из груди  дыхание. Мое сердце  стучало
так громко, что мне казалось, его слышно на весь лес.
     Внезапно совсем близко раздался полный злобы голос Бигода:
     - Чертов каменщик! И где он научился так драться?  Смотри, как полоснул
мне по руке... А Жиля  и Айво - обоих насмерть. Какой бес в него вселился? С
чего это он вдруг надумал заступаться за саксонку?
     - Замолчи, Гуго!
     Это был голос Бэртрады.  От одного его звука у меня все сжалось внутри,
а ребенок судорожно забился в животе.
     - У тебя щека в крови, Бэрт...
     - Отвяжись! Неужели не понимаешь, что пока  мы не отыщем эту  сучонку -
ничего не окончено? Я не буду знать покоя до тех пор, пока она жива.
     Я услышала треск валежника,  приближающиеся тяжелые шаги. И снова голос
Бигода:
     - Она не могла далеко удрать. В этих кустах и без брюха застрянешь...
     Затем незнакомый голос чуть ли не рядом со мной произнес:
     - Если девка спасется и обо всем донесет - всем нам не поздоровится!..
     Этот человек  прошел  так близко, что едва не коснулся  моего  плеча. Я
почувствовала во  рту вкус собственной крови - наверняка прокусила запястье.
Сквозь гул в ушах до меня доносился  голос  Бэртрады,  твердившей, что нужно
продолжать поиски, потому что отсюда мне некуда деться.
     Они  снова прошли  мимо -  с шумом  раздвигая  кусты, колотя по  ветвям
оружием, сквернословя. Когда шаги этих троих  стали  удаляться,  я беззвучно
поднялась и стала осторожно продвигаться к тропе, по  нескольку раз ощупывая
ногой место, куда намеревалась ступить, чтобы треск сломанной ветки не выдал
меня.
     Их лошади оказались совсем рядом -  бродили в стороне от места схватки,
встревоженные запахом крови.
     Я  споткнулась о чье-то  тело - это оказалась моя Труда. Я всхлипнула и
провела ладонью по ее лицу. Моя старая верная служанка погибла, спасая меня,
но я  ничего не могла  сейчас сделать -  опасность совсем рядом.  Вот и тело
Саймона,  а  рядом  еще  два трупа. Обогнув  их,  я попыталась подобраться к
ближайшей лошади. Это оказалась светлая кобыла графини. Она стояла спокойно,
но  едва   я  протянула  руку,  как  кобыла  громко  фыркнула   и  испуганно
шарахнулась. За  ней последовали и  остальные. Даже  мой невозмутимый  мерин
протрусил мимо меня.
     Из лесу  донеслись голоса, послышался  приближающийся  шум.  И  я снова
побежала,  да  так, словно  и не несла двоих  - себя и ребенка.  Сухая ветка
зацепила мою шаль, и я сорвала ее с себя...
     Внезапно  лес  кончился. Оказавшись  на открытом пространстве, где было
гораздо светлее,  я поняла, что здесь меня гораздо легче заметить. Свернув с
дороги, я  бросилась  в заросли  высокого  тростника. Тростник  хрустел  под
ногами, и я снова замерла,  присев на корточки и не обращая  внимания на то,
что нахожусь по щиколотки в ледяной воде.
     Вскоре эти трое появились из леса. Гуго кричал, что нашел  мою шаль,  а
значит  я  где-то  совсем рядом, его  подручный твердил  что-то  о сбежавших
лошадях, а Бэртрада  сосредоточенно молчала,  но  вскоре неподалеку  от меня
захрустел тростник, и  я уже  решила, что она заметила  мои  следы. И  снова
Бэртрада промахнулась, а за нею и Гуго, который снова и снова повторял,  что
будут  искать хоть до утра и осмотрят каждый дюйм, потому что иного выхода у
них нет.
     О,  я понимала,  что  он имеет в виду. Они боялись Эдгара, который  уже
должен был прибыть в обитель. Великое небо, где же он?
     Их голоса раздавались то справа,  то слева, но хвала Всевышнему,  -  не
приближались.  Я  сидела, боясь  пошевелиться,  и  у  меня  невыносимо  ныла
поясница. К тому же я начала мерзнуть  - мои  ноги были мокры насквозь. Все,
что я могла себе позволить, это  нащупать поблизости  более  сухое  место  и
перебраться  на него.  Там  я снова  замерла,  скорчившись и обхватив обеими
руками живот, где  снова и снова  начинал биться ребенок. Теперь он причинял
настоящую боль, и это меня пугало.
     Сколько прошло времени? Мрак окончательно  сгустился, в небе  появились
звезды,  холодные,  как   волчьи  глаза.  Я  стучала   зубами,  но   боялась
пошевелиться, потому  что мои преследователи не уходили, кружили поблизости.
Если я выдам себя - я пропала, бежать я больше не в состоянии. Мои сапожки и
подол платья покрылись  льдом, меня била крупная дрожь под  меховым  плащом.
Мороз становился все сильнее.
     Я молилась Пречистой Деве, святой Хильде и  всем прочим  известным  мне
святым, умоляя скрыть меня от беспощадных преследователей.
     В какой-то миг от напряжения и пережитого ужаса я впала в полузабытье и
очнулась от  того, что вновь зашевелилось дитя.  Я прислушалась, все  еще не
веря, что вокруг царит тишина. Вдали глухо ухнул филин - и больше ничего.
     Я  была  одна  в  глухом  и  безлюдном  месте,  и  нужно  было   что-то
предпринимать. Поднявшись на ноги, я не смогла сделать ни шагу - так затекли
ноги, и пришлось выждать некоторое время, закры глаза от боли. Я чувствовала
себя невероятно слабой и разбитой.
     Собравшись  с духом,  я огляделась. Холодное пустое  безмолвие.  Взошла
луна, розоватая от морозной дымки. В ее свете я различила в отдалении черный
силуэт   колокольни  Саймона.   Той   самой,  которую  ему  уже  никогда  не
достроить...
     Куда идти? Первой моей мыслью было вернуться в деревню у стен монастыря
Святой  Хильды.  Но что-то подсказывало мне -  преследователи станут  искать
меня именно  там. Ведь  первоначально я  бежала именно в том направлении, на
это указывала и оброненная мной шаль. Значит, в противоположную  же сторону?
Но я не сомневалась, что мои враги  обшарят все окрестные хутора, и никто из
здешниз крестьян не сможет защитить меня.
     Я снова  взглянула на колокольню Святого Дунстана. Но ведь там, рядом с
церковью,  живет отец  Мартин! Он посадит меня  в лодку и  доставит в  Тауэр
Вейк. Как же я мечтала оказаться в старой, доброй башне Хэрварда!
     Осторожно выбравшись  на тропу, я постояла, растирая ноющую поясницу, а
затем  двинулась  вперед  и  вскоре  оказалась  во  мраке  леса.  Убегая  от
преследователей, я  и не  заметила, как разбита и изрыта копытами и колесами
эта тропа.  По ней возили камень и лес к церкви  Святого  Дунстана, а теперь
вода, стоявшая  в колеях,  еще  и замерзла. Двигаться по этой  тропе я могла
только  с величайшим  трудом, и  каждый шаг  приходилось отвоевывать  у этой
ледяной ночи.
     Спустя  некоторое  время я вышла  к  тому  месту, где  нас  с  Саймоном
поджидали  пятеро  всадников.  Мертвые тела  лежали  на  прежних  местах, но
внезапно из глубины леса донесся протяжный волчий вой. Нужно спешить - скоро
волки явятся на запах свежей крови.
     В какой-то миг меня охватило полное бессилие. Все  тело  ломило,  мышцы
лица окостенели от напряжения и холода, а горло и грудь горели огнем. Только
вспомнив о ребенке  я смогла  продолжать  путь,  по наитию обходя  рытвины и
коряги, балансируя  в скользких колеях, стараясь не поддаваться панике. Меня
не покидало  ощущение, что мои преследователи  совсем рядом  - идут за мной,
насмехаясь над моей беспомощностью и страхом.
     Мои глаза  настолько привыкли к темноте, что, выйдя из леса, я сразу же
различила  силуэт колокольни с  темнеющей рядом  тростниковой кровлей старой
церкви. Не там ли подстерегают меня враги? Однако ребенок подгонял меня, и я
двинулась вперед. "Да  свершится  воля Божья", -  твердила я про себя, творя
крестное знамение.
     Никогда  прежде я  не замечала, каким  ярким может  быть свет  луны. Но
теперь,  пока я  пересекала открытое  пространство  между лесом  и  церковью
Святого  Дунстана, мне казалось, что  меня видно  за десятки миль. Поэтому я
перевела дух  лишь  тогда, когда  смогла  спрятаться  за  штабелями  бревен,
сложенных  на  строительной  площадке.  Колокольня  Саймона  чернела  совсем
близко, похожая на стоящий вертикально  остов корабля в паутине строительных
лесов. Бедолага Саймон  считал ее  прекрасной,  но  на  меня  это сооружение
нагоняло  страх -  длинные  проемы  окон  верхнего  яруса  казались  пустыми
глазницами, следящими за каждым моим движением.
     Старая  деревянная  церковь  казалась  куда  привычней  и  уютней.  Она
располагалась почти  вплотную  к  колокольне, и мне  понадобилось  бы совсем
немного  времени,  чтобы  пробраться  к ней.  Но я  медлила,  прислушиваясь.
Глубокая  тишина.  Дощатые  времянки,  где  хранились  инструменты,   стояли
запертыми с тех пор, как работники покинули  строительство на зиму.  Но отец
Мартин должен быть здесь.
     С того  места, где я стояла, я видела приоткрытую  дверь церкви  и даже
различала  слабый  свет внутри. И это было странно. Домом священнику служила
небольшая пристройка у церкви,  а сама церковь обычно  запиралась  на  ночь.
Почему же сейчас ее дверь отворена? Уж наверняка там не запоздалые прихожане
- я бы различила гул возносящих молитвы голосов, если бы это было так.
     Я припомнила, что именно сюда собирался привезти меня Саймон. Не значит
ли это,  что  с  самого начала  мои  враги выбрали  старую  церковь  Святого
Дунстана  местом сбора, зная, что  в  такие  холодные дни  фэнлендцы нечасто
посещают службы?
     Но  это  были  всего лишь догадки, и  глупо было отступать,  поддавшись
страху.  Поэтому,  обогнув  колокольню,  я приблизилась к  открытой двери  и
осторожно заглянула внутрь.
     В  церкви  горел  факел.  Его пламя  металось,  бросая  вокруг неровные
красноватые  блики.  И  в  этих отсветах  я увидела,  что близ  алтаря лежит
распростертое человеческое  тело.  Когда  же  человек  пошевелился,  пытаясь
привстать, я узнала отца Мартина.
     Я бросилась к нему, и  увидела, что его руки и ноги  связаны волосяными
путами, а во рту кляп. Когда же я  вынула его, священник захрипел пересохшей
гортанью и тяжело закашлялся. Отдышавшись, он произнес:
     - Жива! Слава Святому Дунстану!
     Пока я возилась с путами, отец Мартин, задыхаясь и кашляя, поведал мне,
что в его церковь на закате прибыли графиня  Бэртрада, Гуго Бигод и еще трое
наемников. Заметив  священника,  графиня  тут же  повелела его умертвить, но
Гуго и его люди  побоялись лишить жизни священнослужителя и попросту связали
его. Пока  злодеи дожидались здесь  сумерек,  из их  речей  священник  понял
замысел этих пятерых и принялся молить святого Дунстана, чтобы кто-нибудь из
прихожан явился на службу и он смог  бы освободиться и предупредить меня. Но
в   день  Святой   Хильды   фэнлендцы  предпочитают  посещать  торжественное
богослужение в обители этой праведницы.
     Когда  мне удалось  избавить его  от пут,  отец Мартин глухо  застонал,
растирая затекшие  руки и ноги. Несколько минут не мог пошевелить ими,  и на
его лице читалось страдание.
     Наконец он перевел дух.
     -  Лучшее, что сейчас  можно  сделать, дитя мое,  - это убраться отсюда
подобру-поздорову. В зарослях у заводи стоит челнок, и я отвезу тебя в Тауэр
Вейк. Бедная девочка, на тебе лица нет!
     Я  и впрямь  чувствовала себя прескверно. Но уже то, что рядом со  мной
была живая человеческая душа, вселяло в меня бодрость. Отца Мартина я  знала
с детства, он всегда заботился обо мне и был добрым другом.
     Но, видно, моим испытаниям еще не пришел  конец. Отец Мартин, шагнувший
было к двери, внезапно попятился:
     - Святой Дунстан, заступись!..
     Они приближались, и я снова различила звуки голосов Гуго и Бэртрады.
     Священник тотчас запер дверь храма и задвинул засов.
     - Это  задержит их, но  вряд ли надолго. А пока...  Дитя мое, я отвлеку
негодяев, а ты поднимайся на башенку старой колокольни и ударь в колокол.  Я
давным-давно не  пользовался им,  но если звон колокола полетит  над фэнами,
люди на много миль в округе услышат его и поспешат сюда.
     Голоса раздавались  совсем близко -  мои  преследователи  заметили, как
закрылась дверь  храма, и поспешили прямо к нему.  Вскоре они уже колотили в
дубовые створки, перемежая угрозы бранью и проклятиями.
     До меня донеслись слова Бэртрады:
     - Я  была уверена,  что эта  тварь постарается пробраться сюда. Я снова
ощущаю ее присутствие!
     "Сегодня ты прошла совсем  рядом со мной и ничего не почувствовала, - с
насмешкой подумала я, спеша  на  колокольню.  -  Далеко  тебе,  Бэртрада, до
легавых и борзых!"
     Дверь  затрещала.  Должно быть,  они раздобыли  бревно  на  стройке,  и
действовали  им как тараном. Отец  Мартин взывал к благоразумию моих врагов,
умолял  уйти,  сулил  страшные  кары  святого Дунстана, если  они ворвутся в
церковь силой. Сквозь грохот я различила  голос Гуго, уверявшего священника,
что его не  тронут,  если он сам  откроет дверь и даст увести меня,  но отец
Мартин клялся всеми известными клятвами, что здесь никого нет.
     Все это  я слышала, взбираясь по  прогибающимся  и  скрипящим  ступеням
шаткой  деревянной  лестницы  на колоколенку,  ненамного  возвышавшуюся  над
тростниковой  крышей.  Но самое  неожиданное  случилось,  когда я  оказалась
наверху и начала отвязывать от балки веревку, прикрепленную к языку колокола
- она рассыпалась у меня в руках в прах.
     А снизу доносились все более мощные удары  и яростные  крики. Но старая
дубовая дверь пока  держалась.  Неожиданно  удары  прекратились.  С площадки
колокольни я заметила, как  над  краем крыши  появилась одна из строительных
лестниц. Бигод, очевидно, решил взобраться на крышу и  проникнуть  в церковь
через лаз  в стене колокольни.  И  когда лестница заколебалась - по ней явно
кто-то взбирался  - я присела, спрятавшись  за перилами площадки колокольни.
Кто-то прошел совсем рядом со мной и начал спускаться по той же лестнице, по
которой  я сюда взобралась. Я  слышала тяжелое дыхание этого человека и лязг
клинка, извлекаемого из ножен.
     - Ну что, поп, потолкуем?
     Это был  Гуго  Бигод. Что ответил священник,  я не расслышала, но голос
Гуго  звучал  все  громче  -  теперь он  сокрушался,  что  проявил  ненужное
милосердие к саксонскому попу,  но теперь  пришло время это исправить. Затем
Бигод  поинтересовался, где поп прячет графову  девку,  и тут же послышались
его бешеные проклятия  и язвительный голос отца Мартина, интересующийся,  не
слишком ли обжегся незваный гость.
     Я сообразила, что священник отбивается от Гуго пылающим  факелом.  Отец
Мартин  слыл  силачом  и  не  раз выходил  победителем  в ярмарочных боях на
палках.  Снизу доносился шум схватки, и внезапно я почувствовала запах дыма.
Церковь  Святого Дунстана была настолько старой и  сухой, что малейшей искры
было достаточно, чтобы  она вспыхнула,  как  свеча.  И  похоже, именно это и
произошло внизу.
     Да  простит мне Господь, но в это  мгновение я  позабыла даже  об  отце
Мартине. Я  думала  только  о себе  и  своем  ребенке.  Сейчас  я нахожусь в
укрытии,  но какой толк от  этого укрытия,  если  церковь горит, а перед ней
меня поджидают убийцы?
     Я в последний раз взглянула  на бесполезный колокол, висящий высоко над
моей  головой  над головой  и  начала  спускаться -  но  не  в церковь, а на
тростниковую кровлю.
     Сухой  тростник  мягко  пружинил под  ногами.  Наконец я достигла  края
крыши. Запах  дыма  слышался  все  отчетливее,  а  внизу, в  пылающей церкви
по-прежнему  продолжалась  смертельная  схватка  Бигода  со  священником,  с
грохотом падали скамьи, звучали  проклятия. И похоже, отцу  Мартину  все еще
удавалось сдерживать натиск Бигода и не пускать  его к дверям и на лестницу.
Снаружи вновь послышались удары в дверь.
     Я огляделась. На многие мили вокруг лежали  пустынные, холодные фэны. В
сплошной  черноте  мерцал  робкий  огонек,  но  как  далеко,  как безнадежно
далеко!.. И на помощь к нам никто не спешил.
     Могу  ли я  затаиться  здесь? Я боялась огня,  но еще  больше я боялась
своих врагов. Неожиданно  мой взгляд  упал  на  могучую  башню недостроенной
колокольни.  И я стала пробираться туда, где крыша старой церкви ближе всего
подступала к детищу Симона-каменщика, а опутывавшие  колокольню строительные
леса почти примыкали к тростниковой кровле.
     Однако  это  расстояние  оказалось вовсе не таким малым,  как казалось.
Добраться  до  лесов  казалось  почти  невозможным,  а  внизу   все  сильнее
разгоралось  и трещало  пламя,  густой  едкий дым  стал  пробиваться  сквозь
тростник. И я решилась.  Пусть  я утомлена, пусть беременность сделала  меня
неуклюжей, но все же я молода и сильна. Я попытаюсь.
     Сделав  несколько  шагов  назад  для  разбега,  я  бросилась  вперед  и
прыгнула.  Удача!  Вцепившись в  перекладину лесов, я  повисла,  не в  силах
нащупать ногами опору. Боже, какое тяжелое у  меня тело! И какая мучительная
боль в пояснице - словно в нее вонзили кинжал!
     Я висела,  обхватив поперечный брус, и шарила ногами, пока  не нащупала
перекладину внизу.  Тогда я встала  на нее и перевела дыхание. Так  я  могла
продержаться  довольно  долго,  если  бы не  одно  обстоятельство. Любой  из
врагов, заглянувший за угол церкви, тотчас заметит меня. Спускаться  опасно,
а вот если попробовать забраться повыше...
     Я вскинула голову. Прямо  надо  мной находилась деревянная  площадка  -
настил лесов, а дальше темнела  глубокая  ниша оконного проема. Если я сумею
туда  забраться,  он  может  послужить неплохим  убежищем.  Ниша  достаточно
глубока, я  могу там сесть  и даже прилечь. Ни огонь, ни преследователи меня
не достанут.
     С величайшей осторожностью я начала подъем. Наверное, вид карабкающейся
по строительным лесам  беременной женщины кому-то может показаться забавным.
Но  мне  сейчас было не  до того, чтобы  думать об  этом.  Леса  состояли из
брусьев,  вогнанных  в специальные отверстия  в  стене и выступающих  оттуда
футов  на  шесть,  к этим брусьям  были привязаны  веревками крепкие  шесты,
уложенные поперек.  Я  становилась ногой на  шест,  подтягивалась, упиралась
коленом в следующий и снова подтягивалась.
     Я почти добралась  до верхнего  настила,  когда  взорвалась острая боль
внизу живота. Мне едва удалось сдержать готовый вырваться крик.
     О небо, только  не  это! Я  перевела  дыхание  и,  когда  боль  немного
отпустила, забралась на настил. Теперь оставалось  только перебраться в нишу
окна.
     Оказавшись там, первым делом я заглянула в темное нутро башни. Пустота.
Гораздо ниже моего  проема виднеется  вмурованная в  толщу  стены  лестница,
спиралью обвивающая башню изнутри. Но до нее мне никогда не добраться.
     Только теперь я почувствовала, что мои юбки  мокры насквозь, а по ногам
струится теплая жидкость. Я растерялась,  и  вдруг  поняла,  что  произошло.
Отошли воды!
     Пречистая Дева, неужели сейчас?.. Здесь?..
     Глотая  слезы  и борясь  с рыданиями,  я не сразу заметила,  как светло
стало вокруг.  Церковь  Святого Дунстана полыхала,  дым  относило  ветром  в
сторону, и жадные языки пламени с треском прорывались сквозь кровлю. В свете
пожара  я с ужасом увидела внизу Бэртраду и рядом с нею  - Гуго. Он протирал
глаза и надрывно кашлял.
     И все это означало, что отца Мартина больше нет.
     Никогда еще я не  оказывалась в столь безвыходном положении. Мои  враги
внизу, я нахожусь между небом и землей, а мой ребенок решил, что пришла пора
явиться на этот свет. Чудовищно!
     Я уперлась ногами в противоположную стенку  оконной ниши, понимая, что,
хочу я этого или не хочу, - сейчас  придется рожать. Я гладила живот, что-то
бессвязно  шептала,  успокаивая дитя и  умоляя  его  побыть во мне  еще хоть
немного...
     Из состояния болезненной отрешенности меня  вывел  звенящий,  как медь,
голос Бэртрады:
     - Что бы ты ни говорил - я не уйду отсюда! Что с того, что  в церкви ее
не оказалось! Она прячется где-то  здесь, и я не позволю  этой  твари  вновь
восторжествовать!
     Мое тело притихло. Я осторожно взглянула вниз.
     Гуго держал графиню под руку, словно собираясь увести, до меня долетали
обрывки его увещеваний. Он говорил о том, что зарево пожара привлечет людей,
и их  могут застать здесь. Третий убийца, трусливо озираясь, топтался рядом.
Было похоже, что в любой момент он готов броситься наутек.
     В мою сторону потянуло удушливым дымом.  Я закрыла лицо краем капюшона,
глаза  заслезились. Сколько я  смогу  продержаться? Господи,  пусть те,  что
внизу,  уйдут. Пусть хоть это мне не угрожает. Я почти обезумела от страха и
отчаяния, и единственное, что сознавала отчетливо, - я теряю ребенка.
     Мне  казалось, что  я  готова ко всему.  Но новый  приступ  резкой боли
разразился столь внезапно, что я  не сдержалась  и вскрикнула,  тут же зажав
ладонью рот.  Я замерла, охваченная ужасом,  но когда снова  взглянула вниз,
увидела - все они  пристально глядели на меня. Дым отнесло ветром в сторону,
и я была отчетливо видна в оконной нише, озаренной пламенем.
     Снизу донесся злобный хохот Бэртрады.
     - Разве я не говорила! Чутье меня не подвело!
     В следующий  миг она метнулась вперед.  Гуго попытался  ее удержать, но
графиня вырвалась и начала взбираться по лесам. У нее это получалось легко -
глядя  вниз,  я  видела, как быстро  она  преодолевает ярус за  ярусом.  Она
казалась лишенной плоти  и  веса - как  злой дух  или ядовитый паук. Лишь на
миг,  когда Бэртраду заволокло дымом, я потеряла ее из виду. Когда  же снова
подул ветер, я обнаружила, что она оступилась и повисла на руках.
     Ничего в  жизни  я  не  желала так пламенно,  как того,  чтобы  графиня
сорвалась и  упала.  Вся  сила  моей ненависти к  этой женщине воплотилась в
желание
     Гуго что-то отчаянно кричал, пламя полыхало совсем рядом, грозно гудя и
обдавая меня жаром. Внезапно я обнаружила, что  Гуго и его  приспешник бегут
прочь,  но  что  это может  означать,  уже  не  могла понять.  Я стонала  от
нахлынувшей сумасшедшей боли, распинающей  и ломающей все  тело. Мой ребенок
был  напуган, он метался и не мог найти пути наружу,  он погибал...  А виной
всему этому была черная женщина-паук, подбиравшаяся все ближе.
     Когда боль немного отступила, Бэртрада уже стояла на дощатом настиле  у
моей ниши. Мы были совсем рядом, но, как ни странно, я больше не боялась ее.
Осталась только ненависть, ослепитальная, как пламя горящей церкви.
     - Ну вот я и здесь, - прорычала Бэртрада, извлекая меч из ножен.
     Заметила  ли  она,  что со мной  происходит? Едва  ли.  Но ответить  ей
придется за две бессмертных души. Поэтому я негромко проговорила:
     - Гореть тебе в геене огненной!
     Бэртрада снова захохотала - так, наверно, смеются демоны в аду.
     - Сперва ты отправишься туда, шлюха!
     Я видела, как она выпрямилась во весь рост, и сама  невольно поднялась,
перестав  чувствовать боль.  Эта  женщина причинила  мне столько горя, что я
сама не раз мечтала убить ее.  Сейчас сила на ее стороне, но неужели я  буду
молча ждать, пока она заколет меня и моего ребенка, словно мясник овец?
     Теперь  я  стояла,  одной  рукой  опираясь  на каменную кладку  ниши  и
понемногу пятясь.  Графиня  занесла  меч, пристально глядя мне в лицо, и  ее
зубы блеснули в свете пламени. Дым застилал глаза, хлопья пепла летели,  как
черный снег, воздух дрожал от жара. И уж не знаю, как это вышло, но внезапно
я одним движением сорвала свой плащ и в тот же миг,  когда Бэртрада  сделала
выпад,  комом  швырнула  ей  в лицо.  Плащ развернулся в  полете, накрыл  ее
голову,  и слепой  удар  меча  пришелся  по  камням  рядом с моим  плечм.  Я
стремительно  бросилась  вперед  и перехватила ее  руку у  запястья. Пытаясь
сорвать с головы плащ,  Бэртрада потеряла равновесие, покачнулась, но меч не
выпустила - и тогда  я нанесла ей удар ногой в отчаянной надежде столкнуть с
лесов. И - о ужас - сама потеряла опору.
     Я  ухватилась  за  край  ниши, но мои ноги уже  скользили  вниз. Рухнув
спиной на камни, я взвыла от нестерпимой боли, тело мое судорожно изогнулось
в  попытке  перевернуться  и  зацепиться  за любой  крохотный  выступ  -  но
напрасно. Я начисто забыла о графине, и  лишь каким-то чутьем сознавала, что
ее больше нет рядом.
     Перевернуться мне удалось уже в воздухе - и тут произошло чудо. Прямо в
моих окаменевших  от  напряжения руках  оказалась  перекладина  лесов,  и  я
впилась в нее скрюченными пальцами и повисла над бездной.
     Однако чуда хватило  ненадолго.  Мое тело было слишком  тяжелым, и я не
могла удержать себя. Густой дым не давал вздохнуть.  Я чувствовала, как один
за  другим разжимаются  пальцы. Когда же  силы окончательно покинули меня, я
прекратила сопротивление и соскользнула в пустоту...
     Меня  подхватило  множество  сильных  рук,  и  я, уже распрощавшаяся  с
жизнью, удивилась  этому так, что не берусь описать. Затем эти руки  бережно
несли  меня  и  бережно  укладывали  устланную  мягким землю.  Я пребывала в
полузабытьи, и вполне могла  решить, что уже покинула грешную землю, если бы
до меня не донесся голос Эдгара.
     - Гита!!!
     Передо мной  возникло из багровой  тьмы его искаженное  болью и страхом
лицо. Теперь я слышала и другие звуки - возгласы, гул огня,  чей-то истошный
вой.
     - Где же ты был так долго?..
     По его  лицу  текли слезы. Я  попыталась  улыбнуться, и вдруг  закусила
губу.
     Словно чудовище из мрака, на меня вновь обрушилась боль. Я изогнулась в
руках Эдгара и забилась как рыба.
     - Эдгар, у меня начались роды!..
     Он растерянно огляделся.
     - Эй, кто-нибудь! Да помогите же! Скорее!..
     В  корткий миг облегчения я слегка повернула  голову к огню - и увидела
все, что должна была увидеть собственными глазами.
     Графиню вынес из огня Пенда. Его кожаная куртка тлела во многих местах,
и кто-то накрыл его плащом. Я приподнялась  на  локтях, глядя  на то, что он
опустил на землю.
     Это  уже  не походило  на  человека.  Нечто  скрюченное,  обугленное  и
пузырящееся,  отвратительно смердящее горелой  плотью. Но внезапно это нечто
пошевелилось и медленно повернулось  ко мне. Там, где должно было находиться
лицо, среди багровых пузырей и  потеков слизи  блеснул глаз. Единственный. И
он уставился на меня.
     - Умрешь, когда будешь уверена в своем счастье. И убьет тебя - он...
     Это был не голос -  странное клокотание.  И  все же я  разобрала каждое
слово. Графиня вздрогнула и затихла.
     Где-то  совсем рядом Эдгар настойчиво требовал хоть из под земли добыть
повитуху. Кто-то опрометью поскакал в темноту, копыта прогремели и затихли в
отдалении.
     Какая повитуха? Откуда?
     Только теперь я поняла, что  он  даже  не заметил, как стал  вдовцом. И
последние слова его венчанной супруги были обращены не к нему.
     - Эдгар...
     Я облизнула потрескавшиеся, сухие, как пепел, губы.
     - Эдгар, не уходи. Помоги мне...
     Теперь я думала только о том, что мне предстояло.




     Могучий вал ударил в нос корабля и тысячью брызг обрушился на палубу.
     Я  чертыхнулся  (хотя,  возможно,  следовало  бы  молиться),  и  крепче
вцепился в обвивающий мачту канат. Моя одежда промокла насквозь, я дрожал от
холода и напряжения.
     Море  кипело,   как  адский  котел.  Вздымались  целые  водяные   горы,
увенчанные пенистыми  гребнями, ветер  срывал с их верхушек пену  и швырял в
лицо, а за ними открывались черные провалы,  казавшиеся  бездонными. Ледяной
ветер нес струи дождя почти горизонтально.
     Не  удивительно,  что  мне  не  сразу  удалось  найти  столь отчаянного
капитана, который решился бы выйти в море в такое ненастье.
     А  ведь   всего  пару  дней  назад  стояла  ясная  и  тихая   погода  и
переправиться на континент не составило бы никакого труда. Но тогда мне было
не до  поездки - Гита металась в послеродовой горячке, мой новорожденный сын
был слишком  слаб, и никто не  мог поручиться за  его  жизнь.  Они оба могли
покинуть меня в любой миг, и мне некогда было думать о Гуго Бигоде, который,
воспользовавшись  первой  же  возможностью,  отправился  в  Нормандию,  дабы
донести Генриху Боклерку, что саксонка Гита Вейк убила его дочь Бэртраду.
     Новый вал обрушился на корабль.  Мимо меня, цепляясь за снасти,  прошел
капитан и прорычал,  чтобы я убирался под  палубу и не мозолил глаза. Сейчас
не до  учтивости, главное - уберечь судно, удержать его  на курсе.  И хотя я
заплатил за переправу немыслимую цену, капитан  не больно  заискивал  передо
мной, заявив, что если мы пойдем ко дну, у него будет только  одно утешение:
больная жена  и  две дочери  не  останутся нищими. Но  сейчас, глядя, как он
сосредоточенно  отдает команды, как  борются  со стихией  матросы, я начинал
надеяться,  что  мы  все-таки  доберемся  до  континента.  Я не  имел  право
погибнуть, я  должен попасть к королю  и  выложить ему всю правду  о  гибели
Бэртрады - а значит спасти Гиту.
     Матросы смутными тенями маячили в сгущающемся сумраке.  Очередная волна
величиной  с  дом окатила корабль,  я основательно глотнул  ледяной  соленой
влаги и наконец счел  за благо спуститься в каморку  под палубой у основания
мачты. Там мне далеко не сразу удалось найти место среди тюков.  Несмотря на
свирепую качку, я сразу же погрузился в мысли о том, что довелось пережить в
последние недели.
     Слух  о  гибели моей жены  мгновенно разлетелся  по  Норфолку. Я  велел
перевезти останки Бэртрады  в аббатство  Бэри-Сент-Эдмундс, покровительницей
которого она была, и предать  земле со всеми подобающими почестями. У меня и
в  мыслях  не было похоронить  ее  в фамильном склепе  Армстронгов, ибо я не
считал ее членом семьи.
     Она была нашим с  Гитой врагом - беспощадным и жестоким. Поэтому я даже
не  поехал  на  похороны,  доверив  провести  церемонию  Пенде. Тот  сообщил
пораженному  Ансельму, что  графиня  Бэртрада  Норфолкская погибла в  церкви
святого  Дунстана,  когда  там  случился  пожар, вместе со священником отцом
Мартином. Это было необходимо,  дабы скрыть, что произошло на самом  деле. А
мое отсутствие на похоронах...  Мне  было не  до них. Уже  третий день  Гита
металась в  бреду,  а  наш маленький  Свейн был  так  плох,  что  я поспешил
окрестить его,  чтобы спасти хотя бы  его душу.  Когда  же Пенда вернулся  с
похорон,  я  пропустил  мимо  ушей  его слова  о  том,  что  Ансельм  что-то
заподозрил. Отчего  бы ему и не заподозрить, если чертов  поп  наверняка был
замешан в это дело?
     Но тогда  я  еще не знал о  Бигоде, и только позже осознал, чем это нам
грозит.
     О его происках мне сообщили тамплиеры. Оказывается, Гуго сразу же после
пожара  отправился  ко двору,  но  вышла  заминка  -  начался  сезон больших
королевских охот, и не  так-то просто добиться встречи с королем, когда он с
приближенными  и вассалами кочует по лесам и болотам Нормандии.  Я, со своей
стороны, попросил  собратьев по  Ордену сделать  все, чтобы  удержать Бигода
подальше от короля - подкупить, запугать, но  не позволить ему встретиться с
Генрихом Боклерком до тех пор, пока я не прибуду в Нормандию.
     Я должен первым доложить о случившемся отцу Бэртрады. Несчастный случай
- я намерен настаивать на этом.  Если же мне не поверят...  Что  ж, тогда  я
возьму  на  себя вину за гибель супруги,  но сумею оградить  от королевского
гнева Гиту и детей.
     Моя  Милдрэд была, как солнечный  лучик,  и  ее жизнь должна оставаться
такой  же  мирной  и  сияющей. А  Свейн...  Да поможет  Господь моему малышу
справиться.  Кормилица,  своевременно  подысканная  Цедриком,  уверяет,  что
выходит его  - недоношенные дети то и дело появляются на  свет, и в этом нет
ничего особенно опасного.
     Но в это верилось с трудом - уж слишком мал и слаб был Свейн. Гита едва
не  лишилась  чувств,  когда  я  впервые  показал  ей  сына.  Она  и  сейчас
чрезвычайно слаба, а я  не могу находиться  при ней.  Любой  ценой  я должен
опередить Бигода, остановить, даже убить, если будет необходимо. Сказать  по
чести,  я  вовсе  не прочь наконец-то  поквитаться  с ним, но  скорее  всего
придется уламывать  этого негодяя и в конце концов впасть  в зависимость  от
него.
     Эти  печальные мысли  обступали  меня со  всех  сторон.  Однако в конце
концов  я сумел ненадолго  задремать,  несмотря  на  неистовый  рев  моря за
обшивкой судна. Сказалось многодневное страшное напряжение и усталость.
     Я  проснулся, словно от толчка, и первое,  что понял  -  бешеной  качки
больше  нет.  Корпус  судна  неромко поскрипывал,  вокруг  меня  валялись  в
беспорядке тюки, ящики  и снасти,  а в  глубине трюма под плохо  пригнанными
планками настила плескалась вода.
     Я поднял крышку палубного люка. Светало, и хотя продолжал дуть холодный
пронизывающий  ветер,  на   палубе  вповалку   спали   измученные   матросы.
Закутавшись в  мокрый  насквозь  плащ, я направился туда, где у  руля  стоял
капитан.
     - Славная ночка выдалась, не так ли, милорд?
     Он указал на темнеющую у горизонта полоску суши.
     - Не пройдет и часа, как мы войдем в порт Кале.
     ?
     Белые плащи тамплиеров я заметил еще тогда, когда корабль швартовался у
береговой стенки.
     Вид  у  меня был довольно  потрепанный,  и  поэтому  они  первым  делом
поинтересовались, смогу ли я ехать верхом.  Я слишком  спешил, чтобы тратить
время на то, чтобы привести себя в порядок, и они это поняли - я нахлестывал
коня до самого Руана.
     Здесь, в комтурии, мне  сообщили первые новости. Вам судить, каковы они
оказались: Генрих то и дело переезжает с места  на место, а Гуго, утомившись
гоняться  за  ним,  обосновался  в  охотничьем  замке  Лион-ла-Форт,  и  там
тамплиерам  удалось побеседовать с ним.  Бигод  согласился хранить молчание,
если  я  выплачу ему  громадную сумму в шесть тысяч  фунтов,  причем задаток
потребовал немедленно, и тамплиерам пришлось выложить ему две тысячи.
     Цена  немалая, но, пожалуй,  впервые  за  все это время  я  вздохнул  с
облегчением. Хвала  Всевышнему, что  я  не  порвал  с  Орденом  и  тамплиеры
поддержали меня в трудную минуту. Оставалось только одно обстоятельство -  с
полученными деньгами Гуго сразу же сможет выкупить  должность стюарда двора,
а  значит все  время  будет  подле короля. А на такого,  как  он, полагаться
нельзя.
     Теперь  оставалось только  ждать,  когда  король  устанет от скачек  по
осенним  лесам, вернется и  соизволит меня принять. Тамплиеры предложили мне
пожить  до  этого  времени в комтурии,  пообещав  немедленно сообщить, когда
появится возможность для аудиенции.
     Дни  тянулись, наполненные суровыми  укорами совести. Я казнил себя  за
то, что упустил из  виду Бигода, а  до того -  и саму Бэртраду. Недопустимое
легкомыслие! Но когда мы виделись с нею  в последний раз, она показалась мне
такой жалкой и  бессильной,  что я перестал воспринимать  ее  всерьез  и  не
придал значения ее угрозам... Снова и снова я вспоминал тот страшный день.
     В праздник Святой Хильды Гита пожелала посетить монастырь,  где провела
детство.  Я  же собирался  в  Норидж.  Рано  утром,  пока она еще  спала,  я
поцеловал  ее и уехал. Мы с Пендой заранее отобрали на  продажу девять рыжих
поджарых трехлеток,  и в  тот  миг мне казалось, что нет ничего  важнее, чем
доставить  их в Норидж и  передать  представителям  ордена Храма.  Цена была
назначена заранее, я ожидал получить изрядную прибыль и  гордился, зная, что
мои  лошади  приведут  тамплиеров в  восторг. У  меня  не было  ни малейшего
предчувствия  беды. День  выдался  ясный,  безветренный, кони бежали  бодро,
всхрапывая и потряхивая золотистыми гривами.
     Я обещал Гите вернуться  к вечеру в монастырь Святой Хильды и вместе  с
ней отправиться в Гронвуд  Кастл,  и только благодаря  этому не задержался в
Норидже, ибо  тамплиеры предложили отметить удачную для обеих сторон сделку.
Хвала небесам, я уклонился.
     В монастырь  святой  Хильды я прибыл, когда  уже смеркалось. И  тут  же
навстречу  мне  высыпала  возбужденная  толпа  монахинь.  Из  их   сбивчивых
объяснений я понял только то, что в монастырь в день  святой мученицы Хильды
неожиданно прибыл аббат Ансельм. Он был настроен весьма сурово, придирался к
сестрам  и настоятельнице,  грозил  забрать новый алтарный  покров,  вышитый
монахинями  к  празднику,  а  когда  прибыла  Гита,  встретил  ее  бранью  и
поношениями. Никто не сумел утихомирить преподобного, а люди из свиты аббата
аббата открыто оскорили Гиту, и она сочла за благо покинуть обитель. Ансельм
же,  словно только того и  добивался, тут же  велел своим людям собираться и
умчался забыв в спешке про алтарный покров.
     Теперь-то  я понимал, что все  это  было частью общего плана -  не дать
Гите остаться под защитой  стен обители. Оттого и Саймон-каменщик отправился
вместе с ней.
     Я верил Саймону, он давно  служил  у меня, и мы всегда ладили. Одного я
не учел  -  там, где  приложила лапу  такая  дьяволица,  как  Бэртрада,  все
возможно. Она очаровала  Саймона, обманула и  прельстила его. Слишком поздно
мне донесли,  что свою последнюю  ночь в Незерби она  провела с  Саймоном, и
немудрено, что у парня голова  пошла кругом. Кому, если  не мне, знать,  как
она умела казаться милой и желанной. Ведь я и сам попался на этот крючок.
     Узнав, что  Гиту  сопровождают Саймон, Утрэд  и ее верная Труда,  я  не
почувствовал ни малейшего  беспокойства.  Верные  люди со  всеми  возможными
предосторожностями доставят ее в Гронвуд  Кастл. Я  не  сомневался, что Гита
направится в наш замок - ведь Гронвуде ждала Милдрэд. Прочие охранники, весь
день пировавшие в Даунхеме, также полагали, что хозяйка отправилась туда. Ни
им,  отягченным хмелем, ни  мне не  пришло в голову, что  беременной женщине
вряд  ли захочется на ночь  глядя пускаться в дальний путь  в Гронвуд, тогда
как Тауэр Вейк совсем близко и недавно туда проложена новая дорога.
     Я сообразил  это уже въезжая в Гронвуд. Гиты  здесь  не было. Прибывшие
раньше меня  охранники что-то  невнятно  толковали,  ссылаясь на Саймона.  Я
сорвал на них досаду, затем прошел в зал к огню, потребовал подогретого вина
с пряностями и стал возиться с дочерью.
     Я и не подумал бы трогаться с места, если бы не Милдрэд. Бог весть, что
почувствовало эта девчушка, но она вдруг раскапризничалась и стала проситься
к  матели.  Неожиданно  я  и  сам  ощутил глухое волнение.  И  тут  же велел
изумленному Пенде поднимать людей.
     Мы выехали спешно; в холодной  ночи с  шипением летели  искры  смоляных
факелов.  Внезапно  мы  увидели несущегося  нам навстречу  всадника.  Вернее
всадницу в монашеском  одеянии.  Это оказалась сестра  Отилия, которая гнала
своего  пони  так, что  он  совсем  обезумел  и  нам  с  трудом удалось  его
остановить.  Монахиня,  задыхаясь, рухнула  мне на руки, и из ее  бессвязной
речи я разобрал только слова "беда", "раненый", "безумец" и "Гита". Я затряс
Отилию, добиваясь от нее подробностей, чем еще больше испугал несчастную.
     Слава Богу, Пенда остановил меня, и спустя короткое время сестра Отилия
заговорила.  Весь день она  провела  у больной  матери,  но  к  ночи  решила
вернуться в монастырь. Пожилой леди полегчало, а Отилия знала, что в обитель
приедет  Гита  и хотела  увидеться с ней. Ехала она не спеша, и к  монастырю
приблизилась уже в сумерках.
     Сестра Отилия была храброй девушкой, ее не страшили  ни поздний час, ни
темнота, а испугалась она только тогда, когда в лесу неподалеку от монастыря
наткнулась на  человека, пытавшегося ползти. И каково же было ее  удивление,
когда  в  раненом  она  опознала  воина  Гиты  Утрэда! Он  был  уже  кое-как
перевязан, уверял,  что с  ним все в  порядке,  и  умолял  Отилию  поспешить
сообщить, что Саймон-каменщик сошел  с ума, набросился на  него с  тесаком и
куда-то увез Гиту.
     Отилия,  еще  не  слишком  встревоженная, поскакала  в  обитель,  чтобы
сообщить о раненном,  и  там узнала о визите преподобного  Ансельма, который
выгнал  Гиту  за  пределы монастыря,  и о том,  что  я также  побывал  здесь
несколько позже и отправился в Гронвуд.
     - Я  не  могу  вам  объяснить этого,  сэр,  -  заявила  Отилия,  - но я
отчего-то  поняла, что Гиты нет в Гронвуде. Она в фэнах.  И помоги Пречистая
Дева - фэны грозят ей страшной бедой!
     Гита как-то  упоминала о необычном даре Отилии, поэтому я забеспокоился
не на шутку. Нужно немедленно  разыскать Гиту,  но где она? Не раздумывая, я
вскочил в седло и погнал коня.
     Мой Набег проделал в этот день немалый путь и был утомлен, но, чувствуя
мою мучительную  тревогу, летел  как на  крыльях. Сам  того  не  сознавая, я
направил его к старой башне Хэрварда.
     Но в Тауэр Вейк Гиты не оказалось. Домочадцы, не подозревавшие, что  их
госпожа  пропала, переполошились.  А я... Я  совершенно  растерялся.  Сел на
землю, сжал ладонями виски и стал пытаться сосредоточиться.
     Что  мне  известно?  Ансельм  выдворил  Гиту из обители, и  она  решила
вернуться  в  Тауэр Вейк,  однако  в пути что-то произошло  между Саймоном и
Утрэдом, и каменщик напал на воина Гиты.
     Но куда девалась  Труда? Ее не было  с  раненым сыном - она,  вероятно,
лишь перевязала его и тут же оставила. К тому же Утрэд, если верить  Отилии,
сказал, что француз потерял рассудок.
     Что  может прийти в голову  сумасшедшему? Что важно для Саймона? Только
его  работа.  Саймон строил Гронвуд, вел работы в Незерби, возводил башню  у
церкви  Святого  Дунстана...  Стоп.  Эта  последняя работа особенно занимала
Саймона, а церковь Святого Дунстана как раз на полпути между обителью Святой
Хильды и Тауэр Вейк...
     И снова ночь и  ветер  хлестали в лицо, когда  мы неслись  через темные
фэны, вновь  сыпались  искры  наших факелов.  Дорога свернула  в лес,  стало
совсем  темно, и на  полном ходу  мы вылетели к месту, где с  десяток волков
грызлись над полурастерзанными трупами.  Одно из тел оказалось женским - и я
бросился к  нему.  Мне поднесли  факел, и хотя лица было  уже не  узнать, по
одежде  я  опознал  Труду.  Два  других  оказались  неизвестными воинами,  а
последний - Саймоном.
     Силы небесные - что тут произошло!?
     - Сэр, возьмите  себя в руки, - успокаивал меня Пенда. -  Ее  нет среди
мертвых. А значит остается надежда.
     Мы  принялись за  поиски - обшарили чащу, кустарники,  ложбины, пока не
раздался чей-то крик. Один  из моих  людей  вышел  на опушку леса и  заметил
зарево в той стороне, где стояла церковь Святого Дунстана.
     Я  плохо  помню  этот  отрезок  пути.  Впереди светился  огненный остов
церкви,  на  фоне  зарева  отчетливо  вырисовыался  черный  силуэт  каменной
колокольни. В багровом сумраке  на миг мелькнули две человеческих фигуры - и
тут же исчезли. Где-то в вышине раздался отчаянный вопль.
     Дальнейшее  походило на чудовищный кошмар. Мы увидели обеих почти сразу
- Гиту в оконном проеме колокольни и Бэртраду с  обнаженным мечом на настиле
лесов  в  двух шагах от нее. Я мгновенно узнал графиню,  несмотря на то, что
она  была  в  одежде  наемника,  и  когда она  взмахнула  клинком,  неистово
закричал. Гита, совершенно беззащитная,  стояла, прижавшись  к  краю оконной
ниши с плащом в руках...
     - Остановись, Бэртрада! Не смей! - мои слова потонули в реве пламени.
     Отсвет  пламени вспыхнул на лезвии  меча Бэртрады, мелькнул темный  ком
плаща, брошенного в нее Гитой. И короткая борьба наверху. Затем меч выпал из
рук Бэртрады, а ее тело  изогнулось, ловя  равновесие. И тогда Гита  нанесла
свой удар.
     Как черная ночная  птица,  Бэртрада  взмыла в  воздух  и по крутой дуге
канула в пламя пожара.
     Но  Гита  уже  сползала  с  края   оконного  проема,  отчаянно  пытаясь
остановить это неотвратимое движение.
     Много позже я заметил, что  в эту ночь  в моих волосах  появились седые
нити. Но в тот страшный  миг я просто бросился  к подножию колокольни, и мои
люди  последовали за мной. Гита падала,  судорожно цепляясь  за  перекладины
лесов. О, если бы ей удалось хоть на мгновение задержаться!..
     Хвала Всевышнему, так и случилось, и мы успели...
     Что касается Бэртрады... Я не помню этого, но мои люди говорили, что из
огня беспрестанно неслись ее  страшные крики, и Пенда, не выдержав,  намочил
свой плащ в ближайшей заводи и бросился в самое пекло.
     Он  едва не погиб, но ухитрился все-таки вытащить графиню  - вернее то,
что от нее осталось. Однако в этом обугленном теле еще хватило сил для того,
чтобы произнести несколько слов - и это были слова, полные неистовой злобы.
     Но в  этот момент меня не занимало ничего, что не касалось Гиты - у нее
начались роды и я метался в поисках повитухи,  начисто позабыв о том,  что в
ордене, кроме всего прочего, меня обучили принимать роды.
     Чтобы  привести в  чувство  обезумевшего  правителя  графства  Норфолк,
Пенде, бывшему  рабу,  пришлось  влепить  мне здоровенную оплеуху,  и  я был
только  благодарен ему за  это. Мгновенно  собравшись,  я принялся  отдавать
распоряжения.  Двое моих воинов  побежали греть  воду,  остальным я приказал
снять плащи и устроил Гиту поудобнее.
     Гита  кусала губы  до  крови  и жаловалась  на  безмерную  усталость. Я
успокаивал ее теми же словами, которые говорил, когда она рожала Милдрэд. Но
тогда,  хоть  роды были и  тяжелыми,  рядом была умелая повитуха, и теперь я
мучительно пытался припомнить  все,  что  делала  Труда - да покоится она  с
миром.
     И  мы справились. Я принял своего  сына  - измученного, крохотного,  но
живого.
     Как только все окончилось, Гита впала в глубокое забытье.
     Но это  было только началом. Теперь  мне  предстояло  пресечь намерения
Бигода, обезопасить себя и Гиту. А для этого было необходимо предстать перед
королем - отцом Бэртрады.
     ?
     Вскоре меня вызвал глава руанской комтурии.
     - Сколько еще требует  этот негодяй?  - я попытался предугадать то, что
он  намеревался  сказать.  Я  знал,  что  алчность Бигода может перейти  все
границы, но ситуация была такова, что спорить и торговаться не приходилось.
     Однако комтур странно взглянул на меня.
     -  Не  о деньгах  речь, брат.  Я  бы  даже посоветовал  вам  прекратить
потакать  Бигоду. Ибо все  в корне  изменилась.  Король вчера прибыл в  свой
охотничий замок Лион-ла-Форт... а сегодня пришла весть, что он при смерти.
     Я молчал, обдумывая ситуацию
     Комтур продолжал. Не далее  как вчера Генрих еще был бодр  и полон сил,
он охотился  в лесах близ Руана,  несмотря  на  дождь  и ненастье. Его свита
окончательно  выдохлась,  но  никто  не  смел  роптать,  когда   приходилось
разбивать очередной палаточный лагерь  среди  чащи. Но вчера король  повелел
всем собраться  в  Лион-ла-Форт  и  пребывал  в отличном расположении  духа,
довольный удачной охотой. За  ужином он велел подать любимое блюдо - вареных
в вине  миног,  что было  довольно  опрометчиво,  ибо пищеварение  короля  в
последнее время тревожило лекарей и они прописали ему жесточайшую диету.  Но
повелению Генриха никто не осмелился перечить.
     - Уже через пару  часов Генрих почувствовал себя скверно, - рассказывал
комтур. - А к утру  пришлось призвать лекаря.  Когда же  у  короля  началось
желудочное кровотечение, Роберт Глочестер,  находившийся  при отце, поспешил
послать  за  епископом  Хагоном,  чтобы  тот  исповедовал  и  причастил  его
величество.
     Итак,  Генрих  Боклерк  умирал.  Могучий государь, пришедший  к  власти
вопреки закону, но показавший себя незаурядным правителем, покидал нас.  Что
теперь будет? Но в тот  миг я меньше  всего  был  склонен  размышлять о том,
какие  перемены  грядут  и  как  решится  вопрос  с  престолонаследием. Меня
занимало другое.  Имеет ли  смысл сообщать сейчас  королю об обстоятельствах
смерти моей жены? И как решится участь Гиты при его преемнике или преемнице?
Как долго Гуго Бигод сможет продолжать шантажировать меня?
     В  любом случае  следовало  поспешить, и я отправился  в  Лион-ла-Форт,
королевский охотничий замок в двадцати милях от Руана.
     Добираться  туда пришлось под  непрекращающимся дождем,  дорога петляла
среди  могучих дубов и лощин, заросших папоротниками. Лион-ла-Форт  оказался
не замком, каким он  мне представлялся, а обычным крепким  деревянным домом,
причем явно  не  приспособленным  для того, чтобы  принять всех  съехавшихся
сюда,  когда  стало известно, что  король при  смерти. В  привратницкой, под
навесами  конюшен, да и  вокруг  разведенных  на  просторном  дворе  костров
толпилось множество людей всех  званий и сословий.  Уже  стемнело, когда  я,
бросив служке  повод коня,  шел по  раскисшей от  дождя  земле,  провожаемый
множеством взглядов из под намокших капюшонов. Кто-то проговрил:
     - Прибыл граф  Норфолк, зять  короля.  Неужели в  Англии  уже  знают  о
случившемся?
     В Англии  об этом  не знали.  Но в  тот  момент это не  заставило  меня
задуматься.  Меня  провели   в  опочивальню.  Тяжелый  воздух  был  пропитан
тошнотворными испарениями,  Генрих Боклерк лежал  на широком ложе под белыми
овчинами,  и  трудно было узнать в этом вмиг  иссохшем,  желтом, как осенний
лист, человеке  с ввалившимися глазами грозного владыку Англии,  Нормандии и
Уэльса.
     Слуга  только  убрал  таз  с  кровавой блевотиной. Генрих  откинулся на
подушки, взгляд его блуждал, ни на ком не останавливаясь.
     В  опочивальне  находились  все  высшие  вельможи  и  побочные  сыновья
монарха. Над королем застыл с распятьем  в  руке  епископ Хагон Руанский,  с
трудом  скрывающий брезгливость,  несмотря  на то,  что он  давал  последнее
напутствие умирающему. До меня донесся его негромкий голос:
     - In manys tuas Domine...?
     Король беззвучно шевелил губами, и оставалось неясным, повторяет ли  он
молитву, или душа его уже блуждает в неведомых краях.
     Роберт Глочестер взял меня под руку.
     -  Хорошо,   что   вы   приехали,   Эдгар.   Необходимо,   чтобы  здесь
присутствовало как можно больше своих, когда король изъявит последнюю волю и
назовет наследника престола.
     Он назвал меня "своим", хотя я никогда не был его человеком. Правда, мы
и  не  враждовали.  И по тому, как  он держался, я понял, что Глочестер  еще
ничего не знает о гибели сестры.
     Наконец король остановил мутный взгляд на мне.
     - Норфолк... А Бэртрада?..
     Он смотрел уже не на меня,  а на нечто за моей спиной. Я оглянулся - на
бревенчатой  стене  над  дверью  висел  темно-золотистый   гобелен,  некогда
вытканный моей женой. Я повернулся к  королю, сознавая, что сейчас не решусь
ничего  сказать,  -  и  увидел Гуго  Бигода.  В расшитой  гербами  Англии  и
Нормандии котте  он  стоял  в изголовье  королевского  ложа. Взгляд  его  не
выражал ровным счетом ничего.
     Король  застонал.  Взгляд  его не отрывался  от гобелена.  Вокруг  глаз
залегли круги - тень смерти.
     - Господи, - простонал Генрих, - смилуйся надо  мной!.. Помни страдания
человека, а не деяния ... которые...
     Он  стиснул  зубы, пот  струился по  его лицу,  обильно смачивал седые,
мгновенно  изредившиеся  волосы. Внезапно последовал новый приступ  кровавой
рвоты.
     Епископ отступил,  и  подле  Генриха  остались только лекари. Глочестер
отвел меня в угол.
     - Король не сказал главного. Не назвал наследника короны.
     - Но Матильда?..
     - К черту Матильду. Когда ей сообщили, что отцу стало худо, первое, что
она сделала - захватила Аржантен и Домфрон. И это при том, что она беременна
и знать  принесла ей три присяги  одну за  другой.  Клянусь  шпорами святого
Георгия,  если бы Генрих был  в силе,  он  бы незамедлительно начал  военные
действия против нее и Жоффруа. При таких обстоятельствах о Матильде не может
быть и речи.
     И  это  говорил  самый  верный ее сторонник!  Совершенно  очевидно, что
Глочестер что-то задумал.
     Король  снова застонал, сбросил тяжелые овчины и пожаловался на духоту.
Роберт  тут  же  велел  всем выйти  из  опочивальни  и отворить  окна. Бигод
принялся  снимать  тяжелые ставни,  остальные  двинулись к двери. Находиться
этом смрадном покое подле умирающего  старика  было невыносимо, и я заметил,
что епископ Руанский поспешил покинуть его одним из первых.
     Когда я также направился к двери, меня удержал властный оклик Роберта:
     - Останьтесь, граф Норфолк!
     Я оглянулся. Роберт стоял подле ложа отца, а Бигод у распахнутого окна.
На мгновение мне  показалось, что сейчас речь пойдет  о Бэртраде, но  Роберт
заговорил об ином:
     - Вы обучены грамоте, Норфолк.  Поэтому будьте любезны, возьмите перо и
напишите  три  имени  - Теобальд, Матильда  и Роберт. Да-да, именно  Роберт,
делайте что вам говорят.  И пусть король отметит того, кому намерен передать
власть.
     Вот оно  что!  Роберт  надеялся, что Генрих в последний миг  вспомнит о
любимом  сыне и  по  старой нормандской традиции назначит  наследником  его,
незаконнорожденного.
     Я  выполнил то, что было велено, но не спешил отдавать свиток.  Я ни на
миг  не забывал  о том, что здесь находится Бигод,  и  если  Роберт позволил
новоявленному   стюарду   остаться,   значит   между   ними  существуютособо
доверительные отношения. Тогда высокородному бастарду должно быть известно о
гибели сестры.
     - Одну  минуту, милорд. Прежде всего  я  хочу, чтобы вы  знали, что моя
жена скончалась.
     Роберт недоуменно  взглянул на меня. Потом машинально перевел взгляд на
гобелен над дверью.
     - Бэрт? Умерла?.. Упокой, Господи... Но что же с ней случилось?
     Итак, ему ничего не  ведомо. Но я  видел,  как насупились его брови,  а
огромная челюсть по-будьдожьи  выдвинулась вперед. Взгляд Бигода сверлил мой
затылок, но я произнес совершенно спокойно:
     -  Несчастный случай. Графиня погибла  при пожаре  в  церкви  вместе со
священником, к которому отправилась исповедоваться.
     Говоря это, я повернулся к Бигоду, ожидая, что он попытается возразить.
Но тот молчал с каменным лицом, взгляд его теперь был  устремлен на Роберта.
Это  означало,  что  он  ждет   реакции  бастарда  и   будет  действовать  в
соответствии  с ней.  Однако Роберт ограничился тем, что мрачно  буркнул: "С
этим разберемся позже" и шагнул со свитком к королю.
     Но я запомнил эти не сулящие мне ничего доброго слова.
     Генрих  лежал  с  полузакрытыми  глазами,  его губы  продолжали  слегка
шевелиться.
     - Государь, - позвал Роберт. - Государь, посмотрите на меня. Отец!
     Веки короля неспешно приподнялись.
     - Ваше величество, это я, ваш сын Роберт. И я  умоляю вас изъявить свою
последнюю волю.  Взгляните, вот  список  лиц, одному  из которых  вы  должны
передать корону. Во имя Святой Троицы - сделайте отметку, отец!
     Он вложил в слабеющую руку короля перо и поднес к его глазам свиток.
     Генрих туманно глядел на Роберта.
     - Стефан... - вдруг сорвалось с его уст.
     - Что значит "Стефан"? -прорычал Глочестер.
     - Стефан... - прошелестел король.
     Мы с Бигодом невольно переглянулись.
     - Стефан...
     -  Стефан  в  Булони,  - сдерживая себя,  проговорил  Роберт. -  За ним
послали, но он еще не приехал. Отец, опомнитесь! При чем тут Стефан?
     -  Эдит...  - неожиданно произнес король имя первой  жены.  - Фалезская
часовня... О, мой Вильгельм!...
     Теперь он говорил о погибшем первенце. Похоже, король просто  бредил. И
с той же интонацией, словно перечисляя, он произнес:
     - Мой Роберт...
     - Я здесь, государь, - склонился бастард. - Я здесь, с вами.
     На  какой-то миг  блуждающий взгляд  короля  остановился  на  нем.  Мне
показалось, что он едва заметно улыбнулся.
     - Роберт... А Матильда...
     - Матильда захватила Аржантен, государь.
     Это  было  жестоко. Я  видел, как скорбно  сошлись  на переносье  брови
Генриха.
     Но Роберт уже протягивал ему  пергамент, требуя, чтобы король  взглянул
на   список.  Генрих  скосил  глаза  на  лист,  и  на  его   лице  появилась
заинтересованность. Мне снова показалось, что он насмешливо улыбнулся.
     - Матильда...
     Он чиркнул пером и откинулся  на  подушки. Роберт чертыхнулся, шуршащий
свиток  полетел  на пол. Я  взглянул  туда  -  жирной дрожащей  линией  было
подчеркнуто  имя  дочери,  причем  черта  сползала наискось,  пересекая  имя
Роберта.
     В следующее мгновение Роберт  швырнул пергамент  в  очаг,  а  мне велел
написать новый  список.  Он  все  еще не терял надежды  вынудить  умирающего
короля завещать корону себе.  Я  подчинился требованию, и  вновь имена  трех
претендентов были представлены королю.
     Попытки  Роберта  были  не  лишены оснований. Некогда Бэртрада поведала
мне, что Генрих Боклерк оставил сыну помимо громадных земельных владений еще
и шестьдесят  тысяч  фунтов. Гигантская  сумма, более чем достаточная, чтобы
нанять целое войско и силой оружия прийти к власти. Сам  Генрих некогда имел
всего  пять тысяч,  и этого хватило ему, чтобы  заполучить  трон.  Однако  я
понимал,   что  если   власть   достанется  Глочестеру  -  нам  с  Гитой  не
поздоровится.  Он  любил  Бэртраду,  и  не преминет  назначить расследование
обстоятельств  ее гибели. Вот  тогда Бигод и выложит все,  что  произошло  у
церкви Святого Дунстана.
     Я размышлял об этом, наблюдая, как Роберт пытается вновь вложить перо в
руки короля. Но Генрих оставался безучастен, ввалившиеся глаза были закрыты.
Когда же Глочестер,  потеряв терпение, схватил  отца  за  плечи и встряхнул,
голова короля бессильно запрокинулась, и слабый стон сорвался с его уст.
     - Довольно, Глочестер! - проговорил я.
     Оттеснив  его,  я коснулся вены на  горле Генриха.  Биение сердца  едва
ощущалось.
     - Оставьте его, Роберт! Или вы не понимаете, что король отходит?
     Он закусил губу, и лицо его стало злым. Сейчас он терял последний  шанс
стать королем.
     - Если отец не даст верный знак... Тогда война.
     -  Милорд, опомнитесь!  Король  неоднократно  давал понять, кого  хочет
видеть на  престоле. Ведь вы  брат императрицы, так поспешите подтвердить ее
права.
     Я распахнул дверь опочивальни и возвестил всем столпившимся в прихожей,
что кончина короля близка. До самого  рассвета  мы молились о его душе, а  с
неба продолжал падать дождь, шумя, как бурная река.
     Король Генрих I, носивший прозвище Боклерк, умер не приходя в сознание.
Утро  первого  декабря было  тихим, сырым  и  очень  холодным. Вокруг  замка
Лион-ла-Форт, несмотря на великое множество собравшихся  здесь людей, стояла
удивительная тишина: слуги, священнослужители,  охотничья свита, охранники и
даже лошади на конюшне, - все словно утратили способность издавать звуки.
     Только после  полудня утомленные лорды,  немного вздремнув после ночных
бдений,  собрались  в  зале  охотничьего  замка.  И  тут  же  снова возникло
мучительное напряжение.  Предстояло  решить, посылать ли  гонцов к Матильде,
или  же заключить  соглашение о  том, что королем,  вопреки  воле  покойного
монарха, станет Теобальд.
     Я не принимал участия в обсуждении, размышляя,  что ожидает нас с Гитой
при  смене власти. Если корона  перейдет к Матильде  и наместником  в Англии
станет Роберт  Глочестер,  для нас настанут  тяжелые времена. Если воцарится
Теобальд, произойдет то же самое. Но  при Теобальде  Англией, скорее  всего,
будет  править  Стефан,  а  он  всегда  был  благосклонен  ко  мне.  Значит,
необходимо как можно скорее мчаться в Булонь, где находился в это время граф
Мортэн.
     Но  уехать  немедленно  не  было  ни  малейшей  возможности. Предстояло
обсудить церемонию погребения  Генриха Боклерка - и после долгих прений было
решено  перевезти  останки  короля   в   Руан,  где   будут  погребены   его
внутренности, а тело, согласно завещанию самого монарха, переправят в Англию
и  похоронят  в  Ридингском  аббатстве. Все  это  обсуждалось  в  мельчайших
деталях,  но я видел, что лордов куда  больше  занимает иное - кому придется
принести омаж?.
     По  всему было видно, что  вынужденные  присяги императрице Матильде до
сих  пор вызывали недовольство у  многих, а  когда Роберт,  уже позабывший о
своем намерении завладеть короной,  принялся ратовать  за сестру, все больше
знати начало поднимать  голос за Теобальда. В итоге  поднялся такой шум, что
Хагон Руанский вынужден был потребовать соблюдения приличий.
     Тогда лорды  решили  перебраться  в  замок Лонгвиль  и там  все  решить
окончательно. Тем более, что здесь даже об обеде  некому  было позаботиться,
ибо  новый  стюард  Гуго  Бигод  еще  ночью   отбыл,  не   оставив   никаких
распоряжений.
     Отъезд моего недруга заставлял насторожиться. Но мне и самому следовало
поспешить к  Стефану  и  заручиться его покровительством. Для меня  это было
куда  важнее,  чем  избрание  нового  короля.  И  хотя сторонники  Теобальда
настойчиво  звали  меня  с  собой,   я  ускакал,  едва  представилась  такая
возможность.
     В Булонь я прибыл уже на закате. После многочасовой скачки мой конь пал
на подступах к городу, и последнюю милю мне пришлось проделать пешком. Я был
утомлен,  небрит  и грязен,  полы моего плаща и обувь  отяжелели от налипшей
глины. Неудивительно, что стражники долго продержали меня в дверях, не желая
сообщать о моем прибытии Стефану и Мод.
     Булонь -  центральный город  графства -  был приданым Мод.  Он  стоял у
самого моря, а над его неказистыми домишками высились серые  стены крепости.
Отсюда через  пролив  было ближе  всего до Англии. Но  в ту пору  я  еще  не
понимал,  отчего  Стефан  предпочел  отсиживаться здесь,  а  не  бросился  в
Лонгвиль поддерживать партию брата.
     Я уже  битый час  препирался со стражниками, когда  неожиданно  заметил
направляющуюся к часовне графиню  Мод. Она была на девятом месяце, двигалась
замедленно и осторожно, и казалась настолько погруженной в свои думы, что не
сразу услышала мои призывы.
     Узнав меня, Мод удивленно застыла.
     - Эдгар?
     Она  сделала  мне знак  приблизиться  и  ждала, нервно теребя  застежки
просторного капюшона.
     - Мне необходимо повидаться со Стефаном, миледи.
     Она словно и не слышала меня, погруженная в свои мысли.
     - Со  Стефаном? Зачем?  Впрочем...  Вы всегда  оставались нашим другом,
несмотря  на то,  что  мы  редко виделись  в последнее время.  Но  молву  не
обманешь,  а  она  говорит, что вы всегда  оставались благородным человеком.
Моему мужу сейчас как никогда нужны такие люди - верные и благородные.
     - Раде всего святого, Мод! Велите проводить меня к графу.
     - Его здесь нет. Лучше поспешите в порт, и, возможно, вы  еще застанете
его, если корабль не отчалил.
     В порту кричали чайки, пахло гниющими водорослями и отбросами,  которые
сваливали в воду прямо с причалов. Над морем день всегда кажется  дольше,  и
поздний  закат все еще окрашивал пурпуром  гладкую, как зеркало, воду. Самая
благоприятная погода для переправы- не то что в тот день, когда я умчался из
Англии. Но куда же собрался в такой спешке и тайне Стефан?
     У  причала  стоял  большой   корабль,  на  который  по  трапу  всходили
вооруженные до зубов  лучники и копейщики. Стефан стоял в  стороне,  и я  не
сразу  разглядел  графа среди  окруживших его воинов. И тут  же рядом с  ним
возникла  фигура  Гуго  Бигода  -  все  в  той же  котте стюарда  с  гербами
Нормандии.
     Он  первым заметил  меня.  Склонился к Стефану, взял его  за  локоть  и
что-то  проговорил.  Меня  удивила  подобная фамильярность,  но  тут  Стефан
повернулся   ко  мне  и  окинул  подозрительным  взглядом.  Бигод  же   явно
торжествовал - и это означало, что он все сообщил графу Мортэну.
     - Слава Иисусу Христу, - приветствовал я графа,  приближаясь и замедляя
шаги. Пусть Стефан и не  терпел Бэртраду при жизни,  как-никак  она была его
родней.  - Милорд,  я  вижу вы  спешите, но благоволите  уделить мне  совсем
немного времени.
     Взгляд  Стефана остался  хмурым  и подозрительным. Однако он  дал  знак
своему окружению удалиться, а мне кивком приказал следовать за собой.
     - Верно, у нас есть о чем поговорить, Эдгар.
     Бигод остался у трапа, раздавая приказания. Граф увлек меня за  штабеля
бочек и велел одному  из своих  людей стоять неподалеку и следить, чтобы нам
не помешали.
     - Гуго поведал мне обо всем.
     Итак, Гуго наконец-то расстался  со  своей тайной. Но почему он  выбрал
для этого Стефана?
     Я спросил - что именно сообщил Бигод.
     -  Все,  что  мне следовало знать  о смерти  короля  и  гибели  графини
Норфолкской. А также и то, какую роль в гибели Бэрт сыграла твоя Гита.
     Когда я заговорил, мой голос звучал надтреснуто.
     - Я пришел  просить о  милости, милорд. О милости и  справедливости для
женщины,  которая,  будучи  беременной, защищала совю жизнь  и  жизнь своего
ребенка. Сейчас я все объясню.
     - Чтобы  ты ни сказал, ты должен помнить о том, что Бэртрада была  моей
кузиной и только мне предстоить решать, как поступить с ее убийцей.
     Эти слова падали, как камни. Я почти физически ощущал их вес.
     - Ради самого неба, милорд, пощады! Все, что угодно,  только  сохраните
ей жизнь!
     У  меня  на  глаза  навернулись слезы. Стефан  смотрел на меня, щурясь,
словно заново оценивая.
     - Все, что угодно, Эдгар? Это хорошая сделка.
     Он несколько раз ударил кулаком по одной из бочек. Взгляд его перебегал
то  на  круживших  над морем  чаек, то  на суетившихся у пристани грузчиков.
Наконец он заговорил:
     - Долгих объяснений не будет. Скажу лишь, что готов оградить Гиту Вейк,
готов даже  замять это  дело, но при одном  условии:  ты  сделаешь то, что я
велю. А велю  я во всеуслышание заявить, что умирающий король, когда от него
потребовали назвать преемника на троне, трижды повторил мое имя.
     Я изумленно  молчал.  Так  вот  что  задумал  Стефан. Недалекий  тихоня
Стефан,  который, как  считали, никогда и  не  помышлял  о верховной власти.
Подтолкнул ли  его к этому Бигод или он  давно был готов, и только  выжидал,
когда настанет его час?
     - Милорд, умирающий король и впрямь трижды назвал ваше имя. Но это было
в забытьи.
     -  А  вот  Бигод  так  не считает,  - резко перебил Стефан.  - И  готов
поклясться в этом,  если потребуется. За такую преданность я обещал  сделать
его графом Норфолка. Какая неожиданность, а?
     - Нет,  -  выдавил  я. -  Гуго Бигод  всегда завидовал мне и  стремился
занять мое место.
     -  И  нашел  способ этого добиться. Его род  всегда  занимал  достойное
положение в  Дэнло, да и  при Боклерке Бигоды возвысились. Отчего бы  мне не
сделать преданного человека графом Норфолкским? Ведь не рассчитываешь же  ты
сохранить титул после того,  что случилось с моей родственницей? Но  если ты
проявишь  лоялльность, за  тобой останутся твои маноры. И  с Бигодом ты рано
или поздно научишься  находить  общий язык.  Но главное  - твоя  Гита  будет
спасена. Порукой тому слово короля!
     Он усмехнулся.
     -  Ты ведь поможешь мне добыть корону? Это в твоих интересах. Ведь если
Гите ничего  не  будет грозить, вы  наконец-то сможете пожениться, и я  буду
чрезвычайно рад видеть лорда и леди Гронвудских на торжествах по случаю моей
коронации.
     Я молчал. Ради Гиты я  готов был  помочь ему достичь  трона,  готов был
стать  клятвопреступником.  Но чем  все это обернется,  если Стефан потерпит
неудачу? Что  будет с теми, кто поддерживал незаконного претендента на трон?
Я не смогу уберечь Гиту и детей, если моя голова скатится с плахи.
     - Ты колеблешься, Эдгар?
     -  Если  вы помните,  я  был  тамплиером. А они только в  бою действуют
стремительно.
     Стефан хмыкнул.
     - Что ж,  значит нужны пояснения. Сейчас мы, с Божьей помощью, выйдем в
море  и  через несколько  часов  причалим  в  Дувре.  Оттуда я  отправлюсь в
Кентербери и  заручусь  поддержкой примаса Англии. Мой брат Генри уже  ведет
переговоры  с  высшим  духовенством,  канцлером  и  казначеем. Мы  давно  не
виделись  с тобой, Эдгар, и ты  многого не знаешь, но виной тому  все  та же
Бэртрада, которая  всячески стремилась  нас разъединить. И все-таки - мир ее
праху,  -  он  торопливо  перекрестился.  -  А  теперь  самое  главное.  Мне
необходимо, чтобы человек,  пользующийся доверием и уважением, в присутствии
лордов и  представителей церкви  присягнул,  что Генрих Боклерк желал видеть
своим преемником на  троне  именно меня, потомка Вильгельма  Завоевателя  по
мужской линии, человека, которому в последние  годы он вверил все английские
дела. В Англии и сейчас  немало людей, предпочитающих, чтобы их королем стал
я, а не Матильда или братец Теобальд. И то, что Генрих перед кончиной трижды
упомянул мое имя - это ли не перст Божий?
     Я видел, как вспыхнули  его глаза, и подумал - а почему бы и нет? Разве
для Англии  Матильда,  окончательно  ставшая  иноземкой,  или  незнакомый  с
английскими делами  Теобальд  предпочтительнее  Стефана?  Но было  и  нечто,
смущавшее меня. Стефан не всегда таков,  как  сейчас. Он  неплохой  воин, но
никудышный политик - то излишне уступчивый, то, наоборот, упрямый как мул. И
часто действует сгоряча, поддавшись порыву. О нем даже сложили песенку:
     После того, как выскажется, он начинает думать,
     А после того, как сделает, хватается за голову.
     Может  быть именно  поэтому покойный  Генрих, несмотря  привязанность к
племяннику,  никогда  не  видел  в  нем венценосца?  Сможет ли  Стефан стать
хорошим королем?
     Я  был англичанином и  хотел  для  своей  страны достойного  правителя.
Разумеется, как политики Теобальд и даже Матильда предпочтительнее. Но стоит
ли рассуждать  об этом теперь,  когда Стефан не совершил  ни единого шага? И
разве  его восшествие на  трон не наилучший  выход для меня  и Гиты? Если он
защитит  ее,  я готов примкнуть  к  графу  Мортэну,  пусть  даже и лишившись
титула.
     Я  еще не  успел  принять  никакого решения,  когда шкипер поджидавшего
корабля крикнул, что начинается отлив и нужно поспешить. Стефан махнул рукой
и снова повернулся ко мне.
     -  Решайся,  Эдгар! Бигод  готов  присягнуть хоть сейчас, но  он никто.
Совсем другое дело, если последнюю волю  венценосца  засвидетельствует  член
королевской семьи, один из первых лордов Англии. К тому же все знают, что вы
с Бигодом враги, и если вы  споете в унисон, вам тем более поверят. Когда же
я  стану  королем Англии, мне ничего не будет стоить  забыть  об  истории  с
Бэртрадой. Бигод тоже будет молчать - он ведь и сам не без греха, да и титул
заставит его смотреть на вещи иначе. Но  если ты откажешься поддержать меня,
- взгляд Стефана стал жестким, - я и пальцем не  пошевелю, чтобы спасти твою
возлюбленную.
     Стефан  мастерски обработал меня. Даже умница Мод не сумела бы так. И я
двинулся  за ним,  как привязанный телок, и даже  у трапа раскланялся с Гуго
Бигодом - новым графом Норфолка. Я не опасался за то, как  мы с ним уживемся
в  одном графстве. Отныне нас связывала  общая  тайна, а в  Дэнло сильнее  и
влиятельнее меня никого нет.
     Однако и  Бигод, похоже, не желал  продолжать вражду. Я понял  это, как
только мы вышли в море. Я стоял на корме судна, и он подошел ко  мне и встал
рядом.
     Мы  оба  молчали.  Стемнело, в  вышине  вспыхивали  первые  звезды, над
головой скрипели снасти, легкий  ветер  вздувал парус. С  обоих бортов мерно
взмывали  и  опускались ряды весел, ускоряя бег судна. В отдалении, на  носу
корабля, показался Стефан,  бриз играл  полами  его темного плаща. Он глядел
вперед - туда, где была Англия, куда он спешил, надеясь на великое будущее.
     Все, что Стефан намеревался сделать, было противно  законам Божеским  и
человеческим.  Но  я  уже  согласился  помочь  ему в узурпации  власти,  как
согласился объединиться и с Бигодом. Тот  по-прежнему  стоял рядом, и хотя я
старался не замечать его, даже  свежий морской воздух казался затхлым  в его
присутствии. Я  не мог избавиться от ненависти к своему новому союзнику.  Но
Гита и мои дети стоили того, чтобы смириться.
     -  Чего  ты хочешь,  Бигод? - наконец проговорил я, чтобы избавиться от
его сверлящего взгляда.
     - Я стану графом Норфолка, Эдгар.
     - Аминь.
     - Я всегда стремился к этому. А ты хотел одного - соединиться  со своей
саксонкой. Мы оба выиграли. Нужно только научиться жить бок-о-бок.
     Я  повернулся  к  нему.  Лицо  Гуго  мертвенно  белело  под  облегающим
капюшоном.
     - Что еще?
     - Еще?  Гм... Никогда не  думал, что придется говорить такие  вещи. Эта
твоя  Фея Туманов - молодец. Уж не знаю, что из этого выйдет, но если небеса
будут милостивы  к новому королю  и нам не придется испить горечь поражения,
при встрече с новой леди Гронвуда, я первым поклонюсь ей.
     Он отошел, а я наконец-то смог перевести дыхание.
     Бигод ошибался. Я  многое проиграл, но добился главного. И титул  графа
Норфолка не имел никакого  значения. Теперь никакая  сила не разлучит нас  с
Гитой.

     Эпилог
     Лондон, 22 мая 1136 года

     Ему  накинули на плечи мантию,  роскошную, тяжелого  пурпурного сукна с
пушистым  горностаевым оплечьем.  На голове  ловко  сидела высокая  корона с
зубьями-трилистниками,  усеянная  громадными  сапфирами  и окаймленная рядом
молочно-белых жемчужин.
     - Государь, вы просто великолепны!
     Стефан это  знал.  Собственное  отражение  в  зеркале -  большом  листе
посеребренной  меди - пришлось ему по душе. Царственный рост, величественная
осанка, вьющиеся волосы  до плеч по моде крестоносцев. Новый  король  не мог
отвести от себя взгляда, но не  хотел, чтобы это  не  приличествующее  воину
любование собой заметили другие.
     Повелительным жестом он выслал всех из покоя.
     В это светлое Христово Воскресение он впервые  по-настоящему чувствовал
себя королем. Ибо сегодня его признали все - друзья и недруги, духовенство и
знать. Все они  съехались в Лондон, чтобы  присутствовать  на  торжественной
мессе в  Вестминстерском  аббатстве, а затем вместе с  королем участвовать в
празднествах и увеселениях, которые он устраивал  для жителей своего верного
города Лондона.
     Так будет сегодня, но всего несколькими месяцами раньше...
     На сером промозглом  рассвете Стефан с  небольшим отрядом  высадился  в
порту Дувра. В крепость их, однако, не впустили, так как ее  комендантом был
верный человек Роберта Глочестера.
     Стефан не растерялся и поспешил  в  Кентербери к архиепископу Уильяму -
но  и  там  его ждала  неудача. Первосвященник не пожелал признавать Стефана
королем, пока его не признают знать и народ.
     Народ? Эта мысль понравилась Стефану, и он  двинулся  в Лондон,  жители
которого почитали и любили его. И не ошибся. Казалось, весь город собрался в
Вестминстерском  соборе,  когда  два  очевидца  кончины  Генриха  ?  - Эдгар
Гронвудский и Гуго Бигод, - заявили, что прежний монарх перед смертью трижды
назвал имя  Стефана в  качестве  преемника на троне. И лондонцы возликовали.
Они объявили Стефана королем, благословляя последнюю волю Генриха.
     Стефану  на миг показалось, что он  уже у  цели, но его отрезвил  брат,
епископ  Генри.  Лондон  -  далеко  не  все  королевство,  и  Стефан  должен
благодарить  небо, что  в  море  затяжные шторма и  воинственные нормандские
бароны не ведают о его самоуправстве.
     Генри  был прав, и Стефан отправился вместе  с ним  в Винчестер. В этом
городе хранилась казна королевства, и ее необходимо было прибрать  к  рукам.
Но и там вышла заминка - верховный лорд-казначей отказался отдавать ключи  и
заперся  в замке,  ссылаясь  на присягу  императрице Матильде. Однако и этот
щепетильный вельможа вынужден был  уступить,  когда  в большом Винчестерском
соборе Гуго Бигод и Эдгар Гронвудский  клятвенно подтвердили последнюю  волю
умирающего короля.
     Стефан помнил, как они произносили клятву. Гуго говорил  без запинки, с
пылом и воодушевлением, Эдгар же нечленораздельно бормотал и  мямлил, каждое
слово приходилось тянуть из него клещами.
     Это оказалось  неожиданностью,  ведь  Стефан уже  привык считать Эдгара
своим сторонником.  Кровь  Христова!  Он замял  историю  с убийством графини
Бэртрады,  сообщив   всем,  что  та  погибла  в   результате  о  трагической
случайности, и после  этого Эдгар позволял себе колебаться! Многие заметили,
что  он  помедлил, прежде  чем  положить  руку  на  Библию.  Да, нет  спору,
клятвопреступление - тяжкий грех. Но было ли  оно налицо? С течением времени
Стефан все больше убеждал самого  себя, что  именно  его старый Генрих хотел
видеть на троне Англии.
     Так или иначе, но эти двое подтвердили  последнюю волю прежнего короля,
и Стефан  отпустил их.  Гуго  тут же отправился  вступать в должность  графа
Норфолка, а Эдгар поспешил к своей распрекрасной саксонке.
     У  Стефана  же  появились иные  хлопоты. Его  неожиданно  взял в оборот
милейший братец Генри Винчестер. Святая  правда - чем выше поднимаешься, тем
призрачнее   становятся   родственные   узы.   И   Генри,   воспользовавшись
неустойчивым положением брата, потребовал от него хартию, по которой церковь
получила бы  такие  права и свободы, что фактически  стала бы независимой от
монаршей власти.
     Это  было  неслыханно, но  Стефана  подхлестывали  события. В Нормандии
бароны  уже дали согласие признать на престоле его старшего брата Теобальда,
а Стефан еще не был помазан на царство. Скрипя зубами, он дал эту хартию.
     Теперь  даже  архиепископ Кентерберийский  принял  его  сторону,  и  22
декабря, в Лондоне,  Стефан Блуа был коронован. Церемония  прошла без особой
пышности, да и присутствовали на ней всего несколько баронов и два епископа.
Только  горожане Лондона снова ликовали и стекались к Вестминстеру, несмотря
на густо летящий огромными хлопьями сырой снег. Они пели и плясали, радуясь,
что приложили руку к избранию короля.
     Мод Блуа прибыла в  Англию уже после коронации  мужа, едва  оправившись
после  рождения  младшего  сына  Бодуэна.  Стефан  был  счастлив  наконец-то
встретиться  с ней и обнять старших детей. Мод  разделила радость супруга  и
одобрила все, что он успел предпринять.
     -  Дарованнная церкви  хартия  нам  даже  на  руку, Стефан.  Теперь  мы
заручились  поддержкой  клира,  и даже оба Папы будут на  твоей  стороне.  А
Матильда  останется  без их  поддержки. Во-первых,  она  дочь  притеснявшего
церковь  Генриха;  во-вторых  -  вдова  отлученного  от  Церкви  германского
императора,  и  наконец, ныне она - супруга  графа Анжу, известного гонителя
духовенства.   Ты  показал  себя  верным  сыном  церкви,  оттого  и  помазан
освященным миром,  как Саул и  Давид.? Что касается Теобальда,  я думаю, что
ему хватит благоразумия, чтобы не мешать воцарению родного брата.
     Мод оказалась права. В Риме никто и не подумал защищать права Матильды.
А старший  брат  Стефана  Теобальд решил, что с него  достаточно и трех  его
графских  корон,  чтобы  зариться на спорный английский трон.  Поэтому когда
нормандские бароны  прибыли  к Теобальду с предложением взойти  на трон,  он
благодарил их, но ответил твердым отказом.
     Знать затаилась,  выжидая, как  проявит себя новый  король.  А показать
себя Стефану пришлось немедленно.  Едва он похоронил с  великими почестями в
аббатстве  Ридинг  тело Генриха  ?,  как  пришло известие  о том, что  банды
валлийцев перешли уэльскую границу и опустошили долину реки  Северн. Стефан,
используя доставшуюся ему от прижимистого Боклерка казну, нанял наемников во
Фландрии, укомплектовал войско, однако вести его пришлось уже не на Уэльс, а
на север Англии, куда вторглись  шотландцы.  Король Дэвид Шотландский,  дядя
Матильды, пустился отвоевывать английские земли ради племянницы.
     Приходилось  начинать  царствование  с  военной  кампании.  Что-что,  а
воевать Стефан  умел и  любил,  и вскоре потеснил шотландцев, завершив поход
миром в Дархеме.
     Но  вместо того, чтобы бросить  полки на непокорный Уэльс, понадобилось
двинуться спешным маршем в Норфолк, где начались смуты, ибо в Дэнло никто не
хотел  видеть  своим  главой  бывшего разбойника  Гуго  Бигода. Королевскому
ставленнику  пришлось  брать  штурмом  город  Норидж,  чтобы  водвориться  в
собственной резиденции, и  это отнюдь не прибавило ему  популярности. Стефан
был в бешенстве  от того, что  в Денло не считаются с его  повелениями, но в
конце концов дело удалось уладить - прежний граф Эдгар  всенародно  объявил,
что добровольно снимает с себя всякие полномочия.
     Только тогда Гуго Бигод  прошел  обряд инвестуры, а  Стефан вернулся  в
Лондон. К этому времени власть уже начала его утомлять. Утешало лишь то, что
знать  наконец  начала  признавать  его   полномочия  и  все  больше  лордов
высказывали желание присягнуть  новому королю.  Сбор  знати был назначен  на
Пасху, и  к  величайшему  удовольствию  Стефана,  в Лондон прибыл  даже  его
заклятый враг граф Роберт Глочестер.
     ?
     Дверь  в  покой  стремительно  распахнулась. Только Мод,  любимая жена,
имела право без предупреждения входить в покои его величества Стефана Блуа.
     - Милорд, супруг мой, у нас осталось не так много времени, и необходимо
еще раз все обсудить.
     Невысокая,   коренастая,  уже  облаченная   в  парадные   одежды,   она
стремительно  пересекла  покой и села рядом.  Говорила Мод всегда коротко  и
сжато:
     - Сейчас тебе предстоит приветстввовать свою знать в Вестминстер-холле.
Ты выйдешь к ним, ведя за руку принца Юстаса. Они должны увидеть отца и сына
вместе, понять,  что в  новой  династии сохранится преемственность. И  сразу
направься к Генри Винчестеру. И  не закатывай глаза!  Генри немало  для тебя
сделал, к тому же  мы одна семья.  Все должны  видеть, что  Блуа  - это одно
целое.
     Затем  она сказала по  нескольку  слов о каждом  из  лордов и прелатов,
посоветовала, как с кем держаться. Суррею следует пообещать благословить его
намерение отправиться в  Святую Землю, но при условии, что сей граф-паломник
оставит свои маноры под патронатом короны. С вдовствующей королевой Аделизой
следует держаться  ласково  и приветливо,  даже  несмотря на  ее  нарушающий
всякие приличия скоропалительный брак с лордом д'Обиньи.
     - И  вот  что еще важно. Следи за тем,  чтобы  твой  новоявленный  граф
Норфолк пореже  сталкивался  с Робертом Глочестером, - проговорила королева,
поправляя  мех  на  оплечье мужа. -  Роберту не  нужно  до срока  знать, как
погибла Бэртрада и как ты поторопился замять это дело.
     Мод неожиданно улыбнулась.
     -  Стефан, ты  поступил  разумно,  сделав Гуго Бигода  графом Норфолка.
Эдгар был там слишком популярен и  влиятелен.  После  возвышения Бигода сила
Эдгара пойдет на убыль, зато в Восточной Англии появятся два заклятых врага.
Ни один из них не позволит другому добиться абсолютной власти в тех краях.
     -  А я-то  был готов  биться  об заклад,  что  ты всегда  поддерживаешь
Эдгара, - заметил Стефан.  - Между  прочим,  лорд Гронвудский уже прибыл  ко
двору. И даже с супругой. Ты видела ее?
     Мод кивнула, но на ее лице появилось холодное выражение. Из чего король
справедливо заключил, что нынешняя  леди  Армстронг весьма хороша собой. Мод
всегда  начинала  тревожиться,  когда   ее   супруг  начинал  интересоваться
красивыми  леди, поэтому сейчас ограничилась сухим замечанием, что хоть жена
Эдгара и мила, но отнюдь не так ослепительна, как Бэртрада.
     - Упокой, Господи, ее душу! - королева осенила себя крестным знамением.
Теперь, когда у нее не было такой соперницы, как интриганка  Бэрт, она могла
позволить себе жалость к ней. - Что касается самого Эдгара,  не забывай - он
всегда был нашим другом.
     - Да. Но я слишком  хорошо помню, как он колебался,  когда речь  шла  о
моей короне.
     - Стефан, - королева  положила короткопалую  руку на  запястье  мужа. -
Учти: Бигод, легко солгавший над  Библией, способен на  все  ради достижения
своих целей. А Эдгар после того, как ты спас его саксонку,  останется  нашим
должником  вовеки.  Есть  одно  древнее  изречение:  кто  хочет  друга   без
недостатков, останется без друзей.
     Первым кого они увидели, покинув покой, был принц Юстас. При взгляде на
сына  у  Стефана болезненно сжалось сердце. Юстасу шел одиннадцатый год,  но
его  кожная  болезнь,  про  которую  лекари  говорили,  что с возрастом  она
пройдет, только усугубилась. И сейчас, чтобы скрыть рубцы и гнойники на лице
ребенка, его  густо  намазали белилами  и напудрили.  От этого лицо мальчика
казалось маской. Но  живыми и пристальными оставались его странные  глаза  -
очень  светлые, с  мелкими,  как булавочные головки,  зрачками,  пронзающими
насквозь того, на кого падал их взгляд.
     Мальчик подошел к отцу и взял его за руку.
     -  Государь,  было бы  недурно  на предстоящем  пиру  отравить бастарда
Глочестера. Он почувствовал вашу силу и явился, поджав хвост. Однако покажет
зубы при первой же возможности. Отравите его - зачем вам такой подданный?
     Стефан и  Мод  опешили.  А Юстас невозмутимо продолжал, ощупывая отца и
мать своим не по-детски тяжелым взглядом:
     -  И  будьте построже с  бывшим графом Эдгаром.  Возмутительно, что  он
привез  новую жену, когда двор еще не забыл красавицу Бэртраду.  К тому же о
смерти Бэртрады поговаривают всякое...
     Мод молниеносно ударила сына по щеке.
     - Замолчите, Юстас! Вы еще дитя, и ваше дело - помалкивать.
     Юстас  исподлобья взглянул на  мать.  Его улыбка  была  похожа на оскал
маленького хищного зверька.
     В  большом зале Вестминстера собралась внушительная  толпа. Улыбающиеся
лица,  нарядные  одежды,  оживленный  гомон.  В  день  светлого  Пасхального
Воскресения  никто  не  хотел  поминать  прежних  ссор  и  споров,  избегали
сплетничать  и  интриговать.  И  когда  Стефан,  величественный  и  сияющий,
появился в окружении близких на ступенях широкой лестницы, тотчас  раздались
приветственные возгласы и рукоплескания.
     Король  сегодня был милостив. Ласковое слово  одному, улыбка - другому,
царственный кивок третьему.
     Здесь собралось все высшее духовенство -  епископы Солсбери, Линкольна,
Кентербери,   Вустера,  Или.   Прибыл  даже   известный  аббат  Ансельм   из
Бэри-Сент-Эдмундс,  который сейчас  пробирался сквозь толпу, чтобы король  и
его запечатлел в своей памяти.
     Высшая знать явилась с женами, детьми,  родственниками, и Стефан учтиво
улыбался Глочестеру,  брал под  руку и  отводил в  сторону Норфолка,  внимал
надменному Честеру. С Аделизой и д'Обиньи держался несколько суше  и остался
доволен тем, что Юстас ненадолго задержался возле этой пары. Уж его волчонок
найдет словцо, чтобы сбить спесь с молодоженов. Тем более, что Стефана вовсе
не  устраивала  неожиданно  начавшаяся  переписка  Аделизы  с   императрицей
Матильдой.  Во  вдовью  долю   бывшей  королевы  входили  несколько  крупных
крепостей на южном  побережье  Англии - чем  не  плацдарм для высадки  войск
противника?
     Скучнейший   Суррей   задержал   короля   нескончаемыми   жалобами   на
неблагосклонность небес, пославших ему дочь вместо ожидаемого наследника.  А
ведь он уже почти  собрался в Святую Землю, он дал обет, ему были видения...
Стефан сухо  улыбнулся, про  себя пожелав  этому  зануде  как можно  быстрее
отправиться в преисподнюю.
     Именно  в этот  момент он заметил Эдгара  Гронвудского. А рядом с ним -
женщину в серебристо-сером атласе, красиво облегавшем ее точеную  фигуру. То
есть  наоборот  - Стефан поначалу  обратил  внимание на красивую  женщину  в
завязанной  на  саксонский  манер  шали,  что  невольно  выделяло  ее  среди
нормандских дам, а  уж  потом сообразил,  что  это и есть пресловутая убийца
Бэртрады, внучка кровожадного Хэрварда и новая баронесса Гронвуда.
     Он поймал на  себе  ее  настороженный взгляд. Эта женщина понимает, что
Стефану известно, как погибла его  кузина. Но  сейчас его  занимало  другое.
Король отметил, что  Эдгар  не  зря так долго  добивался ее, ибо эта женщина
действительно хороша - какой-то воздушной, тонкой красотой. И отчего это Мод
уверяла, что Гита Гронвудская не сравнится с Бэртрадой?
     Заметив внимание короля, Эдгар взял супругу за кончики пальцев и шагнул
вперед.
     - Мой король!..
     Он  склонился в  поклоне, прижав руку к  груди. Леди Гита  опустилась в
низком реверансе - переливающиеся блики заскользили по складкам платья.
     - Рад видеть вас, господа, -  кивнул Стефан. - О вас,  миледи, я весьма
наслышан.
     Она,  похоже, встревожилась и бросила вопросительный взгляд на мужа. Но
Стефан уже произносил длиннейший комплимент, выражая надежду, что их  брак с
Эдгаром окажется удачным.
     - А как здоровье вашего сына?
     -  Благодарю, государь. Он  уже  поправился.  И хотя наш  сын рожден до
срока, небеса были благосклонны к нам, сохранив его.
     -  Надеюсь небеса и впредь  будут к вам  благосклонны,  милорд Эдгар. В
особенности, если вы и в дальнейшем останетесь нашим преданным слугой.
     Это  был  прозрачный  намек. Стефану  была необходима  поддержка  столь
богатого и могущественного подданного.
     - Надеюсь вы с супругой будете частыми  гостями при дворе,  - улыбнулся
король.
     - Это величайшая честь для нас, - поклонился Эдгар.
     -Я ведь  всегда относился  к  вам с особым  расположением.  У вас  есть
просьбы? Пользуйтесь случаем, пока ваш король в настроении.
     Они переглянулись. Эдгар едва заметно кивнул.
     - Государь, я и в самом деле хочу попросить за одного человека. Это мой
родич и друг сэра Гай де Шампер. В прежнее царствование он был изгоем, но он
замечательный воин, и если вы даруете ему прощение,  у вашего величества  не
будет более верного и искусного рыцаря.
     Эдгар  осекся,  заметив,  как  изменилось  лицо  короля,  вмиг  ставшее
холодным и замкнутым.
     - Известно ли  вам, милорд,  что  оный  сэр Гай уже  проявил себя,  как
негодный  подданный, примкнув к валлийцам  в их  разбойном рейде  на  долину
Северна?
     Эдгар сокрушенно вздохнул.
     -  Это  чистое  недоразумение, государь. Вряд ли  бы  сэр  Гай  открыто
восставал  против вас,  если бы знал о  произошедшей смене власти. Нападение
валлийцев случилось в самом начале  года, когда  на  западе  королевства еще
ничего не знали о воцарении Стефана Блуа. Примкнув к валийцам, Гай де Шампер
добивался  лишь  одного:  вернуть  свои маноры  на  англо-уэльской  границе,
которыми беззаконно завладел аббат Шрусберийский.
     -  С  каким  пылом вы просите  за  этого  преступника!  - резко перебил
король.  -  Может  быть  вы решитесь  заступаться еще и за некоего Хорсу  из
Фелинга? Как я слышал, он тоже ваш родич?
     Эдгар на мгновение растерялся.
     -  Да, мы не чужие  с Хорсой. Но то, что я изгнал  его  в мою  бытность
правителем Дэнло было справедливо и...
     -  Свидетельствует  о  вашем  легкомыслии,   -  вновь  перебил  Стефан.
Приветливости в его голосе не осталось и в помине, глаза недобро щурились. -
Разве, будучи правителем, вы не  ведали, что Хорса из Фелинга - бунтовщик? И
вместо того, чтобы упрятать негодяя в крепость, вы отпустили  его.  А он тут
же  примкнул  к  нашим  врагам шотландцам  и  отличился особой  жестокостью,
сражаясь против нас во время последней кампании.
     Эдгар молчал, сжимая пальцы жены, вздрагивавшие в  его руке. Многие уже
глядели на  них,  заметив  гнев  короля.  Только  когда  рядом  со  Стефаном
оказалась Мод и мягко взяла его под руку, король смягчился.
     -  Боюсь, что ваша просьба  в  отношении  Гая де Шампера невыполнима, -
проговорил  он уже спокойнее.  И  неожиданно  спросил: - Какое  имя вы  дали
вашему сыну?
     - Свейн.
     -  О,  старое  саксонское имя! Что ж, как и прежний государь, я намерен
быть  добрым  отцом  обоим  моим  народам. И когда ваш  маленький сакс Свейн
подрастет, думаю, ему найдется место в свите принца Юстаса.
     Произнеся это,  король оглянулся и подозвал  к себе все еще донимавшего
несчастную Аделизу сына.  Затем, рука об руку  с королевой, другой удерживая
при  себе  принца,  король Стефан двинулся  к  группе  священнослужителей  в
высоких митрах, и ему тут же поднесли списки хартии для подписи.
     Ох  уж эта  хартия!  Но сколь  приятно  было начертать:  "Stephanus Dei
Cratia Rex Аnglorum"?.
     - Уф,  - перевела  дух Гита.  -  До чего же  изменчиво  настроение  его
величества!
     - В этом весь Стефан, - ответил  ее муж. - "После того, как выскажется,
он  начинает думать.  После  того,  как  сделает, хватается  за  голову",  -
насмешливо  процитировал он и улыбнулся жене:  - В  любом случае, худшее уже
позади, и мы вполне сможем ладить с ним.
     Гита задумчиво нахмурилась.
     - Бедный Гай! Ему и впрямь суждено быть вечным изгнанником.
     - Он не пропадет, - заверил Эдгар. - Возможно, мы о нем еще услышим.  И
если он не вернет свое в Англии, то уж в Уэльсе точно не упустит.
     О Хорсе не было произнесено ни слова.
     В этот  миг раздался колокольный звон, и вся знать и духовенство  вслед
за королем двинулись к выходу. Наступало время пасхальной мессы.
     С Эдгаром и Гитой раскланивались, и они учтиво отвечали на приветствия.
     - Ты довольна, что я взял тебя ко двору? - спросил у жены Эдгар.
     - Да. Здесь интересно. Ведь я еще никогда не покидала Норфолкшир.
     Внезапно  ее рука, лежавшая на сгибе локтя мужа, дрогнула. Мимо них как
раз проходил граф Роберт Глочестер.
     - О небо! - беззвучно ахнула Гита. - У него глаза в точности, как у...
     Она не договорила - но Эдгар все понял.
     -  Ты  все  еще  не можешь забыть  последних слов Бэртрады? Не думай об
этом.  Она уже никогда не сможет вредить нам. Ты моя жена, у  нас прекрасные
дети,  а все  остальное... Думаю, правление  Стефана не причинит нам больших
неприятностей.  Ну  же,  улыбнись,  мое  Лунное  Сияние,  моя  Фея  Туманов,
прекрасная леди Гронвуда!
     Так,  сияя  улыбками, они  вышли  на  залитую  золотым солнечным светом
площадь перед Вестминстерским аббатством.
     Это произошло в светлое Пасхальное Воскресение 1136 года.




     ? Солар - светлая горница с большими окнами в замке.
     ?  Двенадцатая  ночь  -   святочный  новогодний  праздник,  знаменующий
окончание Рождественских увеселений.
     ? Камиза - нижняя туника, род нательного белья.
     ? Фибула - декоративная застежка для одежды.
     ? Крага - здесь раструб на перчатке из грубой кожи, предохраняющей руку
от запястья до локтевого сгиба.
     ?? 20 июля.
     * Зенги Кровопийца  (1084-1145)  - эмир Мосула, первый из мусульманских
правителей Ближнего Востока, объявивший джихад владычеству крестоносцев.
     * Сенешаль - должностное лицо, смотритель земельных владений сеньора.
     * Кофр - сундук с несколькими отделениями.
     *  Майорат -  принцип наследственного права, в  соответствии с  которым
имущество отца  полностью  переходит к старшему  сыну. Применялся для  того,
чтобы  избежать  дробления  крупных  владений на  все более мелкие земельные
участки
     ** Морат- хмельной напиток, приготовляемый из меда с добавлением ягод.
     * 1 августа.
     * Иоссель  -  пиво, вскипяченное с  яблоками и поджаренным хлебом. Этот
напиток до сих пор готовят в Англии.
     ? В  битве  при Бранбурне  (Х  в.)  войска  саксов  во главе  с королем
Ательстаном одержали  победу  над  объединенными силами  пиктов,  скоттов  и
викингов.
     ? Рака -ларец для хранения мощей святого.
     ? Отврати лицо Твое от грехов моих (лат.).
     ?? Часовня, находящаяся под алтарной частью храма.
     ? Кантер - легкий галоп.
     ?  Существует несколько разновидностей лошадей арабской  породы:  самой
красивой, но и наиболее мелкой  считаются лошади типа силагви; разновидность
"хадбан", при сохранении изящного экстерьера арабской породы, является самой
крупной, сильной и выносливой.
     ?? 6 часов вечера.
     ? Шесть часов пополудни.
     ?? Болт - короткая тяжелая арбалетная стрела с граненым наконечником.
     ?  Банши  -  привидение-плакальщица.  По  древнему поверью,  предвещает
чью-либо кончину душераздирающими воплями.
     ?? Да будет воля Твоя (лат.).

     ? Пресвятой Бенедикт, исповедник Господен, отче и наставник монашества,
заступник во спасении... (лат.)
     ? Барбикан - башенное укрепление у внешнего  моста, ведущего в крепость
или замок.
     ? 11 апреля.
     ? Да покоится с миром (лат.).
     ?  Скуфья -  плоская  шапочка, какую  носят  представители  духовенства
поверх тонзуры.
     ?  Эвфемизм,  означающий,  что  в  настоящее  время  у  женщины  период
месячных.
     ? Хвалины - служба в монастырях, совершаемая в три часа ночи.
     ? Ордалии - поединки или испытания, целью которых является установление
истины. Так называемый "Божий суд".
     ? Мистерия - театрализированное представление на религиозную тематику.
     ?  Роллон  Нормандский  - предводитель  викингов,  захвативший северные
земли Франции и основавший в ? в. герцогство Нормандское.
     ?  Бугурды  - рукопашные  поединки  пеших  воинов; тьосты -  состязания
всадников с копьями.
     ? Мальвазия - сладкое виноградное вино.
     ?? Бастида - отдельно стоящая сторожевая башня.
     ? День Святого Мартина - 11 ноября.
     ?? Мир вам (лат.).
     ? День Святой Хильды - 18 ноября.
     ? В руки твои, Господи, предаю дух свой (лат.).
     ? Омаж -присяга на верность сюзерену.
     ? Библейские цари.
     ? Стефан, милостью Божьей король Англии (лат.).

Популярность: 7, Last-modified: Sun, 17 Dec 2006 08:33:29 GmT