---------------------------------------------------------------
     OCR -=anonimous=-.
---------------------------------------------------------------



  Если  бы нашелся умник, способный сказать мне, за каким чертом
я  в  тот  день  поперся в Париж, я бы охотно подарил  ему  весь
второй этаж универмага "Галери Лафайетт".
  Знайте,  что для того, чтобы сунуть свой длинный нос  в  Париж
именно  в тот момент, надо было не иметь в чайнике ровным счетом
ничего.  Позвольте сказать вам сразу, широкоэкранно  и  в  цвете
оккупация в самом разгаре, и столица -- последнее место  на  этой
поганой планете, куда я мог сунуться. Только не подумайте, что у
меня есть дело в том или ином смысле Сан-Антонио парень честный.
Я  всегда  горбатился  только  на  французское  правительство  и
никогда  не  работал ни на себя, ни на другую фирму, кроме  той,
что имеет девиз "Свобода, Равенство, Братство". Когда я заметил,
что бедняжку Марианну[1] оттрахали, то попросил моих начальников
перевести меня в резерв и удалился в мой домик в Нейи. Так что я
провожу  время  за  чтением детективов и рыбной  ловлей,  а  моя
славная  Фелиси  изощряется в приготовлении жратвы.  Вот  только
детективы   попадаются  один  дурнее   другого,   а   рыба   так
перепугалась фрицев, что уже несколько месяцев не видно даже  ее
хвоста.
  В  общем,  жизнь  пошла невеселая как для рантье,  так  и  для
плетельщиков соломенных стульев. Может быть, именно с тоски я  и
поехал  в город. Взглянув в то утро в зеркало, я дружески кивнул
смотревшему   на   меня   типу,  здорово  напоминавшему   кузена
императора  Эфиопии.  Мне понадобилось не меньше  десяти  минут,
чтобы  понять,  что кузен императора -- это я сам.  У  меня  была
такая   рожа!   Вообще-то  я  довольно  красивый   парень.   Это
подтверждается   тем,   что  девушки   предпочитают   мое   фото
эйзенхауэровскому.  Но  в  то утро моя  физия  напоминала  морду
факира,  которому  шутник заменил в доске  резиновые  гвозди  на
настоящие,  взятые в скобяной лавке за углом. У меня были  глаза
ank|mncn льва и синела борода. Когда моя борода отрастает синей,
это  означает,  что у меня неполадки с карбюратором:  или  из-за
того,  что  я  влюблен,  или потому,  что  моя  печенка  требует
независимости.
  Тогда  я  побрил кузена эфиопского императора и решил  сводить
его на прогулку.
  Улицы  унылы,  как  романы Пьера Лоти. Таблички  с  готическим
шрифтом  вгоняют  меня  в черную тоску.  В  этом  октябре  Париж
зеленее  сосновой  рощи.  Только  сосны  здесь  обуты  в  громко
стукающие по мостовым сапоги... Я мечтаю об уголке, где люди ходят
босыми.  Это,  наверное, так успокаивает!  Ностальгия  пробивает
дыру  в  моем  желудке, а дыры существуют  для  того,  чтобы  их
заполнять (исключая те, что в швейцарском сыре). Я говорю  себе,
что  моя быстро зарубцуется от рюмочки коньяку, который  я  могу
принять в известном мне местечке, где подают отличные напитки  в
больших  стаканах. Вот только местечко это находится  у  площади
Республики, и добираться до него надо на метро. В этот час в его
переходах нет почти никого. Я иду по станции "Ар э Метье"  рядом
с типом, спешащим, кажется, не больше моего. В тот момент, когда
мы  выходим  на платформу, подъезжает поезд. Мы  --  тип  и  я  --
заходим в один вагон. Кажется, мы сегодня единственные пассажиры
метрополитена.
  Поезд трогается, проезжает метров двести и останавливается.
  -- Ну вот! -- ворчит мой попутчик. -- Опять воздушная тревога.
  Я  начинаю метать громы и молнии. Надо же так влипнуть:  сесть
в  метро,  чтобы поехать закинуть "лекарство" в свою фабрику  по
перевариванию  пищи, а вместо этого проторчать  час  или  два  в
подземной конуре тет-а-тет с совершенно незнакомым типом.
  Я  смотрю  на него: это высокий мужчина, одетый в темное.  Его
можно   принять  за  профессора  философии.  Волосы   незнакомца
подстрижены  бобриком, что еще больше увеличивает  его  рост,  а
утиные  глаза  похожи на ботиночные пуговицы.  Кисти  руку  него
длинные. Лицо просто дышит интеллектом.
  --  Как вы думаете, можно курить во время тревоги? -- спрашивает
он.
  Я  отвечаю,  что  мне плевать на правила так же,  как  на  мой
первый  слюнявчик,  и,  чтобы доказать это,  достаю  из  кармана
сигарету.  Он  делает то же самое. И вот мы сидим один  напротив
другого с "Голуазом" в зубах и роемся в своих карманах в поисках
огня.  Первым  зажигалку нахожу я и, прикурив, придвигаю  огонек
соседу.  Он  тянет вперед свою голову и вдыхает. В  этот  момент
наши  взгляды  встречаются,  и  я испытываю  странное  ощущение,
природу  которого  понять  пока затрудняюсь.  Кажется...  Да,  мне
кажется, что глаза длинного что-то говорят. Я их знаю --  не  его
глаза, а те предупреждения, что они мне посылают.
  Сигарета типа загорается.
  -- Спасибо, -- говорит он и распрямляется.
  И  вдруг я понимаю, что было в его взгляде. Но уже поздно. Эта
падла начинает садить в меня из револьвера, даже не удосужившись
вынуть пушку из кармана своего пальто. Я получаю маслины прямо в
пузо.   Такое  ощущение,  что  мое  брюхо  взрывается.  У   меня
перехватывает дыхание, глаза застилает красный туман. Последнее,
что я вижу, это разорванный пулями карман типа.
  Я выдыхаю:
  -- Ты за это дорого заплатишь, сволочь!
  Туман  сгущается.  Мои кишки загораются. Я начинаю  стонать  и
чувствую,  что на этот раз уж точно отвалю в место, где  порхают
крылатые ребятишки.
  Однажды  я ехал через Мон-Сепи. Вот это туннель. Всем туннелям
туннель.  Если в качестве попутчицы вы имеете красивую  куколку,
b{  можете спокойно рассказывать ей, что говорил Адам Еве в  тот
день,  когда они играли в папу-маму. Но если вы один  --  пардон:
вам  остается  только закрыть моргалы и задать храпака.  В  этом
чертовом  туннеле собралась вся чернота того уголка  Альп.  Тьма
непроглядная!
  Постепенно начинает светлеть.
  Я открываю глаза и изрекаю:
  -- Мы выехали из туннеля.
  Моргаю.  Солнце проникает во все мое тело. Чувствую  на  щеках
что-то теплое, нежное и ласкающее. Мне требуется чертовски много
времени, чтобы понять, что это дыхание Фелиси. Мои мысли тут  же
встают в ряд, как послушные девочки.
  -- Ну что, я выкарабкаюсь?
  --  Да,  малыш,  --  шепчет Фелиси. Могу  вам  сказать,  что  от
облегчения я выдыхаю столько воздуха, что его бы хватило,  чтобы
надуть  дирижабль. Но тут в моих кишках загорается жуткая  боль.
Сразу  же подходит очень хорошенькая малышка со шприцем в  руке,
снимает  с  меня одеяло и втыкает мне в задницу иглу. Эффект  не
заставляет себя ждать: боль исчезает, и я чувствую себя веселым.
  --  Слушай, ма, -- говорю я Фелиси, -- ты, наверное, думаешь, что
я  влез в какую-нибудь политическую историю... Это не так, честное
слово,  и  я  не  знаю,  почему тот парень нашпиговал  мое  пузо
свинцом.
  Фелиси вытирает с моего лба пот и говорит:
  -- Не волнуйся.
  Но  она быстро понимает, что ее совет производит на меня такое
же  впечатление,  как  стихи на корову. Она  меня  знает,  и  ей
известно,  что  я  не  могу не психовать,  когда  меня  пытается
кокнуть первый встречный...
  --  Что  ты  хотел сказать этой странной фразой: "Я  понял  его
глаза"? -- спрашивает она. -- Ты повторял ее несколько дней...
  Я подскакиваю:
  -- Несколько дней! Так сколько же я тут провалялся?
  -- Три недели.
  Я не верю своим ушам.
  --  Это правда, -- шепчет Фелиси. -- Ах, мой бедный малыш, я  так
перепугалась...
  Я раздумываю над вопросом, который она мне задала.
  --  "Я понял его глаза" означает, что, прежде чем тот тип начал
стрелять, я заметил в его взгляде огонек, который горит в глазах
тех,  кто  собирается прикончить себе подобного. Я не  могу  это
объяснить, но ошибиться невозможно...
  Закончив   говорить,  я  улавливаю  легкий  шорох  в   глубине
комнаты.  Немного поворачиваюсь и замечаю моего коллегу  Берлие,
разговаривающего с толстым коротышкой в белом халате.
  Мой приятель подходит ко мне.
  -- Ну что, теперь ты работаешь мишенью?
  У  него  торжественный вид. Лысый череп тихо поблескивает  при
свете  ламп, большой нос шевелится, в синих глазах, спокойных  и
наблюдательных, горит огонек любопытства. Он явно  не  понимает,
как это Сан-А, ас из асов, мог так подставиться.
  --  Слушай,  --  шепчу я, -- у меня на пузе должна быть  отличная
"молния", так что извини, но смеяться мне больно..
  Его аристократическое лицо оживляется.
  --  Так  что  же  с  тобой произошло? Признаюсь,  я  ничего  не
понимаю.  После  воздушного налета тебя нашли  в  вагоне  метро,
плавающим в собственной крови, как выражаются газетчики.  Прости
мое   любопытство,  но  я  бы  хотел  знать,  как  ты  дал  себя
подстрелить.
  Я быстро выкладываю свою историю.
  Берлие отводит глаза.
  -- У тебя есть соображения о том, почему это случилось?
  Понимаю, к чему он клонит.
  --  Никаких. С самого начала оккупации я сижу тихо. Если бы  ты
мог меня просветить, то доставил бы мне большое удовольствие.
  Он наклоняется ко мне.
  -- Не мели чушь. Ты состоишь в подпольной группе?
  Тут я начинаю злиться.
  --  Ты  совсем чокнутый! Я же тебе говорю, что сидел тихо,  как
новорожденный.  Спроси Фелиси... Я не выхожу  из  дома.  Мне  даже
кажется,  что  в моих мозгах начали расти грибы. Слушай,  ты  же
знаешь, что от такого старого друга, как ты, я бы не стал ничего
скрывать!  Эта  стрельба  в  метро  оставляет  меня   в   полном
недоумении.
  На этот раз Берлие, похоже, поверил.
  -- Ничего не понимаю, -- говорит он.
  В  этот  момент меня охватывает слабость. Ко мне  приближается
медсестра.
  --  Его  лучше  оставить в покое, -- говорит она. --  На  сегодня
хватит.
  Она  наклоняется надо мной, и это позволяет мне  увидеть,  что
груди  у  нее -- просто пальчики оближешь. Она дает мне  понюхать
какую-то гадость, и я сразу же чувствую себя лучше.
  --  Слушай,  Поль,  -- говорю я коллеге, -- как  только  я  смогу
держаться  в  вертикальном положении, моей первой заботой  будет
найти  мужика,  принявшего мой пупок за "десятку" своей  мишени.
Хочу тебе сказать сразу, что, когда я его найду, -- изрешечу, как
дуршлаг.
  Пока  Берлие чешет затылок, я любуюсь своей сиделкой.  Я  пока
еще  не  знаю, в какой больнице нахожусь, но могу вас уверить  --
дело  здесь поставлено отлично. Если эта девчоночка не  является
сестрой-близнецом Мисс Европы, то тогда она уж  точно  --  модель
Жана-Габриеля  Домерга.  Люблю  платиновых  блондинок  с  такими
формами и с такими белыми зубами. В голом виде она должна  очень
радовать глаз...
  Что  особо приятно -- у этой киски совсем не строгий  вид.  Она
охотно  смотрит  на  меня и улыбается с выражением,  которое  не
нуждается в комментариях.
  --  Послушай,  -- спрашивает вдруг мой коллега, -- может,  кто-то
хочет тебе отомстить?
  Он, очевидно, шутит.
  --  Если бы до войны, -- отвечаю я, -- мне предложили пересчитать
всех  парней,  готовых  молить бога о том,  чтобы  я  попал  под
паровоз,  пришлось  бы  давать мне  в  помощь  профессионального
счетовода,  но  я  тебе  клянусь,  что  за  последние  годы  все
переменилось. Я потерял все контакты с уголовным миром.
  -- Тогда, возможно, произошло совпадение.
  -- Не очень убедительное объяснение.
  -- Ты можешь предложить что-то получше?
  -- Ну...
  Он пожимает плечами.
  -- Тогда...
  Я уж не знаю, что подумать.
  --  Во всяком случае, -- говорит он, -- есть очень простой способ
восстановить  контакт  с тем, кто в тебя  стрелял.  Мы  попросим
одного  нашего  приятеля из прессы напечатать твое  фото  в  его
газетенке,  приплюсовав  к нему сообщение,  что  на  доблестного
комиссара  Сан-Антонио было совершено покушение,  но  он  выжил.
Если того типа заинтересует факт, что он тебя не добил...
  Фелиси вскрикивает.
  --  Ну  да,  -- возражает она, -- и он поспешит выпустить  ему  в
живот остаток обоймы!
  Берлие жестом успокаивает ее.
  --   Он  только  попытается  это  сделать,  но  предупрежденный
человек стоит двух.
  --  Да,  --  говорю  я, -- но покойник, даже предупрежденный,  не
стоит и использованного билета третьего класса.
  Берлие пожимает плечами.
  --  Даю  тебе бесплатный совет, -- заявляет он. -- Ты же  знаешь,
что тип с волосами бобриком все равно будет интересоваться твоим
здоровьем.  Ты можешь поберечь свои кости и уехать отсюда  прямо
сейчас...
  Он протягивает мне руку и подмигивает.
  -- Поправляйся быстрее!
  -- О'кей!
  Фелиси меня целует, и они оба выходят из палаты.
  Я остаюсь наедине с моей нежной сиделкой.
  -- Не двигайтесь! -- шепчет она.
  Тут  я ей убедительно объясняю, что, когда вижу такую куколку,
как  она,  у меня начинается щекотка в спинном мозге.  Поскольку
девчушку   удивляет  то,  что  вчерашний  кандидат  в   мертвецы
разговаривает таким языком, я считаю своим долгом  пополнить  ее
образование, открыв, что парни вроде меня могут иметь брюхо, под
завязку набитое свинцом, но если у них осталось хоть три  грамма
мозгов, они продолжают любоваться формами красивой девушки.
  Она  становится более красной, чем рак, обучающийся плавать  в
кипятке. Сестричка явно неравнодушна к комплиментам, а  я  люблю
девушек, неравнодушных к тому, что я им рассказываю. Зато девок,
принимающих свою задницу за Пантеон, я просто на дух не выношу!
  -- Сколько веков мне тут лежать? -- спрашиваю я.
  -- Врач считает, что не меньше месяца. Я сдерживаю гримасу.
  --  Тогда,  -- говорю, -- у нас будет время побеседовать.  Вы  не
считаете, что мне было бы полезно узнать ваше заглавие?
  -- Мое что?..
  -- Ваше имя.
  Она искренне смеется.
  --  Меня зовут Жизель. Я несколько раз повторяю: "Жизель". Меня
наполняет  радостное  ощущение. Однажды ночью  я  встану,  чтобы
скушать эту малышку...



  За  три  дня до Рождества я сижу в "Мерри-баре", что на  улице
Колизе. У меня ватные костыли, а щеки цветом напоминают страницы
старой   книги,  и  тем  не  менее  я  чувствую  себя  в  ударе.
Выздоровление  заканчивается.  Неделю  назад  меня  выписали  из
больницы, и я начинаю потихоньку ковылять. За время, проведенное
параллельно  потолку, я спокойно обдумал ситуацию.  Когда  долго
лежишь,  становишься философом. Жизнь предстает  перед  тобой  в
природном   величии,  и  ты  начинаешь  понимать,   что   нашими
действиями руководит рок. Мы всего лишь мелкие воришки, мотающие
свой  срок  в  этой  жизни. Посмотрите на Сан-Антонио  с  самого
начала  оккупации он сидел тихонько, не желая продолжать участие
в  игре,  но  рок -- тот еще сукин сын -- нашел его посреди  жизни
рантье.  От  судьбы, ребята, не уйдешь. Сходите  за  молотком  и
хорошенько вбейте себе в голову эту истину...
  Моя  работа  --  раздача билетов в Сантэ[2] и в  рай.  Я  хотел
выйти  из  игры,  а  получилось так, что  я  чуть  было  сам  не
отправился на небеса, где самая красивая девушка была бы мне  не
более полезна, чем гидравлический насос. Из всего этого следует,
wrn  самое  лучшее, что я могу сделать, -- это запрятать  тапочки
подальше и вернуться в драку. Для начала я должен уладить старые
счеты с типом, подстриженным бобриком. Каким бы хитрым этот  тип
ни  был,  от  меня  он не уйдет. Я обещаю себе,  что  при  нашей
встрече  засажу  ему  в  пузо столько кусочков  свинца,  сколько
понадобится  для того, чтобы он уже никогда больше не  встал  на
ноги. С этого момента я всего себя посвящаю его поискам.
  Я  думаю как раз об этом, когда в бар входит Жизель. Увидев ее
в  прикиде  как  у  принцессы,  я  вздрогнул.  До  сих  пор  она
представала  передо  мной  только в  белом  халате.  Сегодняшний
туалет  идет  ей,  как фата. Она подкрасилась и выглядит  просто
потрясно.
  --  Ну,  --  спрашивает она, протягивая мне  руку,  --  как  себя
чувствует мой больной?
  --  Не  так уж плохо. С вашей стороны было очень любезно прийти
на это свидание.
  Она не отвечает и садится рядом со мной.
  -- Живот зажил?
  Я беру ее за руку.
  --  О  моей  географии не беспокойтесь. У меня  это  не  первая
передряга.  Видели  бы вы меня голым! Мое тело  не  отличишь  от
района, подвергшегося бомбардировке.
  Жизель  смеется и заказывает чинзано-джин. Я смотрю,  как  она
потягивает  вино. Это зрелище мне нравится. Она  напоминает  мне
маленькую кошечку.
  Неожиданно я спрашиваю:
  --  Ну  что,  пойдем чего-нибудь порубать? Мне шепнули  адресок
одного  ресторанчика,  где можно съесть эскалоп  в  сухарях,  не
рискуя вечной каторгой.
  -- Вы считаете разумным начинать ночную жизнь?
  --   Милая   моя,  разум  и  я  давно  разошлись   по   причине
несовместимости характеров.
  Я расплачиваюсь за выпитое, и мы выходим.
  Ночь  холодна  и  темна. Мы направляемся к  Елисейским  Полям,
чтобы  сесть  в  метро. К счастью, я замечаю свободный  фиакр  и
вталкиваю в него мою спутницу.
  -- Это похищение! -- восклицает она.
  --  Совершенно верно, -- соглашаюсь я -- Мой отец всегда говорил,
что  прогулка  на  фиакре  сногсшибательная  вещь,  если  хочешь
заключить  красивую девушку в свои объятия, чтобы рассказать  ей
сказку.
  --  Вы  собираетесь рассказывать мне сказки? А  я  думала,  что
ваша специализация -- шпионский и гангстерский романы...
  --  Совершенно верно, -- отвечаю я, -- но рядом с такой девушкой,
как  вы,  забываешь об автомате и в голову лезут мысли только  о
лунном свете.
  Я  беру  ручку  Жизель  и  подношу к губам.  Красавица  ее  не
вырывает.  Даже  если  вы  тупы как  пробка,  все  равно  должны
понимать,  что  при  подобных  обстоятельствах  парень,  знающий
женщин, должен развивать достигнутое преимущество. Что я и спешу
сделать.  Этот фиакр просто спортивные сани и постоянно  бросает
нас  одного  на другого. Воспользовавшись очередной рытвиной,  я
целую Жизель.
  -- Вы слишком торопитесь, -- шепчет она.
  -- Жизнь так коротка!
  -- В общем, вы ловкач.
  --  Зачем  вам  анализировать, кто  я?  Есть  старая  латинская
пословица: "Пользуйся моментом". Я не могу вам процитировать  ее
по латыни, потому что не очень способен к иностранным языкам, но
уверен,  что  парень,  давший  этот  совет,  отлично  знал,  что
cnbnphk.
  Жизель  прижимается  к моей груди и подставляет  губы.  Можете
мне  поверить,  я  использую их по прямому назначению.  Как  она
целуется! Не знаю, преподают ли это в школе медсестер,  но  если
их  не  учат  любви, как, в американских университетах,  Жизель,
должно быть, училась этому заочно.
  Когда она отодвигается от меня, я задыхаюсь.
  --  Сан-Антонио,  --  шепчет  она дрожащим,  как  у  продрогшего
столетнего  старика, голосом, -- Сан-Антонио, вы сводите  меня  с
ума.
  Я  делаю  глубокий  вдох, как ныряльщик  перед  погружением  в
воду,  и  запечатлеваю на ее губах второй,  еще  более  затяжной
поцелуй. Такие упражнения великолепно развивают дыхание.
  Через  некоторое  время я замечаю, что наша  карета  стоит,  а
кучер смотрит на нас через окно в дверце и скалится, как параша.
  -- Эй, -- говорю я ему, -- тебе тут что, кино?
  -- Почти, -- отвечает он.
  Поскольку   я  не  люблю  таких  извращенцев,  то  выхожу   из
коробчонки и хватаю его за грудки.
  --  Эй, хозяин! -- кричит он. -- Не шути так. В конце концов,  вы
в  моей  коляске, и я имею полное право посмотреть,  что  в  ней
происходит.
  Малышка  делает  мне  знак замять дело, и я  расплачиваюсь  за
проезд.  Тип  влез на козлы, но, прежде чем он успевает  сказать
"но",  его скамейка срывается с места тройным галопом, как будто
решила  выиграть  чемпионат мира. Извозчик вцепляется  в  вожжи,
пытаясь  ее  задержать, но кляча несется с такой скоростью,  что
нужен гоночный автомобиль, чтобы догнать ее.
  -- Что с ней случилось?
  --  Не знаю, -- говорю я и делаю вид, что размышляю, прежде  чем
добавить  с фальшиво-невинным видом: -- Разве что это из-за  моей
сигареты, которую я незаметно сунул ей под хвост...
  Жизель  громко  смеется.  Вдруг она  останавливается  и  снова
подставляет мне свои губы. Если она будет продолжать  в  том  же
темпе,  через  неделю я смогу просидеть без воздуха  целый  час...
Однако я пользуюсь ее предложением. Как сказал не помню кто: "Не
упускай случая поцеловать красавицу".
  Мы  входим в ресторан. Представьте себе зал благотворительного
общества с гирляндами и лампочками. За центральным столом  сидят
новобрачные: он во фраке, она в белом платье.
  --  Нам  повезло! -- радостно восклицает Жизель. -- Мы попали  на
свадьбу.
  Но я тут же просвещаю ее:
  -- Эта свадьба -- туфта.
  -- Что?
  --  Я говорю, что это не настоящая свадьба. Парочка, одетая  а-
ля  "возьми  меня  целиком",  -- оплачиваемые  артисты  Эта  идея
позволяет  владельцу ресторана дурачить налоговую  службу.  Если
легавые  явятся  к нему и станут заглядывать в кастрюли,  он  им
скажет,  что справляет свадьбу племянницы, поставит им бокальчик
шампанского,   даст   небольшой   презент   и   парни   отвалят,
предварительно поздравив новобрачных. Ничего не скажешь,  хитрая
задумка...
  Жизель  не  может опомниться. Бедняжка не очень осведомлена  о
тайнах черного рынка.
  Мы садимся в уголке и заказываем плотный ужин.
  Невеждам,  рассказывающим,  будто  влюбленные  сыты   любовью,
следовало  бы  подлечиться в дурдоме. Могу  вас  уверить  --  они
совершенно  чокнутые.  Лично у меня  ничто  не  вызывает  такого
отличного  аппетита, как любовь: влюбленный, я мечтаю о  жареном
v{okemje  и  шашлыке из почек в мадере гораздо чаще,  чем  в  те
периоды, когда я свободен в своих чувствах. Все типы, что играют
в  бестелесную  любовь,  -- придурки, считающие  себя  обязанными
морочить головы своим телкам и принимать позы поэта в экстазе. А
стоит  только им расстаться со своими избранницами, как они  тут
же  бегут  в  первую  же  тошниловку и набираются  солянкой  под
завязку! Лицемеры!
  Я  делюсь  с  Жизель своей точкой зрения, и она заявляет,  что
согласна  со мной. Девушки всегда с вами согласны, когда  вы  им
что-то предлагаете.
  Гарсон  приносит  заказ. Все идет хорошо; с хорошим  ужином  и
каламбурами   часто  достигаешь  своих  целей.   Мои,   как   вы
догадываетесь,  заключаются  в том, чтобы  убедить  медсестренку
прогуляться  со мной до уютного места, где я смогу  в  спокойной
обстановке  рассказать ей о том, что проделал с Хименой  Родриго
после того, как кокнул ее предка.
  Мои  дела  идут как нельзя лучше. Жизель смотрит на  меня  все
более  нежно.  Я  знаю одного парня, которому в самое  ближайшее
время будет не до скуки...
  Эта  малышка  мне  нравится. Если бы я был, как  все,  то  без
колебаний  оделся бы под клоуна за главным столом и повел  ее  к
мэру.  Только  по-настоящему. После свадьбы мы бы открыли  кафе.
Жизель бросила бы работу в больнице, сидела б за кассой и вязала
километры носков. А я наливал бы выпивку и резался с клиентами в
белот[3].  Это  могло  бы быть мечтой многих...  Вот  только  Сан-
Антонио создан для совсем другой жизни. Опять вопрос о судьбе  и
предназначении  каждого. Я машинально  подношу  руку  к  заднему
карману, проверяя, там ли моя пушка. После выписки из больницы я
с  ней  больше  не расстаюсь. Она там. Я ласково  поглаживаю  ее
морду. Она славная зверюшка. Я ее очень люблю, и мы с ней добрые
друзья.
  За  десертом появляется мужик, прикинутый, как деревенщина,  и
спрашивает,  не  желают  ли  гости жениха  и  невесты  послушать
немного музыки. Разумеется, гости орут, что желают.
  Тогда  мужик  делает знак своему приятелю  и  оба  влезают  на
стол:  первый  с  аккордеоном, второй с саксофоном,  и  начинают
играть "Турецкий марш".
  У  них  неплохо  получается. Сотрапезники аплодируют...  В  этот
момент   аккордеонист  говорит,  что,  если  почтенное  собрание
позволит,  его  друг  сыграет вещь своего  сочинения.  Почтенное
собрание  готово позволить все, что угодно. Саксофонист начинает
свое   произведение,  напоминающее  арабскую  музыку.  Медленная
монотонная   мелодия  обрывается  и  уступает  место   какому-то
бормотанию.  Я  внимательно слушаю, стараясь найти  хоть  что-то
напоминающее связную мелодическую линию.
  --  Это  бледная имитация новоорлеанского джаза, --  шепчет  мне
Жизель.
  Я  делаю  ей знак замолчать, быстро достаю из кармана карандаш
и  принимаюсь делать заметки на скатерти. Ошибки быть не  может:
этот  хренов  саксофонист  и  не  думал  подражать  американским
неграм.  Я  вам скажу, что он делает: передает сигналы морзянки.
Поскольку  я  знаю ее досконально, то записываю передачу  точно.
Согласитесь, -- придумано хитро!
  Моя  спутница,  ничего не понимая, смотрит, как  я  вычерчиваю
тире  и  точки. Она собирается задать мне вопрос, но я делаю  ей
знак закрыть рот на задвижку.
  Наконец  музыкант-радист заканчивает свою композицию и  вместе
с  напарником  затягивает "Улицу нашей любви". Я заказываю  вино
для  Жизель и двойной коньяк для любимого сына Фелиси. Потягивая
его,  я  перевожу сообщение на нормальный язык. Это занимает  не
lmncn  времени и дает следующее: "Сегодня вечером, улица  Жубер,
дом 14, 4 этаж, дверь слева".
  --  Объясните  мне все-таки, -- говорит Жизель, --  что  все  это
значит.
  Чтобы  удовлетворить  ее  любопытство,  я  рассказывают  своем
открытии. Сестричка сидит остолбенев.
  --  Ничего себе! -- наконец восклицает она. -- Вы раскрыли это  в
одиночку?
  Я  не  отвечаю и рассматриваю ужинающих, одновременно  задавая
самому  себе вопрос: к кому из них обращался саксофонист. Понять
это  невозможно. У всех раскрасневшиеся физиономии, все выглядят
любителями  хорошо  пожить,  озабоченными  только  тем,  как  бы
поскорее попробовать форель с жареным луком.
  --  Вы думаете, что это трюк группы Сопротивления? -- спрашивает
девушка.
  -- По-моему, похоже на то.
  --  А  как  вы  считаете, почему саксофонист посылал  сообщение
азбукой морзе, вместо того чтобы незаметно передать записку?
  -- Возможно, он не знает, кому адресовано его сообщение.
  Малышка  в  сильном  возбуждении. Для нее  это  самое  большое
приключение в жизни... Она бы не поменяла свое теперешнее место на
работу  поставщицы стульев в церковь Сент-Огюстен. Меня  же  эта
история нервирует. Как голодная собака нюхом чует фазанью ножку,
я  чую здесь какую-то авантюру. Мое бездействие в последние годы
меня раздражает. Я ощущаю щекотку под черепком и в ладонях.
  -- Что вы собираетесь делать?
  Ее вопрос только усиливает мою нервозность.
  --  А  что, по-вашему, я должен делать? -- спрашиваю я с  легким
раздражением.   --   Бежать  в  гестапо  докладывать,   что   тут
затевается? Я не стукач, а тем более не предатель...
  Мой резкий выпад расстроил ее.
  --   Ну,   моя  маленькая  Жизель,  простите  меня.  Вы  должны
понимать,  что  ситуация  очень  деликатная  Конечно,  если   бы
подобный  случай  произошел до войны, я бы поднял  на  ноги  все
службы,  потому  что  тогда ошибиться было невозможно:  подобный
прием  может использовать только тайная организация. Гарантирую,
я  бы  вывел это на чистую воду... Но, милая моя девочка,  времена
переменились:  идет война, и тайную борьбу ведут многие  хорошие
парни...
  Она  вздыхает,  от  чего  ее  блузка  сильно  натягивается.  Я
пользуюсь  случаем,  чтобы  рассмотреть  ее  груди,  и  как   по
волшебству мои мысли принимают другое направление.
  -- Может, уйдем, Жизель?
  -- Как хотите...
  Мы  выходим на улицу Аркад. Становится все чернее и  холоднее,
на что зимняя ночь имеет полное право. Мы идем под ручку, следуя
за белыми облаками нашего дыхания.
  -- Куда вы меня ведете?
  --  Вам  не кажется, что нам будет гораздо лучше в каком-нибудь
уютном уголке? -- Я рискую на полную катушку: -- Мы могли бы пойти
к  одному моему приятелю, который держит поблизости гостиницу, и
там спокойно побеседовать.
  --   Какой   ужас!  --  вскрикивает  она.  --  Полиция  постоянно
устраивает  там облавы... Нет, лучше пойдем ко мне. У  меня  очень
милая квартира. -- Она смеется и добавляет: -- У меня тепло и есть
что выпить...
  Я  беру  ее  за запястье и заявляю, что она может  вести  меня
куда угодно.
  Ее  квартирушка  находится  на улице  Лаборд.  Как  и  сказала
Жизель  --  это просто игрушка. Представьте себе прямоугольник  с
narmsr{lh  кретоном стенами, с современной мебелью  из  светлого
дерева,  с  книгами и безупречно белым, как невинность  девочки,
радиоприемником.   Электронагреватель  распространяет   приятное
тепло.
  Жизель   берет  у  меня  пальто  и  указывает  на   диван.   Я
устраиваюсь  так,  словно  должен  дождаться  на  нем  окончания
военных  действий.  Включаю радио. В  комнату  входит  медленная
музыка. Я довольно улыбаюсь.
  -- Коньяк или шампанское?
  -- Ваши губы!
  Возможно,  это не шедевр оригинальности, но моей  медсестричке
доставляет удовольствие. Она садится на диван рядом со мной.
  Если  позволите, здесь я задерну штору. Во-первых, потому  что
то,  что будет происходить после этого момента, вас не касается;
во-вторых,  потому что если бы я все же рассказал  вам  о  наших
подвигах,  вы бы отложили эту книгу и пошли спросить свою  жену,
не  хочет  ли  она  сыграть  партийку в  ты-меня-хочешь-ты-меня-
имеешь.  Единственное,  что я могу,  вам  сообщить,  не  нарушая
приличествующей  джентльмену  сдержанности:  у  моей   маленькой
Жизель на высоте не только глазки и сисечки. О-ля-ля, дамы! Если
бы  вы видели ее попку, то лет шесть просили бы милостыню,  лишь
бы получить такую же. От нее просто глаз не отвести.
  Как   медсестра  она  неплоха,  но  как  любовница  --   просто
фейерверк. Я нисколько не жалею, что воспользовался ее  услугами
как в том, так и в другом плане.
  Когда   я   заливаю  в  желудок  стаканчик  коньячку   --   уже
одиннадцатый  час вечера. Радио продолжает играть,  но  на  него
никто не обращает внимания. На этом звуковом фоне можно говорить
проникновенные  вещи,  не боясь пауз. Но музыка  заканчивается/и
диктор сообщает, что пришло время сводки новостей.
  --  Закрой  ему  пасть!  -- просит Жизель. --  Ненавижу  новости,
которые читают по этому поганому радио.
  Я  тяну  руку,  чтобы выполнить ее просьбу, и -- увы!  --  делаю
неловкое движение и опрокидываю на свои брюки стакан вина
  -- Безрукий!
  --  Ничего  страшного,  -- говорит моя цыпочка.  --  Я  смою  это
холодной водой.
  Жизель идет на кухню и возвращается с мокрым полотенцем.  Пока
она   возится  на  столе  с  моими  штанами,  диктор  заливается
соловьем.   Он   рассказывает,  что  люфтваффе   посбивало   все
английские самолеты, а америкашек вышвырнули из Северной  Африки
за меньшее время, чем нужно, чтобы сварить яйцо всмятку. Все это
обычная  брехня, которую слышишь и читаешь каждый день.  На  нее
никто  не обращает внимания. Но вот, выложив набор туфты, парень
делает небольшую паузу.
  "Последние   новости,  --  объявляет  он.  --  Нам  только   что
сообщили, что полицейский патруль обнаружил на улице Жубер  труп
знаменитого комиссара Сан-Антонио. Офицер полиции был  буквально
изрешечен  пулями,  две из которых попали ему  прямо  в  сердце.
Имеются  предположения,  что  это месть.  Напоминаем,  что  Сан-
Антонио    прославился    до   войны   своими    исключительными
способностями в деле сыска".
  Не  знаю,  бывало  ли  с  вами такое, но  могу  заверить,  что
посмертные  похвалы по вашему адресу вызывают странные  чувства,
особенно  когда  вы находитесь в обществе киски, которой  только
что доказали, что очень даже живы.
  Жизель  смотрит  на  меня  глазами, какие  были,  наверное,  у
Гамлета, когда он пялился на привидение своего папаши.
  -- Тони! -- кричит она. -- Тони, дорогой, что это значит?
  Я встаю.
  -- У тебя есть телефон?
  Она  ведет  меня  к  стоящему  в спальне  аппарату.  Я  быстро
набираю  свой домашний номер, чтобы успокоить Фелиси на  случай,
если она слушала радио Сделав это, я хватаю пальто.
  -- Ты куда? -- спрашивает Жизель.
  -- Посмотреть на "свой" труп.
  -- Ой, возьми меня с собой!
  Я  стою в нерешительности, поскольку не очень люблю таскать за
собой красоток, когда бросаюсь в дело, где идет свинцовый дождь.
Но   за  короткое  время  бедная  девочка  стала  свидетельницей
стольких   странных  вещей,  что  если  я  откажу  ей   в   этом
удовольствии, завтра консьержка найдет ее умершей от любопытства
  -- Одевайся.
  Она  не заставляет повторять дважды. Обычно женщины тратят  на
одевание  от  двух часов до трех месяцев, но эта  управляется  с
такой  быстротой,  что мне кажется, будто я  смотрю  мультфильм.
Десять минут спустя мы уже бежим в комиссариат на улице Тебу. По
причине  позднего  времени  комиссар отсутствует,  но  есть  его
заместитель  Вилан, которого я прекрасно знаю. Увидев  меня,  он
выкатывает  шары  и  становится зеленым, как лужайка  весной.  Я
вижу, как дрожат на столе его руки.
  --  Привет,  Вилан.  Вам  что,  нездоровится?  --  спрашиваю  я,
смеясь.
  -- Но это... не может быть! -- задыхается он.
  -- Нет ничего невозможного. Я пришел опознать свой труп.
  Вилан никак не придет в себя
  --  Это  самое  удивительное сходство, с которым  я  когда-либо
сталкивался,  --  бормочет он наконец. -- Я  сам  проводил  первый
осмотр  на  улице Жубер Не очень красивое зрелище. Я думал,  это
вы... Я был так в этом уверен, что передал сведения прессе.
  Я предлагаю Жизель стул, а сам сажусь на угол стола.
  --  Придите  в  себя, старина. Вы же видите,  что  я  в  полном
здравии, как говорит академик из "Зеленого фрака". Вы слышали  о
"несчастном случае", произошедшем со мной два месяца назад?
  Вилан утвердительно кивает.
  --  Конечно.  Потому-то  я  и  не  сомневался,  опознавая  вас.
Прецедент уже был.
  -- Согласен, вы столкнулись с темным случаем, но для
  меня  он  светлеет,  как северное утро. У  меня  был  двойник.
Одного  из  нас  кто-то хотел убить. Один раз он ошибся.  Вопрос
только  в том, когда именно: тогда, когда стрелял в меня  или  в
тот  момент, когда саданул в похожего на меня парня?  Я  склонен
думать,  что убийца обмишурился, паля именно в меня.  А  теперь,
будьте любезны, расскажите мне, как все было.
  Вилан начинает свою повесть.
  Около  Девяти вечера ему по телефону сообщили, что совершавший
объезд  участка  велопатруль на улице Жубер  нашел  жмурика.  Он
отправился на место происшествия...
  Я его перебиваю:
  -- Жмурик лежал случайно не перед четырнадцатым домом?
  Вилан  смотрит  на меня так, будто я превратился  в  сиамского
кота.
  -- Откуда вы знаете, шеф?
  --  От  моего пальца. У него нет от меня секретов. Продолжайте,
дружище.
  Бросаю  взгляд на Жизель. Красавица в восторге.  Она  считала,
что такие приключения бывают только в книжках.
  --  Консьержка дома показала, что убитого звали Луи Дюран и жил
он...
  -- На четвертом этаже, дверь слева, -- шепчет Жизель.
  Я  разражаюсь  хохотом. Она поняла, что к чему. Вилан  ее  как
будто  только  что  увидел и гипнотизирует своими  вытаращенными
зенками  точь-в-точь  так, как только что  гипнотизировал  меня.
Когда  по  возвращении домой он расскажет обо всем  произошедшем
жене,  та выплеснет ему в морду ведро холодной воды, потому  что
решит, что муженек надрался.
  --  Ну,  дорогая, -- подмигнув, говорю я куколке,  --  дай  месье
сказать.
  Вилан пожимает плечами.
  --  Чего  говорить,  -- ворчит он, -- если вы  все  знаете  лучше
меня?
  Мне  не  очень  нравится,  когда младший  по  званию  начинает
разговаривать таким тоном.
  -- Мы остановились на консьержке, -- сухо напоминаю я.
  Он краснеет и продолжает:
  --  Имя  Луи  Дюран меня не удивило: я решил, что вы не  хотели
называться своим собственным. Я велел перенести тело в квартиру,
потому  что  сегодня на вечер немцы реквизировали все  "скорые".
Криминальная полиция сейчас должна быть там.
  -- Что дал первый осмотр?
  Он машет рукой.
  -- Почти ничего. Выстрелов никто не слышал.
  --  Черт!  Убийца стрелял через карман... -- Я встаю. -- Раз  уж  я
здесь,  будьте  добры  выдать мадемуазель и  мне  аусвайсы.  Мне
кажется,   что  мы  задержимся  на  улице  и  после  наступления
комендантского  часа,  а оказаться в комендатуре  у  фрицев  нам
вовсе не хочется.
  Он спешит исполнить мою просьбу.
  --  На  будущее, когда окажетесь перед трупом, похожим на меня,
посмотрите на его грудь, чтобы не ошибиться при опознании.
  Я распахиваю рубашку.
  --  На  моей  два  метра шрамов, от подбородка до  колен.  --  И
добавляю  совершенно серьезным тоном: -- Я так  продырявлен,  что
дамы,  дарящие  мне  свою  благосклонность,  просыпаясь  наутро,
думают, что спали с девяносто кило швейцарского сыра...
  Я  галантно  подставляю свою руку Жизель,  и  мы  выходим  под
ошеломленным  взглядом  Вилана. Ставлю  деревянную  ногу  против
канатной дороги, он уверен, что у меня уехала крыша.
  Большинство  людей таковы: стоит вам над ними  подшутить,  как
они считают, что у вас в котелке ослабли пружины.



  -- Я никогда не видела убитых, -- говорит мне Жизель.
  -- Тебя это пугает?
  -- Немного...
  -- Если хочешь, я могу отвезти тебя домой.
  Она подскакивает.
  --  Ну  нет! Я впервые попала в такое приключение и хочу пройти
его до конца.
  Когда  я  слышу,  как  девчонки несут подобную  чушь,  у  меня
начинает  болеть грудь. Женщины все таковы: у них особый  взгляд
на  жизнь,  заставляющий их думать, что все происходящее  в  ней
делается  ради  их прекрасных глаз. Если бы я послушался  своего
внутреннего голоса, то взял бы девочку под мышку и отшлепал  ее!
Но   она   оказалась  способной  смягчить  меня   одним   только
покачиванием своей замечательной попки...
  Я вздыхаю.
  --  Слушай, красавица, я очень хочу, чтобы ты пошла со мной, но
при  непременном условии, что ты закроешь свой хорошенький ротик
m`  висячий  замок.  Сыщики  не  любят  отвлекаться  на  женскую
болтовню.
  Она  останавливается в луче лунного света и, улыбаясь, смотрит
на  меня Ее улыбка превращает мой спинной мозг в майонез. Просто
невероятно, как даже самый закаленный мужик может размякнуть  от
кривляний девчонки.
  Раз  уж  мы  остановились, я ее целую. У ее губной помады  как
раз мои любимые запах и вкус, напоминающие запах и вкус турецких
сладостей.
  Я беру ее за талию и веду на улицу Жубер.
  И  вот  мы перед домом четырнадцать. Входная дверь открыта.  У
тротуара припаркована машина префектуры. За рулем сидит  молодой
парень.
  -- Полиция, -- говорю я. -- Как фамилия вашего комиссара?
  Шофер   смотрит  на  меня,  как  на  лошадиное  дерьмо,  потом
рассматривает Жизель и пожимает плечами.
  --  Слушай,  приятель, -- говорит он, -- если  у  тебя  смерзлись
мозги, выпей горячего кофейку Говорят, помогает...
  Я  двумя  пальцами берусь за свой клюв, что  является  у  меня
признаком нервозности. Согласитесь, что неприятно, когда с тобой
разговаривают, как с гнилым фруктом, да еще на глазах прекрасной
блондинки.
  Мною  овладевает желание схватить этого придурка за волосы  и,
не  открывая  дверцы, вытащить из машины. Если бы  я  послушался
своего  внутреннего  голоса,  то  разукрасил  бы  его  как   бог
черепаху.
  Показываю ему удостоверение.
  --  Малыш, -- говорю я, -- ты явно был молочным братом поросенка,
и твоя мамочка ошиблась, когда забирала тебя от кормилицы.
  Он молчит. Должно быть, до крови кусает губы.
  -- Фамилия моего коллеги?
  -- Старший инспектор Гийом.
  Повезло: до войны он работал в моем подчинении.
  Поворачиваюсь к Жизель.
  -- Пошли, отметим мое возвращение в дело.
  Дом  кипит.  Несколько полицейских охраняют  вход  в  квартиру
убитого.  На  лестнице  полно народу в пижамах  и  халатах.  Эти
болваны  рады хотя бы прикоснуться к такому приключению.  Каждый
высказывает свое мнение. Они не чувствуют даже холода! Некоторые
бабы  не запахнули свои халаты, чтобы возбудить соседей.  Жильцы
четырнадцатого дома надолго запомнят эту ночь. Завтра они смогут
пересказать  увлекательный  кровавый  детектив  всем  друзьям  и
знакомым. При необходимости они кое-что добавят от себя. В  кои-
то  веки  в  жизни этих лопухов произошло что-то  интересное,  и
такой  случай они не упустят. На лестнице пахнет дешевыми духами
и заношенными тапочками.
  На   всех   этажах  слышится  плач  мальцов.  Матери  семейств
убежали,   забыв  дать  им  соску,  и  теперь  дамам  приходится
возвращаться,   не   досмотрев  до  конца   этот   увлекательный
спектакль.
  --   Вы   куда?   --   спрашивает  ажан,   закрывая   нам   путь
растопыренными руками.
  --  Не  играй  в дирижера, не утомляйся. -- советую я,  доставая
свое удостоверение.
  Фараон отдает мне честь.
  -- Труп в столовой, -- докладывает он.
  -- Значит, нам остается только сесть за стол.
  Парень   выглядит  совершенно  ошарашенным.   Мы   заходим   в
квартиру, где ребятишки из службы идентификации жгут магний.
  --  Какого  черта вам здесь нужно? -- вопит тип в  два  метра  в
b{qnrs и в три метра в ширину.
  Я  стараюсь увидеть, что творится за этим Эверестом, и замечаю
Гийома.
  -- Эй, Гийом!
  Он  оборачивается и смотрит в мою сторону, но поскольку  спина
его подчиненного не прозрачная, он решает обойти его.
  Узнав  меня,  он  делает шаг назад. Его  рот  раскрывается  до
такой  степени,  что  невольно начинаешь ждать,  когда  из  него
выедет поезд.
  -- Но... -- бормочет он. -- Но...
  В  этот  момент огромный полицейский присматривается  ко  мне.
Кажется,   в  этом  парне  столько  же  интеллекта,  сколько   в
килограмме  солянки.  За  то  время,  что  его  мозги  усваивают
изображение, переданное сетчаткой, можно успеть вымыть ноги.  Но
все  имеет конец. Хотя мысли катятся в его черепе, как  стальные
шары  в  электрическом биллиарде, он осознает, что  я  похож  на
убитого,  и издает звук, являющийся чем-то средним между  боевым
кличем  команчей, пароходным гудком и выражающим  оргазм  криком
самки кенгуру.
  -- Черт побери, шеф! -- наконец лопочет он.
  Сценка   привлекает  внимание  медэксперта  и  фотографа.   По
примеру   своих  коллег  они  таращатся  на  меня  с  таким   же
ошарашенным видом.
  -- С-с-сан-Антонио! -- восклицает наконец и Гийом.
  -- Он самый, дружище
  Я приветствую присутствующих общим поклоном.
  --  Вот,  узнал,  что  меня  убили, и захотел  посмотреть,  как
выгляжу в мертвом виде.
  Я  делаю Жизель знак остаться на месте и подхожу к дивану,  на
котором лежит мой двойник. Вот это сенсация! Честное слово, если
бы я не видел себя несколько дней, то был бы убежден, что это я.
Сходство невероятное; у жмурика мое лицо, мой рост, мои  волосы...
Понятно,    почему   тип   с   волосами   бобриком    обознался;
неудивительно, раз даже мои коллеги без колебаний опознали меня...
  --  Если  бы  я знал этого парня, когда он еще вдыхал кислород,
мы бы могли организовать отличную пару чечеточников.
  Медэксперт приходит в себя.
  -- Так могут быть похожи только близнецы, -- говорит он.
  Мой друг радостно пожимает мне руку.
  --  Как я рад, что вы живы, шеф! Видите, в это проклятое время,
когда   человеческая   жизнь  ничего   не   стоит,   мы   начали
расследование по всем правилам.
  -- Спасибо за трогательное внимание.
  Жизель  кашляет.  Все эти куколки -- стоит хотя  бы  на  минуту
перестать обращать на них внимание -- начинают рвать и  метать  и
готовы поджечь собственные трусы, лишь бы вновь привлечь к  себе
взгляды почтеннейшего собрания.
  Несколько смутившись, я представляю ее:
  -- Мадемуазель Жизель Моден, моя сиделка.
  Она  принимает  изъявления почтения со стороны  полицейских  и
подходит  к  дивану. Только бы не шлепнулась в  обморок!  Но,  к
счастью,  Жизель  выдерживает испытание. Правда,  в  силу  своей
профессии  она привыкла к виду мертвых и, может быть  поэтому  ,
приветливо смотрит на убитого.
  -- Невероятно!
  Уф!  Я  боялся, что она станет выдавать бессмертные  истины  о
случайностях, различного рода феноменах и прочих премудростях.
  Чтобы отвлечь внимание, я спрашиваю:
  -- Каково ваше заключение, доктор?
  --  Две  пули  в область сердца, вошли сверху вниз. Я  полагаю,
ecn застрелили в тот момент, когда он спускался по лестнице.  Он
умер не сразу, а сумел выйти на улицу, где и упал.
  Гийом дополняет:
  --  Самое любопытное, что в доме его никто не знает. Консьержка
видела его всего лишь раза два. Он появлялся здесь эпизодически.
Будучи  убежденным, что речь идет о вас, я думал, что  вы  сняли
эту квартиру под вымышленным именем, чтобы пользоваться ею в тех
случаях, когда не имели возможности вернуться к себе...
  Я с улыбкой смотрю на него.
  --  Ничего  подобного. Вы думали, что я связан с Сопротивлением
и гестапо свело со мной счеты. После покушения На меня в Большом
доме[4] об этом только и шепчутся, так?
  Он краснеет и не отвечает.
  Чтобы  помочь ему выйти из глупого положения, я отвешиваю  ему
хлопок по спине, причем достаточно сильный, чтобы выбить из него
легкие, если они плохо закреплены.
  -- Нашли что-нибудь интересное?
  --  Ничего,  шеф.  Эта,  квартира совершенно  безликая.  Должно
быть, этот тип действительно пользовался ею редко, как и уверяет
консьержка.
  К нам подходит Эверест мяса и глупости.
  -- Посмотрите, что я нашел, -- говорит он.
  Гигант  разжимает широкую, как салатница в семейном  пансионе,
руку,  мы  наклоняемся над ней и обнаруживаем перочинный  нож  с
роговой рукояткой, на которой написано слово: "Venganza".
  --  Это  испанский,  --  уверяет Гийом. --  В  переводе  означает
"месть".
  -- Вы позволите мне оставить его себе на память о моей смерти?
  -- Конечно, месье комиссар.
  Я кладу крошечный ножичек в карман и спрашиваю:
  -- Так к какому же выводу вы пришли?
  --  Официально: сведение счетов... Так лучше для всех, правда?  --
отвечает  инспектор.  --  Сейчас все  перемешалось.  Убийство  не
отличить  от  казни,  честного человека  от  вора,  а  героя  от
предателя.  Я  понимаю, почему вы перешли в  резерв.  Заниматься
нашим ремеслом в такое время очень невеселое дело.
  Мы  обмениваемся  несколькими  банальностями  на  общие  темы,
после чего все вместе выходим из квартиры.
  --  Я оставлю на ночь двух человек у консьержки, -- заявляет мой
коллега, -- а завтра мы перевезем вашего двойника в морг. Но все-
таки вы меня здорово напугали, патрон.
  На лестничной площадке врач -- толстый старик с седыми усами  --
начинает   высмеивать   жильцов,  которых  называет   садистами,
извращенцами  и психами. Те обращаются в беспорядочное  бегство.
Там,  где  не  помогли грубые окрики ажанов, сарказм медэксперта
сотворил  чудо.  Все любители падали ворча расходятся  по  своим
конурам.
  Бабы  запахивают халаты и закрывают свои телеса.  Старый  хрен
снимает  руку с задницы маленькой брюнетки. Мужчины возвращаются
посмотреть, удержит ли король пик свою корону. Мамаши вспоминают
о  своих,  уже сорвавших глотки, отпрысках. Лестничная  площадка
пустеет,  как  кинозал  после того,  как  герой-любовник  взасос
поцеловал свою партнершу.
  Мы  выходим  на улицу. Гийом раздает инструкции своим  парням,
после чего поворачивается ко мне.
  -- Что я могу для вас сделать, патрон?
  Я морщусь.
  --  Если  бы  вы  могли  на  час или  два  предоставить  в  мое
распоряжение машину, то были бы лучшим из всех полицейских.
  Он улыбается.
  -- Поехали с нами в контору, а там я оставлю вам машину.
  Мы  рассаживаемся. Жизель садится спереди, рядом с шофером,  а
мы набиваемся на заднее сиденье, что далеко не Просто, поскольку
амбал Гийома тоже лезет с нами.
  --  Забавный этот ваш малый, -- говорю я инспектору.  --  Где  вы
его откопали?
  -- Смейтесь, но в случае заварухи он первоклассный помощник.
  Через  несколько  минут мы подъезжаем к Островерхой  башне[5].
Следует  неизбежная серия рукопожатий, и наконец  я  вступаю  во
владение тачкой.
  -- Какая программа? -- беспокоится моя подружка.
  --  Пункт  первый: твоя квартира, где я уложу тебя  спать,  как
послушную  девочку,  каковой  ты и являешься.  Пункт  второй:  я
нанесу один ночной визит.
  Цыпочка надувает свои губки.
  -- Не вредничай, Тони. Ты не можешь бросить меня теперь.
  -- Я это сделаю, прекрасная дама.
  Она  не отвечает. Я думаю, что она дуется, но тут замечаю  две
огромные  слезы, катящиеся по ее щеке. Молчаливая скорбь  всегда
трогала  мое  сердце. Обычно, когда куколка начинает  кричать  и
плакать, я влепляю ей пару пощечин, чтобы вылечить от возможного
флюса. Но тихие слезы выворачивают мне душу.
  --  Ну  пожалуйста, не надо! Пойми, Жижи, до сих  пор  я  водил
тебя  с  собой, потому что это было совершенно безопасно. Сейчас
же  все  может измениться. Отметь, что я ни в чем не уверен,  но
если с тобой что-нибудь случится, я себе этого никогда не прощу...
  --   Хочешь,   я  напишу  расписку,  снимающую   с   тебя   всю
ответственность?
  Раз она относится к этому с юмором, я согласен.
  --   Хорошо,  поедем  вместе.  Но  если  это  повредит   твоему
здоровью, пеняй на себя.
  Я на полной скорости мчусь на улицу Аркад.
  Сейчас  я изложу вам свою мысль во всех подробностях.  Сначала
позвольте вас просветить насчет моих внутренних чувств.  События
этого  вечера  разбудили  во мне дремавшую  жажду  подраться.  Я
прекрасно понимаю, что мое сходство с убитым простое совпадение,
но  все-таки  хотелось бы разобраться в ходах и  пружинах  этого
дела.  Кажется, я имею на это право, а? Кто поймал брюхом порцию
свинца?   Сан-Антонио  или  герцог  Виндзорский?  Пусть  стрелок
ошибся, но если я его найду, это не помешает мне сделать из него
фарш  для равиоли. Хотя бы для того, чтобы он понял, что прежде,
чем  нажимать  на  спусковой  крючок,  нужно  удостовериться   в
личности сидящего напротив.
  Долгожданный случай поговорить с этим козлом представился  как
раз  сегодня  вечером. Волей чудесного стечения обстоятельств  я
сунул  свой длинный нос в общую тарелку очень странной компании.
На данный момент в этой истории пять действующих лиц: во-первых,
я  сам,  потом  гад  со стрижкой бобриком,  затем  мой  двойник,
лежащий  в  столовой,  и,  наконец, саксофонист  и  неизвестный,
которому адресовалась известная вам музыкальная передача.
  Будем действовать методом исключения.
  Мой  двойник  мертв,  как  филе  селедки.  Тип,  ожидавший   в
ресторане  закодированное  в  саксофонном  соло  сообщение,  мне
неизвестен.  Значит,  чтобы добраться до покушавшегося  на  меня
ублюдка, остается один саксофонист. Он служит посредником,  и  я
должен его отыскать.



  Мы заходим в ресторан, когда липовые новобрачные уже отбыли  в
qb`deamne  путешествие, а гарсоны, взгромоздив стулья на  столы,
начали  мыть полы. Тот, что обслуживал нас, узнал меня и, унюхав
чаевые, подошел к нам, сузив рот в куриную гузку.
  -- Месье и дама что-то забыли?
  -- Я хочу поговорить с хозяином.
  Он  кланяется  и ведет меня на кухню. На столе,  между  рыбьим
скелетом  и  остатками майонеза, владелец ресторана,, упаковывая
внушительную   стопку  хрустов  в  пачки   по   десять   "штук",
подсчитывает  выручку. Навар хороший. На эти бабки  он  запросто
может купить себе авианосец.
  Мой  визит  ему явно не нравится. Вы, наверное, замечали,  что
люди  не  любят, когда их беспокоят во время жратвы, траханья  и
подсчета  бабок?  Это  потому, что для  большинства  людей  еда,
любовь и деньги -- вещи святые.
  Он хмурит брови.
  -- Чего вы хотите?
  -- Сказать вам пару слов.
  Он раздраженно машет рукой.
  -- Сейчас полночь, -- замечает он.
  Я качаю головой.
  -- Я пришел не за тем, чтобы спрашивать, который час.
  --  Месье,  --  скрипит он, -- мне не нравятся шуточки  подобного
рода.
  Чтобы нагнать на него страху, я достаю свое удостоверение.
  Если  бы  вы могли видеть морду этого малого, то расхохотались
бы  так, что для того, чтобы излечить вас от смеха, пришлось  бы
позвать  тещу  или  исповедника.  Просто  невероятно,  как  этот
придурок сдрейфил.
  --  Г-г-господин  ко... господин комиссар,  --  блеет  он,  --  что
случилось?
  Он  с отчаянием смотрит на свои бабки, затем его глаза находят
мои  и делают мне немое предложение. Я понимаю, что если захочу,
мне  достаточно  будет только протянуть руку и в  нее  сразу  же
посыплются крупные купюры. Жизель нежно улыбается. Она заметила,
что  хозяин ресторана принимает меня за человека из контроля,  и
веселится, как на фильме Чарли Чаплина.
  Я даю ресторанщику потрястись, прежде чем покачать головой:
  --  Не  психуйте,  я  пришел не за тем,  чтобы  устраивать  вам
неприятности. Просто хочу узнать одну вещь.
  Мой   собеседник  переводит  дух,  суетится,  виляет  хвостом,
истекает слюной. Если так пойдет и дальше, он поползет на пузе.
  Он   уверяет,  что  готов  дать  мне  все  сведения,  которыми
располагает. Если бы это могло доставить мне удовольствие,  этот
малый  продал бы мне отца с матерью и младшей сестрой в придачу.
Он  доведен до кондиции. Это один из тех трусов, которые садятся
за  стол[6]  и широко открывают рот еще до того, как  приходится
доставать штопор.
  --  Сегодня за ужином... свадебным ужином, были два музыканта. Вы
их знаете?
  Он отрицательно качает головой.
  --  Слушайте,  барон,  -- обращаюсь я к нему,  --  вам  не  стоит
принимать мою голову за банку с ямайским перцем...
  -- Но...
  --  Никаких  "но".  Чтобы  дать народу пожрать,  вы  ежевечерне
устраиваете спектакль под названием "Свадьба". Для входа  в  ваш
театр  надо знать пароль. И вы хотите убедить меня, что те  двое
лабухов  явились к вашему сегодняшнему столу с петухом в  винном
соусе,  с  кроликом  с  горчицей и  копченым  лососем  просто  с
улицы?..  Вы  закрываете  двери перед министрами,  если  они  не
входят в число избранных, а какие-то фраера могут заходить  сюда
qn  своими  инструментами, и вы даже не спрашиваете, кто  они  и
откуда? Не шутите, приятель.
  Во  время  моей  речи владелец ресторана неоднократно  пытался
перебить  меня,  но  всякий  раз,  когда  он  открывал  рот,   я
принимался  орать  так,  что в сравнении  с  моим  ревом  сирена
парохода показалась бы писком мышонка.
  Но  в  тот  момент, когда я перевожу дыхание, бедняга  наконец
получает возможность объясниться:
  --  Господин  комиссар! Эти люди знали пароль.  Я  позволил  им
играть, потому что не люблю вызывать обиды.
  Я смягчаюсь. Этот человек бесспорно искренен.
  -- И раньше вы их никогда не видели?
  --  Никогда! Можете допросить мой персонал, господин  комиссар,
и убедитесь, что я не вру.
  Жизель  смотрит  на меня, я на нее, тип на  нас.  Как  видите,
красноречие  не в чести. Мое расследование буксует. Квалификацию
я  потерял, что ли? Во всяком случае, если мне хотелось  сыграть
перед  девушкой крутого полицейского, я с треском  провалил  эту
роль.
  Директор,  убедившись,  что  я не стану  к  нему  придираться,
веселится, как дурачок.
  -- Не окажете ли вы мне честь принять бокал шампанского?
  Я  оказываю  ему  эту  честь.  Он  отдает  приказы,  и  бармен
ресторана  в темпе все готовит. Скоро мы сидим перед  серебряным
ведерком.
  --  Если эти музыканты вдруг вернутся, мне следует предупредить
вас, господин комиссар?
  Хорошая  идея.  Я  даю ему свой адрес и хвалю его  шампанское,
которое  просто потрясное. Если проверяющим он подает такое  же,
то  понятно,  почему  они оставляют его  в  покое  с  ежедневной
свадьбой его племянницы Эрнестин.
  После  второго  бокала  мои  мозги начинают  работать.  Мотору
просто  не  хватало  горючего. Уверен, что  когда  я  вернусь  к
нормальной для меня жизни, все пойдет еще лучше.
  А пока у меня появляется очень неплохая мыслишка.
  --   Жизель,  ты  умеешь  играть  на  каком-нибудь  музыкальном
инструменте?
  Она смотрит на меня и старается скрыть удивление.
  -- Нет, но я умею вязать пуловеры.
  Я морщусь.
  --  Чтобы стать сыщиком-любителем, этого недостаточно.  А  петь
ты умеешь?
  -- Не могу похвастаться...
  -- Да или нет?
  -- Скорее да. Конечно, я не Лили Понс...
  --  Что  мне  очень  нравится. Если бы ты была  Лили  Понс,  то
находилась бы в сейчас в "Метрополитен-опера", в Нью-Йорке.
  Хозяин  ресторана  радуется все сильнее. Этот  вечер  один  из
самых интересных в его тусклой жизни. Он так счастлив, что велит
принести вторую бутылку. Моя нежная медсестра налегает  на  нее,
да  еще  как!  У  нее есть предрасположенность к  применению  на
практике  принципа  сообщающихся сосудов. Я не  особо  увлекаюсь
шампанским,   потому  что  за  рулем.  Если  Жизель   совершенно
накачается,  я  смогу доставить ее к ней домой  без  посторонней
помощи.
  Вдруг  я принимаю решение. Не знаю, куда оно меня заведет,  но
уверен, что последствия могут быть самые неприятные.
  -- Музыканты у вас бывают каждый вечер?
  -- Нет. очень редко.
  -- Если придут завтра, пошлите их куда подальше. Понятно?
  -- Понятно, господин комиссар.
  --  Кстати,  завтра  вечером  я снова  приду  к  вам  вместе  с
мадемуазель.
  Он изображает восторг.
  --  Мы  оставим вам лучший столик, господин комиссар, и  окажем
особый прием.
  Я его останавливаю.
  --  Мы  придем  не  есть, а дать концерт. Вы услышите  песни  в
исполнении  мадемуазель и будете иметь честь аплодировать  моему
соло на скрипке.
  Малышка  вскрикивает.  Она просекла.  Ее  глаза  блестят,  как
бриллианты.
  -- Дорогой! -- кричит она. -- Дорогой, это чудесно!
  Что  касается  хозяина  ресторана, он ничего  не  говорит,  но
ясно, что самое сильное его желание -- нажраться аспирина.
  Сегодня  вечером  я  только и делаю,  что  эпатирую  людей!  Я
допиваю свой стакан и поднимаюсь.
  --  Не  удивляйтесь, -- говорю я нашему хозяину. -- То, о  чем  я
вас прошу, является частью важного плана.
  --   Но...  конечно,  господин  комиссар.  Я  полностью  к  вашим
услугам.
  Он провожает нас до машины.
  -- До завтра!
  -- Спокойной ночи, месье и мадемуазель.
  Я  включаю  двигатель, и мы уезжаем. На  бульваре  Османн  нас
останавливает немецкий военный патруль.
  -- Документы!
  Я  показываю наши аусвайсы. Все нормально. Две минуты спустя я
высаживаю Жизель перед ее домом.
  -- Как? -- удивляется она. -- Ты не поднимешься?
  -- Не знаю, прилично ли это...
  Она пожимает плечами.
  --  Конечно, неприлично, но, как говорит один человек, которого
я  очень  люблю:  "Разум  и  я разошлись  из-за  несовместимости
характеров".
  Замечательная девчонка!
  Я  следую  за  ней  по  лестнице. Войдя в  квартиру,  я  звоню
Гийому,  чтобы сказать ему, куда он Может прислать  человека  за
машиной,  если она ему нужна. Он отвечает, что пока  я  могу  ею
пользоваться. Так что все к лучшему.
  --  А  теперь,  --  говорит мне Жизель,  --  давай  обсудим  план
дальнейших действий.
  У  нее  немного  заплетается язык, и слова  сходят  с  него  с
трудом. Можно подумать, что они слиплись от сиропа.
  --  Не  будем больше о работе. К тому же, хотя я и не хочу тебя
обидеть,  но должен сказать, что ты уже и лыка не вяжешь.  Скажи
мне, где находится спальня для гостей.
  -- У меня маленькая квартира, и в ней всего одна спальня. Моя.
  -- Теснота тебя не смущает?
  -- Нет, я не переношу только запах трубочного табака.
  --  Тогда  нет  никаких препятствий к тому, чтобы я  остался  в
твоей спальне. Я курю только сигареты.
  В  этот  момент  радио, которое она включила, начинает  играть
такую  сладкую мелодию, что если бы ее услышали ангелы,  они  бы
стали подыгрывать ей на своих райских трубах.
  Я обнимаю Жизель за талию и веду в спальню.



  Я  не  любопытен, но хотел бы знать, понимаете ли вы хоть что-
mhasd|  в  моих  действиях или читаете то, что  я  написал,  как
налоговую  декларацию, не ища им объяснения. Ждете, пока  я  вам
разжую  все  от  А  до  Я?  Боитесь, что  от  легкого  шевеления
извилинами  у  вас  разжижатся мозги, а  в  аптеке  не  найдется
достаточного  количества аспирина, чтобы  снять  головную  боль?
Знаете, вы внушаете мне жалость. Так и вижу вас сидящих в  ваших
квартирах  --  безвольных, косных, плохо  выбритых  и  с  башкой,
пустой,  как  совесть  генерала...  Черт!  Ну  сделайте  маленькое
усилие. Я вам сказал, что собрался дать на улице Аркад небольшой
концерт  при добровольном участии очаровательной Жизель. Неужели
у  вас  даже не мелькнуло мысли, что я хочу это сделать не  ради
удовольствия выступать на публике? Вы что, серьезно думаете, что
скрипка  мое  хобби  и я играю по выходным, чтобы  отвлечься  от
тягот жизни?.. Ну выдаете!..
  Тогда  слушайте меня вместо того, чтобы выпучивать глаза,  как
будто мимо дефилируют девочки из "Фоли Бержер", одетые только  в
перышко на попке. Оставьте свои дела -- в лес они не рванут  --  и
слушайте.
  Исполняя  свой  маленький  номер, я надеюсь  найти  путеводную
нить,  ведущую  к  стрелявшему в  меня  субчику,  потому  что  в
ресторане  должен быть завсегдатай, состоящий в  банде  убийц  и
получающий инструкции известным вам способом. Чтобы его найти, я
располагаю  единственным  способом:  передать  ложное  сообщение
симфонической  морзянкой. Это может сработать, а  может  и  нет.
Если  получится, я возьму его за грудки и буду играть сонаты  на
его адамовом яблоке до тех пор, пока он не скажет мне, как найти
парня  со  стрижкой  бобриком. Если  выйдет  осечка,  это  будет
значить, что я зря старался.
  В  назначенный  час вечером следующего дня я  захожу  за  моей
красавицей  к  ней  домой.  Тут  начинается  самое  смешное.  Мы
переодеваемся  в  шмотки, одолженные мне одним знакомым  евреем,
который с некоторых пор называет себя Дюбуа.
  За  десять минут мы превращаемся в уличных музыкантов.  Жизель
--  это сама кричащая правда. Если б вы встретили ее на улице, то
обязательно  кинули бы ей полтинник на согрев души Что  касается
меня,  то с длинными висячими усами, в очках без одной дужки,  в
жалком  пальтишке  и  с инструментом я похож  на  уволенного  за
аморалку бывшего учителя музыки.
  -- Вы подготовили свое сообщение? -- спрашивает медсестренка.
  -- Еще бы!
  -- И где вы назначили место встречи?
  -- На углу улицы Клиши и площади Трините...
  Она презрительно пожимает плечами.
  --  На свежем воздухе! И вы считаете, что поймать его там будет
просто?  Прежде всего, не думаете ли вы, что это  покажется  ему
подозрительным?
  -- Конечно, а куда, по-вашему, мне его заманить?
  -- Ну... сюда!
  -- Сюда?
  -- Почему бы и нет? Здесь спокойно, а?
  Я отталкиваю искушение.
  -- Вы ненормальная!
  Но   мой  голос  звучит  фальшиво.  Жизель  догадывается,  что
уговорить меня будет нетрудно.
  --   Во-первых,  --  говорит  она,  --  нам  надо  условиться  об
обращении  друг  к  другу.  То мы  на  "ты",  то  на  "вы".  Эта
неопределенность  непонятна третьим лицам. Затем,  ты  прекрасно
знаешь, что предложенный мною вариант гораздо лучше. Не придется
опасаться любопытных прохожих.
  -- Конечно, но это может быть опасно.
  -- Да ну, брось...
  Я начинаю сердиться.
  --  Черт возьми, я все-таки лучше тебя знаю, что опасно, а  что
нет.  Если я говорю, значит, так и есть. Об этих типах мы  знаем
только  то,  что  они стреляют в своих современников  с  той  же
легкостью,  с  какой ты мажешь губы... Согласись, это  наводит  на
размышления...
  -- Я все обдумала и знаю, что с тобой я ничем не рискую.
  Несмотря  на привычку к похвалам кисок, такие слова все  равно
доставляют мне чертовски большое удовольствие.
  Я  знал  одного  парня, шагнувшего со второго этажа  Эйфелевой
башни,  не  обратив внимание на расстояние до земли, потому  что
одна  шлюха с платиновыми волосами наплела ему, будто  он  самый
клевый  парень  на  свете. Вы мне скажете, что  у  того  малого,
наверное,  мозги  заросли паутиной, и здесь  я  впервые  с  вами
согласен.  Но  все  равно  эта  история  доказывает,  что   треп
потаскушки производит на нас, мужчин, более сильное впечатление,
чем все декларации прав человека и гражданина вместе взятые.
  Я  чувствую себя заряженным, как новый аккумулятор,  и  больше
не  сомневаюсь  в  своих возможностях. Если бы Жизель  попросила
меня  пойти  и  выпустить  обойму  в  пузо  немецкого  генерала,
командующего парижским гарнизоном, я бы побежал так быстро,  что
меня бы никто не смог догнать.
  Я наклоняюсь к моей девочке.
  --  Хорошо, дорогая, мы постараемся заманить парня к  тебе.  Но
если  с  тобой  что-нибудь случится,  я  снимаю  с  себя  всякую
ответственность.
  Она пожимает плечами.
  -- Время идет, а ты болтаешь, как попугай.
  Тут  я  разражаюсь  смехом  и рассказываю  ей,  что  мой  дядя
Гастон, учитель на пенсии, тот самый, что моет ноги раз в месяц,
в  первую субботу, имеет какаду, молчаливого, как промокашка. За
всю  свою  жизнь эта птица произнесла всего одно слово,  но  оно
было таким грязным, что, услышав его, моя тетка два месяца спала
отдельно.
  Мы  быстро добираемся до улицы Аркад. Хозяин ресторана  играет
роль  на  "пять". Он притворяется, что не интересуется нами.  Мы
идем  по  полному  залу  ресторана и среди всеобщего  равнодушия
Жизель  объявляет,  что  будет петь. Она  выбрала  "Улицу  нашей
любви",  потому  что ее играли вчера те двое. Откашлявшись,  она
начинает.  Я,  по мере способностей, обеспечиваю ей  на  скрипке
музыкальное   сопровождение.  Уверяю   вас,   что   с   "большим
удовольствием сопроводил бы ее в спальню. Музыка и я  состоим  в
той  же степени родства, что и черная пантера с уткой. Однако  в
памяти  всплывают полученные в детстве уроки. Я,  конечно,  беру
фальшивые ноты (честно говоря, я беру только их, но так  выходит
более правдоподобно).
  У  малышки  красивое сопрано. Разумеется, если бы  она  пришла
устраиваться на работу в Ла Скала, директор мог бы предложить ей
место  разве  что в гардеробе или в клозете, но  на  фоне  стука
вилок  и  смешков ее голосок звучал очень даже ничего. Поскольку
мордочка у сестрички просто бесподобна, несколько старых  козлов
с  интересом на нее пялятся. Пиля свою скрипочку, я рассматриваю
присутствующих, стараясь угадать в этой толпе интересующего меня
человека. Вот только здесь ли он?
  Я  ломаю  себе башку над мыслью, что наше представление  может
быть напрасным.
  Закончив блеять, моя диванная дива кланяется и объявляет,  что
ее друг Антуан исполнит небольшую пьеску своего сочинения.
  Моя  очередь  быть  звезд  ой.  Приняв  вдохновенную  позу,  я
m`whm`~ изображать из себя Паганини. Не знаю, какую именно  вещь
я  играю...  Что-то  всплывшее из глубин  памяти.  Кажется,  музон
слепил  чувак  по  фамилии Шопен, но мне на это наплевать.  Пшек
возникать   не   будет.  Во-первых,  потому   что   давным-давно
окочурился,  а  во-вторых,  потому  что  благодаря  моей  манере
исполнения никогда бы не узнал свое произведение.
  Посреди    своей    бесподобной   пьесы   я    делаю    паузу,
сосредоточиваюсь и передаю свое сообщение:

   Срочно -- Встреча -- Сегодня десять вечера -- Моден -- улица
Лаборд, 24.
  После этого я быстро заканчиваю свой сольный номер.
  Раздаются  жидкие  аплодисменты.  Мы  благодарим  почтеннейшую
публику и обходим зал. Сбор оказался вовсе даже неплохим.
  --  Знаешь,  -- сообщает мне Жизель, -- мне все больше  и  больше
хочется бросить больницу и посвятить себя ресторанной лирике.
  Подмигнув   владельцу  заведения,  мы,   не   теряя   времени,
исчезаем.
  Смотрю на часы вокзала Сен-Лазар: девять.
  Я  предлагаю  Жизель,  прежде чем мы  вернемся  в  ее  пенаты,
пропустить  по  стаканчику грога в одной  забегаловке.  Надо  же
обмыть  успех.  Просто  удивительно, как  легко  люди  швыряются
деньгами, когда приходят пожрать разносолов с черного рынка.
  -- Думаешь, он придет? -- спрашивает сестричка.
  -- Если был в зале, то да.
  --  Но  был  ли он там? Я внимательно смотрела, но не  заметила
никого, кто был бы похож на убийцу.
  Я ласково глажу ее по руке.
  --  Девочка!  Убийцы почти никогда не похожи на убийц.  Я  тоже
смотрел  на  едоков  и тоже не заметил никого,  кто  вызывал  бы
подозрение.
  -- Так что же нам делать?
  -- Ждать.
  -- Я вся дрожу.
  Я улыбаюсь и заказываю еще два грога.
  --  Не  нервничай.  Это  твой первый опыт  работы  в  Секретной
службе.  Главное  не  дрожать,  а  лучший  способ  придать  себе
смелости -- хорошенько выпить. Это секрет моего успеха.
  После  четвертого грога Жизель доходит до кондиции. Я  добиваю
ее стаканом кальвадоса, а холод на улице заканчивает дело. Когда
мы входим в ее квартиру, моя лапочка уже не стоит на ногах. Я ее
укладываю на кровать, и она сразу засыпает.
  Уф!  Теперь у меня свободны руки и я могу действовать, как мне
хочется.  Малышка  просто  прелесть, согласен,  но  это  еще  не
причина  таскать  ее  за  собой  до  окончания  дела.  Пока  она
проспится, я займусь субчиком, если он, как я надеюсь, явится на
назначенную мною встречу...
  Смотрю  на  часы.  Отлично, у меня  еще  есть  время.  Как  вы
думаете,  что  я  собираюсь делать? Наложить лапу  на  бутылочку
Жизель. Найти ее не трудно. Отвинтив крышку, я заливаю стаканчик
в желудок и тут же чувствую оптимизм. Достаю "люгер" и кладу его
под развернутую на диване газету
  Еще пять минут. Придет или не придет?
  Мое  сердце  начинает сильно колотиться. Я  чувствую  робость,
как при моем первом расследовании, и это действует мне на нервы.
Я  еще  не  вошел в рабочий ритм. Мой организм размяк снаружи  и
изнутри.
  Уровень  жидкости  в пузырьке понижается. Время  идет.  Сердце
колотится...  В  моем чайнике без конца крутятся  одни  и  те  же,
b{g{b`~yhe морскую болезнь, мысли: придет или не придет?
  Шаги на лестнице. Ко мне?
  Да, шаги прекращаются прямо перед дверью. Звонок.
  И  тут  мое  сердчишко  успокаивается  как  по  волшебству.  Я
обретаю   полное  спокойствие,  как  акробат  перед  смертельным
номером.  Сан-Антонио -- человек с большой  силой  воли  и  умеет
собираться в нужный момент. А нужный момент -- вот он,  наступил.
Я  добиваю бутылку коньяка, чтобы не жалеть, если со мной что-то
случится, и иду открывать дверь.
  Не  знаю, видели ли вы когда-нибудь фильм ужасов. Один из  тех
фильмов, от которых потом дрожишь целую неделю... Если видели,  то
должны  были  заметить,  что чувство ужаса  часто  возникает  из
контраста  между силой страха и безобидным видом того,  что  его
вызывает.  Не знаю, поняли ли вы меня... Я имел в виду, что  страх
превращается в ужас, когда то, от чего он появляется, совсем  не
выглядит страшным. Нормально испугаться разъяренного амбала,  но
если  вас  трясет от вида аккуратного старичка, то  это  уже  не
страх, а ужас. Теперь поняли?
  Я открываю дверь и не могу сдержать дрожь.
  В  проеме стоит... мальчик. Маленький мальчик, которого я  видел
сегодня в ресторане на улице Аркад. Как вы догадываетесь,  я  не
обратил  на  него  ни малейшего внимания. Я  так  ошарашен,  что
замираю с открытым ртом.
  Мальчику,  может быть, лет десять. Он коренаст и имеет  голову
человека, больного водянкой мозга. Его взгляд простодушен...
  -- Добрый вечер, месье, -- здоровается он.
  Я двигаю головой.
  -- Добрый вечер...
  Он не спешит войти. Кажется, робеет.
  -- Кто вы?
  Прежде  чем  ответить, он убеждается, что  в  коридоре  никого
нет.
  -- Утренний дождь не остановит пилигрима, -- шепчет он.
  А, черт! Пароль. Если надо дать отзыв, я в пролете.
  Чтобы выиграть время, принимаю довольный вид.
  -- Прекрасно, прекрасно, -- тихо отвечаю я
  Отстраняюсь, и он заходит.
  Между нами говоря, я сильно озадачен. О чем я могу говорить  с
пацаном? Пока я думал, что придет взрослый мужчина, все казалось
осуществимым, но что можно вытянуть из этого сопляка?
  Я  закрываю дверь и указываю мальцу на комнату. Он идет в нее,
не  заставляя  себя упрашивать. Тут-то я все и  просек:  это  не
ребенок, а карлик. Хоть одет он в матроску и детское пальтишко,,
у  него  походка  взрослого.  Тяжелая,  раскачивающаяся  походка
кривоногого карлика.
  Когда мы входим в комнату, я непринужденно сажусь на диван.
  -- Сигарету? -- предлагаю я ему.
  Он отрицательно качает ненормально большой головой.
  -- Тогда, может быть, леденец?
  Вижу,  он  бледнеет.  В  кошачьих  глазах  пролетело  кровавое
облако.
  --  Не  всяк монах, на ком клобук, -- говорит он с настороженным
видом.
  Его  треп  начинает меня утомлять. Я прекрасно  вижу,  что  он
устраивает мне проверку, но меня уже охватило раздражение.
  --  Повадился  кувшин по воду ходить, там ему и битым  быть,  --
говорю.  --  Лучше  синица в руках, чем журавль в  небе.  Всякому
овощу свое время...
  Он обалдел.
  --  Ну  что?  --  раздраженно спрашиваю я.  --  Будем  вспоминать
onqknbhv{  весь  вечер?  Если  ты собираешь  антологию,  я  тебе
помогу.
  Вдруг  я  закрываю рот: этот недомерок держит  в  руке  пушку.
Красивую пушку с перламутровой рукояткой.
  -- Это западня, -- скрежещет он зубами.
  -- Не психуй, гигант, и убери шпалер, а то поранишься.
  Он  кривится в жуткой гримасе. Я никогда не видел ничего более
отвратительного, чем этот лилипут. Так и хочется  раздавить  его
каблуком. Как бы то ни было, критический момент наступил раньше,
чем я рассчитывал. По-моему, надо играть на полную.
  -- Как вы узнали наш код? -- спрашивает карлик.
  -- Благодаря отличной системе информации.
  -- Какой?
  --  Вот этой. -- Я показываю ему указательный палец. -- Представь
себе, время от времени я его расспрашиваю, и он рассказывает мне
массу вещей, о которых не пишут в газетах.
  Вижу,  палец  моего  короткого гостя  сжимается  на  спусковом
крючке
  -- Не валяй дурака, я тебе говорю!
  Он как будто не слышит. Пистолет дрожит в его ручонке.
  Должно быть, херувимчик очень нервозен!
  --  Говори! -- требует он, и его горло издает звук, напоминающий
скрежет ржавого флюгера.
  Я пожимаю плечами.
  --  А  что  мне тебе рассказывать? Ты меня смешишь...  Я  вызываю
тебя поболтать, а ты суешь мне в нос свою артиллерию и требуешь,
чтобы я говорил. Тебе это не кажется уморительным?
  Его лицо остается невозмутимым.
  Я  говорю себе, что этому шутнику лучше не противоречить. Если
он  немного  шевельнет указательным пальцем правой  руки,  то  я
получу свинец в грудь.
  -- В конце концов, раз уж ты здесь, я могу тебя просветить.
  Освещаю   ему   дело   со  своей  точки  зрения,   начиная   с
октябрьского  покушения, жертвой которого я стал,  и  заканчивая
событиями  сегодняшнего вечера, не забыв, разумеется, рассказать
и о расшифровке музыкальной морзянки.
  Карлик недобро смеется.
  -- Поздравляю, -- шипит он. -- Котелок у тебя варит!
  --  Ты  понимаешь, -- примирительно говорю я, -- меня  заколебало
служить мишенью. Провалявшись два месяца в больнице, я хотел бы,
по крайней мере, найти мужика с бобриком, чтобы сказать ему все,
что о нем думаю...
  Карлик смеется.
  --  Размечтался, глупенький... Думаешь, я заложу  кореша?  Ну  ты
даешь, мусор!
  -- Мусор?
  Я притворяюсь удивленным.
  --  Черт!  Ты же сам только что сказал, что это в тебя стреляли
в  первый раз из-за твоего сходства с Мануэлем. Газеты только  и
писали,  что  в  метро  подстрелили знаменитого  комиссара  Сан-
Антонио,  аса  из асов... Мы еще смеялись, что по ошибке  чуть  не
замочили легавого.
  Делаю вид, что принимаю это с юмором.
  -- Согласен, совпадение забавное.
  -- Я жалею только об одном... -- уверяет карлик.
  Я поднимаю брови, показывая любопытство.
  -- ...Что ты не сдох.
  Я кланяюсь.
  -- Ты очень любезен...
  Этот писсуар кривит губы.
  -- К счастью, пришло время исправить эту оплошность...
  Что  тут  сказать?  Я  смотрю  на  коротышку  и  понимаю,  что
настроен  он решительно. Если я не буду действовать  быстро,  то
очень  вероятно,  что  проснусь  в  уголке,  полном  ангелов   и
благоухающих роз. А теперь, если хотите, чтобы я вам  рассказал,
по каким признакам можно узнать типа, решившего отправить вас на
небеса, открывайте пошире уши. Как я вам уже говорил, в глазах у
этого  недомерка есть что-то особенное. Желание убивать читается
у  него  не  только  в  глазах, но и на  всей  морде.  Его  губы
задрались,  как у скалящейся собаки, нос наморщился,  а  адамово
яблоко  поднимается-опускается, как лифт отеля  в  день  наплыва
клиентов. Этот обмылок кажется мне хитрым. Даже если я  и  смогу
схватить лежащую на диване пушку, это ничего мне не даст, потому
что   он   выстрелит  прежде,  чем  я  сниму  свой  пистолет   с
предохранителя.
  Что делать? Господи...
  У  меня  пересохло во рту. Вдруг мне в голову приходит  мысль;
приходит  без моего желания, как звонок будильника,  но  в  моем
монгольфьере   она   производит  фурор.  Чтобы   попытаться   ее
осуществить, мне нужен алкоголь. Увы, я высосал из  бутылки  все
до  капли,  но рядом с диваном стоит флакон одеколона.  Этикетка
повернута к стене, следовательно, карлик не может знать,  что  в
нем за жидкость.
  Я  принимаю  непринужденный  вид собирающегося  остограммиться
пьянчужки.
  -- Ты же не собираешься меня шлепнуть?
  -- Я возьму на себя этот труд...
  -- Не надо.
  Я  едва  сдерживаю  всхлипывания. Этому малышу  надо  показать
редкое зрелище, чтобы он продлил наш тет-а-тет. Смысл моей  игры
состоит  в том, чтобы взять пузырек одеколона в руки, не вызывая
у карлика подозрений.
  --  Не  делай этого, -- задыхаясь умоляю я. -- Черт побери! Я  же
ничего  вам  не сделал. Вы и так уже один раз чуть не застрелили
меня...
  Я  медленно тянусь рукой к пустой бутылке, словно почувствовав
потребность  взбодриться, потом делаю вид, будто  только  сейчас
заметил, что она пуста. Совершенно необходимо, чтобы он ни о чем
не  догадался. Продолжая дрожать, я немного поворачиваюсь, чтобы
взять  одеколон...  Невозможно  передать,  что  я  чувствую.   Мне
кажется,  что  сейчас его пушка плюнет огнем. Нет  ничего  более
неприятного,  чем свинец в кишках. Когда это происходит,  вы  не
думаете ни о чем, кроме боли, от которой перехватывает дыхание...
  Но ничего такого не происходит.
  Не  надо  думать,  что  эти события  и  действия  протекают  в
замедленном  темпе. Просто мысль бежит быстрее. Между  мыслью  и
действием  разница в скорости порой бывает такой же,  как  между
светом и звуком.
  Наконец я беру флакон с одеколоном в свои руки.
  -- Я не хочу, чтобы ты меня убивал!
  --  Не  надо было лезть в это дело. Что это за легавый, который
разыгрывает из себя героя, а когда его должны шлепнуть, начинает
ныть!
  Моя  дрожь усиливается. Я отвинчиваю крышку флакона и  подношу
горлышко к губам.
  Если  в  своей жизни вам по ошибке приходилось пить  одеколон,
вы  должны  знать,  что  он  не идет  ни  в  какое  сравнение  с
шамбертеном. Лично я не знаю ничего противнее...
  Поэтому я не собираюсь глотать этот сомнительный напиток и  на
сей раз. Я набираю его в рот, как будто хочу прополоскать горло...
  Я  хорошо  рассчитываю свой маленький трюк! Фюить! Я  выпускаю
струю  одеколона в моргалы гнома. Попал! Недомерок  визжит,  как
поросенок,   которому  в  задний  проход  воткнули   раскаленный
металлический прут. Он трет зенки своими миниатюрными кулачками.
  Не  думайте,  что  я тем временем валяю дурака.  Я  быстренько
обезоруживаю его и хватаю свой "люгер". Имея в руках  по  пушке,
чувствуешь себя сильным, особенно когда перед тобой месье в метр
тридцать ростом.
  --  Ты еще слишком мал, лапочка, чтобы суметь справиться с Сан-
Антонио. Лучше бы ты сидел дома и стрелял из рогатки. Ты что же,
думал, что имеешь дело с лопухом?
  Он  начинает  открывать глаза, но плачет,  как  будто  ему  на
колени бросили гранату со слезоточивым газом.
  -- Мусор поганый! -- скрежещет он.
  --  Не волнуйся, красавчик. Колесо крутится, как видишь, иногда
так  быстро,  что  не рассмотришь спицы. Всего минуту  назад  ты
играл  с этой пушкой в Ника Картера, а теперь она у меня. Вывод:
говорить будешь ты.
  -- Держи карман шире!
  --  Если  не  ответишь на мои вопросы быстро, я переломаю  тебе
кости
  Он пожимает плечиками.
  -- Попробуй!
  Меня  охватывает  ярость.  Я кладу  обе  пушки  на  полку  вне
пределов досягаемости карлика и подхожу к нему. Эта макака  меня
заколебала.  Сейчас я устрою своему незваному  гостю  молотилку.
Протягиваю  к нему руку, но он отскакивает в сторону  и,  прежде
чем  я  успеваю отреагировать, бросается на меня, как  таран,  и
бьет  башкой в пузо. У меня сразу перехватывает дыхание, к  тому
же  мой  живот  еще  очень чувствителен. А недомерок  не  теряет
времени  даром. Воспользовавшись тем, что я согнулся пополам  от
боли,  он  проделывает  японский трюк,  смысл  и  цель  которого
состоят  в  том, чтобы сунуть противнику в зенки два раздвинутых
вилкой  пальца.  Теперь уже я могу дышать и поэтому  ору  благим
матом.  Я  ослеплен, захвачен врасплох, одурачен. На мою  голову
обрушивается град ударов. Под кумполом меня, как на Пасху, гудит
колокол. К горлу подступает тошнота.
  "Черт побери, от карлика! От карлика! От паршивого карлика!"
  Вот что я мысленно повторяю, пока отчаянно отбиваюсь.
  В  довершение ко всему я валюсь на пол. Сейчас малявка вытащит
из меня кишки и разложит их на паркете, чтобы посмотреть, все ли
на месте.
  Бац!
  Звон   разбитого   стекла.  Град  ударов   прекращается.   Что
случилось? Худо-бедно открываю глаза и вижу мою дорогую  Жизель.
Она   с  победным  видом  стоит  посреди  комнаты  с  бутылочным
горлышком в руке.
  Ее  присутствие  придает  мне сил,  и  я  перехожу  в  сидячее
положение.
  -- Это... ты? -- глупо спрашиваю я.
  У  моих  ног лежит карлик. Мерзавец получил хорошую Порцию,  и
на его черепушке растет клевая шишка.
  -- Жизель...
  Я   чуть  не  схожу  с  ума.  Тут  она  начинает  ржать,   как
ненормальная.  Моя  гордость еще никогда не подвергалась  такому
испытанию...  Хорош  комиссар Сан-Антонио!  Дает  себя  отметелить
недоноску,  в  котором меньше метра тридцати! Если  бы  об  этом
узнали мои коллеги, они бы здорово повеселились и были бы правы.
Я так унижен, что готов повеситься прямо сейчас.
  -- Я подоспела вовремя?
  Я смотрю на нее и чувствую, что не могу говорить.
  --  Здорово  он тебя обработал, -- продолжает она.  --  Пойдем  в
ванную... Я промою тебе глаза лекарством. Они все красные.
  Я покорно иду за ней и даю себя подлечить.
  --  Жижи, -- бормочу я наконец, -- Жижи, я самый большой дурак во
всей  полиции. Моя карьера кончена! Дать себя избить карлику!  Я
подохну от досады.
  --  Ну,  --  утешает  она меня. -- Не будь таким  пессимистом.  Я
видела,  как  все произошло. Он победил внезапностью,  Тони.  Ты
просто не привык к противникам такого роста...
  -- Ты все видела?
  --  Да,  почти  все.  Меня  разбудили крики.  Ты  меня  здорово
напоил. Я была пьяной в стельку...
  Она  меня целует, а мне хочется лизаться с ней сейчас так  же,
как открыть бакалейную лавку на Северном полюсе.
  -- Фу! Ты пил одеколон!
  Я  пересказываю ей содержание предыдущих глав,  и  она  хвалит
меня за находчивость.
  Немного приободрившись, я встряхиваюсь.
  --  Давай займемся этим демоном, Жижи. Я скажу ему, что думаю о
его манерах.
  Мы выходим из ванной, и моя спутница вскрикивает:
  -- Он удрал!
  Я бросаюсь вперед.
  -- Что?
  Комната  пуста.  Выбежав из квартиры, я только-только  успеваю
услышать хлопок входной двери.
  Птичка  улетела. Сан-Антонио потерпел самое крупное  поражение
в своей жизни.



  Собака,  которую окатили холодной водой, возвращается  в  свою
конуру  и  сидит  тихо. Я делаю то же самое.  Жизель  предлагает
провести  эту  ночь  у  нее,  даже  настаивает  на  этом,  но  я
отказываюсь.
  --  Закрой  дверь на все замки и припри ее стулом, -- приказываю
я.  --  Если  услышишь подозрительный шум, звони  в  криминальную
полицию и от моего имени попроси Гийома или кого-нибудь  еще  из
его отдела.
  Я  нежно  целую  сестричку и отваливаю,  не  слушая  следующей
порции  ее  упреков. Я хочу только одного: задать  храпака.  Мне
нужно забыть унижения этого вечера.
  Придя  домой,  я так же нежно целую Фелиси и беру  из  аптечки
гарденал. Если бы я послушался себя, то сожрал бы весь  пузырек...
Но  я  справляюсь  с собой и проглатываю всего четыре  таблетки,
после чего заваливаюсь на боковую.
  Сон  приходит быстро. Сначала тело становится легким, потом  в
голове  наступает полный покой. Вскоре я уже плыву  по  золотому
миру.

  Я  открываю  глаза, но их приходится тут же зажмурить,  потому
что  солнце  расположилось  в моей комнате,  как  у  себя  дома.
Будильник  показывает  полдень.  Под  дверь  пробиваются  запахи
жареного.  Надеваю  халат  и иду в ванную.  Из  воды  я  вылезаю
розовым,  как поросенок. Я чувствую себя в ударе. Ничто  так  не
приводит в форму, как хороший сон.
  Захожу в столовую, где возится Фелиси.
  -- Привет, ма.
  -- Доброе утро, сынок.
  Не   знаю,  как  моя  мать  выкручивается,  но,  несмотря   на
продуктовые  ограничения, у нас всегда приличный стол.  Сегодня,
например, кулебяка и жареное мясо с яичницей. Я беру в одну руку
вилку, в другую -- нож и иду в атаку.
  Жратва  окончательно  возвращает  мне  оптимизм.  Выйдя  из-за
стола,  я  сажусь в кресло, чтобы выкурить "Голуаз".  Но  в  тот
момент,  когда мои мысли начинают выстраиваться в ряд,  в  дверь
звонят. Мать вводит Гийома.
  Его   визит   доставляет  мне  весьма  среднее   удовольствие,
поскольку  я  нуждаюсь  в одиночестве  и  тишине.  Он  входит  с
мрачным, как у гробовщика, лицом. Я заставляю себя улыбнуться.
  -- Хелло! Каким добрым ветром?
  Мы   жмем   друг  другу  клешни.  Я  жду,  пока  его   морщины
разгладятся, но он сохраняет похоронный вид.
  -- Вы читали газеты, комиссар? -- спрашивает он.
  -- Какие?
  -- Дневные.
  -- Нет.
  Он достает из кармана брехаловку и протягивает мне.
  Я  разворачиваю ее, пробегаю глазами и быстро нахожу на первой
странице заголовок на две колонки:
  МЕДСЕСТРА ПОХИЩЕНА ТЕРРОРИСТАМИ
  -- Жизель!
  Гийом утвердительно кивает головой.
  Статья объясняет, как это произошло.
  Сегодня  утром  ее  схватили при выходе из дома  двое  мужчин.
Классическое  похищение Два типа подошли к  девушке,  когда  она
выходила из задней двери дома, взяли под локти и заставили сесть
в  ожидавшую их с включенным мотором машину. Похищение произошло
у  всех  на  глазах,  но никто не вмешался, поскольку  свидетели
решили,  что ее арестовало гестапо. Консьержка на всякий  случай
позвонила в полицию. Там связались с фрицами и узнали,  что  они
тут ни при чем.
  Гийом излагает свои выводы:
  --  Я  случайно  был в кабинете коллеги, которому поручили  это
дело.  Ему  как  раз принесли фото малышки.  Я  сразу  же  узнал
девушку,  приходившую с вами позавчера. Я ничего не  сказал,  не
предупредив вас, господин комиссар. У меня такое чувство, что вы
влипли в плохую историю.
  -- Думаете, тут замешана политика?
  -- Вот именно... Никак не могу прогнать эту мысль...
  Он  смущен. Мой коллега убежден -- это точно, -- что  я  работаю
на   иностранную  державу.  У  меня  не  хватает  смелости   его
разубедить.  Во-первых: зачем? До тех пор, пока у нас  не  будет
точной   информации   об  этой  банде,   можно   строить   любые
предположения...
  --   Спасибо,   что  предупредили,  старина.  Я  займусь   этим
серьезно.  Эти  сволочи дважды уделали меня, как  сопляка,  и  я
должен заплатить по счетам.
  Он с облегчением вздыхает.
  --  Вы  знаете наши сегодняшние сложности. Мы ходим во мраке  и
все время боимся сделать что-то не так. С одной стороны, нам  не
хочется  досаждать ребятам из Лондона[7], а с  другой  --  мы  не
горим желанием иметь неприятности с господами фрицами.
  Пока он говорит, я одеваюсь.
  --  Послушайте,  -- говорю я, внезапно приняв решение,  --  дайте
мне неделю.
  -- Что вы имеете в виду?
  --  Я  хочу сказать, что прошу вас и всех ребят не давать  пока
und`  этому делу. Не хочу, чтобы ваше расследование мешало  моим
личным  поискам, понимаете? Дайте мне свободу действий всего  на
неделю. А если я ничего не добьюсь, то тогда вы и начнете  вести
свою игру.
  Мое  предложение  ему явно нравится... Мой палец  --  он  у  меня
первоклассный  информатор -- говорит мне, что этот  зараза  Гийом
шел   ко   мне   с  одной  мечтой:  поручить  мне  неофициальное
расследование этого дела. Ведь он и наши коллеги хотят  остаться
чистыми перед всеми... Они предпочитают, чтобы пачкался малыш Сан-
А...
  -- Прекрасно, прекрасно, -- шепчет Гийом.
  Поняв по моему взгляду, что не провел меня, он кашляет.
  --  Скажите, дорогой коллега, вы увезли жмурика из квартиры  на
улице Жубер?
  -- Да.
  -- Охранника перед дверью оставили?
  --  Да,  я как раз собирался снять наблюдение. Хотите, чтобы  я
его сохранил?
  -- Вовсе нет, наоборот.
  Сверяюсь с часами.
  -- Сейчас два. В три часа прикажите архангелам уйти.
  -- Понял.
  Гийом берет шляпу и протягивает мне руку.
  --   До  свиданья,  господин  комиссар.  Если  вам  понадобится
помощь, обращайтесь без колебаний...
  Ну,  что  вы на это скажете? Разве похищение моей девочки  это
не  полный  финиш?  Эти  гады палят мне в пузо,  потом  посылают
карлика  дать  мне урок вольной борьбы и, наконец, похищают  мою
киску. Ну хватит! Теперь я с ними разберусь.
  Полчаса  спустя я прихожу на улицу Жубер и перед  домом  моего
двойника замечаю двух шпиков.
  Я   захожу   в  подъезд,  поднимаюсь  на  четвертый   этаж   и
констатирую,  что дверь квартиры опечатана. Но кусок  воска  для
меня не преграда.
  Спустившись  на  первый этаж, я захожу в  комнату  консьержки,
предъявляю свое удостоверение и прошу разрешения позвонить.
  Трубку снимает Гийом. Он только что вернулся.
  --  Требуется  помощь, старик, -- говорю я ему после  того,  как
назвался.  --  Пришлите  кого-нибудь  опечатать  дверь   квартиры
убитого.
  -- Так она же опечатана!
  --  Ненадолго,  потому что я сорву печать,  как  только  положу
трубку.
  -- Ладно!
  --  Второй момент: я не хочу, чтобы тот, кто придет это делать,
заходил в квартиру.
  -- Хорошо, господин комиссар.
  Я  кладу  трубку.  Консьержка  в  ужасе  смотрит  на  меня  из
соседней комнаты. Тут я вспоминаю, что ее убитый жилец похож  на
меня, как родной брат.
  --  Не  бойтесь,  -- говорю я ей со смехом, -- я  не  привидение.
Сходство между полицейским и жертвой чистая случайность.
  Она немного успокаивается.
  -- Расскажите о моем двойнике, -- прошу я.
  Рассказывать  ей особо не о чем. Она сообщает мне  только  то,
что  я  уже  и без нее знаю: убитый появлялся в доме  редко,  за
квартиру платил регулярно и на чаевые не скупился.
  -- Почту он получал?
  -- Ни единого письма!
  Говорю  консьержке "спасибо, вы очень любезны", и  делаю  вид,
wrn ухожу. Но это только уловка. Я остаюсь в коридоре, встаю  на
четвереньки  и проползаю мимо комнаты моей недавней собеседницы.
Я предпочитаю, чтобы она не знала, что я в доме...
  Пока  что  я  доволен. Мой большой нос, которому  я  полностью
доверяю,  унюхал  след.  Запомните, что размышления  --  отличная
штука  для  полицейского. Я подумал, что квартира  покойного  на
улице  Жубер может быть интересным моментом расследования.  Этот
тип  ею  почти  не  пользовался. Хотя бы даже  для  того,  чтобы
получать  письма.  Так  зачем  он ее  снимал?  Чтобы  прятаться?
Странный  район:  самый центр Парижа! Я уверен,  что  тщательный
обыск откроет мне назначение квартиры.
  Уверен  я  и в еще одной вещи, но рассказывать вам о ней  пока
еще рано...
  Я   срываю   восковую  печать  и  вхожу  в  квартиру.   Быстро
сориентировавшись,  прохожу  в столовую,  где  лежало  тело.  По
комнате  плавает  противный запах.  Я  снимаю  пальто  и  шляпу.
Невидимый наблюдатель мог бы предположить, что я дома и  отчасти
был  бы прав: я решил никуда отсюда не выходить до тех пор, пока
не  ухвачусь  за  нить,  которая  приведет  меня  к  похитителям
девушки.
  Начинаю   поиски.   Гийом   и   его   фараоны   обыскали   все
добросовестно,  но  бывают  совершенно  герметичные  тайники...  Я
поднимаю  ковры,  снимаю картины, передвигаю мебель...  Прочесываю
все сантиметр за сантиметром.
  Услышав шум голосов за дверью, я замираю. Необходимо, чтобы  о
моем присутствии здесь не знал абсолютно никто. Те, с кем я веду
войну, кажутся мне чертовски башковитыми ребятами. Теперь  между
нами  пошла борьба не на жизнь, а на смерть. Первого, кто  сунет
лапу  в  карман, я изрешечу. Во всяком случае, карлика, когда  я
его найду, что при его росте должно быть не очень сложно, я буду
молотить до тех пор, пока не сделаю похожим на черепаху.  Отныне
я буду остерегаться любого типа, достающего мне только до пупка.
  Голоса удаляются. Дверь снова опечатана.
  Осмотрев   столовую,  перехожу  в  спальню.  Она   похожа   на
гостиничный номер. Мебель некрасивая, разных стилей. Кровать  не
разобрана.  Простыней нет, что лишний раз  доказывает,  что  мой
двойник  не  собирался здесь отсиживаться. Я  отчаянно  ищу,  но
ничего  не  нахожу. Эта квартира мертва, как ее  жилец.  Из  нее
невозможно  выжать  ничего даже мало-мальского.  Потеряв  всякую
надежду,  перехожу  в  маленькую кухню. Она  в  полном  порядке;
газовый  счетчик опечатан... Даже в витрине магазина  можно  найти
больше  следов.  Почему  Мануэль  снял  эту  квартиру,  если  по
существу и не жил в ней, и ничего в ней не спрятал?
  Возвращаюсь  в  столовую и падаю в кресло. Жизель!  Уже  шесть
часов,  как она в лапах похитителей. Может быть, они уже  успели
вычеркнуть ее из списков живых... Сколько бы я ни думал, никак  не
могу  понять,  зачем  они  ее схватили.  Если  для  того,  чтобы
отомстить  за  вчерашний удар бутыльком по кумполу  карлика,  то
могли бы без всяких хлопот, по своему обыкновению, застрелить ее
на улице.
  Не  понимаю.  Не понимаю! Должно быть, вместо  мозгов  у  меня
сахарная свекла.
  Мне  осталось только записаться в Армию Спасения и  мыть  ноги
клошарам.
  Вот непруха!



  Зеркало  трюмо, стоящего напротив кресла, отражает мою  унылую
морду  Вид у меня жалкий. Я похож на парня, опрокинувшего  чашку
jnte  на  платье  киски,  которую намеревался  уговорить  с  ним
потрахаться.  Я  готовлю  коллекцию достойных  меня  названий  и
прозвищ;  некоторые вспоминаю, другие изобретаю  сам.  Это  меня
утешает,  но  ничем  не  может помочь освобождению  моей  нежной
медсестрички.
  Уже  восемь  часов  вечера, а все еще ничего  не  произошло  Я
размышляю:  остаться  на ночь здесь или пошляться  по  улицам  в
надежде встретить одного из знакомых мне субчиков?
  Прежде  чем  я  принимаю  решение,  вдруг  слышится  шорох   в
коридоре. Затем в замок вставляют ключ. Можете мне поверить, мое
сердчишко  делает  тук-тук. Я прячусь за кресло.  Поскольку  оно
стоит  в  углу  комнаты, обнаружить меня вечерний визитер  может
только в том случае, если специально полезет в этот угол.
  Жду, держа в руке "люгер". В висках стучит кровь.
  В  комнату  проникает  тонкая фигура.  Я  сдерживаю  радостный
прыжок,  потому  что вошедший, оказывается,  не  кто  иной,  как
стрелявший  в  меня  парень со стрижкой бобриком.  Он  действует
спокойно.  Хорошо,  что  я не курил,  а  то  бы  он  унюхал  мое
присутствие.
  Что  бы  вы  сделали на моем месте? Наставили б ваш  шпалер  в
спину  парня  и жали на спуск до тех пор, пока не опустошили  бы
всю  обойму? Разумеется, это самый разумный выход, но я не  могу
позволить  себе  быть  неосторожным. Если  эта  гнида  пришел  в
квартиру,  то,  значит, надеется что-то в  ней  найти...  По  всей
видимости,  то,  что спрятал Мануэль. Поэтому я решаю  дать  ему
найти   это  что-то.  Но,  может  заметить  не  очень  вдумчивый
читатель, если ничего не нашел даже Сан-А, почему больше  должно
повезти этому типу с бобриком?
  Если  вы такие тупые, объясняю дуракопонятно. Покушавшийся  на
меня  имеет подавляющее преимущество: ему известно, что  спрятал
мой двойник, а Сан-Антонио искал сам не зная что. Может, заколку
для шторы, а может, кита. Сечете?
  Вошедший   направляется   к   стоящему   у   дивана   торшеру,
вывинчивает из него лампочку и рассматривает ее на свет  в  луче
карманного фонарика
  Он  не удовлетворен и вкручивает ее на место, затем влезает на
стол, вывинчивает все лампы из люстры и разглядывает их одну  за
другой.  Должно быть, он нашел то, что искал, потому что наконец
довольно  присвистывает.  Спустившись  на  пол,  он  достает  из
кармана  картонную  коробку и кладет в нее свою  находку.  Потом
снова  влезает на стол и вкручивает остальные лампы. Я  не  жду,
пока "бобрик" слезет со своей жердочки, а, воспользовавшись тем,
что он стоит ко мне спиной, вылезаю из своего укрытия и изо всей
силы пинаю стол ногой. Он опрокидывается, и мой стрелок летит на
пол. Поскольку все лампы, кроме одной, были возвращены на место,
я  поворачиваю выключатель. Столовую заливает яркий свет, и моим
глазам  открывается  уморительная  картина:  "Стрижка  бобриком"
растянулся  на  паркете, а на ногах у него  вместо  пледа  лежит
стол.  Падая, мой друг стрелок приложился мордой об угол буфета,
от  чего на ней образовалась ссадина шириной с прорезь почтового
ящика.
  --  Ку-ку!  --  говорю  я, поскольку мой неудачливый  убийца  не
потерял сознания, хотя и выглядит грустновато. -- Привет от  Деда
Мороза.
  Его  губы слабо шевелятся, а рука ныряет под пиджак.  Но  если
предупрежденный человек стоит двух, то тот, кого дважды  застали
врасплох, стоит целой толпы. Не успел он закончить движение, как
я влепил ему маслину точно в жирок его руки.
  -- Лежи спокойно, козел!
  Ярость  придает  "бобрику" сил. Хотя он уже готов  к  большому
osrexeqrbh~ на тот свет, ему все же удается сесть на задницу.
  -- Опять ты, мусор! -- ворчит этот несчастный.
  --  Да,  дружок,  опять я. Все время я. Не  рассчитывал  же  ты
увидеть  меня  добровольно  вступившим  в  войска  СС,  с  целью
утешиться  после  похищения моей любимой?  Хватит  трепаться.  Я
полагаю,  ты достаточно умен, чтобы понять разницу между  жалким
манекеном  вроде  тебя, чье пузо открыто  всем  ветрам,  и  злым
парнем, готовым нашпиговать тебя свинцом? Так что отвечай на мои
вопросы. Первое: что вы сделали с Жизель и где она?
  Он  смотрит  на меня глазами взбесившегося волка. Две  складки
окружают его сжатые губы скобками.
  -- Не хочешь отвечать?
  На его лице не шевелится ни один мускул.
  --  Ты  глуп, как щенок. Если не заговоришь, я исполню на твоих
костях  большой  концерт, впечатлениями о  котором  ты  со  мной
обязательно  поделишься  Он  тебе  так  понравится,  что   перед
отбытием в ад ты попросишь меня записать тебе ноты.
  Я  подхожу  к  нему  и  забираю из-под мышки  его  пушку.  Она
блестит  от  крови. Мне становится страшно, что он  хлопнется  в
обморок.
  -- Не упрямься, а то я тебя разрисую до неузнаваемости!
  Я  не люблю пытать раненых, но в опасности жизнь девушки...  Так
что, преодолев отвращение, я приставляю дуло "люгера" к большому
пальцу его раненой руки.
  --  Если  не ответишь через десять секунд, я отшибу тебе  кусок
твоей коряги.
  Я  вижу,  что  парень  бледен,  как  раковина,  но  между  его
скобками появляется недобрая улыбка.
  Я  стреляю.  Он вздрагивает и издает хриплый крик.  Его  палец
исчез, а на его месте появилось отвратительное кровавое месиво.
  --  Когда  начинаешь такую игру, -- тихо говорю я  "бобрику",  --
неизвестно,  где  она  может  закончиться  Понимаешь?  Люди   по
жестокости  превосходят  животных. Не заставляй  меня  разорвать
тебя  на кусочки! Тебе этого так хочется? Ты когда-нибудь слышал
о  китайских палачах? Эти ребята умеют работать. Я видел  одного
за  делом: он разрезал мужика на сто частей, а пациент продолжал
жить в бочке соли.
  Он  смотрит  на меня, и в его глазах, несмотря на  боль,  я  с
удивлением вижу иронию.
  -- Болтун! -- шепчет он.
  Полный  финиш!  Это  мне  урок -- нельзя  сентиментальничать  с
такой  падлой! Иду на кухню, где нахожу -- наконец-то хоть что-то
нашел!  --  то, что искал: соль. История о китайском палаче  дала
мне идею.
  --  Отличное  средство для зарубцовывания ран! --  заявляю  я  и
сыплю сольцу на кровавую кашу. Он издает жуткий вопль.
  -- Нравится, малыш?
  Вторую  горсть  я  сыплю в рану на руке.  Он  извивается,  как
семейство змей, засунутых в наволочку.
  -- Где Жизель?
  Если не ответит, я вырежу ему на брюхе свое имя.
  Меня  осеняет еще одна идея. Я возвращаюсь на кухню за тазиком
воды.
  -- Если смыть соль с ран, тебе будет не так больно...
  -- Да! Да! -- стонет он. -- Воды!
  -- Где девушка?
  -- В Везине.
  Я  не  спешу с водными процедурами из боязни, что он прекратит
признания.
  -- Адрес?
  -- Авеню де ля Гар, дом 11 ...
  -- Что вы с ней сделали?
  -- Ничего! Воды!..
  С ума сойти, на что человек готов ради воды.
  Я  протягиваю ему тазик, но делаю вид, что в последний  момент
спохватился, и ставлю его далеко от него.
  -- Зачем вы ее похитили?
  --  Чтобы  иметь  заложника на случай, если бы ты  вдруг  нашел
лампочку.
  Я и забыл об этой чертовой лампочке!
  Достаю ее из кармана "Стрижки бобриком". На первый взгляд  это
совершенно обычная электрическая лампа.
  -- Что это за штука?
  Он отворачивается и молчит.
  --  Ладно,  я  не  настаиваю. Скажи, к  какой  ты  принадлежишь
организации?
  Говоря это, я поигрываю пригоршней соли.
  -- "Кенгуру".
  Я вскрикиваю.
  На  случай,  если  вы не в курсе, должен вам сказать,  что  до
войны так называли международную банду, специализировавшуюся  на
торговле документами. Ее шеф был застрелен из автомата на улицах
Чикаго  в тридцать восьмом, и с тех пор о банде никто больше  не
слышал.
  Это  откровение опрокидывает все предположения, что  я  строил
до  сих  пор. А я-то думал, что речь идет о деле, так или  иначе
связанном с политикой!
  Придвигаю  таз к моему гангстеру. Он берет его здоровой  рукой
и  выплескивает содержимое мне в лицо. Я задыхаюсь. Тем временем
он  поднимается. Я вижу блеск металла в его руке  и  пригибаюсь.
Нож,  брошенный  с  удивительной ловкостью, вонзается  в  буфет,
вырвав кусок из моего воротничка.
  --  С  Рождеством!  --  говорю я, и моя  пушка  с  удовольствием
выплевывает  из  себя  горячие  полновесные  маслины.   "Стрижка
бобриком" добросовестно ловит их своим пузом.
  Подхожу к нему. Готов.
  -- Вот видишь, придурок, мой шпалер еще болтливее меня.
  Естественно, он уже не может меня слышать, а жаль, потому  что
я  чувствую себя в ударе. Вспоминаю, как он расстреливал меня  в
метро.  А  я  бы  очень хотел объяснить ему, что  не  надо  рыть
другому  яму,  что  ворованное впрок  не  идет,  и  что  сколько
веревочке ни виться... и т. д. Раз уж они так любят пословицы...
  Я  обыскиваю  его  и забираю бумажник. Кроме довольно  толстой
пачки  бабок в нем лежат документы на имя Людовика Фару,  в  том
числе  водительские  права и техпаспорт. Я запоминаю  номер  его
тачки  на  случай, если она появится рядом: 446 К.  N.  4.  Этот
номер  отпечатывается у меня в памяти до конца моих дней.  Кладу
бумажник и лампочку себе в карман, выключаю свет и иду к выходу.
К  счастью,  мои  выстрелы  никого не потревожили.  Мой  "люгер"
стреляет тихо, как пробка из бутылки шампанского, за что  я  его
очень люблю.
  И  вот  я  и  на  улице. Сворачиваю направо. У тротуара  стоит
машина; ее номер бросается мне в глаза, как рой мух: 446 RN 4.
  В  ней никого нет. "Стрижка бобриком", очевидно, приехал один.
Нажимаю   на   ручку,   и  дверца  открывается   без   малейшего
сопротивления.  Поскольку я человек простой,  то  без  церемоний
сажусь за руль.
  Давай, милая! Вперед, в Везине!



  Сворачивая  на авеню Гранд-Арме, я говорю себе,  что  ехать  к
друзьям "Стрижки бобриком" с лампой в кармане очень неосторожно.
Сказать  им  "привет" в день знакомства я могу и без подарка.  В
случае  провала моей попытки освободить Жизель эта  штука  может
стать для меня ценным козырем.
  Что  бы  с ней такое сделать? Ехать к себе нет времени,  да  к
тому же это было бы крайне неосторожным поступком.
  Я  останавливаю машину и принимаюсь размышлять. Если  бы  были
открыты  почтовые  отделения, я бы просто  отправил  коробку  до
востребования  на  свое  имя. В подобных случаях  это  наилучшая
тактика,  но  среди  ночи думать о ней не имеет  смысла,  вы  не
находите? Так что же делать?
  Я  улыбаюсь, включаю двигатель и еду в комиссариат на  площади
Этуаль. Представляюсь дежурному капралу и отдаю ему завернутую в
бумагу картонную коробку.
  --  Спрячьте  ее до моего возвращения. Если я не вернусь  через
два  дня, отдадите посылочку комиссару Берлие. -- Я пишу  на  ней
адрес  в  Везине. -- Слушайте, капрал, когда будете  вручать  ему
коробку,  то  не  забудьте  сказать,  что  мой  труп,  по   всей
вероятности,  зарыт  в  парке владения,  находящегося  по  этому
адресу.
  Бедный  полицейский  обалдел от удивления.  Я  шлепаю  его  по
спине.
  --  Не  делайте  такую морду, коллега, а то  подумают,  что  вы
только что побеседовали с вашим прапрадедом...
  Я убегаю прежде, чем его челюсть успевает вывалиться изо рта.
  За  городом движение практически на нуле. Я несусь как метеор.
Нантерр  проскакиваю на такой скорости, что  прохожие  принимают
меня  за  вихрь. Дальше Шату и, наконец, Везине с его роскошными
виллами.  Спрашиваю дорогу у какой-то бабы и  через  пару  минут
останавливаюсь перед коттеджем "кенгуру".
  Это  большой  кирпичный  дом  с башенками  на  четырех  углах,
придающими ему шикарный вид. В окнах второго этажа горит свет. Я
оставляю  машину  на боковой улице и подхожу к железной  решетке
ворот. Они заперты на ключ, и я начинаю их отпирать. Ничто  меня
так  не  развлекает,  как  открывание  замков  Чувствую,  язычок
убрался.  Мой маленький инструмент для открывания замков  просто
чудо.  Вдруг на ворота бросается гора мяса. Я поздравляю себя  с
тем, что нахожусь по эту их сторону, а не по ту, потому что  это
датский  дог ростом чуть поменьше слона. В лунном свете я  вижу,
как  блестят его глаза. Этот песик ласков, как бенгальский тигр.
Клыки  у  него  крупноформатные, и, когда он  вонзит  их  вам  в
задницу, сесть вы сможете лет этак через сто.
  Стараясь  его  смягчить, я ласково сюсюкаю, но  это  напрасный
труд.  У меня больше шансов смягчить судебного исполнителя,  чем
этого  зверя.  Я  не решаюсь влепить ему в пасть  маслину  из-за
того,  что, хотя мой "люгер" разговаривает очень тихо, в  ночной
тишине  его голос будет очень даже слышен, тем более что бандиты
вряд ли заткнули себе уши ватой.
  Возвращаюсь  к машине и, покопавшись в багажнике,  нахожу  то,
что мне нужно: большой разводной ключ.
  Датчанин по-прежнему стоит у ворот; к счастью, как и все  злые
собаки,  он  молчалив. Я проделываю веселый маневр. Левой  рукой
показываю псине мою шляпу. Этот волкодав такой дурак! Моя  шляпа
до  того его возбуждает, что он просовывает морду через решетку,
чтобы схватить ее. Я бью от всей души -- хрясь!
  Его  черепушка раскалывается, как орех под кованым сапогом.  Я
открываю ворота и оттаскиваю труп собаки, освобождая вход.
  Передо  мной прекрасная аллея. Иду по ней, стараясь  не  очень
qjphoer|  гравием. По мере приближения к дому до меня все  яснее
доносятся   песни.   Уголовнички  собираются  весело   встретить
Рождество. Надеюсь, еще один гость им не помешает...
  Обхожу  дом,  потому  что  опыт  научил  меня  не  соваться  в
подобных  случаях  в  парадную дверь. Мне бы  прекрасно  подошла
какая-нибудь  боковая. Найдя такую, я открываю ее без  малейшего
труда.  И  вот  я  в узком коридоре, ведущем на кухню.  Придется
пройти через нее, чтобы попасть в другие помещения. Это не очень
удобно, потому что я слышу, как в ней напевает какой-то меломан.
  Продвигаюсь на цыпочках и вижу толстого типа туповатого  вида,
отрезающего  себе  ломоть ветчины шириной с площадь  Конкорд.  Я
вхожу со шпалером в руке.
  -- Приятного аппетита!
  Он вздрагивает и роняет бутерброд.
  -- Быстро подними клешни и постарайся коснуться ими неба!
  Я  никогда не встречал такого послушного мальчика. С ним  одно
удовольствие играть в полицейские-воры.
  -- Где девушка?
  -- Наверху!
  -- Что значит "наверху"?
  -- С ними...
  А,  черт!  Полный  финиш...  А  я-то начал  надеяться,  что  все
пройдет тихо. Ладно, если понадобится шухер, они его получат.
  -- Лицом к стене! -- приказываю я толстяку.
  Он  подчиняется,  и я с ним кончаю. Извините,  преувеличил:  я
просто разбил об его котелок бутылку шампанского.
  Он падает с сильным грохотом.
  Я  выхожу из кухни и нахожу лестницу, ведущую на второй  этаж.
Поднимаюсь,  перепрыгивая через ступеньки.  Путь  мне  указывают
смех  и  крики. Подхожу к двери комнаты, где гуляют мерзавцы.  В
лучшем  стиле  лакея  из  комедии я наклоняюсь  и  заглядываю  в
замочную  скважину. У них там пир горой. Они  орут  кто  во  что
горазд,  жрут  и хлещут горькую без всякой меры. В углу  комнаты
Жизель.   Бедняжка   привязана  к  стулу,   и   трое   подонков,
посмеиваясь, лапают ее груди.
  Я  тихо  поворачиваю  ручку и открываю  дверь,  но  остаюсь  в
коридоре, готовый отскочить в сторону, если одному из этих гадов
придет фантазия поздороваться со мной из шпалера.
  -- Счастливого Рождества, ребята!
  Все оборачиваются.
  Некоторые вскрикивают: "Мануэль! Это Ману!"
  Секунда  замешательства. Я их рассматриваю одного за другим  в
надежде  узнать  хотя  бы одного, но морды,  выставленные  перед
моими глазами, мне совершенно незнакомы.
  -- Это не Мануэль! -- слышится чей-то голос.
  Это  заговорил мой карлик. Он сидит в кресле, и я его не сразу
заметил.
  --  Это тот тип, которого чуть не кокнул Фару, -- комиссар  Сан-
Антонио! Пришел за вторым уроком борьбы? -- спрашивает он меня.
  -- Забрать мадемуазель.
  Я подхожу к Жизель и вынимаю у нее изо рта кляп.
  -- Тони, дорогой, ты нашел меня!.. Это чудесно.
  Если  бы  я прислушивался к ее словам, то поцеловал бы  взасос
(что  в  моей  любовной  тактике следует за  влажным  поцелуем).
Куколки  все  ненормальные, кто больше, кто чуть меньше.  Стоило
мне появиться, как она тут же решила, что все вошло в норму.
  --  Минуту! -- говорит один из собравшихся. -- Минутку, комиссар.
Вам   не   кажется,  что  вы  слишком  торопитесь?  Я  продолжаю
развязывать Жизель.
  --  Что  говорит этот длинный? -- спрашиваю я карлика. -- Кстати,
eqkh  бы  ты  хоть  немного  знал  правила  хорошего  тона,   то
представил бы нас друг другу.
  Они просто обалдевают от моего спокойствия.
  Психует  только карлик. Он выхватывает, не знаю откуда,  пушку
и наставляет ее на меня.
  -- Руки вверх!
  Я меряю его самодовольным взглядом.
  --  Успокойся,  Гулливер. Тебе бы понравилось  сидеть  с  целым
гардеробом во рту?
  Длинный,   обратившийся   ко  мне  и,   очевидно,   являющийся
главарем, вмешивается:
  --   А  вы  нахал,  старина.  Я  на  вашем  месте  составил  бы
завещание, а не скалил зубы.
  --  А зачем мне писать завещание, а? Это делает только тот, кто
предчувствует близкую смерть...
  --  Тогда,  --  добавляет он с улыбкой, -- я бы  на  вашем  месте
поспешил почувствовать ее приближение...
  Этот длинный идиот начинает меня доставать.
  --  Откровенность за откровенность, -- отвечаю  я.  --  Я  бы  на
твоем  месте  закрыл  рот  и заклеил  его,  чтобы  не  поддаться
искушению снова открыть.
  -- Очень смешно...
  --  Слушай,  Фрэд,  --  говорит карлик, --  хочешь,  я  подстрелю
лучшую дичь в своей жизни?
  -- Погоди немного!
  Карлик обижается.
  --  Чего ждать? Все отлично. Он сам залез в пасть к волку.  Как
видишь, я был прав, когда предложил похитить девчонку...
  --  Сначала,  --  отрезает Фрэд, -- я хочу узнать, как  он  нашел
наше укрытие. Тебе не кажется, что это важно?
  Остальные  что-то  одобрительно бормочут. Я  сосредоточиваюсь:
настал момент мобилизации всех мозгов.
  --  Я  вам  скажу, как нашел вас, ребятки! Это  просто  --  даже
младенец,  лежащий в колыбели, и тот поймет... Меня просветил  ваш
друг Фару.
  Они дергаются.
  -- Брешешь!
  --  Ну  подумайте,  -- говорю я им, -- как я мог сюда  добраться,
если бы мне не дали наводку?
  Я достаю из внутреннего кармана бумажник "Стрижки бобриком".
  -- Вот его бумаги...
  Фрэд буквально подскакивает.
  -- Он арестован?
  --  Нет.  Жизнь  в  наше  время казалась  ему  невеселой,  и  я
отправил его отдохнуть к одному моему другу, работающему шофером
у сатаны.
  -- Ты его убил?
  --  Ну, Фрэд, не порть себе кровь, -- говорю я, улыбаясь. -- Твой
подручный  был  совершенно невозможным человеком.  Даже  имея  в
кишках  десять тонн свинца, он пытался сделать мне больно.  Будь
логичен: я ведь у вас никогда ничего не просил.
  -- Мне его шлепнуть? -- настаивает карлик.
  Я злюсь.
  -- Эй, обмылок, ты меня заколебал.
  Я поворачиваюсь к длинному Фрэду.
  --  Скажи своей моське, чтобы он заткнулся, или я проломлю  ему
черепок,  как  датскому  теленку...  Я  пришел  поговорить,  а  не
реконструировать  Верденское сражение.  Но  толкать  речь  перЕд
твоими бойскаутами не буду! Прикажи им пойти прогуляться. Сейчас
как раз красиво светит луна. Надо этим пользоваться,
  Этот  совет  приходится его парням не по  вкусу.  Они  ворчат,
глядя на меня с лютой ненавистью.
  --  Не  слушай его! -- говорит малый с кустистыми бровями. --  Он
тебя замочит, как Фару. Этот гад -- просто эпидемия.
  --   Если   вы   не   будете   дурить,  ничего   не   случится.
Доказательство  -- вот моя пушка! Смелый шаг, а,  малыши?  Вы  бы
наложили в штаны, но я привык играть по-крупному.
  Кажется, мой жест поколебал предубеждение Фрэда.
  Он подходит к комоду, достает из ящика автомат, снимает его  с
предохранителя и кладет на стол.
  -- Уйдите! -- приказывает он своим людям.
  -- Ты чокнулся, Фрэд! -- протестует карлик.
  Фрэд,  ни  слова не говоря, наклоняет его кресло,  как  обычно
делают, когда хотят согнать с сиденья кошку.
  Все выходят из комнаты, и мы остаемся втроем.
  Атмосфера  заметно разрядилась. Фрэд делает знак, что  я  могу
начинать.  Тогда, глядя на белокурые волосы Жизель, я поднимаюсь
на трибуну.
  --  Старина Фрэд, я начну сначала. То, что я тебе скажу,  будет
истинной правдой. Разумеется, это твое дело, верить мне или нет...
Я  только замечу, что пришел к тебе один, как взрослый. Так что,
как  ты  понимаешь,  я  не собираюсь устраивать  государственный
переворот.
  Он  доброжелательно качает головой, а у меня появляется мысль,
что все пройдет хорошо.
  --  Для начала даю тебе слово, что в данный момент в полиции не
работаю. Я не в отставке, но пахать на нынешний режим не хочу. Я
имею  претензию выбирать себе начальство. Таким образом, стоящий
перед  тобой  не легавый, а просто человек, как  все.  А  теперь
скажи мне, кто ваш шеф.
  -- Шеф я, -- отвечает он.
  --  Ты  шеф этой компании придурков, согласен, а я хочу  знать,
кто возглавляет всю организацию.
  Он молчит. Его челюсти сжаты, глаза жесткие и горят.
  -- Я тебе говорю: всем заправляю я!
  --  А  я  тебе  говорю, что нет и что ты врешь! И  я  тебе  это
докажу, деревянная голова! Если бы ты был главным боссом,  зачем
бы стал посылать приказы через музыкантов, раз живешь с шайкой?
  Мой аргумент бьет его, как прямой правой.
  --  Твоя  шайка не "кенгуру", потому что "кенгуру"  уничтожили.
Но она состоит на службе у одного из уцелевших членов знаменитой
банды.  Не  желая рисковать, он руководит вами  с  расстояния  и
предпочитает,  чтобы  даже его люди не  знали  его  в  лицо.  Он
выбирает дела и передает инструкции хорошо продуманным способом.
Я  уверен,  что ты сам его не знаешь. Ты только заместитель.  Но
раз  способа  связаться  с боссом нет, я  буду  разговаривать  с
тобой, как будто ты всемогущ.
  Видишь  ли,  случай  сделал так, что наши дороги  пересеклись.
Фару  по ошибке выстрелил в меня, из-за чего мне захотелось  его
найти.  Ужиная, я перехватил сообщение морзянкой;  постепенно  я
понял,  что  к  чему,  а  поскольку мои  мозги  иногда  все-таки
работают,  мне  захотелось  тоже послать  сообщение  музыкальным
кодом,  раз  это  сегодня в моде... Короче, после ряда  событий  я
унаследовал лампу.
  Лучшего эффекта не добился бы даже парень по имени Аладдин  со
своей  волшебной лампой. Длинный Фрэд встает, как при исполнении
национального гимна. Он весь белый и дрожит.
  -- Что... что ты сказал?
  --  Да,  лампа  у  меня. Это тебя удивляет? Со мной  надо  быть
готовым ко всему.
  Здесь я открываю скобку: только между нами, с этого момента  я
продвигаюсь  в  чертовски густом тумане, а все  потому,  что  не
знаю,  в  чем  ценность  этой  самой  лампы.  Сколько  бы  я  ни
прокручивал  этот  вопрос,  никак  не  могу  составить  об  этом
представление. Но признаться Фрэду в своем невежестве я не могу,
потому  что  тогда  он  здорово надо мной  посмеется.  Если  ему
захочется,  он сможет поклясться, что в ней фото Тино  Росси,  и
узнать правду я смогу, только попытавшись пересчитать ему клыки.
Значит, единственный способ провести все тип-топ -- сделать  вид,
что я знаю все. Уловили? Ну молодцы, Я закрываю скобку, чтобы не
было сквозняков.
  -- Лампа у тебя... -- повторяет он как заведенный.
  Это  начинает  действовать мне на нервы. Если он свихнется,  я
никогда не сумею узнать правду о лампе.
  --  Не стой как по башке шарахнутый. Да, эта штука у меня,  что
позволяет  мне  явиться  руки в брюки в  ваше  логово.  Лампа  в
надежном  месте.  Если  со мной случится какая-то  неприятность,
даже  если  я  просто  поскользнусь  на  банановой  кожуре,  она
отправится  прямиком  в  полицию,  и,  чтобы  отбить  ее,   тебе
понадобится  целый армейский корпус. И еще: не рассчитывай,  что
сумеешь заставить меня сказать, где она, силовыми методами. Даже
если  я  проявлю  слабость, тебе это ничего  не  даст.  Я  отнес
фараонам  маленькую  коробочку,  не  объясняя,  что  в  ней,  но
сказал/что  только  лично я могу взять ее. Если  за  ней  явится
посыльный,   даже  с  написанной  моей  рукой  запиской,   самое
безобидное,  что  они  могут сделать, это сунуть  его  в  уютную
камеру и устроить поиски пятого угла, чтобы он выложил, где я.
  Фрэд с задумчивым видом рассматривает меня.
  -- А что ты за нее хочешь?
  -- Не говори так, ты затруднишь наш разговор.
  -- Сколько?
  Я пожимаю плечами.
  --  Минутку, красавчик! Прежде чем говорить о делах, мне  нужны
кое-какие  сведения. Во-первых, я хочу знать, у кого  вы  сперли
эту штуку.
  Мой   вопрос   его   сильно  озадачивает.   Потом   его   лицо
проясняется: он думает, что я устраиваю ему проверку.
  --  Кончай валять дурака, Сан-Антонио. Ты прекрасно знаешь, что
мы  стащили  ее с завода в Альзасе, где фрицы дорабатывают  свое
изобретение.
  Хитрю дальше:
  --  Ладно,  я  слышал примерно то же самое,  но  мне,  старина,
неизвестно, что вы собираетесь с ней делать. Подозреваю, что  вы
стащили ее у бошей не для того, чтобы использовать самим.  Также
сомневаюсь, что эта штука может заинтересовать частное лицо...
  Фрэд чешет нос.
  -- Может, патрон собирается загнать лампу америкашкам.
  --  Так  я  и думал. В таком случае мы можем договориться.  Вот
мое  предложение: вы возвращаете свободу мне и Жижи, а я передам
лампу  заинтересованным лицам. За свою работу я ничего не прошу,
но  хочу  быть  уверенным, что товар пойдет  к  симпатичным  мне
клиентам...
  Я  говорю  это совершенно искренне. Он это понимает, но  хочет
покопаться в моей мотивации.
  --  Кто  нам  поручится, что, выехав из страны, ты не  толкнешь
эту  штуку  фрицам?  Они бы отвалили тебе много  бабок,  да  еще
повесили бы Железный крест...
  --  Если  бы  я  хотел  поступить именно так,  зачем  мне  было
приходить сюда? Чтобы получить в брюхо новую порцию маслин?
  -- Чтобы спасти свою лярву...
  -- Эй, нельзя ли повежливее! -- подает голос Жизель.
  Это  доказывает,  что  даже  в самых  опасных  обстоятельствах
девчонки дорожат соблюдением внешних приличий.
  Я подхожу к Фрэду и кладу руку ему на плечо.
  --  Не  смеши  меня, и так все губы потрескались, --  говорю.  --
Знаешь, что бы произошло, если бы я сговорился с фрицами и отдал
им  лампу?  Попросил  бы  окружить твою хазу  усиленным  отрядом
полиции, приставил бы к губам рупор и сказал...
  То,  что  происходит  затем, почище  рассказов  о  колдунах  и
покруче  истории  одного малого по имени Самсон,  который  метил
своих врагов ослиной челюстью...
  Прежде  чем  я  успеваю до говорить фразу,  снаружи  доносится
громкий  замогильный  голос -- голос, орущий  в  рупор  с  жутким
акцентом, но с соблюдением всех знаков препинания:
  --  Внимание,  внимание! Предупреждаем, что вилла  окружена.  У
вас есть три минуты, чтобы сдаться По истечении этого времени мы
подожжем дом.
  Хочу  вам сказать сразу, что, если бы призрак Наполеона уселся
ко  мне на колени и стал играть на гармошке, я бы удивился  куда
меньше, чем сейчас.
  Дверь  открывается.  Вся  шайка  Фрэда  во  главе  с  карликом
вваливается в комнату, вопя.
  --  Немцы  окружили  дом! -- орут они. -- Их  больше  сотни.  Нам
хана!
  Полностью разделяю это мнение. Фрицы -- это полный финиш и  для
меня.  Пока я вел борьбу против банды, можно было бить от  души;
силы  были  примерно равны, поскольку у меня  остались  надежные
связи  в  полиции. Теперь все переменилось: если бы я знал,  что
дела  пойдут  так, сидел бы тихо. От фрицев не уйдешь  Поимка  в
компании   шайки   бандитов,  обвиняемых   в   краже   секретных
документов,  гарантирует  Жижи и мне по бесплатному  деревянному
костюмчику.
  -- Нас сдал эта гнида! -- визжит карлик.
  Он поворачивается ко мне. Фрэд хватает свою пушку.
  -- Падла! -- вопит он. -- Мусор поганый, он нас одурачил...
  Я энергичным жестом велю ему заткнуться.
  --  Господи, да пошевелите вы мозгами, идиоты! Вы слышали,  что
сказал  парень  в рупор? Если мы не выйдем из дома  с  поднятыми
руками,  они  нас  сожгут. Вы что, думаете, мне хочется  сыграть
Жанну д'Арк?
  Они   замолкают.  Фрэд  опускает  свой  шпалер  на   несколько
сантиметров. Я раздраженно продолжаю:
  --  Те  педерасты, которые собираются сдаться, могут  выходить.
Если  они  хотят, чтобы им совали в задницу раскаленное  железо,
выбивая показания, это их дело. Лично я предпочитаю пустить себе
пулю в котелок, чем дать гестаповцам разрезать меня на куски
  Фрэд убирает пушку
  -- Он честный парень, ребята.
  Тип снаружи теряет терпение:
  -- Внимание, внимание! У вас осталась одна минута.
  Карлик кривится от ярости.
  -- Что делать, Фрэд? -- спрашивает он.
  -- Попробуем удрать через погреб!
  Все  выбегают и мчатся к лестнице. Я делаю малышке знак, и  мы
следуем за ними.
  Моя девочка белая, как молоко, и трясется от страха.
  --  Бедненькая  моя, -- шепчу я ей по пути в  погреб,  --  в  тот
день,  когда ты решила пойти на свидание со мной, тебе следовало
остаться дома.
  Погреб  огромен.  В  нем всего одна бочка и ящик  шампанского,
g`rn автоматического оружия до хрена.
  --  Ого, ребята, -- кричу я, -- с этим можно выдержать длительную
осаду.
  --  В  кого ты хочешь стрелять? -- спрашивает карлик. --  Снаружи
темно, как у негра в жопе.
  --  Будем  стрелять наугад, просто для того, чтобы показать  им
наши  намерения. Отдушины выходят на все четыре стороны дома  Мы
сможем  держать  подступы  к дому под  прицелом  и  не  дать  им
подойти.
  Длинный Фрэд устало пожимает плечами:
  -- Ну и что это нам даст?
  Он прав. Именно потому, что он прав, я начинаю беситься.
  -- Хотя бы займем время. Может, ты хочешь поиграть в белот?
  Я  беру автомат и несколько магазинов. Это оружие кажется  мне
великолепным. Я подхожу к отдушине и вглядываюсь. Совсем не  так
темно,  как  утверждал  карлик.  По-моему,  он  просто  не   мог
дотянуться мордой до окна. В бледном свете луны я вижу  силуэты,
копошащиеся  у  решетки  ворот. Я делаю остальным  знак  закрыть
пасть. Несколько теней входят на территорию поместья.
  -- Ну, парни, разбирайте стволы и палите в кучу! -- говорю я.
  Несколько  человек, в том числе Фрэд, подчиняются и становятся
к другим окнам. Эти отдушины оказываются прекрасными бойницами.
  Я  тщательно  выбираю мишень, потом высовываю  ствол  автомата
наружу и нажимаю на спуск. Ночь разрывает короткая очередь.  Две
тени  падают. Моя стрельба вызывает серию проклятий и  в  то  же
время  заставляет  "кенгуру" подать  признаки  жизни.  Ничто  не
подстегивает энергию лучше запаха пороха.
  Со всех сторон начинается пальба.
  Только  не  думайте, что фрицы стоят сложа руки... Пардон!  Если
бы  вы могли присутствовать при их реакции, то спросили бы,  где
тут туалет.
  Не  знаю,  из  чего они в нас стреляют, но это производит  тот
еще  грохот. Ой-ой-ой! Скоро весь дом окружен огнем Эти  сволочи
хорошо  подготовились к празднику и запаслись всем  необходимым!
По  дому  лупят десятиметровые струи огня. Вокруг нас начинается
потрескивание, халупа загорается. Пахнет жареным, и  температура
заметно повышается.
  -- Нам крышка! -- стонет карлик.
  Чтобы  заставить замолчать, я пинаю его в задницу, причем  для
выполнения  этого  общественно  полезного  дела  ногу   мне   не
приходится поднимать особо высоко.
  -- Заткнись, малыш! Если трусишь, выходи под пули.
  Фрэд,  оказавшийся  довольно симпатичным  парнем,  смотрит  на
меня вопросительно.
  -- Куда она ведет? -- спрашиваю я, указывая на железную дверь.
  -- В сад. В нее завозят уголь...
  -- А в глубине сада есть выход?
  -- Калитки нет, но в заборе дыра...
  -- Предпримем вылазку?
  --  Это кажется мне отчаянным решением, но другого выхода я  не
вижу.
  Я подхожу к Жизель, едва не падающей в обморок.
  --   Держись   рядом  со  мной,  не  отставай.  Мы   попытаемся
прорваться.
  Я  говорю ей эти слова едва слышным голосом, и они придают  ей
немного мужества.
  Мы  открываем  железную  дверь. Нам в  лицо  ударяет  огненный
ветер.
  Один  за  другим  мы  выходим  в узкую  дверь.  Нас  встречает
автоматная  очередь.  Несколько  человек  Фрэда  падают.  Другие
nrw`mmn бросаются вперед. Я хватаю свою красавицу за руку.
  -- Дай им попытать удачи, -- говорю я ей.
  Я  заставляю ее лечь на землю и сам падаю рядом. Мы слышим шум
перестрелки. На нас сыплются искры.
  -- Видишь справа гараж? -- спрашиваю я ее.
  -- Да.
  --  Постараемся добраться до него. Я видел, что дверь  открыта,
а  внутри  стоит  тачка. Эти гады бросились преследовать  банду.
Осталось только несколько человек, чтобы наблюдать за дверями на
случай,  если  не все выбежали. У нас есть пара минут,  которыми
надо воспользоваться.
  Мы  потихоньку ползем в указанном мною направлении. До  гаража
осталось  два  метра. Проклятье! Перед входом стоят  два  фрица.
Если   я  выстрелю  в  них  из  автомата,  который  благоразумно
сохранил, начнется громкий концерт, какие умеют давать парни  из
гестапо. Самое время созвать мозги на пленарное заседание.
  -- Ты умеешь водить машину?
  -- Да, -- отвечает она.
  --  Хорошо!  Тогда открывай пошире уши: я вернусь назад,  чтобы
убрать  этих  двоих.  Если я выстрелю в  них  отсюда,  остальные
превратят нас в дуршлаг.
  -- Но, -- шепчет она, -- они же могут тебя убить.
  --  Меня защитит угол дома. Как только оба фрица ткнутся мордой
в землю, забегай в гараж, заводи колымагу и выезжай. Я вскочу на
ходу.  Только  не  забудь оставить дверцу  открытой,  а  то  мне
достанется.
  Не  дожидаясь  ее мнения, я ползу назад. Меня  освещает  огонь
пожара. Этот костер отличная штука, потому что удерживает немцев
на  расстоянии.  Я  упираюсь локтем в" землю и  стреляю  в  двух
солдат.  Они падают, как в фильмах про индейцев. Только бы  Жижи
не  растерялась! Я замираю за цветочной клумбой. Цветов на  ней,
естественно,  нет,  потому  что  зима  в  разгаре,   но   холмик
достаточно высок, чтобы за ним можно было укрыться.
  Я  отлично  сделал,  что спрятался там. Немцы,  стоящие  перед
домом,  непрерывно посылают мне воздушные поцелуи.  Вокруг  меня
взлетают комочки земли. Я жутко боюсь, что Жизель выедет  именно
в  эту  секунду,  потому что из-за стрельбы не  могу  подняться.
Слышу  урчание  мотора. Может быть, фрицам его не  слышно  из-за
треска пальбы... Хорошо бы! Лучше сделать им сюрприз. Одна пуля  в
бензобак  --  и  второй не понадобится... Господи! Я бы  отдал  что
угодно, лишь бы превратиться в крота. Какую прогулку под  землей
я  бы  совершил! Мне становится смешно при мысли, что я и сейчас
могу отправиться в землю. Между нами говоря, если я выпутаюсь из
этого приключения, это будет значить, что мой ангел-хранитель  в
большой чести у своего начальства.
  Из  гаража  вылетает автомобиль. Это "панхард",  большой,  как
корабль. За восемь десятых секунды он оказывается возле меня.  Я
поручаю  свою  душу  кому  положено,  умоляя  найти  ей  хорошее
применение,  если  моя  карточка на табак  станет  вакантной,  и
бросаюсь вперед из-за клумбы.
  Одна  пуля  со  свистом проносится перед  моим  носом,  вторая
пробивает полу пальто.
  Я вскакиваю в машину и закрываю дверцу.
  -- Подвинься! -- говорю я Жизель. -- И пригнись.
  Она  подчиняется  с  такой покорностью, которая  заставила  бы
взвыть  от  зависти всех жалких мужичонков, начинающих трястись,
едва их баба повысит голос.
  Вцепляюсь  в  руль.  Если вы никогда не  видели  автогонки  по
огороду,  занимайте  скорее  место. Спектакль  того  стоит!  Эти
придурки, думая, что я рвану прямиком к воротам, выстраиваются в
pd  перпендикулярно забору и ждут меня, рассчитывая  расстрелять
в  упор.  Но  Сан-Антонио их жутко разочаровывает!  Вместо  того
чтобы  мчаться  к  воле,  я  сворачиваю  за  дом.  Полагая,  что
разгадали  мою хитрость, они все, как один, бегут мне навстречу.
Тут  я  делаю  потрясающий трюк: разворачиваюсь и гоню  прямо  к
воротам. Когда они приходят в себя, я уже поравнялся с  ними,  а
пока  они  поднимают автоматы, я уже выехал  за  ограду.  Целую,
счастливо оставаться!
  По  кузову  стучит град пуль, стекла разлетаются на куски,  но
мы уже на дороге.
  А дорога -- это почти свобода, правда?



  Пальба   длится   еще   несколько   секунд,   потом   внезапно
обрывается.  Я понимаю, что фрицы прыгают в свои машины.  Сейчас
начнется большая коррида, это я вам говорю.
  Действительно,  караван  фар освещает  дорогу  позади  нас.  Я
выжимаю  из  мотора  все,  а все у этой машины  кое-что  значит.
Доехав  до  перекрестка с шоссе на Париж, сворачиваю налево,  на
Сен-Жермен. Я предпочитаю гонки на природе: там риск  попасть  в
затор гораздо меньше, чем в столице.
  На  ста  десяти в час мы проскакиваем на другой берег  Сены  и
несемся  по идущей в гору дороге Пек. До Сен-Жермен мы  доезжаем
за  меньшее время, чем требуется, чтобы сварить яйцо вкрутую.  В
лабиринте  узких  улочек оторваться от этих  козлов  очень  даже
можно!  Преследователи  не  смогут  нас  расстреливать  в   свое
удовольствие...  Но сколько бы я ни давил на педаль  газа,  аж  до
мурашек  в  ногах, мощные фары позади все равно не отстают.  Нет
нужды говорить, что фрицы не упускают случая стрельнуть в нас.
  -- Быстрей! Еще быстрей! -- трясется Жизель, поднявшись с пола.
  Я  не  решаюсь  высказать  ей свои  мысли,  потому  что  боюсь
показаться  несправедливым. Если она думает, что  я  воспринимаю
это  как товарищеские соревнования, то попала пальцем в моргало!
Пардон...
  Встает  серьезный  вопрос: куда нас  заведет  эта  погоня?  Не
знаю,  достаточно ли в нашем танке бензина, чтобы увезти нас  на
другой  край  света...  К  тому же пули,  долбающие  заднюю  часть
машины,  ее  не улучшают, и она в любой момент может  встать  на
колени.  Например,  если  прострелят  колесо  при  скорости,  на
которой   мы  едем,  траектория  полета  получится  на  редкость
изящной.
  Каждые  две секунды я оборачиваюсь посмотреть, как  идут  наши
дела,  и  каждый раз констатирую, что разделяющее нас расстояние
понемногу сокращается.
  Мы  выезжаем на дорогу, ведущую в лес. Она широкая  и  ровная:
настоящая трасса для автогонок...
  Я  кусаю губы. На этом шоссе им будет легко охотиться за нами,
но  менять  направление уже поздно. Мы ведь  не  на  прогулке  с
дорожной  картой  Мишлен на коленях... Самое лучшее,  что  я  могу
сделать, -- постараться набрать скорость звука и придумать какой-
нибудь выход...
  Я  в  отчаянии бросаю взгляд на приборную доску посмотреть  на
уровень бензина, но счетчик сломан.
  --   Слушай,   малышка,  --  говорю  я  Жижи,  --  мы  попытаемся
выкрутиться.   Я   сверну  на  одну  из  больших   аллей   леса,
остановлюсь,  а ты выпрыгнешь и быстро спрячешься в  придорожной
канаве.  Поняла? Фрицы проскочат мимо, потому что крепко повисли
у меня на заднице...
  -- Я тебя не брошу!
  Решительно, она замечательная девушка.
  --  Слушайся и не мели чушь! Какой смысл погибать обоим?  Зато,
если  ты  останешься в стороне, это серьезный козырь. Ты слышала
мой  разговор с Фрэдом насчет некой лампы? Так вот,  как  только
вернешься в Париж, найди моего друга Берлие, того, кто  приходил
ко мне в больницу. Расскажи ему все, что знаешь, и скажи, что  я
оставил лампу в комиссариате на Этуаль...
  Я  снова  смотрю  в  зеркало заднего обзора. Фары  по-прежнему
там.
  --  Видишь  там домик? Сразу за ним идет дорога.  Я  это  знаю,
потому  что  один  мой друг останавливался  там  однажды,  чтобы
объясниться  с  чертовски норовистой бабой. Я  сворачиваю  туда,
начинаю открывать дверцу.
  -- Тони!
  -- Смелее, дорогая!
  Вот  и  лесной  домик для праздника с танцами  под  аккордеон;
дорога...
  -- Держись крепче, красавица!
  Я  поворачиваю  на  колпаках колес.  Шины  воют,  будто  сотня
угорелых кошек.
  Фары исчезают из зеркала. Я торможу.
  --  Вылезай  и  затаись в канаве. Они не Должны тебя  заметить,
иначе будет плохо...
  Она  прыгает, собравшись в комочек, как парашютист.  Не  тратя
времени  на  прощальные поцелуи, я быстро  захлопываю  дверцу  и
срываюсь  с  места как сумасшедший. Не успел я проехать  и  двух
сотен  метров,  как снова появляются эти чертовы  фары.  Они  не
останавливаются, значит, Жизель осталась незамеченной...
  Я  чувствую  себя  лучше.  От мысли,  что  эта  девочка  может
погибнуть,  у  меня  просто потели мозги.  Теперь  я  наедине  с
собственной персоной. Если мне конец, ничего не поделаешь, но  я
по крайней мере доиграю пьесу так, как хочу...
  Дорога  идет  по  лесу зигзагами. Ветер свистит  сильнее,  чем
гремучие  змеи. Если бы я мог, то свернул в подлесок,  остановил
бы  машину  и  спрятался в лесу. Это было бы не так  глупо,  как
кажется, но неудобство состоит в том, что я не могу остановиться
близко от места, где выскочила Жизель. Несчастливая случайность,
и  ее  поймают.  Нет,  пусть будет хуже для  меня,  но  я  уведу
преследователей как можно дальше.
  Сворачиваю  на  другую аллею, потом еще раз. Дорога  идет  под
гору.  Табличка указывает: "Пуасси". Фары приближаются... На кузов
обрушивается  град  пуль. Я делаю жуткий  рывок  вперед...  Дорога
становится  совсем прямой. Если так пойдет дальше, через  четыре
минуты меня догонят.
  Я  еще  никогда не думал о стольких вещах сразу.  Мой  котелок
похож на зал ожидания вокзала: в нем стоит гул!
  Я  пересекаю  Пуасси  и выезжаю на большой  мост  через  Сену.
Немецкие машины всего в двадцати метрах. Тут я отдаю себе  отчет
в  том,  насколько  бессмысленна  эта  гонка.  Они  упрямы,  как
бульдоги, и не отпустят меня, пока не накормят по горло свинцом.
Так  зачем бороться дальше? Дать себя застрелить на этой  дороге
или, наоборот, сдаться?
  Сдаться!
  Я  останавливаю  машину посреди моста  и  выхожу  с  поднятыми
руками.
  Вы  можете решить, что у меня съехала крыша... Предположим,  эти
придурки  раздражены прогулкой, которую я их заставил совершить,
и  сведут  со  мной  счеты прямо здесь! Но они  слишком  большие
садисты,  чтобы  убить меня сразу. Они проворно  выскакивают  из
автомобилей. Нет, они никак не могут прийти в себя!
  По-прежнему с поднятыми руками я отступаю к парапету, потом  с
быстротой,  удивляющей в первую очередь меня, перемахиваю  через
перила и ныряю вниз головой в воду...



  Какой   же  я  все-таки  крутой!  Такие  непотопляемые  ребята
встречаются  только  в  романах  Мориса  Леблана  и  Макса-Андре
Дазерга.  Те  запросто  спасаются  вплавь  с  охваченного  огнем
острова,  окруженного голодными крокодилами...  В  жизни  подобные
сенсационные  трюки  происходят  намного  реже.  Доказательство:
когда на хвост урке садятся полицейские, будь это даже лопухи из
супрефектуры, они берут его в девяти случаях из десяти.
  Мой  уход  из  тупика  великолепен. Фрицы  так  обалдели,  что
забыли пустить в ход свои дудоры. Когда же они реагируют, я  уже
плыву  брассом к берегу, где пришвартованы штук пятьдесят лодок.
Вокруг меня, будто грибы, вырастают пузырьки воды. Теперь, когда
я их так одурачил, они могут стрелять. Даже если они меня убьют,
я  все равно от них уйду, но поскольку я предпочитаю уйти от них
живым,  то гребу изо всех сил. Я плыву под водой и выныриваю  на
поверхность только время от времени, чтобы вдохнуть.  Наконец  я
достигаю лодок, проскальзываю между ними, чтобы не бояться пуль,
потом  заползаю под брюхо какой-то шлюпки и жду... С лодки свисает
кусок  цепи, за который я и цепляюсь. Теперь я защищен от немцев
и  бороться мне предстоит не с ними, потому что здесь  они  меня
достать  не  могут,  а  с генералом Зимой. Холод  собачий.  Даже
замороженному  тунцу и то теплее, чем мне...  Но  придется  ждать.
Пока  фрицы  не  отвалят, мне будет грозить  большая  опасность.
"Большая    опасность"   --   это   распространенное   выражение,
означающее, что ваша шкура не стоит и скорлупы выеденного ореха...
Через  десять минут я больше не чувствую холода. Мною постепенно
овладевает  оцепенение. Кровь тяжело гудит в висках... Мои  пальцы
вплавились  в цепь. Грудь сжимает железный корсет,  давящий  все
сильнее. И никакого способа шевельнуться! Я мысленно прощаюсь  с
жизнью.  Через  несколько  дней хозяин  бистро,  откалывая  лед,
обнаружит  прекрасно  сохранившийся труп Сан-Антонио.  В  данную
минуту все мои симпатии принадлежат Поль-Эмилю Виктору... У  этого
парня  хватило смелости отправиться, как говорят в  новостях,  в
ледяные  пустыни Антарктики... Господи! А ведь есть люди,  которым
тепло;  они  поют "Полночь, христиане" и целуются взасос.  Я  бы
отдал пол-улицы Риволи за маленькую жаровню в рабочем состоянии.
Клянусь, что если выберусь отсюда, то побегу в ближайшую деревню
и  залезу  в  паровую баню. Я завидую Жанне д'Арк: девочке  было
тепло с головы до пят! Долой зиму! Да здравствует Сахара! Вот  о
чем  я  мечтаю.  Обычно миражи начинаются на жаре  у  тех,  кого
хватил тепловой удар; им представляются фисташковое мороженое  и
много воды. В моем случае все наоборот: мне кажется, что ледяная
вода, в которой я маринуюсь, превратилась в раскаленный песок. Я
вижу кружки горячего грога и костры...
  Сколько  времени я так провел? Не знаю. Гул дизельного  мотора
в   моем   котелке   усиливается.  Дыхание  останавливается.   Я
задыхаюсь... я...

  Остановите поезд, я сойду...
  Я  снова  выезжаю  из  мрака, как из  туннеля.  Вижу  огонь  в
камине. Мои ноздри ласкает запах кофе. Моргаю глазами.
  -- Он приходит в себя, -- говорит голос.
  Смотрю  и вижу типа лет пятидесяти, одетого в куртку на  меху,
двух парней и молодую женщину.
  Установив первый контакт, задаю традиционный вопрос:
  -- Где я?
  --  Ничего  не  бойтесь. Вы у друзей, -- доброжелательно  шепчет
тип в куртке.
  Он  добавляет, взяв дымящуюся кружку, которую ему  протягивает
женщина:
  -- Выпейте это и почувствуете себя гораздо лучше.
  Это  обжигающий кофе, запах которого я унюхал. Выпиваю до  дна
и чувствую, что надо вызывать пожарных: внутри у меня все горит.
  -- Еще!
  -- Отлично! -- радуется один из парней. -- Ролан, дай ему еще.
  Я  лежу  совершенно  голый в удобной кровати.  Никак  не  могу
прийти в себя.
  --  Здравствуйте,  дамы  и господа, --  говорю.  --  Рад  с  вами
познакомиться.   Если   это  не  будет  злоупотреблением   вашей
добротой,  я  хотел бы узнать, каким образом  оказался  в  вашем
обществе вместо того, чтобы плыть в сторону Руана по столько раз
воспетым водам Сены.
  Тип  в  куртке  вводит меня в курс дела: он  и  два  его  сына
состоят  в  подпольной сети Сопротивления. Сегодня  вечером  они
засели   в  прибрежных  кустах,  чтобы  проследить  за  проходом
каравана  боевых катеров фрицев, который должен был следовать  к
Атлантике. Они присутствовали при окончании автогонки, при  моем
прыжке  в  воду и укрытии среди лодок. Дождавшись,  пока  немцы,
сочтя  меня  мертвым, прекратят свои поиски,  они  начали  свои,
нашли меня и принесли к себе домой.
  Я  их  благодарю  должным образом и даю некоторые  объяснения,
сдержанные, как англичане.
  --  Караван  мы не заметили, -- говорят они, -- но время  зря  не
потеряли.
  Я тоже так считаю.
  -- У вас есть телефон? -- спрашиваю.
  -- Конечно.
  --   Вы  можете  мне  его  дать?  А  то  в  таком  костюме  мне
затруднительно передвигаться...
  Молодая  женщина  томно улыбается и выходит.  Парни  дают  мне
халат  и  теплое полотенце. Я встаю и направляюсь к столику,  на
котором стоит аппарат. Набираю свой домашний номер.
  Фелиси уже начала нервничать.
  --  С  Рождеством тебя, ма. Но я звоню не только  за  этим.  За
мной гонятся немцы, и домой я вернуться не могу, потому что  они
найдут мой след. Собирай вещи и уезжай на несколько дней к  тете
Амели...  Я  тебе напишу. Главное, не оставайся дома  и  не  теряй
времени. Дело очень серьезное. Целую.
  Понимаете,  почему я это делаю? У меня мелькнула  мысль,  что,
возможно,  не  все члены банды Фрэда погибли. Достаточно,  чтобы
один из них попал живым в руки фрицев и назвал мое имя...
  Поскольку опасность угрожает также и Жизель, я звоню Гийому.
  --  Не  могу  вам рассказать обо всем, что произошло,  старина,
потому  что  это  заняло бы много времени.  Немцы  ищут  меня  и
девушку, которая была похищена... Это чистое совпадение.  Я  вышел
на  след  ее  похитителей, когда нагрянули  фрицы.  Мне  удалось
удрать... девчонке тоже, но я не подумал предупредить ее, чтобы не
совалась к себе домой. Вы не могли бы поставить перед ее  дверью
человека? Посообразительнее... Кого? Вашего мамонта? О'кей...  Пусть
он  ей скажет, чтобы она спряталась у подруги или в гостинице  и
не  вылезала  на  улицу до того, как повидается со  мной!  Пусть
позвонит  вам и скажет свой новый адрес... Прекрасно! До свиданья,
старина.
  Вот  что я выкладываю, стоя в слишком узком для меня халате  у
камина.
  -- Как вы себя чувствуете? -- спрашивают меня хозяева дома.
  -- Немного оттаявшим.
  Они  смеются.  Отличные ребята, и в эту ночь я предпочитаю  их
общество компании Деда Мороза... и служащих господина Гиммлера...



  На   следующее  утро  меня  будит  звон  колоколов.  С  трудом
открываю  глаза.  У  меня  жар.  Если  бы  я  попытался  смерить
температуру,  градусник бы взорвался... Что-то шевелится  на  моей
перине:  кот.  Он  мяукает и смотрит на меня,  как  на  копченую
сосиску.  Вы  себе не представляете, какой уют может  создать  в
комнате  присутствие  кота... Камин, где  всю  ночь  горел  огонь,
погас, но запах теплой золы остался.
  Я  закрываю глаза и начинаю думать о событиях вчерашнего  дня...
Я  счастлив, что одурачил фрицев. Но теперь это дело прошлое,  а
прошлое для меня все равно что грязный платок: больше я  в  него
нос  не  сую.  Интересно только будущее,  а  слюнтяи,  пускающие
слезу,  пережевывая воспоминания, годятся только  на  то,  чтобы
мыть туалеты.
  Мое  будущее  выглядит мрачно. Из дюжины  типов,  составлявших
банду Фрэда, двое-трое наверняка попались живьем и открыли пасть
после  первого  же  тычка в морду. Само  собой  разумеется,  они
назвали  мое  имя. Немцы соберут обо мне сведения и узнают,  что
знаменитый Сан-Антонио работал в Секретной службе. Они  проведут
параллель  между моим присутствием у так называемых "кенгуру"  и
исчезновением волшебной лампы. Мой главный козырь  то,  что  они
считают  меня  утонувшим,  но  этот  козырь  будет  давать   мне
преимущество  очень  недолго,  потому  что  они  перекопают  всю
Францию  чайной  ложкой, чтобы найти Жизель. Она им  необходима.
Они  знают,  что она была моей подружкой, значит, ей может  быть
известно,  куда  я  спрятал  лампу. Самое  срочное  --  поместить
малышку Жижи в надежное место.
  Легко   сказать...  Спрятать  девушку  несколько  сложнее,   чем
пуговицу. Я все сильнее кусаю себе пальцы из-за того, что втянул
эту  голубку в подобную историю. Вы мне заметите, что она хорошо
себя  вела, и это верно, но если бы мне не приходилось постоянно
беспокоиться  о  том,  как ее спасти, мои мысли  были  бы  более
организованными.  Поверьте мне, хорошо  смазанные  мозги  --  это
основа дела.
  Куда бы мне ее спрятать, чтобы она была в безопасности? И  тут
мне   приходит   самая  потрясающая  идея,  которая   когда-либо
возникала  между  двумя  ушами полицейского:  а  что,  если  мне
прогуляться  в  Лондон вместе с Жизель и лампой? Спорю,  нас  бы
отлично  приняли  всех троих... Мои друзья из Интеллидженс  Сервис
были  бы рады увидеть меня снова. Кроме того, я не могу оставить
себе  эту  лампу в качестве трофея. Сомневаюсь,  что  она  будет
смотреться на камине... К тому же я так и не знаю, что она из себя
представляет.  Если  фрицы  ею так дорожат,  значит,  она  имеет
большую  ценность...  Настолько большую, что банда  "Кенгуру"  без
колебаний поставила на карту жизни своих членов, чтобы завладеть
ею.  Союзникам не придется выкладывать за нее крупную сумму. Они
получат  ее  даром. Мне будет приятно съездить в Англию,  потому
что  очень хочется увидеть новый фильм Лорела и Харди. Жизель  --
медсестра,  поэтому с работой у нее проблем  не  будет.  Что  же
касается меня, то, если инглиши не возьмут на себя оплату  моего
счета за отель, значит, у них нет благодарности ни на грош...
  О'кей,  ко  мне  вернулась  бодрость.  Осталось  только  найти
способ перебраться через Ла-Манш...
  Открывается  дверь,  и в мою комнату входит  красивая  молодая
femyhm`.  Не знаю, как так получается, но стоит мне оказаться  в
Горизонтальном  положении, больным или раненым,  рядом  со  мной
появляется белокурая куколка, виляющая попкой, как негритянка  в
танце...
  Это  мне нравится, потому что именно о таком типе красавицы  я
мечтаю,  лежа  по  вечерам в своей постельке, когда  выпил  днем
слишком много кофе.
  Значит,  волосы  у  нее белокурые, глаза черные  и  бархатные,
ресницы сантиметров в тридцать, кожа нежно-розового цвета, а вся
внешность и осанка так и дышат благородством.
  -- Доброе утро!
  О,  какой  голос!  Если бы я работал на  радио,  записывал  бы
только  ее!  Когда  она  говорит,  то  как  будто  ласкает   вам
барабанную перепонку перчаткой из шевро.
  -- Доброе утро, мадам, -- отвечаю я.
  -- Мадемуазель!
  --  Тогда доброе утро, мадемуазель. Я как раз говорил себе, что
рассвет  -- потрясающая вещь, но ваш приход доказывает, что  есть
зрелище более прекрасное, чем восход солнца.
  Я  чувствую себя дураком, но такая богиня ни за что не назовет
идиотом  даже  последнего дебила на земле, когда  он  плетет  ей
такие вещи.
  -- Льстец!
  Я  смотрю на нее, всем своим видом показывая сожаление. Раз ее
глаза не загораются, иду на вот такую наглость:
  --  Представьте  себе,  мадемуазель, что в рождественское  утро
мама  всегда целовала меня, когда я еще лежал в постели. Вам  не
трудно заменить ее на сегодня?
  Еще  один безотказный трюк смягчения голубок: нажим на чувства
при упоминании о своей старухе.
  Она  колеблется,  потом  подходит  ко  мне  и  наклоняется.  Я
пользуюсь  случаем, чтобы бросить полный симпатии взгляд  на  ее
груди. Этот дружеский взгляд значит очень много! Я чувствую, как
ее губы прикасаются к моей щеке. Это производит на меня такой же
эффект, как лучшее лекарство. Я обнимаю ее за шею и крепко целую
в  губы.  После  такого поцелуйчика она может  идти  на  террасу
восстанавливать дыхание.
  -- Вы слишком торопитесь.
  У  них  ни на грош воображения -- все говорят одно и то же.  Да
они только рады, что все идет быстро!
  Помню,  в Амстердаме я познакомился с одной куколкой, игравшей
комедию  под названием "Я не буду ничьей". Когда я клал руку  ей
на  задницу,  она  обещала позвать папочку...  Представляете  себе
ситуацию, а?
  Так  вот, она меня так заколебала, что я потерял к ней  всякий
интерес.  И что бы вы думали? Она сама пришла однажды  утром  ко
мне  в номер гостиницы под предлогом, что хочет спросить, правда
ли, что Эйфелева башня находится прямо напротив дворца Шайо.
  --  А теперь, -- говорю я малышке, -- было бы совсем хорошо, если
бы я знал, каким именем называть такую красоту...
  -- Меня зовут Флоранс.
  -- Я с радостью навещу ваш пригород снова.
  Она  больше  не  подходит  к кровати, и  запланированный  мною
второй  поцелуй  откладывается на более  позднее  время.  По  ее
частым  взглядам  на дверь я понимаю, что она опасается  прихода
одного из мужчин.
  --  Знаете,  мадемуазель Флоранс, я бы хотел  узнать  о  вас  и
ваших  близких  некоторые подробности.  Все,  что  я  знаю:  они
вытащили меня из воды и занимаются опасными делами...
  Она  отвечает  не сразу, потому что растворяет в  теплой  воде
meqjnk|jn таблеток.
  -- Вот, выпейте это. У вас, кажется, температура.
  После  того  как  я  проглотил  эту  аптеку,  она  садится   у
изголовья кровати.
  --  Мама  умерла. Я живу с отцом и двумя братьями. Наша фамилия
Ренар.   Папа  бывший  архитектор,  отошедший  от  дел.   Братья
готовятся -- как они говорят -- к защите степени лиценциата каких-
то наук. А я готовлю еду... С вас достаточно?
  -- Вполне. Ваша карточка в моем сердце составлена.
  Тихонько  входит  папа Ренар. Запомните, у  него  глаза  не  в
кармане. Он сразу унюхивает флирт и прячет веселую улыбку.
  -- Хорошо поспали?
  -- Как младенец Иисус в яслях...
  -- Ну и отлично. Флоранс, ты можешь нас оставить на минуточку?
  Этот   папаша   пользуется  у  своих  отпрысков  непререкаемым
авторитетом. Моя вторая сиделка выходит так быстро, как будто ее
позвали к телефону.
  --  Месье, -- начинает Ренар, -- из сделанных вами ночью  звонков
я  узнал, что вы комиссар Сан-Антонио. Я, как и многие, слышал о
вас.  После  сцены, свидетелем которой стал, я полагаю,  что  вы
работаете в тесном контакте с Лондоном?
  -- Пока нет...
  Он поднимает брови.
  --  Я вас об этом спросил, потому что именно такой вывод сделал
из  вашей ссоры с фрицами. Хочу вам сказать, что в случае,  если
вам нужно послать сообщение на ту сторону, я к вашим услугам...
  --  Спасибо, это очень кстати. До сих пор я держался в  стороне
от  событий,  но  настал момент, когда надо  действовать.  Желая
свести  один  личный  счет, я стал обладателем  вещи,  способной
заинтересовать союзников. Я принял решение отправиться в Лондон.
У вас есть передатчик?
  -- Да.
  --  В  таком  случае  будьте  добры  дать  мне  чем  писать.  Я
подготовлю текст.
  Ренар протягивает мне блокнот и карандаш.
  Я  секунду  посасываю его, потом решаюсь. Вот  какой  текст  я
пошлю в Лондон:

   Монтлью, И. С., Лондон.
   Комиссар Сан-Антонио просит срочно организовать выезд Англию
   двух человек целью передачи особо важных документов.
  --  Возьмите,  месье Ренар. Передайте это как  можно  скорее  и
попросите ответить быстро.
  Он берет листок бумаги и направляется к двери.
  -- Месье Ренар...
  Он поворачивает ко мне открытое лицо честного человека.
  -- ...спасибо.
  -- Это я вас должен благодарить... от имени справедливого дела!
  После  обмена этими историческими фразами мы расстаемся, чтобы
заняться каждый своим делом. Мое состоит в том, чтобы откинуться
на  подушку и ждать возвращения обворожительной Флоранс. Она  не
задерживается... Как в хорошо поставленном балете, она  входит  со
стороны сада, едва ее папаша выходит за дверь.
  --  Что  мне не нравится в вас, мужчинах, -- говорит она, --  это
ваша  вечная таинственность. Вы как мальчишки. Всю жизнь играете
в Ната Пинкертона.
  -- А во что любите играть вы, моя прелесть?
  Этот вопрос с подтекстом она оставляет без ответа.
  Эта  малышка  одно из чудес света. Запомните,  евнухи,  что  я
готов  прямо сейчас сделать ее своей любимой кисой.  Вы,  должно
a{r|,  думаете, что я очень непостоянный парень и слишком  легко
забыл  Жизель...  Тут  вы ошибаетесь. Помните  старую  французскую
песню, где рассказывается о жалобе бедного пацана, нывшего из-за
того,  что его папочка женился по второму разу? Он говорил,  что
его  сердчишко  недостаточно большое,  чтобы  любить  двух  мам.
Малец,  может, и был прав, но в том, что касается моего  сердца,
оно  огромное,  как  казарма, и в нем могут поместиться  столько
девчонок,  сколько я захочу. Это очень удобно! Флоранс замечает,
что я ее разглядываю, и розовеет. Смущение ей очень идет. Обожаю
стыдливых женщин, даже если их стыдливость одна туфта. Я начинаю
ей  заливать  целый  роман,  уверяя,  что  это  Рождество  самое
чудесное в моей жизни и что ни один парень во Франции не получил
сегодня лучшего подарка. Она пьет мои слова, как мюскаде. Ставлю
фотографию  Рузвельта против подписки на "Французский  охотник",
что  она  еще  не встречала парня, способного петь  такие  арии...
Жаль, что ее папаша дома, а то я бы начал с ней большую игру.
  Но  папаша дома. Он возвращается с довольной физиономией,  как
будто его только что назначили командором Почетного легиона.
  --  Все  хорошо,  -- говорит он мне. -- Я передал ваше  сообщение
Остается только ждать ответа.
  -- Думаете, он поступит скоро?
  --  Я  считаю, что мы получим его во второй половине  дня.  Все
зависит  от  того, когда текст дойдет до человека, с которым  вы
хотите войти в контакт.
  Я  чувствую  себя  в  полной  форме.  Таблетки  Флоранс  сбили
температуру, осталось только здоровое возбуждение.
  --  Мне,  наверное, лучше уйти, -- говорю. -- Не хочется  портить
вам праздник.
  Папа Ренар качает своей красивой седеющей головой:
  --  До  окончательной победы никаких праздников  не  будет.  Мы
проведем  день  вместе. Вы успеете вернуться в  Париж  и  завтра
утром, правда?
  Это  предложение  идет  от такого чистого  сердца,  что  я  не
чувствую в себе сил отказаться. К тому же стоящая сзади  папочки
Флоранс умоляет меня взглядом.
  -- Вы отличные люди...
  -- Да ну, что вы!
  --  Я  почищу вашу одежду, -- говорит девушка. -- Она должна  уже
высохнуть.
  Ренар подходит к моей кровати.
  -- Мужайтесь! Скоро начнется решающая схватка...
  Мужество!  Да у меня его столько, что я мог бы его  продавать,
если бы этот товар пользовался спросом...
  Мы  довольно долго обсуждаем современное положение. Мой хозяин
из ура-патриотов.
  Во всяком случае, он далеко не трус.
  В  полдень,  одетый, как король, я вхожу в скромную  столовую,
где  царит жара, которая окончательно меня вылечивает.  Сыновья,
уходившие утром, вернулись. Меня знакомят с ними: старшего зовут
Ролан, другого Морис. Симпатичные ребята. Чувствую, оба радостно
возбуждены  от  моего  присутствия. Они сразу  лезут  ко  мне  с
просьбами  рассказать о моих приключениях.  Я  привык  к  такому
интересу и никогда не заставляю себя упрашивать. Не то  чтобы  я
хвастун,  но люблю показать профанам, что крутой парень  это  не
обязательно  двухметровый амбал в колесах, подбитых гвоздями.  К
тому же, если среди аудитории есть куколка с такими формами, как
у Флоранс, показать свою крутизну очень даже приятно.
  Я  вкратце пересказываю несколько моих дел, о которых  в  свое
время  писала  пресса,  но  с добавлением  деталей,  неизвестных
журналистам.
  Молодые люди в восторге.
  Папа  Ренар  тоже покорен. Что же касается Флоранс,  ее  груди
вздымаются от волнения.
  Я  заливаюсь соловьем. Рассказываю все, как было, да еще  кое-
что  привираю,  чтобы произвести на них совершенно  неизгладимое
впечатление.  По  мере  того  как я  сам  себя  слушаю,  у  меня
появляется  чувство,  что я превращаюсь в сказочного  рыцаря.  Я
герой  века,  мужественный и нежный... Когда, устав,  замолкаю,  у
меня  не  остается  слюны  даже для  того,  чтобы  поблагодарить
старшего сына, наполнившего мне стакан.
  Папа   Ренар   ликвидирует  свой  погребок.  На  столе   стоят
несколько старых бутылок, дожидавшихся только меня.
  Я  замечательно праздную Рождество. Ко времени  ужина  мы  все
еще  сидим за столом. Оба сына извиняются, потому что приглашены
к  друзьям.  Я  провожаю  их без сожаления...  Чем  меньше  народу
останется вокруг Флоранс, тем легче мне будет объяснить ей,  что
ею  я  интересуюсь больше, чем целой лигой добродетельных  отцов
семейств.
  После  ухода парней Ренар тоже встает и говорит, что ему  пора
на   чердак  заниматься  делом.  Как  вы  понимаете,  я  его  не
удерживаю.  Он может провести на своем чердаке хоть всю  ночь  и
делать там все, что угодно; в этой истории я вижу только то, что
остался  тет-а-тет с моей маленькой Флоранс. Мне хочется сделать
ей  рождественский  подарок...  Как только  мы  остаемся  одни,  я
кашляю. На ее губах появляется улыбка.
  -- Ну что, любовь моя? -- спрашиваю я.
  Ее  лицо  загорается, как вывеска бара в темноте. Я подхожу  к
ней, и она дает обнять себя за талию, не зовя на помощь полицию.
  --  Я  забыл,  чем  пахнет ваша губная помада:  смородиной  или
фиалкой...
  Она  дает мне попробовать... Помада пахнет сиренью. Мне нравится
этот запах, и я снова целую ее.
  Только  не  подумайте, что малышка дешевая потаскушка!  Совсем
наоборот:  это маркиза, готовая защищать свою добродетель  всеми
средствами, но она так в меня втюрилась, что если бы я  захотел,
то мог заставить ее ходить по потолку.
  Нет  никого  покорнее  строгих девушек, нашедших  парня  своей
мечты.
  Клянусь вам, что вдвоем мы не скучаем...
  Когда  папаша  Ренар спускается со своей голубятни,  мы  мирно
сидим  за  столом  и  играем  в белот.  Очаровательная  домашняя
сценка, способная умилить даже сердце крокодила!
  --  Ура!  -- торжествует хозяин дома. -- Я получил ответ на  ваше
сообщение.  Должно быть, вы в большом авторитете у  Интеллидженс
Сервис, потому что ваша поездка назначена на завтрашний вечер...
  Он  мне  объясняет, что я и человек, отправляющийся  со  мной,
должны приехать к нему завтра до наступления темноты. Он отвезет
нас  на  автомобиле  в  сторону Вексена,  где  находится  тайная
посадочная площадка.
  Я   так  доволен  оборотом,  который  принимают  события,  что
обнимаю его. Его глаза наполняются слезами.
  Если  бы  нас могли видеть в этот момент жандармы, они  отдали
бы нам честь.



  Действовать  надо  быстро, а главное,  не  наступить  ногой  в
капкан, когда все идет так хорошо.
  Чтобы  полностью изменить свою замечательную физиономию, утром
следующего  дня  я  подстригаю волосы бобриком  у  цирюльника  в
Os`qqh  и  надеваю очки, которые мне дал Ренар. В  этом  виде  я
похож  на голландского учителя. Линзы мне немного мешают, потому
что  они  настоящие  и занятно увеличивают все  вокруг.  Так,  я
принимаю  домашнюю кошку за бенгальского тигра,  а  сам  дом  за
Лувр.  Надо  быть  повнимательнее, чтобы не наткнуться  на  что-
нибудь.
  Я  говорю хозяевам "до свидания" и вскакиваю в первый же поезд
на Париж.
  Два  часа  спустя  я сижу в кабинете Гийома и рассказываю  ему
часть моих приключений, не упоминая ни о любви, ни о моем скором
отъезде в Англию. Я хочу иметь побольше шансов, чтобы все прошло
гладко, следовательно, надо поменьше болтать.
  --  Мне  звонила  ваша малышка, -- сообщает мой коллега.  --  Все
хорошо.  Как и обещал, я поставил перед ее дверью моего мамонта,
и  он передал ей ваши инструкции. Через час она позвонила мне  и
попросила  передать,  что  находится в  "Руаяль-Бретань",  улица
Гете.
  Не  слушая дальше, я отваливаю, останавливаю такси и несусь  в
комиссариат на Этуаль. Мне повезло: капрал, которому  я  оставил
лампу, там.
  Уф!  Я  чувствую себя спокойнее, потому что опасался,  что  не
найду  мой драгоценный клад. При этой проклятой оккупации  ни  в
ком нельзя быть уверенным. Бывают моменты, когда я сомневаюсь  в
самом себе... Однако себя я знаю достаточно давно и могу дать себе
рекомендацию...
  Я велю шоферу взять курс на Монпарнас.
  Какая  радость  найти  мою  маленькую  медсестренку!  Не  надо
думать, что если я увлекся Флоранс, то потерял интерес к Жизель.
Наоборот, немного обманув ее, я оценил малышку по-настоящему...  А
потом, зачем искать себе извинения -- я устроен так и не иначе. Я
живу  по девизу парня, изрекшего: "Пользуйся моментом". Кажется,
я  вам  об  этом  уже  говорил. Этот малый разбирался  в  данном
вопросе  и  знал, что те, кто портят себе кровь из-за  верности,
угрызений  совести и "я твой навеки", просто придурки и  серость
немытая.
  В  жизни главное -- не размякать из-за девок! Чем больше  вы  с
ними  носитесь,  тем чаще они смотрят на вас как на  обглоданный
скелет  цыпленка.  Так что лучше пользоваться  представляющимися
случаями,  чтобы не жалеть об упущенных возможностях,  достигнув
возраста, когда уже ни на что не годишься...
  --  Это  ты,  это  ты,  --  бормочет  она  сквозь  слезы.  --  Ты
выкрутился! О любимый, ты неподражаем!
  Я  возвращаю  ей  часть ласк, потому что  оставлять  все  себе
нехорошо.
  --  Как  ты  и  говоришь,  -- отвечаю, -- между  мною  и  Арсеном
Люпеном  нет  никакой  разницы. Если  бы  меня  заперли  в  печь
крематория, я бы и оттуда выбрался. Плевое дело...
  Расспрашиваю о ее приключениях.
  Все  прошло  неплохо.  Когда  я  оставил  ее  на  дороге,  она
вернулась  в  Сен-Жермен,  где  в  больнице  работает  одна   ее
знакомая,  заняла у нее немного денег и приехала  в  Париж.  Как
видите, все просто.
  -- А как выкрутился ты? -- спрашивает она меня.
  Я  ввожу  ее  в  курс  моих передряг, а закончив,  не  даю  ей
времени издать обычные восклицания и задаю главный вопрос:
  --  Слушай,  ты  не  против  совершить  маленькую  прогулку  на
самолете?
  -- Понимаю!
  --  Под  прогулкой я подразумеваю не просто воздушное крещение,
а настоящее путешествие.
  Ее глаза округляются.
  -- А куда ты хочешь лететь? В Швейцарию?
  -- Нет, в Англию.
  -- Ты серьезно?
  -- Еще как!
  Не  томя  ее дальше, рассказываю о планируемом мною отъезде  в
Лондон. Она в восторге.
  --  Мы  дождемся  там  конца войны. У  меня  там  есть  друзья,
которые найдут тебе работу... Прежде всего я хочу, чтобы ты была в
безопасности. Мне надоело подвергать тебя опасностям из-за  моих
дел.  Девушки созданы, чтобы вязать и доставлять радость воинам,
а  не  играть в Жанну д'Арк. Жанны нам хватает одной.  Если  они
пойдут косяком, мужчины скоро будут выглядеть полными лопухами.
  Она  соглашается. Она не может думать ни о чем,  кроме  нашего
вечернего побега на самолете, и готова слушать о двуногих своего
пола все, что угодно.
  Нет  необходимости  говорить,  что  день  мы  проводим  в   ее
комнате.  Я  звоню в свой банк, директора которого хорошо  знаю,
чтобы  он  прислал мне все деньги с моего счета. Не хочу,  чтобы
фрицы  заполучили мои бабки и покупали на них аперитив  Адольфу.
Служащий  банка  приносит мои хрусты. Я делю их  на  две  части.
Одну, большую, отправляю матери, приложив длинное письмо. Другую
оставляю себе, чтобы погулять в Лондоне.
  Мы  готовы. Остается только дождаться часа отправления  поезда
на Пуасси.
  Мы  стараемся занять время. Если у вас в черепушке  не  гнилые
помидоры, вы должны догадаться, в какую игру мы играем.



  Мы   приезжаем   к  Ренарам  уже  в  темноте.  Нас   задержала
бомбардировка  парижского  района,  и  я  боюсь,  что  мы  можем
опоздать.
  Перед дверью стоит машина.
  --  Садитесь быстрее! -- говорит нам Ренар. -- Все готово,  можем
ехать.
  Я   несколько   смущен   необходимостью  представлять   Жизель
Флоранс.  Я опасаюсь неуместного замечания или жеста,  но  дочка
моего  спасителя первоклассная девчонка. Она даже не  моргает  и
держит свой хорошенький ротик на замке. Жизель я представляю как
свою сотрудницу.
  --  Мы  вас проводим все вчетвером, -- заявляет Ренар. --  Соседи
могут  удивиться,  что  мы  отвозим по  ночам  незнакомых.  Надо
соблюдать большую осторожность.
  Я  полностью с ним согласен. Мы набиваемся в старый  "рено"  и
отправляемся в путь.
  Ведет  старший  сын. Ренар и младший сидят спереди.  Ваш  Сан-
Антонио, как паша, восседает на заднем, между двумя кисками. Я с
облегчением  вздыхаю.  Поскольку  в  машине  темно,  беру  обеих
малышек за руку. Таким образом, не будет никакой ревности. Я  бы
даже  начал  с  ними сеанс лизания, но боюсь,  это  коллективное
развлечение придется им не по вкусу и они устроят шухер, как  на
четырнадцатое июля.
  Три четверти часа спустя мы останавливаемся.
  -- Конечная! -- объявляет Ренар.
  Только  тут  я смотрю на пейзаж и вздрагиваю: мы  находимся  в
широком мощеном дворе, окруженном высокими стенами.
  Темные фигуры подходят к машине и окружают ее.
  Мне  кажется, я сплю: это немецкие солдаты, да еще вооруженные
до зубов.
  Я  молчу, потому что бывают моменты, когда язык надо придавить
чем-нибудь  тяжелым. Жизель тоже даже не моргнула. Я  смотрю  на
семейство Ренар и вижу, что все они веселятся как ненормальные.
  Если  бы  сейчас, зимой, грянул гром, я бы и тогда не удивился
до такой степени.
  Пытаюсь  выхватить пушку, но Флоранс говорит  своим  волшебным
голоском:
  --  Если  ты ищешь свой пистолет, то он в кармане моего пальто.
Я его вытащила, пока ты меня лапал.
  Согласитесь,  что  сработано  отлично...  Мастерски!  Меня   еще
никогда   так   не   проводили.  Это  сразу   опрокидывает   мои
представления о доверии, любви и прочей бредятине!
  Есть  от  чего сравнить себя с тушеным бараном! Уйти в монахи!
Раздолбать себе башку и все остальное! Тереться задницей об  лед
до тех пор, пока она не начнет искриться.
  -- Выходите! -- сурово приказывает Ренар.
  У  меня в голове осталась всего одна мысль: лампа! Надо спасти
лампу.  Наплевать на меня и на девчонку, но нельзя, чтобы  фрицы
заполучили  свое изобретение. В сотую долю секунды я  придумываю
сто с лишним планов, и все крепкие, как кефир.
  Я  погорел,  Жизель  тоже и лампа вместе с нами.  Эти  сволочи
сожрут  нас  с  луком.  У меня такое ощущение,  что,  когда  они
закончат  с  нами  заниматься, мы будем на удивление  похожи  на
яблочный компот.
  -- Выходите! -- повторяет Ренар.
  Флоранс уже вышла и держит для меня дверцу открытой.
  Солдаты  подходят с автоматами наизготовку. Они понимают,  что
имеют  дело не с фраером, и это мне льстит. Я выхожу с поднятыми
руками, Жижи следует за мной. Нас сразу окружают.
  Ренар -- или, по крайней мере, сволочь, называющая себя так,  --
что-то  говорит  солдатам по-немецки. Они  щелкают  каблуками  и
уводят нас к строениям.
  Подгоняя нас, они не церемонятся! Пинки сыплются градом.  Я-то
привык  к этому настолько, что моя задница напоминает шагреневую
кожу,  но мне больно смотреть, что также обходятся с моей бедной
малышкой...  Не  будь здесь целого полка, стерегущего  нас,  я  бы
провел  маленький  сеанс смертельных мулине... Знаете,  что  такое
смертельное мулине? Сейчас объясню. Этот рецепт может  быть  вам
так  же полезен, как рецепт приготовления рагу под белым соусом.
Когда  несколько придурков окружают вас с недобрыми намерениями,
изобразите нечто вроде эпилептического припадка, но вместо того,
чтобы  упасть на пол, присядьте на корточки и лупите  в  животы,
находящиеся перед вами. Это застает противников врасплох, потому
что  вся  сцена  происходит внизу и они не  знают,  за  что  вас
ухватить...
  Очень веселое занятие, клянусь!
  Но  в данный момент в наши почки наставлен целый лес автоматов
и  лучше  подождать развития событий. Немцы вводят нас в мрачное
здание  и ведут в помещение, похожее на классную комнату. Может,
до войны здесь и правда был класс.
  Мы  ждем  в  разных  углах комнаты под  присмотром  полудюжины
солдат.  В комнате стоит собачий холод, но мы не мерзнем.  Страх
включает в заднице маленький обогреватель.
  Вдруг   слышатся  шаги,  и  дверь  открывается  перед  псевдо-
Ренаром.  Этот  гад входит в сопровождении своей так  называемой
дочечки и двух немецких офицеров.
  Милая  компания садится за стол и начинает тихо разговаривать,
потом   Ренар,   кажется  председательствующий   на   совещании,
поворачивается к солдатам и приказывает обыскать  меня.  Длинный
блондин,   похожий  на  клизму,  опустошает  мои   карманы.   Их
qndepfhlne  он  относит своим начальникам. Ренар быстро  хватает
драгоценный  сверток, лихорадочно срывает  обертку  и  открывает
картонную  коробку. С его губ срывается восклицание.  В  коробке
лежит стекляшка, служащая для того, чтобы ставить банки.
  Запомните, что больше всех ошарашен я.
  Я  видел номера лучших иллюзионистов, но банка в коробке, куда
я  сам  положил лампу... до такого фокуса им далеко! Если вы умнее
пары штиблет, попытайтесь дать мне разумное объяснение! Я только
полицейский, и если в дело влезает черная магия, то  предпочитаю
записаться в ряды чистильщиков туалетов...
  А  пока у Ренара полностью обалдевшая физия. Он весь бледный и
смотрит на меня белыми глазами.
  -- Подойдите, -- говорит он мне.
  Я делаю несколько шагов к ареопагу.
  -- Решили нас одурачить? -- скрипит он.
  Тут я начинаю возмущенно орать:
  --   Нет,   каково!   Кто  кого  одурачил?!  Кто   прикидывался
спасителем,  отцом  семейства и таким  патриотом,  что  затмевал
Жанну  д'Арк?  Кто себя вел, как последняя мразь?  Кто  гнусными
комедиями заманивает доверчивых людей в ловушки?
  Знаешь,  гнида,  я понимаю, что на войне допустимо  применение
разных средств, разрешены разные подлости, но чтобы сделать эту,
надо  иметь  вместо  сердца кусок камня и  быть  сыном  волка  и
красной  гадюки... Я тебе скажу одну вещь: страна,  развлекающаяся
таким  образом, должна приготовиться к худшим неприятностям.  Ее
песенка спета.
  Пока  я  говорил,  Ренар меня ни разу  не  перебил.  Его  лицо
невозмутимо, как консервный нож.
  --  Карл,  -- говорит Флоранс, -- вам не кажется, что этот  малый
нуждается в уроке?
  Я ей мило улыбаюсь.
  -- А тебе, шлюха дешевая, я так надеру задницу...
  Она  краснеет, подходит ко мне с горящими глазами и  со  всего
маху влепляет мне пощечину.
  Солдатам  приходится удерживать меня силой, иначе я  превратил
бы эту подстилку в отбивную.
  -- Успокойся, Грета, -- приказывает Ренар.
  Он  тоже  подходит  ко  мне  и  говорит  совершенно  спокойным
голосом:
  --  Мой  дорогой  комиссар,  я  понимаю  ваше  возмущение.  Оно
совершенно  естественно... Признаюсь, что с вами  мы  использовали
очень  необычный  метод. Когда мы нашли вас той  ночью  у  моста
Пуасси прицепившимся к лодке, вы были без сознания. Поскольку  у
нас  в  районе есть друзья, мы отвезли вас к ним,  чтобы  вы  не
умерли.  Мы  дорожили вашим здоровьем. Вы долго не  приходили  в
себя,  и  тогда  нам  пришла  в голову  идея  сыграть  маленькую
комедию,  которая вам так не понравилась. Мы надеялись хитростью
получить лучший результат, чем силой. Видимо, я допустил ошибку.
Вот только не могу понять одну вещь, господин комиссар: если  бы
вы  поняли, что мы вас обманываем, или хотя бы заподозрили  это,
то  не стали бы рисковать своей жизнью и жизнью девушки, не  так
ли?  Значит, вы нам полностью доверяли. Тогда почему вы не взяли
с собой лампу?
  Я размышляю.
  Я,  ребята,  попал  в ту еще переделку. Не  забывайте,  что  я
обалдел  больше  всех. Кто-то забрал лампу  из  комиссариата  на
Этуаль.  Но  почему капрал мне ничего не сказал? Потому  что  он
сообщник  похитителя? Но главное -- кто, кто  мог  знать,  что  я
спрятал лампу в этом месте?!
  Сколько  неразрешимых вопросов, ответов на которые я, по  всей
bhdhlnqrh,  уже  никогда  не найду.  Вы  знаете,  я  всегда  был
оптимистом, но на этот раз у меня не осталось ни грамма иллюзий...
  --  Слушайте  внимательно, -- говорю я Ренару. -- Мне неизвестно,
куда  делась  лампа. Я спрятал ее у себя дома. Наверное,  кто-то
выкрал ее, а я даже не подумал проверить содержимое коробки...
  -- Это все, что вы можете заявить?
  Его вопрос меня удивляет.
  -- Все!
  -- Нам прекрасно известно, что вы не заходили к себе домой...
  Ай! Какой же я идиот, что сказал это. Конечно, они следили  за
мной и знают, что я не совался в свой дом...
  Ренар  (я  продолжаю  называть его этой фамилией)  приказывает
своим   людям  обыскать  Жизель.  Несмотря  на  протесты  бедной
девочки, ее ощупывают с ног до головы.
  Обыск, естественно, ничего не дает.
  Фрицы  недолго  совещаются. Один из офицеров  делает  знак  их
людям,  и нас тащат по ледяным коридорам. Я хочу шепнуть малышке
несколько ободряющих слов, но эти хамы разделяют нас на одном из
перекрестков.
  Меня  вталкивают в узкую темную комнатушку без окон,  и  дверь
за мной закрывается.



  Меня  оставляют  гнить в этом шкафу двадцать четыре  часа,  не
давая жратвы. Должно быть, эти ребята слыхали о методах Людовика
XI.  Когда  они  открывают дверь, я едва  не  падаю  в  обморок,
оглушенный  слабостью  и  светом. Я задыхаюсь,  потому  что  мои
легкие   совершенно  атрофировались.  Я  уже  не  осознаю,   что
происходит  вокруг.  Меня толкают, и я иду...  И  вот  я  снова  в
классе,  где  нахожу  Ренара и Грету --  я  помню,  что  так  мой
предатель обращался к Флоранс.
  Они   сидят   за  столом.  Он  в  форме  полковника   гестапо,
великолепно сидящей на нем.
  -- Добрый день, господин комиссар.
  Я  в  ответ  машу рукой. Мне становится немного лучше.  Свежий
воздух  идет мне на пользу. Если бы еще закинуть в себя антрекот
и литр вина, то я бы снова пришел в рабочее состояние...
  -- Ну, -- спрашивает Ренар, -- надумали проявить добрую волю?
  -- Простите?
  -- Вы прекрасно слышали мой вопрос.
  -- О какой доброй воле вы говорите?
  --  Слушайте,  не изображайте из себя невинность. Скажите,  где
спрятали интересующий нас предмет, и, даю вам слово, вас и  вашу
подругу до конца военных действий отправят в тюрьму.
  Сказать  нечего,  предложение разумное, но принять  я  его  не
могу  по  двум причинам. Первая: я больше не верю этой  парочке;
вторая  --  и  этот аргумент неоспорим -- я не имею  ни  малейшего
понятия, где находится эта чертова лампа.
  Все  это я высказываю собеседнику, но он, кажется, сомневается
в моей правдивости.
  --  На случай, если вы намерены продолжать хранить молчание,  --
говорит  он, -- предупрежу сразу, что вы подвергаете  себя  риску
очень сурового наказания.
  --  Я думаю, мы зря теряем время, -- перебивает его Грета. -- Вам
следует применить другие методы, дорогой.
  -- Ладно.
  По  знаку  Карла-Ренара  его  длинный  подручный,  похожий  на
клизму, привязывает мои руки и ноги к стулу.
  Грета  подходит  ко  мне с сигаретой в  руке  и  прижимает  ее
cnpyhi  конец  к моему лицу. Кожа на щеке дымится,  жуткая  боль
ударяет в мозг. Я стискиваю зубы, чтобы не закричать.
  --  Что  вы  об  этом  думаете, мой друг? -- спрашивает  она  со
смехом.
  --  Неплохо, но у тебя маловато воображения, голубка моя.  Могу
тебе гарантировать и дать расписку на гербовой бумаге, что, если
однажды  ты  попадешь ко мне в руки, я проделаю  с  тобой  более
интересные  вещи.  А трюк с сигаретой стар,  как  садизм  девицы
твоего пошиба.
  -- Карл! Он надо мной издевается...
  Она задыхается от бешенства.
  --  Не  волнуйся,  -- советует ее напарник. --  Он  очень  смелый
человек и не сдастся с первого раза.
  --   Слушайте,  фрицы,  --  говорю  я  ему,  --  В  средние  века
существовал  замечательный способ добиваться  от  подозреваемого
признаний:  ему сдавливали руки и ноги в раскаленных  до  красна
тисках.  А  еще  окунали в кипящее масло. В  десяти  случаях  из
десяти  парень  садился за стол и признавался во всем,  чего  от
него хотели. Если его спрашивали, кто подбил Еву куснуть яблоко,
он  клялся головой своей бабки, что это сделал он. Пыткой обычно
можно  заставить  признаться в чем угодно.  Вот  только  никогда
нельзя   заставить  человека  сказать  то,  чего  он  не  знает.
Понимаете?
  --   Прекрасно   понимаю,  мой  дорогой  комиссар,   но,   если
позволите,  я  сделаю  вывод из вашего рассуждения.  Разумеется,
человека нельзя заставить сказать то, чего он не знает,  но  то,
что  он  знает, выжать можно. Например, в вашем случае: либо  вы
знаете, где лампа, либо нет.
  -- Совершенно верно!
  --  Если  вы  правда не знаете этого, в чем я лично сомневаюсь,
наша...  настойчивость  будет бесполезной, согласен,  но  если  вы
знаете, то скажете. Надо попробовать. У меня есть шанс победить,
в противном случае вы пострадаете зря. Жаль, но я устрою вам эту
маленькую проверку...
  Я пожимаю плечами.
  -- Замолчи, ты выжимаешь у меня слезу.
  Ренар отвешивает мне удар кулаком в физию.
  -- Это чтобы научить вас вежливости, -- говорит он.
  Меня   охватывает  приступ  ярости,  который  длинный   быстро
успокаивает демонстрацией места зимовки раков.
  Я  просто  в  бешенстве.  С каким бы наслаждением  я  выпустил
обойму в кишки этой милой компании! Для начала меня молотят, как
боксерскую  грушу, но я продолжаю молчать. Я слишком  переполнен
ненавистью, чтобы чувствовать боль.
  Затем  они  колотят  меня резиновой дубинкой  по  мозгам.  Мне
кажется, я схожу с ума. Многие свихивались и от меньшего. У меня
такое  чувство,  что в моей голове идет скачка  на  Гран-При.  В
глазах мелькают красные молнии, все плывет...
  -- Вы будете говорить? -- спрашивает Карл.
  Этот  голос! Мне кажется, от него я страдаю сильнее  всего.  Я
живу в каком-то кошмаре.
  -- Вы будете говорить?
  -- Да пошел ты!..
  Они останавливают сеанс.
  Ренар  что-то  приказывает  своим  головорезам.  Один  из  них
выходит из комнаты и возвращается с Жизель.
  -- Раз вы так упрямы, мы попытаем счастья с мадемуазель...
  -- Сволочи!
  Они  связывают ее так же, как и меня. После двух  пощечин  она
начинает рыдать.
  -- Мужайся, милая! -- ору я ей.
  Мужества этой девочке не занимать, это я вам говорю.  Ни  одна
другая  куколка  не  вынесла бы то,  что  терпит  она.  Она  вся
посинела от ударов, но молчит. Я снимаю перед ней шляпу!
  -- Эти мерзавцы как каменные! -- восклицает Карл.
  --  Используйте  сильные  средства!  Суперсильные!  --  советует
подлюка Грета.
  Карл  пожимает плечами, подходит к шкафу, открывает  дверцу  и
достает  маленькую  птичью  клетку, в которой  шевелится  что-то
темное.  Он  ставит клетку на стол и, указывая на  нее  пальцем,
спрашивает:
  -- Вы видите, что находится в этой клетке?
  Мы смотрим: крыса.
  --  Да,  это крыса, -- говорит Карл. -- Самая обыкновенная крыса.
Я  вам  объясню,  какую роль ей предстоит сыграть.  Этот  рецепт
пришел  из  Китая.  У  китайцев богатое  воображение  и  большие
познания в психологии...
  Он  замолкает,  чтобы посмотреть, какой эффект  произведут  на
нас  его  слова.  Мы  держимся спокойно.  Эта  клетка  с  крысой
принесла в комнату какую-то разрядку.
  --  Крыса  голодна,  -- возобновляет Ренар свой  рассказ.  --  Мы
приставим  клетку к некой части тела мадемуазель,  закрепим  при
помощи   ремней   и  поднимем  дверку.  Что  произойдет   затем,
представьте себе сами.
  Жизель громко вскрикивает и теряет сознание.
  Я по мере сил сдерживаю гнев и обращаюсь к Карлу:
  --  Скажите,  полковник, вы офицер или садист? Человек  вы  или
зверь?
  Он снова пожимает плечами:
  -- Значение имеет только результат...
  Я  чувствую, он полон решимости. Как избежать этой  гнусности?
Думаю,  я  бы сказал, где лампа, если бы знал. А что, если...  Да,
это единственный выход...
  --  Хорошо, -- говорю я с подавленным видом, -- я вам все  скажу.
Лампа спрятана на улице Жубер, дом четырнадцать, четвертый этаж,
дверь слева.
  --  Почему  вы  не  взяли ее с собой? -- недоверчиво  спрашивает
Карл.
  --  Потому  что предварительно хотел обсудить в Англии  условия
ее продажи.
  Мой   трюк   сработал.  Я  вижу,  как  лица   моих   мучителей
проясняются.
  -- Где она спрятана?
  -- Она в люстре в столовой...
  -- Мы проверим...
  Нас  разводят  по  камерам... Хотел бы  я  знать,  чем  все  это
закончится...



  Должно   быть,   сейчас  полдень.  Дверь   моей   камеры-шкафа
открывается,  и  солдат  протягивает  мне  миску   супа.   Нужно
недюжинное  воображение, чтобы назвать эту мерзкую бурду  супом.
На   самом   деле  это  теплая  вода,  на  поверхности   которой
меланхолично плавает одна морковка. В нынешнем моем положении  я
не требую обеда от Ларю... Проглатываю эти помои и делаю несколько
упражнений, чтобы размяться...
  Едва я закончил эту легкую гимнастику, как заявляется Карл.
  Он  кипит.  Я говорю себе, что он продолжит серию демонстраций
китайских пыток, но пока об этом нет речи.
  --  Мы  сделали  обыск  на улице Жубер, -- взрывается  он.  --  И
знаете, что за лампу мы там нашли? Труп!
  Если  бы  я  читал рассказ Сан-Антонио, то в эту самую  минуту
веселился  бы  сильнее всего. Я и думать забыл  о  фару,  он  же
"Стрижка-бобриком", которого замочил в квартире моего  двойника.
Лучше  того!  Позавчера я совсем забыл сообщить  о  нем  Гийому...
Возможно,   эта   забывчивость   меня   спасет:   труп   придает
правдоподобие моему "признанию".
  -- Проклятье! -- кричу я. -- Банда "Кенгуру" завладела ею!
  Я   пользуюсь   смятением,  царящим  в  мозгах  Карла,   чтобы
спросить:
  -- Значит, вы их не всех перебили в Везине?
  Отметьте,  что этот вопрос рискован, потому что  может  подать
Ренару идею допросить выживших, если таковые есть и находятся  у
него  в руках. Так он узнает, что Фару был убит мной задолго  до
моего ареста...
  --  Увы,  нет! -- отвечает Карл. -- Трое мерзавцев сумели удрать...
Остальные мертвы...
  Так, так, так! По Парижу еще скачут "кенгуру", и это дает  мне
прекрасную  возможность  для объяснения  исчезновения  лампочки...
Карл, сам того не зная, открыл мне дверь на свободу.
  --  Какое  несчастье!  --  говорю. --  В  ту  ночь,  перед  вашим
приходом,  они  сумели заставить меня признаться, где  Находится
лампочка... Должно быть, они бросились по указанному адресу, чтобы
ее забрать, и передрались из-за нее... Вам остается только поймать
оставшихся в живых.
  Карл размышляет.
  -- Мы об этом подумаем. Следуйте за мной! -- приказывает он.
  Меня охватывает страх, что он влепит мне маслину в затылок.  В
общем,  я  ему  больше  не нужен, а на милосердие  Ренара  особо
рассчитывать не приходится.
  Мы  входим в столовую, где офицеры пьют ликеры и курят  сигары
толщиной с фок-мачту. В почтенном собрании я замечаю и женщин, в
том числе Грету.
  Ничего  не  скажешь,  эта  девочка просто  прелесть,  и,  даже
будучи  ее  личным врагом, невозможно не любоваться ею.  На  ней
черный  костюм, белая блузка и брошка из слоновой кости.  Приняв
томную  позу,  она курит длинную сигарету с золотым  ободком  на
конце.
  --  А  вот  и  мой любимый комиссар, -- воркует она. --  Садитесь
рядом со мной, комиссар.
  Я  ошеломлен этим приемом, которого никак не ожидал.  Но,  как
вы  знаете,  я  умею приспосабливаться ко всем  ситуациям  и  не
моргнув глазом сажусь возле нее.
  -- Выпьете стаканчик коньяку?
  -- Я могу выпить целую бутылку, баронесса...
  Она смеется и наливает мне коньяк.
  Ох,  как эти гады себя любят! Коньяк великолепный.. Если бы  я
себя послушал, то крепко напился бы в этом изысканном обществе.
  --  Это  что  же,  --  спрашиваю я ее, -- у  моей  нежно  любимой
подруги сегодня выходной от пыток?
  -- Да.
  Кажется,   она   твердо   решила   не   обижаться.   Остальные
невозмутимо слушают нас.
  -- Вы знаете, что прекрасны?
  -- Не может быть!
  --  Как!  -- вскрикиваю я, притворяясь удивленным. -- Ни один  из
этих  срывателей ногтей не сказал вам об этом? Ах, Грета, старая
добрая немецкая галантность погибает!
  Она  наклоняется поймать сползающую петлю чулка. Я  машинально
bd{u`~  запах ее духов и бросаю взгляд на ее груди. Это  у  меня
почти  рефлекс, только сейчас я ничего не вижу,  потому  что  ее
блузка  очень высоко заколота брошью Тогда я смотрю на брошь,  и
от удивления у меня начинает течь слюна. На этой безделушке есть
надпись, напоминающая мне другую...
  Никто не замечает моего смущения, и это прекрасно...
  --  Дамы  и господа, перед вами знаменитый комиссар Сан-Антонио
из  Секретной службы, -- заявляет Карл, -- доставивший нам столько
неприятностей перед войной. Это продолжается и сейчас.  В  числе
прочих подвигов он сумел отобрать у мерзавцев "кенгуру" нашу  BZ
22.  Правда,  следует отметить, что те не  остались  в  долгу  и
смогли снова завладеть нашим изобретением.
  Карл  берет стакан шерри и опрокидывает себе в рот, после чего
с подлинным удовольствием прищелкивает языком и продолжает.
  --  В  принципе, раз милейший комиссар оказался нам  больше  не
нужен,  осталось  только прислонить его  к  стенке  и  дать  ему
двенадцать пуль, на которые он имеет все права...
  Он делает паузу.
  --  Но,  --  продолжает  он, -- мне в голову  пришла  одна  идея:
почему  бы  нам  не  использовать замечательные  качества  этого
человека?  Один раз ему удалось заполучить BZ 22, и нет  никаких
оснований не верить, что удастся повторить этот подвиг...
  Собравшиеся  с сомнением качают головами. Один из  них  что-то
говорит по-немецки, но Карл его перебивает:
  --  Давайте  играть в открытую, дорогой майор.  Я  предпочитаю,
чтобы этот человек понимал, о чем мы говорим.
  --  Ну  что  же,  --  повторяет майор с  акцентом,  густым,  как
гудрон,  --  мне  кажется,  господин полковник,  что  освобождать
комиссара  опасно...  У  нас нет никакой уверенности,  что,  выйдя
отсюда,  он не попытается удрать в Англию. А если перед этим  он
сумеет заполучить BZ 22, это будет крайне неприятно. Конечно,  у
нас  есть  все возможности установить за ним плотное наблюдение,
но  из  ваших  слов следует, что мы имеем дело  с  очень  хитрым
человеком...
  Карл улыбается.
  --  Успокойтесь, фон Штибле, если я открываю перед  Сан-Антонио
двери  этой  тюрьмы, то потому, что имею способ  держать  его  в
руках.
  -- Можно спросить, что это за способ, господин полковник?
  -- Крыса.
  Я понимаю ход его рассуждений.
  --  Мы  удерживаем  в  качестве заложницы его  возлюбленную,  --
объясняет  Карл,  -- которой он очень Дорожит, чему  мы  получили
доказательство.  Он  не захочет, чтобы с ней случилось  большое,
очень большое несчастье. Правда, дорогой комиссар?
  Вам   надо   говорить,  что  это  предложение  меня  чертовски
устраивает? Все лучше, чем сидеть в этом жутком шкафу. Выйдя  на
свежий  воздух,  я  придумаю способ вытащить отсюда  Жизель.  Вы
сочтете  меня  излишне оптимистичным, но один  из  моих  любимых
девизов: "Веселись, пока жив".
  Я допиваю коньяк и любезно отвечаю Карлу:
  --  Это  кажется  мне осуществимым, но я хотел бы  узнать,  что
произойдет после того, как я получу результат. Вы отправите меня
на  переработку  для азотистых удобрений или наградите  Железным
крестом?
  Карл снова наливает себе стакан.
  --  Вы  не видите середины между этими крайними решениями?  Мое
вчерашнее  предложение  остается в силе.  Вы  имеете  мое  слово
офицера,  что,  если передадите мне лампу, вам и  вашей  подруге
сохранят жизнь. Я даже отдам распоряжение, чтобы ваше заключение
opnundhkn в самых лучших для вас условиях.
  -- Вы очень любезны.
  --  Я бы не хотел строить долгосрочные проекты, -- говорит он, --
но  если  мы  останемся довольны вашей работой, то, может  быть,
рассмотрим   возможность  более  тесного  сотрудничества.   Наше
правительство использует все таланты...
  Сказать, что я хочу заржать, -- значит не сказать ничего.  Карл
шутник. Послушать его, так он может дать мне пост гауляйтера!
  -- Ну так что? -- спрашивает он. -- Каков ваш ответ?
  --  Мне кажется, у меня нет выбора... Но я ставлю мое согласие  в
зависимость   от   двух...  не  хочу  говорить  условий...   скажем,
пожеланий.
  -- Я вас слушаю.
  --  Так вот, я бы не хотел, чтобы вы окружили меня целой толпой
шпиков  под  предлогом, что я освобожден условно. Мне  предстоит
сыграть  очень  деликатную партию, и я не  хочу,  чтобы  ангелы-
хранители затрудняли мою свободу действий. Вы меня понимаете?  Я
говорю откровенно, без малейшей задней мысли...
  -- А второе пожелание?
  --  Оно  скромнее: в данный момент мечта моей жизни  --  слопать
сандвич...  За  два дня я съел только одну морковку и выпил  миску
теплой воды.
  Карл  подзывает  официанта и приказывает подать  мне  холодный
ужин.
  --  Ну  и  славно!  --  говорю  я. --  Вести  дискуссию  лучше  в
дружеской обстановке.
  Я  начинаю  есть, стараясь не особо набрасываться на  еду.  Не
хочется,  чтобы они могли рассказать, как Сан-Антонио вел  себя,
словно голодная собака. Я отставляю мизинец и стараюсь применить
на  практике  все советы пособия по хорошим манерам,  найденного
мною когда-то в ящике ночного столика одного лжебарона.
  Пока  я  закусываю,  господа и дамы возобновляют  разговор  на
немецком.
  Я поворачиваюсь к Грете.
  --  Скажите,  далекая принцесса, вы знаете,  что,  несмотря  на
наши  маленькие  разногласия и даже на  то,  что  вам  случается
перепутать  мою щеку с пепельницей, мне обалденно нравится  ваша
фигура?  Думаю,  я уже доказал, что ваши прелести  не  оставляют
меня  равнодушным... Как вы смотрите на то, чтобы заключить  между
нами перемирие?
  Она  смотрит  на  меня  сквозь дым сигареты.  Ее  глаза  почти
зеленые. Между чувственными губами я замечаю ослепительно  белые
зубы.
  -- Если я назначу вам завтра стрелку, придете?
  -- Надо подумать.
  --  Отметьте, -- продолжаю я, чтобы развеять все ее сомнения,  --
если об этом узнают здесь, это не будет иметь никакого значения.
Вы  сможете сказать, что флиртовали со мной, чтобы быпо  удобнее
следить  Самое смешное, что это должно быть правдой. Но неважно,
я  слишком  хочу сжать вас в своих объятиях, чтобы анализировать
причины, заставляющие вас проявлять ко мне благосклонность.
  -- Хорошо, -- шепчет она.
  -- Встречаемся в Пам-Пам де л'Опера?
  -- Если хотите...
  -- Давайте в четыре?
  -- Можно.
  Довольный  полученным результатом, я вонзаю зубы  в  бифштекс.
Дела идут отлично.
  В  середине  второй  половины дня,  свежевыбритый,  я  покидаю
фрицев.  Карл  возвращает мне часть моих бабок.  Перед  тем  как
nrosqrhr| меня, он показывает клетку, в которой кружится  бедная
крыса
  -- Не забывайте эту маленькую зверушку...
  -- Не беспокойтесь.
  --  Вот  наш  номер  телефона.  Если понадобится  подкрепление,
звоните.
  -- Договорились.
  --  И  последний  момент, -- заявляет лже-Ренар.  --  Я  даю  вам
восемь  дней,  чтобы добиться успеха. По истечении  этого  срока
крысе будет что покушать...
  Я отвечаю неопределенным жестом и выхожу.
  До скорого!



  Как  приятно  снова  попасть в столицу.  Я  вдыхаю  ее  воздух
обеими ноздрями.
  Спорю,  у  вас  есть четкое представление о том,  что  я  буду
делать. Вы думаете, что я затрублю в рог, давая сигнал к  началу
большой охоты... Вы уже видите меня сметающим все с пути в поисках
уцелевших  "кенгуру"... Если вы так думаете,  то  рассуждаете  как
безмозглые  бабы. По возвращении в Париж я захожу в  бар  выпить
несколько  стаканов крепкого грога, после чего иду в  кино.  Да,
да,  в  киношку!  А если кому-то надо повторить еще  раз,  пусть
подставляет челюсть, я ему ее живо вправлю.
  В  данный момент я играю своей жизнью и жизнью Жизель.  Ставка
заслуживает того, чтобы принять предосторожности, а? Рвение  еще
не  гарантирует  положительного результата. Я  хочу  действовать
наверняка.  У  меня  в котелке варится одна идейка,  и  ей  надо
довариться. Когда она будет готова, я ее вытащу.
  Я  захожу  пожрать  в "Дюпон-Монмартр", потом  отправляюсь  на
поиски  гостиницы  с мягкими матрасами. Одну такую  я  нахожу  у
заставы Сен-Мартен. Там полно путан, но я не привередлив. Старая
грымза  спрашивает, подойдет ли мне комнатушка на  четвертом.  Я
отвечаю,  что  да,  плачу  за номер и  поднимаюсь  по  лестнице.
Старуха  меня  окликает, чтобы спросить,  в  котором  часу  меня
разбудить.  Я  ей  советую не тратить по  этому  поводу  красные
кровяные  тельца  и  дать  мне продрыхнуть  столько,  сколько  я
захочу.
  Я  быстро  раздеваюсь и ныряю в постель. Кровать --  это  самое
лучшее  изобретение человека после приручения лошади  и  выдумки
жвачки.
  Скоро я начинаю храпеть, как эскадрон.
  Мне  снится  сон. Будто Жижи и я едем в поезде. Я ей  объясняю
принцип  сообщающихся  сосудов. В общем, мы  не  скучаем!  Вдруг
авария, и мы оказываемся погребенными под грудой металлолома.
  Я   вырываюсь...  Не  совсем  понимаю,  проснулся  я   или   это
происходит во сне. Мои сомнения продолжаются недолго: проснуться-
то  я  проснулся,  но неизвестно, долго ли пробуду  в  состоянии
бодрствования.  Вот  в  чем вопрос, как сказал  бы  мой  корешок
Шекспир. Представьте себе, какой-то гад залез в мою комнатушку и
дубасит  меня  по чайнику тем, что судмедэксперт завтра  назовет
тупым  предметом.  К счастью для моей головы,  я  сунул  ее  под
подушку,  а напавший в темноте этого не заметил. Полуоглушенный,
я  шевелюсь, дрыгаю руками и ногами... Я не дам себя кокнуть таким
образом. Я люблю видеть типов, пытающихся выдать мне путевку  на
вечный  отдых. Наконец мне удается высвободиться. В тот  момент,
когда  я  высовываю  голову из-под богом  ниспосланной  подушки,
получаю  по  зубам удар, от которого вижу Южный Крест.  Изо  рта
хлещет  кровь.  Я похож на свинью на бойне. Новый удар  попадает
lme  по  скуле.  В  черепушке расцветает целый букет  созвездий.
Настоящий  фейерверк.  Спасибо  господину  мэру!  Этот   людоед,
очевидно,   колотит   меня  утюгом.  Во  всяком   случае,   могу
гарантировать,  что  это не бумажный цветочек.  Невероятно,  что
может  происходить в голове в подобных случаях. Я  говорю  себе,
что  крепок как гранит, если выдерживаю такую молотилку. Ой, как
больно!  Наконец я сержусь и закрываю лицо обеими руками,  чтобы
дать  себе  время  очухаться от этого нокдауна.  Делаю  глубокий
вдох, втягиваю носом кровь и бросаюсь вперед.
  Соскакиваю с кровати. Парень продолжает бить. Я узнаю  его  по
росту: карлик!
  Тут  я  говорю себе: хватит! Я не собираюсь всю жизнь  терпеть
колотушки  от этого злобного уродца. Пусть он удрал  от  фрицев,
наслаждаться свободой ему придется недолго. Черт его  побери!  Я
сбиваю  его  с  ног.  Он  выпускает из  руки  предмет,  служащий
молотком. Я нахожу его на ощупь. Это тяжелый металлический ключ,
каким дворники открывают и закрывают вентили уличных кранов.  Он
пользуется этим движением, чтобы садануть мне ногой в живот. Мое
горло  скручивает жуткая тошнота, дыхание перехватывает. Я держу
ключ за один конец, но не могу его поднять. Будь это даже чайная
ложечка, результат оказался бы таким же.
  Карлик  забирается на меня и хватает за горло. В  его  детских
пальчиках  таится страшная сила. Он так раздавит мне гортань!  Я
понимаю,  что пришло время что-то предпринять. Прекращаю  всякое
сопротивление и расслабляюсь. Он разжимает руки.  Этого-то  я  и
ждал  со  вполне понятным нетерпением. Резким толчком  сбрасываю
его  с  себя,  после  чего замахиваюсь ключом  и  изо  всех  сил
обрушиваю его на урода. Я не целился, но думаю, что, чем  бы  он
ни поймал ключик, это даст ему пищу для размышлений.
  Глухой удар, и больше ничего.
  Я  встаю и включаю свет. Зрелище не из красивых. Карлика можно
выбрасывать на помойку. Его черепушка раскололась, как  скорлупа
ореха.  Я  несколько  перестарался, однако  сожалений  по  этому
поводу  не  испытываю. Вопрос стоял так:  либо  он,  либо  я.  Я
предпочитаю, чтобы это был он.
  Подхожу  к  двери и осматриваю замок -- он не тронут,  задвижка
закрыта. Направляюсь к окну и обнаруживаю, что оно открыто.  Оно
выходит  на  балкон, идущий вдоль фасада. Я выхожу на  балкон  и
иду, останавливаясь перед каждым окном. Наконец я нахожу то, что
искал:  пустой  номер. Его окно открыто, что несколько  необычно
для  декабря месяца. Вхожу в комнату. Пара ботинок подтверждает,
что карлик остановился именно здесь. Я собираю вещи человечка  в
узел и уношу в свой номер.
  Не  надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять, что днем карлик
сумел  проследить за мной и получить номер на том же  этаже.  Не
забыть прояснить этот вопрос завтра... Вернее, уже сегодня, потому
что сейчас третий час ночи.
  Я  закатываю карлика и его вещички в коврик и задвигаю все Это
Под  кровать, после чего тщательно закрываю окно и блокирую  его
стулом.  Потом кладу перед дверью измятую газету, чтобы не  быть
застигнутым  врасплох,  если  кто-нибудь  еще  попытается   меня
шлепнуть.
  Затем ложусь досыпать.



  Я  спокойно сплю до утра. Вам это кажется странным, потому что
вы  думаете  о  трупе  карлика под моей  кроватью.  Вам  кажется
невозможным  дрыхнуть, имея такого гостя.  Не  заблуждайтесь:  я
боюсь   жмуриков  не  больше,  чем  новорожденных.  Преимущество
onjnimhjnb перед живыми в том, что они не разбивают вам  голову.
Спокойнее  их нет никого. Что касается привидений, то если  хоть
одно из них явится меня доставать, я на него так рявкну, что оно
без   остановок   побежит  до  какого-нибудь   старого   доброго
шотландского замка, где и забаррикадируется.
  Я  умываюсь  и анализирую ситуацию. Этот труп меня не  пугает,
но мешает.
  Если  работник  гостиницы обнаружит его,  когда  будет  делать
уборку,  то  так  пожелтеет, что клиенты примут его  за  микадо.
Разумеется,  я  могу  предупредить Гийома,  но  мне  не  хочется
вступать   в  контакт  с  коллегами.  Прежде  всего  мне   нужны
спокойствие и отдых.
  Снимаю   трубку  телефона  и  звоню  тете  Амели,  у   которой
спряталась мама. Отвечает как раз Фелиси.
  --  А,  это  ты, сынок, -- говорит она. -- Я начала беспокоиться...
Тебе следует почаще давать о себе знать.
  Я  ей  объясняю, что не мог и что немцам лучше не знать  моего
адреса,  а  в  наше  время  нет ничего  более  ненадежного,  чем
телефон.
  -- Ма, скажи, ты поехала к тете с большим чемоданом?
  -- Да.
  -- Он мне нужен. Срочно.
  -- Ты отправляешься в путешествие?
  --  Возможно, но я дам о себе знать, не бойся. Ты можешь  прямо
сейчас прислать его мне?
  Она соглашается, и я даю ей адрес моей гостиницы.
  -- До скорого, ма, и не волнуйся.
  Теперь мне остается только ждать прибытия чемодана. Если бы  я
мог скоротать время за куревом!
  Обыскиваю  карманы  карлика  и  обнаруживаю  сухие  египетские
сигареты.
  --   Маленьким  мальчикам  нельзя  курить,  --  говорю  я   ему,
перекладывая пачку в свой карман.
  Час  спустя  в  дверь стучат. Открываю: это  Фелиси  со  своим
чемоданищем.
  Я устраиваю ей разнос:
  --  Ма, ты совсем ничего не соображаешь. Зачем ты пришла? Я  же
тебе сказал...
  Она бросается мне на шею, и остаток моих протестов теряется  в
мехе  ее лисицы. Сколько я себя помню, зимой на ее плечах всегда
был этот лис. Он мой старый приятель. У него забавный вид с этой
острой мордочкой и стеклянными глазами. В детстве я называл  его
Альфредом.
  -- Неужели ты думал, что я упущу случай тебя обнять, малыш?
  -- Но это опасно!
  --  Какая опасность может грозить матери, которая хочет увидеть
сына?
  Она у меня замечательная. Мое сердце оттаивает.
  Она кладет чемодан на кровать:
  -- Куда ты собрался? -- спрашивает она.
  -- Ну...
  -- Кажется, ты еще не определился с выбором направления...
  -- Понимаешь, ма...
  С   ума  сойти,  как  я  могу  спасовать  перед  матерью.  Как
мальчишка.
  --  Ну,  --  вздыхает  она, -- раз ты не хочешь  говорить,  я  не
настаиваю. Где твои вещи? Я уложу их в чемодан, а то ты навалишь
все кучей, я тебя знаю.
  Жестокий удар
  -- Не стоит, ма. Сначала мне надо купить вещи...
  --  Даже  не  думай!  --  восклицает она.  --  У  тебя  дома  два
совершенно новых костюма. Я за ними съезжу
  Тогда  я  решаю  ввести  ее  в курс  дела.  Открываю  чемодан,
нагибаюсь  и  достаю  из-под кровати сами  знаете  что..  Фелиси
округляет глаза, как будто ей принесли на блюде голову  Адольфа,
обложенную петрушкой.
  --  Не  падай в обморок, ма. Это не ребенок, а мерзавец карлик,
пытавшийся этой ночью убить меня.
  Я ей рассказываю о покушении, жертвой которого стал.
  --  Понимаешь,  --  говорю  я  в заключение,  --  мне  совершенно
необходимо  вынести его из гостиницы, не привлекая  внимания.  Я
подумал, что этот чемодан мне прекрасно подойдет.
  Говоря, я укладываю в него карлика. Как по нему сделано!  Иной
гроб не так подходит своему владельцу!
  -- А теперь убегай!
  Я  ее  целую,  и  она  без возражений уходит.  Она  совершенно
потрясена, бедная.
  -- Будь осторожен! -- умоляет она на прощание.
  Немного подождав, я тоже выхожу из своей каморки.
  Когда   я   прохожу   мимо   стойки,   старая   грымза    меня
останавливает.
  --  Вы  знаете,  что  вчера вечером вас спрашивал  друг?  Такой
совсем маленького росточка.
  -- Да, знаю.
  -- Он попросил дать ему комнату рядом с вашей,
  -- Да, да. Он ушел утром.
  Она недоверчиво смотрит на меня.
  -- Но я никуда не отходила. Я бы его заметила...
  --  Он  ушел тайком. Это его любимая шутка. Что вы хотите,  при
его уродстве надо хоть как-то развлекаться.
  --  Конечно,  -- соглашается она, промокая слезу. -- Вы  Оставите
номер за собой?
  -- Естественно.
  Я  быстро  сматываюсь. Куда бы мне деть груз?  Не  могу  же  я
разгуливать, имея в чемодане такое содержимое. С другой стороны,
я  не  хочу  избавляться от него сразу, потому что он может  мне
пригодиться.
  Самое лучшее найти другую гостиницу и оставить чемодан там.  Я
сказал старой грымзе, что оставляю номер за собой, но это туфта!
Я  это  сделал  только  затем, чтобы сбить  со  следа  остальных
"кенгуру", которые обязательно станут искать своего лилипута.
  Я  сажусь  в метро и в районе Биржи нахожу приличный отельчик,
где  оставляю свой переносной катафалк, предварительно тщательно
заперев его на ключ.
  Узнаю  время: около полудня. Надо пошевеливать задницей,  если
я  хочу  организовать  свой маленький  номер.  Действовать  надо
аккуратно и методично.
  Я  смотрю на себя в витрине шляпного магазина и корчу гримасу,
которая  может  служить рекламой таблеток от запора.  Моя  скула
распухла и блестит, как баклажан; нос, как у Джоя Луиса. Здорово
этот  урод  разрисовал  мне  физиономию!..  Сейчас,  на  холоде,
отдельные  фрагменты  начинают принимать  тревожащие  пропорции.
Сегодня даже думать нечего кружить голову девчонкам, потому  что
у  них  будет  веский  довод послать  меня  подальше...  Меня  это
огорчает,  поскольку  в четыре стрелка с  этой  сукиной  дочерью
Гретой.  Она помрет со смеху, увидев, что мой нос похож  на  нос
гиппопотама.
  Ну  и  ладно. Слава богу, такой парень, как я, имеет и  другие
аргументы, кроме внешности.
  Я  иду  звонить Бравару. Это мой друг... Когда-то я  оказал  ему
na`kdemms~ услугу, и он готов стать кофейной мельницей, если это
может доставить мне удовольствие.
  --  Вот  это  да!  --  радостно кричит он. --  Это  вы,  господин
комиссар? Что я могу для вас сделать?
  Прежде чем вы узнаете о нашей беседе, должен вам сказать,  что
Бравар работает на радио звукоинженером.
  --  Старичок, -- говорю я ему, -- мне в кратчайший срок нужно  ни
больше ни меньше как звукозаписывающее оборудование. Я бы хотел,
чтобы  эта  штука  была все-таки поменьше паровоза,  потому  что
собираюсь установить ее в моей комнате. Есть у тебя такая?
  Он   отвечает,  что,  конечно,  есть.  Он  даст  мне  один  из
аппаратов,  с  какими ходят брать интервью дома, и притащит  его
сам.
  Я  даю  ему адрес гостиницы, потом вызываю парнишку из обслуги
этого  притона  и  конфиденциально спрашиваю,  не  может  ли  он
раздобыть мне бутылочку чего-нибудь приличного.
  Он со скорбным видом качает головой и уходит.
  Возвращается  он  с  литрушечкой.  Должно  быть,   парень   из
прихожан синагоги, потому что в коммерции разбирается отлично. Я
плачу  за  бутылку аперитива цену гоночного велосипеда  и  сразу
начинаю  с  ней беседовать. Мы так хорошо ладим, что  к  приходу
Бравара в ней остается всего половина.
  Он  тащит  такой же здоровый чемодан, как мой,  только  в  нем
лежит  груз  совсем  другого  рода.  Он  малый  сообразительный.
Чемодан заталкивает прямо под кровать, а микрофон прячет в  вазу
с цветами. Провод искусно камуфлирует.
  Бравар  мне  объясняет, как включать аппарат. Это просто,  как
делать  круги  на воде. Я даю ему добить бутылку и  говорю,  что
забрать аппарат он может вечером.
  Мы  прощаемся,  и  я  иду  в ближайший  ресторан.  Что  бы  ни
случилось, а полдень -- время обеденное, и его надо уважать,  как
своего дедушку.



  Придет она или нет?
  Этот  вопрос извивается в моих мозгах, как разрезанный пополам
червяк.
  Несмотря  на  свою  садистскую натуру -- а может  быть,  именно
благодаря   ей,   --   малышка  Грета   меня   очаровывает.   Это
первоклассная  сирена,  с  которой я  никогда  не  устану  вести
большую игру.
  Я  дохожу  по улице Четвертого сентября до Оперы и возвращаюсь
к  Пам-Пам. У меня начинает кружиться голова: моя киска уже там.
А  как  она  прикинулась! Чтобы не смущать меня,  явилась  не  в
военной  форме,  а в ослепительном меховом манто.  Если  это  не
норка, то, значит, собака!
  Я  целую ей ручку в наилучшем аристократическом стиле и сажусь
рядом.
  -- Как мило, что вы все-таки пришли, Грета.
  -- А вы не верили моему слову? -- спрашивает она.
  -- С красивой женщиной никогда нельзя быть до конца уверенным...
  Комплимент  немудреный,  но  все  равно  заставляет  ее   щеки
порозоветь. С девчонками нет необходимости быть оригинальным. На
возвышенные фразы им начхать, а вот от тупых мадригалов они  так
и млеют.
  Раз  это  ей  нравится, я продолжаю и выкладываю  целый  набор
глупостей.  Будь  у  нее хоть два грамма  здравого  смысла,  она
пожала бы плечами и побежала купить пластырь, чтобы заклеить мне
рот.   Но   она   наслаждается  моим  трепом,  как   будто   это
wepmnqlnpndhmm{i ликер.
  -- Вам не кажется, что стоит собачий холод?..
  --  Надо  же!  --  иронично отзывается она. --  Вы  интересуетесь
метеорологией?
  Я  принимаю вид подростка, впервые в жизни севшего на колени к
бабе.
  --   Это   чтобы   сделать   более  уместным   одно   маленькое
предложение,  --  объясняю  я с самым жалким  видом,  на  который
способен.
  -- Какое?
  -- Я хотел вам показать мою коллекцию японских эстампов...
  Она  смеется  и  крутит задом так, что если бы в  него  сунуть
деревянную ложку, то можно было бы сбивать майонез.
  -- Так каким будет ваш ответ, любовь моя?
  Она  отвечает  не сразу, и у меня сжимается сердце.  Если  она
откажется, это будет самое сильное разочарование в моей жизни. И
не только в физическом плане... В общем, вы поймете потом.
  --  Вы  не очень постоянны, -- шепчет она. -- Я думала, вы отдали
свое сердце той девушке, что была с вами...
  Я  вздыхаю. Раз дело только в ревности, вопрос можно уладить в
два счета.
  --  Жизель?  -- переспрашиваю я. -- Это совсем другое  дело.  Она
мой  друг. Не смейтесь. Она за мной ухаживала во время  болезни,
помогала  мне...  Короче, ради нее я готов броситься  в  огонь  и,
кажется,  уже доказал это. Но никакой любви между нами не  было.
Если  я  говорю, что влюблен в вас, то потому, что это чистейшая
правда...  Слово мужчины. Ради Жизель я готов на любые  жертвы,  а
ради  вас  -- на любые безумства... Улавливаете разницу, прекрасная
смуглогрудая андалузка?
  Грета  кивает. Она тает от удовольствия. Чувствую,  мои  акции
идут вверх.
  --  Ну  же,  --  настойчиво говорю я, -- пойдемте и делайте,  как
советовал  один  мой старый корешок: "Не ждите завтра,  срывайте
розы жизни прямо сегодня..."
  -- Даже если они с шипами?
  -- Да, моя богиня, даже с шипами.
  Она  встает,  и  мы  доходим до бульвара  Капюсин,  где  стоят
фиакры.
  -- Очень романтично, -- фыркает Грета.
  --  Я  обожаю романтизм, -- отвечаю я ей. -- Если бы я послушался
своего внутреннего голоса, то шел бы рядом с вами в рединготе  и
цилиндре.
  Фиакр  трогается,  покачиваясь.  Я  обнимаю  Грету  и  начинаю
влажный поцелуй.
  --  Скажите,  --  спрашивает она после  того,  как  восстановила
дыхание, -- а как обстоят дела с BZ 22?
  Я делаю жест, каким отгоняют мух.
  --  Послушайте,  Грета,  мой  старый  школьный  учитель  всегда
говорил, что не надо откладывать на завтра то, что можно сделать
сегодня.   Это  правило,  хорошее  для  учебников,  на  практике
применимо не всегда. Однако я ему строго следую. Поскольку я  не
знаю, смогу ли увидеть вас завтра, то пользуюсь тем, что сегодня
вы рядом со мной, чтобы очаровать вас.
  -- Какой вы забавный...
  После нескольких минут размышления она добавляет:
  -- Мне будет неприятно, если с вами случится несчастье...
  -- Мне будет еще неприятнее!
  И  вот  мы перед моей гостиницей. Поднимаемся на лифте  в  мою
комнатушку.
  Я  звоню  коридорному и прошу бутылку портвейна.  Догадываюсь,
bn  что  она  мне  обойдется,  но бывают  обстоятельства,  когда
скупость надо запрятать поглубже.
  Когда  он возвращается, Грета, снявшая манто, смотрит  в  окно
на  движение на улице. Я наливаю ей стаканчик портвейна,  и  она
без жеманства выпивает его.
  Закончив предварительный этап, я закрываю дверь на задвижку  и
сажусь  в  кресло.  Без какой-либо просьбы с  моей  стороны  она
прижимается ко мне. Клянусь вам, что в эту минуту никто бы ни  в
жизнь не подумал, что эта красавица самая кровожадная из тигриц.
Она нежна, как медовое пирожное.
  -- Здравствуй, -- мурлычет мне она.
  Я   ей   ничего   не  отвечаю,  но  провожу  маленький   сеанс
ощупывания, заставляющий ее фыркать от смеха. За меньшее  время,
чем   требуется,   чтобы   объявить  войну,   мы   переходим   в
горизонтальное положение и проделываем все те трюки,  о  которых
никогда не пишут в книгах для юношества.
  --  Какое  прекрасное путешествие! -- вздыхает Грета,  когда  мы
снова садимся в кресло.
  -- Всегда готов организовать второй круиз.
  Это предложение ее веселит.
  -- А где же твои японские эстампы?
  Вот он, момент сыграть мой маленький спектакль.
  Я  достаю  из  шкафа  чемодан, кладу его на  кровать,  отпираю
замок и оборачиваюсь, не открывая крышку.
  --  Вот,  любовь  моя,  если ты любишь  экзотические  вещи,  то
получишь огромное удовольствие.
  Говоря это, я включаю записывающее устройство.
  Грета  без  малейших подозрений подходит к чемодану, открывает
его и издает крик ужаса.
  Она поворачивает ко мне лицо цвета мела.
  -- Это ты его убил?
  -- Вроде бы...
  -- Бандит!
  Я встаю и влепляю ей пощечину.
  --  Ну  хватит!..  Мне надоело, что со мной обращаются,  как  с
грязной  собакой. Ты посылаешь этого пигмея убить меня; он  меня
будит,  колотя  железякой  по  башке,  что  гораздо  эффективнее
будильника,  а  ты  еще называешь меня бандитом  за  то,  что  я
отправил  его  к  святому Петру! Слушай,  Грета,  будь  хотя  бы
логична!  Я  не  прошу тебя быть честной, ибо  нельзя  требовать
невозможного...
  Она закипает.
  -- Что ты сказал?
  --  Правду,  Грета. Я сказал, что ты работаешь одновременно  на
Великий рейх и на себя. На себя в первую очередь...
  Она  пожимает  плечами  и  тянет  руку  к  своей  сумочке.   Я
оказываюсь  проворнее, хватаю ридикюль и  открываю  его.  В  нем
лежит миленькая пушка, которую я кладу в свой карман.
  --   А  теперь,  Грета,  мы  можем  поговорить  серьезно.  Если
позволишь,  я тебе изложу в общих чертах, как я себе представляю
дело...
  Ты   девушка   умная  и  смелая.  Надо  признать,   что   феи,
присутствовавшие при твоем рождении, не поскупились и дали  тебе
много  мозгов. Так вот ты задумалась и сказала себе,  что  война
очень плохая штука, но это также уникальный случай удовлетворить
свои тайные страсти и заработать деньги.
  Ты  ждала  своего часа, и он наконец наступил. Твой  план  был
масштабным: украсть у фрицев их изобретение и продать его  янки,
которые набиты долларами и интересуются всем на свете. Но ты  не
хотела   пачкаться   и   предпочла  действовать   через   банду.
Mehgbeqrm{l мне образом ты вошла в контакт с несколькими урками,
выдававшими  себя  за  активных  членов  знаменитой   "Кенгуру".
Гениальным  ходом с твоей стороны было не иметь  с  ними  прямых
контактов.  Таким образом, они тебя не знали и в случае  провала
дела   ты  оставалась  в  стороне.  Надо  быть  женщиной,  чтобы
придумать  такое.  Поздравляю! Ты Держишь их  в  своих  руках  и
передаешь  им  приказы способом, который невозможно  обнаружить...
Они  выкрадывают изобретение, и все бы было хорошо, если бы шефу
этих  парней,  некоему  Мануэлю, не  пришла  в  голову  фантазия
наколоть  тебя  и сбыть лампу самому. Поскольку этот  парень  не
утруждал  свои  мозги работой, он решает продать BZ  22  немцам.
Разумеется,   ты  узнаешь  об  этом  одной  из  первых,   велишь
установить за Мануэлем слежку и пронюхиваешь о квартире на улице
Жубер, которую он снял на случай неприятностей.
  Поскольку  время  поджимает,  ты  приказываешь  карлику  убить
Мануэля. Сама находишься поблизости и заходишь в квартиру, чтобы
ее  обыскать. Но тебе не повезло: карлик застрелил его на улице,
из-за  чего тело обнаруживают почти сразу. Ты вынуждена  сделать
ноги, потому что дом полон полиции...
  В  спешке  ты  теряешь перочинный ножичек,  которым  открывала
дверь.  Маленький испанский ножичек, на котором  написано  слово
"месть". Он и позволил мне обнаружить правду...
  Поскольку она хмурится, я объясняю:
  --  Вчера  я  увидел твою брошь. На ней можно  прочитать  слово
"Amor".  Еще одна надпись на испанском, моя дорогая, могла  быть
чистым  совпадением, согласен, но она заставила  заработать  мое
серое   вещество,  и,  поедая  перед  тобой  тот   замечательный
бифштекс,  я все реконструировал. Вместо того чтобы искать,  кто
руководит  игрой,  я  искал, можешь ли ты быть  этим  человеком.
Чувствуешь разницу? И я нашел.
  Открывай   пошире  уши,  я  продолжаю.  Итак,   обстоятельства
убийства не дают тебе возможности обыскать квартиру сразу, и  ты
убегаешь. Ты себе говоришь, что Мануэль наверняка спрятал  лампу
и  полиция  ее не найдет, тем более что она не знает, что  здесь
есть что искать. Ее интересуют только поиски убийцы... Значит,  ты
сможешь  спокойно  забрать  BZ 22, как  только  легавые  очистят
помещение.  Но тебя охватывает страх из-за того, что уже  второй
раз  на  твоем пути оказывается один и тот же парень  --  двойник
Мануэля, то есть малыш Сан-Антонио.
  В  первый раз это произошло совершенно случайно. Поскольку  ты
не  хотела поручать "кенгуру" убийство их шефа, то возложила эту
работу  на  Фару (укажу в скобках, что тебе придется  объяснить,
где ты находишь гангстеров). Но Фару работал по фотографии, и  я
стал жертвой своего сходства с Мануэлем.
  Тогда  ты  поняла, что надо действовать совместно с бандой,  и
послала  Фару  как своего представителя. Это он сдал  сообщникам
Мануэля,  он  убедил  длинного Фрэда, что после  смерти  Мануэля
руководство  бандой переходит к нему... Чтобы быть уверенной,  что
получишь  лампу, ты дождалась, пока переговоры между  немцами  и
Мануэлем  войдут в решающую фазу, и только накануне дня передачи
приказала  убить  его. Вы были уверены, что  он  спрятал  BZ  22
недалеко, раз назавтра должен был продать ее.
  Я все верно рассказываю, сахарная моя?
  -- Продолжай! -- сухо приказывает она.
  --  Продолжаю,  не  волнуйся...  Смерть  Мануэля  аннулирует  его
договоренность с фрицами. Те начинают следствие, узнают, что его
отправили  к  предкам,  и  все  переворачивают  в  поисках   его
сообщников,  которых считают похитителями BZ 22. Ты  следишь  за
делом  в двух ипостасях, только если во второй, то есть  в  роли
шефа  банды, ты всемогуща, в первой ты ничего не можешь сделать.
R{  знаешь,  что  за  бандой идет охота,  что  ее  логово  скоро
обнаружат  и тогда начнется большая резня. Ты могла предупредить
Фрэда  и  его  друзей,  но  не  делаешь  этого.  Для  тебя   это
великолепная   возможность  избавиться  от   ставших   ненужными
сообщников.
  Теперь  вернемся ко мне. Ты узнаешь от карлика, что я разгадал
твою  систему кода. Тебе становится страшно. "Что это  за  урод,
что   наступил  в  мою  тарелку?"  --  спрашиваешь  ты   себя   и
приказываешь похитить Жизель, но не для того, чтобы иметь способ
давить на меня, а чтобы отвлечь, потому что боишься, что я найду
лампу.  Потом,  поскольку ты продолжаешь меня опасаться,  велишь
Фару обыскать квартиру...
  Полагаю,  что,  зная  о  готовящейся  операции  гестаповцев  в
Везине,  ты  велела  ему  больше туда не  соваться  и  назначила
встречу в другом месте.
  Ладно,  операция состоялась. Она заканчивается  моим  арестом,
когда  я  плавал  в  водах  Сены...  Ты  превратилась  в  сиделку,
ухаживала  за мной... Должно быть, я сильно бредил,  а  может,  ты
даже   дала   мне   какой-нибудь  наркотик,   подталкивающий   к
откровениям,  потому что на следующий день у меня  была  высокая
температура, которая спала словно по волшебству после того,  как
ты  дала  мне  таблетку. Ты действовала так потому,  что  знала:
лампа  находится  у  меня. А узнала ты об  этом,  мой  обожаемый
ангел,  поскольку,  приехав  в Везине,  увидела  рядом  с  домом
"кенгуру" тачку Фару. Получив доказательство, что я беседовал  с
бандой  в  момент вашего прибытия, ты заставила поработать  свои
мозги и поняла: с Фару что-то случилось. Ты вспомнила, что я его
знал,  потому  что  это он подстрелил меня в  метро.  Короче,  в
рождественскую ночь ты развязала мне язык и узнала не только то,
что  лампа  у  меня,  но  и  где я ее спрятал.  Так,  Грета?  На
следующий   день  ты  взяла  несколько  человек  и   провела   в
комиссариате на Этуаль официальный обыск. Ты нашла  что  искала,
потихоньку взяла и оставила упаковку на месте... Никто ни о чем не
догадался, даже капрал, которому я доверил этот ценный клад.
  Я ошибся, милочка?
  --  Ты фантастический тип! -- шепчет она. -- Как тебе удалось все
реконструировать так близко к истине?
  --  Дедукция, дорогая. Я действую методом отбрасывания  версий,
оставляя  только те, что кажутся мне правдоподобными и позволяют
сводить  воедино  известные мне факты  и  улики...  Мне  закончить
рассказ?
  -- Да, пожалуйста.
  --  Так  вот, ты узнала, что после операции в Везине  двое  или
трое "кенгуру" остались в живых. Ты знала, как с ними связаться,
и  опять взяла их в свои руки, оставаясь на расстоянии. Ты верна
своему принципу соблюдать осторожность... У тебя было только  одно
желание: как можно скорее ликвидировать меня, потому что  я  мог
признаться,  где  спрятал  лампу,  что  вызвало   бы   обыск   в
комиссариате  и  подвергло бы тебя опасности.  Полагаю,  это  ты
подала  Карлу совет отпустить меня на волю, чтобы я нашел лампу.
Он согласился. Ты получила возможность убрать меня, что в тюрьме
было    практически   невозможно.   Предварительно   ты   отдала
необходимые приказы, и карлик присутствовал при моем  выходе  на
свободу. Он попытался кокнуть меня, пока я спал, но, как видишь,
я сыграл с ним злую шутку...
  Итак,  мое  нежное  сокровище,  птичка  моя  райская,  что  ты
скажешь об этой истории?
  --  Она  чудесна! -- отвечает эта стерва и вонзает мне  в  грудь
кинжал.



  Могу  вас уверить, что, когда вам в мясо входит лезвие  длиной
в  двенадцать сантиметров, это очень неприятно. Ее движение было
таким  быстрым, что я не мог его предотвратить Однако  благодаря
моей  потрясающей реакции я сумел его немного парировать, отчего
кинжал,  вместо того чтобы пощекотать мою аорту, вошел наискось,
в бок.
  Я  вырываю его из раны, и струя крови бьет на два метра. Грета
отшатывается. Девушки всегда боятся испортить свои тряпки.
  --  Правильно сделала, что отпрыгнула, -- говорю я ей.  --  Кровь
плохо отстирывается.
  Она тяжело дышит, как гиена.
  Я делаю из платка тампон, чтобы остановить кровотечение.
  --  Ах ты шлюха тевтонская! -- говорю. -- Таким подлым ударам вас
учат в школе?
  -- Замолчи! -- сухо приказывает она.
  --  Нет,  моя  маленькая, молчать будешь  ты.  Откуда  на  меня
свалилась  такая  девица?  Это  ж  надо:  приходит  за   порцией
постельных удовольствий с тесаком в трусах! Хватит трепа. Теперь
ты  мне  скажешь, куда спрятала BZ 22! Нет, сначала ты  скажешь,
что такое этот BZ 22.
  -- Как! -- восклицает она. -- Ты этого не знаешь?
  --  Я  же  тебе  говорю... Ты что, думаешь,  я  хочу  поиграть  в
угадайку?
  --   Ты  слышал  об  атомной  энергии?  Эта  штука  раздробляет
материю.   В   лампе   содержится   газ,   ускоряющий    процесс
раздробления.  Этот  газ очень редкий. В мире  существует  всего
четыре капсулы с ним, и все у Германии.
  -- За исключением одной...
  --   Да,   за  исключением  одной.  Союзники  ведут  такие   же
исследования, но у них нет газа, и они готовы дорого  заплатить,
чтобы заполучить его.
  -- Если я правильно понимаю, ты не ярая патриотка?
  Мое замечание хлещет ее, как удар плеткой.
  -- Избавь меня от твоих комментариев.
  --  Ладно. Скажи мне, где спрятала лампу, и можно будет строить
любовные планы...
  Она разражается хохотом.
  -- Ты ударился головой! -- улыбается она.
  -- Да вроде нет...
  Я  вытаскиваю чемодан Бравара, отсоединяю микрофон и  пишу  на
листке   блокнота  адрес  моего  приятеля,  после   чего   звоню
коридорному.
  --  Вот "штука", -- говорю я. -- Через четверть часа этот чемодан
должен быть доставлен по назначению.
  Он  обещает заняться этим, бросив все дела. Я жестом  отпускаю
его  и  наливаю  себе  стаканчик  портвейна.  Потом  расстегиваю
пиджак,  который  застегнул, чтобы коридорный  не  заметил  моей
раны. Кровь остановилась.
  --  Знаешь,  какую шутку я с тобой сыграл, моя нежная садистка?
Я  установил  в  комнате микрофон, и все,  о  чем  мы  говорили,
записано.  Ручаюсь, что твой друг Карл отдаст  целое  состояние,
чтобы получить эту пластинку. Он даже предпочтет ее дискам  Тино
Росси.
  Она не может опомниться.
  --  Теперь  аппарат в пути на базу. Один мой друг  сделает  две
копии нашей милой беседы и поместит их в надежное место. Неплохо
задумано, а?
  От   изумления  она  так  разинула  рот,  что  можно  запросто
любоваться ее миндалинами.
  -- На что ты надеешься? -- едва слышно спрашивает она.
  -- На все...
  -- То есть?
  Я наливаю себе новую порцию портвейна.
  --  Мне  нужны три вещи: лампа, Жизель и возможность  уехать  в
Англию.
  --  Это  слишком!  -- усмехается она. -- Может,  тебе  и  удастся
заполучить  BZ 22 и удрать с ним, хотя это маловероятно.  Но  не
рассчитывай, что сможешь освободить свою девку. Карл сохранит ей
жизнь только в обмен на лампу.
  Она размышляет.
  -- Сколько бы я ни искала, вижу только один возможный выход.
  -- Говори...
  --  Я  дарю тебе свободу, и это все. Верни мне пластинки,  и  я
дам тебе удрать в Англию. Даже лучше: помогу с побегом!
  Я пожимаю плечами.
  --  Я  не  изменю  своего решения, милочка. Или я  получаю  три
известные вещи, или ничего. Теперь я влип в эту историю по  уши,
а у меня нет привычки спорить по мелочам, когда занимаюсь делами
такого  масштаба Или я одержу победу, или отправлюсь к  предкам.
Середины быть не может.
  -- У тебя нет сигаретки? -- спрашивает она.
  Я достаю ей сигарету и прикуриваю.
  Она  с  наслаждением  делает  несколько  затяжек  и  вздыхает:
"Спасибо".
  -- Ты действительно крутой парень, -- шепчет она.
  -- Настоящий утес.
  --  Но  одной  смелости мало. Если позволишь, теперь  я  изложу
ситуацию. Ты думаешь, что очень хитер со своей записью, но  она,
по сути, интересует только меня.
  -- Объясни!
  --  Так вот, невинная овечка, из-за нее гестапо может мне сесть
на  хвост,  но  поскольку  я  сама осторожность,  то,  не  теряя
времени, убегу в Лондон. Ты только ускоришь события.
  Я  закидываю в себя большой стакан портвейна, чтобы прочистить
голос:
  --  В  этих  условиях, дорогая, я применю сильные  средства.  Я
позвоню  Карлу, попрошу его приехать, расскажу ему  правду  и  в
качестве   доказательства  своих  слов  представлю  запись.   Он
заставит  тебя признаться, куда ты спрятала лампу,  поверь  мне.
Знаешь, какие методы он к тебе применит? Так я спасу жизнь  себе
и своей подружке.
  Она  не  отвечает сразу, потом кашляет из-за дыма,  щекочущего
ей нос.
  --  Не  будь  ребенком. Ты прекрасно знаешь, что мы никогда  не
собирались оставить в живых тебя и твою девку. Обещания Карла...
  Я  хмурю  брови.  Я  догадывался,  что  на  слово  этих  людей
полагаться  нельзя,  и  рад услышать от нее  подтверждение  моей
догадки.  Так я вижу реальность, как она есть. Она не блестящая,
но,  может  быть,  если я сумею взяться за дело,  положение  еще
можно спасти.
  --  Ты  правильно сделала, что сказала мне это, -- говорю  я.  --
Раз так, применю вот этот метод.
  Я  подхожу к Грете и отвешиваю ей великолепный удар в челюсть.
Она растягивается на ковре, издав тихий стон.
  Я уже давно хотел расплатиться с ней прямым правой.
  Наклоняюсь:  малышка  Грета  спит,  как  сурок.   Я   дал   ей
безотказное снотворное. Пока она витает где-то в районе седьмого
неба,  я  крепко  привязываю ее к медным спинкам кровати,  после
чего  подбираю ее упавшую сигарету и докуриваю, дожидаясь,  пока
jp`q`bhv` вернется на землю... и ко мне.
  Это  происходит  скоро. Она смотрит на меня,  как  тигрица  на
боа, собирающегося ее укусить.
  --  Время  поджимает,  Грета. Ты мне  немедленно  скажешь,  где
спрятала лампу.
  Она не отвечает.
  Я  расстегиваю свой кожаный ремень и срываю с малышки  одежду.
Мне не очень нравится роль папы с розгами, но я говорю себе, что
она  заслужила этот маленький сеанс. Ножевая рана  еще  болит  и
жестоко  напоминает  мне,  что за куколка  Грета.  Я  начинаю  с
нескольких  ударов ремнем. Она их выдерживает  очень  хорошо.  Я
быстро понимаю, что этой церемонии недостаточно, чтобы наставить
девочку на путь признаний, разуваю ее и тушу несколько спичек  о
подошвы ее ног, показывая, что могу быть жестоким. Она воет, как
волчица.  Я  затыкаю  ей рот кляпом, чтобы  не  навлекать  визит
полиции.  Но я не в форме. Есть вещи, делать которые мне  не  по
душе.  Сколько  бы  я себе ни повторял, что  эта  девчонка  хуже
помойного  ведра, что она с наслаждением вырвала бы  мне  глаза,
если  бы  роли  переменились, что она уже доставила  мне  немало
неприятностей,  я отказываюсь продолжать физическое  воздействие
на  эту  очаровательную  особу. Однако  должен  же  существовать
безболезненный способ сделать эту киску разговорчивой.
  Я  хлопаю  себя  по  лбу.  Запомните,  что  в  затруднительном
положении  надо всегда возвращаться к доброй старой  психологии.
Только  она  может помочь... Возьмите, например, мой случай:  я  в
тупике,  потому что имею дело с женщиной и не могу ее  истязать.
Естественно, вы считаете, что мне остается только развязать ее и
купить  букетик фиалок, пытаясь вернуть ее расположение.  Ничего
подобного! Спасение придет от того, что подвело дело к  провалу.
Я  в  дерьме,  потому что речь идет о девушке, и именно  поэтому
получу  от  нее все, что хочу. Если нельзя применить силу,  есть
другие методы... Методы, которые не действуют на мужчин.
  Я   роюсь  в  сумочке  Греты  и  нахожу  там  то,  что  должно
находиться  в сумочке любой цивилизованной женщины --  маникюрный
несессер. В нем есть пара ножниц. Мне трудно всунуть пальцы в их
маленькие кольца, но все-таки я справляюсь с этой задачей.
  --  Успокойся, -- говорю я Грете, с тревогой следящей  за  моими
действиями,  -- я не собираюсь выкалывать тебе глаза.  Скажи,  ты
бывала  в концлагерях в твоей прекрасной стране? Ты должна  была
заметить,  что у всех узников, мужчин и женщин, волосы острижены
наголо. Так вот, я превращу тебя в узницу...
  Говоря  это, я хватаю толстую прядь ее пышных волос и  обрезаю
как можно короче.
  Вынимаю  изо рта Греты кляп, чтобы позволить ей выразить  свои
впечатления.
  -- Только не это! -- умоляет она. -- Только не это!
  Не отвечая, срезаю вторую прядь.
  -- Нет, нет! Я не хочу... Остановись!
  -- Где лампа?
  Она сжимает губы.
  --  Жаль,  --  замечаю  я с расстроенным видом,  отрезая  третью
прядь.  --  Такую  гриву,  как твоя, встретишь  не  каждый  день.
Понадобится  шесть  месяцев, чтобы  она  отросла  хоть  немного.
Говорят, это укрепляет волосяной покров. Неприятность для тебя в
том,  что  некоторое  время ты будешь лишена сексапильности.  Ты
будешь  пользоваться успехом только у голубых, потому что будешь
похожа на мальчика.
  -- Не надо! Не надо больше, умоляю...
  -- Где BZ 22?
  -- Под подкладкой моего пальто...
  Я  хватаю  манто  и лихорадочно ощупываю его. Чувствую  внутри
рукава выпуклость. Я в темпе разрезаю шов. Победа! Лампа там.
  Одно  из  трех моих желаний осуществилось. Остается освободить
Жизель  и  удрать  в  Лондон. Если до этого меня  не  забьют  до
смерти, значит, там, на небесах, кто-то серьезно занимается моим
досье!



  Чтобы составить план действий, мне не нужно ста лет.
  --  Прости,  -- говорю я Грете, -- но мне придется оставить  тебя
на  час  или  два.  Поскольку я хочу непременно  найти  тебя  по
возвращении,  то оставляю связанной. Кроме того, я снова  заткну
тебе  рот  кляпом. Вдруг у тебя возникнет искушение побеспокоить
мирных  жильцов  этого отеля? Но эти предосторожности  --  просто
"перестраховка.  Если ты не будешь вести себя разумно,  я  сразу
отправлю Карлу сама знаешь что.
  Объяснив  это,  я промываю рану, худо-бедно перевязываю  ее  и
спускаюсь.  Перед  тем  как  выйти  из  гостиницы,  я   подзываю
коридорного.
  -- Вы выполнили мое поручение?
  -- Да, месье.
  --  Отлично.  Значит,  так. Дама, нанесшая  мне  визит,  решила
немного  подремать. (Я ему подмигиваю.) Не тревожьте  ее,  пусть
спокойно отдыхает.
  -- Конечно, месье.
  Я выхожу на улицу.
  Десять  минут спустя я являюсь на улицу Соссэ и прошу  встречи
с   Берлие.   Он  принимает  меня  в  своем  просторном,   почти
министерском   кабинете.  Берлие  ласково  поглаживает   большую
зеленую ящерицу. Он обожает таких тварей.
  --  Ничего  не  понимаю,  -- говорит он, прежде  чем  я  успеваю
открыть  рот. -- Теодор не заснул в этом году. Обычно он залегает
в спячку в начале ноября...
  --  Старина,  --  говорю  я  ему,  --  если  тебя  это  не  очень
затруднит, отложи свой зверинец и послушай меня.
  Я  ему подробно рассказываю все дело. Он слушает, не перебивая
и не сводя с меня глаз. Когда я заканчиваю, он замечает:
  --  В  общем, тебя уже сунули в печку, намазали маслицем  и  ты
теперь ждешь, когда эти господа начнут тебя жарить?
  --  Да,  примерно  так... Поэтому мне хочется разыграть  все  мои
карты. Для этого мне нужна помощь.
  --  Я  сделаю  все  возможное и невозможное, но,  боюсь,  этого
будет мало...
  --  Я  попрошу  у тебя две совершенно конкретные вещи.  Первая:
можешь  ли  ты  переслать эту лампу с моей запиской  Монтлью  из
Интеллидженс  Сервис?  Вторая: знаешь ли ты  способ  перебраться
через Ла-Манш?
  Берлие  берет лампу и кладет ее в ящик, потом протягивает  мне
блокнот и конверт.
  --  Пиши  свое  письмо, приятель. Это я сделаю.  А  когда  тебе
нужно второе?
  Я раздумываю.
  --  Ты  можешь  мне  указать  тайную посадочную  площадку,  где
самолет  мог бы сесть в любую ночь, начиная с завтрашней?  Я  не
знаю,  когда вытащу Жизель из этого дерьма. Я вообще не  уверен,
что  это возможно... Во всяком случае, это может произойти быстро,
а может и затянуться.
  --  Понимаю... Я запрошу инструкции из Лондона. Где я  могу  тебя
найти?
  -- Я сам позвоню тебе из автомата...
  -- Договорились.
  Пока  я  пишу  письмо Монтлью, мой друг роется  в  ящиках.  Он
выкладывает  на  кресло несколько предметов,  на  которые  я  не
обращаю  внимания, упаковывает их в сверток и сует его  мне  под
мышку, перед тем как я выхожу.
  -- Ни пуха! -- шепчет он, пожимая мне клешню. -- До скорого.
  Грета ждет меня, лежа на прежнем месте.
  --  Ты не слишком скучала? -- спрашиваю я, развязывая ее. --  Как
видишь,  я  держу свое слово: отсутствовал не больше  часа.  Чем
занималась? Строила планы мести?
  Она растирает затекшие запястья.
  -- Сукин сын! -- ворчит она.
  Я обнимаю ее за талию и жадно чмокаю в шею.
  Она отталкивает меня, словно я стал лягушкой.
  -- Эй, ты чего? Обиделась?
  Она качает головой и крутит указательным пальцем у виска.
  --  Ты чокнутый, честное слово! Жжешь мне ноги, привязываешь на
несколько часов к кровати и хочешь, чтобы я бросилась к  тебе  в
объятия и называла моим любимым?!
  --   Бизнес  одно,  чувства  другое...  Давай  вернемся  к  нашим
баранам. BZ 22 находится на пути в Лондон. Надеюсь, что Жизель и
я очень скоро последуем за ней...
  -- Надежда помогает жить.
  --  Ты  права.  Если  ты  дорожишь своей шкурой,  мы  могли  бы
сотрудничать.
  Она поднимает брови.
  -- Тебя шокирует это слово?
  -- Давай рожай!
  --  Так  вот,  я  предлагаю  тебе  запись  и...  солидную  премию
наличными в обмен на свободу Жизель.
  Она разражается хохотом.
  -- Ты принимаешь меня за идиотку?
  --  Вовсе нет. Повторяю: BZ 22 в надежном месте. Ни ты,  ни  я,
ни  Карл  не  можем  вернуть его. Значит,  нам  остается  только
разработать  план  бегства. Ни о каких  переговорах,  которые  в
любом  случае  закончились бы для меня и малышки  одинаково,  не
может быть и речи. Если я вытащу девушку, мы сразу переберемся в
Англию.  Благодаря  лампе у меня появится  возможность  получить
столько  бабок,  сколько  я  захочу. Предлагаю  за  твою  помощь
миллион франков. Так ты получишь хоть что-то...
  -- Какая у меня гарантия, что ты пришлешь мне деньги?
  --  Гарантии  никакой, моя райская птичка, -- совершенно  честно
отвечаю  я. -- Тебе придется удовольствоваться моим словом.  Если
не согласишься и с Жизель случится несчастье, Карл сразу получит
диски,  после  чего тебе станет очень плохо.  Если  убежишь,  за
тобой  начнет  охоту необыкновенно эффективная полиция,  знающая
тебя  как облупленную. Ты не получишь денег, что плохо  само  по
себе, да еще и плохо кончишь.
  -- Ладно, я согласна, -- вздыхает Грета.
  Она вдруг кажется совершенно сломленной.
  --  Ну  и славно... Расскажи мне о вашей базе. Прежде всего,  где
держат Жизель?
  -- В одной из камер подвала.
  Я протягиваю ей карандаш и бумагу.
  -- Нарисуй мне план.
  Я легко ориентируюсь по нему, потому что знаю место.
  -- Как туда можно попасть?
  -- Через центральный вход.
  --  Через центральный вход, потом по лестнице, начинающейся  из
j`p`sk|mncn помещения. В общем, плевое дело...
  Она улыбается.
  --  Да,  мы  умеем  организовывать дело...  если  ты  рассчитывал
залезть  к нам, как в монастырь, то попал всеми десятью пальцами
в небо!
  --  Однако  мне  придется что-то придумать... скажи,  в  караулке
много народу?
  -- С полсотни.
  -- А внизу, в подвале?
  -- Постоянно дежурят двое охранников.
  Решительно, нет никаких причин для оптимизма.
  --  Кто  из  гражданских лиц -- французов -- имеет право свободно
входить в здание?
  -- Поставщики, и тех при входе обыскивают.
  --  Ясно...  Над  этим  следует подумать. Мне  понадобятся  люди.
Длинный Фрэд сумел смыться из Везине?
  -- Да. Он и толстяк Том.
  --  Этого помню, но неважно. В данный момент они должны  где-то
отлеживаться. Дай мне их адрес и рекомендательное письмо,  чтобы
меня  не встретили пушечным залпом. Тебе они больше не нужны,  а
мне могут пригодиться. С оплатой их услуг, естественно.
  Грета  мне  сообщает, что ее ломовики отсиживаются в  магазине
канцтоваров  на  улице  Шмен-Вер. Она  пишет  на  листке  бумаге
следующее сообщение цифрами:


  17 - 18 - 10 - 12 -  1 -  9 - 29
  19 -  1 - 15 -  1 - 15 - 20 - 16 - 15 - 10 - 16
  Я заглядываю через ее плечо.
  --  Ты  не ломаешь себе мозги над шифрами. Простая замена буквы
цифрой,  соответствующей ее порядковому  номеру  в  алфавите,  --
старый, как пирамиды, трюк!
  --  Важна не сложность кода, -- возражает она, -- а то, чтобы они
знали, что это исходит от меня.
  -- Ладно. Скажи, как ты нашла этих бандитов?
  -- Это Ганс Штрейн...
  -- Кто?
  --  Фару,  если  тебе  так  больше нравится.  Он  взялся  найти
подходящую шайку.
  -- А где ты откопала Фару?
  --  Это был мой друг. Он дезертировал из германской армии после
кражи...
  --  А!  Прекрасно... Как же он мог принять меня за Мануэля,  если
знал его?
  --  Он  его  не знал. Мануэль не был шефом, как ты предположил.
Именно он украл лампу, а потом -- здесь ты угадал правильно --  не
захотел  передавать ее нам. Мы установили, что он снял  квартиру
под  вымышленным именем, и поняли, что BZ 22 он спрятал там.  Мы
хотели  действовать без банды, чтобы избежать новых  осложнений,
но произошла ошибка, о которой ты знаешь...
  -- Еще бы мне о ней не знать!
  --  После  этого  в газетах появилась твоя фотография.  Мануэль
понял, что происходит, и смылся. Мы ничего о нем не знали,  пока
он  не  вступил  в  контакт с нашими службами, чтобы  предложить
купить  у  него лампу с газом. Все произошло так, как ты  думал,
только нож потеряла не я, а Штрейн. Мы купили эти вещи во  время
испанской войны...
  -- Ты не пропускаешь ни одной драки! -- усмехаюсь я.
  -- Ни единой.
  --  Ладно,  можешь  идти!  И постарайся впредь  играть  честно,
иначе   эта  драка  станет  для  тебя  последней...  Завтра  утром
позвонишь  мне. Я передам тебе мои инструкции. Если  тебе  вдруг
захочется  устроить  мне подлянку, обратись  к  своей  памяти  и
постарайся вспомнить точные выражения нашей записанной беседы.
  Я помогаю ей надеть манто и выставляю за дверь.
  Оставшись   один,  я  разворачиваю  сверток,  переданный   мне
Берлие.  В  Нем лежат две гранаты и пистолет-пулемет с  запасным
магазином.
  Этот чертяка умеет делать неординарные новогодние подарки.
  Я  надеваю  пальто  и иду в сторону площади Бастилии.  Мне  не
терпится встретиться со стариной Фрэдом!



  Я  безо всякого труда нахожу торгующий газетами и канцтоварами
магазинчик, где, как кажется, обретаются остатки "кенгуру". Меня
принимает  старуха в нашейном платке. Лавочка такая же  грязная,
как она.
  --  Привет, мамаша, -- говорю я ей. -- Мне тут надо сказать  пару
слов господам, которые должны быть неподалеку.
  Она  принимает удивленный вид коровы, которой показывают фильм
о железной дороге.
  -- О чем вы говорите?
  --  Ну,  мамаша,  не  ломайте из себя  Сару  Бернар,  я  же  не
директор "Комеди Франсез"!
  Я  в  затруднении,  потому что зараза Грета  забыла  дать  мне
пароль. Как убедить эту старую перечницу?
  -- Мне надо увидеть Фрэда, у меня для него письмецо.
  -- Фрэда?
  Достаю послание Греты и кладу на прилавок с газетами.
  --  Раз  вы во мне сомневаетесь, вот верительная грамота,  а  я
пойду глотну свежего воздуха. Покажите это Фрэду.
  Я выхожу прежде, чем она успевает начать нести всякую ахинею.
  До чего же люди недоверчивы в наши времена!
  Когда я возвращаюсь, она улыбается.
  -- Пойдемте.
  И  ведет в заднюю часть лавочки. Там полно связанных газет,  а
в  углу стопка старых пыльных книг. Старуха поднимает половик, и
появляется винтовая лестница.
  -- Спуститесь один?
  --   Ну  конечно,  мамаша,  не  ломайте  себе  кости  на  такой
крутизне. Я найду дорогу.
  Начинаю  спуск  по  извивающейся лестнице. Грохочет  она  так,
будто бегемот гуляет по цинковой крыше.
  Дойдя до нижней ступеньки, я достаю мою зажигалку, потому  что
там темнее, чем в траурных трусах негра.
  Включаю  ее и как раз в тот момент, когда появляется маленький
огонек,  слышу  легкий шорох сзади. Оборачиваюсь.  Единственное,
что  я  вижу, это кулак, но его я вижу хорошо Он летит прямо  на
меня.  Я  отскакиваю  в  сторону, но  он  все-таки  крепко  меня
задевает. Он попадает мне в щеку и, такое впечатление, прошибает
чайник  насквозь.  Спорю, что моя голова  станет  браслетом  для
этого неизвестного боксера.
  Я  роняю  зажигалку  и  становлюсь на четвереньки.  Лично  мне
зажигалка  не  понадобится долго! Этот  тип  установил  на  моем
портрете такой светильник, что владельцы всех забегаловок Парижа
и  окрестностей  могут  только присвистнуть  от  зависти.  Слышу
шумное дыхание.
  -- Эй, Фрэд! -- говорит голос. -- Включи свет, я его сделал.
  На  потолке  зажигается электрическая лампа,  затмевающая  мой
личный  фонарь. Передо мной стоит толстяк, которого  я  видел  в
Везине.
  -- Так это ты, Том?
  Он смотрит на меня и, кажется, ничего не понимает.
  --  Разрази меня гром! Ну и крепкая же голова у этого парня!  --
восклицает он.
  --  И  не говори, -- отвечаю. -- Это оттого, что моя мать,  когда
была беременна мною, ела одни камни...
  -- Сейчас проверим!
  Он подходит.
  -- Оставь его, -- приказывает спокойный голос Фрэда.
  --  Оставить?! Сначала я ему так навешаю, как его еще никто  не
обрабатывал.
  -- Оставь! -- настаивает Фрэд.
  Фрэд стоит в дверях. Он элегантно одет в домашнюю куртку,  его
шею охватывает желтый шелковый платок.
  --  Еще чего! -- протестует. Том. -- Этот гад замочил Фенфена!  --
И  добавляет: -- Фенфен был моим корешком, и я очень любил  этого
клопа!
  Я  понимаю,  что Фенфен -- прозвище карлика. Понимаю  я  и  еще
много  разных вещей. Например, то, что милашка Грета в очередной
раз   обвела  меня  вокруг  пальца.  Вне  всяких  сомнений,  она
позвонила этим типам, раз они знают о смерти карлика.  Не  могут
же  они  из его отсутствия сделать вывод, что его убили, да  еще
именно  я,  тем более что пресса не писала о его смерти  по  той
простой  причине,  что  он еще лежит в  шкафу  моей  комнаты,  в
чемодане. Если Грета им позвонила, то затем, чтобы отменить свою
записку.  Очевидно,  она  поручила  этим  двоим  заставить  меня
признаться, где находятся компрометирующие ее пластинки, а потом
свести со мной счеты... Неплохо придумано У нее редкая для женщины
быстрота реакции.
  Обо  всем  этом  я  успел  подумать  за  долю  секунды.  Серым
веществом  я не обделен в отличие от некоторых. Толстый  Том  не
теряет  зря времени. Он закатывает рукава и отвешивает мне  удар
кулаком. Фрэд протестует.
  --  Не  волнуйся,  --  говорю я Фрэду.  --  Раз  твоему  бульдогу
хочется,  чтобы  я  его  сделал, он  это  получит...  Позволь  мне
показать  ему  два-три забавных трюка, которые  удачно  дополнят
красоту этого дебила.
  Я  становлюсь в боевую стойку и жду, когда Том возьмет на себя
инициативу  пойти  в  атаку. Он не тянет  и  выбрасывает  прямой
правой,  который  я парирую, как чемпион. Он злится  и  пытается
провести  серию  ударов в лицо, но я выдерживаю натиск,  надежно
укрывшись  за  кулаками. Этот амбал здоров как  бык,  но  быстро
выдыхается.  Я  дожидаюсь,  пока он  немного  устанет,  а  тогда
отступаю  на  шаг.  Его хук левой попадает в лестничные  перила.
Быстрый, словно молния, я дарю ему прямой в печенку, от которого
он складывается пополам. Я поднимаю его новым прямым -- левой под
подбородок. Он пытается перехватить инициативу, но лучше бы  ему
пойти записаться в библиотеку. Теперь он мой, и я устраиваю себе
маленький праздник.
  Я  гашу одну его зенку, потом разбиваю бровь. Течет кровь.  Он
ослеплен,  и  его  кулачищи грузчика колотят воздух.  Я  жестоко
смеюсь.
  -- Что ты на это скажешь, малыш? Разве я не чемпион?
  Он  выкрикивает ругательство. Я влепляю ему удар по губам -- он
выплевывает три зуба и валится на пол.
  Массируя костяшки пальцев, я обращаюсь к Фрэду:
  -- Как думаешь, с него достаточно?
  --  На  сегодня хватит, -- соглашается длинный Фрэд. -- Эй,  Том,
поднимайся!
  Но Том не отвечает.
  --  Ему  придется зашивать морду, если он соберется получить  в
Голливуде роль героя-любовника.
  -- Иди сюда! -- приказывает мой собеседник.
  Мы   входим   в   маленькую  комнату,  скромно   меблированную
кроватью, столом и двумя стульями.
  -- Значит, ты умудрился выкрутиться, старина Фрэд?
  -- Как видишь...
  -- Как это тебе удалось?
  --  Представь  себе,  по ту сторону дыры в  заборе  стояли  два
солдата.  Они  открыли  по  нам  огонь,  но  благодаря  Тому  мы
прорвались...  Он влез на стену, сиганул оттуда на  одного  фрица,
оглушил его и отобрал автомат Второго он застрелил, и мы прошли.
Остальных  немцы  положили,  но карлику,  Тому  и  мне  повезло.
Представь себе, мы выбежали на мост над железной дорогой  в  тот
самый  момент,  когда проходил товарняк, и прыгнули  в  открытый
вагон. Фрицы нас не заметили. А как выкарабкался ты?
  Я рассказываю об автогонке.
  -- Поздравляю! -- восклицает он.
  --  Оставь свои поздравления пока при себе, Фрэд. Еще не  время
бросать победителю цветы. Есть работенка.
  Он усмехается.
  -- Какая работенка?
  Вижу,   он   достает  из  кармана  пистолет,   здоровый,   как
дальнобойная пушка.
  -- Собрался поохотиться на верблюдов? -- спрашиваю я.
  --  Если  ты относишься к этой породе млекопитающих, то да,  на
верблюда.
  Кажется, пора разобраться, кто за кого.
  --  Эй, приятель, без шуток! Прежде чем играть в охотника,  дай
мне высказаться!
  Я сажусь на кровать и начинаю:
  --  Я  знаю  все дело, а ты только половину. Ты и Том  кажетесь
мне  умными,  как спагетти... Даете собой вертеть  какой-то  бабе...
Есть  чокнутые, мечтающие поглазеть на Неаполь,  перед  тем  как
окочуриться.  Моя мечта -- увидеть в ваших железобетонных  башках
хоть пять граммов мозгов.
  Вы  нанялись  убийцами к людям, о которых  ничего  не  знаете...
Тебе  известно,  что большой босс -- женщина, да  еще  сотрудница
гестапо?
  Кажется, его это очень заинтересовало,
  --  Я  просвещу  тебя до конца и дам доказательства  того,  что
говорю.  Несколько минут назад тебе позвонили от имени  большого
босса,  так, да? Так вот, говорившая с тобой девица и  держит  в
своих руках все нити. Смелости этой киске не занимать... Она  тебе
сказала, что я явлюсь с рекомендательным письмом, но на него  не
следует  обращать внимания Вы должны любыми средствами заставить
меня  признаться,  где спрятаны некие пластинки,  а  как  только
завладеете ими -- шлепнуть меня.
  -- Точно! -- удивленно бормочет он.
  В  этот момент открывается дверь и входит Том Он превратился в
картошку, и нужен тщательный осмотр, чтобы установить,  с  какой
стороны у него лицо. Он делает несколько шагов и падает на стул.
  --  Ты  неотразим,  -- говорю я ему. -- Можно  подумать,  что  ты
поспорил со стадом слонов...
  Фрэд тоже веселится. Том еще не совсем пришел в себя.
  --  Это первый раз, когда меня так обработали, -- признается он.
-- Ты здорово дерешься.
  Мне  его  слова  нравятся, потому что такие  громилы  понимают
только   силу  Этот  нашел  своего  хозяина  и  честно  в   этом
признается. Он больше не пытается выпендриваться...
  --  Я  рад,  что  ты  очухался, -- говорю я ему.  --  Я  как  раз
рассказывал вещи, которые заинтересуют и тебя тоже...
  Тут  я  излагаю все дело от А до площади Насьон  Они  разевают
моргалы с водосточную воронку. В заключение я им говорю:
  --  Я позвоню моему приятелю, у которого запись, и попрошу дать
вам ее прослушать. Где тут телефон?
  Фрэд показывает, и я звоню Бравару.
  В ожидании моего друга мы курим.
  Через  час  Фрэд  и  его  подручный в  курсе.  Наконец-то  они
полностью  переубеждены. То, что они узнали,  им  совершенно  не
нравится.  Если  бы  Грета оказалась сейчас  здесь,  я  бы  стал
зрителем очень милого спектакля "Расчленение живьем".
  -- Ну, ребята, согласны работать со мной?
  Еще  как  согласны! Готовы пройтись по потолку, если я  их  об
этом попрошу.
  --  Из этой девки ничего не вытянешь. Я вам предлагаю сыграть с
ней  одну шутку. Теперь о лампе речь больше не идет, значит,  вы
теряете всякую надежду наварить на ней бабки. Но если вы  будете
работать  со  мной и согласитесь рискнуть, слово Сан-Антонио,  я
возьму вас в Англию и там велю выплатить вам кругленькую сумму.
  Они не сомневаются.
  -- Командуй, мы идем с тобой! -- заявляет Фрэд.
  -- Будет жарко...
  --  Тем хуже для нас. Все равно нам тут оставаться нельзя,  да,
Том?
  Том издает ворчание больного насморком кабана.
  -- Точно!
  --  О'кей.  Тогда вот что я вам предлагаю: когда Грета позвонит
узнать,  как дела, вы ей скажете, что диски у вас,  а  я  мертв.
Если  она  вас попросит их куда-нибудь принести, отвечайте,  что
боитесь  и  лучше, чтобы за ними прислали сюда. Для нее  слишком
рискованно  поручать  это  другому. Так  что  она  явится  сама,
нравится  ей это или нет. Это ее единственный шанс. А  мы  тогда
устроим в ее честь небольшую вечеринку.
  Мне отвечает двойной взрыв хохота.



  На  следующий  день,  с утра пораньше, звонит  Грета.  Девочка
жутко  взволнована. Я слушаю разговор через отводной  наушник  и
веселюсь   от  души...  Фрэд  играет  свой  скетч  мастерски.   Он
рассказывает,  что справился, как король, что диски  у  него,  и
спрашивает, что с ними делать. Грета отвечает, что большой  босс
пришлет за ними человека еще до обеда. Эта малышка неподражаема.
Как  она  говорит! Голос равнодушный. Простая посредница,  да  и
только. Надо знать ее, как я, чтобы уловить в тоне беспокойство,
а потом облегчение.
  Старая  продавщица газет -- мать одного кореша Тома --  приносит
нам теплое вино. Отличная идея! Мы выпиваем несколько рюмашек. С
ломтиком лимона это самое лучшее средство привести нас  в  форму
зимним утром...
  В десять старуха кричит нам сверху лестницы:
  -- К вам пришли!
  Это  сигнал. Я встаю за дверь. Том растягивается на кровати  в
лучшем стиле американских фильмов. Длинный Фрэд садится за стол.
  Входит  Грета.  Она  одета  неброско,  на  голове  широкополая
шляпа, на глазах черные очки.
  -- Привет, -- говорит она. -- Я пришла за известным вам товаром.
  Меня  она  не  замечает. Я подкрадываюсь сзади на  цыпочках  и
вырываю у нее из руки сумочку.
  Она вздрагивает.
  -- Что это значит?
  --  То, что ты слишком натянула веревку, она и лопнула. Не надо
думать, Грета, что разрешены все удары.
  -- Почему вы не выполнили мой приказ? -- спрашивает она Фрэда.
  Фрэд не отвечает. Том усмехается и обращается ко мне:
  --  Слушай, Сан-Антонио, эта та самая потаскушка, что играет  в
Гитлера? Мне хочется надрать ей задницу. Дай мне повеселиться! Я
так давно не лупил бабу!
  Я, смеясь, смотрю на Грету.
  --  Ты,  кажется,  не пользуешься большим авторитетом  у  своих
войск.
  Она совершенно белая.
  --  Вы  сильно  рискуете! -- говорит она. -- Если  вы,  двое,  не
подчинитесь   мне  немедленно,  я  прикажу  вас   арестовать   и
расстрелять.
  --  Не  утомляйся, -- останавливает ее Фрэд. -- Комиссар дал  нам
прослушать пластинку. Мы знаем, что ты из себя представляешь.
  Том,  на  которого безделье давит, подходит и  влепляет  Грете
пару звонких пощечин.
  --  Девкам,  которые  меня накалывают, --  извиняется  он,  --  я
превращаю морду в кашу.
  Мы  его  успокаиваем, потому что для успеха моего плана  надо,
чтобы красотка была не слишком попорчена.
  Не теряя времени, я излагаю этот план моим собеседникам.
  --  Грета,  тебе  пора подумать о своей судьбе.  Кончай  делать
глупости, если хочешь увидеть сегодня закат. Сейчас ты позвонишь
Карлу  и  скажешь,  чтобы он ехал с усиленной  группой  в  район
Фонтенбло.  Скажи, что я нашел лампу. Он поедет. Главное,  чтобы
его не было в тюрьме, когда мы двинем освобождать Жизель.
  -- Ты хочешь ехать в гестапо! -- изумленно вскрикивает она.
  -- Да, мы туда поедем все вчетвером.
  -- Вчетвером?
  -- Совершенно верно. У тебя есть машина?
  -- Да, но...
  --   Тогда  все  отлично.  Мы  возьмем  пластинки  под   мышку,
улавливаешь?  Если мы попадемся, твои друзья  получат  вместе  с
нами и твою исповедь...
  Ей   это  явно  не  нравится.  Она  поняла,  что  в  этот  раз
выкрутиться не удастся.
  --  Ты  прикажешь  освободить Жизель, и мы  отвалим.  Если  все
пройдет  без сучка без задоринки, я тебе обещаю, что мы разобьем
пластинки у тебя на глазах и свяжем тебя, чтобы дать возможность
убедить  их, что ты действовала по принуждению. Время поджимает.
Ты все поняла?
  Чтобы  поторопить ее, толстый Том залепляет ей новую  оплеуху,
от которой она отлетает к стене.
  Мы  ведем  ее  к  телефону. Я достаю  дудору,  переданную  мне
Берлие, и приставляю ствол к ее желудку.
  --  Если сваляешь дурака, голубка моя, получишь маслину прямо в
то место, которое я сейчас щекочу. Это так же верно, как то, что
меня зовут Сан-Антонио. Тебе потребуются минимум два часа, чтобы
отдать  душу  дьяволу, а ощущения, которые ты  будешь  при  этом
испытывать, заставят тебя пожалеть, что ты родилась на свет...
  Она  набирает номер и начинает говорить по-немецки. О господи!
Я потею, как кусок швейцарского сыра. Я не знаю ни единого слова
на  этом  собачьем языке. Она может нести все, что ей  придет  в
cnknbs,  даже сказать, что у меня рожа рогоносца, а я  этого  не
пойму.  Фрэд встает сзади Греты и шепчет ей несколько слов  тоже
по-немецки, потом поворачивается ко мне и подмигивает.
  -- Лучше подстраховаться, -- шепчет он.
  Телефонный разговор оказывается коротким.
  --  Прошло?  --  спрашиваю  я Фрэда, не упустившего  ни  единого
слова, сказанного говорившими.
  -- Кажется, да...
  -- Ладно, поехали!
  Грета  ведет  машину и жмет на всю катушку.  Чувствуется,  что
она  спешит закончить, хотя нам этого хочется куда больше. Через
полчаса мы подъезжаем к зданию гестапо.
  -- Вы в форме?
  Фрэд и толстый Том утвердительно бурчат.
  -- Тогда вперед!
  Подъехав  к  воротам, Грета подает условный сигнал  клаксоном.
Ворота открываются. Часовой подходит к машине, и. после коротких
переговоров  мы  въезжаем в широкий мощеный  двор,  по  которому
ходят несколько офицеров.
  Грета   описывает   широкий  вираж  и  останавливается   перед
крыльцом.  Мы  выходим  следом за ней. Никто  у  нас  ничего  не
спрашивает.  Мы  нормальным  шагом  идем  по  широким  коридорам
здания. Еще несколько метров, и караулка. Грета открывает дверь.
Игравшие в карты солдаты вскакивают и отдают честь.
  Грета  приказывает им привести Жизель. Она разговаривает сухо.
Эта  стерва  умеет  заставить  себя  слушаться  Фрицы  выполняют
приказ. На лестнице появляется малышка. Она так ослабла, что вся
трясется,   а   цвет  кожи  напоминает  картофельное   пюре.   Я
прикладываю  палец к губам, чтобы приказать ей  молчать.  Сейчас
было  бы совсем некстати, если бы она бросилась мне на шею. Хоть
эти  солдафоны  глупы, как табуретки, они все-таки  поймут,  что
происходит что-то не то...
  Мы  выходим  из  караулки, следуем в обратном  направлении  по
тому  же  коридору и выходим на крыльцо. Там нас ждет  небольшой
сюрприз:  десятка  два  солдат  с автоматами  наизготовку  стоят
полукругом  во  дворе. Перед ними стоит Карл. Его  честное  лицо
освещено доброй улыбкой.
  -- Собрались на прогулку? -- спрашивает он.



  Мы в изумлении останавливаемся. Такого я не ожидал.
  Я  стараюсь  понять,  что к чему, но  в  моем  сером  веществе
образовалась  большая воронка. Если бы мне показали двухфунтовую
буханку  хлеба и спросили, что это такое, я вполне мог  заявить,
что это лифчик Греты Гарбо.
  Карл  в  офицерской форме. В руке он держит стек и постукивает
им по своим начищенным сапогам.
  -- Вы, кажется, удивлены, -- говорит он.
  Грета подходит к нему.
  -- Позвольте вам объяснить. Карл.
  -- Это бессмысленно!
  -- Но...
  -- Замолчите!
  Он выпячивает грудь.
  -- Грета Монхейстер, вы изменили нашей родине!
  -- Послушайте, Карл...
  --  Я провел свое собственное расследование и узнал, что вы  по
своей  инициативе  произвели обыск в  полицейском  комиссариате.
Капрал мне рассказал, что Сан-Антонио оставил там сверток. Тогда
  вспомнил его удивление, когда мы открыли при нем коробку,  где
должен  был  лежать BZ 22. Это вы завладели лампой и переправили
ее в Англию.
  -- Это ложь! -- вопит она.
  На  малышке не осталось ни единого сухого волоска. Она поняла,
что  продолжение  будет не таким веселым,  как  фильм  Лорела  и
Харди. Вот что значит пытаться наколоть всех сразу! Думала,  что
умнее всех, и так по-королевски фраернулась...
  --  Я  вам приказываю молчать! Мы знаем, что BZ 22 находится  у
англичан.   Наши   службы   радиоперехвата   поймали    передачу
Интеллидженс Сервис, в которой сообщалось о получении лампы.
  Он делает паузу.
  --  Из-за  вас  я  потерпел самый тяжелый  провал  за  всю  мою
карьеру. Никогда не думал, Грета, что придется использовать  мою
крысу на вас...
  Малышка начинает выть, как тюлень в истерике
  -- Нет, нет! Только не это, Карл! Сжальтесь!
  Она падает на колени, но он поднимает ее ударом сапога.
  -- Сука! -- скрежещет он сквозь зубы.
  Тогда она бросается к воротам.
  Карл  выкрикивает приказ, и несколько солдат бросаются за  ней
вдогонку. Один из них хватает ее за талию. Тут начинается  самое
смешное.  Грета в отчаянии выхватывает у него из кобуры пистолет
и  начинает  палить.  Изумленные солдаты на секунду  замирают  в
полном  замешательстве, а Грета, как фурия, продолжает стрелять.
Странная  вещь,  несмотря на ужас, стреляет она  метко.  Положив
двух  фрицев, она делает шаг вперед и выпускает остаток магазина
в  кишки  Карлу. Он роняет стек и валится следом за  ним.  Какое
удовольствие   видеть   его  извивающимся   на   земле,   словно
разрубленная пополам змея.
  Далее  следует  минута полной неразберихи. Солдаты  все  разом
стреляют  в  Грету.  За короткое время, меньше,  чем  требуется,
чтобы проглотить устрицу, они превращают ее в решето.
  Фрэд делает мне знак.
  Я  сразу все понимаю. Просто невероятно, каким сообразительным
я становлюсь в трудные минуты.
  Мы  в  два  прыжка  оказываемся у машины, по-прежнему  стоящей
перед  зданием. Я вталкиваю Жизель внутрь, Фрэд садится за руль,
а  Том  рядом с ним. Разумеется, все происходит гораздо быстрее,
чем я вам рассказываю. Я сую Тому две гранаты.
  -- Используй их как можно лучше, сокровище мое.
  Он  держится  на  высоте.  Ловким  броском  отправляет  первую
гранату  в  группу  солдат, а вторую внутрь здания,  потому  что
оттуда  спешит  подкрепление. Тем временем я пускаю  в  ход  мой
пистолет-пулемет. Фрэд описывает широкий вираж и выскакивает  из
ворот. Перед тюрьмой стоят несколько машин. По дороге я выпускаю
очередь по шинам, чтобы задержать погоню.
  Дорога  широка,  а  воздух свеж! Фрэд, отчаянно  вцепившись  в
руль, мчит сквозь туман.
  Он  прибавляет  скорость и сворачивает на все  боковые  улицы,
попадающиеся  на  пути. Через некоторое время  он  останавливает
машину на пустыре.
  --  Дальше  пойдем пешком! -- говорит он. -- Нас уже ищут,  и  на
этой машине мы далеко не уйдем. Через десять минут из Парижа  не
выскочит даже мышь...
  Он прав.
  -- У тебя есть идея, как удрать в Лондон? -- спрашивает он.
  --  Да.  Мой  коллега  сказал,  что  сегодня  вечером  рядом  с
Версалем приземлится самолет.
  --  Туда  еще надо добраться. При том шухере, что мы  устроили,
nmh  объявят комендантский час с восьми и на каждом  углу  будут
патрули!
  Мы  идем  в сторону Версальской заставы. Чтобы не образовывать
кортеж, шагаем двумя парами, каждая по своей стороне тротуара.
  Вдруг  на  улицу поворачивает немецкая машина. В  ней  четверо
военных.  Мы продолжаем идти, как ни в чем не бывало, но  машина
останавливается, и военные окликают нас.
  -- Милый... -- шепчет Жизель.
  -- Не пугайся! -- отвечаю Я.
  Пассажиры автомобиля выставляют из окон автоматы и держат  нас
под прицелом.
  -- Подойдите! -- кричит один из них.
  Мы  подчиняемся, потому что ничего другого не остается.  Когда
мы  подходим  к машине, раздаются два выстрела. Мы с  удивлением
видим,   как   два   фрица  падают  на  сиденье.   Двое   других
оборачиваются.  Воспользовавшись  этим,  я  проламываю  третьему
затылок  рукояткой пистолета. Четвертый стреляет в наших друзей.
Вижу, толстяк Том падает. фрэд стреляет снова, и последний  фриц
валится тоже.
  Длинный Фрэд подбегает.
  -- А Том? -- спрашивает Жизель.
  -- Убит! Эта свинья почти разрубил его из своей дудоры.
  Смотрю  по  сторонам и констатирую, что мы на спокойной  узкой
улочке, зажатой между заборами двух заводов. Нас никто не видел.
  -- Слушай, Фрэд...
  Он понял и улыбается.
  -- Да, отличная идея...
  Мы  засовываем трупы, в том числе и толстого Тома,  на  заднее
сиденье, но с двух солдат снимаем кители и каски.
  -- Ты клево говоришь по-немецки, -- заявляю я Фрэду.
  -- Ты сказал, посадочная площадка где-то около Версаля?
  На  этот  раз, если не будет никаких загвоздок, мы,  возможно,
дойдем до конца наших страданий.



  Пилот поворачивается к нам и что-то говорит.
  -- Ты понял, что он сказал? -- спрашиваю я Фрэда.
  Фрэд отвечает:
  --  Он  просит  пристегнуть ремни, потому что мы  сейчас  будем
заходить на посадку.
  -- Серьезно? Ты и по-английски говоришь тоже?
  На тонких губах длинного Фрэда появляется улыбка.
  -- Тоже! Ха-ха!
  Жизель мечтает.
  --  Ну,  куколка моя, -- спрашиваю я ее, -- рада,  что  попала  в
страну  пудинга? Новый год мы отпразднуем лучше, чем  Рождество.
Эй, Фрэд, как насчет того, чтобы встретить его вместе?
  -- С удовольствием!
  --  Ребята,  я  устрою вам такой пир, который  вы  не  забудете
никогда!   Я  знаю  одно  отличное  место  на  Трафальгар-сквер...
Называется  "Коронованный  Лев". До  войны  там  подавали  такие
бифштексы!
  --  Этот  ресторан  больше не существует, --  заявляет  Фрэд.  --
Армия реквизировала его, чтобы устроить там клуб для янки...
  -- А!..
  Я тут же подскакиваю на метр.
  -- Не хочешь ли ты сказать, что знаешь Лондон?
  -- Я там родился, -- спокойно отвечает Фрэд.
  -- Родился?
  --  Именно... Надо же где-то родиться. Я жил там до того момента,
когда поступил в Интеллидженс Сервис.
  Тут моя крыша поехала.
  Я и Жизель так поражены, что даже не заметили посадку.
  Мы  вздрагиваем, когда дверца самолета открывается и мой  друг
Монтлью просовывает внутрь голову и говорит:
  -- Привет, ребята, хорошо долетели?
  Он помогает нам выйти.
  --  Счастлив  вас  видеть  на нашем острове,  комиссар,  и  рад
познакомиться с вами, мадемуазель.
  Потом поворачивается к Фрэду.
  --  Значит, вы дали этому чертяке Сан-Антонио обойти вас? BZ 22
у  нас... Но, -- добавляет он, хлопая его по спине, -- мой палец мне
подсказывает, что вы все-таки неплохо поработали, лейтенант.
  Если  вы не обалдели, значит, бесчувственны, как кусок вареной
колбасы. В этом случае вам надо сунуть в трусы красных муравьев,
чтобы разбудить в вас хоть какие-то эмоции!

  [1]    Символическое   изображение   Французской   Республики,
представляемой  в виде молодой женщины, одетой в  длинное  белое
платье  и с красным колпаком на голове. Здесь и далее примечания
переводчика.
  [2] Парижская тюрьма.
  [3] Карточная игра.
  [4] Одно из названий префектуры полиции.
  [5] ЕщЕ одно название префектуры полиции (разг.).
  [6] На жаргоне "сесть за стол" -- давать правдивые показания.
  [7]  В  Лондоне базировалась возглавляемая генералом де Голлем
организация   "Свободная   Франция",   руководившая    движением
Сопротивления.


Популярность: 9, Last-modified: Mon, 22 Jul 2002 08:53:59 GmT