---------------------------------------------------------------
 copy; Copyright Андрей Щербаков
---------------------------------------------------------------








       Крупным и мелким пакостникам посвящается

               ??      Издание I,     ??
               ?? не корректированное ??

                                             Эпиграф:

                                "...  При  выкапывании
                                 ямы следует учитывать
                                 почвенные качества  и
                                 коэффициенты темности
                                 и противности почвы... "

                                 ( М. Р. Борман,
                                 "Оконченному Пакостнику" )




   За окном  стояла  помойка  и  просто  хорошая  погода.
Теплое весеннее солнце  ласкало  пухлое  брюшко  товарища
Сталина и   пробуждало  в  нем  инстинкты,  пришедшие  от
далеких предков - джигитов и ... Гоги и Гиви Джугашвили.
   Запах, исходящий  из  помойки,  оскорблял  нежный  нюх
вождя. Товарищ Сталин хотел отвернуться от окна, но упал.
Телохранители с нежным шуршанием бросились поднимать его,
а по пути любимый вождь всех времен и народов сказал:
 -- Послушай,  Жюков,  в  ка-аком  лагэре  сидит   теперь
товарищ Штирлиц ?
 -- Вообще-то ни в  каком,  товарищ  Сталин,  -  смущенно
ответил   Жуков,   предвещая   конец  своей  политической
карьеры. "Беломор" кончился еще прошлой весной,  - А что,
товарищ Сталин ?
 -- Как же так, товарищ Жюков ? Для почти что шестнадцать
раз  героя  Са-аветского  Са-аюза,  почти  что   генерала
Гестапо  ваши  люди не могут найти приличной камеры ?  Ну
погодите же, я с вами разберусь..., - Сталин заворочался,
так как инстинкты стали невыносимы, запах помойки тоже.
   Понимая, чего  хочет  вождь,  один  из  телохранителей
подобострастно поднял его руку  и  потряс  ей,  изображая
показывание вождем кулака.
 -- Дать закурить ?  - с надеждой спросил Жуков,  шурша в
кармане подмокшей махоркой.
   Сталин плюнул  на  стол  и  стал  сморкаться  в  рукав
пиджака одного из телохранителей, давая понять, что прием
окончен.  С некоторых пор вождю и отцу всех народов стали
очень   нравиться   импортные   сигареты,   в   частности
"Marlboro".   Жуков,   низко  опустив  голову,  отстягнул
портупею и,  шатаясь и расстегивая  пуговицы  на  галифе,
вышел из кабинета. Темная личность прошмыгнула по двору и
внезапный взрыв потряс Кремль, ГУМ и помойку.




   Штирлиц спал  под  березкой,  прижимая  к телу банку с
тушенкой, но даже во сне русский разведчик сосредоточенно
думал о  победе  Мировой Революции.  Рядом ползал Борман,
держа   в   зубах    противотанковую    гранату.    Глаза
партайгеноссе   радостно   искрились   в   теплых   лучах
заходящего солнца.  Он знал,  как  много  пакостей  можно
устроить под    темным    покровом   ночи,   имея   такую
великолепную вещь   и   несколько   достаточно    крепких
веревочек.  По полю ходили равнодушные коровы,  от нечего
делать  разглядывая  широкую   натуру   Штирлица.   Такой
мелочью, как  толстый  партайгеноссе  Борман,  эти мощные
полезные животные не интересовались.
 -- Штирлиц,  а  Штирлиц,  - тихо позвал Борман,  ласково
тыкая русского разведчика гранатой в живот.
 -- Отстань, - попросил Штирлиц, отбрасывая партайгеноссе
в соседний перелесок.  Бывший рейхсляйтер пролетел метров
сто - сто пятьдесят и приземлился толстым задом на весьма
твердый пенек и ойкнул,  вытаращив подслеповатые  глазки,
почти  что  на  всю  тульскую  область.  Что-то сильно не
нравилось партайгеноссе в этой холодной России,  а именно
повсместное наличие противных твердых пеньков.
   Борман плюнул,  отряхнулся и отправился домой.  Они со
Штирлицем   жили   в   большом   доме,  оставшемся  после
раскулачивания одного смышленого  кулака,  так  прекрасно
передававшего немцам   все  известные  ему  секреты  (  а
секретов он не знал ни одного ).
   Спустилась темнейшая  деревенская ночь.  Штирлиц хотел
встать,  отряхнуть  росу,  солому  и  лошадиный  навоз  и
отправиться  туда  же,  куда  и Борман,  но от вчерашнего
деревенского  самогона  болели  ноги,  чесались  зубы   и
раскалывалась  голова,  поэтому  Штирлиц  подтянул к себе
поближе задремавшего от принятой из  валявшейся  в  траве
бутылки водки поросенка, потыкал его кулаком в бок, чтобы
был помягче и поудобней,  положил на  него  разбухшую  от
местных спиртных   напитков   голову   и   крепко  уснул.
Поросенок блаженно захрюкал и  почесался  пухлым  немытым
копытцем, смахивая блох.
   Несмотря на  плохое  качество  первача  деда   Кузьмы,
известного на   всю   деревню   крупнейшего  самогонщика,
русский разведчик никогда не терял своей профессиональной
шпионской бдительности. Поэтому шесть человек, приехавших
из Москвы арестовывать  Штирлица  на  Всякий  Случай,  из
заведения, именуемого официальными органами Куда Следует,
очень удивились тому,  что мерно спящий  на  поросенке  и
собственном валенке    Штирлиц    в   ответ   на   легкое
прикосновение  наручников  к   запястьям   весьма   ловко
отправил   их  на  середину  ближайшего  грязного  пруда,
поправил сползшего в канаву блаженно храпящего поросенка,
перевернулся на другой бок и уснул еще бдительней.
   Вылезши из  пруда  и  сняв  промокшие  и   наполненные
вонючей тиной    шапки-ушанки,    кожанки    и    сапоги,
оперуполномоченные,  точнее, опернамокшие сотрудники НКВД
засели в кустах и стали скрипящим шепотом обсуждать Умный
План арестовывания Штирлица.
   Ночью Борману спалось плохо.  Мешали комары, фуражка и
подтяжки,  противно булькало в животе.  Около  часа  ночи
партайгеноссе встал,  обул сапоги,  взял кувшин с молоком
и, побулькивая,  переместил его содержимое себе в  живот.
Стало немного легче,  но противное пищание наглых толстых
комаров выводило Бормана из себя.  Он  вытер  испачканный
рот  и  попытался уснуть.  Борман страдал от бессонницы и
применял  противовоздушную  артиллерию   около   тридцати
минут,  а затем вскочил и решил идти жаловаться Штирлицу.
Русский разведчик уж  непременно  спас  бы  его  от  этих
наглых тварей  каким-нибудь  шпионским  способом.  Борман
одел мундир,  с которым не расставался с начала  тридцать
девятого   года   и  вышел  в  сени.  Противная  кочерга,
неосмотрительно брошенная Борманом  вечером,  как  живая,
подпрыгнула   и   совсем   уже   по-человечески   врезала
рейхсляйтеру по лбу.  Партайгеноссе  ойкнул  и,  завывая,
схватился за ушибленное место.  Крупная шишка набухала на
глазах,  точнее,  на лбу.  Борман морщился  и  понемножку
копил  злобность.  Ярость кипела в нем,  и он уже готовил
множество  пакостей,  от  которых  должны  были  страдать
жители деревни Замухлюевка. Осторожно, чтобы не наступить
еще  на  что-нибудь  прыгающе-дерущееся,  Борман  наощупь
выбрался  из  дома и,  прислушиваясь к равнодушным воплям
петухов, направился к Штирлицу.
   Проходя мимо  покрытого  тиной  пруда,  Борман услышал
легкий шорох в кустах. На такие вещи партайгеноссе привык
не обращать    внимание    -    обычно    предполагаемыми
противниками в таких случаях становились кошки и куры, но
сейчас там  сидели  звери  покрупней.  Услышав  из кустов
знакомое слово,  которое  Борман  много  раз  слышал   от
Штирлица, партайгеноссе  понял,  что в кустах сидят люди,
и, возможно,  злые.  Борман опустился  на  четвереньки  и
подполз поближе   к   кустам.  Оперуполномоченные  сидели
весьма удрученные и ругались,  кто первый  будет  хватать
"объект".  Одежда  не сохла,  стоградусный спирт кончился
еще вчера.
 " Что  это  за объект ?  " - с интересом подумал Борман.
Внезапно один из оперов разрешил его сомнения, бросив са-
пог партайгеноссе  в  лоб с воплем " Чертов Штирлиц !  ".
Борман поймал сапог и  нахмурился.  Зачем  эти  нехорошие
люди хотят  обидеть  его  любимого Штирлица ?  Ну,  он им
покажет...
   Прежде всего  партайгеноссе  залез  в сельмаг и стащил
большой моток веревки.  Булавки,  кнопки и гвозди он взял
там же. Еще нужна была небольшая лопата ( побольше совка,
конечно ),  так как Борман  придумал  новое  развлечение:
теперь несчастная   жертва,   попав  в  ловушку  Бормана,
проваливалась в  глубокую  яму  и  сидела   там,   ожидая
спасителя. Рейхсляйтеру    очень    нравилась   должность
Любимого и  Единственного  спасителя.   Впрочем,   скрипя
сердце, Борман  решил,  что этих злых людей он спасать не
будет.
   Скоро оперы  слегка  подсохли  и уснули.  Громкий храп
возвещал округе о их тяжелой и опасной  службе.  Спокойно
спящий в  лесу  медведь  проснулся,  прислушался  к столь
громким звукам и решил,  что этих хамов он  съест  завтра
утром. Тем  временем Борман приступил к выполнению своего
опасного развлечения.  После четырех часов ночной  работы
то несчастное  место,  где  сидели  оперы,  было  опутано
сложной системой   веревочек,   заканчивающейся   тяжелым
ведром с  камнями,  подвешенным  Борманом на дерево.  Все
подходы были  хорошо  заминированы  банками  с  протухшей
тушенкой, взрывавшимися даже от легкого прикосновения,  и
перекрыты самими глубокими ямами в тульской  области.  На
дно каждой  ямы  была  положена  доска  с  вбитыми  в нее
гвоздями, причем  что  интересно:  гвозди  были  остриями
вверх. Сам Борман сидел в близлежащих кустах,  предвкушая
исполнение пожалуй,  самой удачной пакости за всю историю
его развлечений.
   Вскоре расцвело. Лучи утреннего солнца ласково согрели
партайгеноссе. Борман  расслабился  и  подставил  под них
толстый живот в засаленном черном мундире.
   Внезапно из  кустов  показался  один  из  оперов.  Ему
чего-то сильно захотелось.  Он рысцой подбежал к одной из
ловушек Бормана и остановился, приплясывая на месте.
 -- Ну !  - довольно громко попросил Борман,  с  надеждой
вглядывась в  возможную  жертву.  Жертва  не  торопилась.
Наконец Борман  не  вытерпел  и  поднял  голову   повыше.
Опытный, как  крокодил по неграм,  опер живо его заметил.
Он быстро упал на землю, и Борман потерял его из виду.
 -- Черт... - разочарованно пробормотал партайгеноссе.
   Тем временем опер,  ловко огибая все его  веревочки  и
ямы,  приполз  с  совершенно  другой  стороны  и,  увидев
Бормана,  сильно испугался.  Не менее сильно испугался  и
сам Борман,  когда сзади него раздался истерический визг.
С быстротой дикой кошки ( тигра ) он  забрался  на  самое
высокое дерево   и   сел  там  на  самой  длинной  ветке,
слабо покачиваясь от легкого утреннего ветерка.
   Опер перестал    визжать,   поднял   голову   и   стал
рассматривать Бормана.  Его сильно смущала его нацистская
форма одежды.
 " Странный он какой-то ",  - подумал опер и  сделал  шаг
вперед, чтобы   получше   рассмотреть   Бормана.   Тот  с
удовлетворением потер руки.  Опер не успел даже  крикнуть
мама, как оказался на дне весьма глубокой ямы с отвесными
краями. Борман  ухитрялся  копать  такие  ямы  совершенно
бесшумно, а  также вылезать из них без каких-либо сложных
приспособлений. Борман еще раз радостно потер руки и стал
спускаться вниз.  Он  ловко перешагнул подряд шесть своих
веревочек и заглянул в яму.
 -- Не холодно ? - ласково спросил он сидящего на гвоздях
опера с идиотским выражением на лице.
 -- Не-а, - радостно ответил опер, принимая ласку Бормана
за чистую монету.
 -- А  не сыро ?  - спросил партайгеноссе,  расплываясь в
улыбке.
 -- Да нет,  хорошо,  - сказал опер,  вытаскивая колючки,
булавки и гвозди.
 -- Это плохо,  - сказал Борман,  живо меняя выражение на
лице. - Ну ничего,  месяц посидишь, будет хорошо, то есть
плохо. Ну ладно, ты понял. Я пошел.

   Вставший рано   утром  Штирлиц  произвел  отрыжку,  от
которой упала с насеста и  уронила  яйцо  курица, и  стал
искать,  чем бы опохмелиться. Деревенский самогон ему уже
не шел ни  в  одно  место,  а  больше  ничего  в  деревне
Замухлюевке не было, разве только керосин.
 -- Кому бы  в  морду  дать  ?  -  мрачно  вслух  подумал
Штирлиц. Желающих не было.  Штирлиц сполз в канаву и стал
одевать сапоги.  Поросенок перевернулся на другой  бок  и
блаженно захрюкал.
   Спотыкаясь и матерясь,  Штирлиц  добрался  до  дома  и
попытался взойти на крыльцо.
 -- Черт,  ну почему так ходить  неудобно  ?  -  ругнулся
Штирлиц, тупо  разглядывая  надпись  на  двери  "Borman &
Shtirlitz GmbH".  Бормана рядом не  было  и  некому  было
сказать русскому разведчику,  что он надел левый сапог на
правую ногу,  а правый,  соответственно,  забыл в канаве.
Штирлиц  яростно снял единственный сапог и запустил его в
курятник. Птицы дико заорали и разлетелись. Местный петух
подлетел к внезапно разогнавшему весь его гарем сапогу и,
склонив голову набок,  долго его разглядывал. Клюнув пару
раз неизвестного зверя, петух успокоился.
   Штирлиц тем временем упорно дергал  кран  умывальника,
приняв  его  за  ручку двери,  и думал,  почему раньше он
открывал дверь - не было мокро,  а теперь - мокро. Вскоре
в умывальнике     кончилась     жидкость.    Штирлиц    с
удовлетворением оторвал кран и стал думать,  почему дверь
так и   не   открылась.  Появился  Борман  с  разодранным
мундиром. Он   хотел   оспорить   приоретет   на    право
поиздеваться над     операми.    Его    соперником    был
небезысвестный медведь, решивший подкрепиться.
 -- Ну  кому бы по морде дать ?  - вслух спросил Штирлиц,
искоса поглядывая на Бормана.
 -- Там  !  - сказал Борман,  показывая в сторону пруда и
отскакивая на почтительное расстояние.
 -- Понял,  - сказал Штирлиц,  мучительно вспоминая, куда
же он дел вчера кастет.  В поисках кастета они с Борманом
провели все утро. Наконец в горшке из-под каши ( которая,
надо сказать,  была сделана,  конечно же,  из тушенки  ),
стоящем в  печке  Борман  обнаружил нечто весьма похожее.
Партайгеноссе понимал,  что  если  он  покажет   Штирлицу
кастет, то пары выбитых зубов ему не избежать. Поэтому он
осторожно положил кастет на стол и вылез в окно.
 -- Ну ? - спросил Штирлиц весьма равнодушно.
   Борман показал пальцем на  стол  и  исчез  в  лопухах.
Штирлиц увидел  свой  любимый  кастет,  и  лицо  русского
разведчика запылало любовью к родине.
 -- Борман ! - ласково позвал Штирлиц.
 -- Меня нет,  - сказал Борман,  быстро высунув голову из
лопухов и молниеносно исчезнув там вновь.
 -- Ну ладно, - сказал Штирлиц довольно прозаично. Борман
затаился в   кустах.   Штирлиц  поправил  портупею,  лихо
сдвинул набок  буденовку  и  отправился  расправляться  с
нехорошими людьми.
   Нехорошие люди сидели каждый  в  своей  яме  и  громко
вопили. Наверху   нервничал   крупный   толстый  медведь.
Веревочка на редкость крепко связала ему все лапы,  и  он
не знал, как обычно освобождаются от таких вещей. Появле-
ние Штирлица обрадовало его.  Медведь заворочался и попы-
тался  завилять хвостом.  Штирлиц таких выражений предан-
ности не заметил и,  достав кастет, ласково улыбнулся. От
сильного  удара  у  медведя  потемнело в глазах и также в
ушах. Посыпался песок в одну из ям, и Штирлиц начал мате-
риться - он зацепился за одну из веревочек,  расставленых
Борманом. Сидевший в яме майор протер глаза и громко чих-
нул.
 -- Ага,  -  сказал  Штирлиц,  сняв  сапог  и   поправляя
портянку. Глубокая  интуиция  и  невероятная находчивость
позволили опытному  разведчику  догадаться,  что  в   яме
кто-то сидит. Через полчаса Штирлиц догадался, что это не
Борман. Еще  через  полчаса  он   понял,   что   это   не
Кальтенбрунер -  тот спрыгнул с самолета по пути в Москву
и приземлился как раз  в  Нюрнберге.  Через  час  Штирлиц
посмотрел в  яму.  Майор  увидел  его и поправил сползший
набок китель.
 -- Сидишь ? - с участием спросил Штирлиц.
 -- Ну да вот, сижу, - подтвердил майор.
 -- За что ? - спросил Штирлиц.
 -- Вообще то ни за что...  -  начал  майор  рассказывать
трагическую историю   своей   встречи   с   партайгеноссе
Борманом,  но  Штирлиц  прервал  его  при  помощи  своего
кастета.
 -- Кого же поймал этот Борман ?  - вслух сказал Штирлиц,
деловито шаря  по  карманам  вытащенного  из  ямы майора.
Помимо запасных шнурков и носка с махоркой майор принес с
собой также и ордер на арест Штирлица.  Русский разведчик
заметил ордер только после  того,  как  порвал  шнурки  и
выкурил махорку.
 -- Каждая свинья с  собой  бумажки  таскает,  прямо  как
взрослая,  - злобно сказал Штирлиц, выражая тем самым всю
свою ненависть к  бюрократии.  Развернув  ордер  на  свой
арест, Штирлиц  внимательно,  как  мог,  перечитал его и,
сказав "Нахал",  врезал только что очнувшемуся майору еще
раз. Майор упал навзничь и страдальчески заохал.
 -- Нет, ну кому бы в морду дать ? - думал вслух Штирлиц,
изготавливая из ордера самокрутку.  Для таких целей томно
охающий майор уже не годился.  Борман бегал где-то побли-
зости, но в зоне недосягаемости. Штирлиц ласково потрепал
майора по щеке и пошел исследовать следующую яму.
 -- Ну  Штирлиц,  -  умоляюще пропищал майор,  держась за
свернутую челюсть. - поедем же в Москву... Тебя там вождь
ждет...
 -- Товарищ Сталин ? - благоговейно переспросил Штирлиц.
 -- Да он же,  черт бы его... то есть тебя... то есть ме-
ня... Ну, в общем ты понял, кого...
 -- Щас в глаз, - злобно сказал Штирлиц, поигрывая касте-
том. Ехать в пыльную Москву не хотелось.  Штирлиц не  мог
обменять парное  молоко,  комаров  и  Бормана на какую-то
Москву,  но к товарищу  Сталину  он  питал  симпатические
чувства - любимый вождь всех времен,  народов и поколений
мог бы гордиться этим,  но он про это  не  знал.  Штирлиц
вздохнул, поправил сапоги и сказал:
 -- Ну ладно, черт с тобой... Только без Бормана я не по-
еду.
 -- Да  возьми  ты  с  собой  хоть  трех  Борманов...   -
милостливо разрешил майор.
 -- Трех не надо...  Зачем нам три  Бормана  ?  -  быстро
отказался  Штирлиц.  Ему  живо  представились  сразу  три
веревочки,  натянутые в каком-то темном коридоре и  сразу
три кирпича,  падающие  с  ясного  голубого неба с разных
сторон. Штирлиц мотнул головой, чтобы отогнать неприятные
видения, и стал звать Бормана.




   Партайгеноссе Борман сидел на  крыше  поезда,  который
вез  его  в  Москву,  держа в руках по крупному камню,  и
ждал,  когда  внизу   кто-нибудь   появится.   Никто   не
появлялся.  Партайгеноссе  вытер  лоб,  поправил сползшую
набок пионерскую  пилотку  и  вытер  запотевший  булыжник
носовым платком. Внизу появился заспаный охранник. Борман
приготовился к броску и оскалил кривые желтые зубы.
   Охранник так и не понял, почему вдруг стало так хорошо
и откуда   взялась   эта   ухмыляющаяся   круглая   рожа,
повесившая ему  на нос пару веревочек и старый продранный
ботинок. Борман долго радовался, а затем залез на крышу и
достал из  кармана  еще парочку камней.  Поезд неожиданно
тронулся, и Борман, стукнувшись лбом об торчащую из крыши
вагона печную трубу, выронил камни и прикусил язык.
   Борман совсем по-русски упомянул чью-то мать  (  почти
как Штирлиц  ),  и подумал:  "Не успеешь совершить доброе
дело, как тебе тут же по морде трубой...".
   Партайгеноссе свесил   с   крыши   ноги   в  форменных
армейских сапогах и задумался на  тему,  где  бы  достать
парочку гирь потяжелее.

   Самогон, "Беломор" и тушенка кончались.  Штирлиц нерв-
ничал. Почти что за час перед отправлением пропал Борман.
Русский разведчик сидел на верхней полке,  высунув голову
в окно и поминутно стукаясь лбом о пробегающие мимо дета-
ли придорожного пейзажа,  и думал, куда мог пропасть этот
мелкий пакостник.  От партайгеноссе  Бормана  можно  было
ожидать чего угодно.
   После восьмого,  особо  твердого  светофора,   Штирлиц
равнодушно зевнул  и  заснул.  Сверху  свесилась коварная
физиономия партайгеноссе Бормана,  совмещенная с довольно
тяжелой трубой от крыши ( Борман оторвал ее именно там ).
   Положив трубу под голову мерно храпящему на весь вагон
Штирлицу,  Борман  скрылся  наверху,  восторженно потирая
руки.  Делать  Штирлицу  крупные  гадости   партайгеноссе
опасался,  но по мелочам... Борман заботился о том, чтобы
карманы Штирлица всегда были набиты  булавками,  чтобы  в
них  было  неудобно  и  больно  засовывать руки,  а спину
старался по мере возможности мазать мелом. Обычно Штирлиц
терпел,  но  чаще  всего  партайгеноссе  приходилось идти
вставлять новые зубы.
   Борман очень   удивился,  когда  та  же  самая  труба,
которую он  только  что  подложил  под  голову  Штирлицу,
довольно   сильно   стукнула  его  по  голове.  Советский
разведчик любил делать приятные сюрпризы друзьям.  Друзья
чаще  всего это не любили.  Боман с прокисшей физиономией
потер внезапно возникшую шишку на затылке и  достал  свою
любимую противотанковую гранату. Со Штирлицем всегда было
опасно тягаться.
   Советский разведчик  спокойно  перевернулся  на другой
бок, равнодушным  броском  отбросил  пролезавшую  в   его
карман, где   лежала  последняя  бутылка  самогона,  руку
одного из оперов и уснул.  Но бдительно.  Этого  не  учел
Борман, свесившийся  со  своей крыши с какой-то частью от
прицепа. Сильный  бросок  отправил  партайгеноссе прямо в
вагон-ресторан, где  между  рядами   ходили   девушки   с
длинными   ногами   и   вообще  неплохо  кормили.  Борман
успокоился. Взяв со стола столовый прибор, Борман выделил
из  него  наиболее  хорошо  колющиеся предметы и,  честно
поглядывая в глаза стоящему напротив  официанту,  положил
их  себе  в  карман.  Официант  задумался.  Борман взял с
соседнего стола вилку,  причем сидящий там боевой генерал
подивился,  куда  она  так быстро исчезла из его руки,  и
стал ковыряться ей в зубах.  В ресторане Борман не был  с
семнадцатого  года.  Тогда  это был другой ресторан,  без
тряски и даже со стриптизом.  Теперь же, если в советском
ресторане могли бы показать стриптиз, то обнаженная часть
женского тела заключалась бы в лучшем случае  в  кончиках
пальцев.  Борман  соскучился  по  нормальному  стриптизу.
Когда люди смотрели  на  ярко  раскрашенных  женщин,  они
забывали  все  на  свете,  и им на стул можно было налить
мазута  или  набросать  кнопок,  или  написать  на  спине
неприличное слово  из  небольшого  количества  букв  -  в
России Борман, с помощью Штирлица, выучил с десяток таких
слов.
   Внезапно ресторан притих.  В проходе показался Штирлиц
в форме шнатдартенфюррера СС, но в галифе от генеральской
формы, красных  от  обилия  лампас.   Борман   притих   и
незаметно исчез   под   столом.  Штирлиц  снял  со  стола
сидевшего там боевого генерала с обилием орденов,  как на
груди, так  и  на спине,  и аккуратно положил его в мойку
для посуды.  Генералу,  по-солдатски равнодушному к смене
обстановки, и там было очень хорошо. Штирлиц презрительно
бросил за шиворот  одному  из  сидящих  в  зале  штатских
окурок "Беломора"  и  с  грохотом  сел  за  столик.  Дама
генерала подсела ближе.
 -- Что будет пить мадам ?  - галантно спросил Штирлиц. В
вагоне-ресторане стало  еще  тише.  Мадам  задумалась   и
со скрежетом почесала под мышкой.
 -- Газюровку,  - хрипло сказала она,  поправляя сползший
валенок.
 -- Прекрасно ! - радостно сказал Штирлиц, довольный, что
первый  раз в жизни совершенно задаром попалась смышленая
и неприхотливая женщина.  -  Ты,  с  прической,  -  грубо
обратился   он   к   стоящему   в  почтительном  ожидании
официанту.  Дамы  приготовились  завизжать  в  предвестии
драки. Драки не последовало.
 -- Чего изволите ?  - подобострастно  спросил  официант,
сгибаясь в почтительном поклоне.
 -- Нам три  графина  водки  и  полстакана  газировки,  -
сказал Штирлиц,  вежливо  сморкаясь в салфетку,  небрежно
свисающую с руки официанта.  Драки так и не  последовало.
Поезд мерно стучал по скользким рельсам.
 " Штирлиц... ", - облегченно подумали в ресторане.
 -- Штирлиц,  -  ласково,  как  могла,  сказала  Мадам Ее
ласковый голос больше напоминал звук, исходящий из глотки
объевшейся коровы. - А где моя газюровка ?
 -- Да,  - злобно  сказал  Штирлиц,  ощупывая  в  кармане
кастет. - Где наша газировка ?
 -- А газировки нету !  - радостно сказал официант. - Она
того... В смысле кончимши.
 -- Я тебе дам " кончимши " !  - рассвирипел  Штирлиц,  с
треском доставая  из  кармана  кастет.  Одного  удара  по
голове вполне хватило на то,  чтобы все дамы в  ресторане
начали истерически   визжать.   Кто-то   (   а   это  был
партайгеноссе Борман ) опустил затемняющие  занавески.  В
ресторане началась неразбериха.  Борману,  который,  сидя
под столом,  уже хотел порадоваться  за  удачный  бардак,
отдавили ухо.  Борман с поросячим визгом,  порвав кому-то
штаны и вытащив попутно из кармана кошелек,  выскочил  из
вагона-ресторана, и,  тяжело дыша, забился в ватерклозет.
Борман ни как не мог отдышаться.  Ухо противно ныло, и он
боялся, как   бы  ему  не  занесли  какую-нибудь  русскую
инфекцию. Борман высунул голову в  небольшое  окошечко  и
начал от  души материться.  В вагоне-ресторане не утихали
звуки драки.  Штирлиц  на  редкость  разыгрался.   Борман
прекратил материться  и  прислушался.  Раздавались  удары
головой об угол стола.  Борман облизнулся и смачно плюнул
в зеркало,  представив  себе  это  зрелище.  Поставив  на
крышку унитаза пару гвоздей остриями наружу,  чтобы  было
удобней сидеть,  Борман облизнулся,  и хотел выйти. Дверь
оказалась запертой  снаружи.  Борман  не  знал,   что   в
советских поездах  не  принято  посещать  ватерклозет  на
остановках, и  он  яростно  заколотил  ногами,  руками  и
головой по  двери.  Та  не  поддавалась,  и партайгеноссе
решил применить гранату.
   Неизвестно, как действуют подобные вещи против танков,
но, когда рассеялся дым  и  прекратили  слезиться  глаза,
Борман с   удивлением   заметил,   что  дверь  совершенно
равнодушно закрыта, и взрыв снес унитаз и боковую стенку.
Борман удивился и вытер запачканные сажей руки об обшлага
мундира. Он плюнул и вылез через образовавшийся  в  стене
проем на    какую-то   захолустной   станцию.   Из   окон
вагона-ресторана слышался  шум  ударов  ногой  по   носу.
Раздавались вопли официантов.  Невдалеке раздался свисток
милиционера.  Борман насторожился и присел  за  ящиком  с
бананами. Милицию он, также, как и Штирлиц, не любил.
   Толстый милиционер важно рыгнул и взявшись одной рукой
за рукоятку     пистолета,     вступил     на    подножку
вагона-ресторана. В   это   время   поезд   тронулся,   и
милиционер начал  качаться,  очень  боясь упасть.  Упасть
получше ему  помог,  конечно  же,  партайгеноссе  Борман.
Чтобы не    остаться   на   перроне,   Борман   короткими
перебежками от носильщика до следущего  дуба  добежал  до
болтающейся вместе со служителем закона двери и помог ему
упасть прямо  в  самую  грязную  лужу.  Лужа  моментально
расплескалась. Милиционер важно поправил мундир,  вытер с
лица коровий  навоз  и  гордой  походкой   отправился   в
отделение.
   Тем временем драка  не  унималась.  Штирлицу  случайно
попали пальцем в ухо и он,  страшно обидевшись, достал из
внутреннего кармана  автомат  ППШ,   начал   стрелять   в
потолок. Дерущиеся    с    визгом    разбежались,   драка
продолжилась в коридоре.  Штирлиц подошел к  занавеске  и
основательно высморкался.  Официанты поднимали поваленные
стулья, собирали разбитую посуду.
   Из головного   вагона   шел   наряд   НКВД  арестовать
Штирлица.  О таких вещах русский разведчик знал  заранее.
Он,  конечно  же,  успел переодеться в штатскую одежду и,
спокойно поигрывая наклеенной бородкой,  сел  за  столик.
Вошел наряд. Мимо него, горлопаня " Вихри враждебные веют
над  нами  ",  прошел  надравшийся  старичок  с   газетой
"Morning Star".
 -- Вот он - Штирлиц !  - громким шепотом сказал Штирлиц,
показывая пальцем почти что в нос старичка.
 -- Сам   ты  Штирлиц,  -  презрительно  сказал  один  из
НКВД-шников, поглощая жирную селедку.
   Штирлиц побледнел. Он никогда не думал, что даже после
основательной маскировки его может кто-то узнать. Оторвав
бородку, он боком  вышел  из  ресторана  и  напоролся  на
партайгеноссе Бормана,    который,   стоя   на   коленях,
протягивал очередную веревочку.  Штирлиц ласково потрепал
его по  загривку  и тут же споткнулся.  Русский разведчик
хотел дать партайгеноссе  пинка,  но  Борман  уже  исчез.
Штирлиц плюнул  и  отправился  в  другой  конец  поезда в
поисках своей дамы.  Он так  и  не  рассказал  ей,  когда
наступит светлое будущее Мировой Революции,  и по скольку
тогда будут давать в магазинах тушенку.




   Поезд прибывал в Москву поздно ночью. Бормана, заснув-
шего под скамейкой,  долго не могли растолкать,  а  когда
растолкали, Борман  стал  плаксивым  и  злым,  и  во всех
автобусах хотел вырвать у кондукторши связку билетов.
   Наконец Борман   и  Штирлиц  приехали  к  Штирлицу  на
квартиру. Там царил полнейший бардак.  Собрания сочинений
Бормана, Штирлица,  Геббельса  ( в семи томах по четверти
страницы каждый  ),  Кальтенбрунера  и  какого-то  Исаева
валялись на полу.  Собрание сочинений великого вождя всех
времен товарища Сталина одно лежало на столе, подпираемое
с одной  стороны  батареей  от  рации,  а с другой банкой
из-под селедки.  В единственном кресле был устроен  склад
пустых водочных   бутылок.  Раковина  на  кухне  была  по
потолок забита немытой посудой и банками от тушенки.
 -- Вот,  -  сказал Штирлиц,  снимая сапоги и бросая их в
кадку с чахлым фикусом. - Вот я и дома...
 -- А  я  ?  -  с  надеждой спросил Борман,  также снимая
сапоги.
 -- А   тебя,  Мартин  Рейхстагович,  я  попросил  бы  не
чувствовать себя,  как дома,  - грозно попросил  Штирлиц,
поигрывая кастетом.
 " Не хватало мне еще веревочек в коридоре и кирпичей над
дверью ",  - подумал он озабоченно.
 -- Штирлиц,  а где тут это...  - Борман описал в воздухе
круг и  показал руками дерганье за подвешенную над кругом
веревочку.
 -- Чего ? - Штирлиц не понял таких тонкостей.
 -- Ну  этот...  Пшшшш...  -   Борман   имитировал   звук
спускаемого унитаза.
 -- А !  - понимающе сказал Штирлиц.  -  Ватерклозет  фон
Штирлица за углом, в конце коридора.
 " Почему фон Штирлица ?  " -  подумал  Борман,  на  ходу
расстегивая брюки.
   Несмотря на страстное желание, Борман не сразу вошел в
ватерклозет, а  сначала  расставил  четыре веревки и одну
установку с кирпичом.  День обещал быть  удачным.  Борман
вошел в   ватерклозет   и   тут   же   пожалел   о  своей
неосторожности. Тяжелый совок,  как гильотина, рухнул ему
на голову.  Борман был настоящим мерзопакостником и успел
вовремя отскочить. Но это было еще не все. Большой кирпич
с предательским  свистом  вылетел  из-за  угла  и,  попав
партайгеноссе по кончику  носа,  рассыпался  на  кусочки,
ударившись об  стенку.  Борман  с  облегчением  вздохнул,
полагая, что это все,  и  блаженно  опустился  на  крышку
унитаза. С   воплем   "  МАМА  !  "  Борман  покинул  это
прекрасное место.  То,  чем нормальные люди сидят, у него
теперь было покрыто слоем репьев и булавок, а также одной
очень большой кнопкой. Борман выскочил на улицу и побежал
по ночному городу в поисках нормальных кустов.
   Ночные сменщики,  возвращающиеся с работы, были немало
удивлены, когда   из  кустов  с  кряхтением  вылез  лысый
толстый человек  в  черном,  испачканом  тиной  и  землей
мундире и   сказал  не  по-русски  "Main  Gott,  Chertoff
Shtirlitz". Борман основательно заблудился,  и  не  знал,
где теперь искать своего родного Штирлица.
   Он пришел в справочное бюро,  местонахождение которого
ему подсказала   вездесущая   старушка,   но   оно  имело
обыкновение не работать по ночам.  Партайгеноссе обиделся
и насупился, как ребенок. К нему подошла другая старушка,
и спросила,  погладив  его  по  лысому  затылку,   слегка
поблескивающему в ночной темноте:
 -- Кого спотерял, детка ?
 -- Штирлица,   -  капризно  и  протяжно  сказал  Борман,
приготовившись томно зарыдать.
 -- Ах,  Штирлица !  Ну пойдем, детка, я тебя спровожу, -
старушка достала из сумки заплесневелый пряник и дала его
бывшему  германскому рейхсляйтеру.  Борман чуть не сломал
себе зубы.  Он  хотел  поставить  старушке  подножку,  но
удержался.
   К утру  старушка  вывела  Бормана  к  дому,  где   жил
Штирлиц. Того дома не было. Борман около трех часов сидел
под дверью,  распевая  неприличные  песни  из   тюремного
фольклора, которым  обучился у Штирлица,  но вскоре сосед
Штирлица по фамилии  Дрищ  сказал,  что  если  Борман  не
прекратит совращать его жену Дуську, то он, Дрищ, Борману
по  морде  даст.  Борман обиделся  и  протянул   напротив
дрищевской   квартиры   несколько   веревочек,   но  петь
перестал. Вскоре  появился  Штирлиц  в   сапогах,   густо
измазанных грязью.
 -- Где тебя носит ?  - угрюмо  спросил  Штирлиц,  снимая
сапоги об косяк двери.  Фикус обреченно скорчился в своей
кадке. Борман замялся и стал пороть всякую чушь. Штирлиц,
не слушая  его,  налил  себе  водки и выпил.  Налил еще и
выпил опять.  Изрядно подобрев,  Штирлиц  сел  в  кресло,
мягким жестом   вытащил  из-под  себя  пустую  бутылку  и
сказал:
 -- Молодец.  Пей,  - и налил партайгеноссе стакан водки.
Борман не стал  ждать,  пока  его  будут  упрашивать.  Он
отхлебнул водки и закусил бутербродом с тушенкой.
 -- А где ты был ?  - спросил  он  Штирлица,  пережевывая
хрящи, в обилии содержащиеся в тушенке.
 -- В нашем русском Гестапо, - сказал Штирлиц.
 -- О  !  -  восторженно  сказал Борман,  вспоминая столь
милое своему сердцу заведение на своей родине.
 -- Там шпионов пытают, - продолжил Штирлиц.
   Борман смутился и притих.
 -- И  врагов  народа  -  тоже  пытают  ?  -  спросил  он
приглушенным голосом.
 -- Тоже, - сказал Штирлиц, - И даже по празникам.
 -- Во ! - гордо сказал Борман, выпячивая дряблую грудь.
 -- Кстати,  о  птичках,  тушенке  и  врагах народа...  -
сказал Штирлиц довольно  грозно.  Такой  тон  Борману  не
нравился - он грозил битьем кастетом по голове.  Штирлиц,
заметя его смущение, продолжал.
 -- Считай,  сколько  в  Бразилии  мы  погрузили  в  ящик
народу: Гиммлер - одна  штука,  Геббельс  -  одна  штука,
Фюрер с дамой - две штуки, ой...
   Несмотря на  близость  родины,  при  упоминании   дамы
фюрера Штирлица  начало  неукротимо  рвать на родину,  то
есть теперь на свои собрания сочинения.
 -- Шелленберг  - одна штука,  - подсказал Борман,  чтобы
отвлечь Штирлица от неприятных воспоминаний.
 -- Да, - сказал Штирлиц, - Еще Холтофф, Айсман и Мюллер.
Да, и еще Кальтенбрунер !  Итого -  считай,  тунеядец,  -
девять штук.
   Борман скромно потупил  глазки.  Мюллер  по  воле  его
мелкой пакости  до сих пор,  наверно,  строил песочницы в
джунглях, если не съели крокодилы.
 -- А  в Москву,  - прервал его гнусные мысли Штирлиц,  -
прилетело не девять человек,  а  восемь  и  еще  какой-то
зеленый мужик.
   Борман хихикнул - шутка опять-таки удалась.
 -- Вот  ты ржешь,  противная морда,  - вполне миролюбиво
сказал Штирлиц, - А этот мужик на Лубянке трех охранников
съел. Он, оказывается, в джунглях крокодилом работал.
   Борман радовался,  как ребенок,  держась  за  живот  и
потирая короткие волосатые руки.
 -- Хватит  ржать,  -  сказал  Штирлиц,   которому   тоже
становилось смешно   от   принятого  спиртного.  -  Куда,
вражеская морда,  Мюллера дел ?  Моего,  понимаешь, друга
детства.
 -- Ой, не бей меня, Штирлиц, - попросил Борман, с трудом
уворачиваясь от вытащенного кастета, - Никуда твой Мюллер
не денется, бегает, наверно, в джунглях...
 -- Нехороший   ты  человек,  -  сказал  Штирлиц,  дохнув
Борману перегаром  в  лицо.  -  Завтра  мы   вылетаем   в
Бразилию.
 -- В ка-акую Бразилию  ?  -  испуганно  спросил  Борман,
поднимаясь с пола.
 -- В  та-акую,  -  передразнил  его  Штирлиц.   -   Этот
пакостник Мюллер  в  Бразилии Рейх открыл и фюрером стал.
Нахал. -  довольный,  что  он  умеет  говорить  в  рифму,
Штирлиц высморкался в газету "Гудок" и сел в кресло.
   Борман сидел  на  полу   и   понемногу   злился.   Ему
совершенно не  светила  перспектива  провести лучшие годы
своей жизни ( Борман всегда считал себя очень молодым ) в
какой-то захолустной  Бразилии.  Но  против Штирлица идти
было опасно.  Борман успокоился и достал из  холодильника
пакет молока.
   На следующий день рано утром Штирлиц, привязав Бормана
к креслу  в  кукурузнике  ( чтобы не сбежал и не выпал ),
залил побольше  горючего  и  завел   старую   дребезжащую
телегу. Борман  застучал  зубами.  Он  не  боялся  летать
самолетами ЛюфтВаффе,  но умение Штирлица водить  самолет
приводило его  в трепет.  Он слышал,  что русские шпионы,
если их сбивают, почему-то очень любят не выбрасываться с
парашютом, а  врезаться  на  большой скорости в составы с
вражеским продовольствием  или  вооружением.  Тем  более,
Бормана привязали,  и он не знал, что взбредет Штирлицу в
голову. Но Штирлиц не собирался  делать  так,  чтобы  его
сбивали или   падать   в  продовольствие.  Это  было  вне
компетенции русского разведчика.
   Полет осложнялся.   В  первый  же  день  партайгеноссе
Борман, с детства боявшийся высоты,  от страха  съел  все
консервы. На следующий день Штирлиц вырулил кукурузник на
Атлантический океан.  Борман понял, что это конец. От его
сильного дрожания  самолет постоянно бросало.  Борман дал
себе самое  честное  слово,  что,  если  он  когда-нибудь
выйдет из этой переделки,  он будет чистить зубы и стричь
ногти не реже двух раз в год.
   Очевидно, Борману  пришлось  сдержать  свое обещание -
через неделю самолет,  управляемый  шнандартенфюрером  СС
фон Штирлицем,  Великим  Штирлицем,  которого  Борман так
сильно зауважал,   приблизился   к   берегам    Бразилии.
Партайгеноссе гордо   смотрел   вниз,   представляя,  как
он, Борман, протягивает веревочку между двух пальм, и тут
идет Мюллер.  Борман  гордо нажимает на Хитрую Кнопку,  и
Мюллер с  воплем  роняет  совок  и  ведерко  и  падает  в
Очень Глубокую   Яму.  Борман  так  замечтался,  что  ему
показалось, что он сам падает в Очень Глубокую Яму вместе
с горлопанящим  Мюллером.  Он очнулся и обнаружил,  что и
правда падает, только не в яму, а с большой высоты вместе
с самолетом и Штирлицем.
 -- Штирлиц,  Штирлиц,  что это мы падаем ?  -  испуганно
завизжал Борман, дергая Штирлица за воротник.
 -- Да бензин  кончился,  -  довольно  равнодушно  сказал
Штирлиц, продолжая крутить руль.
 -- Прыгать надо ! - завопил Борман, стараясь перекричать
бешенно свистящий ветер.
 -- И то правда, - сказал Штирлиц  и выпрыгнул.
   Борман почувствовал некоторые осложнения.  Он не знал,
как пользуются парашютом - его никто этому не учил. Решив
действовать, как   получится,   Борман   стал  интенсивно
дергаться и вопить.  Несмортря  ни  на  что,  парашют  не
раскрывался. Борману сильно захотелось жить и тушенки.
 -- Штирлиц ! - панически позвал он.
 -- Чего ? - отозвался голос из-под дна самолета.
   Борман сильно испугался.  Освободив из пуховика правую
руку, он стал крестить толстый живот.
 -- Ну чего тебе ?  - повторил Штирлиц.  Борман переборол
страх и  посмотрел под крыло.  Штирлиц,  парашют которого
совершенно случайно ( а может  быть  и  не  совершенно  )
зацепился за хвост кукурузника,  болтался внизу, спокойно
ковыряясь в банке с тушенкой.
 -- Штирлиц,  падаем !  - сделав страшные глаза,  сообщил
Борман.
 -- Вижу, - сказал Штирлиц вполне спокойно.
 -- Так упадем же ! - не успокаивался Борман.
 -- Подожди,   -  равнодушно  сказал  Штирлиц,  показывая
глазами на неполную банку тушенки.  Борман испугался  еще
сильнее и  стал  истерически визжать.  Штирлицу этот визг
быстро надоел.
 -- Замолчи,  -  попросил он,  ковыряясь на дне банки.  А
земля была уже так близко !  Борман не  выдержал  и  стал
бросать   свое   грузное   тело  на  стенки  самолета.  И
кукурузник не выдержал.  Он, конечно же, не был рассчитан
на  толстого  партайгеноссе  Бормана.  Крылья  с  треском
отломились,  хвост и все остальное разлетелось на  мелкие
щепки.  Штирлиц,  так  удачно  освободившийся,  расправил
парашют и, взяв Бормана под мышку, стал парить в воздухе,
как орел,  удачно поймавший толстого, но почему-то лысого
и в мундире СС  барана.  Борман  болтался,  как  мешок  с
картошкой  и не прекращал вопить.  Штирлиц ласково ударил
его  по  голове  пустой  банкой  из-под  тушенки,  Борман
прикусил язык.



   Внизу ласково плескался океан,  прикрывая  голубоватым
туманом все   неудобные   для   посадки   места.  Штирлиц
насторожился. Падать   на   камень   ему   не   хотелось.
Выруливать мешал Борман,  дрыгающийся под мышкой. Наконец
опытный русский разведчик,  который, надо сказать, еще ни
разу в    жизни    не   прыгал   с   парашютом,   поменял
местоположение Бормана,    так     что     приземлившись,
партайгеноссе оказался как раз под его валенками.
   Злобно щелкнув  зубами,  Борман  с  кряхтением  выполз
из-под Штирлица и, охая, опустился физиономией в воду.
   Штирлиц поправил шапку-ушанку и оглядел местность.  Из
воды,   где  радостно  бултыхался  партайгеноссе  Борман,
выглядывал ленивый  крокодил,  которому  лень  даже  было
протянуть свои  нечищенные  челюсти.  Рядом  с ним лежали
чьи-то ботинки и пуговица.
 " Кто-то  забыл,  когда купался,  наверное ",  - подумал
Штирлиц, натягивая потуже сползшую с валенка галошу.
   Крокодил открыл  смрадную  пасть  и  очень  неприлично
рыгнул.
 -- Штирлиц, пойдем, а ? - попросил Борман.
 -- Пойдем,  - дружелюбно сказал Штирлиц, освобождаясь от
строп парашюта.  Борман вытряхнул набившиеся  камешки  из
ботинка, вытер  нос  и  медленно  побрел  за Штирлицем по
колено в песке.

   На берегу,  неподалеку   от   плаката,   изображающего
обнаженную красотку с надписью " Носите панамки ", сидела
весьма знакомая фигура.  Приглядевшись,  Штирлиц узнал  в
ней пастора  Шлагга,  облаченного в закатанную выше колен
сутану и  потрепанное  сомбреро.  Пастор  ловил  рыбу  на
удочку, изготовленную  из лыжной палки,  и складывал ее в
поржавевший от  времени  сейф.  Сейф  плавал  здесь   же,
утяжеленный пустыми  консервными  банками  из-под килек в
собственных плавниках,  чтобы  не  уплыл.  Загоревшее  на
ярком бразильском  солнце  лицо  пастора  с  негодованием
смотрело на крупную дырку в носке. Пастор был не в духе и
вспоминал родную Германию, фюрера и еще кое-что.
Борман, увидев Шлагга, завопил дурным голосом и побежал к
нему целоваться. Пастор обиженно воротил морду, отбиваясь
мешающимися лыжами.  Все  же  Борману  удалось  пару  раз
измазать постриженную под монаха лысину пастора.
 " Привязался какой-то  психопат,  прости  господи  ",  -
подумал пастор,   брезгливо   вытирая  голову  не  первой
свежести носовым платком с отчетливыми следами  пороха  и
блинов.
 -- Пастор !  - радостно протянул Штирлиц,  узнав наконец
до ужаса  родного  похитителя  сейфа.  Пастор  тоже узнал
Штирлица, и ему стало не по себе.  Сказать Штирлицу,  что
сейф был  пустой,  а  о банке тушенки он ничего не знает,
Шлагг не решался.  Он еще помнил,  как  тяжело  вставлять
протезы у   Бернских  зубных  врачей,  и  повторять  свои
злоключения ему не хотелось.
 -- Пастор  !  -  радостно поддакнул Борман,  приседая от
радости и разводя руками.
 -- Штирлиц...   -   неуверенно   попытался  обрадоваться
пастор, и Борман опять полез целоваться,  хотя вроде бы и
не имел к Этому Делу никакого отношения.
   Внезапно Штирлиц стал сильно хмуриться.  Пастор решил,
что Штирлиц  вспомнил  про  сейф,  и  ему  стало немножко
нехорошо - зубных врачей Шлагг боялся с детства. На самом
же деле  Штирлицу заполз в валенок местный предприимчивый
таракан и  устроил   там   кооперативную   закусочную   и
выпивочную. Штирлиц  казнил  зверя  и  растроганно дернул
пастора за ухо.
 -- Штирлиц, а я сейф не трогал ! Я его принес и все...
 -- Ну вот еще,  сейф...  - Штирлица не  волновали  такие
мелочи, - да засунь ты его себе в... ну, в это самое...
   Пастор Шлагг обрадованно затряс сутаной с потускневшим
крестом и побежал за шнапсом.
 -- Это Дело надо отметить,  - сказал он,  возвращаясь  с
полупротухшей курицей и графином мутного шнапса.  Штирлиц
одобрительно кивнул и опрокинул содержимое графина себе в
рот. Ему сразу стало очень хорошо. Остальные облизнулись.
Борман проводил единственную оставшуюся каплю себе в рот,
и сразу же опъянел. Пастор Шлагг, в ответ на его призыв к
уважению, осуждающе сказал:
 -- Ну и нажрался ты, сын мой...
 " Нажрался ! " - подумал Штирлиц, и ему стало смешно.
 -- Ничего   !   -   сказал   Борман,   отбивая   чечетку
заплетающимися ногами.
 -- Послушай,  Шлагг, ты здесь не видел такого, - Штирлиц
попытался изобразить   Мюллера,   но   получился   полный
придурок. -  Такой,  -  сказал  Штирлиц,  показывая  ниже
колен рост Мюллера, - в панамке и с совком.
 -- А ! - Шлагг понимающе захлопнул сейф, из которого шел
запах тухлой рыбы и скорчил презрительную рожу.  -  Этого
тут каждая пиранья знает...  Он настроил себе песочниц по
всей Бразилии и требует всеобщего поклонения.
 -- Мюллер  !  Поклонения  !  - Борману стало смешно.  Он
уронил свое грузное тело на  землю  и  начал  истерически
дрыгать ногами.  Штирлиц  успокоил  его ударом валенка по
голове. Галоша была недостаточно крепкой, но тем не менее
ржание Бормана сменилось глухим всхлипыванием.
 -- А еще у него гарем где-то в джунглях, - сказал пастор
Шлагг, скрепя  кривыми зубами,  и прослезился.  Он считал
наличие гарема своей личной привилегией,  и  презрительно
относился ко всем прочим обладателям подобного счастья. А
Мюллеру  вообще  надо  было  бы   набить   морду   -   он
сосредоточил  в  свой  гарем негритянок со всей Бразилии.
Куда  одному  лысому  человеку  (  причем  ниже   средних
способностей ) надо было столько женщин, даже Шлаггу было
непонятно.
 -- И  вообще,  я  этого Мюллера,  - Пастор сжал кулаки и
начал плеваться.
   Штирлиц задумался.
 -- Ну, я ему дам, - негодующе кипел Пастор, представляя,
как Штирлиц  будет  бить Мюллера по морде,  а он,  Шлагг,
будет  стоять  рядом  и  читать  бывшему   шефу   Гестапо
заупокойные молитвы, вперемешку с отборным русским матом.
   Штирлиц думал еще сильнее,  и  вскоре  ему  захотелось
тушенки. Много  думать вредно - об этом русский разведчик
знал с  тех  пор,  как  свалился  вниз  головой  с  крыши
Рейхстага и набил на лбу большую шишку.
 -- Ладно,  - сказал Штирлиц,  тряся головой.  - Где этот
Мюллер ?
   Пастор щелкнул языком и сказал,  что  этого  никто  не
знает. Судя  по рассказам негритянок,  удравших из гарема
Мюллера, это место было где-то там, в джунглях.
 -- Джунгли  большие,  -  сказал  Штирлиц,  понимая,  что
сказал очень умную вещь.
 -- Очень,  -  поддакнул  Борман,  осознавая  свою высокую
образованность.
 -- Да-а,  - протянул Пастор,  вытирая полой сутаны пот с
лысины и толстой шеи.
 -- Нужен самолет, - сказал Штирлиц.
   Борман отскочил от него на несколько шагов и,  выпучив
глаза, стал испуганно махать руками.
 -- Ничего,  - сказал Штирлиц. - Самолеты " Аэрофлота " -
самый безопасный транспорт в мире !
   Пастор Шлагг засмеялся.  Его смех был похож  на  звуки
долбления очень ржавой сковородки тупым гвоздем.
 -- Нет,  ну  кому  бы  нос  разбить ?  - вслух задумался
Штирлиц.  Пастор Шлагг с его ехидной рожей явно  подходил
на такую кандидатуру.  Еще имелся вариант с партайгеноссе
Борманом и содержателем гарема  Мюллером,  но  на  данный
момент Штирлиц выбрал Шлагга. Пастор долго не мог понять,
почему  вдруг  потемнело  в  глазах   и   начала   сильно
беспокоить тупая боль в затылке, но вскоре он опомнился и
на четвереньках  уполз  от  Штирлица  подальше.  Зубы,  к
счастью,  были целы, но крест Штирлиц взял себе на память
( или поносить ).
 -- Все,  - сказал Штирлиц, вытирая запачканные об сутану
пастора руки о Бормана, - завтра начинаем искпеди... ну в
общем, когда ищут.
 -- Мюллера искать будем ?  -  спросил  Борман,  преданно
глядя  в глаза Штилицу и одновременно насыпая ему речного
песка вперемешку с ракушками в валенок.
 -- Догадливый,  - похвалил его Штирлиц, снимая валенки и
вытряхивая песок.
   Борман заскромничал и пополз спать к ближайшей пальме.
 -- Ну кому бы еще нос разбить ?  - вслух подумал Штирлиц
и тоже уснул.

   Утром Бормана    разбудила   ежедневная   и   жизненно
необходимая  прогулка   молодого   толстого   попугая   и
вытекающие   отсюда  последствия  (  правильнее  было  бы
сказать "выпадающие"  ).  Борман  быстро  вскочил,  вытер
глаза и лысину и побежал умываться. Умываться было негде.
В   море   плавал   упитанный   крокодил,   подозрительно
поглядывая  на  Бормана,  около ручейка сидел нахмуренный
орангутанг,   поигрывая   костью,   очень   похожей    на
человеческую.
   Борман охнул и поплелся искать Штирлица. Тот лежал под
пальмой и громко храпел.  Ему снился сон о победе Мировой
Революции,  и то,  как он,  Штирлиц,  стоит на трибуне, и
говорит :  " И вот,  товарищи,  наконец то мы  все  можем
иметь  по  вагону тушенки ".  Штирлиц уже много раз видел
этот сон,  и  он  ему  порядочно  надоел.  Он  уже  начал
подумывать  о  том,  что  еще  можно  получить от Мировой
Революции, но его бесцеремонно распихал Борман и спросил,
где  можно умыться.  Штирлиц перевернулся на другой бок и
почти ничего не ответил. Борман сказал, что он все понял,
и   пошел  туда,  куда  его  послал  Штирлиц,  но  вскоре
заблудился и стал звать на помощь.
   Он помешал пастору Шлаггу,  удобно сидевшему в  кустах
сами знаете зачем.  Пастор грязно выругался, одел штаны и
пошел читать проповедь Борману.

                         *  *  *

   Товарищ Сталин  почесал  в  затылке,  опрокинул стул и
спросил :
 -- Лаврентий, как там дела у товарища Исаева ?
 -- А мы...  а я...,  - Берия недоуменно замялся, - Коба,
мы еще не пытали человека по фамилии Исаев...
 -- Ну какой же ты грубый,  -  Сталин  уронил  пепельницу
себе на  ногу  и осуждающе защелкал языком,  - тебе вождь
говорит фамилию, а ты человека сразу пытать хочешь...
 -- Так  Коба,  кругом заговоры,  - Берия зловеще блеснул
глазами из-под золотой оправы очков.
 -- А,  заговоры,  -  Сталин  презрительно наморщил усы и
отбросил в сторону замшелый тапок,  - Был один заговор, и
то твои люди всех заранее расстреляли...  И виноватых,  и
тех, других...
 -- Стараемся, - круглое лицо Берии светилось гордостью.
 -- Стараетесь...  - Сталин  презрительно  высморкался  в
рукав  и  стал  искать,  об  чего бы вытереть испорченный
костюм, - А скажи,  Лаврентий, ты все еще развлекаешься с
девочками ?
 -- Ну,  как  тебе  сказать,  Коба...  -  Берия  смущенно
затеребил в кармане заряженный пистолет.
 -- Не  говори,  -  сказал  Сталин.  -  Мне   все   равно
наплевать... Так как там дела у товарища Исаева ?

                         *  *  *

   Штирлиц, надев  рюкзак  и  лапти  на  босу   ногу,   в
сопровождении Бормана,   расставляющего  веревочки  между
всеми пальмами и пастора Шлагга,  с  кряхтением  тащущего
сейф, шел   по  практически  непроходимым  джунглям,  жуя
яблоки и  бросая  огрызки  в  разные  стороны.  Судя   по
рассказам пастора,  лагерь  (  с соответственно гаремом )
толстого глупого Мюллера находился на  юго-северо-западе,
как выражался   сам   пастор,   обладающий  удивительными
познаниями в области географии.
   На джунгли  опускались неприветливые сумерки.  За этот
день Штирлиц и прочие искпеди...  ну  те,  которые  ищут,
проделали  километров  сорок.  Борман  истратил весь свой
запас веревочек и собрался переходить на булавки  и  ямы,
но копание ям занимало много времени.
   Гарем Мюллера, судя по всему, был еще далеко.
 " Ну  куда  мог  убежать  этот  толстый  придурок ?  " -
сокрушенно думал пастор, с кислой миной потирая стертые в
яблочное пюре многострадальные пятки.
   Внезапно из чащи джунглей раздался радостный  вопль  -
партайгеноссе Борман нашел бумажку в пять долларов.
 -- Отдай, - сказал Штирлиц, угрожающе доставая кастет.
 -- Не  отдам,  -  стойко ответил Борман,  кладя банкноту
себе в  рот.  Со  своими   кровно   заработанными   пятью
долларами он не желал расставаться.
 -- Щас в ухо дам,  - пообещал Штирлиц.
   В ответ   на  это  Борман  весьма  ловко  забрался  на
довольно  высокую  пальму  и  сел  там  наподобие   дикой
обезьяны, показывая розовый язык.  Штирлиц плюнул и пошел
спать.
   Внезапно Борман  посмотрел в сторону заходящего солнца
и увидел  там  прогнивший  забор.  Партайгеноссе   быстро
догадался, что там, за забором, скорее всего, живут люди,
возможно даже злые,  но тем  не  менее  он  диким  воплем
молодого орангутанга,    призывающего    самку,    позвал
Штирлица. Тот  неприветливо  одним  ударом  ноги   сломал
стебель пальмы,  отчего Борман вместе с ее верхушкой упал
вниз, и потребовал объяснений такого неприличного  вопля.
Партайгеноссе задумался.   Стоило  ли  говорить  Штирлицу
страшную Военную Тайну ?  Один раз из-за такой оплошности
Бормана переговоры  с  Даллесом зашли в тупик.  Повторять
чего-то не хотелось.
 -- Там,  э...  -  Борман  замялся и стал думать,  как бы
запудрить мозги Штирлицу.
 -- Все,  - сказал Штирлиц,  - кончилось мое терпение.  Я
хоть и русский разведчик, таких пакостей не потерплю.
 " Он   догадался  ",  -  подумал  Борман,  ожидая  удара
кастетом по  голове,  и  зажмурил  глаза.  Возмездие   не
спешило свершаться.
   Штирлиц спокойно  развязал  веревочки,  спутавшие  его
сапоги,  и  это его немного успокоило.  Он решил устроить
себе сегодня день рождения ( четвертый за этот месяц ), и
подумал, что Бормана он поколотит завтра или на следующей
неделе.
 " Он  не догадался ",  - облегченно подумал Борман после
часа напряженного ожидания удара по загривку.
 " А вот и нет ",  - ехидно подумал Штирлиц,  доставая из
рюкзака три банки тушенки и большой графин водки.  Пьянки
на свежем  воздухе  были  страстью  Штирлица и доставляли
немало неприятностей   Борману,   потому   что   Штирлиц,
напиваясь, бил его нещадно.
   Достав пучок   лука   и  два  теплых  огурца,  Штирлиц
приложился к графину и  почувствовал  облегчение.  Борман
сидел рядом на траве и злился. Он ненавидел в Штирлице ту
черту,  что  русский  разведчик  обычно  сам,  единолично
выпивал  все  имеющиеся  спиртные  напитки,  не  оставляя
Борману не капли. Партайгеноссе не нравился такой эгоизм.
За такое нахальство, решил он, он не скажет Штирлицу, что
он видел с пальмы, даже под страхом пытки ( тушенкой ).
   Хорошо напившись,  Штирлиц  подложил под голову что-то
мягкое и заснул.  Что-то мягкое ( а это был партайгеноссе
Борман ) заворочалось и уползло.
 " Чертов Штирлиц, - думал пастор Шлагг, потирая натертые
за  день  крупные  мозоли,  - Сидел бы я сейчас на берегу
моря, ловил бы рыбу, спокойно складывал бы в сейф... Нет,
нужен ему этот дурацкий Мюллер... "
   Пастор достал  испачканный многими поколениями носовой
платок и основательно высморкался.  Ему очень хотелось на
родину.




   Утром Штилиц проснулся, как всегда после пьянки, злой,
небритый и   голодный.   Рядом,   подложив   под   голову
редкостный бразильский фрукт,  спал партайгеноссе Борман,
за ночь  расставивший  огромное  количество  всевозможных
веревочек и хитроумных ловушек.
   Штирлиц достал из кармана компас и определил,  сколько
времени. Сильно   болела   голова,  хотелось  чего-нибудь
такого... крепенького...
   Пастор Шлагг,   храпящий   на   всю  округу,  внезапно
вскрикнул во сне и  проснулся.  Ему  приснилось,  как  он
лежит  на  скамейке  в родной кирхе,  и вокруг него ходят
обнаженные красотки,  одна прелестней  другой,  но  вдруг
входит Штирлиц  и  говорит  " Отдавай сейф,  ...,  пришло
время Мировой революции ".
   Пастор вскочил  и  вытер со лба холодный пот.  Штирлиц
был рядом,  он сидел и боролся с банкой селедки,  которая
совсем не хотела открываться.
   Проснулся Борман. Он был в очень хорошем настроении, в
отличие от    Штирлица,    который    испытывал   сильную
потребность дать кому-нибудь в нос или  в  ухо.  Хотелось
сделать кому-нибудь  что-нибудь  очень  приятное.  Борман
ласково улыбнулся своим мыслям и достал из кармана  моток
веревки.
 -- Штирлиц,  хочешь чего скажу,  - Борман испытал  вдруг
необычайную нежность к русскому разведчику.
 -- Отвяжись,  -  грубо  попросил  Штирлиц,  на   секунду
отнимая зубы от банки с селедкой.
   Пастор Шлагг успокоился. Штирлиц был, вроде бы, такой,
как обычно. Русский разведчик раскапризничался.
 -- Ну дам я кому-нибудь сегодня  в  глаз  или  нет  ?  -
визгливым голосом  спросил  он  сам  себя,  но  почему-то
вслух.
   Борман и   пастор   Шлагг   в  испуге  отодвинулись  и
нахмурились.
 -- Ну Штирлиц, - сказал Борман, призывая к примирению. -
Я же хотел тебе сказать очень важную вещь.  Тут же Мюллер
рядом...
 -- Мюллер ? - Штирлиц выронил банку с селедкой.
 -- Ага,  -  сказал  Борман,  довольный,  что  так сильно
напугал самого Штирлица.
 -- Ну  вот  ему-то я и дам в глаз или в нос,  - пообещал
Штирлиц, радостно потирая руки.
   Раздался звук пулеметной очереди. Все с визгом залегли
в высокой бразильской траве. Мимо них, шлепая сапогами по
мелким испаряющимся  от  утреннего  солнца лужам,  прошли
семеро солдат в подозрительной форме, изображавшей в виде
эмблемы совок и два кулича из песка зеленого цвета.
   Проходящие ругались  на   непонятном   языке.   Знаток
иностранной матершины Шелленберг безошибочно определил бы
в их выражениях  грубое  описание  интимных  подробностей
мужского и женского тел по-португальски.
   Штирлиц прислушался.  Некоторые  выражения  ему   были
весьма знакомы.  Услышав  слово  "  Мюллеро тудекандос ",
Штирлиц не вытерпел.  Сжимая кастет в запотевшей  ладони,
он бросился на туземцев и мгновенно положил всех четырех.
 -- Отвечай...,  - сквозь  зубы  требовал  Штирлиц,  сидя
верхом  на  охающем  португальце  и  тузя его кастетом по
голове, - Отвечай,  мор-рда,  что ты имеешь против  моего
друга детства товарища Мюллера ?
 -- Ты чего, Штирлиц ? - с изумлением спросил португалец,
оторопело  сверкая  возникшим  под глазом ярко-фиолетовым
синяком, профессионально поставленным любезным Штирлицем.
 -- Ах,  ты еще и по-нашему понимаешь...  - гнев Штирлица
был безграничен.   Второй   синяк    мгновенно    украсил
монотонную морду бразильца...
 -- Прекрати,  Штирлиц,  -  взмолился  бразилец,  пытаясь
увернуться от  ударов русского разведчика.  - Не трогал я
Мюллера... Я же у него хранителем песочницы работаю...
 -- Песочницы  ?  -  Штирлиц отпустил бразильца,  успешно
понимающего по-русски, и вытер со лба крупные капли пота.
 -- Ну   да,  -  сказал  бразилец,  исследуя  при  помощи
зеркальной глади лужи крупные кровоподтеки на своем лице.
 -- Ах,  песочницы !  - Штирлиц нахмурил брови и бросился
на другого бразильца,  но тот молниеносно  отправился  на
верхушку пальмы  и  остался  там сидеть до самого вечера.
Два остальных исчезли в непроходимых  чащах  джунглей,  и
больше не появлялись.
 -- Где Мюллер ? - поигрывая кастетом, спросил Штирлиц.
 -- Там  !  -  плаксиво  показал пальцем на неприветливую
тьму джунглей бразилец,  обиженный  нарушениями  в  своей
внешности.
 -- Ты  мне  зубы  не  заговаривай,  -  Штирлиц  обиделся
непочтительному отношению. - Ты вообще покажи...
 -- Великого товарища Мюллера без предварительной  записи
увидеть нельзя...  Занят очень... Он ночью не спит, о нас
беспокоится.
 -- Это  о ком еще - о вас ?  - Штирлицу почему-то начали
надоедать коммунистические замашки вождей.
 -- О нас, о четвертом рейхе...
 -- А-а-а ! - лицо Штирлица расцвело в приятной улыбке. -
Ну, ну... Если Мюллер о вас беспокоится, то...
   Штирлицу не дали закончить свою мысль. Два здоровенных
негра ловко  схватили его за кисти рук и отобрали любимый
кастет. Этих Штирлиц очень ловко забросил куда-то далеко,
не глядя, и они больше не появлялись.
   Но против четырех десятков  обиженных  эксплуататорами
несчастных негров,  питающихся  только  кофе и ананасами,
русский разведчик был почти бессилен.  Почти,  потому что
по  крайней  мере десятка два из них покинули место битвы
за народную свободу ( для лично товарища Штирлица  )  или
без зубов   (   причем  без  всех  )  или  с  вывихами  и
переломами.

   Могучие волосатые руки  бросили  Штирлица  в  какое-то
сырое полуподвальное помещение. Мгновением позже сверху с
кряхтением свалился  пастор  Шлагг,  приняв  роль   самой
невинной овечки.    Сверху   раздались   вопли   Бормана,
убеждавшего своих  пленителей,  что   самостоятельно   он
гораздо лучше упадет в подвал. Пленители не послушались.
   Борман с  визгом  упал  вниз,  ругаясь   по-русски   и
по-немецки. Штирлиц   помог   партайгеноссе  подняться  и
вытряхнул из него пыль.
   Пастор Шлагг  жутко страдал в неволе.  Его,  он думал,
опять будут бить.  Один раз он уже удостоился чести  быть
больно поколоченным  в  застенках  Гестапо  (  кстати,  в
управлении того же самого Мюллера ),  и теперь, наверное,
ему готовилась та же участь.
 -- Не боись,  - сказал ему Штирлиц,  вполне утешающе. Он
скрутил из  листа от карманного устава Партии козью ножку
и теперь блаженствовал.
 -- Не  боись,  здесь  больно  не  поколотят.  Они  здесь
добрые...
   Сверху со свистом прилетело помятое ведро, из которого
исходил довольно неприятный запах. Борман вздрогнул.
 -- Кого там опять поймали ? - глухо спросили сверху.
 -- Да каких-то шпионов...,  - ответил  ленивый  голос  с
некоторыми признаками рыганиями.
 -- А...  -  вопрошавший   потерял   всякий   интерес   к
пленникам, - Опять расстреливать будут ?
 -- Не знаю,  - ленивый голос издал звуки тошноты. Борман
вздрогнул.  -  Или  на  расстрел,  или...  на  фазенду...
сахарный тростник убирать...
 -- Сахарный  -  это  хорошо...,  -  ленивого собеседника
довольно сильно вырвало  в  подвал,  разговор  окончился.
Борман  заметался  по  подвалу в поисках выхода,  Штирлиц
равнодушно достал из  глубоких  галифе  банку  тушенки  и
равнодушно открыл    ее.    Пастор   стал   молиться   на
крестообразное сплетение решетки.  Внезапно подвал сотряс
вопль.
 -- Ве-е-есь  ми-и-ир  насилья  мы  разру-у-ушим,  -  пел
Штирлиц,   размахивая  банкой.  Сверху  посыпался  песок.
Пастор бросил молиться и выжал намокщую от пота сутану.
 -- Штирлиц   !  -  раздался  сверху  благодарный  вопль.
Штирлиц замолк,  чувствуя  себя  идиотом,  который  опять
ничего не понял. Сверху почтительные руки спустили...
   ...старого проказника,  толстого,  почти совсем лысого
Мюллера,  одетого  в  цветастые  шорты и майку с надписью
"The Perestroyka  i  Novoe  Mishlenie"   и   изображением
серпов, молотов  и  лысого  мужика  с  пятном  на голове.
Возможно впрочем,  пятно у Мюллера возникло от  утреннего
варенья или борща по-гестаповски, который шеф одноименной
организации очень любил.
   Мюллер прослезился   и   бросился  обнимать  Штирлица.
Штирлиц не испытывал одноименных чувств.
 -- Морда   ты   гестаповская,  -  сказал  он,  отпихивая
слюнявого Мюллера подальше.  - К тебе приехал  любимый  и
единственный друг детства, а ты... морда...
   Мюллер почесал толстый живот и нахмурился.
 -- Ты  мне  грубых  слов  не  говори,  - злобным голосом
попросил он.  - Я к тебе со всей этой...  душой...  а  ты
меня... это...  в ящик...  Вот спасибо этому...  ну,  как
тебя ? Борману...
   Мюллеру не  дали договорить.  Удар кастетом бросил его
об  стенку.  Слуги  Мюллера  заботливо  вытащили  его  из
подземной тюрьмы,  и  Мюллер,  лихорадочно потирая ушибы,
злобно сказал :
 -- Ну кому-то я чего-то вставлю...
   И вслед ему вылетело помятое ведро.

   Вечером в  ставке  Мюллера  состоялся  Важный   Совет.
Обсуждали  форму  казни для Штирлица,  Бормана и этого...
толстого...
   Штирлиц тоже не бездействовал.
 -- Вот это вы все виноваты,  Штирлиц,  - осторожно начал
пастор Шлагг,  отодвигаясь от стонущего о скверности пищи
Бормана,  которому внезапно  очень  сильно  захотелось  в
туалет. - Если бы не вы, мы сейчас были бы уже наверху...
 -- А что, наверх надо ? - участливо спросил Штирлиц.
 -- Да-а-а !  - простонал партайгеноссе Борман.  Утром он
объелся  зеленых  бананов  и  теперь  немного...  или  не
немного, но в общем, страдал.
 -- Интересный вопрос, - философски сказал Штирлиц и стал
думать  о возможных путях побега.  Наконец он принял одно
из своих Умных Решений.
 -- Мужики !  - позвал Штирлиц,  обращаясь к тем, кто был
наверху.  Сверху  свесились   чьи-то   ноги,   и   черная
негритянская морда спросила :
 -- Чего вам ?
 -- Ну чего...  - Штирлиц не мог понять такой глупости. -
Не видишь, человеку надо... это...
 -- У вас ведро есть, - констатировал негр и исчез.
 -- Э-эй  !  -  Штирлицу  начало  надоедать  их  странное
приключение. - Какое еще ведро ?
 -- А что,  нет ведра  ?  -  недоуменно  спросил  негр  и
посмотрел  вниз.  Ведра  не  было.  Оно вылетело вслед за
непочительным по  отношению  к  Штирлицу  Мюллером.  -  И
правда, нету...
   Негр явно  не  любил  утруждать  свою  круглую  голову
умными  мыслями.  Штирлиц  прижал  к  губам палец,  давая
понять,  что  все   идет   по   его   Умному   Плану.   И
действительно, сверху спустилась веревочная лестница.
 -- Вылазь,  кому надо,  - сказал негр,  держа ее сверху.
Внезапно сильный толчок сбросил  его  вниз.  Это  Штирлиц
совершенно слегка подергал за нижний конец лестницы. Удар
по затылочным  областям  головы  поверг  его  в состояние
легкой   эйфории.    Здесь    же    возникло    некоторое
замешательство.  Никто  не  подумал  о том,  кто же будет
держать лестницу, если негр, для этого предназначавшийся,
уже внизу.  Штирлиц не стал задумываться.  С диким визгом
Борман,  приобретя некоторое начальное ускорение, вылетел
наверх и ударился лбом об стенку сарая.
 -- Давай, привязывай, - глухо сказал снизу Штирлиц.
 -- Подождите,  -  сказал  Борман,  трясущимися  пальцами
расстегивая штаны.  Через несколько минут сверху раздался
его облегченный  вздох  и  звук  умиления,  заключавшийся
в том, что партайгеноссе наступил на хвост молодому коту.
 -- Ну вот,  - нежно сказал Борман,  привязывая  бантиком
конец лестницы к прутику, торчащему из плетеного забора.
   Из проема  в  подвале  показалось  испачканное  чем-то
желтым лицо Штирлица.  За ним,  кряхтя и матерясь,  вылез
пастор Шлагг, поправил сутану и громко чихнул.
 -- Чертов  подвал,  прости  господи,  -  сказал   он   и
перекрестился. - я схвачу насморк на нервной почве.
 -- Не схватишь,  -  сказал  Штирлиц,  выжимая  галифе  в
мгновенно образовавшуюся  лужу.  - Подзатыльник схватишь.
Или в глаз получишь...
   В Штирлице  явно  кипела  ненависть  к другу детства -
изменнику и вражескому разведчику Мюллеру. Одним кастетом
тот точно не отделался бы.
   Внезапно веревочная лесница задергалась. Снизу пытался
вылезти негр.
 -- Не долезет,  - сказал Борман,  радостно потирая руки.
На него посмотрели четыре удивленных глаза.
 -- Я бантиком веревочку завязал,  - покраснев  и  сильно
засмущавшись, объяснил партайгеноссе.
   В подвале раздался грохот и мат. Негр упал головой как
раз в то самое ведро. Борман покраснел до кончиков ушей и
смущенно посмотрел на Штирлица честными глазами.
-- Так,  -  сказал Штирлиц,  засучив рукава подобно члену
зондеркоманды СС. - Сейчас надо обобщить и в целом решить
важный вопрос : Мюллера будем сразу бить или потом ?
 -- Потом,  - сказал  пастор  Шлагг,  вытирая  вспотевшую
лысину. - Очень жрать хочется.
 -- А,  ну да !  - сказал Штирлиц,  оглядываясь в поисках
ресторана. Некоторое подобие ресторана виднелось метрах в
двухстах.
   Короткими перебежками между бочками вина Штирлиц и все
остальные добрались  до  импровизированного  ресторана  и
ввалились внутрь.  Судя  по  всему,  их  там почему-то не
ждали. Из пищи  имелась  только  похлебка  из  полудохлых
кроликов, которую  партайгеноссе  Борман  отказался есть.
Выпивка отсутствовала совсем.  Штирлиц  спокойно  сел  за
стол и  достал  из кармана банку тушенки,  откупорил ее и
приготовился закусывать. Вошли два белых с кнутами.
 -- Синьор  Франциско,  это наши или не наши ?  - толстая
негриянка с  лоснящейся   мордой   указала   пальцем   на
Штирлица, спокойно разделывавшего банку тушенки.
 -- Замолкни,  старая бочка, - пастор Шлагг совершенно не
по-христиански цыкнул на негритянку и принялся молиться -
очевидно о том, чтобы им не набили морду.
 -- Это,   по-моему,   не   наши,  Януария,  -  Франциско
приготовился набить морду или наложить в штаны.
 -- Ваши, ваши, - сказал Штирлиц, облизывая вилку. Борман
приготовился удалиться   через   дверь   или   окно,    в
зависимости от обстоятельств.
 -- Гм,  - Франциско высморкался в первый попавшийся  ему
предмет и  задумался.  -  Нет,  -  сказал он после сорока
минут напряженного раздумия на тему,  когда же  очередная
получка. -  Нет,  Януария,  это не наши.  Это,  наверное,
опять притащились за  нашей  рабыней  Изаурой...  Я пойду
позову вневедомственную охрану.  - И Франциско,  напрягши
мускулы ног,  рванул вон из того,  что Штирлиц принял  за
ресторан. Штирлиц  спокойно  поднялся  и сделал пастору и
Борману знак вилкой,  означавший, судя по всему, что пора
делать ноги.
 -- Па-апрашу да-акументы,  - на пороге стоял пухлый негр
с усами в форме милиционера.
 -- Ты че,  мусор ?  - пастор достал  из-под  полы  своей
сутаны нунчаки   и   вскоре  негр  стал  издавать  жалкие
всхлипывания. Стоящий сзади Франциско поспешил удалиться,
чтобы остаться при своих зубах.




   Мюллер в панамке и кедах  полулежал  в  гамаке,  читал
прошлогоднюю газету " Комсомольская Правда " и пил чай со
смазанными вареньем  плюшками.  Мюллер   не   знал,   что
партайгеноссе Борман  успел  налить  ему  солярки  вместо
варенья, и потому  пока  испытывал  наслаждение  во  всех
отношениях.    Перед    ним   выхаживали   полуобнаженные
негритянки с приятной для бывшего шефа Гестапо внешностью
и  мулатки  с  выдающимися  подробностями,  с виртуозными
визжаниями  исполняя   стриптиз.   Мюллер   одной   рукой
обсасывал ложку, смазанную вареньем, другой держал газету
и посматривал на танцующих женщин.  Вскоре ему захотелось
кое-чего и еще спать.
 -- Спасибо, девочки, я завтра досмотрю, - Мюллер сполз с
гамака и на четвереньках пополз  в  пикантное  заведение,
чтобы больше ему ничего не хотелось. Девочки ретировались
в  женскую раздевалку,  куда за ними тотчас же отправился
толстый негр.
   Проползая мимо кадки  с  мутантировавшей  пальмой,  на
которой ни  с  того  ни  с  сего  начали расти бутылки со
спиртными напитками,  Мюллер  услышал  в  ней   некоторое
шуршание и насторожился. Обычно он не обращал внимание на
такие вещи,  но  негры,  залезавшие  в  кадку  в  поисках
спиртного, шуршали открываемыми бутылками немного не так.
Мюллер снял кеды и прислушался.  В кустах  кто-то  сказал
"Вот он", и тут же крепкие руки схватили Мюллера за уши и
он оказался  в  самых  недрах оторвавшегося от коллектива
растения.
 -- Как вы смеете !  - Мюллер попытался показать,  что он
сильно недоволен, но до боли знакомый удар палкой по тому
месту, по  которому  положено  бить веслом,  привел его в
состояние безмолвного умиления и ожидания продолжения.
 " Штирлиц пришел ...  ", - догадался Мюллер, и ему стало
очень страшно и  захотелось  крикнуть,  что  Штирлиц  его
опять обижает или надаловаться Кальтенбрунеру.
 " А кто-же еще ",  - с  гордостью  подумал  Штирлиц,  со
зловещей улыбкой доставая кастет.
 -- Ну вот,  Мюллер,  плюшки кончились,  - зловеще сказал
Штирлиц, протирая  кастет  сравнительно чистой тряпочкой.
Ради Мюллера  он  пожертвовал  своим   носовым   платком,
постиранным всего лишь зимой сорок второго года.
 -- Ага,  - сказал Мюллер,  чувствуя,  как  намокают  его
любимые цветастые шорты.
 -- Ну вот, - сказал Борман, вылезая из-за мощного ствола
пальмы, измазанный  молоком и с кокосовым орехом в руках.
Ему представилась сцена того,  как  ужасный  Зубной  Врач
вставляет  Мюллеру новые зубы,  и он восторженно прикусил
губу,  представляя, какие муки должен испытывать при этом
бывший шеф Гестапо.
 -- Здесь  бить  будем  или   за   угол   заведем   ?   -
профессионально поинтересовался пастор Шлагг.
 -- Здесь,  -   сказал   Штирлиц,   полируя   кастет   до
хрустального блеска.
 -- Ребята,  не надо, - Мюллер поправил намокшие шорты и,
шмыгнув, вытер нос. - Я же не нарочно...
 -- И я,  - сказал Штирлиц,  применяя  кастет.  Мюллер  с
выдохом  опустился  на  землю  в кадке и выплюнул выбитый
передний зуб.
 -- Вот видиф ? - шепелявя, сказал он. - Ты мне опять жуб
выбил...
 -- И еще выбью,  - сказал Штирлиц, угрожающе придвигаясь
ближе. - Чтоб ты знал, как надо помнить друзей детства.
 -- Я же помнил, - сказал Мюллер, делая честное лицо. - Я
же не нарофно...
 -- Я  вот  тебе дам,  - Штирлиц приготовился ударить еще
раз,  но  пастор  непроизвольно   предотвратил   избиение
Мюллера, уронив сорванный с пальмы кокосовый орех в форме
фляжки с пивом.  Он и успокоил разбушевавшегося не в меру
Штирлица.
 -- А что случилось ?  - как всегда,  ничего  не  понимая
спросил Мюллер.
 -- Ничего,  -  сказал  Штирлиц  на  редкость   спокойно,
потирая возникшую на голове крупную шишку.
 -- Фтирлиц...  -  Мюллеру  хотелось   сказать   Штирлицу
что-нибудь приятное.
 -- Чего ?  - Штирлицу не хотелось бить  Мюллера,  потому
что сильно болела голова.
 -- Профти  меня,  Фтирлиц...  -  Мюллер  смущенно   стал
крутить пальцем правой руки в ладони левой и покраснел.
 -- Прощаю, - сказал Штирлиц, отбрасывая кастет подальше.
 -- Пофли,  что ли,  фтриптиф пошмотрим... - Мюллер пошел
на примирение.
 -- Стриптиз ?  А что, можно, - Штирлиц, кряхтя, поднялся
и, потирая затылок, отправился вслед за Мюллером.

   Мюллер переоделся  в  костюм  обергруппенфюрера  СС  и
сидел в   роскошном   кресле,   поигрывая   повязкой   со
свастикой. Они    вдвоем    с    Борманом     предавались
воспоминаниям, только  Мюллер  после  выбитого  зуба стал
немного шепелявить.
 -- Помниф кабасек "Фри форофенка" ? - спрашивал Мюллер.
 -- Помню,  - Борман  расплывался  в  улыбке.  Протянутые
веревочки действовали лучше всего в том самом кабачке.
 -- А Геббельфа помниф ?
 -- Помню,   -  отвечал  Борман,  вспоминая,  как  прыгал
Геббельс с гранатой в шароварах.
   Штирлиц смотрел  стриптиз  и  одновременно  напивался.
После шестнадцатого стакана  он  опьянел  окончательно  и
принялся подпевать песню "Красотки кабаре",  объясняющую,
с какой целью эти самые красотки созданы.  Штирлиц был  и
сам не прочь отцепить одну из них - благо,  жены рядом не
было.
 -- А помниф, как Фтирлиц Айфману жуб выбил ? - спрашивал
Мюллер, вспоминая сам,  как вопил Айсман,  получив  такое
удовольствие.
 -- Помню, конечно... Такой был зуб... - Борман навеял на
Мюллера неприятные  воспоминания  о  собственном  выбитом
зубе и тот нахмурился.  Искоса  поглядывая  на  Штирлица,
Мюллер сунул  пухлый  пальчик  в  рот  и  с беспокойством
ощупал то место, где находился предмет гордости одного из
швейцарских стоматологов.    В    бывшем   шефе   Гестапо
проснулась давняя злоба на Штирлица.
 -- Флуфай,  Богман,  -  Мюллер  заговорщески склонился к
Борману и что-то сказал ему на ухо. Борман тут же скорчил
недовольную физиономию.
 -- Штирлицу - веревки ставить ?  Не-е...  Он  и  в  глаз
может дать...   -  Мюллер  сделал  жалобное  лицо.  -  Ну
ладно... Ничего плох...  то есть,  хорошего не общаю,  но
попробовать могу.
   Забегая вперед,  скажем,  что  Борман  и  не   подумал
ставить веревки  Штирлицу,  а  в тот же вечер все доложил
ему лично.  Гнев Штирлица был безграничен.  Подлая натура
Мюллера заставляла  кипеть его нордическую душу.  Штирлиц
рвал и метал и обещал сам себе,  что набьет Мюллеру морду
непременно. Борман радовался и втихоря потирал руки.
   Ласковый вечерний туман спустился  на  виллу  Мюллера.
Сам Мюллер  спокойно спал,  с глубокой любовью прижимая к
груди облезлого плюшевого медведя.  Ему снился  сон,  как
Штирлиц идет по одному из темных коридоров его Управления
и совершенно внезапно для  себя  зацепляется  за  Длинную
веревку и,  падая,  выбивает себе именно тот зуб, который
выбил ему,  Мюллеру.  Воспоминание о зубе опять заставило
Мюллера помрачнеть.  Он  сжал плюшевого медведя,  медведь
стал вырываться и  пищать  (  так  как  это  был  уже  не
медведь, а  партайгеноссе  Борман,  пришедший  вместе  со
Штирлицем на выполнение своего  черного  дела  ).  Мюллер
пару раз    врезал   разбушевавшейся   игрушке,   Борман,
всхлипывая, уполз от него подальше.
 -- Ну  вот щас мы ему покажем,  - Штирлиц держал в одной
руке дерущегося  во  сне  Мюллера,  в  другой  подушку  и
фонарь. Мюллер  вскрикнул от повышенной знакомости голоса
и проснулся.
 -- Фефо  покафем  ?  -  ему стало страшно и захотелось в
одно место.
 -- Где  закуска к пиву зимует,  - Штирлиц выбирал кастет
потяжелее. Мюллер задергался  у  него  в  руке,  внезапно
вырвался из   ночной   рубашки   и  удрал  в  недоверчиво
потрескивающие джунгли.
 -- Черт, - сказал Штирлиц.
 -- Бог с  вами,  Штирлиц  !  -  пастор  Шлагг  с  укором
посмотрел на   Штирлица   и  перекрестился  свободной  от
бутылки с водкой рукой.
 -- Заткнись,  папа  римский,  -  Штирлиц  замахнулся  на
пастора, тот исчез и больше не появлялся.
 -- Ну  вот,  - Штирлиц был сильно разочарован.  Упустить
глупого толстого  Мюллера   он   считал   непростительным
попустительством и  расхлябанностью  и  собирался  писать
рапорт в  Центр,  с  просьбой  вынести  ему  выговор   по
собственному желанию  с  последующим внесением в почетную
грамоту.
   Бросив ночную рубашку Мюллера в кусты, Штирлиц плюнул,
сунул руки в  карманы  и  отправился  назад.  Сзади  его,
расставляя веревочки   и   капканы,   полз  партайгеноссе
Борман.
   Едва два  достойнейших  человека скрылись из виду,  из
ближайшего куста показался Мюллер,  держа руки  наподобие
футболиста в защите родных ворот.  Он торопливо, дрожа от
ночного бразильского  холодка,   одел   ночную   рубашку,
заботливо поправил рюшечки на плечах и плюнул в темноту.
 -- Фто я такофо ему фделал ?  - Мюллер  обиженно  втянул
голову в плечи и достал из кармана пачку леденцов.
   Тайный заговор  Штирлица  и  Бормана   ему   явно   не
нравился. Мюллер  сплюнул  непрожеванный  леденец и решил
действовать своим   старым   способом.   Старый    способ
заключался в том,  что все его враги внезапно пропадали и
оказывались в  его  гнусных   сырых   застенках.   Мюллер
колебался, так  как  не  знал,  можно ли провернуть такую
операцию со Штирлицем.  Он решил бросить монетку, но ее у
него, конечно  же  не было.  Стодолларовая бумажка летала
плохо. Мюллер плюнул и решил заняться этим делом завтра с
утра.
   Утром он втал в редкостно плохом настроении.  Утреннее
какао он пролил себе на шорты и долго злился. После всего
такого он решил, что Штирлицу сильно непоздоровится.
   Его доблестная  зондер-команда  во  главе с Франциско,
бредившим, похоже,  со  своего  дня  рождения   захватами
Изауры, лучшей наложницы Мюллера,  направилась к Штирлицу
с целью  сопроводить  его  для  допроса  и   последующего
тюремного заключения.   Штирлиц   встретил   их  довольно
неприветливо.
 -- Чего  приперлись  ?  - он не мог найти открывалку для
банки с тушенкой, и это его сильно бесило.
 -- Товарищ   Штирлиц,   именем   нашего  любимого  вождя
товарища Мюллера,  вы арестованы,  -  Франциско  издалека
показал Штирлицу    ордер    на    арест,   но   в   руки
предусмотрительно не давал.
   Штирлиц обиделся  и высказал Франциско все,  что о нем
думает, из чего следовало,  что Штирлиц и Мюллер состояли
в предосудительных  интимных отношениях,  причем при этом
использовалась труба от паровоза.
   Франциско обиделся,  и сказал,  что он сейчас применит
силу, но Штирлиц так на  него  посмотрел,  что  Франциско
изчез и больше не появлялся.  Его зондер-команда, погудев
и обсудив данное мероприятие, также разошлась.
   Мюллер, узнав  о  такой  наглости со стороны Штирлица,
был в гневе.  Гнев его состоял в том,  что  он  отказался
есть на  обед  манную  кашу  и  весь  день  капризничал и
требовал новых игрушек,  в том числе  железную  дорогу  и
нового плюшевого медведя, но непременно с хвостом.
   Штирлиц тоже злился изрядно.
   Вскоре Мюллеру   стало  скучно,  и  он  решил  идти  к
Штирлицу мириться. Штирлиц на редкость быстро помирился с
ним и  даже  не  заставлял  себя  уговаривать.  Через час
пьянки Мюллер и Штирлиц уже вместе распевали о  том,  что
будет, если друг внезапно заболеет, с ужасными вариациями
на тему качества грузинских спиртных напитков.
   Штирлиц чувствовал, что Мюллер неспроста такой добрый,
и совсем не удивился,  оказавшись утром в каком-то темном
сыром помещении  среди  толстых  грязных  мышей,  имевших
странную склонность к поеданию сапогов.
   Через полчаса   Штирлиц   узнал,   что   Мюллер  хочет
предвинить ему  обвинение  в  обижании  интересов   рейха
вообще и  его,  Мюллера,  лично.  Этот  толстых хам хотел
устроить показательный  процесс  по   делу   Штирлица   и
заключить его  в  заточение.  Штирлиц  относился  к этому
вполне спокойно и уже придумывал  обвинительную  речь  на
Мюллера, но его потащили на допрос. Мюллер, надев мундир,
из которого он уже  порядочно  вырос,  сидел  в  глубоком
кресле в сандалиях и поигрывал своим пухлым животом.
 -- Так,  товариф Фтирлиц,  - сказал он,  с беспокойством
иссдледуя место утраченного зуба. - Фот мы и фтретилифь в
привыфной обфтанофке...
 -- Я  тебе  щас  дам  привычную  обстановку...  - сказал
Штирлиц, думая, отчего же так сильно болит голова.
 -- Уфпокойфя, Фтирлиц, - Мюллер коварно поигрывал ключом
от наручников, подло надетых на Штирлица. - Нифего у фебя
не полуфитфя.
   Штирлиц, несмотря на  такое  замечание,  весьма  ловко
снял наручники и положил их на стол. Мюллер занервничал и
вызвал Франциско,  но  тот  предпочитал  стоять  сзади  и
держаться подальше   от  Штирлица,  которого  сам  сильно
боялся.
 -- Ну  вот,  Мюллер,  пришла  пора  Мировой  Революции и
всеобщего счастья  и  ликования...,  -   зловеще   сказал
Штирлиц, нарочно  растягивая  слова  и  потирая  затекшие
запястья...




   В колонии четвертого рейха  был  большой  переполох  -
внезапно из  самых  тайных  и  самых  круто  закупоренных
застенков в мире исчез любимый вождь товарищ Мюллер.
   Вместе с ним пропал и Штирлиц,  задержанный по делу  о
врагах рейха, а также Франциско.
   Никто в колонии не знал,  радоваться или не радоваться
им по такому поводу.  Никто не мог догадываться,  пропали
Штирлиц и Франциско по воле Мюллера,  Франциско и  Мюллер
по воле  Штирлица или Штирлиц и Франциско утащили куда-то
любимого вождя.  В таком случае были организованы  поиски
всех трех.  Любимая наложница Мюллера,  его рабыня Изаура
грозила, если ее  пухленький  Мюллерчик  не  вернется  за
неделю, уйти  к  тайному  любовнику.  Охрана  Мюллера  не
знала, как отнестись к такому заявлению.
   Мюллер, которого  Штирлиц  утащил  в  джунгли вместе с
Франциско, узнал об этом и стал сильно страдать.  Большой
синяк под  левым  глазом  мешал  читать  утренние газеты.
Штирлиц обещал ему, что, если Мюллер обещает ему устроить
его на  работу  вождем,  он,  Штирлиц,  выкрадет  Изауру.
Мюллеру не нравилась перспектива делить власть с каким-то
русским шпионом.  Но  тем  не менее он пообещал Штирлицу,
что место вождя и любимого учителя ему будет.
   Штирлиц засучил рукава черного гестаповского мундира и
приготовился красть Изауру.  Связываться со  всякими  там
рабынями он не очень хотел,  но место вождя ему нравилось
очень. Он стал искать пути к глупой Мюллеровской  Изауре.
Ближайший путь   лежал   через  столовую.  Здесь  обитала
близкая подруга Изауры,  такая же тупая и неравнодушная к
мужчинам, и,   тем  более,  крупная  интриганка,  толстая
Януария. Штирлиц стал наведываться  к  ней  каждый  день,
называя ее   "леди"   и   "мадам",  и  за  неделю  старая
негритянка разомлела.  Она   рассказала   Штирлицу,   где
находится тайное  отделение  гарема Мюллера,  где обитает
Изаура, и предупредила,  что эта бестия готова  броситься
на шею  и  еще кое-что каждому мужчине.  Поскольку Мюллер
обеспечил то,  что  Изаура  видела  тодько  его   одного,
неудивительно, что она воспылала к нему такой любовью. На
то, что молодая мулатка называла  его  "синьор  Леонсио",
Мюллер по возможности старался не обращать внимания.
 -- Януария,  -  сказал  он  толстой  негритянке  однажды
вечером, -  Я  сегодня  явлюсь  за Изаурой,  но я буду не
один...
 -- Кабальо,    завел   себе   женщину   !   -   Януария,
приготовившись царапаться, бросилась на Штирлица.
 -- Не-е, - сказал Штирлиц, отскакивая к печке и принимая
оборонную позицию, - Я буду с мужчиной.
   Раздался звон  битой  посуды - Януария выронила стопку
тарелок и  челюсть  у  нее  также  отвисла.   От   такого
потрясения она  не  могла  произнести ни слова,  и только
жалобно вращала глазами.
 -- Ну  ладно,  -  сказал  Штирлиц,  довольный  эффектом,
который он производит на женщин. - Я пошел...
   И он,  открыв  дверь,  послал   негритянке   воздушный
поцелуй и шагнул в темноту.
   Вечером он пришел с Борманом.  Януария злобно смотрела
на партайгеноссе,  злясь  на  Штирлица,  обменявшего   ее
пламенную страсть на такое убожество.  Борман,  смотря на
злобный взгляд  Януарии,   заволновался   и   спросил   у
Штирлица, не  бешеная ли эта негритянка и не кусается ли.
Штирлиц покрутил пальцем у головы и велел  ему  не  нести
бреда.
 -- Ну,  - сказал Борман,  весьма обиженный,  - где  твоя
Изаура ?
   Януария, кряхтя, откупорила в полу дырку тайного люка.
Борман в  это  время,  ни  чуть  не смущаясь,  преданными
глазами смотрел ей под юбку.  Штирлиц полез туда, и через
десять минут  вылез  с  Изаурой  в  руках,  говорящей ему
"Любимый синьор  Леонсио"  и  целующей  в  щеку.  Штирлиц
воротил лицо   и   жаждал  избавиться  поскорей  от  этой
смазливой мулатки.  Мулатка  целовалась  с  еще   большей
силой. Штирлиц  хотел  передать ее Борману,  но побоялся,
что тот ее уронит,  а Мюллер,  чего доброго,  не примет с
поломками и не сделает его вождем.
   К утру Штирлиц дотащил Изауру  до  Мюллера  и  тут  же
побежал умываться, так как был красным от губной помады.
 -- Ну как,  сделаешь меня вождем ? - спросил он Мюллера,
вытираясь им, словно полотенцем.
 -- Слово  джентльмена,  -  сказал Мюллер,  прыгая вокруг
Изауры, стремящейся     его     поцеловать    и    щелкая
свежевставленным передним зубом.
 -- И меня, - сказал Борман весьма категорично.
 -- И тебя, - подтвердил Мюллер, прыгая вокруг Изауры, но
в другую сторону.
   Штирлиц сказал,  что  если до завтра Мюллер официально
не произведет его в вожди,  Изауру  он  заберет  обратно.
Мулатка, прослышав   об   этом,   прыгнула   к   Штирлицу
целоваться снова.   Мюллер   сказал,    что    организует
произведение в вожди, как только вернется на место.
 -- Но Штирлиц...  -  Мюллер  засмущался,  не  зная,  как
сказать.
 -- Говори,  не стесняйся,  -  Штирлиц  был  пока  что  в
прекрасном расположении духа.
 -- Видишь ли,  Штирлиц,  мой  народ  не  сможет  принять
вождя, если его не будут звать Мюллер...
 -- И что ? - Штирлиц не понимал мысль Мюллера.
 -- Можно,  мой народ будет думать, что ты и Борман - мои
родственники ?
 -- Ну,  я думаю,  можно,  - Штирлиц знал наверняка, что,
прийдя к   власти,  он  Мюллера  назовет  Штирлиц,  а  не
наоборот.
 -- Ну  вот,  -  радостно  сказал Мюллер,  увековечив тем
самым свое имя.

   В полдень состоялась коронация Штирлица и Бормана. Они
официально были  названы  вождями  четвертого  рейха,  но
фамилию им присвоили - и Штирлицу и Борману - Мюллер.
 -- Штирлиц,  а как размножаются Мюллеры ? - пастор Шлагг
стоял рядом со Штирлицем с новой удочкой.
 -- Спроси   у  Бормана,  -  сказал  Штирлиц,  отбрасывая
пастора подальше.




   За окном стояла цистерна с молоком и больше ничего  не
стояло. Товарищ Сталин отвернулся от окна и спросил :
 -- Послушай, Лаврентий, как там дела у товарища Исаева ?
 -- Коба,  Исаев теперь вождь  в  Бразилии...  -  грустно
сказал Берия, ковыряя в носу и вытерая палец о штору.
 -- Это нехорошо,  - сказал Сталин. - У нас есть для нэго
хорошая камера ?
 -- Конечно, Коба, - преданно ответил Берия.
 -- Так  пойди  и  позаботься,  чтобы она через неделю нэ
пустовала, - сказал  Сталин,  кроша  сигареты  "Camel"  в
трубку.
 -- Слушаюсь,  Коба,  - Берия вышел из кабинета,  на ходу
составляя ордер на арест Штирлица.  Он не мог знать,  что
Штирлица невозможно арестовать.
   Сталин повернулся  обратно  к  окну  и некоторое время
молча курил,  стряхивая пепел с усов на подоконник. Через
некоторое время он с презрением выругался и сказал :
 -- Хе, вождь...
   Нажав на звонок, он подождал, пока войдет секретарша и
спросил, прищуривщись, оценивая полноту ее бедер :
 -- Послушай, дэвушка, какое сегодня число ?
 -- Пятое апреля тысяча девятьсот тридцать восьмого года,
- сказала девушка, соблазнительно покачивая бедрами.
 -- Вай,  - сказал Сталин и сделал  знак,  чтобы  девушка
вышла. Остался  всего  месяц его пребывания у власти.  Но
вождь этого не знал.
   Он выколотил трубку и стал задумчиво смотреть вдаль.


            ПРОДОЛЖЕНИЕ, ВОЗМОЖНО, СЛЕДУЕТ


Популярность: 22, Last-modified: Thu, 05 Feb 1998 06:37:25 GmT