--------------------
Артур Конан Дойл. Вампир в Суссексе
("Записки Шерлока Холмса" #4)
Arthur Conan Doyle. The Adventure of the Sussex Vampire
("The Case Book of Sherlock Holmes" #4)
Перевод Н. Дехтеревой
____________________________________
Из библиотеки Олега Аристова
http://www.chat.ru/~ellib/
--------------------
Холмс внимательно прочел небольшую, в несколько строк записку,
доставленную вечерней почтой, и с коротким, сухим смешком, означавшим у
него веселый смех, перекинул ее мне.
- Право, трудно себе представить более нелепую мешанину из
современности и средневековья, трезвейшей прозы и дикой фантазии. Что вы
на это скажете, Уотсон?
В записке стояло:
"Олд-Джюри.46
19 ноября
Касательно вампиров.
Сэр!
Наш клиент мистер Роберт Фергюсон, компаньон торгового дома "Фергюсон
и Мюирхед, поставщики чая" на Минсинг-лейн, запросил нас касательно
вампиров. Поскольку наша фирма занимается исключительно оценкой и
налогообложением машинного оборудования, вопрос этот едва ли относится к
нашей компетенции, и мы рекомендовали мистеру Фергюсону обратиться и Вам.
У нас свежо в памяти Ваше успешное расследование дела Матильды Бригс.
С почтением, сэр,
Моррисон, Моррисон и Додд".
- Матильда Бригс, друг мой Уотсон, отнюдь не имя молоденькой девушки,
- проговорил Холмс задумчиво.
Так назывался корабль. В истории с ним немалую роль сыграла
гигантская крыса, обитающая на Суматре. Но еще не пришло время поведать
миру те события... Так что же нам известно о вампирах? Или и к нашей
компетенции это не относится? Конечно, все лучше скуки и безделья, но,
право, нас, кажется, приглашают в сказку Гримма. Протяните-ка руку,
Уотсон, посмотрим, что мы найдем под буквой "В".
Откинувшись назад, я достал с полки за спиной толстый справочник.
Кое-как приладив его у себя на колене, Холмс любовно, смакуя каждое слово,
проглядывал собственные записи своих подвигов и сведений, накопленных им
за долгую жизнь.
- "Глория Скотт"... - читал он. - Скверная была история с этим
кораблем. Мне припоминается, что вы, Уотсон, запечатлели ее на бумаге,
хотя результат ваших трудов не дал мне основания поздравить вас с
успехом... "Гила, или ядовитая ящерица"... Поразительно интересное дело.
"Гадюки"... "Виктория, цирковая прима"... "Виктор Линч, подделыватель
подписей"... "Вигор, Хаммерсмитское чудо"... "Вандербильт и
медвежатник"... Ага! Как раз то, что нам требуется. Спасибо старику - не
подвел. Другого такого справочника не сыщешь. Слушайте, Уотсон: "Вампиры в
Венгрии". А вот еще: "Вампиры в Трансильвании".
С выражением живейшего интереса он листал страницу за страницей,
читая с большим вниманием, но вскоре отшвырнул книгу и сказал
разочарованно:
- Чепуха, Уотсон, сущая чепуха. Какое нам дело до разгуливающих по
земле мертвецов, которых можно загнать обратно в могилу, только вбив им
кол в сердце? Абсолютная ерунда.
- Но, позвольте, вампир не обязательно мертвец, - запротестовал я. -
Такими делами занимаются и живые люди. Я, например, читал о стариках,
сосавших кровь младенцев в надежде вернуть себе молодость.
- Совершенно правильно. Здесь эти сказки тоже упоминаются. Но можно
ли относиться к подобным вещам серьезно? Наше агентство частного сыска
обеими ногами стоит на земле и будет стоять так и впредь. Реальная
действительность - достаточно широкое поле для нашей деятельности, с
привидениями к нам пусть не адресуются. Полагаю, что мистера Роберта
Фергюсона не следует принимать всерьез. Не исключено, что вот это письмо
писано им самим, быть может, оно прольет свет на обстоятельства, явившиеся
причиной его беспокойства.
Холмс взял конверт, пришедший с той же почтой и пролежавший на столе
незамеченным, пока шло чтение первого письма. Он принялся за второе
послание с веселой, иронической усмешкой, но постепенно она уступила место
выражению глубочайшего интереса и сосредоточенности. Дочитав до конца, он
некоторое время сидел молча, погруженный в свои мысли; исписанный листок
свободно повис у него в пальцах. Наконец, вздрогнув, Холмс разом очнулся
от задумчивости.
- Чизмен, Лемберли. Где находится Лемберли?
- В Суссексе, к югу от Хоршема.
- Не так уж далеко, а? Ну, а что такое Чизмен?
- Я знаю Лемберли - провинциальный уголок. Сплошь старые,
многовековой давности дома, носящие имена первых хозяев - Чизмен, Одли,
Харви, Карритон, - сами люди давно забыты, но имена их живут в построенных
ими домах.
- Совершенно верно, - ответил Холмс сухо. Одной из странностей этой
гордой, независимой натуры была способность с необычайной быстротой
запечатлевать в своем мозгу всякое новое сведение, но редко признавать
заслугу того, кто его этим сведением обогатил. - К концу расследования мы,
вероятно, узнаем очень многое об этом Чизмене в Лемберли. Письмо, как я и
предполагал, от Роберта Фергюсона. Кстати, он уверяет, что знаком с вами.
- Со мной?
- Прочтите сами.
Он протянул мне письмо через стол. Адрес отправителя гласил: "Чизмен,
Лемберли".
Я стал читать:
"Уважаемый мистер Холмс!
Мне посоветовали обратиться к Вам, но дело мое столь деликатного
свойства, что я затрудняюсь изложить его на бумаге. Я выступаю от имени
моего друга. Лет пять тому назад он женился на молодой девушке, уроженке
Перу, дочери перуанского коммерсанта, с которым познакомился в ходе
переговоров относительно импорта нитратов. Молодая перуанка очень хороша
собой, но ее иноземное происхождение и чуждая религия привели к
расхождению интересов и чувств между мужем и женой, и любовь моего друга к
жене стала несколько остывать. Он даже готов был считать их союз ошибкой.
Он видел, что некоторые черты ее характера навсегда останутся для него
непостижимыми. Все это было особенно мучительно потому, что эта женщина,
по-видимому, необычайно любящая и преданная ему супруга.
Перехожу к событиям, которые надеюсь наложить точнее при встрече.
Цель этого письма лишь дать общее о них представление и выяснить, согласны
ли Вы заняться этим делом. Последнее время жена моего друга стала вести
себя очень странно, поступки ее шли совершенно вразрез с ее обычно мягким
и кротким нравом. Друг мой женат вторично, и от первого брака у него есть
пятнадцатилетний сын - очаровательный мальчик, с нежным, любящим сердцем,
несмотря на то, что несчастный случай еще в детстве сделал его калекой.
Теперешняя жена моего друга дважды и без малейшего повода набрасывалась на
бедного ребенка с побоями. Один раз ударила его палкой по руке с такой
силой, что от удара остался большой рубец.
Но все это не столь существенно по сравнению с ее отношением к
собственному ребенку, прелестному мальчугану, которому не исполнилось и
года. Как-то кормилица на несколько минут оставила его в детской одного.
Громкий, отчаянный крик младенца заставил ее бегом вернуться назад. И тут
она увидела, что молодая мать, прильнув к шейке сына, впилась в нее
зубами: на шейке виднелась ранка, из нее текла струйка крови. Кормилица
пришла в неописуемый ужас и хотела тотчас позвать хозяина, но женщина
умолила ее никому ничего не говорить и даже заплатила пять фунтов за ее
молчание. Никаких объяснений засим не последовало, и дело так и оставили.
Но случай этот произвел страшное впечатление на кормилицу. Она стала
пристально наблюдать за хозяйкой и не спускала глаз со своего питомца, к
которому испытывала искреннюю привязанность. При этом ей казалось, что и
хозяйка, в свою очередь, непрерывно за ней следит - стоило кормилице
отойти от ребенка, как мать немедленно к нему кидалась. День и ночь
кормилица стерегла дитя, день и ночь его мать сидела в засаде, как волк,
подстерегающий ягненка. Конечно, мои слова кажутся Вам совершенно
невероятными, но, прошу Вас, отнеситесь к ним серьезно, быть может, от
того зависят и жизнь ребенка и рассудок его отца.
Наконец наступил тот ужасный день, когда стало невозможно что-либо
скрывать от хозяина. Нервы кормилицы сдали, она чувствовала, что не в
силах выдержать напряжение, и во всем ему призналась. Отцу ребенка ее
рассказ показался таким же бредом, каким он, вероятно, кажется и Вам. Мой
друг никогда не сомневался, что жена искренне и нежно его любит и что,
если не считать этих двух нападений на пасынка, она такая же нежная,
любящая мать. Разве могла она нанести рану своему собственному любимому
дитяти? Мой друг заявил кормилице, что все это ей померещилось, что ее
подозрения - плод больного воображения и что он не потерпит столь злостных
поклепов на свою жену. Во время их разговора раздался пронзительный
детский крик. Кормилица вместе с хозяином кинулась в детскую. Представьте
себе чувства мужа и отца, когда он увидел, что жена, отпрянув от кроватки,
поднимается с колен, а на шее ребенка и на простынке - кровь. С криком
ужаса он повернул лицо жены к свету - губы ее были окровавлены. Сомнений
не оставалось: она пила кровь младенца.
Таково положение дел. Сейчас несчастная сидит, запершись в своей
комнате. Объяснения между супругами не произошло. Муж едва ли не потерял
рассудок. Он, как и я, плохо осведомлен о вампирах, собственно, кроме
самого слова, нам ровно ничего не известно. Мы полагали, что это
всего-навсего нелепое, дикое суеверие, не имеющее места в нашей стране. И
вдруг в самом сердце Англии, в Суссексе... Все эти происшествия мы могли
бы обсудить завтра утром. Согласны ли Вы меня принять? Согласны ли
употребить свои необычайные способности в помощь человеку, на которого
свалилась такая беда? Если согласны, то, прошу Вас, пошлите телеграмму на
имя Фергюсона (Чизмен, Лемберли), и к десяти часам я буду у Вас.
С уважением
Роберт Фергюсон.
P. S. Если не ошибаюсь, Ваш друг Уотсон и я однажды встретились в
матче регби: он играл в команде Блэкхита, я - в команде Ричмонда. Это
единственная рекомендация, которой я располагаю".
- Отлично помню, - сказал я, откладывая письмо в сторону. - Верзила
Боб Фергюсон, лучший трехчетвертной, каким могла похвастать команда
Ричмонда. Славный, добродушный малый. Как это похоже на него - так близко
принимать к сердцу неприятности друга.
Холмс посмотрел на меня пристально и покачал головой.
- Никогда не знаешь, чего от вас ожидать, Уотсон, - сказал он. - В
вас залежи еще не исследованных возможностей. Будьте добры, запишите текст
телеграммы: "Охотно беремся расследование вашего дела".
- "Вашего" дела?
- Пусть не воображает, что наше агентство - приют слабоумных.
Разумеется, речь идет о нем самом. Пошлите ему телеграмму, и до
завтрашнего дня оставим все эти дела в покое.
На следующее утро, ровно в десять часов, Фергюсон вошел к нам в
комнату. Я помнил его высоким, поджарым, руки и ноги как на шарнирах, и
поразительное проворство, не раз помогавшее ему обставлять коллег из
команды противника. Да, грустно встретить жалкое подобие того, кто
когда-то был великолепным спортсменом, которого ты знавал в расцвете сил.
Могучее, крепко сбитое тело как будто усохло, льняные волосы поредели,
плечи ссутулились. Боюсь, я своим видом вызвал в нем те же чувства.
- Рад вас видеть, Уотсон, - сказал он. Голос у него остался прежний -
густой и добродушный. - Вы не совсем похожи на того молодца, которого я
перебросил за канат прямо в публику в "Старом Оленьем Парке"[1]. Думаю, и
я порядком изменился. Но меня состарили последние несколько дней. Из
телеграммы я понял, мистер Холмс, что мне нечего прикидываться, будто я
выступаю от имени другого лица.
- Всегда лучше действовать напрямик, - заметил Холмс.
- Согласен. Но поймите, каково это - говорить такие вещи о своей
жене, о женщине, которой долг твой велит оказывать помощь и
покровительство! Что мне предпринять? Неужели отправиться в полицию и все
им выложить? Ведь и дети нуждаются в защите! Что же это с ней такое,
мистер Холмс? Безумие? Или это у нее в крови? Сталкивались ли вы с
подобными случаями? Ради всего святого, подайте совет. Я просто голову
потерял.
- Вполне вас понимаю, мистер Фергюсон. А теперь сядьте, возьмите себя
в руки и ясно отвечайте на мои вопросы. Могу вас заверить, что я далек от
того, чтобы терять голову, и очень надеюсь, что мы найдем способ разрешить
ваши трудности. Прежде всего скажите, какие меры вы приняли? Ваша жена все
еще имеет доступ к детям?
- Между нами произошла ужасная сцена. Поймите, жена моя человек
добрый, сердечный - на свете не сыщешь более любящей, преданной жены. Для
нее было тяжким ударом, когда я раскрыл ее страшную, невероятную тайну.
Она даже ничего не пожелала сказать. Ни слова не ответила мне на мои
упреки - только глядит, и в глазах дикое отчаяние. Потом бросилась к себе
в комнату и заперлась. И с тех пор отказывается меня видеть. У нее есть
горничная по имени Долорес, служила у нее еще до нашего брака, скорее
подруга, чем служанка. Она и носит жене еду.
- Значит, ребенку не грозит опасность?
- Миссис Мэйсон, кормилица, поклялась, что не оставит его без надзора
ни днем, ни ночью. Я ей полностью доверяю. Я больше тревожусь за Джека, я
вам писал, что на него дважды было совершено настоящее нападение.
- Однако никаких увечий не нанесено?
- Нет. Но ударила она его очень сильно. Поступок вдвойне жестокий,
ведь мальчик - жалкий, несчастный калека. - Обострившиеся черты лица
Фергюсона как будто стали мягче, едва он заговорил о старшем сыне. -
Казалось бы, несчастье этого ребенка должно смягчить сердце любого: Джек в
детстве упал и повредил себе позвоночник. Но сердце у мальчика просто
золотое.
Холмс взял письмо Фергюсона и стал его перечитывать.
- Кроме тех, кого вы назвали, кто еще живет с вами в доме?
- Две служанки, они у нас недавно. В доме еще ночует конюх Майкл.
Остальные - это жена, я, старший мой сын Джек, потом малыш, горничная
Долорес и кормилица миссис Мэйсон. Больше никого.
- Насколько я понял, вы мало знали вашу жену до свадьбы?
- Мы были знакомы всего несколько недель.
- А Долорес давно у нее служит?
- Несколько лет.
- Значит, характер вашей жены лучше известен горничной, чем вам?
- Да, пожалуй.
Холмс что-то записал в свою книжку.
- Полагаю, в Лемберли я смогу оказаться более полезным, чем здесь.
Дело это, безусловно, требует расследования на месте. Если жена ваша не
покидает своей комнаты, наше присутствие в доме не причинит ей никакого
беспокойства и неудобств. Разумеется, мы остановимся в гостинице.
Фергюсон издал вздох облегчения.
- Именно на это я и надеялся, мистер Холмс. С вокзала Виктория в два
часа отходит очень удобный поезд - если это вас устраивает.
- Вполне. Сейчас в делах у нас затишье. Я могу целиком посвятить себя
вашей проблеме. Уотсон, конечно, поедет тоже. Но прежде всего я хотел бы
уточнить некоторые факты. Итак, несчастная ваша супруга нападала на обоих
мальчиков - и на своего собственного ребенка и на вашего старшего сынишку?
- Да.
- Но по-разному. Вашего сына она только избила.
- Да, один раз палкой, другой раз била прямо руками.
- Она вам объяснила свое поведение в отношении пасынка?
- Нет. Сказала только, что ненавидит его. Все повторяла: "Ненавижу,
ненавижу..."
- Ну, с мачехами это случается. Ревность задним числом, если можно
так выразиться. А как она по натуре - ревнивая?
- Очень. Она южанка, ревность у нее такая же яростная, как и любовь.
- Но мальчик - ведь ему, вы сказали, пятнадцать лет, и если физически
он неполноценен, тем более, вероятно, высоко его умственное развитие, -
разве он не дал вам никаких объяснений?
- Нет. Сказал, что это без всякой причины.
- А какие отношения у них были прежде?
- Они всегда друг друга недолюбливали.
- Вы говорили, что мальчик ласковый, любящий.
- Да, трудно найти более преданного сына. Он буквально живет моей
жизнью, целиком поглощен тем, чем я занят, ловит каждое мое слово.
Холмс снова что-то записал себе в книжку. Некоторое время он
сосредоточенно молчал.
- Вероятно, вы были очень близки с сыном до вашей второй женитьбы -
постоянно вместе, все делили?
- Мы почти не разлучались.
- Ребенок с такой чувствительной душой, конечно, свято хранит память
матери?
- Да, он ее не забыл.
- Должно быть, очень интересный, занятный мальчуган. Еще один вопрос
касательно побоев. Нападение на младенца и на старшего мальчика произошло
в один и тот же день?
- В первый раз да. Ее словно охватило безумие, и она обратила свою
ярость на обоих. Второй раз пострадал только Джек, со стороны миссис
Мэйсон никаких жалоб относительно малыша не поступало.
- Это несколько осложняет дело.
- Не совсем вас понимаю, мистер Холмс.
- Возможно. Видите ли, обычно сочиняешь себе временную гипотезу и
выжидаешь, пока полное знание положения вещей не разобьет ее вдребезги.
Дурная привычка, мистер Фергюсон, что и говорить, но слабости присущи
человеку. Боюсь, ваш старый приятель Уотсон внушил вам преувеличенное
представление о моих научных методах. Пока я могу вам только сказать, что
ваша проблема не кажется мне неразрешимой и что к двум часам мы будем на
вокзале Виктория.
Был тусклый, туманный ноябрьский вечер, когда, оставив наши чемоданы
в гостинице "Шахматная Доска" в Лемберли, мы пробирались через суссекский
глинозем по длинной, извилистой дороге, приведшей нас в конце концов к
старинной ферме, владению Фергюсона, - широкому, расползшемуся во все
стороны дому, с очень древней средней частью и новехонькими боковыми
пристройками. На остроконечной крыше, сложенной из хоршемского горбыля и
покрытой пятнами лишайника, поднимались старые, тюдоровские трубы. Ступени
крыльца покривились, на старинных плитках, которыми оно было вымощено,
красовалось изображение человека и сыра - "герб" первого строителя
дома[2]. Внутри под потолками тянулись тяжелые дубовые балки, пол во
многих местах осел, образуя глубокие кривые впадины. Всю эту старую
развалину пронизывали запахи сырости и гнили.
Фергюсон провел нас в большую, просторную комнату, помещавшуюся в
центре дома. Здесь в огромном старомодном камине с железной решеткой, на
которой стояла дата "1670", полыхали толстые поленья.
Осмотревшись, я увидел, что в комнате царит смесь различных эпох и
мест. Стены, до половины обшитые дубовой панелью, относились, вероятно, к
временам фермера-иомена, построившего этот дом в семнадцатом веке. Но по
верхнему краю панели висело собрание со вкусом подобранных современных
акварелей, а выше, там, где желтая штукатурка вытеснила дуб, расположилась
отличная коллекция южноамериканской утвари и оружия - ее, несомненно,
привезла с собой перуанка, что сидела сейчас запершись наверху, в своей
спальне. Холмс быстро встал и с живейшим любопытством, присущим его
необыкновенно острому уму, внимательно рассмотрел всю коллекцию. Когда он
снова вернулся к нам, выражение лица у него было серьезное.
- Эге, а это что такое? - воскликнул он вдруг.
В углу в корзине лежал спаниель. Теперь собака с трудом поднялась и
медленно подошла к хозяину. Задние ее ноги двигались как-то судорожно,
хвост волочился по полу. Она лизнула хозяину руку.
- В чем дело, мистер Холмс?
- Что с собакой?
- Ветеринар ничего не мог понять. Что-то похожее на паралич.
Предполагает менингит. Но пес поправляется, скоро будет совсем здоров,
правда, Карло?
Опущенный хвост спаниеля дрогнул в знак согласия. Печальные собачьи
глаза глядели то на хозяина, то на нас. Карло понимал, что разговор идет о
нем.
- Это произошло внезапно?
- В одну ночь.
- И давно?
- Месяца четыре назад.
- Чрезвычайно интересно. Наталкивает на определенные выводы.
- Что вы тут усмотрели, мистер Холмс?
- Подтверждение моим догадкам.
- Ради Бога, мистер Холмс, скажите, что у вас на уме? Для вас наши
дела, быть может, всего лишь занятная головоломка, но для меня это вопрос
жизни и смерти. Жена в роли убийцы, ребенок в опасности... Не играйте со
мной в прятки, мистер Холмс. Для меня это слишком важно.
Высоченный регбист дрожал всем телом. Холмс мягко положил ему на
плечо руку.
- Боюсь, мистер Фергюсон, при любом исходе дела вас ждут впереди
новые страдания, - сказал он. - Я постараюсь щадить вас, насколько то в
моих силах. Пока больше ничего не могу добавить. Но надеюсь, прежде чем
покинуть этот дом, сообщить вам что-то определенное.
- Дай-то Бог! Извините меня, джентльмены, я поднимусь наверх, узнаю,
нет ли каких перемен.
Он отсутствовал несколько минут, и за это бремя Холмс возобновил свое
изучение коллекции на стене. Когда наш хозяин вернулся, по выражению его
лица было ясно видно, что все осталось в прежнем положении. Он привел с
собой высокую, тоненькую, смуглую девушку.
- Чай готов, Долорес, - сказал Фергюсон. - Последи, чтобы твоя
хозяйка получила все, что пожелает.
- Хозяйка больная, сильно больная! - выкрикнула девушка, негодующе
сверкая глазами на своего Господина. - Еда не ест, сильно больная. Надо
доктор. Долорес боится быть одна с хозяйка, без доктор.
Фергюсон посмотрел на меня вопросительно.
- Очень рад быть полезным.
- Узнай, пожелает ли твоя хозяйка принять доктора Уотсона.
- Долорес поведет доктор. Не спрашивает можно. Хозяйка надо доктор.
- В таком случае я готов идти немедленно.
Я последовал за дрожащей от волнения девушкой по лестнице и дальше, в
конец ветхого коридора. Там находилась массивная, окованная железом дверь.
Мне пришло в голову, что если бы Фергюсон вздумал силой проникнуть к жене,
это было бы ему не так легко. Долорес вынула из кармана ключ, и тяжелые
дубовые створки скрипнули на старых петлях. Я вошел в комнату, девушка
быстро последовала за мной и тотчас повернула ключ в замочной скважине.
На кровати лежала женщина, несомненно, в сильном жару. Она была в
забытьи, но при моем появлении вскинула на меня свои прекрасные глаза и
смотрела, не отрываясь, со страхом. Увидев, что это посторонний, она как
будто успокоилась и со вздохом снова опустила голову на подушку. Я подошел
ближе, сказал несколько успокаивающих слов; она лежала не шевелясь, пока я
проверял пульс и температуру. Пульс оказался частым, температура высокой,
однако у меня сложилось впечатление, что состояние женщины вызвано не
какой-либо болезнью, а нервным потрясением.
- Хозяйка лежит так один день, два дня. Долорес боится, хозяйка
умрет, - сказала девушка.
Женщина повернула ко мне красивое пылающее лицо.
- Где мой муж?
- Он внизу и хотел бы вас видеть.
- Не хочу его видеть, не хочу... - Тут она как будто начала бредить:
- Дьявол! Дьявол!.. О, что мне делать с этим исчадием ада!..
- Чем я могу помочь вам?
- Ничем. Никто не может помочь мне. Все кончено. Все погибло... И я
не в силах ничего сделать, все, все погибло!..
Она явно находилась в каком-то непонятном заблуждении; я никак не мог
себе представить милягу Боба Фергюсона в роли дьявола и исчадия ада.
- Сударыня, ваш супруг горячо вас любит, - сказал я. - Он глубоко
скорбит о случившемся.
Она снова обратила на меня свои чудесные глаза.
- Да, он любит меня. А я, разве я его не люблю? Разве не люблю я его
так сильно, что готова пожертвовать собой, лишь бы не разбить ему
сердца?.. Вот как я его люблю... И он мог подумать обо мне такое... мог
так говорить со мной...
- Он преисполнен горя, но он не понимает.
- Да, он не в состоянии понять. Но он должен верить!
- Быть может, вы все же повидаетесь с ним?
- Нет, нет! Я не могу забыть те жестокие слова, тот взгляд... Я не
желаю его видеть. Уходите. Вы ничем не можете мне помочь. Скажите ему
только одно: я хочу, чтобы мне принесли ребенка. Он мой, у меня есть на
него права. Только это и передайте мужу.
Она повернулась лицом к стене и больше не произнесла ни слова.
Я спустился вниз. Фергюсон и Холмс молча сидели у огня. Фергюсон
угрюмо выслушал мой рассказ о визите к больной.
- Ну, разве могу я доверить ей ребенка? - сказал он. - Разве можно
поручиться, что ее вдруг не охватит опять то ужасное, неудержимое
желание... Разве могу я забыть, как она тогда поднялась с колен и вокруг
ее губ - кровь?
Он вздрогнул, вспоминая страшную сцену.
- Ребенок с миссис Мэйсон, там он в безопасности, там он и останется.
Элегантная горничная, самое современное явление, какое мы доселе
наблюдали в этом доме, внесла чай. Пока она хлопотала у стола, дверь
распахнулась, и в комнату вошел подросток весьма примечательной внешности
- бледнолицый, белокурый, со светло-голубыми беспокойными глазами, которые
так и вспыхнули от волнения и радости, едва он увидел отца. Мальчик
кинулся к нему, с девичьей нежностью обвил его шею руками.
- Папочка, дорогой! - воскликнул он. - Я и не знал, что ты уже
приехал! Я бы вышел тебя встретить. Как я рад, что ты вернулся!
Фергюсон мягко высвободился из объятий сына; он был несколько смущен.
- Здравствуй, мой дружок, - сказал он ласково, гладя льняные волосы
мальчика. - Я приехал раньше потому, что мои друзья, мистер Холмс и мистер
Уотсон, согласились поехать со мной и провести у нас вечер.
- Мистер Холмс? Сыщик?
- Да.
Мальчик поглядел на нас испытующе и, как мне показалось, не очень
дружелюбно.
- А где второй ваш сын, мистер Фергюсон? - спросил Холмс. - Нельзя ли
нам познакомиться и с младшим?
- Попроси миссис Мэйсон принести сюда малыша, - обратился Фергюсон к
сыну. Тот пошел к двери странной, ковыляющей походкой, и мой взгляд
хирурга тотчас определил повреждение позвоночника. Вскоре мальчик
вернулся, за ним следом шла высокая, сухопарая женщина, неся на руках
очаровательного младенца, черноглазого, золотоволосого - чудесное
скрещение рас, саксонской и латинской. Фергюсон, как видно, обожал и этого
сынишку, он взял его на руки и нежно приласкал.
- Только представить себе, что у кого-то может хватить злобы обидеть
такое существо, - пробормотал он, глядя на, небольшой, ярко-красный
бугорок на шейке этого амура.
И тут я случайно взглянул на моего друга и подивился напряженному
выражению его лица - оно словно окаменело, словно было вырезано из
слоновой кости. Взгляд Холмса, на мгновение задержавшись на отце с
младенцем, был прикован к чему-то, находящемуся в другом конце комнаты.
Проследив за направлением этого пристального взгляда, я увидел только, что
он обращен на окно, за которым стоял печальный, поникший под дождем сад.
Наружная ставня была наполовину прикрыта и почти заслоняла собой вид, и
тем не менее глаза Холмса неотрывно глядели именно в сторону окна. И тут
он улыбнулся и снова посмотрел на младенца. Он молча наклонился над ним и
внимательно исследовал взглядом красный бугорок на мягкой детской шейке.
Затем схватил и потряс махавший перед его лицом пухлый, в ямочках кулачок.
- До свидания, молодой человек. Вы начали свою жизнь несколько бурно.
Миссис Мэйсон, я хотел бы поговорить с вами с глазу на глаз.
Они встали поодаль и несколько минут о чем-то серьезно беседовали. До
меня долетели только последние слова: "Надеюсь, всем вашим тревогам скоро
придет конец". Кормилица, особа, как видно, не слишком приветливая и
разговорчивая, ушла, унеся ребенка.
- Что представляет собой миссис Мэйсон? - спросил Холмс.
- Внешне она, как видите, не очень привлекательна, но сердце золотое,
и так привязана к ребенку.
- А тебе, Джек, она нравится?
И Холмс круто к нему повернулся.
Выразительное лицо подростка как будто потемнело. Он затряс
отрицательно головой.
- У Джека очень сильны и симпатии и антипатии, - сказал Фергюсон,
обнимая сына за плечи. - По счастью, я отношусь к первой категории.
Мальчик что-то нежно заворковал, прильнув головой к отцовской груди.
Фергюсон мягко его отстранил.
- Ну, беги, Джекки, - сказал он и проводил сына любящим взглядом,
пока тот не скрылся за дверью. - Мистер Холмс, - обратился он к моему
другу, - я, кажется, заставил вас проехаться попусту. В самом деле, ну что
вы можете тут поделать, кроме как выразить сочувствие? Вы, конечно,
считаете всю ситуацию слишком сложной и деликатной.
- Деликатной? Безусловно, - ответил мой друг, чуть улыбнувшись. - Но
не могу сказать, что поражен ее сложностью. Я решил эту проблему методом
дедукции. Когда первоначальные результаты дедукции стали пункт за пунктом
подтверждаться целым рядом не связанных между собой фактов, тогда
субъективное ощущение стало объективной истиной. И теперь можно с
уверенностью заявить, что цель достигнута. По правде говоря, я решил
задачу еще до того, как мы покинули Бейкер-стрит, - здесь, на месте,
оставалось только наблюдать и получать подтверждение.
Фергюсон провел рукой по нахмуренному лбу.
- Ради Бога, Холмс, - сказал он хрипло, - если вы в чем-то
разобрались, не томите меня. Как обстоит дело? Как следует поступить? Мне
безразлично, каким путем вы добились истины, мне важны сами результаты.
- Конечно, мне надлежит дать вам объяснение, и вы его получите. Но
позвольте мне вести дело, согласно собственным моим методам. Скажите,
Уотсон, в состоянии ли миссис Фергюсон выдержать наше посещение?
- Она больна, но в полном сознании.
- Прекрасно. Окончательно все выяснить мы сможем только в ее
присутствии. Поднимемся наверх.
- Но ведь она не хочет меня видеть! - воскликнул Фергюсон.
- Не беспокойтесь, захочет, - сказал Холмс. Он начеркал несколько
слов на листке бумаги. - Во всяком случае, у вас, Уотсон, есть официальное
право на визит к больной. Будьте так любезны, передайте мадам эту записку.
Я вновь поднялся по лестнице и вручил записку Долорес, осторожно
открывшей дверь на мой голос. Через минуту я услышал за дверью возгласы,
одновременно радостные и удивленные. Долорес выглянула из-за двери и
сообщила:
- Она хочет видеть. Она будет слушать.
По моему знаку Фергюсон и Холмс поднялись наверх. Все трое мы вошли в
спальню. Фергюсон шагнул было к жене, приподнявшейся в постели, но она
вытянула руку вперед, словно отталкивая его. Он опустился в кресло. Холмс
сел рядом с ним, предварительно отвесив поклон женщине, глядевшей на него
широко раскрытыми, изумленными глазами.
- Долорес, я думаю, мы можем отпустить... - начал было Холмс. - О,
сударыня, конечно, если желаете, она останется, возражений нет. Ну-с,
мистер Фергюсон, должен сказать, что человек я занятой, а посему
предпочитаю зря время не тратить. Чем быстрее хирург делает разрез, тем
меньше боли. Прежде всего хочу вас успокоить. Ваша жена прекрасная,
любящая вас женщина, несправедливо обиженная.
С радостным криком Фергюсон вскочил с кресла.
- Докажите мне это, мистер Холмс, докажите, и я ваш должник по гроб
жизни!
- Докажу, но при этом буду вынужден причинить вам новые страдания.
- Все остальное безразлично, лишь бы была оправдана моя жена. По
сравнению с этим ничто не имеет значения.
- В таком случае разрешите мне изложить вам ход моих умозаключений
еще там, на Бейкер-стрит. Мысль о вампирах я почел абсурдной. В практике
английской криминалистики подобные случаи места не имели. И в то же время,
Фергюсон, вы действительно видели, как ваша жена отпрянула от кроватки
сына, видели кровь на ее губах.
- Да, да.
- А вам не пришло в голову, что из ранки высасывают кровь не только
для того, чтобы ее пить? Вам не вспоминается некая английская королева,
которая высасывала кровь из раны для того, чтобы извлечь из нее яд?
- Яд?
- В доме, где хозяйство ведется на южноамериканский лад, должна быть
коллекция оружия - инстинкт подсказал мне это прежде, чем я увидел ее
собственными глазами. Мог быть использован, конечно, и какой-либо другой
яд, но это первое, что пришло мне на ум. Когда я заметил пустой колчан
возле небольшого охотничьего лука, я увидел именно то, что ожидал увидеть.
Если младенец был ранен одной из его стрел, смоченных соком кураре или
каким-либо другим дьявольским зельем, ему грозила неминуемая смерть, если
не высосать яд из ранки.
И потом собака. Тот, кто задумал пустить в ход такой яд, сперва
непременно испытал бы его, чтобы проверить, не утратил ли он свою силу.
Случая с собакой я не предвидел, но смысл его разгадал, и этот факт занял
свое место в моем логическом построении.
Ну, теперь-то вы поняли? Ваша жена страшилась за младенца. Нападение
произошло при ней, и она спасла своему ребенку жизнь. Но она не захотела
открыть вам правду, зная, как сильно вы любите мальчика, зная, что это
разобьет вам сердце.
- Джекки!..
- Я наблюдал за ним, когда вы ласкали младшего. Его лицо ясно
отражалось в оконном стекле там, где закрытая ставня создавала темный фон.
Я прочел на этом лице выражение такой ревности, такой жгучей ненависти,
какую мне редко доводилось видеть.
- Мой Джекки!
- Отнеситесь к этому мужественно, Фергюсон. Особенно печально, что
причина, толкнувшая мальчика на такой поступок, кроется в чрезмерной,
нездоровой, маниакальной любви к вам и, возможно, к покойной матери. Душу
его пожирает ненависть к этому великолепному ребенку, чье здоровье и
красота - прямой контраст с его собственной немощностью.
- Боже правый! Просто невозможно поверить!
- Я сказал правду, сударыня?
Женщина рыдала, зарывшись лицом в подушки. Но вот она повернулась к
мужу.
- Как могла я рассказать тебе это, Боб? Нанести тебе такой удар! Я
предпочла ждать, пока чьи-нибудь другие уста, не мои, откроют тебе истину.
Когда этот джентльмен - он настоящий маг и волшебник, - написал, что все
знает, я так обрадовалась!
- Мой рецепт юному Джекки - год путешествия по морю, - сказал Холмс,
поднимаясь со стула. - Одно мне не совсем ясно, сударыня. Ваш гнев,
обрушившийся на Джекки, вполне понятен. И материнскому терпению есть
предел. Но как вы решились оставить младенца на эти два дня без своего
надзора?
- Я надеялась на миссис Майсон. Она знает правду, я ей все сказала.
- Так я и предполагал.
Фергюсон стоял возле кровати, дыхание у него прерывалось, протянутые
к жене руки дрожали.
- Теперь, Уотсон, я полагаю, нам пора удалиться со сцены, - шепнул
мне Холмс. - Если вы возьмете не в меру преданную Долорес за один локоток,
я возьму ее за другой. Ну-с, - продолжал он, когда дверь за нами
закрылась, - я думаю, мы можем предоставить им самим улаживать свои
отношения.
Мне осталось лишь познакомить читателя с еще одной запиской - Холмс
отправил ее в ответ на то послание, с которого этот рассказ начался. Вот
она:
"Бейкер-стрит
21 ноября.
Касательно вампиров
Сэр!
В ответ на Ваше письмо от 19 ноября сообщаю, что я взял на себя
ведение дела мистера Роберта Фергюсона из торгового дома "Фергюсон и
Мюирхед, поставщики чая" на Минсинг-лейн, и расследование оного дела дало
удовлетворительные результаты.
С благодарностью за рекомендацию
остаюсь, сэр,
Ваш покорный слуга
Шерлок Холмс".
Перевод Н. Дехтеревой
1. Спортивный клуб в Ричмонде, около Лондона.
2. Чизмен (cheeseman) - сыровар.
__________________________________________________________________________
Отсканировано с книги: Артур Конан Дойл. Собрание сочинений
в 8 томах. Том 3. Москва, издательство
Правда, 1966 (Библиотека "Огонек").
Дата последней редакции: 24.06.1998
Популярность: 13, Last-modified: Fri, 14 Aug 1998 14:02:02 GmT