-----------------------------------------------------------------------
OCR & spellcheck by HarryFan, 23 August 2000
-----------------------------------------------------------------------
Я довольно смутно вспоминаю, что мой друг Эдуард Мелоун, сотрудник
"Газетт", говорил мне что-то о профессоре Челленджере, с которым он
пережил замечательные приключения. Однако я настолько занят своими
профессиональными делами, и моя фирма была настолько завалена
заказами, что я очень мало следил за всем, что творится на свете, за
всем, выходящим за пределы узкопрофессиональных интересов.
Единственно, что удержалось у меня в памяти, это что Челленджер
представлялся мне каким-то диким гением, обладающим жестоким,
нестерпимым характером.
Поэтому я был очень удивлен, получив от него деловое письмо
следующего содержания:
14-БИС. ЭНМОР-ГАРДЕНС. КЕНСИНГТОН
Сэр!
У меня явилась надобность воспользоваться услугами
специалиста по артезианскому бурению. Не буду скрывать от
вас, что мое мнение о специалистах вообще невысокое, и
обычно я обнаруживал, что человек с хорошо развитыми
мозгами, как я например, может шире и глубже вникать в дело,
чем другой, избравший узкую специальность (что, увы, очень
часто называется профессией) и потому имеющий весьма
ограниченный кругозор. Тем не менее я склонен попробовать
иметь с вами дело. Просматривая список авторитетных
специалистов по артезианскому бурению, я заметил некоторую
странность - чуть не написал нелепость. Ваше имя привлекло
мое внимание, и по наведенным справкам обнаружилось, что мой
молодой друг, м-р Эдуард Мелоун, знаком с вами.
Поэтому я пишу вам и заявляю, что буду рад побеседовать с
вами и, если вы удовлетворите моим требованиям, - а они не
маленькие, - я буду склонен передать в ваши руки чрезвычайно
важное дело. В настоящее время большего сказать не могу,
потому что дело носит совершенно секретный характер и
сообщить о нем можно только в устной форме. Поэтому прошу
вас немедленно оставить все дела, если у вас таковые
имеются, и прийти ко мне по вышеуказанному адресу в
следующую пятницу в 10:30 утра. У дверей вы найдете скребок
для очистки грязи с подметок и циновку, ибо миссис
Челленджер любит опрятность.
Остаюсь, сэр, как вам известно,
Джордж Эдуард Челленджер".
Это письмо я передал своему старшему клерку для ответа, и он
уведомил профессора, что м-р Пирлесс Джонс имеет удовольствие принять
его предложение. Это было обычное вежливое деловое письмо,
начинавшееся с трафаретного выражения:
"Ваше письмо от (без даты) получено".
На это последовал следующий ответ профессора, имевший вид загородки
из колючей проволоки:
"Сэр!
Я замечаю, что вы негодуете на то, что мое письмо было
без даты. Смею ли я обратить ваше внимание на тот факт, что,
в качестве некоторой награды за чудовищные налоги, наше
правительство имеет привычку ставить маленький круглый
значок или штамп на внешней стороне конверта, который имеет
как раз нужную вам дату отправления. В случае отсутствия или
неразборчивости этого штампа вам надлежит обращаться к
содействию авторитетных лиц почтового ведомства. Тем не
менее предлагаю вам направить свои замечания лучше на
обстоятельства того дела, о котором я хочу с вами
посоветоваться, и прекратить обсуждение формы и стиля моих
писем".
Мне стало ясно, что я имел дело с сумасшедшим, и я почел за благо,
прежде чем предпринимать дальнейшие шаги, пойти к моему другу Мелоуну,
которого я знал еще с тех пор, когда мы оба играли в Ричмондской
спортивной команде.
Он был все тот же неунывающий ирландец и очень потешался над моим
первым столкновением с Челленджером.
- Ничего, ничего, сын мой, - заявил он. - После пятиминутного
разговора с ним вам покажется, что с вас живого содрали кожу. Ему
ничего не стоит оскорбить человека.
- Так с какой же стати с ним так нянчатся?
- Никто с ним не нянчится. Если бы собрать всю ругань, скандалы и
полицейские протоколы...
- Протоколы?
- Да, черт возьми, он ничуть не задумается спустить вас с лестницы,
если вы ему не понравитесь. Это первобытный пещерный человек в
пиджаке. Как сейчас представляю его с дубиной в одной руке и кремневым
топором в другой. Бывает, что люди родятся не в том столетии, а он
опоздал родиться лет на тысячу. Это тип раннего неолита или что-то в
этом роде.
- И такой тип - профессор?
- В том-то и дело. Это самый могучий ум Европы, обладающий
невероятной силой, которая воплощает все его замыслы и реальность.
Окружающие делают все от них зависящее, чтобы сдержать его, коллеги
ненавидят его со всем пылом, но с таким же успехом пара жалких
траулеров сможет сдержать трансатлантического гиганта. Он просто их не
замечает и идет своей дорогой.
- Так, - сказал я, - одно для меня ясно: я не желаю иметь с ним
никакого дела. Я откажусь от его предложения.
- Ничего подобного. Вы примете его целиком и безоговорочно, -
имейте в виду - целиком или потом вы очень пожалеете.
- Почему?
- Хорошо, я вам объясню. Раньше всего, не принимайте всерьез всего,
что я вам наговорил о старике Челленджере. Всякий, кто с ним
соприкоснется ближе, начинает любить его. Право же, старый медведь
вовсе не так страшен. Я, например, вспоминаю, как он тащил на спине
младенца-индейца, заболевшего чумой, тащил сотни миль до реки Мадейры.
Во всяком случае, он великодушен и никогда не причинит вам зла, если
вы будете с ним честны.
- У него вообще не будет случая как бы то на было со мной
обращаться.
- Ну и сваляете дурака, если не пойдете к нему. Вы слышали
когда-нибудь о "тайне Хенгист-Даун", о затопленных шахтах на Южном
берегу?
- Да, какое-то таинственное исследование угольных шахт, насколько я
понял.
Мелоун хитро подмигнул.
- Так поняли? Ну и ладно! Видите ли, старик мне доверяет, и я не
могу много говорить без его разрешения. Но кое-что я вам могу
сообщить, потому что об этом было в газетах. Некий Беггертон,
составивший себе капитал на каучуке несколько лет тому назад, оставил
все свое состояние Челленджеру с условием израсходовать его в
интересах науки. Это была громадная сумма, несколько миллионов. Тогда
Челленджер купил землю в Хенгист-Даун, в Суссексе. Это были никуда
негодные земли на северной границе меловой области, а он закупил
большой участок и загородил его колючей проволокой. В центре его
владений была глубокая выбоина. Здесь он затеял раскопки. Он объявил,
- Мелоун подмигнул снова, - что в Англии есть нефть и он намерен это
доказать. Он построил маленький образцовый поселок с колонией хорошо
оплачиваемых рабочих, которые поклялись держать язык за зубами. Сама
выбоина так же отгорожена, как и весь участок, и охраняется свирепыми
собаками, овчарками. Много репортеров чуть не оставили там свою жизнь,
уже не говоря о задней части брюк в зубах овчарок. Словом, дело
серьезное и крупное, и ведет его фирма Томаса Мордена, но она тоже
связана словом и должна соблюдать тайну. Очевидно, подошло время,
когда потребовался специалист по артезианским колодцам. Неужели теперь
вы будете так глупы, что откажетесь от подобной работы, сулящей такие
интересные перспективы и чек на солидную сумму по их реализации, не
говоря уже о сотрудничестве с самым поразительным человеком, какого вы
когда-либо встречали и никогда больше не встретите.
Аргументы Мелоуна одержали верх, и в пятницу утром я направился в
Энмор-Гарденс. Я так спешил, чтобы попасть к назначенному времени, что
очутился у дверей на двадцать минут раньше. Я поджидал на улице, когда
мне показалось, что я узнаю машину "Роллс-Ройс" с серебряной стрелой
на дверцах. Ну, конечно, это машина Джека Девоншайра, младшего
компаньона крупной фирмы Морден. Он был мне известен как самый
корректный человек, так что для меня было форменным ударом созерцать,
как он появился в дверях, поднял руки к небу и весьма экспрессивно
воскликнул:
- Черт его дери! Ах, черт его дери!
- Что с вами, Джек? На кого это вы так сердиты?
- Алло, Пирлесс! Вы также причастны к этой затее?
- Не совсем, но собираюсь.
- Ну, так вы увидите, что тут можно выйти из себя.
- И даже ваше самообладание лопается, по-видимому?
- Именно. Подумайте сами. Лакей мне говорит: "Профессор велел мне
передать, сэр, что в настоящее время он весьма занят, изволит кушать
яйцо, и если вы зайдете в более удобное время в следующий раз, он
охотно вас примет". Так он и велел передать лакею. Могу добавить, что
я пришел получить сорок две тысячи фунтов, которые он нам должен.
Я свистнул.
- Вы не можете получить денег?
- О, нет, в денежных делах он вполне корректен. Надо отдать
справедливость старому горилле, - он щедр и не мелочен. Но платит он,
когда ему вздумается и как ему нравится и ни с кем не желает
считаться. Однако идите и попытайте счастья; посмотрим, как он вам
понравится.
С этими словами он прыгнул в машину и уехал.
Я ждал, продолжая поглядывать на часы и ожидая точно назначенного
времени. Я человек довольно сильный и сдержанный, выступаю в
Белсайз-боксинг-клубе в среднем весе, но никогда еще я не испытывал
подобного волнения перед деловым визитом. Волнение было не физического
свойства; я знал, что сумею постоять за себя, если этот сумасшедший
бросится на меня; это было смешанное чувство, где боролись страх перед
публичным скандалом и боязнь потерять многообещающую работу. Как бы то
ни было, всегда оказывается не так страшно, когда перестает работать
воображение и начинается самое действие. Я щелкнул крышкой часов и
подошел к двери. Двери открыл лакей с деревянными чертами лица и с
таким выражением, вернее отсутствием выражения, точно он так привык ко
всему, что ничто на свете не может его удивить.
- По приглашению, сэр? - спросил он.
- Конечно.
Он заглянул в список.
- Ваша фамилия, сэр? Так... совершенно верно, мистер Пирлесс
Джонс... десять тридцать. Все в порядке. Мы должны быть осторожны,
мистер Джонс, поскольку нас одолевают журналисты. Профессор, как вам,
вероятно, известно, не одобряет прессы. Сюда, сэр! Профессор
Челленджер сейчас принимает.
В следующий момент я очутился перед хозяином дома. Мой друг Мелоун
описал его лучше в своем "Затерянном мире", чем я могу это сделать,
поэтому описывать его подробно я не стану. За столом красного дерева
сидел очень плотный человек с червой бородой лопатой и серыми большими
глазами, полуприкрытыми густыми ресницами. Огромная голова была
откинута назад, а борода торчала вперед; у профессора было выражение
нетерпимости, раздражения и немого вопроса: "Ну, какого черта вам
надо?"
Я положил на стол свою визитную карточку.
- Ага, - сказал он, взял ее и отстранил, точно она скверно пахла. -
Так. Конечно. Вы - так называемый специалист мистер Джонс. Мистер
Пирлесс Джонс. Можете поблагодарить своего крестного отца, мистер
Джонс, потому что это ваше диковинное имя и привлекло впервые мое
внимание.
- Я пришел сюда, профессор Челленджер, для делового разговора, а не
для обсуждения моего имени, - ответил я с достоинством.
- Батюшки мои, да вы очень обидчивый человек, мистер Джонс! Ваши
нервы находятся в легко возбудимом состоянии. Нам следует весьма
осторожно вести дела с вами, мистер Джонс. Прошу вас, садитесь и
успокойтесь. Я читал вашу брошюрку о мелиорации Синайского
полуострова. Вы сами ее писали?
- Разумеется, сэр. Она же подписана моим именем.
- Вот именно. Вот именно. Впрочем, это не всегда совпадает, не так
ли? Однако я готов принять ваши утверждения. Брошюрка обладает
кое-какими достоинствами. Среди общей скудности и ограниченности
суждений иногда мелькает что-то похожее на здравую мысль. Тут и там
разбросаны крупицы мысли. Вы женаты?
- Нет, сэр, не женат.
- Тогда есть шансы, что вы сумеете сохранить тайну.
- Если я обещаю что-либо сохранить в тайне, я держу слово.
- Так. Мой юный друг Мелоун, - он говорил так, точно Тэду десять
лет, - хорошего мнения о вас. Он говорит, что вам можно верить.
Доверие для меня весьма важно, потому что ныне я приступаю к одному из
величайших опытов, - могу сказать, к величайшему эксперименту в
мировой истории. Я предлагаю вам участвовать в нем.
- Буду считать за честь.
- Да, это в самом деле большая честь. Должен прибавить, что я не
поделился бы своей работой ни с кем, не имей она такого гигантского
размаха и не требуй такого количества хороших технических сил. Теперь,
мистер Джонс, заручившись вашим обещанием сохранить полную тайну, мы
подходим к самому существенному моменту. Дело в том, что Земля, на
поверхности которой мы обитаем, сама по себе представляет живой
организм, обладающий, как я полагаю, кровеносной системой,
дыхательными путями и собственной нервной системой.
Ясно, он сумасшедший.
- Я замечаю, что ваш мозг, - продолжал он, - не приспособлен к
охвату идеи. Но постепенно он переварит ее. Вы не замечали, как степь
и вереск напоминают шерсть гигантского животного? Подобная аналогия
существует во всей области природы. Потом вы заметите периодическое
опускание и подъем суши, напоминающее медленное дыхание животного.
Наконец, вы заметите, как природа волнуется и почесывается, что для
нашего лилипутского состояния выражается в землетрясениях и
конвульсиях.
- А вулканы? - спросил я.
- Те-те... Они соответствуют тепловым точкам нашего тела.
У меня голова закружилась, и я лихорадочно искал возражения на эту
чудовищную гипотезу.
- Температура! - воскликнул я. - Разве не установлено, что она
повышается по мере углубления в Землю и что центр Земли представляет
расплавленную жидкую массу.
Он отвел мое возражение.
- Вам, возможно, небезызвестно, сэр, поскольку начальные школы
сейчас стоят на высоте, что Земля сплющена у полюсов. Это значит, что
полюса расположены к центру ближе, чем всякий другой пункт
поверхности, и, казалось бы, должны быть больше подвержены действию
тепла, о котором вы говорите. Разумеется, вы не будете отрицать, что
температура полюсов несколько ниже тропической.
- Ваша идея настолько нова и неожиданна...
- Конечно, нова. Привилегия глубокого мыслителя состоит в
продвигании идей, которые из-за своей новизны часто враждебно
принимаются серой массой. Ну, сэр, что это такое?
Он взял со стола маленький предмет и помахал им перед носом.
- Я бы сказал, что это морской еж.
- Именно! - воскликнул он с удивлением, точно услышал умное
замечание от ребенка. - Совершенно верно, это морской еж, обыкновенный
эхинус. Природа повторяет себя во многих формах, невзирая на размеры.
Этот эхинус - модель, прототип Земли. Вы замечаете, что он имеет грубо
круглую форму и сплюснут у полюсов? Представим себе Землю в виде
огромного морского ежа. Что вы можете на это заметить?
Главное мое замечание состояло в том, что вся его идея слишком
абсурдна, но я не посмел сказать этого вслух и стал искать более
вежливых аргументов.
- Живое существо нуждается в пище, - сказал я. - А как может
утолить свой голод Земля?
- Прекрасное возражение, превосходное, - весьма покровительственно
ответил профессор. - Вы хорошо охватываете то, что очевидно, хотя
много медленнее ориентируетесь в тонких намеках. Откуда Земля получает
пищу? Тут мы снова обратимся к нашему маленькому приятелю, эхинусу.
Окружающая его вода проходит по каналам его тела и обеспечивает его
питание.
- Значит, вы думаете, что вода...
- Нет, сэр, нет. Не вода. Эфир. Земля, несясь по своей орбите,
пасется на пастбищах бесконечности, и эфир проникает сквозь нее и,
проходя через ее поры, обеспечивает питание. Целое стадо других
планет-эхинусов делает то же самое; Венера, Марс и остальные, и у
каждого есть свои собственные пастбища.
Он сумасшедший, это ясно, но спорить с ним не следует. Мое молчание
он понял как знак согласия и улыбнулся мне с самым благожелательным
видом.
- Мы подвигаемся вперед, подвигаемся, - сказал он. - Начинает уже
мерцать свет. Сперва он немного ослепляет, но мы к нему скоро
привыкнем. Прошу еще вашего внимания, пока я сделаю еще пару замечаний
по поводу этого существа на моей ладони. Допустим, что на поверхности
его твердой оболочки имеются некоторые бесконечно малые насекомые,
ползающие на этой самой оболочке. Как вы полагаете, будет ли эхинус
знать об их присутствии?
- Думаю, что нет.
- В таком случае вы легко себе можете представить, что
Земля-планета не имеет ни малейшего представления о том, что
человеческая раса эксплуатирует ее. Она не имеет никакого понятия о
чудовищном произрастании растений, ни об эволюции животных, прилипших
к ней во время бесконечных блужданий вокруг солнца, как ракушки
облепляет дно старого корабля. Таково положение вещей в настоящее
время, и его-то я и хочу изменить.
Я оторопел.
- То есть как изменить?
- Я хочу дать знать Земле, что есть хотя бы один человек, Эдуард
Челленджер, который нуждается в ее внимании, который требует ее
внимания, настаивает на этом. Разумеется, это первая попытка такого
рода.
- А как, сэр, вы достигнете этого?
- А вот тут-то мы подходим к деловой части. Вы попали в самую
точку. Я снова позволю себе обратить ваше внимание на это интересное
маленькое существо, которое я держу в руке. Под защитной оболочкой это
сплошные нервы, невероятная чувствительность. Разве не ясно, что если
паразитирующее на нем животное желает привлечь его внимание, оно
должно пробуравить дырку в его коже и только тогда возбудить нервную
систему, чувствительный аппарат.
- Разумеется.
- Или возьмем другой пример: домашнюю муху или комара,
эксплуатирующих поверхность человеческого тела. Мы можем и не знать,
не быть уверены в их присутствии. Но вдруг, когда насекомое запускает
свое жало, свой хобот сквозь кожу, нашу защитную кору, мы с
неудовольствием вспоминаем, что мы не совсем одни. Теперь мои
намерения становятся для вас понятнее. Во тьме забрезжил свет, не так
ли?
- Боже мой! Вы хотите просунуть свое жало сквозь земную кору?
Он закрыл глаза от удовольствия.
- Вы видите перед собою того, - сказал он, - кто первым проникнет
сквозь эту твердую защитную броню. Я даже могу говорить об этом в
настоящем времени и сказать: который проникает.
- Вы сумели это сделать?
- С благосклонной помощью Мордена и Компании. Думаю, могу теперь
сказать: да, я это сделал. Несколько лет неустанной работы,
производившейся днем и ночью всеми существующими видами сверл,
буравов, землечерпалок и взрывчатых веществ, привели нас к цели.
- Неужели вы хотите сказать, что пробили кору?
- Если ваше замечание выражает удивление, это ничего, удивление
пройдет. Если же оно обозначает недоверие...
- Нет, сэр, ничего подобного.
- В таком случае примите мое утверждение без комментариев. Мы
пробили кору. Толщина ее оказалась около четырнадцати тысяч четырехсот
сорока двух ярдов, в круглых цифрах - восемь миль. Вам будет
небезынтересно узнать, что в ходе работ мы имели счастье натолкнуться
на мощный пласт угля, который, вероятно, со временем сможет окупить
все расходы нашего предприятия. Главным нашим затруднением были
подземные источники в нижне-меловых слоях и пески Гастингса, но мы их
преодолели. Теперь мы достигли нижнего этажа, а в нижнем этаже будет
работать не кто иной, как мистер Пирлесс Джонс. Вы, сэр, представляете
из себя комара, а ваш артезианский бур является комариным жалом. Мозг
сделал свое дело. Мыслитель может отойти в сторону. Теперь очередь
механика, несравненного с его металлическим жалом. Вам теперь ясно?
- Но вы упомянули цифры: восемь миль, - воскликнул я. - Но известно
ли вам, сэр, что пять тысяч футов считаются пределом возможности
артезианского бурения? Я отлично знаком с одним колодцем в Верхней
Силезии, глубиной в шесть тысяч двести футов, но это исключительная
вещь, своего рода чудо техники.
- Вы меня не поняли, мистер Несравненный. Либо мои объяснения, либо
ваш мозг недостаточно ясны, и я не буду настаивать - что именно. Я
прекрасно осведомлен о пределах артезианского бурения. Я не истратил
бы миллионы фунтов стерлингов на колоссальный туннель, если бы мог
обойтись грошовым шестидюймовым буром. Все, что я от вас требую, - это
приготовить бурав, обладающий всей возможной остротой, не более ста
футов в длину, приводимый в действие электрическим мотором. Совершенно
достаточно обыкновенного ударного бурава, поднимающегося обратно силой
собственного веса.
- Но почему с электромотором?
- Я здесь для того, чтобы давать приказы, а не разъяснения, мистер
Джонс. Слушайте. Прежде чем вы окончите свою работу, может случиться,
повторяю - может случиться, что ваша жизнь будет зависеть от того, что
бурав можно приводить в действие электричеством на расстоянии. Я
надеюсь, это возможно сделать.
- Конечно, можно.
- Тогда приготовьтесь. Не все еще готово для нашего активного
выступления, но вы теперь же приступите к приготовлениям. Больше мне
нечего вам сказать.
- Но мне необходимо, - возразил я, - знать, какого рода почву будет
проходить бурав: песок, глину или лесс - каждый вид почвы требует
особого обращения.
- Ну, скажем, слизь, желе, - ответил Челленджер. - Да, теперь мы
будем рассчитывать, что вашему бураву предстоит пробить слой слизи. А
теперь, мистер Джонс, я должен обратиться к довольно важным делам и
поэтому пожелаю вам доброго утра. Формальный контракт с упоминанием
суммы и всего прочего вы можете подписать с моим главным
производителем работ.
Я поклонился и повернулся, но, не дойдя до двери, остановился.
Любопытство одолело. Он писал тупым пером, отчаянно царапал бумагу и
сердито посмотрел на меня.
- Ну, сэр, чего еще? Я надеялся, что вы ушли.
- Я только хотел спросить вас, сэр, какова может быть цель
невероятного эксперимента.
- Прочь, сэр, прочь! - сердито крикнул он. - Старайтесь возвыситься
над меркантильными и утилитарными областями торгашества. Пошлите к
чертям ваши испытания и деловые стандарты. Наука ищет знания. Пусть
знание ведет нас, куда захочет, все равно мы должны стремиться к нему.
Узнать раз навсегда, кто мы, почему и где мы находимся - разве это
само по себе не величайшая мечта человечества. Идите, сэр, идите.
И опять его огромная косматая голова склонилась над бумагами, и
борода разметалась по столу. Тупое перо заскрипело еще пронзительнее
прежнего. Я ушел от этого необыкновенного человека, а в голове моей
вихрем кружились мысли о странном предприятии, участником которого я
только что стал.
Придя в свою контору, я застал там широко улыбающегося Тэда
Мелоуна, ожидавшего результатов моего визита к Челленджеру.
- Ну? - воскликнул он. - Не стало хуже? Ни скандалов, ни битвы, ни
покушения на вашу жизнь? Наверное, вы были с ним очень тактичны. Что
вы думаете о старике?
- Самый тяжелый, наглый, нетерпимый, самовлюбленный человек из
всех, кого я встречал, но...
- Вот, вот, - перебил Мелоун. - Все мы доходим до этого "но".
Верно, он именно таков, как вы говорите, и даже много неприятнее, но
чувствуешь, что такого большого человека нельзя измерять нашей обычной
меркой и от него можно вынести то, чего не позволишь никому на свете.
Не так ли?
- Ну, я не настолько близко его знаю пока, чтобы уверенно ответить,
но должен признаться, что если он не просто буйнопомешанный и то, что
он утверждает, правда, тогда он действительно выдающаяся личность. Но
правда ли это?
- Разумеется, правда. Челленджер всегда прав. Ну, до чего же вы
договорились? Говорил он вам о Хенгист-Дауне?
- Да, мельком.
- Ну, так поверьте мне, что это предприятие колоссально -
колоссально по замыслу и колоссально по выполнению. Он ненавидит всех
газетчиков, но доверяет мне, зная, что я не сообщу больше того, на что
он меня уполномочит. Поэтому мне известны его планы, по крайней мере
многие из них. Это такая хитрая старая птица, что никогда не знаешь,
что у него творится там, на донышке. Как бы то ни было, я знаю
достаточно, чтобы уверить вас, что Хенгист-Даун совершенно конкретное
предложение, почти законченное. Мой вам совет: пока просто ждите
событий, но потихоньку подготовляйтесь к ним, приводите в порядок свои
материалы. Вы довольно скоро получите известия или от него, или от
меня.
Известия пришли от самого Мелоуна. Через несколько недель он
спозаранку явился ко мне в контору в роли вестника.
- Я к вам от Челленджера, - заявил он.
- Вы вроде рыбы-пилота при акуле.
- Я горжусь тем, что значу что-то для него. Он в самом деле
удивительный человек. Все готово, и все его расчеты подтвердились.
Теперь ваша очередь, а затем он даст сигнал к поднятию занавеса.
- Не поверю, пока не увижу собственными глазами, но у меня все
готово, упаковано и остается только уложить на грузовик. Могу
приступить в любой момент.
- Тогда приступайте теперь же. Я отрекомендовал вас как на редкость
энергичного и пунктуального человека; смотрите, не подведите меня.
Итак, отправимся по железной дороге, и по пути я вам сообщу, что вам
предстоит делать.
Было ясное весеннее утро, - для точности 22 мая, - когда мы
пустились в это фатальное путешествие, приведшее меня к событиям,
отныне ставшим историческими. По дороге Мелоун передал мне письмо от
Челленджера, являвшееся для меня инструкцией.
"Сэр!
По приезде в Хенгист-Даун благоволите явиться в
распоряжение м-ра Барфорта, главного инженера, посвященного
в мои планы. Мой молодой друг Мелоун, податель сего, также
имеет к ним касание и может избавить меня от
непосредственных переговоров. В настоящее время мы закончили
обследование некоторых явлений шахты на уровне четырнадцати
тысяч футов и ниже, которое всецело подтвердило мои гипотезы
о строении тела планеты, но требуются еще более веские
доказательства, прежде чем я смогу произвести известное
впечатление на ограниченные взгляды современного научного
мира. Эти доказательства надлежит добыть вам, а они будут
свидетелями. Спускаясь в лифте, вы заметите, предполагаю,
что вы обладаете редкой способностью быстро схватывать
подробности, что проходите постепенно залежи вторичного
мела, угольные пласты, девонские и кембрийские отложения, и,
наконец, гранит, через слой которого проходит большая часть
нашего туннеля. Дно его в настоящее время покрыто
тарполином, и я запрещаю вам снимать его слой, поскольку
всякое грубое прикосновение к чувствительной внутренней
пленке земного ядра может привести к чудовищным результатам.
По моему распоряжению поперек шахты укреплены две крепких
балки с настилом в двадцати футах над ее дном, и между ними
оставлено небольшое пространство. Оно будет играть роль
зажима для ваших приборов артезианского бурения, в частности
для трубы. Бура в пятьдесят футов длиной вполне достаточно;
на двадцать футов он будет опущен под настил, так что
коснется непосредственно слоя тарполина. Если вы дорожите
своей жизнью, не опускайте его ни на дюйм ниже.
Тридцатифутовая часть бура будет подниматься над настилом, и
когда вы установите его, надо полагать, что в почву он
войдет не меньше, чем на сорок футов. Поскольку субстанция
почвы здесь чрезвычайно мягкая, я полагаю, что вам даже не
понадобится двигательной силы, и труба собственной тяжестью
проникнет в те слои, которых мы еще не вскрыли. Этих
инструкций совершенно достаточно для нормально развитого
человека, но я несколько опасаюсь, что вам потребуются
дополнительные разъяснения, о которых сообщит мне наш юный
друг Мелоун.
Джордж Эдуард Челленджер".
Легко представить себе, что к моменту прибытия на станцию
Сторрингтон, близ северной границы Саут-Даунс, я был чрезвычайно
взволнован. Несколько карет ждало у старого вокзала. Одна из них
потащила нас за шесть-семь миль по проселкам и кочкам, глубоко взрытым
колеями, доказывавшими, что здесь происходило оживленное движение.
Сломанное колесо автомобиля лежало в стороне и показывало, что не нам
одним путь казался тяжелым. Однажды сбоку показался разбитый остов
крупной машины, и мне показалось, что я различаю клапаны и пистоны
гидравлического насоса.
- Это все работа Челленджера, - ухмыльнулся Мелоун. - Говорят, что
машина оказалась неточной на одну десятую дюйма, и он попросту
вышвырнул ее вон.
- И, конечно, возникло судебное дело?
- Судебное дело. Дорогой мой, да тут следует открыть постоянное
отделение суда. У нас дел в суде хватит на целый год. Да и
правительству тоже. Старый черт никого не боится. Король против
Джорджа Челленджера и Джордж Челленджер против короля - это наше
нормальное состояние. Потом им обоим придется-таки потаскаться по
судам. Ну, приехали! Дженкинс, вы можете нас пропустить.
Высокий человек с изуродованным ухом заглянул в автомобиль и
подозрительно осмотрел нас. Узнал Мелоуна и приветствовал его.
- Ладно, мистер Мелоун. А я думал, что это от Американского
"Ассошиэйтед Пресс".
- О, они тоже пытались попасть сюда.
- Сегодня они, а вчера парни из "Таймса". О, они тут рыщут, как
охотничьи собаки. Вот посмотрите-ка. - Он указал на далекую темную
точку на горизонте. - Не угодно ли? Это телескоп чикагской газеты
"Дэйли Ньюс". Да, они здорово охотятся за нами. Я видел, как они
галдели, как стая ворон, там у маяка.
- Бедная газетная братия, - сказал Мелоун, ведя меня через калитку
чудовищно опутанной колючей проволокой изгороди. - Я сам из их
сословия и знаю, каково им приходится.
В эту минуту мы услышали позади жалобное блеянье:
- Мелоун, Тэд Мелоун!
Блеял маленький толстенький человечек, только что подкативший на
мотоцикле и теперь барахтавшийся в объятиях геркулеса-сторожа.
- Эй, пустите меня! - кричал он. - Уберите лапы. Мелоун, отзовите
вашу гориллу.
- Отпустите его, Дженкинс. Это мой приятель, - крикнул Мелоун. -
Ну, старый боб, в чем дело? Чего вам надо в этих краях? Ваше место на
Флит-стрит, а не в диких оврагах Суссекса.
- Вы прекрасно знаете, чего мне нужно, - ответил посетитель. - Я
получил приказ написать статью насчет Хенгист-Дауна и не могу явиться
обратно без материала.
- Очень жаль, Рой, но здесь вы ничего не получите. Вам придется
остаться по ту сторону проволочной изгороди. Если это вам не
улыбается, придется вам пойти к профессору Челленджеру и взять у него
пропуск.
- Был уже, - мрачно сказал журналист. - Сегодня утром.
- Ну, что же он сказал?
- Он пообещал выкинуть меня в окно.
Мелоун засмеялся.
- А вы что?
- Я сказал: "А почему не через дверь?" и вышел через нее, чтобы
доказать, что и это не плохой путь. Спорить было некогда, и я просто
ушел. А вы, Мелоун, кажется, завели дружбу с бородатым ассирийским
быком в Лондоне и с этим душителем, который совсем испортил мой новый
целлулоидный воротничок.
- Ничем не могу помочь вам, Рой; помог бы, если бы имел
возможность. На Флит-стрит говорят, что вас ни разу не били, но вы
были очень близки к потере своей репутации. Возвращайтесь в свою
редакцию, и если подождете несколько дней, я, как только старик
позволит, дам вам информацию.
- И никак нельзя туда проникнуть?
- Никак.
- Деньги?
- Вы сами знаете, что нет.
- Говорят, что здесь прокладывают прямой путь в Новую Зеландию?
- Для вас это будет прямой путь в больницу. Рой, если вы здесь
будете мешать. Пока прощайте. Нам надо заняться своими делами.
- Это Рой Перкинс, военный корреспондент, - говорил мне Мелоун,
пока мы шли через огороженный участок. - Мы ему натянули нос; а он
считался неотразимым и вездесущим репортером. Ему помогает проникать
всюду толстое невинное личико. Ну, мы подходим к главному штабу. Вот,
- он указал на группу бараков с красными крышами, - это рабочие
бараки. Тут живет множество рабочих, оплачиваемых много выше обычного.
Но они обязаны быть холостяками или вдовцами и дают клятву сохранять
служебную тайну. Не думаю, чтобы кто-нибудь из них пожелал уйти с
работ. Вот их футбольная площадка, а этот дом - библиотека и клуб.
Смею вас уверить, старик неплохой организатор. А вот мистер Барфорт,
главный инженер и производитель работ.
К нам приближался высокий худой меланхоличный человек; его
морщинистое лицо было озабочено:
- Очевидно, вы и есть инженер-артезианец, - мрачно сказал он. - Мне
передали, что вы должны приехать. Чрезвычайно рад вашему приезду,
потому что, скажу откровенно, эта ответственность начинает мне
действовать на нервы. Мы работаем на ура, и я не знаю, что нам
попадется дальше: источник ли меловой воды, пласт ли угля, фонтан
нефти или, может быть, язык адского пламени. Мы вытащили оттуда все,
что можно, но, насколько мне известно, последняя часть работы за вами.
- Там очень жарко, внизу?
- Н-да, жарковато, этого отрицать не приходится. И все же, пожалуй,
там не жарче, чем полагается при таком атмосферном давлении на столь
ограниченную площадь. Разумеется, вентиляция отвратительная. Мы
накачиваем воздух вниз, но все равно больше двух часов человеку
выдержать трудно, а они все работают с большой охотой. Вчера профессор
спускался вниз сам и остался очень доволен всем. Пойдемте-ка
позавтракаем вместе с нами, а потом вы все увидите сами.
После умеренной и быстрой закуски главный инженер любезно и
основательно ознакомил нас со своим управлением и повел через ряд
свалок использованных машин и орудий, сквозь которые уже пробивалась
трава. В одном месте мы увидели огромную гидравлическую землечерпалку
Арроля, освобожденную от чехла, которая одна из первых начала раскопки
в этом месте. Около нее находилась крупная машина, выпускавшая
бесконечный стальной канат, к которому был прикреплен ряд черпаков;
эти черпаки непрерывно поднимали на поверхность земли обломки камня и
мусор из шахты, по мере ее углубления. В здании силовой станции
работало несколько большой мощности турбин Эшер-Висса, делавших до ста
сорока оборотов в минуту и управлявших гидравлическими аккумуляторами,
доводившими давление до тысячи четырехсот фунтов на квадратный дюйм,
по трехдюймовым трубам передававшееся в шахту и приводившее в движение
четыре скальных сверла с полыми наконечниками типа Брандта. К
турбинному зданию примыкала электрическая станция, дававшая ток для
огромных осветительных установок. Тут же находилась дополнительная
турбина в двести лошадиных сил, приводившая в движение десятифутовый
вентилятор, по двенадцатидюймовым трубам нагнетавший воздух на самое
дно шахты. Показ всех этих чудес сопровождался техническими
пояснениями гордых своими питомцами руководителей, донимавших меня
техническими терминами, что я, в свою очередь, делаю по отношению к
читателю. К счастью, вскоре объяснения были прерваны; я услышал шум
колес и увидел, что мой трехтонный Лейланд, подпрыгивая и покачиваясь,
катит по траве, нагруженный сверлами и разборными частями труб. На
грузовике восседал мой десятник Питерс и рядом с шофером рабочий
мрачного вида. Оба тотчас же соскочили и принялись разгружать машину,
а мы с главным инженером и Мелоуном направились к шахте.
Это было гораздо более удивительное место, чем я себе представлял.
Горы земли - тысячи тонн, вынутые из шахты - были расположены в форме
гигантской подковы и образовывали весьма солидный холм. Внутри этой
подковы, состоящей из мела, глины, угля и гранита, возвышалась
конструкция - целый хаос прочных стальных балок и колес - где
сосредотачивалось все управление многочисленными насосами и лифтами.
Они были соединены с кирпичным зданием силовой станции, замыкавшей
концы подковы. Под железным остовом была открытая пасть шахты,
огромный глубокий колодец, футов тридцати-сорока в диаметре,
выложенный внутри кирпичом и цементом. Нагнувшись над краем колодца, я
заглянул в ужасающую бездну, которая, как мне говорили, имела около
восьми миль в глубину, и у меня закружилась голова при одной мысли о
том, что она в себе таит. Солнечный свет по диагонали проникал в
отверстие, и я мог различить всего какую-нибудь сотню ярдов стены из
грязного мела, тут и там в слабых местах укрепленного кирпичной
кладкой и цементом. И вот, смотря вниз, я увидел далеко-далеко в
беспросветной глубине легкий лучик света, мельчайшую световую точку,
но не мигающую и ясную в этой черной бездне.
- Что это за свет? - спросил я.
Мелоун склонился над парапетом рядом со мной.
- Это поднимается один из лифтов. Не правда ли, чудесное зрелище?
Он от нас на расстоянии мили или того больше, а этот слабый свет -
мощный дуговой фонарь. Лифт поднимается быстро и будет здесь через
несколько минут.
И верно, световая точка все росла и росла, пока не заполнила
колодец серебристым сиянием, и я должен был отвернуться от невыносимо
сильного блеска. А через мгновение клетка лифта остановилась наверху
среди железных переплетов, четверо людей вышли из нее и направились к
выходу.
- Почти все внизу, - сказал Мелоун. - Это не шутка - проработать
два часа на такой глубине. Ну, кое-что из ваших инструментов готово к
работе. Самое лучшее, по-моему, что нам следовало бы предпринять, -
это спуститься вниз. Там вы будете иметь возможность сами определить
ситуацию.
У машинного отделения была небольшая пристройка, куда Мелоун и
провел меня. Здесь по стенам висело множество мешковатых костюмов типа
прозодежды из легкого материала. По примеру Мелоуна я разделся до
последней нитки и напялил один из этих костюмов, а на ноги надел туфли
на резиновой подошве. Мелоун был готов раньше меня и первым вышел из
пристройки. Через мгновение я услышал такой шум, точно десяток псов
сцепились в смертельной схватке; я бросился во двор и увидел, что мой
друг катается по земле, обхватив руками рабочего, который помогал
разгружать мои артезианские трубы. Мелоун старался что-то вырвать у
него, а тот судорожно цеплялся за этот предмет. Но Мелоун оказался
сильнее его, вырвал у него предмет, из-за которого шла борьба, и до
тех пор топтал его ногами, пока предмет не обратился в кучу обломков.
Только тут я различил бренные остатки фотографической камеры. Мой
мрачный рабочий поднимался, отряхивая пыль.
- Черт вас дери, Тэд Мелоун! - сказал он. - Это был совсем
новенький аппарат и стоил десять гиней.
- Ничего не поделаешь, Рой! Я видел, как вы сделали снимок, и мне
оставалось только броситься на вас.
- Каким чертом вы обратились в моего рабочего? - с негодованием
спросил я.
Репортер лукаво подмигнул и ухмыльнулся.
- Всегда найдутся разные пути-дорожки. Не вините вашего десятника,
он тут ни при чем. Я обменялся платьем с его помощником и таким
образом попал сюда.
- И можете уйти отсюда тем же путем, - заявил Мелоун. - Спорить
нечего, Рой! Будь здесь Челленджер, он без дальнейших разговоров
спустил бы на вас собак. Я сам бывал в вашем положении и поэтому
обращаюсь с вами по-человечески, но здесь я превращаюсь в цепную
собаку и должен не только лаять, но и кусаться. Ну, довольно!
Проваливайте...
Двое улыбающихся рабочих вывели строптивого посетителя за пределы
запретной зоны.
Наконец-то теперь читающая публика узнает причины появления
знаменитой четырехколонной статьи, под заглавием "Сумасшедший проект
ученого" с подзаголовком "Туннель Англия - Австралия", напечатанной
через несколько дней в "Эдвайзере"; она была, в свою очередь, причиной
того, что Челленджера чуть не хватил апоплексический удар, а редактор
"Эдвайзера" имел с ним самую неприятную в своей жизни беседу, едва не
закончившуюся рукоприкладством. Статья представляла собой сильно
прикрашенный и извращенный отчет о приключениях Роя Перкинса, "нашего
испытанного военного корреспондента", и пестрела такими выражениями,
как: "бешеный бык из Энмор-Гарденс", "машины охраняются изгородью из
колючей проволоки, овчарками-ищейками", и, наконец, "меня оттащили от
входа в Англо-Австралийский туннель двое негодяев, свирепые дикари,
один из которых был "Джек на все руки", который был мне известен и
раньше как позор касты журналистов, а другой - жуткая фигура в
тропическом костюме - разыгрывал из себя инженера-специалиста по
артезианскому бурению, хотя по внешности это типичный хулиган из
Уайтчепела". Сведя с нами счеты, репортер подробно описывал рельсовый
путь у входа в шахту и ступенчатые спуски вниз, по которым якобы
фуникулер - зубчатая железная дорога - пройдет в недра земли.
Единственным реальным следствием статьи было увеличение числа зевак,
дежуривших на Саут-Даунс в ожидании интересных событий. Настал день,
когда события разразились, и тогда они горько раскаялись в своем
любопытстве.
Мой десятник со своим мнимым помощником успели распаковать
разнообразные приспособления для артезианского бурения, и я хотел
принять участие в сборке, но Мелоун настоял на том, чтобы пока
оставить все инструменты в покое и спуститься сейчас же на самое дно
шахты. Мы вошли в стальную клетку лифта в сопровождении главного
инженера и полетели вниз в недра земли. В шахте была целая система
автоматических лифтов, причем каждый имел отдельное управление и
собственную станцию, помещавшуюся в нише, выдолбленной в стене шахты.
Скорость движения лифтов была огромна, но ощущение напоминало скорее
поездку по вертикальной железной дороге, чем безудержное падение,
типичное для всех британских лифтов.
Стены лифта были из стальных прутьев, внутри была сильная лампа, у
мы отчетливо могли видеть слои пород, сквозь которые мчались. И я
машинально классифицировал их во время головокружительного спуска.
Начав с желтоватых слоев нижнего мела, мы прошли отложения группы
Гастингса кофейного цвета, светлые слон ашбернхэмских пород, черные
угленосные глины, и затем, блестя под лучами электрического света,
замелькали, заискрились чешуйки каменноугольных напластований
вперемежку с прослойками глины. Тут и там виднелись кирпичные
крепления, но в целом шахта держалась без искусственных укреплений, и
можно было удивляться поразительным результатам сотрудничества
человеческой мысли с механической силой.
Ниже залегания пластов угля пошли какие-то смешанные породы
неопределенного вида, затем мы вошли в зону первобытных гранитов, где
кристаллы кварца сверкали и переливались так, точно темные стены были
покрыты бриллиантовой пылью.
Мы спускались все ниже и ниже; теперь мы были на глубине, куда еще
прежде не спускался смертный. Архаические скалы чудесно меняли
окраску, и я никогда не забуду широкого пояса розового, гнейса,
который засиял неземной красотой под лучами наших сильных ламп.
Ярус за ярусом, переходя из лифта в лифт, спускались мы вниз;
воздух становился все плотнее и горячее, пока, наконец, даже легкие
наши одеяния стали непереносимы, и пот стекал струйками в наши
резиновые туфли.
Наконец, когда я почувствовал, что дальше не вынесу, последний лифт
спустился на площадку, и мы вышли на узкую платформу, высеченную в
стене и обегавшую вокруг шахты. Я заметил, как Мелоун тревожно
осмотрел стену по выходе. Не знай я его за одного из храбрейших людей,
я бы сказал, что он сильно нервничал.
- Забавная штука, - сказал главный инженер, проводя рукою по стене.
Он осветил стену и показал, что она покрыта какой-то странной
мерцающей пеной. - Стены порой вздрагивают и сотрясаются. Я не знаю, с
какими силами мы имеем дело. Профессор, видимо, очень доволен всем
этим, но для меня это ново и непонятно.
- Я тоже видел, как вздрагивала эта стена, - добавил Мелоун. -
Последний раз, спускаясь сюда, мы укрепили два параллельных бруса для
ваших буравов, и когда пришлось вырубать кусок скалы, чтобы дать опору
брусьям, я отчетливо видел, как она сотрясалась и вздрагивала при
каждом ударе. Теория старика кажется абсурдом в городских лондонских
условиях, но здесь, на глубине восьми миль, я начинаю почти верить в
нее.
- А если бы вы видели, что находится под этим покрывалом, вы
уверовали бы еще больше, - ответил старший инженер. - Все эти нижние
слои скал режутся легко, как сыр, и, прорезав их, мы добрались до
совершенно невиданной на земле формации. "Закройте ее! Не смейте
прикасаться к ней!" - закричал профессор, и мы застелили ее
тарполиновым покрывалом по его инструкциям. Вот она перед вами.
- Можно посмотреть?
Испуг исказил черты инженера.
- Нельзя шутить с инструкциями профессора, - сказал он. - Он так
дьявольски скрытен, что никогда не знаешь, что он там затевает. Ну,
все равно попробуем!
Он повернул лампу так, что мощный рефлектор ярко осветил черное
покрывало, потом наклонился и, взяв веревку, соединенную с четырьмя
углами покрывала, потянул за нее и обнажил кусочек слоя, лежавшего у
наших ног.
Странное, удивительное зрелище! Пол шахты состоял из какого-то
мягкого сероватого вещества, гладкого и блестящего, поднимавшегося и
опадавшего в медленных конвульсиях. Волны движения, пробегавшие по
нему, имели какой-то неуловимый ритм. Сама поверхность была не из
однородного материала, а под ней, видимые сквозь полупрозрачное
вещество, были расположены какие-то расплывчатые светлые каналы и
узлы, все время изменявшие свою форму и объем.
Мы все трое затаив дыхание следили за этим необыкновенным зрелищем.
- Такой вид, точно у животного содрали кожу, - приглушенным шепотом
заметил Мелоун. - Старик не очень далек от истины со своей теорией
морского ежа.
- Боже мой! - воскликнул я. - И я должен вонзить гарпун в тело
живого существа!
- Да, это ваша привилегия, сын мой, - отозвался Мелоун, - и должен
заметить, что если до того времени не сверну себе голову, то буду
рядом с вами в этот интереснейший момент.
- А я не хочу, - решительно заявил главный инженер. - Никогда я еще
не участвовал в более дикой истории. Если же старик будет настаивать,
я лучше подам в отставку. Батюшки мои! Смотрите-ка!
Серое вещество вдруг точно вспучилось и двинулось к нам наподобие
морской волны, лижущей борт парохода. Потом она опала, пульсируя и
волнуясь, и снова начались ритмичные конвульсии. Барфорт стал
осторожно опускать покрывало.
- Такое впечатление, точно оно знает о нашем присутствии, - сказал
он. - Почему оно, в самом деле, стало подниматься именно в нашу
сторону? Может быть, под влиянием света?
- Что же от меня требуется? - спросил я.
Мистер Барфорт указал на толстые прутья, перекинутые через шахту
как раз под опускной площадкой лифта. Между брусьями был просвет
дюймов в девять.
- Это желание старика, - сказал он. - Я мог бы укрепить их
значительно лучше, но спорить с ним все равно, что пытаться убедить
бешеного буйвола. Проще и безопаснее автоматически выполнять его
распоряжения. Он хочет, чтобы вы укрепили на этих брусьях ваш
шестидюймовый бурав.
- Ну, не думаю, чтобы тут встретились какие-нибудь трудности, -
отвечал я. - Сегодня же принимаюсь за работу.
Легко себе представить, что это была самая странная работа в моей
долгой практике, хотя мне приходилось работать во всех частях света и
в самых разнообразных условиях. Поскольку профессор Челленджер так
настаивал, чтобы управление буравом происходило на дальнем расстоянии,
и поскольку теперь я убедился, что в этой предосторожности была самая
насущная необходимость, мне пришлось выработать систему электрического
контроля, что было нетрудно, так как шахта сверху донизу была опутана
электрическими проводами.
С бесконечными предосторожностями мы с Питерсом, моим десятником,
доставили вниз все свои аксессуары и сложили на скалистой платформе.
Потом мы подняли повыше опускную площадку лифта и освободили себе
место для этой работы. Решив избрать для работы метод вколачивания,
поскольку здесь достаточно было одной силы тяжести, мы подвесили
стофунтовый груз на блоке под площадкой лифта, а под ним установили
наши трубы и гарпун с V-образным концом. Наконец, трос, поддерживающий
груз, был прикреплен к стене шахты таким образом, чтобы электрический
контакт освобождал его. Это была трудная, тонкая работа, проделанная
более чем в тропической жаре, сопровождавшаяся постоянным сознанием,
что оступись нога, упади гайка на покрывало и может разразиться
непоправимая катастрофа.
Окружающая обстановка тоже действовала на нервы. Все время я
наблюдал странную дрожь и волнение, пробегавшие по поверхности стен, и
даже чувствовал легкое дрожание их при малейшем прикосновении. Ни
Питерс, ни я не испытали ни малейшего огорчения, в последний раз давая
сигнал наверх, что мы готовы к подъему, и докладывая мистеру Барфорту,
что профессор Челленджер может приступить к опыту, когда ему
заблагорассудится.
Долго ждать не пришлось. Через три дня после окончания моих
подготовительных работ пришло приглашение.
Это был обычного типа пригласительный билет, какие рассылаются для
приглашения на семейные торжества, и текст его был таков:
Ч.К.О., М.Д., Д.Н. и т.д.
(бывший председатель Зоологического института и
обладатель такого количества ученых степеней, что уместить
их все на этом билете не представляется возможным)
приглашает мистера ДЖОНСА (его, а не ее) в 11:30 утра, в
среду 21 июня, быть свидетелем замечательного триумфа ума
над материей, в ХЕНГИСТ-ДАУН, СУССЕКС.
Специальный поезд отбывает со станции Виктории в 10:05.
Пассажиры оплачивают проезд из собственных средств.
После опыта завтрак. А может быть, и не будет, смотря по
обстоятельствам. Станция назначения - Сторрингтон.
Мелоун тоже получил подобное приглашение, и, придя к нему, я
увидел, что он хохочет.
- Как нелепо посылать приглашение нам, - сказал он. - Мы все равно
будем там, что бы ни случилось, как сказал палач убийце. Но, знаете,
от этого весь Лондон загудел. Старик добился чего хотел, и вокруг его
косматой головы светится ореол блаженства.
Итак, наконец наступил великий день. Я решил, что будет лучше
поехать накануне с вечера, чтобы лично убедиться, что все в порядке.
Бурав-гарпун был установлен вполне точно, груз был тщательно
уравновешен, электрический контроль действовал без отказа, и я был
втайне рад, что непосредственно управление опытом не будет поручено
мне. Рубильник, включающий ток, был установлен на трибуне не менее чем
в пятистах ярдах от жерла шахты, чтобы свести до минимума возможность
опасных последствий.
В это роковое утро прекрасного летнего дня я, выбравшись на
поверхность земли, взобрался на одну из решетчатых башен шахты, чтобы
окинуть взором поле.
Казалось, весь мир устремился сюда, в Хенгист-Даун. Насколько
хватал глаз, все дороги были усеяны толпами. Автомобили, фырча и
подпрыгивая на кочках, подъезжали один за другим и высаживали
пассажиров у прохода через проволочную ограду. Здесь для большинства и
кончался путь.
Сильный отряд охраны стоял у входа и был глух ко всем уговорам,
угрозам и подкупам; только предъявив пригласительный билет, можно было
проникнуть за крепкую изгородь. Неудачники расходились и
присоединялись к необозримым толпам, собравшимся на холмах. Все поле
было покрыто густой толпой зрителей. Такое скопление народа бывает
только на холмах Эпсома в день Дерби. Внутри территории раскопок
проволокой были отделены несколько участков, и привилегированные
посетители были размещены в них специальными распорядителями. Один
участок был отведен для пэров, один для членов Нижней Палаты, один для
представителей обществ, для светил науки, в числе которых были
Ле-Пеллье из Сорбонны и доктор Дрейзингер из Берлинской Академии.
Специальный павильон, обложенный мешками с песком и с крышей
волнистого железа, стоял в стороне, предназначенный для королевской
фамилии.
В четверть двенадцатого множество шарабанов доставили со станции
специально приглашенных гостей, и я спустился вниз, чтобы
присутствовать при церемонии приема около королевского павильона.
Челленджер имел потрясающий вид во фраке, белом жилете, сверкающем
цилиндре, а на лице его было выражение презрительного превосходства и
довольно грязной благожелательности; он был преисполнен важности и
сознания собственного достоинства. "Типичная жертва мании величия", -
как отозвался о нем один из хроникеров. Он помогал разводить, а иногда
и расталкивать гостей по местам, а потом, собрав вокруг себя избранных
гостей, занял место на трибуне на холме и оглядел собравшихся с видом
председателя, ожидающего аплодисментов аудитории. Но, поскольку
таковых не последовало, он сразу перешел к делу, и его сильный гудящий
бас наполнил всю территорию раскопок.
- Джентльмены! - загремел он. - На этот раз я избавлен от обращения
"леди и джентльмены". Если я не пригласил их провести вместе с нами
это утро, то, смею вас уверить, не для того, чтобы обидеть их,
поскольку, - прибавил он со слоновым юмором, - наши взаимоотношения с
ними всегда были самыми дружелюбными. Настоящая причина та, что все же
в моем опыте имеется в небольшой степени элемент опасности, хотя этого
как будто недостаточно, чтобы рассеять выражение неудовольствия,
которое я замечаю на некоторых лицах. Представителям печати будет
небезынтересно знать, что специально для них я отвел верхние места на
гребне холма, откуда они лучше других смогут видеть все происходящее.
Они обнаружили к моему опыту такой интерес, порой неотличимый от
вмешательства в мои дела, что, наконец, теперь-то они не смогут
пожаловаться, что я сопротивляюсь всем их усилиям. Если ничего не
случится, - а случайности возможны всегда и во всем, - что же, я
сделал для них, что мог! Если, наоборот, что-нибудь случится, они
будут находиться в исключительно удобных условиях для наблюдения и
записывания, если найдется что-либо заслуживающее их просвещенного
внимания.
Вы отлично понимаете, что для человека науки невозможно объяснять,
- говоря без всякого оскорбительного оттенка, - обыкновенному стаду
различные причины, приводящие его к тому или иному заключению или
действию. Я слышу весьма невежливые замечания и прошу джентльмена в
роговых очках перестать махать зонтиком.
(Голос: вы оскорбительно аттестуете своих гостей!)
- Возможно, что мои слова "обыкновенное стадо" привели джентльмена
с зонтиком в столь возбужденное состояние. Хорошо, скажем, что мои
слушатели необыкновенное стадо. Не будем придираться к словам. В тот
момент, когда меня прервали дерзким замечанием, я намеревался сказать,
что весь материал по настоящему опыту полно и подробно изложен в моем
выходящем труде о строении земли, который я, при всей своей
скромности, могу назвать одной из величайших, делающих эпоху книг в
мировой истории.
(Общее волнение. Крики: "К делу! Дайте факты! Зачем нас созвали?
Что это - шутка? Издевательство?")
- Я как раз собирался приступить к объяснению, и если еще раз меня
прервут, я буду вынужден принять свои меры к восстановлению порядка,
поддержание которого самостоятельно, видимо, недоступно собравшимся.
Дело о том, что я прорыл шахту, пробившись через земную кору, и
собираюсь проверить эффект неприятного раздражения ее чувствительного
слоя; эта деликатная операция будет произведена моими подчиненными,
мистером Пирлессом Джонсом, специалистом по артезианскому бурению, и
мистером Эдуардом Мелоуном, который в данном случае является моим
полномочным представителем. Обнаженная чувствительная субстанция
подвергнется уколу буравом, а как она будет на это реагировать,
покажет будущее. Если теперь вы будете любезны занять свои места, эти
два джентльмена спустятся в шахту и произведут последние
приготовления. Затем я включу электрический контакт вот здесь - и все
будет кончено.
Обычно после одной из подобных речей Челленджера аудитория
чувствует, что у нее, как у Земли, содрана защитная эпидерма и
обнажены нервы. И эта аудитория не представляла исключения и с глухим
ворчанием стала расходиться по местам. Челленджер один остался на
трибуне за маленьким столиком, огромный, коренастый, с развевающейся
черной гривой и бородой. Но мы с Мелоуном не могли полностью
насладиться этим забавным зрелищем и поспешили к шахте. Через двадцать
минут мы были на дне и снимали покрывало с обнаженного серого слоя.
Нашим глазам открылось поразительное зрелище. Благодаря какой-то
непонятной космической телепатии, старая планета точно угадывала, что
по отношению к ней несчастные букашки намерены позволить себе
неслыханную дерзость. Обнаженная поверхность волновалась, как кипящий
горшок. Большие серые пузыри вздувались и лопались с треском.
Воздушные пузыри и пустоты под чувствительным покровом сходились,
расходились, меняли форму и проявляли повышенную активность.
Волнообразные судороги материи были сильнее, и ритм их участился.
Темно-пурпурная жидкость, казалось, пульсировала в извилистых каналах,
сетью расползавшихся под мягким серым покровом. Ритм - дрожание жизни
- чувствовался здесь. Тяжелый запах отравлял воздух и делал его
совершенно непереносимым для человеческих легких.
Я как зачарованный созерцал это странное зрелище, когда позади меня
Мелоун вдруг тревожно зашептал:
- Боже мой, Джонс, смотрите!
В одно мгновение я посмотрел туда, потом включил электрический
контакт - и в следующий момент прыгнул в лифт.
- Скорее, сюда! - воскликнул я. - Дело идет о жизни и смерти!
Только быстрота спасет нас!
Действительно, зрелище внушало серьезную тревогу. Вся нижняя часть
шахты, казалось, заразилась той интенсивной активностью, которую мы
заметили на дне; стены дрожали и пульсировали в одном ритме с серым
слоем. Эти движения передавались углублениям, о которые опирались
концы брусьев, и было ясно, что брусья упадут вниз. А при их падении
острый конец моего бурава вонзится в землю независимо от
электрического контакта, обрывающего тяжелый груз. Прежде чем это
случится, нам с Мелоуном необходимо быть вне стен шахты, - дело шло о
нашей жизни. Ужасное ощущение - находиться на глубине восьми миль под
землей и чувствовать, что каждый момент сильная конвульсия может
вызвать катастрофу.
Мы бешено понеслись наверх.
Забудем ли мы этот кошмарный подъем? Сменяющиеся лифты визжали и
громыхали, и минуты казались нам долгими часами. Достигая конца яруса,
мы выскакивали из лифта, бросались в следующий и летели все выше и
выше. Через решетчатые крыши лифтов мы могли видеть далеко наверху
маленький кружок света, указывающий выход из шахты. Светлое пятно
становилось все больше и больше, пока не превратилось в полный круг и
перед нашими глазами не замелькали кирпичные крепления устья шахты. И
потом - это был момент сумасшедшей радости и благодарности - мы
выпрыгнули из стальной темницы и вступили снова на зеленую поверхность
луга.
Мы поспешили как раз вовремя. Не успели мы отойти и тридцати шагов
от шахты, как там, глубоко внизу, мой острый гарпун вонзился в нервный
покров старушки-Земли и наступил момент великого эксперимента.
Что произошло? Ни Мелоун, ни я не были в состоянии сказать, потому
что точно порыв циклона сшиб нас обоих с ног и покатил по траве, как
ветер гонит пару сухих листьев. В тот же момент наш слух был поражен
самым отчаянным воплем, какой только слышало ухо человека.
Кто из тысяч присутствующих сумел бы точно описать этот ужасный
потрясающий вой? Это был вой, где боль, гнев, угроза и оскорбленное
величие планеты смешались в одни страшный долгий крик. Целую минуту
стоял этот вой тысячи сирен, соединенных в одну, парализуя толпы
зрителей свирепой угрозой, затем пронесся в тихом летнем воздухе,
отдался эхом по всему южному берегу и даже перелетел через канал и
донесся до Франции. Ни один звук в истории человечества не мог
сравниться с воплем раненой планеты.
Оглушенные, полуразбитые, мы с Мелоуном ощутили и удар и страшный
звук, но только из рассказов других свидетелей происшедшего узнали
подробности невероятного зрелища.
Первыми из недр земли вылетели клетки лифтов. Другие машины,
помещенные в нишах стен, избегли их участи, но массивные полы лифтов
приняли на себя всю силу удара воздушного течения снизу вверх. Если в
стеклянную трубку заложить несколько шариков, то они вылетят друг за
другом с интервалами, каждый отдельно. Так же и четырнадцать клеток
лифтов одна за другой взлетели над шахтой и описывали величественную
параболу; один из лифтов был заброшен в море недалеко от набережной
Уортинга, другой упал в поле близ Чичестера. Зрители клялись потом,
что никогда не видели ничего более замечательного, чем это зрелище
четырнадцати лифтов, неторопливо плывущих в небесной лазури.
Потом забил гейзер. Это был огромный фонтан скверной, тягучей, как
патока, субстанции плотности смолы, ударивший в вышину на две тысячи
футов. Аэроплан-наблюдатель, паривший над полем, был сбит этим
фонтаном, совершил вынужденный спуск, и летчик вместе с машиной
зарылись в потоке вонючей грязи. Противная жидкость, обладающая
невыносимо едким запахом, является, по-видимому, тем, что заменяет
кровь для земного организма, или, как утверждает Челленджер и
поддерживает Берлинская Академия, является защитной секрецией,
аналогичной зловонным выделениям каракатицы, которой природа снабдила
старуху-планету для защиты от наглых Челленджеров.
Сам виновник торжества, сидя на своей трибуне на холмике, избежал
всяких неприятностей, тогда как несчастные представители прессы,
находясь прямо под обстрелом вонючего фонтана, мгновенно пришли в
такой вид, что ни один из них в течение нескольких недель не был в
состоянии появиться в приличном обществе. Вонючий дождь разносился
ветром к югу и падал на несчастную толпу, так долго и нетерпеливо
ожидавшую на холмах великого момента. Несчастных случаев не было. Ни
одно жилище не пострадало, но много домов пропахло этой ядовитой
секрецией и долго еще хранило запах на воспоминание о великом опыте
Челленджера.
Потом рана стала затягиваться. Как природа тихо и упорно закрывает
причиненную рану, так и Земля с огромной быстротой стала штопать
челленджерову прореху. С долгим, протяжным кряхтением стали сходиться
стены шахты, и из глубины доносился пульсирующий шум; потом стали
вытягиваться вверх, пока с грохотом не развалились кирпичные
постройки; затем стены сошлись, прошло по земле колебание, как при
землетрясении, колыхнуло холмы, и над тем местом, где была шахта,
выпятился бугор футов в пятьдесят вышиной, и на нем пирамидами торчали
обломки железных ферм и башен.
Опыт профессора Челленджера был не только окончен, но и навсегда
скрыт от человеческих взоров. Если бы не обелиск, воздвигнутый
Королевским Обществом, сомнительно, поверили ли бы потомки в то, что
этот опыт был на самом деле.
Затем настал апофеоз. Долгое время после этого поразительного
явления по лугу пробегал только тихий шепот; зрители приходили в себя,
старались собрать мысли, осознать, что произошло, как и почему. И
потом их обуяло преклонение перед человеческим гением, добравшимся до
скрытых веками тайн природы. Повинуясь непреодолимому импульсу, все,
как один человек, обратились к Челленджеру. Со всех концов луга
раздались крики восторга, и с вершины своего холмика он мог видеть
целое море лиц и приветственное колыхание платков. Толпа
приветствовала ученого. Теперь, оглядываясь в прошлое, я вижу его еще
лучше, чем тогда. Он поднялся с полузакрытыми глазами, с улыбкой
гордости и удовлетворения, левой рукой упершись в бок, правую заложив
за борт фрака. Конечно, эта поза его будет увековечена; я слышал
щелканье затворов фотографических камер, точно щелканье мячей на
крокетном поле. Июньское золотое солнце освещало его, когда он
торжественно повернулся и отвесил поклон на все четыре стороны.
Челленджер - сверхученый, Челленджер - архи-пионер, Челленджер -
первый из всех людей, о существовании которого узнала мать-Земля!
Несколько слов в качестве эпилога. Всем, конечно, хорошо известно,
что эффект опыта Челленджера отразился во всем мире. Правда, ни в
одном пункте раненая планета не испустила такого вопля, как именно в
месте ранения, но она с достаточной убедительностью доказала, что
представляет единый организм, своим поведением в прочих местах мира.
Через каждую отдушину, через каждый вулкан выла она, выражая свое
негодование. Гекла вопила так, что исландцы боялись извержения.
Везувий усиленно дымился. Этна выплюнула большое количество лавы, и
иск в полмиллиона лир за убытки был вчинен против Челленджера в
итальянских судах владельцами пострадавших виноградников. Даже в
Мексике и в горных цепях Центральной Америки обнаружились признаки
активной вулканической деятельности, а вопли Стромболи оглушили всю
восточную часть Средиземного моря.
До сих пор пределом человеческого чванства было - заставить
говорить о себе весь мир.
А заставить весь мир кричать о себе - это привилегия одного
Челленджера.
Популярность: 8, Last-modified: Sun, 25 Mar 2001 13:25:01 GmT